Небо вокруг меня

Катапультирование на сверхзвуке

В дальнейшем нам много приходилось катапультироваться из различных самолетов, на разных скоростях и высотах полета. Особенно запомнились первые прыжки.

Однажды получили задание испытать катапультное устройство нового самолета. Перед этим предварительно изучили его, подолгу просиживая в кабине, мысленно нажимая на рычаги катапульты, продумывая последовательность работы всех систем, какое положение нужно занять перед выстрелом, как и что может произойти при стабилизации и отделении от кресла. В назначенное утро занял свое место в кабине истребителя. На кресле были установлены приборы для фиксации перегрузки при катапультировании и встрече со скоростным воздушным потоком. Последние напутствия друзей и конструкторов.

Вот и небо. Высотомер показывает полторы тысячи метров. Летчик переводит машину в горизонтальный полет, и стрелка указателя скорости ползет по кругу. Истребитель проглатывает километры пути, неудержимо набирая скорость.

Напряжение растет.

— Приготовиться! — раздался в наушниках голос летчика.

Я весь подобрался в кресле, положил руки на рычаги катапульты, смонтированные на поручнях сиденья, подогнул ноги. Взгляд скользнул по приборной доске, остановился на указателе скорости. Летчик передал команду:

— Пошел!

Тут же нажал рычаг катапульты. Выстрела не слышал. Резкий удар снизу выбросил вверх. Другой удар обрушился в воздухе. Встречный скоростной напор перехватил дыхание, заставил зажмуриться. Всем телом ощутил почти твердую плотность воздушной массы. Звенящая тишина окутала всего. Медлить нельзя. Теряя поступательную скорость, чувствовал, как увеличивается скорость свободного падения. До земли считанные сотни метров. Быстро отстегнул привязные ремни и расстался с креслом. Затем привычный рывок вытяжного кольца, и над головой распахнулся купол парашюта. Теперь можно поздравить себя с первым катапультированием.

После приземления обступили друзья. Хотелось тут же поделиться с ними первыми впечатлениями. Но подошел ведущий врач полковник Н. Ушаков и повел на стрельбище, где заставил стрелять из пистолета по мишени. Дело в том, что стрельба — один из элементов проверки работоспособности человека после катапультирования. С двадцатипятиметровой дистанции выбил сорок четыре очка из пятидесяти возможных.

После нескольких катапультирований на высоте тысяча пятьсот метров первая стадия испытаний закончилась. На второй, завершающей, стадии требовалось катапультироваться с высоты четырех, шести, восьми и десяти тысяч метров. В этих высотных прыжках необходимо было длительное время нестись к земле в свободном падении вместе с креслом. В противном случае оно могло упасть далеко от испытателя и потеряться вместе со своими приборами. В испытаниях участвовали Николай Никитин, Владимир Петренко и я.

Катапультировались по очереди. Выстреливались из самолета и сотни секунд падали, не расставаясь с креслом. Лишь на высоте полторы тысячи метров отстегивались, отталкивали от себя кресло и в семистах метрах от земли раскрывали парашют. Кресло также опускалось на специальном парашюте.

После каждого приземления нам предлагалось стрелять по мишеням. Все стрельбы выполнялись на отлично.

— Новая катапульта не угрожает здоровью и жизнедеятельности летчиков, — заявил врач полковник Н. Ушаков членам государственной комиссии. Тут-то и произошел небольшой казус.

Один из членов государственной комиссии задал вопрос:

— А как стреляют испытатели в обычном состоянии? Таких данных у медиков не было.

На следующий день в тире из того же пистолета я стрелял как нарочно плохо. Врачу оставалось только удивляться.

За успешное испытание катапульты и высотные прыжки главнокомандующий Военно-Воздушными Силами наградил группу испытателей ценными подарками.

Когда вернулся из очередного отпуска, аэродром уже покрылся толстым слоем снега. Устройство, которому мы дали путевку в жизнь, находилось в серийном производстве.

Надо отметить, что организация испытательных прыжков по сравнению с организацией спортивных и тренировочных имеет свои особенности. Более повышенные требования, например, предъявляются к выбору площадки, на которую выполняются прыжки. При всяком парашютном прыжке место приземления находится на определенном расстоянии от линий электропередачи, различных высоких построек, рек, озер и т. п. Площадка для испытательных прыжков выбирается на еще большем удалении от опасных препятствий.

