Небо нас ненавидит

Глава 1. Ночь перед восстанием

В ночь Большого Мятежа Квендульфу исполнилось семнадцать лет. Надо ли говорить, что в этом возрасте невозможно пропустить такое событие?

Квендульф был из Меларна, — одного из новых северных королевств, что остались после краха Старой Империи. Когда наступает годовщина рождения, житель Меларнского королевства должен отнести в ближайший храм Бога и Богини тыквенный пирог — разумеется, если он поклоняется новым богам и у него достаточно средств, чтобы этот пирог купить. В храме пирог благословляют именем небесного покровителя от лица новых богов и отрезают седьмую часть. А оставшиеся шесть седьмых пирога съедают с семьей и запивают самой обычной, никем не благословлённой брагой.

Но Квендульф не поклонялся новым богам и не ходил в их храмы. К тому же, сегодня ночью ему было не до пирогов и церемоний. Предстояла битва. Поражение означало смерть, липкую землю и безымянную могилу. Что означала победа — он не мог себе даже представить. Это было слишком невероятным.

Юноша сидел, опираясь на рапиру в малом штабе повстанцев — и смотрел, как отсветы пламени ползают по камням огромного очага. Иногда он переводил взгляд на соратников или смотрел в окно. Он словно хотел убедиться, что город на месте, его братья тоже на месте — а значит, восстание ему не приснилось.

Квендульф выглядел примечательно. Необычно высокий, широкоплечий, сильный, с молочно-бледной кожей, голубыми глазами и хвостом невероятно длинных, до пояса чёрных волос. Он казался старше своих семнадцати лет. Будь он поменьше, его бы не взяли сражаться.

Юноша был слишком взволнован, чтобы спать. И слишком усталым, чтобы хоть что-то соображать. Его нервы были словно перетянутые струны, и даже горло сдавило от напряжения. Столичный Меларн был для него чужим городом, и смерть казалась сегодня непривычно близкой.

Это было то самое томительное ожидание перед боем, когда сначала хочешь поскорее победить, а потом, уже измотанный ожиданием, — поскорее погибнуть.

К счастью, Квендульфа окружали соратники. Так что юноша мог кое-как дышать и даже изображать невозмутимость.

Малый штаб должен быть принять командование в том случае, если королевская гвардия заблокирует главный. У малого штаба были свои отряды, свой пароль и даже свой командир — пастырь Регинмод, из Гамарника.

Пастырь служил Новым Богам, но Квендульфа это не смущало. Напротив, почему-то казалось, что именно поэтому шансы на победу особенно высоки. И старые, и новые боги, и те, кто к богам иронично равнодушен — в больших городах встречаются и такие, это тебе не благочестивая деревня — набились в столичные комнаты и переулки, чтобы свергнуть Ламбкара, короля-узурпатора. А это значит, что небо его больше не хранит.

Именно пастырь Регинмод нашёл место дял малого штаба. Заговорщики собрались в Койванском Замке — древнем, дряхлом и почти незаметным среди городской застройки на набережной.

В древние времена, ещё до Старой Династии, замок служил родовым гнездом для местных баронов Койванов. Койваны были одним из самых могучих родов тогдашнего королевства. Он не раз ставил город Меларн на колени и присоединял тогда ещё немногие кварталы к своим ленным владениям.

Но Старая Династия покончила с баронами. А город, ставший столицей, невероятно разросся и довершил покорение. Новые горожане обжили старый замок — облепили его домишками, пробили окна в стенах и башнях. А тыловую стену, главную и две меньшие башни растащили на камни.

Уцелела лишь одна башня, дозорная, что выходила к реке. Она возвышалась на пять этажей. Пастырь Регинмод выкупил верхние два. И теперь все пять комнат и лестничная клетка заполнились бойцами в чёрных плащах с капюшонами и удивительно разными кафтанами, куртками и туниками под этим плащом. Были дворяне с оружием, что поблёскивало даже в лунном свете.

Были крестьяне с дубинами и цепами в железе. Интересно, с чего они решили бунтовать?

Было несколько человек, которым вообще не подходило никакое оружие. С их лицами и движениями лучше ходить по дорогам и пророчить о конце времён и погружении континентов в кипящее море. Толку от таких в бою не будет, но стражу они на себя отвлекут…

Были и девушки, одетые в мужской манере, с хмурыми, бульдожьими лицами. Те, что покрепче, были готовы сражаться и умирать наравне с мужчинами. Низкие и тонкорукие — а таких всегда большинство — были готовы утешать перевязывать раны.

Слишком много незнакомых лиц, чтобы их различать. И не верилось, что в королевстве нашлось столько людей, достаточно обиженных и достаточно безрассудных.

Наверное, здесь, под тяжёлыми древними сводами, собрались все повстанцы, кто был из умеренных. Самые ярые затаились в другом месте — вокруг Старой Площади и лабиринтам Болотного городка. Главный штаб скрывался там же, в каком-то невинном на вид домике с двумя яблонями и огородиком.

Ещё говорили, что дворяне из Уккара тоже идут на помощь. Где-то возле города был барон Томирский с отрядом верных людей. Сам Квендульф не очень в это верил, но иногда задумывался — почему нет? В такую ночь любая помощь пригодится.

Квендульф сидел на верхнем этаже, вместе с другом Лейдольфом, пастырем Регинмодом и прочей компанией. Ночь была невероятно тихая. Было слышно, как рядом, за рекой стрекочут сверчки в чёрной траве дворцового парка.

Пастырь сидел тут же, у окна, в кресле. Он не отрываясь смотрел на тяжёлые песочные часы. Кажется, часы были храмовые, они нужны для некоторых ритуалов. Но что это за ритуалы, Квендульф не интересовался. А сейчас часы отсчитывали последние мгновения перед атакой. Когда жёлто-алый, словно подкрашенный кровью песок закончится — мятежники выступают. И в тот же момент закончится песок в других часах, что стоят в главном штабе, и ополченцы из радикалов двинутся через соборную площадь

Юноша пытался представить себе столицу, великий город Меларн, что дал название всему королевству. Незнакомая столица казалась ему огромным котлом, где смешалось древнее, прежнее и новое, — словно вода, мясо и овощи в клокочущей похлёбке.

Красный Дворец располагался буквально в сотне шагов отсюда. Окно комнаты выходило как раз на северо-восток, и Квендульф даже не поднимаясь мог разглядеть, как этот багровый куб, похожий на исполинскую игральную кость, поднимается между деревьями. Где-то там, в кирпичных недрах, укрылся Ламбкар, король-узурпатор.

А если Красный Дворец снести — что и будет сделано, когда мятежники одержат победу — то даже отсюда увидишь приземистую башню старого Поющего Замка. Когда-то он принадлежал баронам Лезенгранам, что соперничали с Койванами, горожанами и друг другом по любому, самому смешному поводу. Теперь, конечно, всё поменялось. Последний из Лезегранов, уже совсем седой, служит при конюшне в северных городах.

Во времена Старой Империи в реквизированном Поющем Замке пытались разместить резиденцию вице-короля. Замок оказался слишком хорошо обустроенным для обороны — а поэтому тесным и неуютным. Поэтому наместник переехал в Красный Дворец, — а Поющий Замок стал тюрьмой для тех, кому это не понравилось.

Там, в новом городском центре — канцелярии, арсенал, гвардейские казармы, мастерские, обсерватория придворных астрологов и лаборатории магов. Всё, что нужно, чтобы управлять королевством. Там же — длинные сараи порта. Между портом, канцеляриями и ипподромом, что похож на круглую миску — огромный купол храма Прежних Богов, сложенного из тяжёлых каменных блоков. Странное соединение героической, варварской древности с нынешней респектабельностью огромного города.

Была в городе и священная рощица — южнее, у ипподрома, где река делает кульбит, крутые берега изрыты норами чаек и всегда немного смердит навозом. Квендульф побывал там — без оружия, разумеется. Он приволок барана и попросил у ведуна принять его целиком, чтобы напоить богов настоящей кровью и они исполнили то, о чём он просит. Квендульф, конечно, не сказал, с чем именно он просит помочь. Богам и так ясно, зачем он приехал в столицу. И посторонним это знать не положено.

Ведун был правильный, старый, напрочь заросший бородой, как пень мхом. Ему могло быть и восемьдесят, и сорок, и сто, и тысяча лет.

Старик, конечно, догадался, что готовят эти молодые ребята. И в тот момент, когда алая кровь животного хлынула из-под серпа, его морщинистые губы едва заметно улыбнулись…

Рядом, на молодой Королевской Площади, небольшой храм Новых Богов впился в небо двумя тонкими алыми шпилями.

Квендульф не возражал против того, чтобы люди поклонялись разным богам. А городской собор был даже ему по душе. Но почему-то юноше всё равно очень хотелось, чтобы по ходу мятежа этот красный храм загорелся.

Собор — ладно, пусть стоит. Он неплох. Но эти красные шпили надо сбить.

Неясно почему, но эти два шпиля раздражали юношу с того мгновения, когда они с Лейдольвом спрыгнули с баркаса на влажные доски меларнского причала и зашагали в город, навстречу приключениям.

Чтобы не отвлекаться перед боем, Квендульф задумался о Соборе. Отсюда, их комнаты, Собора не видно. Но Квендульф чувствовал его затылком.

Собор стоял севернее, на холме, под защитой древней городской цитадели. Перед собором — квадрат Древней площади. Он вымощен древним бурым камнем, который больше нигде не увидишь — каменоломни Сухих Гор истощились ещё на заре Старой Империи. Оттуда и ударят отчаянные — через чёрный дворцовый парк, отрезая казармы гвардии от багрового оплота узурпатора. А умеренные ударят отсюда — через Мост Пылающих Чаш.

Скоро будет сигнал. И всё решится. Они ударят по королю Ламбкару с двух сторон — и ни спешно набранные, зелёные гвардейцы, ни впавшие в маразм чародеи не смогут спасти узурпатора. Квендульф видел эту битву так ясно, словно она уже произошла. Казалось, достаточно приглядеться получше — и он сможет разглядеть и пылающий Красный Дворец, где уже падают перекрытия, и собственную судьбу, какой она будет наутро.

Но думать об этом было слишком страшно. Поэтому Квендульф не присматривался.

Жар из очага ласкал щёки. Квендульф чувствовал, что в его груди тоже разгорается пламя. И это пламя жаждало прорваться наружу.

Шаги!

Кто-то поднимается по лестнице.

Сами шаги было тихими. Но на лестнице тоже сидели люди. Юноша расслышал, как они поднимаются, шелестят и позвякивают оружием, пропуская гостя.

Значит, друг. Врагов бы так просто не пропустили.

Полог подался в сторону и в комнату вошёл Ингилев.

Квендольф слышал, что он тоже в деле. И предполагал, что Ингилев из умеренных. Но визит всё равно было неожиданным.

В двадцатипятилетнем Ингилеве было немало степной куманской кровь. Он этого особо не стеснялся. Друзья часто называли его Полукуманом.

И сейчас, в зыбком ночном освещении, Ингилев казался чистокровным степняком — соломенные волосы, раскосые глаза, высокие скулы. В соединении с обычным именем настолько экзотическое лицо казалось скорее жутким. Светлые волосы смазаны сверкающим жиром и зализаны за уши, а глаза, как принято у степняков, были подведены чёрными полосками чуть ли не до висков.

Под чёрным плащом — такая же чёрная куртка. Казалось, Ингелев укрыт не одеждой, а самим ночным мраком.

На поясе — рапира, такая же, как у Квендульфа. Отсветы пламени из очага ползали по узкому лезвию и казалось, что между степняком и стеной натянута стальная проволока. Рука в настолько же чёрной перчатке лежала на рукояти рапиры.

Пастырь Регинмод вздрогнул, словно пробудился, и повернул к вошедшему бритую голову с орлиным носом.

— Кони готовы? — спросил он.

— Кони готовы, — словно эхо, отозвался Ингилев. — Но у меня есть вопрос. Один, последний.

— Спрашивайте.

— Я слышал, что наш союзник, монах Сибби, связан с некромантией и другими злыми науками. Я шёл к вам сюда и видел, как трое колдуют в часовне, что у вас под окнами. Одеты, как монахи, но сейчас это ничего не значит. Жгут чёрные свечи и птичьи перья. Я в вопросах веры слаб, магии избегаю. Поэтому хочу знать от вас — насколько опасен такой союзник и не лучше ли порвать с ним, — тут он покосился на часы, — пока у нас ещё есть время?

Пастор поморщился.

— Уважаемый монах Сибби никак не опасней, чем гвардия узурпатора. И — к счастью — он на нашей стороне.

— Я хочу слышать точный ответ. Кто ещё на нашей стороне? Чёрные колдуны? Зелёные дети? Адепты ЗаБога? Кто ещё?

В комнате послышался шорох. Все переглядывались друг с другом.

— Чего он выступает? — пробормотал Леодольф. — Нашёл время! У нас тут последние минуты, а он допрос устроил.

— Испугался, наверное, — сказал сзади кто-то незнакомый. Его лицо было в тени, было только видно, что у него есть усы.

— Вот точно! Трусит, как куман… Драконов боится. Да наш любезный король-узурпатор просто не осмелился бы их выпускать… даже если бы они у него были. Так ведь нет никаких драконов давно. Какие были при Старой Династии — всех в Уккар вы

Но большая часть из тех, кто был в комнате, смотрели и слушали напряжённо. Тревога порхала по комнате.

До ночного боя осталось немного, всего несколько ложек песка. И внезапно — такие вопросы.

Хорошо, если Ингилев испугался и просто пытается так тянуть время. Испугаться и делать глупости — это естественно. И так приятно, когда не ты испуган и глупишь.

А если он и правда не согласен с союзом? И сейчас, в последний момент, уйдёт и своих уведёт. А то и попытается напасть на доброго пастыря… сразу станет не до мятежа.

— Вы почитаете богов, Ингилев? — спросил вдруг пастор.

— Бога и Богиню. Да.

— Это великое достоинство. Но согласитесь — кроме этого достоинства, у вас есть и пороки.

Левая щека Ингилев непроизвольно дёрнулась.

— Они есть у всех, — произнёс он.

— Хотите, — пастор огляделся, — Мы поговорим о ваших. Я получил посвящение и могу принять исповедь у кого угодно.

— Сейчас не время обсуждать мои пороки.

— Видите. А пороки наших соратников обсуждать готовы. Не лучше ли подождать до утра? Кто знает, может быть утром нам будет не до вопросов.

— Одно дело — я, — настаивал Ингилев, — другое — наше дело. Кто на самом деле победит этой ночью? Мы? Монах Сибби? Или те, кому он служит НА САМОМ ДЕЛЕ?

Никто не рискнул шептаться и обсуждать. Но даже Квендульф, хоть и был совсем новичком в этом кругу, понимал, в чём дело.

Монах Сибби был вождём неукротимых. И считал себя вождём всего мятежа. Впрочем, он мог считать себя кем угодно — после победы мы и с ним разберёмся.

В часах оставалась последняя щепотка.

И тут поднялся Лейдольф, сверкая голубыми глазами из-под копны волос белых, как платина. Он был ровесник Ингилева-полукумана, но шире в плечах и на голову выше.

А Квендульф ещё не успел привыкнуть к тому, что ему уже семнадцать. Так что и его друг, и даже тщедушный Ингелев казались ему очень взрослыми.

Лейдольф с лёгкой насмешкой оглядел Ингелева, а потом произнёс:

— В книгах добро обычно побеждает зло, Ингелев. Почти во всех книгах — в духовных, в рыцарских, и в галантных романах, добро побеждает зло. Но есть книги, в которых это не так, — Лейдольф перевёл дух и закончил, — Это исторические хроники. Мы творим историю. Какая разница, какие силы за нас?

— Ты хочешь сказать, что собираешься служить злу? — прямо спросил полукуман.

— Мы собираемся одержать победу! А зло — в Красном Дворце. Осязаемое зло. Которое может сгноить тебя в тюрьме или порвать пополам, как это было принято в Старой Империи!

Полукуман кивнул и повернулся к выходу. Больше вопросов у него не было.

И именно в этот момент в часах пастыря упала последняя песчинка.

— Выступаем, — провозгласил пастырь Регинмод и первым поднялся с кресла. Другие тоже поднимались и готовились к выходу. Длинные чёрные тени замельтешили по стенам. Неожиданный порыв ветра дохнул в открытое окно ароматом горелых перьев.

Запах доносился из той самой часовни.

Глава 2. Книгохранилище

Кто-то пробрался в храмовую библиотеку.

Старый сторож Ур-Шубул был в этом абсолютно уверен.

И этот незваный ночной гость был сильный чародей. Очень сильный!

Семь стен оберегают тайны библиотеки священного города Бад-Тибира.

Первая — пустыня, что окружает возделанную полосу вдоль Хиддекеля.

Вторая — высокие стены города Бад-Табир. На давно мёртвом языке, который известен немногим жрецам, название города означает — Крепость Кузнецов-Медников

Третья — храмы грозных богов, что окружают круглое здание библиотеки, похожее на яйцо.

Четвёртая — окованные бронзой парадные ворота. Их не сокрушить даже топором.

Пятая — стражи библиотеки, их зоркие глаза и дубинки из священного кедра. Ур-Шубул был одним из стражей.

Шестая — грозные заклятия, наложенные на каждый зал, коридор или комнатку. Жрецы-заклинатели накладывали их заново каждый год.

Седьмая — древние, давно забытые языки хранившихся там манускриптов.

Бумажные книги были только в первом зале, сразу перед лестницей. Чем дальше посетитель идёт по анфиладе, тем более древние и причудливые книги его окружали. Вот книги на пергаменте, прикованные цепями к полкам. Вот папирусные свитки, похожие на палочки. Вот листья неведомых деревьев из Маджолвы, покрытые петлистыми письменами. Ткань с вышитыми стихами на неизвестном языке. Восковые дощечки, испещрённые заметками. А дальше, в глубине, — таблички из обожжённой глины, бронзовые и изумрудные скрижали и каменные цилиндры с каллиграфически вырезанными стихами. Есть даже обломки базальта с хрониками забытых царей.

Неизвестный вор знал своё дело и разбирался в чародействе. Но есть и другие способы. Грубые и доступные для сторожей, не магов.

Вымощенный отполированными плитами пол только казался сплошным. Там, внизу, подложены деревянные дощечки, к ним протянуты проволочки. Эти проволочки тянутся вниз, к колокольчикам под потолком каморки ночного сторожа.

Стоит кому-то вступить на такую плиту — и далеко внизу зазвучит мелодичный звон. Но даже тени этого звона не проникнет под холодные мраморные своды книгохранилища. Незваный гость будет искать то, за чем пришёл, в абсолютном неведенье о том, что уже попался в ловушку.

Давно забыто, по какой закономерности протянуты эти струны. Точной карты нет даже у сторожей — чтобы исключить сговор с похитителями. Известно, что порядок этот достаточно случаен и таких плит достаточно много. Так что бесполезно прыгать с плиты на плиту в надежде пройти бесшумно.

И если эта музыка заиграла ночью — значит, кто-то пробрался. Хорошему человеку нечего делать ночью в книгохранилище. Ночью даже боги спят и злые духи пустынь резвятся над уснувшими городами, пока сторож-Луна обходит с фонарём бездонное небо. Лишь на астрологической башне бывает движение.

Сторож посмотрел, как полагалось, на каменный круг календаря. Колышек стоял в седьмом дне месяца Утки. Он и так знал, что увидит, но был обязан проверить. А обязанности свои старый Ур-Шубул выполнял строго.

Нет, это не одна из шести священных ночей, когда главный библиотекарь идёт по анфиладе для тайного ритуала. Сегодня ночью гость может быть только незваным.

Ур-Шубул взял посох, прицепил на пояс кинжал, нахлобучил на облысевшую голову кожаный шлем, зажёг светильник и зашагал по коридорам. Конечно, после сорока лет службы он сумел бы пройти по ним и вслепую. Но существуют правила и настоящие служители, такие как Ур-Шубул, им подчиняются.

Он был уже пожилым человеком, но ступал по-прежнему крепко.

Защитные амулеты звякали в такт шагам. Если незваный гость не человек, а злой дух — он будет уничтожен на месте.

Сторож вышел на широкую главную лестницу. Там его поджидала первая неожиданность. И эта неожиданность была настолько вопиющей и невероятной, что Ур-Шубул даже не сразу сообразил, что в парадном холле не так.

Ни души, погашенные светильники и жаровни похожи на железные башни и домики. А вот окованные бронзой двери парадного входа стоят нараспашку.

В раскрытом проёме можно разглядеть чёрный полог неба и зубчатую стену храмового квартала. За стеной — дома обычных жителей священного города, но крыши ниже уровня стены, их не разглядишь. Поэтому кажется, что сразу за стеной начинается небо.

В ночи — липкая духота. Ни ветерка, ни движения, ни звука. Вот почему он не сразу заметил это вопиющее безобразие.

Он ощутил в животе холодную струйку страха.

Бессонница любит навещать учёных старцев. А значит, кто угодно из старших жрецов может сейчас встать с ложа, подойти к окну, чтобы поразмыслить над дивной книгой звёздного неба — и увидит, что двери священного книгохранилища распахнуты настежь. Такого не должно случаться даже при свете дня.

Страшно подумать, что сделают с вором. Но ещё страшнее — что сделают с нерадивым Ур-Шубулом. Когда-то его учили читать по историческим хроникам, что выбиты на базальтовых плитах. Цари грозно перечисляли уничтоженные города, вырубленные леса, изобильные поля, обращённые в смердящие болота. А потом — сколько пленных захвачено, сколько среди них людей знатных и под какими немыслимыми пытками они умирали.

Любую из этих пыток могут применить и к нему, нерадивому сторожу. Не зря старые жрецы собирают и изучают древние свитки, где записаны предания давно мёртвых царей, городов и богов. Они смогут придумать для него что-то по-настоящему замечательное.

Уже в первый месяц учения Ур-Шубулу стало дурно от этой кровавой круговерти. Стоило ему закрыть глаза — и перед глазами мелькали значки клинописи. Чёрные и крошечные, они были похожи на яблочные семечки. А за ними вставал кровавый туман.

Он даже испугался, что от долгого сидения у ног учителя в Доме Знаний он разучился лазить, выслеживать, и быстро нападать.

Надо было убедиться, что сила ещё при нём. И тогда юный Ур-Шубул поймал голубя, а потом свернул ему шею. Есть не хотелось, но он всё равно спустился к коричневому от ила каналу, зажарил там свою добычу и съел. С каждым кусочком спокойствие возвращалось к нему.

Сила была с ним по-прежнему. Но сторож уже не мог представить, что когда-то был юным.

Ур-Шубул спустился к ним, закрыл тяжёлые створки и опустил засов. Теперь библиотека выглядит, как положено — если смотреть снаружи.

Сторож шагал смело. Он знал, что у вора нет шансов.

На всё, что предстояло исполнить, были инструкции. И это придавало уверенности. Ур-Шубул состарился, так и не продвинувшись в учёбе или в зельеварении. Но инструкции и заклинания — дело другое. Их составили великие маги. И если бы незваный гость хоть немного был им равен, он не забирался по ночам в самое охраняемое здание священного города Бад-Тибира. Так что ему не устоять, не скрыться, не обмануть.

Конечно, пока неизвестно, кто он, как вооружён и что ищет. Возможно, он вооружён и готов дорого продать свою жизнь.

Но самое главное — вор ещё внутри. И сейчас он трепещет от страха. По-другому и быть не может. Вор — один, а книг много.

Сторож ещё раз проверил тяжёлую каменную дверь и зашагал вглубь сводчатого зала, через восточную секцию второго подземного уровня. Полки тянулись слева и справа. От глиняных книг веяло холодной сыростью.

Огромный зал книгохранилища был устроен так же, как боги устроили мироздание — он делился на семь уровней, по четыре секции в каждой. Даже сейчас, когда могущество священных городов было в упадке, новые кодексы, свитки и даже таблички всё прибывали и прибывали. Ещё в детстве, только поступив в учение, Ур-Шубул предположил, что когда книги заполнят все семь уровней.

Он начал обход с круговой анфилады уровня. На первый, где хранят битый базальт и цилиндры из незнакомого восточного камня, можно попасть только через люк посередине зала, где проходит ось мира. Ур-Шубул сам запечатал его накануне вечером. Если печать сорвана — достаточно опустить тяжёлую решётчатую крышку и ждать рассвета, чтобы передать незадачливого читателя стражникам. Там, внизу, достаточно воздуха, чтобы он не успел задохнуться — и достаточно липкой, сырой темноты, чтобы вор стал покорен, как хорошо заклейменный раб.

Люк был на месте, священная печать с инсигнией Нинурты не тронута. Ур-Шубул потрогал её посохом и убедился, что перед ним не иллюзия. Потом пошёл в боковую галерею.

Они встретились в северном секторе. Примерно там, где в большом мире расположено северное королевство Меларн. Только оно стоит на третьем уровне, не в подземелье.

Ур-Шубулу не пришлось даже разыскивать ночного гостя. Мгновение назад вокруг обычная сумеречная тишина — и вот стройная фигурка в молочно-белой жреческой мантии бесшумно выступила из-за полок прямо ему навстречу.

Мальчишке было лет пятнадцать-шестнадцать. Младший жрец, только что из Дома Знаний. Долговязый, почти одного роста со сторожем, с длинными пальцами, тонким, смазливым лицом, похожим на мордочку дружелюбного животного. Длинные волосы завязаны на затылке и болтаются, словно хвост степного мангуста.

В руках мальчик держал глиняный светильник. Светильник не был даже зажжён.

Похоже, он уже привык к серебряному лунному свету, что падал через забранные решётками окна, и теперь щурил чёрные миндалевидные глаза, ослеплённый светильником сторожа.

— Вы сторож, правильно? — спросил мальчишка, — Вы видели этого человека? Получилось схватить?

— Да, я сторож. А ты — Арад-Нинкилим, — произнёс Ур-Шубул, — жрец Храма Неба, младший астролог. Сын Кадашман-Харбе, старшего над астрологами священного города Диниктума. Приехал сюда учиться, а служить собирался в родном городе. Но сейчас, я слышал, этот город взят в осаду царём царей Киранской империи.

— Уже захвачен.

— Что?

— Осады больше нет. Священный город Диниктум уже захвачен.

Ур-Шубул гордился своей памятью на лица и события. Когда он их узнавал, даже спустя много лет, люди обычно пугались, словно он застиг их голыми. Причём пугались даже те, кому сторож в принципе не смог бы ничего сделать, даже если бы доказал.

Но мальчишка оказался крепок. Ни один мускул не дрогнул на тонком, востроносом лице. Большие и удивительно чёрные миндалевидные глаза, казалось, смотрели старому сторожу прямо в сердце.

И они не просто смотрели. Мальчишка — пускай и случайно — ухитрился нанести сторожу невидимый удар. Ур-Шубул слышал про осаду — но не слышал, чем она закончилась. Получается, он упустил важнейшую новость. Царь царей захватил один из священных городов — сложно даже вообразить, как много это значит и насколько это опасно.

Какие ещё тайны знает этот мальчишка? Астрологи обычно люди осведомлённые. Не просто так цари и полководцы обращаются к ним за советами…

— Скажи, что ты здесь делаешь? — Ур-Шубул произнёс это, как мог, грозно. Надо поставить на место этого гордого Арад-Нинкилима.

— Я шёл в астрологическую башню и увидел, что дверь открыта.

— Ты был должен меня позвать, — сказал сторож.

— Я искал вас здесь.

— Но меня здесь не было.

— Но я вас всё равно нашёл. Смотрите, — мальчик указал на дверь, что вела в сектор северных рукописей, — Видите, печать сорвана. Он там.

Ур-Шубул машинально бросил туда взгляд. Мальчик не обманул. Печати на двери не было.

