Неизбежный финал

ПРЕЛЮДИЯ

Полковник Панаит по-приятельски взял писателя Корнелиу Кару под руку, подвел к креслу:

— Присаживайся. Давненько ты не заходил к нам…

— Да, давно… Со времени землетрясения… Тогда я работал над «Серой папкой», — подтвердил Кара с грустной улыбкой в уголках рта. — Разрешите закурить? — Он посмотрел сначала на полковника Панаита, затем на майора Лучиана.

— С моей стороны возражений нет, — ответил полковник. — Я и сам с удовольствием закурю. Но что нам делать вот с этим некурящим товарищем?

— Ради писателя Корнелиу Кары я готов пожертвовать своим здоровьем, — ответил майор. — Курите, маэстро, не волнуйтесь. Я борюсь с этой вредной привычкой с помощью мятных леденцов.

Кара опустился в кресло. Двое офицеров тоже сели за круглый, покрытый стеклом столик. Полковник пододвинул Каре пепельницу.

— А что с майором Фрунзэ? — поинтересовался писатель, закуривая трубку. — Что-то я не вижу его. Уж не женился ли он наконец, позабыв пригласить меня на свадьбу?

— Куда там! — проговорил Лучиан, открывая коробку с леденцами. — Он по-прежнему предпочитает платить налог за бездетность.

— Он на задании, — пояснил полковник.

В помещении ненадолго установилась тишина. Присутствующие с некоторой грустью изучали друг друга.

«Поседел полковник, — подумал Кара, — здорово поседел… Стареет… Да и Лучиан уже не тот молодой человек, каким я его знал раньше… А как изменился в их глазах я?»

В кабинет вошел сержант с тремя чашечками кофе на подносе, поставил его на стол.

Втягивая в себя разлившийся по кабинету приятный аромат, Кара повеселел:

— Если понадобился кофе, значит, плохи дела.

— Смотря для кого, — с усмешкой парировал Лучиан.

Полковник поставил одну из чашечек против Кары и проговорил:

— Угощайся, пока не остыл. Знаешь, я читал твое интервью…

— Значит, я прав: плохи дела! — рассмеялся писатель, затянувшись трубкой.

— Ты жаловался публике, что тебе не помогают, что очень трудно собирать материал, что тебе ставят палки в колеса… что тебе часто приходит в голову мысль распрощаться с детективной литературой…

Кара перехватил взгляд посерьезневших серых глаз полковника и сразу понял, что тот не шутит. Сам же он был не намерен придавать беседе серьезный тон.

— И вы всерьез принимаете интервью, которые дают писатели, люди искусства?

— А как же иначе? — удивился Лучиан, перекатывая леденцы во рту. — Мы привыкли серьезно воспринимать все, что выходит из-под вашего пера.

— А вы никогда не задавались вопросом: что значит интервью для артиста, художника, писателя? — Кара описал круг своей трубкой. — Для него это случай придать себе вес, произвести впечатление на читателей или телезрителей. «Я закончил седьмую книгу цикла…», «Собираю материал для эпопеи в пяти томах…», «Просматриваю в третий раз две тысячи страниц рукописи, хотя еще не решил, буду ли сдавать ее в издательство…» — только и слышишь со всех сторон… — Все еще пребывая в хорошем расположении духа, он рассмеялся, потом, окинув собеседников интригующим взглядом, добавил: — Вот что такое интервью, если экономить бумагу, которой так не хватает.

— Но ведь ты в интервью утверждаешь нечто совсем противоположное, — напомнил Лучиан, который в этот момент, казалось, вовсе не собирался поддерживать веселый тон писателя.

Почти одновременно они отхлебнули кофе.

— Я согласен с майором Лучианом: в интервью ты касался совсем другого, — высказал свое мнение полковник.

— Хм… Я тоже напускал на себя важность, только по-иному. Жаловался, что переживаю кризис, что исчерпал имеющийся материал, что мне не помогают…

— А на самом деле?

— На самом деле? — Ироническая улыбка расплылась по полному розовому лицу Кары с намечающимся двойным подбородком. — На самом деле «просматриваю в третий раз две тысячи страниц…»

Полковник рассмеялся:

— А мы-то восприняли все буквально!

— То есть? — с любопытством спросил Кара.

— Поверили, что ты переживаешь кризис… и поэтому решили прийти тебе на помощь…

Кара поднял руку с зажатой в ней трубкой:

— Э-э, так тоже не пойдет!

— Мы приготовили тебе одно дело, — вмешался Лучиан, хитро улыбаясь. — Хотели помочь тебе выйти из кризиса.

— Дело? — искренне удивился Кара. — Все, больше я не даю интервью. У меня, братцы, есть работа.

По едва заметному знаку полковника Лучиан поднялся, принес с его письменного стола объемистую папку и положил ее на столик рядом с чашечкой кофе. Кара прочитал на обложке написанные от руки слова: «Военный шпионаж. Операция «Фотопленка», несколько раз нервно пыхнул трубкой, потом, как будто расстроившись, обратился к офицерам:

— Соблазнительное название… Я, право, в растерянности: с одной стороны, хочется ее перелистать, а с другой — боюсь до нее дотрагиваться.

— Боишься? — удивился полковник Панаит. — Это что-то новое. Почему боишься?

— Потому что ни в каком творческом кризисе я не пребываю. Слава богу, у меня куча планов. Только пиши и пиши.

Сделав вид, что не расслышал сказанного Карой, Лучиан будто для себя прочитал по слогам:

— «О-пе-ра-ци-я «Фо-то-плен-ка». — Потом с лукавым выражением на лице повернулся к писателю: — Что скажешь о названии? Притягательное, не так ли?

Кара погрозил ему трубкой:

— А ты настырный, майор!

Панаит сделал последний глоток кофе, с разочарованием посмотрел на дно чашки и произнес:

— Если так, положи папку на место, Лучиан.

Тот хотел было выполнить указание полковника, но тут заволновался Кара:

— Постой, постой! Зачем вы меня вызвали? Затем, чтобы спросить: «Лошадь, лошадь, хочешь овса?»

Панаит и Лучиан рассмеялись.

— Так что же ты нам скажешь?

— Вы хотите, чтобы я взялся за это дело?

— Да. Вопрос обсуждался в министерстве, — объяснил полковник, пристально глядя на Кару. — Знакомить население с действиями иностранных разведывательных служб — важная политическая задача. В последнее время нередко можно слышать, что мы, мол, страна маленькая и вряд ли кого интересуют наши экономические или военные секреты. Подобное мнение, следует признать, довольно распространенное, притупляет бдительность у граждан, а этого допустить нельзя.

— Да, но мои книги, книги моих коллег…

Панаит не дал закончить фразу писателю:

— Я хочу предложить тебе не отдельное издание, а повесть с продолжением в каком-нибудь журнале. Это будет более оперативно.

— Знаешь, это очень интересный случай, — вмешался в разговор Лучиан и, повернувшись к своему начальнику, добавил: — Пусть он сначала полистает дело, а потом решим.

Кара кивнул в знак согласия, но не удержался от вопроса:

— Я так и не понял, что с вами все-таки случилось. Вы соскучились по мне?

На смуглом лице Лучиана промелькнула хитрая улыбка.

— Интервью, маэстро, тому виной. Чего это тебе вдруг понадобилось жаловаться, что у тебя нет материала?

— Считаю предложение майора правильным, — подвел черту полковник. — А ты что скажешь?

Кара широко развел руки:

— Что я могу сказать? Если я не суну нос в эту папку, завтра утром вы найдете меня бездыханным — я просто умру от любопытства.

Десятью днями позже, 12 июня 1971 года, высокий мужчина, лет сорока, атлетического сложения, с букетом красных и белых гвоздик ожидал на перроне Северного вокзала прибытия «Восточного экспресса». По случаю жары одет он был в легкий белый костюм. Казалось, он сгорал от радостного нетерпения: то посматривал на часы, то бросал взгляды на цветы. Время от времени он всматривался в даль, будто старался различить контуры поезда, который сильно опаздывал.

Когда наконец «Восточный экспресс» прибыл, элегантный мужчина с букетом гвоздик не колеблясь направился к спальному вагону. У дверей вагона он остановился, явно взволнованный предстоящей встречей.

Пассажиры по одному выходили из вагона. По мере того как выходивших становилось все меньше, мужчину в белом костюме все больше охватывало беспокойство. Затем он прошел в вагон и на безупречном французском обратился к проводнику:

— Я встречаю племянницу… шестнадцатое место…

Проводник в традиционной форме компании «Ле вагон ли» вежливо подтвердил:

— Да, господин, на шестнадцатом месте ехала симпатичная барышня. Пожалуйста, пройдите. Может, она еще в купе…

Из вагона вышел последний пассажир. Оберегая букет, мужчина направился к указанному купе. Там никого не было, но на нижней полке лежал журнал «Пари-матч» с Брижжит Бордо на обложке. Мужчина спокойно перелистал журнал. Наткнувшись на конверт, он поспешно сунул его во внутренний карман пиджака и вышел из купе.

Проводник ожидал его с той же застывшей на лице почтительной улыбкой.

— Ничего не понимаю, — с явным разочарованием произнес по-французски мужчина в белом костюме. — Она прислала телеграмму, чтобы я ее встретил. Извините меня, пожалуйста…

— Компания «Ле вагон ли» к вашим услугам, господин!

Мужчина еще некоторое время постоял возле вагона, просматривая перрон, а затем с недовольным видом двинулся к выходу. Шаг у него был упругий, как у спортсмена.

ФОТОРЕПОРТЕР Г. А.

Ассистентка Миа Бурлаку с медицинского отделения военного госпиталя ничуть не удивилась, когда в коридоре ее остановил больной Гаврил Андроник. Она довольно хорошо знала фоторепортера журнала «Армата ноастрэ» («Наша армия»), на страницах которого в одном из репортажей появился и ее портрет. Фотоаппарат Андроника запечатлел Миа в позе, подчеркивающей ее красивую фигуру. Сейчас Андроник отвел ее в сторону и заговорщицким тоном попросил помочь ему вечером тайком выбраться из госпиталя.

— Хочу эту ночь провести дома… Завтра утром вернусь…

Ассистентка посмотрела на него с интересом:

— Соскучился по жене?

— Что скрывать — конечно! — виновато признался Андроник.

— Верю, у тебя очень симпатичная жена, — польстила ему ассистентка. — Что я могу сказать? Ты толкаешь меня на преступление. Да ладно, я тебя отпущу, но только с одним условием: ты не возьмешь в рот ни капли алкоголя.

— Ты же знаешь: я не любитель спиртного, — защищался он с некоторым сожалением. — Знаешь также, что моя язва образовалась на нервной почве.

Он перехватил лукавый взгляд ассистентки и подумал было, что эта молодая женщина с вызывающим бюстом расположена выслушать историю его болезни. Однако мысль, что после подобной исповеди она начнет ему сочувствовать, остановила его.

— Тепло, поэтому мне потребуются только рубашка, брюки и сандалии.

— Хорошо, я тебе помогу… Но никому ни слова.

Гаврил Андроник взял ее руку и уважительно поцеловал, что обычно производит на женщин хорошее впечатление. Однако Миа Бурлаку погрозила ему пальцем, будто хотела сказать: «Веди себя умно!» — и скрылась в одной из палат.

Обрадованный, что все так хорошо устроилось, Андроник вышел в парк, окружавший многочисленные корпуса госпиталя. Ему давно приглянулась скамейка под старой липой, и сейчас хотелось посидеть там наедине со своими беспокойными мыслями. Скамейка была свободна. Он сел, решив не возвращаться в палату до обхода врача. Все утро он никак не мог отделаться от необъяснимого волнения, которое лишь обостряло боли в желудке, и без того ужасно донимавшие его в последнее время. Он никак не мог понять, на чем основано терзавшее его беспокойство: но сегодня ему вдруг почудилось, что Родика его обманывает, что в его отсутствие она проводит время совсем не так, как описывала, когда приходила навестить его в воскресенье. Поэтому он хотел хотя бы ненадолго вырваться домой и в то же время боялся этого. Он подумал, что хорошо бы позвонить Родике, сказать, что намеревается улизнуть из госпиталя на одну ночь, одним словом, предупредить. Но зачем? Какие у него причины не доверять Родике?

«Хм! — возразил себе Гаврил Андроник. — В последнее время что-то случилось… У меня такое чувство…»

Легкий ветерок ласково коснулся его лица, и он закрыл глаза, будто надеялся таким образом избавиться от тяжелых мыслей. На какое-то мгновение ему показалось, что чудо свершилось, но вскоре он опять вернулся к поискам объяснения… Когда он наконец докопался до причины, она показалась ему серьезной, очень серьезной. Напрашивался и единственно возможный выход — расставание. Пусть каждый идет своим путем. Да, довольно лицемерия. Надо набраться смелости и честно сказать друг другу: «Так больше продолжаться не может… Нельзя насильно удерживать друг друга…» Но такой вывод поверг его в еще большее смятение.

«Чего же мне надо? Чего я добиваюсь?» — драматически вопрошал он себя. Он вспомнил, как Родика не раз признавалась, что любит его. И тут же в подтверждение своей искренности добавляла: «Я люблю тебя, но не так, как любила Ники». Дойдя до этого пункта своих терзаний, он вдруг понял причину беспокойства.

«Как же она любила Ники? — спрашивал он себя. — И почему не может любить меня так же, как его?»

Через некоторое время, измучив себя вопросами, он устыдился глупости, которая лезла ему в голову, и даже своего намерения улизнуть из госпиталя на ночь, ведь если быть до конца откровенным, то двигало им не желание побыть с Родикой, а стремление неожиданно нагрянуть домой.

Он поднялся со скамейки в невеселом настроении, но удовлетворенный тем, что обрел наконец столь необходимое ему равновесие. Направляясь к корпусу, он твердо решил поблагодарить Миа Бурлаку за отзывчивость и отказаться от ее услуг. Но сразу ее не встретил и в ожидании обхода лег в постель. Закрыл глаза. И вдруг перед ним возникла Родика. Он вспомнил о воскресенье, когда она пришла к нему, а он ее спросил, как прошел день накануне. «Ко мне заходила Флорика со своим женихом, — начала рассказывать Родика, и он заметил, что она избегает встречаться с ним взглядом. — Знаешь, он такой молчаливый и простой. Я приготовила им кофе. А потом мы смотрели продолжение многосерийного фильма по телевизору. Ты как себя чувствуешь? — спросила она вдруг. — Боли не прекратились?» Теперь он вспомнил, как у нее порозовели щеки. Конечно, оттого, что она лгала, причем лгала не очень умело.

Андроник вздохнул и, перевернувшись на спину, уставился в потолок. «Она меня обманывает, — убеждал он себя. — Зря она это делает. Лучше бы сказала честно, без обиняков: «Ты хороший парень, у тебя благородное сердце, после истории с Ники ты мне очень помог, но, видишь ли, я не могу быть твоей женой. Я пыталась полюбить тебя, но не смогла…» И я бы ее понял».

Андроник снова разволновался и заворочался в постели. Он считал, что сам во всем виноват. Уж очень он настаивал, чтобы она вышла за него замуж после того, как рассталась с Ники. По сути дела, чего он хотел? Доказать ей, что он настоящий кавалер и что история с Ники его не касается? Или любой ценой заполучить красивую жену? А может, и того и другого? «Ну так позвони ей! — приказал он самому себе. — У тебя нет никаких причин унижать ее».

Некоторое время он лежал с закрытыми глазами, стараясь ни о чем не думать, но безуспешно. В конце концов он встал и, выйдя из палаты, направился к телефону, установленному специально для пациентов. Волнуясь, набрал номер домашнего телефона и стал напряженно ждать, Когда он услышал голос жены, его так и обдало теплой волной. Прерывающимся от волнения голосом он проговорил:

— Это я, Родика…

— Андро, ой, какой сюрприз! — обрадованно воскликнула она. — Не поверишь, но я чувствовала, что ты позвонишь.

— Мне вдруг стало так скучно без тебя, — заговорил он, словно влюбленный. — Что ты поделываешь?

— Читаю, Андро, — последовал ответ. — В серии «Любовный роман» вышла книга одного итальянского автора…

Он слушал ее о замиранием сердца. Потом начал советовать не замыкаться в четырех стенах, а пойти прогуляться на бульвар, где сейчас расцвели розы, скажем, с Флорикой и ее женихом.

— Нет-нет, — запротестовала Родика. — Я лучше посижу дома и почитаю… Книга мне нравится… и сидеть в кресле возле открытого окна так хорошо!..

Он будто воочию увидел, как она сидит в кресле, вытянув ноги. На голое тело накинут голубой прозрачный халат, открывающий длинные, будто из белого мрамора, ноги. Она читает, потом отрывается от книги и, улыбаясь, устремляет взгляд в невидимую точку. Сидит так некоторое время, а затем откидывает назад голову и встряхивает длинными каштановыми волосами.

— Андро, почему ты замолчал?

И вдруг, будто кто-то подтолкнул его, он прошептал:

— Я люблю тебя!

— Андро!

— До встречи, Родика… Я жду обхода… Целую тебя!

— До встречи, Андро!

Он был так взволнован этим телефонным разговором, что не заметил Миа Бурлаку, которая остановилась возле него.

— Все в порядке! — сообщила она ему заговорщически.

— Спасибо! Не беспокойся, к утренней поверке я буду на месте.

КРАСНЫЕ ГВОЗДИКИ

Вечером 14 июня 1971 года Гаврил Андроник беспрепятственно вышел через проходную госпиталя. Он был в состоянии приятного возбуждения. Он любил и был любим. Где-то в тишине квартиры его ждала за книгой красивая жена, которая иногда позволяла себя фотографировать. Он не сказал ей, что уйдет из госпиталя на ночь, но был уверен, что Родика ждет его с едва сдерживаемым нетерпением.

Быстро шагая по улице Штефана Фуртуны, он вспомнил, что в тот вечер, когда встретил ее на вечеринке в одной знакомой компании, его охватило такое же волнение, будто он предчувствовал какую-то неожиданность, что-то неуловимое и неопределенное. Вначале он изучал Родику исподволь, с профессиональным интересом человека, постоянно выискивающего все новые и новые модели. Вопреки царившему на вечеринке веселью эта женщина была грустна. Казалось, ее угнетает собственная красота. На основании своего опыта Андроник убедился, что красивые женщины его избегают. Может, из-за его болезни… И все же он рискнул и пригласил на танец красивую женщину по имени Родика и сумел завязать беседу с ней. С первых слов обнаружил естественную связь между грустью, читавшейся на ее лице, и ее тихим, стертым голосом. Ободренный отсутствием в поведении женщины какого-либо кокетства, он попросил разрешения проводить ее. Весенняя ночь казалась полной тайн, и они прогуляли почти до рассвета…

На площади Матаке Гаврил Андроник зашел в цветочный магазин, купил букет красных гвоздик, остановил первое попавшееся такси и попросил шофера ехать побыстрее. Шофер, молодой парень с жуликоватым выражением лица, бросил взгляд на букет и, сразу все поняв, пошел навстречу пожеланию клиента. Андроник был ему признателен. Он и не заметил, как оказался возле своего дома. Лифта дожидаться не стал. С неожиданной для него самого быстротой он взбежал по лестнице, перескакивая через две-три ступеньки. У двери квартиры остановился перевести дух.

Позвонил. Потом, по-детски забавляясь, отступил в сторону от глазка, готовясь услышать шаги за дверью. Но услышал лишь тишину. Снова нажал на кнопку звонка, но и на этот раз Родика не подошла открыть ему. Озорная радость, которая владела им несколько мгновений назад, улетучилась. Когда он доставал из кармана ключи, чтобы открыть дверь самому, лицо его заметно помрачнело.

Вошел. Первым в глаза ему бросилось кресло перед открытым окном. Книга была оставлена на месте, где еще недавно сидела Родика. Он не заметил, как букет выскользнул и упал к его ногам…

— Товарищ подполковник, мне порекомендовали переговорить с вами. Вы были друзьями с Гаврилом Андроником. Это правда?

— Это определение для моих отношений с Андроником до известной степени относительно…

— То есть?

— Да, мы были друзьями, но он не очень-то раскрывался. Чтобы подбодрить его, я рассказывал ему о моей жизни, даже об интимной, надеясь, что и он поступит таким же образом… Что, в частности, вас интересует?

— Я хочу знать, что заставило его напиться в ту ночь?

— В «Фынтынике»? — Кое-что он мне рассказал… Если только не сочинил. Он умолял меня никому об этом не говорить, что я до сих пор и делал. Это никак не связано с нашей работой и со всей этой отвратительной шпионской аферой… Однако вам я расскажу об этом, так как понимаю, почему вас это интересует.

ОЖИДАНИЕ

Гаврил Андроник вдруг почувствовал, как ноги у него отяжелели, словно свинцом налились. Какое-то время он стоял неподвижно, беспомощно оглядываясь по сторонам. В голове была пустота. Ценой огромных усилий, от которых у него даже лицо перекосилось, он заставил себя сделать несколько шагов и войти в спальню. При этом он не заметил, как наступил на валявшиеся на полу цветы. В комнате стоял тонкий запах духов. Казалось, его источало прямоугольное трюмо. «Шанель», — догадался Андроник, — мой подарок ко дню ее рождения…» Он невольно представил, как с прежним лихорадочным возбуждением ожидает ее на тахте в полумраке спальни. Вот он слышит, как открывается дверь из ванной, и, еще не рассмотрев ее силуэта в слабо освещенной спальне, улавливает, как вокруг, будто послание любви, распространяется запах ее любимых духов. Воспоминание об этом волновало его и в то же время помогло обрести спокойствие, вернуло трезвость суждений, которая, если верить коллегам, была ему присуща. «Ты же сам советовал ей не сидеть в четырех стенах, а пойти прогуляться! — упрекал он себя. — Так чего же ты удивляешься, что ее нет дома?»

Он вдруг понял, — в который раз! — что ведет себя как ребенок, что вольно или невольно становится смешным. Почему она должна его ждать? Разве он просил ее об этом? Разве предупредил, что придет домой? Нет, говоря с ней, он скрыл, что намерен сбежать из госпиталя…

И снова Андроник почувствовал себя виноватым. Мрачный, он вернулся в столовую, направился к креслу, в котором еще недавно нежилась Родика, отложил в сторону книгу и сел. Он почувствовал усталость во всем теле, будто вернулся после долгих, изнурительных учений.

Окно было открыто, ветер беспрестанно шевелил занавески. Гаврил Андроник улыбнулся своей собственной наивности: «Я веду себя до крайности глупо и хочу, чтобы Родика слушалась меня. Советую ей пойти прогуляться, а сам прихожу домой и негодую, что она не ждет меня с распростертыми объятиями. Я окончательно потерял рассудок».

Так, расслабившись, он сидел больше часа. Затем протянул руку к телефону, который находился рядом с креслом, поставил его на колени и машинально набрал номер. Он не ожидал, что на другом конце провода ему кто-нибудь ответит, и очень удивился, услышав знакомый голос Флорики.

— Это ты, Андро?! — удивленно воскликнула она.

— Я!

— Откуда ты звонишь?

— Из госпиталя, — солгал Андроник. — Я позвонил Родике, и она не ответила. Уж не у тебя ли она?

— Нет. Наверное, пошла подышать воздухом, — с обезоруживающим доброжелательством попыталась объяснить отсутствие подруги Флорика. — Ночь просто сказочная! Тебе ничего не нужно? Может, я могу что-нибудь сделать для тебя?

— Нет-нет, спасибо.

— Андро, я не спрашиваю, как у тебя дела… Родика мне рассказывает… Давай поправляйся, я хочу устроить свадьбу, как положено! — по-детски весело засмеялась она.

— Попытаюсь выполнить твой наказ, — коротко ответил Андроник, начиная нервничать. — Спокойной ночи!

Он замер с телефоном на коленях в ожидании, которое с каждой минутой становилось все тягостнее.

— Товарищ Кристаке, это все, что вам рассказал Андроник?

— Почти все… Я уже говорил вам, что он не очень любил раскрываться.

— Он дождался возвращения жены? Между ними состоялось какое-нибудь объяснение? Что вам известно об этом?

— Да, он дождался ее… Он немного рассказал о том, как проходило объяснение.

Время от времени Гаврил Андроник посматривал на часы со светящимся циферблатом и с горечью отмечал, что время течет медленно, мучительно медленно. Он надеялся, что Родика появится с минуты на минуту. Света он намеренно не зажигал и ждал в темноте. Все с большим раздражением он думал о моменте, когда Родика войдет в квартиру, зажжет свет и вдруг увидит его сидящим в кресле. Постепенно в нем начинала закипать злость. Ох, как ему хотелось услышать ее испуганный вскрик: «Андро, ты? Боже, когда же ты пришел? Давно меня ждешь?» Он представил, как медленно, словно грозное видение, поднимется с кресла, повернется и подойдет к ней, бледной, дрожащей, виноватой. И объяснения станут ненужными. Их отношения, построенные на иллюзиях и обмане, рухнут, и супружеский период в его жизни закончится.

Он подумал, что воображаемое неизбежное крушение успокоило его, и им овладело равнодушие. Он знал: занавес упадет, но его это уже не трогало. Устав от долгого сидения в кресле, он поднялся и стал прохаживаться по комнате размеренными тяжелыми шагами. Вдруг тишину нарушил раздражающе громкий звонок. Гаврил Андроник бросился к телефону.

— Товарищ Андроник? — спросил мужской голос.

Фоторепортер сразу узнал его — это был сосед, живший этажом ниже, как раз под их квартирой.

— Я, товарищ Мэзэреску.

Сосед выразил радость по поводу его возвращения из госпиталя и, извинившись, попросил не ходить по квартире в столь поздний час.

— Знаете, какая слышимость в новых домах, — пытался обосновать свою просьбу сосед доброжелательным голосом. — Спокойной ночи!

Андроник положил трубку на рычаг. Некоторое время в ушах у него звучал голос соседа: «Спокойной ночи!» Он послушно уселся в кресло. Теперь он смотрел не на часы — это не имело смысла, а на развевающиеся от ветра занавески, напоминавшие огромный платок, которым машут при расставании. Веки у него начали тяжелеть, он уже готов был задремать и, возможно, задремал бы, если бы не уловил скрип поворачиваемого в двери ключа. «Она!» — мысленно воскликнул Гаврил и бросил взгляд на светящийся циферблат часов — половина третьего ночи! Он замер в кресле.

Послышался щелчок выключателя, а затем одновременно с разливающимся потоком света раздался ее приглушенный, окрашенный страхом и безнадежностью вскрик:

— Ты, Андро?

Гаврил Андроник медленно, с угрожающим видом и исказившимся лицом, поднялся из кресла.

— Как видишь, — произнес он, и у него появилось ощущение, будто кто-то другой, а не он обронил эти слова.

Повисла тяжелая, неловкая тишина. Она усугублялась тем, что ни он, ни она не двинулись с места. Родика стояла опустив голову, рассматривая свои белые босоножки.

— Ты давно здесь? — наконец пробормотала она, по-прежнему на него не глядя.

— С половины седьмого, — коротко бросил он, и снова у него возникло ощущение, что говорит кто-то другой, более волевой и злой, взявший на себя труд выразить его мысли и чувства.

— О боже! — воскликнула она в ужасе.

— Где ты была до сих пор? — подал голос тот, другой.

— О боже!

— Оставь бога в покое!

Родика подняла голову, тряхнула волосами и с упреком, прозвучавшим далеко не убедительно, произнесла:

— Ты же говорил со мной по телефону… Почему не предупредил, что придешь домой?

— Посмотри мне в глаза! — приказал он.

Родика подчинилась. Ее белые, красивого рисунка руки мягко лежали вдоль стройного тела. Сумочка едва удерживалась на плече. Та обреченность, которую Андроник отчетливо различал на ее побледневшем в этот момент лице, делала ее необыкновенно красивой. Если бы это было возможно, он бы ее непременно сфотографировал сейчас.

— Господи, что ты наделал! — в отчаянии простонала Родика.

Удивленный, но и возмущенный ее словами Андроник взорвался:

— Что ты сказала? Что я наделал? И тебе не стыдно?

Оставаясь возле двери, она вскинула руку, в которой держала сумочку, будто пытаясь его остановить, и шепотом, сохраняя самообладание, проговорила:

— Прошу тебя, Андро, поступай, как считаешь нужным. Если хочешь, побей меня, выгони из дому, но только не кричи. Это наше личное дело, и я не хочу, чтобы слышали соседи.

— Наше личное дело? Чтобы не слышали соседи?!

Слова кипели у него в горле. Интуитивно он почувствовал, что становится смешон, и, не говоря ни слова, направился к двери. Не успел он открыть ее, как услышал прерывающийся от страха и унижения голос Родики:

— Куда ты уходишь? Постой же! Выслушай меня! Ты должен…

Он хлопнул дверью, выразив таким образом свое презрение к ней.

— Вот все, что он мне поведал, — закончил свой рассказ подполковник Лику Кристаке.

— Хм, но все же где она была? — спросил я. — Думаешь, у мужчины?

— Он ничего не ответил, да я и не настаивал.

— Вы не находите, что есть некое противоречие между тем, что рассказал Андроник, и тем, что последовало за этой тяжелой сценой?

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Не кажется ли вам, что, если бы Андроник был убежден, что жена обманывает его, он не согласился бы продолжать совместную жизнь после возвращения из госпиталя.

— Вы правы. Но в жизни, особенно в семейной жизни, после кризиса супруги нередко идут на компромисс.

— Разве Гаврил Андроник был человеком компромиссов?

— В отношениях с женщинами, как показывают факты, он способен был пойти на компромисс. К тому же он стремился иметь рядом с собой красивую женщину… Очень гордился этим…

— Даже после примирения?

— Даже после этого.

— Я возвращаюсь к вопросу: Андроник вам рассказывал о случае в «Фынтынике» или нет?

— Зачем выяснять то, что и без того ясно: безграничная ревность может толкнуть человека на что угодно. Андроника она толкнула в питейное заведение. И он напился первый и последний раз в жизни.

МУЖЧИНА В НОЧИ

Дверь открыл сам Мэзэреску. И Кара сразу понял, что имеет дело с человеком простым и доброжелательным. Тот был явно доволен, что его посетил писатель, да еще автор детективных романов.

— Пожалуйста, пожалуйста, мы вас ждем, — приветливо заулыбался Мэзэреску.

Они вошли в столовую, в центре которой стоял небольшой стол с шестью стульями вокруг. Приятно пахло подошедшим тестом и ванилью. Тут же появилась элегантно одетая, будто собравшаяся на какое-нибудь торжество женщина. Ее седые волосы были тщательно уложены в прическу и распространяли аромат фиксатора, которым пользовалась и Камелия, жена Кары.

— Знакомьтесь, моя жена Лукреция, — представил женщину Мэзэреску.

Корнелиу Кара пожал пухлую и влажную руку.

— Я читала почти все ваши книги, — призналась хозяйка с волнением, которое не ускользнуло от гостя. — Особенно понравилась мне «Морская кошка».

Кара хотел с ходу возразить: «Жаль, но эта книга не моя», однако промолчал. С ним и раньше случалось нечто подобное. Он широко улыбнулся и опустился на предложенный хозяином стул, в то время как жена Мэзэреску вышла на кухню.

— Я уже объяснял, что заставило меня вас побеспокоить, — приступил к делу Кара.

— Да что вы! — воскликнул Мэзэреску. — Какое же это беспокойство? Это честь для меня и моей жены.

Сам он тоже сел по другую сторону стола. Это был мужчина лет пятидесяти, с намечавшимся брюшком и лысиной. Обращали на себя внимание правильно изогнутые, кустистые брови над неподвижно глядящими глазами. «Он смотрит на меня, как в телевизор…» — отметил Кара.

— Знаете, я подумал… и жена моя тоже подумала…

В это время появилась хозяйка с подносом и радостно объявила:

— Пирог и домашняя вишневая настойка…

— Моя жена — большая мастерица, — похвалил хозяин и обратился к ней: — Присаживайся к нам…

Лукреция Мэзэреску села рядом с мужем. «Браслет, серьги, ожерелье… и все это для меня… который не написал «Морскую кошку», — мысленно отметил Кара. — А как похожа на мужа! Неужели и Камелия похожа на меня?»

— Я не хотел бы вас задерживать долго…

На этот раз вмешалась женщина:

— Что вы! Нам это доставляет удовольствие…

— Вы помните о событиях лета тысяча девятьсот семьдесят первого года? — спросил Кара как можно дружелюбнее.

— Как не помнить! — воскликнул хозяин. — И я, и жена часто вспоминаем об этом. Знаете, это был очень порядочный человек.

— Воспитанный кавалер, каких поискать, — добавила Лукреция Мэзэреску. — А она — капризная и порочная особа.

— Лукреция! — призвал ее к порядку муж.

— Правда, что в ту ночь, когда Гаврил Андроник неожиданно появился дома, вы звонили ему?

Прежде чем ответить, Мэзэреску счел необходимым поправить галстук.

— Да, звонил. Сами знаете, какая слышимость в новых домах. С одними звуками свыкаешься, а другие, пусть даже негромкие, ужасно раздражают. До того я никогда не слышал, чтобы Андроник расхаживал по комнате в столь поздний час.

— У него были на то причины. Человек приходит из госпиталя, а жены нет! — вставила Лукреция с возмущением в голосе.

— Лукреция… — остановил ее Мэзэреску довольно мягко.

— Товарищ писатель просил нас помочь, не так ли? Значит, надо рассказывать все, что помнишь, — стала она оправдываться. — В ту ночь мне почему-то не спалось. Я встала, закурила сигарету и подошла к окну… Я видела, как она пришла домой. Она была не одна… Представляете, у нее хватило нахальства, чтобы он проводил ее до самого подъезда. Там они расстались… Он хотел обнять ее… Я видела это собственными глазами, товарищ писатель… Но она ему не позволила — что правда, то правда. После того как она вошла в дом, мужчина еще некоторое время постоял в ожидании. Наверное, надеялся получить какой-нибудь знак, чтобы затем подняться или что-нибудь в этом роде…

Корнелиу Кару, казалось, не удивили эти подробности. А хозяйке так хотелось, чтобы он возмутился или хотя бы удивился, в общем, как-то прореагировал.

— Вас интересует, что я говорю? — спросила она, явно сбитая с толку его безразличием.

— Даже очень, — ответил он и посмотрел ей в глаза с покорностью, которой требовала от него Камелия.

«Кто этот мужчина? Какую роль он сыграл в семейной драме Андроника?» — мысленно спрашивал себя Кара.

— Прошу вас, угощайтесь. Вот вишневка… пирог с изюмом… — приглашала хозяйка.

Вишневая настойка и пироги были отменными, и Кара не стал пренебрегать приглашением. Опустошив рюмку, он продолжил расспросы:

— Мужчина поднимался наверх или ушел?

— Ушел… Ушел даже раньше, чем в квартире Андроника вспыхнул скандал.

Наконец, к радости хозяйки, гость проявил интерес к ее рассказу. Он искренне удивился, потому что вспомнил, как Родика, по словам подполковника Лику Кристаке, сказала Андронику: «Если хочешь, побей меня, выгони из дому, но только не кричи. Это наше личное дело, и я не хочу, чтобы слышали соседи».

— Ага, значит, вы слышали скандал?

— Да еще какой! — поддержал жену Мэзэреску. — Позвонив Андронику, я снова заснул. Но они так кричали, что разбудили меня. Раньше я никогда не слышал, чтобы они ссорились.

— Мой муж совсем рассердился. Хотел опять позвонить, но я ему не позволила. Зачем встревать? — проговорила Лукреция Мэзэреску, тряхнув копной хорошо уложенных волос. — Иногда ссора в семье только на пользу… Это как разрядка…

«Довольно оригинальная точка зрения», — подумал Кара.

— Знаете, потом все входит в норму, — продолжала ока. — Я не раз это замечала… Как море успокаивается после бури… — закончила она, обрадовавшись найденному сравнению.

— Только буря длилась довольно долго, — вспомнил муж с огорчением. — Около получаса.

Кара извлек трубку и стал рассматривать ее, будто что-то припоминая. Потом, взглянув на хозяйку, спросил:

— Разрешите закурить?

Лукреция Мэзэреску, тронутая вежливостью писателя, выпрямилась, выставила вперед полную грудь и проговорила:

— Будьте, пожалуйста, как дома…

Гость прикурил трубку и с удовольствием затянулся. Затем, будто набравшись сил, спросил:

— По-вашему, из-за чего начался скандал у супругов Андроник? Вы, случайно, не слышали, что они выкрикивали друг другу?

— Думаю, что Андроник, как и я, видел ее из окна, — поспешила ответить хозяйка. — И потом, ведь когда она заявилась… — Она посмотрела на мужа, побуждая его что-нибудь добавить, и продолжила: — Несколько раз я совершенно ясно слышала его голос: «Проститутка — вот кто ты! Проститутка! Ты обманываешь меня! Неужели тебе не стыдно?»

— А ее вы слышали?

Хозяйка утвердительно кивнула:

— Она плакала и кричала: «Что тебе нужно от меня? Можешь бросить меня! Во что ты хочешь превратить мою жизнь?» Потом, стоя у окна, я видела, как убегал Андроник, будто хотел догнать того мужчину…

Кара с удовольствием попыхивал трубкой. В комнате плавал сладковатый аромат дорогого табака.

— На следующий день соседи, вероятно, обсуждали эту ссору…

— Особенно женщины, — уточнила Лукреция тоном превосходства. — Говорили, будто он не случайно явился домой: мол, какой-то доброжелатель позвонил ему в госпиталь и сообщил: «Знай, в твое отсутствие жена тебе изменяет! Приходи домой и застанешь ее с поличным…» и тому подобное.

Мэзэреску примирительно перебил ее:

— Все это разговоры, товарищ писатель…

Жена же высказалась более категорично:

— Дыма без огня не бывает.

Кара знал, что она ждет одобрительной улыбки, и подарил ей эту улыбку.

— С кем семья Андроник поддерживала более тесные отношения?

— Ни с кем, они жили уединенно.

— Да, они вели замкнутый образ жизни. И до женитьбы Андроник жил так же. Часто бывал в отъезде…

Жена не согласилась с ним:

— Э, не совсем так. Она все время давала нам понять, что мы им не пара… — Она повернулась к мужу — копна волос делала ее лицо огромным. — Что я тебе не раз говорила, помнишь?

Мэзэреску не помнил или не хотел вспоминать.

— Я, товарищ писатель, всякий раз, когда видела, как они идут, держась за руки, говорила: «Мне жаль этого человека. Видишь ее? Я не я буду, если эта женщина ему не изменяет». И она таки ему изменила. Мне, ей-богу, жаль его.

— И ты туда же! — воскликнул Мэзэреску.

— Жизнь доказала мою правоту. У женщин на эти вещи чутье…

Довольная собой Лукреция, не отрывая взгляда от гостя, проверила сохранность прически.

— Нельзя обвинять человека на основании чутья, — счел нужным подчеркнуть Мэзэреску.

Женщина тут же поставила его на место:

— Хорошо, предположим, мое чутье не стоит ломаного гроша…

— Ну ладно… — попытался остановить ее Мэзэреску.

— Хорошо, согласна. А процесс о шпионаже? — прибегла она к последнему аргументу. — Сам посмотри, что показывают в фильмах. Все шпионки такие… Пусть и товарищ писатель скажет, он знает это лучше нас…

Вместо ответа Кара выбил трубку в пепельницу, весело улыбнулся хозяину и хозяйке и сказал, что, хотя он за рулем, с удовольствием выпьет еще рюмочку. Так ему удалось изменить ход беседы. Он выпил настойки, похвалил гостеприимство семьи Мэзэреску и встал, готовясь уходить. Конечно, ему не удалось избежать того, чего он больше всего боялся.

— Когда будем читать роман?

— Скоро… очень скоро, — пообещал Кара, к великой радости хозяйки.

— А мы попадем в роман? — последовал очередной вопрос.

— Надеюсь, — ответил Кара с удивившей его самого нерешительностью.

ПОСТАВЩИК КОРОЛЕВСКОГО ДВОРА

— Да, господин, — произнесла госпожа Удиштяну с неожиданной для ее восьмидесяти лет решительностью, — я была против женитьбы Ники на барышне Родике Устурой. — Старуха откинула голову, и складка под подбородком почти исчезла.

Корнелиу Кара смотрел на нее, сбитый с толку. С опаской возразил:

— Насколько мне известно, ее звали Родика Трандафир, а не Устурой.

— Какая разница!

Ее манеры и жесты напомнили Каре актрису Лучию Стурдза-Буландру.

— Хорошо, госпожа, но они ведь состояли в браке…

— Никогда! — категорически прервала она. — Ники принадлежит к роду Удиштяну, и он меня, конечно, послушался. Ники послушает меня даже тогда, когда я буду лежать в могиле. А до этого времени еще ого-го, уважаемый господин…

Кара по-прежнему смотрел на нее растерянно. Из материалов дела «Фотопленка» вытекало, что Родика Трандафир, а не Устурой, бесспорно, состояла в браке с Ники Удиштяну, сыном этой вызывающей изумление восьмидесятилетней женщины. Кару удивляла и решительность, с которой она высказывалась, и ее резкий голос. Изредка она бросала на него пронзительные взгляды своих уже водянистых глаз с четко обозначившимися мешками под ними. На краю стола висела трость с ручкой из слоновой кости, и можно было предположить, что хозяйка в случае надобности ловко пустит ее в ход. Впрочем, все ее существо вопреки столь почтенному возрасту излучало невероятную энергию. Казалось, она в любую минуту готова защитить чистоту своего генеалогического древа.

— Вы убеждены, что ваш сын Ники не был женат на Родике Трандафир? — предпринял осторожную попытку писатель.

Старуха вновь отрезала:

— Устурой, Родике Устурой! Господин, Ники — мой сын, а моя родословная восходит к именитому роду Кантакузинов… Кроме того, Ники сын Думитру Удиштяну, поставщика королевского двора…

Кара снова вспомнил, что на Каля Викторией, напротив префектуры, в свое время сверкал витринами ювелирный магазин «Думитру Удиштяну».

— Господин, — обратилась она к Каре после короткой паузы, гордо вскинув голову, — я не боюсь заявить, что была и остаюсь… монархисткой!

Писателю показалось, что старуха изготовилась схватить трость. «Она выжила из ума, — подумалось ему. — Я поторопился. Следовало бы подождать возвращения из-за границы ее сына Ники Удиштяну. А теперь…» На всякий случай он сказал:

— Ники, насколько мне известно, любил Родику.

— Это совсем другое дело! — оживилась почтенная представительница рода Удиштяну. — Разве его величество Кароль Второй не любил Зизи Ламбрино? Но он ведь не женился на ней. Вот и я сказала Ники: «Если тебе нравится бабенка, люби ее сколько хочешь. Верхние комнаты твои — можешь распоряжаться ими по своему усмотрению. Но это все!» И Ники меня послушался. Как я могла, уважаемый господин, женить своего Ники на девице, которая бродит неизвестно зачем по кладбищам?

— По кладбищам?

— Да, бродит… Может, ей нравятся мертвецы…

«Что-то тут не так, — помрачнел Корнелиу Кара, пытаясь отыскать точку опоры. — Что-то не в порядке со мной, со старухой или даже с делом «Фотопленка», которое мне доверили». И, как бы между прочим, он спросил:

— Вы противились их браку?

— Когда я увидела, что дело начинает принимать серьезный оборот, я пригласила эту девицу сюда, в столовую… Так я увидела ее в первый раз…

— Как? До тех пор…

Старуха не дала ему закончить:

— …В первый и в последний раз! «Барышня, — сказала я ей, — вижу, вы пытаетесь прибрать к рукам моего Ники. Так дело не пойдет. Я его вам не отдам! Запомните: мой мальчик никогда на вас не женится. По-хорошему собирайте вещички и сматывайтесь отсюда…»

— Вы поступили жестоко, — пробормотал Кара.

— Уважаемый господин, я поступаю так всякий раз, когда на карту ставится судьба и честь семьи Думитру Удиштяну.

Старуха некоторое время оставалась неподвижной, позволяя ему беспрепятственно рассматривать ее полное, испещренное морщинами лицо, вылезший вперед двойной подбородок, кружева вокруг короткой и толстой шеи.

«Что есть истина во всей этой чепухе? — спрашивал себя Корнелиу Кара, и непонятное бессилие овладевало им. — Ведь часть из того, что она говорила, должно быть правдой!»

— И она взяла свои вещички и ушла? — спросил писатель, с трудом узнавая свой голос.

— Не сразу, конечно, — усмехнулась старуха с хитрым выражением на лице. — Я еще сказала ей: «Неужели вы, барышня, воображаете, что я допущу, чтобы были напечатаны приглашения подобного содержания: «Семья Удиштяну и семья Устурой приглашают вас по случаю бракосочетания…»? Нет-нет, никогда!»

Кара серьезным тоном поправил:

— Трандафир, госпожа… Родика Трандафир…

— Если вы дали обмануть себя мошеннице, это не значит, что и я, Дженовева Удиштяну, позволю водить себя за нос.

«Логичный ответ, — отметил Кара, в очередной раз сбитый с толку. — Может, ее фамилия действительно не Трандафир…» Он продолжал расспрашивать:

— А как ваш сын встретил это известие?

— Какое известие?

— Что вы показали на дверь его любимой?

— Он почтительно поцеловал мне руку, — ответила женщина, как будто тронутая воспоминанием о той минуте.

— Он любил ее? — почему-то шепотом спросил писатель.

— После этого они встречались тайком, вне дома…

— Даже после того, как она вышла замуж?

— Да…

— Откуда вам это известно?

— От Ники. Он говорил, что не может жить без нее, что снова попросил у нее руки, но она ответила категорическим отказом. А я… Как бы это поточнее выразить? Я признательна ей за этот отказ.

Кара подскочил, словно ужаленный:

— Признательны?!

— Да, потому что после этого мой Ники согласился поехать в Швейцарию, чтобы взять там в банке сумму с нашего текущего счета и открыть при королевской семье крупный магазин «Думитру Удиштяну и сын. Поставщик королевского двора». Тем самым он исполнял мое последнее желание…

Кара начал нервно покусывать губу, потом спросил:

— Значит, если я правильно понял, ваш Ники окончательно уехал из страны?

— Вы меня правильно поняли… Вскоре и я последую за ним… — В водянистых глазах восьмидесятилетней старухи сверкнула дьявольская радость. Она ухватила трость, поднялась и церемонно проговорила: — Вы доставили мне большое удовольствие, господин. Благодарю за приятную беседу. — И она ушла в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь.

В следующее мгновение открылась другая дверь и оттуда вышла старая женщина, по-видимому прислуга, которая встречала Кару в вестибюле. В ее обязанности входило, как прежде в богатых домах, проводить его до выхода. Каре не оставалось ничего другого, как удалиться. Он был немного ошеломлен этой странной беседой. Но в вестибюле Кару ожидал еще один сюрприз — провожавшая его старая женщина вдруг обратилась к нему смиренным голосом:

— Сыночек, не принимай все за правду… От старости голова у нее ослабла. Она уже не понимает, на каком свете живет. Господин Ники был женат и по-мирскому, и по-духовному на госпоже Родике Трандафир…

Кара подумал было, что это игра воображения, что это ему почудилось, но нет, стоявшая перед ним хилая старушка вовсе не была привидением.

— Она совсем выжила из ума, все еще верит, что у нее есть какое то богатство в Швейцарии, что великий воевода Михай ждет, когда ее Ники откроет в Альба-Юлии магазин с вывеской «Поставщик королевского двора». Иначе бедному Михаю, как она утверждает, негде покупать драгоценности. Ха-ха-ха… Правда смешно?

— Спасибо, — промямлил писатель, — спасибо… А вы давно у них?

Старая служанка взглянула на него водянистыми, как у ее хозяйки, глазами:

— Много, много годков, сыночек, даже не помню сколько…

— Госпожа Родика ладила со свекровью?

— Нет, — горько усмехнулась старушка. — Та допекала невестку разговорами о королевской фирме… Но господин Ники любил ее…

— Ей нравилось ходить по кладбищам?

— Ой, сыночек, что-то тянуло ее на Белу…

Кара вновь обрел утраченное было равновесие и вспомнил о цели своего визита:

— А госпожа Родика, после того как во второй раз вышла замуж, приходила к Ники? Ты меня понимаешь?

Старушка опустила глаза, будто раздумывала, отвечать или не отвечать на поставленный вопрос. А может, копалась в своей памяти.

— Заходила она сюда… один раз… — вспомнила она наконец. — Лето тогда было, а ее муж в госпитале лежал…

— И долго пробыла?

— Почти всю ночь… Ох, сыночек, всякое в жизни бывает! Господин Ники все умолял простить его, развестись с фотографом и вернуться к нему. Но барышня Родика из гордости не захотела.

— Она жила с господином Ники?

— Нет, сыночек, нет… Господина Ники я воспитала сызмальства, и мне он обо всем рассказывал. Он, бедный, тянулся к ней, хотел быть с ней, но госпожа Родика держалась твердо. Нет и нет… У разогретого супа, говорила, не тот вкус… Ей виднее.

Кара почувствовал необыкновенную легкость во всем теле. «Какое счастье, что я добрался до этого сгорбленного незаметного существа!» — подумал он, собираясь уходить. Но все же задал еще один вопрос:

— Господин Ники сейчас в Швейцарии? По делам или как?

