Неизданные записки Великого князя

Часть 2. Сандро начинает действовать

Полет к Деникину.

Адмирал не забыл о своем приглашении и прислал за мной свой автомобиль и охрану. Мы доехали до порта, паровой катер подвалил к адмиральскому трапу и мне были оказаны все почести по моему чину. Стальная громада (22 тысячи тонн, 10 двенадцатидюймовых орудий в пяти башнях) флагманского дредноута "Сьюперб" впечатляла (думаю, что адмирал хотел поразить меня военно-морской мощью Британии). Не мог же я ему сказать, что нынешние несерьезно выглядящие, сделанные из дерева и ткани, аэропланы, через пару десятков лет научаться пускать на дно этих монстров. Правда и выглядеть эти "самолеты" (я запомнил слово из блокнота Алеши Егорова) будут по-другому. В блокноте было нарисовано несколько рисунков: истребитель, бомбардировщик и бронированный штурмовик (в блокноте было написано "самолеты Великой отечественной войны 1941-45 гг." как я понял, это той страшной войны с немцами, где погибло более 20 миллионов русских, и даже совершенно ни на что не похожий аппарат со скошенными назад крыльями, без воздушного винта, из задней части фюзеляжа которого, по всей видимости, било пламя — подпись "Реактивный истребитель"… Ракетный аэроплан? А что касается бронированного аэроплана, то летчик Ефимов, тот, что сейчас у красных, мастер бомбовых ударов с пикирования, как-то представил в военно-технический комитет такой проект и когда ему ответили, что сейчас в России нет денег, чтобы заниматься "прожектами", сказал, что англичане предложили ему продать эти чертежи. На что ему сказали: делайте, что хотите..

А колоссальные деньги на боевую колесницу Лебеденко высотой в 4-этоажный дом и напоминающую увеличенный во много раз орудийный лафет, нашли и построили этого уродца, который тут же застрял в болоте задним опорным катком. А все почему — инженер очаровал Ники, подарив ему действующий макет с пружиной от граммофона, и царь забавлялся, пуская игрушку преодолевать положенные один на другой тома свода законов Империи.[35] Так я думал, пока меня водили по линкору, а потом в адмиральской каюте мы, за бокалом со скотчем, обсудили детали эвакуации в Британию. Адмирал сказал, что хотел бы отправить нас на достойном корабле, типа этого линкора, и предложил линейный крейсер "Мальборо"[36]. Там есть адмиральская каюта — такие же апартаменты, где разместится вдовствующая императрица. Все остальные тоже не будут обижены. Огромный корабль мало подвержен качке, так что о морской болезни можно забыть. Адмиральский стол и опытный кок тоже немаловажно для путешествия персон такого ранга. Кстати, заметил адмирал, мои офицеры доложили мне, что на званый обед с моим участием вы потратили все свои запасы. Не беспокойтесь, я уже дал указание и вы ни в чем не будете нуждаться. Еще я попросил, чтобы мне дали возможность съездить с визитом в Севастопольскую школу летчиков, поскольку я ее создавал и как мне сказали, здесь остались кое-какие авиаторы, которых мне будет интересно повидать.

— Ну что вы, сэр Александер, вы абсолютно свободны в своих визитах, единственное, о чем я вас прошу, если вы куда-то едете, скажите офицерам в Дюльбере, чтобы вам выделили охрану.

Я поблагодарил адмирала, а затем был довольно вкусный обед с офицерами линкора.

Прощаясь у трапа, Сомерсет сказал мне,

— Сэр Александер, в нашу первую встречу вы поразили меня, по еще больше вы поразили сейчас моих офицеров. Они ожидали увидеть туземного царька, тирана, плохо образованного, не умеющего обращаться с вилкой и ножом, а вместо этого увидели настоящего адмирала великой, но погибшей державы, умеющего держаться и вести себя в обществе как подобает аристократу самого высокого уровня. Я знал, что многое из моих офицеров испытывают к русским неприязнь, мол, вы предали союзников, заключив сепаратный мир с немцами, и ожидал чего угодно вплоть до какой-нибудь выходки своих подчиненных. Я все время был начеку, чтобы вмешаться, но теперь вижу, что зря. Вы умеете находить подход к людям и я поверил в то, что мне рассказывал капитан Смит, о том как вам удалось "приручить" кровавого громилу матроса-большевика, и он вместо того, чтобы расстрелять вас, защищал со своими людьми Романовых, не жалея своей крови и жизни. У вас талант дипломата в лучшем смысле этого слова, вот если бы вы представляли Россию на конференции держав в начале следующего года…

Я хотел бы быть вам другом, сэр Александер и вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.

Домой я вернулся на машине адмирала и успел сказать Ксении, что обо всем договорился, нас будут кормить вкусно и сытно за счет короля и повезут в морское путешествие на огромном корабле, хотя и с пушками. Теще выделяют адмиральскую каюту.

— А куда же денется адмирал? — спросила Ксения.

— Будет ночевать в матросском кубрике, таков обычай британского флота, — и я завалился спать.

Утром я спустился к завтраку и встретился с Марией Федоровной.

— Сандро, завтрак был просто великолепен. Такой ароматной ветчины и свежего масла я давно не ела. Даже не знаю, до этого ты отлично исполнял функции военного министра моего двора, а теперь еще и проявил талант интенданта и генерал-квартирмейстера, — сказала теща.

— Рад стараться ваше императорское велич-ч-чество, — взяв руки по швам и по фельдфебельски вытаращив глаза на начальство, шуточно поблагодарил я.

— Все бы тебе клоунствовать, Сандро, но Ксении повезло с мужем, который не унывает в любой обстановке и делает дело.

Не знала моя наивная теща, что эта ветчина и масло хранились в гигантских холодильниках линкора не менее полугода, не будем ее разочаровывать, впрочем, лучше этого сейчас в Крыму все равно не найти…

На следующий день я поехал в Севастопольскую школу. На мне было короткое пальто без погон, в котором я уже год прогуливался по Дюльберу и я не привлекал ничьего внимания: подумаешь, очередного офицера британцы повезли в контрразведку на предмет былого сотрудничества с красными. С собой я прихватил из кладовой по фунтовой жестянке ветчины и масла. На аэродроме, где раньше стояли десятки аэропланов, я увидел одинокий аэроплан "Лебедь XII" (улучшенный немецкий Альбатрос с 150 сильным двигателем "Cальмсон". Я хорошо знал этот аэроплан, так как курировал его испытания в 1916 г. Аэроплан получился неплохой, хотя пилотировать его мог только опытный летчик (аэроплан норовил свалиться в пикирование из-за перетяжелённости носа мощным двигателем, зато славился своим потолком в 3000 м на который не могли забраться многие истребители, а у тех, кто мог глохли моторы из-за переохлаждения. В общем, довольно надежный аэроплан. Аппарат чаще использовали в качестве разведчика, но в двухместную кабину от мог взять еще и груз или нести бомбы. Меня встретил Кетлинский.

— Александр Михайлович, вы бы телефонировали, я бы успел подготовиться к вашему визиту.

— Ничего страшного, соберите кто есть из старой гвардии, и вот гостинцы к чаю, — я передал пакет с ветчиной и маслом.

— Мне вообще-то вылетать через час, я получил пакет от Кэлторпа и должен срочно доставить его командующему, а потом вернуться с ответом назад. Кроме того, сейчас должны разгрузить заднюю кабину — я перевозил патроны для офицерских добровольческих батальонов, формируемых в Крыму, а то им нечем воевать с красными партизанами. Вы ведь знаете, какая здесь чехарда. Формально существует Крымское правительство, но у него нет вооруженных сил и оно ничего не решает, даже защитить себя не может и дни его сочтены. Поднимают голову красные партизаны и формируются Добровольческие части. Кроме того союзники постоянно показывают, кто в Крыму теперь хозяин. Недавно в Керчи высадилось около 4000 добровольцев, так что, надеюсь, чаша весов склонится в нашу сторону.

— Так у вас пустая кабина! Слушайте, поручик, а давайте слетаем к Деникину вместе, вам же все равно нужен стрелок сзади.

— Не знаю, выше высокопревосходительство, как то столь высокопоставленных особ[37] возить не приводилось..

— Ну вот и начинайте, пока есть возможность. Петр Аркадьевич Столыпин летал пассажиром, а я чем хуже, все же бывший шеф авиации. Сейчас напишу записку жене, что задержусь с друзьями (ведь это — абсолютная правда), отправлю письмецо с британской охраной и полетим. А вернемся — привезем еще к столу чего-нибудь, вы пока распорядитесь, чтобы завтра кто-то хоть пришел, кто пообщаться со мной захочет. А чего это я вас уговариваю, я вам могу просто приказать как старший по званию. Шучу, конечно, я ведь не ваш начальник. Но мне очень хочется самому посмотреть, что творится в штабе добровольцев.

Так и решили. Пока разгружали кабину, Кетлинский раздобыл для меня шлем, очки, меховой реглан и меховые сапоги — полетим на высоте, там холодно.

Взлетели и взяли курс на Керчь. Мотор работал ровно, шли вдоль побережья. Сандро увидел Дюльбер и Ай-Тодор с высоты около тысячи метров. Домики смотрелись как игрушечные. Через два часа пошли на посадку в Керчи. Дозаправились и снова взлетели курсом на Екатеринодар, набрали высоту около двух тысяч метров, так прошел еще час полета. Вдруг Кетлинский замахал рукой влево и вниз. Снизу, с набором высоты, наперерез им шел неизвестный аэроплан с красными кругами на крыльях[38]. Кетлинский покачал крыльями в знак приветствия[39]. Встреченный ими аэроплан (а это был истребитель "Ньюпор 10" с нарисованным на фюзеляже красным дьяволом), заложил боевой разворот и резво зашел в хвост "Лебедю". Сандро увидел, как пули пробили перкалевую плоскость. Вот "дьявол" заложил еще разворот и опять зашел в хвост.

— Стреляйте, князь, это враг!

Я, уже поняв намерения противника опять атаковать с хвоста, быстро установил снятый было пулемет (пулемет сняли, чтобы снизить сопротивление и расход бензина, да и Кетлинский сказал, что пойдем над своей территорией) на шкворень и прицелился. Видимо, противник, выполняя разворот, заметил, что хвостового пулемета нет и решил зайти с хвоста (курсовые пулеметы менее заметны и "дьявол" решил не рисковать, вот эта самонадеянность его и сгубила). Вот истребитель противника попал в прицел, причем "Ньюпор" как-то завис относительно своей цели, видимо убрал газ, чтобы разделаться с "Лебедем" длинной очередью вплоть до поражения, а не проскочить опять из-за более высокой скорости. Но я нажал гашетку первым. Промахнуться длинной очередью с 50 метров было невозможно. Трассеры, а пулемет "Лебедя" был заряжен патронами с трассером на каждом пятом, врезались прямо в мотор "Ньюпора", он "клюнул" носом и начал быстро снижаться. Появилась струйка дыма, а затем показалось и пламя. Мы пролетели вперед, а на земле догорал костер сбитого ими аэроплана.[40] Вот и Екатеринодар, добровольческая столица. Кетлинский прошел над аэродромом, показав добровольческие круги на крыльях, и пошел на посадку. Зарулив ближе к большой палатке, служившей ангаром (перкалевые плоскости быстро портились от влаги, поэтому аэроплан требовалось сохранять сухим), он выключил двигатель. К аэроплану уже бежали техники, закатывать аэроплан в ангар.

— Господин капитан, поручик Кетлинский прибыл со срочным пакетом командующему.

— Хорошо, я сам отвезу. А кто это с вами?

— По пути вступил в бой с вражеским аэропланом. Метким огнем Великого князя Александра Михайловича противник был сбит.

— Вот это новость — ответил капитан. Неизвестно, что было бОльшей новостью: прибытие Великого князя или подбитый аэроплан. — Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!

Я уже освободился от реглана, сапог на меху, надев свои обычные, снял пальто и предстал при погонах, надев фуражку, чтобы ответить на приветствие капитана.

— Здравствуйте, господин капитан.

— Разрешите поздравить с победой в воздушном бою.

— Да какая там победа, своего, ведь, русского пилота в землю вогнал.

Мы поехали в штаб. На крыльце нас встретил генерал в лихо заломленной фуражке.

— Инспектор авиации Добровольческой армии генерал-майор Кравцевич, — представился он. — Наслышан о ваших подвигах в небе (передали, значит, пока ехали).

— Да что там хорошего, погиб русский летчик, хоть и запутался в своих идеях, а жаль.

— Не стоит жалеть, господин адмирал, вы сбили мадяьра, одного из асов красного Поволжья, перелетевшего к остаткам армии Сорокина на Северном Кавказе и терроризировавшем наши наземные части. Любимым развлечением этого интернационалиста — коминтерновца было расстреливать конницу с бреющего полета, казаки их прямо-таки ненавидели и с радостью подтвердили нам гибель красного летчика. Там, у Сорокина на Кавказе, еще осталось пара Ньюпоров казанского авиаотряда красных, которые не дали нам удержать Казань. Они господствовали в воздухе, бросая бомбы на город, а когда появился единственный наш аэроплан, так свои же зенитчики тут же его и сбили, привыкнув, что над городом летают только красные[41]. А после потери Казани Восточная армия Колчака покатилась назад, так что все иллюзии на соединение белых сил пропали. Разве только, что Каппель перед этим захватил 650 млн золотых рублей — половину золотого запаса Империи, воспользовавшись переходом на его сторону сербского батальона, охранявшего запас в Казанском кремле. А что еще сербам было делать — они этим золотом купили себе жизнь, комиссары с матросами давно к этому времени драпали вверх по Волге. И продолжи Каппель наступление на Нижний Новгород — и остаток золотого запаса был бы наш, а большевики в Москве сосали бы лапу. Так нет, господа эсеры-брехуны из КОМУЧа приказали остановиться. И где теперь их "Народная Армия" — разбежалась по домам и колчаковский фронт сейчас держит Каппель и дивизия из Ижевских и Воткинских рабочих. Вот такие рабочие и есть народная армия против коммунистов.

— Да, Главнокомандующий вас немедленно примет после того, как ознакомится с доставленным пакетом. Вы, наверно знаете, что из триумвирата основателей белого движения остался один он[42]. Сейчас у него барон Врангель, командующий Кавказским фронтом.

Ждать пришлось недолго, адъютант пригласил меня войти.

В просторном, но довольно скромно обставленном кабинете с большой зашторенной картой находилось два генерала. Один, пониже, мне показался стариком и я едва узнал Антона Ивановича Деникина, которого помнил бравым генералом-генштабистом с лихо подкрученными вверх усами. Второй был барон фон Врангель, из старинной шведской семьи, давным-давно поступившей на службу к русским государям. Деникин был в общевойсковой форме, а Врангель в черной черкеске, которую он, видимо, носил как Командующий кавказским фронтом добровольцев и которая шла ему, подчеркивая ладную и стройную фигуру.

— Здравствуйте, Александр Михайлович, обратился ко мне Деникин, барона Врангеля, вы, видимо тоже знаете.

— Да Антон Иванович, с Петром Николаевичем я тоже знаком. — мы обменялись взаимными приветствиями.

— Какими судьбами? Вы — единственный из Великих князей, появившийся за все время в действующих против большевиков армиях.

— Да, к сожалению практически все, кто не уехал за границу, погибли. Остались два моих брата в Петропавловке. Может быть, как-то удастся договорится об их обмене на высокопоставленных красных? Я мог бы поговорить и с союзниками, у меня доверительные отношения с командующим союзной эскадрой вице-адмиралом Кэлторпом. Но как бы мне не хотелось облегчить участь любимых братьев, я могу это сделать после того как исполню свой долг перед Россией как русский офицер, а не как член свергнутой династии.

Дело в том, что адмирал Кэлторп не далее как вчера сообщил мне о готовящейся в Париже конференции держав-победительниц. Туда пригласили и греков и сербов и болгар, а вот официальная русская делегация представлена какими-то сомнительными личностями вроде бывшего министра иностранных дел Сазонова и эсера-боевика Бориса Савинкова. Представляете, куда нас могут завести эти люди. Они уже несколько раз показали, что им наплевать на Великую Россию и готовы продать ее с потрохами на заклание союзникам. Уж не знаю по каким причинам, Кэлторп предложил мне поехать на эту конференцию. Я мог бы это сделать и как частное лицо[43] и добиться выступления, но, мне кажется, больший вес моим словам придало бы выступление от офицерства России, ее единственной надежды.

— Ах, Александр Михайлович. Вы, наверно не знаете, что союзники признали права адмирала Колчака и оказывают ему помощь после того как адмирал подписал бумагу, составленную главой союзнической миссии генералом Жаненом. В этой бумаге Россия обязывается компенсировать все расходы союзников по займам как бывших, так и будущих, включая упущенную выгоду рантье, заплатить за все разрушенные заводы и иные предприятия, то есть компенсировать все убытки иностранцам в полном объеме. Кроме того, признать де-юре все отделившиеся от империи образования, где уж тут единая и неделимая… К генералу Краснову тоже подкатил с подобной бумагой какой-то французский капитан, так тот зачитал текст своим донцам и выгнал француза (а ведь известно, что Дон поддерживался немцами[44] и француз надеялся, что кто-кто, а Краснов будет сговорчивым). К нам с подобными бумагами никто даже не обращался — знают, какой будет ответ.

Вот и объяснение приоритета Колчака в помощи союзников.

— Я мог бы постараться переломить это предубеждение.

— Ваши бы слова да Богу в уши, дорогой Александр Михайлович. Нам ведь для наступления весной и летом 1919 катастрофически не хватает всего, прежде всего — вооружения. Кубань как-нибудь прокормит добровольцев, а вот без винтовок и патронов нам с красными не справится. И, кроме винтовок, хорошо бы, по крайней мере, пять сотен стволов артиллерии, тысячу-две пулеметов, да аэропланы и танки будут в самый раз. И вторая проблема — красные быстро пополняют убыль живой силы, проводят мобилизации офицеров. Троцкий мобилизовал офицеров почти столько сколько служит у нас, а солдат — вдесятеро. Если у нас раньше офицеры-добровольцы пробирались на Юг, то сейчас этот ручеек иссяк, только казачество дает пополнение, а казаки, как показал опыт боев, не стремиться выходить за пределы области своих войск, как они говорят "за мужиков воевать". Вот эта проблема даже поважнее будет.

Не все же держаться на личной храбрости офицеров. Да, мы тут получили сообщение от наших авиаторов, что вы лихо сбили красного мадьярского летчика. Георгия не дал бы, но мечи к имеющемуся ордену вы заслужили. Чем награждены, напомните мне? -

— Владимиром 2 степени, ваше высокопревосходительство. Данные при рождении династической орден Андрея Первозванного и высшие степени орденов российских, кои положены к парадному мундиру, на конференцию одевать не планирую, тем более, нет их у меня — в Петербурге остались и Бог знает, где они сейчас, так же как и парадный мундир. Пусть господа союзники видят, что мы воюем.