Неясно, было ли это уловкой, или этот Арад-Нинкилим и правда решил. В его возрасте люди часто поступают по-своему, хотя правила написаны давно и не ошибаются. Но сорванная печать — это вопиющее нарушение порядка.

— А я думаю, — Ур-Шубул повернулся к мальчишке и посмотрел ему в глаза, — что он здесь.

— Что вы хотите сказать?

— Хочу сказать это ты пришёл сюда. А двери не закрыл, чтобы было похоже, будто за кем-то ты гонишься. Я не знаю, что ты искал. Но скажу сразу, — сторож поднял светильник и тени побежали по шеренгам глиняных табличек, похожих на узорчатые кирпичи, — тебе нужен некромант, чтобы в этом разобраться. Этим вопросом уже никто не занимается. Им не занимались даже в те времена, когда я был младше тебя. А я прожил долгую жизнь. Ты даже представить не сможешь, какую долгую. Четыре царя сменились на моей памяти.

— Вы берётесь доказать, что это я сорвал печати? — чёрные глаза мальчишки метали молнии.

— Нет, мой мальчик. Доказывать будет трибунал. Великий Хамми-Дусур и другие старшие выслушают нас с тобой и решат — кто из нас прав, кто ошибся и что с тобой положено за это сделать.

— Пока вы подозреваете, он уйдёт!

И прежде, чем сторож успел его остановить, мальчишка подскочил к закрытой двери и распахнул её. В проёме царила чернота.

Сторож, не задумываясь, шагнул в перёд поднял руку, чтобы осветить комнату — а в следующее мгновение его ударили по руке и Ур-Шубул полетел на каменный пол, роняя светильник. Глиняная лампа грохнула рядом, разлетелась вдребезги.

Масло хлынула на пол и заполыхало огромной огненной лужей. В лицо ударило жаром и гарью. А на спину обрушилось ловкое юное тело. Будь Ур-Шубул порасторопней, он бы просто стряхнул лёгкого юнца — но колючее колено Арад-Нинкилима уже прижало хребет, левая рука схватила за загривок, а правая прижала к горлу холодный кончик бронзового лезвия.

Тот самый кинжал. Ритуальный. Их выдают и астрологом. А Ур-Шубул даже и не подумал…

— Я клянусь вам, что не прикасался к книгам, — произнёс Арад-Нинкилим, — Я нашёл то, что искал, и это весьма важно. Это может спасти наш город. Пожалуйста, позвольте мне уйти. Вы можете поставить печати обратно. Я клянусь, что никому не раскрою, что произошло этой ночью.

Сторож какое-то время размышлял над его словами. Потом прохрипел:

— Уходи…

— Но сначала вы должны принести клятву. Я поклянусь на бирюзовой табличке. Они есть в хранилище, я видел. А вы поклянётесь на той же бирюзовой табличке, что…

— Лучше убей меня сразу мальчик, — прохрипел сторож, — Не возись с табличками, не смущай богов. Делать им нечего, спасать головы любопытных. Убей, или я расскажу всё! И тебя будут судить. Допрашивать. Знаешь, как допрашивают святотатцев?..

Вместо ответа пальцы на загривке разжались. Колено тоже отпустило хребет. Арад-Нинкилим отошёл к полкам и расправил одежду.

— Хочешь, чтобы я вспомнил молодость? — усмехнулся старик, медленно поднимаясь. Мальчик смотрел на него внимательно, словно на раненого хищника. Но никак ему не мешал.

— Хочу, чтобы вы помогли мне спасти наш город и все священные города, — произнёс он.

— Я не могу тебя отпустить.

— Вы можете спасти города вместе со мной!

— Что я могу, определяют правила и ритуалы. Они хранят священный город Бар-Тибир со времён последнего потопа.

— Царь царей показал, что это не поможет. Его не остановят ни правила, ни ритуалы. Он съест священное города, как финики — один за другим.

— Возможно, ему служат более мудрые маги.

— Нет. Вспомните, вы тоже учили хроники. У хасситских царей не было мудрости. Только лошади, мечи и шаманы. Этого хватило тогда, хватит и сейчас.

Ур-Шубул усмехнулся и вдруг почувствовал себя странно.

Когда он последний раз усмехался? Год назад? Два? Десятилетие?

Ур-Шубул перевёл взгляд на языки пламени, что плясали в луже разлитого масла. Казалось, в полу второго уровня образовалась дыра, что ведёт на первый, глубокий, который ещё страшнее, чем безотрадный мир мёртвых. И теперь оттуда вырывалось пламя, где сгорают чёрные души злодеев. Казалось, ещё прислушаться — и он различит их бессильные вполи.

Сторож отшвырнул посох прочь и достал кинжал. Повёл лезвием так, чтобы по нему скользнула огненная полоска.

Сегодня была первая ночь

— Что вы делаете? — спросил Арад-Нинкилим и не думая отступил на шаг.

— Я вспомнил молодость, — усмехнулся старик, становясь в боевую стойку, — Давай, мой мальчик. Один на один. По закону тех племён, что не признают городов.

а удивлённо наклонил голову. Потом спросил:

— До первой крови?

— Нет. Я не могу тебя отпустить. Так говорят правила. Но ты мог меня убить и не стал. А значит, и я не хочу выдавать тебя в холодные руки смерти. Так говорит моё сердце. Поэтому — я разрешаю тебе спастись самому. А себе — решить эту проблему своими, а не чужими руками. Попробуй убить меня. А я постараюсь убить тебя, вот так. В честном бою. Когда один из нас упадёт — наш спор решится. В одну сторону. Или в другую.

— Это ваш выбор, — ответил Арад-Нинкилим и тоже принял боевую стойку.

Пахло оливковым дымом. Алые отсветы языков пламени, что тлело у них под ногами, ползали по лезвиям ритуального кинжалов и казалось, что там, внутри, заперто по огненной саламандре.

Глава 3. Птица из пламени

Квендульф вместе со всеми спустился во внутренний дворик. Там уже было не протолкнуться от ополченцев. Одни были с дубинками, другие с рапирами. Попадались и лучники. Пастырь Регинмод распределял их по отрядам.

В эту ночь Койванский Замок снова стал грозной крепостью и готовился нанести удар в самое сердце столицы.

Не хватало только костров, где жарятся туши вепрей и сладкий аромат кипящего жира разносится по всему лагерю. В историях про рыцарей всегда есть такие костры… Но Квендульф понимал, что пировать повстанцы будут утром, после победы.

А если проиграем, то точно будет не до еды.

— Ты ещё не был в серьёзном бою? — спросил друг Лейдольф.

— Не был.

— Первый бой — самый страшный.

— Я не побегу, — усмехнулся Квендульф, — Не забывай, я благородного рода. Пусть и наполовину. Потому что даже половина — это всё больше, чем ничего.

Некоторые друзья Квендульфа знали, что он бастард. Но только рядом с Лейдольфом юноша ощущал, что может этим гордиться.

Квендульф и его мать жили в дряхлом розовом домике с огородиком, среди заборов и луж Малого Причала. Мать была белошвейкой, отмечала и старый и новые праздники и слишком боялась богов, чтобы им поклоняться.

А отца юноша видел только издалека и на праздниках, когда члены городского совета, в серебрёных цепях и четырёхугольных шапочках несут городской флаг и святыни, а вокруг них шагают, изображая стражу, городские землевладельцы в полном вооружении. Одному из них, с длинными чёрными усами, похожими на водоросли, принадлежит весь Малый Причал — и домики, и палисадники, и пристань, и склад, где у сторожей злые собаки. Его брат, Роксви, грузный человек с серым лицом, всегда шёл рядом с процессией, но чуть позади, словно хотел показать, что он здесь не при чём. Он и был отцом Квендульфа — так утверждала мать.

Если этот Роксви и помнил о сыне, то не придавал этим воспоминаниям большого значения. Он даже не пытался обучить его войне — потому что не умел сам. И Роксви, и его владетельный брат давно осели на земле, распоряжались по хозяйству, выращивали свиней и надеялись, если случится война, на других баронов и наёмников.

Конечно, им было не совсем наплевать. Кажется, они освободили мать от податей и, когда приходилось туго, посылали ей мешок репы или кусок ветчины. Мать никогда про это не говорила, а Квендульф не решался спрашивать. Вдруг эти случайные подарки исчезнут, как в сказке, от одного неудачного вопроса.

А ведь это Бог и Богиня нас познакомили, — подумал Квендульф, — Они, конечно, грозные, но иногда милосердные. И они свели нас, пусть им даже нет дела, кому мы поклоняемся.

Он вдруг вспомнил, как познакомился с Лейдольфом.

Казалось, это было тысячу лет назад. Квендульфу было примерно четырнадцать. Он брёл по центральной улице в родную нору. И, не доходя одного квартала, вдруг свернул в храм новых богов. Тот самый, что с зелёными куполами.

Он не услышал зова или чего-то подобного. Квендульф зашёл в храм просто так. Потому что часто ходил мимо, но ни разу не был внутри.

Ворота в ограде были открыты. Парадные — тоже. Вокруг и внутри — не души, только двери в святилище закрыты на цепи.

Квендульф ещё подумал, что вздумает кто-то осквернить храм — может сделать это прямо сейчас, и никто не найдёт виновного. Но даже здесь, в пограничном, всё ещё языческом городе, он стоял чистым и нетронутым. Видимо, Бог и Богиня умели себя защитить.

Храм изнутри был намного меньше, чем казался снаружи. Угловатые своды смыкались над головой и Квендельфу показалось, что он оказался внутри молочно-белого кристалла.

Прямо перед цепями над воротами в святая святых — затемнённый алтарь с призмой и свечёй. Вокруг свечи — ореол радуги. Даже Квендульф знал, что это символизирует иллюзорность нашего мира. Он не больше, чем видимость, разложение на ореол

Над ними — изображения Бога и Богини. Они были изображены в виде серых вихрей, похожих на смерчи. Ведь Бог и Богиня не имеют человеческого облика. Как не было у них и имён. Те, кто им поклонялся, верили, что других богов просто не существует.

Квендульф посмотрел на них ещё внимательней и подумал, что могущество Новых Богов, конечно, велико, но само их учение довольно нелепо. Как говорить с тем, кто настолько на тебя непохож? Разве он сможет понять человека с руками, ногами, неустроенным сердцем? Откуда вообще эта странная идея, что бог не имеет формы?..

Много позже, в обжигающих пустынях юга, что окружают Священные Города, он узнал ответ на этот вопрос.

В храме не происходило ничего. Квендульф подумал, почесал нос и решил, что он видел достаточно.

Юноша вышел на крыльцо и увидел, что мимо кованой ограды проходит давно не стриженный блондин с тренировочным деревянным мечом. Квендульф посмотрел на него и перехватил насмешливый взгляд голубых глаз.

— Мальчик, — произнёс, чуть улыбаясь, блондин, — в твоём возрасте надо не о богах, а о войне думать. Есть желанье потренироваться?

Квендульфу было четырнадцать. И он полностью согласился. Без единого слова сошёл со ступеней и присоединился к новому приятелю.

Домой он вернулся поздно, весь в синяках и настолько счастливый, что мать даже не стала задавать вопросов.

Позже Квендульф всё-таки рискнул спросить друга, в каких богов он верит.

— Я не поклоняюсь ни старым, ни новым богам, — отвечал Лейдольф, — и мне всё равно, какие из них существуют. Чтобы жить, мне хватает удачи, и она меня пока не покинула.

— А что будешь делать, если покинет?

— Исчерпается удача и я погибну. — ответил Лейдольф, а потом добавил:- Ну и наплевать!

Позже Квендульф увидел и его отца. Это был пожилой и всегда немного печальный офицер городской стражи, навсегда застрявший в невысоких чинах. Сыночек уже вымахал выше его на голову, и приходил домой только ужинать. Отец по-своему гордился сыном и верил, что он увидит падение короля-узурпатора, которого называл свинопасом. Не просто же так он дал ему такое благородное имя.

Для себя стареющий офицер не ждал ничего. В отличии от сына, отец Лейдольфа не верил даже в удачу.

И вот наступила ночь, когда вере его друга предстоит серьёзное испытание. Квендульфу хотелось верить, что удачи у его друга достаточно. Так что хватит и на эту ночь, и ещё на много лет, что наполнены приключениями.

Так они познакомились. И теперь стояли плечом к плечу посреди ночной столицы, чтобы сражаться и погибнуть.

Квендульфу казалось, что его тело облегает непробиваемая каменная броня. И он двинется на противника, как всесокрушающая каменная глыба, и ему не страшны ни мечи, ни стрелы, ни копья.

Он вдохнул поглубже, чтобы до конца ощутить эту каменную мощь. Опустил глаза и вдруг ощутил, что каменная кожура дала трещину.

Перед ними стояла Геста. Он узнал её, как только увидел кудри рыжих волос, что рассыпались из-под шлема.

— Монах Хакон уже здесь, — сообщила она, — Он делал гадание. Говорит, шансы велики. И городской совет, если что, за нас. И даже в гвардии не все согласны умирать за свинопаса.

— Узурпатор и сам понимает, что лучшие люди — здесь, — ответил Лейдольф, — Я думаю, многие сдадутся сразу, без боя. У моего отца все сослуживцы так и говорят — с земляками воевать не будем.

— Плохо, что у нас так и нет кандидата на трон.

— После победы выберем достойного. У нас что, мало благородных людей в стране? Нет никого, кто смог бы править лучше свинопаса?

Геста послала ему очаровательную улыбку, а потом повернулась к Квендульфу.

— Готов умереть? — спросила она.

— Готов побеждать.

— Разве это не одно и то же?

— Сегодня ночью, — как можно серьёзней ответил Квендульф, — умирать будут наши враги.

Геста потрепала её по плечу. Руки были в новеньких перчатках из чёрной кожи с опушкой из сверкающего чёрного меха — и от этого казались ещё изящней.

А потом Геста нырнула в ночь. Квендульф посмотрел ей вслед и вздохнул.

…А на что он рассчитывал? Ей девятнадцать, она на три года старше. Точнее, с сегодняшней ночи уже на два — но это ничего не меняет. Для её он всё равно здоровенный, но ребёнок.

Пастырь Регинмод тоже был тут. Его чёрная, с бурым отливом мантия так удачно сливалась с зыбкой тьмой, что казалась магической.

Он ходил от отряда к отряду, внимательно выслушивал, кивал и произносил в ответ пару слов одобрения. Никто уже не ждал открытия тайн. Все предварительные приказы были отданы. А приказы по ситуации они получат в бою.

Наконец, он опять остановился у входа. Казалось, он пользуется моментом, чтобы полюбоваться своей армией.

Но тут к нему подошла Геста. В руках она держала что-то смутно-белое, похожее на большую мраморную голову. Стало ясно — он дожидался её, чтобы совершить некий ритуал.

Геста развернула ткань и подала пастырю белый предмет. Это была широкая низкая чаша без ножки, вырезанная из незнакомого дымчато-белого камня, похожего на агат.

Регимонд провёл над ней руками, бормоча заклинания. И после несколько пассов в чаше вспыхнуло пламя.

Это был совсем не тот огонь, что горит на мосту. В медных чашах плясало привычное, алое пламя, то самое, что мы видим в костре или печке. А это пламя рвалось в верх, таяло и снова рвалось, словно частокол льдинок.

Его отблески ползали по дымчато-белым краям чаши, словно крошечные пламенные червячки.

Было заметно, что огонь — неожиданность даже для пастыря. Он вздрогнул и с удивлением посмотрел в новорождённый огонь. А потом продолжил.

Заклинания были теперь другими. Слова в них сталии корочи, а звуки — мелодичнее. Похоже, он перешёл на немыслимо древний язык, ещё древнее стародраконского.

Огонь выдохнул и из чаши взлетела птица. Стремительная, сотканная из пляшущих языков пламени и с немыслимо длинным, вьющимся завитками хвостом и сверкающими глазами, похожими на два чёрных алмаза.

Это было чудо. Одно из чудес, которыми Бог и Богиня одаривают своих слуг. Для многих сегодня ночью оно станет последним в их жизни.

Она была прекрасна — как бывают прекрасны только существа, сотворённые из чистой стихии. А в ряби языков пламени, что бежали по её крыльям и туловищу, можно было разобрать знаки древних алфавитов, рукописи на которых уцелели лишь в гигантских библиотеках Священных Городов далёкого юга.

Король-узурпатор обещал отправиться туда в паломничество и заключить союз с тамошними жрецами-правительствами. Но пламенеющая птица словно хотела показать, чью сторону сегодня ночью приняло магическое искусство древних.

Птица сделала круг над двором, роняя искры. Искры гасли, не долетая до земли, но когда она делала вираж, струя теплоты ударяла по лицам. Даже самые чёрствые их бойцов, что успели побыть рабами или наёмниками, смотрели на неё, как завороженные.

И вот птица вновь заработала крыльями. Она поднималась, всё выше и выше. Сделала круг над бывшим донжоном и полетела на юго-запад, в сторону того самого пограничного города, где росли Квендульф и его друг.

Никто не знал, куда именно полетела птица, сотканная из пламени. Но всем было ясно — её видно и на площади у Старого Собора.

А ещё всем стало ясно, что это и был сигнал к выступлению. Настолько тайный, что его не знал никто, кроме высшего круга командиров. И настольно ясный, что никто не мог ошибиться или понять его неверно.

Птица из пламени летела к неведомым союзникам участников сегодняшнего мятежа. Она несёт радостную весть — город восстал против узурпатора.

— Выступаем! — зашелестели голоса, — Выступаем! Выступаем!

И три сотни восставших двинулись на набережную через арки, служившие некогда замковыми воротами.

Пламя в луже разлитого плясало на плитках пола, озаряя полки, заставленные глиняными табличками. Тени сторожа Ур-Шубула и юного Арад-Нинкилима вытянулись, словно две длинные чёрные ленты, а ритуальные кинжалы

Теперь пахло горелым маслом и копотью. Но даже смрад дыма не мог сырого аромата от каменных книг.

— Кинжал нам не просто так дан, — заметил Арад-Нинкилим, отставляя свою теперь уже ненужную плошку на ближнюю полку, — Значит,

— И сейчас могут, — сторож попытался улыбнуться.

— Вы из военного сословия? — осведомился юноша. — Пошли в храм, потому что это тоже престижно.

— Как и ты.

— Я — нет, — Арад-Нинкилим качнул своим хвостом из волос, — Отец мой — жрец, старший над звездочётами в Аруке.

— Ты опозорил его!

В ответ Арад-Нинкилим бросился в атаку.

Он был моложе, легче и быстрее — значит, пытаться уклониться бесполезно, можно только отбивать или уязвить контратакой.

А ещё это значит, что убить его будет особенно интересно. Молодая кровь — самая сладкая…

Ур-Шубук отбивался так виртуозно, что сам удивлялся своей ловкости. Первые два выпада он отбил, а на третий ответил уколом. Кончик кинжала рассёк край одеяния младшего жреца. Ему не хватило четверти пальца, чтобы задеть тело.

Теперь они снова стояли, тяжело дыша, в боевых стойках. Сторож отметил, что на лице парнишки уже можно разглядить смятение.

— Будешь атаковать? — поинтересовался Арад-Нинкилим.

— Буду ждать, пока ты выдохнешься, — улыбнулся Ур-Шубул, — и сам убьёшься.

Арад-Нинкилим прыгнул в бок. Сторож был готов. Он легко отвёл удар и двинулся в атаку сам, нанося удар за ударом.

Теперь юноша пятился — хороший признак. Человеку очень тяжело идти спиной, он устаёт и пугается. А это и есть то, что надо.

Контратака! Арад-Нинкилим попытался поднырнуть под лезвие. Но Ур-Шубул знал этот приём. Волосы хвоста чирнули по лезвию — а в следующее мгновение полоснули по плечу.

Досталось ткани. Но по белому полотну бежит кровь. Это хорошо — до плоти он дотянулся.

Арад-Нинкилим стоял, ещё не замечая раны. Ничего, скоро заметит. Он не опытный боец, его пока всерьёз не ранили. Организм не готов долго не замечать боли.

Не зря он пытался учиться и медицине.

Ур-Шубул снова двинулся на юношу — с той же беспощадностью, с какой отец сторожа преследовал горных дикарей. Ещё два удара — и юноша сам почувствовал, что не может уже увернуться. Третий — и ему пришлось отступать, теперь уже раненому и вслепую.

Он попытался контратаковать — и чудом не остался без руки. Сторож уже слышал, как неровно он дышит, судорожно глотая воздух, полный колючего дыма.

Почти падая, Арад-Нинкилим отступил к полкам. Он уже не пытался отбиваться и только уворачивался. Взмахнул левой рукой в тщетной попытке удержать равновесие — и начал падать назад. Ур-Шубул уже прикидывал, как его противник уткнётся спиной в полки и нож сторожа пригвоздит его к каменной перекладине. Но тут левая рука вдруг сделала ловкий кульбит, схватила ту самую лампу — и одним рывком плеснула маслом прямо ему в лицо.

Ур-Шубур заревел и схватился за полыхающие болью глаза. Он ничего не видел, и чувствовал только пульсацию боли внутри головы. Сделал шаг, другой и замер, из последних сил приказал себе не двигаться. Ведь он может случайно шагнуть прямо в огонь.

Невидимая рука врезала ему в скулу ребром ладони. Ур-Шубур заревел, крутанулся на месте, распахнул всё ещё горящие глаза, увидел вонючий мрак — а в следующее мгновение кинжал младшего жреца одним ударом перерезал ему горло.

Он не успел даже попрощаться с богом-покровителем. Впрочем, все воины обычно не успевают этого сделать — настолько внезапна их смерть.

Он медленно отходил, лёжа щекой в луже собственной крови. Сквозь боль он слышал шум и плеск. Кажется, юноша собирается потушить пламя и выбираться из библиотеки. Пусть идёт. Что бы он ни собирался делать — он заслужил это сегодня ночью, в бою, собственной кровью…

Ур-Шубул хотел додумать эту мысль до конца. Но не успел, потому что дыхание жизни покинуло его.

Глава 4. Мост Огненных Чаш

Чёрная вода шевелилась за парапетом набережной. На той стороне — заросли Королевского парка, в алом зареве огней, что горят на Мосту чаш.

Так и не зажжёные фонари торчали вдоль берега, похожие на бесполезные палки. Свет — только на мосту, и кажется, что на мир выплеснули банку алой кошенилевой краски.

У мятежников были факела и фонари, — на случай, если узурпатор прикажет гасить чаши, чтобы ослепить атакующих. Но их пока даже не зажигали. Исчерченная длинными тенями ночь не нуждалась в лишнем огне.

Квендульф хотел бежать, но людей оказалось на удивление много. Пришлось идти, двигаться вместе со всеми. Он собирался достать рапиру, но отложил и это.

Вот и странная часовенка на берегу. Пять голых гранитных колон, куполообразная крыша. Её поставили в честь каких-то иноземных богов, когда король-узурапатор искал союзников за морями. Вдруг в страну приедут поклонники тех, чьи имена местные жители даже прочитать не смогут.

Когда он шёл в замок, часовенка стояла пустой. Но сейчас внутри — три фигуры в красных поясах поверх чёрных мантий, воздевают руки и что-то делают с огоньками свечей. Значит, даже неведомым богам нашлось место в ночь мятежа.

Мост совсем рядом. Кажется, Квендульф может до него дотронуться. Но он невольно смотрит влево, в черноту зарослей. Там должны наступать основные силы — но там по-прежнему нет ни движения, ни звуков битвы.

Как им удаётся идти так незаметно? Неужели магия?..

Площадь перед мостом. По середине — гарцует конница на вороных конях, сбились в круг. Получается, полукуман Ингелев сдержал своё обещание. Несмотря на спор, он привёл конных.

Но почему они не атакуют? Чего ждут?

Квендульф повернул голову и понял в чём дело. И открывшийся ужас буквально пригвоздил его к месту.

Прохода по мосту не было. Молочно-белая полоса гвардейцев в светлой броне и с опущенными копьями выстроилась на середине, от огненной чаши до огненной чаши.

Квендульф знал, что гвардейцев у короля немного. А после реформ узурпатора их стало ещё меньше. Многие дворяне бежали, а бароны боялись посылать детей на службу в столице. Но их оказалось достаточно, чтобы перекрыть мост.

Но как они знали про удар с этой стороны. После двух лет тренировок и болтовни о стратегии даже Квендульф понимал — моментально так не построишься.

Значит, кто-то выдал. Кто-то, чьего имени Квендульф даже не знает — ведь он из другого города.

Сейчас, посреди столичной площади и окружённый соратниками, Квендульф чувствовал себя потерянным, словно его выбросили в северные льды. Враг был рядом — но на него уже не нападёшь.

Что же делать? Как наступать? Вплавь, через реку? Но на мосту наверняка есть и лучники с арбалетчиками…

Вся надежда на тех, кто идёт сейчас по тому берегу. Раз часть гвардии бросили сюда — значит, меньше сил, чтобы удерживать основное направление.

Но почему там, в парке, никого не видно?

Где все?

Квендульф оглядывался, словно надеялся найти их в толпе. И вдруг увидел — но не подкрепление, а друга.

Лейдольф тоже был здесь! Вот он, возвышается на голову выше толпы. Друг не заметил, что капюшон сбился на спину и его белокурая шевелюра горит в ночи, словно сигнальный фонарь.

Он тоже пробивался через ополченцев, кричал, с кем-то переругивался. Наконец, Лейдольф оттолкнул от себя какого-то здоровяка, похожего отчасти на извозчика, отчасти на ломовую лошадь, одним движением выхватил рапиру и, потрясая ей, бросился в сторону моста.

Да! Это то, что надо! Квендульф уже в который раз поразился, какие замечательные у него друзья. Такие друзья не могут проиграть. Ведь именно они, лучшие из лучших, и достойны определять судьбы народов.

Он тоже выхватил оружие и бросился следом. Справа, слева и сзади бежали другие. Плана атаки у них не было, но был ориентир — озарённая огнями рапира Лейдольфа сверкала впереди. И это уже не мало.

Краем уха он различил за затылком ржание и топот коней.

Неужели конница тоже пошла в атаку? Но как они прорвут заслон?

Квендульф подумал, подумал — и попросту отбросил эту мысль прочь. Ингилев на нашей стороне, он можно сказать вырос в конюшне. Раз он с нами — значит, знает способ.

А ещё это значит, что мы победим.

Вот и мост. Первая чаша совсем рядом, он чувствует жаркое дыхание пламени, что танцует над головой. Квендульф бросил взгляд на королевский парк.

Никого, ничего. Даже огненной птицы не видно.

И, словно отвечая его мыслям, где-то за чёрными деревьями загудел рог.

Этот гул не был похож ни на что. В нём не было ничего от человеческого голоса, и ещё меньше — от музыки. Казалось, это бронзовый бык из легенды вышел в сад из подвала Красной Башни и зовёт мертвецов на последнюю битву.

Белый заслон гвардейцев грянул щитами и двинулся на мятежников.

В резиденции меларнского короля пахло, как в погребе.

Короля называли крестьянином — заслуженно. Но чаще — узурпатором. Ладислав ещё раз напомнил себе, что его первая в жизни дипломатическая миссия — не лучшее время для того, чтобы говорить правду в лицо.

Конечно, с ним были учителя. Но за шестнадцать лет жизни он изучил их достаточно. И капитан Бронк, и пастырь Оксанд, гордятся тем, что всегда говорят то, что им кажется правдой. Это позволило им стать наставниками у наследника барона Томира — но закрыло все другие пути наверх. В любой столице таким будут не рады.

Может оказаться так, что это Ладиславу придётся их успокаивать и уговаривать следить за языком. Когда кто-то нечаянно задевает честь наставников, эти пламенные слуги делаются обидчивыми, как дети, и заносчивыми, как принцы крови.