— Хм, у нас там родственники, — ответила старушка, но тут же приложила ладонь к губам, словно испугавшись чего-то. Потом, услужливо открывая дверь, едва слышно добавила: — Знаете, я двоюродная сестра старшего Удиштяну. Он привез меня из деревни еще девчонкой…

Корнелиу Кара не заметил, как очутился на улице…

ГРУСТНЫЙ ЗВОН

Солнце клонилось к закату. Неровные тени бесшумно ложились на расцвеченное осенними красками кладбище. Уставшая от долгой ходьбы Родика Андроник направилась к скамейке у изголовья заброшенной могилы. Она села на скамейку, с грустью огляделась вокруг и вспомнила тот осенний день, когда впервые прониклась очарованием этого уголка мирской печали. По ассоциации вновь увидела себя ученицей лицея в форме, плотно облегающей ее девичью фигуру. Тогда она училась в одиннадцатом классе, писала стихи, всем размерам предпочитая александрийский стих, хотя знала, что поэтесса из нее никогда не получится. Но ее поощряли соученицы и преподавательница румынского языка, старая дева Хуцан, которая изумляла всех своей страстной любовью к Эминеску. Она могла в течение нескольких часов подряд читать стихи великого поэта, а когда переходила к любовной лирике, слезы катились у нее по щекам.

В один из осенних дней класс, предводительствуемый барышней Хуцан, отправился на кладбище Белу, чтобы посетить могилу Эминеску. Вначале учениц забавляла странная инициатива их преподавательницы, но когда они вступили на погруженные в сентябрьскую тишину золотистые аллеи кладбища, их души охватило волнение. А когда разбрасывали цветы на могиле поэта, многие из них ни с того ни с сего разрыдались. До них доносились редкие, жалобные удары колокола, а Хуцан со слезами на глазах начала декламировать «Меж сотен мачт».

В ту же осень ученица Родика Трандафир втайне влюбилась в преподавателя физики Виорела Станку, высокого, довольно молодого брюнета с красивой сединой на висках. Родика чувствовала себя несчастной из-за этой внезапно налетевшей, безнадежной любви. Поэтому ей все чаще хотелось бежать от людей, чтобы уединиться в мире страдания. Как-то она вспомнила об их исполненном грусти походе на могилу Эминеску, и ноги помимо воли привели ее туда снова. Тогда же она обнаружила скамейку в уединенном уголке кладбища, которую мысленно окрестила «скамейкой Виорела». Только на этой скамейке, в тени ветвистой акации, она обретала спокойствие. Прошли годы, образ преподавателя физики давно стерся в ее памяти, но потребность искать спасения от горьких мыслей на «скамейке Виорела» осталась.

Вот почему в те послеобеденные часы поздней осени 1971 года ноги привели ее к «скамейке Виорела». Она успокоилась и приняла, как ей казалось, единственно правильное решение — развестись. «Первый развод перенести всегда труднее, — думала она, затягиваясь сигаретой и прислушиваясь в окружающей тишине, к шороху падающих на землю увядших листьев. — Я должна… Даже если он упадет на колени, будет плакать, просить прощения, я не уступлю, ни за что не уступлю. Я еще молода и красива…»

Три месяца прошло с той безумной ночи, когда Андронику пришла в голову мысль прийти домой без предупреждения, что привело к ссоре. Нет, не недоверие ранило ее больше всего, а жестокость брошенных ей в лицо слов: «Проститутка — вот кто ты! Проститутка!» Она не заслужила такого унижения. Она не изменяла ему, хотя, если бы Ники продолжал настаивать, она в конце концов уступила бы и снова оказалась в его постели, которая когда-то была их постелью. В душе она сознавала, что совершила ошибку, слишком быстро приняв приглашение Ники. Но он не настаивал на «последней» встрече. На самом деле в ту ночь он умолял ее расстаться с Андро и отправиться с ним в заграничную поездку. Но воспоминание о старой ведьме просто травмировало ее. «Неужели ты счастлива?» — спросил он. «У меня есть дом и нет никакой свекрови. Я, как видишь, спокойна», — ответила она, хотя ревность Андро никак не способствовала спокойствию.

Она содрогнулась, вспомнив, как в ту июньскую ночь увидела вдруг возбужденного Андро. Он сбежал из госпиталя, чтобы владеть ею, чтобы проверить, верна ли она ему. Конечно, когда он не застал ее дома, ревность подсказала ему самое невероятное. «Он не имел права оскорблять меня. Я блюла честь семьи, уважала его чувства… Он вел себя несправедливо по отношению ко мне, ужасно несправедливо… Хорошо, я разведусь с ним. И куда пойду, куда? — спрашивала она себя. — Что я умею делать? В чем преуспела? В любви? Нет, даже в любви не преуспела…»

Вдруг ее внимание привлекла женщина в черном костюме, не очень высокая, но стройная и гибкая. Только лица ее Родика не видела — оно было закрыто вуалью. Никто не сопровождал женщину. Поравнявшись с Родикой, она остановилась и попросила разрешения присесть на скамейку.

— Пожалуйста, — пригласила Родика, даже обрадовавшаяся появлению незнакомки: это вырвало ее из плена неприятных мыслей.

— Боже, как я устала! — вздохнула женщина, присев на скамейку и положив на колени сумочку.

Родика Андроник уловила тонкий запах духов и принялась исподволь рассматривать подсевшую женщину. Подняв вуаль шляпы, незнакомка открыла лицо. На вид ей было не более сорока. Потом Родика увидела, как она раскрыла сумочку и извлекла оттуда пачку «Кента» и зажигалку. Повернувшись к Родике, спросила:

— Курите?

Только теперь Родика заметила, как женщина бледна. Она взяла сигарету, прикурила от зажигалки незнакомки и поблагодарила ее.

Некоторое время они курили молча, наблюдая, как закат постепенно переходит в сумерки. То ли потому, что незнакомка присела на «скамейку Виорела», то ли потому, что она угостила ее сигаретой, Родика почувствовала себя обязанной нарушить молчание и спросила:

— Вы потеряли кого-нибудь из близких?

Незнакомка утвердительно кивнула. Казалось, ей не хотелось разговаривать, и Родика побоялась оказаться назойливой. Более того, она приготовилась уходить: скамейка уже не принадлежала ей одной.

— Это ужасно грустная история, — заговорила вдруг женщина в трауре. — Вы замужем? — повернула она свое бледное лицо к Родике. — Что за глупый вопрос! У вас же кольцо. — Она тяжело вздохнула, а через несколько мгновений продолжала чуть слышно: — Если бы вы знали! Я тайком прихожу на его могилу. Боюсь встретиться с тем, с кем не должна встречаться. — Помолчав, спросила: — У вас здесь тоже кто-нибудь похоронен?

Родика обрадовалась, что появилась возможность перекинуться несколькими словами:

— Нет, но, когда тяжело на сердце, я прихожу сюда, чтобы собраться с мыслями.

— Я спрашиваю, потому что заметила вас. Вас было невозможно не заметить. И все же у вас такой печальный вид, будто вы потеряли кого-то…

Родика перевела взгляд на заброшенную могилу с покосившимся крестом, заросшую густой зеленью, и вздохнула:

— У меня ужасный вид?

— Не ужасный, а печальный. Прошу извинить меня за смелость… — И, не ожидая поощрения со стороны Родики, женщина начала тихо рассказывать о себе: — Я не фаталистка, но жизнь полна странностей и совпадений. Когда влюбилась в него, — кивнула женщина в сторону одного из уголков кладбища, — я еще не окончила лицея. Была красивой и наивной… А он был на пятнадцать лет старше и любил меня — по крайней мере, он так говорил. Он ввел меня в свою семью…

Родика прислушалась: история показалась ей слишком знакомой.

— Он привел меня к своей матери, женщине суровой, болезненно любившей сына. Она сразу же почувствовала неприязнь ко мне… Если бы был жив его отец, возможно, все сложилось бы иначе…

«Какое совпадение! — удивленно подумала Родика. — Словно мою жизнь рассказывают…»

— Его склеротичная мать изо всех сил противилась нашему счастью. — Незнакомка глубоко вздохнула, сделала более продолжительную паузу. — Господи, зачем я вам все это рассказываю? Одним словом, из моей первой любви я вышла униженной и измученной. Но у меня, как у любой обыкновенной женщины, были свои слабости… Я надеялась, что забуду его, что пламя первой любви погаснет. Тем более что за это время я успела выйти замуж за человека, который меня обожает.

«Остается только произнести имя — Ники Удиштяну», — подумала Родика, удивляясь, насколько история неудачного замужества незнакомки похожа на ее историю. Ей даже захотелось ободрить собеседницу: мол, в мире есть женщины, находящиеся точно в таком же положении и так же тяжко страдающие.

— Два месяца назад он погиб в автомобильной катастрофе, — продолжала женщина будто для себя, — оставил жену и двоих детей. Что за жизнь! — Она грустно посмотрела на Родику: — Не поверите, за месяц до его гибели иду по улице и вдруг неожиданно с ним сталкиваюсь. Я не видела его несколько лет. И он, и я очень обрадовались и зашли выпить по чашечке кофе. Он признался, хотя я об этом не заговаривала, что несчастен. Ему попалась совсем не плохая женщина, но он по-прежнему любил меня… Слова, одни слова! Я слушала его и думала, какая судьба меня ожидала, если бы мы поженились.

«А моя судьба с Ники? — мысленно спросила Родика, слушая незнакомку. — Если бы не вмешалась ведьма, мы были бы счастливы. Я в этом уверена…»

— Извините меня, — заключила женщина. — Мне хотелось облегчить душу.

Она собралась было уходить, но Родика попросила ее остаться. Они сидели, прислушиваясь к тишине сумерек, торжественно нарушаемой далекими и печальными ударами колокола.

— Еще по сигарете? — предложила дружеским топом незнакомка.

— Давайте, — согласилась Родика, обрадованная, что красивая незнакомка в трауре, казалось, преодолела критический момент.

Когда они прикуривали, незнакомка сказала:

— Я с машиной. Вы далеко живете? Я могла бы вас подвезти, если пожелаете… Если бы вы знали, как мне было приятно беседовать с вами!

Родика Андроник опасалась, как бы незнакомка не стала расспрашивать, что привело ее на эту скамейку, но незнакомка проявила тактичность. Да и Родике не очень хотелось открываться кому-либо, хотя она и понимала, что это облегчило бы ей душу.

— Я боюсь, что в один прекрасный момент встречусь здесь с его женой и детьми, — проговорила женщина.

— А что говорит ваш муж, когда видит вас одетой в траур?

Женщина развеселилась:

— Что он может сказать? Ничего не говорит… потому что не видит меня… Его нет в Бухаресте, он все время в разъездах по служебным делам. Ну а я стараюсь быть осторожной. Хотя муж знает мою историю, я не хочу давать ему повода для огорчений… Чем он виноват, если мы все глупышки… Вы остаетесь?

Они поднялись почти одновременно и быстрым шагом направились по аллее, ведущей к выходу.

— Вы где-нибудь работаете? — поинтересовалась женщина, когда они вышли на улицу и остановились возле «рено» вишневого цвета.

— Нет, — ответила Родика.

— Я тоже, — обрадовалась женщина и вдруг перешла на фамильярный тон: — Так отвезти тебя домой? Знаешь, я довольно хорошо вожу машину.

Она открыла дверцу и пригласила Родику занять место на переднем сиденье. Нажимая на педаль газа, отрекомендовалась:

— Меня зовут Элизабетой Китару, для друзей и подруг — просто Зизи. Так что прошу называть меня Зизи.

— А я — Родика… Родика Андроник.

— Красивое имя — Родика… Как терпеливо ты меня слушала! Я очень тебе признательна, Родика… А теперь скажи, куда тебя отвезти.

ПУТЬ В ВЫСШЕЕ ОБЩЕСТВО

Скорый поезд 222 прибыл на Северный вокзал с опозданием на 40 минут. Гаврил Андроник поспешил к выходу: он надеялся успеть в цветочный магазин до закрытия — ему не хотелось являться домой без букета хризантем. Но ему не повезло: магазин уже закрылся.

Андроник сразу почувствовал себя усталым. С несчастным видом он оглядывался по сторонам, будто опасаясь, что окружающие заметят его слабость. «Да, нет уже во мне прежних сил!» — грустно подумал он. Его рабочий день начался на рассвете на «поле боя». Обвешанный фотоаппаратами, он должен был запечатлеть начало наступления «синих». Им владела одна мысль: выдать серию фотографий высшего класса, чтобы доказать коллегам, что и после длительного пребывания в госпитале он не потерял хватки. Он не щадил себя и растрачивал силы, как и в те времена, когда был здоров и крепок. Он бежал то впереди наступающих танков, то рядом с ними, полз десятки метров по-пластунски, плюхался на спину, чтобы запечатлеть полет сверхзвуковых самолетов или акробатические прыжки пехотинцев с оружием в руках. Ярче всего врезался ему в память истребитель танков, высунувший голову из хорошо замаскированного окопа, чтобы метнуть противотанковую гранату в приближающееся на полном ходу чудовище на гусеницах. «Хорошо, что не забыл записать его фамилию», — подумал Андроник, выжидая у двери цветочного магазина, пока не пройдет накатившая вдруг на него волна усталости.

Тактические учения закончились только во второй половине дня, часам к трем. Андроник прикинул, что если откажется от обеда в офицерской столовой, то сможет успеть на бухарестский скорый. Он бросил в чемодан, забитый фотопринадлежностями, несколько пачек печенья и помчался на вокзал. С большим трудом купил билет без места и большую половину пути простоял у окна в проходе, забитом пассажирами. Мысль, что таким образом он на шесть часов раньше доберется до своей постели, помогала ему стоически переносить все неудобства поездки.

Теперь он испытывал не только усталость, но и голод. Он решительно поднял чемодан и, выйдя из здания вокзала, отправился на поиски такси. Стояла тихая осенняя ночь. Небо было усыпано звездами. Откуда-то потянуло дразнящим запахом пареной кукурузы. Словно острым копьем, кольнул голод.

Такси удалось поймать довольно быстро, и Гаврил Андроник подумал, что счастье окончательно его не покинуло. Сев возле шофера и положив чемодан на колени, он оживился. Припомнил учение: ему удалось-таки запечатлеть ночной заградительный огонь артиллерии. Если фотография окажется качественной, он, возможно, сумеет выставить ее в ежегодном салоне художественной фотографии.

У него вырвался глубокий вздох — перед глазами вновь возник образ Родики. Он с беспокойством взглянул на шофера, будто тот мог разгадать причину его тревоги.

«Я не был дома трое суток, но стоит ли торопиться? И зачем? — мучительно думал он о предстоящей встрече с Родикой. — Она стала чужой, я потерял ее… Совершил ошибку и теперь вот расплачиваюсь…»

Под равномерное покачивание машины он вспоминал о том объяснении. Он просил у нее прощения, призывал понять его. Она слушала молча, с холодным безразличием человека, для которого все пути отступления уже отрезаны. Она вынудила его согласиться на любые условия. Тогда он пообещал сделать все от него зависящее, чтобы спасти, словно от пожара, то, что еще можно спасти. И лишь иногда какой-то жест Родики, случайная улыбка на ее лице мелькали как луч надежды.

Неуверенным шагом он поднялся на свой этаж, но, прежде чем успел вставить ключ в замочную скважину, кто-то невидимый задал ему язвительный вопрос: «А что, если ее нет дома?» Он нашел в себе силы преодолеть сомнения, открыл дверь и вошел в прихожую, охваченный радостным предчувствием, какое испытывал только в первые годы их совместной жизни.

— Андро! — донесся из спальни мягкий голос Родики. — Это ты?

— Рад тебя видеть! — ответил он, и от волнения у него перехватило горло.

Родика, вероятно, читала при свете бра — остальная часть квартиры была погружена в темноту.

— Ты голоден? — спросила она.

— Ужасно.

Он снял ботинки и, надев тапочки, прошел через столовую в спальню. Родику он застал в постели с книгой в руках. Он подошел бы к ней и обязательно поцеловал, но вовремя вспомнил, что весь пропитался потом и дорожной пылью. В полумраке он опять увидел ее лицо, будто высеченное из камня, и отправился в ванную. Позже, когда он в пижаме вернулся в спальню, она оторвалась от книги и произнесла:

— Все на кухне. Я ждала тебя…

Андроник подошел к ней и поблагодарил, поцеловав в губы. Холодность Родики его не обескуражила.

Читать спокойно Родика не могла. Она то и дело отрывалась от страниц романа Раду Тудорана и невольно поглядывала в сторону кухни. Из спальни она не видела Андро, но ей казалось, что она различает каждое его движение. То были движения чужого человека, к которому она испытывала непонятную жалость. В свете бра она заметила, какое у него осунувшееся, бледное, словно восковая маска, лицо. Без сомнения, этого чужого человека, вернувшегося с учений, мучили тяжкие мысли.

«Себя пожалей, а не его, — думала она. — Ты ни в чем не провинилась, а он тебя оскорбил, словно порочную женщину».

Но неожиданно для самой себя она вспомнила о приглашении Элизабеты Китару и вечере, проведенном у нее. Четверо мужчин и четыре женщины были приглашены на «чай по-английски», как выразилась красивая кокетливая хозяйка дома. Действительно, чай был — Зизи подавала его в хрустальных стаканах с серебряными подстаканниками. По желанию гости могли разбавлять его настоящим ямайским ромом. А пока дело дошло до чая… Ее не покидало чувство, будто она каким-то чудом попала в салон, существующий не в окружающей жизни, а на экране, с одним-единственным отличием: на этот раз судьба сделала ее героиней фильма и режиссер, примостившийся где-то внутри ее, подсказывал: «Веди себя непринужденней, Родика! Раскованней! Неважно, что другие более кокетливы и элегантны. Так! Браво!» Она старалась слушаться этого голоса и кое в чем преуспела. Конечно, ей пришлось бы несладко, но выручила хозяйка «салона», Элизабета Китару, у которой был большой дом и богатый муж, выехавший в заграничную командировку. Сама же Элизабета была вызывающе женственной… Сильной и властной она казалась не только потому, что была хозяйкой квартиры, но и потому, что откровенно проповедовала свою жизненную философию всякий раз, когда для этого был повод. Улучив момент, она взяла Родику за руку и тоном, не допускающим возражений, цинично заявила:

— Дорогая, видишь это животное, имя которого напоминает кличку? Это Буби. Сегодня он будет моим, а завтра утром я дам ему пинка в зад. И я не шучу. Над мужчинами надо издеваться, иначе они будут издеваться над тобой. А этот рохля Дани, который не спускает с тебя глаз, не женат. Он архитектор, и у него шикарная квартира. Он немного мямля, но очень интеллигентен, а в постели…

Вопреки утверждению Элизабеты Дани вовсе не казался рохлей, только в словах был более сдержан. Родика замечала, что время от времени он смотрел на нее — настойчиво, но не вызывающе. Ему было не более тридцати пяти. Он был высок, атлетически сложен, его движения были упругими. Работал он в проектном институте и явно избегал говорить на темы, связанные с его профессией, хотя его несколько раз спрашивали о новых бухарестских кварталах. Родика даже находила его менее вульгарным, чем остальные мужчины. Она невольно сравнивала Дани с Андро. Архитектора отличало природное, бросающееся в глаза здоровье.

И снова Родика почувствовала жалость к мужу, ставшему совсем чужим. Сидя за кухонным столом, он покорно, без всякого аппетита ел, как всякий раз по вечерам, брынзу и молоко. Всегда одинаковые порции брынзы, одинаковое количество молока… одинаковое… О боже!..

Родика мысленно вернулась в квартиру Элизабеты Китару. Стереомагнитофон вкрадчиво источал нежные мелодии. Через некоторое время хозяйка хлопнула в ладоши и приказала:

— Хватит! Пора танцевать! Всем танцевать!

Она рывком подняла с кресла Буби. Их примеру последовала еще одна пара. К Родике Зизи подвела Дани. Тот вежливо пригласил Родику на танец и, хотя обнял ее своими сильными руками, крепко прижимать к себе не осмеливался. Подняв на него взгляд, она заметила, какие у него здоровые белые зубы. В какой-то момент, взбудораженная его горячим дыханием, она спросила себя: «А если бы он пригласил меня к себе, пошла бы я с ним?» Вопрос напугал ее, она даже покраснела и решила, что пора уходить. Как раз сегодня возвращается Андро. Какое счастье, что образ Андро встал между нею и архитектором!

Неожиданно Элизабета Китару воскликнула:

— Что это вы все топчетесь словно неуклюжие подростки? А ну-ка, Дани, покажи Родике, на что ты способен. Что ты обращаешься с ней как со старой девой?

Беспардонность подруги покоробила Родику, но Дани поспешил загладить возникшую было неловкость, шепнул ей на ухо несколько приятных слов, и чувство досады мгновенно улетучилось…

Помыв посуду, Андро вышел из кухни, поблагодарил за ужин и снова прошел через спальню в ванную. Родика следила за ним, сознавая свою вину. «Как бы он повел себя, если бы узнал, как я провела вечер?» — размышляла она. Тем временем Андро принялся в ванной чистить зубы. Раздававшийся в ночной тишине булькающий звук раздражал Родику, и она вновь вспомнила здоровые белые зубы Дани и холл в квартире Элизабеты. Она даже не представляла, что в Бухаресте могут быть такие квартиры. Когда новая знакомая впервые пригласила ее к себе и она увидела эту роскошную квартиру, то вдруг почувствовала себя неполноценной. Возможно, она бы больше не переступила порог этого сказочного жилища, если бы Элизабета Китару не очаровала ее своей простотой: она вела себя так, будто и Родика одевалась в ателье мод и была владелицей такой же роскошной квартиры…

Родика услышала, как щелкнул выключатель в ванной, и вздрогнула. Андро вошел в спальню, обогнул тахту и молча вытянулся рядом с ней.

«Только бы он не дотрагивался до меня, только бы оставил меня в покое!» — произносила мысленно Родика, ощущая близость мужа. Чтобы скрыть свою неприязнь, она притворилась, что увлеклась чтением.

— Родика! — чуть слышно позвал муж.

— Что?

— Я очень устал, — пробормотал он.

На самом же деле он хотел сказать совсем другое: что во время затишья на учениях много думал о ней, что скучал по дому и по ней, что без нее не мыслит своей жизни, но, заметив, что жена в плохом настроении, и боясь показаться смешным, сослался на усталость.

— Тебе мешает свет? Погасить?

— Нет-нет, — воспротивился Андроник, — читай, если тебе нравится.

Родика последовала его совету. Лежа рядом с женой, фоторепортер рассматривал ее опытным взглядом профессионала. «Нет, теперь уж ничего не поделаешь, — подумал он, подавляя вздох. — Я потерял ее. Я все потерял! К чему настаивать?»

Постепенно веки у него тяжелели. И вот уже взвилась вверх, взрывая бездну ночи, осветительная ракета, возвестившая о начале ночной атаки. Увидел Андроник и себя: прислонившись к стволу старого дуба, прижав фотоаппарат к глазам, он следил за траекторией полета ракеты, которая напоминала ему о празднике…

Родика услышала стон и повернула голову к Андро. Он крепко спал, лежа на боку, лицом к ней. Она выключила свет и попыталась забыться во сне. Удалось ей это с трудом.

ДОРОГА БЕЗ ВОЗВРАТА

Дани оторвался от горячего тела женщины и, насвистывая когда-то модную мелодию, направился в ванную. Дверь он по привычке оставил открытой. Послышался шум струящейся воды.

— А ты не идешь, моя малышка?

Родика слышала его вопрос, но ничего не ответила. Она прикурила сигарету и окинула взглядом погруженную в полумрак комнату. Голова у нее слегка кружилась от выпитого коньяка и от любви. Из стереомагнитофона доносилась грустная мелодия, которую теперь заглушал шум воды из ванной. И вдруг и комната, и все окружающие предметы показались Родике враждебными. Она с беспокойством спрашивала себя, как попала сюда, в эту чужую постель. Искать ответа ей не хотелось. Она легла на край кровати и увидела на коврике поднос с бутылкой коньяка «Метакса» и две рюмки. Из одной рюмки пила Родика. В ней еще оставался коньяк, и она с удовольствием отпила глоток ароматного напитка и отдалась во власть мелодии. Оказывается, французский она еще не забыла. Певица мягким, бархатистым голосом рассказывала о том, что она, Родика, не единственная в мире несчастная и запутавшаяся женщина, которая то здесь, то там срывает в чужих садах цветы любви…

Вновь послышалась мелодия, которую насвистывал Дани. И вот уже он появился в дверях ванной, растирая свое сильное гибкое тело большим полотенцем. Через несколько секунд Дани подошел к кровати, медленно откинул простыню, полюбовался красивыми линиями женского тела и, словно играя, прижался к Родике. Она вздрогнула от прикосновения его холодного тела и вскрикнула, но в то же мгновение Дани обхватил ее плечи своей мускулистой рукой и спросил:

— О чем ты думаешь, моя малышка?

Родика нахмурилась: его слова прозвучали просто унизительно, ведь они свидетельствовали, что такие отношения с женщинами вошли у него в привычку и каждой он говорил: «Моя малышка». А Родика вовсе не была малышкой. Легкое опьянение только усугубило ее грустные мысли. «Я не просто женщина, я — несчастная женщина», — думала она.

— Скажи же мне, о чем ты думаешь, — настаивал мужчина.

Родика угасшим голосом ответила:

— Представь себе — о своей жизни! Знаешь, Дани, я боюсь, что ты подумаешь, будто я… Как бы это сказать?.. Будто я… легкомысленная женщина.

Дани не дал ей закончить:

— Ты знаешь мой девиз… — В его голосе появились властные нотки. — «Умей пользоваться радостями жизни!»

— Я ведь замужняя женщина, Дани.

— И что же, вы, замужние, не имеете права пользоваться радостями жизни? — Он громко рассмеялся: — Или ты хочешь убедить меня, что никогда не обманывала своего мужа?

— Нет, Дани.

— Ну и глупые же вы все!

Нет, он ей не верил. Возможно, он принял ее за лицемерку. Родика пыталась защищаться:

— Ты должен мне верить, Дани!

— Я тебе верю, верю, — произнес он примирительным тоном, но чувствовалось, что он не принимает ее утверждение всерьез.

Потом он нагнулся над ней, взял с пола бутылку «Метаксы», поднес ко рту и сделал несколько больших глотков. Родику это почему-то развеселило, и складки у нее на лбу сразу расправились.

ЗАТЕМНЕННАЯ КОМНАТА

Воздух в лаборатории был спертый, в нос ударял резкий запах, но Гаврил Андроник с этим свыкся. Более трех часов, позабыв обо всем на свете, он сосредоточенно проявлял пленки, отбирал фотографии для альбома. За работой он, как обычно, насвистывал. В такие моменты никто не осмеливался его беспокоить. Даже начальник лаборатории не считал возможным стучаться к нему. Но в тот день кто-то все же осмелился его потревожить. Андроник вздрогнул, будто очнувшись ото сна, однако не рассердился, так как почти закончил работу.

За дверью послышался хриплый голос майора Биану:

— Гаврил, тебе звонит женщина. Настаивает, чтобы я тебя позвал. Говорит, у нее к тебе важный разговор.

— Ко мне? — удивился Андроник, будто его никогда не спрашивали по телефону женщины. — Может, Родика?

— Вот тебе на! Что я, не знаю голоса Родики?

— Пусть подождет. Сейчас подойду.

Через минуту он вышел из лаборатории и быстрым шагом направился в кабинет майора Биану. Майор вышел, оставив трубку на столе.

— Андроник у телефона.

— Здравствуйте, товарищ Андроник. Я вас побеспокоила?

Майор Биану не шутил: на другом конце провода действительно была женщина, и Андроник мог поклясться, что никогда не слышал ее голоса.

— С кем имею удовольствие говорить? — спросил он, как всегда, вежливо.

Послышался смешок, будто вопрос фоторепортера сбил женщину на другом конце провода с толку.

— Вы меня не знаете. А то, что я вам скажу, вряд ли доставит вам удовольствие. Поэтому заранее прошу извинить меня… Мне очень трудно говорить…

Незнакомка замолчала, и Андроник, хотя вступление его озадачило, счел нужным напомнить:

— Вы же мне позвонили… Я вас слушаю…

— Господин… Товарищ Андроник, — тут же поправилась женщина, — я осмелилась позвонить вам, потому что знаю, что и вы глубоко несчастны…

Незнакомка пробудила в нем любопытство, но ее нерешительность начала его раздражать.

— Так что же случилось?

Его нетерпеливый голос вынудил невидимую собеседницу перейти к делу.

— Прошу вас сегодня, в половине шестого, прийти на улицу Лабиринт, к дому 51.

— А вы не могли бы мне объяснить, зачем я должен туда идти?

— Чтобы увидеть, как ваша жена входит в этот дом…

— Ну и что из этого?

— На третьем этаже есть однокомнатная квартира, — продолжала незнакомка, — где ваша жена — ее Родикой зовут, не так ли? — встречается с моим мужем.

— Ну, знаете… — угрожающе воскликнул Андроник, но уже в следующее мгновение замолчал, будто получил удар под дых.

— Нет-нет, не бросайте трубку, прошу вас. Я бы не осмелилась тревожить вас, если бы не была так несчастна. Прошу вас понять меня: у нас двое детей, и я не хочу терять мужа…

Выскользнув из руки Андроника, трубка нажала на рычаг, и разговор оборвался. Он остался стоять, окаменев, уставившись воспаленными от долгой работы в темноте глазами в чернильное пятно на письменном столе.

«Что же делать? — охваченный отчаянием, спрашивал он себя. — У кого просить помощи? Кому пожаловаться, что Родика мне изменяет?»

Телефонный звонок незнакомки, то, что он услышал от нее, растревожили рану, которую он считал зарубцевавшейся. Кто эта женщина? Как жестоко, должно быть, она страдала, если решилась обратиться за помощью к нему. Однако ему трудно было даже представить, чтобы Родика разрушала чью-то семью.

И вдруг, будто кто-то подтолкнул его, он поднял трубку и набрал номер своего телефона. Ответила Родика.

— Чем ты занималась? — спросил он, пытаясь сохранять спокойствие.

— Готовила…

— Я посмотрел афишу в газете, — сказал он. — В «Патрии» повторно идет «Черный тюльпан». Пойдем посмотрим?

— Пойдем, дорогой. Мы давно не были в кино.

— Сеансы в шестнадцать, восемнадцать и двадцать ноль-ноль. Пойдем на шесть?

— На шесть? Может, лучше на восемь?

— Почему? У тебя другие планы? — поморщился он, вспомнив о словах незнакомки.

— Я думала, тебе после обеда захочется отдохнуть.

Андроник не уловил в голосе жены никакого недовольства.

— Хорошо, Андро, если ты хочешь, пойдем на шесть…

— До встречи!

Майор Биану застал его у телефона в полном смятении и взял в оборот:

— Вот как? Что это за женщины тебе звонят? Хм, да не волнуйся, я не скажу Родике…

Андроник не воспринял его иронию. Из кабинета он вышел подавленный. Действительно, что за женщина ему звонила? Что ей нужно? В ответах Родики он не уловил никаких колебаний. И все же отравленный конец стрелы пронзил его…

Он взялся было за ручку двери, ведущей в лабораторию, как его снова окликнули:

— Гаврил, тебя опять к телефону!

— Ну и донжуан! — шутливо погрозил ему пальцем майор Биану.

Андроник ничего ему не ответил и вернулся к телефону. Майор, всерьез принявший собственные слова, снова оставил его одного…

— Это опять я вас беспокою, — услышал он голос незнакомки. — Несколько минут назад позвонил муж и попросил приготовить ему чемодан: он уезжает из Бухареста на несколько дней… Так что все откладывается, но я буду держать вас в курсе.

Андроник не выдержал и крикнул в трубку:

— Может, скажете, кто вы?

Женщина ответила спокойно, с сожалением в голосе:

— Скажу… только не теперь… Сначала убедитесь во всем. Я не желаю никому причинять зла, а только хочу спасти свою семью. До свидания, товарищ Андроник.

Фоторепортер не успел больше ничего произнести — незнакомка положила трубку. Он обхватил голову своими большими костистыми руками: вот, значит, почему Родика была с ним столь благожелательна! Он почувствовал острую боль в оперированном желудке и, обессиленный, опустился на стул.

В кино они не пошли. Он позвонил Родике и сказал, что, к сожалению, не достал билетов. И домой пошел не сразу, а, удалившись на приличное расстояние от здания редакции, остановил такси и попросил отвезти его на улицу Лабиринт. Там он отыскал дом 51 и даже вошел в подъезд, где бросил взгляд на список жильцов, но, устыдившись, выбежал вон. «До чего я дошел! Как низко пал! — сурово осудил он себя, но вскоре его охватило полное безразличие. — Наш семейный очаг все равно рушится. Медленно, но верно…»

Родика, обеспокоенная, ждала его за накрытым столом, и вид у нее был вовсе не такой, как у разрушительницы семейного очага.

ЖЕНЕВСКИЕ КАНИКУЛЫ

В этот зимний день 1972 года, когда Ники Удиштяну собрался выйти в город, добрая и остроумная тетушка Элеонора задержала его на несколько минут:

— Племяш, я хочу, чтобы этот вечер ты провел со мной.

Ники с подозрением посмотрел на нее. Весь ее облик выдавал представительницу гордого рода Кантакузинов. Опираясь на трость с золотой ручкой, она смотрела на него, вскинув голову и энергично выпятив подбородок. Она была когда-то красивой женщиной и к старости, не без помощи пластических операций, сохранила, словно драгоценные реликвии, некоторые прежние черты.

— Ты устраиваешь мне смотрины? — Ники позволял себе пошутить с тетушкой Элеонорой, которая хотя и была на несколько лет старше его матери, но выглядела гораздо моложе и сохраняла более острый ум.

— Я пригласила на чай своего старого друга и хочу представить тебя ему.

Ники озорно подмигнул ей и сказал с намеком:

— Ага! Значит, старый друг!

Элеонора Кантакузин вскинула трость и, развеселившись, погрозила ему:

— Смотри, я ведь могу и огреть тебя, чтобы помнил…

Ники притворился испуганным:

— Тетушка, клянусь, я больше не буду!

Старая женщина рассмеялась бы, но недавняя пластическая операция позволяла только улыбаться, да и то осторожно.

— Я рассказывала тебе, что во время войны против этого маляра Гитлера не сидела сложа руки, а боролась доступными мне, представительнице древнего рода, средствами. Не каждая женщина может похвастаться такими наградами, какие получила я.

Ники Удиштяну слушал ее с интересом, но и с озабоченностью. Тетушка очень любила поговорить, и это могло нарушить его планы.

— Так вот, я пригласила на чай полковника Гремеца. Сейчас он, конечно, в отставке. Приятный интеллигентный человек. Впрочем, как все офицеры, имевшие честь работать во втором бюро их армии… Он хочет познакомиться с тобой.

— Познакомиться со мной? — Недоумение Ники Удиштяну было искренним. — Со мной? Хм, тетушка Элеонора, я боюсь его разочаровать. Я — необученный солдат.

— Первый мужчина из рода Кантакузинов, не имеющий воинского звания, — нашел чем хвастаться! И тебе не стыдно? Чтобы в самом ближайшем будущем я видела тебя генералом!

Племянник знал, что к репликам тети надо относиться серьезно, и поэтому вовремя прикусил язык.

— Мое призвание — коммерция, а не оружие, — виновато сказал он. — В этом отношении я пошел в отца.

— Выброси из головы эти глупости! — гневно взглянула на него тетушка водянистыми глазами, которые не могли изменить никакие пластические операции. — Дети наследуют кровь матерей, а ты вышел из чрева женщины из рода Кантакузинов… Не забудь вовремя явиться на чай… Я говорила Гремецу о тебе, и он желает с тобой познакомиться. А сейчас ты свободен.

— Спасибо, тетушка. — Он как послушный ребенок поцеловал тетушку в щеку, что каждый раз умиляло ее.

— Ну а как твоя идиллия с англичанкой?

— Я тебе уже говорил, что обедаю с ней в «Капитоле».

— Смотри не пересоли, — предупредила Элеонора, удаляясь.

— Тетушка, как ты выражаешься!

Элеонора Кантакузин остановилась, погрозила племяннику тростью, а он отвесил ей глубокий поклон.

Небо было ясным и удивительно прозрачным. Ослепительно яркое солнце будто застыло в вышине. Снег, толстым слоем засыпавший Женеву, к радости Ники Удиштяну, по-прежнему оставался белым. Он любил ходить пешком и теперь, направляясь к центру города, испытывал удовольствие от поскрипывания снега под подошвами ботинок.

Войдя в первый попавшийся на пути цветочный магазин, он попросил отправить большой букет голландских тюльпанов мисс Мэри Браун в отель «Капитол». Ники мог позволить себе такую роскошь благодаря щедрости тетушки. Он представил, как разволнуется Мэри, получив цветы… Ники заплатил и по морозцу направился в сторону отеля «Капитол». Времени у него было достаточно.

С Мэри Браун он познакомился совсем случайно во время лыжной прогулки. Девушка упала на лыжне при спуске и вывихнула ногу, и он, проезжая мимо, остановился, чтобы помочь ей. Узнав, что ее спаситель по национальности румын, она, несмотря на боль, залилась громким смехом. Потом, успокоившись, объяснила, что летом 1969 года проводила каникулы на побережье Черного моря, в Мамайе. Однажды заплыла очень далеко от берега и едва не утонула. И тогда ее тоже спас румын… Ники проводил девушку до отеля, где она занимала отдельный номер. Так началась его румыно-британская «идиллия», как говорила тетушка Элеонора.

Впрочем, слово «идиллия» в данном случае очень подходило. Мэри была моложе его на двенадцать лет, и нельзя сказать, что приключение ей не понравилось. Она не была красивой, но ореол молодости… И потом, стройная блондинка с зелеными глазами. Немного портили ее только чуточку выступавшие вперед зубы, однако в целом девушка заслуживала того, чтобы ее завоевать.

Позади осталось озеро Леман, и Ники оказался в квартале, где были расположены самые крупные женевские магазины. Приближался день отъезда, и ему надо было выполнить массу поручений, сделать кучу покупок. Подарки для сотрудников объединения, где он работал, от швейцара до генерального директора. Поэтому Ники Удиштяну, человек предусмотрительный и организованный, решил сначала совершить ознакомительный обход крупных магазинов, чтобы определить, что он может купить и по какой цене. Список на этот случай у него уже был составлен.

Более трех часов потратил он на хождение по магазинам. Конечно, ничего не купил, но остался доволен, что ему пришла мысль сначала обойти магазины: теперь он знал, кому какие подарки купит.

Ровно в час, без опоздания, Ники Удиштяну входил в холл роскошного отеля «Капитол». Пальто и шапку он оставил в гардеробе. Посмотрелся в зеркало — щеки раскраснелись от мороза, и вообще, выглядел он неплохо, вот только волосы… Ах, если бы наконец был найден чудодейственный рецепт, который спас бы его от облысения!

Он отошел от гардероба и остановился у парадной лестницы из мрамора. Мэри Браун жила на втором этаже. Она должна была спуститься по густо-красной ковровой дорожке, которая устилала лестницу. Ники был взволнован, и не столько из-за обеда с Мэри, сколько из-за того, что должно было случиться потом. Во время последней встречи Мэри дала понять, что будет принадлежать ему сегодня, и не в каком-нибудь мотеле за пределами Женевы, а в ее комфортабельном номере. Мысль о любовном приключении с женщиной намного моложе его, к тому же британской аристократкой, подняла Ники настроение. Нет, он не обманывал себя, будто влюбился в англичанку. Но ему правилось видеть в их встрече на лыжне игру случая. Он — представитель рода Кантакузинов, прибывший в Женеву в тот момент, когда уже не надеялся застать в живых свою богатую тетушку, а значит, увидеть Запад. Она — аристократка до мозга костей, в одиночестве разъезжающая по свету и предпочитающая кататься на лыжах не в Гренобле, а в Швейцарии. «Короткая встреча» — так, кажется, назывался фильм, который шел в «Скале» сразу после войны. Об этом думал Ники, украдкой наблюдая за лестницей.

Пунктуальная, как всегда, Мэри Браун спускалась по лестнице, издали улыбаясь ему. На ней было облегающее серое платье, подчеркивающее ее тонкую талию и вызывающе округлую грудь.

— Благодарю тебя за прекрасные цветы! — произнесла она свою первую фразу. — Ники, откуда тебе известно, что я обожаю голландские тюльпаны?

Он предложил ей руку и по пути к ресторану шепнул несколько комплиментов. В знак благодарности она теснее прижалась к нему.

Отель, которому вскоре предстояло отметить свое столетие, строго придерживался стиля прошлого века. Старомодная тяжелая мебель, люстры, которые, казалось, вот-вот упадут тебе на голову. И тем не менее он оставлял приятное впечатление… Официанты, тоже будто явившиеся из прошлого века, двигались размеренно, неторопливо. И такой ритм был обязателен: клиенты приходили сюда не только ради изысканной швейцарской кухни, но и ради этого ритма, снимавшего дневную усталость.

— Наверху я приготовила тебе что-то очень… красивое… — сообщила Мэри ласковым голосом. — Если будешь благоразумным и послушным… нет-нет, пусть это станет для тебя сюрпризом.

Ники показалось, что англичанка интригующе улыбнулась ему, и он представил, как будет раздеваться в ее номере. Но официант все не приходил, и Ники в душе начал проклинать эту медлительность, считавшуюся признаком хорошего тона.

Наконец обильный обед подошел к концу. Официант принес счет на серебряном подносе и незаметно удалился. Ники взглянул на него и, будто обрадовавшись, что накопилась солидная сумма, приготовился элегантным жестом извлечь бумажник. Однако в следующее мгновение его лоб покрылся холодной испариной: не только бумажник, но и паспорт исчезли. Ценой огромных усилий Ники попытался сохранить достойный вид, но англичанка заметила, что он изменился в лице, и обеспокоенно спросила:

— Тебе плохо?

Ники Удиштяну криво улыбнулся: даже на родине он никогда не попадал в такое дурацкое положение. Он абсолютно точно помнил, что в цветочном магазине, откуда посылал Мэри букет тюльпанов, бумажник был на месте. Может, он забыл его там? Или положил мимо кармана?

— Ты побледнел, Ники. Ты плохо переносишь грибы? — снова спросила Мэри.

Ники вскинул брови и с отчаянием в голосе произнес:

— У меня пропал бумажник.

Сколь же велико было его удивление, когда Мэри, не обращая внимания на косые взгляды нескольких высокомерных пожилых людей за соседним столиком, громко расхохоталась. Таким образом она подчеркнула, что ситуация ее забавляет. Немного успокоившись, она сказала:

— Не расстраивайся, Ники. Подобное со мной уже случалось в Мамайе… Точно так же один из твоих земляков, приятный парень, с ужасно серьезным видом пригласил меня пообедать, а когда дело дошло до оплаты счета, обнаружил пропажу бумажника.

История, рассказанная англичанкой, ни в коей мере не развеселила Ники и не подсказала ему выхода из создавшегося положения. Напротив, он почувствовал себя оскорбленным: его причислили к разряду мошенников. Он взглянул на часы и сказал:

— Я позвоню и сразу вернусь.

— Надеюсь… — ответила девушка и снова громко расхохоталась.

— Ты вынуждаешь меня быть не джентльменом. Уверяю тебя, что в цветочном магазине я заплатил за цветы. Значит, бумажник у меня был…

Он встал из-за столика. Возле двери, которая, возможно, вела на кухню, он увидел официанта, в своем фраке похожего на утомившегося от забав вельможу. Ники направился в холл, где заметил несколько телефонных кабин. Снова посмотрел на часы: если тетушка Элеонора, по обыкновению, удалилась в будуар, следуя советам врача, он пропал. Мэри его оскорбила самым унизительным образом, и ему не хотелось прибегать к ее помощи. А сам он, Ники Удиштяну, племянник Элеоноры Кантакузин, без каких-либо документов в кармане был для администрации отеля никем. Но ему повезло: тетушка еще не ушла к себе. Случившееся с ним ее вовсе не позабавило. Она посоветовала на обратном пути заглянуть в цветочный магазин.

— Возвращайся за столик, как будто ничего не случилось, — успокоила она племянника. — Мой секретарь сейчас же свяжется с директором отеля.

Ники так и поступил. Он вернулся за столик, подал знак официанту подойти и заказал бутылку шампанского. Мэри наблюдала за ним с саркастической улыбкой, и это его огорчало. Случившееся что-то испортило, точнее, нарушило атмосферу возникшего было очарования как прелюдию к тому, что должно было произойти в номере у молодой англичанки.

Официант появился снова, забрал поднос и незаметным кивком дал Ники понять, что все в порядке.

Ресторан они покинули под руку, но в холле, когда Мэри вознамерилась проводить его к лестнице, Ники остановился и проговорил:

— К сожалению, меня ждет тетушка. Она прислала за мной машину.

Он испытал чувство удовлетворения, когда увидел, как нервно сжались губы англичанки. Он поцеловал ей руку, взял в гардеробе пальто и шапку и вышел. Его ожидал «мерседес».

Через несколько минут он вошел в цветочный магазин, и хозяйка сказала, что помнит о тюльпанах, посланных по его поручению в отель «Капитол», но в то же время от имени фирмы заверила, что бумажник он забыл не у них.

У Ники испортилось настроение, главным образом из-за паспорта: ему не хотелось иметь осложнений с местными властями. Он уже предвидел, что необходимо будет поехать в Берн, сообщить в посольство об исчезновении паспорта и ходатайствовать о продлении визы на пребывание в Швейцарии.

Сидя на заднем сиденье лимузина, он вспоминал, как хорошо начинался день. Он был благоразумным и послушным, но, к сожалению, не получил от Мэри обещанного.

Он и не заметил бы, что «мерседес» уже прибыл на место, если бы шофер не открыл дверцу и не напомнил уважительно:

— Не забудьте, господин, о приглашении госпожи… Чай подают в пять часов…

Ники Удиштяну ожидал, что полковник Гремец расхохочется, услышав историю об исчезновении паспорта и приключении в отеле «Капитол», в которой, несомненно, присутствовал и забавный момент: например, реакция на происшедшее мисс Браун. Но друг тетушки Элеоноры вовсе не был расположен забавляться по этому поводу. С разрешения хозяйки дома он зажег трубку и, пока Ники рассказывал, не двинулся с места.

Расстроенный Ники закончил свой рассказ:

— Одно я помню отлично — в цветочном магазине я достал из кармана бумажник и оплатил счет.

Трубка у полковника Гремеца была черная и очень старая, из эбонитового дерева. Несколько минут владелец держал ее на виду, как редкую вещь, которой стоит полюбоваться, потом бросил на Элеонору Кантакузин предостерегающий взгляд и, прежде чем заговорить, еще раз затянулся:

— Мда… Я очень хорошо понимаю, почему молодой господин так расстроен…

Ники Удиштяну почувствовал на себе пристальный взгляд тетушки Элеоноры. Бедняжка! Она замерла с чашкой чая в руках и нервно заморгала редкими ресницами.

— Мне кажется, что вы, румыны, уделяете очень много внимания этому документу, — продолжал Гремец.

Напуганный серьезным выражением лица и тоном полковника, Ники Удиштяну поспешил уточнить:

— Естественно, это же государственный документ. Тем более неприятно его терять, если находишься за границей…

— …или если его у тебя украдут! — подхватил Гремец на этот раз с сарказмом в голосе. — Знаю, в коммунистических странах придается очень большое значение утере документов.

Слова вышедшего на пенсию офицера, которого тетушка просто боготворила, что невольно вызывало подозрение, вдруг напомнили Ники советы коллег: «Береги бумажник! Карманники у них не то что наши — настоящие асы! В некоторых местах даже объявления висят: «Берегите ваши карманы!» Зачем лишние неприятности, если их можно избежать?» Ники помрачнел, вспомнив, сколько труда и упорства потребовалось приложить ему, сыну поставщика королевского двора, чтобы добиться теперешнего положения.

— Руди, посмотри, в каком он отчаянии! — озабоченно воскликнула тетушка Элеонора, поставив на столик чашечку из китайского фарфора. — Ты должен ему помочь, Руди!

— Посмотрим, что я смогу сделать, дорогая. — В глазах полковника мелькнула улыбка, и он повернулся к Ники Удиштяну. — Не расстраивайтесь, молодой человек. Думаю, мне удастся что-нибудь сделать для вас. Шеф местной полиции — мой давний друг. Не стоит впадать в панику! В крайнем случае останетесь в этой стране. Сколько времени ваша тетушка мечтала о таком дне, когда вы будете рядом с нею…

— Руди, что это тебе пришло в голову? — сердито прервала его тетушка Элеонора. — Мой племянник из рода Кантакузинов! Чтобы он покинул страну по-воровски?! Нет, мой друг, этому не бывать!

Полковник Гремец смотрел на нее с обожанием. Казалось, ему приятно исполнять любой ее каприз. Ники наблюдал за ними, и на какое-то мгновение у него появилось ощущение, будто он присутствует на спектакле, разыгрываемом двумя талантливыми артистами, которым на сей раз не повезло — достался ужасно глупый текст. Он увидел, как полковник легко поднялся со стула, чтобы поцеловать сухую, всю в кольцах, руку хозяйки.

