Негодяйка

13

– Давайте-ка все уточним, мисс Уиллоуби. Итак, сначала вы заявили, что вы – брошенная дочь Леони О'Брайен, потом признались в том, что ваш отец – Симон Брентфорд, член парламента. Далее вы обвинили Роба Фентона, молодого любовника мисс О'Брайен, в изнасиловании. Теперь вы утверждаете, что подружились с Шейлой Маккензи, любовницей вашего отца, которая доверительно сообщила вам, что ждет от него ребенка. По-видимому, после всех этих громких разоблачений нам остается лишь ожидать заявления о том, что ваша приемная мать психически больна?

Аманда удостоила Тревора Грантли холодным презрительным взглядом. Этот человек был ей глубоко неприятен. Еще когда разговаривала с ним по телефону, она сразу же представила его в виде жабы, и вот теперь, при встрече, это впечатление подтвердилось. Аманда, Грантли и Снеллер сидели в укромном уголке вестибюля отеля "Альбермарле", обсуждая очередное признание Аманды. Она с неприязнью разглядывала Тревора. Внешне он оказался вовсе не таким, каким она его представляла. Высокий, худощавый, лысоватый, с огромным ртом – чувственным и сладострастным. Взгляд его карих глаз был непроницаем, и невозможно было угадать по нему, о чем Грантли думает. Всегда подтянутый, в меру загорелый, он совсем не употреблял алкоголя, в отличие от многих своих подчиненных, и сейчас потягивал томатный сок. Воздержание, пожалуй, и было главным залогом его успешной работы. Грантли хорошо знал свое дело, и вот уже много лет у него не было ни одного серьезного прокола; сам он считал, что именно здоровый образ жизни и трезвый ум помогали ему в этом.

"Глоуб" славился тем, что умело обходил соперников и первым преподносил читателям свежие сенсации. И Тревор Грантли считал своей первостепенной обязанностью закреплять и преумножать эту традицию, не забывая информировать читателей и о дальнейшей судьбе персонажей своих очерков. Да, именно держать читателей в курсе того, что происходит с такими вот брошенными дочками, ставшими к тому же жертвами изнасилования. Любому отцу непременно захочется узнать об этом – даже если он член парламента.

– Что ж, – дружелюбно продолжал Грантли. – Теперь мне все более или менее ясно. "Моя приемная мать была психически ненормальной, – призналась брошенная незаконнорожденная дочь парламентария, вся в слезах. Изнасилованная любовником своей матери-кинозвезды, она нашла утешение у беременной любовницы своего отца". – Он хмыкнул, и Тони Снеллер, вздрогнув, заерзал в кресле. Тревор опять упражнялся в сарказме.

На Аманду реплика Тревора не произвела должного впечатления. Эта парочка вызывала у нее чувство гадливости. Это была уже третья встреча с Тони, и он по-прежнему вызывал у нее брезгливость. Тревор Грантли казался еще более отвратительным – возможно, потому, что за ухоженной внешностью скрывалась гнусная сущность. В свою очередь Тревор тоже присматривался к Аманде: да, она, пожалуй, была та еще штучка – привлекательная, но, несомненно, цепкая и хитрая. Хотя Тревору доводилось иметь дело и не с такими крепкими орешками. Сколько их прошло перед ним: бывшие футбольные звезды – жертвы слезливых откровений соблазненных ими официанток; извращенцы, любители детской порнографии; прожженные уголовники с солидным послужным списком кровавых злодеяний… Раскалывать их на интервью было делом нелегким, но Тревору это неизменно удавалось. Так что и с этой девчонкой он рассчитывал справиться.

– Осмелюсь предположить, мисс Уиллоуби, что у вас, очевидно, сложилось впечатление, будто я стремлюсь занимать умы доверчивых читателей бесконечными россказнями о каких-то пустяках из жизни знаменитостей, пусть даже и сенсационных…

– Нет ли здесь противоречия? – перебила его Аманда.

– Простите, не понял? – Он слегка наклонился вперед, приставив к уху ладонь, словно пытаясь хорошенько расслышать обращенный к нему вопрос.

– Если это сенсация, как же она может быть пустяком?

Тревор наигранно рассмеялся, будто ему преподнесли скабрезную шутку.

– О милая, милая мисс Уиллоуби, как мало вы знаете о знаменитостях! Хотя, по всей видимости, и сами стремитесь ею стать.

Аманда выпрямилась в кресле и с вызовом посмотрела на Тревора.

– У меня нет ни малейшего желания стать знаменитостью, мистер Грантли. Я намерена сделать карьеру в качестве серьезной актрисы. А слава сама по себе меня не интересует, – надменно произнесла она.

– Да, – мудро заметил Тревор, – да, именно так все и говорят поначалу. Но, боюсь, уже слишком поздно. Вы уже прославились, правда, скорее, бесславно, если уж быть точным. – И он снова хмыкнул.

– В таком случае это исключительно благодаря вам, – резко парировала она.

– О, полно вам, мисс Уиллоуби, за свое несчастье вы получили кругленькую сумму и должны признать, что именно вы нас разыскали, сами. – Тревор откинулся в кресле, самодовольно ухмыляясь, уверенный, что этот раунд остался за ним.

– Чепуха! Меня выследила ваша ищейка! – запротестовала Аманда, изобразив оскорбленную невинность.

Тони Снеллер, который до этого сидел молча, оторвал взгляд от своего стакана с двойной порцией водки и недоуменно посмотрел на девушку, соображая, стоит ли принимать ее высказывание как комплимент или все же как оскорбление.

– Ах, да, это был наш репортер, наш "человек в Риме". Но он лишь выполнял свою работу, мисс Уиллоуби. Молодчина, Снеллер! – И Тревор покровительственно кивнул в сторону Тони.

Снеллер так и не смог ответить самому себе на мучивший его вопрос насчет комплиментов в свой адрес, но водка так расслабляла, что он счел возможным разрешить сомнения в свою пользу.

– Спасибо, Трев, – глуповато ухмыльнулся он. – Рассказик тот был и впрямь неплох, но, как ты правильно заметил, Трев, я лишь всего-навсего выполнял свою работу.

– Заткнись, – резко оборвал его Тревор, даже не взглянув в его сторону. Он уже начинал жалеть, что взял с собой Снеллера.

– Как бы то ни было, – сказала Аманда, словно не заметив возникшей было перебранки, – душевную травму, нанесенную мне, никак нельзя отнести к разряду мелочей! Хотя и сенсационных, – добавила она. – Я отвергаю ваши обвинения.

– Да, их действительно можно назвать сенсационными, – согласился Тревор. – Кому-то они покажутся и вовсе неправдоподобными, не так ли, Тони? – Он повернулся к Снеллеру, словно предоставляя тому возможность оправдать свое присутствие.

Тони на мгновение вынырнул из алкогольного дурмана.

– О, да, Трев, именно неправдоподобными, – рассеянно произнес он. Его сейчас гораздо больше волновало правописание слова "обвинение". Оно редко появлялось на страницах "Глоуб". Или вот еще: "неправдоподобный". Однажды он попробовал ввернуть это словечко в свою статью, но заместитель редактора вычеркнул его. Тони тогда был глубоко разочарован этим.

– Я рад, что ты согласен со мной, Тони, – сказал Тревор все еще чересчур любезным тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Так вот я думаю, мисс Уиллоуби… можно мне называть вас Амандой?

– Нет, нельзя, – ответила она.

Тревор удивленно повел бровью и продолжал, ничуть не смутившись.

– Так вот я думаю, мисс Уиллоуби, что мы, – тут он взглянул на Снеллера и поправился, – вернее, я думаю, что ваши последние разоблачения серьезным образом смахивают на неправдоподобные.

– Мистер Грантли, вы что же, хотите сказать, что я лгу?

– Возможно… как бы это сказать… излишне драматизируете события. Ты согласен, Тони?

Тони кивнул, хотя и не слышал толком, о чем шел разговор. Он был занят тем, что пытался привлечь внимание официанта. Ему это наконец удалось, и отработанным жестом, которому мог позавидовать любой мим, он дал знак повторить заказ.

