Негодяй из Сефлё

XVIII

Раз Хульт поехал на работу, значит, он сидит за своим столом. Хульт – человек в годах и теперь больше занимается писаниной, официально по крайней мере.

Но человек, снявший трубку в Мариинском участке, ничего, казалось, о нем не знал.

– Хульт? Нет, его здесь нет. Он выходной по субботам и воскресеньям.

– Он даже не показывался у вас сегодня?

– Нет.

– Это точно?

– Да. Я, во всяком случае, его не видел.

– Будьте так любезны, расспросите остальных.

– Каких это остальных?

– Ну, я надеюсь, у вас не так худо с персоналом, чтобы на целый участок никого, кроме вас, не было, – объяснил Мартин Бек с некоторой долей раздражения. – Не один же вы тут сидите.

– Конечно, не один, – сказал человек у аппарата на полтона ниже. – Подождите, сейчас я узнаю.

Мартин Бек слышал, как звякнула об стол телефонная трубка и как затихли шаги.

Потом до него донесся отдаленный голос:

– Эй! Из вас никто не видел Хульта? Этот воображала Бек из комиссии по убийствам спрашивает…

Конец фразы затерялся в шуме и голосах.

Мартин Бек ждал, он бросил усталый взгляд на Рённа, а тот устремил еще более усталый взгляд на свои часы.

Почему полицейский считает его воображалой? Может, потому, что Мартин Бек обратился к нему на «вы»? Мартин Бек лишь с трудом заставлял себя говорить «ты» соплякам, у которых еще молоко на губах не обсохло, и выслушивать такое же «ты» в ответ.

Хотя в остальном его никак нельзя было назвать поборником формализма.

Интересно, как вел бы себя в подобном случае человек вроде Стига Нюмана?

В трубке щелкнуло:

– Так вот насчет Хульта…

– И что же?

– Он действительно сюда заходил. Часа полтора назад. Но, кажется, сразу же ушел.

– Куда?

– Вот уж этого действительно никто не знает.

Мартин Бек оставил эту шпильку без последствий. Он сказал:

– Спасибо.

Для верности он набрал домашний телефон Хульта, но там, как и следовало ожидать, никто не отозвался, и после пятого гудка Мартин Бек положил трубку.

– Ты кого ищешь? – спросил Рённ.

– Хульта.

– Ах так.

«Похоже, что Рённ не отличается особой наблюдательностью», – подумал Мартин Бек с досадой.

– Эйнар!

– Да?

– Хульт вчера вечером звонил жене Нюмана, и она дала ему адрес больницы.

– Угу.

– Интересно, с чего бы это?

– Ну, должно быть, он хотел послать в больницу цветы или еще что-нибудь, – сказал Рённ апатично. – Они дружны были с Нюманом.

– А вообще, мало кто знал, что Нюман лежит в Саббатсберге.

– Потому-то Хульту и пришлось звонить, спрашивать адрес.

– Странное совпадение.

Это был не вопрос, и Рённ, естественно, ничего не ответил. Он сказал свое:

– Да, я тебе говорил, что не мог добраться до Эриксона?

– Какого еще Эриксона?

– До Оке Эриксона. До того полицейского, который вечно жаловался на все и вся.

Мартин Бек кивнул. Он припоминал это имя, хотя сейчас оно было не так уж и важно. Имя никого не интересовало, а кроме того, сейчас куда важнее был Хульт.

Он сам лично разговаривал с Хультом не более двух часов назад. Чем занимался Хульт все это время? Сперва весть об убийстве Нюмана вообще не произвела на него особого впечатления. Потом Хульт ушел – на работу, как он выразился.

Ну, в этом еще не было ничего необычного. Хульт был толстокожий полисмен старой выпечки, не ахти какой сообразительности и уж никак не импульсивный. То, что он вызвался работать в неурочное время, когда убили его коллегу, как раз в порядке вещей. При определенном стечении обстоятельств Мартин Бек сам поступил бы точно так же.

Необычным во всей истории был только телефонный звонок. Почему он ни единым словом не обмолвился о том, что разговаривал с женой Нюмана не далее как прошлым вечером? Если у него не было другого повода, кроме желания послать цветы, то почему он позвонил именно вечером?

Зато, если у него, кроме цветов, были другие причины интересоваться тем, где находился Нюман…

Мартин Бек усилием воли прервал эту цепь размышлений.

А звонил ли Хульт вечером?

И если звонил, то во сколько?

Надо еще кое-что уточнить.

Мартин Бек тяжело вздохнул, снова поднял трубку и в третий раз набрал номер Анны Нюман.

На сей раз к телефону подошла она сама.

– Да, – откликнулась она без всякого энтузиазма. – Слушаю вас, комиссар Бек.

