Нежданный гость

ПЕРВЫЕ СЛЕЗЫ

К танцам зрители никогда не остаются равнодушными. Стоит только показаться на сцене легконогим плясунам, а пальцам баяниста пробежать по сверкающим пуговкам — и точно какие-то невидимые токи устремляются в зал, возвращаясь оттуда аплодисментами. Но сегодня успех превзошел все, что бывало до сих пор. Уже дважды исполнялся танец, но зал требовал еще и еще.

— Бис! — пищали дисканты.

— Уральскую топтушу! — ухали басы.

— Повторить!..

— Бис!..

Ведущая концерт, девушка в белом шуршащем и таком длинном платье, что она то и дело наступала на него, вышла на авансцену. Пошевелила губами. Подняла руку.

Тщетно. Зал неистовствовал.

Девушка выждала еще некоторое время, а затем отправилась за кулисы. По пути она, уже не первый раз в этом концерте, споткнулась, после чего растопыренными руками неумело подобрала подол. Даже это ее неловкое движение, ранее неизменно вызывавшее беззлобный смех в зале, сейчас не было замечено.

— Бис!.. Топтушу!.. Повторить!.. — надрывались благодарные зрители.

За кулисами сбились в кучу танцоры: девушки в широких сарафанах из плотного полосатого шелка, издали похожего на парчу, юноши — в густо вышитых разноцветных косоворотках. Почти все они тяжело и порывисто дышали, лица многих блестели от пота, но во всех глазах сверкали искры, которые, казалось, ничто, не может погасить.

Тут же стояла невысокая немолодая женщина, уже начинающая полнеть, но все еще красивая какой-то тяжелой, волнующей красотой. От ее глаз необыкновенного золотисто-зеленого цвета трудно было оторваться.

— Как, Анна Михайловна, — обратилась к ней ведущая программу, — будем третий раз?

— Боюсь, ребята утомились, — ответила женщина так спокойно, словно до ее ушей, прикрытых гладкими черными волосами, не доходило то, что творилось в зале.

— Анна Михайловна! — не то вскрикнула, не то выдохнула одна из танцовщиц.

— Хорошо, — согласилась Анна Михайловна. — Только, Саша, не подведи. — Она порывисто обняла и поцеловала девушку. — Молодец, Сашенька! — добавила она.

Танцоры не обиделись: Саша Лебедева вполне заслуживала особого отношения.

Вот и сейчас. Шестнадцать юношей и девушек двигались по одной линии, в точности повторяя жесты, повороты, поклоны, притопы… Но все они в сущности создавали прекрасный фон для одной Саши, которая поворачивалась, кланялась, притопывала и вообще двигалась так же, как и все, и в то же время не так. Совсем не так!.. На сцене эта девушка с вздернутым, запыленным веснушками носиком, словно бы избавлялась от веса. Она не ходила, а скользила, не подскакивала, а взлетала, так, словно захоти — и она безусловно парила бы птицей!.. А как она кружилась — будто в ней была спрятана пружина!..

Зрители видели шестнадцать танцоров, но замечали лишь ее одну, Сашу, хотя, надо полагать, никто об этом не задумывался.

Третий раз была исполнена «Уральская топтуша», и снова под сводами зала плескались аплодисменты, и впору было четвертый раз показывать этот же танец. Выручил баянист: он снял с колен свой тяжелый баян, потянул веревку, возле которой сидел, и лиловый занавес медленно прикрыл сцену.

Только после этого зрители угомонились. Воспользовавшись наступившей тишиной, девушка, которая вела программу, просунула голову между складками бархата и объявила:

— Концерт окончен…

Счастливые и усталые пошли танцоры в свои уборные раздеваться.

— Как я волновалась, Анна Михайловна! Если бы вы только знали!.. Боялась, сердца не хватит, — воскликнула Саша.

Лебедева была, пожалуй, единственным человеком, не понимавшим, что именно она приносит коллективу такой исключительный успех. Она просто любила кружиться, прыгать, танцуя, испытывала удовольствие — и все. И может быть, с этой непосредственности и начиналось обаяние ее редкостного таланта.

Она хотела сказать еще что-то, но послышался стук в дверь. Опираясь на толстую, полированную трость, вошел мужчина в сером костюме. В его внешности, манере держать голову было что-то непривычное. Вместо галстука топорщился белый бантик. Саше пришелец показался смешным, и она сжала губы и с преувеличенным усердием стала стирать грим.