Тревор хмуро наблюдал за ним.

– Ты успел записать? – спросил он. Снеллер с живым интересом уставился в свой блокнот. Там было что-то нацарапано – очень похожее на стенографические знаки. Черт возьми, что за чушь?

– Мне казалось, наш разговор носил характер конфиденциального, – холодно заметила Аманда.

– О, прошу прощения, я, видимо, не понял, – произнес Тревор излишне вежливым тоном. – Что ж, в таком случае мы ничего не слышали, не так ли, Тони? Можешь все это вычеркнуть, – добавил он, указывая на каракули в блокноте Снеллера. Тони послушно перечеркнул свои записи и с облегчением вырвал из блокнота страницы. Скомкав, он запихнул их в пустой стакан.

– По-моему, между нами возникло некоторое недопонимание, мисс Уиллоуби, – мягко продолжил Тревор. – Мы так полагали, что вы рассчитываете на определенное вознаграждение за свою информацию, но теперь вижу, что мы ошиблись, чему я очень рад. – Тревор заметно оживился. – Мы сейчас как раз испытываем финансовые трудности, как вам, должно быть, известно, мисс Уиллоуби.

– Так вы хотите получить мой рассказ или нет? – огрызнулась Аманда, явно теряя терпение. – Или мне обратиться в "Сатурн"?

Тревор хищно улыбнулся ей.

– Не стоит так торопиться с этим, мисс Уиллоуби. "Сатурн" даже не подумает заплатить вам за такой материал, в то время как мы готовы предложить вам пять тысяч фунтов.

Аманда взяла сумку и поднялась.

– Вижу, что напрасно теряла время, джентльмены. – Последнее слово она произнесла с явной издевкой.

Тревор молча и бесстрастно наблюдал за ней, ни один мускул не дрогнул в его лице.

– Имейте в виду, что "Сатурн" не поверит ни единому вашему слову, мисс Уиллоуби. Да и, кроме того, хотя в нашем распоряжении и не все факты, но материала достаточно для броских заголовков, которыми мы в последний момент перечеркнем сенсацию, поданную конкурентами.

Аманда застыла на месте.

С ненавистью во взгляде уставилась она на Тревора. Затем вновь села.

– Хорошо, – деловым тоном сказала она, – давайте поговорим серьезно. У меня есть абсолютно достоверный материал. Я готова передать вам его в подробностях, но требую за это пятьдесят тысяч фунтов.

Возле столика появился официант, который принялся расставлять принесенные напитки.

– Это ты постарался, Снеллер? – поинтересовался Тревор. – Весьма великодушно. Не могли бы вы принести нам еще и сандвичей? – обратился он к официанту и тихонько добавил: – Мистер Снеллер платит.

– Да, конечно, сэр. Какие пожелаете?

– С копченым лососем, пожалуй. Мисс Уиллоуби?

– Да, спасибо, – коротко ответила она.

– Тебе то же самое, я полагаю, Тони? Да, три – нет, четыре порции копченого лосося, пожалуйста. С икрой, если можно.

Тревор вновь повернулся к Аманде.

– Как мы сможем убедиться в достоверности вашего рассказа, мисс Уиллоуби? Вы ведь понимаете, что для нас это немаловажно?

"Достоверность. Сегодняшняя беседа просто изобилует приличными словечками", – подумал Снеллер. Трев умел говорить красиво, жаль только, что подобные словесные излишества, проскальзывавшие в репортажах подчиненных, вызывали, напротив, крайнее недовольство с его стороны.

– Мисс Маккензи будет только рада подтвердить это, – ответила Аманда.

– Знаете ли, мисс Уиллоуби, в этом деле для меня остается одна загадка. – Аманда молча выжидала. – Почему мисс Маккензи не обратилась к нам напрямую?

– Это была моя идея. Мисс Маккензи сейчас совершенно выбита из колеи. Она была вынуждена уйти с работы, любовник ее бросил, она осталась без средств к существованию и…

– И в довершение ко всему ее по утрам тошнит! – закончил за нее фразу Тревор.

Аманда изумленно уставилась на него.

– Мистер Грантли, мы сейчас говорим о личной трагедии женщины. Это не повод для шуток. – В ее голосе звучало негодование.

– Нет, конечно же, нет, мисс Уиллоуби, на этом можно лишь деньги делать. – На некоторое время за столом воцарилось молчание. Снеллер почувствовал разочарование. Ему запретили вести запись разговора, а ведь материал был что надо. Все трое принялись за свои напитки. – Позвольте мне предложить следующее, мисс Уиллоуби. Я готов заплатить мисс Маккензи за ее рассказ, но изложенный ею лично и именно нам. И в качестве жеста доброй воли, скажем так, я плачу вам пять тысяч фунтов за посредничество.

– Мисс Маккензи не готова говорить с вами.

– Тогда, боюсь, эта встреча, какой бы приятной она ни была, действительно явилась пустой тратой времени и для меня, и для вас, мисс Уиллоуби.

– Сколько вы готовы заплатить мисс Маккензи?

– Это будет предметом конфиденциальной договоренности между мной и мисс Маккензи.

Аманда решила оставить без внимания эту оскорбительную реплику.

– Хорошо, – медленно произнесла она, – я поговорю с мисс Маккензи и постараюсь устроить вашу встречу. Хотя это и будет нелегко – убедить ее, поскольку, я знаю, у нее нет опыта общения с прессой.

– Уверен, что вам это удастся, мисс Уиллоуби. Вы производите впечатление весьма решительной молодой леди и, осмелюсь высказать свое мнение, очень похожи в этом на свою мать.

– О, по крайней мере, этой части моего рассказа вы поверили, – ухмыльнулась Аманда.

– Единственным сомнительным эпизодом в вашей "мыльной опере", – глядя на нее в упор, сказал Тревор, – для меня остается так называемое "изнасилование" Робом Фентоном и ваша патетическая сказочка о Шейле Маккензи.

– Она – любовница моего отца и ждет от него ребенка! – гневно воскликнула Аманда. – И, позвольте полюбопытствовать, с каких это пор ваша газета стала столь щепетильна в отношении правдивости информации?

– О, так вы признаете, что все сказанное вами – ложь? – не замедлил съехидничать Тревор.

– Конечно нет, но, раз уж вы печатали все, что я до сих пор вам рассказывала, к чему теперь вдруг сомневаться в достоверности моей информации?

– Вы могли не заметить, мисс Уиллоуби, но слово "изнасилование" мы поместили в кавычках, а это неизменно означает, что возможны любые толкования.

– К примеру, маленький желтый цветочек, – радостно пробормотал Тони, уже разделавшийся с очередной порцией водки, – что растет на полях весной…

Тревор кинул на него угрожающий взгляд.

– Я займусь тобой позже, – зловеще произнес он.

Аманда вновь потянулась к сумочке и отодвинулась от стола.

– Все ясно, – холодно сказала она. – Что ж, я пойду и попробую уговорить мисс Маккензи поделиться с вами такой информацией, которой не потребуются кавычки.

– Превосходно, – ласково улыбнулся Тревор. – Разве вы не дождетесь сандвичей?

– Нет, спасибо, – ответила она. – Отдайте их вашей ищейке. Похоже, ему они будут как нельзя кстати после такой дозы водки.

– Не сработало.

– Что ты имеешь в виду?

– Они не клюнули.

– Я не верю.

Аманде уже порядком надоели бесконечные обвинения во вранье, особенно если они исходили от тех, кого она считала своими союзниками. Она тяжело вздохнула.

– Послушай, Шейла, мне все равно, что ты думаешь. Факт остается фактом: они хотят слышать все из твоих уст, иначе можешь забыть о деньгах.

– И сколько они готовы заплатить? – резко спросила Шейла.

– Со мной они не хотят обсуждать это. Ты должна переговорить сама. Мне же они великодушно предложили пять тысяч фунтов за посредничество.

– Негусто.

– Все прошло в точности так, как я и думала. – Последовала пауза. – Что ты собираешься делать? – спросила Аманда.

– Еще не знаю. Надо подумать.

– Позвонишь мне тогда?

