Небо падает

Глава восьмая

Дом Арно проводил уникальный аукцион. А то, что является редкостью для дома Арно, то уж тем более редкость для всего Парижа. Ну а то, что и в самом Париже редкость, для всего мира – диковина из диковин.

В здание серого мрамора на Рю-де-Сен в седьмом округе были приглашены лишь самые избранные ценители.

Все близлежащие роскошные галереи закрылись, выказывая таким образом уважение к тому, что должно было произойти в этот день.

На аукцион было выставлено сто золотых монет Александра Македонского. Только золота в них было на добрых полмиллиона долларов. Но сами монеты, несмотря на то, что им было две с половиной тысячи лет, сияли, словно их чеканили вчера. И, что самое невероятное, из античности не дошло ни одной монеты с подобной чеканкой.

На одной стороне была выбита голова Александра, знакомая по изображениям на меди, серебре и золоте – развевающиеся кудри, гордый профиль, чувственные губы. Александр Великий, властелин мира.

Но на оборотной стороне вместо знака города, к примеру афинской совы, была фаланга греческих солдат, поднявших в приветствии копья. И написанное греческими буквами слово, неизвестное в этом языке. Читалось оно приблизительно так: “Синанду”.

Поначалу кое-кто решил, что это подделка. Но ученые определили, что чеканка безусловно греческая. Голова Александра тоже не вызывала сомнений. И шрифт, коим было написано странное слово, был подлинным.

Кроме того, остались свидетельства из истории. Александром при подходе к Индии была отчеканена сотня золотых монет – в качестве дани. Но кому предназначалась эта дань, какого восточного бога хотел он ублажить – об этом история умалчивала. Но монеты были отчеканены, и было их ровно сто. И здесь тоже ровно сто.

Обыкновенно дом Арно объявлял аукцион, на котором даже самые большие редкости были всего лишь одним лотом из многих. Но эта коллекция была столь великолепна, что получила право быть единственным предлагаемым к продаже лотом. Даже “Мона Лиза” не удостаивалась подобной чести.

Аукцион был назначен на три часа пополудни. Получить приглашение на него было делом престижа для коллекционеров Парижа и Европы.

Самым интригующим было то, что имя владельца не называлось. Сомнений не было – анонимом был ни кто иной, как Валери, граф Лионский. Дело в том, что это был самый известный во Франции аноним.

Граф Лионский был главой СВВР – Службы внутренней и внешней разведки. Весь мир был наслышан о знаменитом Втором отделе, но на самом деле именно СВВР была основной силой в борьбе с русскими шпионами. Все знали, что граф неоднократно расстраивал их планы и был приговорен ими к смерти.

Знающие люди поговаривали, что устранение графа было бы для врагов Франции акцией более ценной, чем захват Парижа.

Посему его появления на аукционе никто не ожидал. Он на нем и не появился, а его местопребывание всегда держалось в глубочайшей тайне. Но вопросов было тьма. Принадлежали ли эти монеты его семье издавна? Каким образом они ему достались? Не могли ли они быть переданы ему в качестве взятки?

Но вопросы эти не слишком долго занимали фешенебельную публику, прогуливавшуюся по выложенным мрамором залам дома Арно.

С одной стороны все финансовые операции человека, занимающего столь важный пост, находились под негласным контролем правительства. И многие из присутствующих знали, что показало расследование, поскольку в это правительство входили.

Было известно, что посылка была отправлена из Парижа на абонентный ящик СВВР. Обратный адрес был вымышленный. Поскольку предпринималось уже несколько попыток взорвать СВВР, все посылки вскрывались роботами в специальном бункере.

Тогда перед расследовавшими это дело встал вполне логичный вопрос, не взял ли граф Лионский взятку, которую переслал таким образом самому себе?

Возможно. Но ведь все бумаги и посылки, к которым он имел отношение, проверялись и перепроверялись, поскольку французы, как и русские, имели достаточно опыта в работе с людьми, и знали, что человеческим особям доверять не следует.

Так что скорее всего сам себе граф посылки не посылал.

Был возможен еще один ход – что граф взял взятку, а таким образом прикрылся. Но почему взятку столь необычную? То есть взятку столь редкими, просто уникальными монетами, которые стали главным предметом всех парижских сплетен?

