Неблагодарная работа

Глава 3 – Дорога.

Но дорогой читатель временно придется вновь, уже нам, вернуться в прошлое. С желанием дать понять, что делалось за пределами России в небольшой период продолжительностью в месяц. В тот самый период, когда наш герой лежал сраженный Хрипом, когда сама история могла измениться по воле одного человека. И им являлся сам король шведский – Карл XII.

Ведь уже через три месяца после Нарвы (двадцать пятого февраля тысяча семьсот первого года) государственный совет Швеции отослал монарху большой («на восьми листах») доклад, в котором говорилось о трудностях и опасностях королевского план, связанного с войной Карла XII одновременно против Петра и короля Августа.

«Из чувств подданнической верности и из сострадания к положению обедневшего народа мы просим ваше величество освободить себя, по крайней мере, хоть от одного из двух врагов, лучше всего от польского короля, после чего Швеция могла бы вновь пользоваться доходами от пошлин в Риге».

Так же к данному тексту был приложен другой документ, из которого явствовалось, что дефицит при выполнении годового бюджета был равен до войны одному миллиону талеров, а сейчас возрос почти до восьми. На что государь ответил, что не намерен и слышать о мирных переговорах ни с Августом, ни с Петром.

И уже двадцатого марта тысяча семьсот первого года, подписал приказ, согласно которому из Швеции направлялась против Архангельска флотилия с целью «сжечь город, корабли, верфи и запасы, после того, как выраженный экипаж успеет согласно воинскому обычаю захватит пленных и уничтожит или разрушит все, что может быть приспособлено к обороне, каковая задача, должно надеяться, будет исполнена при помощи господа бога».

В этот же день (двадцатого марта тысяча семьсот первого года) государь Московский вновь вызвал Ларсона к себе. На этот раз Петр был один. Он, как и в прошлый раз поставил на стол бутылку анисовой, словно понимая, что разговор будет длинный и, скорее всего не веселый. Когда эстонец сел напротив него, монарх наполнил чарки.

– Рассказывай золотарь мне то, о чем ты не захотел говорить принародно. Что там было такого, чего не должны были услышать мои люди. Особенно, я так думаю Меншиков. Он прохвост еще тот.

– Вот с него и начнем государь, – молвил Ларсон, поднося чарку ко рту. – Мне кажется, что ты догадываешься сам, но я должен предупредить тебя – вор он. Сейчас ворует по мелкому, а после смерти твоей алчность им овладеет до такой степени, что захочет он с внуком твоим, что от Алексея Петровича, породниться. Да вот только не успеет, князья Долгорукие устроят заговор и сошлют Александра Даниловича с семьей в деревню. Но это будет после твоей смерти, когда престол от твоей супруги перейдет внуку.

– После смерти моей супруга править будет? – удивился монарх, – Евдокия? – назвал имя своей законной супруги, которую и не любил ни когда. Потом засмущался, что вновь вот уже в третий раз, сам же нарушил приказ. Но как говориться: «Бог троицу любит».

– Екатерина! Ты с ней потом встретишься. Не хочу говорить, как и когда, сам не знаю. Историю изучал поверхностно. Кто же знал, что сюда попаду.

– Знать бы, где упасть, так там соломку постелил, – согласился царь. – А с другой стороны пусть наша встреча с ней будет неожиданна. Но ты продолжай. Ты сказал, что жена после меня править будет, а как же сын? Но Ларсон, словно его не услышал, на минуту задумался и произнес:

– Знаешь, что я думаю государь, – неожиданно предложил Андрес, – ты спрашивай, если вопросы будут возникать. Это ты при людях своих приказы нарушать не можешь, иначе будет не порядок, а сейчас в этом нет нужды. Я не проговорюсь.

– Согласен, – кивнул Петр. – Так вот я и спрашиваю, почему после смерти моей будет править жена, а не сын?

– Не доживут дети твои мужского пола до смерти твоей. Умрут они, – эстонец замолчал, в ожидании вопросов, но они не последовали. Видимо монарх, про себя рассудил, что пути господа неисповедимы. Вот только на глазах Петра проступила слеза. Какому родителю охота пережить детей своих. – Кто раньше, кто позже. Алексей Петрович, Павел Петрович и Петр Петрович. Из потомков твоих только внук и останется. Когда умрешь, вот тогда Александр Данилович и возведет жену твою на престол.

– Хитер Алексашка, ох хитер.

– Но и князьям Долгоруким не повезет государь, – печально молвил Ларсон, – не удастся и им выдать свою дочь за твоего внука. Царевич тоже скончается в юном возрасте. Заболеет. И тогда пригласят бояре да дворяне племянницу твою Анну Иоанну. А она уж собой всяких фаворитов притащит. Дворян Курляндских. Ну, а те начнут такое вытворять. Вплоть до ее смерти. Затем ребятенку маленького, что отроду и года не будет, попытаются на трон посадить, да сами за его спиной править. Да вот только народ не стерпит, а гвардейцы возведут на царствие дочь твою Елизавету. А уж после смерти ее, к власти придут люди, в которых крови твоей все меньше и меньше. Сначала сын дочери твоей Анны – Ульрих, крещеный в России, как Петр III, затем жена его Екатерина Великая. Хоть и немка, но души в России не чаявшая. Государыню названую в народе матушкой. Она да дочь Елизавета и продолжат дела твои. Потомок от Петра III и Екатерины II – Павел окажется не там, кто способен будет уверено управлять империей. Человек, не любящий свой народ, погибнет от рук предателей, которых он пригреет на груди своей. И это только в этом осемнадцатом веке. А уж войн, сколько будет, я уж умолчу. Знаю только одно, что после Нарвы будут у тебя государь победы.

– Это я и сам знаю, – сказал Петр. – Армия сейчас новая будет, артиллерия новая. Не чета той, что стояла в прошлом годе под Нарвой. Да и флот появится. Да и мыслишка у меня есть одна насчет тебя.

Тут Ларсон даже немного испугался. Но государь, увидев его реакцию, продолжил другим тоном:

– Казнить не буду, а вот отправить в Архангельск, послужить на дело государства хочу. Думается мне привлечь тебя на тамошнюю таможню в качестве толмача. В языках ты разбираешься. Вот только служба твоя будет тайная. Тебе предстоит только слушать, что негоцианты говорят меж собой. Наши мужички ведь не по-английски, не по-голландски, а уж тем паче по-шведски, дюже хорошо не разумеют. Того и гляди контрабанду, какую пропустят, или того хуже шведа с гешпанцем перепутают. И будет этакий шпион, по Руси путешествовать, да данные брату Карлусу сообщать. Поедешь не один, ты уж извини, хоть ты и из будущего, а государства нашего не знаешь. Ведь за триста лет сам знаешь, эко оно изменилось. Да и народ у нас зело подозрительный. С Ельчаниновым поедешь, я погляжу вы с ним приятели. Петр замолчал. Закурил, в ожидании вопросов, а они у Ларсона были.

– Государь, – начал эстонец, – я ведь в голландском-то не селен. Как же я буду следить за голландцами?

– Эка проблема. – Рассмеялся царь, – ты чай думаешь, что сейчас поедешь. А нет друг мой. На сборы в дорогу я вам с Силантием Семеновичем месяц даю. Я тебя с одним голландцем познакомлю. Человеком интересным. Мне кажется, он не откажет в моей просьбе обучить тебя их языку. А ты уж будь добр выучи. Владеть в идеале не требую, а вот знать определенное количество слов, ты должен. А теперь ступай.

Андрес встал, поклонился и вышел. В коридоре, он на минутку задержался, подумав, а кого ему в наставники даст государь. За время, прожитое в Москве, ну не считая того, что провалялся в койке, Ларсон познакомился только с двумя. Причем один из них был посол, а он вряд ли согласится выдавать особые слова. Вот если шкипер. Один из тех, с которыми часто беседует Петр.

Постоял, подумал и направился на улицу. Там он встретил Ельчанинова, тот шел на встречу с государем.

На счет человека, присланного Петром для обучения голландскому языку, Ларсон не ошибся, им действительно оказался шкипер. Звали его Юджином. Лет ему было около сорока, при этом он постоянно курил трубку и повторял:

– Гер Питер просил обучить, Юджин обучит. Лишь бы ученик был толковый.