– О'кей. – Шейла положила трубку и задумалась. Проклятье! Что же делать? Открыться и предстать миру в образе мстительной любовницы, дешевой и продажной, или же гордо хранить молчание, когда просочится информация – а это несомненно произойдет очень скоро, – тем самым снискав восхищение и сочувствие толпы, но оставшись нищей? Нет, ей нужны деньги, она заслужила их, и совершенно ни к чему играть в благородство. Она хотела публично унизить Симона. Хотела видеть, как он корчится и извивается, жалобно оправдываясь, и плевать ей на то, что подумают о ней в обществе. С того дня, как от имени Симона позвонил Чарльз Пендльбери, Шейла так ничего и не дождалась от своего возлюбленного – ни звонка, ни строчки, и ни одной попытки встретиться, даже на работе. Ничего. Одно его слово – и она могла бы все понять и простить. Но получалось так, что последних шести месяцев как будто и не было.

Что бы она делала без Лорны, трудно было себе представить. Лорна звонила каждый день, часто навещала ее, предлагала ей пожить в ее лондонской квартире. Шейла была тронута такой заботой и глубоко благодарна подруге, но приглашения не приняла. Она чувствовала, что должна сама справиться со своим горем. Так лев после кровавой схватки приползает в свое логово и, укрывшись в гордом одиночестве, зализывает раны. Поделившись с Лорной таким сравнением, Шейла сказала: "Меня успокаивает мысль о том, что в моем поведении есть сходство с повадками животного. В этом есть что-то фундаментальное".

– Да, пожалуй, – с некоторым сомнением в голосе ответила Лорна. – Но не кажется ли тебе в таком случае, что, когда раны затянутся, ты заберешься на ближайшее дерево и станешь поджидать того охотника, который ранил тебя? И когда он появится, спрыгнешь с ветки и загрызешь насмерть?

– Да. – Легкая улыбка тронула губы Шейлы. – Что-то в этом роде.

Лорна с беспокойством взглянула на подругу.

– Ты знаешь, я не уверена, что идея реванша так уж хороша. В конце концов, если он охотник, без ружья он в лес не ходит.

– Не волнуйся, – спокойно сказала Шейла. – Он не догадается, откуда исходит удар, я тебе обещаю.

Шейла не сомневалась, что Лорна считала ее поступки безрассудством и связывала их с глубоким нервным кризисом, но Шейла прекрасно сознавала, что делает. Все было так просто: она ненавидела Симона, хотела уничтожить его морально, видеть его сломленным, жалким. Когда-то она любила его, теперь же не могла вспомнить, за что. Как можно было любить человека, способного причинить такую боль? Она до сих пор испытывала эту боль, знала, что не оправится от нее, пока не отомстит сполна. Аманда показалась ей вполне подходящей союзницей: одержимая идеей мести, она с радостью ухватилась за очередную возможность публично очернить своих родителей, и Шейле это понравилось. К тому же девчонка была явно не глупа. И готова была взяться за грязную работу, схлестнувшись с гиенами Флит-стрит. Неудача, постигшая ее первоначальный замысел, была досадна; Шейла никак не ожидала такого поворота событий. И вдруг ее осенило. Она сняла телефонную трубку и набрала номер отеля "Альбермарле", где, следуя ее рекомендации, остановилась Аманда.

– Номер мисс Уиллоуби, пожалуйста. Недолгая пауза, и вот в трубке раздался настороженный голос Аманды:

– Да, кто говорит?

– Думаю, нам стоит рискнуть, – решительно сказала Шейла без преамбулы.

– Что ты имеешь в виду? – Аманда с трудом сдерживала нетерпение.

– Ты ведь хочешь стать актрисой, не так ли?

– Это моя самая большая мечта!

– Знаешь, тебя это, возможно, удивит, – сказала Шейла, но я и сама весьма неплохо играю. Во всяком случае, в Кембридже меня считали талантливой. Хочешь верь – хочешь нет, но я даже играла в спектаклях "Футлайтс"[8].

На Аманду это произвело впечатление. Она знала, скольких известных актеров выпустило это знаменитое студенческое общество.

– Так вот, – продолжала Шейла, – я предлагаю объединить наши таланты и поставить шоу.

– Для кого? – Аманда была озадачена.

– Для твоих газетчиков. Это будет здорово, поверь мне. Они могут ожидать игры от тебя – дочери актрисы, но меня они в этом не заподозрят. Мы обязательно одолеем их.

Аманда была заинтригована.

– И что же нужно делать?

– Ты позвонишь им. Скажешь, что я готова к разговору. Можешь сказать, что я в Лондоне, остановилась у подруги. Не хочу, чтобы они топтали своими грязными ногами мой милый домин, к тому же Лорна действительно приглашала меня к себе. Хочет присмотреть за мной, да благословит ее Господь.

– Ну, и что дальше? – Аманда уже сгорала от нетерпения.

– Я предстану им той, кого они хотят увидеть: убитой горем женщиной, с заплаканным лицом, воспаленными от слез глазами. Она будто бы пытается держать себя в руках, даже решилась на встречу с ними, но нервы все-таки подводят. Она дрожит. Впадает в истерику. Заламывает руки. О Боже, я так напрактиковалась в этом за последние дни! – И Шейла нервно рассмеялась.

– Извини, – сказала Аманда. – Тебе действительно пришлось несладко?

– Да, – коротко ответила Шейла. Повисла пауза, затем она продолжила уже совсем другим тоном. – Что ты думаешь насчет забинтованных запястий? Мы не переиграем?

Аманда расхохоталась.

– Может быть. Но идея блестящая. А что я должна говорить?

– Подыгрывай мне. Верь каждому моему слову. Каждой слезинке. Поддерживай меня, утешай. Пытайся убедить лечь обратно в постель. Принеси мне чаю, что-нибудь выпить. От еды я, естественно, буду отказываться.

– Конечно. И что ты собираешься им рассказать?

– Все. Но за хорошие деньги. Мы вытрясем из них все, что можно, выручку поделим. Это будет твое первое выступление на публике.

– Не совсем, – вновь рассмеялась Аманда. – Я уже пробовала себя в этом амплуа, когда встречалась со Снеллером в Риме, и, как мне кажется, была очень убедительна. Правда, в основном я играла саму жизнь, но пришлось немного и пофантазировать, – призналась она.

– И они это напечатали, конечно же?

– О да. Материал, который я им преподнесла, был слишком хорош, чтобы от него можно было отказаться. Ты разве не читала? – с легкой обидой в голосе произнесла Аманда.

– Я просмотрела кое-какие заголовки. Видишь ли, поначалу я не подумала, что здесь есть какая-то связь с Симоном. Да и такие газеты я не переношу. Меня от них тошнит.

– И все же готова принять от них деньги?

– Это другое. Кроме того, Аманда, сейчас мне совершенно наплевать на мораль и этику. Я хочу начать новую жизнь, но это невозможно, пока я не разделаюсь с этим типом. Знаю, что кажусь сумасшедшей, но я должна заставить его страдать так же, как он меня. Только тогда я смогу забыть его. Итак, ты готова?

– Вполне. Только скажи, где и когда.

– Сегодня вечером я позвоню Лорне. Ты же звони этим ребятам прямо сейчас, а завтра днем мы все вместе встретимся в твоем отеле. Я приеду к тебе заранее, чтобы у нас было время порепетировать.

– А что насчет денег?

– Я буду просить тридцать тысяч фунтов. Но помни: они думают, что будут иметь дело только со мной. Ты же старайся повысить свою долю до десяти тысяч. Таким образом в итоге мы с тобой получим по двадцать тысяч.

– А что, если они не заплатят?

– Тогда я просто не стану говорить. В любом случае я буду нажимать на бедность. Ну, что скажешь?

– По-моему, неплохо, – сказала Аманда. – Что еще мне нужно знать?

– Что я оставила свою работу, но так оно и есть. Что я беременна, и это тоже правда. Что вы с Лорной пытаетесь поддержать меня в этой ситуации. Ты мне сочувствуешь, поскольку твой отец обошелся жестоко с нами обеими, и ты хочешь, чтобы твой сводный братец или сестричка начали эту жизнь более счастливо, чем ты. Все это, по сути, правда, за исключением, пожалуй, последнего. Так что, как видишь, нам не придется прибегать к особым актерским уловкам. Будем играть самих себя. Мне даже кажется, что такая встряска может пойти мне на пользу.