— Назад в кресло! — приказала тетушка Элеонора полковнику, позволив прежде поцеловать руку. — Отвечай быстро: ты можешь ему помочь? Видишь, как он переживает… Теперь там, в нашей стране, другие законы, и он должен их соблюдать.

— Ты просто великолепна! Мне почему-то кажется, что только у английской королевы Елизаветы был голос такого тембра… Ваше величество, я сделаю все, чтобы спасти вашего племянника!

Ники Удиштяну подумалось, что тетушка Элеонора не потерпит подобного шутовства и не замедлит ответить полковнику уничтожающей репликой, но он ошибся. Польщенная сравнением, она предпочла сменить тему разговора:

— Лучше расскажи моему племяннику, какие подвиги мы совершали с тобой в годы войны.

Все еще держа трубку в руке, Гремец по привычке погладил седые, тщательно ухоженные усы.

— Вас это интересует, молодой человек? — спросил он после нескольких минут задумчивости, глядя на племянника хозяйки дома.

Хотя Ники был по горло сыт историями, напоминающими похождения Мата Хари, которыми его потчевала тетушка, он почтительно ответил:

— Чрезвычайно… Я даже вообразить не мог, что моя тетушка пустится в подобные авантюры. Значит, она действительно сотрудничала с Интеллидженс сервис?

Гремец вскинул руку с трубкой, будто хотел предостеречь, что сейчас сообщит ему нечто сенсационное:

— Молодой человек, не знаю, известно вам или нет, но высокие награды Великобритании вручал госпоже Элеоноре лично сэр Уинстон Черчилль.

Ники уже слышал об этом, но отступать было некуда, и он вынужден был принести себя в жертву. Однако в то время, как полковник Гремец рассказывал, мысли Ники обратились к мисс Браун: «Она ускользнула от меня… Я ее потерял. А как красиво все начиналось! Может, я постарел? Тогда как я мог поддаться ее чарам?..»

СТРАДАНИЯ ФОТОРЕПОРТЕРА

Гаврил Андроник лихорадочно схватил телефонную трубку. Его рука так дрожала, что он сам удивился подобной нервозности.

— Алло! — произнес он в трубку.

— Я обещала вам позвонить еще раз, как бы тяжело мне ни было, а мне, поверьте, очень тяжело… Вы меня слышите? Сегодня… сегодня в шесть часов… Помните адрес? Улица Лабиринт, 51… третий этаж… квартира 11… Он приедет на черной «дачии»… — Незнакомка волновалась и потому говорила очень быстро. — Это служебная машина.

Лоб Андроника покрылся капельками пота, как только он узнал голос женщины.

— Что вам нужно от меня? — истерично крикнул он в трубку — майор Биану снова оставил его одного в кабинете.

Незнакомка, возможно, неприятно удивленная резкостью его тона, ответила не сразу. Подождав, пока у него пройдет приступ гнева, она пояснила:

— Я хочу лишь спасти свою семью.

— Разрушив мою?

— Господин… Товарищ Андроник, мне такая мысль и в голову не приходила. Я вам уже говорила: у меня двое детей, а сама я нигде не работаю… — Казалось, она вот-вот расплачется. — Если вы не вмешаетесь, я буду вынуждена написать на завод, где работает муж, и вам в редакцию. Клянусь, я не хочу устраивать публичного скандала… Это ужасно…

Андроник бросил отчаянный взгляд в сторону двери: хоть бы не вошел Биану! Нога у него стали ватными. Свободной рукой он инстинктивно схватился за живот, хотя еще не почувствовал знакомой боли.

— Хорошо… — шепотом согласился он, — я приду туда…

— Не забудьте, улица Лабиринт, 51, третий этаж, квартира 11. Да, забыла сказать: квартира принадлежит Маргарете Фримулеску — это его сотрудница на заводе. Она предоставляет квартиру в их распоряжение. — Теперь голос у незнакомки был спокойным, как у человека, владеющего собой. — Хорошо, если вы придете на несколько минут пораньше.

— Я так и сделаю.

— Он приедет на черной «дачии».

— Это я запомнил. — Андроник весь вспотел. — Вы тоже приедете?

— Нет, сегодня — нет… Завтра я вам позвоню, и мы посоветуемся, если не возражаете, что нам делать. Согласны?

— Согласен.

— Тогда до завтра. Я позвоню вам в это же время. Спасибо.

Только в следующее мгновение он сообразил, что чересчур сильно прижимал трубку к уху и она стала мокрой. Он с отвращением положил ее на рычаг, а сам остался стоять, сосредоточенно думая о состоявшемся разговоре. После первого звонка незнакомки он решил не возобновлять никаких разговоров на эту тему, но вот не устоял. Его собственное безволие раздражало его, и ему было стыдно за себя. Все же отчаявшаяся женщина сочла своим долгом предупредить, что, если они не найдут какого-либо выхода, она, чтобы спасти свою семью, которую, по ее словам, разрушает не кто иной, как Родика, будет вынуждена обратиться к общественности. Нет-нет, скандала надо избежать любой ценой! Незнакомка, очевидно, является особой здравомыслящей, рассудительной. Она права, утверждая, что нельзя допустить, чтобы скандал стал публичным.

Конечно, лучше достойное расставание, чем публичный скандал, который непременно вспыхнет, если на работе получат письмо.

«Пойду, чтобы убедиться собственными глазами, а потом попытаюсь объясниться с Родикой… — решил он, хотя сердце его болезненно сжалось при одной только мысли об этом. — Попытаемся вместе найти выход из положения, чтобы не стать всеобщим посмешищем…»

Он вышел из кабинета майора Биану и направился в лабораторию, довольный, что пришел к какому-то решению.

Стемнело. Улица Лабиринт была хорошо освещена, и Андроник со своего места у сбросившего листву каштана прекрасно видел подъезд. Он пришел сюда, как советовала незнакомка, на двадцать минут раньше. Пока ждал, им снова овладело чувство неловкости, словно, будучи честным человеком, он пытался совершить кражу со взломом в заранее намеченной квартире.

Боль в желудке заставила Андроника достать из кармана плаща сухарь, и он начал потихоньку грызть его. До чего же он докатился — кинулся сюда по телефонному звонку неизвестной женщины!

Сухарь снял боль. Андроник посмотрел на часы: до шести оставалось еще десять минут. Начало подмораживать, а его тонкий плащ не очень-то согревал. «В конце концов, почему я не ухожу? Что мне мешает уйти? — возмущался он, прислонившись к дереву. — Кто мешает мне поговорить с Родикой дома и напрямик заявить ей: «Я все знаю, поэтому давай расстанемся»?.. Кто?»

Вдруг он увидел приближающуюся с противоположного конца улицы черную «дачию» и вздрогнул — машина остановилась напротив дома 51. Из машины вышел высокий элегантный мужчина с «дипломатом» в руке. Бросив шоферу несколько слов, он хлопнул дверцей и легким шагом вошел в здание. «Дачия» тронулась с места и через несколько секунд проехала мимо Андроника. Он увидел даже номер машины. Значит, женщина, которая говорила с ним по телефону, не обманула его. Без всякого сомнения, с минуты на минуту появится Родика. При мысли о Родике, которую он не переставал любить ни на мгновение, его вдруг охватило возмущение… На чем же она приедет? На такси? Или придет пешком? А может, приедет на машине этого типа? Но это было бы неосторожно с ее стороны: она бы оказалась в зависимости от шофера. А почему она не может допустить такой неосторожности? Разве он сам не сделал немало неосторожных шагов? В любом случае Родика должна вот-вот появиться. От напряжения, с которым он наблюдал за подъездом, глаза у него начали слезиться. Время тянулось мучительно медленно, и он ежесекундно смотрел на часы. Уже пять минут, как, Родика должна быть наверху, но она не появилась, даже когда минутная стрелка показала шесть с четвертью. «Может, она пришла заранее?» — спрашивал себя Андроник.

Потом, словно очнувшись, он вышел из своего укрытия и направился искать телефон-автомат. От холода и неподвижности он ужасно продрог. Наконец ему удалось отыскать телефон, откуда можно было звонить, наблюдая за подъездом. Он набрал номер своего домашнего телефона и был ошарашен, услышав голос Родики. Он с виноватым видом опустил трубку на рычаг, однако сразу набрал номер еще раз, будто для того, чтобы убедиться, что ему это не померещилось. Сам он опять не произнес ни слова, но позволил заинтригованной Родике кричать в трубку: «Алло! Алло!» — и испытал неизъяснимое удовольствие, услышав, как Родика, выругавшись, бросила трубку на рычаг.

Андроник в полном смятении еще некоторое время постоял у телефона. Все же, прежде чем отправиться домой, он не удержался от желания войти в дом и пробежать глазами список жильцов. Его замешательство усилилось, когда в списке он обнаружил фамилию: Фримулеску Маргарета. Она проживала на третьем этаже, в одиннадцатой квартире.

Андроник неловко вошел в квартиру и задержался в прихожей, чтобы снять плащ и ботинки. Дверь в столовую была открыта — там горел свет. Вид кухни вызвал в нем волну умиления и нежности.

— Родика! — позвал он.

Ответа не последовало. Он прошел в спальню, открыл дверь в ванную, потом повернулся к кухне и остановился, опершись на спинку стула. «Не ошибся же я номером? — начал опять волноваться Андроник. — Родика была дома, это она мне отвечала, не мог же я перепутать ее голос. Тогда где же она? Куда ушла?» Он представил, как стоит в засаде, прижавшись к каштану, и не спускает глаз с освещенного входа в дом 51 по улице Лабиринт. Мало-помалу его охватила злость. Перед глазами вдруг поплыли черные круги, и он опустился на стул. Так он сидел, пока пришедшая в голову мысль не заставила его вскочить и подбежать к телефонной книге. Лихорадочно начал ее перелистывать.

— Фри… Фри… Фри… — бормотал он с выражением мстительности на лице. — Фримулеску! — вздохнул он с облегчением. — Фримулеску Маргарета, улица Лабиринт, 51.

Отбросив книгу, он метнулся к телефону, набрал номер и, дрожа, стал ждать ответа. Поняв, что потерял контроль над собой, он испугался и хотел было положить трубку, но в последнюю секунду услышал чистый женский голос.

— Госпожу Фримулеску, пожалуйста, — попросил Андроник.

— Которую из них, здесь две Фримулеску…

— Госпожу Маргарету Фримулеску, — возбужденно проговорил он.

— Кого? — удивилась женщина.

— Маргарету Фримулеску…

Он был так взволнован, что не услышал стука открывающейся входной двери, и вздрогнул, когда из прихожей раздался голос Родики:

— Маргарета Фримулеску? Кто она такая?

«Притворяется», — решил Андроник, и это вызвало у него слепую ярость. Он бросил трубку и, повернувшись к Родике, прорычал:

— Не знаешь ее? Праведница! Сводня — вот кто такая Маргарета Фримулеску… улица Лабиринт, 51…

— Андро!

— «Андро»! Что ты хочешь от меня? Сколько, ты думаешь, я могу еще терпеть? Ты меня об… — Андроник поперхнулся, увидев у ее ног набитую сумку: — Откуда ты пришла?

По дикому выражению его глаз Родика поняла состояние мужа. Она интуитивно почувствовала, что лучше сдержаться и не подыгрывать мужу, и ответила спокойным тоном, которому сама удивилась:

— Из магазина… Я ходила за продуктами. Только что завезли…

Андроник в растерянности смотрел, как она снимает пальто. Снова бросил взгляд на сумку. «Почему она не ответила мне? Я ведь произнес имя — Маргарета Фримулеску…»

— Ты давно пришел? — поинтересовалась Родика. — Есть будешь? Я сейчас поставлю разогревать.

— Нет! Нет! — закричал он, словно она собиралась кормить его насильно. — Нет! — крикнул он еще раз.

Он сорвался с места и скрылся в ванной — почувствовал потребность куда-нибудь спрятаться. Нервно повернув ключ, он посмотрел в зеркало, увидел там свое бледное, искаженное страданием лицо и расплакался. Плакал он приглушенно, чтобы не слышала Родика.

По непонятному капризу организма — другого объяснения он не находил — Гаврил Андроник спал спокойным, крепким сном. Проснулся несколько позднее обычного. Осторожно вылез из-под одеяла, чтобы не потревожить Родику, но ее рядом не оказалось. Когда же она встала и как же он не почувствовал этого? Он быстро вскочил, все еще пребывая в хорошем расположении духа, но уже в следующий момент вспомнил, кан грубо вел себя с Родикой накануне, и настроение у него испортилось. Она, бедная, стояла в очередях, а он…

Андроник окликнул Родику, но ответа не последовало. Не нашел он ее ни в кухне, ни в ванной. «Наверное, пошла на рынок», — решил он и немного успокоился. Объяснение, таким образом, откладывалось. Пусть пройдет побольше времени: время сгладит остроту в их отношениях. Он позвонит ей из редакции, а телефон в подобных обстоятельствах обладает преимуществом — он приближает тебя к собеседнику, а главное — не дает возможности видеть собеседника и такие его жесты, порой непроизвольные или неконтролируемые, которые могут вывести из себя… «И все-таки надо будет поинтересоваться этой незнакомой гражданкой, — решил он, входя в ванную. — Почему она терроризирует меня телефонными звонками? Откуда она, черт побери, свалилась на мою голову? Надо бы устроить ей ловушку… взглянуть на нее…»

Эта мысль продолжала мучить его и в редакции. В конце концов часам к десяти он решился и набрал номер Маргареты Фримулеску. Ему ответил женский голос.

— Госпожа Фримулеску? — уточнил он.

— Кто ее спрашивает?

— Ее приятель…

— Что за глупые шутки, господин? — Голос на другом конце провода стал твердым. — Вам должно быть известно, что Маргарета Фримулеску умерла более года назад… Как вам не стыдно!

«Хм, странная история! — подумал Андроник. — Вряд ли я что-либо перепутал… Может, надо было подождать, пока снова позвонит незнакомка?»

И все же по окончании рабочего дня он решил еще раз проехать на улицу Лабиринт и убедиться, что не ошибся. Вчера вечером Маргарета Фримулеску была жива и числилась в списках жильцов.

Комната администратора была открыта, и он вошел. Старичок, назвавшийся администратором, доброжелательно заверил Андроника, что Маргарета Фримулеску жива и здорова, более того, после девяти вечера ее всегда можно застать дома, на третьем этаже.

— А номер телефона у нее все тот же? — спросил Андроник.

Администратор полистал замызганную записную книжку и подтвердил, что Маргарета Фримулеску номер своего телефона не меняла.

Андроник вышел на улицу в полном замешательстве. «Странное дело! — думал он, направляясь к дому. — Кто-то издевается надо мной… Но я еще выясню…»

По дороге он забыл о Маргарете Фримулеску и связанных с нею загадках. Приближался час нового выяснения отношений с Родикой. Он не говорил с ней по телефону, чтобы не вызвать нежелательных осложнений… Более того, он просто трусил. «На этот раз я буду говорить с ней спокойно, — решил он. — Признаю свою вину и попрошу прощения… Признаю, что жизнь со мной стала для нее невыносимой… Да-да, так оно и есть… Поэтому я соглашусь на развод с соблюдением приличий. Пусть она сама ставит условия…»

Но Родики дома не оказалось… Постель в спальне была нетронутой. Он обвел взглядом пустую, неубранную квартиру, и его пронзило предчувствие. Он бросился к шифоньеру — все вещи Родики были на месте… Значит, она еще не оставила его.

ДОБРОЖЕЛАТЕЛИ

Приближался час, когда по заведенному в доме распорядку Ники Удиштяну надлежало спуститься к завтраку. Спал он крепко, даже видел какой-то сон, содержания которого, однако, не запомнил. Он лениво зевнул, дотянулся так, что хрустнули суставы, спустился с кровати и отправился в ванную, выложенную лазурной фаянсовой плиткой. Заспанными глазами он осмотрел свое отражение в огромном зеркале и остался доволен: вопреки неприятностям, связанным с потерей паспорта, выглядел он неплохо. «Ну, месье, что будем делать? — спросил он свое отражение и, не получив ответа, пригладил ладонью взлохмаченные волосы. — Молчишь? — продолжал выговаривать себе Ники. — Ну, признайся же, что с тех пор, как ты в Швейцарии, впервые начинаешь день без четкого плана, составленного накануне. Признавайся! Признавайся! Или хотя бы скажи, что намерен предпринять…»

Субъект в зеркале не имел никакого желания отвечать, и не из упрямства, а просто потому, что его мозг полностью отключился. Будто вместе с паспортом он утратил и способность рассуждать, заблаговременно планировать свое время.

«Ну хорошо, — обратился он примирительным тоном к субъекту в зеркале, — сейчас ты спустишься на завтрак. Тетушка Элеонора подставит тебе нарумяненную щеку для поцелуя, вы усядетесь вдвоем за длинный стол на восемнадцать персон, украшенный серебряными канделябрами, и начнете жевать. В паузах тетушка спросит, какое впечатление произвел на тебя ее друг молодости отставной полковник Гремец. Пока все ясно… А потом? Что ты намерен предпринять потом?»

Вопреки прилагаемым усилиям, мозг отказывался выстраивать события предстоящего дня. Даже воспоминание о мисс Браун не помогло ему определить какие-либо перспективы, хотя он признавал, что жажда приключений в одном из номеров «Капитола» не оставила его.

«Поглупел ты! — не без сожаления бросил он отражению в зеркале. — Не только потерял паспорт, но и утратил присущую тебе предприимчивость. Молчишь?»

Он вышел из ванной недовольный поведением субъекта в зеркале, несколько раз прошелся из угла в угол, потом остановился напротив дверей, выходивших на террасу. Неожиданно на столике возле белой кровати негромко зазвонил белый телефон. «Может, это мисс Браун?» — вздрогнул Ники и схватился за трубку, как утопающий за соломинку. Разочарование последовало немедленно — на другом конце провода раздался голос полковника Гремеца:

— Мон шер, я обещал тебе помочь, и я держу свое слово. В десять часов за тобой заедет майор Хемон. Запомни: майор Хемон — человек интеллигентный и очень симпатичный. Вы проедете в местную полицию, а если возникнет необходимость, то и в другое место… Можешь полностью на него положиться.

Лицо Ники сразу просветлело: полковник Гремец предложил программу на первую половину дня. Дальше будет видно. Ники вошел в ванную и со всей тщательностью занялся своим утренним туалетом. Надежда, что в течение дня он снова встретится с мисс Браун, вновь забрезжила в его душе.

КРАСОТКА В НОРКОВОЙ ШУБЕ

Ники Удиштяну воображал, что майор Хемон явится в военной форме, поэтому очень удивился, увидев элегантного мужчину в штатском, на первый взгляд слишком молодого для звания майора. Тот вежливо представился, сняв шляпу, и пригласил Ники занять место в голубой «ланчии», купленной, вероятно, совсем недавно. Нажав на педаль акселератора, он без всякого вступления попросил Ники рассказать о пресловутом приключении в «Капитоле». В отличие от полковника Гремеца, который выслушал рассказ Ники с озабоченным видом, владелец «ланчии» разразился веселым смехом, что произвело на Ники приятное впечатление.

— Извини, что я смеюсь, — сказал Хемон, лукаво взглянув на него. — Признаюсь, я бы на твоем месте ужасно растерялся. И из-за потери паспорта, и из-за того глупого положения, в котором ты оказался. В чужой стране пригласить на обед приятную девушку, иностранку, и не иметь средств оплатить счет! Боже! Безусловно, в конце концов я нашел бы выход из положения, но прежде меня бы не раз прошиб пот.

«Вот что такое быть молодым, — подумал Ники. — Легче понять друг друга, не надо тратить лишних слов. Он старше меня, самое большее, года на четыре…»

— Не думал, что именно в Швейцарии нарвусь на карманных воров, да еще столь ловких, — закончил свой рассказ Ники.

— Наоборот, это они нарвались на тебя… Мы — богатая страна, у нас есть все — от карманников до гангстеров высшего класса, специализирующихся на грабеже банков, — пошутил майор и повернулся к Ники, будто вместе с улыбкой хотел продемонстрировать ему свои крепкие зубы. — Правда, карманники у нас бывают чаще всего транзитом…

— Транзитом?! — воскликнул взволнованный Удиштяну. — В таком случае я могу поставить крест на своем бумажнике…

Майор удивленно перебил его:

— Извини, я не знаю такого выражения. — Внимательно выслушав объяснение румына, он попытался его успокоить: — У тебя нет повода тревожиться. Интерпол работает четко, и о транзитных преступниках нас оповещают заранее, так что в Швейцарии им приходится нелегко. В конце концов, почему такая паника из-за какого-то паспорта?

Ники Удиштяну не был расположен разъяснять любезному майору Хемону действующие в Румынии правила паспортного режима и потому помедлил с ответом. Собеседник, заметив его колебания, пошел ему навстречу:

— Впрочем, и мне было бы неприятно потерять паспорт в Румынии.

— Вы были в Румынии? — поинтересовался Ники.

— Нет, но я слышал много хорошего о вашей стране… Слышал, что у вас сказочно красивое побережье… — Майор дружески улыбнулся: — Может, теперь, после знакомства с тобой, я решусь провести отпуск в Румынии.

Подобное заявление требовало вежливого ответа.

— Не пожалеете… Приезжайте в любое время! Обещаю быть полезным для вас.

— У тебя не будет времени для меня, — высказал свои сомнения майор. — Полковник Гремец говорил, что хотя ты из аристократической семьи, но работаешь в солидной фирме и очень занят…

— Так оно и есть… Но мы — народ гостеприимный.

Хемон искренне улыбнулся:

— Если я решусь посетить Румынию, то сделаю это как частное лицо в период отпуска.

Ники Удиштяну понял смысл уточнения владельца голубого лимузина и спросил!

— Вы женаты?

— У меня двое детей, — ответил Хемон, будто обрадовавшись, что румын напомнил ему о семье. — Мальчик и девочка…

— Им у нас понравится, я уверен.

— А ты… ты женат?

— Был… А теперь снова холост и свободен.

— Ну, вот мы и прибыли! — объявил майор Хемон.

Ники Удиштяну увидел справа серое пятиэтажное здание. На фоне окружавших его современных светлых домов оно казалось мрачной крепостью.

Старичок, сидевший в одном из кабинетов массивного здания, слушал его со скучающим видом. По крайней мере, так показалось Ники Удиштяну, который, рассказывая о случившемся, старался быть как можно более точным. Время от времени представитель полиции вскидывал вверх брови, будто таким образом пытался прогнать скуку.

— Это все? — разочарованно спросил он после того, как румын закончил свое заявление, и бросил на майора взгляд, в котором можно было прочитать: «Что же вы, господин майор, обращаетесь ко мне с такими пустяками?» Однако майора это ничуть не взволновало.

— Это все, — бесстрастно ответил Ники Удиштяну.

Старичок задвигался в кресле и склонился над селектором:

— Ты слышал, Бруно?

— Слышал, — подтвердил кто-то невидимый.

— Что ты думаешь по этому поводу?

— На данный час мы засекли трех «мушкетеров»… Думаю, что это дело рук одного из них.

— Ты имеешь в виду Продавца Часов?

— Это его почерк. Он всегда так поступает, когда оказывается в затруднительном финансовом положении.

— Прими меры, и как можно быстрее! — потребовал начальник полиции кантона со скучающим, как и прежде, видом. — Речь идет о племяннике уважаемой Элеоноры Кантакузин, и я не хотел бы, чтобы у нее сложилось плохое мнение о нашем учреждении. Держи меня в курсе.

— О’кэй! — произнес невидимый Бруно.

Старичок откинулся на спинку кресла и, прежде чем закончить беседу с гостем, сухо откашлялся в кулак:

— Если вам немного повезет, тогда… Обычно мы не занимаемся такими делами, но… — Он поднял сухую руку, поросшую рыжеватыми волосами, указал ею в направлении майора Хемона и, видимо сочтя свой жест достаточно красноречивым, не сказал больше ни слова.

Майор Хемон поблагодарил его скромной улыбкой, а Ники Удиштяну, обращаясь к обоим, проговорил:

— Я очень признателен вам за то внимание, какое вы проявили к моей особе…

— Это с виду он такой хилый, — объяснял майор Хемон, когда они шли по коридору к выходу. — А между тем он знаменитый криминалист. И работает с не менее знаменитым адвокатом. Он — Давид, денно и нощно сражающийся с невидимым Голиафом…

С удовольствием слушая майора, Ники не переставал размышлять, пожелает ли этот Давид послать своих людей на поиски иголки в стоге сена. И вдруг почти у самого выхода он увидел женщину, укутанную в меха. Шуба, муфта, шапочка — все на ней было из норки. Женщина показалась Ники знакомой. Он остановился и обернулся. Словно по команде, остановилась и элегантная женщина. Их взгляды встретились, и после нескольких секунд раздумья он, задыхаясь от волнения, воскликнул!

— Лучия, это ты? Или мне померещилось?

— Ники? Боже! — И женщина, не колеблясь, бросилась в его объятия.

Майор Хемон наблюдал за происходящим на расстоянии, не позволяя себе ни единого жеста, который мог бы помешать встрече. Он видел, как мужчина и женщина обнимаются, целуются. Женщина, по-видимому, не смогла сдержать слез, потому что, высвободившись из объятий, принялась рыться в муфте.

— Вижу, ты не один, — деликатно заметила она, промокая платочком глаза.

— Ах да! — радостно воскликнул Ники, вспомнив о майоре Хемоне. — Разреши представить тебе господина майора, Моя соотечественница госпожа Лучия Мэргэритяну…

Майор приблизился к даме в норковой шубе и, поцеловав ей руку, в свою очередь представился.

— Невероятно! Какая встреча! — продолжал удивляться Ники. — Настоящее чудо!

Хемон смотрел на них, взволнованный сценой, которую ему пришлось наблюдать.

— Вы, румыны, очень экспансивны. Я не раз слышал об этом, а теперь получил возможность убедиться в этом воочию.

А мужчина и женщина, обрадованные встречей, смотрели друг на друга и молчали. Лучия нашлась первой:

— Я одна в Женеве. Остановилась в «Гранд-отеле»… Номер 325… Если после обеда ты свободен, приходи, я буду ждать тебя. Боже, я, все еще не верю своим глазам! — И она улыбнулась так, как улыбалась много лет назад в Бухаресте, появляясь в его однокомнатной квартирке.

Он утвердительно кивнул. Несомненно, он был везучим.

— Приду, Лучия, жди меня.

— Приходи, нам есть о чем поговорить. — Она снова промокнула глаза, бросив виноватый взгляд в сторону майора Хемона, приподнялась на носки и подставила щеку для поцелуя. Потом извинилась перед Хемоном и, заверив, что знакомство с ним доставило ей удовольствие, распрощалась.

— До свидания, Лучия!

Только после того как она удалилась, Ники вспомнил, что, ошеломленный неожиданной встречей, забыл спросить у Лучии, что она делала в здании полиции.

— Прелестная женщина! — произнес Хемон. — Ну, нам пора.

ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

Лучия повернулась на бок, прижалась к Ники, как будто хотела заснуть, положив голову ему на грудь, и прошептала:

— Знаешь, я никогда не переставала думать о тебе. Я была уверена, что мы когда-нибудь встретимся.

Комната была слабо освещена торшером, стоявшим в углу, возле банкетки оранжевого цвета. Тяжелые шторы на окнах были задернуты. Ники не мог определить, сколько времени прошло; наступил уже вечер или нет. Возможно, он уже наступил и мороз на улице усилился. Но в номере было тепло и уютно.

— Ты меня слушаешь, Ники?

— Всем своим существом, — ответил он нежным шепотом.

Слушая рассказ своей бывшей подруги, он гладил ее рассыпавшиеся по голым плечам волосы и беспрестанно повторял про себя: «Ты везучий человек, Ники!»

— Вначале мне было нелегко, — говорила она. — В чужой стране ты всегда иностранец и смотрят на тебя с подозрением. Приходилось много работать, все было тяжело… Но я понимала, что завоюю уважение окружающих только в том случае, если добьюсь благополучия. И, представь себе, Ники, мне это удалось. Я сама не знала, что у меня столько сил!

— А я знал… я был убежден, что ты выбьешься, — заверил он ее. — Кто твой муж?

— Бывший боксер… Глуповат, правда, из-за полученных ударов, — коротко засмеялась она, — но дела вести умеет. Теперь у нас несколько баров… мотель, скорее, роскошный бордель, какие нравятся вам, мужчинам… У меня крупный счет в парижском банке…

— Браво, Лучи! — воскликнул Ники. — Выпьем за процветание твоей семьи…

Возле кровати, на ковре, стояло ведерко со льдом, в котором охлаждались две бутылки шампанского. Одна из них была откупорена. Лучия с улыбкой следила, как Ники наполнял бокалы.

— Выпьем! — повторил он.

— А ты не изменился, все такой же сильный… — польстила она его мужскому самолюбию, беря из его руки бокал с шампанским.

— Надо же было встретиться с тобой, да еще в Женеве… Это ведь не сон, не так ли?

— Сон наяву, — прошептала она.

Они выпили шампанское, поставили на поднос бокалы, и она вдруг упрекнула его:

— Пока говорю только я… А тебе что, совсем нечего рассказать?! Как ты жил все эти годы? Где работаешь? Все так же неженат? Много было у тебя женщин? Твоя сумасшедшая матушка еще жива?

— Лучи! — воскликнул он с укоризной.

— Оставь, Ники. Она тебя ни капельки не любила — в этом я как-никак разбираюсь…

Ники Удиштяну глупо улыбался. Итак, он встретился с Лучией. И не только встретился, а был с ней наедине, как когда-то. Случай поистине фантастический. Ему не хотелось отвечать: ее вполне оправданное любопытство могло вернуть его к повседневности.

— Что с тобой? — приподняла голову Лучия. — Если не хочешь, не отвечай… Только обними крепко-крепко… Помнишь наши первые ночи? Боже, какими молодыми и сумасшедшими мы были!

Он утвердительно кивнул и опять подумал: «Ты везучий человек, Ники. Потерял паспорт, но зато нашел Лучию».

ОПЕРАТИВНОСТЬ

— Вам здорово повезло, господин Удиштяну, — повторил майор Хемон и, не постучавшись, открыл дверь, приглашая Ники войти.

Ники вошел после секундного колебания. Белобрысый мужчина лет сорока легко поднялся из-за стола и двинулся им навстречу. Казалось, он очень обрадовался, что майор удостоил его своим визитом.

— Какая честь, господин майор, мы так давно не виделись! — Пожав руку майору, он повернулся к иностранцу: — Вы пострадавший?

Ники смущенно улыбнулся. Голос комиссара показался ему знакомым, но он не мог вспомнить, где слышал его раньше. Заметив его растерянность, Хемон по-дружески взял Ники под локоток и провел к креслу, стоявшему напротив письменного стола.

— Вот этот господин — гроза воров международного класса. Я тебе о нем говорил, — напомнил майор. — Сразу и не подумаешь, что он полицейский, не правда ли?

Усаживаясь в кресло, Удиштяну облегченно вздохнул: он вспомнил, где и когда слышал голос комиссара. Перед ним был господин Бруно собственной персоной, тот самый невидимка, с которым шеф полиции кантона говорил несколько дней назад в его присутствии по селектору.

Комиссар широко развел руки и дружеским тоном произнес:

— Я мог бы, господа, гордиться… и я по-своему горжусь… В этом деле меня удивили два момента. Впервые в полицию кантона поступила жалоба от румынского гражданина, и впервые к нам обратились с заявлением о пропаже паспорта. Ну как тут не проявить рвения?

Ирония комиссара не задела самолюбия Ники, и потом, он думал, что должен быть признателен этим людям.

— Конечно, вам пришлось поволноваться, но теперь все позади… — Комиссар выдвинул один из ящиков письменного стола и извлек оттуда черный бумажник Ники. — Это в своем роде уникальный случай в нашей практике, — продолжал комиссар. — Если бы вы не пользовались покровительством майора Хемона…

— Господин комиссар… — скромно потупился офицер.

— Это правда, господин майор. В первый и, надеюсь, в последний раз мы искали пропавший паспорт… — Комиссар перегнулся через стол и положил бумажник перед Ники Удиштяну: — Прошу вас, проверьте.

— Благодарю вас, — пробормотал Ники, взглянув на паспорт, однако комиссар настоял, чтобы он проверил и содержимое бумажника.

Все оказалось на месте. Ники, еще более взволнованный, вновь поблагодарил комиссара.

— Я могу его взять?

— Он ваш! — ответил комиссар, забавляясь смущением румына. — Не хотите ли познакомиться с автором кражи?

Удивленный вопросом Ники бросил взгляд на Хемона, спрашивая совета, так как у него самого предложение вызвало живейший интерес.

— Что, пострадавший не хочет увидеть того, кто его ограбил?

— Покажите нам его, раз мы здесь… — высказал наконец свое мнение майор.

С лица Удиштяну спало напряжение. В его глазах светилась признательность. Раздался щелчок, и комиссар сказал в селектор:

— Мил, приведи его!

— О’кэй! — послышалось в ответ.

Через несколько минут в кабинет ввели мужчину, одетого в элегантное пальто с меховым воротником. В правой руке, соблюдая правила хорошего тона, он держал пару перчаток. Ники с неподдельным интересом рассматривал его. Человеку было за пятьдесят, и по виду его можно было принять за преуспевающего буржуа.

Конвоировавший его полицейский был в гражданском. По знаку комиссара он заговорил тоном гида, проводящего экскурсию:

— Это известный вор Петро Жотти, по прозвищу Продавец Часов, специализируется по драгоценностям. Работает в крупных отелях, но в крайнем случае не брезгует и карманами людей. Посмотрите на него!

Продавец Часов стоял прямо и неподвижно, как манекен в витрине.

— Посмотрите на него получше. Эта физиономия вам ни о чем не говорит? — поинтересовался комиссар.

Ники смутно припомнил, что, выходя из цветочного магазина, столкнулся с мужчиной, который обхватил его, чтобы не дать ему упасть.

— Вроде бы ни о чем…

— Но это же он выкрал у вас бумажник, — уточнил комиссар и спросил у арестованного: — Где ты его вытащил?

Продавец Часов подтвердил возникшие у Ники подозрения:

— На выходе из цветочного магазина… А господина этого я выследил еще на улице. — Голос у вора был мелодичный, и это даже вызывало некоторую симпатию к нему.

Комиссар опять повернулся к Ники:

— Хотите что-нибудь у него спросить?

— Нет…

— Уведите арестованного! — приказал комиссар полицейскому и, словно фокусник, взирающий по окончании номера на публику в ожидании аплодисментов, посмотрел на гостей.

Ники рассыпался в благодарностях по адресу комиссара и майора Хемона.

Когда вышли на улицу, Ники предложил майору отметить столь счастливое завершение его злоключений стаканчиком виски.

— Не откажусь, — радостно откликнулся Хемон. — Я знаю поблизости неплохой бар, да и пройтись немного нам не помешает.

Улица была узкой. Высокие серые здания, прилепленные одно к другому, делали ее еще более тесной. Ники Удиштяну, по-приятельски подхватив майора под руку, принялся изливать ему свои чувства:

— Я просто счастлив, что все так закончилось. Не поверишь, из-за утерянного паспорта меня уже начала мучить бессонница. Для меня… Как бы это сказать? Я человек современный… но понятие чести для меня сохранило тот же смысл, который оно имело на протяжении веков для представителей рода Кантакузинов… Я человек современный, но если кто-нибудь затронет мою честь, я готов вызвать его на дуэль. Да, в этом отношении я консерватор…

Удиштяну прорвало. Громкие, напыщенные фразы одурманивали его, словно крепкое вино, хотя он сознавал, что за напыщенной фразеологией, которой он упивался, скрывалась слабая натура, прямо-таки предназначенная для конформизма.

Подмораживало. Снег скрипел под ногами. Понимая, что румын впал в состояние эйфории, майор слушал его не перебивая.

— Эта поездка, дорогой друг, доставила мне большое удовольствие. Случаю было угодно, чтобы я встретился со своей прежней любовью. Потом я получил огромное удовлетворение от знакомства с тобой… Теперь я знаю, что в Швейцарии у меня есть не только капризная тетка, но и хороший друг. А еще я хотел сказать, что очень приятное впечатление произвела на меня оперативность вашей полиции.

— Приятно слышать такие отзывы о моей стране… — подал голос Хемон.

Ники Удиштяну только приготовился похвалить и его, как услышал:

— Мы прибыли!

Они вошли в тесный бар. В этот час посетителей было мало. Они уселись за слабо освещенный столик. Яркая блондинка, одетая в короткое красное платье, подала им виски с содовой.

— Дружище, я так тебе благодарен! Я у тебя в долгу, и ты в любое время можешь на меня рассчитывать.

— Спасибо, Ники. Уверен, что мы еще встретимся — здесь или в Румынии. Кстати, когда ты уезжаешь?

— Через пять дней. Еду поездом, ведь зимой летать рискованно. И потом, хочется проехаться в спальном вагоне, посидеть в вагоне-ресторане.

Майор Хемон сделал глоток, долго наблюдал, как тает в стакане лед, и, наконец, заговорил:

— У меня есть друг, он штатский… Маурициу Форст мне как брат. Когда я рассказал о тебе, о твоих злоключениях с паспортом, он захотел с тобой познакомиться, Поэтому я и спросил, когда ты уезжаешь. У него в Румынии кто-то есть, и он хотел попросить тебя…

Ники не дал майору договорить:

— Твой друг — теперь и мой друг. Не надо меня просить. Норок[1]! — неожиданно произнес он по-румынски и принялся описывать румынские обычаи.

Хемон запомнил слово и, подняв стакан, по слогам произнес:

— Но-рок!

Они выпили. Ники Удиштяну, желая еще раз подчеркнуть свою признательность, принялся рассказывать майору, что у румын есть песня, которая, по его мнению, выражает душу народа. Смысл ее можно передать так: если ты сделаешь мне добро, я отдам тебе одежду со своего плеча.

Майор Хемон рассмеялся и, показывая, что понял смысл песни, возразил:

— Мон шер ами, не думаю, что твоя одежда мне подойдет… Я повыше тебя да и…

— …постройнее, — рассмеялся и Удиштяну. — Придется сделать так, чтобы подошло. Норок!

— Но-рок! — повторил Хемон, радуясь, что запомнил это румынское слово.

НОВЫЕ СТРАДАНИЯ ФОТОРЕПОРТЕРА

— Ты сможешь поехать?

Гаврил Андроник слушал начальника, опустив голову. Но вопрос заставил его выпрямиться и посмотреть прямо в глаза главному редактору. Он понял, что его плохое настроение все относят на счет болезни.

— Товарищ полковник, раз есть приказ…

— Вот тебе на! — прервал его полковник. — Я говорю с тобой по-человечески, понимаешь? Если ты неважно себя чувствуешь, я найду выход… Для этого я и поставлен начальником. Ты меня понимаешь?

Обычно привычка главного редактора то и дело спрашивать «Ты меня понимаешь?», даже если вопрос этот не вязался со смыслом фразы, забавляла Андроника. Но сегодня он был слишком подавлен собственными переживаниями, чтобы позабавиться хотя бы в течение нескольких секунд. Правда, в какой-то момент он подумал, что найдет в себе достаточно сил, чтобы рассказать человеку, с которым его многие годы связывали товарищеские отношения, обо всем, что лежало камнем у него на душе, но вместо этого проговорил довольно бодрым тоном:

— Товарищ полковник, я здоров, так что…

— Э, Гаврил, с тобой что-то творится… Ты меня понимаешь? Невооруженным глазом видно: тебя что-то волнует, так какого черта… — Полковник Иоанид пристально посмотрел на фоторепортера сквозь дым сигареты. — Уж не занялся ли и ты литературой? — в шутку спросил он. — С недавнего времени в нашей редакции все начали писать… Ты меня понимаешь?

Андроник изобразил на лице подобие улыбки, будто боялся более откровенного проявления чувств, и примирительным тоном сказал:

— Что вы, товарищ полковник! Мой удел фотография. Я «пишу» с помощью фотоаппарата. Заверяю вас, что готов выехать в поле.

— Только раньше ты казался более веселым, когда собирался выезжать. Ты меня понимаешь? Ну, ладно, ступай за командировочным удостоверением и отправляйся поездом на восемнадцать часов. Я не послал бы тебя, но получен приказ. Ты меня понимаешь? Учения начинаются на рассвете… Иди, у меня дела. Видишь, сколько рукописей скопилось на столе… И все их надо прочитать. Ты меня понимаешь? — засмеялся полковник. — У тебя есть ко мне вопросы? Нет? Тогда до свидания… — Он поднялся со стула и протянул Гаврилу руку через стол. — Приготовь хорошие фотографии. Ты меня понимаешь?

Андроник вышел из кабинета, подумав, что у главного редактора есть еще одна привычка: он никогда не просил его вернуться с учений с плохими фотографиями, а всегда только с хорошими. Направляясь за командировочным удостоверением и проездными документами, Гаврил вспомнил о Родике. Нужно бы сообщить ей, что уезжает и придет обедать раньше, чем обычно. Но он не торопился звонить, сознавая, что вряд ли сумеет скрыть свое состояние. Совсем недавно выезды в поле, будь то зимой или летом, он воспринимал как настоящий праздник. В такие моменты он чувствовал себя свободным от комплексов, забывал, что страдает тяжелым заболеванием, а на местности, продвигаясь рядом с солдатами или офицерами, ощущал себя причастным к их мужественным делам. Но особенно льстило его профессиональному самолюбию, когда кто-нибудь из генералов фамильярно говорил ему: «Не забудь и мне прислать фотографию, Андроник».

Теперь же, узнав, что надо выезжать в том или ином направлении, он мрачнел, на сердце ложилась тяжесть, и он начинал нервничать по каждому пустяку. А тут одно к одному: появилась эта проклятая незнакомка с телефонными звонками, превратившими его жизнь в ад.

Он и раньше слышал всякого рода истории о глупых мужьях, которые заставали своих жен с поличным. Но теперь, когда кто-то рассказывал ему что-нибудь подобное, он начинал подозревать, что собеседник делает это специально. Позже он сознавал вздорность таких выводов и успокаивался.

Получив документы, Андроник проверил еще раз время отхода скорого поезда в Крайову и позвонил Родике.

— Как, прямо сегодня вечером? — с удивлением спросила та.

«Удивляется, — кисло подумал Андроник, — будто мой отъезд нарушает наши планы».

— Да, поезд отходит в половине седьмого вечера, — повторил он.

— Из еды тебе что-нибудь приготовить?

— Не мешало бы, ведь я прибуду в Крайову, когда столовая будет закрыта.

— Хорошо, Андро, я что-нибудь соберу. — В ее словах было столько нежности, что Андроника охватило вдруг ощущение, будто в их жизни все как прежде, будто ничто не нарушало их семейного согласия. Но затем последовал вопрос: — Ты надолго уезжаешь? — и Андроник с трудом сдержал вздох.

Он вспомнил о телефонных звонках незнакомки, о сообщенных ею сведениях, правда, еще не получивших подтверждения, и у него вновь вспыхнули подозрения.

— Не знаю. — Такой ответ показался ему самым удачным, так как сбивал жену с толку. А еще он добавил: — Может, завтра вернусь, но не исключено, что придется задержаться дня на три-четыре.

— Тогда я приготовлю тебе и лекарства…

Ему стало стыдно, и он мягко произнес:

— Пожалуйста… Через час я буду дома… Целую.

Положив трубку, он вспомнил, что с самого начала их супружеской жизни Родика, когда он отправлялся в командировку, спрашивала, сколько его не будет дома, а однажды объяснила: «Я не люблю оставаться в одиночестве и хочу знать, как долго оно продлится».

ОКРУЖЕНИЕ

Поговорив по телефону, Родика повернулась к Элизабете Китару. Та лениво развалилась в кресле и, сняв туфли, поставила ноги на скамеечку, чтобы дать им отдохнуть. Она медленно затягивалась сигаретой и сонными глазами следила за подругой.

— Не знаю, просто не знаю, что делать, — призналась Родика обреченно. — Мне все труднее лгать и притворяться. Я немедленно ушла бы отсюда, но страх меня удерживает.

— Страх?

— И жалость…

Элизабета Китару откинула голову, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Родику:

— Странная ты — жалость и страх!

— Жалость к нему, а страх за себя, — пояснила Родика.

— Жалость к нему я еще могу понять, хотя, судя по тому, что ты мне рассказывала, жалости он не заслуживает. А почему тебе страшно?

Родика посмотрела на подругу с сомнением: неужели и правда не понимает? Ну да, Элизабета Китару родилась под счастливой звездой — у нее все есть. Так как же она может понять ее страх за завтрашний день?

— Тебе страшно остаться без мужа? — начала отчитывать ее Элизабета. — Боишься, что не найдешь себе такого мужа, как он? Не глупи!

Родика ответила уклончиво:

— Откуда тебе знать?

— Тогда не бросай его, — заявила Элизабета властным тоном. — Как говорит Дани: «Не упускай своего момента!» Никто, абсолютно никто не вернет тебе потраченных напрасно мгновений, часов, дней. Знаешь, Флорин совсем неплохой человек. Он немного влюблен в тебя… Все интересуется, почему ты не появляешься. Он даже признался, что несколько раз звонил тебе.

— Я запретила ему звонить домой.

В ответе послышалось раздражение, и от Элизабеты Китару это не ускользнуло. Тогда она напрямик спросила:

— Почему?

— Не забывай, дорогая, что мой муж хоть и невоенный, но работает в военном журнале. И может так случиться… — Она не закончила свою мысль, но Элизабета Китару была достаточно умна, чтобы сообразить, на что намекает Родика.

— Глупости! — заявила она. — Какая ерунда приходит тебе на ум! — Она поднялась с кресла, сунула ноги в туфли и сразу стала высокой. — Думаешь, им больше нечем заниматься, кроме как интересоваться твоей жизнью? Если я правильно поняла, сегодня вечером ты свободна. Приходи… Будут гости… Так я тебя жду…

На Элизабете был костюм из толстого сукна с серым отливом, который ей очень шел.

— У тебя хорошая портниха.

— Но сколько это стоит! — Элизабета Китару прошлась по комнате походкой манекенщицы и, остановившись возле двери в спальню, спросила: — Ну так придешь?

— Не знаю.

— В таком случае я пришлю за тобой Дани! — пошутила Элизабета.

Родика восприняла ее слова всерьез и запротестовала:

— Ни в коем случае!

— Встречала я глупых баб, но таких, как ты, — нет, — перешла вдруг на более серьезный тон Элизабета. — Послушай, Родика, мне пришла в голову идея…

Взгляды женщин встретились, и Родика поняла, что подруга уже не шутит.

— Знаешь, я хотела попросить тебя кое о чем… Ну ладно, в другой раз… Уже поздно, и мне не хотелось бы столкнуться с твоим фотографом.

Родика даже не представляла, о чем Элизабета, женщина, у которой есть все, могла бы ее попросить. И, если говорить честно, ей было приятно исполнить эту просьбу.

— Ну, так что же ты хотела сказать, дорогая? — подбодрила она Элизабету, не отрывая взгляда от ее сумки из крокодиловой кожи, которая очень шла к новому костюму подруги.

— Я хотела попросить, чтобы ты иногда оставляла мне свою квартиру, когда твой в отъезде.

— Что это тебе вдруг в голову пришло? — воскликнула Родика, ошеломленная ее просьбой. Она ожидала чего угодно, только не этого. — До сих пор ты отлично устраивалась, ведь муж твой постоянно в командировке.

— Так да или нет?

— Ну и чудачка же ты, ей-богу! Тебе нравится моя квартира? Ты видела нашу ванную? Разве ее можно сравнить с твоей?

— Да или нет?

У Родики еще не прошло удивление, и она смотрела на подругу непонимающим взглядом. Потом чуть слышно проговорила:

— Если она тебе подходит…

— Мы еще поговорим об этом, — успокоила ее Элизабета. — Целую тебя! — Потом кокетливо погрозила Родике. — Если завтра вечером не придешь ко мне, так и знай, я пришлю за тобой Дани. Учти, я не шучу, — добавила она, направляясь к выходу.

Родика посмотрела на часы — скорый на Крайову ушел пять минут назад. Чего она ждет? Давно надо было надеть вечернее платье, привести в порядок прическу и отправиться к Элизабете. Но ее охватило непонятное волнение. Андро неожиданно позвонил с вокзала и был очень удивлен, застав ее дома, хотя пытался это скрыть. В конце концов он не нашел ничего лучшего, как попросить ее посмотреть в шкафу с аппаратурой, не забыл ли он один из объективов. Это было наивно с его стороны, ведь она знала, с какой тщательностью он готовил перед выездом все необходимые принадлежности. За время их совместной жизни он ни разу ничего не забыл из фотоаппаратуры. Что-нибудь из одежды — другое дело. Она все же поискала в шкафу. Нет, он ничего не забыл. «Наверное, я оставил его в редакции», — объяснил он, но она ему не поверила.

Причина его звонка, несомненно, была другая. Будучи подозрительным, он, вероятно, хотел проверить, не ушла ли она из дому. У нее пропало всякое желание идти к Элизабете. А что, если Андро действительно что-то узнал и теперь пытается выследить ее? От этой мысли ей стало не по себе. Она отрешенно огляделась вокруг и подумала, что, прежде чем Андро узнает правду, надо будет собрать вещи в чемодан, с которым она когда-то вошла в этот дом.

Она испуганно вздрогнула, услышав звонок в дверь, и пошла открывать. Увидев на пороге Дани, она от неожиданности отступила:

— Ты?