Да, этим они похожи. Хотя сами по себе капитан Бронк, и пастырь Оксанд и очень разные люди.

Капитану Бронку может быть сорок, а может и пятьдесят. Вид у него не особенно протокольный, несмотря на парадные доспехи. Рыжая борода рассечена двумя шрамами, а отросшие, с нитками седины волосы, раскиданы по плечам. Он специально не заплетает, чтобы скрыть отрезанное левое ухо. Но всё равно заметно.

Он застал ещё Старую Империю и всю жизнь воевал за тех, чьи права на престол, по его мнению, были законными и кто издавна владел землями. У Старой Империи было другое мнение. Когда её вдруг не стало, Бронк, в отличии от многих, не чувствовал себя потерянным. Он знал, кому хочет служить и служил отныне открыто.

Другое дело, что он требовал такой службы и от других. Поэтому стычки продолжались, и старый вояка не снимал пояса с длинным мечом. Но второе ухо было пока в целости.

Пастырь Оксанд боролся не меньше. Но делал это словом и розысками. На его выбритой голове было по прежнему два уха, но хватало и шрамов, и морщин. А вот бровей уже не было. Он лишился их в темнице Ранковского замка, где провёл восемь лет. Брови с тех пор так и не выросли. Оксанд не рассказывал, почему и что с ними стало. Он лишь упоминал, что не Бог или Богиня, а именно вера в них позволила ему выдержать эти удушливые годы. А ещё, что иногда ему не давали чернил и он писал сажей, растворённой в вине, которое получал вместе с пищей.

Сам шестнадцатилетний Ладислав, барон Томирский, был миловидный юноша. Несмотря на средний рост, он казался выше за счёт выправки, а длинные каштановые кудри делали его ещё и старше. А на фоне своих наставников он начинал себе казаться ещё и счастливчиком.

Ещё в пути пастор предупредил Ладислова, чтобы юный барон не обольщался. Король-крестьянин держит своих баронов за слуг и всё решает сам. Он уверен, что соседние короли поступают так же. А кто не способен призвать вассалов к порядку, тот и не король вовсе.

Что бы он не обещал юноше, и о чём бы они не договорились — это не будет иметь никакой силы, пока король лично не поговорит с его, Ладислава, сюзереном. А с сюзереном у Ладислова были большие проблемы.

Они ожидали в сводчатом холле, на втором этаже Красного Дворца. Надежды пастора Оксанда разведать, что происходит в городе, не оправдались. Даже если город снаружи горел, сюда не доносилось ни звука.

Только чёрные отдушины смотрели из-под потолка, и горели под ним круглые лампы ледяного огня.

Красный кирпич стен был укрыт гобеленами. На небесно-синих и болотно-зелёных полотнищах вышиты простые силуэты серпов, снопов сена и пасущихся безрогих коров. Редкий щит или шлем ничего не меняли общего впечатления — наступательного оружия на гобеленах не было. Ни мечей, ни стрел, ни копий…

— Сейчас он выйдет, — сказал пастырь Оксанд, — Не беспокойся.

— Я не беспокоюсь, — отозвался Ладислав.

— Он выйдет, когда закончит, — пробормотал Бронк, — А закончит он нескоро. Народ восстал. Я знаю, я видел такое. Народ восстал и узурпатор не закончит, пока не расправится со всеми. Я слышал, он боиться держать даже столовый нож, но любит смотреть, как рубят головы. Наутро будет пахнуть кровью, ты увидишь. Кровью и гарью. Ты не застал, маленький был, а я помню, как пахнет наутро после мятежа. К рассвету, когда всех тянет в сон, всё так или иначе закончится. Либо он их раздавит, либо они его разобьют, но запах будет одинаковый. Я хорошо его помню, хотя уже давно не встречал.

Ладислав в который раз припоминал всё, что знает о короле Ламбкаре. Когда по Старой Империи уже ползла алая сыпь крестьянской войны, совет, с трудом представлявший ситуацию, велел вербовать нанимать в наёмники те отряды, что умели не только грабить. Одним из таких отрядов и командовал Ламбкар. После гибели барона Черивока его поставили временным королевским наместником — а бывший староста Ламбкар немедленно, как только собрали урожай, вооружил дубинами местных крестьян и двинулся на столицу, бороться с разбойниками… С тех пор прошло лет двадцать, события которых неплохо бы повторить.

И вот Ламбкар — король. Многие сомневаются в законности его власти, но почти никто не решается доказать своё мнение оружием. Постоянно вспыхивают слухи, что его королевство собираются завоевать. Но соседи Меларна пока не могут завоевать толком даже собственных подданных.

Ладислав вдруг понял, что Бронк не просто недолюбливает крестьянина на троне. Старый партизан ещё ему и завидует. И именно завистью, а не злобой питается его ненависть.

Бронк воевал двадцать лет, а может и больше. Невероятно долго. Ладислав был слишком юн, чтобы даже представить такой срок. И, пусть ничто из того, за что он воевал, так и не появилось, он мог думать, что делал это не зря. В конце концов, он воспитатель настоящего барона. Мог ли капитан Бронк мечтать о таком, когда прятался в чёрных лесах Цуала?

Он здесь, в Красном Дворце, было очевидно, что когда падала Старая Империя, предводитель мятежников мог добиться большего. Много большего! И отныне никому не служить…

Бронк уверен, что стал бы хорошим правителем. Он никогда такого не говорил, но для Ладислова это было очевидно. Почти каждый человек уверен, что справится с правлением, — потому что не пробовал.

— Молчите, — приказал Ладислав.

— Что такое? Почему я должен молчать? У меня есть, что сказать. И я это скажу!

— Мы в гостях у короля Ламбкара.

— Разве хозяин не должен уважать гостей? Мы даже не у него за столом, сидим втроём, его дожидаемся, а он ещё неизвестно когда выйдет. Я буду говорить всё, что считаю нужным. И говорить буду вам, молодой господин, потому что считаю это полезным вам это знать. Я — человек воинского сословия по праву рождения, и кланяюсь короне, а не крестьянину, который её нацепил. А ещё я — не его подданный, и присяги на верность ему не давал. Говорю о нём и делаю то, что хочу. Но он ничего не поймёт. Потому что занят тем, что терзает и казнит собственных подданных! А про нас уже и думать забыл! Мы же ничем ему навредить не можем!..

И тут за гобеленом с огромной наклонённой чашей открылась едва заметная дверь. Оттуда выглянула крупная, лобастая голова. Воротник вокруг шеи вышит золотыми нитями.

— Заходите, заходите, — голова вспомнила, что надо быть поприветливей и губы разъехались в слишком широкой улыбке, — Всё готово, теперь можно и заходить.

Это был король Ламбкар. Ладислав не поверил. Поднимаясь, он пытался придумать какое-нибудь другое объяснение, но у него не вышло. Никаких сомнений. Это король и он сам приглашает их.

— Я войду первым, — произнёс Бронк, — Я хочу знать, что он задумал.

Ладислав посмотрел на него хмуро.

— Я — барон Томира. Я войду сам.

— Нет, прошу вас. Вас могут убить.

— Меня могут убить и в спину.

— Нужно дать им понять, что мы — люди вольные, что мы…

— Я человек вольный. И я уже решил. Я иду первым.

Ладислав зашагал к дверям, обернувшись плащом и даже не оглядываясь на ворчащего капитана.

Король Ламбкар принимал их в небольшой комнатке, — нечто среднее, между казематом древних крепости из эпохи драконов или сельскую горницу. За окном — ночной мрак, в нём можно разглядеть ту самую улица, что спускается к ипподрому. Шума битвы всё равно не слышно. Но может быть., что его просто уносит ветром.

Обстановка, если и была, пряталась во мраке. Два огромных глиняных горшка громоздились а длинном, словно из трактира, столе. Стол обступали грубо сколоченные лавки.

Видимо, за годы в деревне будущий король привык сидеть низко и до сих пор недолюбливает стулья.

Король плюхнулся ближе окну и извлёк из левого горшка дымящуюся репку.

— Берите, угощайтесь, — произнёс он, — Я сам запекал. По-старому, как привык. Столичные повара готовить её не умеют, я пробовал. Вкуса никакого, как траву жуёшь. А от еды ты должен быть сытым, иначе что за еда? Правильно я говорю?

Только сейчас, в этой тесной комнатке, юный барон почувствовал, какой здоровяк этот крестьянский король-узурпатор. Он был на голову выше Бронка, широкоплечий, громадный, с длинными пальцами. Такой и подкову разогнёт, и монету пополам сложит. Рядом с ним ты начинал чувствовать себя маленьким и невольно становился осторожней — как бы эта лавина на тебя не обрушилась.

Даже простота манер не внушали спокойствия. Видно, что он загрёб немало власти. Но научился ли он с ней обращаться?..

Однако, надо признаться, готовить он умеет.

— Благодарю вас, — Ладислав снял перчатки, сложил, как положено, справа от себя. Потом взял одну свёклу и начал снимать шкурку. Шкурка снималась легко, словно обёртка с конфеты.

Наставники сидели со сложенными руками. Ни тот, ни другой ничего не взял.

Ладислав ещё посмотрел на одного, потом на второго. А потом впился зубами в фиолетово-красную свёклу.

Надо сказать, получилось очень вкусно. Насыщённо, сытно, с оттенком горького дыма. Ладислав мысленно отметил, что надо будет распорядиться на кухне. Отныне свёклу и репу в замке будут готовить именно так.

— Хрен не забывайте! — напоминал король, — Хрен я сам натирал! Ох, ядрёный.

Белый пахучий лежал тут же, в открытой коробочке, плетёной из бересты. Видимо, он был слишком ядрён для хрустальных вазочек.

Пастырь смотрел на воспитанника почти с ужасом. А Ладислав

— Так вы с чем пожаловали?

— Мы собирались сообщить…

— Говорите по-простому. Вы у меня дома.

— Наш король…

— Знаю, общались. Он по-прежнему любит рябиновую настойку?

— Этого я не знаю. Ходят слухи, — Ладислав почувствовал, что не выдерживает цепкого взгляда огромных серых глаз под густыми бровями, и теперь смотрел на подножье горшка, словно собирался за ним спрятаться, — что у нас скоро будет новый король.

— Поздравляю, — Ламбкар взял ещё одну репку, — По случаю коронации будут пир и турниры. Советую посетить. На праздник съедется немало очаровательных девушек из благородных семей. В твоём возрасте и положении самое время подумать о браке. Времена сейчас напряжённые, а наступают — кровавые. Может быть, вы не успеете сделать достаточно добрых дел. А вот сделать наследника — и быстрее, и приятнее.

— Дело в том, — продолжал юный барон максимально бесцветным голосом, — что нам важно, чтобы вы признали его законным.

— Кто он? — как ни в чём ни бывало спросил крестьянский король.

— Его имя не имеет значения, — встрял пастырь Оксланд, — Королевством должен править достойнейший.

— Я не с вами, пастырь, разговариваю, — парировал король Ламбкар, — Встретиться со мной хотел ваш юный барон и я его принял. А вы — его слуги. Или — вы забыли? Или — вам напомнить?

Оксанд бесстрашно посмотрел в лицо короля. И уже открыл рот, чтобы дать достойный ответ — но Ладислав успел сказать первым.

— Пока ещё не всё решено, — произнёс юный барон, — Мы ведём переговоры. Думаем. Решаем?

— Вы собираетесь служить человеку, хотя стыдитесь назвать его имя? — Ламбкар очень натурально изобразил удивление.

— Если вы признаете его законным королём, — снова заговорил Ладислав, — готовы вам признать и присылать вам помощь…

— Какую помощь? Горчичным маслом?

— Нет. Помощь против возможных мятежников.

— И сколько она будет идти, эта помощь?

— Мы готовы обсуждать…

— А я не готов слышать эти обсуждения. Мой вопрос — как быстро придёт помощь? Представьте себе, что город осаждён… хотя нет, лучше представьте, что наш дворец осаждён, прямо сейчас. Вот и скажите — как долго нам сидеть на вот этой, пусть замечательной, репе, пока придёт помощь.

— Сразу после получения вашего сообщения, — заговорил Ладислав и сразу почувствовал себя дурно — он был теперь не бароном, а кем-то вроде герольда или секретаря, — король известит приграничных баронов и в течении двух недель мы будем собирать добровольцев, особенно копейщиков и…

— Две недели? — почти выкрикнул король. — Вы чего — две недели? За две недели не только репу — меня съедят! Две недели у них! Две недели! Совсем у себя на юге с ума посходили! Ещё хуже, чем эти недоумки, которые мятеж подняли!

Король облизнул пальцы, посмотрел прямо в глаза Ладиславу и изрёк своё окончательно решение:

— Нет.

Глава 5. У врат царства

Квендульф был у второго ряда чаш, когда на мосту закипело сражение.

Белая полоса обрушилась на чёрный вал атакующих. На несколько мгновений показалось, что она сейчас лопнет — но ряд сомкнулся и двинулся дальше, сметая атакающих, как лопата золу.

До этого — удивительно — атаковали в полной тишине. Но теперь послышались крики и звон клинков. А потом, словно открывая новую фазу боя — громкий плеск. Кто-то лез в бой слишком близко от края и полетел с моста в воду.

Ряд двигался. Казалось, что ни одни сила не может остановить белый ряд гвардейцев. Вторая волна ударила в неё — и увязла, начала откатываться, под крики и грохот умирающих.

Квендульф был в третьей волне. Никто уже ничего не приказывал. Он бежал потому, что не мог не бежать. И ещё он знал, что третья волна остановит гвардию узурпатора — а четвёртой пойдёт конница и сметёт их прочь.

Да, сейчас шеренга гвардейцев выглядела грозно. Но Квендульф не зря тренировался и изучал стратегию. Он разглядел слишком много.

Шеренга была очень тонкой. Не больше двух сотен человек.

Слишком многих узурпатор оставил в тылу, для охраны Красного Дворца.

Сейчас они побеждают. Но эта победа и есть первый знак поражения. Да, восставшие были слабее — но их слишком много. А значит, гвардейцам недолго сохранять порядок.

Белый ряд уже сломался, гвардейцы рубили и крушили поодиночке. За их спинами не было никого, кроме ночной темноты и красной громады Дворца. Если прямо сейчас кто-то сможет пробраться им в тыл…

Квендульф не успел додумать мысль до конца. Один из гвардейцев бросился на него, словно увидел давно вожделенную добычу. Холёный, с молочно-белым лицом, он был одного роста с Квендульфом и ещё шире в плечах — а значит, как успел сообразить юноша, просто громадный.

Длинный меч летел прямо в лицо. Если продать такой, можно несколько месяцев есть, пить и не работать… Квендульф пригнулся, заученным движением проскочил под клинок и одним ударом рапиры прошил гвардейца насквозь.

Тот, похоже, просто не ожидал такой прыти. Одетый, как почувствовал Квендульф, только в кожаный панцирь, гвардеец тупо смотрел, как поток из раны на животе побежал ручей крови. В свете огненных чаш кровь казалась чёрной, как горючее масло.

Боль была настолько сильна, что он даже толком не понял, что произошло. Его рука с мечом попыталась подняться для второго удара — и тут же обмякла. Меч сверкнул на каменных плитах моста.

Квендульфу пока не приходилось убивать в бою. Но он достаточно упражнялся на соломенных людях. Быстрее, чем успеваешь моргнуть, он упёрся сапогом в грудь и вырвал рапиру. Вдогонку клинку брызнул целый чёрный кровавый фоyтан.

Хорошо вошло. И хорошо вышло.

Квендульф рванулся к мечу — и чуть не остался без руки. Ещё один гвардеец, с бакенбардами на алым от ярости лице, бежал на него, готовый отомстить за товарища.

Юноша успел сомкнуть пальцы на мече — и понял, что не успеет пустить его в ход. Алый в отсвете костров клинок уже опускался, готовый отрубить ему голову — или ещё что-нибудь.

Квендульф атаковал, как баран, — даже не отклоняясь от удара, попросту прыгнул из полусогнутого положения и врезался головой в грудь гвардейцу. Тот захрипел, — так хрипит подрубленное дерево, прежде, чем рухнут. Меч отклонился и прошёл мимо.

Шлёп! Шлёп! Шлёп! Почему-то Квендульф очень отчётливо слышал, как справа и слева от него летят в воду повстанцы и гвардейцы.

Теперь в каждой руке Квендульфа было по клинку — но не было тех нескольких мгновений, чтобы пустить их в ход.

Гвардеец, хрипя, замахнулся опять. Ему было лет сорок, он казался невероятно взрослым и опытным. И от этого ещё сильнее хотелось его убить. Квендульф отскочил назад, готовый блокировать рапирой — но налетел на кого-то спиной и так врезался, что чуть не выпустил дух.

Задыхаясь, он полетел на камни, выронил рапиру, снова её нашёл, напомнил себе. Только потом он смог оглядеться — и не увидел ни гвардейца, ни тех, на кого налетел.

Наверное, оно и к лучшему.

Где же конница? Квендульф обернулся, но увидел только троих героев, которые обхватили верёвкой одну из чаш и пытались стянуть её с постамента.

Хороший план. Даже если гвардия попрёт дальше, огненная река её затормозит. И в любом случае

Да, план хорош — только исполнение у этого плана никуда не годится. Одна такая чаша весит не меньше трёх тонн. Три человека могут её сдвинуть только с помощью магии. Их же сюда не верёвками ставили.

Плохо у нас с командованием. Вся надежда на магию. Должно же у нас быть что-то на такой случай!

Словно отвечая на его мысли, возле моста показались те самые трое с красными поясами, что были в часовенке. Полы их чёрных ряс достигали земли, а сами чародеи двигались так странно, что казалось, словно они не идут, а плывут над землёй, немного покачиваясь.

Они уже поравнялись с мостом. Сейчас что-то придумают. Только надо встать, оглядеться, понять — не оказался ли он, пока валялся, в тылу у гвардейцев узурпатора. И не собирается ли кто-то его зарубить.

Он посмотрел на другую сторону моста. Там были только мёртвые тела — одни гвардейцы, другие восставшие. Один из них был его — кажется, вон тот, ближний, что схватился рукой за живот.

И проступали в ночи контуры Красного Дворца.

Выглядит соблазнительно — для героической смерти. Но в одиночку он Красный Дворец всё равно не возьмёт…

Квендульф напомнил себе, что сегодня ночью он пришёл за победой, а не за смертью. И решил посмотреть

Он повернул голову — и даже вскрикнул от неожиданности.

Сначала юноша решил, что ослеп. И успел удивиться, как безболезненно это происходит. Но потом понял, что до сих пор различает и контуры домов на другом берегу, и белые перила моста, и чаши.

Да, чаши были на месте. Но теперь они были пусты. Только слабо светились пока ещё раскалённые края и поднимался

Но тьма не пришла.

Холодный свет звёзд падал с высокого неба. Но был и другой свет — привычный, огненно-алый. Его слабый, но явственный отсвет окрасил чаши, что стояли по правую руку.

Пожар, — понял Квендульф, — Горим!

Горело совсем рядом, прямо на набережной. И когда Квендульф догадался, что именно там горит, ему стало дурно, словно после прокисшего пива..

Койванский замок, где собрались перед восстанием умеренные, тлел, словно куча торфа. Огонь уже был внутри, во внутреннем дворике, комнатах, выглядывал из окон, дровяных сарайчиках. Каменные стены и глиняная черепица крыш ещё скрывали пламя — но над приземистыми башнями уже поднималась огромная колонна чёрного дыма.

Кто поджог? Почему? Как? Почему не защищали.

Квендульф побежал назад.

Он чудом не споткнулся о ненужную теперь верёвку, брошенные возле пустой чаши. Как пущенная стрела вылетел на площадь перед мостом, где торчат три чёрных обелиска — и почти налетел на Лейдольфа.

Приятель был почти в порядке и даже весел. Только плащ порван и левая рука перебинтована, чуть повыше локтя.

— Замок горит!.- выдохнул Квендульф

— Вижу, — был ответ.

— Это безумие, — произнёс Квендульф, — Почему мы не защищали наш замок?

— А толку его защищать? — проревел на ухо друг, хватая его за рукав. — Если нас туда загонят — будет ясно, что уже конец. А пока ещё не конец. Отходим!

Квендульф подумал, что насчёт конца его друг заблуждается. Раз их смогли обойти с той стороны, где Собор — значит, радикалы либо разгромлены, либо просто решили не восставать. Это, извините, конец.

У восстания и так было шансов немного — теперь Квендульф это понимал. Но если оказалось, что трое из четверых просто не явились на поле боя…

Теперь и правда вся надежда на магию. Или на быстрые ноги.

Они отходили улочками северо-восточной стороны. Квендульф не знал этих кварталов, и просто следовал за приятелем. Только теперь он разглядел, что вместе с ним отступают и другие. И даже порадовался, как их много. Одни шагали гордо и держали напоказ трофейное оружие. Другие были ранены, но не замечали этого. Некоторые явно искали место, чтобы сесть, привалиться к стене и, наконец, сдохнуть.

Повстанцы отступили туда же, на северо-восток. Видимо, был приказ или какой-то план на этот случай — просто Квендульфу никто не сказал.

И где-то позади и справа шла конница. Почему-то она двигалась тише, хотя Квендульф задумался и догадался в чём дело. Боковые улицы не мостили, так что теперь лошади шли по глине.

Значит, рядом есть и просторный проспект. Но выходить туда не следует. На конных нападать не рискнут — а вот пехотинцы, особенно потерявшие строй, станут лёгкой добычей.

Квендульф буквально шеей чувствовал, как ненадёжно их теперешнее положение. На набережной — солдаты узурпатора, они идут с севера на юг. А значит, до этого они были возле Собора. Почему их не остановили? Неужели главные силы были только на том берегу?

Откуда вообще узурпатор узнал, что надо перекрывать мост и бить по замку? Неужели нашёлся предатель, который выдал их планы.

Квендульф попытался над этим задуматься, но очень скоро усмехнулся бесплодности своих попыток. Он же был новичком, почти чужим среди повстанцев. Приехал из другого города, ввязался в мятеж. И даже толком не понимает, по какому поводу восстание.

Пусть даже они взбунтовались не зря. Квендульфу тоже не нравилась, как он вынужден жить — а как вынуждена жить его мать, ему не нравилась ещё больше. Но он всё равно никого здесь не знал. Да, предатели были. И нет ничего странного в том, что они были. Когда учувствует столько людей, кто угодно может затесаться.

Удивительно, что они вообще пошли атаковать Красный Дворец — а не начали грабить запертые на ночь лавки в ближних кварталах.

Но почему ни пастырь Регинмод, ни монах Сибби, ни те офицеры, которые, по словам Лейдольфа, «нас тоже поддерживают» — ничего не сделали, чтобы этого не случилось? Почему не выставили дозоры? Почему не захватили мост с самого начала? Что это вообще за идея странная — атаковать через мост, где сотня может удержать тысячу?

И ещё — почему на мост, когда строй гвардейцев распался, не пошла конница? Что им мешало?

И тут дома расступились. Они оказались на проспекте — том самом, о котором Квендульф догадывался.

И прямо напротив них было кладбище.

Когда живёшь в одном из священных городов, ты не сомневаешься, что старые боги по-прежнему сильны. Когда ты ходишь по их улицам — ты чувствуешь, что они за тобой наблюдают.

Но сейчас, на церемонии, ты чувствуешь их присутствие. Поэтому на церемонии допускают не всех.

Почти все старшие и младшие жрецы рассаживались по циновкам в Большом Круглом Зале, где белые, как мрамор, стены смыкаются над головой, словно половинка мирового яйца, а под ногами безупречно отполированный пол из загадочного чёрного камня. От белых одеяний рябило в глазах, а вот головы отличались — одни более смуглые, другие менее, есть несколько бледных, как утренний песок, что приехали овладевать мудростью. Бритые головы врачей, косицы кузнецов и лудильщиков, завязанные в хвост волосы агрономов, землемеров и звездочётов.

Ряды циновок были такие ровные, словно их разметили по линейке.

Арад-Нинкилим боялся, что он слишком поглощён своими мыслями и это будет заметно. Но напротив — после первого удара гонга, что возвестил начало церемонии, его охватило присутствие. И охватило так сильно

Неужели боги знают?..

А как же. Они всё видели.

Но, раз не скрутили уже наутро смертельной болезнью, — не так уж сильно он их прогневал. Скорее, наоборот. И Нинкилим, Богиня Мангустов, наверняка за него заступится. Ведь он ей посвящён даже своим именем, которое, если перевести с языка богов, это и обозначает — «Раб Богини Мангустов».

Церемония захватила его целиком, от пяток до кончика завязанных в хвост волос. И только на краешке сознания теплилось — даже не мысль, а просто ожидание печального исхода.

Единственное, что говорит в пользу Арад-Нинкилима — это то, что он до сих пор жив.

Суд богов его пощадил. Или, что тоже возможно, пока не собирался. Вдруг они чем-то другим заняты.

Но есть ещё суд человеческий…

И он куда понятней, чем суд богов. Но и куда глупее.

Если есть, что сказать — это скажут перед началом главной мистерии. Не положено, чтобы её омрачать то, что происходит всегда, теперешними преступлениями.

На помост поднялся старший жрец Кити-Лишир — невероятно старый, морщинистый, с чашей чистой воды в высохших руках. На боках чаши переплелись серебристые змеи.

Вода — это важно. Чистую горную воду пьют боги, людям она доступна только на праздниках. Коричневую воду каналов и солёную чёрную воду моря пить тоже нельзя. Ещё до потопа Эа придумал, как обмануть беспощадную природу, где нет места для только что созданного человека — он выкопал колодцы, научил рыть каналы и открыл секрет сбраживания.

Металлическую, отдающую глиной колодезную воду тоже пить нельзя, ей только умываются. Но если сварить из неё финиковое пиво, — то пить можно. И холодным в жаркие месяцы, и горячим, когда идёт дождь и поля превращаются в грязь.

Одним словом, Эа хитро всё придумал. Священные города появились в долине благодаря ему — хоть и были посвящены разным богам.

Арад-Нинкилим уважал Эа за это тайное могущество. Если бы не Нинкилим, он бы поклонялся только ему.

И именно поэтому старший жрец Кити-Лишар так пугал юношу. Кити-Лишар тоже был хитрец, достаточно увидеть его бритое лицо с лёгкой улыбочкой. Такой хитрец легко разгадает всё, что угодно.

Но пока ритуал шёл своим чередом. Кити-Лишар отпил из чаши и начал вступительную часть. Она была всё той же, что раньше, и пока ничего не значила. Но именно повторяемость этих смутно-понятных слов языка богов наполняла трепетом.

Горели жаровни с благовонной смолой, поднимая к своду потолка столб белого дыма. Их жуткие отсветы ползали по статуям, и каждый видел, как они начинают дышать и прислушиваться.

А Кити-Лишир продолжал, уже от себя. Но он по-прежнему говорил на языке богов, безукоризненно-правильными фразами, словно читал с таблички:

— Меродах создал человека. Помогая ему, богиня Аруру создала много людей. И сделала это зря — эти люди сразу начали мешать друг другу. Так шумели, как боги в утробе Апсу. Вы знаете, что люди и сейчас немало шумят, а тогда они ещё оказались в одном месте. Тогда Меродах решил создать землю, чтобы расселить на ней людей. Надо было строить так, чтобы каждый, кто не поладил с соседом, мог уйти далеко от обидчика и жить сам по себе. А когда Меродах закончил, он создал полевых зверей и другую живность. Создал он потом реку Хиддекель и определил, где ей надлежит протекать. И назвал всё это красивыми именами. Но даже это не понравилось людях. Они заполонили всю землю, переругиваются на своих нелепых языках, и намеренно их искажают, чтобы сосед не разгадал замысла соседа. Вот почему в наше тёмное время ни один человек не понимает другого. А язык богов уцелел лишь на табличках и в заклинаниях. И там же уцелел тот порядок, что завещали нам боги. Тот порядок, которого все жаждут и к которому никто не хочет вернуться…

Он вдруг умолк и взял тростниковую палочку.

