Небесный лабиринт. Искушение

Глава вторая

1957

Стиляг в Нокглене было не так уж много. Точнее, их не было вообще. Честно говоря, стиляг жители городка видели только во время поездок в Дублин, где кучки таких парней торчали на каждом перекрестке. Бенни и Ева сидели в столовой гостиницы Хили, смотрели в окно и пили горький черный кофе, пытаясь заранее привыкнуть к нему, чтобы не ударить в грязь лицом в дублинских кафе.

Они видели, как мимо шел самодовольный и самоуверенный молодой человек в брюках-дудочках и длинном пиджаке с бархатными обшлагами и воротником. Его ноги напоминали паучьи лапки, а ботинки «на манке» казались огромными. Похоже, парень не сознавал, что на него смотрит весь город. Но это впечатление было обманчивым. Когда две девушки буквально вскочили с мест и начали подсматривать за ним из-за шторы столовой, юноша широко улыбнулся и послал им воздушный поцелуй.

Смущенные и раздосадованные, они быстро сели на свои места. Одно дело смотреть, а совсем другое — привлекать к себе внимание. В Нокглене это считалось одним из смертных грехов. Бенни прекрасно знала, что каждый, кто видел эту сцену в окно, решил, будто они кокетничали со стилягой. Даже ее отец с сантиметром на шее, даже этот ужасный Шон Уолш, который произносил слово только тогда, когда мог заранее вычислить его последствия. Он тоже мог смотреть в окно. Или старый Майк, который много лет называл ее отца мистером Эдди и не понимал, почему к хозяину следует обращаться по-другому.

Еву Мэлоун знали в Нокглене не хуже. Монахини с самого начала мечтали воспитать ее как настоящую леди. Со временем Ева и сама присоединилась к этой игре. Еве не хотелось бы, чтобы в монастыре узнали, будто она нарочно пошла к Хили, чтобы пялиться на стиляг. В то время как все остальные девушки, у которых были матери, сопротивлялись попыткам сделать из них дочерей сельских помещиков, Ева и мать Фрэнсис штудировали книги по этикету и изучали журналы мод, пытаясь понять, как ведут себя и одеваются люди благородного происхождения.

— Я не хочу, чтобы ты говорила манерно, — предупреждала свою воспитанницу мать Фрэнсис, — но и не хочу, чтобы ты уколола палец во время чаепития.

— Почему я должна производить на кого-то впечатление? — однажды спросила Ева.

— Давай посмотрим на это с другой стороны. Ты не должна кого-то разочаровать. Нас считали умалишенными и говорили, что мы не сумеем тебя воспитать. Поэтому нами владеет суетное и не слишком благочестивое желание сказать недоброжелателям: «Что, съели?»

Ева поняла ее с полуслова. Всегда существовала надежда, что Уэстуорды однажды увидят перед собой элегантную леди и пожалеют, что отреклись от ребенка, который, в конце концов, был их плотью и кровью.

К ним подошла миссис Хили. Ныне вдова, эта женщина была по-прежнему грозной, и ее неодобрение чувствовали все в радиусе пятидесяти ярдов. Она не могла помешать Бенни Хоган из магазина напротив и Еве Мэлоун из монастыря сидеть и пить кофе в ее столовой, но предпочла бы видеть на их месте более солидных и обеспеченных нокгленских матрон.

Миссис Хили устремилась к окну.

— Нужно поправить шторы. По-моему, они слегка морщат.

Ева и Бенни обменялись взглядами. Тяжелые тюлевые шторы гостиницы Хили были в полном порядке. Они оставались такими же, как всегда: достаточно плотными, чтобы скрывать посетителей, и в тоже время не мешавшими посетителям смотреть на улицу.

— Тьфу, какой мерзкий тип! — сказала миссис Хили, тут же поняв, на кого смотрели девушки.

— Вы судите по одежде, — тоном святоши возразила Ева. — А вот мать Фрэнсис всегда говорит, что этого делать не следует.

— Это очень хорошо со стороны матери Фрэнсис, — парировала миссис Хили, — однако не мешает ей следить за тем, чтобы ваша школьная форма была в порядке. Мать Фрэнсис сама судит о вас по одежде.