Дани воспользовался ее замешательством и, не дожидаясь разрешения, прошел в столовую.

— Я… Да… меня послала Зизи… Она сказала, что ты одна. — На нем был широкий плащ, перетянутый в талии широким поясом. — Твой муж уехал в Крайову… Видишь, мне все известно.

Родика не успела прийти в себя, как очутилась в его крепких объятиях. Она не смогла уклониться от поцелуя.

— Оставь меня! — безвольно отбивалась она.

Дани отпустил ее и, вызывающе оглядев, вроде бы в шутку приказал:

— Одевайся! Я пришел за тобой.

— Ты не должен был приходить сюда! — сердито запротестовала она. — Прошу тебя, уходи… Пойми меня…

Он сделал несколько шагов по комнате, осмотрел стены, потолок, а потом, будто не расслышав ее слов, сказал:

— Без тебя я не уйду…

— Нас могут увидеть соседи.

— Не будь дурочкой, одевайся — и пошли!

Желая как можно быстрее выпроводить его, Родика согласилась:

— Видишь, я одеваюсь… Но прошу тебя: оставь меня одну.

Дани посмотрел на нее недоверчиво:

— Ты меня не обманешь?

— Я выйду, — пообещала она.

— Учти, жду тебя около кафе. Сколько тебе понадобится?

— Не более двадцати минут.

Дани взглянул на часы, подошел к ней, взял за подбородок и в шутку пригрозил:

— Если через двадцать минут не спустишься, вернусь и устрою такой тарарам, только держись. Сбегутся соседи и домовый комитет.

Родика проводила его взглядом. Он едва вмещался в дверь и, если бы захотел, мог бы сделать с Родикой все что угодно. Констатация этого факта заставила ее подойти к шифоньеру и произвести осмотр своих платьев. К счастью, их оказалось не так уж много, иначе на сборы ей потребовалось бы, несомненно, больше двадцати минут.

УСЛУГА

Ники Удиштяну вернулся в Бухарест сумрачным февральским утром. Ночью шел снег, но к утру температура повысилась, и он начал таять.

Дома мать встретила Ники вопросом:

— Когда ты открываешь магазин?

Конечно, ее интересовали подробности. Зная, что у старухи навязчивая идея, Ники стал ей подыгрывать — рассказывал о разного рода встречах с деловыми людьми, банкирами, представителями торговых фирм, описывал в мельчайших подробностях, как будет выглядеть его магазин в центре Женевы.

В учреждении коллеги встретили Ники торжественно, а один из них шепнул ему:

— Прошел слух, что у тебя там наследство и ты не вернешься… Даже пари заключили.

Ники гордо вскинул голову и заявил:

— Никто из представителей рода Кантакузинов по-воровски свою родину не покидал.

В этот момент ему казалось, что сказанная им фраза несет на себе печать аристократизма его тетушки из Женевы.

Только на третий или четвертый день по возвращении он вспомнил о поручении майора Хемона и удивился своей необязательности… «Как тебе не стыдно! — упрекал он себя. — Человек попросил лишь отнести конверт, а ты…» То был конверт обычного формата, на котором Маурициу Форст, мужчина с пухлым румяным лицом, написал адрес: «Артур Павелеску, Бухарест 105, улица Сапиенцы, тел. 91-09-93».

Мысль о невыполненном поручении испортила Ники настроение. Он расценил это как неуважение к человеку, который в столь деликатных обстоятельствах пришел ему на помощь, поэтому вечером того же дня поспешил набрать номер, указанный на конверте. Подошедший к телефону мужчина с приятным голосом подтвердил:

— Да, да, Артур Павелеску слушает.

Ники отрекомендовался и объяснил, по какому поводу беспокоит его.

— Я очень рад, господин Удиштяну. Я ждал вашего звонка, потому что несколько дней назад мне звонили из Женевы…

— Меня просили…

— Знаю… Я сам зашел бы к вам, но меня прихватил ревматизм, и в течение нескольких дней я не смогу выйти из дому.

— Что за беда, господин Павелеску! Я сам зайду к вам… У меня не одна причина для этого…

— Пожалуйста… Мне будет приятно с вами познакомиться… Когда вы хотите прийти?

— Если не возражаете, сегодня вечером, — предложил Удиштяну, довольный тем, что ему предоставляется шанс реабилитировать себя в собственных глазах.

Павелеску повторил адрес и добавил:

— Четвертый этаж, квартира восемь.

— Около половины восьмого я буду у вас, — заверил его Ники.

Только повесив трубку на рычаг, он вспомнил о том, как противно сейчас на улице, как с серого неба падает крупными хлопьями снег, который тает, едва коснувшись мостовой, и пожалел о данном Павелеску обещании. Но потом он подумал о благородстве майора Хемона, набрал телефон диспетчерской и заказал такси.

НОСТАЛЬГИЯ

Выйдя из машины, Удиштяну первым делом осмотрелся. Заснеженная улица была пустынна. Здание, в которое ему предстояло войти, казалось заброшенным, неприветливым. На окнах даже на пятом этаже были опущены жалюзи.

Наконец он решился и вошел. Наверх вела слабо освещенная лестница, грязная, как почти все лестницы в зимнее время.

Ему открыли сразу.

— Господин Удиштяну? Пожалуйста, входите.

Ники узнал голос, который слышал по телефону.

Из полумрака лестничной клетки он попал в ярко освещенную квартиру.

— Господин Удиштяну, вам пришлось добираться в такую погоду… Ей-богу, не стоило. Раздевайтесь, пожалуйста.

В столовой, где они остановились, было тепло. На Артуре Павелеску был домашний халат с шелковыми отворотами. Интеллигентный облик хозяина произвел на Ники приятное впечатление. «Наверное, инженер или адвокат», — попытался он угадать род его занятий.

Он сел за стол, занимавший середину столовой, и, пока хозяин отсутствовал, осмотрел ее. Его удивила разношерстная мебель, будто в комиссионном магазине. Казалось, владелец квартиры собирается переезжать.

Ники вынул конверт и, когда Павелеску вошел в столовую, вручил ему послание. К удивлению Ники, тот сел за стол, распечатал конверт и извлек оттуда несколько машинописных листков. «Неужели он собирается читать при мне?» — недоумевал Ники.

Павелеску развернул листки и сказал гостю:

— Благодарю вас… Вы доставили мне большую радость. Значит, вы вернулись из увлекательной поездки в Швейцарию?

Он смотрел на Ники с грустью, если не с завистью. И Удиштяну смог теперь лучше разглядеть его: тонкий, слегка изогнутый нос, две глубокие складки вокруг рта, в глазах светятся ум и хитрость. Говорил он не торопясь, четко формулируя мысль и при этом то и дело вздергивал густые брови, порой вне всякой связи с тем, что говорил. Черные волосы с серебристыми нитями на висках были тщательно приглажены и блестели от бриллиантина.

— Пусть вас не удивляет беспорядок в квартире. Раньше хозяйством занималась жена, но она умерла, и мне приходится нелегко.

Отсутствие хозяйки ощущалось во всем, но Ники, следуя правилам хорошего тона, воздержался от расспросов. Он чувствовал себя ужасно неловко в этой квартире, желая, чтобы его визит закончился как можно быстрее. Павелеску же, не услышав ответа на свой вопрос, сказал:

— Прошу извинить меня. Я горю нетерпением прочитать письмо… Могу предложить вам коньяк.

— Нет, нет, спасибо, — вскочил со своего места Ники. — Впрочем, я…

— Одну минуточку… — Хозяин пробежал глазами письмо, а затем начал медленно читать его: «Мой дорогой друг, думаю, что и на этот раз ты восхитишься моей смелостью. Риск был велик, но я все-таки попытался испытать судьбу. Пользуясь благосклонностью господина Н. Удиштяну, посылаю тебе копию составленного нашей сотрудницей рапорта относительно личности «почтальона». Действуй, как считаешь нужным. По нашему мнению, Н. У. вполне может стать нашим человеком…»

Павелеску прервал чтение, опустив листки на стол.

— Мой друг Маурициу Форст всегда был, помнится, шутником, — радушно улыбнулся он. — Вы совсем не пьете коньяк? Жаль. А как вы с ним познакомились? Как он выглядит? В молодости он слыл заядлым бабником.

— Я познакомился с ним через нашего общего друга, господина Хемона, если это имя вам что-нибудь говорит, — пояснил Удиштяну, избегая касаться обстоятельств, при которых произошло знакомство с майором Хемоном. — На меня он тоже произвел впечатление остроумного человека. Мы очень хорошо провели время в «Рице».

— «Риц»! — вздохнул Павелеску. — Женева! Люцерн! А вы не были, случайно, в Сен-Морице? На лыжах не катались?

Удиштяну приготовился рассказать о нескольких днях, проведенных на знаменитом горном курорте, как вдруг раздался звонок. Павелеску вскинул брови, выразив тем самым удивление:

— Кто-нибудь из соседей, наверное… Я никого не жду.

Он встал и пошел открывать. Ники слышал, как мужской голос произнес:

— Извините, что я вас беспокою: вы давали объявление во вчерашнем номере «Ромыния либерэ»?

— Входите, не стойте в дверях… — проговорил Павелеску.

Мужчина вошел в прихожую.

Любопытство взяло верх, и Удиштяну повернулся к разговаривающим. Павелеску объяснял неожиданному визитеру в кожаном пальто, что не давал никакого объявления.

— Тогда я ничего не понимаю, — сказал визитер и бросил мимолетный взгляд на Удиштяну.

Ники не мог рассмотреть его лица из-за надвинутой на глаза шляпы.

— Прошу извинить за беспокойство, — еще раз проговорил мужчина в кожаном пальто. — До свидания!

С этими словами он вышел.

Вернувшись в столовую, Павелеску счел нужным признаться гостю, что давал объявление в «Ромыния либерэ».

— Продаю кое-что из вещей моей сестры… — объяснил он. — Что поделаешь, нужно же на что-то жить…

Ники понял, что Павелеску отослал клиента, потому что не хотел торговаться в его присутствии. Он собрался уходить, но Павелеску умоляюще попросил:

— Расскажите о Сен-Морице. Я провел там свои молодые годы.

Просьба хозяина тронула Ники, и он поспешил выложить свои впечатления о курорте. Его рассказ вызвал у Павелеску зависть. Наконец Ники посмотрел на часы:

— Мне пора уходить, господин Павелеску. Даст бог, еще встретимся.

Удиштяну поднялся. Попытки хозяина удержать его не увенчались успехом. Направляясь к двери, Ники проговорил:

— Я убедился, что господин Форст очень привязан к вам… Почему бы вам не навестить его?

— Нас связывает дружба с юношеских лет. Я очень скучаю и, конечно, навестил бы его, но получить заграничный паспорт так трудно. Хотя я обязательно вернулся бы, поскольку не хочу умирать среди чужих.

Помогая Удиштяну надеть пальто, Павелеску еще раз поблагодарил его за то, что он не счел за труд доставить письмо, и попросил не забывать его.

— Я позвоню, — заверил хозяина Удиштяну.

— С вашего разрешения и я изредка буду вам позванивать. Не беспокойтесь, я не буду надоедать вам. Итак, до свидания, господин Удиштяну. Благодарю вас от всего сердца.

НЕЗНАКОМЕЦ С МАШИНОЙ

Спустившись по лестнице, Удиштяну вспомнил о непогоде. При мысли, что сейчас ему придется долго искать такси, он разозлился на самого себя: «Черт бы меня побрал с моим характером! Кто меня вынуждал выходить из дому в такую погоду? Мог бы и подождать день-другой… Светопреставления бы не произошло…»

На улице было сыро и холодно. Шел дождь со снегом. Ники чувствовал, как холод проникает сквозь тонкие подошвы туфель. Какое-то время он стоял в нерешительности, не зная, в какую сторону податься. Пустынная, как и прежде, улица теперь казалась ему враждебной. Он вспомнил, что чуть левее расположен ресторанчик «Каланча», и направился туда, бормоча безадресные проклятия. Его догнала и перегнала «дачия». Она остановилась на приличном расстоянии. Ники по мере приближения к машине начал подумывать, что ничего не потеряет, если попросит шофера подвезти его. Конечно, за труды он заплатит. Он даже обрадовался, увидев, как из машины вылез мужчина и остановился в ожидании. Но уже через минуту в слабом свете уличных фонарей Ники различил кожаное пальто и шляпу неожиданного визитера к Павелеску и отказался от мысли обратиться к нему за помощью.

Тем временем мужчина в кожаном пальто вышел ему наперерез.

— Одну минуточку, товарищ! — бросил он властным тоном.

Ники Удиштяну встревожился: надвинутая на глаза шляпа не предвещала ничего хорошего. Предчувствие его не обмануло. Человек в кожаном пальто протянул удостоверение личности и представился:

— Капитан Валер Дину.

И вдруг Ники вспомнил, как неожиданный гость осматривал столовую в квартире Павелеску, и визит незнакомца обрел совсем иное значение. Ники взглянул на удостоверение, но ничего не увидел: буквы на картонной обложке, которую ему протянули, прыгали перед глазами. Стараясь скрыть беспокойство, он спросил:

— Что вам угодно?

— Предъявите ваши документы!

— Но по какому праву?

— По праву, которое дано мне в соответствии с нашим законом, — пояснил капитан по-прежнему властным тоном. — Ваши документы. Я видел вас в доме Артура Павелеску, не так ли?

Хотя требование человека в кожаном пальто удивило Ники, он старался понять, что происходит и почему у него потребовали документы. В конце концов, почему он должен выполнять это требование? Небольшая пауза дала ему возможность одуматься. Он понял, что неразумно не предъявлять свое удостоверение личности, ведь офицер поступил как положено и предъявил свое. Сырость, холод, темная пустынная улица усилили беспокойство Ники. Он расстегнул пальто, достал бумажник и извлек оттуда свое удостоверение.

— Пожалуйста, подойдите поближе к машине, — вежливо обратился к Удиштяну офицер, взяв у него из рук удостоверение, — там больше света.

Он, конечно, был прав, и Удиштяну последовал за ним, думая теперь о Павелеску: «Кто знает, в какую темную историю он меня втравил». Когда он подошел к «дачии», его беспокойство сменилось страхом. Он уже не сомневался, что офицер так же вежливо пригласит его в машину. Он вспомнил, как человек в кожаном пальто появился в квартире Павелеску: спрашивал об объявлении в «Ромыния либерэ», а на самом деле выслеживал его. Ники отлично помнил, как, беседуя с хозяином, гость осматривал прихожую, столовую. Но его появление почему-то не обеспокоило Павелеску.

Передняя дверца машины была открыта. Мужчина присел на переднее сиденье и вслух прочитал имя и фамилию, а затем и другие данные из документа Удиштяну.

— Вы по-прежнему живете на Думбрава-Рошие? — спросил офицер, поднимаясь с сиденья.

— По-прежнему, — нервно бросил Ники.

— Где работаете?

— Почему вас это интересует? — возмутился Ники, раздраженный тем, что история затягивается.

— Так где вы работаете? — требовательно переспросил офицер.

— В объединении легкой промышленности, в экспортно-импортном управлении…

— Ваше учреждение расположено на Римской улице?

Ники утвердительно кивнул и протянул руку за удостоверением, хотя офицер не обнаружил намерения вернуть его.

— Да, вы не ошиблись, на Римской. Вы что, оставите мое удостоверение у себя?

— Товарищ Удиштяну, я не собираюсь темнить. Да и вы узнали меня, не так ли?

Удиштяну почувствовал, как по телу разливается теплота. Офицер назвал его «товарищем» — значит, тревожиться нет никаких оснований.

— Вы ведь меня узнали? — переспросил офицер, возвращая ему документ.

— Конечно, — подтвердил Удиштяну.

— Здесь не место и не время для беседы, — продолжал офицер дружелюбным тоном. — Товарищ Удиштяну, мне известен ваш адрес и место работы… Я вас найду… Думаю, и вы запомнили, как меня зовут: капитан Валер Дину. А пока, пожалуйста, никому не говорите о нашей встрече, особенно господину Павелеску.

Ники Удиштяну еще раз облегченно вздохнул: не он, товарищ Удиштяну, был объектом наблюдения офицера министерства внутренних дел, а господин Павелеску. Обрадованный Ники хотел было спросить: «Значит, мне не следует заходить к нему или отвечать на его телефонные звонки?» — но быстро сообразил, что его вопрос покажется офицеру смешным и по профессиональным соображениям он все равно ему не ответит.

— Если желаете, я могу подвезти вас на своей машине, — любезно предложил офицер.

Его предложение удивило Удиштяну, и он, осторожничая, поспешил отказаться:

— Спасибо… Мне нравится ходить пешком.

Он был убежден, что таким образом срывает планы офицера, а если сядет в машину, тот помчится на полной скорости и наверняка «перепутает» адрес.

— Как хотите! — бросил офицер, а потом добавил: — Товарищ Удиштяну, нам известно, что вы попали в неприятную историю. Ведь это вы передали Павелеску послание, не правда ли?

Вопрос прозвучал для Ники словно гром среди ясного неба, и он возблагодарил бога, что улица плохо освещена и офицер не мог заметить его замешательство.

— Послание?! — воскликнул он. — Пардон, конверт… то есть письмо. — Ему самому не понравилось, что в его голосе недостало твердости и убежденности. — Я не знаю содержания конверта.

— Действительно, откуда вам знать, что за «подарок» вы привезли из Швейцарии? Вы просто сделали одолжение…

Ники слушал и не понимал, серьезно говорит офицер или издевается над ним, и стоит ли ему тревожиться дальше.

— Уверяю вас, это было простое одолжение.

— Не забудьте, Павелеску не должен знать, что вас задержали.

— Не беспокойтесь, не забуду.

— Не исключено, что на днях я найду вас…

— Всегда к вашим услугам…

Козырнув Ники, офицер сел в машину и захлопнул дверцу. Удиштяну двинулся с места лишь после того, как увидел, что машина исчезла в ночи. Он глубоко вздохнул, а уже в следующее мгновение его обдало холодом. Короткий диалог с офицером госбезопасности не давал ему покоя. Послание? Он доставил из Швейцарии послание? Вот это да! Откуда ему было знать, что речь идет о послании, а не о простом письме? Выходит, Артур Павелеску под наблюдением? Не исключено, что этот Дину знает и о его злоключениях с паспортом?

Снег не прекращался, и в этот поздний час Ники, кажется, был единственным прохожим на улице… На перекрестке он остановился, оглянулся, не увязался ли кто за ним, и вымученно улыбнулся.

СТРАХИ ГОСПОДИНА УДИШТЯНУ

После этого случая беспокойство не покидало Ники Удиштяну. И дома, и на службе он ждал появления капитана Валера Дину, ведь только глупец мог подумать, что офицер госбезопасности удовлетворится устным внушением. От Ники, несомненно, потребуют письменного объяснения по поводу переданного им послания. Но не эта история беспокоила Ники, а то, что может всплыть в связи с ней. Да, влип он прилично… В конечном счете они поинтересуются, кто отправитель послания и при каких обстоятельствах оно попало к Ники. Вот тут ему придется упомянуть Хемона и Форста. Потом придется объяснить, при каких обстоятельствах он познакомился с Хемоном — майором в штатском. И тогда всплывут обстоятельства его возвращения. Действующие инструкции он знал хорошо — недаром работал в системе внешней торговли. Сколько времени прошло после возвращения из Швейцарии, а он все еще не доложил кому положено об истории с паспортом… Капитан Валер Дину наверняка захочет узнать почему, и это вполне естественно.

Всякий раз, когда Ники думал об этом, его начинало мучить чувство тяжкой вины. И не из-за того, что он привез и передал послание сомнительного содержания, а из-за того, что нарушил инструкции, предусмотренные для работников системы внешней торговли.

«Надо опередить капитана Валера Дину, — решил он однажды ночью, когда его мучила бессонница и он в который раз возвращался мысленно к встрече с Павелеску. — Попробую поставить его перед свершившимся фактом… Дам объяснение, которое, надеюсь, польстит его самолюбию… Признаю, что именно после беседы с ним понял, где допустил ошибку… Завтра же пойду к директору…»

Однако назавтра он никуда не пошел — при свете дня его решимость улетучилась, словно дымок от сигареты. И, странное дело, у него появилось чувство, будто капитан Дину своим молчанием поощряет его поведение. Так прошло десять дней. А на одиннадцатый случилось нечто такое, что окончательно лишило его покоя.

В комнате было тепло и уютно. Одетый в домашний халат, Ники сидел в кресле и читал детективный роман Чендлера, затягиваясь сигаретой. Действие романа его захватило. Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Он поднял трубку, но, находясь во власти прочитанного, не сразу понял, кто с ним говорит.

— Это Артур Павелеску… Вы уже забыли меня?

Лоб Удиштяну мгновенно покрылся капельками пота. Он ответил невнятно:

— Прошу меня извинить, но… — Он замолчал, не зная, как закончить фразу, однако Павелеску помог ему выйти из затруднительного положения:

— Я рад, что застал вас. Что поделываете? Как здоровье?

— Слава богу!

— Как вы добрались до дому в тот вечер? Мне показалось, вы боялись, что не поймаете машину…

— Спасибо, нормально добрался… — пробормотал он.

— Господин Удиштяну, я не хотел бы вас задерживать… Когда мы смогли бы встретиться еще раз? — Не получив ответа, Павелеску продолжал: — Если вас это затрудняет, я сам приеду к вам…

Удиштяну дернулся, будто хотел уберечься от невидимого удара. «Только этого мне не хватало! — подумал он, напуганный подобной перспективой. — Чтобы я принимал его в своем доме! Мало того, что…» Он словно наяву увидел капитана Валера Дину, когда тот потребовал у него удостоверение личности. При одном воспоминании о своих тягостных ощущениях он солгал:

— Прошу меня извинить… но я уезжаю в командировку. Когда вернусь, позвоню…

— Я вас понимаю, — проговорил Павелеску дружелюбно. — Хорошо, когда у человека есть работа, повседневные дела. А что мне остается? Я…

Удиштяну услышал, как Павелеску вздохнул, — по-видимому, ему хотелось поговорить, а Ники был слишком хорошо воспитан, чтобы грубо оборвать разговор.

— В тот вечер когда вы приходили, нам так и не удалось поговорить. Потом появился этот тип, по поводу объявления в «Ромыния либерэ», помните? Он тоже отнял у нас время…

Удиштяну отыскал носовой платок, чтобы вытереть струившийся по лицу пот.

— Мы не успели поговорить о нашем общем друге из Женевы… Вы знали его раньше, в Румынии?

Ники не мог помешать Павелеску задать этот вопрос, но отвечать на него ему не хотелось. И он неумело солгал:

— Извините, пожалуйста… меня зовет мать… Наверное, плохо себя чувствует…

— Передайте ей от меня привет и наилучшие пожелания… Не смею вас больше задерживать… Буду с нетерпением ждать вашего звонка, Спокойной ночи.

В комнате стало тихо. Читать Ники уже не хотелось. Вновь перед его мысленным взором появился образ капитана Дину, и Ники принялся ему объяснять: «Вы сказали, что я влип в историю… Вы правы… Я не знаю этого Павелеску… Правда, я привез ему конверт. Но откуда мне было знать, что в этом конверте какое-то там послание?»

Постепенно он успокоился и пришел к выводу, что власти давно во всем разобрались — во всяком случае, выяснили, кто такой он и кто такой Павелеску с его сомнительными делами. Он подошел к креслу, сел и взял в руки книгу, но читать не мог. Ему все думалось, вот-вот зазвонит телефон и он услышит голос капитана Дину: «Мы выяснили, что с Павелеску у вас нет ничего общего. Но расскажите, как вы вступили в контакт с отправителем послания». Снова лавина мыслей обрушилась на него, хотя телефон молчал. Так он промучился остаток ночи.

Прошло еще несколько дней, и к Ники вернулось не только спокойствие, но и уверенность, что с конвертом разобрались и решили его не тревожить. Нельзя было ставить под сомнение его лояльность по отношению к законам страны. Он уже готов был забыть про Артура Павелеску, когда на его письменном столе неожиданно зазвонил телефон. Он снял трубку и услышал знакомый голос:

— Товарищ Удиштяну?

— Он самый…

— Имею честь приветствовать вас, товарищ Удиштяну…

Невероятным усилием Ники сдержал вздох, готовый вырваться из его груди.

— Капитан Валер Дину вас беспокоит… Как поживаете? Как здоровье?

Удиштяну воспринял иронию офицера госбезопасности как знак дружеского ободрения. Холодно ответил:

— Спасибо, не жалуюсь.

— Товарищ Удиштяну, хотелось бы встретиться по окончании рабочего дня и немного побеседовать… Что вы на это скажете?

— С удовольствием, — согласился Ники.

— У нас сегодня длинный день, — сказал капитан, — поэтому я предлагаю вам подойти в половине шестого к справочному бюро министерства. Знаете, где это?

— Позади магазина «Виктория».

— Да, буду вас ждать там, — закончил разговор капитан.

В 17.20 напротив магазина «Виктория» остановилось такси. Из машины вышел Ники Удиштяну, огляделся по сторонам и быстрым шагом направился по улице Липскани туда, где когда-то находилась знаменитая ротонда бухарестских букинистических магазинов. День стал значительно длиннее — явный признак приближения весны.

Подходя к месту встречи — старому зданию, в котором в течение десятилетий размещался уездный суд, Ники Удиштяну с удовлетворением отметил, что страх куда-то исчез и он вновь верил в свою счастливую звезду. Он остановился в нескольких шагах от входа в справочное бюро и с достоинством осмотрелся. Прошло совсем немного времени, и он увидел направлявшегося к нему с ослепительной улыбкой на лице капитана Дину. Прежде чем протянуть руку, тот взглянул на часы и воскликнул:

— Вы удивительно пунктуальны!

— В нашей семье эта старомодная привычка передается по наследству, — попытался пошутить Ники, пока офицер крепко жал ему руку.

На капитане было то же кожаное пальто, что и в памятную ночь их первой встречи. Хотя он продолжал любезно улыбаться, Ники стало не по себе. Он уже представлял, что произойдет дальше: капитан пригласит его следовать за ним в здание министерства, а там… Хм… Вспомнились подобные случаи из детективов и шпионских фильмов. И когда капитан взял его под руку, он невольно вздрогнул.

— Товарищ Удиштяну, мой начальник — человек замечательный. В тысяча девятьсот сорок пятом он еще работал на железной дороге. Так вот он согласился с моим предложением позволить вам самому выбрать место для беседы.

Удиштяну повернул голову, желая лучше рассмотреть собеседника, который был моложе его лет на десять, однако позволял себе по-приятельски брать его под руку. «Будто мы однокашники!» — возмущенно подумал Ники, но не осмелился высвободить руку, а лишь пробормотал:

— Не понимаю вас…

Они сделали несколько шагов и снова остановились. Валер Дину убрал свою руку, однако смотрел на Ники с прежней предупредительностью. В холодном свете сумерек Удиштяну лучше разглядел капитана, и лицо его показалось ему приятным.

— Вам, вероятно, не захотелось бы подниматься к нам. Вот я и предлагаю вам три места для беседы на выбор: моя машина, которая вам уже знакома, моя однокомнатная квартира на улице Росетти или ваш дом.

Предложение капитана госбезопасности вызвало у Ники Удиштяну недоумение, и он спросил:

— Первые два места для беседы более предпочтительны?

— Нет-нет, — поспешил опровергнуть капитан.

— В таком случае я приглашаю вас к себе.

— Согласен, — кивнул Валер Дину. — Пошли, моя машина стоит неподалеку.

Он шагал впереди, а Удиштяну — за ним, не без тревоги размышляя, не преследовал ли офицер госбезопасности именно эту цель — попасть в его дом в качестве гостя и все там высмотреть. Однако он вынужден был признать, что изменить уже ничего не может.

Как только капитан Валер Дину переступил порог его квартиры, а затем рабочего кабинета, Ники Удиштяну решил не спускать с него глаз, следить за каждым его движением, жестом. Попав прямо-таки в музейную атмосферу дома Удиштяну, гость проявил сдержанный интерес, и это произвело на Ники хорошее впечатление. Только когда вошли в кабинет, Дину не сдержал восхищения:

— Какие книги! И все в кожаных переплетах!

Теперь необычный гость сидел в кресле в нескольких шагах от Ники с наперстком виски в руке — он был за рулем и большего позволить себе не мог.

— Товарищ Удиштяну, я буду краток… точнее, постараюсь быть кратким… Все зависит от вас…

«Что-то слишком многое зависит от меня, — подумал Удиштяну, наблюдая за обходительным гостем. — Место встречи… Теперь вот продолжительность беседы… Наверняка будут и другие сюрпризы…» И он совершенно бесстрастным тоном произнес:

— Я к вашим услугам…

— Спасибо! — Валер Дину глубоко вдохнул запах виски, будто хотел таким образом выразить свое восхищение, а затем, глядя на хозяина, продолжал: — Пусть вас не удивляет то, что я сейчас вам скажу… Мы знаем, что произошло в Швейцарии…

Удиштяну нервным движением поднес рюмку к губам и сделал несколько глотков. Они согрели его и уменьшили страх, вновь проникший в душу.

— Сразу хочу уточнить, что никто не собирается преследовать вас за то, что, вернувшись на родину, вы не информировали органы госбезопасности о своих злоключениях, связанных с потерей паспорта. Нет-нет…

Таким образом, капитан Валер Дину подтвердил, что органы госбезопасности в курсе неприятностей, свалившихся на него за рубежом. Черт возьми, как же они могли узнать? Неужели следили за ним? — Он сделал еще один глоток и вспомнил о «Гранд-отеле» в Женеве, где проводил время с Лучией, его увлечением молодости. Неужели им и это известно?

— Господин Удиштяну, я задам вам всего несколько вопросов… Кто передал вам послание, адресованное Павелеску?

Первая волна тревоги схлынула довольно быстро. Глядя на своего собеседника — то ли посетителя, то ли следователя, Ники уже не жалел, что выбрал для беседы собственный дом. Здесь каждый предмет, будь то книга, фотография, эстамп или безделушка, помогает ему.

— Согласиться со словом «послание» — значит допустить, что мне было известно содержание письма, что не соответствует действительности, — с достоинством произнес он.

— Вы правы. Однако нам содержание послания стало известно. Речь идет именно о послании. Вас помимо вашей воли использовали в качестве курьера…

— Маурициу Форст? — вырвалось у Удиштяну.

— Так зовут отправителя?

— Да, — кивнул Удиштяну и вдруг, словно догадавшись о чем-то, спросил: — Думаете, и майор Хемон замешан в этом? — И поскольку офицер госбезопасности хранил молчание, он закончил свою мысль: — Для меня это было бы жестоким разочарованием…

Загадочная улыбка пробежала по лицу капитана, и он попросил потомка поставщика королевского двора рассказать поподробнее о том, что произошло в Женеве, объяснив:

— Нам известна лишь одна версия. Хотелось узнать и другую, то есть вашу.

Ники Удиштяну решил, что нет смысла скрывать правду о швейцарской авантюре, и рассказал подробно обо всем, время от времени отпивая глоток виски. Он даже упомянул Лучию Мэргэритяну, не умолчал и об их отношениях.

— Так состоялось мое знакомство с Павелеску, а потом и с вами. А в результате я попал в какой-то водоворот!

Выжидая, как отреагирует на все услышанное гость, Удиштяну недоумевал, почему он ничего не записывает. А если капитану все хорошо известно, как и ему, значит, он только проверяет искренность Ники. Или у него прекрасная память? Уж не пользуется ли он записывающим аппаратом из тех, которые Ники в изобилии видел в швейцарских магазинах?

— Товарищ Удиштяну, мне поручили откровенно поговорить с вами, поскольку вас, потомка рода Кантакузинов, человека уважаемого, занимающего ответственную должность, считают настоящим патриотом своей страны.

Услышав хвалебные слова о себе и о своей семье, Удиштяну приосанился в кресле и гордо вскинул голову.

— По имеющимся у нас данным, — продолжал Валер Дину, — вы угодили в ловушку, устроенную враждебно относящимися к нам кругами.

Мороз пробежал по телу Ники, будто его подключили к мощной холодильной установке. Капитан, должно быть, заметил это, потому что тут же попытался его успокоить:

— Постарайтесь не впадать в панику… Мы уже доказали вам, что держим нити заговора в наших руках. К тому же нам известно, что вы не виноваты. — С этими словами Валер Дину поднял свой наперсток с виски и произнес: — За ваше здоровье!

Этот жест, свидетельствовавший о такте капитана, вернул Удиштяну к действительности. Он отпил из рюмки, которую все это время не выпускал из рук, и немного успокоился. Перед ним встали образы тетушки Элеоноры и ее друзей. Будто угадав его мысли, капитан продолжал:

— Я хотел бы уточнить: по нашим сведениям, ваша тетушка ничего о заговоре не знает…

— Спасибо… Мне хотелось быть уверенным в этом. А… — Ники замолчал, не осмеливаясь гадать вопрос, который вертелся у него на языке.

— Лучия Мэргэритяну? Вы о ней хотите спросить? Она замешана в заговоре. Не случайно она появилась в Женеве и попалась вам на глаза.

— Понимаете, она… кроме того случая, в гостинице…

— Товарищ Удиштяну, мы просим вас о помощи… — Голос капитана стал вдруг сухим и властным. — Но прежде я должен вас предупредить… Итак, мне поручено быть с вами откровенным до конца. Вы привезли из-за границы послание господину Павелеску. По всей вероятности, Павелеску, чья репутация небезукоризненна, попытается вас шантажировать…

Удиштяну нашел в себе силы возмутиться:

— Шантажировать? Меня? С какой целью?

— Видите ли, товарищ Удиштяну, все дело в том, что… Мне поручено предупредить вас, дабы вы не оказались вовлеченным в действия, имеющие целью нанести ущерб интересам государства…

— Благодарю вас, — проговорил Удиштяну, не дожидаясь, пока капитан закончит фразу. — Я очень вам признателен… и очень обязан…

Валер Дину просиял:

— Вы намного облегчили мою задачу. Не исключено, что наши предположения не оправдаются… Но если мы не ошибаемся, Павелеску начнет вас шантажировать, чтобы вовлечь во враждебные государству действия, сделать одним из своих сообщников. Поэтому мы и просим вас о помощи…

Офицер сделал паузу, и Ники, движимый любопытством, спросил:

— Каким образом?

— Соглашайтесь на все его условия, — объяснил Валер Дину. — Соглашайтесь на все, что он будет вам предлагать, но, конечно, не сразу. Вы должны набить себе цену.

— Ага, кажется, понял… — произнес, помрачнев, Удиштяну.

— Конечно, у вас остается свобода выбора, — уточнил капитан, — но в любом случае мы обязаны были вас предупредить. Я не требую, чтобы вы ответили мне немедленно. Я оставлю вам номер телефона и попрошу, каким бы ни было ваше решение, сообщить его нам. И еще одна просьба…

— Никому ничего не говорить, — догадался Удиштяну.

— Сохранение тайны является обязательным правилом в нашей игре, — не преминул заметить Валер Дину. — Не забывайте, что помимо ваших интересов в данном случае затронуты интересы государства. И еще одно уточнение: это дело не входит в компетенцию руководителей вашего объединения…

— Значит, я не должен ни о чем сообщать полковнику Бэдою, — перебил капитана Удиштяну, довольный, что в их учреждении отвечает за вопросы государственной безопасности.

— Даже ему… В зависимости от вашего ответа мой шеф майор Ионеску решит, следует ли вам информировать полковника Бэдою, но до тех пор… — Он не докончил мысли, давая тем самым понять, что такому человеку, как Удиштяну, нет необходимости повторять одно и то же несколько раз. — Я ухожу… Прошу извинить меня… Мы не стали бы вас беспокоить… но вы, извините за выражение, вернулись из Швейцарии с жестяной банкой на хвосте… — Он поднялся с кресла и, к величайшему удовольствию хозяина, с улыбкой сказал: — И все же, прежде чем распрощаться с вами, я бы выпил еще рюмочку виски.

Удиштяну направился к бару и вернулся с бутылкой виски. Наполняя рюмку гостя, он проговорил:

— Знаете, товарищ капитан, я уже решил… Я согласен помочь вам…

— Благодарю вас, товарищ Удиштяну. Мой шеф был прав, утверждая, что мы можем рассчитывать на ваш патриотизм. — Валер Дину чокнулся с хозяином: — Норок! Будем держать связь. Вы мне сообщите, что потребует от вас Павелеску, а мы решим, как вам поступить. Не трудно предположить, что Павелеску отводит вам какую-то роль в своей игре. Именно вам. Какую именно — мы и хотим знать. Норок!

НОЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Гаврил Андроник, отдуваясь, вошел в купе. Он бежал изо всех сил по слякоти в темноте, чтобы — упаси боже! — не опоздать на поезд. Когда он выезжал в командировки по служебным делам, то всякий раз боялся опоздать. И теперь он обрадовался, обнаружив, что из шести мест в купе первого класса только одно занято пассажиром, севшим совсем недавно, поскольку тот все еще устраивался. Андроник поздоровался, положил свой чемодан в сетку для багажа, потом снял намокшее пальто и повесил его на вешалку против своего места. В купе было тепло, уютно. «Как хорошо было бы остаться в купе вдвоем. Если никто к нам больше не подсядет, можно будет блаженствовать на всех трех свободных местах», — подумал он. До Бухареста было десять часов езды. Какая длинная ночь впереди! И это после напряженного дня, проведенного на танкодроме, среди обучающихся ратному делу танкистов. Андронику хотелось вытянуться на сиденье, накрыться пальто и попытаться заснуть… Он чувствовал свинцовую тяжесть во всем теле.

Поезд тронулся. Попутчик продолжал возиться с сумкой, набитой едой. Он вынимал пакет за пакетом, выкладывал их на столик у окна или возвращал обратно в сумку. Движения у него были неторопливые, размеренные, как у хорошего хозяина.

Андроник иронически улыбнулся, глядя, как тот нагибался над сумкой, с облегчением вздохнул, словно сбрасывая с плеч огромную тяжесть, и уселся в углу, возле двери. «Дождусь контролера, а потом завалюсь спать», — решил он.

Сосед по купе повернулся к нему и с улыбкой спросил:

— Вы тоже едете до Бухареста?

— Да, — подтвердил фоторепортер и счел необходимым добавить: — Хорошо бы к нам никого не подсадили!

— Вполне возможно… Вполне возможно, — повторил попутчик, укладывая пакеты в другом порядке. — Сейчас не очень много народу.

Это был крепкий мужчина лет за сорок. На нем был костюм из недорогой ткани. Он уделял, очевидно, больше внимания еде, чем своему костюму: узелок галстука съехал в сторону, хотя ворот рубашки плотно облегал шею.

— Знаете, я проголодался, — заявил он, потирая руки и поглядывая на Андроника так, будто извинялся за свою слабость к еде.

Некоторое время фоторепортер с улыбкой наблюдал за ним, потом со вздохом сглотнул и отвернулся от столика с едой. По купе распространялся дразнящий запах чеснока, а Андроник по причине своей болезни завидовал каждому, кто мог есть все, что пожелает.

— Прошу вас, дорогой, пожалуйста, угощайтесь!

Среди газет и салфеток Андроник заметил аппетитно поджаренного цыпленка.

— Не отказывайтесь! — настаивал попутчик, протягивай ему ломоть хлеба, на который положил кусок цыпленка.

Отказаться Андроник не посмел, а попробовав, признал, что цыпленок приготовлен отлично. Они разговорились, потом выпили по рюмочке вина домашнего изготовления.

Когда вошел проводник, они оживленно беседовали о футболе.

— Как вы думаете, товарищ проводник, — поинтересовался пришедший в хорошее расположение духа Андроник, — если мы погасим свет и приляжем, нас никто не побеспокоит?

— Я лично заходить к вам больше не буду. Спокойной ночи!

Пока попутчик убирал остатки трапезы, Андроник приготовил себе место, снял ботинки и лег, накрывшись мокрым пальто.

— Никто нас беспокоить не будет, — заверил его сосед по купе.

«Завидная уверенность в себе, — думал Андроник, следя за его движениями, — присущая здоровым людям. Только бы не храпел, иначе какой там, к черту, сон!»

— Теперь по сигаретке — и спать!

Мужчина достал пачку сигарет, вытащил одну для себя, другую для Андроника. Гаврил прикурил и сильно затянулся. Никогда он не чувствовал себя в поезде более свободно. Докурив сигарету, он погасил окурок, пожелал соседу спокойной ночи и постарался уснуть. Это ему удалось…

Через четверть часа незнакомец нагнулся над фоторепортером и начал его трясти, будто хотел разбудить.

— Спишь? — спрашивал он. — Слышишь, ты спишь?

Он встряхнул Андроника еще несколько раз, а затем, не скрывая удовлетворения, задернул занавески на стеклянной двери, ведущей в коридор, запер дверь купе изнутри и бросил взгляд на чемодан соседа. После непродолжительного колебания он вытащил его из багажной сетки, положил на сиденье и без труда открыл.

И ПРОБИЛ ЧАС

Вернувшись из города, Родика Андроник обнаружила в почтовом ящике конверт и удивилась: «Надо же — письмо! Очевидно, по ошибке бросили». Она принялась искать в сумочке ключ от ящика, а найдя его, вдруг выронила на пол. Нет, она не нервничала, просто почему-то очень обрадовалась. Но вот она извлекла конверт из ящика и в слабом свете лампочки разглядела, что письмо адресовано ей и что на конверте имеется пометка: «Лично». Марки на конверте не было — значит, оно пришло не по почте. Заинтересованная, она поискала имя отправителя, но и его не обнаружила. Конверт казался слишком тяжелым для обычного письма, и Родику это насторожило. «Госпоже Родике Андроник. Лично», — прочитала она еще раз крупные буквы, энергично выведенные шариковой ручкой. Она не была уверена, что почерк этот ей совсем не знаком.

Родика вошла в квартиру, зажгла свет и, не снимая ни пальто, ни берета, поторопилась вскрыть конверт. К ее величайшему изумлению, в конверте, кроме письма, лежало несколько фотографий формата почтовой открытки. Взглянув на одну из фотографий, она вскрикнула, и конверт выпал у нее из рук. Теперь она видела фотографии сверху. Она почувствовала такой страх, какой охватывает человека затравленного, не видящего выхода из положения. На фотографии, оказавшейся как раз возле носка ее туфли, она была изображена голой в объятиях голого же Флорина. С нарастающим страхом она узнала тахту в квартире любовника. Охваченная ужасом, она переводила взгляд с одной фотографии на другую — на всех без исключения были запечатлены любовные сцены с их участием.

У Родики вдруг появилось такое ощущение, будто кто-то зажег вокруг нее костер и языки пламени вот-вот поглотят ее. Она устремила полный отчаяния взгляд к окну. Ей показалось, что она может найти спасение, только если откроет окно и выпрыгнет. Но тут она увидела письмо, которое дрожало у нее между пальцев. Интуиция подсказывала, что она должна прочитать его, если хочет найти объяснение происходящему. В письме говорилось:

Лишь прочитав письмо в четвертый раз, Родика осознала, что оно не подписано, что в нем не указан ни адрес, ни телефон. Или автор письма забыл уточнить, каким образом они могут связаться, или не сделал этого намеренно. «Компрометирующие фотографии… Условия… — повторяла Родика. — Но ведь это шантаж, чистейшей воды шантаж!» Движимая какой-то мыслью, она нагнулась и стала собирать фотографии. Одна из них показалась ей особенно неприличной. Ноги у нее сразу ослабели, и она, рыдая, рухнула на ковер. Сквозь рыдания она вдруг услышала продолжительный телефонный звонок. Удивившись, она вскочила и подняла трубку.

— Госпожа Андроник? — раздался суровый мужской голос.

— Я, — подтвердила она.

— Вы нашли конверт в почтовом ящике?

Голова у нее опять пошла кругом, и она ухватилась за спинку кресла. А голос в трубке продолжал:

— Я понимаю ваше состояние и воспринимаю молчание как утвердительный ответ. А теперь я прошу вас успокоиться. Я позвоню вам завтра утром. Знаю, вашего мужа нет в Бухаресте. Спокойной…

К своему удивлению, Родика нашла в себе силы прервать его:

— Нет-нет, не бросайте трубку!

— Как хотите, — согласился незнакомец на этот раз более мягко. — Я вас слушаю.

Но у Родики будто язык отнялся. Словно угадав ее состояние, незнакомец заговорил сам:

— Пользуюсь вашим желанием продолжить разговор, чтобы уведомить вас, что конверт аналогичного содержания послан и господину Флорину Петрану.

— И ему? — бессильно простонала она.

И тут же пелена спала у нее с глаз и впереди блеснул луч надежды — Флорин. Значит, несчастье обрушилось и на него. Она не одинока в этой ужасной ситуации. Следовательно, есть кому ее защитить.

— Уверен, что в эти минуты, — продолжал мужчина тем же мягким голосом, — господин Флорин тоже раскрыл конверт. Не исключено, что он вам позвонит.

— Что вам от нас нужно? — спросила Родика уже более твердо. — Как вам…

— …не стыдно? Вы это хотели мне сказать, не так ли? Ха-ха-ха! — Своим смехом он обезоружил ее. — Госпожа, насколько я знаю, замужем, а мужчина на фотографиях не ваш муж, не правда ли? Тогда какое моральное право вы имеете спрашивать, не стыдно ли мне? — Он замолчал, ожидая ответа, а поскольку ответа не последовало, перешел к делу: — Госпожа, все ясно как дважды два — четыре. Прошу вас завтра утром не уходить из дому. Я позвоню вам до девяти. Понятно?

— Да, — тихо проговорила она.

— До свидания! Успокойтесь, выход мы найдем как-нибудь.

В трубке раздался металлический щелчок. Родика почувствовала, что силы оставляют ее, и, опустившись в рядом стоящее кресло, уставилась в пустоту.

Дребезжание телефонного звонка заставило ее подняться. Узнав голос Флорина, она обрадовалась:

— Боже, как хорошо, что ты позвонил! Флорин, дорогой, я… — В горле у нее застрял комок, и она не смогла продолжать.

— Знаю, знаю, не плачь, пожалуйста, — попросил ее Флорин.

Родика сумела пробормотать:

— Я не плачу… не плачу…

— Я тоже получил «подарок», — признался он. — И мне звонили. Алло, ты меня слышишь?

— Слышу, дорогой…

— Сейчас четверть восьмого. Я пригласил его к себе. Приезжай и ты. Бери такси и приезжай… В восемь будь у меня… Нужно ковать железо, пока горячо. Согласна?

— Согласна, — тихо сказала она.

— Выше голову, Роди! Приезжай, я жду тебя. Целую.

Уверенность Флорина передалась и ей — казалось, среди беспросветного мрака забрезжил луч надежды. Снова зазвонил телефон.

— Да, забыл тебе напомнить… Прихвати фотографии и письма. Не забудь. До скорого!

В комнате воцарилась тишина. Медленными движениями Родика принялась собирать фотографии с ковра и вновь увидела себя голой в объятиях Флорина. Ей стало жутко и противно.

Родика Андроник остановилась у двери, которая за два последних месяца примелькалась ей. Нажала на кнопку звонка. С другой стороны отчетливо послышалось: «Бинг-бонг». Дверь открыл Флорин. С трудом сдерживая слезы, она бросилась в его объятия. Хотела что-то сказать, но он поднес палец ко рту, и Родика догадалась, что он не один. Внимательный, как всегда, он нежно взял ее под руку и провел в просторный холл. Сравнительно молодой мужчина, лет тридцати пяти, поднялся ей навстречу.

— Господин Дарие Войняг, — представил его Флорин.

Родика не протянула ему руки, а лишь слегка кивнула, заметив при этом, что мужчина был элегантным блондином. Потом она села в кресло, к которому ее проводил Флорин. В комнате повисла гнетущая тишина. У Родики было такое ощущение, словно тяжелая плита вот-вот раздавит ее и, если она пошевельнется, раздастся такой грохот, какой бывает, когда с вершины устремляется вниз град камней. Она сидела, затаив дыхание.

Тишину нарушил Флорин:

— Родика, господин Войняг и есть тот человек, который отправил нам те самые два конверта…

«Как же ему не стыдно?! — мысленно возмутилась она. — Каким образом он проник сюда? Флорин, как он проник сюда и сфотографировал нас, а мы ничего не заметили?»

— Ты меня слышишь?

Она кивнула и сразу внутренне ожесточилась.

— Родика, мы попали в глупейшее положение…

— Почему бы нам не трахнуть его чем-нибудь по башке? — вырвалось у Родики.

Войняг соизволил рассмеяться, а потом пояснил:

— По той простой причине, что негатив хранится у моего напарника. Следовательно, отправив меня на тот свет, вы проблему не решите…

По голосу Родика узнала незнакомца, который говорил с ней по телефону. Она не повернула головы, чтобы получше рассмотреть его, хотя ей очень этого хотелось.

— Мне жаль, Родика, — проговорил Петран с огорчением, — но прятать голову в песок не стоит. Мы попали в ловушку… в ужасную ловушку… и спасение, как я понимаю, обойдется нам недешево…

— У меня есть сбережения, — перебила она его, решив, что это и есть цель шантажа. — Все они в твоем распоряжении, Флорин. Делай с ними все, что сочтешь нужным!

— О боже! — тяжело вздохнул Петран.

