Негодяй из Сефлё

XXX

Колльберг нервно барабанил костяшками пальцев по своему коротковолновику.

– Что случилось?

В аппарате послышался треск, но больше ни звука.

– Что случилось? – опять закричал он.

Широко шагая, к нему подошел Гюнвальд Ларссон.

– С пожарной машиной? Короткое замыкание.

– Да при чем тут пожарная? Что с Беком? Алло! Алло! Слушаю!

Небольшой треск, пожалуй, чуть сильней, чем первый раз, после чего голос Рённа тягуче и неуверенно спросил:

– В чем дело?

– Да не знаю я! – закричал Колльберг. – Что ты видишь?

– Теперь ничего.

– А раньше?

– Трудно сказать. По-моему, я видел Эриксона. Он подошел к краю, и тогда я подал Мартину сигнал. А потом…

– Ну, – нетерпеливо подгонял его Колльберг. – Говори же.

– Потом сирена смолкла, а Эриксон после этого поднялся на ноги. Во всяком случае, мне так кажется. Он стоял во весь рост спиной ко мне.

– А Мартина ты видел?

– Нет, ни разу.

– А теперь?

– Теперь вообще ничего не вижу. Теперь там никого нет.

– Черт возьми, – выругался Колльберг и уронил руку с радиопередатчиком.

Гюнвальд Ларссон сердито хмыкнул.

Они стояли на Обсерваториенгатан, возле поворота на Далагатан и менее чем в ста метрах от дома. Мальм тоже был здесь, и еще довольно много народу.

Подошел пожарник и спросил:

– Машине с лестницей оставаться на прежнем месте?

Мальм поглядел на Колльберга, потом на Гюнвальда Ларссона. Теперь он уже не рвался командовать, как вначале.

– Не надо, – ответил Колльберг. – Пусть едет назад. Не стоит ребятам без надобности маячить у него на глазах.

– Ну, – сказал Ларссон, – сдается мне, что Мартин загремел.

– Да. – глухо откликнулся Колльберг. – Похоже, что так.

– Минуточку. – вмешался кто-то. – Послушайте-ка.

Это был Норман Хансон. Он что-то сказал в свой микрофон, потом обратился к Колльбергу.

– Я только что поймал наблюдателя на колокольне. Ему кажется, что он видит Бека.

– Видит? Где?

– Лежит на северном балконе со стороны двора.

Хансон серьезно поглядел на Колльберга и добавил:

– Похоже, что он ранен.

– Ранен? А он шевелится?

– Сейчас нет. Но наблюдатель считает, что несколько минут назад он шевелился.

Сообщение могло оказаться справедливым. Ведь с крыши «Боньерса» Рённу не видна дворовая сторона. А церковь расположена севернее дома, да вдобавок ближе на двести метров.

– Надо вынести его оттуда, – пробормотал Колльберг.

– Да и вообще пора кончать эту волынку, – мрачно сказал Гюнвальд Ларссон.

Через несколько секунд он добавил:

– В конце концов, только дурак мог полезть туда в одиночку. Только дурак.

– Молчим в глаза и говорим пакости за глаза, – подытожил Колльберг. – Знаешь, Ларссон, как это называется?

Гюнвальд Ларссон долго глядел на него. Потом резко сказал:

– Что ты хочешь – это безумный город в потерявшей рассудок стране. А на крыше перед нами сидит несчастный маньяк, и нам предстоит теперь снять его оттуда.

– В общих чертах верно, – сказал Колльберг.

– Сам знаю.

– Господи Боже мой, нашли о чем разговаривать, – нервничал Мальм.

Ни тот, ни другой даже не взглянули на него.

– О'кэй, – сказал Гюнвальд Ларссон, – ты пойдешь выручать своего дружка Бека, а я займусь остальным.

Колльберг кивнул.