— Больше нет, миссис Хили, — весело ответила Бенни. — Я выкрасила свою серую школьную юбку в темнокрасный цвет.

— Я свою — в черный. А серый свитер — в фиолетовый, — добавила Ева.

— Очень ярко. — Миссис Хили уплыла величаво, как корабль под парусами.

— Ей не нравится, что мы стали взрослыми, — прошептала Ева. — Она хотела бы приказать нам сидеть прямо и не трогать мебель руками.

— Она знает, что мы еще не чувствуем себя взрослыми, — мрачно ответила Бенни. — А если это знает ужасная миссис Хили, то скоро узнает и весь Дублин.

Проблема была серьезная. Когда девушки шли по улице, мясник мистер Флуд посмотрел на них очень странно. С явным неодобрением. Если даже такие люди будут чувствовать их неловкость, это кончится очень плохо.

— Мы должны порепетировать. Приехать на пару дней раньше, чтобы освоиться. Научиться держаться так, чтобы нас не считали деревенщиной, — с надеждой сказала Ева.

— Освоиться? Интересно, как мы это сделаем? Кроме того, какой смысл держаться уверенно, если там нам все равно придется заниматься ерундой?

— Тогда давай называть это не ерундой, а как-нибудь по-другому, — предложила Ева.

— Как именно?

Ева задумалась.

— Ну, ты будешь составлять списки книг, расписания предметов… Для всего этого есть тысячи названий. — Внезапно ее голос зазвучал грустно.

И тут Бенни впервые отчетливо поняла, что хотя им с Евой предстоит жить в одном городе, однако жизнь у них будет совсем разная. Они лучшие подруги с десяти лет, но отныне должны идти каждая своей дорогой.

Бенни предстояло учиться в Дублинском католическом университете (сокращенно ДКУ) и получить степень бакалавра искусств, потому что родители согласились оплатить ее учебу. Но монастырь Святой Марии заплатить за обучение Евы в университете не мог. Мать Фрэнсис и так с трудом выкроила деньги на то, чтобы дочь Джека Мэлоуна и Сары Уэстуорд смогла окончить среднюю школу. Теперь девушку посылали в дублинский монастырь того же ордена, где ей предстояло бесплатно учиться на курсах секретарей, но взамен немного помогать по хозяйству.

— Ах, как бы я хотела, чтобы ты тоже поступила в университет! — внезапно сказала Бенни.

— Знаю. Не говори таким тоном, иначе я расстроюсь, — резко, но не грубо ответила Ева.

— Все говорят, что это здорово, что мы будем вместе, но если бы ты осталась в Нокглене, мы виделись бы чаще, — пожаловалась Бенни. — Твой монастырь находится в нескольких милях от города, а мне каждый день придется возвращаться домой на автобусе, так что по вечерам мы видеться не сможем.

— Сомневаюсь, что у меня будет много свободных вечеров, — неуверенно сказала Ева. — Мне придется натереть несколько миль монастырских полов, подрубить несколько миллионов простынь и перечистить пару тонн картошки.

— Они не могут тебя так нагружать! — испугалась Бенни.

— Кто знает, что значит выражение «немного помогать по хозяйству»? То, что для одной монахини легкая работа, для другой — рабская повинность.

— Тебе следовало бы узнать это заранее. — Бенни расстроилась за подругу.

— В моем положении не поторгуешься, — ответила Ева.

— Но там от тебя такого никогда не требовали. — Бенни кивком головы показала на монастырь, стоявший в конце улицы.

— Это другое дело. Монастырь Святой Марии — мой дом, — просто ответила Ева. — Я там живу и всегда буду жить.

— Когда ты пойдешь работать, то сможешь снять квартиру и жить сама по себе, — с завистью сказала Бенни, сомневавшаяся, что ей самой удастся когда-нибудь вырваться на свободу.

— Да, возможно, но я буду возвращаться в монастырь Святой Марии так же, как другие люди приезжают домой в отпуск, — ответила Ева.