За пригодностью площадки для приземления парашютистов идет неослабное наблюдение в течение всего времени проведения испытаний: ведь препятствия на земле могут возникнуть внезапно, причем самые неожиданные. Василий Григорьевич Романюк рассказывал об одном таком случае.

— Самолет, в котором разместилось полтора десятка испытателей, набирая высоту, взял заданный курс. Место прыжков находилось в сорока минутах полета от нашего аэродрома. Надо сказать, что редко приходилось встречать такую отличную площадку для парашютных прыжков. Большой ровный луг, покрытый высокой, сочной травой, и на десяток километров вокруг ни одного опасного для приземления препятствия. С одной стороны луг полукольцом окружал невысокий кустарник, в котором земляники было видимо-невидимо, с другой — простиралось поле пшеницы. После прыжков мы любили полежать на солнцепеке в высокой траве, поесть сладкой и душистой ягоды. Это были самые отрадные минуты в тех трудных, затянувшихся испытаниях.

Самолет, приближаясь к месту прыжков, прямо с ходу лег на боевой курс. Для летчика это не составляло труда. Он десятки раз доставлял нас сюда и настолько «пристрелялся», что мог найти зеленый лужок с закрытыми глазами. Затем последовала команда, и парашютисты один за другим оставили самолет.

Я, как и остальные испытатели, без задержки раскрыл парашют и, убедившись в его исправности, приступил к работе. Приспособление действовало отлично, и можно было с уверенностью сказать, что испытания закончены. Как всегда, сознание успешно завершенной работы принесло большое удовлетворение. Тут я вспомнил о приземлении и взглянул вниз.

Куда мне только ни приходилось приземляться: на леса, болота, подернутое первым ледком озеро, в придорожную канаву… Но то, что ожидало в этот раз, нельзя было предусмотреть, обладая даже самой богатой фантазией, на нашем зеленом лугу паслось большое колхозное стадо.

«Вероятно, ярославки», — попытался я определить породу коров черно-белой масти, мирно щипавших траву. А в следующее мгновение с тревогой подумал: «Как же теперь приземляться?»

Оставив самолет последним, я находился в воздухе выше своих товарищей и видел, чем завершился тот последний прыжок наших испытаний.

Первый парашютист угодил в самую середину стада. Он опустился прямо на корову, едва не сбив ее с ног, скатился на землю, но сразу вскочил. «Удачно прикоровился!»

Но тут события приняли опасный оборот. День был почти безветренный, и парашют испытателя, словно огромный разноцветный шатер, накрыл злополучную корову. Ошалев от страха, она дико заревела и понеслась галопом, таща за собой парашютиста, не успевшего освободиться от подвесной системы. Все это вызвало страшный переполох в стаде. Коровы бросились врассыпную.

В это время среди них стали опускаться другие парашютисты, и стадо совсем взбесилось.

Никогда не подозревал в этих, обычно флегматичных, животных такого буйного темперамента. Они метались из стороны в сторону, сталкиваясь друг с другом. Отчаянное мычание наполняло воздух.

Дальше было не до наблюдений. Ведь мне тоже предстояло опуститься в этот коровий бедлам. Управляя парашютом, я стал скользить в сторону, где, как будто, было меньше животных, и еще в воздухе расстегнул карабины подвесной системы. Приземлившись, я сразу освободился от парашюта и попытался устоять на ногах, но поскользнулся и упал. В тот же миг я увидел в пяти шагах от себя большого быка.

В отличие от коров он не бегал, не метался, а неторопливо шел на меня, низко опустив тяжелую лобастую голову и грозно напружинив могучий загривок. Я ясно видел в ноздрях быка большое металлическое кольцо со светлой полоской в том месте, где к нему обычно крепилась цепь, зарубцевавшийся разрыв на правом ухе и рога — широко расставленные, массивные у основания и острые на концах, блестящие, будто отполированные.