— Сегодня ночью умер сторож священной библиотеки, называвшийся Ур-Шубух, — на этом месте сердце Арад-Нинкилим провалилась куда-то в желудок, — Смерть настигла его в библиотеке, во время ночного обхода. Могильщики, плакальщицы, уборщики исполняют положенные ритуалы. Син-шум-укин, привратник, заступает на его место. На место привратника заступает землемер Аред-Нинкилим, до положенного месяца, когда нам вновь потребуется его работа.

Послышался вскрик.

Юноша из землемеров, сидевший на четвёртом ряду, вскочил со своего места, рухнул на колени и раз за разом простирался, обратив лицо к изящной, ехидно усмехнувшейся статуи богини Нинкилим, что стояла далеко слева, простирался в её сторону раз за разом. Так простирается паралитик после счастливого исцеления.

Этот юноша был Арад-Нинкилим. Он страстно благодарил свою госпожу за очередную незаслуженную награду.

Глава 6. Обнажённый огонь

Квендульф первый раз в жизни был в этой части столичного города. Но даже с этим знанием за плечами он не ожидал обнаружить здесь кладбище. Он не мог даже предположить, как оно называется.

Кладбище было небольшим и древним. Деревья уже успели разрастись в небольшую рощицу и полностью скрывали могильные плиты. И только расколотое каменное колесо, что венчало ворота, напоминало, что за чугунными створками — не парк со святилищем, а место вечного успокоения.

А справа и слева — самые обычные городские домики в два этажа, с косыми черепичными крышами. Город спал и не замечал, что в его сердце спят мёртвые.

Куманская конница гарцевала у арки главных ворот. Они выглядели нервными удивительно чистыми. Похоже, им так и не удалось вступить в бой.

Прочие разгромленные повстанцы собрались здесь же, подтягиваясь переулками и палисадниками. Их было на удивление много, намного больше, чем он разглядел в замке.

Видимо, здесь были бойцы и из главного отряда. А может, и из других отрядов, ему неведомых. Квендульф недостаточно хорошо изучил своих соратников, чтобы это определить.

Все, не отрываясь, смотрели на то, что происходило у ворот. Новоприбывшие создавали небольшой шум, пытались понять, что происходит. Но в конце концов они пробивались достаточно близко, чтобы видеть, что происходит. И когда им удавалось разглядеть достаточно хорошо, они так и замирали, завороженные жутким зрелищем.

Квендульф обернулся и посмотрел на друга. Всё верно, Лейдольф тоже это почувствовал. Старший друг стоял, покачиваясь, словно пьяный, и оскалив зубы от предвкушения.

Квендульф разделял его чувство. Что-то в воздухе этого места возвращало боевой дух. Нелепая битва на мосту, огонь в Койванском замке, армия узурпатора, что наступает где-то совсем рядом — всё это не имело значения, словно осталось по другую сторону задёрнутого занавеса.

Сейчас Квендульф просто жаждал сражения. Ещё сильнее, чем на мосту. Он был готов сокрушить десятки, сотни, тысячи врагов.

Но надо осмотреть оружие. Чтобы оценить свою способность к убийству.

От первого же взгляда на рапиру у юноши застонало в животе. Похоже, металл лезвия оказался не особо хорош. Или юноша недостаточно ловко его вытащил из плоти врага. Он ещё слишком мало бывал в бою, чтобы научиться обращать на это внимания.

Лезвие рапиры переломилось — примерно на двух третях, ближе к рукояти. Рукоять по-прежнему была при нём, с коротким обломком, который сошёл бы за короткий кинжал, будь он хоть на толщину пальца шире.

Смотреть на него было настолько невыносимо, что Квендульф немедленно его спрятал. Каким-то чудом обломок держался в ножнах.

А вот трофейный меч радовал. До этой минуты юноша не успел даже толком рассмотреть свой трофей.

Надо сказать, посмотреть тут было на что.

Меч был старый и как раз по руке, по-настоящему проверенный временем. Его выковали ещё прежде правления узурпатора, — а может, и прежде эпохи Старой Империи. Рукоять была простая и отшлифованная, без гербов и рун, а клинок отплетали вошедшие прямо в металл серебристые полоски.

Если бы он бывал в священных городах, он опознал бы змеиный узор — тот самый, что украшал гадательную чашу Кити-Лишара.

Лезвие было изумительно острым. Похоже, его наточили прямо сегодня, днём и не успели пустить вход. Даже малоопытный глаз Квендульфа определил, что его точили специально, чтобы убивать человека без брони, в одной одежды. На панцирь или дикого зверя заточка нужна другая.

Откуда у гвардейца такая диковина? Квендульф боялся даже предположить. Возможно, он убил офицера. А ещё вероятней, узурпатор полагался на армии пограничных баронов и вооружил гвардию всем, что удалось найти в арсеналах Старой Империи. А сохранилось там, несмотря на полтора десятилетия воин, очень немало.

Если его схватят с этим мечом в руках, то повесят даже без установления личности. Этим, конечно, Квендульф сильно огорчит свою маму. Но он уже огорчал её не раз — и когда присоединился к мятежу, и ещё раньше, когда родился.

К тому же, человека с таким оружием совсем непросто схватить. О да, совсем непросто.

Несколько огорчённый потерей рапиры, но всё же довольный трофеем, юноша опять повернулся в сторону кладбищенских ворот.

Трое, что были в часовенке, теперь стояли в воротах, очерченные их полукругом — как заставочный картуш на первой странице очерчивает название книги. Они казались совершенно одинаковыми в этих длинных мантиях, с опущенными головами и красными поясами, которые, казалось, слабо сияли в ночном полумраке.

Несколько человек, тоже в монашеских рясах, подпоясанные верёвками, держали фонари. Их лица терялись во мраке, но недавно побелённая арка ворот проступала в ночи удивительно ярко, словно нарисованная белилами.

Сейчас что-то будет, — подумал Квендульф. И оказался прав.

Тот из троицы, что стоял справа, скинул капюшон и вышел на свет. И Квендульф узнал его, хотя видел во второй раз в жизни.

Это был монах Сибби. Его невозможно не узнать.

Вытянутая, как фасолина, бритая голова с ледяными, цепкими глазами. На левой скуле глубокий шрам, похожий на молнию. Шрам остался со времён Старой Империи, когда он сидел в одной башне с пастырем Оскером, который теперь стал советником в южном королевстве. Тонкие губы сжаты так плотно, словно скрывают змеиный язык.

Он говорил и двигался настолько механически, что казался скорее големом, которым управляет некий маг, что пожелал остаться неизвестным. Юноша подозревал, что так думают многие и что среди мятежников наверняка есть фракция, которая тоже так думает. Он просто провёл среди них недостаточно много времени, чтобы таких найти.

Признаться, Квендульф не доверял этому человеку с самого начала. И был удивлён, когда узнал, что беглый монах взял на себя командование главными силами.

— Он же не военный! — возмущался юноша.

— С этим ничего не сделаешь.

— Он же глуп, как пень!

— С этим тоже ничего не сделаешь.

— Он всё провалит!

— Те, кто за ним стоят, не дадут ничего провалить, — заявил Лейдольф — и даже сам на какое-то время в это поверил, — А за ним, поверь, стоят очень серьёзные люди. Элита! Монах Сибби отдал весь свой ум ради спасения королевства — а себе оставил только страдание. Вот увидишь, ему не дадут навредить слишком сильно. Одного узурпатора нам достаточно.

Когда-то монах Сибби был человеком неглупым — раз был принят в столичных обителях и рискнул нырнуть в те бездны тайных знаний, которые и привели его к мятежу. Но теперь всё было по-другому. Исследования запретных областей магии превратили Сибби в существо, словно пришедшее из другого мира. Соратники обращались с ним бережно и боязно, — ведь наш мир был для существа чужд, и в любое мгновение мог раздавить его в порошок. Но с другой стороны, именно такое существо и могло помочь в их деле.

И вот он стоит перед ними. Сейчас мы узнаем, на что действительно он способен.

Но пока ничего не происходило. Даже не прозвучало ни единого слова.

Квендульф снова обернулся к другу, чтобы спросить его мнение. Но Лейдольф выглядел ничуть не менее удивлённым. Похоже, друг тоже не понимал, что здесь происходит.

И тут вступил в дело второй из магов. Он шагнул вперёд, развязал полыхнувший в свете фонарей алый пояс и одним движением руки сорвал с себя лёгкое облачение.

Третий, последний так и остался в тени, но никто не придавал этому никакого значения. Все смотрели во все глаза на зрелище, которое им открылась.

Это была Геста. И она стояла перед ними совершенно голой. На ней не было даже перчаток.

Он видел её до боли отчётливо, словно обнажённое тело девушки нарисовали углём. И сильные ноги с крепкими ягодицами, и великолепная, какая бывает у скульптур линия таза, и тугие груди, и прекрасное, бешеное лицо с глазами, полными экстаза.

А ещё юноша заметил, что её ноги — самые обыкновенные. Они свободно стояли на песке мостовой, ещё теплым после вечерней жары. Ему только показалось, что они не идут, а летят.

В наступившей тишине Квендульф расслышал, как выругался Ингилев — вполголоса, на языке своей матери.

Как ей удалось попасть туда так быстро?

Квендульф только усмехнулся этой наивной мысли. Это же магия. Магия и не должна быть понятной.

Геста раскинула руки и запела.

В её пении не было слов. Только ноты. Одна гласная, вторая, третья. Проснувшийся ветер перебирал её волосы, и грудь дрожала в такт звуку.

И с каждым новым звуком её тело всё больше окрашивалось алым сиянием огня. А позади неё, за решёткой кладбища, поднимался кольца жуткого, сиренево-розово-алого дыма. Уже на четвёртой гласной дым стоял сплошной стеной, похожей на занавес. И за этим занавесом кто-то шевелился, хрипел, скрипел,

Квендульф не понимал, что происходит. Да едва ли это понимал хот кто-то из тех, кто собрался сегодня у кладбища.

Ясно одно — это ритуал. И ещё ясно, что надо действовать.

Он не знал, что полагается делать. И поэтому поступил по-своему, как подсказало сердце. У него была догадка, всего одна. И он действовал сообразно.

Быстрее, чем кто-то успел хоть что-то понять, он начал проталкиваться вперёд. Зачарованные зрелищем, оцепеневшие в подобии транса, мятежники даже не пытались ему помешать.

Он выбежал на открытый участок, отпихнув двоих с фонарями. Успел заметить, что монах Сибби тоже стоит в оцепенении и только бормочет какие-то обрывки на том странном языке, что адепты Бога и Богини называют языком старых богов.

Одним прыжком он оказался возле поющей девушки. Его тень легла на обнажённая белое тело и затрепетала в неверном огне фонарей. Вбили её лицо казалось абсолютно прекрасным и абсолютно безумным — а пение рвало сердце, словно кинжал.

Но он нашёл в себе силы. Никто не смог бы сопротивляться ритуалу — но он эти силы откуда-то взял. Он не знал, как они называются. Только чувствовал — это было не помощь богов и не поддержка неведомых людей.

Силы просто нашлись в нём — как давно, семнадцать лет назад, мгновенье в мгновенье, в нём нашлись способности дышать, кричать и махать ручками.

Квендульф развернулся и поднял глаза к небу. Понял, что не ошибся в своей догадке. И впервые в жизни почувствовал себя по-настоящему непобедимым.

Огненная птица, та самая, что запустил пастырь Регинмод. Только теперь она изменилась. Клюв распахивался чёрным провалом, крылья загибались, как когти и сама птица всё больше превращалась в оскаленную пылающую морду неведомой, бесконечно опасной твари.

В лицо дохнуло жаром, словно из хлебной печи. Квендульф усмехнулся, вскинул трофейный меч — и когда оскаленная пасть огненной твари была уже готова вцепиться ему в лицо, а волосы на макушке задымились, готовые тлеть — он прыгнул и разрубил её одним ударом трофейного меча.

Ладислав и два его спутника уже спустились в нижний холл Красного Дворца. Они ожидали, что их куда-то проводят — ведь нехорошо родовитым послам бродить по ночному городу в разгар мятежа.

Однако в низком, но на удивление просторном холле, окружённом колоннами из всё того же красного кирпича, не было никого, кроме четырёх стражников, что сидели у обитых железом створок парадного выхода. Стражники были пухлые и неповоротливые, деревенского вида. В их лицах, телосложении и движениях чувствовалась кровь скотоводов-кассатов, наёмников, что приходят из сухих степей севера. На коне они красавцы, но пешком часто кажутся неповоротливыми и обрюзгшими.

Ладислав остановился. Его спутники тоже.

Надо было принимать какое-то решение. Но мысли в голову лезли сплошь бесполезные. Например, что этот король-крестьянин в далеком детстве, наверное, попал в телеге отца в ближний город и на всю жизнь поразился единственному в городе строению из красного кирпича. Наверное, это было какое-то важное здание — храм, ратуша или тюрьма. У них в деревне строили, должно быть, по-простому, из дерева или камня, а то и соломы с навозом.

Вот он и окружил себя роскошным красным кирпичом, как только выпала возможность. Глупо, конечно, жаловаться на чужие вкусы. Но лучше бы будущий король увидел в детстве мрамор или роскошные гобелены.

А пока он размышлял о гобеленах, в холле появился кое-кто ещё. Этот кое-кто появился из одной из тех боковых арок, которые ведут неведомо куда и словно сами собой заводятся в любом достаточно большом здании.

Это была девушка. И выглядела она впечатляюще.

Сложно сказать, сколько ей было лет. Может, одного с ним возраста. Может, девятнадцать. Может, все двадцать пять. Здоровенная, как главная башня фамильного замка и почти такая же суровая, красивая и неприступная. Длинные белые кудри падали на обнажённые плечи, а голубые глаза под светлыми, как иней, глазами пронзали тебя, словно два ледяных кинжала — сразу и насквозь.

А одета она была в длинное, ниспадающее до пола платье. Которое было бы бальным, если бы проводились настолько изысканные балы.

Весь его верх был солнечно-жёлтым, как брюшко синицы. Дальше шёл морковно-оранжевый кринолин. Верхняя юбка полыхала алым оттенком ночного пожара, а нижняя — кинжальной яркостью свежей крови. Казалось, девушка одета в пламя — и гордо смотрела из него глазами, полными льда.

А ещё девушка была одного с ним роста, может даже чуть выше.

И вот эта огненная великанша промаршировала через холл, стукая ботинками с низкой подошвой, какие носит обеспеченное простонародье, остановилась напротив Ладислова и посмотрела на него с таким вызовом, что будь она мужчиной, дело могло закончиться и дуэлью.

Юноша решил, что в таком положении лучший путь — это путь светских формальностей.

— Ладислав, барон Томирский, — представился он, — А это мои воспитатели — пастырь Оксанд и капитан Бронк.

— Моё имя — Гервёр, — ответила девушка, — Дочь барона Тисолла, наследница его амбиций. Мой отец на большом совете, так что можете говорить открыто. Скажите, как вам понравился наш король?

— Я закончил свою миссию и отбываю в мои фамильные владения.

— А про короля ничего не скажете?

— Королей не оценивают, прекрасная Гервёр, — ответил Ладислав, — Потому что короли — не товар. Им либо служат, либо с ними воюют.

— Вы забыли, один вариант, барон. Против королей иногда ещё и бунтуют.

Ладислав сглотнул и убрал прядь волос со лба.

— Я буду рад побеседовать с вами, — ответил он, — в другой обстановке.

— Чем вам не нравится эта?

— Мне не нравится тема, которую вы выбираете.

— Хорошо. Тогда давайте поговорим о любви. Скажите, барон, вы бы хотели видеть меня своей женой? — вдруг спросила Гервёр.

Час от часу не легче!

С такой дамой, конечно, интересно потолковать. Но не здесь. И не так.

— Брак подобного рода… — начал Ладислав.

— А любовницей? Давайте, барон, не смущайтесь, скажите смело! — Гервёр улыбалась. — В вашем возрасте пора перестать смущаться наставников.

— Мне нужно идти. Если вас интересует брак, попросите родителей прислать официальное письмо, а лучше посольство.

— То есть будете решать без меня?

— Я не могу вам запретить прибыть вместе с этим посольством.

— И на какой ответ это посольство получит?

— Такой, какой я дам. А сейчас — позвольте…

— Не позволяю! Вы не на вашей земле!

— Но и не на вашей.

Ладислав начал движение к выходу. Но Гервёр не тронулась с места.

— Вы бы предпочли, чтобы я пришла к вам с мечом? — осведомилась девушка.

Вместо ответа Ладислав сделал знак своим спутникам и продолжил путь.

Девушка в ответ встала посередине парадных дверей, преграждая выход.

— Так какой ваш ответ, барон Томирский? Вы думаете, что бесстрашно зашли в логово врага — а между тем боитесь женщин.

Ладислав посмотрел девушке в глаза. Она усмехнулась. Тогда он перевёл взгляд на стражников.

Те стояли на своих местах, несколько обалдевшие. Похоже, они были новички и ещё не сталкивались с этой огненной девушкой.

— Освободите дорогу. — скомандовал он капитану. Бронк шагнул вперёд и спокойно, как плотник стамеску, вытащил из ножен свой меч.

В глазах девушки промелькнул испуг. Всего на мгновение — но Ладислав заметил.

— Вы прольёте кровь? — спросила девушка.

— У меня приказ! — гордо ответил Борк.

Стражники с любопытством взирали на это представление. Они едва ли хоть раз в жизни видели, как убивают кого-то крупнее свиньи или курицы. А в солдаты пошли, потому что в родной деревне больше деваться некуда…

Гервёр снова повернулась в сторону юношу. Он почувствовал кожей лица ветерок от её длинных волос.

— Вы разрешите ему пролить кровь? Здесь, в доме короля сопредельного государства? Благородную кровь дочери одного из его баронов? На глазах у стражи.

— У него приказ, — чуть дрогнувшим голосом ответил Ладислав, и сжал руку на рукояти парадного меча.

И бесстрашной Гервёр пришлось отступить.

Глава 7. Небо нас ненавидит

Квендульф потряс головой, прогоняя с глаз пятно от полыхающей птицы. Открыл глаза, убедился, что видит.

И только сейчас заметил, что до сих пор сжимает в руках меч. Клинок дымился и отдавал красным, словно кузнечная заготовка. Но рукоять была просто горячая, как котёл, когда зимой греешь об него руки.

Огненной птицы больше не было. Она рассыпалась на яркие перья. Перья опадали, и чем ближе они были к земле, тем тусклее становились, чтобы превратиться в чёрную золу.

Всё остальное не изменилась. Квендульф по-прежнему стоял у ворот кладбища, о котором не знал меньше часа назад, меня окружала машинерия ритуала, который он же и сорвал. А вокруг этого импровизированного алтаря столпились все, кто решились этой ночью на мятеж против короля-узурпатора.

Ритуал был их последней надеждой. Они не знали, что он означает и что нам даст. Они не знали даже, действительно ли его проводили, чтобы что-то нам дать. Но именно поэтому в ритуал верили. Было ясно — спасти их и принести победу могло только что-то невероятное и небывалое. Потому что король-узурпатор ухитрился подготовиться почти ко всему, что бывало раньше.

Несколько сотен глаз смотрели на Квендульфа. И каждый здесь знал, что семнадцатилетний бастард — виновен. Это знали даже те, кто не знал его имени.

Но у юноши был трофейный меч гвардейца. И он только что зарубил эту адскую птицу. Поэтому Квендульф стёр рукавом сгоревшие волоски с опалённых бровей и снова почувствовал себя непобедимым.

Геста тоже была здесь, за его спиной, по-прежнему обнажённая. Только теперь она явно ощутила холод и пыталась закутаться в рясу.

Сибби тоже был тут. Монах был в бешенстве, его лицо потемнело и сейчас он, в своей чёрной рясе, ещё больше походил на грозовую тучу.

— Ты понимаешь, что сделал? — очень медленно говорил Сибби. — Ты понимаешь, что ты натворил?

— Например, нет, — Квендульф улыбнулся.

— Ты убил её! Убил её! Её — убил…

— И ТЕБЯ УБЬЮ, СТАРЫЙ ХРЕН! — завопил юноша и бросился на монаха с мечом.

Квендульф не знал, насколько и в чём он виновен. И не был уверен насчёт его роли в ритуале. Но в нём говорило… нет — вопило так, что волосы дыбом вставали — то же чутьё, что подсказало сорвать ритуал. И оно утверждало — монаха надо убить. Желательно, у всех на глазах. Чтобы все поняли и прозрели — а о чём, я не знал, потому что пока не убил.

Сибби вскрикнул, отскочил, замахал руками. Квендульф уже замахивался для второго удара, чтобы смачно разрубить это пугало пополам, но Сибби всё же владел какими-то силами и сумел разгадать его план. Юный бастард ещё наносил удар — а с тяжёлым клинком это совсем не так быстро, как кажется — а монах уже убегал, расталкивая оцепенелую толпу, в ту сторону, откуда Квендульф пришёл с другом Лейдольфом.

Юноша побежал за ним. Обалдевшие от произошедшего повстанцы расступались. Многие из них решили, что ритуал продолжается.

Уже на бегу, проламываясь через хлипкие заборы и огибая кособокие дома, Квендульф разгадал план монаха. Чернокнижник уже не мог рассчитывать на заклинания. Всю силу поглотил сорванный ритуал. Монах бежал через незнакомые места, уходя всё дальше на юго-восток, но в знакомую сторону — к чёрной аорте реки, что рассекает пополам столичный город.

Квендульф не знал этих мест района — но чуял носом, что река всё ближе. Тяжёлое дыхание реки пробивалось сквозь запахи навоза, мелкой городской пыли и тёплый прогретой печи из пекарни.

А что делать с обманутой Гестой? Квендульф не знал подробностей, но почему-то был уверен, что девушку просто обманули. Наконец, он пообещал себе, что когда всё закончится, он придёт к ней, всё объяснит и будет оберегать её, пока смерть или новая влюблённость не разлучат их.

Дома закончились. Он вылетел на набережную.

Эта часть набережной — даже близко не парадная. Нет ни мощёного тротуара, ни даже ограждений. Край берега зарос камышами. Сейчас, в ночном мраке, они кажутся сплошной чёрной массой.

В домишках на прибрежном косогоре — ни шороха, ни огонька. Кажется, этот район вымер.

Самое главное происходит на воде.

Длинная чёрная галера неторопливо отчаливала от единственного деревянного пирса. Единственным источником света на набережной был фонарь у неё на носу, и сейчас, когда галера поворачивала, по берегу ползли зловещие тени. Квендульф напрягся и смог разглядеть, насколько синхронно, пусть и медленно, работают вёсла галеры.

Направа и налево — пустой берег. Монах не смог бы убежать ни направа, ни налево, ни достаточно бесшумно спрятаться в камышах. Сибби был на галере. Скорее всего, его она и дожидалась.

Квендульф не раздумывал ни мгновения. Сунул меч за пояс и прыгнул в воду. Тяжеленная железяка тянула на дно, одежда разу показалось каменной — но спустя несколько мгновений он уже достиг неповоротливую галеру, и схватился руками за борт ближе к носу. Тяжёлое, влажное, отдающее сырым деревом судно пыталось выскользнуть. Но ничего не вышло — Квендульф, хоть и юный, был крепким парнем. Какое-то время борьбы — и вот он подтянулся, закинул ногу и одним рывком перевалился внутрь.

Он не знал, что его там ждёт. Но на его стороне была внезапность. И у него был замечательный трофейный меч. Иногда именно этого бывает вполне достаточно, чтобы одержать победу над противником, что убеждён в своей неузявимости..

Квендульф поднялся, уже с мечом в руках. И увидел фонарь. Он горел так ярко, что было больно глазам.

А под фонарём сидел человек в рясе. Палуба качалось, а намокшая одежда оказалась непривычно тяжёлой. Квендульфу потребовалось время, чтобы встать на ноги, опираясь на меч, как на трость. Когда он всё же смог стоять прочно, то уже успел разглядеть, что человек в рясе — не Сибби, он был тоньше, ниже и уже в плечах.

— Пастор Регинмод? — предположил Квендульф.

— Вы угадали, — ответил человек в рясе.

Он выглядел таким же спокойным и смирившимся со всеми возможными бедами, как и тогда, в комнате Койвенского замка.

— Что это за корабль? Что вы здесь делаете? Где Сибби? — вопросов было столько, что Квендульф даже не мог их обдумать. Они сами рвались изо рта и падали на пастыря.

— Мы делаем то же, что и ты, — ответил Регинмод, — Спасаемся.

— Зачем? Что с восстанием?

Регинмод чуть нахмурился.

— Что у тебя за меч? — вдруг спросил он. — В замке у тебя была рапира.

— Это трофей. Я отобрал его у гвардейца.

— Покажи.

Квендульф подчинился. Он сам бы не мог сказать, почему. Просто так вышло, что он не мог не подчиниться.

Пастырь Регинмод с удивительным знанием дела принял меч и начал его осматривать, поглаживая змеевидные узоры.

— Значит, трофей… Хороший трофей! Узурпатор прекрасно вооружил свою армию. Жаль, очень жаль, что они не умеют обращаться с таким великолепным оружием…

— Этим мечом я убил вашу птицу, — произнёс юноша.

Пастырь Регинмод поднял глаза. Рук с меча он не убрал. И только сейчас, когда их взгляды пересеклись, Квендульф понял, какую глупость он сделал.

Он только что отдал оружие, которым убил проклятую птицу, человеку, который эту птицу и вызвал к жизни. Который наверняка знал и про ритуал Сибби, и про то, что мятеж провалится и закончится резнёй заговорщиков.

Почему он не подумал об этом? Ведь он помнил всё, что случилось сегодня вечером, до мельчайших деталей. И весь вечер делал то, что считал нужным сам, а совсем не то, что приказывали.

Может быть, магия?

Видимо, магия. Та самая магия, которая совершенно незаметна и потому неотразима. Они двигались по реке на это деревянном кораблике — и на этом кораблике Квендульф был полностью во власти этого удивительно спокойного и умного пастыря… про которого ничего толком не знал.

— Это подтверждает мои подозрения, — только и сказал Регинмод.

Квендульф почувствовал себя дурно. Казалось, палуба уходит у него из-под ног… Но возможно, они просто попали в сильное течение подземного источника. На реке были такие места.

Он был уверен в одном — сейчас он не находит себе места. В конце концов он не выдержал и сел на скамейку рядом с пастырем. Она казалась тесной, но место нашлось и ещё осталось. Возможно, Квендульф плохо её разглядел — а возможно, это была магия.

Пастырь Регинмод не возражал.

— Куда мы плывём? — спросил Квендульф.

— Прочь из города.

— Зачем?

— Иначе нас арестуют за соучастия в мятеже.

Квендульф оглядел едва различимые берега по правую и левую руку и не выдержал:

— Но это… слишком опасно!

— Почему? — всё тем же тоном.

— Перекрыть реку проще, чем все ворота и стены. Достаточно поднять цепи вверх и вниз по течению, — Квендульф почему-то чувствовал себя спокойно и опять мог рассуждать стратегически, как если бы говорил о книжной задаче, — А я уверен, что на постах уже есть готовые цепи. Они там лежат на случай осады города… должны лежать. Корабль слишком неповоротлив для побега.

— Сбегут только те, кому это будет дозволено, — спокойно ответил пастырь, разглядывая юношу бесконечно добрыми глазами, — А тем, у кого есть подорожная, — им не страшны никакие цепи.

— Что за подорожная?

Руки пастыря по-прежнему лежали на мече. В свете фонаря он казался ослепительно-белым, словно его ковали из платины.