А Андрес оказался полиглотом. Слова, произносимые шкипером, хватал на лету, и вскоре вел с ним беседы по-голландски. От учителя своего и узнал эстонец, что сейчас все английские, французские, голландские корабли, а иногда даже испанские прибывали в Московское царство, через Архангельский порт. Выхода ни в Черное, ни в Балтийское море сейчас у Петра не было. Вот и приходилось негоциантам товары свои через Ледовитый океан везти. И если голландцы, да французы торговлю еще пытались как-то честно вести, то англичане так и норовили беспошлинно лишнюю унцию табака, что стоил очень дорого, провести, а то и фальшивое серебро, да золото. Вот только что-то сомневался в честности рассказов голландца Андрес. И не по тому, что не верил во все эти россказни, а потому, что сам иногда пробовал провести тайком через таможню лишнюю партию товара. В теле любого бизнесмена, а по-другому эстонец негоцианта назвать не мог, всегда есть ниточка, пусть и тонкая, алчности. Да и Петр Алексеевич, тоже, похоже, сомневался, хотя и считал голландцев – учителями наипервейшими, а иначе, зачем еще Ларсону было учить голландский. Проще было по-французски да по-гешпански научиться мурлыкать. Хоть и говорил шкипер, что захаживали корабли те в порт Архангельский, но вряд ли делали они это так часто, как те же голландцы да англичане.

– Гер Питер просил обучить, – проговорил Юджин, – обучу.

И вот так почти весь месяц. Андрес даже не заметил, как государь со свитой (сие случилось двенадцатого апреля) отбыл на верфи в Воронеж.

Ельчанинов теперь почти каждый день заходил. Вскользь предложил позаниматься с ним на саблях.

– Для дела, которое нам предстоит вещь зело как необходимая, – сказал он в первый день. Дорога дальняя. Местами люди лихие промышляют. Иногда так и норовят, путника одинокого обидеть. Ограбить да убить. Вот и приходится саблей махать.

Оружие для Ларсона незнакомое (в клубе он все больше со шпагами да рапирами дело имел) и привыкать долго пришлось. Удары Силантий Семенович наносил быстро, отчего эстонец только и успевал уклоняться. Несколько раз князь наносил раны.

– Ни чего, до свадьбы заживет, – приговаривал всякий раз, после удачного выпада, – А ранить я тебя должен, иначе уворачиваться не научишься. Но ни чего, за месяц, что нам дал государь на подготовку к отъезду, я тебя и с оружием обращаться, и от ударов уходить научу.

Ельчанинов не обманывал. Кроме тренировки на саблях, шпагах он так же старался обучить Андреса владению огнестрельным оружием, которое в обращении было намного сложнее. Пистоль, фузея, мушкет, что только не прошло за месяц через руки эстонца. Не все конечно сразу получалось, но с каждым разом у Ларсона выходило все лучше и лучше. По вечерам князь приводил двух коней, на одном ездил сам, а на другом Андрес. Теперь когда, обязанности золотаря, монаршей волей, были возложены на Акима, времени на все это было достаточно.

Вот так за занятиями голландским языком, фехтованием и стрельбой Ларсон и провел этот месяц. За три дня до дня, на который был назначен отъезд, Ельчанинов велел собирать вещи в дорогу.

Вот только багажа у Андреса было не много: венгерский камзол, мундир Преображенского полка, подаренный ему Петром Алексеевичем по случаю его поступления в Тайный приказ, запасная треуголка, да две чистые рубашки. Шляпа была черного цвета, края полей были обшиты тесьмой, с левой стороны прикреплена медная пуговица. Еще были чулки, после поражения под Нарвой их сделали красными, что значило – бились солдаты под крепостью по колено в крови.

Ну, и еще портмоне, что осталось ему на память об его прошлом. Он еще раз извлек на свет божий свой бумажник, высыпал на стол содержимое. Несколько банкнот, грош цена которым сейчас, кредитная карточка, статья из научного журнала, визитки, презерватив. Впервые за время своего пребывания в восемнадцатом веке он развернул листок и стал читать. Вещь дельная, и вполне осуществимая, правда не в том виде, что будет в будущем. Для осуществления и нужно то ничего, всего лишь шелк.

«Хорошо бы найти шелк, – подумал Андрес, – а там можно попытаться историю немного потревожить. Думаю, ничего страшного не произойдет, если они появятся на тридцать лет раньше».

Вернул все обратно в портмоне, затем положил его на самое дно небольшого сундука. После чего медленно стал складывать вещи. Потом на секунду Ларсон задумался и испугался, а как же он все это повезет.

Все разрешилось в день отъезда, когда князь подъехал к царскому дворцу на карете. Он выбрался из нее быстрым шагом прошел до домика золотаря, вошел внутрь.

– Ты готов Ларсон? – поинтересовался он.

– Да, – молвил Андрес, застегнул епанчу, поправил треуголку и взял в руки сундук.

– Ну, тогда пошли. Они вышли из дома.

Солнце уже начало прогревать воздух, и снег стал медленно, но верно таять. На царском дворе проступили деревянные мостовые. Ступая по ним, эстонец слышал, как они поскрипывали, и чувствовал, как покачиваются.

– Весна, – проговорил князь, заметив состояние попутчика. – Вон даже мостовая гуляет под ногами. Нет ничего постоянного. Ты подожди немного, снег растает, земля подсохнет, и эти самые доски будут также твердо лежать, как пол в доме.

Они прошли через ворота дворца и остановились перед каретой. Не такая шикарная, как у монарха, но все же. На облучке дремал Тихон.

– Опять спишь, – проворчал князь, трогая того рукой. – Лучше помоги вещи положить.

Денщик слез с облучка. Взял сундук у Ларсона и закрепил позади кареты. Затем открыл дверцу и помог забраться внутрь князю и эстонцу. Потом вернулся на облучок, и, крикнув «но» хлестнул плеткой коней.

Первой остановкой Андреса Ларсона на пути в Архангельск стал город Ярославль, основанный еще в девятом веке князем Ярославом Мудрым на берегу Волги и Которосли. Именно через этот город по Великой русской реке проходил единственный водный путь из Москвы, через Архангельск на запад. Но сейчас в конце апреля на ней все еще был лед, и возможности воспользоваться им не было. Именно связь Ярославля с Европой, после Великой смуты послужила причиной развития в городе торговых и ремесленных центров. На ярославском рынке в середине семнадцатого и начале восемнадцатого века существовало тридцать два торговых ряда и в них восемьсот торговых мест (большая часть которых были лавки и лавочные места). Так же тут существовало двадцать четыре харчёвые избы и двадцать девять иностранных торговых контор. Производились в Ярославле металлические и глиняные изделия, шерстяные и льняные ткани. На прилавках купцов можно было найти шелк. А в харчевых избах отведать свежую рыбку, что ловили в Волге, и которая поставлялась в Москву к царскому столу.

Вот только конец семнадцатого века не был таким спокойным, как хотелось многим. Восстания стрельцов привели к появлению в Ярославле «неблагонадежных» районов. В Стрелецкой слободе появились «политические квартиранты» – бывшие бунтари, которые вели себя особливо вздорно и драчливо.

Но ни стрельцы, ни рыба, ни даже товары заставили Ларсона и Ельчанинова заехать в Ярославль, хотя кое-что нужно было прикупить. Здесь проживал отец князя – Семен Афанасьевич, человек вспыльчивый и гордый. Когда-то он руководил стрелецкой сотней, но после того, как понял, что ни дисциплины, ни порядка в этой армии не будет, ушел в отставку. Жил он в двухэтажном деревянном доме, что стоял на берегу реки Волги.

Старик очень обрадовался, когда Силантий Семенович появился в дверях. Он поднялся с кресла, что стояло напротив окна. Подошел и обнял.

– Рад, что в хорошем здравии сынок, – молвил он, обнимая князя. – Ты ведь теперь к меня один остался. От Василия, ни каких вестей. Дошел слух, что был он под Нарвой. Участвовал в битве. Чувствовал я что с этой армией побед нам не иметь.

– В плену он отец. Государь обещал денег собрать, чтобы выкупить его. Старую стрелецкую армию распустил, не всю конечно, и набирает новую по европейскому образцу. С железной дисциплиной. И хочет с ней одерживать викторию, за викторией!

– Дай бог, дай бог. А это кто с тобой? – спросил старик, только сейчас разглядев эстонца.