— Но для того, чтобы я мог дать к нему мечи, вы должны быть среди добровольцев.

А по поводу парадного мундира вы правы — не до парадов нам сейчас.

— Не ради награждения, а ради возможности представлять Белое движение на конференции держав, а затем, вернувшись в Россию, продолжить борьбу, прошу зачислить меня на службу.

— Шефствовать над авиацией и флотом, возьметесь, адмирал? Ни того ни другого у нас практически нет, создавать с чистого листа придется. Не стрелком же на аэроплан вас сажать?

— Согласен. И, прошу выдать мне что-то типа верительной грамоты для присутствия от Добровольческой Армии на Конференции Держав. Я возвращаюсь в Севастополь и немедленно отправляюсь в Париж. После выступления возвращаюсь в Екатеринодар.

— Вот и отлично. Рапорт о приеме на службу на мое имя напишите. В качестве знавших вас рекомендателей, вот, Петра Николаевича попросим, согласны.

— Согласен, подпишу ходатайство после того как поговорю с адмиралом. Пройдемте, тут есть совещательная комната, не будем мешать Главнокомандующему.

У нас состоялся довольно обстоятельный разговор с бароном. Мне показалось, что он более волевой командир, чем мягкий и интеллигентный Антон Иванович. Если у них получится работать вместе, это будет хороший тандем, ну а если нет… не хочется даже и думать.

Через пару часов я получил выписку из приказа о зачислении меня на службу. Вторую бумагу — о присвоении за боевой подвиг мечей к имеющемуся ордену Св. Владимира. И третью: на русском и французском языках о направлении меня на Конференцию держав в качестве Полномочного представителя сражающейся Добровольческой Армии.

После этого генерал Кравцевич подвез меня на аэродром, откуда с рассветом мы с Кетлинским вылетели обратно. Путь назад прошел без приключений, мы приземлились в Каче и попали в объятия авиаторов — наших друзей по авиашколе. После дружеской пирушки, позвонив в Дюльбер, я попросил прислать авто и скоро был дома. Ксения на меня накинулась с упреками, мол, эти авиаторы до добра не доведут, она всю ночь не спала. И чем это от меня воняет — спиртом, бензином и эфиром? Я казал, что она точно определила состав "казанской" смеси[45], но ее не пьют, а на ней сейчас летают аэропланы и провалился в сон, сказав, что посплю и всё объясню.

Утром я ей рассказал, что встречался с Деникиным, про свое зачисление на службу пока умолчал, а про представительство на конференции рассказал и бумагу на двух языках показал, упомянув, что это было предложение адмирала Кэлторпа. Упоминание имени адмирала ее успокоило, поскольку как бы гарантировало участие британской короны, а не каких-то авиационных сорви-голов. Я сказал, что до отхода "Мальборо" еще месяц-два, а то и все три. Это время сборов зависит от тещи, она же упросила взять друзей и слуг, вот пока они соберутся, соберется она, пока доплывут до Британии, я все уже сделаю и встречу их на британской земле. На том и согласились.

Утром я позвонил адмиралу Кэлторпу и договорился о встрече.

На борту "Сьюперба", а катер опять подошел к адмиральскому трапу, меня встретил дежурный офицер и проводил к Кэлторпу.

— Сэр Александер, а вы отчаянный сорви-голова. Я получил радио с нашего миноносца в Керчи о том, что вы летали к Деникину и, более того, ухитрились сбить какого-то красного аса.

— Это так, — я подал ему "верительные грамоты" для участия в Конференции за подписью Деникина. — Вы же сами подсказали эту идею.

— Да, но я имел в виду ваше участие как частного лица. Давайте сделаем так, что я этих бумаг не видел, я вам предоставлю место на крейсере "Форсайт", который через несколько дней отправится в метрополию, а там поступайте как знаете и как сочтете нужным. Скажите, а зачем вам все это?

— Сэр Сомерсет, вы же знаете, что два моих брата томятся в тюрьме Петропавловской крепости в Петрограде. Я бы хотел привлечь к этому факту внимание глав союзников, может быть, что-то можно сделать. Не организовывать же мне воздушный налет цеппелинов на Петроград.

А что, это идея, купить у немцев десяток дирижаблей по сходной цене (если их еще не забрали союзники). В добровольцах поквитаться с большевиками в их логове, думаю, не будет проблем. Базой выбрать территорию, контролируемую Юденичем и за пару-тройку часов, над морем, чтобы раньше времени не "засветиться", да при попутном ветре — вот он, град Петров. Ночью, с прожекторами, под вой сирен и разрывы бомб на бастионах Петропавловки и, чем черт не шутит, утопить "крейсер революции" если он еще там. Высадить десант прямо в крепость, забрать узников, пошуровать в монетном дворе (надо же окупить мероприятие: погасить кредит, вознаграждение бойцам, пенсии семьям погибших), если он еще там — и в обратный путь. Вот только где денег взять на цеппелины? В кредит у французов? А, может, союзники поддержат линкорами, обстреляв Кронштадт? В худшем случае, отвлекут внимание, возникнет паника. А в лучшем — вдруг прорвутся мимо фортов, тогда можем и город занять.

— Сэр Александер, я и раньше знал, что вы прожектер с вашими флотскими проектами (оказавшимися, между прочим, правильными и дальновидными), но теперь я вижу, что пьяный воздух революции сделал вас еще и авантюристом[46]. Весьма вероятно, что вы им были всегда, только маскировались под рассудительного советчика императора Николая, но он никогда не следовал вашим советам, а ведь, если бы прислушивался, был бы жив.

— Спасибо, сэр Сомерсет, тогда разрешите мне откланяться, надо еще собраться в дорогу, закончить дела.

— Вас оповестят о дне отплытия "Форсайта", но будьте наготове — при получении сигнала от Адмиралтейства он покинет порт незамедлительно. "Мальборо" уйдет не ранее, чем через месяц, но пусть Романовы тоже будут готовы к этому сроку. Сэр Александер! Я знаю, что вы — патриот России, но Королевский флот будет счастлив числить вас своим офицером. Я даю вам в этом слово и постараюсь, чтобы вы не очень пострадали в чине. Ваш Колчак — британский офицер, что не мешает ему быть Главнокомандующим Восточной группы белых армий[47].

С тем я и вернулся в Дюльбер. Я еще раз объяснил Ксении, что два моих брата в тюрьме, сам я их освободить не могу. Денег, чтобы купить у немцев цеппелины и организовать десант, у меня нет. Единственный шанс — привлечь внимание к их судьбе — на Конференции держав и я должен использовать этот шанс. Надо еще заказать у ювелира мечи к шейному ордену, наверно, пошить новый китель и брюки и присмотреть штиблеты типа форменных — вот в этом я и появлюсь перед просвещенной Европой, не в сапогах же разгуливать по парижским паркетам — не поймут[48], собраться и ждать известий от Кэлторпа.

Со мной собрался плыть в Англию мой старший сын, Андрей. Летом 1917 г. он ушел со службы в звании корнета Кавалергардского полка, а через год женился на красивой девушке, дочери итальянского герцога Фабрицио Сассо-Руффо и княгини Мещерской, Елизавете Фабрициевне. Сейчас она ждала первенца и Андрей спешил как можно раньше покинуть Россию, поскольку здесь можно было ожидать чего угодно, а на Британских островах они надеялись найти покой. Как офицер, Андрей ничего собой не представлял, да и кавалергарды всегда были сборищем золотой молодежи, что-то я таких среди белых не видел. Он обладал способностями художника средней руки, но никак не военными. И что это за привычка всех Романовых заставлять носить погоны? Сколько людей искусства и ученых пропало для России, замещенные весьма посредственными военными, да еще и на руководящих постах.

И вот 11 декабря 1918 г мы с сыном стояли на палубе английского крейсера-разведчика "Форсайт". Вдали постепенно исчезали очертания севастопольской бухты, набитом, как сельди в бочке, военными судами под всеми флагами: британским, французским, итальянским, болгарским. Не было только русских флагов…

Британский капитан при нашем прибытии на борт извинился, что не может предоставить адмиральской каюты, ее просто не было на легком крейсере. Легком-то легком, но единственном в классе с вертикальным бронированием борта в 50 мм по всей длине и это не мешало делать ему при экономичном ходе свои 20 узлов. Тем не менее, нам выделили рядом две каюты подальше от шума машин и жена Андрея чувствовала себя вполне комфортно. На палубе было холодно и она осталась в теплой каюте, мы не стали настаивать, вот войдем в более теплые средиземноморские воды, тогда и подышит морским воздухом. А вдруг мой внук будет моряком, коль его мать надышится морским йодистым запахом. Я буду только рад, будет о чем поговорить с внуком деду на старости лет, сидя у потрескивающего камина. Я вспомнил себя, юного, мечтающего о Морском корпусе, что сразу было встречено "в штыки": среди Романовых только два моряка и оба никчемные людишки, заявил мой отец. Но я настоял на своем, окончил корпус, получил первый офицерский чин. Сначала был командиром маленького миноносца, затем старшим офицером, а после и командиром броненосца "Сисой Великий", стал младшим флагманом Черноморского флота и "посадил орла на погоны"[49]. А затем началось увлечение проектами, я издавал для офицеров иллюстрированные справочники по иностранным флотам, с силуэтами кораблей и их характеристиками. Это было настолько ценно, что во время визита на "Сьюперб" один из британских офицеров попросил оставить автограф на таком справочнике на русском языке (благодаря картинкам и силуэтам его можно было использовать, даже не зная язык, тем более что название корабля давалось на родном языке. Мои проекты преобразования флота и усиления Тихоокеанской эскадры вырастили мне сильных врагов, под их давлением, я был вынужден уйти в отставку. Последней каплей интриг, переполнившей чашу терпения, стала отмена блокады коммуникаций вспомогательными крейсерами Доброфлота, переделанными из гражданских скоростных лайнеров в японскую войну. Последующие 5 лет были самыми спокойными в моей жизни, мы путешествовали, наслаждались семейной жизнью, у нас подрастали чудные дети, которым мы с Ксенией могли уделять много времени. Так было, пока я не увидел в 1910 г полет Блерио на своем аэроплане. Немедленно написал Ники очередной прожект создания воздушного флота в России, который был принят (дядя нашел себе игрушку, которая никому не мешает, наверно, подумал Ники). Русские летчики учились во Франции, тогдашней законодательнице авиационной моды, была создана Севастопольская школа в районе реки Качи, вырастившая целое поколение русских авиаторов. Я стал вице-адмиралом, шефом русской военной авиации. До войны по количеству аэропланов Россия уступала только Франции. Были уникальные аэропланы, вроде "Ильи Муромца" конструктора Сикорского. Как только дело раскрутилось, нашлось много желающих "погреть руки", авиацию разделили на два управления — Южное, со штабом в Киеве, возглавил я, в "утешение" получив в 1916 г чин полного адмирала и Владимира 2 ст. И вот теперь я, полный адмирал и кавалер ордена Св. Владимира с мечами, стою на палубе иностранного корабля, уносящего меня прочь от родных берегов. Я все же изготовил у лучшего севастопольского ювелира золотые мечи к имеющемуся у меня ордену и заказал такой же дубликат в позолоченной бронзе и темно красной прозрачной эмали для повседневного ношения. Лучший портной пошил мне новый повседневный темно-синий мундир с позолоченными пуговицами. Теперь новый мундир аккуратно повешен в шкафу каюты, а на мне все тот же, который я ношу с прибытия в Крым. Подошел посыльный и передал, что командир и офицеры приглашают нас в кают-кампанию (сегодня же у англичан рождественский Сочельник, подумал я, но отказался, сославшись на необходимость быть рядом с княгиней императорской крови[50]).

Запомнилось прохождение Босфора и Дарданелл. В районе доков Стамбула я увидел знакомый гигантский силуэт "Явуз Селима", он же немецкий "Гебен". Еще полгода с небольшим назад, красовавшийся на рейде Севастополя, сейчас он представлял собой жалкое зрелище останков боевого корабля.

"Форсайт" оказался хорошим ходоком, и, несмотря на то, что нас немного потрепало штормом в уже Атлантике, у берегов Испании, через неделю мы были в Английском канале[51]. Высадив пассажиров, крейсер пошел в Скапа Флоу, базу британского флота.

Мы же без труда добрались до Парижа. Французская столица уже не была тем беззаботным городом, как она запомнилась большинству русских аристократов, прожигавшим здесь жизнь и состояния. Везде, начиная от плохо убранных улиц, были следы бедности и запустения. Много мужчин с пустым рукавом пиджака или на костылях, кашляющих из-за сожжённых газом легких или слепых в синих круглых очках, тоже жертв газовой атаки. Но у тех, кто уцелел, глаза светились надеждой на какую-то лучшую жизнь, которая непременно будет, ведь недаром они уцелели в этой всемирной бойне. Впрочем, это относилось к публике на улицах и в дешевых кафе. В дорогих ресторанах сидели совсем другие люди — хорошо одетые, сытые, разбогатевшие на военных заказах и воровстве военных грузов. Они чувствовали себя хозяевами жизни, но я-то знал, что только чиркни спичкой большевизма и этот пороховой погреб взорвется не оставив им никаких шансов.

Вести шикарную жизнь аристократов и нуворишей нам не позволяли средства. Отправляя нас в дорогу, Ксения ссудила нас (я догадываюсь через кого) кое-какими скромными средствами, передала бриллиантовую подвеску: "в крайнем случае, продашь". Сказала к кому обратиться в датском посольстве за небольшим кредитом в банке. Тут уже однозначно просматривалась помощь тещи, впрочем она души не чаяла в Андрее, при рождении его велев дать полный салют в 21 залп, как при рождении Великого князя, а не сокращенный как было положено князю крови, а потом, когда он стал кавалергардом, подарила ему автомобиль.

Получив в банке деньги, мы сняли номера в скромной, но чистой гостинице (датчане из посольства порекомендовали). Я сознательно не поддерживал связь с сотрудниками русского посольства, так как они все представляли правительство Колчака, всей той камарильи, что окружала адмирала. Кое-кто тащился за ним еще с недоброй памяти КОМУЧа, остановившего удачное продвижение Каппеля на северо-запад вдоль Волги.

Уж не террористу ли Савинкову прикажете мне руку подавать? Его руки в крови Великого князя Сергея Александровича и многих других. Или министра Сазонова привечать? Того, который прославился своим лоббированием интересов Польши, сделав все, чтобы Польша отложилась от России на радость союзникам[52]. Зачем такой министр иностранных дел, если для него интересы чужого государства / государств выше, чем своего собственного? И вот эти люди будут официально представлять Белое Движение!?

До начала конференции оставалась неделя, и я решил нанести визиты ключевым персонам, от которых зависел результат переговоров. Первым из них планировался Председатель конференции премьер-министр Французской республики Жорж Клемансо. Я представился и попросил аудиенции у премьера. Секретарь удалился к своему шефу. Вернулся он быстро.

— Господин премьер-министр очень занят и просил извинить его, ваше императорское высочество. От также просил изложить мне в беседе с вами основную суть ваших предложений. Возможно, после этого, через неделю он уделит вам время для частной беседы.

Молодой человек был прекрасно воспитан, он предложил мне кресло, папиросу и кофе. Но в русском вопросе он вообще не разбирался. В армии он не служил и, естественно, не воевал. Я попытался рассказать ему обстановку в России, о том что три русских армии сейчас зажимают большевиков в клещи, но эти армии разуты, раздеты, у них нет оружия.

— Россия оказывала французам союзническую поддержку, даже когда сама испытывала трудности. Армия Самсонова углублялась в территорию Восточной Пруссии, так как об этом просили союзники, мол надо напугать немцев, чтобы те сняли десяток дивизий с Западного фронта. Они их сняли и Людендорф отправил на тот свет 150 00 русских солдат, чтобы маршал Жоффр совершил чудо на Марне, в то время как русские солдаты десятками тысяч гибли под Сольдау. Знает ли секретарь имя спасителя Франции. Нет, этого он не знал, он знал байку о парижских таксистах, доставивших на своих Рено подкрепление Жоффру и это было тем самым чудом. Много ли перевезли таксисты? Полк, от силы два, а целая русская армия прямиком направилась на небеса.

Париж был спасен, но помнит ли Париж об этом? Нет, не помнит…

Потом были просьбы отправить русский экспедиционный корпус орошать своей кровью поля прекрасной Франции. И корпус был отправлен, его бросали затыкать самые опасные места и за время войны его личный состав три раза обновился. То есть целая русская армия пала в боях на французской земле! Как говориться, долг платежом красен! Может быть, пора отправить экспедиционный корпус полить своей кровью поля России?

— Нет что вы ваше императорское высочество, солдаты устали и не хотят воевать.

— Если ваши солдаты не хотят воевать, почему тогда наши хотели умирать за Францию. Потому что в армии есть дисциплина. Если солдат не выполняет приказание офицера, потому что, видите ли, он устал и ему не хочется, — это не солдат и не армия. Вы знаете с чего началась та кровавая вакханалия в которую погрузилась Россия сейчас. С разрешения солдатам не выполнять приказ офицера. А потом они стали этих офицеров убивать, а затем грабить и убивать обывателей, потому что их некому защитить. Вы знаете, что может сделать толпа звероподобных вооруженных людей с мирными обывателями? Вы этого себе просто представить не можете, а я видел это сам. Когда ночью к вам врываются в дом, приставляют к вашему лбу ствол револьвера и делают, что хотят во имя революции. Пример заразителен и я не поручусь, что вы можете увидеть это здесь, в прекрасной Франции.

Поэтому надо остановить коммунистическую заразу пока она не перекинулась в Европу. Вы думаете, что это вы сокрушили кайзера? Своим стратегическим умением и храбростью солдат? Нет, молодой человек, кайзера сокрушила германская революция, она развалила военную машину, которая была совершеннее вашей. Ведь это немецкие войска были под Парижем, а не ваши под Берлином, когда немцы запросили мира.

Хорошо, если ваши солдаты устали, не хотят и не могут воевать, вы настолько слабы, что не можете приказать им ехать в далекие края, то почему бы великим державам не дать нам оружие и снаряжение с германских складов, да и свое вам уже не нужно. Мы сами остановим большевиков и в очередной раз спасем Европу.

Тут я прервал свой монолог. Я понял, что с таким же успехом я мог обращаться к стулу или шкафу, эффект был бы тот же самый.