Квендульф откуда-то знал, что отобрать меч не получится. Это знание было несомненным и необъяснимым, как те странные фразы, что иногда мы слышим во сне.

А вот про подорожную на случай мятежа он слышал впервые.

— Подорожная — это бумага, дающая нам право покинуть город, — сказал пастырь.

— А мне, раз я на этом корабле, тоже можно покинуть?

— Это предстоит выяснить.

— А что Лейдольф? Ингилев? Все остальные?

— Это тоже предстоит ещё выяснить.

Квендульф вздохнул и в бессилии посмотрел на свои пустые сильные руки. А потом спросил:

— Сибби здесь?

— Почему это для тебя важно?

— Я собираюсь его убить.

— Вот как?

— Да.

— За что?

— За ритуал. За провал восстания. За всё.

— Я тоже учувствовал в ритуалах, — напомнил Регинмод, — Меня ты тоже хочешь убить?

Странно, но он словно и не обратил внимание на гибель птицы и срыв ритуала. Как если бы ритуал был важен — но ничего не решал.

— Я… нет, — Квендульф почти рассмеялся и замотал головой, его собранные в хвост волосы щекотали шею, — Я не знаю, не понимаю. Я правда не понимаю…

— Во что ты веришь? — вдруг спросил пастырь Регинмод.

Квендульф задумался.

— Если вы о богах, то я всегда был за старых, — наконец, сказал он, — Не видел смысла ничего менять. Если вы хотите со мной о новых поговорить — давайте не сейчас. Потом, когда выберемся. Здесь — не лучшее место. А если у нас не получится выбраться, то и не до богов будет.

— Как раз до богов нам только и будет, — с мягкой улыбкой напомнил пастырь, — Мы претерпим муки, а потом ступим за порог смерти. И увидим, кто там стоит — старые, новые или все они вместе.

— Ну… в общем, да…

— Я хотел задать тебе один вопрос, который часто задают мне. Мне интересно, что ты скажешь. Чтобы ответить на него, написаны толстые книги, и я их даже читал. То, что там написано, меня не убедило. Я думаю, это знак того, что каждый должен искать ответ на этот вопрос сам.

В этом голосе было что-то, что заставляло прислушиваться. Квендульф поймал себя на том, что он вроде бы слышит шум волны, но совершенно не обращает на него внимания.

— Все мы знаем, что в мире есть зло, — продолжал пастырь, — И есть установления богов, посланные нам различными способами. Но почему боги не спешат уничтожить зло, он повелевает людям с ними бороться. Но разве боги не справились бы лучше? Почему они ничего не исправят? Потому что не хотят, не умет — или потому что их нет и никогда не было?

В повисшей тишине юноша словно в первый раз услышал мерный плеск вёсел.

— Можно я сяду на вёсла? — спросил Квендульф.

Он никогда в жизни не грёб. Но почему-то казалось, что именно там, бок-о-бок с морем, ему будет лучше, чем здесь, перед лицом беспощадных вопросов.

— Откуда такое желание грести? — осведомился пастырь. — Ты устал от теологии и решил развлечься греблей? Это аристократично, как говорят! Сидя на вёслах, учиться быть у кормила власти.

— Я собираюсь грести, вместо того, чтобы ломать зубы об вопросы, то не предназначены для моего ума. Это теология, в ней я ничего не понимаю.

— Ах, вот ты о чём, — пастырь Регимонд заулыбался, — Да, понимаю. Но прости, помочь не могу. У нас нет свободных весёл. Смотри!

Регинмод поднялся, снял фонарь с крюка и поднял его высоко над головой, озаряя ближний ряд лавок.

У гребцов были руки, ноги и голова, они могли ими двигать. Они могли грести и даже делали это синхронно. Но с первого взгляда ты замечал язвы, покрывшие руки и тела под лохмотьями и полуотворившиеся куски плоти, за которыми кое-где проглядывала более прочная кость. А одежда этих гребцов походила скорее на драные за долгие дни пути погребальные саваны.

Сомнений не было. На вёслах сидели ожившие мертвецы.

От них должно было разить сладкой гнилью и сырой землёй кладбища на всю реку. Но даже сейчас, вблизи, Квендульф не ощутил никаких необычных запахов.

Похоже, это снова была магия.

А вот Сибби нигде не видно. Возможно, он устроился на корме. А может, тоже стал всего лишь ещё одним бессмысленно ожившим мертвецом… Как будто он был кем-то другим и при жизни.

— А вот и мой ответ, — продолжал пастырь Регимонд и теперь его голос был словно выкован из металла, — Да, природа прекрасна и человек к ней превосходно приспособлен. Да, боги не уничтожают зла. Земля и небо дали человеку всё, что необходимо и даже сверх того. В диких горах и на далёких островах лежат немыслимые сокровища, которые просто пока никто не взялся отыскать и вывести… Но есть и другое. В каждом племени кому-то поклоняются и в каждом племени случается зло. Простак на этом и остановится, а мудрый пойдёт дальше. Если земля — чудесный дом человека, а зло в ней всё равно ещё есть, значит кто-то это зло сюда приносит. Кто же это может быть?

— Мы сами? — предположил Квендульф.

— Нет. С чего бы человеку быть порочным и врагом самому себе. Но ведь люди вредят самим себе, очень вредят… Ты легко найдёшь сотни примеров, даже если просто вспоминать свою жизнь. Даже если эта жизнь как у тебя — пока ещё совсем короткая.

Квендульф слушал во все уши.

Пастырь Регимонд перевёл дыхание и закончил.

— Боги — это и были те, кто научил наш мир злу. Вот и весь секрет. Они не исправят зло, потому что сами же им и порождены и сами же его и приносят. А возможно, сами из него и состоят. Боги принесли с собой зло и никто другой. Они принесли в наш мир свою чудовищную игру, и играют в ней с одним им понятной целью. А может быть, и просто развлекаются — кто раздавит больше людишек, тот и выиграл. Запомни это, мой мальчик, чем бы ты не занимался — боги нас ненавидят!

Белый свет фонаря образовал вокруг его силуэта подобие сияющего гало. И теперь Квендульфу казалось, что пастырь Регимонд прибыл не из Тамарника, как он обычно говорил, а из самой Бездны Вечноголодной.

Юный барон Ладислав и два его учителя стояли на пустых гранитных ступенях перед парадным входом Красного Дворца. Окованные железом створки за их спиной сошлись и замерли. Казалось, они уже никогда не откроются.

Напротив них — чёрные деревья парка. Вокруг — ночь.

Справа горело зарево, оттуда доносились крики и звон оружия. Видимо, шло сражение.

— Они выпустили нас, потому что знают, что мы не вмешаемся, — заговорил капитан, — Потому что мы служим другому королю и нам должно быть плевать, что по соседству с нами возрождают Старую Империю. А нам не плевать! Не плевать!

— Мы идём в гостиницу, — сказал Ладислав.

— Я всю жизнь воевал! Всю жизнь!

— Я, как ваш сюзерен, приказываю вам следовать за мной в гостиницу! — Ладислав повысел голос.

Но капитан Бронк уже бежал вниз по ступенькам. Он пересёк небольшую площадь перед парком и скрылся за деревьями, что спускались к реке.

Ладислав больше не говорил ничего. Спустился вниз и зашагал вправо, в сторону причала и гостиницы. Даже по ступенькам он ступал мягко и бесшумно, как кошка.

Только внизу он обернулся, чтобы убедиться — пастырь-монах идёт следом. На лице Оксанда застыло страдание, словно он мучился желудком.

Если будет приказ, он бросится за капитаном. Но приказа не было…

Бронк догнал их возле гостиницы. Весь взмокший, но одежда цела и ни одной царапины. Меч по-прежнему в ножнах. Только лицо побагровело от натуги, и шрам на месте уха пульсировал под ударами сердца.

— Вы вступили в бой? — осведомился Ладислав.

— Нет. Там река, стража. Я не стал. Вы мой сюзерен, барон. Вы — мой…

— Почему вы нарушили мой приказ?

— Я не нарушал. Я чуть опоздал, но… не нарушил. Ничего не нарушил!

Глава 8. Корабль, наполненный смрадом

Галера начала поворачивать. Квендульф услышал, как по-другому зашелестела вода.

Тело, как ни странно, почти не ощутило поворота. Но берега уже поползли по другому пути. Какое- время казалось, что они собираются сейчас сойтись и раздавить галеру, словно ореховую скорлупку.

Но потом к нему снова вернулась способность ориентироваться и он смог прикинуть, куда они уже уплыли.

В этих местах Квендульф точно никогда не был, но примерно представлял, что они сейчас в самой южной части города. Вот и две башни, стена, которую еле разглядишь за домами. Между башнями, как и следовало ожидать, натянута цепь.

Пастор Регинмод сидел всё так же неподвижно, с трофейным мечом на коленях. Возможно, он собирался

Кто же командует лодкой. Мертвецы же не знают, когда надо свернуть. Квендульф поразмыслил и решил, что это Сибби. Или на галере был кто-то ещё из живых, кого он не знает.

— Зачем всё это? — только и спросил юноша. — Зачем?

— Сегодня ночью, — ответил пастор Регинмод, не отводя взгляд от воды, — мы много что испытали, много проверили, во многом убедились. Это пригодится. Это всегда пригодится.

Квендульф хотел спросить, кому пригодится — мятежникам или узурпатору. Но понял, что спрашивать бесполезно. На такие вопросы всё равно не дают честных ответов.

Если мятежникам — это бесполезно. Мятежа больше нет. Эта ночь собрала всех, кто способен держать оружия. После неё не останется ни рук, ни оружия. Второе страшнее.

Если узурпатору — насколько Квендульф понимал мужицкого короля, для него это не больше, чем бесполезные ухищрения. Он не разобрался даже с оружием, которое раздавал гвардии. А тут — птицы, ожившие мертвецы, а может быть, ещё и драконы…

Квендульф сам удивился, как легко он переносит соседство с ожившим злом. Мертвецы шуршали прямо у него за спиной, а он сидел, как ни в чём не бывало и даже не чувствует опасности у себя за спиной. Он, который лет в десять бежал бегом мимо городского погоста, потому что кто-то из не до конца мёртвых его обитателей может схватить за шкирку и утащить…

Нас предали, — понял он, — Нас предали с самого начала. А я попался на это предательство, потому что поверил Лейдольфу. Но он был мне как брат, это естественно — поверить брату. А вот Лейдольф поверил уже Регинмоду и Сибби. Вот это уже было серьёзной ошибкой. Нельзя же быть настолько наивным!

Видимо, можно. Он видел среди мятежников и взрослых мужиков, кто-то даже с подросшим сыном пришёл. И не удивительно, что их не пугала магия ночи. Напротив, они были уверены, что именно страшные силы помогут им победить — а уже потом Регинмод и Сибби, два святых человека, загонят их обратно.

Но Регинмод, Сибби а может кто ещё из верхушки мятежа решили, что загнать страшные силы узурпатору — куда выгоднее. А с такой выгодой можно и не восставать.

— Зачем вы оставили меня в живых? — спросил Квендульф.

— Ты умный и способный, — ответил пастырь Регинмод, — Но пока слишком молод. Поэтому даже не представляешь, насколько редко это встречается.

— А Лейдольфв вы тоже вытащите?

— Ты смог вытащить себя сам. Такие нам и нужны.

Квендульф в очередной раз почувствовал щемящую беспомощность.

— И что, птицу вы мне тоже простите?

— Птицу можно изготовить и новую. А вот человека, способного и готового её убить, — он покачал головой, — Такой человек может только обнаружить себя. Его невозможно

— А что будет с моим другом?

— О ком ты?

— Лейдольф, вы в его знаете. Мы вместе приехали.

Про Гесту юноша даже не спрашивал. Она прекрасна, она выберется. В этом он не сомневался.

— Мы будем хлопотать, — сказал пастырь.

— …Но ничего не получится, — закончил за него Квендульф

— Почему ты так думаешь?

— Вы всё равно мятежники, а не чиновники короля.

— Ты тоже мятежник, — морщинистая рука поглаживала меч, — Ты не представляешь, как много работы и славы тебя ждёт. О, никто и не вспомнит, что ты бастард. Потому что твоя слава просто затмит славу твоего отца. Вот увидишь!

Галера упёрлась носом в топкий берег и остановилась. Квендульф посмотрел вперёд, но увидел там только пустырь с круглым фундаментом давно сгоревшей мельницы.

Их никто не встречал. Впереди были только ночь и пустырь.

— Вы не боитесь, что ваших мертвецов похитят? — спросил Квендульф.

— Нет, что ты. Они ничего не значат. Будет надо — поднимем новых. Ты сам видел, как обширны городские кладбища.

— Я понял, — Квендульф заметил, что ему что-то упирается в живот. Он опустил глаза и заметил рукоять рапиры.

Она до сих пор с ним, в ножнах. Этот факт настолько его удивил, что когда пастырь поднялся со скамьи, юноша даже не посмотрел в его сторону. Медленно, готовый в любую секунду к параличу, он поднёс пальцы к рукоятке и сомкнул их. А потом рванул оружие наружу.

Лунный свет сверкнул на обломке рапиры, словно вспышка крошечной молнии. А потом она вошла в правое предплечье пастора.

Пастырь вскрикнул, попытался отскочить и уронил меч на доски палубы. И на Квендульфа обрушилась вонь. Целый океан, целое море тошнотворной, сладкой вони.

Вот и конец чарам!

Квендульф отшвырнул горе-пастора ударом локтя, подхватил с палубы меч меч. Пальцы задели капли ещё не высохшей крови. Не прерывая движения, он бросился к борту.

Вслед ему неслись визгливые ругательства. Язык этой ругани был ему незнаком. Наверное, это тот самый язык богов. Ведь именно оттуда, из пустынь дальнего юга, где стоят священные города, пришла вера в Бога и Богиню.

А вот Сибби не было слышно. Может быть, его вообще нет на корабле. Или старый мерзавец затаился — так поступают все, кто не боится богов, но боится людей.

Надо было вернуться, отыскать его и зарубить. Вот таких, как Сибби, Квендульф бы истреблял без пощады. Руки сами тянулись, чтобы устроить мщение.

Но Квендульф не вернулся на корабль. Слишком уж там воняло и слишком уж противно вопил раненый Регинмод.

Он шагал по берегу и пытался сориентироваться получше. Город был необозримо велик, даже больше, чем юноша мог себе вообразить. Даже не верилось, что ничтожество вроде короля-узурпатора смогло овладеть настолько обширной землёй. И это только столица, а есть же и другие территории…

Квендульф шагал в ночь. Он не знал, куда идёт и как долго продержится, если наткнётся на патруль и не сможет сбежать. Но это было не важно. Что бы не ждало его впереди — он собирался дорого продать свою жизнь.

Первое, что видит человек, когда идёт по стёртым за столетия камням мощёной набережной — это огромная угловая башня, ослепительно-белая, с черепицей из полупрозрачный тёмно-зелёной породы, похожей на очень прочное стекло. Огромная башня нависает над ним, слепит глаза на беспощадном полуденном солнце, заставляет зажмуриться. Крашеные известью стены шибают в лицо жаром, словно из кузницы.

Войти в город можно только здесь. Башня намеренно сделана угловой, чтобы его было легко простреливать лучниками с обеих стен.

В отличии от других городов, вокруг него не найти ни деревень, ни поместий. Город живёт от моря, он стоит на голой каменистой земле и оградил стенами весь небольшой плодородный участок, что напитали каналы.

Люди учёные, вроде Арад-Нинкилима, говорят, что он выглядит точно так же, как допотопные города, которых оплакивают бесчисленные таблички, составленные на языке богов. Там тоже не упомянуты ни деревни, ни поместья. Только просторные, величественные храмы, и дома, и каналы, и улочки, и пруды.

На улицах играют дети. Когда приходится туго, их продают в рабство.

А за стеной — только дикая степь и пустыня. Оттуда приходит смерть и странствующие купцы. Оттуда привозят кедр. Там злые духи, чудовища и люди-скорпионы. Человеку учёному нет нужды там бывать.

И вот очередной гость собирается войти в город. Он вступает через башенные ворота под каменные своды, расписанные заклинаниями, и только теперь понимает, насколько она просторная. Внутри достаточно места для небольшого дворика, где можешь остановить лошадь или рассадить вереницу из двенадцати трофейных рабов.

Каменные крылатые львы на кубических постаментах, расставленные по углам дворика, рычат на посетителя с четырёх сторон.

Тут, внутри, человеку становится чуть легче, чем было снаружи. Солнце уже не лупит по голове и глазам, он может стоять в тени. Но даже в тени очень жарко и душно.

Помещение жреца-привратника — здесь же, отгороженная перегородкой из кедра. Он расспрашивает всех входящих и заносит их в список на восковой дощечке. Так что чужестранец не сможет скрыться в священном городе.

Слева и справа — скамьи для стражников. Если обойти крылатого льва, увидишь, что прямо под его хвостатой задницей на постаменте нарисовано угольком игровое поле. Когда визитёров нет, они режутся там в шашки или кости. А жрец присоединяется к игре — или сидит на своём месте и делает вид, что этого не замечает.

Сейчас во дворике было пусто. Ворота заперты по случаю послеполуденной жары, стражники ушли, только несколько дозорных несут свою вахту двумя этажами выше. В этот час спят даже боги. И только неутомимые львы скалились на юношу, но были бессильны его достать.

Арад-Нинкилим оглядывался по сторонам. Потом заглянул на своё будущее место работы. Там он тоже не смог отыскать ничего интересного.

В комнате из трёх стен было чисто и стандартно, словно в храмовом алтаре. Его предшественник не оставил здесь никаких следов — ни от себя, ни от своей работы.

Арад-Нинкилим подумал, что иноземца такой порядок может и удивить. А жители священных городов его не замечают, потому что здесь всё так устроено. У каждого есть своя обязанность, на каждую болезнь своё лекарство и заговор, и на каждое дело есть свой ритуал.

Иногда дела идут не так. Но случается и так, что лекарство не помогает. К тому же, как следовало из того, что узнал юноша, в ближайшие годы такие неудачи будут происходить всё чаще и чаще…

Сам Арад-Нинкилим замечал подобные детали только потому, что был ещё юн и совсем недавно перебрался в другой город. Священные города чуть-чуть, но всё же отличаются между собой — не просто так разные боги хранят разные города.

Закончив с осмотром, он отправился назад, в общежитие. Вымершие улицы дышали духотой. Казалось, полуденные жар сгустился до того, что стал жидким и льётся на голову, словно масло.

Арад-Нинкилим пытался понять, в чём смысл его назначения. Что задумал старый Кити-Лишар? Или он ничего не задумал, просто совпадение?

Увы, жара на улице была такая, что у него не получилось даже думать. Мысли плавились на солнцепёке, как бараний жир на сковороде.

В комнаты младших жрецов полагалось идти через главный храмовый зал. Арад-Нинкилим не знал, что это придумал, — но этот человек был умён, как старый Кити-Лишар, а может и умнее.

Даже подросшему Арад-Нинкилиму было не по себе в этом огромном, в три этажа, зале, с его колоннами, арками, нишами, вязью деревянных переходов и статуями богов. Некоторые их них были настолько древними, что только младшие жрецы могли назвать их имена, а города, где им поклонялись, оказались на морском дне ещё во времена Великого Потопа.

Каждый шаг Арад-Нинкилима отдавался звонким эхо. Зал специально строили так, чтобы эхо было громким. Так, чтобы даже в коридорах слышали. А сейчас, после случая в библиотеке, он заподозрил, что и сандалии специально сделаны так, чтобы шумел побольше.

Он был уже был на середине пустого зала, когда в одной из пустых боковых ниш возникла фигура в белой одежде. Это было так внезапно, что Арад-Нинкилим вздрогнул и замер почти в центре зала, не в силах двинуться с места.

Не случилось ни вспышки, ни дыма, ни грохота. Фигура просто возникла. Ещё мгновение назад там никого не было — и вот она есть.

Фигура подняла остриженную голову и юноша узнал Кити-Лишара.

Арад-Ниникилим стоял и ждал. Кити-Лишар едва заметно улыбнулся.

— Ты побывал на своём новом месте?

— Да. Сделал все положенные ритуалы.

— Что скажешь? Есть ли там демоны?

— Там чисто. Но нужно пополнить запас табличек и тростниковых перьев. Их осталось три штуки.

— Распорядись. Тебе всё предоставят.

— Разве не вы должны распоряжаться?

— Ты теперь там главный. Привыкай, — Кити-Лишар сдержанно улыбнулся. Он говорил спокойно, таким непринуждённым тоном, которого не ждёшь от человека, который только что возник перед тобой из неоткуда.

— Почему меня назначили? — спросил Арад-Нинкилим

— Пришёл твой черёд.

— Есть и другие. И сейчас непростые времена.

— Ты слишком юн, — Кити-Лишар опустил морщинистые веки, — Я прожил полтора века и могу сказать — ещё ни разу на моей памяти времена не были простыми. Возможно, такие времена встречались прежде, ещё до потопа. Но я смотрел хроники — у меня было достаточно времени для этого. За каждый год есть записи. Войны, походы, гнев стихий, строительство новых каналов. Каждый год что-то происходит, и ни один год не прост.

— Мне кажется, что раньше было проще, — осторожно сказал юноша.

— В детстве людям всё кажется простым, — ответил старик, — Вы просто сложного не видели.

— Как по-вашему, чем закончится война с империей.

— Это не первая такая война. И не первая иноземная династия в наших землях. Наш город уцелел после потопа — что ему царь из новой династии…

— Вы думаете, император захватит все города?

— Все, которые сочтёт нужным и которые сможет взять. И которые сможет удержать.

— Почему мы его не остановим?

— А почему предки не остановили потоп? А ведь были умнее нас.

— Как вы думаете, наш город тоже будет захвачен?

— Это лучше, чем быть разрушенным.

— Но мы можем держать осаду?

— Не надо об этом думать. Я думаю, до раздачи оружия младшим жрецам вроде тебя не дойдёт. И это прекрасно. Вы будете нужны для другого дела. И я уверен, что ты справишься.

— Вы меня почти не знаете.

— Я наслышан о твоём отце. Твой отец был человек больших талантов.

— Эти таланты привели его к гибели!

— К казни, Арад-Нинкилим. Говори точно.

— Разве казнь — это не гибель? — Арад-Нинкилим почти задыхался от нахлынувших воспоминаний.

— Нет, Арад-Нинкилим. В твоём возрасте пора понимать разницу. Гибель — это нарушение порядка. А казнь — не нарушение. Казнь напротив, устанавливает порядок.

— Даже если казнят невиновного?

— Разумеется. Разница в том, что порядок в этом случае — недобрый.

Арад-Нинкилим потупил глаза. Он чувствовал, что ему нечего ответить.

— Ты до сих пор его чтишь, даже мёртвого и отвергнутого- продолжал Кити-Лишар, — Но ты не стал заниматься астрономией и у тебя другой покровитель. Это — признак не только верности, но и ума. Первое встречается редко, но второе — почти никогда… Готовься к тому, что у тебя будет много важнейшей работы. Очень скоро многие тысячи рабов и пленников войдут в наш город. А твоё дело — их подсчитать и каждому дать его место. Чтобы они работали на богатство и славу нашего древнейшего города.

— Это будут, — Арад-Нинкилим сглотнул, — жители других Священных Городов.

Лицо Кити-Лишара оставалось невозмутимым, как у статуи.

— Мы — не единственные город в мире, — произнёс он, — И даже не единственная страна. Я выдвинул тебя, потому что решил, что ты сможешь, когда приказано, исполнять всё, что положено. И, что ещё важнее, сможешь исполнять это и без приказа.

Спрашивать про библиотеку Арад-Нинкилим не рискнул даже сейчас, наедине. Прежде, затерявшись среди толпы, он чувствовал себя куда безопасней. Хоть и знал, что эта толпа никак его не защитит. А сейчас, лицом к лицу, он чувствовал, что Кити-Лишар видит его насквозь. И знает все его тайны и преступления.

Даже те, про которые он сам не догадывается.

Но Кити-Лишар лишь слабо поклонился, как положено жрецу при прощании, и пошёл прочь.

Арад-Нинкилим смотрел ему вслед и ждал, когда старик пропадёт. Но Кити-Лишар просто свернул в коридор, самым обычным образом.

Глава 9. Брат по оружию, собрат по несчастью

Кведульф пересёк пустырь быстро, как пущенная стрела. Несколько мгновений — и вот он опять пробирается между кособоких домишек.

В переулках было куда темней, чем на открытом месте. Квендульф едва мог разглядеть, куда он ступает. Но всё равно держался вонючих канав и кособоких заборчиков, не выпуская из рук меча.

Домишки притворялись необитаемыми. Но внутри были люди. Они бы не отказались от награжы за пойманного мятежника.

Мрачные мысли обступали его всё теснее. Очень скоро Квендульф не удержался и вернул меч в ножны. Толпу с дубинами таким не разгонишь, а если схватят с оружие в руках — то уже не отвертишься.

Но выбросить меч он тоже не мог. Оружие только что стало дважды трофейным. Кто знает, сколько ещё раз он спасёт своего нового хозяина.

Он не знал, куда идти. Долго блуждать не получится. Город не может быть слишком большим, иначе его не смогли бы обнести стеной. А значит, переулки рано или поздно закончатся. Или наткнётся на патруль…

Странно, кстати, что он до сих пор на патруль не наткнулся. Похоже, что все, кто готов носить оружие, сейчас в середине города.

Надо как-то выбираться из столицы. Добраться до родного города и сделать вид, что он не при чём. Списков восставших ни у кого нет, его почти никто не знает. Одного из немногих свидетелей, которые знают, он только что убил собственными руками.

А как же Леодольф, что с ним будет? Как спасти друга — друга, который

Квендульф подумал, что в теперешнем положении его могут спасти только боги. А потом вспомнил, что говорил о богах почти час назад пастырь Регинмод и его чуть не стошнило. Если пастырь прав хоть на десятую долю своих рассуждений — то лучше не жить в этом мире.

Но боги, похоже, всё равно услышали Квендульфа. А может, южный район и правда не мог быть слишком большим.

Среди заборов показалась широкая улица. Луна озаряла её и песок казался серебряно-белым. Квендульф подкрался поближе, выглянул и увидел ворота.

Это были Южные ворота. Приземистая, похожая на папаху, башня была куда старше, чем окружавшие её стены. Она была ровестницей Койванского замка. Квендульф не удержался и посмотрел на север. Горит ли их оплот — или ему это только пригрезилось.

Но ничего не смог различить. Если там и было зарево, его не разглядеть из-за домов. А столб дыма всё равно неразличим в ночном небе.

Пришлось снова рассматривать башню. Разумеется, её ворота были заперты. Но вот на стене началось какое-то движение.

Цепи зазвенели. В ночной тишине из звук был на диво отчётливым.

Вот опустился мост. Другой дежурный, в сверкнувшем при свете луны шлеме, открывал задние ворота. И небольшой отряд вступил на пустынную улицу.

Если бы он был великим героем, то бросился бы на них прямо сейчас. Поразил бы двоих или троих — и этого будет достаточно. Он бы прорвался на ту сторону, проскочил в ворота, которые так и не успели запереть, и скрылся в придорожных кустах прежде, чем стражники на воротах успеют что-то сообразить.

Но он стоял слишком далеко от ворот. Такое расстояние не преодолеть в два прыжка. А песок на дороге предательски серебрится и очерчивает все силуэты ещё яснее, чем днём.

К тому же, отряд был так невелик, что ворота закрылись прежде, чем Квендульф успел даже вытащить меч.

Командиру было явно непривычно в доспехах. Он сутулился и постоянно поправлял ремень. Юноша пытался вспомнить, где он мог его видеть.

Но вот они подняли штандарт и сердце Квендульфа забилось так быстро, что он даже схватился за грудь. Ему показалось, что слишком громкое сердцебиение может его выдать.