Глядя на них, я понял, что не родился тореадором. Мне совсем не хотелось вступать с быком в единоборство. Первая мысль — вскочить и бежать. Но тогда бык наверняка бросился бы на меня, а на открытом месте от него не спасешься. Что же делать? Лежать и не шевелиться?! И вот, когда я уже думал, что моей карьере парашютиста-испытателя суждено закончиться но рогах колхозного быка, внезапно, словно в приключенческом кинофильме, пришло спасение. Оно явилось в образе пастуха— древнего деда с кнутом через плечо и суковатой палкой в руках. Несмотря на летнюю жару, он был одет в валенки, стеганый ватник и в старую смушковую папаху.

— Борька, не балуй! — крикнул дед, замахиваясь на быка суковатой палкой.

Бык мотнул головой и послушно остановился, а я проворно вскочил на ноги и малодушно спрятался за сгорбленную спину старого пастуха.

— С неба прыгаешь, а быка испугался, — усмехнулся дед. — Борька-то у нас не бодучий, только баловать любит. Племенной, лучший на всю область.

Пастух посмотрел на свое разбежавшееся стадо и с укоризной сказал:

— Эх вы, соколы, всю скотину разогнали…

От этих слов старого колхозника стало очень стыдно. Действительно, как же это могло случиться? Виноваты были все: испытатели, летчик, который вывозил нас на прыжки, и те, кто должны были ожидать парашютистов на месте приземления. Но надо сразу же сказать, что подобная небрежность в нашей практике встречается крайне редко, — закончил свой рассказ В. Г. Романюк.

Да, работа испытателя связана с определенным риском для жизни. Каждый из нас об этом знает. И все же мы вновь и вновь поднимаемся в небо для того, чтобы постигнуть неизведанное.

Мой товарищ Валентин Иванович Данилович был душой нашего коллектива. Не было среди нас лучшего, чем он, гимнаста, волейболиста, фотографа. Валентин одним из первых начал проводить фотосъемку в свободном падении и при снижении с уже раскрытым парашютом.

…Мы едем на полигон. Валентину предстоит катапультирование на опытной катапультной установке. В приказе по ее испытанию мы с ним записаны оба, но первый идет он. Установка принципиально отличается от существующих, в ней много новых элементов, которые может оценить только испытатель. Режим, по нашим понятиям, не сложный — высота шесть тысяч метров, скорость семьсот километров в час, отделение от кресла на высоте четыре тысячи метров, контрольное время стабилизации сорок секунд. Если кресло через сорок, максимум сорок пять секунд не отойдет, нужно отделиться от него по аварийной схеме и открыть запасной парашют. Эта операция займет еще восемнадцать — двадцать секунд.

Пройден медицинский контроль, надето снаряжение, я проверяю на Валентине монтаж парашюта, приборов.

— Все в порядке, — говорю ему и улетаю на вертолете на полигон. Там мы стоим группой и напряженно всматриваемся в небо, оттуда должны появиться самолеты.

— Идут!

Действительно, появляется пара сверхзвуковых истребителей. Один чуть впереди, за ним справа — самолет с кинооператором. Я напряженно всматриваюсь в небо, боясь пропустить момент катапультирования… Над ведущим появляется дымок.

— Пошел!.. Включаю секундомер.

Все ближе к земле черная точка. В бинокль вижу: стабилизации нет, кресло стремительно вращается. Контрольное время на исходе. Напряжение нарастает. Но вот кресло «отстреливается», вспыхивает купол парашюта. Смотрю на секундомер — сорок пять секунд. Валентин верен себе, ждал раскрытия парашюта до последней секунды контрольного времени. Но вывод уже ясен: кресло не может обеспечить надежного спасания летного состава. Такое заключение и делает наша бригада.

Время шло. Мы занимались повседневной работой, но иногда наведывались на предприятие, где велись работы по устранению дефектов на катапультной установке. Через год катапультирование манекенов с различных высот и на различных скоростях полета показало, что установка доведена до нормы.

И опять слово за парашютистами-испытателями. Мы с Валентином летим на испытательный полигон. Снова тренажи, сдача зачетов. Прыжок предстоит сложный — высота двенадцать тысяч метров, скорость сверхзвуковая.

Спрашиваю Валентина:

— Ну как, готов? Может быть, я прыгну, ведь мне уже приходилось катапультироваться в этом режиме?

