Недавние были

СУДЬБА КОРАБЛЯ

Ещё несколько страниц о капитанах. Русский Север всегда был богат отважными мореходцами. Кораблевождение, как и кораблестроение, было среди поморов делом тонко знаемым и весьма почитаемым. Поморы знали море, как родной дом, знали ветры, течения, снег, лёд, береговые знаки, погодные режимы и приметы, знали и морской и корабельный обиход, строили с высоким уменьем крепкие, ходкие корабли и водили их в океанские просторы, в злые льды Ледовитого океана с древних времен.

Не оскудел наш Север бесстрашными мастерами арктического мореходства и в новые времена. Один из героев его - архангельский капитан Александр Кучин. Закончив с золотой медалью Архангельское мореходное училище, Кучин отправляется для продолжения мореходного образования в Норвегию. Здесь он поступает в Бергене на океанографические курсы. Видный норвежский ученый X. Хансен, под руководством которого Кучин занимался океанографией, высоко ценил своего талантливого ученика и, когда Руал Амундсен в 1910 году набирал команду знаменитого «Фрама» для экспедиции к Южному полюсу, Хансен порекомендовал своего ученика. Кучин, заключив четырнадцатого марта с Амундсеном контракт, стал участником этой трудной, но удачной экспедиции, открывшей в декабре следующего года, и тоже, по счастливому совпадению, четырнадцатого числа, Южный полюс.

Кучин был единственным русским участником открытия Южного полюса, и вклад его в это немаловажное предприятие был довольно значителен. Он выполнял на «Фраме» обязанности не только океанографа, но и штурмана, а также принимал участие в устройстве зимовки на побережье шестого континента. Он же был и в некоторой степени историографом этого плавания на «Фраме», так как часть пути вёл дневник экспедиции.

После такого трудного двухлетнего плавания не грех бы и отдохнуть, но, вернувшись на родину, Александр Кучин в навигацию 1912 года отправляется на другой край света, то есть на этот раз не на крайний юг, а на крайний север, не в Антарктику, а в Арктику.

Теперь он становится участником экспедиции Русанова на Шпицберген и капитаном нанятой для экспедиции зверобойной шхуны «Геркулес». Русанову была поставлена задача найти на Шпицбергене не занятые американцами и норвежцами залежи каменного угля и поставить заявочные столбы, которые дали бы России право эксплуатации их и права на часть территории острова, на котором издавна зимовали и били зверя русские промышленники.

Русанов охотно согласился на эту экспедицию, но взял с собой продовольствия на полтора года, что казалось странным, так как до Шпицбергена морского ходу одна неделя. Никто не знал о планах Русанова, вынашиваемых им много лет - пройти вдоль берегов Сибири Северным путем до Тихого океана. Теперь, используя благоприятные обстоятельства, Русанов решил осуществить давнюю свою мечту.

Закончив работы на Шпицбергене, найдя уголь и поставив для России заявочные столбы, то есть полностью выполнив задачу, Русанов решил дальше уже на свой риск и страх продолжить экспедицию, отправиться на восток к Новосибирским островам и пробиваться дальше к Берингову проливу.

Он открыл свои планы дальнейшего плавания всем четырнадцати участникам экспедиции и спросил, кто из них хочет отправиться с ним в далекое плавание. Одиннадцать человек изъявили своё желание идти дальше с Русановым, а трое возвратились в Архангельск.

Итак, капитан Кучин повел «Геркулес» в дальний и опасный путь. Укрываясь от шторма, он зашёл в Маточкин Шар - пролив между Южным и Северным островами Новой Земли. Отсюда восемнадцатого августа 1912 года Русанов дал в Петербург телеграмму, в которой, раскрывая свои планы уже всей России, извещал, что идёт на восток по Северному пути.

Больше никаких известий о судьбе Русанова и его товарищей не было. Экспедиция исчезла, и следы её были обнаружены только двадцать два года спустя, когда близ устья Енисея на одном из островов был обнаружен вмёрзший в лёд столб с надписью «Геркулес, 1913 г.». Я видел этот невысокий столбик в музее Арктики и Антарктики в Ленинграде, как и некоторые другие мелкие вещи, найденные несколькими годами позже у северо-западных берегов Таймыра.