Вывод был один – что монеты, как говорилось в сопроводительной записке, были посланы графу в дар за его службу во благо Франции. Бумага и чернила были французскими. Почерк – буквы были печатными – немного неровный, как будто писал некто, не вполне привыкший писать по-французски.

Граф незамедлительно переслал посылку Арно на аукцион.

– У меня нет лишних людей, чтобы охранять сотню монет, – сказал он.

Теперь выставленные в витрине золотые Александры покоились на маленьких бархатных подушечках. Каждому участнику аукциона было позволено дважды пройти мимо витрины. Некоторые постарались замешкаться.

– Как странно. У меня такое чувство, что они выпущены сегодня утром. Они такие... настоящие. Такие современные, – сказала одна дама.

Грудь ее вздымалась под ультрамодным туалетом из белого шелка. Шею украшали бриллианты необычайно чистой воды. Когда она смотрела на ряды золотых монет, то готова была распрощаться со своими бриллиантами, со всем своим богатством, с белым шелковым платьем и всем, что в нем за право обладать этими монетами.

– Владеть ими – все равно, что владеть вечностью, – заметил один высокопоставленный чиновник.

Торг начинался с десяти миллионов долларов. Эту цену назвал один араб, чей вклад в мировую экономику заключался в том, что родился он на залежах нефти, а потом сообразил, как можно, пользуясь этим, доить весь мир.

Ставка была увеличена сразу на миллион. Сделал это человек, сообразивший, как ускорить процесс прохождения информации в компьютере.

Следующим под аплодисменты публики сказал свое слово некий француз, семья которого владела одной из провинций с тех самых пор, как Шарлемань объединил неграмотных князьков, создав великую нацию франков.

Монеты были проданы за двадцать два миллиона долларов. Последнее слово осталось за одним техасским финансистом, который решил, что такие миленькие штучки обязательно должны принадлежать ему. Он собирался переделать этих “пареньков”, как он их назвал, в золотые запонки.

– И подарю их полусотне друзей, Хотя, постой, столько у меня не наберется. Во всем мире не знаю пяти десятков людей, кто того достоин.

Эхо аплодисментов разнеслось по главному залу дома Арно. Аплодировал даже аукционист. Стража замерла в почтении. Они тоже понимали, что принимают участие в чем-то необычайно важном. В историческом событии.

И вдруг посреди грохота аплодисментов прозвучал высокий надтреснутый голос. Говорил он на французском столь древнем, что он напоминал смесь галльского с латынью.

– Горе вам, франки, чьи отцы пошли от галлов! Услышьте же слова последнего предупреждения! Монеты сии не принадлежат вам, то лишь скудная дань тем, кто заслужил их. Не алкайте сокровищ похищенных, но жизни свои спасайте, коль честь свою спасти вам не по силам.

Стража бросилась обыскивать закоулки, пытаясь понять, откуда доносится голос. Служба безопасности пыталась обнаружить запрятанный микрофон. Лучшие люди Франции не смогли найти ничего.

Позже техасец с посеревшим лицом говорил, что был счастлив отдать монеты их истинному владельцу, но самого владельца описывать отказывался. И все повторял:

– Что не мое, то не мое, до чего же я рад, что все вернул.

Но Мастера Синанджу в тот позорный для Парижа день не интересовало, кто купил принадлежавшие Синанджу сокровища и какой вор передал какому вору награбленное.

Это были сокровища Синанджу, и они должны были, быть возвращены.

В тот день Мастер искал среди франков того, кто осмелился пойти против дома Синанджу. А ответ на это был не в монетах. Ответ был найден позже, ночью, когда все было сведено воедино.

Главный кассир подготовил чек для директора дома Арно. Поскольку местопребывание графа Лионского держалось в секрете, директор даже не мог доставить себе удовольствия переслать такую огромную сумму. Чек следовало передать в простом конверте батальону СВВР. По плану после такой публичной сделки чек должен был проследовать по так называемому “живому лабиринту”.

Проще говоря, если бы кому-то взбрело в голову проследить путь чека, он должен был приготовиться к тому, что потеряет немыслимое число агентов, потому что каждый, замеченный в попытке идти следом, мог быть обезврежен прикрытием.