Заметив выражение обреченности на его лице, она поняла, что ее последняя надежда на спасение рухнула.

— Не понимаю… — пробормотала она. — Из письма следует, что этот господин хочет, чтобы мы купили свой покой и выполнили его условия. Сколько же он от нас требует? Мы, конечно, не американские миллионеры, но если надо будет, одолжим…

Петран покачал головой, как будто хотел сказать: «Святая простота!»

— Речь не о деньгах, Роди. Этот господин преследует меня уже долгое время — и на родине, и за границей. А когда ты вошла в мою жизнь, он узнал, что твой муж военный фоторепортер, и захотел убить двух зайцев сразу…

— Флорин, какое отношение имеет Андро к этой подлости? — снова взорвалась Родика. — Не надо его вмешивать! Я не хочу!

— Не я этого хочу, а господин Войняг — он является представителем одной иностранной державы. Теперь он продемонстрировал, что мы у него в руках.

— Ты с ума сошел! — в отчаянии воскликнула женщина.

— Еще нет, — ответил мужчина с обезоруживающим спокойствием, — но думаю, что до этого недолго… Мне ставят условия не только в связи с фотографиями, но и в связи с фильмом…

— Фильмом? — вскинулась Родика, будто собиралась сорваться с места и убежать.

— Роди, они изготовили фильм про нас и записали на пленку наши разговоры…

Лицо у Родика вытянулось, подурнело, щеки покрылись смертельной бледностью. А Войняг как будто ожидал этого момента, чтобы включить миниатюрный аппарат. В комнате зазвучал диалог между мужчиной и женщиной. В первые мгновения Родике показалось, что она сидит дома, в удобном кресле, и слушает по радио странную любовную сцену. Потом, узнав свой голос и голос Флорина, она почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног, и закричала:

— Скажи, пусть он прекратит! Пусть прекратит! — Ее душили слезы, и она все время повторяла: — Ради бога, Флорин, скажи ему… Скажи, чтобы он прекратил…

Войняг не пожелал прислушиваться ни к мольбам женщины, ни к словам хозяина. Он отключил аппарат лишь после того, как записанный на пленку «спектакль» достиг апогея и женщина, словно сумасшедшая, обхватила голову руками. В комнате снова воцарилась тишина. Через несколько секунд Войняг подал Петрану знак, которого Родика не заметила.

— Роди, — обратился к ней Флорин с драматическими нотками в голосе, — господин Войняг изложил мне условия, которые касаются тебя. Он полностью замнет дело, а ты в обмен на это должна сообщить ему некоторые детали, связанные со службой твоего мужа. Ты меня слушаешь?

Не открывая глаз — можно было подумать, что она спит, опустив голову на грудь, — сломленная душевными страданиями, женщина пробормотала:

— Я слушаю тебя, Флорин.

— По-моему, от тебя не требуют ничего из ряда вон выходящего… В случае твоего согласия господин Войняг не только забудет об этом деле, но и должным образом вознаградит тебя — положит на твой счет за границей определенную сумму. Ты могла бы поехать, скажем, в Париж или в Стамбул на экскурсию, а оттуда…

Петран замолчал и бросил на нее ободряющий взгляд: «Ну же, говори!» И поскольку Родика безмолвствовала, примирительным тоном заговорил гость:

— Я не требую, чтобы госпожа ответила мне немедленно… Даю вам на размышление сутки. Сейчас половина десятого. Завтра в это же время я должен получить ответ: да или нет? Мне известно, что господин Андроник в отъезде, вот я и хочу решить вопрос до его возвращения.

Последние слова вывели Родику из оцепенения. Она снова спросила себя: «Откуда он знает, что Андроник в отъезде?» И сама же ответила: «А почему бы ему не знать этого? Если он в курсе моих амурных дел, почему бы ему не знать и об Андро?» Через приоткрытые веки она разглядела мрачное лицо своего любовника. Его карьера, о которой она мало что знала, без сомнения, оказалась под угрозой.

— Если через двадцать четыре часа я не получу положительного ответа, фотографии, магнитофонная пленка и копия фильма будут «подарены» министерству внутренних дел. К этому «дару», господин Флорин, мы присовокупим информацию, касающуюся текущего счета, открытого на ваше имя в банке в Берне. Нам известно, что на этот счет вы перечислили суммы, полученные за услуги от фирм, с которыми заключали сделки.

«Значит, Флорин не лгал, — подумала Родика, слушая представителя иностранной державы. — Этот тип действительно хочет убить двух зайцев сразу…»

— Что будет, если я соглашусь, — заговорил Флорин Петран, — да в принципе я уже согласился, а госпожа откажется сотрудничать с вами?

— Если госпожа откажется, — без промедления пояснил гость, — она тем самым возьмет на себя ответственность за последствия, вытекающие из процесса о шпионаже, в котором будет обвинена.

— О шпионаже?! — на этот раз более энергично прореагировала Родика Андроник. — Почему? Да, я признаю, что отступила от норм морали, но шпионажем никогда не занималась.

Впервые она прямо посмотрела на Войняга и увидела его ироническую улыбку, которая должна была означать: «Ну и наивны же вы, госпожа!»

— Госпожа, — сказал он, — я оставляю за собой право в нужный момент привести доказательства вашего участия в действиях, которые Уголовный кодекс Румынии рассматривает как наносящие ущерб государству. Все зависит от вас. Могу вас заверить, что вы в какой-то степени находитесь в лучшем положении, чем господин Флорин. Чтобы было ясно, я предлагаю вам сотрудничать с нами в течение шести месяцев… максимум шести месяцев. После этого вы будете свободны от всяких обязательств по отношению к нам и, если пожелаете, сможете найти убежище на Западе. Мы вам поможем.

— Что же вам от меня надо? — гневно посмотрела она на Войняга, будто собиралась броситься на него.

— Хорошо, я скажу… — спокойно согласился Войняг.

У Родики не хватило сил повесить пальто, и она небрежно отбросила его, потом скинула туфли и в отчаянии рухнула на тахту. Долго лежала неподвижно. Ей очень хотелось плакать навзрыд, но — странное дело! — у нее не было слез.

«Что теперь будет? — мучительно спрашивала она себя, размышляя о завтрашнем дне. — Что мне делать?» Надежда, что Флорин поведет себя как мужчина и сумеет защитить ее, растаяла как дым. «Я пропала! — обреченно думала она. — В течение суток я еще располагаю свободой действий, после чего… После чего — что?»

Мысль о Ники пришла к ней совсем случайно. И она очень удивилась, что не подумала о нем раньше. Ники всегда относился к ее проблемам с пониманием и доброжелательностью, и сейчас, вспомнив об этом, Родика поднялась с тахты и побежала к телефону. Быстро схватила трубку, будто боялась передумать. Ники ответил сразу. В его голосе сквозили радость и удивление:

— Ты, в такой час?! — И тут же забеспокоился: — Что-нибудь случилось?

— Я должна тебя увидеть, Ники, — вырвалось у нее. — Мне нужна твоя помощь!

— Но, Родика, что случилось?

— Я должна тебя увидеть!

— Ты одна? Ты поссорилась с…

— Ты не понимаешь, что мне нужно тебя увидеть? — прервала она его, не в силах больше сдерживаться.

— Хорошо, Родика, я одеваюсь и еду к тебе. Только скажи, куда я должен приехать. А может, ты приедешь ко мне? Я тебя встречу, как всегда…

— Нет, не сейчас, не сегодня… Завтра… Завтра, если сможешь, в половине шестого.

— Хорошо… Где?

Она ответила не сразу, будто этот вполне закономерный вопрос напугал ее:

— Ты помнишь ту скамейку?

— На кладбище Белу? Как не помнить…

— Я буду ждать тебя там, — облегченно вздохнула Родика.

— Будь по-твоему! — воскликнул он счастливым голосом. — Хотя все же приятнее было бы встретиться здесь, в нашем бывшем гнездышке.

— Ты все еще любишь меня, Ники?

Вопрос вырвался у нее непроизвольно, но она не пожалела об этом: сейчас более, чем когда-либо, она нуждалась в правде.

— Больше, чем всегда… — шепотом заверил ее Ники.

— Тогда до завтра. Спокойной ночи, Ники.

— Спокойной ночи…

Она положила трубку, и на ее глазах выступили слезы.

НОЧНЫЕ ТРЕВОГИ

Ники Удиштяну уже не мог заснуть. Разговор с Родикой взволновал его. Ники ей не солгал — он до сих пор любил ее. А сейчас он пытался угадать, что заставило ее звонить ему в столь поздний час. В ушах еще стояли ее полные отчаяния слова. Поссорилась с мужем? Решила наконец вернуться к старому домашнему очагу? Иначе она, наверное, не спросила бы, любит ли он ее, и не назначила бы встречу на той самой скамейке на кладбище Белу, которое — что греха таить? — его никогда не привлекало. Он уже предвкушал, как раскаявшаяся Родика возвращается в лоно семьи Удиштяну. Эта картина вызвала у него удовлетворение, как у победителя, который очень много трудился во имя достижения цели. Ему не спалось. Он взял книгу и начал читать. Через некоторое время его веки отяжелели, и он едва не выронил книгу из рук. Но в этот момент раздался телефонный звонок — и он вздрогнул. Он спустился с кровати и подошел к телефону, убежденный, что опять звонит Родика. Но он ошибся.

— Артур Павелеску у телефона, — услышал он в трубке. — Извините, если я нарушил ваш сон. В котором часу вы завтра уходите на работу?

— В восемь, — ответил Ники, и у него сразу испортилось настроение.

— Вот о чем я вас попрошу. Выходите из дому в половине восьмого — я за вами заеду… У меня голубая «дачия» («У него и машина есть!»). Я буду ждать вас за табачным киоском, возле сапожной мастерской («Очевидно, он хорошо знает район»). Я вас подвезу до работы. Согласны?

«Куда теперь денешься?» — хотелось сказать Ники, но он лишь согласился, добавив, что встреча доставит ему удовольствие.

— Тогда до завтра. Спокойной ночи…

Удиштяну так и остался сидеть на краю кровати с трубкой в руках. «Спокойной ночи… Спокойной ночи… — думал он. — Какой угодно будет эта ночь, только не спокойной». Он не стал смотреть на часы. К чему? Между тем капитан Валер Дину несколько раз предупреждал его: «Звоните мне в любое время — днем или ночью, если сочтете необходимым. Если меня не будет на месте, спросите дежурного офицера. Скажите, что вам нужно меня видеть…» После того как капитан дал ему свой номер телефона, Ники еще ни разу не звонил ему. Но вот такая необходимость возникла. Ники набрал номер — ответил мужской голос.

— Попросите, пожалуйста, капитана Валера Дину.

— Кто его спрашивает?

— Ники Удиштяну.

— Какой сюрприз! Капитан Валер Дину у телефона.

Не желая затягивать беседу, Удиштяну слово в слово передал свой разговор с Артуром Павелеску.

— Все правильно — у него голубая «дачия», — подтвердил офицер. — Наверняка он хочет дать вам какое-нибудь задание, первое с тех пор, как он вас начал шантажировать. Делайте все, что он прикажет. После того как расстанетесь с ним, сразу же позвоните мне. Но не с работы, а из телефона-автомата. Большое спасибо, что позвонили. Что-нибудь еще?

«Что-нибудь еще»! — мысленно возмутился Ники. — О чем еще я должен рассказать? Не о Родике же». И он сухо произнес:

— Больше ничего…

— Спокойной ночи, товарищ Удиштяну.

Выйдя из дому, Ники Удиштяну сразу заметил голубую «дачию». Он ускорил шаг. Павелеску, безусловно, увидел его в зеркале заднего обзора, потому что, когда он подошел к машине, передняя дверца открылась, будто сама собой. Удиштяну воспринял это как приглашение и сел рядом.

— Доброе утро! — приветствовал его Павелеску, нажимая на акселератор.

— Дай бог! — ответил ему Удиштяну.

Высокое мартовское небо было закрыто слоем облаков, которые солнце, очевидно, пробьет через час-два.

— Надеюсь, вы не рассердились, что я вас разбудил?

— Да я и не спал вовсе, а читал…

— Приступим к делу… — Павелеску пошевелился, будто выбирая более удобную позу. — Не правда ли, вчера вечером вам звонила госпожа Родика Андроник, ваша бывшая жена?

Несколько секунд Удиштяну был не в состоянии вымолвить ни слова. От напряжения он даже вспотел.

Артур Павелеску дал ему время поволноваться, потом снисходительно произнес:

— Мне понятно ваше удивление. И все же я попросил бы ответить: звонила или нет?

Удиштяну взглянул на собеседника краешком глаза: начало разговора не сулило ничего хорошего. Стараясь скрыть свою обеспокоенность, он подтвердил:

— Да, звонила. Я вижу, вы хорошо осведомлены о моей личной жизни.

— Так и есть! Нет смысла скрывать от вас правду. Знаю, что звонила, но не знаю, о чем она вас просила. — Павелеску бросил на Ники пронзительный взгляд и тут же снова переключился на уличное движение.

— Вас это интересует? — спросил Удиштяну, стараясь выиграть время и вернуть самообладание.

— Да, и сейчас узнаете почему…

«Откуда он знает о Родике? — нахмурился Удиштяну. — Что нужно от нее этому подлецу?»

— Она давно не звонила, — признался он, — а вчера назначила мне встречу, во второй половине дня, на кладбище Белу.

Сидевший за рулем холодно улыбнулся:

— Знаю я эти причуды госпожи Андроник! — И вдруг перешел на строгий тон: — Учтите, она наверняка попросит у вас совета по вопросу, который касается нас. Вы — единственный, с кем она может посоветоваться. Теперь слушайте меня внимательно. Не Родика Андроник меня интересует, а ее нынешний муж, фоторепортер журнала «Армата ноастрэ».

Удиштяну помрачнел еще больше:

— Через нее хотите добраться до Андроника?

— Совершенно верно, господин Удиштяну, — подтвердил Павелеску. — Я этого и не скрываю от вас. Первую половину пути до Андроника мы прошли. Осталась вторая половина, более трудная… Вы меня слушаете?

— Очень внимательно, — ответил Удиштяну.

— Мы вступили в связь с Родикой Андроник, но окончательно не договорились с ней… Ведем переговоры. Мы предложили ей оказать нам некоторые услуги, за что обязуемся перевести на ее счет здесь или за границей определенную сумму… Если она решится оказать нам услугу, впоследствии мы поможем ей выехать в экскурсионную поездку на Запад и остаться там. Она назначила вам встречу, вероятно, чтобы спросить вашего совета. Вот мы и просим вас посоветовать ей принять наши условия. Как видите, дело не очень трудное.

Удиштяну вспомнил о капитане Валере Дину, о том, с какой уверенностью он держался, и немного успокоился.

— Есть у нее другой выход? — Этот вопрос он задал не случайно — воспоминание о том страшном моменте, когда он по совету капитана Дину согласился сыграть роль жертвы шантажа Павелеску, не стерлась из его памяти.

«Дачия» затормозила у светофора. Павелеску посмотрел вправо и влево на машины, остановившиеся в одном ряду с ним. Он улыбнулся женщине, сидевшей за рулем «шкоды», но та нахмурилась и отвернулась.

— Господин Удиштяну, считаю долгом ввести вас в курс дела, — продолжал Павелеску после того, как зажегся зеленый свет. — Вы, конечно, знаете версию госпожи Андроник, но вам следует узнать и нашу версию. С моей точки зрения, у нее только два выхода: принять наши предложения, абсолютно не опасные для нее, или отвергнуть их. В последнем случае мы будем вынуждены послать в редакцию журнала «Армата ноастрэ» ряд фотографий.

Удиштяну не сумел скрыть своего беспокойства:

— Фотографий? Каких фотографий?

Павелеску ответил не сразу, давая понять, что вопрос этот заставляет его выдать некие профессиональные тайны:

— Господин Удиштяну, вы уже убедились, что в шпионаже действуют суровые законы. Но вы стали моим сообщником…

— Вы вынудили меня…

— Таковы правила игры… Теперь вы мой сообщник и, хотите не хотите, сообщник по шпионажу… Цель оправдывает средства… Вы спросили меня, о каких фотографиях идет речь. Возьмите их там, в ящике.

Ники нужно было только протянуть руку и потянуть крышку на себя. Возможно, он никогда бы этого не сделал, если бы не чувствовал за своей спиной присутствия Валера Дину. Офицер госбезопасности заверил его, что рано или поздно Павелеску, то есть этому негодяю, который сидел за рулем, будет преподан урок, а чтобы урок оказался как можно более жестоким, необходимы доказательства… веские доказательства. Ники открыл ящик и извлек оттуда несколько фотографий. Некоторое время он просто отказывался что-либо понимать — на фотографии была запечатлена обнаженная Родика в объятиях обнаженного мужчины. Он не удержался и застонал.

— Я вас предупреждал… что законы шпионажа суровы, — произнес Павелеску назидательным тоном.

Ники был не стыдлив. Приехав в Швейцарию, он сразу накупил порнографических журналов и принялся листать их. Но дней через пять те же журналы стали вызывать у него омерзение, и больше он до них не дотрагивался. Он считал себя аристократом не только по рождению, но и по духу. А фотографии Павелеску вызвали у него чувство смущения, поскольку он сразу догадался, что изготовлены они были тайком от изображенных на них. Такой способ действия Ники находил подлым, не укладывающимся в рамки общепринятой морали.

— Бедная Родика! — пробормотал он чуть слышно.

Павелеску среагировал не сразу, как будто колебался, не попросить ли ему извинения:

— Я вас предупреждал. Я знал, что вам это будет неприятно. Однако не мы виноваты в грехопадении госпожи Андроник, а ее муж, атмосфера в их семье… Мы же просто воспользовались этим для достижения своих целей. Вы меня слышите? — спросил он, сбитый с толку несчастным видом Удиштяну.

Ники ответил лишь утвердительным кивком.

— Фактически госпоже Родике и делать-то ничего не придется, — объяснял Павелеску.

«Черт бы вас побрал! Все-то вы знаете!» — мысленно негодовал Ники.

— Уверяю вас: не она наша главная цель, а ее муж… Она его презирает, ненавидит, потому что он не раз унижал ее, оскорблял своей болезненной ревностью…

«Все так, — думал Ники, — но откуда им известны такие подробности?»

— …Мы лишь используем напряженные отношения, сложившиеся между этой приятной женщиной и мужчиной не очень привлекательной наружности. Все ничего, если бы на почве язвы и ревности у него не развился комплекс неполноценности. Госпожа Андроник должна помочь нам добраться до фоторепортера, потому что в глубине души она питает надежду отомстить ему. Слишком часто он ее унижал. И как только мы заполучим ее мужа…

«Заполучите, на это вы мастера. Но мы с капитаном Валером Дину тоже найдем на вас управу…»

— …Нам ее услуги больше не понадобятся. А она, если захочет, сможет поехать на экскурсию на Запад и остаться там… Мы ей поможем… Если вы захотите последовать за ней…

«Бедная Родика! — мысленно посочувствовал Удиштяну. — Как же она попала в их руки? Каким образом? Я хоть угодил в ловушку, расставленную далеко от родины…»

— Теперь вы знаете, что надо делать?

— Да, знаю! — ответил Удиштяну, вспомнив, что, расставшись с Павелеску, он должен будет срочно позвонить из телефона-автомата капитану Валеру Дину.

— Я высажу вас на Римской площади, хорошо? После встречи с госпожой Родикой сразу позвоните мне. Если потребуется, встретимся сегодня же вечером. По телефону скажете только: «Да, она согласна!» или «Нет, она не согласна!»

Павелеску снова заговорил повелительным тоном, что не очень понравилось Удиштяну, но он не знал, как этому воспротивиться. Он ведь должен был по совету Валера Дину играть роль агента — агента Павелеску.

На Римской площади машина повернула влево, на улицу Николае Йоргу, и, проехав несколько метров, остановилась.

Удиштяну положил фотографии на сиденье, пожал руку Павелеску:

— Всего хорошего! — и вышел из машины.

Быстрым шагом направился он к проспекту Магеру, но красный свет не позволил ему сразу перейти улицу. Движимый любопытством, он взглянул через плечо — голубая «дачия» исчезла. Наконец он перешел на другую сторону проспекта, где возле табачного киоска был телефон-автомат. Капитан Валер Дину, как Ники и предполагал, с нетерпением ждал его доклада.

ИСПОВЕДЬ НА КЛАДБИЩЕ

Ники Удиштяну подошел к воротам кладбища на полчаса раньше. Он устал, день выдался тяжелый, сплошная нервотрепка. Решив, что Родика будет рада цветам, он направился к цветочницам, топтавшимся возле больших корзин, но потом передумал: кто-то из коллег рассказывал, что цыганки собирают цветы, только что положенные на могилы.

Он пошел наугад по одной из аллей. Шагал быстро, заложив руки за спину, не обращая внимания на прохожих. Он думал о неожиданном повороте в его судьбе после возвращения из Швейцарии. По совету Дину он поддался шантажу со стороны Павелеску и стал шпионом. После того как его завербовали, особенно после того, как он подписал обязательство, Ники думал, что Павелеску потребует, чтобы он выдал служебные секреты: цифры, статистические данные, мероприятия объединения. А между тем… Павелеску ориентирует его на Родику. Как оказалась в сетях этого негодяя его бывшая жена? Каково же действительное положение дел? Они уже заманили ее в свою ловушку? Или только готовятся наложить на нее свою лапу? Какая роль отведена невероятным фотографиям, которые он видел утром в машине Павелеску? То был шантаж или его подготовка? Есть какая-либо связь между шантажом против него и тем, что готовилось против Родики?

Те мерзкие фотографии все время стояли у него перед глазами, глубоко ранили его, как будто обманут был он, а не Гаврил Андроник. Как случилось, что Родика пала так низко? Кто в этом виноват? Гаврил Андроник? А он, Ники Удиштяну, ни в чем не виноват? Не он ли легко смирился с разрушением их семьи? Больше всего его мучил вопрос, кто тот мужчина, которого он видел на фотографиях агентов Павелеску? Он сам устыдился этого вопроса, когда осознал, что из-за этого драма Родики отходила на второй план, уступая место чувству ревности. Что значит для Родики этот мужчина? «Тебя это не касается, — убеждал себя Ники. — Помоги ей, ведь для этого ты пришел сюда». Если бы все зависело от него, он вырвал бы ее из грязи, в которой она увязла, но ему мешал приказ Валера Дину: «Поступайте так, как от вас требует Павелеску… ведь вы его агент. Вы должны войти в роль… убедить его… На вас не должно влиять то обстоятельство, что речь идет о вашей бывшей жене…»

Приближался вечер. Напоминавшее гору серой ваты облако наползло на клонившееся к закату солнце. Вспомнив о последнем разговоре с Валером Дину, Ники Удиштяну вернулся к событиям минувших суток. В их череде было нечто такое, обо что он спотыкался, что порождало у него неясные, трудно объяснимые сомнения. И сейчас, шагая по аллее кладбища, он пытался восстановить в памяти их ход. Вначале ему позвонила Родика и сказала, что хочет его видеть. До этого момента все шло нормально. Она дала ему понять, что с ней что-то случилось. Что именно — она не сказала… Какое событие последовало за этим? Разговор с Павелеску в машине! «Шеф» знал, что Родика ему звонила и просила о встрече. Но вот что удивительно — он знал, о чем она намеревалась говорить с ним.

Ники остановился, как будто натолкнулся на невидимую преграду. Каким же образом Павелеску узнал, что Родика говорила с ним по телефону? И потом, откуда ему известно, как поведет себя Родика? Уж не по наущению ли шантажиста его бывшая жена решила просить у него совета?

Родику он заметил издали. Она сидела задумчивая и, положив ногу на ногу, курила. Приближаясь к ней, Ники Удиштяну вспомнил, как однажды ночью, во время весенней грозы с громом и молниями, она, дрожа от страха, прижималась к нему и умоляла ее защитить. А после грозы, в ночной тишине, она рассказала ему, как влюбилась в преподавателя физики Виорела Станку и как после похода на могилу Эминеску отыскала эту укромную скамейку под плакучей ивой. Время от времени она уединялась здесь, как на необитаемом острове, чтобы собраться с мыслями. Воспоминание о той ночи вызвало в душе Ники прилив нежности.

Родика увидела его и замерла, будто он появился не по ее зову, а в результате странной игры случая. Удиштяну остановился напротив и, сняв шляпу, молча приветствовал ее. От волнения Родика выронила сигарету. Она поднялась и протянула ему руку, а потом, словно спохватившись, подставила для поцелуя побледневшую щеку. Удиштяну почувствовал волнующий запах ее роскошных волос, уложенных таким образом, чтобы подчеркнуть красоту ее высокого лба, изящество профиля.

Они присели на скамейку, Ники вопросительно заглянул ей в глаза — она выдержала его взгляд, но потом часто-часто заморгала и вздохнула:

— Спасибо, что пришел. Я не нарушила твои планы?

— Я всегда счастлив, когда выпадает случай видеть тебя. Но на сей раз мое счастье омрачено твоим беспокойством.

Родика резко отвернулась, пряча от него взгляд.

— Ты меня позвала — и вот я здесь, Родика.

Она поблагодарила его еще раз и принялась искать сигареты в сумочке. От Удиштяну не ускользнула нервная порывистость ее движений.

— Закурим? — предложила она.

Первые затяжки они сделали молча, будто подавленные окружающей атмосферой. Стоило ему искоса взглянуть на нее, как в памяти всплывали фотографии Павелеску и возникал тот же мучительный вопрос: кто он — мужчина, запечатленный на фотографии в момент интимной близости с Родикой?

— Ники… — обратилась она к нему столь знакомым нежным голосом. — Ники, со мной случилось несчастье. — Она замолчала, будто испугавшись своей откровенности.

— Я слушаю тебя, Родика, для этого я и пришел.

— Всю ночь, а потом весь день я терзалась мыслью, стоит ли рассказывать об этом… И пришла к выводу, что лучше промолчать… Так что не сердись и не думай, что я позвала тебя из-за пустого каприза…

«Вот чего не предвидел ни Павелеску… ни Дину, — подумал Удиштяну. — Может, это и есть самое лучшее, самое мудрое решение… Боже, вразуми ее ничего не рассказывать! Тогда и мне не придется давать ей советы. Наверняка легче будет помочь ей со стороны. Наверняка…»

— Ты рассердился на меня, да?

— Ни в коем случае… Я скучал по тебе, Родика. Я бы сам тебя нашел, но в последний раз, когда вы поссорились с мужем, ты со слезами на глазах умоляла меня не искать больше встреч. Ну я и выполнил твою просьбу.

— Ники — ты единственный, с кем я могу посоветоваться. — Ее глаза наполнились слезами. — Выслушай меня и попробуй не осуждать, заклинаю…

«Что ты делаешь? — мысленно воскликнул Ники. — Ты же все портишь! Лучше молчи, молчи! Я смогу тебе помочь, если ты промолчишь!»

— Ники, на меня обрушилось ужасное несчастье!

Удиштяну не смог ее остановить. Он покорно наблюдал, как она мучается, как делает над собой усилие, чтобы устранить последние внутренние барьеры. Наконец ей это удалось. Глядя в сторону, она курила и говорила, говорила. Ники внимательно слушал ее, отмечая полное совпадение ее рассказа с рассказом Павелеску. Конечно, выслушать это из уст женщины, которую он все еще любил, было нелегко, но он ни разу не прервал ее.

Оказалось, мужчину, которого он видел на фотографиях, звали Флорином Петраном. И его, и ее шантажировали, предъявили им ультиматум.

— От меня требуют лишь несколько услуг… Взамен предлагают деньги, перспективу остаться за границей, начать новую жизнь… — Она снова повернулась к Ники — лицо у нее было бледное, губы дрожали, но такой она казалась еще красивее. — Ники, я понимаю, у меня три выхода: согласиться на сотрудничество, не соглашаться и пойти рассказать обо всем, то есть публично разоблачиться донага и… покончить счеты с жизнью…

— Как? Что ты собираешься делать? — испуганно подскочил он, будто она вознамерилась покончить жизнь самоубийством прямо сейчас, на его главах.

— Посоветуй, Ники, что мне делать?

«Наверное, я родился под счастливой звездой, — подумал Удиштяну. — На моем пути попался Валер Дину. Не будь его, я оказался бы в такой же трагической ситуации».

— Если это для тебя трудно, — продолжала она, — а для тебя это действительно трудно, поскольку своим признанием я сделала тебя соучастником…

— Не об этом речь… Я ищу решение… Послушай, этот шантажист не упоминал моего имени?

Родика удивленно вскинула брови:

— Нет… А почему ты об этом спрашиваешь?

— Мог же он вспомнить обо мне как о твоем бывшем муже. А ты, случайно, не говорила, что хочешь посоветоваться со своим бывшим мужем?

— Боже упаси! Что это тебе пришло в голову?

— Ты попросила у меня совета, ведь так? Чтобы что-нибудь посоветовать, я должен знать, о чем вы говорили с этим типом.

Родика опустила глаза:

— Все было так, как я тебе рассказала…

— Значит, ты должна дать ответ сегодня вечером?

— В половине десятого…

— Родика, посмотри на меня. Никто, абсолютно никто не должен знать, что я тебе сейчас скажу… Конечно, ты можешь сказать, что встретилась со мной, но не более того. Родика, я тебя люблю… В какой-то степени я чувствую себя виноватым в твоих несчастьях. Мы не должны расставаться. Прими их условия — таково мое мнение. Пусть они положат деньги на твой счет за границей… Главное, чтобы ты в один прекрасный день оказалась там, а потом и я к тебе приеду. И мы снова поженимся…

Родика онемела от неожиданности. Только через какое-то время она дрожащим голосом вымолвила:

— Ники, что с тобой? Как ты можешь советовать такое?

— Мой совет поможет нам соединиться, не забывай об этом, — напомнил он, загадочно улыбаясь.

— Ники, я…

Она была сбита с толку и в поисках ответа на свои сомнения вглядывалась в его лицо. Она хорошо знала, что, пока Андроник работает в военной организации, на нее возлагаются определенные обязательства — в частности, она должна обосновать свою просьбу выехать за границу.

— Я выслушал тебя внимательно, Родика… — Голос его стал намеренно твердым. — Ты пришла к выводу, что у тебя нет будущего… Но это не совсем так… У тебя еще есть шанс, пардон, у нас есть шанс — уехать за границу. И давай не будем его терять! Таков мой совет, а там поступай, как сочтешь нужным.

— Боже, это же окончательно убьет Андро!

— Напротив… Твой шанс станет и его шансом. Ты пришлешь ему письмо из-за границы и тем самым полностью его реабилитируешь. Я бы тоже подписал это письмо.

— В какую грязь я попала!

Ники Удиштяну не удержался:

— А где работает этот Флорин?

Хотя вопрос ее удивил, она не уклонилась от ответа:

— Не знаю. Понимаешь, еще до того, когда между нами все это произошло, он намекал, что не имеет права распространяться о своей работе. Это делало его еще более загадочным в моих глазах. Он много разъезжает часто привозит недорогие подарки — духи, платок.

— Он женат?

— Не думаю.

Неопределенность ответов Родики заставила Ники продолжить расспросы.

— Не думаешь или не знаешь?

— Он никогда не говорил о своей семье, а я из-за ложно понятой стыдливости не расспрашивала его.

— Квартира, в которой вы встречались, ничего в этом отношении не подсказывала?

— Это квартира его друга, выехавшего с семьей на два или три года в торгпредство в Сомали.

— Хм! — иронически улыбнулся Удиштяну.

— Что ты хочешь этим сказать? — вновь стала проявлять признаки нервозности Родика.

Удиштяну промолчал. Зачем мучить ее неожиданно проснувшейся ревностью?

— Спасибо тебе, Ники. Что бы я стала делать без твоей помощи?

Родика снова заплакала, сдержанно, негромко. Пока она искала платок, Удиштяну утешал ее, словно ребенка:

— Ну хватит плакать! Вытри глаза. Уже поздно, темнеет… Если договоришься с ними, постарайся забрать все улики против тебя… Возможно, они отдадут тебе их не сразу — подождут, пока ты окажешь им первые услуги. Не исключено, что потребуют, чтобы ты подписала обязательство. Прочитай его внимательно: оно должно быть оформлено как договор с четкими условиями, и не забудь оговорить, чтобы на твое имя был открыт банковский счет на Западе…

— А если они меня обманут… с деньгами… с Западом?

— Держи меня в курсе, Родика, чтобы я мог вовремя дать тебе совет. Когда окажемся там — дай бог, чтобы это случилось как можно быстрее! — не на их деньги мы будем рассчитывать. Но пока пусть у них сложится впечатление, что ты жадная, что их предложения принимаешь всерьез. Ты меня поняла?

После паузы, заполненной лишь грустным звоном колокола, она шепнула ему:

— Только теперь я поняла, что ты меня любил и все еще любишь…

Ники хотелось раскрыть ей всю правду, рассеять страхи, заверить, что, принимая условия Войняга, она фактически помогает госбезопасности выяснить подлинные цели шантажа, но, вспомнив о фотографиях, увиденных в машине Павелеску, сказал лишь:

— Но с тем типом кончай… прошу тебя…

Ники быстро, словно стеснялся, поцеловал Родику в горевшую щеку. Его мучила мысль: не выслеживают ли их Павелеску или Валер Дину, преследующие столь различные цели? Он с подозрением оглядел ближние могилы. Родика, неверно истолковав его поведение, спросила:

— Ты торопишься?

Он побоялся сказать ей правду: сдерживала мысль о том, что за их встречей могли наблюдать, что их могли сфотографировать или снять на кинопленку.

— Мне стало холодно, — объяснил Ники, недовольный, что приходится лгать. — Думаю, нам надо расстаться. Ты не рассердишься, если я уйду первым? Не хотелось бы, чтобы нас видели вместе, — добавил он.

Его слова больно ранили Родику. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, как уходит Ники. Потом закурила и бросила задумчивый взгляд на столь знакомые окружающие предметы.

Вечер принес волну прохлады. Родика поднялась и направилась к воротам, но не тем путем, каким ходила обычно. Шла она не спеша, и четко различавшийся в пустынной аллее звук собственных шагов понемногу успокаивал ее. Она старалась убедить себя, что правильно поступила, призвав на помощь Ники, — так утопающий хватается за соломинку. Вначале его совет вызвал у нее замешательство. До скандала со старой матерью Ники их совместная жизнь протекала в завидном согласии. За это время она хорошо изучила его характер, его достоинства и недостатки. Одним из его положительных качеств была лояльность, в первую очередь лояльность как гражданина своей страны. Не раз она слышала его патетические разглагольствования: «Надо дорожить честью семьи». Поэтому в первый момент совет Ники, находившийся в вопиющем противоречии с его взглядами, просто шокировал ее. Она ожидала, что Ники направит ее на честный путь, что он потребует от нее ни при каких обстоятельствах не поддаваться шантажу, прибегнуть к помощи закона, что он подобно рыцарям прошлого заверит ее в своей преданности. Последовала бы она его совету, если бы он указал ей именно этот путь? Наверняка нет. При одной мысли, что те скандальные фотографии станут достоянием публики, что они будут переходить из рук в руки, а проклятую магнитофонную запись будут слушать чужие уши, она чувствовала, что теряет способность сопротивляться. И все же она ожидала услышать от него именно призыв к борьбе. Что же с ним случилось? Куда подевалась его гордость? Может, ее рассказ так сильно подействовал на него, что он решил вместе с ней пойти на Голгофу? Но такая самоотверженность никогда не была присуща тем, кто вырос под сенью родовых гербов Кантакузинов и Удиштяну. «Что он меня любит — в этом нет никакого сомнения, — думала Родика, направляясь к выходу с кладбища. — Да-да, так оно и есть. В нем говорило желание снова оказаться рядом со мной, восстановить наш семейный очаг, чего мы никогда не сможем сделать здесь. Да, Ники дал мне не тот совет, какого я ожидала от него, но все же в нем есть крупица мудрости…»

Когда она вышла на улицу, уже совсем стемнело, но огни еще не зажглись. Она продрогла и теперь ежилась на краю тротуара, стараясь поймать такси. Срок действия ультиматума заканчивался через три часа. То есть у нее еще было время поразмыслить, прежде чем принять решение. Она еще раз отметила про себя благородство Ники: давая совет, он, разумеется ради нее, ставил под угрозу не только свое положение, но и свою свободу. Не слишком ли дорогая цена? «Затянула в грязь Андро, — упрекала она себя, — а теперь вот и Ники… По какому же праву? Боже, подскажи, как мне поступить?»

И опять ей на ум пришла мысль о самоубийстве. Ах, если бы у нее хватило сил! Этот шаг можно было расценить как наказание и восстановление справедливости. И честь Андро не пострадала бы… И Ники смог бы провести остаток жизни в довольстве и комфорте. Зато Войнягу она бы преподала урок!

Родика остановила такси и села рядом с шофером, не выпуская изо рта сигареты. В то время как такси проезжало мимо крематория, она представила себя в ванне с вскрытыми венами… Мурашки побежали у нее по спине, холодный пот выступил на лбу, и она вынуждена была признать, что никогда не сможет так наказать себя.

Она попросила шофера остановиться подальше от дома: не хотелось, чтобы ее видели соседи. По привычке посмотрела на окна шестого этажа — свет в их квартире не горел. Войдя в подъезд, она вспомнила о том, как обнаружила в ящике фотографии, и сердце ее забилось сильнее. Она не стала проверять почтовый ящик и быстро вошла в свободный лифт, радуясь, что не надо ни с кем здороваться. И на лестничной клетке она никого не встретила. Отыскав в сумочке ключи, она без труда открыла дверь, вошла в погруженную в темноту прихожую и облегченно вздохнула. Несколько секунд постояла не двигаясь, будто собирая силы для последующих шагов. На ощупь потянулась к выключателю, зажгла свет и — застыла от ужаса. Нет, ей это не привиделось. Заложив ногу за ногу, в кресле сидел Дарие Войняг и с иронической улыбкой на губах смотрел на нее. Наконец он проговорил:

— Да, госпожа, это я… Я жду вас…

Хотя она хорошо расслышала сказанное нежданным гостем, однако в себя прийти смогла не сразу. Видела, слышала, понимала, но это была не она, а какое-то постороннее существо. Мозг отказывался подавать какую бы то ни было команду.

— Это я, госпожа, — повторил Войняг довольно миролюбиво. — Ради бога, придите в себя! Чему вы так удивились? У меня есть ключи от вашей квартиры. — Он встал из кресла и, подобно фокуснику, вытащил из кармана цепочку с двумя ключами. — Я заходил к вам несколько раз, но вас не было дома. — Он спрятал ключи обратно в карман и сделал шаг в ее сторону.

Страх снова пронзил ее и вывел из оцепенения. Она вскрикнула и стала отходить к двери. Но Войняг опередил ее, схватил за руку и, отбросив хорошие манеры, жестко приказал:

— Да успокойся же, барышня! Какого черта! Вот уж не знал, что ты истеричка.

Он оттащил ее от двери и грубо толкнул в кресло, в котором только что сидел сам. Кровь отхлынула от лица Родики. Она с ужасом следила за вызывающе развязными движениями Войняга.

— Ну, успокойся! Теперь ты знаешь, как я вошел. С помощью ключей, а не отмычки. Я постарался, чтобы соседи меня не заметили.

— Что вам нужно от меня? — наконец с трудом произнесла Родика, так как во рту у нее пересохло.

— Что мне нужно? — переспросил Войняг, пододвигая стул и усаживаясь в нескольких шагах от нее. — Я ждал тебя… Извини, что изменил место встречи, не известив тебя об этом заранее.

— Откуда у вас ключи? — спросила она еле слышно, думая совсем о другом.

Войняг притворился, что не расслышал вопроса.

— Я передумал… Я решил, что нет смысла встречаться у твоего любовника, раз уж он принял наши условия. А потом… — Войняг посмотрел на часы, — вот уже тридцать минут, как он в «боинге» уносится в дальние края. Так что я явился сюда, признаю, не самым элегантным образом, но с одной целью — узнать о твоем решении.

Родика слушала его с закрытыми глазами, стараясь скрыть охватившее ее отчаяние. Значит, у Флорина не хватило терпения подождать ее ответа… И об отъезде он ничего ей не сказал, даже не попрощался. Просто бросил… Жалость? Сочувствие? Какой вздор!

— Госпожа, я хочу знать твое решение, — угрожающе потребовал Войняг и поднялся со стула.

Родика открыла глаза и теперь смотрела на него снизу вверх. Он стоял слегка расставив ноги и заложив руки за спину.

«Да как он смеет? — думала она, сознавая свое бессилие. — В моем доме! — И тут же поправилась: — Он давно уже не мой».

— Откуда вам было известно, что я зайду домой, а не отправлюсь сразу к месту встречи? — спросила Родика.

В ответ она услышала саркастический смех.

— Ты ведь пришла прямо с кладбища, не так ли?

— …

— Может, я ошибаюсь?

Внутри у Родики все похолодело. Она чувствовала себя так, словно стояла голая перед посторонним человеком. Все ее отчаянные попытки защититься оказывались тщетными.

— Ты была на кладбище или нет? — спросил он, издевательски разглядывая ее.

Родика утвердительно кивнула. Она уже поняла, что проиграла в борьбе с Войнягом.

— Ты ведь была с мужчиной, не правда ли?

В самом вопросе уже заключался ответ, и она решила сознаться.

— Да, с мужчиной.

— С кем?

— Я вижу, вам все известно… Вероятно, известно, и с кем я была…

— Я тебя спрашиваю, с кем ты была?

«Как бороться с этим человеком? Выгнать из дому? Закричать? Я в его руках. Он все время дает мне понять, что я всецело в его власти».

— Это имеет значение?

— На данной стадии переговоров имеет, — уточнил Войняг.

— С моим бывшим мужем.

— Рад, что ты меня не обманываешь.

Войняг снова рассмеялся, на этот раз более дружелюбно. Ей даже показалось, что он обрадовался. Родика подняла голову и встретилась со взглядом его карих глаз.

— Вы его знаете?

— Запомни раз и навсегда: я знаю о тебе все. Иначе я не был бы здесь, — отчеканил он. — Зачем ты встречалась с Ники Удиштяну?

— Все-то вам надо знать! — Голос ее зазвучал тверже, и это обрадовало Родику. Она вдруг решила, что сможет вступить в борьбу с непрошеным гостем. — Довольно, господин Войняг! Я желаю покончить с собой. Да-да, покончить раньше, чем возвратится домой мой муж.

Родика пошевелилась в кресле и выпрямилась. Она думала, что Войняг нахмурится, но его лицо стало просто сосредоточенным.

— И вот, прежде чем покончить счеты с жизнью, я захотела увидеть еще раз человека, который любил меня по-настоящему.

Теперь Войняг на самом деле нахмурился:

— Надеюсь, ты ему не рассказывала о причинах такого решения?

— К чему? Да и что я могу ему рассказать? Как низко я пала? Как меня сфотографировали, когда я занималась любовью с Флорином? Что я стала объектом шантажа? Я только попрощалась с ним — сказала, что уезжаю в длительную командировку с мужем в Китай.

Войняг тяжело шагал по комнате, потом остановился напротив Родики, наблюдавшей за ним с хитрой улыбкой.

— Ну и как с самоубийством? — резко спросил он ее. — Ты не изменила своего решения?

— Не изменила!

Собственный ответ удивил Родику, и она решила продолжать в том же духе, чтобы спутать карты Войняга.

— Нет, не изменила! — повторила она.

Она попыталась поймать его взгляд, надеясь увидеть на его лице замешательство. Ничего подобного! Зато она заметила, что он извлек из кармана серебряный портсигар. «Сейчас он в знак перемирия угостит меня сигаретой, — пыталась она представить дальнейший ход событий, — потом предложит обсудить мои намерения… Все, я решилась! И никто не сможет удержать меня!»

— Пожалуйста, госпожа Андроник, угощайтесь! — Войняг протянул ей не сигарету, а маленькое драже. — Ну же, угощайся, у меня нет времени ждать! — Его голос звучал издевательски. — Ты ведь стремишься покончить с собой… Я правильно тебя понял?

— Да, — прошептала она в полном смятении. — Вы правильно поняли…

Он подсунул ей ладонь с драже под нос:

— Ну, угощайся, проглоти «конфетку». Это цианистый калий. Мгновенная смерть, и никаких мучений… Чего же ты? Проглоти ее!

Она перехватила жесткий взгляд Войняга. Он не шутил. Да и зачем шутить, если она сама начала верить в свое решение покончить с собой? Так почему же она не протягивает руку? Мгновенная смерть… Яд — шпионское средство во всех книгах и фильмах. Но умереть сейчас? Прямо на его глазах?

— Почему сейчас? — нашла она в себе силы спросить.

— Ты считаешь меня глупцом? — ироническим тоном начал он отчитывать ее. — Неужели ты думаешь, что, после того как ты призналась, будто хочешь покончить с собой, я уйду отсюда? Только для того, чтобы дать тебе возможность написать прощальное письмо? Проглоти ее немедленно! — приказал он, и уже в следующее мгновение в его правой руке появился маленький пистолет. — Глотай, иначе буду стрелять!

Он приставил холодный ствол пистолета к ее виску — Родика сразу обмякла.

— Глотай, а то я сам покончу с тобой!

С большим трудом она дотянулась до руки Войняга, державшей пистолет, а дотронувшись до нее, отдернула свою, словно обожглась, и разрыдалась:

— Не могу — я всего лишь слабая женщина! У меня нет сил!

Рыдания заглушили ее слова, а слезы мешали рассмотреть, как Войняг запихивал обратно пистолет и убирал драже с ядом. Он дал ей выплакаться, а затем миролюбивым тоном сказал:

— А теперь давай поговорим… Давай обсудим условия…

Родика поднялась с кресла и пошла за платком.

ГОРЬКИЙ ПРИВКУС ШПИОНАЖА

Ники Удиштяну вышел с кладбища удрученный, со странным чувством, что возвращается с похорон, а не со свидания с любимой женщиной, которая оставалась такой же красивой, как в то время, когда они жили под одной крышей. Под влиянием этого ощущения, выйдя за ограду, он обернулся. Вдалеке вырисовывалось здание часовни, двери ее были открыты, и в темном проеме, словно на черном полотне, звездочками мерцали свечи. Кого же он проводил в могилу? На чей гроб бросил горсть земли? Гнетущее чувство настолько захватило его, что ему показалось, будто он ощущает запах ладана.

«Что это со мной?» — встрепенулся он и перекрестился. В следующее же мгновение он нашел свое восклицание смехотворным, а жест лицемерным. Он нечасто переступал порог церкви и никогда не ощущал страха перед богом. Даже в детстве, когда мать таскала его за собой по церквам, вместо того чтобы позволить заниматься тем, что ему было по душе. Он растерянно посмотрел направо и налево, и ему показалось, что на фоне часовни мелькнул силуэт Родики. Но он вспомнил о договоренности с Павелеску и направился на поиски телефона-автомата. Нашел он его у главного входа во Дворец молодежи. Набрал номер — Павелеску ответил сразу же. Как условились. Ники коротко доложил:

— Да, она согласилась!

Павелеску ничем не выдал своей радости, лишь поблагодарил Ники и заверил, что какое-то время не будет его беспокоить…

«Хоть бы сдержал слово!» — подумал Ники, вешая трубку. С Павелеску он покончил. Теперь настала очередь Валера Дину. Ники вздохнул, выразив недовольство тем обстоятельством, что после возвращения из Швейцарии попал в такой водоворот. По договоренности с капитаном он должен был звонить ему из дому после десяти…

Ники отошел от здания Дворца молодежи, но через несколько шагов остановился. Вот, пожалуйста! Разве узнал бы он о существовании подобного культурного заведения, если бы благодаря своим приключениям не освободился от пут конформизма?! Кем он был до недавнего времени? Во всяком случае, человеком с узким кругом интересов. После работы впадал в состояние лености, как будто вновь становился ребенком, и предпочитал, чтобы ласковые руки укладывали его в постель и укачивали, а он, оказавшись в объятиях Морфея, лишь наслаждался приятными грезами. В театр ходил редко, в рестораны еще реже, когда же начиная томиться без женщин, они сами приходили к нему, а он даже не удосуживался встать с постели и проводить их. Ах, куда ушла эта прежняя жизнь? А виной всему события, которые произошли с ним за границей и по возвращении домой. Они выбили его из привычного русла, развеяв его блаженное состояние, словно пух одуванчика.

В темноте он направился к лицею Георге Шинкая. Когда проходил мимо крематория, к нему вернулось ощущение, что он снова вдыхает запах ладана. «Откуда, черт возьми, это ощущение?» — разъярился Ники и попытался отделаться от него, призвав на помощь образ Родики. Он будто наяву почувствовал тяжесть ее руки на своем плече и мысленно разоткровенничался: «Знаешь, это просто необъяснимо, но меня тоже шантажируют… Я хотел бы помочь тебе, Родика, дорогая. И нет моей вины в том, что моя звезда оказалась счастливее, чем твоя…»

Образ Родики, молча слушавшей его, сопровождал его большую часть пути. Удиштяну, будто пристыженный своим везением, говорил ей: «Я обманул тебя… по приказанию капитана Валера Дину. Павелеску принудил уверить тебя в реальности убежища за границей. Однако все дороги туда перекрыты… Но ты не бойся, Родика, я тебе помогу, вот увидишь…»

Образ Родики стал расплываться, и на его месте появился образ Валера Дину. Точнее, он предстал как звезда доброй надежды. Но захочет ли Дину помочь Родике, как ему? Нет, нельзя допустить, чтобы она падала все ниже и ниже. Да и капитан хорошо знает, что она лишь жертва. Родика стала не только жертвой Павелеску и его компании, но и жертвой его, Ники, бессилия. И если он не придет ей на помощь, то никогда не избавится от чувства вины. Он решил поговорить с Дину и все ему объяснить… Он должен помочь Родике.