Он пошел было к пожарникам, но на полдороге остановился и сказал:

– Знаешь, как я расцениваю твои шансы вернуться с крыши живым и невредимым? При твоем методе?

– Могу догадаться, – ответил Ларссон.

Потом он посмотрел на окружающих его людей и громко объявил:

– Я собираюсь взорвать дверь и штурмовать крышу изнутри. Мне нужен еще один человек. Максимум два.

Четверо или пятеро молодых полицейских и один пожарник тотчас подняли руки, потом еще один голос за его спиной сказал:

– Можно мне?

– Боюсь, вы меня не поняли, – продолжал Гюнвальд Ларссон. – Мне не нужен помощник, который считает, что это его долг, не нужен и такой, который воображает себя героем и хочет отличиться. Возможность угодить под пулю здесь гораздо больше, чем вы подозреваете.

– К чему ты клонишь? – недоумевал Мальм. – И кого ты тогда хочешь взять?

– Вопрос может идти только о таких людях, которые действительно готовы подставить себя под пулю. Которых это забавляет.

– Возьми меня.

Гюнвальд Ларссон оглянулся на говорившего.

– Ах, это ты, – сказал он. – Хульт. Вот здорово. Значит, ты.

– Эй! – окликнул его какой-то человек с тротуара. – Я бы тоже не прочь.

Видный белокурый мужчина лет тридцати, одетый в джинсы и ношеную куртку.

– Вы кто такой?

– Моя фамилия Болин.

– А вы вообще-то из полиции?

– Нет, я строительный рабочий.

– Как вы сюда попали?

– Я здесь живу.

Гюнвальд Ларссон испытующе оглядел его. Потом он сказал:

– Идите сюда. Дайте ему пистолет.

Норман Ханссон тотчас извлек свое оружие, которое почему-то носил в кармане пальто, но Болин отказался.

– А свое можно? Я его в минуточку принесу.

Гюнвальд Ларссон кивнул, Болин убежал, а Мальм заметил:

– Вообще-то это противозаконно. И даже… ошибочно.

– Точно, – откликнулся Гюнвальд Ларссон. – Здесь много ошибочного. И главная ошибка в том, что есть люди, которые готовы дать первому встречному свое личное оружие.

Болин обернулся скорей чем за минуту и принес свой пистолет. Кольт «хантсмен», калибр двадцать два, с длинным стволом и десятизарядным магазином.

– Ну а теперь за дело, – сказал Гюнвальд Ларссон.

Он глянул вслед Колльбергу, который уже сворачивал за угол, надев на руку длинный моток веревки.

– Сперва пустим Колльберга, пусть унесет Бека, – продолжал он. – А ты, Ханссон, подыщи несколько человек, которые умеют взрывать двери.

Ханссон кивнул и ушел.

Через некоторое время Ларссон сказал:

– О'кэй.

Он тоже завернул за угол, сопровождаемый своими помощниками. Когда они подошли к дому, он сказал:

– Вы возьмите на себя южную лестницу, а я северную. Когда подожжете бикфордов шнур, спуститесь по меньшей мере на один марш ниже. Лучше бы на два. Справишься, Хульт?

– Да.

– Хорошо. И еще одно: если кто-то из вас убьет человека на крыше, ему придется впоследствии нести за это ответственность.

– Даже если убьет в целях самозащиты? – спросил Хульт.

– Вот именно. Даже в целях самозащиты. А теперь сверим наши часы.

Леннарт Колльберг взялся за ручку двери. Квартира была заперта, но он прихватил с собой универсальную отмычку и в два счета справился с замком. Проходя через квартиру, он успел заметить в холле верхнее платье Мартина Бека и приемник на столе в комнате. Увидел он тотчас и открытое окно, и нижнюю часть алюминиевой лестницы за окном. Лесенка выглядела хрупкой и ненадежной, а он успел прибавить несколько килограммов с тех пор, как последний раз пользовался такой. Но ему было известно, что теоретически она рассчитана на еще больший вес. И потому он без колебаний вспрыгнул на подоконник.