– Извините, но я должен уточнить некоторые детали.

– Да?

– Вы сказали, что первый помощник комиссара Хульт звонил вам вчера вечером?

– Сказала.

– В котором часу?

– Очень поздно, а точно не могу сказать.

– Ну хоть приблизительно…

– М-м-м…

– Вы после этого сразу легли?

– Нет, не сразу… еще немного посидела.

Мартин Бек нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. Он слышал, как она о чем-то расспрашивает сына, но о чем, разобрать не мог.

– Вы слушаете?

– Да, да…

– Я поговорила со Стефаном. Мы с ним смотрели телевизор. Сперва телефильм с Хамфри Богартом, но фильм был такой жуткий, что мы переключили на вторую программу. Там был эстрадный концерт. С участием Бенни Хилла, концерт только начался, когда зазвонил телефон.

– Превосходно. А сколько же вы слушали этот концерт до звонка?

– Ну, несколько минут. Пять от силы.

– Большое спасибо, фру Нюман. И последнее…

– Что же?

– Вы не можете точно припомнить, о чем говорил Хульт?

– Слово в слово не припомню. Он просто попросил Стига к телефону, а я ответила, что…

– Простите, я вас перебью. Он прямо так и спросил: «Можно Стига?»

– Ну, разумеется, нет. Он держался вполне корректно.

– А именно?

– Сперва извинился, потом спросил, нельзя ли позвать к телефону комиссара Нюмана.

– А почему он извинился?

– Ну, разумеется, потому, что он позвонил так поздно.

– А вы что ответили?

– Я спросила, кто говорит. Или, если быть точной: «С кем имею честь?»

– Ну а что ответил господин Хульт?

– «Я сослуживец комиссара Нюмана». Примерно так. А потом он назвал себя.

– А вы что ответили?

– Как я вам говорила, я сразу узнала это имя, кроме того, я знала, что он звонил и раньше и что был одним из немногих, кого Стиг действительно ценил.

– Вы говорите, звонил и раньше. Часто звонил?

– Несколько раз за год. Но пока муж был здоров и находился дома, трубку почти всегда снимал он сам, поэтому Хульт, может быть, звонил и чаще, мне это не известно.

– А вы что ответили?

– Я же говорила.

– Простите, я действительно должен казаться вам назойливым, но все это может иметь очень большое значение.

– Ну, я ответила, что Стиг болен. Он как будто удивился и огорчился и спросил, серьезно ли болен Стиг…

– А вы?

– Я ответила, что, к сожалению, очень серьезно и что он в больнице. Тогда он спросил, можно ли ему проведать моего мужа, а я ответила, что Стигу скорей всего это будет неприятно.

– Ну и его удовлетворил ваш ответ?

– Разумеется. Хульт и сам хорошо знал Стига. По работе.

– Но он сказал, что хочет послать цветы?

«Подсказками занимаемся, – подумал про себя Мартин Бек. – Стыд какой».

– Да, да. И черкнуть несколько строк. Тут я ему и сказала, что Стиг лежит в Саббатсберге, и дала номер палаты, Я припомнила, что Стиг несколько раз называл Хульта человеком надежным и безупречным.

– Ну а потом?

– Он еще раз попросил извинить его. Поблагодарил и пожелал мне покойной ночи.

Мартин Бек со своей стороны тоже поблагодарил фру Нюман и чуть было тоже не пожелал ей сгоряча покойной ночи.

Потом он обернулся к Рённу и спросил:

– Ты смотрел вчера телевизор?

Рённ ответил возмущенным взглядом.

– Ах верно, ты ведь работал. Но все равно можно из газеты узнать, когда по второй программе началась передача с Бенни Хиллом.

– Это я могу, – ответил Рённ и вышел в соседнюю комнату. Вернулся он с газетой в руках, долго изучал ее, потом сказал:

– Двадцать один час двадцать пять минут.

– Следовательно, Хульт звонил в половине десятого. Поздновато, если считать, что у него не было какой-то задней мысли.

– А разве была?

– Во всяком случае, он не проговорился. Зато он весьма подробно расспросил, где лежит Нюман.

– Ну да, он ведь хотел послать цветы.

Мартин Бек долго смотрел на Рённа. Надо все-таки втолковать человеку.

– Эйнар, ты способен меня выслушать?

– Вроде способен.

Мартин Бек собрал воедино все, что ему было известно о поведении Хульта за последние сутки, начиная с телефонного звонка и кончая разговором в Реймерсхольме и тем обстоятельством, что в данную минуту установить местопребывание Хульта не представляется возможным.

– Уж не думаешь ли ты, что это Хульт распотрошил Нюмана?

Непривычно прямой в устах Рённа вопрос.