Приняв это облегчающее душу решение, он подал знак одному из такси остановиться и обратился к шоферу, как с старому знакомому:

— Отвези домой, дружище!

Грусть не покидала Удиштяну ни во время ужина, ни после, когда он хотел забыться за чтением. В конце концов он налил себе рюмку виски, но алкоголь лишь ухудшил его и без того плохое настроение. Перед глазами у него все время стояла охваченная страхом и отчаянием Родика. Кладбище, могилы, кресты, мерцающие в черном проеме часовни свечи… Он считал себя прямо или косвенно причастным к страданиям своей бывшей жены, но повернуть назад, отступить уже не мог. Он танцевал под ту музыку, какую ему играли. Играли два совсем разных музыканта — Павелеску и Дину. И их музыка — он все с большей тревогой отмечал это — затрагивала его достоинство, унижала. Но что он мог сделать? А все началось с глупого случая в Женеве…

С досады Ники выпил еще одну рюмку виски. Алкоголь согрел его, он расслабился, голова слегка закружилась. Зазвонил телефон, но ему было лень протянуть руку и поднять трубку, хотя он знал, что на другом конце провода ее держит Валер Дину. Настойчивое дребезжание вынудило его пересилить свою лень.

— Товарищ Удиштяну? — послышался в трубке голос капитана. — Что поделываете?

Если хорошенько подумать, этот молодой офицер, занимающийся важными делами, производил хорошее впечатление.

— Да я… ждал вашего звонка.

— Не возражаете, если я загляну к вам? — спросил капитан. — Я вас долго не задержу.

— С удовольствием, — согласился Удиштяну, прикинув, что разговор о том, что произошло на кладбище, поможет ему обрести душевное равновесие.

— Через пять минут я буду у вас, — пообещал Дину.

Положив трубку, Удиштяну посмотрел на часы. Еще не было десяти. Прошедший день, наполненный непредвиденными и порой мучительными событиями, показался ему ужасно длинным. Глядя посоловевшими глазами на рюмку с виски, он улыбнулся пришедшей на ум горькой мысли. Более двадцати пяти лет он, наследник крупного торговца драгоценностями, поставщика королевского двора, делал все от него зависящее, чтобы не иметь никаких дел с госбезопасностью. В течение этих долгих лет эта организация не чинила ему препятствий. Благодаря своей высокой профессиональной подготовке он завоевал приличное положение. И вот, пожалуйста — влип по уши… Попал как муха в горячее молоко, по выражению Валера Дину.

Ники прочитал о шпионаже много книг — румынских и иностранных, с более или менее правдоподобными сюжетами, с очаровательными или отвратительными персонажами, но даже вообразить не мог, что в один прекрасный день ему придется вступить в связь с настоящими шпионами и реальными офицерами госбезопасности, что он вдруг окажется в роли «двойного агента», которым будут манипулировать Павелеску и Дину, его спаситель. Он оказался втянутым, по выражению капитана, в жестокую невидимую войну, которая ведется двадцать четыре часа в сутки… А еще Дину говорил, что это особая война, в ней невозможно ни затишье, ни примирение.

Удиштяну попытался представить капитана Дину в деле. Чем он занимается в течение суток? Преследует противников за рулем автомашины? Расшифровывает секретные послания? На него нападают с оружием? Воображение Ники оказывалось в данном случае бесплодным.

«Хорошо, если бы он оставил меня в покое, — думал Ники. — Да, я был бы рад этому. Я не создан для невидимого фронта».

Раздался звонок у входной двери. Ники лениво поднялся, чтобы встретить гостя. Они молча пожали друг другу руки в полумраке прихожей, словно два конспиратора. Удиштяну предложил гостю снять кожаное пальто, но капитан отказался:

— Я ненадолго.

Удиштяну не настаивал. Проводив гостя в свой кабинет, он вдруг развеселился и заметил с юмором:

— Одного не понимаю. Вы считаетесь бойцом невидимого фронта… никто не должен знать, кто вы такой… Но по вашему кожаному пальто за версту можно определить, что вы из госбезопасности.

Валер Дину принял шутку. Потянув носом воздух, он воскликнул:

— Чувствую, что здесь пахнет виски!

— Выпьете рюмочку?

— Рюмочку — нет, поскольку я с машиной, но если капельку…

Ники налил в рюмку виски и протянул ее гостю. Чокнулись стоя. Пригубив виски, Валер Дину заметил:

— Ваше утверждение насчет кожаных пальто неверно… Анкета, проведенная нашими специалистами в области экономики, показала, что число штатских, которые носят кожаные пальто, намного превосходит число офицеров госбезопасности. Во главе таблицы идут заведующие овощных магазинов, затем официанты и так далее.

— Надо же! — удавился Удиштяну. — Как интересно…

— Вы были на встрече?

Удиштяну пригласил капитана сесть. Чувствуя, как по его лицу расползается кислое выражение, Ники сделал вид, что занят баром. «Только бы он не потребовал письменного доклада!» — думал Ники, наполняя следующую рюмку.

— Да, я встретился с моей бывшей женой… — медленно заговорил он, испытывая в душе чувство вины. Будучи не в силах справиться с охватившим его волнением, он сел в кресло и вне всякой связи заявил: — Я все еще люблю ее…

Валер Дину сочувственно улыбнулся, не нарушая наступившей тишины. Удиштяну оценил его тактичность. После паузы он начал медленно рассказывать, как прошла встреча на кладбище Белу, подробно описывая страдания Родики.

— По натуре она честный человек, — подчеркнул Удиштяну. — Она не хотела уступать шантажу… переходить в лагерь врагов. А что сделал я? Я уговорил ее пойти на это. Это же отвратительно, товарищ капитан! — И, очевидно, чтобы заглушить неловкость, он поднес рюмку ко рту и одним махом выпил ее содержимое.

— Я вас понимаю, но другого выхода нет, — тихо проговорил офицер.

— Это отвратительно! — будто для самого себя повторил Ники. — Ей оставалось сделать всего несколько шагов, чтобы прийти к вам и во всем сознаться. По вашему требованию я отговорил ее от этого, иными словами, я помешал ей спастись…

Удиштяну повернул к офицеру напряженное лицо. Тот слушал его, склонив голову набок, потом проговорил:

— Товарищ Удиштяну, вы так же хорошо, как и я, знаете, что решающую роль в драме Родики Андроник сыграли Павелеску и его люди…

Удиштяну с раздражением прервал его:

— А вы так ничего и не можете сделать, чтобы вырвать ее из их лап?

Капитан понимающе улыбнулся:

— Если вы нальете мне еще капельку виски, я вам отвечу.

— С удовольствием, — сказал хозяин и с удивившей его самого легкостью вскочил с места.

«Наконец-то появился лучик надежды… — подумал он. — Я буду настаивать, чтобы ей помогли… чтобы на нее не смотрели как на врага…» Он вынул бутылку из бара, налил чуть-чуть гостю, потом поставил ее на пол. Его жест должен был означать: «Наливайте сколько хотите — бутылка в вашем распоряжении».

Дину нюхал напиток, наслаждаясь его ароматом.

— Вы спросили, не можем ли мы спасти вашу бывшую жену, — напомнил он. — Ники утвердительно кивнул. — Я вам отвечу. У меня есть разрешение майора Ионеску говорить с вами откровенно. Мы не спускаем глаз с Артура Павелеску и можем арестовать его хоть завтра, но такой поспешностью ничего не добьемся — слишком мало у нас против него улик. До недавнего времени мы предполагали, что цель, которую он преследует, — объединение, где вы работаете. Но мы ошибались. Мы выяснили, что его внимание направлено на Родику Андроник, точнее, на Гаврила Андроника, фоторепортера журнала «Армата ноастрэ». Естественно, возникает вопрос: чего он добивается?! Мы надеемся через Родику Андроник получить нужный нам ответ. Ясно?

«Это начинает походить на перипетии, встречающиеся в шпионских романах», — подумал Ники Удиштяну и после короткой паузы спросил:

— Почему бы вам не поступить с Родикой Андроник так же, как со мной? Предупредили бы ее, предложили бы помочь вам…

Доброжелательная улыбка Дину убедила Ники, что тот не уклонится от ответа.

— Вы ее действительно любите…

— Сильнее, чем прежде, — намеренно преувеличил Удиштяну. — Я и раньше чувствовал себя виноватым в том, что наша семья распалась. Сейчас же я чувствую себя еще более виноватым, ведь это я свернул ее с правильного пути, понимаете?

— Товарищ Удиштяну, мы втянуты в сражения невидимого фронта. Такая война не признает заранее разработанных схем. Для Родики Андроник ваш рецепт неприменим. Почему? Не спрашивайте меня — не знаю. Убежден, что и мой шеф не знает. Наверное, знает тот, кто повыше, чем он и я, я в состоянии охватить взором весь фронт. Вы меня поняли?

— Неужели ей никак нельзя помочь? — спросил Удиштяну, с трудом скрывая разочарование.

— Все, что я могу для нее сделать, — это доложить майору Ионеску вашу точку зрения…

— Мою просьбу, — уточнил Удиштяну, убежденный, что просьба представителя рода Кантакузинов должна быть принята во внимание.

— Согласен, — уступил капитан, — вашу просьбу… А теперь я хочу поблагодарить вас за оказанную помощь и обсудить вопросы, связанные с нашим дальнейшим сотрудничеством.

Огорченный Удиштяну подумал: «Для Павелеску я — агент… для госбезопасности — сотрудник. Того и гляди, потребуют представить доклад в письменном виде… Не буду писать… Откажусь… Если хотят, пусть записывают мои сообщения на магнитофон…»

Но Дину готов был требовать чего угодно, только не письменного доклада. Его интересовало, что собирается предпринять Павелеску и как будут строиться его отношения с Родикой и с Удиштяну.

— Мы предполагаем, что, после того как Родика Андроник даст согласие работать на Павелеску, она будет обращаться к вам чаще, чем раньше. Как бы тяжело вам ни было, мы просим не отталкивать ее. Соглашайтесь на любую просьбу о встрече. Остается в силе и наша прежняя договоренность — вы должны сообщать нам о любой инициативе с ее стороны или со стороны Павелеску…

Валер Дину взглянул на часы и, вздохнув с сожалением, добавил:

— Человек приходит, но и уходит. Уже поздно, я ухожу.

— Одну минуточку, — задержал его Удиштяну. — Вы считаете, эта история кончится нескоро?

— Вас это угнетает? Понимаю. Но обманывать вас не собираюсь. Да вы бы быстро обнаружили ложь и перестали мне доверять. Правда заключается в том, что в нашем деле никогда нельзя предугадать, когда все закончится. Бывает, ты облегченно вздыхаешь и уже готов закрыть дело, а тут неожиданно выскакивает новый заяц и ты, вопреки пословице, обязан гнаться одновременно за несколькими зайцами. Не я, капитан Валер Дину, решаю, когда поставить точку в том или ином деле, а… — Он ткнул указательным пальцем в потолок. — Решение принимает начальство…

Он поднялся. Удиштяну пошел его проводить. У двери Валер Дину остановился:

— Я хотел спросить у вас: Родика Андроник не звонила вам, как прошла ее встреча с шантажистом?

Удиштяну нетерпеливо перебил гостя:

— Она не обещала звонить мне.

— С точки зрения психологии, а мы должны рассматривать события со всех точек зрения, она должна ощущать потребность поделиться с кем-нибудь. Не исключено, что она вам позвонит. Не отталкивайте ее…

— Боже упаси! — воскликнул Удиштяну, стараясь говорить как можно убедительнее.

— В наших интересах, чтобы она помнила о своих обязательствах и беспрекословно выполняла все, что от нее потребуют… Это, я думаю, лучший способ добиться смягчения вины…

— Не забывайте обо мне!

— Нет-нет… Знаете… — Валер Дину протянул ему руку и продолжал: — Знаете, майор Ионеску хочет познакомиться с вами лично. К сожалению, на такую встречу необходимо разрешение начальства. Ничего не поделаешь — у невидимого фронта свои законы… Не беспокойтесь, я обо всем доложу. Спокойной ночи!

Проводив гостя, Удиштяну направился в погруженную в темноту спальню, окна которой выходили на улицу. Подойдя к одному из окон, он отвел в сторону занавеску, чтобы можно было наблюдать за улицей. Он увидел, как Дину остановился в нерешительности, а затем пошел влево. Там его ожидала «дачия», цвета которой Удиштяну не мог разобрать из-за темноты. Но он заметил, что офицер открыл дверцу не слева, а справа. И по тому, как непринужденно он ее открыл, можно было заключить, что за рулем сидел кто-то знакомый.

Ники не отошел от окна. Стекло приятно холодило его разгоряченный лоб. Он давно причислил Дину к разряду своих спасителей, и все же, вопреки этой очевидности и приятной манере Дину вести себя, после каждой так называемой конспиративной встречи с ним у Ники оставался горький привкус. Что там говорить, маска сотрудника госбезопасности не подходила ему, стесняла его. У него было такое ощущение, что любой прохожий видит его насквозь, не говоря о сотрудниках объединения. Он все время чувствовал неуместность этой маски. Но что он мог поделать? Никто на родине не был виноват в том, что в Швейцарии он попал в историю.

Он вернулся мысленно к тому, о чем они говорили с Дину несколько минут назад, довольный, что от него не потребовали отчета в письменной форме. Он отметил, что офицер вообще не делал никаких заметок, выслушивая его сообщения. Неужели у него такая хорошая память? Или он прибегает к магнитофону? В любом случае поведение Дину Ники находил деликатным. Однако с каждой новой встречей чувство унижения, вместо того чтобы ослабевать, наоборот, усиливалось, хотя в глубине души он сознавал, что таким образом отдает дань предрассудкам.

Зазвонил телефон. Ники испуганно вздрогнул и отошел от окна. Включил бра над тумбочкой. Телефон стоял на полочке возле тахты. Ники вспомнил о предположениях, высказанных Валером Дину перед уходом. Заинтригованный, он поднял трубку. Дину не ошибся — звонила Родика.

— Это я… — шепотом проговорила она.

— Рад тебя слышать.

На самом деле он не обрадовался: у него не выходили из головы слова Валера Дину. Последовала пауза.

— Положить трубку? — спросила Родика с оттенком раздражения в голосе.

— Нет-нет! — встревожился он.

— Я поступила так, как ты советовал. Мне тяжело. Я так одинока… — Она помолчала, потом спросила волнуясь: — Ники, что, если я приеду к тебе?

Он не колеблясь поддержал ее намерение:

— Давай приезжай!

Вместо ответа в трубке послышалось учащенное дыхание Родики.

— Родика, приезжай!

— Нет-нет… — передумала она.

— Я приеду за тобой…

Родика тяжело вздохнула:

— Ники, мне невыносимо трудно… Как я могу находиться среди людей? Как я могу смотреть им в глаза?

Удиштяну вдруг подумал о телефоне. Почему мысль об этом не пришла ему раньше? Они беседовали так, будто в их жизни не появились ни Павелеску, ни госбезопасность. Но Ники не запаниковал, он даже обрадовался: если его телефон прослушивается, что вполне вероятно, то Дину и его начальство смогут убедиться еще раз, что Родика уступила шантажу Павелеску вопреки своей воле, что ее мучают угрызения совести.

— Если бы не ты, я бы покончила с собой.

— Не робей, Родика! Увидишь, все кончится хорошо…

Она снова вздохнула:

— Знаешь, что он мне посоветовал? Ты будешь смеяться — посвятить себя семье и мужу. Как будто между мною и Андро ничего не случилось. Смешно, не правда ли? Думаешь, я смогу стать такой, как раньше?

— Конечно, Родика. А как же иначе?.. Вспомни, что я говорил тебе о нашем будущем…

— Ники, неужели после всего, что я тебе рассказала, после тех фотографий, которые ты видел, ты смог бы вновь любить меня?

Конечно, он должен был бы успокоить ее, сознаться, что тоже попал в историю, что Павелеску и его держит в руках с помощью компрометирующих фотографий, но он умолчал о своих приключениях в Швейцарии. А всплывшая перед глазами фотография, на которой Родика была запечатлена в объятиях Петрана, не помешала ему заверить ее, что она по-прежнему любима. И это, без всякого сомнения, было правдой.

— А еще он мне посоветовал, Ники… Это просто невероятно… Передаю дословно: «Если бывший муж будет искать встречи с тобой, не избегай его. Соглашайся на все его предложения…» Ты слышишь, Ники?

— Слышу…

— Ники, я боюсь за тебя…

Удиштяну догадался, что если бы она не сделала паузы, то расплакалась бы.

— Что им нужно? Почему они советуют стать примерной женой, а одновременно требуют не отказываться от встреч с тобой?

— Не бойся…

— Как же мне не бояться? Я втянула тебя в эту пакость… а теперь эти… Ники, — крикнула она в трубку, — уж не за тобой ли они охотятся?

— Успокойся, Родика, — произнес Ники, а сам подумал, что у того, кто подслушивает их разговор, должно сложиться очень выгодное мнение о Родике. — Не думай об этом: я сумею постоять за себя. — И, вспомнив слова Валера Дину, добавил: — Родика, они разбираются в психологии. Знают, например, что ты одинока, что ты мучаешься, что тебе необходимо с кем-нибудь поделиться…

— Ты думаешь, поэтому они и толкают меня к тебе? — спросила она, не веря его словам.

— Более чем уверен… Они убеждены, что из-за моей любви к тебе я буду твоим верным советчиком.

— Ох, так бы закрыла глаза и больше никогда не открывала!

— Родика…

— Многих бы я этим осчастливила… Ладно, ложись спать, — сказала она уже повеселее. — Как-нибудь выпутаюсь… В конце концов поступлю так, как подскажет сердце…

— Родика…

— Спокойной ночи.

Она не стала ждать, пока Ники скажет что-нибудь, и положила трубку.

Удиштяну устало опустился на край тахты, пытаясь собраться с мыслями. Его усилия были прерваны новым телефонным звонком. Услышав голос Павелеску, он скривился.

— Хочу поблагодарить вас, — заявил тот без всякого вступления. — Все о’кэй!

Удивленный такой откровенностью «шефа», Ники не успел и рта раскрыть, а Павелеску продолжал:

— Господин Удиштяну, вы слушаете меня?

— Слушаю, — наконец с трудом выговорил Ники.

— Еще один вопрос, и можете ложиться спать. Если она будет вам звонить, не удивляйтесь… Это мы посоветовали… И будьте с ней поласковее.

Как хорошо запрограммированный автомат, Удиштяну ответил:

— Все сделаю так, как она захочет.

— Держите меня в курсе. Приятных снов!

В спальне снова воцарилась тишина. Удиштяну с ненавистью посмотрел на телефон. После разговора с Павелеску ему следовало разыскать Валера Дину и доложить о последних событиях. Но у него вдруг пропало желание что-либо делать. Ему даже не хотелось заходить в ванную для обычного вечернего туалета. «И завтра будет день! Зачем беспокоить человека в столь поздний час?» — пытался он оправдаться, но неожиданно пришедшая в голову мысль встревожила его. Если его телефон прослушивается, то Дину узнает о состоявшихся разговорах и сделает вывод, что он, Ники, не держит данного слова. Зачем давать капитану повод для подозрений? Сделав усилие над собой, он поднял трубку и набрал номер телефона капитана. Он не удивился, что застал того бодрствующим: ведь капитан сам говорил, что работает двадцать четыре часа в сутки…

— Товарищ Удиштяну? — воскликнул капитан радостно и в то же время удивленно.

— Я, — сухо сказал Ники и начал объяснять, что именно заставило его позвонить в столь поздний час.

— Ну и задал же я вам работы! — признал Дину после того, как Ники проинформировал его о событиях дня.

— Такова жизнь, — философски заметил Ники и вдруг задал вопрос, который давно не давал ему покоя: — Хочу спросить у вас одну вещь, но только прошу ответить правду…

Дину рассмеялся, а Ники не понял, что именно так развеселило собеседника. Но он не отступил и продолжал с обезоруживающей наивностью:

— Товарищ капитан, ответьте, пожалуйста: мой телефон прослушивается?

После короткой паузы Дину сказал:

— Было бы непорядочно отвечать вопросом на вопрос. Поэтому мне не остается ничего другого, как быть искренним. Нет, мы не прослушиваем ваши телефонные разговоры. Для этого нет законных оснований…

— А те, ну, Павелеску с его людьми, не могут этого сделать?

— У вас возникли какие-нибудь подозрения?

— Ответьте сначала на мой вопрос, — настаивал Удиштяну.

— Нет… конечно нет. Мы об этом узнали бы и предупредили вас. Для частного лица это дело непростое… ведь требуется сверхсовременная аппаратура. Но если предположить, что она у них есть, мы обнаружили бы ее, так как следим за каждым их шагом. Будьте спокойны. Что-нибудь случилось? Когда я был у вас, этот вопрос вас не волновал.

Искренность офицера произвела на Удиштяну приятное впечатление, и он, сменив гнев на милость, объяснил:

— Эта мысль пришла мне в голову во время беседы с моей бывшей женой. Почему? Очень уж хотелось, чтобы вы узнали, и не только от меня, как она мучается, приняв ваш вариант… Ведь это и есть смягчающее вину обстоятельство…

— Я восхищен вами! Но если вы считаете нужным поставить ваш телефон на прослушивание, я доложу по команде о вашей просьбе… Хотите еще что-нибудь сказать?

— Да, приятного дежурства…

В тихой спальне его начало клонить ко сну. Он стал медленно, будто через силу, раздеваться. Его мысли по-прежнему были сосредоточены на разговоре с Родикой, с капитаном Валером Дину. Из слов капитана он заключил, что его телефон могут прослушивать, но без разрешения вышестоящего начальства он не имел права раскрывать это. И все же Удиштяну порадовался за Родику. Чем больше она будет говорить по телефону о том, что ее волнует, тем больше у нее будет смягчающих вину обстоятельств.

ПО СКОЛЬЗКОМУ ПУТИ

Гаврил Андроник вернулся на рассвете уставший и продрогший, ощущая нерезкую, но непроходящую боль в желудке. Почти всю ночь он был в пути и не сомкнул глаз. По своей собственной вине и по вине попутчиков. Ни в спальный вагон, ни в вагон первого класса он билета не достал. Все они — он и еще семь офицеров, журналистов и военных писателей, которые принимали участие в крупных учениях, закончившихся накануне, — сгрудились в купе второго класса. Сначала по очереди рассказывали всякие истории и анекдоты. И даже если анекдоты были плоские, все громко смеялись. Они были довольны, что после почти недельного отсутствия возвращаются домой, где можно будет выспаться в теплой, уютной постели. Потом один за другим они начали дремать. Только он не мог заснуть, хотя веки его налились свинцом. Его всю ночь изводил храп майора, чрезмерно раздобревшего за последнее время… В редкие минуты, когда тот делал передышку, Андроник начинал клевать носом, но через минуту-две снова испуганно вздрагивал.

Дверь квартиры он открывал, стараясь не издать ни единого звука, как это делают взломщики. Он был уверен, что не разбудил жену, и не спеша стал раздеваться в прихожей. И вдруг услышал сонный голос Родики:

— Андро, это ты? Вернулся?

— Спи, — шепотом сказал он, однако очень обрадовался, видя через открытую дверь, как она спускается с тахты и ищет халат. Он снова тихо проговорил: — Зачем? Не надо… Спи…

— Уже половина шестого, я выспалась. Ты, я вижу, очень устал.

— Учения были тяжелыми… Дождь, дороги разбиты… — Андроник усмехнулся. — На войне как на войне, дорогая…

— Я пойду подогрею тебе молоко, — сказала она ему, как ребенку. — Несколько часов крепкого сна тебе не помешают.

По пути в ванную Андроник задержался и поцеловал жену в щеку.

— Иди помойся, а то ты пропах поездом, — проговорила она таким тоном, как это делают обычно матери, отправляя умываться сынишку, вернувшегося с улицы.

Андроник вошел в ванную, открыл краны горячей и холодной воды. Ожидая, пока наполнится ванна, он по привычке остановился у зеркала и принялся изучать свое отражение в нем. Усталое, еще больше вытянувшееся лицо, на котором резко выделялись горевшие нездоровым румянцем скулы, глубоко ввалившиеся глаза. Привлекали разве что красивые, чувственные губы, доставшиеся ему от матери.

«За что ей любить меня? — спрашивал себя он. — Я некрасив, болезнен. Со временем язва перейдет в рак, и тогда баста». Однако отражение в зеркале ехидно улыбалось, не соглашаясь: «Чудак ты! У тебя же нет причин быть недовольным… Приступ язвы прошел… Родика снова твоя… В любой семье бывают периоды кризиса. Почему ты должен быть исключением? Скажи спасибо, что не поторопился развестись…»

Вернувшись в спальню, он увидел на тумбочке стакан горячего молока и несколько кусочков поджаренного хлеба. Счастливым голосом крикнул:

— Спасибо, Родика!

— Выпей и отдыхай.

— А ты что будешь делать? — Он поднес стакан ко рту и начал медленно пить — молоко растекалось внутри, словно бальзам. — Не хочешь еще поспать?

— Раз уж я встала, сбегаю на рынок. Крестьяне как раз сейчас подвозят молочные продукты.

Выпив горячее молоко, он успокоился, утолил голод поджаренным хлебом. Затем, радуясь, что воспоминания о кошмарной дороге отдаляются, лег на тахту и накрылся одеялом. Он закрыл глаза и представил, что Родика подходит к нему, садится на край постели и проводит рукой по его лбу. С этими приятными мыслями он и заснул…

Прежде чем выйти из дому, Родика остановилась у изголовья мужа, будто недоумевая, как он оказался здесь. Испуганно огляделась вокруг. Все спокойно. Она несколько раз окликнула его, но ответа не получила. Окликнула еще раз уже громче — результат тот же. Тогда она встряхнула мужа за плечо:

— Андро, ты слышишь меня?

Андроник ни на что не реагировал. Родика заторопилась: «Только бы телефон на углу был исправен!» Ей стало жарко, сердце громко стучало, и она прилагала усилия, чтобы думать только о том, что ей предстояло делать. «Боже, не взваливай на человека больше того, что он сможет нести!» — взмолилась она.

Телефон был в порядке. Она внимательно набрала номер, который Войняг заставил ее запомнить. Когда на другом конце провода ей ответили: «Тридцать вторая аптека слушает», она перехваченным от волнения голосом отрекомендовалась: «Черный Пилон».

— Я ждал твоего сигнала. Все в порядке?

— Да. Сколько времени вам нужно, чтобы добраться до меня?

Войняг не среагировал на ее вопрос.

— Положила в молоко нужную дозу?

— Я сделала все, как вы приказывали. Через несколько минут он уже спал глубоким сном. Я проверила. Когда вы будете у меня?

— Ты видела чемодан? Он привез его?

— Да, он приехал с ним.

— Сейчас четверть седьмого. В половине я буду у тебя. Не закрывай дверь. Я войду без звонка. Если появится опасность, вставь в дверь ключ, чтобы я не смог войти. Понятно?

— Понятно.

— А пока возьми чемодан и положи его в столовой.

Из кабины Родика вышла без прежней уверенности в себе. И не только потому, что Войняг указал ей на возможную опасность. Она сознавала, что самая трудная часть задания именно сейчас и начинается. Ее удивило, что Войняг знал о возвращении Андроника в Бухарест. «Я ждал твоего сигнала», — заявил он. Откуда же он узнал, что Андроник вернулся сегодня утром? Как и она, Войняг знал дату отъезда Андроника из Бухареста, но не дату возвращения. Отсюда она сделала вывод, что Войняг лучше информирован, чем она предполагала. Вероятно, он следил за каждым шагом мужа. И ею снова овладел страх, который на какое-то время удалось прогнать.

Когда она вернулась в квартиру, сердце у нее колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Что, если в ее отсутствие Андро проснулся? Прежде всего она посмотрела на часы — двадцать минут седьмого. Потом направилась в спальню — Андро спал все в том же положении и даже храпел, что случалось с ним нечасто. Она окликнула его — никакой реакции. Она знала, что муж реагирует на малейший шум, и если он не пробормотал ничего во сне, значит, снотворное сделало свое дело. Теперь она стала двигаться по квартире гораздо увереннее. Когда она снова очутилась в прихожей, ей пришла в голову хитрая мысль: блокировать дверь ключом, сигнализируя таким образом об опасности. Так можно было положить конец этой чудовищной игре. Но она быстро передумала, представив, что из всего этого получится: если не сегодня, то завтра или послезавтра ей придется повторить то же самое.

Родика проверила дверь — она не была заперта на ключ. А может, это к лучшему? Чем раньше начнется спектакль, тем быстрее он и закончится. Она перенесла чемодан Андроника из прихожей в столовую и замерла, глядя на него. За время их совместной жизни у нее ни разу не возникало желания открыть его, взглянуть на фотоаппараты и пленки.

Здесь ее и застал Войняг. Он вошел неслышно, как кошка. Увидев его, Родика испуганно вздрогнула. Он фамильярно ей улыбнулся, будто то, что он собирался делать, стало для него привычным занятием. Он пришел с сумкой через плечо.

— Сейчас ровно половина седьмого! — торжествующе произнес он, и так громко, будто в квартире никого, кроме них, не было.

Родика инстинктивно поднесла палец к губам, умоляя говорить шепотом. Войняг рассмеялся:

— Не бойся! Сейчас можно из пушки стрелять — он все равно не проснется. Клянусь, раньше десяти ты его не разбудишь. Естественно, ты волнуешься… Я тебя понимаю… Это же в первый раз… Если боишься, постой у двери и последи за ним.

Родика послушно отошла к спальне. Оттуда она с замиранием сердца взглядывала то на Андро, то на Войняга. А тот уже поднял крышку чемодана, осмотрел аппараты, потом пленки. Родика увидела, как он переложил в свою сумку один из фотоаппаратов и несколько пленок. Она в отчаянии закричала:

— Что ты делаешь? Забираешь их себе?

Со спокойной улыбкой Войняг попросил ее подойти поближе, и она, не чувствуя под собой ног, подошла.

— Не волнуйся… Я беру один фотоаппарат и пять пленок. Сейчас без двадцати семь. В половине восьмого я приду снова и верну все, что взял. В половине восьмого все будет на своих местах, наша миссия закончится и ты сможешь вздохнуть спокойно. Ну, я пошел… Оставь все как есть…

Войняг ободряюще улыбнулся и направился к двери. Прислушался к звукам на лестничной клетке, а затем вышел, добавив:

— Смотри на часы — убедишься, насколько я пунктуален…

Но Родика осталась стоять в неподвижности возле раскрытого чемодана. Только теперь она заметила женскую фотографию, приклеенную к обратной стороне крышки. Она не сразу поняла, что это ее портрет, сделанный Андро в то время, когда он еще ухаживал за ней. Значит, он всегда возил ее фотографию с собой и всякий раз, когда открывал крышку, видел ее. Она почувствовала, как защипало у нее глаза и слезы покатились по воспаленным щекам.

Она закрыла крышку, надеясь успокоиться. Потом в смятении отошла к окну, убеждая себя, что если до сегодняшнего утра, до четверти седьмого, еще могла отступить, явившись с повинной или покончив с собой, то теперь пути назад ей отрезаны. В таком случае надо что-то сделать, чтобы не остаться одной, хотя бы удержать Ники, и побыстрее вырваться из этого ада…

Помня об обещании Войняга, она ни на минуту не отрывала взгляда от часов. Следя за минутной стрелкой, она вспоминала фильмы о гангстерах, которые разрабатывают свои операции с точностью до секунды. Ей даже захотелось убедиться, насколько пунктуален Войняг. И странное дело, она прямо-таки обрадовалась, когда ровно в половине восьмого он вновь появился в столовой и направился к чемодану.

— Теперь ты понимаешь, что у тебя не было причин паниковать?

Родика подошла поближе, радуясь, что он возвращает на место фотоаппарат и пленки.

— Запомните хорошенько, уважаемая, — обратился к ней Войняг после того, как закрыл чемодан, давая понять, что свое первое задание она выполнила. — На карту кроме всего прочего поставлены и наши шкуры. Если мы обманем тебя или ошибемся, нам первым достанется. Поняла? А теперь положи чемодан туда, откуда взяла.

Родика послушно взяла чемодан и отнесла в прихожую. Казалось, к ней снова вернулось самообладание. В любом случае Войняг прав: когда садишься в самолет, вручаешь свою жизнь экипажу, доверяешься его профессиональной подготовке. И разве не в интересах экипажа успешно закончить рейс?

— Ты сама убедишься, — продолжал он, — что дело это легкое и неопасное. Ну, смелее! Сейчас без двадцати пяти восемь, а он откроет глаза около десяти. До свидания!

Родика снова осталась одна в погруженной в полумрак прихожей. Возле ее ног стоял чемодан Андро. Сделав вид, будто ничего не случилось, она вернулась в столовую. Из спальни доносилось ровное дыхание Андро, с кухни — тиканье будильника. Надо было чем-нибудь заняться, чтобы время прошло быстрее. Она вспомнила о рынке. Взяла сумку, кошелек и во второй раз в это утро вышла из квартиры.

Когда она вернулась, еще не было десяти, и ей захотелось убедиться, оправдался ли прогноз Войняга. Она не пошла, как обычно, на кухню, а остановилась на пороге спальни. Андро спал все в той же позе. Родика принялась хлопотать по хозяйству. Приготовила завтрак, завернула кое-что Андро с собой, сварила себе кофе и присела на табурет в кухне, чтобы не спеша выпить его. Закурила сигарету.

Неожиданно тишину квартиры нарушил телефонный звонок. Родика вскочила, словно ужаленная. «Господи, только бы Андро не проснулся!» — взмолилась она и бросилась к телефону.

— Доброе утро, Родика. Я тебя случайно не разбудил?

От сердца сразу отлегло — звонил главный редактор журнала полковник Иоанид.

— Нет-нет!

— Что с Гаврилом? Что ты с ним сделала? — дружелюбно рассмеялся полковник. — Почему он до сих пор не появился в редакции?

— Он еще спит… Приехал очень усталый… Я его никогда таким не видела, — тихо объяснила она. — Разбудить?

— Пусть поспит… Я просто беспокоился… Думал, у него опять начался приступ. До свидания, Родика. Знаешь, мы все рады, что ваша семейная жизнь вошла в нормальное русло… Всего хорошего!

Она выпустила трубку из рук. Ей снова стало жарко, щеки горели, как будто полковник видел все, что произошло в их доме с момента возвращения Андро, и теперь пытался предупредить ее. Шатаясь, словно пьяная, она направилась в спальню. При виде спящего Андро у нее вдруг мелькнула страшная мысль: «Войняг обманул меня, и Андро никогда не проснется…» У нее подкосились ноги.

Но Андро рассеял ее страхи. С легким стоном он повернулся на другой бок, а это означало, что он скоро проснется. Родика взглянула на часы, и на лице ее мелькнула радость: стрелка приближалась к десяти. Она решила уйти, чтобы не встречаться взглядом с Андро. Потом подумала, что неплохо было бы написать ему записку в несколько строк и оставить ее на кухне. Но, выйдя на улицу, она далеко от дома не ушла, а пересекла лишь улицу и отыскала место, откуда, оставаясь невидимой, могла бы видеть, как уходит на работу Андро.

СЮРПРИЗЫ ТЕМНОЙ КОМНАТЫ

Красная лампочка в фотолаборатории окрашивала все предметы в кроваво-красный цвет. Кроваво-красным становился и Андроник, попадая в пространство, куда достигал свет от лампы. Он был один. Как всегда во время напряженной работы, тихо насвистывал. Он положил в бачки для проявления пленки, отснятые им во время учений — и черно-белые, и цветные. Вскоре он увидит плоды своих трудов. После проявления изучит каждый кадр в отдельности, чтобы отобрать лучшие и предложить их руководству редакции. Конечно, он ждал похвал. Его фотографии не были шедеврами, но полковник Иоанид, рассматривая их у окна своего кабинета, всякий раз восклицал: «Хорошо!», «Хм, хорошо у тебя получилось!» или «Молодец, Гаврил! Ты, я вижу, силен!». Конечно, это были речевые штампы, но Андроник всегда слушал их с удовольствием. Потом он ждал, когда главный редактор созовет отвечающих за отдельные рубрики и предложит им отобрать фотографии. Приятно было слушать похвалы коллег. Это поднимало настроение… Затем полковник то ли в шутку, то ли всерьез говорил: «У товарища Андроника может сложиться впечатление, что он самый великий фотограф в мире, так что полегче, братцы, полегче», — и поток похвал прекращался…

Надо было следить за проявлением. И Андроник скорее по привычке посмотрел на часы, висевшие в лаборатории, хотя у него всегда срабатывало внутреннее чувство времени. Он подошел к одному из бачков. Привычным движением вынул одну из цветных пленок, встряхнул ее, повернулся к лампе — и обомлел. Несколько минут он стоял в оцепенении, не веря собственным глазам, — пленка была засвечена. Немного придя в себя, он стал лихорадочно искать неповрежденные кадры, но с ужасом убедился, что их просто-напросто нет. Словно безумный, бросился он к остальным пленкам. Если бы он не присел на единственный имевшийся в лаборатории стул, то, наверное, рухнул бы на пол. И они оказались засвеченными. Для такого опытного фотографа, как он, это не поддавалось объяснению. Он почувствовал острую боль в желудке. Подошел к бачку с черно-белыми пленками. Там было все в порядке, но это его не успокоило. Пошли прахом труды нескольких дней и ночей. Порча цветных пленок наносила ущерб редакции, так как иллюстрации журнала в подавляющем большинстве были цветными. Как доложить о катастрофе полковнику Иоаниду? Как объяснить ему, что в журнале не будет ни одной цветной фотографии с учений? А докладывать придется…

С мертвенно-бледным лицом Андроник вышел из фотолаборатории и, стараясь держаться прямо, направился к кабинету главного редактора. Вошел он без стука.

Полковник Иоанид оторвал глаза от рукописи, лежавшей перед ним. Заметив, как бледен Гаврил, он бросился к нему:

— Что с тобой? Вызвать «скорую»?

Он помог фоторепортеру сесть. Андроник был в таком состоянии, что, казалось, вот-вот отдаст богу душу.

— Что стряслось? Тебе плохо? Вызвать врача?

Гаврил лишь отрицательно покачал головой. Нет-нет, в медицинской помощи он не нуждался.

— Что же случилось? Говори, а то загонишь меня в гроб. Ты меня понимаешь?

— Товарищ полковник, — пробормотал фоторепортер, — пройдемте со мной в фотолабораторию.

— Гаврил, мне не нравится, как ты выглядишь… Может, все же вызвать «скорую»? Или отвезти тебя в поликлинику?

— Нет-нет, это пройдет, — отнекивался Андроник. — Я очень прошу вас пройти со мной в лабораторию, я вам что-то покажу…

Главный редактор попытался разрядить обстановку и с вымученной улыбкой согласился:

— Хорошо-хорошо, если ты приглашаешь, я не могу тебе отказать… Ты можешь встать?

Андроник поднялся со стула. Шок прошел, и паника немного улеглась. Но боль в желудке мучила его, как и прежде…

А через несколько минут ошеломленный полковник констатировал порчу пленок и взволнованно спрашивал:

— Что это такое, Гаврил? Как такое могло случиться?

Глядя в сторону, пристыженный Андроник вытер рукавом вспотевший лоб и пробормотал:

— Может быть только одно объяснение, товарищ полковник, — фотоаппарат. Думаю, в нем какой-то дефект.

Главный редактор, не сводя с Андроника удивленного взгляда, спросил:

— Что значит дефект? Объясни мне…

— Я и сам ломаю голову… Но другого объяснения не нахожу.

Говорил Андроник еле слышно, и полковнику стало жаль его. Он вспомнил, как навещал его после операции в госпитале. Тогда он был таким слабым…

— Я могу попытаться проверить, — добавил Андроник.

— Каким образом?

— В фотоаппарате, с которым я работал, еще осталась одна пленка… Я не извлек ее, потому что сделал лишь с десяток кадров… Я сейчас вытащу ее и обработаю.

— Ага… — произнес полковник, давая понять, что ему ничего не понятно.

— Если результат окажется таким же, тогда… — Андроник замолчал.

Полковник Иоанид увидел его лицо в свете лабораторной лампы и еще больше встревожился:

— Что ты хочешь сказать?

— Хочу вас попросить… Побудьте со мной, пока я не проявлю пленку. Я боюсь…

— Чего?

— Как бы не упасть… Это несчастье выбило меня из колеи…

— Хорошо, Гаврил. Видишь, я остаюсь с тобой… А как вышли черно-белые?

— Как в книге, — ответил Андроник, принимаясь разряжать фотоаппарат под внимательным взглядом главного редактора.

— Тогда мы отдадим фотоаппараты на контроль. Ты меня понимаешь? Чтобы больше не было сюрпризов. Что ты на это скажешь?

Через час Андроник с ужасом обнаружил, что и десять отснятых кадров последней пленки засвечены, в то время как остальные кадры не были повреждены вовсе.

ИНТЕРМЕЦЦО

— Когда Андро пришел домой, я поняла: случилось что-то серьезное… — Голос Родики звучал спокойно. — Я спросила: «Что с тобой?» — хотя догадывалась, что случившееся каким-то образом связано с событиями того утра. Если бы ты видел его, Ники, на нем лица не было… Оказалось, из-за неисправного фотоаппарата у него засветились все цветные пленки, так необходимые для журнала и фототеки. Профессиональные неудачи он переносил тяжелее личных.

Родика лежала на спине, прикрывшись простыней, и лениво курила.

— Он сказал, сколько пленок испорчено?

Ники тоже лежал на спине под той же простыней с рюмкой виски в руках.

— Пять!

— Столько, сколько брал с собой Войняг, не так ли?

Родика подтвердила и в свою очередь спросила:

— Скажи, какой смысл засвечивать пленки? Или портить аппарат?

— Откуда я знаю, — отмахнулся Ники, но после минутного раздумья продолжал: — Если они их засветили, значит, и сами не могут их использовать. Думаю, они хотели заполучить Андроника, довести его до тяжелой депрессии, а потом нанести решающий удар… Войняг не говорил, что его интересует твой муж?

— Это ужасно, Ники! — вздохнула она и повернулась, чтобы потушить окурок в пепельнице, стоявшей на ковре.

— Что ужасно? — спросил Ники после того, как она вернулась в прежнее положение, и вспомнил, что, когда они жили под одной крышей, то ночные разговоры у них были иными.

— Я, конечно, сознаю, что причиняю зло Андро, наношу вред государству, но невольно испытываю восхищение перед Войнягом… Понимаешь, перед человеком, который причиняет мне зло…

— Не понимаю…

В действительности он понимал ее, понимал, что она имела в виду, но хотел услышать, что скажет она.

— Он смелый и сильный. Его хладнокровие, спокойствие, умение ориентироваться в критических ситуациях может свести с ума.

— Смелым человека делает иногда и страх, — начал философствовать Ники между двумя глотками виски. — Разве страх не сделал тебя смелой?

— Представь себе, войти в чужой дом, взять вещи, тебе не принадлежащие, уйти, а затем вернуться… — Она вдруг повернулась к нему: — Что ты сказал? Что страх сделал меня смелой? Это жалкая, ненастоящая смелость… У Войняга смелость — его естественное состояние… И я восхищаюсь им.

— Ты хочешь сказать, его подлостью, — заметил Ники.

— Тебе не кажется, что и подлость, чтобы проявить себя, должна обладать смелостью?

Она прикурила новую сигарету. Удиштяну не пытался ее останавливать. Он понимал, что в том напряжении, в каком она сейчас живет, сигарета может принести ей хоть обманчивое, но облегчение.

— Боже! — тяжело вздохнула она. — Скорее бы приходил день, когда я услышу: «Все! Ты свободна и можешь делать, что хочешь. Можешь оставаться дома или поехать на экскурсию за границу». Как ты думаешь, на какую экскурсию мне стоит записаться?

Ники все сильнее терзался от нестерпимого чувства вины. «Бедная! Когда она узнает правду… Когда она узнает, что я толкнул ее на это… Она тешит себя иллюзиями… мечтает о том времени, когда мы вновь соединимся, но уже за границей… Хватается, как утопающий, за соломинку… Что ей ответить?»

— В Турцию, — ответил он наконец. — Думаю, что легче всего получить разрешение на выезд в Турцию.

— Когда Андро услышит, что я хочу поехать за границу… Знаешь, он хоть и гражданский, но тоже должен получить разного рода разрешения от начальства. — Она резко бросила сигарету, будто вдруг вспомнила о чем-то важном, и продолжала: — Ники, дорогой, если бы не ты, я бы покончила с собой… — Она взяла у него из рук рюмку, поставила ее рядом с пепельницей, потом повернулась к нему и обвила его шею руками.

Ники начал гладить ее по мягким, шелковистым волосам. Любовь и жалость слились в его душе воедино — по крайней мере, так ему казалось, — укрепили его решимость защитить ее.

— Мне пора уходить, — с нежностью и грустью проговорила она. — Ники, неужели и тогда все было так же? Господи, до чего же мы были глупы! — вздохнула она, вспомнив о том, как собрала свои вещи и ушла от него.

— Мы были всего лишь моложе, — сказал он и неожиданно спросил: — А этот тип, Флорин, больше не искал встреч с тобой?

Он не стал бы затрагивать эту тему, хотя в глубине души его мучило любопытство, чем же закончились ее отношения с этим загадочным мужчиной, но Валер Дину просил его переступить через некоторые условности и во время встреч с Родикой заводить иногда об этом разговор. Родика не уклонилась от ответа, найдя его вопрос логичным.

— Я ничего не знаю о нем… с того самого дня… Я его не искала, и он меня тоже. А вернулся ли он или все еще за границей — не знаю…

— А с госпожой Китару встречаешься?

— Почему тебя это интересует?

— Не понимаешь? — Ники перестал гладить ее волосы. — Да потому что я должен знать о тебе все, чтобы быть уверенным, что ты в безопасности. Иначе я не смогу чувствовать себя спокойно.

«Я обманываю тебя, Родика, — мысленно обращался он к ней. — Прости меня, я это делаю ради тебя… для того, чтобы у тебя были смягчающие вину обстоятельства…»

— Я порвала отношения с Элизабетой, — ответила она, удовлетворившись его объяснениями. — Иногда она звонит мне, спрашивает, почему я ее избегаю, почему не прихожу к ней на чай… Думаю, она поняла, что я не хочу дружить с ней. Как видишь, указания Войняга я выполняю…

Телефонный звонок грубо ворвался в атмосферу взаимной исповеди. Удиштяну выругался и вскочил с постели. Родика рассмеялась. Она давно знала, что Ники не умеет ругаться. Он напомнил ей подростка, который намеренно курит на людях, чтобы показать, что он гораздо взрослее, чем кажется с виду.

— Павелеску у телефона, — услышал Удиштяну. — Добрый вечер! Я буду краток. Нам нужно встретиться. Завтра, как только стемнеет. Согласен?

В течение двух недель Павелеску не тревожил его, и Удиштяну было подумал, что сыграл порученную ему роль, связанную с шантажом. И сейчас, сглотнув застрявший в горле комок, он ответил:

— Согласен.

— В восемь часов я заеду за тобой. Ждать буду на прежнем месте.

— Напротив мастерской?

— Именно там. Прогуляемся. Больше чем на час я тебя не задержу… До свидания!

Ники бросил трубку и, нырнув под простыню, прижался к горячему телу Родики. Угадав его намерения, она отодвинулась:

— Мне пора уходить… Жизнь стала для меня настоящим кошмаром. Я не могу больше лгать Андро… Это невыносимо… Я вонзила ему нож в спину…

Она хотела встать, но он удержал ее:

— Подожди еще немного. Не хочется, чтобы ты ушла от меня такой грустной. — Он понимал, что говорит глупости, но ничего другого в голову не приходило.

— Мне страшно… Я боюсь, как бы не случилось чего с Андро… чего-нибудь непоправимого…

— Что с ним может случиться?

— Они могут убить его, Ники!

— Глупости, Родика, — попытался он ее ободрить. — Тебя просто мучает ситуация, в которой ты оказалась. У них нет причин убивать его. Разве ты не понимаешь этого? Убить — значит выдать свое присутствие, свои намерения, встревожить власти, навести их на след. Какой интерес Войнягу выдавать свое присутствие или свою деятельность? Ну же, успокойся! Когда тебе тяжело, думай о том, что ты не одна, что я всегда с тобой… «А рядом со мной капитан Валер Дину», — добавил он про себя.

Родика поцеловала его и встала, попросив не зажигать света. Но, привыкнув к темноте, он и так без труда различал ее силуэт, ее грациозные движения. «Неужели и Петран вот так же любовался ею?» — пришло вдруг ему на ум, однако развивать эту мысль он не стал и потянулся за рюмкой виски.

— Иногда я думаю о Войняге… — произнесла она.

— У тебя много свободного времени, — прервал он ее, — поэтому ты можешь позволить себе подобную роскошь.