«Ева такая решительная, — с восхищением подумала Бенни. — Маленькая, с короткими темными волосами и бледным лицом эльфа». Никто не смел сказать, что в ее жизни с сестрами было что-то необычное. Одноклассницы не отваживались спросить, на что похожа жизнь в монастыре, а сама Ева никогда об этом не рассказывала. Однако девочки были уверены, что монахини тоже не узнают об их проделках. Что-что, а молчать Ева умела.

Бенни не знала, как она будет жить без подруги. Ева много лет помогала ей выигрывать сражения. Например, с вредными девчонками, дразнившими ее «Биг Бен»[5]. Ева быстро расправлялась с теми, кто злоупотреблял добродушием Бенни. Они составляли хорошую пару: маленькая жилистая Ева с беспокойно блуждавшими глазами, не способными долго на чем-то сосредоточиться, и высокая красивая Бенни с зелеными глазами и каштановыми волосами, всегда перехваченными бантом, таким же большим, как и она сама.

Если бы подруги могли ходить в один колледж, каждый вечер возвращаться домой на автобусе, а еще лучше вместе снимать квартиру, их жизнь была бы идеальной. Но Бенни с детства знала, что жизнь идеальной не бывает. Ей и так повезло. У нее есть то, чего нет у большинства других.

Аннабел Хоган думала, стоит сменить главное блюдо вечерней трапезы или нет. Доводов за и против было множество.

Эдди привык обедать в середине дня. Когда он приходил из магазина, перед ним неизменно ставили тарелку с мясом и картошкой; регулярность этого доставила бы удовольствие любому армейскому офицеру. Когда Шеп отправлялся в ленивую пробежку к месту встречи хозяина на углу, Патси начинала греть тарелки. Мистер Хоган мыл руки в гардеробной на первом этаже и по пятницам всегда радовался бараньей отбивной, бекону с капустой или треске с соусом из петрушки. Разве можно было разочаровывать человека, закрывшего магазин и пришедшего съесть то, к чему он привык? Вряд ли после такой измены муж смог бы сосредоточиться на работе.

А как же быть с Бенни, которая приедет из Дублина после целого дня занятий в университете? Может быть, приберечь главное блюдо до ее возвращения?

Ни муж, ни дочь не могли ей помочь. Оба говорили, что это не имеет значения. Как обычно, бремя решения всех домашних дел ложилось на Аннабел и Патси.

Возможно, решением проблемы станет чай. Большой кусок ветчины, жареного бекона или несколько сосисок. Тогда можно будет сохранить порцию Бенни на случай, если она приедет голодная. Аннабел все еще не верилось, что ее дочь учится в университете. Дело было не в возрасте; Аннабел вышла замуж поздно, когда уже почти потеряла на это надежду. И родила Бенни только после нескольких выкидышей.

Аннабел Хоган обходила дом; всегда оставались какие-то недоделки. Патси находилась на большой теплой кухне. На засыпанном мукой столе стояла посуда, но ко времени трапезы все должно было быть убрано, а стол выскоблен.

Лисбег был невелик, однако дел в нем хватало. Наверху находились три спальни и ванная. Окна хозяйской спальни смотрели на фасад, а окна спальни Бенни — в противоположную сторону. В задней части дома имелись темноватая спальня для гостей и большая старомодная ванная с гудящими трубами и огромной ванной в деревянной раме.

Если человек приходил через парадную дверь (что случалось редко), то на первом этаже видел две просторные комнаты с обеих сторон. Пользовались ими редко. Хоганы регулярно бывали только в задней части дома, где находилась большая запущенная комната для завтраков, смежная с кухней. Затапливать камин в этой комнате не требовалось; было вполне достаточно тепла, которое шло от плиты. Комнату от кухни отделяла большая двустворчатая дверь, но она никогда не закрывалась. Конечно, это самое уютное место в доме.

Гости у них бывали редко. Когда это случалось, зелено-розовую гостиную с влажными пятнами на стенах проветривали и вытирали в ней пыль. Таким образом, вся жизнь семьи проходила в комнате для завтраков.

Там были три красных плюшевых кресла. У стены стояли стол и три стула с сиденьями из того же плюша. На просторном буфете красовался огромный радиоприемник; хороший фарфор и старые книги были предусмотрительно отодвинуты к задней стенке.