Он удостоверился, что оба мотка веревки, повешенных через плечо крест-накрест, не помешают подъему и не зацепятся за лесенку, после чего медленно и осторожно полез на балкон.

Все последующее время, пока Рённ докладывал по радио о том, что ему видно в бинокль, Леннарт Колльберг доказывал себе, что вполне могло произойти самое худшее и что он, Колльберг, вполне к этому готов. Но когда он выпрямился, собираясь перелезть через перила, и увидел на полу в одном метре от себя неподвижного и окровавленного Мартина Бека, у него потемнело в глазах.

Он перебросил ноги через перилла и склонился над изжелта-бледным, обращенным кверху лицом друга.

– Мартин, – хрипло шепнул он. – Какого черта… Ну Мартин же…

И в это мгновенье он заметил, как у Мартина Бека на шее дрогнула жилка. Колльберг осторожно прижал пальцами его запястье. Пульс бился, но очень слабо.

Он внимательно оглядел друга. Насколько он мог судить, попала всего одна пуля. Но прямо в грудь.

Она прошла через петлю рубашки и проделала на удивленье маленькую дырку. Колльберг расстегнул пропитанную кровью рубашку. Если судить по овальной форме ранки, пуля под углом пробила грудную кость и прошла дальше, в правую часть грудной клетки. Он не мог только определить, вышла она или застряла в теле.

Колльберг посмотрел на пол под стояком. Там собралась лужа крови, правда не очень большая, а из раны кровь уже почти не текла.

Колльберг снял с плеч один моток веревки, повесил на верхнюю перекладину стояка и остановился, прислушиваясь, со вторым мотком в руке. С крыши не доносилось ни звука. Он размотал веревку и осторожно подвел один конец под спину Бека. Он работал споро и беззвучно и, закончив, проверил, прочно ли держится веревка.

Потом он снял с себя кашемировый шарф и обвязал грудь Мартина Бека, а между узлом и раной засунул два скомканных носовых платка.

С крыши по-прежнему не доносилось ни звука.

Теперь предстояло самое сложное.

Колльберг перегнулся через перила балкона и посмотрел на открытое окно. Лесенку он перевесил так, чтобы конец ее подошел вплотную к окну. Потом он осторожно придвинул подставку поближе к перилам, взял свободный конец веревки, обвязанный вокруг Мартина Бека, сделал двойную петлю вокруг балки, а потом обвязал свободный конец вокруг себя.

Он с великой осторожностью спустил Мартина Бека за перила, всей тяжестью собственного тела обеспечивая противовес. Когда Мартин Бек повис по ту сторону перил, Колльберг принялся правой рукой развязывать узел, так что вся тяжесть неподвижного тела пришлась на его левую руку. Распустив узел, он начал бережно опускать Мартина Бека. Он изо всех сил держал веревку и пытался, не заглядывая вниз через перила, определить, много ли еще придется травить.

Когда, по его расчетам, тело Мартина Бека оказалось как раз перед раскрытым окном, Колльберг перегнулся через ограду, вытравил еще сантиметров тридцать и привязал веревку к железной балке.

Затем он снял с подставки второй моток, продел в него руку, быстро спустился по лестнице и влез в окно.

Мартин Бек – с виду без всяких признаков жизни – висел на полметра ниже подоконника. Голова у него поникла на грудь, а тело чуть раскачивалось вперед и назад.

Колльберг уперся ногами в пол, перегнулся через подоконник, ухватил обеими руками веревку, подтянул к окну.

Освободив Мартина Бека от веревочной петли и уложив его на пол под окном, он еще раз взобрался по лестнице на балкон, отвязал веревку от перил и сбросил вниз. Снова достигнув окна, он отцепил лестницу.

Потом он взвалил Мартина Бека себе на плечи и начал спускаться по лестнице.