Неудача постигла с попыткой разговора с премьер-министром Великобритании Ллойд Джорджем. Сказав, что все уже согласовал с главой русской делегации господином Сазоновым и дав мне как частному лицу, только 10 минут на тезисное изложение, британский премьер ответил, что Британия поддерживает стремление национальных правительств на ее окраинах к созданию самостоятельных государств. Иными словами, она выступает за раздробление Российской империи. Он также высказался против посылки экспедиционного корпуса, заявив, что это была ошибка и в ближайшее время все британские солдаты вернутся на родину. Это был типичный гражданский, лейборист и квакер, то есть, человек привыкший балансировать между крайностями и никогда не выполняющий своих обязательств, тем более, в отношении каких-то туземцев.

Полной противоположностью ему выступал военный министр Уинстон Черчилл, боевой офицер еще со времен англо-бурской войны. Да и в недавнюю войну он, в чине подполковника шотландских фузилеров, провел определенное время на фронте, а не просиживал в Парламенте, как Ллойд Джордж. Он мне дал понять, что разделяет мое мнение о том, что "большевизм нужно задушить в колыбели"[53]. Для этого нужно помогать его противникам всем, чем можно, посылать свои войска, то есть действовать активно, пока процесс не зашел слишком далеко. В то же время, он не сможет послать ни одного солдата без разрешения премьера, но обещал поддержку во время Конференции. С Черчиллем во время краткой аудиенции у меня было полное взаимопонимание, но не ждать же, когда он станет премьером.

Американскую делегацию возглавлял полковник Ховз, но он ответил, что до прибытия Президента Вильсона ничего сказать не может и не будет обсуждать ничего.

И вот наступил день открытия конференции. Делегаты 27 стран собрались в Версальском дворце. Немцев и представителей держав — союзников Германии планировали пригласить позже, когда державы-победительницы выработают согласованные требования к побежденным. Залы дворца французских королей были полны самой разнообразной публикой: политики, дипломаты, генералы, причем, последние отличались тем, что чем меньше было их государство и чем меньшую роль оно играло во внешней политике, тем больше было на них золота эполет, звезд и орденов.

Премеьр Жорж Клемансо, на правах хозяина места проведения, открыл конференцию. В его речи не прозвучало ни слова о России — такой страны уже не было. Впрочем, это было только приветствие странам-участницам. Я осмотрелся и не увидел Сазонова с его делегацией в зале, возможно, им уже сказали о неуместности присутствия на пире победителей, хорошо еще, если бы потом не ввели вместе с побежденными.

На второй или третий день Ллойд Джордж все же упомянул о русских делах. Он долго распространялся о генерале Харькове, ведущем успешные бои против большевиков, не зная, что Харьков — это название города[54]. Он подтвердил свое нежелание помогать Белым армиям и, тем более, посылать войска союзников. Ему вторил лорд Бальфур: "войска устали, нас не поймут, если мы снова пошлем наших солдат за реформы в стране, не являющейся больше нашим союзником" Вот так: "реформы" и "бывший союзник". При обсуждении "русского вопроса" Клемансо солидаризировался с британским премьером. Представитель Японии сказал, что не против оказать помощь, но за крупные территориальные уступки со стороны России. Это заявление вызвало напряжение со стороны американского президента Вильсона, который все же выразил мнение отложить решение до более глубокого изучения русского вопроса. Вот так и прошла неделя, а как-то утром, открыв газету, у меня помутилось в глазах — в Петропавловской крепости вместе с двумя князьями императорской крови расстреляны мои братья: Николай, историк и литератор и Георгий, ученый-нумизмат. Все, больше живых Романовых в России не осталось. Самое ужасное, что после обеда сегодня у меня выступление перед депутатами. Отказаться? Но тогда высока вероятность, что мне просто больше не дадут слова. Нет, я все скажу эти зажравшимся "союзникам" разжиревшим на русской крови.

Ровно в назначенное время я поднялся на трибуну. Все, что было заготовлено и выучено, вдруг вылетело из головы. Наступило какое-то чувство бесшабашной легкости, с которым легко идти в бой и умирать. Я им рассказал о тяжелой борьбе, которую ведут добровольцы, против численно превосходящего противника, располагающего крупными материальными военными запасами. Про то, что такое большевизм, почему тысячи рабочих и крестьян вдруг последовали за Лениным и Троцким. Почему не исключена такая же перспектива для Европы, тем более, что большевики своим лозунгом приняли мировую революцию и старательно раздувают мировой пожар. О том, что жертвой этого пожара и пала кайзеровская Германия, а вовсе не из-за военного гения союзных маршалов и генералов.

Я напомнил о том, что Россия выручала своих союзников и проливала за них кровь своих детей, а сепаратный мир подписали не добровольцы белых армий, а большевики, по сути, обманув кайзера, дав ему что-то, чтобы потом отнять все.

Напомнил о предательстве по отношению к бывшему императору, которого отдали с семьей на растерзание, напомнил о судьбе расстрелянных и замученных Романовых, упомянув и о четырех последних из них, убитых уже во время конференции.

Я попросил помощи, если не союзными войсками, то не нужным им теперь оружием и снаряжением. Этой мелочью вы спасете своих детей, воззвал я к присутствующим, и спасете свою цивилизацию.

Моя речь была выслушана в абсолютном молчании и в таком же молчании я спустился с трибуны и вышел из зала. Никаких рукоплесканий и криков одобрения не было, только гробовое молчание[55].

В этот вечер я напился. Мне больше нечего было делать в Европе, я возвращаюсь в Россию. Разве что послушаю завтра выступление американского президента Вудро Вильсона (как его называли газеты, "голубя мира", инициатора и идейного вдохновителя парижской конференции).

Вильсон не сказал ничего нового, сказал, что русский вопрос весьма сложен и выходит за рамки конференции, а завтра он уезжает в САСШ. Конференция продлится еще месяц, не менее, но это будет всего лишь говорильня. В перерывах ко мне подходили разные господа, преимущественно, военные, жали руку и говорили, что если бы это от них зависело, они направили бы армию в Россию, но все зависит от политиков, война закончилась, генералы должны знать свое место.

Во время фуршета я оказался рядом с итальянской делегацией. Их премьер Орландо оказался славным малым, но ничего не понимающем о России, о чем он мне признался с милой улыбкой. Рядом с ним стоял генерал с усами щеточкой, представившийся как генерал-майор Дуэ, начальник итальянской авиации. Я вспомнил эту фамилию, она упоминалась в блокноте Алексею, что-то о войне в воздухе. Дуэ сказал:

— Ваше императорское высочество, я знаю, что вы тоже авиатор, стоявший у истоков русской авиации, несмотря на то, что носите погоны адмирала. Читал я и заметку в газете о вашем воздушном бое, где вы сбили красного аса. По-моему, это единственный случай в истории, когда августейшая особа, да еще в чине полного адмирала вела себя таким образом. Браво, мы, итальянцы, ценим храбрость и я был свидетелем вашего вчерашнего выступления. Могу засвидетельствовать, что вы храбры не только перед противником, но и перед сильными мира сего, что бывает не часто. Был бы счастлив завтра встретится с вами в нашем посольстве, мы могли бы обсудить вопросы сотрудничества, в частности, поставки аэропланов в Россию.

А вот это уже важно, подумал я и сказал, что с благодарностью принимаю приглашение[56].

Прогуливаясь с бокалом шампанского по залу я подошел к человеку в бедуинском бурнусе. Мы поздоровались. Это был полковник Лоуренс, герой пустынных сражений с турками. Выразив свое почтение я уже было собирался отойти, как женский голос рядом сказал: Джордж, представьте меня Великому князю… Кто такой Джордж, я понятия не имел, возможно, кто-то из секретариата Ллойд Джорджа или Черчилля, по-моему, Черчилля. Пока я размышлял, я услышал:

— Ваше императорское высочество, позвольте вам представить графиню Чиари.

Я повернулся и увидел улыбающуюся мне миловидную стройную черноволосую женщину с удивительными для брюнетки голубыми глазами. На вид ей было лет 35.

— Джулия — она протянула мне пуку, затянутую в перчатку.

— Александр — ответил я.

— Александр, я была поражена вашим выступлением. После этих сухих старцев вы вылили на слушателей поток эмоций, говоря им не всегда приятные, но искренние слова.

— Джулия, а что здесь делаете вы? Политика — недостойное дело для красивой женщины.

— Я — журналист, но не пишу в изданиях для суфражисток[57]. Предпочитаю писать под мужским именем.

— Весьма необычное все же занятие. Как ваш муж относится к вашей журналистике.

— Я свободна и могу позволить себе никому не давать отчета в своих поступках. В наше время это такая редкость.

— Да, я не могу сказать о себе то же. Я офицер, моя страна ведет войну и я должен вернуться в Россию.

— Расскажите мне про Россию и про русских, что там сейчас происходит. Возможно, я смогу написать об этом статью и это привлечет внимание публики.

Мы переместились в уютный ресторан, где нам никто не мог помешать и целый вечер я рассказывал Джулии про то, что случилось с Россией и со мной за год, что я видел сам и что слышал. Рассказал о Добровольческой Армии, которая борется с большевиками. Потом она попросила рассказать о императорской России, о моей службе на флоте. Ей все было интересно, я нашел человека, который слушал меня с нескрываемым интересом и сопереживанием. Я чувствовал, что интересен ей и как мужчина и все закончилось у нее на квартире. Когда я утром проснулся с легкой головной болью, Джулии уже не было. На столике лежала записка: "Милый, ты был просто великолепен. Если все русские такие как ты, я понимаю, почему европейские мужчины вас не любят — они просто проигрывают вам и мелко мстят. Не ищи встреч со мной, это небезопасно для тебя и меня. Я сама позже дам о себе знать. Любящая тебя Джулия. P.S. Я никакая не графиня! И будь счастлив, мой адмирал".

Я оставил ключ консьержу, попил кофе с свежевыпеченными круассанами в ближайшем кафе и поехал в гостиницу. Привел себя в порядок, побрился, подсчитал наличность — осталось максимум дней на 7-10 в режиме экономии, если не продавать бриллиантовую подвеску. Но я надеялся, что англичане довезут меня обратно бесплатно, как и в прошлый раз.

Прием в итальянском посольстве прошел как никогда, удачно. Я понял, что Италия произвела большое количество аэропланов и запасных частей к ним, которые теперь никому не нужны. Я сказал, что у Добровольческой армии нечем платить за аэропланы, хотя они ей нужны. Посол Италии, премьер министр и генерал Дуэ заверили меня в том, что согласны поставить их в кредит с рассрочкой платежа на самых льготных условиях, причем, первая выплата начнется через 2 года, небольшими частями, под пять процентов годовых. Полностью кредит будет погашен за 10 лет. На таких условиях они согласны поставить хоть тысячу аэропланов, с запчастями, вооружением, авиапарками и мастерскими обслуживания, обучить пилотов и техников, причем работу инструкторов оплачивает итальянская сторона. Поставки могут быть гораздо шире: Италия готова поставить любое вооружение и снаряжение из имеющихся на ее складах, на тех же условиях.

Я ответил, что такое решение может быть принято только Главнокомандующим, генералом Деникиным. Также премьер-министр и генерал Дуэ пригласили посетить Рим и заводы ФИАТ, чтобы я лично мог убедиться в качестве продукции и убедить в этом генерала Деникина. Я поблагодарил за приглашение, мне было бы интересно посетить завод ФИАТ в Турине и завод Капрони в Милане, где встретится с конструктором Капрони, известном своими оригинальными работами. Но, с практической точки зрения сейчас для Добровольческой армии гораздо нужнее пулеметы и патроны, а также артиллерийские орудия со снарядами. Здесь, конечно надо посоветоваться с оружейниками, так как итальянские системы могут быть несовместимы с русскими. Гарантирует ли итальянская сторона достаточное количество боеприпасов, хотя бы на два года активных боевых действий войскового соединения в сто-сто пятьдесят тысяч человек? То есть, возможно ли вооружить итальянским оружием три полноценных корпуса военного времени (я не стал говорить, что у белых есть дивизии в 1500 бойцов, правда, все они офицеры. Мне ответили, что итальянский полк военного времени был примерно в 2600 человек при 54 легких и 18 тяжелых пулеметах и 12 легких орудиях. Всего в армии было более 100 полков. Сейчас производится сокращение армии, Италии не под силу держать под ружьем более 3 млн человек, включая флот и авиацию. Кроме того, промышленностью выпущено огромное количество стрелкового оружия и боеприпасов, хранение которых на складах тоже требует средств бюджета. Поэтому Италия готова продать на условиях кредита (а бывшее в употреблении оружие — отдать по очень низкой цене) Вместе с тем, это — вполне исправное оружие, оно идет на хранение только после ремонта. Италия не сомневается в победе белых армий и хочет видеть Россию своим сильным союзником, в противовес континентальным и заокеанским хищникам: Британии, Франции и САСШ.

То есть, Италия готова предоставить все необходимое для армии в 2 миллиона человек, ведущей боевые действия на протяжении года-двух, а при благоприятном развитии (начало погашения кредита) начать производство новых вооружений для России.

Что же, звучит правдоподобно и заманчиво. Если мы за два года не справимся с большевиками и не отправим их мыть золото в Сибири на восстановление собственной промышленности и погашение кредита, то грош нам цена. Надо воспользоваться, а то Виктор Эммануил Третий[58] продаст оружие каким-нибудь зулусам или шейхам. Вслух же я сказал:

— Благодарю Вас господа за столь деловое предложение. По возвращении я немедленно доложу его Главнокомандующему. Если будет возможность, то сделаю остановку в Италии и посмотрю на все своими глазами. На днях я убываю с британским военным кораблем обратно в Россию и, если будет возможность, капитан может доставить меня в Италию.

— Мне очень понравился конструктивный разговор с Вами, ваше императорское высочество, если британцы вас доставят до Италии то до России мы предоставим вам военный корабль.

На том и порешили, я вернулся в гостиницу и встретил взволнованного Андрея. Папа, ты что не читал сегодняшнюю "Ле Паризьен", там статья по поводу твоего выступления, в котором ты заклеймил основных союзников — Британию и Францию! Ну-ка, погоди, я взял у него газету. На первой полосе был мой портрет 5-летней давности при всех регалиях и заголовок "Великий князь обличает!". Не успел я прочитать пару абзацев, опять Андрей:

— Папа, тебе запрещен въезд на Британские острова как "персона нон грата"![59] Мы собрались плыть через Ла-Манш и подали документы в британское посольство для оформления въезда согласно приглашению короля. Кстати, крейсер "Мальборо" вчера вышел из Севастополя и через 10 дней будет в Британии. На борту все Романовы, включая бабушку и маму. Вот телеграмма, которая сегодня пришла в отель.

— Вам не отказали во въезде?

— Нет, но тебе передали вот этот конверт.

Я вскрыл конверт Форин Офиса. На плотной бумаге уважаемого сэра (а где титул?!) извещали, что в связи с его аморальным поведением, въезд ему в Великобританию невозможен. Вот как! Не из-за выступления, против правды не пойдешь, а из-за "аморального поведения".

Произошедшее резко меняло планы, теперь уже не попросишься пассажиром на корабль его величества.

— Андрей, когда вы уезжаете?

— Послезавтра, папа.

— А что вы так торопитесь? В Париже отличные акушерские клиники и доктор, что осматривал Лизу, сказал, что может вести ее беременность и роды у себя в клинике.

— Нет, папа, извини, пожалуйста, но никто не гарантирует, что завтра ты опять что-то учудишь и мы застрянем здесь надолго. А мне бы хотелось быть рядом с мамА, и Лизе будет не так страшно в семье.

Что же, в этом есть определенный резон. Кто его знает, что произойдет на континенте в ближайшее время, в тетради Алеши не было ничего про другие страны. А вдруг Париж в будущем станет каким-нибудь Робеспьером, как Петроград стал Ленинградом. Ну их, этих голозадых республиканцев[60]. Случись что, Английский канал остановит красные орды, а дредноуты станут сплошной стеной в "канале". Так что, надежнее для семьи быть в консервативной Англии с "добрым королем Георгом". Меня же там не ждут…

— Хорошо, сказал я Андрею. — я напишу мамА письмо, в котором все объясню. Завтра я его тебе передам, а ты отдашь ей сразу, когда вы встретитесь.

Они ушли к себе, а я погрузился в чтение газеты. В целом все было написано правильно, прямо стенограмма моей речи, но подано так ловко, чтобы напрочь рассорить Добровольцев с Британией и Францией. Но ведь я выступал как частное лицо, никто из премьеров моих "верительных грамот" не получал, а оставлять бумаги каким-то секретаришкам — много чести! Так что, официально Деникин здесь не при чем. Я посмотрел на подпись по статьей: Жюль де Ла Барт. Жюль — Джулия! Вот кто мне "подкузьмил". Похоже, дурачок Сандро вновь попал в какие-то закулисные игры. Уже не думаю, что это заказ красных, для того, чтобы Белые армии не получили помощь от Британии и Франции (тем более я выступал как частное лицо, хотя и был представлен как Великий князь и адмирал флота), но итальянские уши торчат заметно, как уши кролика в цилиндре неловкого фокусника. Не туда ли она меня толкнула — в объятия друзей из солнечной Италии?. Ну и что? Что мы теряем? Пока речь идет только о кредите за поставку, в общем-то, ненужного итальянцам вооружения. Никаких территориальных претензий не выдвигалось, никого и ничего признавать было не надо. Лучше условия могли бы быть только у немцев, но надо было ждать, когда там образуется новая власть, не с кайзером же в изгнании договор подписывать? А бритты с французам требует признания всех отделившихся государств, погашения всех долгов, компенсации упущенной выгоды проклятым жирным рантье, возвращение или компенсации за утраченную собственность иностранцев. Точно останемся "санкюлотами" с такими союзниками. Итальянцам выгодно сбыть устаревшее оружие (что-то никто из других союзников таких предложений не делал), а нам для борьбы с красными ничего больше и не требуется.

Что-то там Дуэ говорил по поводу завтрашнего отлета домой на личном аэроплане? Может, найдется место и для меня? Заодно, посмотрю на их авиатехнику в действии.

Решено, звоню Дуэ. После телефонного разговора, генерал, оказавшийся весьма любезным (не иначе, генерал воображал, что они загнали меня в угол, как им кажется: человек без документов и средств — навели, наверно, справки в гостинице о моих тратах), предложил мне место на личном аэроплане командующего авиацией Италии. Полетим одни — остальные члены делегации не доверяют аэропланам свои бренные тела. Приземлимся в Турине на аэродроме завода ФИАТ, генерал представит меня авиаконструктору Капрони. Ознакомимся с техникой. Потом поедем в Рим, осмотрим арсеналы. Возможно, король примет меня. И затем они доставят меня в Россию на военном корабле.