Когда маленькая Ева стала в доме своей, для нее нашли четвертый стул — плетеный, до того хранившийся в одном из сараев. Патси сшила для него красивую красную подушку.

Сама Патси спала в маленькой комнате за кухней. Там было окошко, почти не пропускавшее света. Патси всегда говорила миссис Хоган, что собственная комната — то же, что для покойника Царство Небесное. До прихода в Лисбег ей приходилось делить жилье по меньшей мере с двумя другими девочками.

Когда Патси прошла по короткой дорожке и увидела добротный дом с вьющимися растениями и запущенным садом, он показался ей картинкой с настенного календаря. Окно ее маленькой комнаты выходило на задний двор, поэтому у Патси был свой ящик для цветов. Правда, цветы росли плохо, потому что им не хватало света, а цветовод из Патси был неважный. Но ящик принадлежал ей. Больше никто к нему не прикасался; более того, даже не входил в ее комнату.

Патси радовалась поступлению Бенни в университет не меньше других членов семьи. Во время ежегодного отпуска Патси тратила полдня на посещение приюта, в котором выросла, а потом уезжала к замужней подруге в Дублин. Однажды она попросила подругу показать ей место, где когда-то станет учиться Бенни. Патси стояла у огромных колонн Дублинского католического университета и довольно осматривалась по сторонам. Теперь она знала, как выглядит колледж, в который будет ходить девочка.

Аннабел Хоган понимала, что Бенни предстоит тяжелое испытание. Жизнь в большом городе — совсем не то, что хождение в монастырскую школу и обратно. В университете учатся тысячи студентов со всех концов страны, у каждого свои обычаи, и никто не станет заставлять тебя заниматься, как делала мать Фрэнсис. Ничего удивительного, что Бенни все лето волновалась, как курица, идущая по раскаленным углям, и не находила себе места.

Слава богу, что по утрам с ней была Ева Мэлоун; эта пара могла болтать вплоть до возвращения коров с пастбища. Аннабел хотелось, чтобы Ева тоже имела возможность учиться в университете. Это было бы только справедливо. Но на справедливость в этой жизни рассчитывать не приходится. Именно так сказала Аннабел отцу Россу, когда тот пришел пить чай. Отец Росс строго посмотрел на нее поверх очков и ответил, что если бы все знали законы Вселенной, Господу нечего было бы поведать смертным в Судный День.

В глубине души Аннабел считала, что законы Вселенной не пострадали бы, если бы кто-нибудь нашел деньги, чтобы заплатить за учебу и жилье Евы Мэлоун. Девочки, у которой не было другого дома, кроме большого мрачного монастыря с тяжелыми чугунными воротами.

Мать Фрэнсис очень часто молила Господа открыть ей способ послать Еву Мэлоун в университет, однако до сих пор Господь его так и не открыл. Мать Фрэнсис знала, что это является частью Его плана, но иногда думала, что усердная молитва может помочь делу. Она испробовала все, что было в силах ордена. Даже обратилась к его главе и постаралась как можно убедительнее описать то, что случилось с Евой. Как-никак, отец девочки Джек Мэлоун всю жизнь проработал в монастыре садовником и мастером на все руки.

Джек женился на девушке из семьи Уэстуордов. Все знали, что он ей не пара, но это было необходимо, поскольку должен был родиться ребенок. Воспитать девочку в лоне католической церкви было нетрудно. Уэстуорды не хотели о ней слышать, а уж до ее веры им и вовсе не было дела.

Глава ордена ответила, что для девочки и так сделано достаточно. Направление Евы в университет показало бы, что у сестер есть свои любимицы. Если создать прецедент, то все школьницы низкого происхождения будут ожидать того же.

Но на этом дело не кончилось. Мать Фрэнсис села на автобус, поехала в дублинский монастырь того же ордена и поговорила с его настоятельницей, очень влиятельной матерью Клер. Осенью в монастырь приедут многие молодые монахини, которые начнут учиться в университете. Нельзя ли Еве присоединиться к ним? За право стать студенткой девочка с удовольствием помогала бы монахиням по хозяйству.