– А что обо всем этом думает Лорна?

– Она наверняка не одобрит, так что я ничего не буду ей рассказывать. Она – милейшее создание, но не понимает, что я должна поступить так, как считаю нужным. Я просто скажу ей, что иду на встречу с тобой – так, поболтать, она уже знает, что у нас много общего.

– По-моему, ты потрясающая женщина.

– Знаешь, мы ведь действительно очень похожи с тобой. Кстати, что из себя представляют эти ребята?

– Типичные ублюдки, – уныло сказала Аманда. Шейла рассмеялась.

– О, прекрасно. Тем забавнее все это будет выглядеть.

"ЛЮБОВНИЦА ПАРЛАМЕНТАРИЯ, ГЕРОЯ НАШИХ ОЧЕРКОВ О БРОШЕННОМ ДИТЯ ЛЮБВИ, БЕРЕМЕННА", – УТВЕРЖДАЕТ ЕГО НЕЗАКОННОРОЖДЕННАЯ ДОЧЬ.

Эксклюзивное интервью, подготовленное ТРЕВОРОМ ГРАНТЛИ И ТОНИ СНЕЛЛЕРОМ.

Аманда Уиллоуби, незаконнорожденная дочь министра экологии Симона Брентфорда, от которой он отказался девятнадцать лет назад после пылкого романа с грудастой актрисой Леони О'Брайен, призналась сегодня, что единственным человеком, в котором она нашла поддержку и утешение после истории с изнасилованием Робом Фентоном, была Шейла Маккензи, отвергнутая возлюбленная Симона Брентфорда. Шейла ждет от него ребенка, призналась она сегодня в эксклюзивном интервью газете "Глоуб". Аманда подробно рассказывает о своей встрече с красоткой Шейлой, 29 лет, которая была неизменной спутницей Брентфорда последние несколько месяцев. Супруга парламентария, хрупкая блондинка Элизабет, пока отказывается от комментариев. Читайте подробности на страницах "Глоуб".

Шейла с мрачным удовлетворением вчитывалась в газетные строки. Ее старания увенчались успехом. Боль и муки последних дней бесследно исчезли. Неужели все так просто? И как сладка месть! Вот все и закончилось. Хотя нет, предстоит решить еще одну проблему: она должна избавиться от этого зародыша, что живет в ее чреве. Хорошо, если удастся выкинуть его самой. Шейла очень надеялась на это.

Однажды ей приснилось, что она родила чудовище. Очнувшись утром от кошмара, она поняла, что Должна действовать. Вспомнив все, что слышала когда-то о самопроизвольных абортах, она в тот же день приготовила горячую ванну, наполнив ее мыльными хлопьями. Затем медленно ввела во влагалище полую трубку, продвигая ее все глубже и глубже, пытаясь добраться до матки. Она знала, что должно быть больно, но к агонии, которую вызвала эта процедура, оказалась не готовой. Боль была настолько невыносимой, что Шейла, несмотря на свою решимость, после третьей попытки вынуждена была отказаться от своей затеи.

Мысль о необходимости прервать беременность теперь уже не покидала ее. На следующий же день после опубликования статьи в "Глоуб" она отправилась в Илинг, район Западного Лондона, и получила от врача направление на аборт. В указанное время – девять сорок пять утра – она подъехала на такси к клинике и прошла в приемный покой, где уже томились в ожидании девушки и женщины всех форм, размеров и национальностей. Некоторые казались совсем молоденькими, другим было около сорока, но выглядели они намного старше, утомленные не одной беременностью, не в силах выдержать очередную. Большинство женщин были католичками, как догадалась Шейла, но были и мусульманки. Оглядевшись вокруг, Шейла почувствовала, как вновь закипает в ней ненависть к мужскому полу; ей даже захотелось крикнуть об этом во весь голос, но она лишь сжала кулаки и поднесла их к губам.

Внезапно прозвучало ее имя, и Шейлу проводили по длинному пустынному коридору в предоперационную. Это была маленькая комната, где умещались лишь кушетка на колесах, умывальник и тележка, уставленная металлическими емкостями и хирургическими инструментами. Здесь Шейла разделась и облачилась в свеженакрахмаленную больничную рубашку. Няня сложила все ее вещи в большой полиэтиленовый пакет и, надписав имя на клейкой ленте, прикрепила ее к пакету. Шейла легла на кушетку, и ее руку тут же протерли ваткой, смоченной спиртом. После этого сделали инъекцию. Очень скоро Шейла почувствовала, как разливается в голове дурман, и последним четким воспоминанием была ярко освещенная комната, в которую ее привезли. Кто-то закопошился над ней; ноги ее, ставшие ватными, развели широко в стороны. Она почувствовала, как что-то высасывают из ее чрева, и затем чей-то голос произнес: "Все, можете увозить". Больше она не помнила ничего.

Очнулась Шейла в большой палате, уставленной узкими кроватями, все еще одетая в больничную рубашку и укрытая простыней. Няня предложила ей чашку чая, и Шейла с благодарностью приняла ее. После чая Шейле сказали одеваться и идти домой. Покидая клинику, она улыбалась другим женщинам, тоже освободившимся от тяжкого бремени, и те улыбались ей в ответ. В этот момент она испытала удивительное чувство единения с этими женщинами. Она почему-то вспомнила Лорну, которая поддержала ее в трудный час, терпеливую страдалицу Элизабет, других женщин, которых Симон Брентфорд, пресытившись, с легкостью бросал. Такси уносило ее домой, и она чувствовала себя свободной, счастливой и умиротворенной. Она вновь была чиста. Шейла словно одержала победу от лица всех женщин мира. Она ликовала.

Элизабет сидела молча, безучастно наблюдая за мужем из угла комнаты. Они уединились в его кабинете, чтобы обсудить последние разоблачения в газетах по поводу романа Симона с Шейлой Маккензи. И ее беременности. Сама того не ожидая, Элизабет вдруг испытала облегчение. По крайней мере, теперь она знала обо всем. К сожалению, знал об этом и весь мир. Что ж, философски рассудила она, это избавит ее от необходимости объяснять своим кузенам и кузинам в Новой Зеландии или друзьям в Канаде причины развода с Симоном. А развод неизбежен. Пока Симон соблюдал внешние приличия и изображал верного мужа, она еще могла как-то мириться с его изменами, делая вид, что ни о чем не подозревает. Но теперь, когда правда всплыла наружу, притворяться далее стало незачем.

Элизабет оценивающе оглядела мужа. Выглядел он ужасно: изможденный, с ввалившимися глазами; сейчас в его взгляде уже не осталось былого высокомерия. Он словно увял за эти дни, вокруг рта залегли горькие складки. Конечно, как только скандал утихнет, он вновь обретет прежнюю привлекательность. Да, через полгода, пожалуй, он опять станет красивым, хотя и будет выглядеть старше. Напряжение последних нескольких недель непременно скажется, ляжет сеточкой морщин на его лицо, и в глазах навсегда застынет суровость.

– Не оставляй меня, Лиз, умоляю, – тихо произнес он, избегая смотреть на нее.

– Приведи мне хотя бы один довод, почему я должна остаться, – резко сказала она.

– Я приведу их целых три, – не замедлил с ответом Симон.

"Неужели даже в таком состоянии он остается холодным политиком, просчитывающим все и вся?" – подумала Элизабет.

– Что ж, давай три.

– Мальчики. Ты никогда не сможешь оставить их…

– Я и не собираюсь оставлять их, – резко оборвала она его. – Естественно, я заберу их с собой.

– Мой адвокат может поспорить по этому поводу, – возразил Симон, – ну да ладно, не будем сейчас об этом. Вспомни свой брачный обет: "Всегда вместе, что бы ни случилось". Не думаю, что ты сможешь вот так легко отказаться от своих же слов.

– В таком случае ты переоценил мое терпение, – холодно заметила Элизабет. – По-моему, последние события никак не подпадают под определение "случайностей". Думаю, стоит называть вещи своими именами.