У Гюнвальда Ларссона оставалось в запасе шесть секунд, когда он обнаружил, что сделал, может быть, величайшую глупость в своей жизни. Он стоял перед железной дверью, глядел на бикфордов шнур, который надо было поджечь, и у него не было при себе спичек. А поскольку он не курил, то и не носил с собой зажигалки. Когда ему – впрочем, крайне редко – случалось совершить выход в ресторан «Риш» или в «Парк», он имел обыкновение совать в карман какой-нибудь рекламный коробок, но с последнего выхода прошло сто лет, и он успел уже сто раз сменить куртку.

Он, как принято говорить, поскреб в затылке, достал пистолет, снял его с предохранителя, прижал дуло к запальному шнуру, поставив ствол наискось к железной двери, чтобы пуля рикошетом не угодила в какое-нибудь неподходящее место, например ему в живот, и спустил курок. Пуля, как оса, отлетела к лестнице, но свое дело она сделала – подожгла шнур. Весело полыхнули голубые огоньки, а Ларссон, не разбирая дороги, ринулся вниз. Когда он спустился на полтора этажа, дом сотрясся до основания – это взорвалась дверь во втором подъезде, а затем и его собственная, с четырехсекундным опозданием.

Зато бегал он быстрее, чем Хульт, а возможно, и чем Болин, и потому, несясь вверх по лестнице, сумел отыграть одну или две секунды. Железная дверь исчезла или, правильнее сказать, лежала там, где ей и следовало лежать, на площадке, а одним маршем выше была другая дверь, застекленная.

Он высадил эту дверь и очутился на крыше, а точнее говоря, как раз перед дымовой трубой, между обеими студиями.

Эриксона он увидел сразу. Тот стоял, широко расставив ноги, на крыше студии и держал в руках свой пресловутый «джонсон». Но Эриксон не увидел Ларссона, его внимание было отвлечено первым взрывом, и поэтому он неотрывно глядел на южную часть крыши.

Гюнвальд Ларссон поставил ногу на парапет, идущий по краю нижней крыши, оттолкнулся и перескочил на крышу студии. Тут Эриксон повернул голову и в упор взглянул на него.

Расстояние между обоими мужчинами составляло всего четыре метра, так что вопрос был ясен. Гюнвальд Ларссон взял Эриксона на мушку, а палец он все время держал на спусковом крючке.

Но Эриксон ничуть не смутился, он повернулся всем телом и выставил автомат против нападающего. Но Гюнвальд Ларссон не выстрелил.

Он стоял неподвижно, нацелив пистолет Эриксону в грудь, а дуло автомата не прекращало своего движения.

И тут выстрелил Болин. Он сделал блестящий выстрел. Поле обзора ему отчасти закрывала фигура Ларссона, и тем не менее он ухитрился с расстояния более чем двадцать метров попасть Эриксону в левое плечо.

Автомат с металлическим лязгом упал на крышу. Тело Эриксона описало дугу, и он рухнул на четвереньки.

К нему подскочил Хульт и ударил его рукояткой револьвера по затылку. Раздался зловещий, всхлипывающий звук.

Человек на крыше лежал без памяти, и кровь ручьем бежала из его головы.

Хульт запыхтел и поднял револьвер для нового удара.

– Стоп, – приказал Гюнвальд Ларссон. – И без того больше чем достаточно.

Он сунул пистолет в кобуру, поправил повязку на голове и соскреб указательным пальцем правой руки маслянисто-грязное пятно со своей рубашки.

Болин тоже вскарабкался на крышу, огляделся по сторонам и спросил:

– Какого черта ты не стрелял? Я не понимаю…

– А от тебя этого никто и не требует, – перебил его Гюнвальд Ларссон. – Кстати, у тебя есть разрешение на этот револьвер?

Болин замотал головой.

– Могут быть неприятности, – сказал Гюнвальд Ларссон. – А теперь давайте снесем его вниз.