Это был отточенный маневр, который в лучшем случае позволил бы выявить вражеских агентов, действующих во Франции. В худшем случае чек должен был быть просто доставлен в целости и сохранности директору СВВР графу Лионскому.

Не знали они лишь того, что этот трюк так же нов, как царь Критский, или император Феодосии. На самом деле прием этот был вполне традиционен, и мастер Синанджу без труда проследовал за чеком по ночным улицам Парижа.

Той ночью он выбрал бархатное кимоно, черное с бордовыми полосами, поглощавшими свет. На ногах у него были деревянные сандалии с гладко отполированными подошвами, приглушавшими шаг. Раз уж дело было в Париже, Чиун убрал волосы назад, и они были прикрыты черной шапкой, поднимавшейся на затылке как колпак.

Это был туалет специально для того, чтобы повергнуть французов ниц.

Батальон проследовал уже три линии лабиринта. Слежки замечено не было. Один из новичков сказал, что чувствует постороннее присутствие, но словам его значения не придали и сказали, что если он еще раз сошлется на свои необоснованные страхи, на него подадут рапорт.

Убедившись, что за ними никто не следит, они передали конверт следующему батальону, который и доставил его самому директору.

– Господин граф, мы здесь, – доложил командир второго батальона.

Они имели все основания чувствовать себя в полной безопасности. Старый особняк на Рю-Сен-Жан представлял из себя огромную электронную ловушку, оборудованную столь безупречно, что это позволяло СВВР считаться единственной организацией в Европе, могущей противостоять русским.

Сколько агентов полегло на улицах Парижа, пытаясь уничтожить ее директора? Сколько раз СВВР загоняла в угол победоносные легионы КГБ? Найди хоть один враг этот особняк, он тут же нашел бы собственную смерть.

– Вот благодарность за ваш дар, господин директор, – сказал командир батальона.

Слухи о миллионах расползлись по Парижу еще до того, как конверт отправился в путешествие по его улицам.

Командир и его батальон ждали, пока их начальник распечатает конверт. Чтобы доставить удовольствие своим “мальчикам”, как он называл самых опасных людей Франции, де Лион вскрыл конверт и показал им чек.

Это было целое состояние, но в душе французский аристократ был настолько спокоен, что ему пришлось вымучивать из себя радостное восклицание. Ему, в общем, было наплевать. Если бы не кое-какие мелкие неудобства, он был бы согласен остаться без гроша.

Валери, граф де Лион, принадлежал к той редкой породе людей, которым всегда сопутствует удача. Он свергал правительства, уничтожал во имя Франции людей по всему миру, и каждый раз, когда Франция этого требовала, расстраивал планы русских.

Конечно, всегда останавливать русских Франции было не нужно. Это была проблема американцев.

СВВР преуспевала необычайно, и по этой причине граф де Лион был счастлив. Де Лион любил лишь свою работу. Многих в КГБ он знал по имени, и не потому, что в этом заключалась его работа, а потому, что как мальчишки восхищаются футбольными звездами, де Лион восхищался удачными переворотами, безупречными убийствами, кражей документов государственной важности, выполненной так, что само государство и не подозревало о том, что документы выкраны.

Каждый раз, когда де Лион посылал людей против чужой страны, он старался вызвать в них уважение к делам противника. Он вникал в подробности секретных миссий как заботливый отец, следящий за первой работой сына. Он не брал работы на дом, что это за работа. Работой были приемы. Работой были его конюшни в поместье на юге Франции. Работой была жена. Редкие любовные связи и те были работой.

Как замечательно было наблюдать за рукопашной его лучших оперативников в песчаных карьерах под Марселем, где пролитая кровь тут же уходила в песок.

Замечательно было следить за тем, как проваливается отличная контрразведческая операция датчан в Восточной Европе, проваливается из-за отсутствия поддержки. И как приятно было назначать месяц для ее осуществления.

Де Лион полюбил свою работу не по воле случая, это было у него в крови. Предками его были кровожадные франкские рыцари. Они были воинами не из-за жажды к наживе, а воинами по любви – любви к войне.

Поэтому в ту темную ночь де Лиону и пришлось изображать перед своими людьми радость по поводу свалившегося на него богатства. Для этого сдержанного аристократа это значило только одно – что всю оставшуюся жизнь ему не придется беспокоиться о деньгах, а о них-то он и не особенно беспокоился. Но простые люди любят зрелища.