— Евгений Николаевич, — говорит Валентин, — разрешите мне закончить программу. А потом, вы еще не оправились от последнего катапультирования.

Действительно, при последнем катапультировании мне разбило лицо опытным гермошлемом, и хотя врач наложил швы очень аккуратно, шрамы еще заметны, они розовые и твердые.

Накануне испытаний прогуливаемся вечером возле гостиницы, обсуждаем предстоящий эксперимент, вероятность возможных отказов, необходимые в этом случае действия…

Утром все как обычно. Завтрак, врачи. Они наклеивают на Валентина датчики и облачают в высотный костюм.

Все готово. Садимся в автобус и едем к самолету. Валентин весел, шутит. У всех хорошее настроение, тем более, что погода весенняя, а эксперимент последний и после проделанной сложной работы предстоит возвращение домой.

У самолета специалисты вновь тщательно занимаются Валентином. Каждый, проверив свой узел катапультной установки, расписывается в ведомости готовности. Последним подхожу к Валентину я. Остекление гермошлема закрыто: идет десатурация — дыхание кислородом. Процесс совершенно необходимый для того, чтобы, дыша чистым кислородом, вытеснить из организма азот и тем самым предотвратить его выделение из организма на высоте. Если не проводить десатурации, то в полете пузырьки азота могут появиться в суставах рук, ног, причиняя при этом нестерпимую боль. Вот почему, оказавшись на большой высоте, все парашютисты как бы прислушиваются к своему организму, со страхом принимая всякие неудобства и малейшие боли за приближение кессонной болезни. В случае появления таких болей высоту полета нужно немедленно уменьшить, хотя бы на тысячу метров. Разумеется, повторять в этом случае набор высоты нельзя и, следовательно, выполнение задачи полета срывается.

Проверяю подсоединение приборов, монтаж запасного парашюта — все в порядке. Похлопываю Валентина по гермошлему, жму руку. Испытатель в ответ улыбается.

Проходит немного времени и на полосу, как и обычно, выруливает пара сверхзвуковых истребителей — первый с испытателем, второй с кинооператором на борту.

— Взлет разрешаю, — подается команда руководителя полетов, и пара, стремительно разбежавшись, уходит в весеннюю синь неба.

Идут минуты ожидания. Слышим команды штурмана наведения.

— На боевом! Пошел!

— Вот и все, — говорит руководитель полетов и протягивает мне руку. — Поздравляю!

— У нас это принято делать после приземления, — отвечаю я.

…Мы возвращаемся домой. Мерно гудят двигатели транспортного самолета. Кажется, никогда так не было тяжело на душе, Валентина больше нет… Трагическая случайность… Она бывает и в обыденной жизни, но с теми, кто идет первым, она случается чаще. Трудно свыкнуться с мыслью, что нет этого красивого, обаятельного человека. У него за спиной был Московский авиационный институт, звание мастера спорта, шесть мировых и всесоюзных рекордов. Он был среди тех, кто создавал и отрабатывал методику подготовки космонавтов, собиравшихся выйти в открытый космос. Помните, мир восхищался: «Первое шлюзование на борту космического корабля!». Задолго до этого Валентин поднимался в воздух на борту огромной летающей лаборатории, «плавал» в костюме космонавта по «бассейну невесомости», искал лучший, наиболее удобный вариант действий в космосе для первопроходцев Вселенной. А затем наблюдал за подготовкой космонавтов П. И. Беляева, А. А. Леонова, Б. В. Хрунова. «Хороший, толковый парень», — сказал о Валентине, вспоминая те дни, космонавт Алексей Архипович Леонов.

Листаю альбом фотографий. Валентин и Юрий Гагарин. Запись, сделанная рукой первого космонавта Земли: «Валентину Даниловичу с уважением. Гагарин». Портрет космонавта Комарова. Строчки на обороте: «Валентину Ивановичу Даниловичу с наилучшими пожеланиями. В. Комаров». А вот Данилович с легендарным летчиком-испытателем Гарнаевым.

Есть светлые, мужественные и очень скромные люди, к которым все относятся с большой теплотой. К таким людям принадлежал и Валентин Данилович!