Отряд двигался по улице. Похоже, они не привыкли держать строй — а сейчас, ночью, и вовсе считали это излишним. Но движения были уверенными, поступь — решительной. Они были настроены драться.

Квендульф напомнил себе, что второго шанса не будет. И начала медленно, с поднятыми руками, пятиться из переулка на открытое место. Если бы было время, он спрятал бы меч, а пока просто старался показать, что не собирается его выхватить.

Отряд остановился. Квендульф тоже остановился и поднял руки повыше. Он стоял как раз на середине улицы. Холодная капелька пота ползла по лбу.

Тот, что шагал возле мучительно знакомой хоругви, уже повернул нахмуренное лицо. Он уже знал, какой удар нанесёт, и нуждался лишь

Но командир медлил. Он не вступил вперёд, его лицо оставалось в тени. Было заметно, что он колеблется. Но всё равно Квендульф разглядел его достаточно хорошо и убедился, что не ошибся в своей догадке.

Да, внешность он угадал. Но угадал ли он, что на душе? Придётся проверить, второго шанса не будет.

Капля достигла переносицы. И тогда Квендульф нарушил тишину.

— Отец, это я! Это я, твой сын!

Четыре царапины были едва заметны на побелённых столбах ворот, что вели в город из внутреннего дворика башни.

Их почти невозможно заметить, если не применять заклинания.

Арад-Нинкилим наклонился и потрогал царапину пальцем. Никаких сомнений — она появилась несколько часов назад.

Он знал, что с другой стороны к воротам не подходил никто — ни горожанин, ни дух. Значит, это сделали чужестранцы.

С утра через ворота прошли два небольших каравана. Арад-Нинкилим это знал, потому что сам занёс на табличку сведения об их прибытии и определил, где им разместиться. Один из этих караванов принадлежал честным купцам. В другом были злодеи.

Арад-Нинкилим вернулся в башню. Он расправил накидку и вступил во внутренний дворик торжественно, словно судья, готовый огласить приговор.

Стражники встрепенулись. Они уже поняли, что новый привратник разрешает играть в шашки, если нет каравана. Но у них пока не было полной уверенности. Они не знали до конца, что от него ждать.

— Надлежит проверить, — сообщил шестнадцатилетний привратник, — куда пришли сегодняшние корованы. Я увидел знак, что они попытаются укрыться где-то в городе.

Стражники были старше его, с окладистыми чёрными бородами, доходившими до груди. Среди них не было ни одного младше тридцати лет.

Десятник шагнул вперёд и встал, перегородив остальных. Сейчас он говорил от лица всего отряда.

— Зачем они это делают? Конрабанда.

— Возможно. А возможно, и что-то похуже. Они могут быть связаны с горными демонами.

— Они собираются убивать горожан?

— Они способны на любое злодеяние. Например, в любую из ночей они могут открыть ворота города для своих подельников снаружи. Или осквернить храм. Или сделать что-то ещё, настолько страшное, что даже слова для этого можно найти только в древних хрониках. Я пока не могу сказать, кому они служат. Но скорее всего, это ЗаБог.

Десятник нахмурился. Похоже, он слышит это имя первый раз в жизни. Это хорошо.

— Кто эта тварь? — спросил офицер. — В каком городе её поклоняются?

— Это не имя. Это его главное свойство. И в священных городах нет его храмов, а вот в империи секта его почитателей весьма влиятельна. Это один из самых древних тёмных орденов. Согласно их чудовищному вероучению, ЗаБог стоит за всеми богами и людьми, подбивает их на распри и поэтому не нуждается в особом имени. Но и сам ЗаБог — не больше, чем тварь, наполовину живая, наполовину механическая. Примерно как мельница, только чуть сложнее. Ничтожество их бога оправдывает ничтожество их жизни. Даже те, кто ему поклоняются, уверены, что ЗаБог был сотворён. Но полные имена его творцов забыты. От этих имёнсохранились лишь первые буквы — Тр и К.

— И что это значит? — десятник выглядел удивлённым. То, что говорил юный жрец, было ново даже человека, всю жизнь прожившего в священном городе.

— А значит это, что в алфавите того языка, на котором они говорили, для звука была особая буква «Тр», — ответил Арад-Нинкилим, — Следовательно, это был не язык богов, а какое-то другое, тёмное наречие…

Из ворот дышало жарой. Стражники молчали. Даже копья у них в руках казались теперь совсем небольшими.

— Первый, второй — выступаете, — приказал десятник, — Проверить и доложить.

Двое бородачей отправились на выход. Арад-Нинкилим смотрел их вслед и старался запомнить. Он тоже пока не знал своих новых подчинённых.

Ещё четверо, вместе с десятником, остались в башне. Но теперь они просто сидели на ослепительно-белом постаменте статуи и напряжённо смотрели перед собой. После известия о ЗаБоге игра уже больше не клеилась.

Арад-Нинкилим тоже вернулся на своё место. Он развалился в кресле, сложил руки на животе, опустил веки. Но его чёрные глаза по-прежнему поблёскивали из-под опущенных век — и ничего не упускали.

Наконец, первый стражник вернулся. Судя по табличкам, он должен был побывать в районе Шаца.

— Их там нет, — сообщил он.

Арад-Нинкилим открыл глаза и повернул голову к десятнику.

— Я полагаю, — сказал юный жрец-привратник, — вы знаете, что делать.

Тот не произнёс ни слова. Только кивнул бородой и зашагал к выходу, громко ступая тяжёлыми сапогами.

— Вы обязаны известить жрецов, — напомнил Арад-Нинкилим, — Адепты ЗаБога — сильные маги. Даже ваших амулетов может оказаться недостаточно.

Десятник развернулся в проёме.

— Мы знаем. С этого мы и начнём.

Арад-Нинкилим машинально посмотрел на ворота. Всё в порядке, заперты и запечатаны. Но проверить никогда не помешает.

Пока десятник не вернётся, караваны будут дожидаться пропуска с той стороны стен.

Таковы правила. И торговля со священными городами была достаточно прибыльна, чтобы эти правила соблюдались.

У ворот сидел стражник, весь потный после забега по утренней жаре. Арад-Нинкилим зачерпнул из бочки и поднёс ему пенный напиток. Утреннее пиво уже успело нагреться, но солдат принял его с благодарностью.

Он уже почти сел в кресло, когда прибежал второй стражник, из Урба.

— Они на месте, — выдохнул он. Потом оглянулся, заметил, что людей не хватает и сразу понял, что произошло.

Арад-Нинкилим зачерпнул опять и без единого слова протянул ковш стражнику. Тот жадно выпил, вытер бороду и поблагодарил.

Арад-Нинкилим положил ковшик на бочку и снова вышел из-за своего стола.

— Опасность велика, — сообщил он, — Я должен присоединиться к ритуалу. Ожидайте ваших товарищей, и никого не пропускайте. Впрочем, вы никого и не пропустите — ворота могу открыть только я. Или тот, кого пришлют мне на смену, если ритуал окончится неудачей.

Привратник поднял руку и продемонстрировал печать — медный диск размером примерно в ладонь с вытесненным заклинание на языке богов, выбитом древним алфавитом.

— Печать я забираю с собой. Даже если они прорвутся сюда, вопрота открыть не смогут.

Арад-Нинкилим жалел сердца профанов. Он не стал рассказывать про чёрные бомбы.

Возражений не было.

Привратник снова вышел во дворик, ещё раз убедился, что царапины на месте. Разумеется, их следует уничтожить. Даже если изловить адептов, этой разметкой всё равно кто-то может воспользоваться.

Поэтому царапины надо стереть. Но не сейчас. Пусть будут, пусть свидетельствуют.

Арад-Нинкилим спустился на улицу, но зашагал на наверх, куда собирался идти, и вниз, в район Зунд. Где бежит коричневая вода каналов, и прямо под глинобитными стенами домов растут тростники.

Там же были храмы зерна, надстроенные прямо перед полукруглыми крышами зернохранилищ. Не только жрецы сторожили золото зёрен. Полосатые, пустынного окраса кошки и прирученные мангусты крались по стенам и попадались под ноги.

Арад-Нинкилим зашёл в малый храм, стоявший чуть поодаль. Простёрся на полу, а потом поднялся, упаковал печать от городских ворот в мешочек и опустил его в одну из ячеек, после чего накрыл каменной крышкой.

Снять эту крышку сможет или он сам, или жрец зерна высшего посвящения. Так что чтобы с ним сегодня не случилось — злодеи не смогут овладеть печатью и останутся заперты в городе. Если не догадаются подорвать главные ворота — но и тогда их шансы будут невелики.

Теперь можно и наверх, в Шац. Раскалённые полуденным солнцем улицы были совершенно пустыми.

А вот и постоялый двор. Арад-Нинкилим без стука вошёл через главные ворота и оказался в тесном мощёном дворике. Солнце нагрело камни так сильно. что здесь было ещё жарче, чем на улице. Жар от камней дышал на лицо.

Рядом, в полумраке загона, распрягали верблюда со знакомыми бирками. Всё сходится. Они здесь.

Никто из служителей не вышел его встречать. Видимо, считалось, что в это время дня человек придёт сюда только по очень важному делу. А когда твоё дело настолько важное, человек не станет препираться из-за церемоний.

Арад-Нинкилим вступил под навес, где расположились купцы. Там царил душный полумрак. Жарко было, как на улице. Юный привратник чувствовал, как намокла у него шея.

Он сразу опознал тех караванщиков, которые прошли с утра. Пятеро грузных мужчин в иноземной, узорчатой одежде и с подстриженными рыжими бородами сидели вокруг стола, и пили из крошечных чашечек чай, зелёный, как бирюза. Старший из них заменил Арад-Нинкилима и сверкнул в его сторону хитрым жёлтым глазом.

Скрываться было бессмысленно. Арад-Нинкилим подошёл ближе.

— Ты ожидаешь кого-то? Или мы упустили некий ритуал? — спросил старший. Было заметно, что его власть над соратниками не меньше, чем у десятника. Но все пятеро делали вид, что равны.

— Нет. Я пришёл сам по себе. Хотел поговорить.

— В таком случае, чего тебе нужно, мальчик в белых одеждах? — старший усмехнулся. Под чёрной бородой сверкнули белые зубы.

— Я бы хотел побольше узнать о ЗаБоге, — спокойно сказал Арад-Нинкилим, глядя прямо в жёлтые глаза старшего.

— Это почти бесполезно, — усмехнулся мужчина, — Если то, что про него рассказывают, правда, ЗаБог играет всеми богами и людьми. И теми, кто поклоняется ему, и теми, кто проклинает. И даже теми, кто и не догадывается о его существовании. Сколько не узнавай — твой удел от этого не изменится.

— Я слышал, он даёт великое могущество тем, кто ему служит, — Арад-Нинкилим смотрел внимательно, не отводя глаз, — Могущество плести заклинания, и их же сокрушать. Правда ли это?

— Интересно, как ты собираешься это узнать? Храмов у него нет, книг его служители тоже не пишут…

Вместо ответа Арад-Нинкилим сел, скрестив ноги, за столик. Двое караванщиков посмотрели на него мрачно, но посторонились, уступая место.

— Что такое, мальчик? — спросил старший. — Разве мы тебя приглашали?

— Вы так много знаете о ЗаБоге, — как ни в чём ни бывало, произнёс Арад-Нинкилим, — что мне стало ужасно интересно — откуда? Наши храмовые библиотеки ужасно неполны. Вы даже представить себе не можете, как мало удаётся из них узнать.

— Мы подчиняемся законам вашего города. Разве этого недостаточно?

— Я не подвергаю сомнению вашу честность. Я просто хотел обсудить… возможность небольшого торга. Может быть, у меня есть нечто, что может быть полезно вам. А у вас — нечто, полезное для меня.

Старший сделал знак глазами. Тот, что сидел по правую руку, наполнил чашку и протянул Арад-Нинкилиму.

— Ты говоришь о контрабанде? — спросил старший. — Запрещённые товары? Нас это не интересует. Мы соблюдаем законы.

— Я говорю о торге, а не контрабанде.

Старший посмотрел на него очень внимательно.

— Служишь Нинкилим? — произнёс он таким тоном, словно только сейчас заметил собранные в хвост волосы юноши.

— Именно так.

— С каких пор служители

Вместо ответа Арад-Нинкилим принял чашку и как ни в чём ни бывало опрокинул чай в рот… Чай был тёплый, почти горячий — но всё равно освежал.

— Хорошо, — произнёс старший, — Интересно. Говори.

Арад-Нинкилим протянул пустую чашку. Её снова наполнили. Он сделал глоток и заговорил.

— Я слышал, что в северных королевствах сейчас неспокойно. Короны под угрозой, солдаты предпочитают воевать друг с другом. Империя даже перебросила солдат из северных гарнизонов, потому что они нужнее в наших пустынях. Они считают, что угрозы с севера больше нет.

— Мы давно там не были на севере. Но раз империя смогла захватить уже целых два священных города — план имперских военачальника оказался верным. Такого не случалось, пожалуй, уже три столетия.

— И вот какой у меня вопрос, — продолжал Арад-Нинкилим, наклонив голову, словно собирался ещё глубже заглянуть в глаза караванщика, — Насколько тёмные силы в этом замешаны?

— В мире много зла. Тёмные силы замешены во всё. С одной стороны, или с другой.

— Но кто это делает? — продолжал Арад-Нинкилим. — Откуда столько тёмных колдунов, особенно не на королевской службе? Неужели так сильно возрос интерес к древним знаниям? Это просто человеческая глупость? Или ЗаБог решил теперь… играть жёстче?

Его чашка уже была пуста. Старший повторил знак и его подручный снова начал наполнять чашку.

Арад-Нинкилим продолжал смотреть. Его дыхание было спокойным. Намокшая от пота мантия прилипла к телу, очерчивая мышцы груди, и было заметно, что другой одежды под мантией у него нет.

Чашка с бирюзовой жидкостью дымилась. В полумраке казалось, что она светится.

Он протянул руку к чашке — а в следующее мгновение одним движением перехватил и врезал по столу рукой своего соседа справа.

Короткий стилет заскакал по столу, похожий не убегающего скорпиона.

Глава 10. Тишина после битвы

— Что ты здесь делаешь… сын? — отец ещё не привык к неожиданному потомку.

Квендульф посмотрел на отца. Светлые, словно обклееные фольгой доспехи и шлем казались дорогими и грозными. Но даже сейчас, в неверном свете фонарей, было заметно, как непривычно уже немолодому помещику таскать на себе столько железа.

Юный бастард уже собирался ответить что-то почтительное. Но пригляделся лучше и заметил ещё кое-что.

Лицо отца оказалось неожиданно старым. Доспехи плохо, но отражали свет и Квендульф смог разглядеть, что лицо усыхает и покрывается морщинами, а из-под шлема выбилась седая прядь.

А ещё отец был на голову ниже своего побочного потомка. Это было заметно даже сейчас, когда он был в шлеме.

Непонятно, почему так вышло. Может, дело было в Квендульфе. Бастард был рослым парнем. А может, это годы согнули отца. Они никого не щадят — кроме выродков, вроде Короля-Узурпатора или пастыря Сибби.

Квендульф расправил плечи, посмотрел на отца снизу вверх и сказал.

— Это было из-за одной девушки. Я приехал её спасти. Но это мне не удалось

Голос прозвучал так гордо и звучно, что он сам удивился. Юный бастард перевёл взгляд на остальной отряд и увидел, что солдаты смотрят на него с восхищением. А рыжий, что стоял ближе всех, даже заулыбался и качнул головой.

Квендульф горько усмехнулся в ответ. Приехал, но не спас…

Отец шагнул навстречу, потрепал бастарда по плечу.

— Не против поговорить по дороге.

— Да. Так легче.

— Идём! Идём! — отец махнул рукой и зашагал прочь от ворот. Отряд двинулся следом, россыпным строем.

Квендульф шагал в голове отряда, рядом с отцом. Теперь бастард был похож на странно одетого оруженосца.

Город казался немыслимо огромным. Куда не посмотришь — всё те же одноэтажные домики. А улица, по которой они шли, казалась настолько длинной, что Квендульф чувствовал усталость заранее.

Не верилось, что один человек может владеть всем, что вокруг. И тем более не верилось, что несколько человек собравшись вместе, могут захватить все эти дома, огороды, колодцы, крепостные стены и пруды. Тут же столько людей, столько камня…

— Эта девушка… — отец замолк, подбирая нужные слова, — Она — с мятежниками?

— Наверное, да, — Квендульф чувствовал себя настолько усталым, что не мог даже даже повернуть голову.

— Почему она пришли? Чем они её заманили?

— До неё никому нет дела. А меня она не замечала. Она надеялась

Отец помолчал, потом сказал:

— Так бывает чаще, чем ты думаешь.

Интересно, о ком он думал, когда это говорил?

Царила странная тишина. Было слышно, как плещется речная вода.

Те, кто живёт здесь, даже не заметили мятежа. Они рано легли спать и рано проснутся. Здешний люди, наверное, и не ходит в высокий город.

Квендульф и сам не осмеливался ходить в центр города, пока не познакомился с Леодольфов. С ним они ходили, куда хотели.

Сейчас он вспоминал друга и прикидывал, получится ли его вытащить.

Наверное, получится. Он не знал, как это делается. Но отец мог это знать. Когда живёшь среди сливок общества, человек может нахвататься самых разных знаний и знакомств.

Начались знакомые места. Скоро они наткнутся на то самое кладбище. Других широких

Квендульф почувствовал в животе горькую тяжесть. Но это был не страх, а стыд. Юный бастард вспоминал и недоумевал — как он мог в такое ввязаться?

Не удивительно, что мы проиграли. Удивительно, что хоть кто-то был настолько глуп, что решил в этом участвовать. Что нас было много, у нас был замок и какое-то оружие. А ещё — проклятая огненная птица.

Хотелось помыться и очиститься. Но Квендульф понимал, что покаяние тут это бесполезно. Его случай был неприятным, очень неприятным. Боги таким не занимаются, а люди такое не прощают.

Он угадал правильно. Они вышли к знакомым воротам кладбища. Там стоял патруль и горели факела. Плащи столичных гвардейцев были до боли ему знакомы.

Теперь пришла тошнота. Сейчас они его узнают и всё закончится.

Но они даже не обратили внимания на долговязую фигуру в штатском тёмном плаще, что шагала сразу за командиром отряда. Просто махнули рукой — обходи, мол.

Переулки в этом районе были и правда запутанные. Они пересекли, шлёпая сапогами, огромную лужу и вышли к глухой кирпичной стене.

— Давайте я покажу дорогу, — предложил Квендульф.

За время погони он мало что запомнил. Но был уверен, что ноги приведут, куда надо.

Отец кивнул и последовал за ним.

Квендульф шагал почти наугад, расставив руки, словно ощупывал темноту. У него получилось неплохо. Сотня шагов — и они вышли на знакомую площадь под обелиском.

Совершенно безлюдная площадь казалась огромной, намного больше, чем можно охватить взглядом. Он успел разглядеть, что трупы и раненых ещё не убрали и рядом валялось. Чёрная кровь запеклась на плитах мостовой, белых, как известняк. А дальше, за домами, продолжал гореть замок.

Уши заложило, так что стонов он почти не различал.

Огни на мосту чаш горели, как ни в чём не бывало. Однако симметрия нарушилась. Одна из чаш была разбита. Огонь погас, чёрная земля высыпалась на перила и мостовую. Сейчас в ней было не больше необычного, чем в побитой кадке.

Мост охраняли гвардейцы. Какая-то новая часть Но теперь они не стояли цепью, а просто дежурили кучками — на этой стороне моста, и на другой. Сейчас пройти по мосту было бы парой пустяков.

Знакомых лиц незаметно. Какие-то новобранцы.

Квендульф поразмыслил, и решил, что это хорошо. Значит, они тоже не смогут его опознать.

Обходя тела. похожие на кучи мусора, Квендульф направился к мосту.

Отец покорно следовал за сыном. Юный бастард догадался, что командир не знал, куда двигаться. Скорее всего, ему просто приказали собрать солдат и выдвигаться в столицу. Он всё исполнил — просто мятеж кончился намного быстрее, чем ожидалось.

Мыслей было слишком много. Квендульф за всеми не успевал. Пустой мост оказался на удивление коротким. Ещё несколько десятков шагов — и они оказались под тем самым Красным Дворцом.

Сейчас, ночью, он казался угольно чёрным. Только в нижней галерее горели фонари, озаряя алые арки.

А перед ним, в конном строю, стояли бароны, лорды, командиры городской стражи — все власть имущие их королевства. Те, чьё слово было законом.

Узурпатор тоже здесь был, на здоровенном чёрном боевом коне с лоснящимися боками. Конь этот подходил ему не больше, чем доспехи — отцу Квендульфа.

Король-узурпатор стоял в стороне, так, чтобы его замечали последним. Без кольчуги, только в рубашке и длинной мантии, наброшенной на плечи. Приземистый, круглоголовый, с непослушной бородой и постриженной под горшок шевелюрой, он походил скорее на деревенского старосту.

Его оруженосец, мальчишка лет четырнадцати с бледным, тонким и немного свирепым лицом, стоял по правую руку и держал факел.

Казалось, король смотрит только перед собой. Но его глаза замечали всё. Когда отряд ополчнцев подошёл ближе, король поднял руку.

— Приветствую, отважные вассалы! — крикнул узурпатор и улыбнулся. — Вы пешком? Лошадей не хватило, правильно? Всё в порядке, мы знаем, что делаем. Становитесь, где есть свободное место.

Наверное, свежих лошадей забрали, чтобы не достались повстанцам. Или для гвардии… Квендульф не успел додумать эту мысль до конца — в голову уже ломились новые.

Их место было как раз в той стороне. А значит, узурпатор оказался рядом и почти без брони — она бы просто не налезла на это округлое крестьянское тело. Сейчас, вблизи, было хорошо видно, что под мантией у правителя нет ничего, кроме тёплой сорочки.

И он, Квендульф, участник мятежа, может прямо сейчас нанести удар.

Конечно, будут последствия. Но эта возможность была настолько грандиозной, что для таких мыслей просто не оставалось места.

У него есть один удар. И этим ударом надо убить.

Не то, чтобы Квендульф ненавидел узурпатора. Вот друг Лейдольф и пастырь Сибби ненавидели яростно, — и узурпатора, и Старую Династию. А Квендульф был просто увлечён и наслаждался дружбой с замечательными людьми.

Но такой случай выпадает раз в жизни. Противник совсем рядом, беззащитен, и

Но Квендульф оказался не готов к такой встрече. Трофейный меч слишком тяжёлый и длинный. Оружие мощное и совершенно неподходящее.

Его невозможно тайком достать. Его непросто даже тайком выбросить.

И его опознают ещё быстрее, чем Квендульф успеет им замахнуться.

…Лучше бы он упрожнялся в стрельбе из лука.

Но должен же быть какой-то выход. Должен!

Прискакал курьер, о чём-то доложил. Узурпатор кивнул, но с места не сдвинулся.

Похоже, вся эта кавалькада собиралась пройтись по городу и осмотреть следы ночного побоища. Узурпатор хотел показать своим подручным своё бесстрашие.

Скоро отправление. Надо успеть придумать план нападения, прежде чем они двинутся.

Квендульф лихорадочно думал, перебирал вариант за вариантом. Чем ещё можно убить человека?

Квендульф крутил головой. Вдруг если нет удачной мысли, он сможет её просто увидеть.

Но на глаза не попадалось ничего полезного. Красный Дворец? Дерево? Лошади? Мостовая?

Нет, ничем из этого не убьёшь…

Увы! Его опередили.

— Батюшка, посторонитесь.

Кто-то толкнул в плечо одного из баронов — круглого, лысого, похожего скорее на дворецкого. Тот подал влево, покорно склонив голову.

И появилась она.

Изумительная белая лошадь выступила из темноты. На ней восседала высокая юная, всадница в светлых, почти карнавальных доспехах. Её волосы цвета сияющей платины падали на наплечники, а решительное, удивительно красивое лицо выражало насмешку.

Сложно сказать, на что они годились в бою. Но хозяйку это и не волновало. Она как ни в чём ни бывало подъехала к Квендульфу.

— Моя имя Гервёр, дочь барона Тисолла, — сообщила девушка.

— Я Квендульф, из горожан, — юноша помнил, что отец стоит рядом. Не стоило напоминать про бастарда.

Девушка соскочила на землю, шагнула ещё ближе и ткнула ему в грудь кулаком. Квендульф чувствовал, как её дыхание овевает его лицо.

— Что ты держишь под плащом? — спросила Гервёр.

— Ничего.

— Мой браслет не обманешь!

На правой руке и правда был браслет — тёмный камень на серебряной цепочки. Но сейчас с камнем что-то происходило. Крошечные, но очень яркие искорки поднимались из тёмной глубины и гасли на поверхности, словно пузыри в кипящем супе.

Квендульф так засмотрелся на чудесный камень, что пропустил атаку. Необыкновенно сильные руки девушки Буквально за пару мгновений она проникла под плащ, вырвала меч и отскочила на шаг, торжествующе поднимая над головой свою добычу.

— Видели вы такое? — воскликнула она. — Видели?

— Что это? — спросил узурпатор.

Он стоял на прежнем месте и тоже внимательно смотрел на трофей.

Гервёр тоже смотрела на меч, как завороженная. Что-то случилось с ним, когда браслет оказался рядом, и теперь в нём тоже плясали искры — там, в глубине металла.

— Конечно, не то… — пробормотала она. И продолжила во весь голос:- Меч из лунного железа! Такие делали при Старой Династии. Они бесценны. Откуда он у тебя?

Квендульф молчал. Смотрел на прекрасное лицо — и молчал.

— Откуда у тебя этот меч? — повторила Гервёр, глядя ему прямо в глаза.

— Взять его, — скомандовал узурпатор, — Он бунтовщик! Что, не видите?

Квендульф подался в сторону — и тут же угодил в руки двух белых плащей. И прежде, чем он успел осознать, что он сейчас без оружия — заломили ему руку за спину и согнули так, что он чуть не ткнулся носом в земли.

Фехтовали гвардейцы так себе — а вот скручивать умели на совесть. Сразу видно, в чём у них больше опыта.

Это было неправильно. Это было невероятно неправильно. Квендульф вовсе не был уверен, что убьёт узурпатора. Он отрёкся от мятежников, он нашёл отца — и вот судьба снова настигает его.

Неужели это конец? Неужели не придёт помощь?

К ужасу и стыду, Квендульф осознал, что не помнит имени собственного отца. Оно словно вылетело из головы и потерялось — где-то там, в сырых переулках по ту сторону реки.

И он смог крикнуть только:

— Отец, отец!

Отец посмотрел на него, очень устало. Он произнёс:

— Сынок, храни мужество.

А потом отошёл обратно к своим людям.

Тот рыжий солдат, что улыбался словам Квендульфа, подался вперёд. Наверное, хотел помочь.

Но отец поднял руку и солдат остался там, где стоял.

— Что вы скажете об этой девице? — спросил Ладислав, когда они шли к гостинице.

Улицы по эту сторону реки были просторны и покрыты мраком.

— Она опасна, — сказал пастор.

— Из-за её рапиры?

— Нет. Из-за её настойчивости.

Они обогнули кирпичные корпуса канцелярий и шли по бульвару в сторону королевской гостиницы. В ночной тишине было слышно, как плещутся волны возле причалов.

— Мне нужна информация о землях её отца, — сказал Ладислав, — Если они, конечно же, существуют.

— Я склонен думать, что она говорила правду.

— Почему она не может быть самозванкой?

— Самозванка не смогла бы попасть в Красный Дворец, — заметил пастор, — Особенно в ночь мятежа. Король не допустит этого. Он и сам почти самозванец. Самозванец в достаточной степени, чтобы опознавать своих с первого взгляда.