Мать Клер и слышать об этом не захотела. Мысль отправить Еву в университет показалась ей абсурдной. Почему ребенку, воспитанному из милости, не имеющему никакого желания стать монахиней, не сестре и даже не послушнице, следует оказать предпочтение перед полноправными членами ордена, также мечтающими о высшем образовании? Что они скажут, если руководство пойдет навстречу какой-то воспитаннице нокгленского монастыря? Это вызовет у них возмущение.

Мать Фрэнсис и сама иногда думала, что ведет себя возмутительно. Она любила Еву так же, как мать любит дочь. Эта целомудренная монахиня, не надеявшаяся на то, что ей будет дана радость следить за тем, как растет ее ребенок, любила Еву так, что это могло сделать ее слепой к чувствам других людей. Мать-глава ордена и мать Клер были правы: если бы монастырь платил за учебу Евы в университете, все сочли бы, что ей оказывают предпочтение.

Круг замкнулся. Оставалось надеяться, что в монастыре матери Клер с девочкой будут обращаться хорошо. Монастырь Святой Марии всегда был для Евы родным домом. Мать Фрэнсис боялась, что дублинские сестры не только окажутся сухими и черствыми, но превратят девочку из приемной дочери в служанку.

Выйдя из гостиницы Хили, Бенни и Ева увидели, что в дверях магазина Хогана, расположенного напротив, стоит Шон Уолш и следит за ними.

— Если ты будешь продолжать говорить со мной, он может подумать, что мы его не видели, — уголком рта прошептала Бенни.

— Не выйдет. Посмотри, как он стоит, засунув большие пальцы за подтяжки. Подражает твоему отцу.

Ева слишком хорошо знала, чего хочет Шон. Он давно составил план: жениться на дочери хозяина, унаследовать его дело и сорвать жирный куш.

Они невзлюбили Шона Уолша с того дня, когда он появился в магазине Хогана. В тот день Бенни исполнилось десять лет. Он никогда не улыбался. За прошедшие годы они не видели на его лице настоящей улыбки. Шон строил гримасы, иногда саркастически хмыкал, но ни разу не засмеялся.

Он не откидывал голову, как делала Пегги Пайн, когда смеялась, не хихикал в кулак, как Пакси Мур, не жестикулировал, как Марио из магазина, торговавшего рыбой и чипсами, и уж тем более не чихал и не кашлял от смеха, как часто делал Десси Бернс. Казалось, что Шон Уолш всегда следил за другими и хмыкал только тогда, когда видел, что другие люди улыбаются и смеются.

Девочки так и не смогли заставить Шона рассказать о том, как он жил до переезда в Нокглен. Патси рассказывала им длинные истории о своей жизни в приюте, Декко Мур рассказывал грустные истории о том, как мастерил упряжь для богатых помещиков в графстве Мит, но из Шона Уолша не удалось выудить ни слова.

— О нет, вам это будет неинтересно, — отвечал он, когда Бенни и Ева донимали его расспросами.

За прошедшие годы Шон не изменился к лучшему. Наоборот, стал еще более скрытным и начал предпринимать лицемерные попытки понравиться. Бенни раздражала даже его внешность, хотя она знала, что это глупо. Он носил костюм, за которым тщательно следил и, судя по всему, часто гладил. Бенни и Ева, заливаясь хохотом, говорили друг другу, что Шон часами стоит в своей крошечной квартирке над магазином и через влажную тряпку гладит костюм, на который возлагает все свои надежды.

Бенни не слишком верила, что Шон хочет стать владельцем магазина, женившись на ней, но в том, как смотрел на нее Уолш, действительно было что-то неприятное. Бенни очень хотелось, чтобы ее кто-то полюбил; неужели она достойна любви только такого страшилища, как Шон?

— Доброе утро, леди, — преувеличенно низко поклонившись, сказал Шон. В голосе Уолша звучали насмешка и даже оскорбление, которых он не считал нужным скрывать. В то утро все называли девочек «леди», но в этом не было ничего обидного. Так люди поздравляли их с окончанием школы и началом взрослой жизни. Когда они зашли в аптеку за шампунем, мистер Кеннеди спросил, чем может быть полезен двум юным леди, и девушки обрадовались. Когда они зашли к Пакси Муру поставить набойки на новые туфли Бенни, тот назвал их двумя изящными леди. Но в устах Шона Уолша это слово звучало совсем по-другому.