Симон проигнорировал это замечание. Элизабет словно подменили. Никогда она не была столь вызывающе дерзкой и строптивой. Симона это забавляло в других женщинах, но никак не в Элизабет. Он посчитал, что виной всему невероятное напряжение последних дней, и решил не заострять на этом внимания, а постараться смягчить Элизабет, пустив в ход свое неистощимое остроумие.

– И, в-третьих, ты самая отважная женщина из всех, кого я знаю. В тяжелые минуты ты всегда на высоте, тебя же не может сломить ни одно испытание. И вот сейчас мы с тобой вступили в жесточайшую схватку, и выйти из нее победителями мы можем только вместе, Лиз.

– Пожалуй, ты был бы неплох в качестве главы военного ведомства, – сухо заметила она. – Но, боюсь, ты ошибаешься в оценке моей скромной персоны. Да, я умею стойко переносить невзгоды, но я, в отличие от тебя, не искательница приключений – да-да, не отрицай этого, – настойчиво сказала она, заметив, что Симон пытается возразить ей. – Тебе нравится ходить по краю пропасти, жить в предвкушении схватки, но, как большинство главнокомандующих, ты слишком полагаешься на исполнительность своего адъютанта: в твоем случае – Чарльза, и отвагу рядовых воинов – таких, как я. Что ж, я слишком много времени провела на полях сражений. И, как ты на днях заметил, не заслуживаю этого. Нет, не заслуживаю. Думаю, я достойна лучшей участи, так же, впрочем, как и наши дети. – Элизабет отвернулась, чтобы скрыть охватившее ее волнение, и, прокашлявшись, собралась продолжить.

Симон не перебивал ее. Он всегда давал возможность оппоненту высказаться до конца и лишь потом брал слово, ловко опрокидывая доводы противника своим непревзойденным красноречием.

– Признаю, что на все это я шла добровольно, никто меня не принуждал, – продолжала Элизабет. – Но я тогда была молода и полна сил. Слишком много сражений пришлось мне провести за эти годы – о, ты многого не знаешь. – Голос ее поневоле начал срываться на крик – во взгляде Симона она не увидела понимания. Он словно и не догадывался, что она имеет в виду. – Так вот: я устала бороться и думаю, что заслужила отдых.

Симон засмеялся – негромко, с издевкой. И даже захлопал в ладоши.

– Браво, Лиз. Ты напрасно теряла время все эти годы, тебе следовало бы заняться политикой. Ну-ка, подумаем, какое ведомство смогла бы возглавить ты…

Элизабет неожиданно развернулась и бросилась на него. Боль и обида от бесконечных унижений, так долго томившиеся в ней, выплеснулись наружу. Симон, не ожидавший столь бурного натиска, не удержался на стуле, и они вместе упали на пол. Элизабет принялась колотить его по голове, по лицу, она кусалась и царапалась, словно дикое животное. Симон сопротивлялся, пытаясь высвободиться. Ему удалось зажать ей руки, но она продолжала бороться с такой яростью, что он не на шутку перепугался. В конце концов его вес и сила одержали верх, но добился он лишь того, что сумел прижать ее к полу, навалившись всей своей массой.

Элизабет гневно смотрела на него.

– Что ж, теперь ты в привычной для тебя позиции, так что же ты намерен предпринять – попытаешься и меня осчастливить беременностью? – прошипела она.

– Я не против, тем более что ты сейчас чертовски соблазнительна, – ухмыльнулся он.

Она плюнула ему в лицо.

– Мерзавец! Ты больше никогда не посмеешь прикоснуться ко мне! Я ухожу от тебя. Понимаешь ты это? Я ухожу!

Воцарилось долгое молчание. Наконец он холодно произнес:

– Это дезертирство.

Настала очередь Элизабет рассмеяться.

– И как же ты собираешься поступить со мной? Отдашь под трибунал? – Он разжал ей руки и с трудом поднялся. Элизабет так и осталась лежать на полу, все еще тихонько посмеиваясь.

– Я буду продолжать бороться… один, – сказал Симон.

Элизабет презрительно хмыкнула, медленно поднимаясь.

– Один? Ты? Это ненадолго, мой милый. Я уверена, что ты найдешь еще кого-нибудь, похожую на Леони О'Брайен, – о, не думай, что я ничего не замечаю, – еще одну куколку, готовую делить с тобой постель и вдохновлять тебя. Тебе же это необходимо. А, кстати, как тебе представляется отныне твоя блистательная карьера?

Теперь они оба уже были на ногах и стояли лицом к лицу.

– Я выстою, – процедил он, стиснув зубы. – Я докажу им всем, что способен выстоять, несмотря на всех вас, чертовых баб.

– Нисколько не сомневаюсь, что именно так ты на самом деле думаешь о женщинах, – печально заметила Элизабет. – Твоей гадкой матери есть за что ответить перед Богом. Да, она страшный человек, и ты это знаешь! – добавила она, смело встречая его растерянный взгляд. – Я так ненавидела ее все эти годы. – Впервые Симон не знал, что ответить. Элизабет воспользовалась моментом. – Итак, можно считать, что положен конец взаимной вражде? Пора сесть за стол переговоров и составить мирный договор? – с сарказмом спросила она.

Симон понуро склонил голову; он знал, что дальнейший спор не имеет смысла.

– Хорошо, – покорно сказал он. – Что ты предлагаешь?

– Мы с мальчиками переезжаем к моей сестре. Для всех мы на каникулах. Если кто-либо будет проявлять излишнее любопытство, можешь ответить, что мне необходимо укрыться от назойливого внимания прессы и прийти в себя после пережитого. В глазах публики я остаюсь по-прежнему на твоей стороне как верная жена. – Симон изумленно взглянул на нее. – О да, – горько произнесла она, – я не намерена порочить свою репутацию. Затем, через полгода, я разведусь с тобой. Если развод пройдет быстро, а я уверена, что ты поступишь как джентльмен и не станешь препятствовать этому, у тебя еще останется достаточно времени, чтобы проявить благородство по отношению к этой Шейле или как ее там, прежде чем она сделает тебя счастливым отцом в четвертый раз. И заживете счастливо. Но только не в этом доме. Ты его продашь, а выручку поделим поровну. Я буду справедлива. Никаких компенсаций требовать не буду, поскольку, в конце концов, у меня есть свои деньги. Мой отец с радостью оплатит учебу мальчиков в школе и, разумеется, в университете тоже. Время от времени можешь, если захочешь, видеться с Китом и Джимми. Захотят ли они с тобой встречаться – не знаю. А сейчас, извини, мне надо собрать вещи.

С этими словами Элизабет развернулась и вышла из комнаты, даже не удостоив прощальным взглядом своего опешившего супруга. В тот же день, закончив укладывать вещи, она написала записку Чарльзу Пендльбери. В половине пятого вечера она выехала из дома на своей "вольво", нагруженной чемоданами. У почтового ящика она притормозила. Письмо уйдет с пятичасовой почтой. Послание было кратким: "Жди меня. Элизабет".

Легкий туман ложился на альпийские луга, скрывая от глаз пестреющие цветами лужайки, шале с резными деревянными ставнями, ленивых коров, неторопливо пощипывающих траву вдоль обочины и грустным взглядом провожающих проезжавшие мимо машины. Разглядеть что-либо из окна автобуса было невозможно, так что Берил переключила внимание на своего спутника. Джованни… Он сидел сейчас рядом, и они путешествовали по Австрии в компании немолодых меломанов из Эшбурна. Все это казалось Берил невероятным.

Она невольно залюбовалась его красивым профилем, густыми темными ресницами, обрамлявшими веселые карие глаза. На Джованни была дорогая кожаная куртка, которую Берил купила ему накануне их отъезда из Рима, элегантные брюки из рубчатого плиса и мягкий кашемировый свитер бледно-желтого цвета. Прогулка по магазинам, которую они совершили, с тем чтобы приодеть Джованни для путешествия, вылилась в кругленькую сумму, но Берил не было жаль ни пенни. Зато теперь Джованни был просто неотразим.