Они подошли к гостинице. Ворота были заперты, ставни закрыты. Напротив, в окнах казармы королевской гвардии — ни огонька.

— На этой стороне даже патрулей нет? — заметил капитан Бронк

Он поглаживал рукоять своего меча — но больше по привычке. Признаков угрозы не было.

— Мы — не бунтовщики, — заметил Ладислав, — Нам не должно быть до этого дела.

— Мы — почти бунтовщики, — сказал Бронк, — Мы согласились участвовать. Просто в нашей стране, а не в этом. И это наш долг, пока все сорняки Старой Династии не будут вырваны с корнем.

Ладислав не ответил. Он постучал в ворота и стал ждать.

— Что вы решили про ту девицу? — спросил Бронк.

— Я пока не всё про неё выяснил.

— Но вы уже приняли решение.

— Откуда вы знаете?

— Я знаю вас с детства. Я много раз видел, как вы на что-то решаетесь.

— Раз вы знаете меня так хорошо, капитан, — произнёс Ладислав, с трудом сдерживая волнение, — то должны помнить о моём обете не заключать брака до того, как я достигну двадцати пяти лет.

— Угу, — согласился Бронк, — Но ведь любовницы-то у вас будут.

Ладислав развернулся и посмотрел ему в лицо. Красивое бледное лицо юноши казалось невозмутимым, но в глазах горел чёрный огонь бешенства.

Он не успел решить, что скажет. Потому что увидел.

Это было слабое движение — там, высоко, за коньком черепичной крыши. Ладислав не знал, что именно там происходит. Но он успел отреагировать — и в последний момент отскочил за столбик у входа в гостиницу. Он был ещё в прыжке, когда услышал смертоносный звук.

Едва слышный шелест в ночном воздухе, хлопок удара…

Бронк покачнулся, захрипел и начал оседать на землю. Чёрная стрела пробила шею в загривок и вышла уже из груди, прямо под подбородком. Рука попыталась схватить её, но по жилам уже плясала предсмертная дрожь и он постоянно промахивался.

Бронк упал. А Ладислав с пастором уже бежали за гостиницу, пригибаясь, чтобы накрыло тенью.

Молодой барон успел подумать, что его светловолосая голова — отличная мишень. И ещё, — что над домами с той стороны дороги поднимается громада храма Прежних Богов. Сейчас, в сумерках, его тёмном фоне у вас нет шансов различить человека, даже если не нужно уворачиваться от стрел.

Но вот пропела вторая стрела — и ему стало не до размышлений о причёсках. Она стукнула совсем рядом.

Он нырнул за угол, успел прикинуть, что каменная громадина гостиницы его защитит от невидимого стрелка. Потом поднял глаза и увидел человека с кинжалом.

Человек бежал навстречу. Он был одет в простонародные куртку и штаны, грязно-серые и потому незаметные в сумерках. Лицо закрыто бумажной маской, которую заметишь не сразу.

У Ладислова не было нескольких мгновений, чтобы выхватить рапиру. Поэтому он просто отскочил в сторону, к дровяному сараю и швырнул в негодяя свой плащ. И прежде, чем незнакомец успел опомниться, прыгнул на него, схватив за руку с кинжалом и прижал к стене. Тот попытался лягнуть молодого барона, но Ладислав вывернулся и врезал левым локтём по подбородку. Нападавший захрипел, обмяк и это решило дело. Ладислав схватил врага за руку с кинжалом двумя руками и снова ударил об стену.

На кирпичах осталось темное пятно. Кинжал сверкнул и упал в траву. Ладислав бросился его поднимать, уже протянул руку — но тут освободившийся противник врезал пнул его в грудь и отшвырнул юношу к сараю.

Боль была адская, перед глазами. Ладислову казалось, что он разучился дышать.

Он с трудом разодрал веки, вдохнул — и увидел, что его учитель схватил нападающего со спины. Одной рукой пастор держал его за руку, а другой, пытался душить. Противник дёргался, но ничего не мог сделать. Его маска свалилась под ноги, на неё уже успели наступить. Лицо было самое обычное, Ладислав его не знал.

Второй человек с кинжалом бежал на подмогу. Ладислав успел сообразить, что он. видимо, ждал с другой стороны гостиницы — на тот случай, если он будет отступать в ту сторону.

Он тоже был в маске и одет так же. Только ростом чуть выше.

Несколько мгновений — и вот он уже занёс кинжал над спиной пастора.

Он уже опускал руку, когда рапира Ладислава проткнула его насквозь и пригвоздила к стене, словно бабочку на булавке.

Глава 11. Удар мастера

Пять человек за столом. Все — грузные, тяжёлые, из чужих стран. Все неплохие бойцы — иначе их бы не взяли в этот поход.

И все они — его враги.

Но и его задача проще. Достаточно убить пятерых. Или поднять достаточно шума, чтобы их схватили — и провели по тому пути, что много хуже смерти. Арад-Нинкилим был так возбуждён, что чуть не забыл — он сражается посередине города, где каждый житель — его союзник.

Первым опомнился старший. Он поднял руку и начал бормотать первые слоги заклинания, которого не найти ни на одной из табличек. Это было наречие пустынь великого предела, которых не пересечь никому из смертных.

Но Арад-Нинкилим оказался быстрее. Одним ударом он опрокинул

Старший согнулся и стал изрыгать ругательства — на том же, непонятном наречии. А Арад-Нинкилим уже подхватил в полёте падающий стилет и вогнал его соседу прямо под рёбра.

Тот заревел и повалился на бок, изрыгая изо рта чёрную кровь. А Арад-Нинкилим уже заметил, как сверкнула над левым ухом сталь кинжала.

Разумеется, они пришли с короткими клинками. Большой меч неудобен на тесных улицах. По той же причине жрецы носят ритуальные кинжалы.

И, надо сказать, неплохо с ними обращаются.

Противник успел только замахнуться — а кинжал Арад-Нинкилима уже вспорол ему руку. Кровь брызнула на крышку перевёрнутого стола, капли были похожи на жерелье из тёмно-красных опалов. Враг вскрикнул, попытался перехватить рану — и тут же получил удар в горло.

Другой адепты попытался напасть сбоку. Лезвие сверкнуло, полоснула Арад-Нинкилима по левой руке, выбило искорку, — и отскочило в сторону, не причинив никакого вреда.

Рука вплоть до локтя была обмотана металлическими чётками. Они и отразили удар, лучше всякой брони. А Арад-Нинкилим уже атаковал в ответ, оскаленный, с беспощадным огнём в глазах.

Он убил пришельца одним ударом в грудь. И успел увернуться от плетевшего в него стола.

Это пришёл в себя старший, с морщинистым лицом под мохнатой бородой. Когда он вскочил на ноги, у него в руке уже был клинок — чуть длиннее, с жёлтым, словно позолоченным лезвием. Он держал его так, что было заметно — это боец лучше своих подчинённых.

Арад-Нинкилим стоял напротив, тоже в боевой стойке. В правой руке он держал красный от крови кинжал, в левой — кривой нож, каким режут дыни.

Ножей жрецам не полагалось. Но Арад-Нинкилим всё равно носил его с собой — на случай вроде этого.

Казалось, у него во рту всё пропитано чёрным перцем, хотя он ничего такого не ел.

Арад-Нинкилим оставался спокоен. Он знал, что это вкус не яда — а ярости.

Первый выпад. Арад-Нинкилим отступил, замешкался и чуть не упал на спину. Адепт За-Бога просился в решающую атаку — и это его погубило.

Арад-Нинкилим сдалел выпад — словно защищался запоздалой контратакой. Противник легко его отразил — а в следующее мгновение кривой нож распорол ему живот, словно свежий арбуз.

Под халатом был тонкий панцирь из кожи пустынного ящера — но отточенный, как скальпель жреца-лекаря, нож проделал дыру и легко распорол плоть вдоль волокон. Старик захрипел и повалился, сотрясаясь в конвульсиях.

Его кишки высыпались наружу. Он безуспешно пытался запихнуть их назад.

Арад-Нинкилим подождал. Он хотел убедиться, что никто из адептом ЗаБога не сможет напасть со спины. И только когда убедился, отправился в склад за конюшней, где лежал их груз.

Тюки, мешки. Самые обыкновенные. Со второй попытки Арад-Нинкилим нашёл, что искал.

Чёрные, тусклые, неспрозрачные шары. Они настолько сумрачные и непрозрачные, что в них боязно смотреть — кажется, что смотришь в бездну ночного небо.

Я думал, их будет меньше, — подумал Арад-Нинкилим.

А потом подумал ещё:

Мне повезло так сильно, как везти не может.

Он взял четыре штуки и перепрятал на другом конце склада, за ящичками сушёного опиума. Наложил заклинание — самое сильное, на которое у него были силы. Потом вернулся назад, взял один шар для отчёта и снова завязал горловину мешка.

Но уйти не смог. Сидел и ждал, отпивая тёплое финиковое пиво из фляжки. Ждал, пока восстановятся силы, чтобы наложить, какую возможно, печать на мешок.

Шара, что был у него в руке, достаточно, чтобы снести начисто ворота, где дежурил юный привратник. А мешка достаточно, чтобы превратить в руины половину города.

Он снова вышел на солнце и отправился к выходу из постоялого двора. Причём нарочно шёл так, чтобы проверить своих жертв.

Четыре адепта ЗаБога уже были мертвы или просто впали в забытие. Они лежали между осколками посуды и перевёрнутым столиком, похожие на огромные чёрные валуны, какие бывают в пустыне.

Старик был пока жив, выглядел по-настоящему паршиво. Сейчас у него не было сил даже на то, чтобы доставать из песка кишки. Он лежал на спине, хрипло дышал, и ожидал смерть, глядя в сторону беспощадного солнца.

— У них квадратные головы… — бормотал он. Главарь словно не замечал алого ручейка. что сочился из его живота и вздрагивал при каждом слове.

Арад-Нинкилим подошёл ближе и склонился к умирающему. Хорошо, если старик заметит и начнёт говорить тише. Юный привратник хотел быть единственным слушателем.

Но адепт ЗаБога и вовсе умолк.

— О ком речь? — спросил Арад-Нинкилим.

— Головы… квадратные, — из губ текла на бороду струйка крови.

— Это я уже знаю. О ком вы говорите?

Бородач заметил шары в руках у Арад-Нинкилим и кивнул, словно одобряя его коварные планы.

— Видишь, уже открылось. Всё больше нам открывается. Время взорвать ворота, обрушить стены, открыть тайны. Всем, всем!

— Откройте эту тайну мне, — произнёс Арад-Нинкилим, — чтобы я мог разрушать, как вы.

Старик оскалился желтозубой улыбкой. Теперь фонтанчик крови поднимался не при каждом слове, а при каждом вдохе.

— Те, кто сделал ЗаБога… который не умрёт… потому что не жив… да, ЗаБог.

— Первые буквы мён тех, кто сделал ЗаБога — Тр и К, — напомнил Арад-Нинкилим.

— Верно! Верно!

— Что вы знаете о них?

Умирающий набрал побольше воздуха, зыркнул хитрыми глазами. И только потом произнёс:

— Их звали — Трурль и Клапауций! — сказал старик, — Запомнил? Трурль — и Клапауций!

— Я запомню, — пообещал Арад-Нинкилим и одним ударом чёрного шара разможжил ему голову.

— Отлично, — пастор улыбался сквозь ночной полумрак, — удар мастера!.

А Ладислав не улыбался.

Он заметил, что к ним бегут новые. И эти вооружены уже копьями. А рапира, как назло, так и застряла в плоти мёртвого врага.

Юный барон Томирский помнил, что сам проверял заточку. Пастор, который больше разбирался в словестных битвах, ещё говорил, что нехорошо идти с боевым оружием на аудиенцию к королю, пусть даже и королю-узурпатору.

И вот она застряла. Несмотря на заточку. А надо сражаться, сражаться яростно.

Да, нападение было превосходно спланировано.

Лучник на крыше. Возможно, что не один. И они предусмотрели тот случай, если придётся убивать его спутников не по очереди.

Пастор пытался броситься наперерез тому, что был ближе. Нападающий оказался быстрее. Рапира свистнула, как коса, и бедный пастор схватился за грудь, рассчённую ударом клинка. Следующий удар отсёк ему второе ухо, а третий пошёл под углом и рассёк шею. Ещё два пальца — и стиженная голова пастора покатилась бы по мостовой.

Теперь он наступал на принца. В свете уличного фонаря мелькнула довольно старое, побитое жизнью лицо. Сразу видно, ещё при старой линастии он упражнялся совсем не в словесных стыках.

У Ладислова не было ни мгновения, чтобы оплакать наставников. Но именно эта задержка спасла ему жизнь и (пока) свободу. Пока незнакомец расправлялся с пастором, юноша успал освободить и даже протереть платком свою рапиру. А в фехтовании юный барон был очень неплох.

Сначала он отразил уже начавшуюся атаку второго незнакомца и почти его повалил. Но потому увидел, что первый, закончил с пастором и приближается тоже.

Выбора было немного и юный барон отступил к стене. Не самая лучшая, но удобная позиция. Есть гарантия, что никто не нападёт со спины.

Он сражался как последный раз в жизни. И был недалёк от истины.

Его противники действовали аккуратно и даже согласовано. Ловко атаковали, и ещё ловчее отскакивали. А юный барон всё больше выбивался из сил, — и от того, что приходилось удерживать оружие под совершенно недетскими ударами, и необходимости угадывать, что именно задумали его враги..

Ладислав не знал, кто их прислал. Он даже не догадывался. На догадки не было времени. Но приказ, который им дали, был ему очевиден: убить всех, кто им помешает. А молодого барона — по возможности, взять живым.

Ладислав отлично знал, что умеют хорошие лучники. И примерно представлял, как много хороших лучников нуждаются сейчас в деньгах и работе. Когда собираются убить — то кончают прямо на улице, а не загоняют в ловушку.

Но эта догадка не принесла облегчения. Что бы он ни думал — он был в ловушке. И не видел выхода — кроме победы над всеми врагами.

Сколько их может быть? Один наверняка поджидал с другой стороны, третий прикрывал выход на большую площадь. Ладислав предполагал, что продержится против двоих — но понимал и то, что едва ли врагов будет только двое. Их должно быть больше… и кто-то сторожит карету. Не повезут же они его через весь город, перекинув через круп лошали, словно куль с мукой.

Но зачем им это?

— Что вам от меня нужно? — крикнул Ладислав в ночную пустоту между двух наподавших.

Вместо ответа — ещё одна свирепая атака.

Ладислав защищался с трудом, едва успевая отбивать удары. Этот боевой стиль ему был незнаком, так что предсказать атаку по первому пассу не получалось.

Сомнений больше не было. Они не собирались его убивать. Только обезоружить и взять в плен. Но в этом и была главная опасность. Враги атаковали с безопасного расстояния и не раскрывалисью. Даже если они допускали оплошность, Ладислав не мог их достать.

А силы у него убывали. В шестнадцать лет можно неплохо фехтовать — но выносливость зависит от возраста. Ладислав уже чувствовал первые судороги в запястьях и мышцах рук.

Он пока ещё ни разу не ошибся. Но они знали, что рано или поздно он ошибётся. И он тоже это знал.

Однако он продолжал сражаться. Положение безнадёжно — но вдруг изменится?

Появился третий. Мелькнула надежда — вдруг он из друзей. Но нет — он занял место у выхода из переулка, с оружием наготове. Хитрец даже не вступил в бой, чтобы не помешать своим. Но если Ладислав ухитрится их победить, третий доделает то, с чем они не смогли справиться.

Где же стража? Патрули? Горожане с дубинами?

Что за бардак в этой столице с общественной безопасностью! Незнакомые злодеи нападают в ночь мятежа на высокородного иностранного посланника, убивают людей из его свиив — а на улице по-прежнему пусто!

Ладислав не смог возмутиться по-настоящему. Он слишком хорошо знал ответ. В ночь мятежа у всех другие дела, куда важнее, чем его жизнь.

Ладислав уже не контратаковал, а просто защищался, невозмутимый и обречённый. Даже не задумываясь, он отвечал заученными движениями.

Интересно, кто они? Местные или укаррцы? Ладислав про это не задумывался, но у него были враги по обе стороны границы. Время такое — какую сторону не займёшь, врагов будет много.

Ладислав запретил себе об этом думать. Он не смог бы разглядеть, кто именно на него напал, даже если бы обстановка была спокойней. Два народа, разделённые Заболоченным морем, были слишком похожи.

Ладислав вдохни бросился в последнюю, отчаянную атаку. Раз не могу красиво победить — попробуем красиво умереть…

Эта была его любимая атака. И с самого начала он заметил, что она пошла не так. Клинок рапиры едва заметно, но отклонился вбок, словно прилипал к чёрным клинкам кинжалов. Удержать его в руках было непросто. А ударить таким точно — совсем нереально.

Видимо, не обошлось без магии. И эта магия оказалась достаточно сильна, чтобы преодолеть печать защитных рун. Пастор смог бы с ней разобраться — но сейчас он лежал на земле, размякший, как сброшенный кокон от бабочки, и под ним поблёскивала свежепролитая кровь.

Ладислав сделал последний выпад, скорее инстинктивно уклонился от клинка — и вдруг споткнулся на ровном месте. И прежде, чем успел сообразить, что происходит, полетел на земле, инстинктивно разжимая ладони.

Верная рапира звенела по камням сбоку от него. Он не успел даже разглядеть, куда она покатилась. Едва успел спружинить руками и перекатиться в сторону — а потом его схватили за шиворот и потащили прочь. Куда-то во мрак, где его ждут немыслимые муки.

Ладислав пытался сопротивляться. И даже рванулся прочь, — вдруг получится наткнуться не рапиру. Но ничего не вышло. Его тащили умелые руки — даже если эти умения и были получены на деревенской мельнице.

Они втолкнули его лицом в мощёную мостовую. Потом он почувствовал, что ему связывают руки. Верёвка была добротная, Ладислав чувствовал это даже запястьями.

Тут уже ничего не сделаешь. Ему оставалось только смотреть и предполагать.

Он успел разглядеть, что третий куда-то пропал. Не иначе, пошёл распорядиться насчёт перевозки.

Его подняли с земли, поставили на ноги. Ладислав не пытался им мешать. В этом не было смысла. Единственное, чего он добьётся — тычков под рёбра или освежающего избиения.

Он слышал цокот копыт — или это билось его сердце? Нет, он не ошибся. Копыта действительно цокали. Где-то рядом был всадник, и он приближался.

Неужели и правда в мешке повезут?

Тот, что пришёл вторым, стоял напротив. Ладислав даже разглядел его маску. Помятая и покоробившаяся от пота, она продолжала держаться.

Было заметно, как тяжело дышит человек в маске, и что он опирается на рапиру, словно на трость… Похоже. бой вымотал и его. Ладислав мог гордиться собой. Но юному барону от этого было не легче.

А цоканье копыт слышалось всё ближе.

Что за шум? Похоже, что-то рухнуло с большой высоты. Хорошо так рухнуло, летело не меньше трёх этажей. Ладислав приподнялся на цыпочки и прислушался. Второй тоже слушал — так внимательно, что даже не смотрел на пленника.

Они не успели сообразить, что случилось, когда белая кобыла ворвалась в проулок. Она была огромна, как флагманский корабль. И даже хвост развевался белоснежным боевым знаменем.

На кобыле восседала здоровенная девица в лёгких доспехах с яростным, и от этого особенно прекрасным лицом. Её чуть кудрявые белые волосы были похожи на бурлящую морскую пену.

Ладислав сразу узнал Гервёр. Это была она — и никто, кроме неё. А за её спиной, словно эхо, слышались удары других копыт других всадников.

Человек в маске тоже сообразил, что это враг. И даже попытался снова взяться за рапиру и принять в стойку.

Но он не спел. Гервёр не пришлось даже обнажать свой клинок. Один взмах плётки — и бедолага полетел под копыта, теряя на лету маску.

Тот, что был сзади, бросился бежать. Видимо, он верно оценил обстановку.

Ладислав, лишившись опоры, рухнул на землю и так и остался, перевязанный верёвкой, словно колбаса.

Он задумался, что случилось с третьим из нападавших и снайпером. И решил, что ничего хорошего.

Гервёр осадила кобылу и посмотрела снизу вверх.

— Я собиралась попросить у вас позволения нанести визит в ваш прославленный замок, — заявила девушка, — И если позволите, сопровождать вас в путешествии, когда вы отправитесь в вашу вотчину. Я полагаю, моё общество вас не обременит и развлечёт в каком-то роде.

Была заметно, что светская учтивость даётся ей тяжело.

Ладислав помотал головой, чтобы стряхнуть с лица песок и, как мог, улыбнулся.

— А я полагал, — он помнил, что разговаривает с высокородной девицей, — что вы пришли поговорить насчёт замужества.

— Я думаю, — усмехнулась Гервёр, — вопрос о замужестве решится сам собой. Сие произойдёт, как только вы сможете узнать меня получше.

Глава 12. Тюрьмы

Круглая комната с серыми стенами. Удивительно просторная для тюрьмы. Потолок низкий, стены голые, окон нет.

Квендульфу казалось, что он угодил внутрь барабана.

Единственный источник света — лампы на столе у дознавателя. Одна, большая и жёлтая, светила почти по-домашнему. А вторая была незнакомой конструкции. Маленькая, размером с табакерку, и хитрым зеркальцем внутри. Зеркальце было отполировано и сверкало, как ртуть, и огонёк внутри горел такой яркой белой точкой, что было больно глазам.

Похоже, вторая лампа была волшебной. Квендульф невольно щурился и почему-то чувствовал, что напротив этой лампы врать не получится.

А вот дознаватель выглядел обычно. Пятидесятилетний, широкополечий, с огромной, бугристой и совершенно лысой головой и выпяченными, словно от брезгливости, губами, он напоминал провинциального монаха-служителя Новых Богов. В бумаги он смотрел больше, чем на задержанного.

— Кто назвал тебя Квендульфом? — наконец, спросил он.

— Не знаю. Быть может, отец.

— Ты сказал, что не знал отца. В документы ты записан бастардом.

— Я не знаю, как это было. Мне кажется, отцу нет до меня дела. Если это сделал не отец, то — может быть, мама?.. Это обычное имя для наших мест.

Квендульф уже привык, что в большинстве вопросов следователя нет никакого смысла.

— Почему ты присоединился к мятежу? — этот вопрос был задат всё тем же равнодушным тоном.

— Я хотел быть с друзьями.

— Почему вы выбрали себе таких друзей?

— Мы стали друзьями ещё до мятежа.

— Почему вы не сообщили о мятеже вашему сюзерену.

— У меня нет сюзерена.

— А ваш отец?..

— Я сказал уже про отца.

— Даже если отец отверг человека, он может поступить на службу к кому-то другому.

— У моей матери было содержание, — ответил Квендульф, — Я никогда не служил.

Следователь перевернул страницу.

Квендульф не понимал, какой смысл в этом допросе. Они его и так знают. Он виновен. О чём ещё говорить?

— На службе у вас был бы шанс найти новых друзей. Не бунтовщиков. Не бездельников.

— Наверное.

— Но вы этого не сделали.

Квендульф пытался смотреть ему в лицо. Но вторая лампа не позволяла.

— Потому что я — отброс общества, — произнёс он.

Следователь хмыкнул и отложил бумагу. Других вопросов так и не последовало.

— Вы хотите что-то узнать про пастора Сибби и огненную птицу? — спросил Квендульф.

— Это ничего не значит, — дознователь взял ритуальный колокольчик и дал две трели.

Квендульф откуда-то знал, что это значит. “Увести”.

Он поднялся и так и замер, с руками и ногами в деревянных колодках. Колодки тесные, в таких можно только семенить.

Можно попытаться броситься через стол и попытаться размозжить эту огромную, бугристую голову, что похожа на картофелину.

Но Квендульф этого не делал. В его сердце не было зла на дознавателя. И юноша был почему-то уверен, что вторая лампа не позволит ему таких глупостей.

Двое, что волокли его по коридорам, были не из гвардии. Типовые ополченцы, которым нравится эта недолгая власть над настоящим бойцом. От них пахло землёй и, кажется, картошкой.

Квендульфу в чём-то повезло. Он угодил в Старый замок над причалами. Давным-давно, ещё до старой династии, это здесь была королевская резиденция. Теперь — тюрьма. В центре города, что очень удобно, если надо арестовать министра или мятежника. Семеня вслед за факелом по тесным коридорам, Квендульф рассматривал стены — иногда на них можно было разглядеть остатки старых росписей с изысканными цветами и танцующими животными.

Других пленных, попроще, держали на юге, где старые склады. Свалили, небось, в сырые ямы, как сахарную свёклу нового урожая.

А Квендульф и остальные сидят, получается, по королевски. Где-то здесь два столетия назад прогуливался наследный принц Эгратилас — пока его не накормили овсяной кашей с орешками и мышьяком.

Увы, уют давно покинул тюремные стены. Квендульф просто кожей чувствовал, что эту старинную громадину строили не чтобы жить, а чтобы защищаться. Коридоры скрещивались под самыми неожиданными углами, тесные комнатки пахли сырой штукатурной и были похожи на склепы, а потолок был настолько низким, что Квендульфу приходилось ковылять, согнувшись и вжав голову в плечи.

Во дворе замка, наверное, попросторней. Можно посмотреть в небо и отдышаться. Но пленных туда не выводят. Потому что не заслужили.

Дощатая дверь камеры ничем не отличалась от тех, которые они миновали. На ней не было ни таблички, ни даже поцарапанного номера. Рядом ожидали ещё два тюремщика, тоже без факелов. Видимо, они пришли сюда только чтобы отпереть — а потом запереть.

Такую дверь можно проломить за половину минуты проломить. Но топора не было ни у Квендульфа, ни у тех, кто содержался внутри.

Пленного бунтаря подвели к двери, потом развернули. Квендульф зажмурился, готовый, что ему плюнут в лицо. Но вместо этого невидимые руки выбили клин и сняли с рук колодки. Освободившиеся запястья заныли от облегчения. Это было так приятно, что юноша даже не заметил, как начали снимать колодки с ног.

Получается, они не считали его даже опасным.

Скрипнула, открываясь, дверь. Его втолкнули в просторный сводчатый зал, буквально набитый пленниками. У одних были лежанки, другие просто свернулись на полу, поджав колени к подбородку. У многих перебинтованы головы и руки, но кровь ни у кого не капает. Только редкие стоны напоминают, что раны ещё свежи.

Даже не верилось, что в мятеже было так много участников. Ведь это — не единственное место. Есть и другие комнаты, и ещё больше людей угодили. А сколько погибло? И сколько спаслось?..

Он так и не понял, для чего мог служить этот зал с полукруглым потолком. Слишком высокий для склада, слишком большой для жилого помещения, и слишком затрапезный для столовой или зала приёмов. Здесь поместилось не меньше сотни пленников.

И при этом — ни одного знакомого лица. Квендульф огляделся ещё раз, в тщетной надежде на везение. Вдруг по странному капризу судьбы на глаза попадётся знакомое лицо друга Леодольфа.

Почему-то юноша был уверен, что друг Леодольф его поймёт. И сможет объяснить, что происходит — потому что сам Квендульф не понимал уже ничего.

Нет. Никого.

Откуда их столько, таких незнакомых? Может быть, это были те самые фанатики, что наступали со Старой Площади? Последователи Сибби, пастора мёртвых?..

При мысли о Сибби у него сжались кулаки. Чтобы успокоиться, Квендульф прислушался к разговорам.

— В рабство продадут, вот увидите, — говорил незнакомый голос, — Узурпатор только о выгоде и думает.

— Ага, мечтай. Перережут нас, как свиней

— Какие тебе свиньи! Раб выгодней, чем любая свинья. За рабов платят серебром и пряностями. А дохлое человеческое мясо ни на что не годится.