— Привет, Шон, — равнодушно ответила Бенни.

— Осматриваете столицу мира? — высокомерно спросил он. Шон всегда говорил о Нокглене насмешливо, хотя городок, из которого он приехал, был еще меньше Нокглена и никак не мог претендовать на звание столицы мира.

— Ты свободен, — неожиданно сказала Бенни. — Если тебе не нравится Нокглен, можешь ехать в любое другое место.

— Разве я сказал, что он мне не нравится? — Глаза Шона превратились в щелки. Он допустил промах. Бенни не должна была считать, что он издевается над ее малой родиной. — Просто сравнил Нокглен с большим городом. Хотел сказать, что скоро вы нас, простых смертных, совсем забудете.

Но это тоже оказалось ошибкой.

— Вряд ли я смогу забыть Нокглен, если буду возвращаться в него каждый вечер, — мрачно ответила Бенни.

— Тем более что мы этого вовсе не хотим, — вздернув подбородок, добавила Ева. Шон Уолш никогда не узнает, как часто они с Бенни оплакивали свою судьбу, заставившую их жить в маленьком городке, худшей чертой которого была удаленность от Дублина.

Шон не удостаивал Еву взглядом; она не представляла для него интереса. Все его реплики были адресованы Бенни.

— Отец гордится тобой. Не осталось ни одного покупателя, которому он не рассказал бы о твоем успехе.

Бенни терпеть не могла его намеки и многозначительную ухмылку. Шон прекрасно знал, как она ненавидела, когда обожающие родители начинали хвастаться дочерью. Знал, но старался разозлить ее еще больше. Зачем человеку, который подбивает под Бенни клинья, строит планы жениться на дочери хозяина и унаследовать его бизнес, говорить вещи, которые раздражают и огорчают ее?

Наверное, Уолш считал, что в данном вопросе ее собственные желания не имеют значения. Что послушная дочь хозяина смирится с этим так же, как смирялась со всем остальным.

Бенни поняла, что она должна осадить Шона Уолша.

— Значит, отец говорит всем и каждому, что я уезжаю в университет? — с довольной улыбкой спросила она.

— Это всего лишь светские беседы. — Шон радовался тому, что сумел стать источником информации, и в то же время был разочарован. Уолш рассчитывал, что его слова заставят Бенни смутиться.

Бенни повернулась к Еве.

— Правда, мне очень повезло?

Подруга поняла ее с полуслова.

— Да, тебя ужасно балуют, — подтвердила она.

Девушки расхохотались только тогда, когда оказались вне поля зрения Уолша. Для этого пришлось пройти мимо пивной Ши, из узких окон которой доносился кислый запах, и миновать кондитерскую Берди Мак, где во время учебы в школе они провели столько часов, выбирая леденцы, хранившиеся в стеклянных кувшинах. Потом они перешли улицу, посмотрели на витрину мясной лавки, в которой отражался магазин Хогана, и убедились, что Шон Уолш ушел в магазин, который в один прекрасный день должен был стать его империей.

И тут наконец дали себе волю.

Мистеру Флуду, владевшему лавкой, при которой якобы имелась собственная бойня, их смех не понравился.

— Что смешного в подносах со свиными отбивными? — спросил он девушек, стоявших у его витрины. Это заставило их расхохотаться еще громче.

— Раз так, уходите отсюда и смейтесь в каком-нибудь другом месте, — проворчал он. — Прекратите издеваться над моим бизнесом!

Мясник, лицо которого было изборождено тревожными морщинами, вышел на улицу и посмотрел на дерево, нависшее над его домом.

В последнее время мистер Флуд часто смотрел на это дерево; хуже того, пытался вступить в беседу с кем-то, кто чудился ему в ветвях. Большинство думало, что у мясника было видение, но он еще не мог рассказать об этом всему городу. Его слова, обращенные к дереву, звучали уважительно. Мерещившееся ему существо мясник называл сестрой.