Естественно, я согласился. Вылет ночью, у меня еще три часа, чтобы собраться и прибыть в посольство, откуда поедем на аэродром. Я быстро сложил свои вещи и сел писать письмо Ксении. Естественно, я не стал писать о Джулии (хотя никто не гарантирует, что "доброхоты" расскажут, ну тогда и будем объясняться). Официальная причина — мой демарш на конференции, отчего я признан "персона нон грата" в Британском королевстве. А теперь мой долг офицера призывает меня в сражающуюся с большевиками армию. Пригласил ее на Новогодний прием в Кремле, по случаю завершения гражданской войны (надеюсь, но какой год — я не указал), после чего мы опять можем поселиться на Родине. Запечатал конверт и пошел к Андрею.

Отдал ему письмо и бриллиантовую подвеску: продашь ее только в крайнем случае, а так, если все будет в порядке и через неделю встретишься с мамА — отдай ей. Я сегодня ночью вылетаю в Турин вместе с генералом Дуэ. Мы обнялись и попрощались — я заметил на глазах Андрея слезы: он всегда был добрым и чувствительным мальчиком.

Через три часа я был а итальянском посольстве, где меня встретили посол и генерал Дуэ. Во время легкого ужина генерал развлекал нас идеями тотальной войны в воздухе, к неудовольствию посла, старавшегося перевести беседу в более непринужденно-светское русло (все же не каждый день ужин в компании Великого князя, читал я его укоризненные взгляды, направленные в сторону Дуэ). Но генерал оседла "любимого конька" и невзирая на тонкости этикета, с прямотой армейца рисовал нам чудовищные сюжеты будущей войны. По его словам, массированное применение бомбардировщиков способно поставить на колени любого врага, надо только завоевать господство в воздухе и все — дальше ковровые бомбардировки промышленных центров и мирных кварталов (последние даже выгоднее с точки зрения того, что сеют панику и деморализуют население), а пехоте и кавалерии остается только занять территорию противника. Причем, в ход идут бомбы фугасные и зажигательные, а также снаряженные ядовитыми газами[61]. Такой "комплексный подход" гарантирует, что противник не скоро решится восстанавливать разрушенное, население, охваченное ужасом, побежит из городов, блокируя дороги и затрудняя перемещение войск противника. Генерал даже предлагал создать флот из 500 тяжелых бомбардировщиков и подвергнуть города южной Германии и Австро-Венгрии таким бомбардировкам. Аэроплан для этого был создан — это тяжелый бомбардировщик "Капрони Са 4", способный брать полторы тонны бомб (наш Илья Муромец — только полтонны, подумал я). Кстати, именно на таком бомбардировщике, переделанном с пассажирский вариант "люкс", мы и полетим. Сейчас Джованни Баттиста Капрони, основатель и владелец собственного авиазавода в Милане и аэродрома Мальяпенса[62], работает над переоборудованием этих воздушных гигантов в рейсовые пассажирские аэропланы, надеясь открыть регулярное воздушное сообщение между европейскими столицами[63]. Вот это лучше, чем убивать беззащитное население, — подумал я — для гражданской войны в России эта концепция не годится — люди проклянут того, кто убивал беззащитных женщин и детей. Наше же задача — сохранить как можно больше русских жизней, в том числе красноармейцев и даже комиссаров, пусть отработают тот ущерб что нанесли, а труд он облагораживает и перевоспитывает даже злобные заблудшие души. И чем больше злобы — тем больше пусть отрабатывают за причиненный вред. Но не убивать!

Так ч думал, слушая разглагольствования апологета воздушной войны, пока не настала пора ехать на аэродром. В лучах прожекторов гигантский триплан Са 4 смотрелся величественным драконом. У аэроплана нас встретил экипаж во главе с командиром. Отрапортовав генералу, командир вопросительно уставился на меня. Хотя на мне была форменная фуражка, но плащ скрывал погоны. Генерал что-то ему сказал и командир почтительно отсалютовал мне. По трапу мы поднялись на борт. Внутри был салон с мягкими креслами в которых можно было дремать, столиком с держателями для стаканов с напитками. Нас встретил стюард в военной форме. Генерал спросил меня по-французски, что я предпочитаю. Я заказал кофе и коньяк. Генерал присоединился к моему выбору. "Змей Горыныч", так про себя я стал называть этот аппарат, начал выруливать на взлетную полосу, которая была ярко освещена прожекторами, моторы взвыли и после сравнительно короткого разбега (на борту ведь не было полутора тонн бомб), взмыл в ночное небо. Внизу проплывали огни предместий Парижа, "Змей" довернул и взял курс на Лион, где нам предстояла дозаправка и далее, ближе к берегу моря, чтобы не переваливать через Альпы" ("потолок" у "Змея" был 3 тысячи метров, скорость 100 км в час, дальность — 700–800 км), наш путь лежал в Турин. Весь путь должен занять около 8-10 часов, так что к обеду должны быть на месте. Попив кофейку с коньяком, который оказался весьма хорош, я решил подремать, по примеру генерала, который уже посапывал, уютно устроившись в мягком кресле. Проснулся я через 4 с половиной часа, когда "Змей" начал маневрировать, готовясь к посадке. Летчики точно вышли на привод аэродрома и посадка прошла отлично. Мы вышли подышать воздухом.

— Отличный экипаж, сказал я генералу. У вас очень хорошо отработаны ночные полеты.

— Это повелось еще с войны. Меньше всего бомбардировщики несут потерь именно ночью, днем, даже при сопровождении истребителей, потери тихоходных машин гораздо больше. Лучше обстоит дело, когда бомбардировщики идут в едином строю, прикрывая друг друга огнем бортового оружия, а истребители отгоняют аэропланы противника на дальних подступах, так, чтобы не попасть под огонь своих стрелков на бомбардировщиках. Но горе тому бомбардировочному экипажу, который отстанет от строя — он станет легкой добычей истребителей врага. Насколько я помню, ваше императорское высочество, вы, заняв место стрелка в двухместном аэроплане, лично сбили красный Ньюпор, так что вы понимаете толк в воздушном бое!

— Да, в какой-то степени, — ответил я, — видимо, скоро эта история будет растиражирована в подробностях. Я еще не знал, что в Италии этому "подвигу" одна из газет посвятит целую заметку, где будет приведена фотография какого-то летчика в шлеме-горшке, очках в пол-лица, из под которых лихо торчали в стороны длинные усы, вцепившегося руками в перчатках-крагах в пулемет и подписью, гласящей, что это Великий князь Александр ведет бой с вражеским асом. Я попросил показать мне кабину пилотов и она произвела на меня впечатление большим количеством навигационных приборов. Теперь не удивительно, что они с лёгкостью способны выполнять полеты ночью и в сложных метеоусловиях.

Потом мы опять взлетели и, выпив еще коньяку вместе с генералом, под ровный гул мотора я опять заснул и проснулся только в Турине. Аэроплан стоял на летном поле, светило солнце.

За нами приехал Джованни Аньелли основатель и владелец заводов ФИАТ (Fabbrica Italiana Automobili Torino), и мы отправились на завод, на заводе к нам присоединился сын владельца, в 1916 г он посетил САСШ (а еще ранее в 1908 г в САСШ был открыт филиал ФИАТ), после этого началось строительство здания нового огромного завода с испытательным треком на крыше и он уже почти готов. На ФИАТе, как и на заводах Форда в Америке, действует конвейерная система сборки, позволяющая выпускать продукцию в массовых масштабах. Во время войны концерно приносил большие прибыли, он освоил производство бронеавтомобилей, аэропланов и другой военной техники, вплоть до танков. Только сейчас строительство новых цехов заморожено, денег нет, рабочие бастуют под влиянием зажигательных речей Тольятти и Грамши[64].

— Вот как, влияние коммунистов докатилось и сюда.

— Вы правы, гран дьюк, мы с сочувствием относимся к той катастрофе, которая случилась в России и опасаемся того, что она повторится здесь.

— Вот поэтому я и прошу помощи в борьбе с большевизмом, которую ведет, истекая кровью, Добровольческая Армия на Юге России. В прошлом году войска Деникина были в Воронеже, это достаточно близко от Москвы, но кончилось оружие и боеприпасы и красным удалось отбросить нас назад. Сейчас готовится новое наступление, но я не знаю, чем мы будем воевать, наши резервы исчерпаны. А у большевиков в распоряжении все склады оружия царской армии и, к тому же, минимум пятикратный численный перевес над белыми войсками.

— Наверно, Вам, как авиатору прежде всего интересно осмотреть нашу авиатехнику.

— Да, конечно и это тоже, автомобили пока подождут, нам прежде всего нужны боевые машины.

— Мы поехали на аэродром. где летчики продемонстрировали искусство пилотажа на новых итальянских аэропланах. Генерал Дуэ обратил мое внимание на аэроплан "Ансальдо Балилла", с 220-сильным двигателем (что практически вдвое превышало среднюю мощность для двигателя истребителя, а на отечественный биплан Сикорского и вовсе ставился 60-сильный "Гном"). Благодаря мощному двигателю у этого аэроплана была высокая скорость — более 200 км в час, два синхронных пулемета "Виккерс" создавали приличную плотность огня, аппарат мог везти и бомбовую нагрузку, около 50-100 кг бомб в зависимости от дальности полета и количества топлива. Потолок — около 6 (!) километров и дальность полета до 500 км делали этот аппарат поистине многоцелевой машиной, хотя, конечно, по маневренности он уступал лучшему истребителю той войны — французскому SPAD. Генерал не стал скрывать, что при выводе из пикирования этот аэроплан слегка "проседает", что может стоить жизни неопытному пилоту, но если летчик знает об этой особенности, он в безопасности. Было заказано 1600 таких аэропланов (для Италии — это огромный заказ), но закуплено только чуть более 200, остальные на складах или в комплектах для сборки. То есть, эти аэропланы итальянское правительство может предоставить в кредит, о чем мы вам и сообщили.

Мы посмотрели как "Ансальдо Балилла" бросил бомбу с пологого пикирования и она легла почти точно в центр мишени. Я захотел познакомиться с летчиком, чтобы узнать, как он достигает такой точности.

— Лейтенант Серджио Грацци, выше высокопревосходительство.

— Грацци — один из лучших пилотов-испытателей, герой войны, 8 сбитых аэропланов — добавил генерал Дуэ.

— Господин лейтенант, как вы добиваетесь точности попадания с пикирования, а главное, как уходите от осколков собственной бомбы, ведь "Ансальдо" имеет склонность проваливаться при пикировании.

— Ваше высокопревосходительство, именно поэтому я и выполняю бомбометание с пологой траектории, так чтобы после отделения бомбы уже набирать высоту. А бомба, благодаря инерции и высокой скорости отделения от аэроплана, сама долетает до цели.

— Интересно, а трудно ли этому научиться?

— Зависит от предварительной подготовки пилота. Если класс высокий, то понять несложно и через несколько учебных бомбометаний уже начинает получаться.

— Спасибо, лейтенант, за объяснение. В условиях нашей войны наибольшее значение имеет как раз точность бомбометания, это позволяет экономить бомбы и не дает лишних жертв и разрушений. Например, когда нужно попасть в вооруженный пароход или бронепоезд.

Руководство фирмы поставило большой тент со столом с напитками и легкой закуской, генерал с руководством фирмы тут же разместились в плетеных креслах. А я взял чашку кофе и стал наблюдать за полетами, которые продолжались и после показа. Тут я заметил, что давешний лейтенант стоит неподалеку и смотрит на меня.

— Лейтенант, вы что-то хотите сказать?

— Да, ваше высокопревосходительство. В 1908 г я с родителями и братом жил в Мессине…

— Помню, там было страшное землетрясение и русская эскадра оказывала помощь, извлекая пострадавших из-под завалов[65].

— Да, правильно, я был одним из них. Мне тогда было 10 лет. Я очнулся уже после подземных толчков, наш дом был полностью разрушен. Мы лежали рядом с младшим братом, придавленные рухнувшим потолком в нашей детской. Было совсем темно и тихо. Брат был ранен, его голова была в крови, он плакал и звал маму. Я пытался говорить с ним, но он был в забытьи и не отвечал, только стонал и звал маму. Потом он перестал стонать и я почувствовал, что он холодный. Стало очень страшно и я тоже заплакал. Я так горько плакал, что снаружи меня услышали и кто-то начал разбирать завал. Люди говорили не по-нашему. Через некоторое время я почувствовал, что пошел прохладный воздух, на улице был день, но пробивался только слабый лучик света. Людям, которые нас спасали, не удалось поднять крышу, удалось только сделать узкий лаз и по нему ко мне прополз человек с фонарем, в котором горела свеча. Это был матрос. Он стал говорить мне что-то ласковое и утешающее. Слов я не понимал, только интонацию. Но она была очень доброй. Я немного успокоился и перестал плакать. Тогда он мне стал что-то рассказывать и даже напевать. А люди наверху продолжали работать, похоже, к ним подошла помощь. Матрос тоже рисковал, крыша могла рухнуть окончательно и придавить нас обоих. Через некоторое время завал расширили и матрос помог мне выбраться, потом они достали и тело братика. Я так и не узнал имя моего спасителя, меня отправили к доктору, он меня осмотрел, ничего особенного не обнаружил и передал карабинерам, которые уже прибыли из соседнего города, они тоже разбирали обломки и обеспечивали порядок. Карабинеры через день отдали меня моей тете, у которой я и вырос (родители тоже погибли, как и брат). С тех пор я в долгу перед русскими и хотел бы отдать свой долг помощи. Ваше высокопревосходительство, если вам нужен пилот (а я слышал, что вы прибыли для закупок нашего вооружения и, если сделка состоится, фирма предоставит инструкторов для обучения русских пилотов), я мог бы поехать в Россию хоть сейчас.

— Спасибо, лейтенант, если ваша компания согласится вас отпустить и генерал Дуэ не будет возражать (вы же на службе, как я понял) я вас возьму.

— Я все равно буду в ближайшее время уволен с воинской службы и останусь только шеф-пилотом испытателей.

Я поблагодарил летчика, записал его имя и вернулся к генералу. Генерал предложил либо поехать в Арсенал, либо к Капрони, в Милан. Я выбрал Арсенал.

Там мы долго ходили по бесконечным складам. Я увидел несколько сотен пулеметов Виккерс-Максим. Эта система меня привлекла тем, что хорошо знакома в России. Рядом я увидел ряды пулеметов, внешне сходных с Максимом, но с обоймой справа, а слева стояла какая-то кассета снаряженная патронами. Оказывается, это пулемет Перино, образца 1901 г, о котором я даже не слышал, так как он был секретным итальянским оружием. В этом пулемете на трехногом станке, более легком по сравнению с Максимом, так что даже были варианты с ленточным питанием, носимые в руках, была очень оригинальная конструкция самозаряжающихся обойм по 25 патронов каждая. Обоймы подавались из патронной коробки, отстреливались и тут же новые патроны из коробки укладывались в ту же обойму. Достоинством было не только то, что всегда была под рукой снаряженная кассета, а то, что патроны укладывались очень ровно, исключая перекосы. А что может случиться с пулеметчиком, который подпустил поближе конную лаву, чтобы всю ее положить на месте, а у него заклинило патрон, не хочется и думать… Старенький генерал, начальник Арсенала, сказал, что эти образцы, как и Максимы, они отдают практически даром.

Винтовки Каркано разных модификаций на меня не произвели должного впечатления, они были под патрон калибра 6.5 мм с тупоконечной пулей. Пистолеты-пулеметы Беретта — какие-то двуствольные уродцы, а вот пистолеты хороши. Но пистолетами сейчас много не навоюешь, нужно более мощное оружие, те же Маузеры под немецкий патрон, которых в России было немало. Вот это оружие тоже можно запросить.

Среди орудий привлекла внимание пушка 75/27, модель 11. Это очень легкое и компактное орудие было снабжено оригинальным компенсатором отдачи, такое устройство тормоза отката в виде горизонтально расположенного цилиндра позволяло стрелять с большими углами возвышения — до 65 градусов, что практически переводило пушку в разряд гаубиц и позволяло достигать дальности стрельбы более 10 км. По сравнению с нашей трехдюймовкой, лафет и конструкция были в 2 раза легче, станины лафета раздвигались, что позволяло быстро менять сектор обстрела. Недостатком был "европейский" калибр 75 мм, но таких снарядов к французским орудиям в России хватало.

Я спросил, много ли боеприпасов к этим орудиям, в ответ мне сказали что произвели много, с большим запасом и разных типов. Опять-таки, это неликвид, а нам очень подойдет такое легкое универсальное орудие не уступающее стандартной трехдюймовке, а во многом ее превосходящее.

— А что-то более крупного калибра есть в Арсенале, например, шестидюймовки Канэ? Оказалось, что есть и шестидюймовки, но их больше у моряков, есть и снаряды к ним. Про шестидюймовки у меня была одна интересная мысль и ее можно было бы быстро реализовать с большой пользой для дела.

Вообще, Арсенал напоминал пещеру Али-бабы: чего там только не было, стояли даже два чудовищных танка того же ФИАТАа с короткоствольным орудием в круглой башне сверху (я сразу вспомнил рисунок Алеши Егорова) и 3 пулеметами. Но если на Алешином рисунке это была хищного вида боевая машина, то итальянский танк смотрелся неуклюже[66] Генерал сказал:

— У нас их только 2 штуки, не рекомендую, машина не доведена до конца и до фронта не дошла.

Потом за мной приехал генерал Дуэ и пригласил на обед с Премьер-министром Начальником артиллерии, которому подчиняется Арсенал и Командующим сухопутными войсками, будет и министр двора его величества короля Виктора Эммануила Третьего.

Обед был в роскошном ресторане, все явились при параде, пришлось извиняться, но все было с пониманием принято. После традиционного обмена (я с Орландо обменялся улыбками как при встрече со добрым знакомым[67]) любезностями и, отдав должное еде и напиткам, министр двора сказал, что завтра меня примет король. Премьер-министр, хотя и будет меня сопровождать, но надо выработать единую точку зрения на объем помощи России. Орландо сказал, что еще в Париже сделал мне предложение по льготному кредиту и поэтому я и прилетел в Италию.