– Это друг мой. Эстляндец. Мы с ним по поручения государя едем в город Архангельск. Где собираемся служить во славу Отечества.

– Немец?

– Эстляндец.

– А понимаю. А не шпион?

– Он на службе у государя, – молвил Силантий Семенович, наклонился над ухом отца и прошептал, – Мы служим в тайном приказе, отец. Старик понимающе кивнул. Вернулся в свое кресло и стал смотреть в окно.

– Скоро лед растает, – проговорил он, – а по реке скорее можно добраться до Архангельска.

– Нет, отец, – вздохнул князь, – ждать, когда весеннего ледохода, а затем, когда река очистится ото льда окончательно, и ехать в карете по времени почти одинаково. Правда, можно доехать, к примеру, до какого-нибудь небольшого городишка, а там пересесть на купеческий корабль идущий на Архангельск.

– И то верно, – согласился старик. – Я тебе отцовский совет дал, а уж как поступать ты сам решай.

– Добро батя. Ты лучше скажи, – начал было Силантий Семенович, но отец перебил:

– А что это я старый дурень делаю. Вы же голодные, небось. Сперва нужно было напоить да накормить с дороги, а уж потом…

– И спать уложить, – засмеялся князь.

– Вырос, а сказки помнишь, – сказал старик, поднимаясь с кресла. – Спать уложить, да в баньке попарить это всегда успеем, но у вас ведь, небось, дела в Ярославле. Чай не ради меня заехали.

– Дела.

– Бог мой, да что я опять о делах. Парашка! Неси харчи в горницу.

Ларсон так и не понял, услышала ли его некая Парашка или нет, но старик обнял их по-отцовски за плечи и повел в соседнюю комнату, которая оказалась просторным залом. Где на стенах висело разнообразное оружие, посреди помещения стоял длинный стол.

Жестом Ельчанинов-старший предложил сесть. А уже минут через пять в зале появились двое слуг. Один принес кувшины с вином, а второй на длинном подносе жареного осетра (Ларсон сделал вывод, что это было обычное меню). Потом появилась молодая девушка (скорее всего это и был Парашка) с караваем хлеба.

– Ну, с богом, – проговорил Семен Афанасьевич, отламывая кусок хлеба. Затем, положив его на тарелку и взяв нож, порезал рыбу на куски. – Ешьте гости дорогие. Когда наступила трапеза, старик наконец-то поинтересовался:

– Так все-таки, почему вы заехали в Ярославль? Силантий не говори, что соскучился по батюшке. Не ври.

– Видишь ли, отец, – молвил князь, – нам одну вещь в дальнюю дорогу купить нужно. Ее конечно и в Москве можно было у купцов приобрести, да вот только Андрес упомянул о ней, когда мы столицу покинули.

– Андрес? – уточнил Ельчанинов-старший.

– Андрес Ларсон, – подтвердил князь.

– Так он ведь швед?

– Нет, просто имя у него такое, а сам он из Эстляндии, а эта провинция находится под волей Швеции, – напомнил Силантий Семенович.

Ельчанинов-старший не позволил отправиться приятелям на рыночную площадь. Сказал, что завтра с утра это преспокойно можно сделать, а сегодня неплохо было бы посидеть за столом, и пообщаться, раз уж его сын надумал проведать родителя.

– А еще лучше скажите, что вы хотели там приобрести, – проговорил он.

– Шелк. – Сказал Силантий Семенович.

– Шелк? – переспросил старик, и тут же уточнил, – а зачем?

– Видишь ли, отец, Андрес – изобретатель. Он придумал одну вещь, с помощью которой можно подняться в воздух, и летать, как птицы.

– Ну, не как птицы, – возразил Ларсон, – просто поднимемся в небо. Я думаю минут на десять.

– А зачем? – вновь спросил старик.

– Для наблюдения.

Для какого наблюдения Ельчанинов-старший уточнять не стал, да и затем ему вникать в дела молодых. Раз придумали необычную вещь, значит, для чего-то она необходима, и, скорее всего это что-то стратегически значимое. Может это государственная тайна, а сын и так лишнее сболтнул.

– Ну, шелк так шелк, – проворчал старик, – хотя сама по себе ткань не ахти. Вот то ли дело лен.

Он хотел, было уже перевести разговор на тему льна, но вовремя передумал. Посмотрел на сына и проговорил:

– Может по чарочке.

– Это можно, – согласился Силантий Семенович. Выпили, закусили.

– Слышь бать, мы покурим? – проговорил князь, доставая трубку.

– Да, курите уж. Разве супротив государя попрешь. Разрешил курить дьявольское зелье, так что теперь супротивляться. Чай денег не требует, за то что человек не курит. А то вон за ношение бород деньги брать вздумал. А без нее, – старик погладил бритый подбородок, – я чувствую себя голым. Вы то молодые, вам к новому легко привыкать, а мне. Что парик этот, что кафтан европейский. Все не по нутру. Семен Афанасьевич наполнил себе чарку, и осушил.

– Есть у меня к тебе одна просьба батя, – молвил Силантий, вставая из-за стола и подходя к окну.

– Проси сын.

– Дело это, касается денщика моего Тихона. Старый он стал. Вот и хотел пристроить его у тебя. Чай не чужой. Ведь у тебя он служить начинал.

– Верно, верно, – кивнул старик, – помню, были времена. Вместе с ним под командованием полюбовника царицы Софьи на Азов ходили. Он ведь мне тогда жизнь спас. Так что оставляй его. Да, и мне старику, будет с кем, словом обмолвится. Друзей старых не осталось. Кто в Сибирь подался, кто на плахе голову сложил. – Тут Семен Афанасьевич задумался, – а как же ты без денщика. Хочешь, я Егорку тебе отдам. Паренек смышленый. Годов хоть осемнадцать, но умен. Энто и лошадей любит, да и уехать от меня вот уж год как хочет. О море грезит. А если человек куда-то стремится, так и не удержишь. Давай его позову. – И не дожидаясь, что скажет сын, прокричал, – Парашка.

В горницу вошла девушка. Андрес поклясться мог, что она все это время сидел за дверями.

– Клич сюда Егорку. Скажи, боярин поговорить с ним желает. Девушка кивнула и ушла.

– Сейчас придет.

И действительно, не прошло и пяти минут, как в горницу вошел здоровенный парень (Петру в росте он явно уступал полголовы). Отвесил поклон и басом проговорил:

– Звали Семен Афанасьевич?

– Звал, звал. Вот сын мой проездом приехал отца проведать, – сказал старик, и показал на Силантия, – да друг его. Хотят взять тебя. Ты же мечтал увидеть море.

– Почему мечтал, – возмутился паренек, – и сейчас мечтаю. Как вспомню, ваши рассказы об Азовском море, так прям оно перед глазами и плещется.

– Так вот. Едут они, правда, не к Азовскому, а к Белому морю и надобен им денщик. А ты и с лошадьми общий язык найти можешь, и о море грезишь. Вот я и смекнул, а не поехать ли тебе с ними в качестве денщика.

Парень просто грохнулся на колени. Ларсон даже перепугался, что тот запричитает. Что, дескать, за что боярин, в чем я провинился. И все такое, но этого не произошло.

– Спасибо отец родной, – прошептал паренек, и прямо на коленях подошел к старику. Припал губами к его руке. – Спасибо Семен Афанасьевич, век вашу милость не забуду.

– Ну, ну. Встань.

Егор встал, и Ларсон разглядел его руки. Пальцы длинные, а если в кулак, так он с огромный помидор, сорта «Бычье сердце», будет. Другого сравнения Андрес так найти и не смог.

– Вот с завтрашнего утра, к новой службе и приступай. Помоги сыну моему и его приятелю, на базар сходить, да товару купить, – молвил старик, потом на минуту вновь задумался, встал, подошел к стене и снял саблю. Протянул Егорке и сказал, – Дарю. И служи верой и правдой. Паренек приклонил колено и взял оружие. Потом встал и ушел.

– Жаль, мундира на такого воина, Преображенского у меня с собой нет. – Вздохнул Ельчанинов-младший.

– Ничего, в стрелецком кафтане поедет.

– И то верно, – согласился Силантий.

Утро красит нежным светом стены древнего кремля… Это так, в голову пришло. И хотя на улице шли последние дни апреля, день был пасмурный и шел дождь.

– В такую погоду только ткани и покупать, – проворчал Силантий Семенович, коря себя за то, что вчера согласился на уговоры отца. – Промокнет и загниёт. А для твоего дела, это я так понимаю, нехорошо.