Квендульф вспомнил мёртвых гребцов и решил, что этот человек ошибается.

— Кому нужны рабы, которые взбунтовались?

— Мы сильные, раз взбунтовались. А у опытных рабовладельцев есть средства. Продадут туда, где рабство ещё есть, вот увидите.

— В Империю что-ли?

— Да хоть в Священные Города…

— В священных городах хорошо. Там море, я слышал, с пальмами всякими.

— А ещё там куриные сердца считают за требуху, — заметил кто-то четвёртый, — И продают их на любом рынке, дико дёшево. Приедем туда — сразу закупимся… — невидимый гурман сглотнул слюну, — Вот нажарим! Вот наедимся!..

Квендульфу хотелось казни. Он бастард, но от благородного человека. И какую роль он сыграл! Уничтожил птицу — а с ней, возможно, и шансы мятежников на победу. И добыл меч — достаточно удивительное оружие, чтобы оно обеспечило.

Ему хотелось выйти к эшафоту в яркий солнечный день. Он ничего не будет говорить, просто посмотрит на солнце и улыбнётся — вот он я!

А потом его голова рухнет в корзину, что пахнет солёной кровью.

— Эй, новенький!

Кажется, обращались к нему.

…Да, добраться до эшафота непросто.

— Что вам угодно? — спросил Квендульф. Только сейчас он почувствовал, что губы у него сухие и на них запеклась кровавая корка.

— Ты кто такой будешь? — спросил всё тот же голос.

Квендульф уже открыл рот. Но пока он подыскивал ответ,

— Кого мы видим! Кого мы видим! — каждое слово царапало, как колючий кустарник.

К нему подошёл низкорослый, крепкий человечек с белобрысой и необычайно круглой головой. Этот человечек и начал разговор. Он показался бы мальчиком, но когда он поднимал голову, свет из окна выхватывал суровое, исчерченное морщинами лицо.

Похоже, он был самым наглым заключённым во всей камере. И этого оказалось достаточно, чтобы здесь верховодить.

— Назови своё имя, новенький!

— Какая разница, какое у меня имя!

— Скрываешь?

— Не вижу смысла. К концу недели нас уже здесь не будет.

— Разве не должны люди держаться вместе?

— Нас разобьют на партии. Какое тут "вместе"…

Белобрысый посмотрел насмешливо.

— Меня зовут Заза, — произнёс он, — Теперь — назовись ты.

Заза — имя сомнительное. Такие бывают у северных племён, что живут в болотах, которые тянутся вдоль берегов северного моря. Квендульф знал, что они есть, но никогда не встречал выходцев. И вот он убедился — они существуют.

— Ну, у меня тоже есть имя, — произнёс юный бастард.

— Так назови его.

— Оно мало что значит.

— То зачем скрываешь? Не веришь нам? Стукач?

— Меня зовут Квендульф.

Заза посмотрел ему в глаза. Его глаза были блёклые, прямо как волосы на его голове.

— Врёшь! — рявкнул Заза.

— Что?.. — юноша даже отшатнулся.

— Врёшь, стукач! Врёшь, крыса драная! Это не твоё имя.

— Это моё…

— Ты его сам только что выдумал!

Квендульф не знал, какими словами отвечать. Он снова обвёл взглядом камеру и снова не нашёл никого из знакомых. Только запуганные, бледные лица смотрели со всех сторон и ждали — что будет?

Поэтому он ответил другие способом. Схватил наглого Зазу за воротник, тряхнул и швырнул прочь, словно сноп сена.

Квендульф был рослый парень. А упражнения с Леодольфом только прибавили ему мускулов. Так что это было несложно.

Заза споткнулся покатился кубарем. Квендульф успел заметить, как расползаются с его пути те, кто лежал, — словно коричневые, толстые гусеницы.

Заза поднялся и, пошатываясь, снова пошёл в атаку. Ярость перекосило его лицо, теперь оно было похоже на злобную маску.

Квендульф встал в боевую стойку. Он понимал, что Заза — опасный противник. Полное ничтожество не смогло бы здесь верховодить. Крестьянский сын, Заза был хоть и низкий, но крепкий и жилистый.

Он бросился в атаку сразу, ни сказав ни слова. Но не учёл, что Квендульф тоже умел драться. Так что первый удар Зазы ушёл в пустоту. Он попытался вмазать левой, но Квендульф перехватил её, и сам хорошенько так врезал правой — прямо в эту противную, обезумевшую маску.

Заза охнул и отшатнулся назад. Но он ещё не был повержен.

Квендульф воспользовался передышкой и шагнул вправо. Теперь за спиной было больше свободы для маневра.

Заза встряхнул головой, сплюнул кровавую слюну. Он готовился к новой атаке.

А что, если он пойдёт на меня с ножом? — подумал Квендульф и сам же усмехнулся нелепости своей выдумки. Какой нож, откуда? Какой тюремщик разрешит заключённому хранить у себя нож? Даже если этот заключённый — осведомитель…

Заза бросился на него во второй раз. Теперь Квендульф действовал ещё быстрее. Одним броском он схватил Зазу за руки и прижал к себе. Тот дёрнулся раз, другой — но ничего не вышло. Они стояли в мёртвом клинче.

И тогда незадачливый заводила во второй раз нарушил молчание.

— Я убью тебя, гад! — процедил Заза, не переставая таращить безумные глаза.

— Как же ты меня убьёшь? — осведомился Квендульф.

— А вот ты уснёшь, а я убью тебя, гад!

— Посмотрим, — ответил Квендульф и одним рывком швырнул белобрысого на пол.

Заза явно не ожидал такого маневра и даже не сопротивлялся. Он грохнулся на пол с хрустом и, кажется, что-то сломал.

Квендульф немедленно оседлал его и врезал ещё раз шесть. Потом схватил Зазу за волосы и посмотрел ему в лицо.

Маска словно слиняла, и даже глаза теперь были другие — испуганные, и куда более осмысленные.

— Что ещё скажешь? — поинтересовался Квендульф.

Заза только кашлял.

— Ещё не раздумал меня убивать?

В ответ — только кашель.

Юный бастард поднялся. Его качало. Он огляделся и отметил, что на него по-прежнему смотрят.

— Вот так, — произнёс он, — Так и наводят… порядок.

На мгновение Квендульфу показалось, что он победил.

Но тут кто-то крикнул:

— Вали его!

и на него бросились всей толпой.

Сейчас здание библиотеки напоминало тюрьму — с выставленной стражей у дверей и защитными знаками, начертанными углём прямо по белёным стенам. Арад-Нинкилим предъявил печать привратника. Ему велели идти через скрипторий.

Чтобы попасть туда, ему пришлось обойти всё здание. Ослепитально-белве камни стены дышали ему в лицо солнечным жаром.

В высоком, как храмовый зал церемоний, главном зале скриптория был всего лишь один человек. Арад-Нинкилим сразу его узнал тут же ощутил, как сердце провалилось в пятки. Юный привратник хотел бежать — но вместо этого переступил порог второй ногой, прикрыл за собой толстую каменную дверь и зашагал по звонкому полу, мощённому полированным мрамором.

Арад-Нинкилим знал, что старик его заметил. И что побег вызовет ещё больше вопросов.

Кити-Лишар восседал на кафедре. Старость не пощадила его глаза, и теперь жрец видел вдали лучше, чем вблизи, а в прошлом — лучше, чем в будущем. Он щурился на здоровенную табличку из незнакомой, с алым оттенком глины, откинувшись так далеко, что чудом ещё не свалился.

Но старик был настолько увлечён, что даже не замечал этого. Его сухие губы шевелились, перебирая, словно зёрна на чётках, слова смутно знакомого языка:

…одетый в жёлтое зарево,

железотекущий, сверкающий,

воссел он на алом троне,

рассылает он чёрных герольдов,

молчит он малиновым ртом,

говорит он тайными знаками…

Внезапно старик оторвался от таблички и посмотрел на юного привратника.

У него не шевельнулся ни один мускул. Но Арад-Нинкилим догадался — старик его узнал.

— Здравствуй, — произнёс Кити-Лишар уже другим голосом, — Зачем ты пришёл?

— Я пришёл просить.

— Чего ты просишь?

— Я напишу об этом…

— Сначала скажи! Если ты просишь запретного — лучше узнай это сейчас.

— Но почему?

— За спрос наказания нет. А знаки будут свидетельствовать против тебя… вечно.

— Я понимаю. Мне нужна голубая глина.

— Зачем тебе голубая глина?

— Я собираюсь изготовить табличку и поднести её в библиотеку, — произнёс Арад-Нинкилим.

— Молитву можешь передать в храм…

— Нет. Я собираюсь пополнить нашу библиотеку знанием, которого в ней ещё нет. Я выяснил, как звали тех демонов, что создали ЗаБога.

— Не говори мне.

— Эти имена не дают власти над…

— Запиши. Не говори мне. Это слишком неважно.

— Спасибо.

— …И не уходи. Мы послали гонцов в Ури-Лакаш и другие священные города. Я не думаю, что это был единственный корован. И я не думаю, что тот чёрный шар, что ты принёс, был у них единственным.

Арад-Нинкилим сглотнул. И продолжил слушать, не подавая вида.

— Прикажи стражникам, — продолжал Кити-Лишар, — пусть день и ночь ждут гонца с ответом. И пусть немедленно доложат в совет, когда вернутся. Не тебе доложат и не мне — а всему совету магов. Пусть передадут, что им ответили в городе. Или известие, что город уже захвачен, приведён к покорности, посвящён ЗаБогу. Или сообщение, что город больше не существует…

— Я передам это в точности.

— Теперь поговорим об именах. Как ты думаешь, это имеет значение?

— Я думаю, это не особенно важно, — Арад-Нинкилим говорил честно, — Едва ли они рассылают адептов ЗаБога. Но этих сведений нет в нашей священной библиотеке. Мы обязаны их сохранить.

— Потому что в любой момент можем погибнуть?

— Да, именно так.

— Подобно тому, как погиб сторож Ур-Шубул?

— Да.

Казалось, глаза старика смеются.

— Привратник Арад-Нинкилим, у вас есть подозрения, кто мог это сделать?

— Мои подозрения — те же, как у любого другого из младших жрецов.

— И что же говорят младшие жрецы?

— Что этот человек может быть связан с Империей.

— Вы полагаете, — старик почти рассмеялся, — что Царь Царей прислал сюда настолько искусного шпиона просто для того, чтобы убить одного сторожа в нашей, пусть даже очень древней, библиотеке?

— Я полагаю, — чёрные глаза Арад-Нинкилима глядели прямо в упор, — что шпион разыскивал в священной библиотеке нечто для него очень ценное. А сторож Ур-Шубул ему помешал.

— А что случилось потом?

— Этого я не знаю.

— Я тоже не знаю, — произнёс Кити-Лишар, — Но склонен думать, что шпион нашёл то, что искал. Он хорошо замёл следы, но есть некоторые… другие способы узнать, что произошло, — теперь глаза старика словно заглядывали ему в душу, — Про которые не пишут в пособиях по розыску и маскировке, потому что в обычных случаях эти сведения бесполезны. Но у нас — случай особенный. И собранные мной приметы указывают слишком ясно. Мы пока не знаем, кто злоумышленник, и что именно ему было надо. Но по всем приметам — он нашёл то, что искал. И ещё — этот человек пока ещё в городе…

Глава 13. Между нами два верблюда

Квендульф видел разбитую мраморную чашу. Ту самую чашу с Моста огненных чаш, где была битва — совсем недавно. Кажется, сто лет назад… или двести?

Но теперь она разбита и огня в ней больше нет. Только земля, похожая на золу. Чаша больше не горит, потому что из неё вылупилась птица… огненная птица.

Что стало с огненной птицей? Кажется, он её убил. Или он убил другую, а эта ещё летает… Надо найти эту птицу, остановить её. Мало ли, куда она залетит… в такую ночь.

Юноша разлепил тяжёлые, словно налитые свинцом веки. Сначала он увидел только багровый мрак, где таяли галлюциногенные образы. Потом схлынул и мрак. Квендульф увидел незнакомую просторную комнату со знакомыми серыми стенами. Пригляделся и заметил, что комната — круглая.

Форма комнаты была ему знакома. Но здесь не было ни стола с бумагами, ни дознавателя с бритой, как у евнуха, головой.

Похоже, он снова оказался в той же башне, где его уже допрашивали, — но теперь на другом этаже.

Квендульф поднялся, оглянулся. Две полоски засохшей крови темнели у изголовья лежанки.

Он попробовал встать. Суставы еле работали, мышцы отчаянно ныли, избитое лицо застыло резиновой маской. Квендульф коснулся лица пальцами, — и почувствовал пальцами засохшую кровь. А вот лицо ничего не чувствовало.

Но он мог стоять и, похоже, ему ничего не сломали. Ему повезло, избиение было больше ритуальным.

Он мог ходить — это уже хорошо. А вот куда ему идти — было неясно.

За узкими окнами-бойницами была ночь, и только на одной их стен плясал огонёк небольшого светильника. С другой стороны, за спиной Квендульфа, была прочная дверь из чёрного дерева. Юноша решил, что она скорее всего заперта.

Но решил проверить.

Подошёл ближе, протянул руку — и не успел.

Дверь отворилась сама. На пороге стояла незнакомая деваха, такая высокая, что ей пришлось нагнуться, чтобы войти.

Квендульф узнал её сразу — это была та самая грозная дева, что нашла у него чужой меч. Вблизи она казалась такой же грозной, как и там, под Красным Дворцом.

Здоровенная, светловолосая, прекрасная, как вспышка молнии, с длинными, волнистыми волосами, светлыми, как свежие сливки. Холодные глаза, казалось, смотрели в самую душу. Одета так же, как и прежде — в мужскую кавалерийскую форму, с настоящим мечом в вышитых серебром ножнах. Рукоять была такая же, как у трофейного меча Квендульфа — но сам меч, конечно, другой. Тот самый браслет поблёскивал на руке, но не подавал никаких знаков.

А ещё он разглядел, что она примерно его лет. Просто за счёт роста и оружия она выглядела старше.

Квендульф вежливо отступил и даже отвесил поклон — насколько это было возможно в его состоянии. Он не был пока уверен, в какой степени она ему враг — но мама учила быть вежливым даже с врагами.

Девица улыбнулась и прикрыла за собой дверь.

— Что вам угодно? — спросил юный бастард.

— Паршиво выглядишь, герой, — заметила девица.

— Какой есть, — Квендульфу снова захотелось посмотреть на себя со стороны. Хоть одним глазом, хоть на мгновение…

— Неплохо тебя отделали, — продолжала белая.

— Угу. Я даже не помню, как сюда попал.

— Помнишь, кто и за что тебя били?

— Ну как такое забыть! Были братья по оружию… бывшие! Похоже, они не хотели видеть меня за главного.

— Разумеется, не хотели. Ты был страшен. Намного страшнее, чем этот Заза.

— Ну и ладно, — Квендульф попытался улыбнуться заплывшей щекой, — Такие, как они, никого лучше Зазы и не заслуживают. Есть у них склонность отребью прислуживать, такая вот их природа… Что этот Сибби-пастор мертвецов, что этот наш король-узурпатор… — тут он спохватился, — Ничего, что я его узурпатором называю?

— Ты бунтовщик. Тебе — можно.

— Благодарю…

— Хочешь выйти отсюда? — великанша сразу перешла к делу.

— Живым?

— Да.

— Свободным?

— Почти.

— Рабом я и так отсюда выйду!

— Есть варианты. Может и не выйдешь… Но если ты согласишься с тем, что предлагаю я, то выйдешь живым и свободным. Однако — связанным клятвой. Клятвой, которую нельзя нарушать.

— Я согласен.

— Вы даже не узнали, что за клятва.

— Я верю в ваш ум и полагаюсь на вашу честь.

Девица усмехнулась и отставила в сторону ногу.

— Вы что, влюбляетесь в меня помаленьку.

— Нет, — улыбка Квендульфа была искренней, — Я бы не смог в вас влюбиться. Слишком уж вы беспощадны.

— Я обдумаю ваши слова, — девушка развернулась и отправилась к дверце. Не поворачивая головы, она добавила:- Ждите!

Дверь захлопнулась. В ночной тишине было слышно, как с той стороны вернулся на место засов.

Теперь у Квендульфа была надежда. Но он был по-прежнему заперт и у него по-прежнему ныло всё тело.

Он рухнул обратно на лежанку и посмотрел в потолок. Где-то за этими старыми досками пряталось небо. А где-то за этими холодными стенами — невообразимое будущее.

Интересно, кто эта девушка? Она не из простых, раз так запросто разгуливает с оружием так близко от короля-узурпатора.

Он подумал, подумал ещё — и решил не ломать голову. Когда будут сотрудничать, он и так всё узнает.

Снова заскрипел засов. Квендульф перекатился на бок и посмотрел на дверь лёжа, изображая сон.

Дверь открылась. Но вместо девицы в камеру зашёл тот самый лысый дознаватель, а с ним — два прислужника. Кажется, они тоже были те же самые.

Квендульф удивился, но вида не подал.

— Вставайте! — скомандовал дознаватель.

— Где я?..

— Вы бунтовщик и вы — в тюрьме. Вставайте!

— Снова в камеру? Или суд?

— Суд уже был.

— Я не помню…

Дознаватель подошёл ближе и встал прямо над юным бастардом. Квендульф видел его сапоги прямо перед лицом.

— Суд был закрытый, — Вы осуждены по первой категории и будете проданы в рабство.

— Нет, нет… Приходила госпожа, — попытался объяснить Квендульф, — она обещала меня выкупить.

— Даже не мечтайте. Вы — в первой категории. Осуждённых по первой категории выкупать запрещено. И возвращаться в страну тоже запрещено — даже если каким-то чудом вы снова станете свободным человеком. А теперь — вставай! Поднимайся, дохлятина!

— Нет, — ответил Квендульф и попытался свернуться в клубок. В голове звенело, сил не было даже на гнев.

Но было слишком поздно — прислужники обошли его с другой стороны. Две пары сильных рук уже подхватили его, подняли, дали локтём под рёбра и поволокли прочь уже знакомыми каменными коридорами.

Постоялый двор напоминал осаждённую крепость. В какое окно не посмотришь — и увидишь белый плащ гвардейца или кого-то из ополчения.

Ещё ни разу за всю жизнь у Ладислава не было такой охраны. И особенно обидно было понимать, что сейчас она уже почти бесполезна.

Король прислал официальное извинение. Тех, кто это устроил, найдут и накажут по всей строгости закона. Эти выражения значили, кажется, что выдавать их Ладиславу для суда и допроса никто не будет, даже если поймают.

Ладислав сидел на кровати, раздетый то нижних штанов и сорочки. В эту ночь он много говорил и сражался — и не уснул ни на мгновение. Сейчас он чувствовал себя уставшим до предела, у него болели руки и ноги — но сна не было ни в одном глазу. Серце продолжало колотиться, как у загнанного зайца, и опьянение битвы покалывало виски.

Чьи-то мягкие сапоги прошли по коридору. Дверь начала открываться…

— Я же приказал никого не пускать!.. — успел крикнуть Ладислав.

На пороге стояла Гервёр. Уже без кирасы, в мундире и мужских штанах. Как ни в чём ни бывало, она вошла в комнату

— Что вам нужно? — спросил юный барон.

— Готовы ли вы к путешествию? — осведомилась девушка и наклонила голову, изображая изящество.

— Я готов… готовлюсь ко сну.

— А вы помните ваше обещание? То самое, что вы мне дали, когда валялись в грязи.

— Я никогда не забываю обещаний… которые даю. Мой титул… мои владения…

— И ваше бесстрашие в бою, — девушка улыбнулась, — Оно впечатляет… Я не стала брать с вас клятвы. Я сразу поняла, что вы — человек слова и чести.

Ладислав растирал виски, но легче ему не становилось. Он словно выпил целую бутылку вина — и спать не ляжешь, и соображать не получается.

— Я нашла нам очень хорошего союзника, — сообщала девушка, — Я думаю, он смог бы нас сопровождать. Он от мятежников. но слишком честный малый, чтобы слишком долго среди них задержаться.

— Кто на меня напал.

— Не знаю. Но я готова вас защищать. Неужели вы отвергните руку помощи, барон?

Гервёр подошла ближе.

— Вам стало легче без наставников? — осведомилась она, — Никто над душой не стоит, советами не мешает.

Стали ли ему легче?.. Сил на скорбь у Ладислава не было. К тому же, пастор мог и выжить.

Но был ли он рад, что два старых борца с давно пропавшей династией больше не стоят над душой?

Юный барон не знал, что ответить. Чувства были слишком смазанные.

Зато он вспомнил разговор с пастором Оксандом. Он случился перед самым отъездом, но сейчас Ладиславу казалось, что прошло не меньше тысячи лет.

— Я поеду без вас, — сказал юный барон Оксанду, — А вам поручаю провести розыски насчёт зелёных детей.

— Я должен быть с вами, — возразил Оксанд, — Этот король-узураптор — опасный человек. Он может быть связан с чёрными магами. Или со сторонниками Старой Династии. Вы знаете, как их много в его государстве? Даже представить себе не можете! Две трети дворян поражены этой заразой!

Старый хрен считал себя наставником, несмотря ни на что.

— Если вы будете и дальше игнорировать мои распоряжения, — напомнил Ладислав, — то снова окажетесь в башне. В моём замке она тоже есть.

Молодой барон подумал, что это прозвучало остроумно. Но очень быстро осознал, что сказал совсем не то, что нужно.

Оксанд смотрел ему прямо в лицо — смело и свирепо. В глазах монаха полыхал огонь фанатичной веры. Минуту назад монах был наставником. Теперь он был — мученик.

— Вы не напугаете меня ни башней, ни темницей. Я провёл там много лет! Прекрасных лет! Я попал туда за то, что следовал истине и вышел живым и в славе, потому что велика истина — и прекрасней всего!

— С этим я не спорю, — произнёс Ладислав, — Но пока вы отпираетесь и интригуете, мои подданные будут гибнуть. Как быть с народом? Как быть с моими подданными?

— Народ победит и без тебя, — гордо ответил монах, — Потому что народ — всегда побеждает. Это доказывается историей Старой Династии!

Ладислав не стал с ним спорить. Хотя то, что он читал в хрониках, и наводило на совсем другие мысли.

Глаза Гервёр тоже горели огнём. Но это был холодный огонь авантюриста, искателя захватывающих приключений. И этот огонь — в этом Ладислав не мог себе не признаться — нравился ему куда больше.

Но даже такой огонь был опасен. Забывать об этом — нельзя!

— Уходите. Утром мы поедем….

— Уже утро! Посмотрите вокруг! В комнате будет светло, даже если погасить лампу.

— Значит, днём… Погасите за меня, — Ладислав пополз на кровать, помогая себе босыми ногами, — Днём мы поедем. А я — спать.

— Я буду спать вместе с вами.

— Что?..

Вместо ответа Гервёр обнажила свой клинок. Ладислав так и замер, любуясь изумительной работой оружейника.

— Я буду спать вместе в сами, — повторила Гервёр, — Чтобы вы не смогли забыть своей клятвы. А чтобы ни моя, ни ваша. Помните, как в легенде?

Ладислав кивнул. Гервёр подошла ближе, схватило его за плечо и повалила на бок, а потом положила своё оружие рядом.

Теперь юный барон был у стенки. А между ним и миром был меч.

— Возьми… — пробормотал Ладислав.

— Что мне взять?

— Мой тоже возьми. Рапиру… за кроватью стоит. Два меча, мой и твой.

Гервёр всё поняла и нагнулась за рапирой.

Отмытая после ночного боя, оружие казалось почти новым. Но если смотреть на свет, можно разглядеть и щербины, и вмятины.

Рапира легла на кровать параллельно мечу. Гервёр полюбовалась этой композицией, а потом отошла и начала расстёгивать мундир.

Ладислав не успел отвести глаза, когда наружу показались крупные, круглые груди, похожие на снежные шары. Он успел разглядеть её обнажённой до пояса — а потом Гервёр потащила штаны вниз и он увидел её гладкие, словно из мрамора бёдра и кустик светлый волос между ног.

— Я буду спать обнажённой, — пояснила Гервёр, забираясь в кровать, — как это принято там, где я родилась.

Ладислав в изнеможении закрыл глаза. Он и всё равно он чувствовал, как от кожи девушки идёт холодный запах. Сил на возбуждение не было. Но он не мог отрицать очевидного — без одежды Гервёр была ещё лучше, чем одетая. А не каждая женщина может про себя такое сказать…

После Ладислав услышал странные звуки. Они были чем-то средним между всхлипом и бульканьем. Сначала он подумал, что это что-то вроде молитвы, и только потом догадался, что это за звуки.

Гервёр смеялась — сначала вполголоса, а потом всё громче и громче. Смех так и сыпался из неё, словно пшеница из прохудившегося мешка.

— Случилось что-то весёлое? — поинтересовался Ладислав. Его голос был холоден, как вершины северных гор.

— Да так, история вспомнилась. Ой, не могу, — Гервёр перевернулась на спину и дала волю смеху. Она настолько развеселилась, что даже сучила ногами от восторга. Два меча едва заметно лязгали от её возни.

— Я полагаю, — юный барон прилагал титанические усилия, чтобы не рассмеяться в ответ, — это история очень смешная.

— Ой… ой… Дай сама расскажу. Это случилось в Заморской империи. Давным-давно, когда царём царей был Атурфарнбаг, а у нас ещё только начиналась Старая Династия. И вот приходит к царю царей один из сатрапов и жалуется — его дочь такая страшная обжора, что никто из соседних принцев не желает брать её в жёны. Конечно. можно приказать жениться на ней кому-то из подданных, но так недолго и уважение потерять. Как он может управлять целой областью, если в собственной семье порядка не знает.

А у царя царей был наместник в южной Барре, ещё молодой вдовец и тоже жуткий обжора. С тех пор, как потерял жену, только тем и развлекался, что ел плов с красным мясом и запивал жирным йогуртом. Хоть и справлялся, и судил здраво, и от подарков отказывался — но было видно, что силы его оставляют. Ни охота, ни продажная любовь, ни даже поэзия больше не радовали сердце наместника Барры.

И тогда хитроумный Атурфарнбаг выпустил указ: поженить наместника и девицу. Со всех сторон это будет хорошо. У девицы будет муж, у мужа будет с кем обсудить копчение и соусы. А жители Барры ещё сто лет будут помнить, как объедались на празднике.

И всё было исполнено, как повелел царь царей. Новобрачные дали согласие, предвкушая пир и счастливое супружество. А на столах подавали семицветный плов, миски с абгуштом из восьми сортов фасоли и двухсот баранов, подрумяненые рыбы и курица, начинённые молотыми орехами, черносливом и алычёй, настоящая долма в виноградных листьях — а не как у нас, в капусту завёрнутая, бесчисленные шашлыки из лимонного маринада. Ну и жидкие шербеты, само собой. Как же праздник в Барре — и без шербета?

А потом новобрачные с трудом поднялись из-за стола и пошли на брачное ложе. Но съели они так много, что даже с их привычкой слишком отяжелели. Так что слугам пришлось катили их в спальню, словно два бочонка с пивом из фиников.

И вот они в спальне. Пытаются соединиться — ничего не выходит. Ещё раз пытаются — опять не выходит. Разжали объятия, смотрят в потолок и каждый о своём думает. И слышно только, как в бурчит в животах у незадачливых новобрачных.

Муж лежит и молчит, весь смущённый. А девица ему и и говорит: Не печалься, мой милый. Видимо, не судьба сегодня нам соединиться. Между нами — два верблюда!

— Очень смешно, — Ладислав отодвинулся ещё ближе к стене.

— Между нами — два меча, — продолжала хихикать Гервёр, — А между ними — два верблюда… Ой, не могу. Два — верблюда!