Я ответил:

— Господа. Спасибо за понимание ситуации, Россия сейчас — форпост борьбы с левыми и от того кто победит в этой борьбе во многом зависят силы левых в Европе. Мое путешествие показало, что Европа уже поражена вирусом большевизма. Белые армии, напрягая последние силы в борьбе, ведут неравный бой с красной заразой[68], но им не хватает оружия и снаряжения. На первое время я бы попросил прислать для обеспечения нынешнего наступления 150 орудий 75/27 11, 6 шестидюймовок Канэ, по 250 пулеметов Максим и Перрино, 6 аэропланов "Ансальдо Балилла". Ко всему этому вооружению необходимы боеприпасы на 4 месяца боев, для аэропланов — два-три инструктора и техника с комплектом ремонтного оборудованием, маслом и даже бензином. Я думаю, что за это время, а скорее всего и раньше, итальянское оружие хорошо проявит себя на наших фронтах и будет сделан большой заказ, для чего из России прибудет комиссия в составе специалистов и лиц уполномоченных к переговорам для больших поставок. То есть, прошу рассматривать эту поставку как помощь в ситуации, не терпящей отлагательств, поскольку промедление смерти подобно и всякая задержка ведет к гибели белых добровольцев и предрекает поражение белых армий. Откровенно говоря, помощь такого рода должна была быть оказана еще год назад, когда наши войска вели летнее наступление. Взятие Москвы окончательно бы склоняло чашу весов в пользу белых. Это же является и целью нынешнего наступления, которое по существу, представляет собой последний безумный бросок храбрецов против превосходящего их по силам противника. Если им не оказать помощь немедленно, дело их проиграно и красная волна захлестнет Европу. Подумайте о своих детях и внуках — наши добровольцы защищают и их тоже.

После моей речи воцарилось молчание, затем его прервал Главнокомандующий:

— Господа, после эмоциональной и искренней речи великого князя (кроме того, я уже читал в газете его выступление на Конференции Держав в Версале), я думаю, что нашим долгом является оказание помощи России. Готов открыть двери нашего Арсенала, тем более что скромный Великий князь вовсе не просит невозможного, это малая толика того, чем мы обладаем. Оружие уже бывшее в боях, сейчас оно никому не нужно. Покупателей на него нет и мы совершенно спокойно можем отдать его русским, сохранив еще и наши деньги на его хранение.

— Премьер-министр ответил, что он согласен с мнением военных и поддерживает его. Так он и доложит королю.

После этого мы еще немного посидели, затем мне сказали, что меня отвезут в отель. Перед убытием я обратился к министру двора.

— Прошу меня извинить и объяснить королю, что я не могу быть в парадном мундире при всех орденах. Во первых, он остался в Петербурге и бог знает где сейчас мои награды, во вторых. Я прибыл в штаб Добровольческой армии из места, где находился под арестом, хорошо, что хоть погоны смог сохранить. В-третьих, Добровольческая армия ведет боевые действия, поэтому там, наверно, ни у кого нет парадной формы. И последнее, я не говорю по-итальянски, но знаю английский, немецкий и французский, последний является официальным языком дипломатических приемов. Возможно ли использовать французский или будет переводчик?

— Я постараюсь объяснить это королю — ответил министр двора. Будьте готовы завтра к 10 00, за вами пришлют автомобиль и флигель-адъютанта его королевского величества.

Завтра в 10, как можно более приведя себя в порядок, я дождался прибытия адъютанта с автомобилем и мы отправились во дворец. Во дворце ожидание было недолгим и меня пригласили к королю. Виктор-Эммануил Третий был невысокого роста, что понравилось Ники во время визита итальянского короля в Санкт-Петербург на яхте-крейсере. Рядом с ним русский император был на полголовы выше, а так Ники обычно страдал, что ему приходилось смотреть снизу вверх, как, например, на Николая Николаевича, которого он вначале, став императором, даже побаивался и робел в его присутствии, особенно если дядя начинал говорить "командным голосом" как на плацу. Король в целом на короля как-то мало был похож, говорили, что его любимое времяпровождение — ужение рыбы и нумизматика[69]. Тихий, мирный худощавый дядька невысокого росточка — очень домашний король.

Я поприветствовал короля и был удостоен ответной улыбки:

— Я слышал, что вы утратили в революцию и заключение все ваши награды. В знак признания ваших заслуг как посланца Белого движения ведущего не на жизнь а на смерть борьбу за сохранение порядка и цивилизации мы вручаем вам знаки Великого Офицера Ордена Короны Италии[70]. Он взял из рук премьера открытую коробку красного цвета с белым шелком внутри и прикрепил к моему мундиру звезду ордена, а на шею адъютант прикрепил орденскую ленту с большим белым крестом ордена.

— В ответной краткой речи я поблагодарил короля и сказал, что этот орден я рассматриваю как признание заслуг всего Белого Движения.

Далее король продолжил:

— Мы приняли решение снарядить военный транспорт с оружием для оказания помощи Добровольческой Армии. Рассматривайте это как дар безотносительно новых кредитных поставок. Но я подтверждаю, что ваше командование может рассчитывать на льготные условия при закупке оружия в кредит. Премьер-министр подготовит соответствующее официальное письмо для вашего командования. Поскольку оформление кредитов занимает время, а его у вас нет, мы и присылаем этот транспорт и оружие, которое вы получите сейчас, может быть опробовано в бою в ближайшее время. Для исключения каких-либо неожиданностей транспорт будет сопровождать легкий крейсер наших ВМФ.

Пожелаю вам успехов в вашей нелегкой борьбе и буду рад видеть вас снова на земле Италии.

На этом аудиенция была окончена и я чувствовал себя окрыленным. Я вернусь не с пустыми руками, а привезу оружие! Потом мы с премьером согласовали детали по отправке и месту назначения. Орландо спросил, хочу ли я что-то посмотреть в Италии. Я поблагодарил и ответил, что в следующий раз, когда военная обстановка будет не столь острой, любезно воспользуюсь его предложением, а сейчас я хотел бы как можно быстрее оказаться в море на борту транспорта.

Не прошло и недели, как все было погружено на довольно большой пароход под итальянским военно-морским флагом. Я получил письмо от премьера для Деникина, список оружия, возможного к поставке из Арсенала с указанием количества и ценами, причем по большинству позиций было примечание "возможны специальные условия при крупной партии". Я так и не нашел время встретится с Капрони, возможно, в следующий раз когда буду заказывать аэропланы и авиадвигатели. Я проверял все и вся, чтобы потом не было никаких сюрпризов, смотрел сам за центровкой груза — не хватало, чтобы он сместился и мы пошли ко дну. Часть груза пришлось разместить даже на крейсере — ящики с патронами преимущественно. Прибыли инструкторы, среди них и Серджио, их тоже разместили на крейсере. Я же выразил желание остаться на транспорте, чем привел в замешательство командира крейсера: как, адмирал будет идти на этой лайбе!? Я объяснил ему, что от этой лайбы зависит жизнь моих боевых товарищей, поэтому каждый день, что я торчу в порту, уносит несколько сотен их жизней. Поэтому прошу не обижаться на мои причуды, а лучше выделить мне взвод морской пехоты с оружием для охраны опечатанных трюмов и контроля за командой. Капитан транспорта тоже был изумлен от известия, что русский адмирал будет находится на его борту, сказал, что к сожалению, у него нет адмиральского вымпела для подъема на мачте. Я не успел остановить его как он послал кока на берег за деликатесами и сказал что обедать буду вместе с офицерами транспорта, в кают-компании. Тут же я услышал, как капитан итальянскими матюгами послал прохлаждающуюся наверху команду драить лучшую каюту и кают-кампанию. Я спросил его, надежна ли команда, не пронесет ли кто адскую машинку на борт, на что капитан ответил, что народ у него проверенный, но что боцманы под контролем старшего офицера будут досматривать все, что несут с берега.

Вскоре с крейсера прибыла морская пехота и Серджио со своим механиком, которые, узнав, что я остался на транспорте и что запросил подкрепление, выразил желание тоже перейти на транспорт.

И вот мы вышли в море. Ничего не предвещало беды, как вдруг, ночью меня разбудил штурман, которого послал капитан.

— Эччеленца, мы тонем!

— Что! Как тонем? Почему?

— Среди команды оказался анархист, в знак солидарности со своими в России, он взорвал адскую машину, к счастью небольшую, боеприпасы не сдетонировали, судя по всему в тех ящиках их не было — там орудия или пулеметы, но мы получили пробоину корпуса, а где, он не говорит. Прибывает вода, помпы не справляются, мы погружаемся.

— Накинув плащ на исподнее, но надев фуражку[71], я очутился на мостике. Дали сигнал на крейсер? Где он? Вон в прямой видимости, сигналит с левого борта: что случилось?

— Отвечайте: пробоина от взрыва в трюме, будем заводить пластырь, прошу водолаза. Где эта скотина? Да не водолаз, а анархист чертов. Дайте мне ваш револьвер.

На палубе двое матросов держали третьего, с вызывающим видом смотревшего на меня. Поодаль кучковалась команда в спасательных поясах. Он что-то сказал, капитан перевел на английский: скажите вашему брату царю на том свете, что никто из моих друзей анархистов не умрет от этого оружия.

— Переведите ему — или он сейчас покажет, где он заложил свою машинку а потом он будет нырять, пока не закроет пробоину или я пошлю его проверять есть ли у рыб царь и много ли там анархистов. Я приставил ствол к его лбу. За мной появилось отделение морской пехоты с карабинами наизготовку.

— Говори, зарычал я и выстрелил у него над ухом а потом сунул дымящийся ствол под нос. Так чтобы он нюхнул пороховой гари.

Анархист что-то залопотал

— Тащи его к трюму

— Не надо, адмирал, он сказал где, но все равно не успеем,

— Где водолаз? Готов ли пластырь?

— Водолаз в катере у правого борта, пластырь готов.

— Опускай пластырь и пропускай его под килем, к месту, где пробоина, а водолаз пусть помогает — главное — закрыть отверстие, а то напор воды не даст поставить заглушку. Аварийной команде приготовить и ставить заглушку и брус-подпорку, другие помогают с пластырем. Этого — показал я на анархиста: кинуть в трюм, пусть там плавает, пока не нащупает отверстие, а то первый ко дну пойдет.

Тут все засуетились, начали подводить пластырь в указанном месте. Постепенно помпа начала выкачивать больше воды, чем ее поступало из-за борта, крен выровнялся (а то я уже не знал, затапливать ли противоположные отсеки или это только ускорит общее движение ко дну). Ну все, вроде справились, поставили заглушку, приперли ее брусом. До порта с пластырем пойдем, малым ходом. Хорошо еще, что волнение моря было небольшим, крейсер мог подойти близко и светил нам прожекторами в борт. Ближайший порт — греческий Пирей, там установили более капитальную заглушку и поставили в этом месте вторую помпу. Так добрались до Стамбула и тут учудили турецкие таможенники. Они перекрыли дорогу транспорту и велели остановиться для досмотра. На транспорт высадилась досмотровая команда во главе с таможенным инспектором — пузатым турком в феске. Я был в фуражке и плаще, под которым не видно погон, капитан — в пальто со знаками различия торгового флота. Капитан сказал:

— На каком основании останавливают судно, идущее под военно-морским флагом Итальянского королевства?

Турок с ужасным акцентом ответствовал на английском, что у них есть подозрение, что на судне военная контрабанда (не иначе, коммунисты из Пирея весточку прислали, а то и из самой Италии). Капитан-итальянец смутился. Тогда инициативу взял я:

— Во первых: почему не приветствовали военный флаг державы-победительницы? Во вторых: вы не имеете права досматривать военный корабль, а корабль идущий под военно-морским флагом является военным. Тут я даже припомнил соответствующие параграфы международных законов и соглашений — сам все же был пиратом. В третьих: жду извинений ваших дипломатов, иначе будет открыт огонь по вашему судну как по пиратскому. А сами вы остаетесь под арестом. Тут сзади появились морские пехотинцы. Второе отделение заняло позицию на мостике. Оказывается радист все время держал связь с крейсером, транслируя (в пересказе, естественно), наш разговор с турком.

Турок увидел, как сзади выползает серая громада крейсера (хоть и легкого, но для него будет достаточно) и на крейсере расчехляют орудия (демонстративно). Бедный пузан посерел и стал что-то быстро говорить, понять было невозможно, но постоянно повторялось "Эскуз, Эскуз ми" из чего я сделал вывод, что он просит прощения. Можно было покуражится, вызвать дипломатов, визиря, главного евнуха султанского гарема или еще кого-нибудь, но каждый час был дорог, тут не до куража. Сказав туркам по-русски "брысь" и послав малым боцманским загибом, чем я привел главного пузатого турка в совершенное изумление, видимо он это уже слышал, мы их спровадили с корабля и продолжили путь в Новороссийск.

Новороссийск — Екатеринодар, конец марта 1919.

До Новороссийска добрались уже без приключений. Команда смотрела на меня как на лихого адмирала и всячески старалась услужить. По прибытии никто нас не встретил, естественно. В управлении порта ничего не знали, но дали связь с Екатеринодаром. Трубку снял дежурный по штабу и узнав что с ним говорит адмирал Александр Романов и что он привел в порт транспорт с оружием и ему срочно нужен командующий или лицо его замещающее, решил что его разыгрывают:

— НиколЯ, ты что ли? А почему не Петр Великий?

— Тут я опять вспомнил малый загиб и сказал, что дежурный будет разучивать загиб Петра Великого и я не шучу, это он будет делать на фронте, после чего срочно потребовал связь с Деникиным.

На этот раз трубку снял адъютант командующего и соединил с Главкомом

— Антон Иванович, это адмирал Романов. Я в Новороссийске, привел из Италии транспорт с оружием, в основном, орудия и пулеметы вместе с боеприпасами. Еще часть груза на легком крейсере охранения. Дайте команду, чтобы разгрузили и взяли под охрану, еще со мной итальянские летчики они прибыли с аэропланами и всем необходимым, их надо разместить.

— Александр Михайлович, дорогой вы наш, вот порадовали! Я сейчас дам указания начальнику тыла все сделать, а вы будьте добры, пожалуйте с докладом.

— Хорошо, только пусть распорядятся разместить людей и поставить их на довольствие и мне как-то надо добраться, а то у меня ни копейки денег.

— Высылаю за вами автомобиль с офицером для особых поручений. Разгрузку начнем немедленно, нам как воздух нужно оружие, воевать уже нечем.

Я отправился на корабли, офицеры собрались на крейсере. Я всех поблагодарил, сказал, что командующий приказал немедленно начать разгрузку и выделить охрану груза. Все, кто остается в России, будут размещены и накормлены.

От имени всех офицеров выступил командир крейсера. Он сказал, что все моряки были счастливы служить вместе со столь великим человеком как адмирал Романов, что адмирал Романов является высшим идеалом моряка и прочая и прочая и прочая. Но я был польщен. Мы выпили рому, морской все же напиток, особенно для настоящих пиратов и контрабандистов, пошутил я, вспомнив эпизод с турком. Кто-то из молодых лейтенантов спросил, а правда ли, что меня называли "августейшим пиратом" во время русско-японской войны. Я ответил, что это — абсолютная правда, и если бы меня не остановили, непременно бы высадился в Токио, взял в плен Микадо и отправился развлекаться с гейшами. Все посмеялись, а капитан транспорта, вспомнив, как быстро я "разговорил" идейного анархиста, заметил, что не сомневается, что так оно и было бы и даже Микадо тут же подписал мир на моих условиях. Одним словом, все прошло совсем на дружеской ноте, убывая, я вновь отдал честь флагу, спасшему столь необходимый для нас груз, и отбыл в Екатеринодар.

По пути я узнал, что теперь Антон Иванович является Главнокомандующим Вооруженными Силами Юга России (ВСЮР), куда вошли Добровольческая, Донская и Кавказская армии.

Когда я вошел в кабинет командующего, там уже были Деникин, Краснов и Врангель.

Я приветствовал командующего и генералов и после того как мне дали слово начал:

— Господа, думаю что я не скажу ничего нового, если еще раз повторю, что ведущие западные державы: Британия, Франция и САСШ, а также восточный сосед — Япония ничего не сделают без того, чтобы разодрать Россию на куски якобы суверенных государств и княжеств. Им не нужна сильная Россия, если, даст Бог, мы начнем побеждать — вот увидите, они начнут оказывать помощь большевикам. Им нужна подчиненная им территория с марионеточными правительствами, которые не будут мешать им выкачивать ресурсы и сырье. Они заставят расплатиться за все долги, еще с времен Ярослава Мудрого, а сами ни за что платить не будут. Они будут обвинять нас в сепаратном мире с немцами, забыв, что это сделали не мы, а большевики и откажут нам в каких-то репарациях с побежденных государств. Они уже забыли о том, что русский солдат проливал кровь, за "чудо на Марне" под Сольдау, а потом воевал в составе экспедиционного корпуса, которым они затыкали дыры на своем фронте. И когда я осмелился им это напомнить, объявили меня "персоной нон грата". Правда я сделал это как частное лицо, официально со мной руководители стран-победительниц не пожелали разговаривать — у них уже есть для этого делегация Сазонова. Поэтому, познакомившись с итальянским премьером, я был приглашен в Италию. Перед Италией у нас нет долгов, зато у итальянцев есть долги союзникам и большие, и расплачиваться ей надо, а нечем. Кроме накопленного на складах вооружения у них ничего нет. Вы можете вспомнить поговорку: "Зачем нужна австрийская армия? — Чтобы ее бить, — А зачем нужна итальянская армия? — Чтобы австрийцам тоже было кого побить. В прошлую войну итальянская армия успехов не добилась, но это случилось из-за низкого морального духа солдат, а оружие у них было достаточно хорошее. Я посетил заводы и аэродром ФИАТ, был в Арсенале, могу заявить со всей ответственностью: оружие качественное, хранится отлично. Я привез по 250 пулеметов Виккерс-Максим и Перрино, последняя система у нас неизвестна, но мне она показалась интересной тем, что сама обеспечивает укладку патронов в кассету-обойму. Кроме того она легче по весу чем Максим и может переносится одним человеком. На транспорте, что сейчас находится в Новороссийске 150 орудий 75/27 11, 6 шестидюймовок Канэ, и 6 аэропланов Ансальдо Балилла.

Орудие 75/27 аналогично нашей трехдюймовке, но в 2 раза легче, удобнее в обращении и может стрелять с возвышением ствола 65 градусов на 10 верст. Ко всем орудиям и пулеметам запас боеприпасов на 4 месяца активных действий. За это время мы поймем, полезно это оружие для нас или нет. Если полезно, мы можем заказать еще, если нет, то эта поставка нас ни к чему не обязывает — платить за нее не надо. Инструкторам-итальянцам, обучающим наших пилотов и механиков, тоже платить не надо — им платит фирма ФИАТ, выпускающая эти аэропланы. От нас только требуется предоставить им достойное жилье и питание.

Заказ оружия у итальянцев можно делать в кредит и начать расплачиваться за него через 2 года. Если мы за это время не выиграем кампанию, то никуда не годимся. Предложения по кредиту и прейскурант здесь — я передал папку с бумагами командующему.

— А как же и чем мы будем расплачиваться через два года?

— Золотом.

— А кто нам его принесет? Хорошо Колчаку, ему Каппель принес на блюдечке половину Имперского золотого запаса.

— Золото нам принесут большевики.

— Как большевики, вы что, из них мыло собираетесь варить, адмирал? — спросил меня Краснов.