И это всё, что известно о судьбе экспедиции. Все одиннадцать участников ее погибли, в том числе и отважный архангельский капитан Александр Степанович Кучин. Его взяло холодное полярное море, как и многих других северных мореходов.

Но на смену погибшим исследователям Арктики являлись наследники их свершений, которые уходили в далёкие опасные рейсы, чтобы торить новые морские и ледовые пути. Иные, как Владимир Воронин, водили по океанским курсам корабли до славной и почётной старости.

В Архангельске и Соломбале старых поморских капитанов было немало. Арктические путешественники, собираясь в свои экспедиции, не раз прибегали к их помощи и совету.

Когда Георгию Седову пришлось искать корабль для своей экспедиции к Северному полюсу, он прежде всего вспомнил о своих архангельских друзьях-капитанах. Приехав в начале июня 1912 года в Архангельск, Седов велел извозчику ехать с пристани не в гостиницу, а к давнему приятелю лоц-командиру Елизаровскому, который жил в Соломбале неподалеку от портовых мастерских. По свидетельству Н. Пинегина, «Елизаровский принял гостя радушно. Узнав, что главная забота - найти подходящее судно, послал за знакомыми поморами - посоветоваться с ними.

Первым пришёл Лоушкин, старый поморский капитан. Вошёл в горницу по-старинному: стал у порога, отвесил поклон, перекрестился и снова раскланялся. Подал ладонь лопаточкой, разгладил широкую сивую бороду, заворковал по-поморски:

- Как ваше здоровьице? Гляди, и меня вспомянули. Довелось и старому коту с печи скочить. Пришёл с бани, а жёнка сказывает: «Миколаич, по тебя от командира приходили». А от какого командира - сама не знает. «Ты чё, дура, не спросила?» - говорю. «А ты чё не сказывал, какие у тебя командиры знакомые?» - «А на что тебе знать!» - «А чтоб при глупом муже самой в дурах не быть!» Вот так отбрила! Ой, бабий ум - что коромысло: и криво, и зазубристо, и на оба конца. И толковать больше не стала. От куфарки узнал, кого по меня посылали, потому и сдогадался…

Словоохотливый капитан стал припоминать, какие же есть свободные от фрахта суда.

- Вот «Геркулес» у стенки стоит, «Митрей Солунский», «Андромеда». Да нет, маловаты!… Постойте, робята, пошто далеко ходить… Вот стара память! Есть судно, вам подходящее. Вчерась мимо шёл, калошу завязил как раз насупротив него. Еще спросил у штурмана: «Как, под груз стали или чё!» - «Каки там грузы! Только и грузили старые швартовы; истёрлись о рым. Другого груза с зимы не видали»… Пойдём, командиры, посмотрим.

Моряки пошли на берег Двины. Недалеко стояло судно с двумя высокими мачтами и длинным утлегарём. Спереди, по капитанскому мостику, крупная надпись: «Святой мученик Фока»…

Когда возвращались к Елизаровскому, Лоушкин рассказал всю подноготную и про судно, и про владельца. «Святому Фоке» сорок два года, куплен в Норвегии, за границей ходил под названием «Гейзер».

- Думайте, думайте, командиры. Десять раз примерь, однова отрежь. А только верьте моему слову неложному: лучше судна не найти.

Командиры думали, и не только думали, но и действовали. Седов и Елизаровский вместе с Лоушкиным сперва осмотрели корабль снаружи, потом спустились под палубу поглядеть паровую машину и трюм. Снаружи судно производило хорошее впечатление: отличные обводы, руль, сделанный из толстых дубовых брёвен, скреплен полосовым железом. Вся кормовая часть обита котельным железом. Окован железом и форштевень.

Не менее внушительное впечатление производил корабль и изнутри. Весь корпус - из дуба, а обшивка не одна, а три: две наружные и одна внутренняя.

Судно могло ходить и под парусами и двигаться при помощи паровой машины. Таким увидел «Св. Фоку» Седов в начале июня. А двадцать седьмого августа 1912 года его увидел весь Архангельск.