Ларсон утвердительно кивнул, но с другой стороны эстонец понимал, что необходимо было выезжать в Архангельск. Планы, конечно, планами, а служба службой.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул он, – может, успеем с тканью добежать до кареты?

– Может, и успеем, – молвил князь, – эвон какого хлопца нам батюшка выделил.

Карета медленно ехала по узким улочкам города, и вскоре остановилась перед рынком. Ларсон даже охнул, увидев, какую территорию он занимает. Рядов сорок, не меньше, а, сколько тогда здесь лавок? Не сосчитать. Попробуй найти здесь купцов торгующих материей. Вся надежа Егора – назвать парня Егоркой ни у князя, ни у золотаря язык не повернулся.

«Чай, небось, отец князя, материю покупал на камзолы. Может не сам лично, но уж точно к помощи хлопца прибегал».– Подумал эстонец, выбираясь из кареты.

Дождь мелкий противный, такой только весной и да осенью идет. Летний ведь на несколько минут зарядит, выльет все на землю, а этот только моросит, да моросит.

– Весенний, – проговорил князь, – теплый. Значит скоро лето, а там… – он замолчал, потом вздохнул и мечтательно прошептал, – грибы, ягоды, рыбалка. Я хоть и князь, а люблю на бережке с удочкой посидеть.

Ларсон поежился, дождь конечно теплый, но все равно противный. Эстонец даже занервничал, сколько им еще на этой дождине стоять. Сейчас бы в лавку за товаром, а затем в карету и в путь. Денщик Егор, в красном стрелецком кафтане спрыгнул с облучка.

– Пойдемте, боярин лавку покажу, – молвил он.

Лавка оказалась в последнем ряду, где торговали только тканями. Она, а именно только в ней и продавали шелк, была затеряна среди себе подобных, и Андрес уже теперь совершенно был уверен, что без денщика они ее вряд ли нашли. Обычно народ сюда редко захаживал, горожане просто не доходили до нее, покупая все необходимое еще на подходе. Хозяин даже обрадовался. Он выскочил из-за стойки, и как собачка засеменил вокруг покупателей.

-Нам бы материю шелковую, – проговорил Ельчанинов, – и желательно много.

– Много? – удивился купец.

– Очень много. Для дел государевых, – добавил князь, и после услышанных слов хозяин лавки побледнел.

– Государевых? – переспросил он.

– Государевых!

– Найдем боярин, – молвил и засеменил к деревянным стеллажам.

Точно такие же стеллажи, только металлические, когда-то были на складе и у Ларсона. Именно на них он и хранил товары, привезенные в Таллинн, но не поступившие в продажу. Андрес никак не мог понять, почему купец побледнел, когда князь молвил, что ткань нужна была для дел государевых. Ельчанинов взглянул на него и улыбнулся, он хотел что-то сказать, но появился торговец. Купец, тяжело дыша, нес под мышкой два рулона синей ткани.

– Вот она материя, – обреченно проговорил он.

Ларсон потрогал ткань и утвердительно кивнул. Это был шелк. Причем синий шелк, а именно из материала такого цвета и был изготовлен первый монгольфьер. «Судьба», – подумал он. Князь достал из-за пазухи кошель и подал купцу.

– Надеюсь, этого хватит? – проговорил он. Недовольный купец тяжко вздохнул.

– Понимаю, – молвил Ельчанинов, – но ведь и ткань для государевых дел.

Торговец вновь вздохнул и запихнул кошель за пояс. Он так его и не раскрыл, и не пересчитал сумму.

Денщик взял ткань в руки, и они вышли. Бегом, по-другому и не скажешь, добрались до кареты. Ларсон велел положить материю на сидение кареты. Когда Егор это выполнил, они с князем сели на свои места. Андрес потрогал материю, вроде не так сильно и намочили.

Прошло три дня с того момента, как Ельчанинов и Ларсон покинули Ярославль. Пару раз останавливались на ночлег, в первый раз в Данилове, где князь запасся продуктами, потом в небольшом монастыре. А уж затем направились в сторону Вологды, где у Силантия Семеновича были дела, какие тот Андресу объяснять не стал. Ну, да и бог с ним, решил эстонец. Вот только доехать до града без приключений не получилось. И всему виной стала дорога, у которой, как потом объяснял князь «семь загибов на версту». Вот только считать их Ларсон не решился.

В весеннем лесу пел соловей. Причем заливался так, что Андрес даже заслушался. И ему казалось, что карета едет по кругу, не мог же певец преследовать их. Просека пару раз еще свернула и карета неожиданно остановилась. Дремавший до этого князь проснулся и выглянул в окно.

– Ну, что там такое Егор? – спросил он, у денщика.

– Дерево боярин. Силантий Семенович приоткрыл дверцу. Выставил ногу на лесенку и сказал:

– Вижу что дерево. Что делать то будем?

– Убирать с дороги боярин. Ни как не объехать. Кругом одни болота.

– И то верно, – согласился Ельчанинов, он толкнул рукой Ларсона, и молвил – вылезай, пойдем парню поможем. Он хоть и богатырь, но один вряд ли справится.

Ларсон спрыгнул на землю. Ему даже показалось, что земля под ногами заколыхалась.

– Вся Россия ваша – болото, – проворчал он, и последовал за князем. А тот уже вместе с денщиком пытались сдвинуть дерево в сторону.

– Эх, ухнем, – крикнул князь, и начал еще настойчивее толкать, когда к ним присоединился эстонец. – Еще немного и мы его сдвинем.

Надавили и хоть бы хны. Неожиданно за их спинами кто-то прокашлял. Путешественники развернулись и увидели направленные в свою сторону пистоли.

– Приехали, – проговорил мужик в потрепанном зипуне, хриплым голосом. – Оружие на землю.

Ларсон потянулся, уже было, вытащить из ножен саблю, но Ельчанинов рукой остановил его, и прежде чем разбойник выстрелил, молвил:

– Что, не узнал, Яшка? Мужичек прищурился. Минуту разглядывал князя и проговорил:

– А без бороды я воевода, тебя и не признал. Богатым будешь. Яшка повернулся к своим людям и добавил:

– Не стрелять! Это друг мой Силантий Ельчанинов. Эвон, какой стал. Чай, небось, на службе государевой.

– На службе. А ты, я погляжу, на большую дорогу вышел. Проезжих грабишь, да убиваешь?

– Есть такой грешок. Да только не моя это вина. – Проворчал разбойник, – я ведь всю жизнь верой и правдой царям служи. И Ивану, и Петру, и Софье. А он, антихрист, меня стрельца, из Москвы выгнал.

– Ты лучше скажи спасибо, что на плаху не лег, – парировал князь.

– Да вот и не знаю Силантий, что и лучше – казнь по утру, или та жизнь, что суждена нам, бывшим стрельцам. Или ты думаешь все так просто.

– Ты же сам был среди тех, кто руку на государя Петра Алексеевича поднял.

– Мы Софью охраняли царицу нашу.

– Царицу! – возмутился Ельчанинов, – Не ее вы охраняли. А полюбовника ее – князя Голицына.

– Может ты и прав Силантий, может и прав, – неожиданно согласился бывший стрелец, – но тогда, тогда мы думали, что служим царице. Петр, он ведь из-за границы словно подмененный приехал. Все русское ему не по нраву. Эвон дошел до меня слух, что государь войну с шведом начал. Дурашка, куда полез. Карл разбил его, да еще не раз бить будет.

– Разбил, – согласился Ельчанинов, – так и проиграл опять же из-за нашего с тобой брата. Воевать разучились. Голицын эвон на Азов ходил, свое поражение за победу выдал. Дисциплину среди стрельцов, маломальскую и ту порушил. Если бы стрельцы под Нарвой не побежали, битый был бы Карлос.

– А сам-то ты, где был?

– Я волю государеву исполнял. И на бранном поле в тот день не был. И сам об этом сожалею. Так что лучше отпусти нас. Помоги дерево с дороги убрать. Сам ведь, небось, подрубил?

– Сам. Да вот только отпустить тебя не могу.

– Это еще почему?

– Ты сюда стрельцов из Вологды пришлешь, чтобы они меня изловили, да дружков моих повесили на березах.