— Боюсь, мыло вонючее получится, прогорит мыловаренный завод. Позвольте я подам через два месяца записку со своими соображениями по этому вопросу: где нам взять золото через два года.

— А как вы уговорили итальянцев на столь выгодные условия?

— Большевики помогли, да еще местные анархисты с коммунистами.

— Опять вам большевики помогли — засмеялся Краснов — И чем же они вам помогли.

— Я ими напугал итальянцев, а еще больше их пугают свои левые. Они бастуют на заводах, призывают к неповиновению властям. Вот я и сказал королю и высшим сановникам королевства абсолютную правду: что мы, борясь с большевизмом здесь, защищаем их детей и внуков от этого самого большевизма. И то, что итальянские левые — реальная угроза, я и сам убедился: они чуть не утопили мой транспорт с оружием. Я сам находился на борту и был в самой гуще событий.

— Вы плыли на транспорте?

— Да, практически на ящиках с оружием и как не следили боцманы, старший офицер и я, анархисты все же заложили бомбу.

— Хорошо, потом как-нибудь поделитесь деталями. Скажите, что вы собираетесь делать дальше?

— Если не будет других приказаний, то я, как шеф авиации и флота, хотел бы попросить оставить за собой все аэропланы и оборудование к ним и организовать школу прицельного бомбометания, а также оставить за собой 10 пулеметов, 10 трехдюймовок и 3 шестидюймовки из привезенных мной, с боеприпасами, разумеется.

— Что это за бомбометание и зачем вам шестидюймовки, уж не на аэропланы вы их собираетесь ставить, Александр Михайлович.

— Прицельное бомбометание — это как одной 4–5 пудовой бомбой попасть в паровоз бронепоезда, вооруженный пароход или штаб противника. Орудия мне нужны для речного монитора по типу "Мерримака"[72] южной конфедерации. Для этого мне нужен еще и мощный речной буксир, монитор у меня будет несамоходный, зато очень сильно вооруженный — двойная плавучая батарея. Поэтому прошу полномочий для привлечения инженеров-судостороителй и рабочих в Новороссийске или других городах ВСЮР. Действия планирую по Волге, как тольк наши войска ее достигнут в пределах Врлгодонской железной дороги, что позволит привезти материалы для постройки и вооружение.

— Хорошо, вы получите необходимые полномочия. Будем считать это особым секретным проектом. А сейчас отдыхайте, вас поставят на довольствие и определят на квартиру.

Перед тем как поехать по указанному мне адресу, я зашел к инспектору авиации генерал — майору Кравцевичу и узнал, что он уехал в Новороссийск принимать прибывших авиаторов и аэропланы. Что-то мне подсказало, что надо ехать туда самому и я не ошибся. Прибыв в порт, я узнал, что Кравцевич своей властью разделил итальянцев по 1–2 аэроплана во все авиаотряды и они уже готовы уезжать. Своей властью я отменил приказ, нашел Кравцевича и сказал, что по распоряжению Деникина все авиаторы, аэропланы, запчасти и даже бочки с бензином поступают в мое распоряжение. Не для того я это с риском для жизни привез, чтобы все разбазарить по частям, без толку. Пока я попросил его сосредоточить отряд в одном месте — а именно в Екатеринодаре.

— Где же я найду столько квартир для постоя?

— Вы предлагаете решать это мне или, может быть, Главкому? Сами решите и чтобы все довольны были!

Посмотрел на пирс, как выгружается техника и пришел в ужас. Все напоминало какой-то базар, Скакали конные, тарахтели повозки и урчали грузовики. Прямо из под крана, без всяких накладных и бумаг, все грузилось и увозилось в неизвестном направлении. Какая-то партизанщина, у красных порядка больше — я вспомнил Задорожного.

Я скинул плащ, чтобы были видны погоны и поймал какого-то лихого подпоручика, распоряжавшегося погрузкой пулеметов и ящиков с патронами на грузовик.

— По какому праву грузите? Кто приказал? Фамилия?

— Поручик Петров, согласно распоряжению полковника Метлицкого.

— Кто такой Метлицкий и где он?

— Вон он стоит. Начальник тыла дивизии

— Господин полковник! По какому праву грузите? Кто приказал? Из тыла позвонили, говорят пришел пароход, бери, что надо. Накладные есть?

— Что вы, какие накладные? У нас война, война все спишет, без накладных.

Я заметил, что никакой охраны у ящиков нет. Никаких тыловиков тоже. Все походило на банальный грабеж. На рейде стоял итальянский крейсер, но итальянской охраны тоже не было.

— Я метнулся к дежурному по порту. Вы тут спите, а в порту красные. Тревога, в ружье!

Осовелый со сна поручик кинулся к сирене, Завопил ревун, из будки высыпало до десятка солдат с унтером.

— Грабят груз, а вы спите, черти. Все доложу командующему под трибунал пойдете!

Бегом марш! Занять оборону у ящиков! Оружие к бою! Солдатики заклацали затворами и рысью потрюхали за мной.

— Добежав до ящиков, я выстрелил из нагана в воздух и скомандовал:

— Сгружай все назад или пойдете под трибунал за мародерство. Считаю до трех, после этого открываю огонь.

— Взвод заряжай! Товсь! Огонь на счет "три"

— Раз: все застыли и смотрят…

— Два: кое кто положил ящики на землю.

Три! Огонь поверх голов!

Треснул десяток выстрелов. Вот тупые! Я же скомандовал: поверх голов.! А так — двое на земле, но похоже, живые!

Теперь целься но ногам. Огонь по моей команде. И обращаясь к мародерам:

— Что, оглохли?! Клади все назад, или я не отвечаю за ваши дырявые головы!

— Что такое? Что за стрельба, — одышливо суетясь, появился какой-то толстый полковник. — Я начальник порта!

— Бывший начальник порта! Именем главнокомандующего вы арестованы. Ваше оружие, арестованный.

— Кто вы такой?

— Адмирал флота, Великий князь, шеф авиации и флота ВСЮР, доставивший груз, который вы дали разграбить. Следуйте за мной (оружия у толстяка не оказалось).

Пройдя в дежурку с арестованным и забрав у него документы, я спросил, на всякий случай, бумаги на груз: кто принял и кто и куда выдал. Ничего этого не оказалось, только длинный список на итальянском на полсотне листов, что ему передал предыдущий, уже сменившийся, дежурный по порту. После этого я позвонил в приемную Деникина.

— Антон Иванович, это Романов. Я вернулся в Новороссийск и застал полный бардак: доставленный мной груз без охраны, не принят должным образом, не складирован и уже больше чем на три четверти разворован. Я арестовал начальника порта, для того, чтобы разогнать мародеров мне пришлось поднять по тревоге дежурный взвод и не обошлось без стрельбы — два человека у мародеров ранены, надеюсь, легко. Мародеров под руководством начальника тыла дивизии полковника Метлицкого и подпоручика Петрова удалось разогнать. Но за полдня, что меня не было, другие мародеры в погонах растащили все, исключая разве что шестидюймовки (слишком тяжелые), но снаряды к ним похоже, тоже не все на месте. Я требую наказать виновных, начиная от дежурного по порту, на которого я оставил груз, начальника порта и вплоть до начальника тыла армии и его подчиненных, оповестивших по телефону своих людей, что, мол, доставили дармовое, бери что хочешь. Чем они лучше большевиков, которые тоже берут то, что им понравилось?

— Александр Михайлович, не волнуйтесь, все можно поправить, сейчас прибудут казаки и возьмут все под охрану. С тыловиками разберемся, похоже, они слишком разжирели — пора растрясти жирок в стрелковых цепях.

— Я остаюсь здесь до прибытия казаков. А потом уеду со своим авиаотрядом в Екатеринодар — этот дурак Кравцевич уже было растасовал итальянцев по 1–2 аэроплана по всем отрядам. Стратег, черт его побери! Еще и говорит, мол, у меня на всех авиаторов квартир в Екатеринодаре нет. Вот пусть и отдаст свою, а я свою. Мне все равно, а этот терпеть не будет — вот быстро и жилье сыщется.

Я вернулся на пирс. Солдаты сидели на ящиках и курили, увидев меня вскочили. Прекратить курево! Здесь динамит! Жахнет так, что яйца до Стамбула долетят! Солдаты быстро затоптали цигарки.

Я подошел к борту транспорта. Наверху у трапа маячил вахтенный. Я крикнул ему, он узнал меня:

— Эччеленса!?

— Позови капитана. Он понял слово "капитан" и я увидел над бортом знакомую физиономию в капитанской фуражке:

— Это вы, адмирал?

— Я, как видите. Позвольте подняться?!

— Прошу вас.

— Капитан, что произошло, когда я уехал, был ли выставлен караул?

Сначала пришел офицер с солдатом. Наш суперкарго[73] подал ему коносамент на груз. Он повертел его. и оставил солдата на часах. Потом пришел и махнул рукой, чтобы выгружали. Суперкарго понадеялся, что офицер будет принимать груз, но он ушел. Мы выгрузили полтрюма и все аэропланы (они были сверху). Тут приехали какие-то люди и стали грузить ящики на автомобили и повозки. Авиаторы не дали растащить их ящики, но все остальное хваталось без разбора, часто ящики падали и разбивались, а люди в погонах начинали растаскивать по отдельности их содержимое. Суперкарго метался между ними, но они его не понимали или делали вид, что не понимают. Ужасная картина, настоящее варварство. Так растащили половину выгруженного, хватали груз прямо из-под крана, как дикари! А потом я распорядился прекратить выгрузку.

— Напишите по-итальянски объяснительную поподробнее и про варварство укажите тоже. Офицера сможете опознать?

Потом я пошел к авиаторам. Кравцевича и след простыл. Летчики и техники, пригорюнившись, сидели на ящиках. Похоже, многие уже пожалели, что приехали в эту дикую страну. Спросил их, ели ли они, оказалось, что нет. Ничего, сейчас прибудет надежная охрана и я вас покормлю в каком-нибудь трактире. Подошел Серджио:

— Господин адмирал, у вас в России всегда так?

— Серджио, раньше был порядок, сейчас так, как ты видишь, даже у белых. Что творится у красных, тебе лучше не видеть, мой мальчик.

Потом прибыла полусотня казаков во главе с хорунжим. Я расставил их по местам: на пирсе и у разобранных аэропланов. Авиаторов я отправил на транспорт пока не придут грузовики из Екатеринодара: пусть отдохнут и подкрепятся, да и сам я пойду. С борта все видно. Хорунжий вроде не дурак: сам велел станичникам не курить — бомбы тут. Арестованного полковника я тоже оставил под его охраной, сказал, что арестован он по приказу Главкома, сбежит — значит, отвечать придется перед Главкомом. Дежурного поручика, забрав у него документы, тоже оставил под караулом, но своих же солдат — попустительствовал грабежу и спал на посту. За стол посадил унтера и сказал, что теперь он — дежурный по порту, связь держать с хорунжим, при появлении мародеров — применять по ним оружие после предупредительного выстрела вверх.

Я поднялся к капитану, попросил стакан рому, выпил и тут же на диване заснул. Утром меня разбудил капитан:

— Адмирал, приехали грузовики и какое-то начальство.

Я спустился по трапу и пошел к прибывшим. Оказалось, появился Кравцевич с грузовиками. Летчики и техники, спустившись с транспорта помогали солдатам грузить имущество. Остался бензин, масло, патроны к пулеметам, палатки, кое-какой тяжелый инструмент. Хорошо, опять оставим под охраной, а потом заберем, только палатки надо взять все и сразу ставить. Боюсь, что ангаров там нет. Наконец, все погрузились и уехали. Два казака остались стеречь бочки.

А вот тыловики не шевелятся, пока грузились, уже полдень. Да и контрразведка тоже не шевелится. Пойдем звонить. За столом сидел новый дежурный. Увидев меня, он живенько вскочил, отдал честь, представился и отрапортовал. Вольно, прапорщик! Соедините с контрразведкой. Прапорщик побледнел, но быстро подал мне трубку:

— Адмирал флота Романов, шеф флота и авиации ВСЮР, а почему вы не представились?

— Так, значит, поручик Зайцев. Посмотрим, какой вы поручик. У меня тут арестованный, согласно приказу Главкома мародер и расхититель, предатель Белого Дела, томятся со вчерашнего дня. Вы в курсе? Нет. Очень жаль. Срочно приезжайте и заберите, а то адмиралу только и дел как за контрразведку работать, зажирели тут, в тылу.

Минут через двадцать у пирса остановилась пролетка с поручиком. Он было собрался уже уезжать с арестованным, но я его окликнул:

— Поручик вы давно в армии, службы не знаете, на фронте были?

Поручик резвенько подбежал и представился.

— Примите у дежурного по порту как положено.

Похоже ни тот ни другой не знали, как положено.

— Дежурный по порту, где у вас книга дежурного, где вы расписывались когда принимали дежурство.

Появилась книга с однотипными записями такой-то слал, такой-то принял, происшествий нет.

Как это нет, тут у вас стреляют, на пирсе воруют груз. Полковник арестованный сидит, прошлый дежурный был отстранен и арестован, а у вас все в порядке, может у вас арестованный вам дежурство сдал.

— Да, — красный как рак, ответил прапорщик, я не знал…

— Угу, значит вы у арестованного дежурство приняли и домой его отпустили. Похоже, поручик Зайцев, у вас еще один задержанный. Да нет, не прапорщик, он тоже ответит, но вместе с унтером, а прошлый дежурный, который тут все проспал и сбежал, подставив товарища.

Ну, думаю, он далеко не уйдет, дрыхнет в постельке с мамзелью под боком.

Так, прапорщик, изображайте все как есть: адмирал Романов задержал начальника порта и (документы прилагаются и сданы в контрразведку) при разграблении ценного груза, что нанесло ущерб боеспособности ВСЮР и содержит признаки измены Белому Делу.

Далее: арестованного сдал и принял — подписи

Расписались. Далее написал я, чуть выше предыдущей записи: "Несение службы проверил Оценка: неудовлетворительно. Дежурный по порту подпоручик — как его фамилия, арестован и отстранен от несения службы за служебную халатность-попустительство грабежу и сон на посту". Я тоже расписался[74].

— А теперь забирайте арестованного, журнал — не забудьте дать расписку дежурному и начинайте расследование. Всего хорошего. Имейте в виду — проверю.

К вечеру появились тыловики, стали все принимать по бумагам, суперкарго ходил и тоже отмечал ящики белым крестом. Стали приходить грузовики и большие повозки, с одной из машин я уехал в Екатеринодар и завалился на свою квартиру. Оказалось у меня есть денщик Иван Егорович, моих лет, прошедший японскую с ЗОВО[75] за нее. Он было не поверил, что будет денщиком у Великого князя, да еще и полного адмирала, дяди царя. От рвения он все вычистил и выдраил, развесил мои вещи в шкафу, отутюжил парадную форму и вообще имел вид образцового служаки.

— Да погоди, Егорыч со своим "так точно", да "никак нет", говори просто "да" и "нет"

— Нешто я Устав не знаю, ваше императорское высочество, ваше высоко…

— С высочеством и превосходительством тоже погодим, можешь обращаться "господин адмирал".

— Вот почисти, пожалуйста, мою форму, пока я посплю. Кстати, а столуешься ты где?

— Денщики обычно при офицерах, а вам, господин адмирал можно при штабе, там для вас будет бесплатно или в офицерском собрании, там за деньги.

— Егорыч, я только приехал. А до этого под арестом у большевиков был. Цен нынешних не знаю: скажи, сколько здесь — и я показал ему свое жалованье адмирала за три с половиной месяца, что состою на службе плюс командировочные, столовые и прочие выплаты.

— Ежели с базара готовить, то месяца три-четыре можно безбедно жить, овощи-фрукты летом будут дешевые, молоко тоже. Если в собрании питаться — то на месяц хватит, в ресторане, тут уж как закажете, если с компанией и барышнями, может и не хватить.

— Ну, с барышнями погодим. Вот тебе половина — покупай продукты, готовь себе, а мне когда скажу, яичницу там с ветчиной и чаю соорудишь, хорошо? Готовить-то умеешь или кухарку наймем?

— Яишню и сам смогу, борщ иль щи сварить с мясом, кашу там, солдатскую пищу, значит, — это могу. А если барскую какую — извините, господин адмирал, не сумею.

— Ну вот и хорошо, мы на войне, а из солдатского котла, говорят, и сам Суворов питался. А чаю хорошего купи[76].

— Я проспал целый день, утром встал, принял ванну, побрился (Егорыч согрел воду).

Посмотрел на себя в зеркало — вроде ничего отдохнул, кругов под глазами нет. Егорыч вычистил и отутюжил мой старый мундир, начистил сапоги до зеркального блеска.

В штабе у дежурного офицера я узнал, где находится служба тыла и контрразведка, можно ли поесть и как мне добраться до аэродрома. Дежурный, расторопный штабс-капитан, рассказал, где что находится и позвонив куда-то сказал, что машина в моем распоряжении через час и до момента, когда я отпущу шоффэра, а пока я могу позавтракать — он рассказал, где столовая.

На аэродроме я увидел стоящие в ряд итальянские палатки, в них уже суетились техники, собирая аэропланы. Я увидел Николая Кетлинского, он уже стал штабс-капитаном. Я подошел к нему:

— Господин штабс-капитан!

— Александр Михайлович, как я рад вас видеть, — мы пожали друг другу руки.

— Поздравляю с очередным чином! Растете не по дням, а по часам. Наверно, уже начальник отряда? Пока нет? Ах, занимаетесь летной подготовкой! А поучаствовать в подготовке пилотов на прицельное бомбометание хотите — у меня свой отряд, вот аэропланы привез, собираем. Пойдемте. Я вас коллегам представлю. Вы по-итальянски говорите? А по — фанцузски? Ладно, найдете общий язык…Мы подошли к итальянцам:

— Господа, русский ас, штабс-капитан Кетлинский

Ну вот знакомство и состоялось. Через некоторое время я увидел, что они разговаривают на авиационном языке: показывая ладонями эволюции аэропланов, хлопая друг друга по плечам и улыбаясь. Пилоты — они как дети! Потом все гурьбой отправились в палатку ангар — хвастаться аэропланом. Я спросил Серджио, как их разместили и где они питаются. Живут так — техники в палатках у аэропланов, пилотов разместили в избах по три человека в доме. Спят на соломе, постелив на нее брезент и укрываясь меховыми куртками. Горячей воды нет, но есть клопы.

Еду привозят в больших баках, она холодная и невкусная. Чай, если эту водицу можно назвать чаем, тоже холодный. Кофе нет совсем.

Я обещал что-то улучшить с их бытом. Потом увидел Кетлинского. Он сиял: машина — зверь, 220 сил, потолок 6 км.

— Штабс-капитан, пойдете опять в школу учиться на новую технику, а потом других учить как надо бомбить с пикирования, а еще и летать на такие бомбежки красных позиций, бронепоездов, пароходов и прочего?