— Могу я видеть вашего руководителя? — спросил незнакомец с каким-то подчеркнутым чувством собственного достоинства.

— К вашим услугам. Кирсанова, — представилась Анна Михайловна.

Мужчина снял соломенную шляпу с головы, оказавшейся совсем седой.

— Артемий Сергеевич Сетунов… Главный балетмейстер оперного театра.

— Который у нас на гастролях? — живо спросила Саша.

— А в вашем городе есть и другой оперный театр? — не без иронии парировал Сетунов.

Почти не склоняясь, он поднес к губам протянутую руку Анны Михайловны.

— Позвольте раньше всего, — как-то чересчур официально сказал он, — выразить вам глубокую благодарность за то подлинное наслаждение, которое доставило мне выступление вашего коллектива и особенно ваша топтуша. Превосходная интерпретация!.. С вашего позволения я выдвину перед руководством театра вопрос о том, чтобы вас пригласили для постановки этого танца в балете «Каменный цветок», над которым я начинаю работать. Мне хотелось бы выпустить на сцену именно ваш коллектив, но — увы! — премьеру мы покажем уже дома.

В комнате наступила такая тишина, что все услышали, как скрипнула от чьего-то непроизвольного движения половица.

Сетунов оглянулся. Саша догадалась пододвинуть ему кресло.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Возраст, знаете…

При этом он внимательно осмотрел девушку с ног до головы.

— А самое главное, товарищ Кирсанова, я хочу поговорить с вами о ней. — Он показал тростью на Сашу. — Я хочу забрать ее в театр, она…

— Можете не продолжать, — прервала его Анна Михайловна. — Мне все ясно. Я ждала этого дня и боялась его, и всегда была уверена, что он настанет. Саша в моем коллективе уже шесть лет… Я счастлива, что этот день пришел, и мне… больно…

— Я вас понимаю, — сказал гость, — но и вы должны согласиться…

— Не надо, — голос Анны Михайловны, всегда такой плавный, сейчас заметно дрожал. — Меня убеждать не нужно… Разве ее… Саша! — позвала она.

— Я слушаю, — едва слышно отозвалась она.

Только теперь Анна Михайловна подумала о том, что в комнате их не трое, и что всем интересно знать, в чем дело, и все имеют на это право.

— Ребята, — сказала она, полуприкрыв потемневшие глаза. — Артемий Сергеевич находит у Саши Лебедевой большой талант и приглашает ее в балетный состав оперного театра.

— Ох! — простонала Саша.

— Можно подумать, что вы огорчены… А, Саша Лебедева? — сказал балетмейстер. — Разве вас не манит большое, профессиональное искусство? Вам не хочется танцевать под музыку Чайковского и Бизе, Делиба и Глазунова в звучании не баяна, а симфонического оркестра? Разве не стремитесь вы выражать на сцене бессмертие человека, величие и красоту его надежд, его любовь, страдания и радости?

Саша стояла в центре комнаты в полосатом сарафане и заплетала тонкими пальцами жидкие и короткие косички.

— Не… не знаю.

— Она просто смущена, — сказала Кирсанова. — Но она согласна, можете мне верить.

— Не знаю, как это получится, — взволновалась девушка. — Вдруг Степан Алексеевич не отпустит?

Сетунов осведомился:

— Кто это Степан Алексеевич?.. Управляющий вашим трестом?

— Что вы! — осуждающе улыбнулась девушка. — Степан Алексеевич Белый — бригадир маляров. Наш бригадир.

— Ну, мы его уговорим, — успокоил ее балетмейстер. — Анна Михайловна нам поможет. Неправда ли?

— Разумеется, — в том же шутливом тоне ответила та.

— Тогда можно считать, что вопрос решен, — сказал гость. Он встал, кивнул головой, и ушел, опираясь на свою трость.

Танцорам хотелось поздравить подругу и своего руководителя, но, взглянув в их сосредоточенные, какие-то отсутствующие, лица, все молчаливо разошлись. Кирсанова и Лебедева остались одни.

— Анна Михайловна, почему он такой?..

— Какой?

— Такой… ну в общем… как сухарь.

Анна Михайловна привлекла девушку к себе.

— Почему?.. Я могу только предполагать, Сашенька. Когда-то Сетуновым любовались зрители Большого театра в Москве. Он выступал в Вене и Неаполе, Париже и Лондоне… Теперь он старик.

— Он, наверное, никого не любит.