— Этот «представитель иностранной державы», как отрекомендовал его Флорин, живет в Бухаресте. У него есть квартира, телефон, соседи… Что думают о нем окружающие?

— Ты рассуждаешь как журналист, проводящий социальное исследование, — заметил Ники с легкой иронией в голосе. — Как хоть он выглядит?

— Видный мужчина… элегантный… Если не знаешь его истинного лица, можно подумать, что он джентльмен.

— У тебя никогда не возникало желания пойти за ним, посмотреть, где он живет, на какой машине ездит?

— О чем ты говоришь? Неужели ты думаешь, что я жажду приключений? Ты разве не видишь, что я умираю от страха?

Если бы разговор продолжался в том же духе, Родика, наверное, расплакалась бы. Это не ускользнуло от Удиштяну. Он зажег свет и подошел к ней.

— Не плачь, — нежно взял он ее за подбородок. — Я не вынесу, если ты уйдешь от меня в слезах. Прошу тебя… И еще, ты можешь приходить в этот дом, когда захочешь, в любое время, с предупреждением или без предупреждения… У тебя еще остались ключи? Дом в твоем распоряжении, как и раньше…

Нанизывая слово за словом, фразу за фразой, Удиштяну чувствовал себя одним из многочисленных представителей рода Кантакузинов, способным не только защитить любимую женщину, но и вступить в жестокую схватку с Павелеску и Войнягом.

Едва ушла Родика, Ники помрачнел, и на то была причина. Нужно было позвонить Валеру Дину, а это каждый раз вызывало у него отвращение. Он чувствовал себя маленьким и униженным, и ему отдавали приказы люди, вошедшие в его жизнь без приглашения, помимо его желания. Он несколько раз обошел вокруг аппарата и в конце концов решился. У него не было выбора, как и в случае с Павелеску. Он набрал номер в надежде, что не застанет капитана на месте, но тот был, как всегда, на посту, и сразу узнал Ники:

— Товарищ Удиштяну? В столь поздний час? Что-нибудь случилось?

— Только что звонил Павелеску… назначил мне встречу на завтра. Вечером он заедет за мной на машине…

— Мда… интересно, — заметил капитан и замолчал, давая понять, что известие заставило его задуматься. — Значит, он что-то затевает. Где он вас подберет?

— Как и в прошлый раз, напротив сапожной мастерской. Это недалеко от моего дома. Знаете?

— Как не знать! Хорошо, спасибо, что позвонили.

— Товарищ капитан… — начал было Ники просительным тоном.

— Это приказ!

— Товарищ капитан, не забудьте о…

— О Родике Андроник, хотели вы сказать? — угадал Валер Дину. — Я доложил товарищу майору. Вопрос изучается… Потерпите немного. Все будет в порядке.

— Благодарю вас.

Хотя Ники Удиштяну и принял теплый душ, он не смог уснуть сразу, как надеялся. С Родики его мысли перенеслись на ее несчастного мужа — главный объект преследования Павелеску и Войняга. «Госбезопасность в курсе подрывной деятельности Артура Павелеску, — думал он в темноте спальни. — Следовательно, она знает и о давлении, оказываемом на Родику, и о том, что готовится против военного фоторепортера. Если судить по тому, как все обернулось со мной, его должны предупредить вовремя. Более того, его должны пригласить и попросить помочь госбезопасности. Между тем, судя по рассказам Родики, ее муж тяжело переживает случившееся. Значит, его никто не предостерег. Почему? Однако не слишком ли далеко захожу я в своих выводах? Помимо воли я оказался втянутым в сражения невидимого фронта… Может, потому, что фронт этот невидимый, я многого и не понимаю. Откуда мне знать, что на самом деле происходит с Андроником? Хотя для душевного равновесия мне бы лучше совсем не знать этого».

Мысль о том, что госбезопасность полностью контролирует ситуацию, мало-помалу успокоила его. Он может спать спокойно, ведь есть люди, которые постоянно стоят на страже, а главное — умеют вовремя распутать хитросплетение интриг.

ЗАКОНЫ ШПИОНАЖА

Ники Удиштяну явился на встречу в восемь вечера. Нельзя сказать, что он был в плохом настроении. Нет, просто он испытывал злорадное чувство. А почему бы и нет? Сидя в своем логове, Артур Павелеску разрабатывал — и надо признать, не без успеха — разного рода акции, не подозревая, что его планы уже раскрыты госбезопасностью и скоро его деятельности будет положен конец. Когда Ники очутился рядом с Павелеску в голубой «дачии», это злорадное чувство не покинуло его, поскольку он предполагал, что капитан Валер Дину держит их в поле зрения. Это явное преимущество над противником вызывало в нем еще большую жажду приключений.

— Я рад, что ты пунктуален, — польстил ему Павелеску, пожимая руку.

Ники правилось, когда его хвалили за пунктуальность. В таких случаях он всегда заявлял: «Это наша фамильная черта!»

Машина тронулась с места. Весенний ветер гулял по улицам города.

— Господин Удиштяну, почему у вас нет машины? Или вы ее не водите?

— Сколь странным вам это ни покажется, к рулю меня не тянет… Правда, я не прочь иметь персональную машину, личного шофера… У моей тетушки Элеоноры в Женеве три шофера… — засмеялся Ники, а потом добавил: — Я не научился водить машину из-за чрезмерной любви к комфорту.

Он вдруг одернул себя: уж слишком свободно он держится, а это может заставить Павелеску задуматься. Хотя в машине было темно, Ники скосил глаза на энергичный профиль человека за рулем. Тот вел машину спокойно и уверенно. И Ники осмелился спросить:

— Куда?

— В Бэнясу…

«Ну что ж, — решил Удиштяну, — прогулка перед сном не помешает…» Он закрыл глаза и попытался представить капитана Валера Дину и его парней, которые сдут следом за голубой «дачией» и не спускают с нее глаз, но сумел вызвать в своем воображении лишь разрозненные кадры из фильмов — машины, с головокружительной скоростью спускающиеся по серпантину горных дорог. Он открыл глаза — они уже проехали Римскую площадь. Лишь после того как машина выехала на шоссе Киселева, Павелеску обратился к нему ледяным, не предвещавшим ничего хорошего голосом:

— Господин Удиштяну, у нас много общего, намного больше, чем ты предполагаешь.

Ники не понравилась фамильярность, с которой обратился к нему Павелеску. Ему не следовало забывать, что по матери Ники восходит к древнему роду Кантакузинов. Как бы хорошо было сейчас поставить его на место, но Ники не мог себе это позволить. Капитан Валер Дину советовал терпеливо ждать часа расплаты.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Ники, действительно ничего не понимая.

Мужчина за рулем поспешил разъяснить ему:

— Я имел в виду интересы семьи Удиштяну. Твой отец был поставщиком королевского двора. Не кажется ли тебе, что интересы Ники Удиштяну должны скорее совпадать с интересами нашей организации, чем с интересами государства, руководимого коммунистами.

Начало беседы сбило Ники с толку. Он пытался угадать, куда клонит собеседник, но тщетно. Интуитивно он понял, что самой мудрой тактикой будет сейчас молчание. Павелеску тоже замолчал, и в машине повисла гнетущая тишина. Позади остались и Фынтына Миорицей, и аэропорт Бэняса… По мере того как машина приближалась к развилке дорог на лесопарк Бэняса, Павелеску начал ерзать:

— Мои слова так и не нашли отклика в твоем сознании?

— Отклика? Почему они должны были найти отклик? Не понимаю. Я согласился сотрудничать — вот вам и доказательство, каковы мои интересы, — защищался Удиштяну, искоса посматривая на соседа, на лице которого застыла саркастическая усмешка.

— Если так, — проговорил Павелеску, повышая голос, в котором теперь сквозила издевка, — если все так, как ты говоришь, тогда почему ты нас предаешь? Почему сидишь между двумя стульями?

Прежде чем повернуть руль вправо, он бросил на Удиштяну уничтожающий взгляд. У Ники перехватило дыхание.

— Ты поражен, благороднейший господин Удиштяну-Кантакузин? — повернул к нему искаженное гримасой лицо Павелеску.

Удиштяну почувствовал, как от напряжения все его тело покрывается противным, липким потом. От слов «шефа» он смешался, но не настолько, чтобы потерять рассудок, а потому решил, как прежде, довериться инстинкту самосохранения. Он сжал губы и замолчал. Машина на скорости промчалась мимо ресторана «Бэняса». «Куда это он меня везет?» — подумал Ники.

Павелеску свернул на темную боковую дорогу и сбавил скорость.

— Значит, ты признаешь, что сидишь между двумя стульями? — прорычал Павелеску. — Что предаешь интересы румынской элиты?

Дыхание у Удиштяну снова стало ровным. Из-за духоты он хотел ослабить галстук, но, вспомнив о правилах хорошего тона, воздержался от этого шага: он ведь не у себя дома.

— Молчишь?

«Где-то сейчас капитан Валер Дину? — спрашивал себя Удиштяну. — А его сотрудники?» Инстинктивно он посмотрел через плечо, надеясь увидеть вдали фары машины, которая могла принадлежать госбезопасности.

Павелеску перехватил его взгляд:

— Что, высматриваешь своих друзей?

— Каких друзей? — нарушил наконец молчание Удиштяну.

— Не притворяйся, господин Удиштяну! — высокомерно бросил Павелеску, давая тем самым понять, что его невозможно провести. — Твоих друзей…

Намеренно или случайно Павелеску наступил на «мину», которая, взорвавшись, пробудила в Удиштяну фамильную гордость.

— Господин, — закричал он громко, — вы слишком далеко заходите! Я не позволю вам обращаться со мной подобным образом! Да как вы смеете?

Павелеску нажал на тормоза, и «дачия» остановилась. Он зажег свет в машине и угрожающе прошипел сквозь зубы:

— Ты нас предал!

— Прекратите, иначе получите такую оплеуху, что запомните на всю жизнь, будьте вы хоть десять раз Павелеску! — возмутился Удиштяну, убежденный, что нашел слова, чтобы защитить свое достоинство.

— Выходи из машины! — крикнул Павелеску.

— Вы разговариваете со мной так, как будто я ваш слуга!

Клокоча от негодования, Удиштяну попытался повернуться, чтобы отвесить Павелеску пощечину, что, впрочем, было нелегко из-за тесноты. Но тут он увидел в руках Павелеску пистолет, и у него перехватило дыхание.

— Опустите немедленно пистолет!

Павелеску в ответ не колеблясь приставил ему оружие к боку. На его лице застыла издевательская улыбка.

Подталкиваемый пистолетом, Удиштяну открыл дверцу и вылез из машины. Павелеску последовал за ним. Они очутились в темноте, казавшейся непроглядной из-за подступавшего к дороге леса. Ники почувствовал холод прилипшей к спине рубашки. Он нашел в себе силы спросить:

— Что вы хотите делать?

— Пристрелить тебя! — последовал категоричный ответ Павелеску. — Ты нас предал и будешь за это наказан…

Удиштяну плохо различал его лицо, но это было неважно. Оспаривать обвинение он не мог: он на самом деле предал, пренебрег подписанным им обязательством, конечная фраза которого гласила: «А если я предам, наказанием мне будет смерть». Он предал, чтобы не предавать родину. Даже теперь он не сомневался, что Валер Дину с его ребятами где-то поблизости и готов в нужный момент вмешаться, прийти на помощь.

— Ну, что ты хочешь сказать? — спросил Павелеску, направляя пистолет к груди приговоренного к смерти.

Питая надежду, что спасители вот-вот появятся, Удиштяну с безразличием, удивившим его самого, проговорил:

— Мне нечего сказать в свою защиту… В моем роде не было предателей… Я понимаю, что оказался в одной шайке с людьми ниже меня по происхождению и положению… — В критический момент род Кантакузинов пришел ему на помощь, и Ники, выставив вперед грудь, с пафосом заявил: — Давай стреляй, я по горло сыт этой глупой игрой!

Но Павелеску снова ошеломил его. Вместо того чтобы выстрелить, он дружелюбно рассмеялся, засунул пистолет в карман пальто и, протянув Ники руку, торжественно проговорил:

— Господин Удиштяну, прошу меня простить. В машине я все вам объясню.

Удиштяну втянул в себя бодрящий, пропитанный запахами леса воздух. Он силился понять, почему так резко изменилось поведение Павелеску, и не мог.

— Нет, объясните здесь, на месте!

— Хорошо, — согласился Павелеску. — Во-первых, прошу извинить меня. То, что произошло сегодня между нами, является частью системы проверки наших сотрудников…

Удиштяну не успел выразить свое возмущение: его внимание привлекли последующие слова «шефа»:

— …перед тем, как поручить им новое, более трудное задание.

— Но это же унизительно! — закричал Удиштяну, напряженно следя за разговором.

— Знаю, но…

— Никаких «но»! Если вы не доверяете такому человеку, как я, тогда кому же, черт побери, вы доверяете? — Ники понял, что стоит на правильном пути, и потому усилил натиск, демонстрируя, как он оскорблен. — И что это за организация, члены которой позволяют себе столь нагло вести себя с румынской аристократией, пусть даже бывшей?

Артур Павелеску дал ему выговориться, а затем уже более настойчиво повторил, что пора перейти к делу.

— Прошу вас… Я надеюсь, что вы меня все же поняли. Теперь давайте обсудим задание, которое мы хотим вам поручить.

Этот переход от «ты» к «вы» произвел благоприятное впечатление на Удиштяну. Он решил, что Артур Павелеску, вероятно, понял, как ошибался, и, еще раз оглядевшись вокруг, сел в машину. Люди капитана Дину ничем не обнаружили своего присутствия.

Павелеску нажал на акселератор — машина тронулась. Некоторое время они молчали. Убедившись, что машина направляется в сторону города, Удиштяну окончательно успокоился.

Только когда они подъезжали к мосту Бэняса, Артур Павелеску заговорил снова:

— Господин Удиштяну, вы по-настоящему интеллигентный человек и вели себя безупречно. Поздравляю вас. Под дулом пистолета многие теряются: и признают, к нашему удивлению, что вели двойную игру… Да, подобных случаев было немало. Поэтому мы и прибегаем к такому способу проверки. Надеюсь, вы соблаговолите понять меня и простить…

Примирительный тон Павелеску натолкнул Удиштяну на мысль, что, пожалуй, не стоит отказываться от роли человека, оскорбленного в самых лучших чувствах. Он вспомнил о своих знаменитых предках, которые ценой жизни защищали достоинство и честь рода Кантакузинов. Он говорил и в то же время чувствовал, как нарастает его любопытство: хотелось побыстрее узнать, какое новое задание ему приготовили. Свой монолог он закончил следующими словами:

— А впредь попрошу не забывать, что вы имеете дело не с рядовым агентом, купленным за леи или какие-то другие купюры. Лучше сразу пристрелите меня, но избавьте от столь унизительных ситуаций.

— Вы правы, я допустил промашку… — признал Павелеску. — Подход к людям должен быть дифференцированным.

— Я слушаю вас, — облегчил Удиштяну его задачу.

— В вашем объединении имеется отдел министерства национальной обороны, которым руководит полковник Марин Иордаке. Насколько нам известно, вы друзья.

«Вот куда он метит!» — подумал Удиштяну.

Тем временем они миновали площадь Скынтейи, и Павелеску сбавил скорость.

— Ну, друзья — это слишком громко сказано, — уточнил Удиштяну, — хотя мы и бываем друг у друга.

— Он любитель шахмат, не так ли? И вы для него грозный соперник.

— Вижу, от вас ничто не ускользает.

— Вы не ошибаетесь, — не без гордости подтвердил Павелеску. — Если нас кто-то или что-то интересует, мы не упускаем ни малейшей детали.

«Это еще надо посмотреть!» — подумал Ники не менее гордо и, желая подзадорить Павелеску, иронически спросил:

— Может, вам известен и счет в сыгранных нами партиях?

Павелеску повернул к нему повеселевшее лицо:

— Был бы известен, если бы Иордаке или вы вели учет.

«Он нрав, — подумал Ники. — А действительно, каким бы был счет, если бы мы вели учет сыгранных нами партий?»

— Господин Удиштяну, какие обязанности выполняет полковник Иордаке в объединении?

Ники Удиштяну помрачнел. Во рту вдруг появилась неприятная сухость. От Павелеску не укрылась перемена в его настроении, но объяснил он это по-своему:

— Я вас понимаю. Когда приступаешь к добыванию настоящей информации, первый шаг сделать особенно трудно, а уж когда речь идет о друге… Но я попытаюсь помочь вам… Кабинет Иордаке расположен на третьем этаже, все его окна выходят во внутренний двор…

«Точные сведения, — с удивлением отметил Удиштяну. — Значит, они интересовались нашим учреждением».

— …Двое его подчиненных ведут учет поставок для армии промышленной продукции, текущего расходования резервов, не так ли?

Удиштяну призвал на помощь образ Валера Дину, и у него появилось ощущение, будто тот подбадривает его; «Не робей! Выясни, какую цель они преследуют».

— Все правильно. Ваши сведения абсолютно точны.

— Мы стремимся облегчить вашу задачу, а не усложнять ее. Теперь вы убедились, что некоторые участки контролируются нами.

«Дачия» миновала Триумфальную арку и направилась к площади Авиаторов — Павелеску намеренно удлинял путь.

— Что вам нужно от меня?

— Мы приготовили вопросник. Он в ящике, в конверте. Возьмите его.

Удиштяну нашел конверт. Он был заклеен.

— В вопроснике, — продолжал объяснять Павелеску, — содержатся пункты, касающиеся личности полковника Иордаке. Просим ответить на все вопросы письменно.

— На все? — удивился Удиштяну, оторвав глаза от конверта.

— Изучите вопросник не торопясь. Постарайтесь дать полные ответы. Если источник информации не очень надежен, отметьте это. Повторяю: нам нужна подробная информация…

— Что-то наподобие личного листка? — попытался угадать Удиштяну.

— Да. Кое-что мы, конечно, знаем, — раскрыл свои карты Павелеску, — но этого мало. Вам предстоит дополнить имеющиеся у нас сведения. Хорошо бы вам укрепить связи с семьей полковника, почаще встречаться с ним… Не сразу, а постепенно…

Удиштяну представил квартиру семьи Иордаке, где хозяйничала жена полковника Александрина, архитектор по профессии, и подумал: «Александрина подаст мне чай с печеньем, Марин сядет со мной за шахматы, а я буду за ними шпионить. Хорош, нечего сказать!»

— Для какой цели вам нужен этот вопросник?

Удиштяну знал, что не получит правдивого ответа, но хотел еще раз показать Павелеску, до какой степени наивен. Они миновали памятник Авиаторам и теперь ехали в направлении площади Виктории. Павелеску посмотрел на него с улыбкой:

— Придется выбрать время и прочитать вам лекцию о шпионаже. Ни одна шпионская служба, мелкая или крупная, не занимается искусством для искусства. Значит, и вопросник преследует определенную цель. Только мне об этом еще не сообщили. Может, я узнаю об этом, а может, нет…

— Как, вы заставляете меня собирать сведения о полковнике Иордаке и даже не знаете зачем? Что-то не верится.

Его реплика позабавила Павелеску.

— Господин Удиштяну, в шпионаже только два-три человека — мозг соответствующей службы — знают о подлинном размахе операции, то есть знают о ней все от «А» до «Я». Я же узнаю о ней, если вообще узнаю, лишь частично, скажем, от «А» до «Б», от «Б» до «В» и так далее.

Больше Ники ни о чем не расспрашивал. У него не было причин сомневаться в разъяснениях Павелеску. Помнится, и капитан Дину говорил ему нечто подобное. Тем временем они доехали до площади Виктории.

— Прежде чем расстаться, я хочу сообщить вам кое-что о вашей бывшей жене… Мне известно, что вы возобновили с ней связь… Это неплохо… Но у женщин есть одна особенность. Как только они попадают в постель, сразу начинают болтать…

— Уж не хотите ли вы, чтобы я шпионил за своей бывшей женой? — то ли в шутку, то ли всерьез возмутился Удиштяну.

— Что вы! Мы считаем вас ценным человеком и не станем утруждать по пустякам…

Машина остановилась у светофора на Римской площади, и Павелеску замолчал. Только после того как они тронулись дальше, он продолжил свою мысль:

— Госпожа Андроник тоже новичок в нашем деле… Не исключено, что по этой причине она будет впадать в депрессию, испытывать приступы страха… пока не наберется опыта…

«Он к тому же психолог, — отметил про себя Удиштяну, прислушиваясь к словам Павелеску с возрастающим интересом. — Он прав… Родика действительно много говорит… и настроение у нее резко меняется…»

— Я прошу вас об одном — сообщать мне, если ее состояние резко изменится. Не обижайтесь…

— Вы ничего не забываете, господин Павелеску, — искренне похвалил его Удиштяну.

— Такая у меня профессия. Меня можно сравнить со строителем: я проектирую, рассчитываю сопротивление материалов, строю так, чтобы здание было прочным… Я высажу вас там же, где подобрал, согласны?

— Согласен.

— Осторожнее с конвертом, — напомнил Павелеску. — Смотрите, чтобы никто не наткнулся на него.

Ники Удиштяну высокомерно улыбнулся и заявил:

— Ну уж это-то я как-нибудь соображу…

Через несколько минут Павелеску затормозил напротив сапожной мастерской.

Пройдя несколько шагов, Удиштяну оглянулся. Машина растаяла в ночи. Он хотел продолжать свой путь, но в это время другая «дачия» затормозила у бордюра тротуара, и из нее выскочил капитан Валер Дину в одном костюме. Он быстро подошел к Удиштяну и, не дожидаясь, пока тот протянет руку, сам схватил ее и начал сильно трясти:

— Поздравляю вас, вы были на высоте! Вы были великолепны! Товарищ Удиштяну, мое вам уважение и восхищение! Давайте немного пройдемся.

Ники был польщен, что Дину по-дружески взял его под руку. Они прошли несколько шагов к машине.

— Как мы испугались за вас!

— Как? Вы знаете, что произошло? — взволнованно спросил Удиштяну.

Капитан громко рассмеялся:

— Все знаем… Таковы уж законы шпионажа: иногда приходится подвергаться тяжелым испытаниям…

— Не хотите отметить это событие рюмочкой виски?

— Спасибо, в другой раз.

Удиштяну остановился, повернулся к офицеру и посмотрел на него со жгучим любопытством:

— Неужели вы все слышали и видели? Знаете, он хотел меня застрелить…

Валер Дину выразил свое сочувствие и попытался объяснить, каким образом ему стало известно, что произошло между Удиштяну и Павелеску в лесу:

— Наши установки все время следили за его машиной…

— Я ничего не заметил! — наивно воскликнул Удиштяну.

Капитан снисходительно улыбнулся:

— Хм, если бы нас заметили вы, заметил бы и Павелеску, и это было бы большим минусом в нашей работе.

Удиштяну по-детски удивился:

— Как, вы слышали, о чем мы говорили? Даже когда мы были в машине?

— Все… Ладно, даже если начальство меня будет ругать, я вам кое-что открою. Вы это заслужили.

Они сделали еще несколько шагов, удаляясь от дома Удиштяну.

— По фильмам вы, вероятно, имеете представление о технике подслушивания, товарищ Удиштяну? Мы установили в его машине микрофон. Наша машина, оснащенная аппаратурой подслушивания, со значительного расстояния регистрирует все, что происходит в машине и поблизости от нее. Так что я слышал все…

— Обвинения и угрозы? — недоверчиво спросил Удиштяну. При воспоминании о пистолете Павелеску у него мороз пробежал по коже.

— Вы мне не верите?! Я слышал даже, какое задание вам дали…

Удиштяну посмотрел на капитана с восхищением и протянул ему конверт.

— После изучения документа мы скажем, как вам следует поступить. А сейчас я желаю вам всего хорошего… Примите душ и выпейте рюмочку виски…

Они снова пожали друг другу руки. Удиштяну задержал на некоторое время руку Валера Дину в своей:

— Именно так проверяют агентов на надежность?

— Да.

— А если бы я во всем признался, ведь на воре шапка горит, он бы меня пристрелил?

— По нашим данным, у Павелеску пистолет с глушителем… настоящий… — ухмыльнулся Валер Дину. — Нет смысла обманывать вас… Ваша жизнь висела на волоске… Все могло случиться… Спокойной ночи!

— Какой кошмар! — содрогнулся Ники, представив себя застреленным и лежащим в луже крови на опушке леса.

— Ну ладно, все уже позади… Вы полностью завоевали его доверие, а это очень важно.

— Благодарю вас. Желаю и вам спокойной ночи.

Удиштяну энергичным шагом направился к своему дому, построенному родителями с учетом требований комфорта.

ИЗВИЛИСТЫЕ ПОВОРОТЫ

Валер Дину сидел развалившись в кресле и листал «Пари-матч». Он не знал французского языка, в чем не стеснялся признаться, и лишь с интересом рассматривал картинки. Время от времени он поднимал взгляд на Ники Удиштяну, который в третий раз перечитывал вопросник Агенора. Он так увлекся, что даже не дотронулся до рюмки виски.

Закончив чтение, Ники тяжело вздохнул.

— Ну что? Уж не испугались ли вы? — На лице Валера Дину появилась скорее насмешливая, чем ироническая, улыбка.

— Как, неужели я должен отвечать на все эти вопросы? — спросил охваченный паникой Удиштяну.

Дину с прежней веселой улыбкой на лице кивнул:

— Должны.

Подобная перспектива привела Удиштяну в ужас, и он возразил:

— Это значит, что какое-то время я буду только этим и заниматься. Боже, в чем я провинился?

Собеседник не без сожаления отложил в сторону журнал и пристально посмотрел на Ники.

— Почему я должен этим заниматься? Что, у меня нет других дел? — продолжал возмущаться Ники, которого вопросник окончательно лишил покоя. — Как мне заставить Иордаке разговориться?

— Вы не только должны тактично заставить его разговориться, но и самым подробнейшим образом изложить на бумаге полученную информацию.

— Что значит «самым подробнейшим образом»?

— Вы не должны вносить в информацию никакой мистификации, чтобы не дать ловкому Павелеску повода думать, что находитесь в контакте с нами.

Удиштяну удивленно вскинул брови:

— Я вас не понимаю.

Капитана забавляла растерянность собеседника.

— Разве это трудно понять?

— С тех пор как эта напасть свалилась на мою голову, я стал читать книги про шпионаж, — принялся объяснять Удиштяну. — Попадались мне книги и про двойных агентов, и в большинстве из них двойной агент действовал как своего рода курьер.

— Курьер?! — рассмеялся Валер Диву. — Странный народ эти писатели! Что им известно о том, как работают агенты?

— Они получают какой-нибудь документ из рук одного патрона и передают его в руки другого патрона. Тот изучает документ, устанавливает, что именно интересует противника, вооружает курьера контрдокументом, ну, скажем, вопросником наподобие вот этого. Вопросник попадает туда, куда нужно, курьеру дают ответы в конверте, и он его вручает…

— Ха-ха-ха! — еще громче расхохотался Валер Дину, но так, чтобы его смех не показался собеседнику оскорбительным. — Если я правильно понял, двойной агент не ломает голову над ответами, а получает их от человека, который руководит его работой?

— Именно так.

Лицо Дину стало серьезным.

— Вы заблуждаетесь. Не советую вам руководствоваться фантазиями писателей. Флеминг, сотворивший Джеймса Бонда, писал не пособия по шпионажу, а романы. Одно дело жизнь, совсем другое — литература. В книгах действие начинается сегодня, а заканчивается завтра или послезавтра. В действительности же шпионская акция может длиться год, два… десятилетие. Вы, несомненно, поняли, что я хочу сказать. Мы не можем дать вам ответы по нескольким причинам. Во-первых, вы в шпионаже новичок, ни в какой специальной школе этому не учились. Следовательно, и Павелеску, и те, кто стоят за его спиной, ждут, что текст будет составлен дебютантом. Какими бы искусными мы ни были, нам не удастся придать вашим ответам оттенок неопытности. На какой стадии мы вмешаемся? Как только заполните вопросник, передадите его нам на утверждение. Вот тогда мы и посмотрим, что должен, а что не должен узнать противник…

— А во-вторых?

— Ваш вопрос ставит меня в затруднительное положение…

— Если так, тогда не нужно, не нужно, — решил не настаивать Удиштяну.

К его удовольствию, капитан отбросил свои колебания и объяснил:

— Мы не верим до конца, что главной целью хозяев Павелеску является Марин Иордаке. А чтобы не спугнуть их, мы вынуждены, контролируя их игру, предоставлять им свободу действий.

Удиштяну сделал вид, что понял Валера Дину, но все-таки сказал:

— Для меня просто невыносимо выпытывать что-то у полковника Иордаке. Не лучше ли было бы поговорить с ним откровенно?

— У меня складывается впечатление, что вы меня не поняли, — разочарованно произнес Валер Дину. — Позвольте нам судить, как лучше действовать. Я уже знакомил вас с особенностями тайной войны. Иногда что-то выплывает наружу, но чаще все остается скрытым от посторонних глаз. Так вот эта работа, товарищ Удиштяну, намного сложнее, чем вы себе представляете. С полковником Иордаке и его семьей вы должны вести себя как настоящий шпион: действовать надо тонко, так, чтобы не вызвать у него никаких подозрений.

— Почему речь идет именно о полковнике Иордаке? — никак не хотел смириться Удиштяну.

— Подумайте о том, что я вам говорил: нужно установить, какие цели преследуют Павелеску и его хозяева. Кто главный объект их действий? Возьмем, к примеру, такой вопрос: Иордаке выезжал на Запад, не правда ли?

— Да, насколько мне известно, он входил в состав экономической делегации, — подтвердил Удиштяну, в котором вдруг проснулось любопытство.

— Он входил в состав делегации в качестве военного или гражданского представителя?

— Этого я не знаю.

— Так я вам скажу в качестве гражданского представителя. Вот видите? — Валер Дину пристально посмотрел на Ники: — Не кажется ли вам, что неплохо было бы выяснить, не установила ли какая-нибудь разведка, кто такой Иордаке, и не пытается ли теперь выйти на него. А судя по вопроснику, дело обстоит именно так.

— Я хорошо знаю полковника Иордаке, — возразил Удиштяну, возмущенный домыслами капитана. — Если бы он допустил какую-нибудь ошибку, то непременно доложил бы о ней по возвращении. Он честный офицер… он не допустил бы…

Удиштяну вдруг умолк, поняв, что рассуждает нелогично. Разве сам он доложил кому-нибудь о потере паспорта? В комнате повисла неловкая тишина. От Дину не ускользнуло замешательство хозяина, и он воспользовался им, стараясь не обидеть Ники:

— Я согласен с вами, но и вы должны кое о чем помнить. Мы не сомневаемся, что вы были и остаетесь честным человеком… Тем не менее на вас оказали давление, не правда ли? Вам подстроили ловушку в Швейцарии, а затем и здесь, в Румынии. Как бы стали развиваться события, если бы мы не следили за каждым шагом Павелеску? Такие, как Павелеску, выискивают слабые стороны у того, кого хотят завлечь в свои сети. Они хорошо знают свое ремесло… А честность — понятие относительное. Вы так не думаете?

Удиштяну в душе согласился с капитаном, но промолчал. Его смущение было довольно красноречивым, и Дину не стал настаивать на ответе, а продолжал развивать свою мысль:

— Мы рекомендуем вам отнестись серьезно к обязательству, данному службе, представителем которой является Павелеску, и выполнять все указания, касающиеся вопросника, абстрагируясь от нас. Конечно, всякий раз, когда обстоятельства того потребуют, советуйтесь с нами. Но не забудьте, что по отношению к Иордаке вы шпион, в задачу которого входит получить как можно больше сведений.

— Я учту ваши рекомендации, — удрученно пообещал Удиштяну.

— Сегодня я без машины, — с улыбкой заявил офицер, — так что с разрешения хозяина могу позволить себе рюмочку виски…

Удиштяну поднялся с кресла и направился к бару.

ПО КОМ ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА

Ники сел на скамейку, повернулся к Родике и прочитал на ее лице признательность. Они долго молча смотрели друг на друга. Доносившийся колокольный звон подчеркивал царившую на кладбище торжественную тишину.

Через некоторое время Родика с невыразимой грустью проговорила:

— Никогда не прощу себе, что ушла от тебя, что втянула тебя в эту грязь… Я не нахожу себе покоя.

Растроганный, он взял ее руку, поднес к губам, поцеловал и нежно прижал к своей чисто выбритой щеке.

— Не терзайся понапрасну, — произнес он, искренне желая успокоить ее, — прошу тебя… Сейчас самое главное — собраться с силами и выстоять.

Кладбище погружалось в сумерки. Было довольно тепло, отовсюду доносились ароматы ранней весны.

— Я позвала тебя, потому что вчера утром повторилась история с Войнягом… — сказала Родика, виновато высвобождая свою руку. — Я чувствую, что схожу с ума… — Она замолчала, устремив взгляд на покрытую белыми цветами молодую яблоню.

— Не понимаю… — нарушил Ники установившееся на какое-то время молчание. — Что-нибудь случилось? Что-нибудь прошло не так?

Она отрицательно покачала головой:

— Как и в первый раз, все прошло как по маслу.

— Что же тогда?

Родика ответила не сразу. Она закурила, и Ники заметил, что сигарета в ее руке еле заметно дрожала.

— Вечером… Потом пришел вечер… — продолжала она, сделав несколько затяжек. — Вечер, понимаешь? — Ей, вероятно, казалось, что Ники не понимает, о чем она толкует. — Андро пришел домой… Он весь посерел… Его снова прихватила язва. Мне не надо было спрашивать, что случилось… Как и в прошлый раз, я подмешала ему в стакан с молоком снотворное. Потом появился Войняг и унес один из фотоаппаратов и две пленки. Затем вернул их… Андро всю ночь метался, кричал и ругался во сне. Я ни на секунду не сомкнула глаз. Мне было страшно, да и сейчас страшно… Так долго не может продолжаться. Думаю, что… — Она выпустила из руки сигарету, растерла ее носком туфли и застыла, не поднимая глаз от земли.

— О чем ты думаешь?

— Я сойду с ума… — задохнулась она от рыданий. — Если бы ты видел, в каком он был состоянии! Опять у него не получились фотографии, опять пленки оказались засвечены. Я убиваю его, без ножа режу. Ники, дорогой, я встала на плохой путь.

Удиштяну взял ее за плечи и повернул к себе. Родика опустила веки, стараясь скрыть слезы.

— Да, это так, — признал Ники, — но у тебя нет выбора. Надо терпеть, Родика, понимаешь? Ты не должна сдаваться. Увидишь, все кончится хорошо. Мы выпутаемся…

Он старался быть убедительным, хотя разделял ее страхи. Если история с засвеченными пленками повторится, поднимется тревога и кто-нибудь откроет глаза Андронику. Можно предвидеть, что в таком случае произойдет.

Родика нервным движением поднесла платок к глазам, в которых застыла тревога.

— Как бы тебе это объяснить, Ники? Я пребываю в таком нервном напряжении, что иногда мне кажется, будто я теряю разум, становлюсь какой-то ненормальной… Вчера, например, после того как я дала Андро молока и он заснул, мне надо было позвонить Войнягу. Ну и что ты думаешь? В голове будто заклинило, и я никак не могла вспомнить номер телефона Войняга, хотя очень хорошо его знаю! Я набирала то 91-09-93, то 91-93-09. Меня прошиб холодный пот. Прошло несколько минут, прежде чем я смогла вспомнить телефон, и мне они показались часами.

Удиштяну ласково погладил ее по щеке, словно ребенка:

— Бывает… Это случается и не в такие моменты… В конце концов ты же вспомнила?

— Пока я вспоминала, думала, что умру. А записывать номер телефона Войняг мне категорически запретил.

Ники Удиштяну смотрел на Родику грустными глазами, не очень-то прислушиваясь к тому, что она говорила. Он давно уверовал, что обстоятельства складываются благоприятно и Валер Дину поможет им выбраться из опутавшей их паутины. В его мозгу крутились номера телефонов: 91-09-93… 91-93-09. Он даже хотел отметить вслух, что номер 91-09-93 нетрудно запомнить, и вдруг почувствовал, как внутри у него все похолодело. Словно он стоял на краю пропасти и кто-то столкнул его в бездну. Инстинктивно, будто желая ухватиться за что-нибудь, он убрал свою руку. Только услышав голос Родики, он вышел из состояния прострации.

— Ники, дорогой, что с тобой?

— Что со мной может быть?

— Ты переменился в лице…

Она прижалась к нему и упавшим голосом вымолвила:

— Это все из-за меня… Я только зло приношу близким людям. И тебе, и Андро. Я понимаю, как ты переживаешь за меня…

— Успокойся, у меня просто закружилась голова… Уже прошло…

Родика отстранилась и с тревогой поглядела на него:

— Как у тебя с давлением?

— Я же сказал: все уже прошло… — Он попытался улыбнуться, но не был уверен, что это ему удалось. — Все, хватит обо мне! Скажи лучше, ты была когда-нибудь у Войняга?

— Ники! — оскорбившись, воскликнула она.

— Постой, ты меня неправильно поняла. Я хотел спросить, знаешь ли ты его адрес.

Вопрос заставил Родику насторожиться, и она мягким голосом упрекнула его:

— Ники, я не хочу, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость.

— Что тебе пришло в голову? Какую глупость я собираюсь совершить? Пойду и убью его? — На этот раз улыбка получилась искренней. — Я просто хотел выяснить, где он живет.

— Нет, я не знаю… Я познакомилась с ним у Флорина, в однокомнатной квартире, где мы встречались… Потом он пришел ко мне, а потом мы дважды встречались в городе, на людях.

— Очень хотелось бы увидеть его рожу, — без обиняков признался Ники.

— Ну что тебе сказать? Вполне приятное лицо.

— 91-09-93, — машинально повторил Ники.

— Браво! Ты уже запомнил? — удивилась Родика.

«Как же было не запомнить, — подумал Ники, — если этот номер дал мне капитан Валер Дину?»

— Все же мне не нравится, как ты выглядишь. Ты бледен как полотно, — вздохнула она. — Что с тобой? Ты что-то скрываешь от меня.

— Уверяю тебя, все прошло. — Удиштяну посмотрел на часы. — Когда тебе нужно с ним встретиться, как ты поступаешь?

— Он разрешил звонить ему только в самых экстренных случаях и только в определенные часы — с шести утра до девяти, с часу до трех часов дня и вечером о восьми до одиннадцати…

— Тебе дали какой-нибудь пароль?

— Пароль? Ах, да… Я набираю номер, он отвечает: «Тридцать вторая аптека слушает», а я в свою очередь говорю: «Черный Пилон у телефона». Вот и весь пароль…

— Вы говорите в открытую?

— Да.

Подумав, Ники вновь обратился к Родике. На этот раз голос его звучал гораздо увереннее:

— Знаешь, о чем я хочу тебя попросить? Позвони Войнягу и скажи, что тебе нужно с ним срочно встретиться.

От удивления Родика часто заморгала накрашенными ресницами:

— Что тебе пришло в голову, Ники?

— Я хочу познакомиться с ним… Разумеется, на расстоянии… Он назначит тебе встречу, вероятно, в общественном месте. Ты позвонишь мне и скажешь, где именно и в котором часу…

— Я тебя не понимаю. Что я ему скажу?

— То же, что и мне, — посоветовал ей Удиштяну, к которому полностью вернулось самообладание.

— И это «срочно»? — засомневалась Родика.

— А почему бы и нет? Делай упор на состояние Андро и на твое состояние.

— Боюсь, ты собираешься сделать глупость.

— Не беспокойся…

Она застенчиво поцеловала его и, прижавшись к нему, проговорила:

— Я сделаю так, как ты считаешь нужным… Прямо завтра утром и позвоню ему.

Заметив, что уже стемнело, Ники встревоженно спросил:

— Ворота кладбища запирают?

— Запирают… Ну и что с того? Прежде чем мы расстанемся, обними меня.

Он нежно сжал ее в своих объятиях.

В кинотеатре «Патрия» с успехом шел американский вестерн. С таким же успехом демонстрировался он на экранах Бухареста незадолго до второй мировой войны. С утра до позднего вечера люди толпились у билетных касс и у входа в кинотеатр. Желающие посмотреть фильм толпились и у двух витрин книжного магазина «Михаил Садовяну».

Наблюдая с противоположного тротуара за людьми у кинотеатра, Ники Удиштяну понял, почему Войняг назначал Родике встречи в таких местах. Действительно, на той стороне было такое столпотворение, что не представлялось возможным отличить тех, кто выходил из кинотеатра, от тех, кто толкался у входа.

Ники выбрал себе место для наблюдения напротив ювелирного магазина. Вспомнив о прочитанных им детективах, он сделал вид, будто читает газету. Без пяти семь он увидел Родику, направлявшуюся в сторону книжного магазина. Она не колеблясь вошла в магазин. «Бедняжка, опять дрожит за Андро, за меня… — посочувствовал ей Ники. — Но со мной ничего не случится».

Через пять минут, как и следовало ожидать, появился капитан Валер Дину в красивом легком костюме, с перекинутым через руку плащом. Он тоже вошел в книжный магазин. Ники с трудом сдержал готовый вырваться из груди стон.

Значит, номер телефона 91-09-93! Капитан госбезопасности Валер Дину, он же Войняг, представитель иностранной разведки, — немыслимое совпадение! У Ники мелькнула было мысль пересечь улицу и встать у выхода из книжного магазина, чтобы те двое наткнулись на него, но он тут же ее отбросил. Если бы он уступил своему порыву, то создал бы невообразимую путаницу и накликал бы непредвиденные опасности. Нет, это было бы неразумно. Сначала надо все уяснить, тщательно взвесить, обдумать каждый шаг, каждый вопрос и каждую мысль.

Он остался на месте — лишний раз убедиться в своей правоте никогда не мешает. И через некоторое время у него появилась такая возможность. Родика и Войняг вместе вышли из магазина и через несколько шагов разошлись. Ники отлично разглядел элегантного, улыбающегося капитана Валера Дину. При расставании он, демонстрируя хорошие манеры, снял шляпу и поцеловал Родике руку.

И на этот раз Ники устоял перед соблазном и не пошел ни за Дину — Войнягом, ни за Родикой. Выйдя на Каля Викторией, он направился к парку Чишмиджиу.

Шагал он неторопливо, и по мере того, как приближался к парку, с которым у него были связаны воспоминания молодости, его, словно ребенка, отыскавшего давно потерянные игрушки, охватывала необъяснимая радость. Вечерело. Воздух в парке был свежий, прохладный, не то что в центре города. Ники подошел к пруду и стал наблюдать, как несколько парней, бросив весла, резвятся в лодке. Постепенно мысли его начали упорядочиваться, выстраиваться в логической последовательности. Он отыскал уединенную скамейку и сел. Закурил и некоторое время сидел с закрытыми глазами, делая глубокие затяжки и прислушиваясь к отдаленному грохоту трамваев. Потом городские шумы куда-то исчезли.

Ники представил себе капитана Валера Дину, галантно целующего Родике руку. Когда он открыл глаза — образ капитана исчез, но осталось множество вопросов. Он начал анализировать их с присущей экономисту тщательностью. Значит, Войняг дал Родике телефон 91-09-93, по которому должна ответить 32-я аптека. Тот же номер телефона в министерстве внутренних дел назвал ему капитан Валер Дину, но Ники мог пользоваться им, не называя никакого пароля. Он обнаружил это абсолютно случайно, и это повело к встрече Родики с Войнягом. Как ему следовало интерпретировать это открытие? В то время как ему капитан госбезопасности Валер Дину представился руководителем одного из отделов министерства внутренних дел, Родике он назвался Дарие Войнягом, представителем одной из иностранных разведок. Что же происходит? Неужели он и Родика оказались втянутыми в операцию, которой руководили органы госбезопасности? Утвердительный ответ на этот вопрос заставлял его мучительно искать во всем этом логику. Например, зачем надо было госбезопасности доводить до отчаяния несчастного мужа Родики? Зачем надо было подвергать Родику настоящему шантажу? Чтобы засветить несколько пленок Гаврила Андроника, так необходимых журналу «Армата ноастрэ»?

Это с одной стороны, а с другой — нет никакого сомнения в том, что Войняг тесно связан с Артуром Павелеску. Кто же на самом деле этот Артур Павелеску? Шпион? Офицер госбезопасности? Знает ли он, кем в действительности является Валер Дину?

Ники закурил новую сигарету, стараясь не потерять нить рассуждений. Кто же в действительности враг страны и кто ее защитник? Если Павелеску сотрудничает с Войнягом, он, без сомнения, является его шефом. Ведь он, Ники Удиштяну, доставил послание из-за границы Павелеску… То самое послание, из-за которого его и затянули в это болото…

Что же получается? В ту ночь, когда он ушел от Павелеску, неподалеку от квартиры последнего его остановил капитан Валер Дину, который предъявил ему удостоверение работника министерства внутренних дел. Тот же капитан, но уже в качестве представителя иностранной разведки направляет действия Родики. Зачем же тогда ему понадобилось являться под видом капитана Дину к Ники и требовать, чтобы он сообщал ему о всех своих разговорах с Павелеску и Родикой?

Ники поздравил себя с тем, что ему пришла хорошая идея уединиться в парке Чишмиджиу. Его ум работал четко и трезво. Темнота, свежий воздух помогали ему не запутаться в хитросплетении мыслей. «Чтобы добраться до сути происшедшего и все еще происходящего со мной, — рассуждал Ники Удиштяну, — мне надо вернуться к господину Форсту. В Швейцарии друг майора Хемона попросил меня захватить по возвращении домой конверт с посланием, содержание которого мне было неизвестно. Адресат — Артур Павелеску. Все мои несчастья начались с того момента, когда я отыскал Артура Павелеску и посетил его на дому, чтобы передать ему конверт… Вот где начало…»

Ники вспомнил, что, когда был у Павелеску и делился с ним впечатлениями о Швейцарии, кто-то позвонил в дверь. Павелеску извинился и вышел, оставив дверь в прихожую открытой. Появился мужчина в кожаном пальто. Бросив взгляд в столовую, где сидел гость, мужчина спросил Павелеску об объявлении, помещенном в газете «Ромыния либерэ». Речь шла, если память Ники не изменяет, о продаже каких-то вещей. Явившийся в столь неподходящее время покупатель оказался, как выяснилось позднее, не кем иным, как капитаном госбезопасности Валером Дину. Он поджидал Ники на улице. Предъявив ему удостоверение личности, потребовал, чтобы и Удиштяну предъявил свое, а затем дал понять, что с «посланием» из Швейцарии Ники «попал в историю». А еще он предупредил, что если потребуется, то найдет Ники дома или на службе.

«Так началась моя одиссея», — подвел итог размышлениям Удиштяну. Теперь ему стало ясно, что не объявление в газете привело человека в кожаном пальто в квартиру Павелеску, а его, Удиштяну, появление там. «Он пришел, чтобы увидеть меня и чтобы я увидел его, — рассуждал Ники, — чтобы с самого начала у меня не возникало никаких сомнений. Но сегодня мне известно, что Валер Дину и Войняг, главный сотрудник Артура Павелеску, одно и то же лицо. Что же произошло за этот отрезок времени? Валер Дину вошел в доверие к Павелеску под видом некоего Войняга? Или просто госбезопасность схватила Артура Павелеску и теперь он выполняет то, что ему прикажут? В таком случае он хорошо знает, кем является Войняг. Но мне-то как найти выход из этого лабиринта? Ведь естественно возникает вопрос: а является ли в действительности Валер Дину офицером госбезопасности?»

Ники рассмеялся бы, если бы ситуация не была столь трагичной. Неподалеку от скамейки, на которой сидел, он различил силуэты юноши и девушки. Заметили они его или нет — это не имело значения. Они остановились и, прижавшись друг к другу, застыли в поцелуе. Их поцелуй, казалось, длился целую вечность, и Удиштяну пришлось кашлем напомнить о своем присутствии. Только после этого влюбленные стронулись с места. Удиштяну с завистью следил за ними, пока они не скрылись из виду, потом вернулся к своим баранам.

По сути дела, для него найти выход из лабиринта — значит убедиться, является ли в действительности Валер Дину офицером госбезопасности, выяснить, можно ли на него полагаться… Но как добраться до истины?

Ники снова вспомнил тот момент, когда человек в кожаном пальто остановил его ночью и вежливо потребовал предъявить удостоверение личности. Правда, сначала он сам предъявил документы… Но разве Ники внимательно прочитал, что было написано в сложенной вдвое картонке? Да и был ли он тогда в состоянии это сделать? Разобрал ли он наименование министерства, фамилию офицера? Нет, этого он не припомнил. Ночная встреча так его ошеломила, что даже после того, как капитан уехал на своей машине, он не сразу успокоился.

Офицер дал понять, что ему известно, где работает Ники, а это ничего хорошего не предвещало. Он ведь, вернувшись на родину, не доложил компетентным органам, как потерял, а затем при помощи расположенного к нему майора Хемона обрел свой заграничный паспорт.

«Надо что-то предпринять, — решил Удиштяну. — Сначала придется вспомнить, какого числа я был у Павелеску. Потом перелистать «Ромыния либерэ» и убедиться, помещал ли он в действительности объявление. Только таким образом я смогу выяснить, что именно привело Валера Дину в квартиру Павелеску».

Придя к такому выводу, Удиштяну подумал, что, наверное, стоит еще раз проанализировать развитие его отношений с Валером Дину с момента знакомства.