— Конечно, если такой аэроплан дадите, куда угодно поеду и полечу.

— Кетлинский, а где вы живете и столуетесь?

— А каждый сам по себе, жалованье позволяет либо стряпать самому, либо в жидовский шинок (не рекомендую — отравят вчерашней стряпней), либо у молодухи-стряпухи прижиться. Кто семейный — тому проще.

Я все понял, сел а дежурное авто и поехал в штаб. Там записался на прием к Главкому.

К Деникину я попал через три часа. За это время я успел посетить управления тыла и узнать, что мой груз, вернее, что от него осталось, принят, оприходован и отправлен на склад. Я выписал необходимые мне для нужд особого отряда адмирала Романова 10 трехдюймовок, 3 шестидюймовки, снаряды к ним половина — фугасные, половина — шрапнель, 10 пулеметов Максим. Спросил, есть ли рельсы, котельное железо, Брус и пиленая доска дюйм и два дюйма — обещали узнать. Спросил, сколько жалованья получает состоящий на службе ВСЮР инженер и мастеровой высокой квалификации, сколько чернорабочий. Оказалось, что рельсы есть, но некондиция (я сказал, что и такие пойдут) Железа мало, но поищут. Брус и пиломатериалы есть, но мало.

У Антона Ивановича я пробыл долго. Во первых, он сказал, что крайне редко награждает офицеров в эту войну, делая исключение лишь для солдат. Но, как ему стало известно, я самоотверженно делал все для спасения груза, столь необходимого Белому Движению при взрыве в трюме и затем при прохождении проливов, а также способствовал наведению порядка, не останавливаясь перед крайними мерами и подвергая себя опасности, тогда как мог бы с комфортом расположиться на крейсере (и тогда бы груз не дошел). За эти заслуги он своей властью награждает меня Орденом Святого Георгия 4 степени. Главком приколол на мой китель белый эмалевый крестик на Георгиевской ленте, мечту любого офицера, свидетельство его личной храбрости перед лицом смертельной опасности, что помогло выполнить задачу и добиться успеха.

Я поблагодарил за доверие и сказал, что расцениваю эту награду как аванс за то, что я еще сделаю для достижения победы. Где-то в глубине души я понял, что Деникин как бы откупается орденом за то, что его подчиненные, по сути, разворовали груз, который я с таким трудом доставил. Единственным утешением было то, что пулеметы, наверно, будут использованы в деле против противника, а не обменены на сало у станичных атаманов.

Я узнал, у кого мне получить деньги на строительство и оборудование школы, сказал, что аэропланы стали собирать и через месяц мы покажем, на что они способны. Только для того, чтобы летчики показали, на что они способны, их не нужно селить на полу по трое в мазанках с клопами и кормить горячей едой и вкусно. Это не барская блажь, а требование авиации — голодный и не выспавшийся летчик потеряет сознание при пикировании и воткнется в землю. Поэтому надо увеличить нормы на питание летчиков и размещать их в нормальных условиях. Вот здесь я набросал проект устройства быта летчиков. Очень жаль, что генерал Кравченко этого не понимает.

Потом я пообедал при штабе и отправился домой — сочинять смету на авиашколу.

.

На всю это ушло два дня. Наконец, проверив цифры и увеличив все на 20 процентов и введя графу непредвиденные расходы в те же 20 %, бумаги можно было подписывать у командующего, а потом подавать в тыл. Как ни странно, мои расходы были утверждены, и, получив чековую книжку на утвержденную сумму, я посетил своих авиаторов и убедился, что быт их налажен по моему проекту — их всех поселили в свежепостроенной казарме, техников по двое в комнате, летчиков — по одному, с душем, работающем постоянно и баней по субботам. В столовой было чисто. Пищу готовила кухарка, довольно вкусно, насколько это было возможно при не очень щедрых кормовых суммах. Итальянцы были довольны, через 2 недели они собирались начать облетывать свои аэропланы, только генерал Кравченко теперь смотрел на меня волком — видимо, ему досталось.

Сроки были вполне реальные, части ВСЮР уже были под Царицыным и были более многочисленны и лучше вооружены, чем после неудачных и кровопролитных штурмов 1918 г. У белых было достаточно бронепоездов — полтора десятка только в этом направлении (у красных, правда, тоже не меньше) — разветвленная сеть железных дорог способствовала действиям бронепоездов или, как здесь их называли, бепо[77].

Через две недели в авиашколе уже вовсю кипела боевая подготовка. Летало сразу два новеньких аэроплана, имитируя заходы на цель и проводя бомбометание чугунной "чушкой" в пять пудов весом. Бомбы ложилась практически в центр круга с отклонением не более 7–8 метров, чаще — менее 5[78], то есть, как это делал летчик Ефимов еще в 1912 г… Летчики выглядели довольными и с интересом наблюдали за тренировкой. Среди них я увидел Кетлинского и еще трех русских офицеров-летчиков. Подошел к ним:

— Нравится? Хотите научится?

Николай ответил, что тоже так умеет, остальные сказали, что хотят учиться.

— Ну вот и хорошо. Пишите рапорта на мое имя о переводе в школу бомбометания. Сначала будете осваивать итальянскую технику, потом бомбы бросать.

Кетлинский ответил, что хотел бы такой аэроплан, а показать иностранцем как русские бомбы в цель кладут, он сам может. Подумаешь по неподвижной мишени… Ты в паровоз попади, вот тогда и ясно будет, какой ты бомбометатель.

— Штабс-капитан, давайте иностранцам класс покажем. Возьмем грузовик, прицепим к нему телегу с мишенью диаметром метров 5, возьмем 200-метровый трос и пусть грузовик буксирует мишень. Попадете болванкой в мишень?

— Телег не напасемся. Можно просто щит тащить пятиметровый — попаду.

Ну, покажите класс.

И Кетлинский ушел. Скоро он подогнал авто к нему привязали наспех сколоченный шит. Шофер потренировался тащить его по прямой, имитируя паровоз на скорости 20 км в час (больше пока не надо, а то щит сам собой развалится). Потом Кетлинский вернулся и сказал, что аэроплан готов и к нему прицеплена двухпудовая болванка (стандартная бомбовая нагрузка его аэроплана).

Когда аэропланы приземлились, я объявил присутствующим, что сейчас они увидят упражнение в бомбометании по движущейся цели.

Автомобиль отъехал на край поля, натянул трос и замер, дожидаясь, когда взлетит Кетлинский.

Вот аэроплан набрал необходимую для пикирования высоту и авто тронулось, за ним на тросе, поднимая клубы пыли, резво потащился щит-мишень. Кетлинский зашел на цель, полого спикировал, мы увидели как отделилась болванка и полетела по траектории за мишенью. Казалось, что "бомба" упадет за мишенью, но она воткнулась в щит, разбив его в щепки.

— Браво, брависсимо! — закричали итальянцы! Когда Кетлинский вновь появился на стоянке, пилоты кинулись пожимать ему руку и хлопать по спине. Я понял, что они тоже хотят попробовать. Интересно, итальянцы уже немного говорили по-русски. Смешно говорили, но понять их было можно! Я тоже поздравил его и спросил, не передумал ли он перейти в школу, заместителем начальника школы и старшим инструктором русских курсантов, категорию я попытаюсь выбить подполковничью…

Пока я размышлял, итальянские техники соорудили фанерный щит и потащили его к автомобилю. Кетлинский пошел с ними: все же машина — его.

До конца дня превратили в щепки все ненужное дерево, что есть в округе, на радость кухонной прислуге — знай, собирай себе дрова. Итальянцы иногда промахивались по движущейся мишени, но не более десятка метров, так что я был спокоен за авто и водителя. Потом пошло лучше и почти все бомбы попали в цель. Теперь они хотели увеличить скорость до 30–40 км, но дерева больше не осталось — я уже стал побаиваться как бы они в задоре не стали разбирать казарму, но тут начало темнеть и полеты прекратились. Все пошли в столовую, живо обсуждая новое развлечение. Я поужинал с пилотами, вновь остался доволен чистотой и качеством пищи, спросил об этом же Серджио. Он ответил, что все хорошо, им здесь нравится, русские авиаторы — отличные ребята и летают здорово, даже на том, что летать не должно. Я поговорил с другими итальянцами (все хоть немного, но говорили по-французски) и получил то же мнение. Серджио пользовался у них уважением, кроме того, он уже лучше всех говорил по-русски и я решил сделать его замом по летной подготовке с итальянской стороны, то есть старшим над итальянской командой. Спросил его мнение, он согласился, но пусть все итальянцы проголосуют и если у кого что есть против, выскажутся. Я объявил об этом пилотам и при одном из техников против, Серджио был выбран старшим итальянской команды (формально он и так был шеф-пилотом, но я знал, что такую же должность занимали еще два летчика из 6, причем оба были старше Серджио по возрасту года на 3–4, но не воевали как он — лейтенантом в армии был только Серджио). Я спросил Серджио, не хочет ли он поступить на службу офицером в русскую армию: поручика, то есть старшего лейтенанта ему дадут сразу, а потом он может дослужиться до подполковника, именно такой чин по должности я собираюсь ввести для него и Кетлинского.

Серджио согласился, я увидел, что у него заблестели глаза и понял что парень честолюбив, ну что же, для офицера это не недостаток, а скорее плюс. Тогда я попросил его написать рапорт на мое имя по-французски с просьбой принять его на русскую военную службу.

Вернулся я за полночь, Егорыч напоил меня чаем с баранками и я лег спать.

Наутро пошел в штаб докладывать результаты Командующему, записался на прием через два часа, зашел к генералу Кравцевичу, поблагодарил его за заботу об отряде и сказал, что можно показывать аэропланы и летную выучку инструкторов командующему. Сказал, что Кетлинский написал рапорт о переводе в школу бомбометания и попросил отпустить — он талантливый летчик, ему надо расти и учить других. Кравцевич сначала надулся, что-то соображая, а потом, когда я объяснил, что успехи в подготовке показа будут его (а в успехе я не сомневаюсь), со всем согласился и вызвался все устроить в лучшем виде. Я сказал, что нужно сделать для генералитета трибуны под навесом, так чтобы было видно летное поле, в том месте, где обычно пилоты сидят просто на траве или досках. Потом надо сделать большое количество мишеней, обеспечить трос и пару автомобилей для буксировки (буксировать будет одно авто, а другое в резерве на случай "генеральского эффекта"[79] если одно авто вдруг заглохнет). Ну и что еще Кетлинский и итальянец Серджио Грацци скажут (они мои заместители по школе).

Деникин меня принял, я рассказал, что в летной школе все продвигается успешно и через 2–3 недели можно устроить показ работы аэропланов для генералитета. Будет такое, чего они никогда не видели, даже в цирке. Я хотел узнать, удалось ли вернуть разворованное имущество и какие отзывы о боевом применении итальянского оружия. Деникин ответил, что не знает, но отдаст приказ в артуправление подготовить справку-доклад. Еще я попросил подписать приказ о переводе штабс-капитана Кетлинского на должность заместителя начальника авиашколы бомбометания (он тоже будет участвовать в показе и мне нужен формальный повод, чтобы его в этот момент не отправили куда-то с заданием) с Кравцевичем я перевод штабс-капитана уже согласовал. И еще — рапорт о приеме на русскую военную службу отставного лейтенанта авиации Серджио Грацци вторым заместителем начальника авиашколы по летной подготовке в звании поручика. Деникин рапорта подписал, теперь можно отдать их в приказ. Я поблагодарил Главкома и вышел.

Прошла еще неделя. Кравцевич притащил гору горбыля из которого солдаты сколачивали мишени, а летчики разносили их в щепки. Он сам удивился, как ловко у них это получается, причем даже на скорости в 40 километров, реальной скорости движения бепо на этом театре военных действий. Серджио присвоили звание, он получил обмундирование и по этому поводу мы обмыли звездочки. Совать их в стакан с вином я побоялся[80], как бы не проглотил с непривычки, не хватало мне проблем накануне показа. Форма сидела на нем ладно, вот только сапоги были страшноватые и на два размера больше, чем надо. Из своих денег я попросил Егорыча что-то присмотреть более приличное и на следующий день он приволок нормальные, слегка ношеные сапоги как раз по размеру ноги новоиспечённого поручика.

И вот наступил день "циркового представления". Погода была отличная, на небе — ни облачка и майское солнце ощутимо пригревало. Хорошо, что сделали тент над трибунами. На краю аэродрома возле полотняных ангаров выстроились в ряд все шесть "Ансальдо" и аэроплан Кетлинского. Аэродром убрали от щепок, ямы закопали. В 300 метрах от трибун, так, чтобы было видно, были посыпаны толченым известняком концентрические круги диаметром 7 метров: 7 кругов — каждому пилоту своя мишень.

К назначенному времени стали появляться авто приглашенных. Первым приехал атаман Краснов с двумя офицерами. Я подошел их поприветствовать: атаман Всевеликого войска Донского был с полковником Барановым, начальником авиации Донской армии. Я слышал о Баранове, боевой офицер, в Великую войну подполковник и начальник авиаотряда, награжденный Георгиевским оружием за храбрость. Был известен тем, что командуя авиацией у Скоропадского, отправил эшелоны с авиатехникой не в УНР, а на Дон. Подошел Кравцевич, пригласил закусить, чем бог послал, офицеры ушли с ним в палатку-шатер, разукрашенную как и трибуны, флажками-гирляндами добровольческих цветов и цветов итальянского флага, Приехали офицеры штаба, в том числе начАрт с заместителями, многие софицеры были с дамами в летних нарядах (на авиацию у нас еще смотрят как на цирковое зрелище, что же, увидите во всей красе). Появился Врангель со своим нач авиации — полковником Виташевским, тоже летчиком, увлекавшимся бомбометанием (но обычным, без пикирования)[81]. Публика прибывала, я уже стал опасаться, что не хватит мест и Кетлинский дал команду солдатам принести стулья и лавки из столовой. Среди прибывших были и очень приличные барышни и Кетлинский уже расстарался перед семейством полковника с Георгием в петлице, но не для полковника, их здесь хватает (а Георгий такой у него самого есть), а для его супруги и главное, белокурой дочки. Вот, наконец, появился Главком с женой — им оставили места в центре и я присел рядом. Перед трибунами с жестяным рупором расхаживал Кравцевич, всем своим видом показывая, что он здесь хозяин. Но, на самом деле, всем распоряжался Кетлинский, он махнул рукой и механики запустили моторы (они их уже прогревали). Двигатели ровно загудели и аэропланы гуськом стали двигаться к взлетно-посадочной полосе, обозначенной извечным "полосатым носком" или "колдуном" — указателем направления ветра. Дул несильный встречный ветер и аэропланы стали один за другим взлетать и становиться в круг.

Кетлинский взял рупор и произнес:

— Уважаемые господа![82] Сейчас вы увидите прицельное бомбометание. Представьте, что это — не просто белый круг, а штаб, склад, защищенная позиция, батарея противника с крупнокалиберным орудием, одним словом, цель, которую во что бы то ни стало надо поразить единственной бомбой с первого захода. Итак, смотрите внимательно, господа. Бомба учебная, без взрывчатки, но по весу равна 5 пудам. При ее попадании взметнется земля и вы увидите точность попадания. Каждому аэроплану — своя мишень. Первым выполнит задание итальянский летчик на русской службе, шеф-пилот поручик Серджио Грацци.

Произнеся это, Кетлинский побежал к своему аэроплану, у которого уже был запущен двигатель и прыгнул в кабине, аэроплан вырулил к началу полосы.

Я взял оставленный рупор и произнес:

— Господа, сейчас к итальянским пилотам присоединится заместитель начальника школы бомбометания, кавалер ордена святого Георгия, штабс-капитан Кетлинский — вот он уже в воздухе.

Аэроплан Кетлинского вступил в общий круг. Все зачарованно глядели на круг из аэропланов с добровольческими опознавательными знаками на плоскостях. Я дал команду дежурному, и в воздух взвилась красная ракета. Аэроплан Серджио отделился от остальных и устремился вниз. Вот от него отделился продолговатый цилиндрик болванки и раз — в центре белого круга взметнулся фонтанчик черной земли. Затем как коршуны, с неба посыпались остальные аэропланы: все мишени были поражены, Кетлинский тоже попал в центр как и еще два пилота, разброс от центра не составил больше 5 метров. Зрелище было завораживающим, а что было бы при реальных авиабомбах! Но это в конце.

Вверх пошла зеленая ракета и аэропланы по-очереди стали заходить на посадку. Техники быстро принялись обслуживать их, а пилоты прошли к нам. Я представил их публике в том порядке как они бомбили мишени.

— Господа, небольшой перерыв и вас ждет второе отделение нашего представления.

Ко мне подошел Деникин с супругой. Пожал руку и пошутил:

— Первый раз вижу Великого князя в роли антрепренера и шпрехшталмейстера[83] воздушного цирка

— И как вам, ваше высокопревосходительство, мастерство циркачей?

— Отменно, благодарю вас, адмирал

— То ли еще будет, впереди еще два отделения

Я взял рупор и войдя в роль шпреха, завопил в трубу:

— Господа, начинаем вторую часть нашего показа

Как вы знаете, многие мишени не стоят на месте и не ждут, когда их разбомбят. Это относится к бронепоездам, боевым кораблям, новинкам техники — танкам. Сейчас вы увидите бомбометание по движущейся мишени. Все семь наших пилотов выполнят упражнение по щиту, движущемуся со скоростью 40 верст в час — это скорость паровоза. Диаметр щита-мишени всего 5 метров, поэтому попасть будет трудно. Сразу могу сказать, что не у всех это получится так гладко, как с неподвижной мишенью. И такому не учат нигде в мире — только в нашей авиашколе!

Опять взлетела ракета, аэропланы построились в круг. Грузовик потащил первую мишень.

От воздушной карусели отделился первый аэроплан и сбросил болванку — взлетели шепки. — Упражнение выполнил поручик Серджио Грацци, отлично, господа!

Раздались аплодисменты.

Второй пилот тоже попал, затем промах, попадание, промах, промах.

Всего было три промаха, но болванки взрывали землю рядом со щитом.

— Несмотря на промахи, в случае применения фугасной авиабомбы от такого близкого взрыва паровоз был бы изрешечен осколками и вынужден был бы остановится. Наконец, Кетлинский — попал!

— Штабс-капитан Кетлинский отличным прямым попаданием завершает второе отделение программы.

Теперь летчики остались на стоянке, техники подвешивали боевые бомбы под все шесть Ансальдо

Я вручил рупор Кетлинскому — он начинал представление, ему и заканчивать.

Генералы оживленно обменивались мнениями:

— Скажите, адмирал, обратился ко мне Краснов, как долго нужно учиться такому бомбометанию?