– Т-фу ты, – выругался князь, сплюнул на грязную землю, – я ведь тебя к себе на службу хотел позвать. Помнил, что воин ты с головой, и трусостью не отличавшийся. А теперь, теперь смотрю, ошибался. А теперь решай, что ты и твои товарищи со мной и с моими людьми сделаете.

Бывший стрелец Яшка Кольцо оглядел пленных, поднял, было, пистоль. Но потом резко отпустил.

– По живому режешь князь, – проворчал он. – Ребятки, помогите убрать дерево. Четверо парней, силой едва ли уступавших Егору помогли сдвинуть бревно.

Князь и Ларсон вернулись к карете. Яшка отошел с приятелями в сторону и о чем-то долго переговаривался. Потом подошел к карете и проговорил:

– Ладно, ты меня на службу зовешь, князь, а что же приятелям моим делать? Землю пахать мы так и не научились… Ельчанинов взглянул на товарищей бывшего стрельца.

– Я тебя знаю, и перед государем отстоять смогу, если что, а вот их. Ты поручиться-то сможешь?

– Смогу.

– Хорошо. Хоть и запретил брать Петр стрельцов на военную службу, но так вы уже и не стрельцы. Тем паче, что сия служба не совсем военная. Тут Ельчанинов подмигнул.

– Я тебя буду ждать в Вологде. Сообразишь, где меня искать? Там и поговорим.

– Конечно.

– Вот и хорошо. Егор поехали. И хватит называть меня боярином, я для тебя князь. Карета тронулась с места, оставляя стоять на обочине разбойников.

С утра нужно объехать город. Затем принять иноземных купцов, ничего не поделаешь – должность обязывает. При этом с каждым будь добр и вежлив. Чай через Вологду идет торговля с землями Иноземными. А чтобы торг был хорош, сам знаешь… Не подмажешь, не поедешь. А люди всюду алчные завистливые, все в тебе злодея узреть хотят. Недовольных полно. А тут выходов много, любой выбирай. Одних перемани, других осуди, третьих при всех награди, а кого тайно поощри. И смотришь врагов у тебя меньше, а те, что есть в подземельях кремля. И вот так вот почти вся жизнь. А куда денешься, когда ты воевода. Государь поставил – служи.

Сейчас, вот двое пришли. Оба в зеленых мундирах, голландского образца. У того, что справа – рожа стрелецкая, наглая – скорее всего главарь. Тот, что слева, скорее всего иноземец, уж больно тощ, лепечет по-русски складно, да вот только говор не московский. Бог весть кого, царь батюшка на службу берет. Вошли без поклона, хамы. Когда это было, чтобы служивый шапку перед воеводой не снимал. Ууу – разбойники.

Слава богу, что представились. Стрелец – князь Ельчанинов, иноземец (а в этом воевода оказался прав) – Андрес Ларсон. Оба из Преображенского приказа. Что за приказ такой, воевода даже и не слышал.

– Письмо тебе воевода, от государя Петра Алексеевича, – проговорил старший и сунул прямо в руки воеводы бумагу.

– Что, сие?

– Не читал, – ответил князь, причем с такой интонацией, что у воеводы мурашки по спине пробежали. И говорить, что-то необдуманное у Евлампия Северского (а так звали градоначальника Вологды), особенно про государя, пропало всякое желание. Кто знает, что за приказ такой – Преображенский.

Воевода взял грамоту, долго читал, местами морщился, бросал искоса взгляд на служивых. И все пытался сдержаться, чтобы не высказать нелицеприятные слова в адрес монарха.

– М-да, – пробормотал он, заканчивая чтение.

Хуже не было. Государь хотел устроить в Вологде одну из главных государственных военных баз. А значит, здесь будут храниться военные и технические снаряжения для строящихся крепостей, военных кораблей. Раньше в Вологде суда для доставки припасов в Архангельск строили, но чтобы флот. «Неисповедимы пути твои господи!» – подумал воевода и перекрестился.

Вот при Иване IV по прозванию Грозном здесь столицу опричнины намеревались организовать, но все пошло не так. Был бы сейчас столичный воевода, а так. От мыслей таких у Северского голова кругом пошла. Он посмотрел на посланцев государя и проговорил:

– Ну, что там еще?

Ельчанинов протянул второй приказ, о переодевании войск, что находились под командованием воеводы, в одежду европейского образца. Северский даже покраснел. Он так и не смирился с нововведениями Петра Великого.

– Ступайте. Посланцы удалились.

– О времена! – вздохнул воевода и сел в кресло.

– Ну, и гусь этот воевода, – проговорил князь, когда они с Ларсоном, вышли из ворот Вологодского кремля, что являлся административным и торговым центром города, – Ну, и гусь. Все так и косился на меня. А ведь не признал. В былые времена, я у него в подчинении ходил. То еще до смуты стрелецкой было. Воеводе Северскому тогда крупно повезло, – продолжал Ельчанинов, обходя лужу, в которой, как предполагал Андрес, утонуть можно было. Человеку, спешащему в Кремль беда, а детишкам радость. Кораблики, сделанные из сосновой коры, по ней, как по морю пускают. – Его в Вологду отправили, с глаз долой, ходил слух, что он с князем Голицыным поссорился. Ну, вот тот и посодействовал. Ну, а потом смута. Московские стрельцы бунт подняли, а тут Петр со своими «потешными». Ну, а там сам знаешь. Этот же затаился, притих, ждал, чья возьмет. Дождался. К государю сразу гонца с грамоткой послал в верности. Ууу – лизоблюд. Сейчас вот занервничал, когда мы с тобой появились. Заметил, как руки у него дрожали, когда грамотки государевы брал?

Эстонец этого не видел, да и некогда было следить за поведение воеводы, когда он в первый раз оказался в каменном тереме. Ведь Преображенский дворец был деревянный. А тут стены белые, на которых росписи разные зверей да птиц дивных. Мебель узорчатая. Да и сам воевода одет не по-европейски, кафтан золотистый, из-под подола которого, только сапожки красные видны, в таких не по улицам ходить, где грязь да сырость, а в тереме сидеть. Так что не до трясущихся рук. Поэтому и ответил искренне:

– Не видел я князь.

– А зря. – Молвил Ельчанинов, – это еще тот мздоимец. Любит, когда ему подарки делают. Ну, ничего доберется и до него государь батюшка. Не любит Петр Алексеевич, когда воруют. Если попадется, кто, вряд ли спасет свою голову.

Ларсон тяжело вздохнув, вспомнив свой последний разговор с монархом. Знает тот, что Меншиков вор, а терпит. Захочет казнить, да вот только супруга его будущая заступится. Вот только насчет этого воеводы, скорее всего Силантий Семенович прав. Если узнает, о делах творимых им, вряд ли найдется заступник.

– Грязь, сырость развел, – продолжал бранить воеводу князь, – Смотри какая лужа. И где! В центре города. Другой бы засыпал, а этот. Вот только ребятне и радость. – Тут Ельчанинов остановился, посмотрел на мальцов, пускавших кораблики, и воскликнул, – чую я, сбудутся мечты государя. Зрю я в них мореходов, что поплывут в моря теплые.

Постояли минуты две-три и пошли к карете, что пришлось оставить чуть вдали от ворот. Денщик, когда эту лужу увидел, выругался, и попытался ее объехать. Удалось, конечно, да вот только пришлось комфорт князя с иноземцем потревожить.

Видимо судьба у денщика такая, но по каким-то непонятным причинам, а Егор дремал на облучке, точно так же как когда-то Тихон. Он вздрогнул и открыл глаза, когда князь отворил дверь кареты.

– Поехали Егор на постоялый двор, – проговорил Ельчанинов, забираясь внутрь.

– А где он боя… – начал, было, парень, но поправился, – князь? Я ведь в этом городе не разу и не был. Откуда мне знать.

– Что верно, то верно, – вздохнул Силантий Семенович. Он оглядел улицу. Из всех гулявших на улице, князь выбрал мальчишку лет десяти. Тот стоял у лужи, и глядел на приятелей.

– Эй, мальчик, – позвал князь.

Отличный постоялый двор оказался в Верхнем посаде. Один из немногих каменных домов в городе. Хозяин трактира, толстый мужичек лет шестидесяти оказался еще тот балагур. Увидев князя и Ларсона, так им обрадовался, что те даже испугались, что место это не пользуется спросом. Но все оказалось не так, почти все нумера были заняты, причем в большей массе их снимали негоцианты. Путешественникам просто повезло, что один оказался свободным, с окнами, выходившими на берег Вологды.