Мы, мальчишки, само собой разумеется прознали о седовской экспедиции к Северному полюсу задолго до её отплытия, прознали по нашему изустному, незримому телеграфу, подобному Длинному уху окраинных полупустынь Средней Азии в эпоху, предшествующую радио.

Наше Длинное ухо было по преимуществу водяным. Все лето мы проводили у воды, околачиваясь целые дни на пристанях, и были отлично осведомлены о главнейших событиях дня в порту, о приходящих и уходящих кораблях и пароходах. Всякого рода экспедиции, отправляющиеся в дальние северные моря, были у нас на особом учёте.

На пристани дальнего плавания двадцать седьмого августа мальчишки появились спозаранку. «Св. мученик Фока» пришёл из Соломбалы, где грузился перед отправкой.

Был чудесный, ясный день. Я это пишу несмотря на то, что пятьдесят семь лет спустя в фондах музея Арктики и Антарктики в Ленинграде на фотографиях, изображающих церемонию отплытия «Св. Фоки», я, к изумлению своему, увидел раскрытые зонтики над головами иных из провожающих.

Зонтики были, правда, немногочисленны, но всё же… Вот уж, поистине, - не верь глазам своим. Но тогда чему же верить? Памяти? Я этого очень хотел, но вдруг права не она, а объектив фотоаппарата - недаром же так сродни ему слово «объективность».

Я стал искать союзников моей памяти. И нашёл их. Первым оказался свидетель событий настолько профессионально зоркий и бесспорный, что едва ли возможно ему не доверять. Свидетель этот и мой союзник - Николай Васильевич Пинегин. В своих воспоминаниях о дне отплытия экспедиции из Архангельска он пишет: «Много раз потом в тесной, еле освещённой каюте вспоминалось мне это прелестное августовское утро, яркость и пестрота одежд на берегу, тысячи блестящих глаз…»

Если бы шёл дождь, то Пинегин не назвал бы это утро «прелестным» и не отметил бы «яркости и пестроты одежд на берегу».

Уже одного свидетельства такого авторитета, как Пинегин, было бы, на мой взгляд, достаточно для реабилитации моей памяти, но у меня есть ещё один союзник, и тоже довольно солидный - сам фотообъектив. На снимке, о котором идёт речь, видны не только зонтики, но на некоторых мужчинах и соломенные с твёрдыми полями шляпы-канотье, которые никто в дождливую погоду не надевал. Кроме того, на воде много солнца, хотя в небе есть и облака… Но зонтики, чёрт бы их побрал, - почему раскрыты зонтики, и не солнечные, по-видимому, над иными головами? Может быть, погода была то, что нынче принято называть переменная - то дождик, то ясно? Может быть. Что касается меня, то я, вопреки зонтикам, решительно утверждаю - день был ясный, солнечный.

Отплытие было назначено, кажется, на двенадцать часов пополудни, и к этому времени на пристани собралось множество народу, а на реке вблизи «Фоки» множество лодок и моторок. Но ни в двенадцать, ни в час «Фока» не ушёл из-за сильно затянувшейся торжественной церемонии проводов - торжественной, вопреки желанию и воле Седова, как я узнал много лет спустя.

На пристани становилось всё тесней. Из собора прибыла большая группа попов во главе с архиереем. Поблёскивая золочёными ризами, они принялись готовиться к молебну. Позади них расположился церковный хор. Приехал в лакированной коляске вице-губернатор, и начался молебен.

Меня больше интересовали собаки в стоящих на палубе клетках. Громким лаем, воем и визгом псы недружно вторили церковному хору, и я бы с удовольствием пробрался к ним поближе. Но я побаивался пробиваться в первые ряды, потому что находился, так сказать, на нелегальном положении. Каникулы кончились почти две недели тому назад, и в это время, дня я должен был находиться в стенах реального училища, в котором не слишком усердно проходил предусмотренный программой курс наук. Но в этот день, пренебрегая науками и училищным распорядком, я сбежал со второго урока на пристань дальнего плавания, чтобы не прозевать уход «Святого Фокл». Опасаясь попасться на глаза кому-либо из педагогов, которые могли случиться на проводах, я и не совался в первые ряды, держась всё же настолько близко к «Фоке», чтобы оставаясь скрытым в толпе, всё видеть и слышать.