Словно почувствовав на себе ее взгляд, Джованни обернулся и с улыбкой посмотрел на Берил.

– Карина, – тихо сказал он, положив свою загорелую руку поверх ее, – ты счастлива?

– Конечно, – улыбнулась в ответ Берил. – А ты?

– О да! – радостно воскликнул он. – Замечательные люди вокруг, красивые отели, волшебная музыка и очаровательная женщина рядом – разве можно не быть счастливым?

– Я рада, – сказала Берил. – Мне хочется, чтобы ты чувствовал себя уютно.

Пока все шло гладко, размышляла она про себя. В Вене они провели несколько сказочных дней, и Джованни оказался на редкость внимательным и нежным партнером. Берил интересно было бы знать, как восприняли ее эшбурнские спутники преподнесенную им версию о том, что Джованни – студент консерватории, друг ее дочери и воспользовался возможностью присоединиться к их группе в турне по Австрии, поскольку Моцарт – его любимый композитор. Впрочем, особых пересудов по поводу его включения в группу не возникло, к Джованни все отнеслись с удивительной симпатией – особенно парочка одиноких туристок, которые, как заметила Берил, поглядывали на него с нескрываемым восхищением. На публике Джованни был очень тактичен и держался с Берил скорее как послушный племянник, нежели страстный любовник, зато по ночам… Берил затрепетала, вспомнив их ночи. За одну неделю, проведенную с Джованни, она познала такой изощренный и волнующий секс, о котором даже и не помышляла все двадцать лет замужества.

Да, Джованни был весьма экстравагантен и иногда казался просто мальчишкой, но это привносило особую прелесть в их отношения. Рядом с ним и Берил чувствовала себя молодой и даже фривольной. Сейчас они были на пути в Зальцбург, где собирались расстаться с группой и вернуться в Италию. Джованни хотел заехать в Неаполь попрощаться со своей семьей, а затем они должны были вместе отправиться в Англию, уладить там дела Берил и уже оттуда начать путешествовать по свету. Берил было приятно, что Джованни захотел познакомить ее со своей семьей. Это вселяло надежду, что его интерес к ней не чисто меркантильный. И, дай Бог, чтобы так оно и было.

А пока… Берил тряхнула головой, словно пытаясь прогнать прочь сомнения, которые все-таки посещали ее, – пока же она была счастлива, как никогда в жизни. И пусть впереди – неизвестность, но зато она познала удовольствия, которые раньше считала привилегией женщин более молодых и привлекательных, нежели она, скромная, невзрачная провинциалка.

От Джованни не ускользнула задумчивость Берил. Он крепче сжал ее руку и спросил с беспокойством:

– Карина, что-то не так? Ты нервничаешь?

– Нет, – сказала Берил, – я совершенно спокойна. Я думаю, что все складывается чудесно, Джованни, милый.

– Мне кажется, я ненавижу тебя больше, чем это вообще возможно. О Боже, оказывается, я живу с непревзойденным мерзавцем. – Леони схватила со столика фотографию в тяжелой серебряной рамке и швырнула ее через всю комнату прямо в Роба. Это была фотография их двоих, снятая в лучшие времена. Роб ловко увернулся, и она упала рядом – стекло рассыпалось искрящимися осколками по мраморному полу. – Ты ублюдок, ничтожество, – кричала Леони. – Что вообще я в тебе нашла? Ты же самое настоящее дерьмо! – В следующее мгновение в Роба уже летела тяжелая гипсовая пепельница, которую Леони подхватила с кофейного столика. Пепельница чуть-чуть не задела его голову и грохнулась на пол.

– Ради всего святого, Лео! – Роб побелел от испуга. – Ты же могла убить меня!

– А ты что думал? – прошипела она. – Ты заслуживаешь только смерти.

Роб попятился, не спуская с Леони глаз, пока она оглядывалась по сторонам в поисках очередного орудия. На полу валялась газета "Глоуб" с напечатанной исповедью Аманды. В гостиной царил беспорядок, оставленный после вечеринки, которой закончился праздничный обед, начатый в ресторане "Ла Моска". Роб все корил себя за непростительную глупость – надо же было ему принести с собой эту злополучную газету! Леони, конечно, все равно узнала бы обо всем рано или поздно, но он надеялся преподнести ей эту новость тактично, лучше всего – в постели, чтобы можно было сразу же успокоить ее, смягчить ее гнев. Но стоило Робу появиться в квартире после встречи с Джудом и Марвином, как какой-то полупьяный идиот тут же выхватил из его рук газету, воскликнув: "Взгляни-ка, Леони, ты опять на первой странице. В связи с чем на этот раз?" И вот тут-то все и началось.

Пол был усыпан битым стеклом. Это Леони в ярости швыряла в него стаканы. Сейчас в ее руках была бутылка из-под шампанского, и Леони грозно надвигалась на Роба. Он вытянул вперед руки, словно пытаясь остановить ее.

– Лео, пожалуйста, я сейчас все объясню.

– В чем дело? – усмехнулась она. – Тебе не нравится? А мне показалось, тебе по душе драки, насилие, последнее особенно, – с сарказмом произнесла Леони и какое-то время изучающе сверлила его глазами. – Знаешь, я и в самом деле всегда думала, что ты привлекателен! – сказала наконец она с отвращением. – Но сейчас вижу, что это не так, более того – ты просто омерзителен. Не думаю, что мне когда-нибудь захочется вновь увидеть тебя.

Роб вздохнул с облегчением, когда она выронила из рук бутылку и ринулась прочь из гостиной. Он последовал за ней, держась на безопасном расстоянии.

Леони открыла шкаф и достала оттуда чемодан, вышвырнув его в коридор.

– Я хочу, чтобы ты немедленно убрался вон отсюда. Я не шучу. Вон отсюда! Убирайся, ты, говнюк! Видеть тебя больше не могу. – Она достала еще один чемодан и бросила его к ногам Роба. Когда она проходила мимо него, Роб инстинктивно дернулся. – О, не бойся, – усмехнулась Леони. – Я тебя не трону. И впредь у меня не возникнет желания коснуться тебя. Не стоит ронять себя перед таким ничтожеством. Гнусным, порочным… Давай же, выматывай отсюда! – Дверь спальни с оглушительным треском захлопнулась.

Роб прошел в гостиную и налил себе большую порцию виски. Затем устроился в кресле и стал ждать. Говорить сейчас с Леони было бесполезно. Из спальни доносился шум, треск, хлопали дверцы шкафов. Постепенно все стихло. Роб допил виски и налил еще. И только через полчаса подошел к двери спальни.

– Лео, теперь ты готова выслушать меня? – спросил он, стоя в дверях и наблюдая за Леони. Она то ли полулежала, то ли полусидела на кровати, вся в подушках, безучастно уставившись в окно. На его слова она не обратила ни малейшего внимания. – Прошу тебя, Лео, я хочу поговорить с тобой.

– Не о чем говорить, – пустым голосом сказала Леони.

Роб прислонился к дверному косяку. Он знал, что разговор предстоит не из легких.

– Мы не можем сейчас вот так сразу сдаться, после всего, что нам пришлось пережить вместе. Пожалуйста, не давай им праздновать победу. Я так тебя люблю.

Леони обратила на него печальный взгляд.

– Да, – сказала она. – Я действительно в это верила. Но я ошибалась.

– Нет, – сказал Роб, – я люблю тебя, люблю больше всего на свете.

Леони холодно посмотрела на него.

– Но не достаточно, чтобы устоять перед соблазном в мое отсутствие трахнуться наспех с кем попало. Что же это за любовь? Я думала, что наша любовь основана на взаимном доверии. – Она неотрывно смотрела на него. Роб молчал. – Зачем же тогда мы живем вместе? К чему такие сложности? Давай жить отдельно, менять партнеров когда угодно, может, переспим и друг с другом, если захочется. В чем проблема? – крикнула она, яростно ткнув подушку, словно усиливая впечатление от своих слов.

– Ты права, – смиренно произнес Роб. – Проблемы никакой не существует. И не важно, что мы дали друг другу клятву верности. Я первым нарушил ее, предал тебя. Нет, еще хуже – я предал самого себя, – добавил он. – Это ужасно, правда? Ты ведь даже не хочешь знать, почему так произошло?