Бенни и Ева во все глаза следили за тем, как мясник грустно кивнул, словно соглашаясь с тем, что ему сказали.

— Сестра, это творится во всем мире, — произнес он, — но жаль, что теперь оно появилось и в Ирландии.

Потом он выслушал то, что сказало ему дерево, и ушел. Видение видением, но кто-то должен был оставаться в лавке.

Девушки перестали хохотать только у ворот монастыря. Бенни, как обычно, была готова уйти домой. Она не рассчитывала, что дружба позволит ей проникнуть в святилище. Во время каникул монастырь превращался в неприступную крепость.

— Нет, не уходи! Я хочу показать тебе свою комнату, — внезапно сказала Ева.

— А как же мать Фрэнсис? Разве они не подумают?..

— Сестры всегда говорили, что это мой дом. К тому же ты больше не школьница.

Они вошли в боковую дверь и ощутили доносившийся с кухни аромат свежего печенья. На широкой лестнице пахло жидкостью для полировки мебели. Стены темного коридора украшали портрет матери-основательницы и изображение Богоматери, освещавшееся лишь лампадой в виде Святого Сердца.

— Во время каникул тут ужасно тихо, правда?

— Попала бы ты сюда ночью… Когда я вечерами возвращалась из кино, тут стояла такая тишина, что я была готова разговаривать со статуями.

Они поднялись в маленькую комнату, где Ева жила сколько себя помнила, и Бенни с любопытством осмотрелась.

— Надо же, приемник стоит прямо у твоей кровати! — На тумбочке Евы красовался коричневый бакелитовый приемник, по которому Ева, как и все остальные молодые ирландки, слушала «Радио Люксембург». В доме Бенни, где она была единственным и горячо любимым ребенком, нужно было приносить приемник с кухни и ставить его на стул, потому что рядом с кроватью Бенни не было розетки.

На кровати лежало плотное хлопчатобумажное покрывало и смешная сумочка для ночной рубашки в виде кролика.

— Подарок матери Фрэнсис на мое десятилетие. Правда, ужасно?

— Это лучше, чем какой-нибудь образок, — ответила Бенни.

Ева выдвинула ящик, в котором лежали целые стопки таких образков, перехваченные аптечными резинками.

Бенни смотрела на них как зачарованная.

— Неужели ты их не выкидывала?

— Не здесь. Я не могла.

Из маленького круглого окна был виден весь Нокглен — обсаженная деревьями подъездная аллея монастыря, большие ворота и широкая главная улица.

Они видели мистера Флуда, который внимательно рассматривал свою витрину, пытаясь понять, чем она рассмешила этих противных девчонок. Видели маленьких детей, прижавшихся носами к витрине Берди Мак, и мужчин в надвинутых на глаза кепках, которые выходили из пивной Ши.

Видели черный «моррис-коули», стоявший у дверей магазина Хогана, и знали, что это машина доктора. Видели двух мужчин, потиравших руки и шедших в гостиницу Хили. Наверное, это были разъездные торговцы, собиравшиеся внести очередную запись в свои инвентарные книги. Видели человека, прислонившего лестницу к стене кинотеатра и менявшего афиши. Видели маленькую и кругленькую Пегги Пайн, вышедшую из своего магазина женской одежды, чтобы полюбоваться собственной витриной. Эстетическим идеалом Пегги была витрина, набитая нарядами под завязку.

— Отсюда ты видишь все! — изумилась Бенни. — Как сам Господь Бог!

— Ничего подобного. Бог может видеть даже то, что находится за углом. Я не вижу твой дом, не вижу, кто ест чипсы у Марио, не вижу Уэстлендса, который лежит за холмом. Ничего из того, что мне действительно хочется видеть.

Когда Ева заговорила о доме своей матери, ее голос слегка напрягся. Бенни с давних пор знала об ее отношении к жившим там людям.

— Вряд ли они согласятся…

— Не согласятся, — решительно ответила Ева.

Обе знали, что собиралась сказать Бенни: вряд ли богатые Уэстуорды согласятся платить за учебу Евы в университете.

— Как ты думаешь, мать Фрэнсис могла бы сходить к ним?