После торжественного молебна говорились речи и произносились напутственные пожелания. Но в центре всеобщего внимания были не эти речи, не их ораторы, не высокопоставленные чины во главе с вице-губернатором, группировавшиеся возле борта «Святого Фоки», и даже не два кинооператора, снимавшие проводы, что по тем временам было чрезвычайной новинкой. Все глаза были устремлены на начальника первой русской экспедиции к Северному полюсу - Георгия Седова.

Он стоял - плечистый, не очень ловкий, простолицый, с подстриженной клинышком светлой бородкой и не очень большими, но густыми усами. На нём был белый китель с погонами старшего лейтенанта, на голове - морская фуражка с белым верхом. Выдвинувшись несколько вперёд, он глуховатым голосом прочитал приказ об отплытии. Потом в руке его и в руках вице-губернатора и других важных лиц из провожающих появились стопки с красным вином. Выпили за удачу экспедиции, грянул оркестр архангелогородского запасного батальона.

Когда, наконец, под медное пение труб военного оркестра «Святой Фока» отвалил от пристани, было уже около трех часов дня. Все закричали «ура», замахали платками, шляпами, зонтиками, тросточками - у кого что было в руках. Портовый буксир потащил толстобокого, низко сидящего «Фоку» на фарватер, где стояли округлые красные бакены.

Следом за ними устремились лодки и катера, а мы, мальчишки, припустили вдоль берега в ту сторону, в какую должен был плыть корабль. Сперва держаться вровень с ним было нетрудно, так как он шёл поначалу не прямо по курсу, а выбирался на середину реки. Да и шёл он не своим ходом, а на буксире.

Мы в это время бежали по берегу и потому не отставали. Но мало-помалу «Фока» стал удаляться от нас. Поустав, мы невольно сбавили ход. К тому же, пробежав километра два, мы были остановлены рекой Кузнечихой. Тут мы, сгрудясь кучей, долго махали шапками, кидали их вверх. Кто-то стащил с себя рубаху и размахивал ею, как флагом. А «Фока» уходил всё дальше и дальше, пока не превратился в чёрную точку, и, наконец, исчез за горизонтом.

Увидели его архангелогородцы только два года спустя - шестого сентября 1914 года. Он пришвартовался к той же пристани дальнего плавания, от которой уходил. Но сам он был уже не тот. На нём не было начальника экспедиции Георгия Седова, героически погибшего в санном походе к полюсу. Часть людей вернувшегося экипажа жестоко страдала от цинги, и их прямо с пристани отправили в больницу.

Корабль представлял собой зрелище, щемящее сердце. Преступно снабженный, преступно брошенный на произвол судьбы в критическом положении, без помощи, без угля, который должны были доставить на пароходе к Земле Франца-Иосифа, но не доставили, «Святой Фока» возвращался на родину своим ходом, пробиваясь сквозь льды на парусах. На топливо в последние перед тем дни пошло всё дерево, какое только было на корабле. Сожгли в топках все палубные надстройки, кроме капитанского мостика и наружных стенок юта. Сожгли переборки кают, мебель, запасные части такелажа, даже верхние части мачт. Без балласта, выброшенного за борт во время одной из свирепых схваток со льдами, с расшатанным за двухлетнее труднейшее плавание корпусом, с выбывшими из строя паровыми помпами, текущий, как решето, «Фока» походил на бойца, израненного в долгих, изнурительных, жестоких боях.

Да так оно и было на самом деле. «Фока» был боец, славный, бесконечно выносливый боец с пространством, с бурями, льдами, невзгодами, с предательством и подлостью. Раны, нанесённые всеми этими врагами, были, к сожалению, неизлечимы. Да их и не пытались лечить. Царское правительство и его сановники, Главное гидрографическое управление, тучи дельцов и чиновников, нажившихся на экспедиции, палец о палец не ударили, чтобы позаботиться о вернувшихся членах экспедиции и об израненном корабле.