Леони какое-то мгновение молчала, потом медленно произнесла:

– Я больше уже не смогу доверять тебе, никогда. А что это за жизнь? – Она печально посмотрела на него. – Ты был моим другом, партнером, на которого я могла положиться во всем… а сейчас – все ушло. – Леони устремила печальный взгляд в окно.

– Прошу тебя, не говори так. Ничего не ушло, нет! Дорогая, пожалуйста, поверь мне. Я был пьян и не понимал, что делал.

– Ты солгал мне, – мрачно произнесла она.

– Потому что не хотел терять тебя. Неужели ты не понимаешь? Я никогда и не стремился к этой измене. Тебя я хотел в тот момент, Лео, тебя, а не ее! Можешь ты простить меня, пожалуйста?

– Не могу. И не смогу никогда. Ты был близок с моей собственной дочерью! – В ее голосе прозвучало отвращение.

– Но я же не знал, кто она, – в отчаянии воскликнул Роб. – Откуда я мог знать? Она же явно не рассчитывала признаваться мне в этом. Она хотела досадить тебе, и это ей вполне удалось, ты не находишь?

– Конечно, ей это удалось, – сурово сказала Леони. – Но предал-то меня ты. Ты отправился в постель неизвестно с кем. В чем дело, неужели меня тебе уже недостаточно? И почему ты выбрал именно ее? Что в ней такого особенного?

– О, Лео, она же твоя дочь и, конечно же, привлекательна. Неужели ты не помнишь, как реагировали на тебя мужчины, когда ты была… – Тут он запнулся. – Извини, я не то хотел сказать…

– Когда была молодой, – горько произнесла Леони, закончив за него фразу. – Да, именно это ты и хотел сказать. Она-то молода. Не то что я, старая калоша, не так ли? Кстати, чтоб ты знал: ты не единственный мужчина, кто находит меня привлекательной. Так что недостатка в воздыхателях – и молодых, и старых – я пока не испытываю! И, в отличие от тебя, нахожу особенно привлекательными именно тех, кто постарше!

– И кто же это? – с подозрением спросил Роб. Ему не совсем нравилась тональность их разговора.

– Не важно.

– Почему же, как раз очень важно. Только не говори, что ты спишь еще с кем-то, я все равно не поверю.

Леони улыбнулась – впервые за последние несколько часов.

– Понятно. Значит, изменить мне можно, для тебя это в порядке вещей, но ни в коем случае не наоборот, так я тебя поняла? Довольно сурово, ты не находишь?

– Лео, что ты хочешь этим сказать? – Леони не ответила, лишь отвернулась; ее лицо приняло загадочное выражение. – Лео, ты ведь не изменила мне, скажи, что нет?

Ответа не последовало. Леони вновь улыбнулась – мечтательно, словно предаваясь сладким воспоминаниям.

Роб не смел поверить в то, что она говорила правду. Он до сих пор никогда не задумывался о том, что Леони способна изменить ему. И действительно, с чего бы ей вдруг желать кого-то другого? Он молод, красив, талантлив – мечта любой женщины. Да, в конце концов, он оказывал ей честь! Женский журнал прочил его в преемники Мела Гибсона, мирового секс-символа! Что еще ей нужно? Ей сорок три. Ему – двадцать пять. Она должна радоваться, что ей так повезло! А теперь вдруг выясняется, что она переспала еще с кем-то. Роб был не в силах поверить в это.

– И кто же это был? – спросил он приглушенным голосом.

– Роб, это тебя совершенно не касается.

– Кто это был? – настаивал он, все больше распаляясь.

– Не важно. Я его толком и не знаю. Никогда не видела ни до, ни после этого.

– Ты хочешь сказать, что трахнулась с кем-то случайно? Должен признать, что выглядит это отвратительно.

Леони резко обернулась к нему. Ее глаза вспыхнули.

– А как же тогда назвать историю с этой чертовой девкой? Если это была не случайность, тогда что же? Бурный роман? Большая любовь твоей жизни? Что-то ты заврался. Переспал с Амандой. Солгал мне. Сказал, что солгал, поскольку считал все это малозначительным эпизодом, но…

– Это так и было, – перебил ее Роб.

– Нет, только не для меня. Ты предал меня… с моей собственной дочерью. А если я и попыталась найти утешение в ком-то другом, неужели ты вправе судить меня?

– Но ты же тогда ничего не знала, – раздраженно воскликнул Роб.

– Я подозревала, – сказала Леони. – Я всегда это подозревала.

Роб понимал, что отпираться бессмысленно. Оставался единственный шанс спасти ситуацию: сказать правду.

– Лео, дорогая, – примирительным тоном начал он. – Хорошо, признаю, что заслужил твои упреки. И не вправе осуждать тебя, если ты изменила мне с другим. Я вел себя как полнейшее дерьмо, признаю. Но я был пьян, она подвернулась под руку, и я думал, что это ты…

– Меня в тот вечер не было в Риме, если ты помнишь, – холодно поправила она его.

– Очень хорошо помню. Мне было грустно и одиноко без тебя после того инцидента с Карло и того, что ты мне наговорила тогда. Я чувствовал, что подвел тебя, и напился до чертиков, так что мне начало казаться, что она – это ты, когда была…

– Молодой… – произнесла она за него.

– Моложе, – признался он.

Возникла пауза. Они долго смотрели в глаза друг другу. Робу показалось, что взгляд Леони несколько смягчился. Он решил воспользоваться моментом и тихо спросил:

– Кто был тот человек? Где ты с ним встретилась? Как это произошло?

– Ты ведь на самом деле не хочешь знать об этом.

Он как-то странно посмотрел на нее.

– Хочу. Я должен знать. Ну же, это важно для меня. Я ведь мог потерять тебя. Так что же произошло?

Леони колебалась. Роб причинил ей такую боль, и вот теперь она могла ответить ему тем же, но сомневалась, действительно ли хочет этого. Леони взглянула на его изможденное лицо. Да, пожалуй, ему следует знать все. Пусть мучается сознанием того, что мог ее потерять… впрочем, эта опасность не исчезла, хотя Леони и чувствовала, что ярость и ненависть стихают, уступая место усталости и безразличию. И она заговорила тихим голосом:

– Я действительно не знаю, как это случилось. Меньше всего я ожидала или хотела этого. Я ведь была вся в работе, съемки доставляли мне такое наслаждение. Я чувствовала, что вновь оживаю, – ты же знаешь, как я соскучилась по сцене. – Она украдкой взглянула на него и продолжала: – И вот однажды я подслушала разговор Дерека и Дэйва о вечеринке. Я не верила ушам своим. – Она задумчиво покачала головой. – Но потом я вспомнила, что говорила мне Аманда. Тогда я сочла ее признания за очередной выпад против меня и не поверила ни единому слову. Потом был разговор с тобой, когда ты пытался рассеять мои страхи, и вот опять – теперь уже те двое говорят о твоей измене. Сомнения терзали меня, они стали подтачивать мое чувство к тебе, разрушать выстроенное нами счастье. И вот однажды на съемках… тебя в тот день не было… у меня была сцена в спальне… – Голос Леони чуть дрогнул, когда она вспомнила, как захлестнуло ее горячей волной похоти при виде тех мужских запястий.

– О, так ты хочешь сказать, что к тому же была и раздета? – с издевкой спросил Роб.

– Да нет же. Конечно, на мне что-то было – какая-то ночная рубашка, по-моему.

– Весьма кстати.

– Так вот, я была в постели.

– Удобно, не так ли?

Она продолжала, не обращая внимания на его колкости.

– И внезапно почувствовала на себе взгляд того человека. Я его никогда раньше не видела и не имела ни малейшего представления о том, кто он. Потом, во время ленча, он зашел в мой фургончик и…

– И?.. – выдавил из себя Роб.

– И это произошло, – выпалила Леони. Вдаваться в подробности ей совершенно не хотелось. Это казалось ей неэтичным.

Она посмотрела на Роба. Он был изумлен.