— Нет-нет, что ты! — возразила Кирсанова. — Нельзя любить искусство, не любя людей. Но мы не всегда умеем правильно выражать сваи чувства…

Они помолчали.

— Что же мне делать. Анна Михайловна? — доверчиво спросила девушка.

— Посмотри на меня, Сашенька! — страстно отвечала женщина. — Двадцать лет назад мой муж потребовал, чтобы я бросила сцену. Он и до сих пор меня ревнует, — неожиданно разоткровенничалась она. — Глупенький… Я, как видишь, нашла себя в качестве руководителя самодеятельности. Это интересно… Да, конечно, интересно. — Она опустила голову. — Но никогда, запомни, Саша, никогда я не перестану сожалеть о том, что бросила театр.

Лебедеву, как и всегда, у выхода из клуба ожидал высокий молодой человек в коричневом костюме.

— Долго ты сегодня, — сказал он вместо приветствия, бережно взяв девушку под руку. — Но как ты сегодня танцевала! Знаешь, Саня, у тебя действительно талант!.. Здорово!

— Спасибо за комплимент, Боря.

— Все говорят, — продолжал молодой человек, — что ваш коллектив поедет в Москву на смотр… Хоть я и скучать буду, но очень хочется, чтобы ты поехала.

— Я, скорее всего, не поеду.

Борис почувствовал в словах и голосе подруги неясную тоску, но понял эту фразу по-своему и уверенно повел плечами.

— Не глупи, Саня. Я же не возражаю… А что буду скучать, так ведь разлук не отменишь. Может, в Кремлевском театре будете выступать. Или во Дворце спорта. Вот бы здорово!.. И почему я такой косолапый! — закончил он уже с нескрываемым огорчением.

Они шли по умытому летним дождичком асфальту, мимо больших, строгих и таинственных в этот поздний час зданий. По мостовой мчались неугомонные грузовые автомобили, вдали оранжево-красно светились домны и коксовые батареи.

Но Борис был увлечен другим.

— А у меня тоже новости… Помнишь, я предлагал силами комсомольцев построить образцовое молодежное общежитие?

— Ну?

— Ну так вот, сегодня этот вопрос решен положительно. Создается комсомольско-молодежный участок. Начальником назначили Валентина Георгиевича, а прорабом меня. Первый самостоятельный дом! Хорошо?.. Нам передают бригады каменщиков Силина, штукатуров Орехова, лепщиков Доронина и… ну-ка угадай, Саня…

— Что я должна угадать? — вяло спросила Лебедева.

— И… и вашу малярную бригаду! — чуть ли не торжественно заключил он.

Девушка молчала, но Борис еще не замечал этого.

— Но и это не самое главное! — сказал он так возбужденно, что даже остановился и отпустил руку Саши.

— Что же еще?

— Теперешнее общежитие будет переоборудовано, и все до единой комнаты отдадут молодоженам.

Лебедева коротко рассмеялась.

— Боря, тебе еще рановато покровительствовать молодоженам.

— Да я вовсе никому не покровительствую! — обиделся он. — Я второй в очереди… Все знают, что мы с тобой ждем комнату, чтобы… пожениться.

— Вот оно что!

Юноша встревожился.

— Ты не рада, Саня?.. Что с тобой сегодня?

Она опустила голову.

— Ничего не выйдет, Боря… Я не поеду на смотр… я не буду расписывать стены в новом общежитии… я не буду дожидаться нашей комнаты…

— Что случилось? — тихо спросил он.

— Я сама еще толком не знаю, Боря… не понимаю. У меня находят талант, меня забирают в оперный театр… Я должна буду уехать…

— А я? — удивленно спросил он.

— Ничего не знаю. Все так неожиданно.

Теперь Борис возмутился.

— Но как это тебя забирают!.. У тебя профессия, ты работаешь. Ты член коллектива, который собирается ехать в Москву на Всесоюзный смотр. Ты комсомолка. Тебе, наконец, девятнадцать лет, ты свободный человек! Как это тебя могут забрать, против твоей воли?

— Это не против моей воли, — прошептала она.

— А-а, — ты сама хочешь! Тебе наплевать на все, на все! На меня!.. Ладно, я тебе безразличен, понятно. Но государство столько средств израсходовало, пока обучило тебя квалификации. Как ты можешь?

Он сознавал, что говорит совсем не то, что нужно сказать, но с языка слетали только эти несправедливые и не очень уместные слова.

Они остановились у дома, в котором она жила, и теперь ему уже нечего было говорить.

— Боря, который час? — спросила она только за тем, чтобы не молчать.