Напротив, на него набросились разбойники и мародёры всех рангов. В уплату за долг какому-то «купцу первой гильдии Мартынову» было продано с молотка имущество экспедиции, добытые на охоте шкуры зверей, мореходные инструменты, личное оружие Седова, безжалостно выломанные части корабельного оборудования: литые иллюминаторы, обшивка люков, трапов, поручней, даже пароходный гудок.

Варварски ограбленный, изуродованный, ободранный, приведённый в полную негодность, «Фока» долго полулежал на мели против таможни. Мы, мальчишки, во время купанья подплывали к нему, взбирались через накренённый к самой воде борт на корабль, чтобы вслед затем с противоположного, вскинутого над водой борта броситься в воду.

«Святой мученик Фока» был поистине мучеником. Не дожил он, бедняга, до советских времен, когда, несомненно, стал бы почётной и оберегаемой реликвией, как ветеран борьбы за освоение Арктики, реликвией, подобной нансеновскому «Фраму», который норвежцы свято хранят, построив для него в Осло специальный музейный павильон.

Судьба «Св. Фоки», как и судьба тех, кто водил и населял его в последнем походе, даже судьба вещей, служивших им в плавании через льды и туманы в белом безмолвии на север, в высокой степени трагична.

Впрочем, пятьдесят пять лет спустя мне довелось увидеть одну из самых примечательных вещей с «Фоки». Вещь эта - древко русского флага, который Седов намеревался водрузить во славу своей Родины на Северном полюсе.

Древко заключено в висящий на музейной стене двухметровый футляр. Оно сильно ободрано, хотя и сделано из крепкого дуба и оковано внизу металлическим наконечником. Медная оковка не охватывает и середину древка. На ней выгравировано было буквами латинского алфавита: «Экспедиция старшего лейтенанта Седова к северному полюсу. 1914». За долгие годы эта надпись поистёрлась, и сейчас можно прочесть только остатки её на зелёно-чёрной округлости оковки «Sedov… pol… exped… 1914».

Неподалёку от древка в витрине за стеклом и сам флаг, который должен был развеваться над полярными льдами. Впрочем, если быть точным, это уже не флаг, а обрывки, остатки его - десятка два рваных, потерявших цвет и форму лоскуточков.

Тут же, возле остатков флага, - топорик, обрывки меха и брезента. Все это вещи, которые были с Седовым в пути после того, как он и матросы Александр Пустошный и Георгий Линник оставили второго февраля 1914 года зимовавшего второй год «Св. Фоку» и отправились от Земли Франца-Иосифа с тремя нартами к Северному полюсу. Девятого марта Линник и Пустотный опустили тело умершего в пути Седова в выдолбленную киркой неглубокую могилу. Место захоронения Седова до сих пор не обнаружено. Вещи же, о которых речь шла выше, нашли на мысе Аук двадцать четыре года спустя, то есть в 1938 г., зимовщики острова Рудольфа. Сейчас эти вещи находятся в музее Арктики и Антарктики в Ленинграде.

…Я стою перед ними, смотрю на истлевшие обрывки флага и вижу Седова возле борта своего корабля на пристани дальнего плавания в Архангельске, вижу таким, каким видел в 1912 году. Он невысоко поднимает стопку с кроваво-красным вином за удачу экспедиции.

Удачи не было. И не только седовской экспедиции. Все три начальника всех трёх русских экспедиций 1912 года не возвратились домой, а из трёх кораблей вернулся только один - истерзанный, искалеченный «Св. Фока».

Удачи и не могло быть в те мерзкие времена. Удачи пришли с Советской властью. Трёхцветный флаг царской России не был водружён на полюсе. А совсем недавно на полюсе высадились зимовщики советской полярной станции «СП-21». Двадцать один флаг Советского Союза на «Северном полюсе»! Что сказал бы Георгий Седов, если бы мог быть этому свидетелем? Какова была бы судьба «Фоки», если бы он уходил в далекий свой поход, снаряженный советскими людьми, советским государством? Вне сомнений, судьба его сложилась бы иначе. Судьбы кораблей стали сейчас иными, потому что стали иными судьбы людей.

Но прошлых судеб забывать нельзя.

Не забыть и мне во веки веков полулежащего на мели «Фоку», - ограбленного и брошенного, одинокого и полузатонувшего.