— Я уверена, что за прошедшие годы мать Фрэнсис ходила к ним много раз, но они захлопывали дверь у нее перед носом.

— Ты не можешь этого знать, — попыталась успокоить подругу Бенни.

Ева стояла у окна и смотрела на город, как, видимо, часто делала за прошедшие годы.

— Она сделала все, чтобы помочь мне. Наверняка мать Фрэнсис обращалась к ним, а они отказали. Она не говорила об этом мне, потому что не хотела, чтобы я возненавидела их еще сильнее. Как будто это возможно.

— В волшебной сказке один из них прискакал бы сюда на белом коне и сказал, что они ждут тебя уже целую вечность, — сказала Бенни.

— А я бы ответила ему, что он опоздал, — засмеялась Ева.

— Нет, я бы тебе этого не позволила. Ты поблагодарила бы его и попросила заплатить за твою учебу в университете. На твоем месте я купила бы собственную квартиру с коврами от стены до стены и не стала экономить на электрических каминах! — весело ответила Бенни.

— Угу. А еще попросила бы платить мне такое содержание, которое позволяло бы каждый месяц покупать платье в «Суитцере» и «Браун Томасе».

— И каждый год проводить отпуск за границей. В компенсацию за экскурсии, на которые ты не могла ездить, когда училась в школе.

— И сделать огромный вклад в монастырский фонд на строительство новой часовни, чтобы отблагодарить сестер за все, что они для меня сделали.

Бенни вздохнула.

— Думаю, такие вещи бывают.

— Только в волшебных сказках. Ты сама это сказала, — ответила Ева. — А чего бы ты хотела для себя?

— Чтобы через минуту у дверей нашего магазина остановился тюремный фургон, оттуда вышли два человека и сказали моему отцу, что Шон Уолш — преступник, совершивший в Дублине шесть убийств. А потом надели бы на Шона наручники и увезли.

— Но это не избавит тебя от необходимости каждый вечер возвращаться из Дублина на автобусе, — сказала Ева.

— Слушай, перестань. Ты была у нас в доме тысячу раз и прекрасно знаешь, какие у меня родители.

— Знаю. Они на тебя молятся.

— Это значит, что я буду каждый день возвращаться в Нокглен на автобусе, который отправляется в восемнадцать десять. Вот к чему приводит такая любовь.

— Конечно, иногда ты сможешь ночевать в Дублине. Неужели они всерьез считают, что ты должна приезжать домой каждый вечер?

— А где я буду ночевать? Не выдумывай. Никаких ночевок в Дублине не будет. Черт побери, я буду там чувствовать себя Золушкой.

— У тебя появятся подруги. Подруги, у которых есть родители и собственные дома, так что все будет нормально.

— Ева Мэлоун, разве мы с тобой когда-нибудь жили нормально? — Бенни засмеялась, пытаясь поднять настроение.

— Скоро такое время настанет. Я говорю серьезно, — без улыбки ответила Ева.

Однако Бенни тоже могла быть серьезной.

— Конечно, настанет. Но в каком случае? Если ты откажешься ехать в то место, куда тебя посылает мать Фрэнсис, она очень огорчится. А если я скажу родителям, что не хочу ходить на занятия, если мне, как последней дуре, придется каждый вечер возвращаться домой, начнется настоящее землетрясение. Зачем мне делать это, если ты все равно уедешь из Нокглена, получишь хорошую работу и сможешь делать все, что тебе нравится?

Ева посмотрела на подругу и улыбнулась.

— Когда-нибудь мы вернемся в эту комнату, вспомним день, когда будущее казалось нам ужасным, и дружно посмеемся.

— Да, да. В это время Шон Уолш будет на каторге…

— А Уэстуорды потеряют все свои деньги и землю.

— Миссис Хили выбросит свои корсеты и начнет носить мини-юбку.

— Пакси Мур станет владельцем сети обувных магазинов с филиалами по всей Ирландии.

— Доктор Джонсон научится улыбаться.

— А мать Фрэнсис станет главой ордена, сможет делать все, что ей заблагорассудится, ездить в Рим, регулярно видеться с понтификом и все прочее…

Мысль об этих неслыханных чудесах была такой приятной, что девушки рассмеялись снова.