— Извини, — сухо ответил он. — Но ведь ты теперь артистка, балерина… Привыкай поздно ложиться, поздно вставать.

— Ты дурачок, Боря, — сказала девушка. — Я сама не могу разобраться. И строить образцовое общежитие хочется, и в театр хочется, ох, как хочется. А ты, вместо того, чтобы помочь мне, только сердишься.

В ее словах и в голосе была извечная девичья нерешительность и слабость. Но Борис не слушал ее. Он трудно и горько думал.

Не станем, читатель, мешать Борису. Ему и без нас не легко. Подумаем о Саше Лебедевой. Как сложится дальше ее судьба, ее жизнь?

Жила-была простая, хорошая девушка. Как все девушки, она избрала профессию:, может быть, даже не случайно. Профессию маляра. Не бог весть какую, но ничем не хуже любой другой. И, как все девушки, она встретила юношу, которому понравилась, и который понравился ей.

Не сегодня-завтра они получили бы отдельную, свою, комнату, поженились бы… Они продолжали бы вместе, рядом, трудиться, поддерживать друг друга на долгом жизненном пути. Обыкновенная судьба простых, хороших людей.

Но вот в их жизнь вторглось нечто неожиданное. Оказалось, что у девушки незаурядный талант. Хорошо? Да? Конечно, хорошо. Замечательно! Это большое счастье — иметь талант.

Но как быть со всем, о чем мечталось прежде? И что будет с Борисом, с их любовью? Конечно, только «гора с горой не сходится». Люди всегда сойтись могут. Но и не расходятся лишь горы — люди расходятся. Можно ли быть уверенным, что в новом городе, в новой обстановке, среди новых знакомых, может быть, более интересных, Саша не забудет Бориса?..

Да, в судьбу молодых людей вторглось нечто такое, что нарушило ее спокойное, верное течение. Что принесет это нечто — счастье или страдания?

— Что бы ни случилось, Сашенька, — сказал, наконец, Борис, — я тебе от души желаю счастья. Я не стану тебе мешать.

Он говорил искренно, но голос выдавал его боль И чтобы слабить тягостное впечатление, какое это должно было произвести на Сашу, он продолжал:

— Я действительно дурачок, Сашенька!.. Это же замечательно, что тебя берут в театр!.. Я тебя от всей души поздравляю… А мы разве не можем подождать еще годик-другой? А там съедемся… Я буду ждать хоть десять лет!..

Сейчас он лгал и понимал, что лжет. Не один раз видел он, как первая любовь не обязательно становится последней любовью, любовью на всю жизнь, увядает по самым разным причинам, оставляя лишь едва заметный след в сердце. Он был уверен, что с ним этого, конечно, не случится, не может случиться… Но с Сашей…

Здесь он сам испугался своих мыслей. Невелика же цена его любви, если в преддверии первого испытания он уже усомнился в ней. И что если Саша угадала эти его недостойные подозрения? Не заслуживает она этого. Не заслуживает!

И он опять заговорил. Каждым словом он старался оправдаться перед Сашей. Даже не столько перед ней — перед самим собой, хотя и обращался к ней.

— Нет, в самом деле, Саша, я наболтал тут много несуразного… так ведь и для меня это неожиданность. Но самое главное… Ты только представь себе — тебя берут в театр! Да-да, ведь это именно так. Понимаешь ли ты, что это значит? Простого маляра, приглашают в профессиональный театр оперы и балета. Значит, у тебя действительно талант, и ты нужна искусству… Вспомни Галину Уланову.

— Я ее только в кино видела, — сказала девушка.

— И я только в кино… И тебя, может, будут снимать. Как же ты можешь сомневаться, колебаться? Это эгоизм! И ни о чем другом ты не имеешь права теперь думать.

Он говорил увлеченно, даже вдохновенно. Саша подняла на него глаза, и хоть в них из-за темноты ничего нельзя было увидеть, он знал, что они излучают сейчас доверие в благодарность.

Тогда он почти бессознательно придвинулся к девушке, точно предлагая себя в качестве опоры, и убежденно заключил:

— А я?.. Да ради того, чтобы стать твоим мужем, я готов и подождать. Сколько угодно! Хоть всю жизнь!

Они присели на скамеечку, Саша положила голову ему на грудь.

Он почувствовал, что она плачет. На его груди еще никто не плакал, никогда не видел он слез Саши, не знал, чем можно помочь ей и себе, и только старался не шевелиться, даже не дышать.