Войдя в номер, Ельчанинов грохнулся на кровать и захрапел. Андрес не удивился этому. Так уж случилось, что, в общем, им поспать не удалось. В Данилове, на князя навалила бессонница. Ему так и не удалось заснуть, а про монастырь Ларсону и вспоминать не хотелось. Лично для него обстановка была не привычная и он не смог погрузиться в сон. Силантий Семенович почти всю ночь проболтал с настоятелем (о чем был разговор, эстонец не в курсе). Дорогой подремать тоже не удалось – на старенькой карете нет рессор, и каждая кочка, колдобина и ямка сказывались на приятелях. Плюс ко всему нападение разбойников.

Сейчас же видя, как храпит князь, Андрес с трудом попытался преодолеть накатывавший сон. Боясь, что сейчас уснет, он опасался, что к ночи выспится. Ларсон подошел к окну и взглянул на речку.

«Вот если бы начался ледоход, – подумал он, – то по реке быстрее прибыли бы в Архангельск».

А там им воевода князь Прозоровский должен предоставить дом,. вот только что-то в этом Андрес как-то сомневался. Он помнил, что между понятиями «должен» и «обязан», существовала большая разница. Ко всему тому же князь может заявить, что это их проблема, и тогда Ельчанинову придется для них искать жилище.

«В крайнем случае, – рассуждал Ларсон, – можно отправиться к архиепископу». В дверь постучались.

– Да, да, – произнес эстонец, после чего в комнату вошел владелец постоялого двора.

– Князя тут спрашивают, – прошептал он, и, увидев, что тот спит, добавил, – сказать, что бы пришли попозже?

– А кто им интересуется? – уточнил Андрес.

– Двое.

И хозяин описал в двух словах разбойничков, что пытались их с князем убить на дороге.

– Мы их ждем, – проговорил эстонец, – я разбужу князя.

Ельчанинов проснулся не довольным, в плохом настроении. Поспать не дали. Но он тут же сменил гнев на милость, когда узнал причину. Накинул на плечи камзол и спустился в зал. Там в дальнем углу, за столом, его ждал Яшка Кольцо и один из трех сотоварищей разбойника. Но прежде, чем подойти к ним, Силантий Семенович поговорил с владельцем трактира. Для себя и друзей, он попросил принести хорошего вина.

– Только не хлебного, – добавил он. – Оно больше дурит, а не дурманит. Присел за стол и, посмотрев на Яшку, поинтересовался:

– Ну, что надумали?

– Надумали князь. Вот только извини, двух других уговорить не удалось. Не хотят они вновь идти служить государю. Обидел он их сильно. У одного брата велел казнить, тот на стороне Софьи был, а у второго, – тут Яшка замолчал.

Какая была причина у второго, князь выяснять не стал, он лишь удовлетворенно кивнул.

– Вот только теперь, после согласия, у вас другого пути нет, – добавил он.

– Ну, нет, так нет, – вздохнул разбойничек и посмотрел на приятеля.

– Акакий если слово дал, – проговорил второй, – то он слово назад не берет.

– Понимаю, – молвил князь. – Теперь, я вам могу сказать, в чем будет состоять ваша служба.

Тихо потрескивают ветки в костре. Над лесом поднялась огромная луна. Первая остановка на ночевку в лесу, после того, как путешественники покинули деревню Кадниковскую, в которой когда-то был сторожевой пост. Теперь путь лежит на северо-восток по лесистой местности в Вельск. Именно там предстояла пополнить запасы, а уж затем выступить в район поселка Березняк. Прибыв туда в конце мая, по мнению князя Ельчанинова, можно было сесть на корабль, направляющийся по Северной Двине в Архангельск. Сейчас, когда отряд состоял из пяти человек, путешествие не казалось таким опасным. На удивление Ларсона, Яшка Кольцо оказался не таким уж и плохим «дядькой». Теперь Андрес уже не думал, что все русские бандиты. Бывший стрелец готов был последнюю рубашку отдать, но защитить в случае чего и его, и князя. Можно было предложить, что именно в этом и состояла служба, предложенная Ельчаниновым, если бы не одно «но». Яшка Кольцо ни за что бы не подался в телохранители, так как имел неспокойный характер. Он просто не мог усидеть на месте, постоянно уезжал куда-то вперед на своей пегой лошаденке, и часто делал много лишних движений, что обычно охраннику не свойственны. Его приятель Ивашка Рваное Ухо, был полной противоположностью. Кольцо часто рассказывал, когда тот уходил в лес, чтобы подстрелить какую-нибудь зверюшку, что до его знакомства с Ивашкой тот был охотником. И прозвище он получил «Рваное ухо» из-за того, что во время промысла на него напал медведь. Тогда ему просто повезло, что он отделался только ухом. Пришедшие на помощь охотники пристрелили зверя. Неожиданно тишину леса прервал шорох в кустах. Яшка дернулся к мушкету.

– Это я, – раздался из кустов голос Ивашки. – Чем там сидеть, лучше помоги те мне.

Андрес хотел уже встать, но стрелец рукой остановил его. Сам встал и направился в кусты, ломая на своем пути ветки. Вернулись они, через пару минут неся убитого лосенка.

– Ивашка лосенка пристрелил, – молвил Кольцо, – теперь можем и пообедать по-человечески.

Последнее, что сказал стрелец, Ларсон понять ни как не смог. Не ужели до этого, они питались как-то по-другому.

– В этих краях, даже кашу из топора не сваришь, – молвил князь, увидев в его глазах удивление, – народ тут такой. Если в настроении, гостя накормит, если нет. То и суда нет. Иногда, сам гость вынужден накормить хозяев.

– Это еще почему? – поинтересовался эстонец.

-Почему, почему, – проворчал Ельчанинов, словно до этого он сказал, что-то непонятное, – после смутного времени, эти края обескровились. Шведы, да поляки прошлись по этим краям. Некоторые деревни, только и держатся на одном дыхании, а другие вообще обезлюдили. Местами народ просто-напросто служивых чурается.

– Так ведь со времён смуты прошло почти сто лет! – воскликнул Андрес.

– Э, чтобы прийти в себя в глухих районах Московского царства много времени надо. И не везде раны заживают быстро. Не даром Петр одно малое поселение, что немного юго-восточнее отсюда, сказал: То тьма. И населенный пункт назвали Тотьмой. Вот люди тут и живут, чем бог подаст. Вырастят овощи летом, потом всю зиму питаются, а уже весной, да летом, лапу сосут. Что настреляют, то и едят. А если день не удачно прошел, так и сидят голодные.

Тем временем бывшие разбойники нашли две рогатулины. Воткнули их по сторонам костра, и на прямой ветке, стали поджаривать лосенка, то и дело его вращая.

– А где Егор? – поинтересовался Андрес.

– Он с конями возится. Купил в селе немного крупы, вот и кормит. Как только мясо поджарится, его позовем, а сейчас бесполезно это делать. Не придет.

Егор действительно больше проводил времени с животиной, чем в обществе Ларсона и князя. Правда и «букой» назвать его нельзя было. Иногда смотришь, пошутит, иногда сам над шуткой захохочет. А как в путешествии без шутки. Тяжело.

Тихо потрескивают ветки в костре. Где-то кричала сова. Ельчанинов кутается в епанчу, и старается не заснуть. Стрельцы жарят лосенка, а Ларсон на несколько минут закрыл глаза и представил Таллинн. С маленькими улочками, с приветливым народом и прохладным морем.

– А сколько тебе лет Андрей? – неожиданно спросил Яшка. – Выглядишь ты молодо, но кажешься просто младенцем. Все спрашиваешь, да спрашиваешь. Я, конечно, понимаю, что иноземец, но ведь у себя там ты должен был изучать соседнюю страну?

Кольцо почему-то весь путь называл Ларсона не Андресом, а Андреем. Эстонца это не оскорбляло, но немного огорчало. Он боялся, что со временем его имя забудется, и оно будет звучать на греческий манер.

– Сегодня, какое число? – вопросом на вопрос спросил он.

– 18 мая. – Произнес князь.

– Ну, если бы моя жизнь шла без потрясений, – начал Ларсон, – то сегодня мне бы исполнилось двадцать восемь лет. Но из-за происшедшего, я как-то не уверен…

– Так ты именинник, – воскликнул Яшка, – что же ты молчал.