Неделю или две капитан его не беспокоил. Потом, когда Ники меньше всего этого ожидал, офицер назначил ему встречу. Удиштяну принял приглашение без энтузиазма. Офицер исключительно любезно встретил его на улице, перед входом в бюро пропусков министерства, и предложил ему три места, где можно побеседовать: в машине, в его квартире на улице Росетти… Да-да, Ники хорошо запомнил, что речь шла об улице Росетти… Или в доме самого Ники.

Такая свобода выбора ему понравилась. В то время Удиштяну нашел и объяснение подобному великодушию офицера. Если бы он пригласил его в здание министерства, это послужило бы для Удиштяну еще одним поводом для беспокойства, а Дину этого не хотел. Таким образом, он предоставил право выбора, и Ники выбрал свою квартиру. Теперь такая благожелательность офицера представлялась ему и вовсе не оправданной.

«Разве не было более логично, раз уж он вызвал меня туда, пригласить в один из кабинетов министерства? — спрашивал себя Удиштяну, терпеливо ища ответы на возникшие вопросы, и тут же начинал опровергать себя: — Нет, принимая во внимание разговор, который мы вели с ним, этого делать не следовало. К чему было тащить меня в здание министерства, вызывая ненужное волнение, излишнюю напряженность? Ведь что он тогда хотел — предупредить меня в связи с предполагаемыми намерениями Павелеску и просить помочь госбезопасности».

Что произошло в тот вечер у него на квартире? Сначала капитан дал понять, что между кражей паспорта в Женеве и посланием, переданным Павелеску, существует некая связь и что без сомнения теперь Павелеску попытается шантажировать его. А в заключение попросил Ники помочь органам госбезопасности и назвал номер телефона: 91-09-93. Благодаря чистой случайности Ники обнаружил, что и Войняг отвечает по тому же номеру. Уж лучше бы не было этой случайности… Тогда и он чувствовал бы себя сегодня спокойнее, не ломал бы голову над решением задач, выходящих за пределы его компетенции. Однако все, что предполагал Валер Дину, сбылось. Павелеску перешел в наступление и начал шантажировать Ники, воспользовавшись его оплошностью с паспортом и встречей с перебежчицей Лучией Мэргэритяну — встречей, которую Ники считал счастливым совпадением. Он ошибался… Да, он стал объектом грубого шантажа…

«Как бы складывались мои отношения с Павелеску после шантажа с его стороны, если бы в ход событий не вмешался капитан Валер Дину? — задавался вопросом Удиштяну. — Принял бы я предложение Павелеску или же сообщил бы о нем властям?»

Он не пытался обманывать себя и признал, что никогда не сумеет ответить на этот вопрос. Между тем Валер Дину показал ему, что госбезопасность в курсе действий Павелеску, и посоветовал позволить «завербовать» себя, даже подписать обязательство, которое ему предложат. Он поступил в точном соответствии с рекомендациями офицера. И у него остались бы хорошие воспоминания обо всей этой истории, если бы неожиданно не появился Войняг, который поставил под сомнение происходившее ранее.

Как развивались отношения Ники с Павелеску и что тот от него потребовал? Посоветовать Родике Андроник, его бывшей жене, согласиться выполнить условия шантажа… Что рекомендовал Ники в отношении Родики капитан Валер Дину? Убедить ее выполнять задания Павелеску. И что сделал он, Удиштяну? Свернул Родику с дороги в компетентные органы, помог ей угодить в сети Павелеску.

«Значит, госбезопасность действует на двух направлениях. Почему?» — пытался Ники проникнуть во внутреннюю логику фактов.

В поисках ответов Ники то и дело натыкался на естественные преграды, о которых неоднократно напоминал ему Валер Дину, а сам он знал из шпионских книг. Но поток вопросов не иссякал. Что потребовал от него Павелеску? Собрать информацию о полковнике Марине Иордаке, его друге, и заполнить ужасно длинный вопросник. А что посоветовал ему капитан Валер Дину в связи с заданием, полученным от Павелеску? Вести себя так, как если бы он был настоящим агентом последнего, полностью ответить на все поставленные вопросы и до передачи их Павелеску обязательно проконсультироваться с госбезопасностью.

«Нет, не доходит до меня смысл этой двойной игры. Это выходит за пределы моего понимания, — вынужден был признать Удиштяну. — О, если бы я посмел нарушить обязательство о сохранении тайны и нашел с кем посоветоваться!»

И вдруг в голове у него мелькнуло имя — полковник Мирча Бэдою. Перед глазами возник образ невысокого худощавого человека с седыми висками, который никак не мот привыкнуть к элегантным гражданским костюмам.

«Хорошо, хорошо, — размышлял далее Удиштяну. — При первом нашем разговоре, когда я упомянул имя Мирчи Бэдою, Дину обратил мое внимание на то, что они занимаются сугубо военной, а не экономической стороной деятельности объединения, и запретил мне обсуждать с полковником наши проблемы. А все же, что случится, если я поговорю с полковником Бэдою? Какой противозаконный акт совершу? Кого предам? Что мне могут сделать? Самое большее, расторгнуть мое «трудовое соглашение» с капитаном Валером Дину по причине нарушения дисциплины и правил конспирации…»

Со скамейки Ники поднялся убежденный, что, обсудив все с Бэдою, не совершит никакой ошибки. Теперь у него был и повод для разговора: вопросник, переданный Артуром Павелеску. Правда, он касался только полковника Марина Иордаке, но разве косвенно не затрагивал интересы объединения?

Однако дома, в обстановке уютного, обставленного патриархальной мебелью кабинета, Удиштяну несколько изменил свои планы. Он решительно подошел к телефону и набрал номер справочной.

— Пожалуйста, телефон Валера Дину, улица Росетти, — попросил он телефонистку.

— Номер дома?

— К сожалению, не знаю.

После короткой паузы телефонистка нервно ответила:

— По улице Росетти телефон на имя Валера Дину не зарегистрирован.

Ники еще раз вызвал справочную — ответила другая телефонистка:

— Слушаю вас…

— Войняг Дарие… улица Росетти…

— Номер дома?

— Не знаю…

Через несколько минут он услышал:

— Войняг Дарие по улице Росетти… телефон отсутствует.

Удиштяну задумался: «Мда… Это плохо! Как бы мне не испортить дело… Что-нибудь тщательно продуманное сотрудниками госбезопасности. Может, следует отказаться от своего намерения. Может, таковы правила игры — во что бы то ни стало держать все в секрете… Я поступлю иначе…»

Он решительно поднялся и направился на кухню перекусить. С дороги его вернул телефонный звонок — звонила Родика.

— Ты был там?

Этот вопрос прозвучал немного загадочно.

— Да… — ответил он. — Но мне не хотелось бы говорить об этом сейчас. Поняла?

Она поняла и мягко спросила:

— Ты устал?

— Устал и проголодался… Я позвоню тебе, Родика, завтра или послезавтра… Мне кажется, ты немного успокоилась.

— Угадал… — подтвердила она. — Он заверил меня, что прежнее больше не повторится. Представляешь, как я счастлива!

— Я рад за тебя.

— Спокойной ночи, Ники.

— До свидания!

Известие, что Войняг, он же Валер Дину, обещал Родике прекратить засвечивание пленок ее мужа, заставило его задуматься. Что это означает? Что Войняг отказался от услуг Родики Андроник? Или же он достиг своей главной цели — добрался до Гаврила Андроника и теперь не нуждается в услугах Родики? Удиштяну не знал, радоваться или огорчаться полученному известию.

ШАНТАЖ

Гаврил Андроник добрался домой около десяти вечера. На этот раз он не так сильно устал, как бывало прежде. И все же он был бы счастлив, если бы его встретила Родика и, отослав сразу в ванную, направилась бы на кухню готовить ему ужин. Но — увы, сегодня ему самому придется подогревать себе молоко и поджаривать хлеб, само собой разумеется, если после душа постель не окажется более притягательной, чем стакан горячего молока. И в детстве, помнится, его лень нередко пересиливала голод. И сейчас он был не прочь прямо с порога пройти в спальню и нырнуть в постель.

Он оставил в прихожей чемодан, вошел в столовую, зажег свет. Застоявшийся, кисловатый воздух неприятно ударил в нос, и он направился было к окну, чтобы открыть его. Но тут его внимание привлекла фотография. И когда это она появилась тут, рядом с вазой для цветов? Заинтригованный, Гаврил забыл об окне и подошел к столу, чтобы рассмотреть фотографию — издалека он не мог определить, что на ней изображено. Но прежде чем его пальцы дотронулись до фотографии, он застыл как вкопанный, нет-нет, память его не обманывала: автором этой цветной фотографии, на которой была изображена импровизированная трибуна на поле, где проходили учения, был он. Он, и никто другой, сделал этот снимок два месяца назад, в конце зимы, во время учений в уезде Б., но только… Ему показалось, будто на затылок опустилась тяжелая свинцовая плита, он чувствовал ее давящую тяжесть и не мог ухватиться ни за одну мысль… Потом взял фотографию, поднес ее к глазам. Сердце сильно колотилось, обрывки мыслей вихрем проносились в голове. Кто совершил это чудо? Кто смог проявить сданную в архив лаборатории засвеченную пленку и изготовить эту фотографию?

Хотя вопросы были вполне конкретными, казалось абсурдом пытаться найти на них сколько-нибудь правдоподобный ответ. Андроник отдавал себе отчет в том, что намного важнее выяснить, каким образом эта фотография попала в квартиру в их отсутствие, ведь ни его, ни Родики в Бухаресте не было. Ответ мог быть лишь один: в квартиру проникли, совершив взлом… Кто и с какой целью пошел на это? Только для того, чтобы положить ему на стол «чудо»?

И вдруг у него появилось странное ощущение, что в спальне кто-то есть. По телу Андроника побежали мурашки, однако в следующее мгновение он осознал, что ведет себя как ребенок, который боится одиночества и темноты. И чтобы доказать себе, что он настоящий мужчина, Андроник с фотографией в руках направился в спальню. Зажег свет — и с ужасом обнаружил на выцветшем покрывале разложенные веером, наподобие игральных карт, еще три фотографии.

Андроник, наверное, еще долго пребывал бы в состоянии прострации, если бы не телефон, громкий трезвон которого вернул его к действительности. Телефон стоял в столовой, и Андроник с трудом проделал десять шагов до него. Он поднял трубку и услышал незнакомый голос:

— Это квартира Андроника? Добрый вечер! У телефона господин Андроник?

— Добрый вечер! — ответил он, стараясь сохранять спокойствие. — Да, Андроник у телефона…

— Вы нашли фотографии?

Внутренности резанула острая боль, будто в них вонзили кинжал, и Андроник согнулся.

— Алло, вы меня слушаете?.. Господин Андроник, в ваших интересах ответить на мой вопрос, ведь фотографии касаются непосредственно вас…

«Так оно и есть», — подумал Андроник и бессильно опустился в кресло. Боль не проходила, она огнем жгла внутренности.

— Вы слышите меня, господин Андроник?

Фотограф взорвался:

— Кто вы такой? Каким образом, черт вас побери, пробрались в мою квартиру?

— Сначала ответьте, интересуют ли вас фотографии.

Андроник ответил не сразу. Спокойствие и вежливый тон незнакомца выводили его из себя. Он машинально вытер рукавом куртки искаженное болью лицо и пробормотал:

— Разумеется, интересуют.

— В таком случае…

— Кто вы?

— Советую вам подняться с кресла…

«Он говорит так, будто находится где-то рядом», — отметил про себя Андроник, с отчаянием озираясь по сторонам.

— …пройти в прихожую и взять там чемодан, с которым вы вернулись из поездки…

— Я не понимаю…

Он не мог поверить, что незнакомец, находясь вне стен его квартиры, с такой точностью знает, где он оставил свой чемодан.

Незнакомец терпеливо повторил свой совет, больше похожий на приказ.

— Теперь, надеюсь, вы поняли?

— Да, — подтвердил Андроник.

— Я жду… Откройте чемодан! Проверьте…

— Что, еще фотографии?

— Советую выполнять то, что вам приказывают.

На этот раз тон незнакомца окончательно вывел Андроника из себя, и он бросил трубку на рычаг. Но жест этот не прибавил ему смелости. Он не покинул кресла, уверенный, что последует новый звонок. Так и случилось.

— Господин Андроник, — услышал он в трубке властный голос незнакомца. — Я понимаю вашу реакцию… но считаю нужным порекомендовать вам ради вашего же блага и ради блага вашей жены не вести себя столь безответственно…

Кинжал из тела Андроника вроде бы вынули, но внутри остался кусок раскаленного металла.

— Как вы сказали? Ради блага моей жены? — пробормотал Андроник сквозь зубы.

— Да-да, ради блага вашей жены.

— Господин, какое отношение имеет ко всему этому моя жена? — с трудом выдавил из себя Андроник. Казалось, он вот-вот испустит дух.

— Увидите, что имеет, — ответил незнакомец.

— Да кто вы такой? — возмутился Андроник.

— Без истерики, — посоветовали ему с другого конца провода. — Это излишне и вредно. Давайте разберемся по порядку, после чего я отвечу на все ваши вопросы.

— Кто вы, наконец? — упрямо настаивал Андроник.

К его удивлению, незнакомец оказался уступчивым:

— Хорошо… Я готов удовлетворить ваше любопытство. Когда-то давно вы выезжали в Трансильванию. Вернувшись, обнаружили, что у вас не хватает одной пленки. Так вот это я взял ее у вас… Вы доложили своему начальнику о пропаже пленки?

На какое-то время на проводе установилась тишина.

— Алло, господин Андроник, вы на месте? Насколько мне известно, вы забыли доложить полковнику Иоаниду об исчезновении пленки, не правда ли?

— Господин… — начал было пристыженный Андроник, но не закончил своей мысли, почувствовав, что его голос дрожит от страха.

— Вы все еще у телефона, господин Андроник? Проверьте свой чемодан, потом поговорим…

Андроник, движимый любопытством, подчинился и, пошатываясь, направился в прихожую. Чемодан, который он узнал бы за версту, стоял на месте. Разъяренный Андроник схватил его, вернулся в столовую и поставил у ног. «Почему он требует, чтобы я открыл чемодан?» — в замешательстве думал он и, наконец решившись, открыл крышку. Прежде всего бросилась в глаза старая пижама, которая ни в коем случае ему не принадлежала. Потом он обнаружил, что с внутренней стороны крышки исчезла фотография Родики. Голова у Андроника пошла кругом. Затем он обнаружил исчезновение фотоаппаратов, пленок, объективов. Только теперь он осознал, что в чемодане нет ни одной принадлежащей ему вещи. Кровь отхлынула от его лица. Но он заставил себя снова взять трубку и прошептать:

— Ах, господин… господин…

— Вы не очень расстраивайтесь, господин Андроник, — успокоил его незнакомец, — ваши фотопринадлежности у меня…

Андроник рывком освободился от галстука, потом расстегнул ворот рубашки и с удивлением осознал, что резь в желудке разом исчезла.

— Вы мне не верите? — спокойно спросил незнакомец. — Вы ведь сели в Чичеу, не так ли?

— Да… — подтвердил Андроник.

— Помните, кто ехал с вами в купе?

— Женщина…

— А затем мужчина… Когда поезд подъезжал к Брашову, вы вышли из купе и направились в туалет. Тогда-то вам и подменили чемодан.

— Подменили? — едва слышно прошептал Андроник.

— Вы хотите получить его обратно?

— Вы еще спрашиваете!

— Я рад, что вы разумный человек. Слушайте меня внимательно, — предупредил незнакомец. — Возьмите те пять фотографий…

— Четыре, — прервал его чуточку оскорбленный Андроник.

— Пять, — уточнил собеседник. — Вы, очевидно, еще не были в ванной. Там, возле зеркала, стоит еще одна фотография. Соберите фотографии, возьмите чемодан и выходите на улицу. Идите в сторону ресторана «Одобешти», что на углу улицы. Перед рестораном вас будет ждать «рено» вишневого цвета… Мы совершим небольшую прогулку.

Андроник машинально повторил:

— Небольшую прогулку…

— Надеюсь, она будет небольшой… — Незнакомец рассмеялся, казалось, он не хотел сердить Андроника. — Я жду вашего ответа.

Отдавая отчет в серьезности положения, размерах надвигающейся катастрофы, он с деланной твердостью спросил:

— А если я откажусь?

— Я бы вам не советовал…

— Повторяю: а если я откажусь?

— Тогда выпутывайтесь сами, — не колеблясь заявил незнакомец. — Вам придется объяснить своему начальству, почему не доложили о пропаже пленки, каким образом кадры, снятые вами на учениях, оказались опубликованными на Западе — скажем, в каком-нибудь иллюстрированном журнале под соответствующим заглавием. И не забудьте, что объяснения эти вам придется давать после того, как вы доложили о засвечивании пленок. Ну, что вы теперь скажете? Выходите? Я бы желал покончить с этой историей до полуночи.

— Нет, я не выхожу, — заявил Андроник, но его дрожащий голос свидетельствовал, в каком он смятении.

— Это ваше право, — признал незнакомец. — Спокойной ночи. Ах, да… чуть не забыл… Конечно, помимо всего прочего вам придется дать объяснения и по поводу вашей жены…

Андроник подскочил, словно ужаленный:

— Что с ней?

— Узнаете, когда спуститесь. Спокойной ночи!

— Постойте! — закричал фоторепортер и после короткой паузы обреченно добавил: — Подождите меня — я выхожу.

Андроник приблизился к «рено» и различил его цвет. Он ожидал, что кто-то будет следить за ним, но улица казалась пустынной, тишина вокруг — давящей. Когда до машины оставалось не более десяти шагов, одна из дверц открылась и из машины вышел мужчина. Он не двинулся навстречу Андронику, а остался на месте.

— Господин Андроник, прошу вас, — показал незнакомец на открытую дверцу машины. Его голос был хрипловатым и усталым, что не вязалось с его спортивной выправкой.

Фоторепортер хотел что-то возразить, но растерялся, а забираясь в машину, наткнулся на чемодан, который держал в руках. Незнакомец устроился на заднем сиденье возле чемодана, который, словно барьер, разделял их. «Рено» тронулся с места. Только теперь Андроник обратил внимание на человека за рулем. Он увидел его массивный затылок и намечавшуюся лысину. Обеспокоенно спросил:

— Куда вы меня везете?

Фоторепортер ожидал, сам не зная почему, что ему ответит человек за рулем, однако ответил тот, что сидел справа от него:

— Это зависит не от нас, а от вас…

— Если так, то вот, я принес чемодан — фотографии внутри. Прошу вернуть мне мой.

Он не потерял окончательно контроль над собой и понимал, что его слова выставляют его в смешном свете: эта встреча, неожиданная и странная, не могла свестись к простому обмену чемоданами.

— Что принесли чемодан — это хорошо.

— Но я не вижу своего чемодана, — заметил Андроник.

— Его здесь и нет.

Отметив про себя слегка ироничный тон собеседника, Андроник проговорил:

— Господин… я не понимаю… По телефону я говорил не с вами — в этом я уверен. Тогда с кем же?

— Вы говорили со мной, — ответил сидевший за рулем.

Фоторепортер уставился в его затылок.

— Да, я узнаю ваш голос, — шепнул он с нарастающей тревогой.

Сидевший за рулем не повернулся, продолжая внимательно смотреть на дорогу, хотя она оставалась пустынной.

— Господин Андроник, — продолжал сидевший рядом с ним, — мне не хочется затягивать дело. Мое желание — покончить со всем до полуночи. В ту или иную сторону, но чтобы все было завершено.

«Все зависит от меня… — подумал с горечью Андроник. — От меня еще что-то зависит!» И голосом, полным драматизма, проговорил:

— Господа, клянусь, я не понимаю, что происходит. Может, вы все же поясните, что именно от меня зависит? Кто вы? Вижу, что вы румыны. Но что я вам сделал?

Он не лгал — он в самом деле ничего не понимал и чувствовал, как им все сильнее овладевает безнадежность.

Человек за рулем вежливо спросил:

— Господин Андроник, вы хотите получить пленку, об исчезновении которой не доложили?

Фоторепортер почувствовал, как к горлу подкатывает комок.

— Конечно хочу.

— Что вас больше устраивает: получить назад свои фотопринадлежности или попасть под военный трибунал?

— Зачем вы мучаете меня? Я же не ребенок, — защищался он, напуганный больше признаками приближающегося приступа, чем ходом беседы.

— Да или нет? — потребовал ответа сидящий впереди.

— Я хочу получить назад мой чемодан!

— Вы хотите получить те пять негативов, с которых были сделаны эти пять фотографий?

Андроник вспомнил о фотографиях, разбросанных по квартире, и вновь пережил момент величайшего изумления. Как могло произойти это техническое чудо? Пленки засвечены, фотоаппарат неисправен, и все же… Пять фотографий, которые он обнаружил в своей квартире, были сделаны с испорченных пленок.

— Значит, вам дорога ваша жизнь?

Если бы он не слышал вопроса, то подумал бы, что видит нескончаемый кошмарный сон.

— Конечно дорога, — ответил он обреченно.

«Ох, только бы не начался приступ… Только бы язва оставила меня в покое! Только бы не пришлось пережить это унижение!»

— Вы любите свою жену, не так ли?

— Пожалуйста, не надо… Хватит… — слабо запротестовал он. — Зачем в это вмешивать мою жену?

Сидевший впереди повторил то, о чем уже говорил Андронику по телефону: им и не нужно ее вмешивать, она давно в этом замешана. И все же он подчеркнул:

— Знаете, и она вас любит.

Андроник инстинктивно отодвинулся в глубь сиденья, словно загнанный в угол боксер, который напрасно старается защититься от обрушивающихся на него безжалостных ударов. И поскольку он был не в силах вымолвить ни слова, сидевший за рулем невозмутимо продолжал:

— Да, она вас любит… И она согласилась пожертвовать собой, чтобы спасти вашу честь.

— Спасти мою честь? — с недоумением проговорил Андроник. — Что это значит?

Незнакомец повернулся и смерил его взглядом:

— Советую вам, господин Андроник, внимательно прослушать одну магнитофонную запись… Магнитофон здесь, у меня…

Из своего угла Андроник увидел, как сидевший за рулем протянул руку и включил аппарат, находившийся на переднем сиденье. Через несколько секунд послышался мужской голос, который не принадлежал ни ему, ни сидящему рядом с Андроником, а затем последовал и столь знакомый голос Родики.

— «Значит, вы любите мужа?

— Да, люблю.

— Несмотря на то что он унизил вас, подозревая в неверности, бросал вам в лицо оскорбительные слова?

— Я простила его… Он действительно ревнив до безумия, но такая уж мне выпала доля. И тут ничего не поделаешь…»

На какое-то время Андроник забыл, где находится, в замер с приоткрытым ртом. У него появилось ощущение, будто сама Родика сидит в машине, на переднем сиденье, и человек за рулем задает ей вопросы. Он слушал как зачарованный, и в его мозгу помимо воли возникали разного рода ассоциации. За последнее время она действительно изменилась — стала более мягкой, покорной, и это как раз в тот момент, когда он потерял всякую надежду спасти свой семейный очаг. Теперь она объяснила, что произошло, и все его существо наполнилось нежностью к ней.

— «И вы полны решимости помочь ему? Вы понимаете, чем рискуете?

— Я в здравом уме… Вы предложили мне сделку, не так ли? Вы возвращаете мне пленки, а я дам вам нужную информацию… И это все.

— Я не встречал такой женщины, как вы.

— У меня есть все основания быть ему признательной.

— Хочу предупредить, что, если вы сообщите о наших встречах, мы сумеем представить в министерство внутренних дел доказательства тягчайшего нарушения закона, совершенного вами обоими… А сейчас я попрошу вас ответить мне на несколько вопросов…

— Я отвечу, если, конечно, буду в состоянии…

— Когда ваш муж отправляется в командировки, он сообщает вам, куда и на сколько дней уезжает?

— Всякий раз, когда он собирается на какие-либо учения или по другим делам, он точно указывает, куда уезжает и когда возвратится.

— Возвращаясь из поездок, он является домой с чемоданом или вначале заезжает в редакцию и оставляет там свои материалы?

— Это зависит от того, когда он возвращается. Но чаще он вначале заезжает с вокзала домой.

— С чемоданом?

— Да.

— По возвращении он рассказывает вам о своих впечатлениях, о происшествиях в частях?

— Да. Но меня это не интересует.

— И все же почему вы готовы рисковать?

— Кроме тех причин, о которых я говорила, хочу напомнить, что муж серьезно болен… Он пропал бы…»

Сидевший за рулем протянул руку и выключил магнитофон. Андроник ощутил, как наваливается на него тишина, и испуганно вздрогнул. Что с ним происходит? Кто эти двое неизвестных в машине? Куда они направляются?

— Откровенно говоря, господин Андроник, — нарушил молчание человек за рулем, — нас интересует не ваша жена. Благодаря ей и ее наивности мы теперь беседуем с вами… Мы нуждаемся в услугах фоторепортера Гаврила Андроника…

— Шпионаж? — прорычал Андроник.

— Шпионаж, если вам угодно так это называть. Но, может, вам известно какое-нибудь другое слово? Мы хотели заполучить вас, и вот вы в наших руках. Теперь мы хотим дать вам шанс…

— Что за шанс? — поинтересовался Андроник — в его голосе сквозило негодование.

— Сохранить себе жизнь на почетных условиях… вытащить жену из грязи, в которую она окунулась ради вас и вашего здоровья.

Андроник попытался защищаться, но как-то уж слишком вяло. Он неловко кашлянул, чтобы скрыть свою слабость, и спросил:

— А если я не соглашусь?

— Не советую вам этого делать. — Сидящий за рулем говорил с ним, как со старым знакомым. — Завтра, например, вам придется доложить о пропаже ваших фотопринадлежностей… о нарушении закона вашей женой… А еще через неделю от вас потребуют объяснений по поводу появления в некоторых западных военных журналах кадров, сделанных вами на учениях в уезде Б., которые вы нам продали.

— Я объясню, как все было на самом деле… расскажу всю правду… — промямлил Андроник.

Двое неизвестных почти одновременно рассмеялись. Их смех прозвучал довольно зловеще, но фоторепортер нашел их реакцию оправданной.

— Вам так нравится правда, господин Андроник?

— Да, нравится, — ответил он и сразу понял, что вступил на опасный путь.

На этот раз рассмеялся только сидевший за рулем. После короткой паузы он снова заговорил:

— Послушаем мнение вашей жены по этому вопросу. Согласны? — Не дожидаясь ответа, он протянул руку и нажал на кнопку кассетного магнитофона.

Некоторое время слышался лишь шелест пленки, потом зазвучал голос Родики:

— «Да, припоминаю. Его долгое время мучила приключившаяся с ним когда-то история. После женитьбы он рассказал мне о ней, помнится, в два приема.

— Вы хотите сказать, что он не выложил всю правду сразу?

— Вероятно, для него это было трудно. Он сосредоточился на своей болезни, убедил себя, что непривлекателен внешне и неинтересен внутренне.

— Расскажите о первой части его признаний.

— Месяца через три-четыре после того, как он был принят на работу в журнал «Армата ноастрэ», предварительно пройдя строгую проверку…

— То есть 15 лет назад?

— Да, приблизительно… Он возвращался из командировки. В поезде познакомился с привлекательной женщиной. Она оказалась незамужней, Андроник тоже был неженат. Женщина приняла его приглашение, и когда они прибыли в Бухарест, то поехали прямо к нему домой. Эта женщина, которую Андроник подобрал в поезде, доставила ему массу неприятностей — она его обокрала…»

У фоторепортера перехватило дыхание. Родика раскрыла постороннему его тайну, тайну, которую он все время пытался окончательно похоронить, хотя и безуспешно, так как обстоятельства, связанные с ней, то я дело всплывали наружу, омрачая его жизнь.

Он слушал и с горечью спрашивал себя, зачем Родике понадобилось рассказывать незнакомому человеку о его жизни, и без того не особенно богатой радостями…

— «Как это — обокрала?

— Они приехали к Андронику — в то время он жил в жалком доме на Каля Гривицей, — и он отправился в магазин купить что-нибудь из еды, оставив ее одну. Когда вернулся, оказалось, что женщина исчезла, прихватив кое-что из вещей и фотоаппарат…

— Который принадлежал не ему, а фотолаборатории журнала?

— Да, так все и было.

— Что он предпринял, обнаружив исчезновение женщины и кражу?

— Побежал искать женщину. И где только он ее не разыскивал! Два или три дня не ходил в редакцию, ссылаясь на обострение язвы, все надеялся, что найдет ее…

— В милицию о краже он не заявил?

— Нет… Если бы он заявил в милицию, необходимо было бы доложить и руководству редакции… Он растерялся… Видите ли, Андроника только приняли, работа ему нравилась… Он боялся, что его уволят…

— Как же он поступил? Ему же надо было как-то объяснить пропажу фотоаппарата.

— Как он вышел из положения? Самым недостойным образом, и он это осознавал. Иногда его мучили угрызения совести, Андроник не мог простить себе. Я узнала об этом, когда он заболел гриппом. У него была очень высокая температура, он бредил и в бреду выкрикивал различные имена, плел всякую несуразицу. Когда немного успокоился, я рассказала ему, что он бродил… Вот тогда я и узнала, как Андроник вышел из столь трудного положения, вызванного кражей фотоаппарата. В фотолаборатории были только аппараты «Зоркий» и «ФЭД». Андроник занял денег, купил фотоаппарат «ФЭД» и объектив, которые у него были украдены, и принес в лабораторию. Но история на этом не кончается. В лаборатории тогда работало гораздо больше фотографов, чем теперь, и фотоаппаратов было несколько. Серийный номер каждого аппарата был занесен в инвентарную опись. Во время проведения инвентаризации и было обнаружено, что серийный номер одного фотоаппарата не соответствует его инвентарному номеру. Главный редактор попытался выяснить загадку, но всем было ясно, что кто-то потерял фотоаппарат и заменил его другим, не доложив об этом. У мужа не хватило смелости признаться, и вина пала на фотографа Кастела Вулке, заядлого пьяницу, который, к удивлению Андроника, не отрицал выдвинутого против него обвинения.

— И это не давало ему покоя?

— Андроник упрекал себя за проявленную слабость, за то, что у него не хватило смелости доложить обо всем руководству…»

Голоса, записанные на пленку, смолкли, и в наступившей тишине Андроник услышал свое прерывистое дыхание и попытался его приглушить.

— Вы все еще утверждаете, господин Андроник, что вам нравится правда? — обратился к нему мужчина, сидевший за рулем. — Вы осознаете, что между теми давними событиями и пропажей пленки, о чем вы не доложили руководству, имеется связь? Как бы вы ни пытались доказать, что не виноваты, что не имеете никакого отношения к появлению на Западе фотографий о маневрах в уезде Б., вам это не удастся. Теперь вы сознаете цену шанса, который мы вам предлагаем?

«Обложили со всех сторон, — охваченный безнадежностью, думал Андроник. — Я попал в окружение. И для меня нет из него выхода…» Он, вероятно, не смог бы объяснить, почему ему в голову пришел этот военный штамп, которым в разговоре он обычно не пользовался.

— Как следует понимать ваше молчание? Как знак согласия?

Незнакомец за рулем не настаивал на ответе. Он почувствовал, что сидевший позади фоторепортер подался вперед, и предположил, что у того начинается приступ. Он не ошибся. Андроник действительно согнулся и схватился руками за живот.

— Сейчас мы поедем в одно место…

— Я не хочу никуда ехать! — закричал Андроник в отчаянии, проклиная в первую очередь свой собственный организм, который не внял его мольбе, не захотел пощадить его. — Остановите — я хочу выйти!

— И Родика там… Она нас ждет…

Боль на несколько минут оставила Андроника, и он, собравшись с силами, возразил:

— Неправда, Родика в Буштени…

— Это мы еще посмотрим. Ну, вы все еще хотите выйти?

— Вы не боитесь, что я могу…

— …разоблачить нас? Знаете — не боюсь…

Андроник вдруг почувствовал, что сосед справа задвигался на сиденье. Заинтригованный, он повернул голову и увидел направленный на него длинный ствол бесшумного пистолета.

— Ну, бросить тебя на опушке леса с продырявленной головой или поедешь с нами? — спросил владелец пистолета спокойным голосом, без тени угрозы, давая понять, что ему безразлично, какой из двух вариантов выберет фоторепортер.

Сидевший за рулем счел нужным дополнить:

— Ваша жена Родика уже более двух лет работает на нас. Вы ни о чем не догадывались?

— Нет, — признался Андроник.

— В редакции тоже ничего не узнают… В этом отношении мы даем вам полнейшую гарантию. Да это и в наших интересах… Но право выбора за вами. Остановить машину?

— Куда вы меня везете? — упавшим голосом спросил Андроник.

— Куда надо…

Сосед справа убрал пистолет и извлек из кармана очки с затемненными стеклами.

— А это зачем?

— Только до места назначения, — объяснил сидевший за рулем.

Андроник закрыл глаза и отдал себя в руки судьбы…

Его ввели в какое-то помещение, и в первый момент, когда он снял очки, яркий свет подвешенной к потолку люстры из кованого железа ослепил его. Он невольно вскинул руки, защищая глаза, пока они не привыкли к свету, и растерянно огляделся вокруг.

Потом глаза Андроника остановились на энергичном лице того, кто сидел в машине за рулем. По виду ему было больше пятидесяти, но исходившая от него энергия убеждала, что не стоит судить о человеке по морщинкам на лице и по намечавшейся лысине. На нем была черная куртка из мягкой кожи.

— Прошу садиться, — показал он на одно из кресел.

Андроник услышал шум открывающейся двери и посмотрел через плечо. Второй незнакомец вышел из помещения.

Андроник, смирившийся со своей участью, сел и проговорил:

— Я хочу увидеть Родику.

— Всему свое время… Я ведь обещал, что до полуночи мы выясним наши отношения.

Вернулся второй незнакомец. Он поставил у ног сидевшего за рулем забытый в машине чемодан и снова вышел.

— Мы хотели поговорить с вами в спокойной обстановке.

— В спокойной обстановке?! Не дай бог такого спокойствия… Вы издеваетесь надо мной…

— Нет, господин Андроник, у нас не было такой цели… Мы не намерены издеваться над вами…

Последние слова принадлежали не человеку, сидевшему за рулем, а мужчине, неожиданно появившемуся на верхних ступеньках лестницы. Он стал медленно спускаться вниз, глубоко засунув руки в карманы халата. Андроник сопровождал его взглядом, пока он не остановился в нескольких шагах.

— Нет, у нас не было намерения издеваться над вами, господин Андроник, — повторил он.

Он был лет на десять моложе человека в кожаной куртке. У него были тонкие черты лица. Черные, с пробивавшейся на висках сединой, волосы были гладко зачесаны.

— Мы хотим побеседовать с вами без всяких недомолвок. Вы представляете для нас определенный интерес, и мы уже давно следим за вами…

Андроник продолжал рассматривать вновь пришедшего. По всей вероятности, он был шефом тех двоих. Андроник заметил, как он подал знак человеку в черной куртке. Тот поднял и секунду держал на весу чемодан Андроника, чтобы шеф мог лучше его рассмотреть, а потом положил на стол и открыл.

Шеф спросил у фоторепортера:

— Это ваш чемодан? Вы его узнаете?

Взгляд Андроника уперся в фотографию Родики, и из груди его невольно вырвался стон.

— Да, мой… — ответил он.

— Можете получить его прямо сейчас…

Но чемодан остался стоять на столе с вызывающе поднятой крышкой. По знаку шефа человек в черной куртке направился к стоявшему в углу помещения шкафу, извлек оттуда несколько пленок и подошел с ними к Андронику. Протянул фоторепортеру одну из них.

— Возьмите и проверьте, — предложил шеф. После недолгого колебания Андроник взял пленку, профессиональным жестом размотал ее и посмотрел на свет.

— Ваша? — спросил шеф.

Андроник отпустил пленку, и она свернулась в рулончик. Фоторепортер был потрясен: он без труда узнал ту самую пленку, которая необъяснимым образом исчезла.

Шеф повторил вопрос.

— Эту пленку отснял я, — признал Андроник.

— Вы сможете получить ее назад сегодня же.

Шеф протянул руку к человеку в черной куртке, и тот передал ему другие три пленки. Не спуская глаз с Андроника, он некоторое время держал пленки на ладони, словно пытался определить их ценность, потом протянул фоторепортеру:

— Берите любую…

Андроник поднялся, взял одну из протянутых ему пленок, размотал и посмотрел на свет. Кровь отхлынула от его лица: то, что он увидел, выходило за рамки его понимания. Он держал в руках одну из засвеченных пленок, отснятых им во время учений в уезде Б.

— Все те пленки у нас, господин Андроник. Хотите в этом убедиться?

Фоторепортер посмотрел на человека в черной куртке и заметил на его лице загадочную улыбку.

— Я ничего не понимаю.

— Что именно вам не понятно? История с засвеченными пленками? — с выражением превосходства усмехнулся шеф, беря у него из рук пленку.

— Да.

— Сейчас вы все поймете, — успокоил Андроника шеф и попросил мужчину в черной куртке принести из машины кассетный магнитофон.

Через минуту Андроник, побледневший, с закрытыми глазами, слушал голос Родики:

— «Я сделаю, как вы меня учили…

— Повтори!

— Положу в стакан с молоком снотворное…

— Какую дозу?

— На кончике ножа… После того как снотворное подействует и муж заснет, я выйду на улицу, из телефона-автомата вызову Войняга и передам ему чемодан…»

Шеф отключил магнитофон.

— Господин Андроник, то, о чем идет речь дальше, не имеет большого значения… Даже ваша жена не знает, что было дальше. Пока вы спали, здесь, под крышей этого дома, мы колдовали над фотоаппаратами, приводили их в негодность, заменяли полноценные пленки засвеченными. Аппараты мы портили, чтобы у вас было оправдание, почему вдруг пленки оказались засвеченными. Вот и все… Мы можем вам вернуть все ваши пленки… если договоримся… если вы подпишете…

Он замолчал и, сопровождаемый испуганным взглядом фоторепортера, сделал несколько шагов по комнате. Потом взял со стола кожаную папку, раскрыл ее и протянул собеседнику.

В папке Андроник обнаружил отпечатанный на машинке текст. Медленно прочитал его. Это был документ, согласно которому подписавший брал на себя обязательство поставлять информацию одной из иностранных держав. Он не раз слышал о подобных обязательствах, а теперь видел такой документ собственными глазами. Читая и перечитывая его, Андроник все время натыкался на одно и то же место: «Я начал поставлять информацию господину Артуру Павелеску с ноября 1971 года…» Эта формулировка заинтриговала его. Он поднял взгляд от папки и спросил:

— Но сейчас ведь май тысяча девятьсот семьдесят второго, а здесь написано…

Шеф понимающе улыбнулся:

— Да, с ноября семьдесят первого…

— Почему?

— В целях предосторожности. Если вам придет в голову выдать нас после того, как вы выйдете отсюда, мы можем доказать, что вы начали работать с нами давно, а не с момента вашего заявления… Ясно?

Он посмотрел на часы и уточнил:

— До полуночи осталось двадцать две минуты…

— Я хочу видеть Родику!

— Пока я соединю вас с ней по телефону, — сказал шеф и взглядом приказал что-то человеку в куртке.

Наступившую тишину нарушил телефонный звонок. Андроник испуганно подскочил на стуле: звонок застал его врасплох. Шеф взял трубку и протянул ее фоторепортеру:

— Это она… Пожалуйста…

Андроник встал со своего места. У него было такое ощущение, что он вот-вот рухнет на пол. Стараясь держаться прямо, он подошел к телефону:

— Родика, это ты?

— Да, Андро.

— Ты где?

— Мне не разрешают говорить…

— Родика, что ты натворила? Зачем?

— Я думала, что смогу что-нибудь сделать для тебя… что смогу тебя защитить… Вначале они выдавали себя за офицеров госбезопасности, а потом… Прости меня, Андро, я хотела доказать, что люблю тебя…

Разговор резко оборвался. Андроник повернулся к шефу и дрожащим голосом спросил:

— Где она?

— В безопасном месте… Ну, так какое решение вы приняли? До полуночи осталось десять минут…

Взгляд Андроника остановился на лежавшей на столе раскрытой папке. Когда он начал перечитывать текст, у него в ушах все еще звучали слова Родики: «Прости меня, Андро, я хотела доказать, что люблю тебя».

— Чем я могу подписать? — спросил он. — Дайте мне какую-нибудь ручку…

Подписать он не успел. Дверь резко распахнулась, и в столовую ворвался мужчина с криком:

— Руки вверх! Никому не двигаться!

По-видимому, он долго бежал и теперь, тяжело дыша, смотрел, как трое находившихся в помещении поднимают руки. Тут же появился второй мужчина, подгонявший того, кто сидел в машине справа от Андроника.

— Ты, товарищ Андроник, можешь руки опустить. Встань позади меня! Так…

Андроник даже не понял, кто из двоих обратился к нему, будто к старому знакомому. Он выполнил то, что ему приказали, оставаясь в убеждении, что все происходящее — бесконечный кошмарный сон.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

— Вот я и добрался до конца книги, товарищ полковник — сказал писатель Корнелиу Кара, оглядывая по очереди трех офицеров госбезопасности, сидевших за столиком с чашечками кофе. — Не хватает только эпилога. Дело «Фотопленка», которое вы столь любезно предоставили в мое распоряжение, имеет, конечно, свой финал… с юридической точки зрения…

Майор Фрунзэ взглядом попросил у полковника Панаита разрешения вмешаться. Тот так же взглядом разрешил.

— Товарищ Кара, а нельзя разве обойтись без эпилога?

— Тебе бы понравился дом без крыши? — вопросом на вопрос ответил писатель.

Майор Лучиан осторожно поставил чашечку на столик и пришел на помощь другу:

— Ты извини его… Товарищ Фрунзэ собирается жениться. Он так счастлив в предвкушении предстоящего события…

Кара рассмеялся и откинулся в кресле, будто хотел получше рассмотреть того, кого до недавнего времени выводил в своих книгах под маской закоренелого холостяка.

— Ну что ж, уважаемый, это тоже своего рода эпилог.

— Правда, немного грустный для такого веселого парня, — пошутил Лучиан. — И представь себе, я и Лия будем у него посажеными отцом и матерью…

Фрунзэ с деланной грустью утвердительно кивнул:

— Как говорят, спаси меня от друзей…

Панаит считал, что в разведке и контрразведке — впрочем, как и в литературе — излишняя сентиментальность ни к чему, поэтому разговор между писателем и его сотрудниками начал раздражать полковника.

— Ребята, давайте поможем товарищу Каре подвести дом под крышу! — предложил он. — Наилучшим методом у нас считается метод вопросов и ответов, так что…

— Очень хорошо, — обрадовался Кара, — очень хорошо…

Он взял со стола свою записную книжку, с которой никогда не расставался, открыл ее на той странице, где у него было подготовлено несколько вопросов.

Майор Лучиан предвосхитил его вопросы и веселым тоном проговорил:

— Могу поклясться, что первый вопрос будет примерно таким: «Кто были те двое, что ворвались на виллу Петрана в Чернике?»

— Значит, это первый вопрос? — уточнил Панаит. — Тогда я воспользуюсь правом старшего по званию и отвечу первым.

Кара сидел, заложив ногу за ногу, с открытым блокнотом на коленях и шариковой авторучкой в руке.

— Я готов, — произнес он.

— Первым в комнату ворвался майор Лучиан… Затем появился Фрунзэ. Он немного задержался, чтобы прихватить по пути Войняга.

— Значит, Войняг сидел в машине рядом с Андроником?

— Да, — подтвердил Панаит. — Артур Павелеску был за рулем, Войняг, он же «капитан госбезопасности» Валер Дину, устроился на заднем сиденье… Вскоре появился приглашенный нами прокурор Варлам… В ту же ночь на вилле произвели обыск. Из документов дела видно, что были обнаружены бесспорные улики — от пленок и фотоснимков, сделанных Андроником, до огнестрельного оружия.

Кара поднял руку с зажатой в ней авторучкой:

— Я хотел бы получить ответ на главный вопрос: как случилось, что вы заинтересовались фоторепортером Гаврилом Андроником и каким образом вышли на акцию военного шпионажа?

Панаит предоставил слово майору Лучиану, который сразу посерьезнел:

— Органы нашей контрразведки двумя путями вышли на группу, руководимую Флорином Петраном. Один из этих путей подсказал нам сам Гаврил Андроник. Вы, вероятно, помните, что, обнаружив засвечивание пленок, полковник Петре Иоанид предпринял очень верные шаги: он приказал произвести техническую проверку не только аппарата, о котором шла речь, но и всех имеющихся в лаборатории фотоаппаратов. И не потому, что у него возникли какие-то подозрения, а потому, что не хотел иметь новые неприятности и сюрпризы. Таким образом, когда во второй раз обнаружили засвечивание пленок, а было известно, что на учения Андроник выехал с двумя исправными фотоаппаратами, проверенными незадолго до этого, этот факт шокировал и заставил полковника серьезно задуматься.

Полковник Петре Иоанид доложил о случившемся в отдел контрразведки. Сразу начались проверки, и в результате была раскрыта не только драма Андроника, но и деятельность группы Флорина Петрана.

Кара опять поднял руку и спросил:

— Следовательно, вы не спускали глаз с Андроника?

— Но и с его бывшей жены, — вставил Фрунзэ, вертя меж пальцев сигарету, которую никак не мог прикурить.

— На наших глазах ему подменили чемодан, — продолжал Лучиан. — На наших глазах Войняг проник в квартиру Андроника и устроил там «фотовыставку»…

— Понятно… Это был первый путь. А второй? Объясните, как вы добрались до группы Флорина Петрана.

Полковник Панаит счел нужным вмешаться:

— Второй путь — это Ники Удиштяну. В конце концов он явился к полковнику Бэдою. Его поведение, его суждения удивили нас… Но хочу заметить, что он не попал бы во всю эту историю, если бы внимательнее всмотрелся в предъявленное ему «капитаном Валером Дину» удостоверение.

— В тот вечер, когда произвели обыск, был задержан и Гаврил Андроник?

Полковник Панаит предоставил слово Фрунзэ.

— Нет. Зачем было его задерживать? Он присутствовал при обыске в качестве понятого, а потом дал нам необходимые показания…

— Андроник был честным человеком?

Полковник Панаит провел ладонью по редким седым волосам и грустно улыбнулся.

— По-моему, он был честным человеком, но очень несчастным в личной жизни.

— Если он был честным человеком, то почему его не предупредили заблаговременно? Почему не предостерегли? — задал писатель следующий вопрос, и в помещении повисла тяжелая тишина.

Тишину нарушил вздох, а затем спокойный голос полковника Панаита:

— Вопрос, достойный писателя. Наша работа такова, что не всегда мы имеем возможность предупредить человека, попавшего в поле зрения органов госбезопасности. Органам госбезопасности необходимо прежде всего составить объективное мнение о событиях… С Родикой мы разобрались быстро. Удиштяну помог нам выяснить обстоятельства, которые привели ее в руки иностранной разведки… Но у нас еще не было точных данных об Андронике. Только в тот вечер, в поезде, а затем у него в квартире мы убедились, что его собираются шантажировать. Так вот, в ту ночь события развивались с головокружительной быстротой. Сейчас я раскрою наши намерения. Сделав определенные выводы, мы хотели предложить Андронику принять участие в нашей игре… Но, как я уже сказал, события приняли неожиданный поворот. Мы не знали, как отреагирует Андроник на шантаж, но понимали, что его жизнь в опасности, и потому приняли решение совершить налет на виллу и таким образом поставить точку. Вы поняли, перед какой дилеммой мы оказались?

Корнелиу Кара заверил, что все очень хорошо понял, и задал следующий вопрос:

— Где находилась Родика Трандафир в ту ночь, когда был произведен обыск на вилле Флорина Петрана?

— На вилле, в одной из трех комнат первого этажа, — ответил Фрунзэ.

— Следовательно, ее телефонный разговор с мужем состоялся в стенах одного и того же дома.

Фрунзэ разъяснил:

— Да. У них было установлено два номера телефона. Каким образом им это удалось — другой вопрос. Через некоторое время супруги Андроник встретились лицом к лицу… У нас имелся ордер на арест одного из них…

— Гаврил Андроник покончил жизнь самоубийством… Что именно, по вашему мнению, толкнуло его на это?

На этот вопрос решил ответить Лучиан:

— В силу сложившихся обстоятельств он узнал о супружеской неверности своей жены. Изучая документы дела, он наткнулся на фотографии, послужившие основой для шантажа Родики. Если вы хотите выяснить для себя этот вопрос досконально и если у вас есть какие-либо сомнения, можете познакомиться с оставленным Андроником письмом, которое вместе с заключением о его смерти хранится в архиве городской прокуратуры Бухареста.

— Последний вопрос, — предупредил Корнелиу Кара, глядя на полковника Панаита. — Вы не можете организовать мне встречу с Ники Удиштяну?

Полковник с деланным недоумением пожал плечами:

— Ники Удиштяну? Я ничего не слышал о нем… Ребята, кто-нибудь из вас слышал о Ники Удиштяну?

— Если так, — проговорил Кара, — то и я торжественно заявляю, что ничего не слышал о нем, и, таким образом, оставляю книгу без эпилога. Хорошо?

Все четверо рассмеялись.