– Ну, так в лоб я не утверждаю…

– Маловероятно. И вообще странно, – сказал Рённ.

– Поведение Хульта тоже кажется странным, мягко выражаясь.

Рённ не ответил.

– Как бы то ни было, желательно добраться до Хульта и расспросить его поподробнее о его разговоре с фру Нюман, – решительно сказал Мартин Бек.

На Рённа это не произвело никакого впечатления, он зевнул во весь рот и посоветовал:

– Тогда поищи его по селектору. Едва ли он далеко ушел.

Мартин Бек метнул в него изумленный взгляд и сказал:

– Вполне конструктивное предложение.

– Чего тут конструктивного. – ответил Рейн с таким видом, словно его несправедливо в чем-то обвиняли.

Мартин Бек снова поднял трубку и передал, что первого помощника комиссара Харальда Хульта просят, как только он объявится, незамедлительно позвонить в управление на Кунгсхольмсгатан.

Окончив разговор, он остался сидеть на прежнем месте, уронив голову в ладони.

Что-то здесь было не так. И смутное предчувствие грозящей опасности не уходило. От кого? От Хульта? Или он упустил из виду что-нибудь другое?

– Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? – вдруг спросил Рённ.

– Какая же?

– Что, если я, к примеру, позвоню твоей жене и начну расспрашивать про тебя…

Он не договорил до конца и пробормотал:

– Ах да, ничего не выйдет. Ты же в разводе.

– А иначе что бы ты мог сказать?

– Да ничего, – отнекивался Рённ с несчастным видом. – Я просто не подумал. Я не намерен вмешиваться в твою личную жизнь.

– Нет, что ты все-таки мог бы ей сказать?

Рённ замялся, подыскивая более удачную формулировку.

– Значит, так, если бы ты был женат и я позвонил бы твоей жене, попросил бы вызвать тебя к телефону и она спросила бы, кто говорит, я бы…

– Ты бы?..

– Я бы, разумеется, не заявил: «С вами говорит Эйнар Валентино Рённ».

– Господи, это еще кто такой?

– Я. Мое полное имя. В честь какого-то киногероя. На мамашу в ту пору что-то нашло.

Мартин Бек внимательно слушал.

– Значит, ты считаешь?

– Считаю, что, если бы Хульт сказал ей: «Меня зовут Пальмон Харальд Хульт», это выглядело бы нелепо и странно.

– Ты-то откуда знаешь, как его зовут?

– А ты сам записал имя на блокноте Меландера, и вдобавок…

– Что вдобавок?

– У меня тоже есть его имя. В жалобе Оке Эриксона.

Взгляд Мартина Бека мало-помалу светлел.

– Здорово, Эйнар. Просто здорово, – сказал он.

Рённ зевнул.

– Слушай, кто у них сегодня дежурит?

– Гюнвальд. Но он ушел. И вообще от него проку не жди.

– Значит, есть еще кто-нибудь.

– Конечно, есть Стрёмгрен.

– А Меландер где?

– Дома, наверно. Он теперь по субботам выходной.

– Пожалуй, стоило бы поподробнее заняться нашим другом Эриксоном, – сказал Мартин Бек, – Беда только, что я не помню никаких деталей.

– И я не помню, – сказал Рённ. – Зато Меландер помнит. Он все помнит.

– Скажи Стрёмгрену, чтоб он собрал все бумаги, в которых упомянут Оке Эриксон. И позвони Меландеру, попроси его прийти сюда. Поскорей.

– Это непросто. Он сейчас замещает комиссара. И не любит, когда его беспокоят в нерабочее время.

– Ну, передай ему привет от меня.

– Это я могу, – сказал Рённ и. шаркая подошвами, вышел из комнаты.

Две минуты спустя он явился снова.

– Стрёмгрен едет, – сказал он.

– А Меландер?

– Приехать-то он приедет, но…

– Что «но»?

– Похоже, он не в восторге.

Восторгов, разумеется, требовать не приходилось. Мартин Бек ждал. Прежде всего, что так или иначе объявится Хульт.

И еще возможности поговорить с Фредриком Меландером. Фредрик Меландер был величайшим сокровищем отдела по особо важным преступлениям. Он обладал феноменальной памятью. В обычной жизни – зануда, но как детектив незаменим. По сравнению с ним ничего не стоила вся современная техника, ибо Меландер мог за несколько секунд извлечь из своей памяти все достойное внимания из того, что он когда-либо слышал, видел или читал о данном человеке или деле, и изложить свои воспоминания четко и вразумительно.

С такой задачей не справилась бы ни одна вычислительная машина.

Но писать он не умел. Мартин Бек просмотрел некоторые заметки в блокноте Меландера. Все они были сделаны очень своеобразным, неровным и совершенно неразборчивым почерком.