– Ты хочешь сказать, – медленно произнес он, – что это было так просто?

– В общем, да, – сказала она, вновь предаваясь воспоминаниям.

– Вот так, запросто? Даже не поболтали?

– Нет.

– Животная похоть?

– Похоже. – Леони слегка улыбнулась. – Хотя нет, не только это. Меня почему-то привлекли его запястья.

– Запястья? – изумился Роб.

– Да, они показались мне сильными, уверенными, а я чувствовала себя такой беззащитной, такой несчастной.

– Ты меня убиваешь! – воскликнул он.

– Роб, не валяй дурака. После этого мне стало намного легче, можешь ты это понять? Я не была полностью уверена в твоей измене, но сомнения терзали меня, и мне нужно было хоть как-то облегчить свои страдания.

– Прекрасно, – сказал Роб, – итак, тебе полегчало. И после этого ты решила оставить меня?

– Не знаю, – слабым голосом произнесла Леони, – я действительно еще не знаю.

Роб вдруг изменился в лице; по щекам его потекли слезы, и он всхлипнул, словно обиженный мальчик. Леони не выдержала. Она обняла его и крепко прижала к себе.

– Не надо, Роб, не надо, – проговорила она, поглаживая его по волосам, утешая. – Это свыше моих сил.

Роб затих. Подняв голову, он посмотрел ей в глаза.

– Лео, помнишь, как ты всегда говорила: мы докажем всем завистникам и злопыхателям, что разлучить нас невозможно, что бы ни случилось.

– Да, я помню.

– Так давай не будем дарить им победу. Разве ты не понимаешь, что, если мы сможем выстоять сейчас, значит, нас и в самом деле связывает нечто особенное?

– Роб, дорогой, я не стану моложе, а ты еще долго будешь молодым. Будут и другие пьянки и вечеринки, новые соблазны. Я больше не выдержу, – грустно сказала Леони.

Роб взял ее за руки.

– Лео, ты всегда говорила, что любовь – это прежде всего забота о том, кого любишь. Ты ведь говорила это, не так ли?

– Да, – печально произнесла она. Память у него была блестящая. Профессиональная.

– И что счастье любимого человека для тебя важнее собственного?

– Да, – снова согласилась она.

– Так вот, если мы останемся вместе, ты сделаешь меня самым счастливым человеком в мире. И я верю, что тоже смогу дать тебе счастье.

– Я верю тебе, Роб, – с грустью сказала она, – беда в том, что я уже не уверена, люблю ли я тебя.

Роб все еще изумленно смотрел на нее, когда вдруг зазвонил телефон. Леони присела на кровать и схватила трубку.

– Да? Найджел! Как ты? Да, я знаю, это ужасно, правда? – Голос ее звучал уверенно. – Кто? О, скажи им, чтобы исчезли! Абсолютно. Нет, у меня нет ни малейшего желания беседовать ни с одной газетой, будь они все неладны. Понимаю, хорошо, – с сомнением произнесла она, – если ты считаешь, что так будет лучше… – Она зажала рукой трубку и сказала: – Он хочет, чтобы я сделала заявление для прессы. Он разошлет его телефаксом по всем газетам. Что скажешь? – Роб кивнул головой. Леони вновь обратилась к Найджелу. – Да, Роб согласен со мной. Ну, и что ты предлагаешь? Да… да… о'кей… примерно следующее: "Мисс О'Брайен полностью отрицает разлад в отношениях с мистером Фентоном. Они еще никогда не были так счастливы и готовятся к осуществлению своего нового совместного проекта". – Тут она взглянула на Роба. – Что?.. да… тебе тоже. О, и Роб передает тебе горячий привет. – Она положила трубку. – Ну?

– Если бы только это было правдой, – печально произнес Роб. На какое-то мгновение они оба притихли, словно пытаясь разобраться в том, что произошло. – Что ты думаешь делать дальше? – наконец спросил он.

– Не знаю, – ответила Леони. – Просто не знаю.

– Лео, мы совершим большую глупость, если откажемся от возможности сделать еще один фильм вместе. – В его глазах застыла мольба. Удача, которая выпадает только раз в жизни, сейчас ускользала от него. И самое печальное, что другой такой женщины в его жизни больше не будет.

Она посмотрела ему в глаза.

– Роб, работать вместе у нас не получится, если мы не будем абсолютно уверены друг в друге.

– Я знаю. Лео, давай попробуем начать все сначала. Мы же так нужны друг другу.

"Все это слова, – подумала Леони, – но, возможно, он и прав". Как бы то ни было, она так устала. Слишком устала, чтобы начинать все сначала.

Роб опять заговорил; в его голосе звучала неподдельная искренность.

– Послушай, Лео, дорогая, давай останемся вместе. Я знаю: у нас все получится, мы вновь обретем уверенность друг в друге. Во всяком случае, я очень хочу попытаться. А если ты этого не хочешь, к чему тогда было твое заявление для прессы?

Роб был прав. Она вынуждена была признать это.

– Потому что и мне хочется того же.

Улыбка, озарившая его лицо, была ослепительной.

– Так стоит попробовать?

– Что ж, – сказала Леони, – давай попробуем.

Откинувшись в кресле, Аманда наслаждалась комфортом салона первого класса "Боинга-747" авиакомпании "Бритиш эруэйз". Удобные, просторные кресла, бокал шампанского в руке, вкуснейшие канапе, бесплатные напитки, превосходный сервис – все это было так не похоже на утомительный чартерный рейс, которым она прилетела в Рим всего лишь несколько недель назад.

Она улыбнулась воспоминаниям о своих римских похождениях, подумав о том, что добилась всего, к чему так стремилась. Она отомстила родителям, это несомненно. Вряд ли Леони и Роб смогут когда-нибудь восстановить отношения после ее разоблачений. Брак Симона тоже обречен. Так же, как и его карьера. Ей вдруг стало жаль Элизабет – эта женщина была ей симпатична, – но в то же время Аманда была убеждена, что без Симона ей будет гораздо лучше. И потом – эта Шейла Маккензи: встреча с ней была словно подарок судьбы. Аманда даже и мечтать не могла о такой удаче.

Да, фортуна явно благоволила к ней: Аманда бросила взгляд на бриллиантового лягушонка с изумрудными глазками, пришпиленного к лацкану ее пиджака. Мэми Кинг когда-то обещала особую благосклонность тому, кто отыщет брошь герцогини Виндзорской. Очень скоро Аманда выяснит, чего стоят такие обещания. Но в запасе был и другой вариант. Она вновь улыбнулась, вспомнив, как зажглись маленькие поросячьи глазки Джулиуса Кинга, когда на вилле ван дер Вельтов Хармони с такой неохотой представила их друг другу. Да, пожалуй, с поддержкой обоих Кингов рассчитывать на успех в Голливуде можно вполне.

Единственное, что мучило ее до сих пор, так это имя. Оставаться Амандой Уиллоуби не было ни малейшего желания, но и об Аманде О'Брайен или Аманде Брентфорд тоже не могло быть и речи. Нет, новую жизнь нужно начинать с новым именем. Аманду, в конце концов, можно и оставить. Правда, это имя никогда ей особенно не нравилось, а уж тем более уменьшительное Менди. Не Аманда, но что-нибудь созвучное… Аманда… Александра… Миранда. Миранда… Очень неплохо, пожалуй. Когда-то в школе они ставили пьесу Шекспира. Как же она называлась?.. "Буря", да, именно так. Она даже помнила некоторые строки. "Бросаю вызов тебе, новый мир", – говорила Миранда в пьесе. Как похоже на нее, Аманду. А что, если стать Мирандой Темпест[9]? Аманде идея понравилась. Да, очень понравилась.

Что ж, в общем, ей пока везло. А с деньгами, которые удалось содрать с Симона и тех говнюков из "Глоуб", вполне можно было покорить Лос-Анджелес. Аманда потягивала шампанское, любуясь из окошка иллюминатора пушистыми облаками, в которых купались лучи ослепительного солнца. Она своего добьется – молодая, красивая, богатая и уже снискавшая, хотя и дурную, но славу. Миранду Темпест ждал Голливуд.