– Двадцать два миллиона долларов! Пожалуй на литр-другой вина хватит, или на пару крошек. А если крошка умеет транжирить деньги, за полдня она все пустит на ветер.

Мужчины загоготали. Де Лион только собрался велеть принести вина, чтобы выпить за удачу, потратить десять минут и с чистой совестью вернуться к материалам о положении в Африке, разложенным у него на столе, как вдруг увидел нечто.

Поначалу он даже был не вполне уверен, что он это увидел. В холле мелькнул какой-то сгусток тьмы – за открытой дверью. Но звука он не услышал и решил, что ему померещилось. В его доме без ведома его людей ничто не могло двигаться.

Но вина все не приносили. Он послал одного из людей поторопить официанта. Тот не вернулся. Де Лион проверил звонок. Он работал, но никто не отзывался.

– Происходит что-то странное, – сказал де Лион. Два оперативника достали пистолеты. Они встали по обе стороны от своего начальника и вышли вместе с ним из комнаты.

В проходе де Лион наконец увидел эту темноту. Это оказалось каким-то одеянием, и люди графа упали, как подкошенные от движения, которого он даже не успел разглядеть. Он лишь понял, что оно должно было быть, когда головы его людей с грохотом упали на пол.

– Ты! – сказало видение на таком старофранцузском, что де Лиону пришлось переводить для себя его слова с латыни. – Где мое сокровище?

Де Лион увидел, что тело рядом с ним последний раз дернулось, выталкивая из разорванной шеи струю крови.

У привидения были азиатские черты лица. Голос у него был резкий и высокий.

– Я ничего не крал, – сказал де Лион. Где же стража? Где защитные устройства? Если бы он не слышал собственного напоенного страхом дыхания, он бы решил, что ему это снится. Но может ли человек во сне слышать язык, которого не знает?

– Франки все воры. Где сокровище?

– Ничем не могу вам помочь, – ответил де Лион. Он вдруг понял, что удары, которые нанес этот человек, были столь стремительны, что мускулы на руке мертвеца, сжимавшей пистолет, даже не успели напрячься. Бесполезная рука на бесполезном теле с бесполезным пистолетом. Он бросил быстрый взгляд в сторону. О замыкающем тоже позаботились. Голова снесена.

Де Лион подумал, что, дотянись он до пистолета, он много пуль выпустил бы в темноту. Стремление к битве победило страх. Де Лиону брошен вызов. А де Лионы не проигрывают.

Ему нужно подобраться к пистолету так, чтобы не было понятно, что он хочет напасть. В кармане его халата бью маленький пистолет, но о нем он решил на время забыть. Он использует его для другого.

– Не след уподобляться постыдному вору, франк, – сказал человек.

У него было лицо старика.

– Как вы сюда попали?

– Дом вора всегда воняет. Ты можешь сказать теперь, где сокровище.

– С радостью сделал бы это, – сказал де Лион. – Готов отдать вам свое оружие в знак того, что готов сдаться. Оно очень ценное, само по себе сокровище.

– Ты продал мои монеты. Где остальные сокровища? – спросил Чиун.

Он заставит этого человека тащить награбленное назад в деревню. Уже три века дом Синанджу не брал никого в рабство, но этот франк станет рабом, а потом его надо будет передать кому-то, чтобы казнили. Мастера Синанджу испокон века были убийцами, а не палачами.

– А, остальные. Конечно. Прошу вас, возьмите это, – сказал де Лион.

Одной рукой он протянул пистолет и попытался поклониться сгустку тьмы, который, теперь это было окончательно понятно, оказался стариком в черном кимоно. Надо прострелить ему колени, а уж потом допрашивать.

Старик, уж какими ужасающими возможностями он не обладал, сделал идиотское движение. Он взял пистолет, и поэтому де Лион сумел дотянуться другой рукой до пистолета охранника. Движением столь легким, что рыцари былых времен ему бы позавидовали, де Лион направил его на кимоно и начал стрелять.

Но выстрелов слышно не было. Пистолет был сломан.