Запихнул руку за пазуху, и извлек на свет божий старенький потрепанный кисет.

– Дарствую, – молвил он, протягивая его эстонцу.

– Спасибо.

– Ну, вот, – обиделся Ельчанинов, – я теперь, как и не удел. Давно нужно было поинтересоваться. Теперь даже не знаю, что тебе и подарить. Сейчас ничего такого нет.

– Так не стоит, – молвил Ларсон.

– Как не стоит? Стоит! Но как говорят у нас: «Лучше поздно, чем ни когда». Ты дружище, надеюсь, не обидишься, если я подарок тебе сделаю в Архангельском городке?

– Нет, конечно. Ивашка сделал еще поворот лосенка и сказал:

– Скоро будет готов. Жаль, соли нет.

Узнать правоту слов Ельчанинова эстонцу удалось на следующий день, когда отряд остановился у невзрачной избушки. Князь выбрался из кареты и постучался в покосившуюся от времени дверь. Она отворилась и на улицу из полутемного помещения вышла женщина, в стареньком потрепанном, с заплатами, зипуне. Окинула взглядом приезжих и гневно проговорила:

– Что надо?

– Эй-эй, потише, потише сударыня, – молвил князь, – мы не воры и не бандиты. Нам бы напиться.

– Вон колодец, там и ведро. Зачерпнул и пей. И не зачем в дверь стучаться.

-И чем это мы тебя сударыня обидели, что ты изволишь гневаться, – поинтересовался Яшка Кольцо.

-Ходют тут всякие. Покоя не доют.

Вот в том, что тут всякие ходят, а уж тем более покоя не дают, Ларсон сомневался. Кому тут бродить? Леса глухие, тут, если только медведь шататься может. Да и то, вряд ли он тревожить стал хозяйку дома просьбами водой его напоить.

– Ой, ой хозяюшка, – молвил Яшка, – мы же не всякие. Мы охотники. Готовы лосятину на что-нибудь другое поменять.

-Да я бы не против, – вдруг забормотала баба, – да вот только предложить вам ничего не могу. Свекла, репа и просо в прошлом году не уродилось. А муж, тот еще охотничек, как ушел в лес два дня назад, так до сих пор не вернулся. Одна дома сижу, репу с отчаяния кушаю.

Она вздохнула, так тяжка, что любой готов был сжалиться и отдать мясо так. Увы, путешественники были не такие. Князь фыркнул не довольно, и молвил:

– Так это, может, на репу и махнем.

– На репу! – протяжно проговорила баба, – На репу!

Пока они разговаривали, Егорка сбегал к колодцу и набрал в бутылки воды. Вернулся, и теперь наблюдал за разговором. Он бы согласился и на просо. Ельчанинов чувствовал, что женщина хитрит, поэтому и сказал:

– На две репины, да на одну свеклу поменяли бы. Баба задергалась, потом махнула рукой и скрылась в доме.

– Не вернется? – спросил Андрес.

– Вернется, – заверил Яшка и оказался прав.

Она появилась на пороге, неся мешок. Развязала его и продемонстрировала князю продукты.

– Две репины, свекла. Баба кивнула.

– Ладно, забирай мясо. Ивашка принеси.

Бывший разбойник направился к своей лошади. Отвязал от седла похожий мешок. Вернувшись, вытащил из него большой кусок мяса.

– За репу, да свеклу, многовато будет, – вздохнул он, – да вот только уговор дороже денег. Может у тебя соль есть? – поинтересовался Ивашка.

– Соль?

– Соль, али глухой стала?

– Так ведь она дорого стоит. Купцы мне ее немного, из-под Тотьмы привозят.

– А я заплачу, – проговорил князь, извлекая из-под полы епанчи кошель.

Сейчас Ларсон убедился, что даже в прошлом деньги решают все проблемы. Он заметил, как изменился взгляд у женщины, когда у Силантия Семеновича в ладони сверкнула серебряная монета. Андрес не удивился, когда та бегом убежала в дом, а затем так же быстро возникла на пороге.

– Вот соль, – молвила она, протягивая мешок.

Князь подкинул монету. Женщина ее поймала на лету и сжала в руке. Яшка кинул мешочек с солью к репе и свекле. Поблагодарив хозяйку за «гостеприимство», вернувшись к карете, путешественники отправились дальше. Дорога теперь их лежала в Вельск.

Ивашка по обыкновению пришпорил кобылу и рванул вперед. Надоело ехать в отряде, и выслушивать байки, что травил Яшка Кольцо. Все бы ничего, если бы тот рассказывал что-то новое, а так все то же самое по кругу. Это вон иноземцу интересно, а его уже ничем не удивишь. К тому же вдруг под ложечкой засосало, вновь захотелось поохотиться.

Когда, поняв, что оторвался от своих приятелей, бывший охотник остановил лошадь. Спрыгнул с нее на землю. Огляделся. Увидел тонкую березку, что росла у самой обочины. Привязал возле нее кобылу.

Взял мушкет (заряженный дробью) и направился в глубь леса. Шел осторожно, чуть влево возьмешь и в болотную топь угодить можно. А тяжелое ружье, того и гляди, на дно потянет. Да и ступать нужно бесшумно. Чтобы зверя не спугнуть. Заяц животное очень чуткое, при любом шорохе в стороны кидается. Вот если на сто шагов к нему приблизиться, и постараться не шевелиться, то он человека от пня не отличит. Ветерок в лицо дует, вряд ли зайчонок Рваное ухо учует. А ведь так хочется его подстрелить, разнообразить трапезу. Мясо лосенка оно ведь неплохое, да вот только немножко суховатое и жестковатое.

Небольшой ручеек. Такой перейти не сложно. Несколько шагов, и Ивашка на другом береге. Осторожно отгибая ветви в сторону и стараясь не шуметь, выбрался на большую поляну. И замер. Стараясь не шевелиться, попытался оглядеться. Вон, на холмике, греясь в лучах солнца, сидит на корточках заяц русак. Дремлет. Жаркое из него выйдет отличное.

«Была бы охотничья собака, – подумал Ивашка, – то и охота легче. А так…»

Он вскинул ружье и прицелился. Выстрел только один, второго не дано. Тут нужно бить сразу на повал. Есть правда за поясом пистолет, да вот он только для стрельбы с более близкого расстояния, к тому же его еще достать нужно. Не успеешь. А вокруг тишина. Тут хоть не дыши. Сделал несколько шагов. Остановился. Приблизился к дереву и положил ствол мушкета на ветку. Топнул ногой. Заяц вдруг спросонья оторопел и бросился в сторону, как сумасшедший. Выстрел. Косой замер и упал.

«У меня глаз, как у орла», – подумал Ивашка, прислонил ружье к дереву, и вышел на поляну.

До подстреленного зайца дойти не удалось. Под ногой треснул сучок. Неожиданно ветер переменился. И в кустах, заревел медведь (по все видимости он тоже охотился на зайца). И тут же он выбрался на поляну. Ивашка дернулся и испугался, подвинулся от него назад. Если бы этого не произошло, хищник, скорее всего, убежал, а так он увидел страх охотника, а тут «всяко бывает, тогды чья возьмет». И медведь сделал несколько решительных шагов в сторону охотника.

– Вот черт, – выругался охотник, вытаскивая из-за пояса пистоль, выстрелил. Мимо. – Вот черт, – вновь пробормотал он, делая несколько шагов назад. Остановился, – Какой же я охотник, – прошептал Ивашка, – коли испужался медведя!

Топтыгин вновь заревел, встал на дыбы. Он был явно голодный и к тому же злой. Неожиданно в памяти охотника всплыл тот день, когда ему такой же косолапый порвал ухо. В прошлый раз к нему пришла помощь. Сейчас ее ждать неоткуда. Нужно было выбирать: или бежать, сломя голову, оставив добычу (да бог с ним) и оружие (позор на его голову), или убить зверя. Ивашка и сам не понял почему, но он выбрал второе.

Зверь страшным ударом мохнатой лапы, выбил пистоль. Тот отлетел в сторону, и с глухим ударом хлопнулся на землю. Теперь оказавшись безоружным, Рваное ухо не растерялся. От старых медвежатников Ивашка слышал: придет нужда биться со зверем безоружному – не беги. Теперь уже уходить тем более поздно. Кости сломает. Лучше упади и кулак в открытую пасть, а там, на язык дави. Чай задохнется.