Он попытался кинуть его на пол, но он не падал. Де Лион не мог двинуть собственной рукой. Оказалось, сломана она, а не пистолет.

И тут пошла боль. Боль, которая, казалось, знала его тело лучше, чем он сам. Она усиливалась, когда он лгал, и отступала, если он отвечал правду, а потом уже не останавливалась, даже если он не врал.

– Монеты были мне подарены. Подарены! Не знаю, от кого они. Да, подарок ценой в несколько миллионов долларов. Мы не смогли выяснить, кто их послал.

Этот человек явно говорил правду. Вот что самое печальное. Здесь было о чем поразмыслить. Эти монеты были данью Александра. Недостаточная компенсация за то, что он лишил их стольких мест службы, покорив всех царей Запада, но за это этот гречонок и должен был умереть.

Франкский рыцарь, столь дурно говоривший на своем прекрасном языке, тоже должен умереть.

Он покрывал краденое. Своей собственной рукой граф Лионский написал записку, в которой раскаивался в том, что связался с сокровищами Синанджу. После чего ему было позволено отправиться к собственным праотцам.

Когда тело было найдено, случившееся было немедленно решено держать в тайне. Второй отдел, напарник СВВР, расследовал все подробности убийства в особняке. Чек украден не был. Де Лион и его люди были убиты крайне странным образом.

В заключительном докладе президенту сообщалось, что явно существовала некая связь между продажей монет и смертью директора СВВР, что само по себе было странно – ведь столько служб мира искало его смерти, а причиной ее послужило какое-то личное дело.

Они были уверены в том, что с монетами – дело личное, потому что и в записке, и на монетах было одно странное слово: “Синанду”.

В записке – латиницей, на монетах – по-гречески.

Возвратив монеты, Чиун воспользовался услугами правительства Северной Кореи и улетел обратно в Пхеньян. В аэропорту его встречал почетный караул во главе с Саяк Каном, пхеньянцем, который знал подлинную историю Кореи.

Он доложил, что от человека по имени Римо звонков не поступало, но номер, установленный для дома Синанджу, был передан человеку по имени Смит.

– Но хоть что-то сообщили? Прочел ли человек по имени Римо твою милую ложь?

– Человек по имени Смит не сообщил ничего.

– Дело в том, что он белый, – сказал Чиун.

Больше он ничего не говорил, пока вез в машине монеты в деревушку на берегу Западно-Корейского залива. В молчании вернул он монеты в великий дом, дом, хранивший недавно дань тысячелетий. Там он положил монеты на их место, жалкую кучку монет, одну в огромном доме.

Дом этот был передан Чиуну, когда отец его понял, что тело его скоро покинет этот мир. Всю жизнь Чиун готовился получить этот дом, чтобы потом так же достойно передать его. Даже в самые мрачные времена, когда ему казалось, что передать этот дом будет некому, он не отчаивался так, как сейчас.

Ибо он, Чиун, утратил все, что получил; все упоминания о сокровищах в летописях Синанджу оказывались сомнительными – ведь слитки, и монеты, и драгоценные каменья исчезли без следа.

Лишь подтверждением тому, что светловолосый гречонок осмелился подойти слишком близко к Синанджу были обретенные вновь монеты.

Но тот, кто в один прекрасный день должен все это унаследовать, тратит попусту и свое время и умения, данные ему Синанджу, на какие-то недостойные занятия. Чиун потерял и сокровища, и того, кто был бы достоин их получить.

Дом Синанджу еще не погиб, но в тот день великой скорби он жалел, что это не так.

Чиун почувствовал, как задрожала земля, а потом услышал где-то вдалеке шум взрывов. Вскоре их услышали и жители деревни и в великом страхе подошли к нему.

– О Мастер, защити нас!

Чиун отослал их, сказав:

– Мы всегда защищали вас, но как вы защитили сокровища, которые были оставлены на ваше попечение?

Он не стал им говорить, что просто идет новая война. До Синанджу войны не доходили. Генералы знали, что подобной битвы им не пережить вне зависимости от ее исхода.

Земля продолжала дрожать, над головой ревели самолеты, которые бросали бомбы на наземные укрепления. Бой продолжался до утра, и тогда орудия на берегу стихли. И жители деревни вновь пришли к дому, в котором был Мастер, и сказали:

– Мастер, о. Мастер, пришли две подводные лодки с данью для тебя. Они тяжело нагружены и ждут тебя.