Ивашка сорвал пояс, обмотал им руку и сунул в пасть. Начал давить язык. Казалось, что зверь вот-вот откусит ему лапу. И тут…

Выстрел прозвучал неожиданно. Тело хищника обмякло, и надавило на Ивашку.

– Ну, что в штаны наделал? – поинтересовался знакомый голос. Человек стащил с охотника косолапого, и Рваное ухо узнал его. Это был – Яшка Кольцо.

– Еще чуть-чуть…– забормотал Ивашка.

– И я бы попал в тебя, – перебил его стрелец.

– Еще чуть-чуть, – прошептал охотник, – и я бы его завалил.

– Шо то не верится, – усмехнулся Яшка. – Ты так и в первый раз, наверное, говорил. Когда его братец тебе ухо рвал? Скажи спасибо, что я возвратился. Когда ехали, что-то вдруг екнуло внутри, вот и решил поворотиться. Сейчас погляжу не зазря. Ну, вставай герой! Стрелец протянул руку. Ивашка схватился за нее, потянулся и встал.

– Ну, вот, теперь бери ружо и пошли.

Охотник выдернул нож. Обтер его о шерсть медведя и запихнул за пояс. Затем туда же последовал пистоль. Поднял мушкет, уже хотели уходить, но Ивашка вдруг вспомнил. Он наклонился.

– Что медведя решил с собой взять? – поинтересовался Яшка Кольцо.

– Можно конечно. Да вот только возиться не хочется. Я тут зайчика подстрелил.

– Зайчика. Ладно, уж бери. Я сам медведя разделаю. А уж потом и пойдем.

Двадцать седьмого мая, когда Ельчанинов, Ларсон, Кольцо, Ивашка да денщик Егор, прибыли в Вельский посад, что стоял на берегу реки Ваге, впадающей в Северную Двину, ледоход кончился. И появилась возможность отправиться в Архангельский городок уже по открытой воде. Остановившись в доме местного воеводы, князь покинул своих попутчиков и отправился на поиски поморского коча[28].

Лоцмана, что посоветовал воевода, Силантий Семенович нашел в небольшом кабаке, где тот в обществе приятеля, по всей видимости, негоцианта, пил хлебное вино.

– Здорово господа, – проговорил Ельчанинов, присаживаясь.

– И тебе здорово, коль не шутишь, – молвил носник.[29]

– Ты – лоцман? – уточнил князь.

– Ну, я. – Проворчал лоцман, – Что хочешь?

– Корабль я ищу.

– Ну, понятное дело, корабль. Раз тебе лоцман нужен. А от меня то тебе что нужно?

– Мне и моим людям в Архангельский городок нужно попасть. Тебя мне воевода посоветовал.

– А ты откуда уверен, что меня? Ты ведь даже имени моего не спросил? А вдруг я не тот, которого ты ищешь?

Князь на секунду задумался. А ведь носник прав. В посаде могло оказаться несколько таких вот капитанов. Поэтому он, улыбнулся, и проговорил:

– Ты, ведь Ефим Дароч?

– Ну, я – Ефим. И что с того. Ты завтра с утра приходи. На причале меня найдешь, там все и обсудим. А здесь не видишь, люди веселятся. Винцо попивают. Не мешай. Если сторгуемся, возьму я тебя на коч, тем паче, что в Холмогоры собираюсь идти.

– Э, нет. Не пойдет, – возмутился Силантий Семенович, – давай уж лучше здесь все и обсудим.

-Ну, раз такой настырный. Давай здесь. Сколько вас?

– Нас пятеро, да карета с лошадьми.

– Людей отвезу, карету нет. Карету здесь придется оставить.

Силантий Семенович вздохнул. Уж больно не хотелось с каретой расставаться. Можно конечно, денщика оставить здесь в Вельском посаде, но это не выход. Парень морем грезит, даже сейчас, остановившись у воеводы, отпросился и убежал к речке разглядывать кочи. Вот только что там увидишь, мало суденышек из Архангельского городка плавают по Ваге, те все больше Северную Двину предпочитают. Ох, и тяжело на сердце у князя, чует он, что все же придется ему освободить парня, от обязанностей денщика.

– Раз нужно оставить, оставлю, – согласился Ельчанинов. – Так что по рукам?

– Как это по рукам? – возмутился носник, – по каким это рукам? Мы еще с тобой на счет оплаты не столковались!

– Сколько вы хотите?

– Хочу чего? – переспросил лоцман.

– Сколько вы хотите денег, за доставку меня и моих друзей в Архангельский городок?

– Четыре монеты серебром.

– Может две?

– Нет четыре.

– Тогда за три?

-По рукам. Только деньги вперед.

Князь спорить не стал. Он лишь только расстегнул камзол, достал кошель и кинул на стол две серебряные монеты. Те покатились, и казалось, что они вот-вот упадут на пол, но лоцман ловко накрыл их рукой.

– Две сейчас, одна после прибытия в Архангельский городок. Надеюсь, этого хватит? – Поинтересовался Силантий Семенович.

– Вполне, – скривился лоцман. Он уже понял, что сразу все деньги, ему получить не удастся. – Коч мой вы найдете на пристани. На парусе чайка намалевана. Ты ее не счем другим не спутаешь. А если не найдешь, у любого спроси Ефима Дароча, всяк покажет, где мой корабль. И лучше приходите завтра с утра. А теперь, если с нами пить не будешь – проваливай. Не мешай мне беседовать с негоциантом.

Вечером того же дня, князь Ельчанинов уговорил воеводу приобрести у него карету. А уже на следующее утро, весь отряд спешил в порт Вельского посада. Где на волнах покачивались несколько кочей.

-А вот и наш, – проговорил князь, указывая рукой на нарисованную на парусе чайку.

Ефим Дароч выбрался из навесного шатра на палубу. Голова после вчерашнего болела. Не дюже они с негоциантом повеселились. Решил закурить трубку. Похлопал по карманам куртки, в ее поисках, и обнаружил пару серебряных монет. Зразу вспомнил, как и почему они у него оказались. Не хотел брать, даже цену поднял, но тот начал торговаться. Чтобы не выдать себя, скинул одну монету, в надежде, что военный передумает. Вот только тот согласился. С легкостью расстался с двумя серебряными монетами, да еще третью по прибытии в Архангельский городок обещал. И тут лоцман взглянул на берег.

Там к причалу приближался небольшой отряд. Трое в стрелецких мундирах, двое в европейской форме. Ефим уже видел ее, несколько лет назад, он лично присутствовал при приезде государя Петра Алексеевича в Михайло-Архангельский монастырь.

Когда они поднялись на борт, лоцману лучше удалось разглядеть их. Двое из стрельцов больше походили на разбойников, их камзолы местами были выпачканы в грязи. Один из них держался как-то вызывающе, второй, у которого ухо было порвано, немного нервничал. Третий был еще молод, и ему, скорее всего (так решил Ефим) было всего лет осемнадцать отроду. Паренек любопытный. Когда вступил на палубу коча, его глаза вспыхнули каким-то странным огнем. И носник понял, что перед ним, человек грезящий морем. Он и сам был таким, когда отец впервые взял его в море. Вот только «корабельным вожам»[30] Ефим не стал. Не понравилось ему Белое море, да и оно, если признаться его невзлюбило. Теперь стоит обратить внимание и на остальных двоих. Первого можно и не описывать, это был тот самый человек, что снял его коч. Он так и не отрекомендовался, но Ефим был уверен, что это князь. Второй был сух, и сейчас все время молчал. Он все больше головой вертел, разглядывая и корабль, и лоцмана, и окружающий берег.

– Здорово лоцман, – проговорил князь, – где нам разместиться.

– Где, где, – проворчал носник, – на корме. Кают уж извиняйте предложить не могем.

– Ну, это понятно, – согласился Ельчанинов. Потом посмотрел на парней и проговорил, – несите на корму наши вещи.

Андрес со своим сундучком, Яшка да Ивашка с сундуком, Егорка с двумя рулонами материи, отправились за моряком, что появился на свист лоцмана. Складировали вещи. По просьбе князя, Ефиму пришлось накрыть их парусиной. Затем стрельцы сошли на берег, лоцман не стал, и интересоваться за чем. Он предположил, что за оружием, и не ошибся. Когда все было готово, коч вышел из порта.