– Под каким флагом они пришли?

– Под тем же, что обычно.

– Есть ли среди них худой белый с широкими запястьями? – спросил Чиун.

Он не знал, многие ли смогут узнать Римо. Длинные носы и круглые глаза этим простым людям казались одинаковыми.

– Там много белых.

Римо приехал, решил Чиун. Пусть дом будет пока пуст, они вдвоем, отправятся на поиски сокровищ. Монеты уже возвращены, они с Римо добудут и остальное, они заставят мир уважать собственность Синанджу. Кто знает, к чему приведет столь публичное возвращение сокровищ? Может, правительства мира вернут золотой век наемных убийств, распустят свои огромные дорогостоящие армии, поняв, что умелая рука в ночи может принести куда больше пользы.

Чиун кинулся в деревню, потом – на пристань, и люди почтительно расступались перед ним. Он бросил взгляд на две подводные лодки. Римо там не было. Золотой песок сгружали на пристань, которая поскрипывала под его тяжестью. Белый капитан хотел что-то сказать ему.

– Что случилось с вашим правительством? Мы должны были пробивать себе дорогу сюда. Пришлось вызывать на помощь флот и бомбардировать береговые укрепления. Что с нашим соглашением?

– Это мелкая дипломатическая неувязка. Я все улажу. Передайте Римо, что я не желаю с ним разговаривать. Скажите ему, что он никогда не сможет искупить свое бегство от меня в тот час, когда мне была нужна его помощь.

– Кому передать?

– Римо, – сказал Чиун. – Скажите ему, что, раз он бросил меня однажды, пусть не рассчитывает, что я встречу его потом с распростертыми объятьями. Я отправляюсь за своим золотом.

– Послушайте, вам передали сейчас в десять раз больше обычного количества. И еще вам просили передать. Свяжитесь с человеком по имени Смит. Вы знаете номер.

– Я собираюсь вернуть золото в дом, который ему следовало полюбить с самого начала. Скажите Римо, что в Синанджу ему пути нет. Чтобы возвращаться сюда, надо служить Синанджу.

– У нас нет никакого Римо, – сказал белый капитан подлодки. – Вы хотите, чтобы мы оставили золото здесь или отнесли на склад, где оно хранится?

– Римо с вами нет? – переспросил Чиун.

– Нет. Что делать с золотом?

– Что угодно. Все равно.

– Вы позвоните человеку по имени Смит?

– Да, конечно, – отозвался Чиун, но голос его был сер и тускл, как вода в заливе.

Он медленно побрел через деревню к дому.

Он потерял сокровища Синанджу, но, что еще больнее, он потерял человека, который должен бы был о них заботиться. Потерял и вчера, и завтра.

К дому подбежал ребенок с запиской. Была большая битва, и Корея проиграла. Но был один человек, который просил быть допущенным в Синанджу, потому что предстоит более серьезная битва, которую можно будет и выиграть. Человеком этим был Саяк Кан, и в деревню он вошел, склонившись в низком поклоне.

Чиун сидел в доме без сокровищ, ноги его были скрещены, глаза устремлены в пустоту, а Саяк Кан говорил. Они решили, что дополнительная подлодка – это вторжение, но теперь они поняли, что это – дань, и подлодки впредь будут пропускаться беспрепятственно.

– Ведь дань Синанджу – это дань всему, что составляет гордость нашей великой нации. – Так говорил Саяк Кан перед тем, как сообщил важное известие.

Его разведка обнаружила еще одного человека, который осмелился продавать сокровище Синанджу. На сей раз это тот, кто называет себя Великим Понтификом.

Современные люди зовут его Папой.

– Святой человек из христиан, – сказал Чиун.

– Да. Отвратительно, что эти шаманы так стремятся преумножить и без того немалые свои богатства.

– Да, святые люди не всегда бывают святыми, – сказал Чиун, который уже знал, кто похитил сокровища.

Это объясняло и то, почему франский рыцарь говорил правду, и то, почему люди могут столь беспрепятственно попадать в деревню Синанджу.

– Папа должен умереть, – сказал пхеньянец Саяк Кан.