— Господин генерал, это зависит от предварительной подготовки летчика. Если летчик опытный, у него может получиться дней через пять — семь: достаточно потренироваться на технике, а потом освоить неподвижную и подвижную мишень. Если начинать учить летчика с самого начала — полгода, при хороших способностях — месяца три-четыре.

— А не могли бы вы, господин адмирал, переместиться на Дон и обучить моих летчиков-донцов: гарантирую самые лучшие условия для ваших пилотов.

— Я подумаю, тем более, что мне не очень нравится здесь. Но тогда нужны такие же аэропланы — наши не могут нести бомбы весом более двух пудов против шести у Ансальдо и скорость у них в два раза ниже чем у итальянцев. Нужно строить школу, казармы, теплые деревянные ангары- в палатках обшивка аэропланов все равно гниет. Все как было у меня в Севастопольской школе — тогда будет толк.

— Представьте мне план и смету расходов на строительство.

Тем временем, Кетлинский вещал -

Господа, а теперь заключительное отделение программы: прицельное бомбометание настоящими бомбами. Там, на краю летного поля, вырыты окопы и блиндажи, позиции полевых орудий. Сейчас группа из 6 "Ансальдо" произведет бомбометание шестипудовыми бомбами. Имеющиеся у нас бомбы двухпудовые, поэтому я и не участвую в этом упражнении — мой аэроплан не поднимет такую бомбу.

Взлетела ракета, аэропланы улетели за предел видимости, потом они появились и на большой скорости один за другим спикировали на позиции. Несмотря на расстояние, было видно, что взрывы поднимают на воздух землю, бревна, доски, перемалывая условную позицию противника.

Всего было шесть взрывов как и положено.

После этого "Ансальдо" с ревом прошли на полной скорости над нашими головами, выполнили разворот и один за другим совершили четкую посадку.

После того, как аэропланы зарулили на стоянку, Кетлинский предложил желающим посмотреть на результат бомбардировки.

Я тоже поехал с четой Деникиных. Зрелище было впечатляющим: шесть крупных воронок практически по линии окопов, блиндаж сел одним углом (жаль, не было прямого попадания), зато артиллерийская позиция была полностью накрыта — от имитации орудия ничего не осталось.

— Третье действие вам особенно удалось, адмирал. Я было настроился скептически, у нас только Краснов понимает немного в авиации, остальной генералитет до сих пор считает это чем-то вроде цирка, но теперь я вижу — это грозное оружие, и будущее именно у ударной авиации, а не у разведчиков и посыльных на аэропланах.

— Ваше высокопревосходительство, я очень рад, что теперь вы разделяете мою точку зрения на использование авиации. Мне бы хотелось, во-первых увеличить штат школы привлечением русских курсантов до 20 человек с обучением опытных летчиков в 2 месяца. За это время закупить и собрать здесь 2–3 десятка "Ансальдо" и тогда можно говорить о массовом боевом применении. Во-вторых, еще мне хотелось бы провести охоту за красными бепо у Царицына, там как раз идут бои с широким использованием бронепоездов с обеих сторон. И чей бронированный кулак будет мощнее, тот и сокрушит противника. К сожалению, кроме поручика Грацци я никого из итальянцев в бой против бепо послать не могу и, как мне ни страшно потерять моих лучших пилотов и заместителей, никого, кроме Серджо и Кетлинского у меня сейчас нет.

— Хорошо, мы подумаем над закупкой в кредит у ФИАТа их аэропланов. Начинайте набирать курсантов, адмирал.

Мы вернулись к трибунам. Я увидел, что милая белокурая барышня, которой Кетлинский приносил собственный венский стул, мило беседует о чем-то с Серджио, а метрах в двадцати Кетлинский неприязненно наблюдает эту картину. Ну вот, только Монтекки и Капулетти мне не хватало, устроят еще воздушную дуэль…

Ко мне подошел полковник Баранов

— Ваше высокопревосходительство, хотел бы обратиться к вам с просьбой

— Слушаю вас, Вячеслав Григорьевич!

— Ваше высокопревосходительство, разрешите подать рапорт о зачислении меня в вашу школу и еще двух опытных летчиков приведу с собой. С генералом Красновым согласовано

— Давайте по имени-отчеству, так удобнее. Конечно, подавайте. Французским владеете? С времен кадетского корпуса и николаевского инженерного училища как то не приходилось практиковаться, но, думаю, что вспомню.

— Так вы инженер по военному образованию. Прекрасно. Буду рад вас видеть.

— Когда можно приступать к занятиям?

— Чем раньше, тем лучше. Думаю устроить охоту за красными бепо на Донском фронте в районе Царицына.

— Отлично, я только в Новочеркасск и назад, вместе с моими сослуживцами-авиаторами. Один из них — бывший гвардеец, точно с французским у него все в порядке.

Генералы собрались разъезжаться. Я принимал поздравления, представление понравилось. Но должным образом его оценил Деникин, да еще Краснов с Барановым. Врангель с Виташевским отделались дежурными фразами.

Видимо, лучше и правда, строить школу в Новочеркасске, столице Вольного Дона. И до линии фронта ближе, тут уж просто гнилой тыл во всех отношениях. Аэропланы из Новороссийска по железной дороге прекрасно доедут, если с охраной из донцов, а не из вчерашних гимназистов, всяких там НиколЯ и Вольдемаров. На следующий день я представил Краснову проект школы, чертеж аэродрома с ангарами, казармами для роты аэродромного обслуживания, жилья для механиков, летчиков постоянного и переменного состава, коттеджами для руководства школы, собственно здания школы, медицинского пункта с жильем для доктора и фельдшера наблюдательной вышки, откуда производится руководство полетами, мишенное поле с мишенями и приспособлениями для их буксировки, чтобы не подвергать риску водителя грузовика. Штатное расписание с жалованием. Список необходимого оборудования, начиная с аэропланов, автомобилей, бензина и бомб: учебных и боевых. Рационы техников и летчиков и многое еще другое.

Краснов бегло просмотрел схему городка, спросил, что это за вышка, — я объяснил. Посмотрел на штатное расписание, хмыкнул:

— Что же такое маленькое жалование себе положили как начальнику школы, да и замов надо поощрить.

— Я еще как шеф авиации и флота получаю.

— Все равно мало, — и Краснов увеличил цифры вдвое.

— А почему так много аэропланов?

— Я думаю, что школа — еще и центр переучивания на итальянские аэропланы и вижу его вообще как Центр боевого применения авиации ВСЮР, где летчиков будут учить прицельно стрелять из пулемета, вести воздушные бои и много еще всего другого. Просто сейчас важнее выпустить полсотни бойцов, способных не только бросать бомбочки для испуга врага, а полноценно разрушать укрытые объекты, охотится за бепо, вооруженными пароходами и прочим, что нужно для наступления вдоль Волги. В ближайшее время я выпущу несколько охотников за бепо, пусть покажут себя при штурме Царицына. А аэропланы, которые я прошу закупить немедленно у ФИАТа в количестве не менее 50–70 штук, проведем через бюджет ВСЮР, я после вас пойду к Главкому. Каждый выпускник Школы или Центра, пока наверно, Школы будет учиться на своем аэроплане, который получит после обучения и улетит на нем в свою часть.

— Тогда у вас от желающих отбоя не будет, каждому захочется получить новый аэроплан.

— Мы будем принимать не всех, а только опытных пилотов и введем специальный экзамен по пилотированию. Мы сможем готовить воздушных бойцов (вернее, переучивать на новую технику и показывать новые ее возможности) за месяц-два максимум.

— Хорошо, оставьте мне бумаги, я дам ответ завтра.

Деникин встретил меня тепло: Ну, герой дня и шпрехшталмейстер воздушного цирка, проси награды.

— Я хочу поощрить летчиков и техников, выступавших на показе из сумм в моей чековой книжке. Отчет по текущим финансам школы я представлю через пару недель.

Главное, я хочу вашего одобрения на закупку 70-100 аэропланов "Ансальдо" у ФИАТ, таких как вы видели вчера. Моя Школа, а в дальнейшем Центр переучивания и боевого применения авиации ВСЮР будет учить опытных летчиков летать на новых аэропланах и эффективно их применять (я практически повторил то, что перед этим говорил Краснову, только увеличил количество аэропланов — сейчас Главком урежет мои аппетиты пополам и будет еще ничего). Мне нужны эти аэропланы через месяц, то есть, их надо закупать уже сейчас.

— Вот мой рапорт о закупке техники.

— А почему вы закупаете и бензин, разве наш так плох.

— Антон Иванович, нашим бензином только моторы гробить — это неразумно, моторы дорогие и если срок службы их сократится вдвое, то лучше уж закупать топливо, тем более, в кредит. Мы экспериментировали с нашим бензином — итальянские техники наотрез отказались им заправлять двигатель, а двигатель того аэроплана, что на нем летал уже пришлось ремонтировать. Кстати школа будет готовить и техников, умеющих обслуживать и ремонтировать Ансальдо. Уже 15 наших механиков там учатся и через месяц они будут готовы самостоятельно работать.

— Да, все у вас продумано. Все же оставьте бумаги, я завтра дам вам ответ, надо уточнить у начальника тыла и снабжения…

— У того, что допустил разграбление парохода?

— Нет того отправили в отставку, а 2 его помощников — под трибунал.

— Спасибо! И последнее. Генерал Краснов предложил мне сделать Школу, а позднее — Центр у него в Новочеркасске. Обещал построить все сооружения. Краснов понимает в авиации и у него дельный начальник авиации — полковник Баранов. Я не всегда могу быть в Школе, настанет день и появятся новые задачи, которые вы мне поставите. Вот пусть и вырастают командные кадры. Я сейчас вижу, что мои замы могут возглавить дело, особенно Кетлинский, да и Баранов был лихим командиром авиаотряда (но у него и так генеральская должность, зачем ему искать добра от добра?). Но Краснов предложил мне, так, сказать, наземную помощь, чего я не увидел от Кравцевича, он смотрел на мои аэропланы как на ненужную обузу, игрушки князиньки. Буквально все надо было выцарапывать, начиная от устройства быта летчиков: я-то помню, как он их по клоповникам рассовал и холодной кашей из солдатского бачка кормил.

Поэтому и не хочу больше иметь с ним дело. Надо иметь дело с теми, кто видит чуть дальше своего кончика носа.

— Хорошо, адмирал, можете быть свободны.

Я отправился на аэродром, заехав в банк и обналичив очередной чек, в писчебумажном магазине купил пачку конвертов и папку из кожи под бумаги, не забыв выписать счет.

Прибыв на аэродром, я застал всех в приподнятом настроении. Попросил Кетлинского собрать личный состав — летчиков и техников через час. Спросил:

— Кетлинский, какое у вас жалование? И составьте мне список личного состава -

Сверху вы, потом Серджио, потом итальянцы — сначала те, кто не допустил промаха по мишеням, потом другие трое, все построчно, потом список техников.

Собираемся в столовой — список составьте сейчас.

Так, не густо получает летчик и георгиевский кавалер, подумал я, но уж три оклада заслужил за генеральский показ. Потом прикинул пропорционально заслугам остальным.

Затем в столовой, когда все собрались, я поблагодарил за службу и сказал, что командование приказало поощрить личный состав премией.

Вызываемый подходил к столу, я благодарил его и вручал конверт из плотной бумаги с купюрами внутри. Премируемый расписывался в ведомости, причем верхняя часть списка закрывалась и никто не видел, какую сумму получил их коллега. Потом я сложил лист так, что остались одни техники и там суммы были одинаковые — уже расписывались все подряд.

Когда процедура была закончена, я сказал, что это — всего лишь деньги, но есть нечто гораздо выше — это то, что собравшиеся здесь защищают правду, справедливость и цивилизацию против хамства, разрушения и варварства.

После того, как процедура награждения премиями была закончена, ко мне подошел Кетлинский и сказал, что летчики просят меня отобедать с ними. Я согласился. Пилоты скинулись на вино и кое какие местные немудреные деликатесы, были ранние овощи и зелень в большом количестве. Я спросил Серджио, дают ли им овощи и зелень постоянно, он ответил, что они здесь дешевые и их покупают из общих сумм, а вообще на питание они не жалуются, привыкли к местной кухне и особенно им нравится "борстч" и сибирские равиоли "пельменьи". Кстати, "пельменьи" были на столе и я отметил, что они вкусные.

Так, за вином и беседой протекло время. Я заметил, что и Кетлинский немного говорит по-итальянски, а разговор после второго стакана вина пошел гораздо оживлённее именно на смеси двух языков. Только два пилота как-то не принимали участия в общем разговоре, поели и ушли. Я решил выяснить, в чем дело и тоже вышел на свежий воздух.

Улучив момент, обратился к ним. Спросил, почему они не принимают участия в общем веселье, может быть, что случилось дома? Они мне пожаловались на Кетлинского: по их словам, он ведет себя как диктатор, обращаясь с ними как с солдатами, а они — гражданские пилоты и по контракту только обучают русских, а не выполняют их приказания. Это Серджи надел русские погоны, вот пусть он и подчиняется, а они не будут.

— Вот как, Кетлинский с диктаторскими замашками, цукать решил?[84] Надо будет разобраться.

Так, с разговорами, я дошел с итальянцами до их казармы, посмотрел на общую чистоту, проверил воду в душе. Все в порядке, теплую воду греют, полы чистые.

— Вернулся в столовую, там сидело трое итальянцев, уже навеселе и пели песни под гитару, весьма мелодично, наверно итальянцы рождаются с врожденным музыкальным слухом. Я спросил, где Серджи и Кетлинский, они только махнули рукой, мол ушли…

Ну вот и все, с Кетлинским потом поговорю, он, наверно отдыхать пошел, не буду делать ему выволочку сразу после премии, это неправильно.

Я пошел к машине, но тут увидел, что ко мне бежит один из техников, по-моему как раз работавший с Серджио.

— Эччеленса, Эччеленса — еще издалека закричал он, опасаясь, чтобы я не уехал.

Что еще, неужто техники на выпивку зовут. Нет, с меня хватит..

Техник подбежал ближе. Да я его видел у аэроплана Серджио — низенький с усами шеточкой, как у их короля, только толстый, а не худой.

— Великий князь, ваше высокопревосходительство, там Серджио с русским капитаном пошли драться. Серджио взял у меня браунинг, только стрелять он не умеет, я как-то учил и он не попал в мишень с десяти шагов, это ему не бомбы кидать, тут другое дело — бормотал толстяк. Быстрее, а то капитан его убьет.

Я махнул рукой шоферу, он завел мотор и подъехал ко мне.

— Где? — спросил я техника.

— Вон там, в лесочке.

Мы прыгнули в машину и помчались. Доехав до лесочка, увидели невдалеке две фигуры, стоявшие шагах в десяти друг от друга.

— Стой! — заорал я. Капитан, поручик, немедленно прекратить!

Что это вы удумали? Дуэли разводить? А знаете, что в военное время дуэли запрещены и выживший будет повешен по указу еще Петра Великого[85] (это я для Серджи старался)? Кетлинский, сдайте оружие, поручик Грацци! Ваш пистолет! Оба трое суток ареста! Мальчишки! Стреляться решили? Вот отправлю вас ловить большевистские бепо, кто больше настрогает, тот и выиграл дуэль! Вот там храбрость нужна, а продырявить своему же сослуживцу лоб — это предательство общего дела. В мирное время еще куда не шло драться, но на войне я не потерплю. Вперед, в казарму марш!

Я забрал у них оружие, потом, украдкой, вернул браунинг технику и велел его больше Серджи не давать, сказать, что я забрал и все.

Я еще погулял, чтобы успокоиться, но на душе кошки скребли. Я увидел, что у Серджи горит лампа и пошел к нему, а то еще наделает глупостей.

— Серджи, открой, это я. Расскажи, что случилось, Вы же, вроде, друзья с Кетлинским?

Я увидел, что на столе горит лампа, а под ней чернильница и лист бумаги, наполовину исписанный ровным почерком.

— Господин адмирал, это не то, что вы подумали. Я не писал предсмертную записку. Это письмо девушке, в которую я влюбился и которой, надеюсь, я не безразличен.

— Это та стройная маленькая блондинка, которая была на показе с родителями?

— Да, это она и Кетлинский грязно выразился про нее, за что я и дал ему пощечину.

— Я видел, что Кетлинскому она тоже понравилась, он и так и сяк вертелся рядом, но девушка подошла именно к тебе, значит, она выбрала тебя и ты ей нравишься. А Кетлинский приревновал, он, конечно, талантливый летчик и храбрый офицер, но он бретер и ему человека убить — что муху прихлопнуть.

— Да, я понимаю, но по-другому я поступить не мог.

— Я тоже поступил бы так как ты, поэтому я тебя понимаю, мой мальчик. Хорошо, пиши письмо, и ложись спать, как у нас говорят "утро вечера мудренее", чтобы было понятнее — утром все проблемы решаются сами собой. Я еще крестить твоих детей буду!

— Правда!?

— Да не будь я Великий князь и адмирал!

— Вы так добры ко мне, господин адмирал. Но кто я — всего лишь поручик без роду и племени, а она дочь полковника, который вот-вот станет генералом.

— Какие твои годы, Серджи, ведь каждый солдат носит в ранце маршальский жезл![86]

Перед отъездом я зашел к дежурному по отряду и попросил передать штабс-капитану Кетлинскому, что завтра в 12 жду его в штабе Главкома. А дома меня ждало письмо от Ксении. На конверте было написано. В действующую Добровольческую Армию, адмиралу Романову. И вот ведь дошло с адресом "на деревню дедушке". В письме моя жена сообщала, что я стал дедом, у Андрея 10 марта родилась дочь, назвали Ксенией. У них все хорошо, живут в Виндзоре, в доме, предоставленным королем Георгом. До нее доходят обрывочные сведения о моей деятельности, что я прилетел на аэроплане в Италию, купил там целый пароход оружия, подавлял бунт анархистов на корабле и грозился обстрелять Стамбул, если турки не пропустят мой пароход, а теперь инспектирую авиацию и флот у Деникина. Еще "добрые люди" рассказали ей о моем романе с какой-то дамой полусвета и даже показали фото, где я с ней (интересно в каком виде, хорошо, если на приеме с бокалом шампанского, а то если Джулия меня опоила меня так, что можно было сделать фото с магниевой вспышкой, откровенное, в постели). То-то я ничего не помню о той ночи… Ладно, что было, того не вернуть.

Я ответил, что рад тому, что она нашла меня, а то мне не у короля английского ее адрес спрашивать или писать "королю Георгу для великой княгини Ксении Александровны". Про меня много всяких слухов ходит, поскольку еще с Конференции я в поле зрения всяких разведок и контрразведок, но то, что у меня теперь две Ксении, которых я люблю и которые для меня так много значат, — это истина. Ну и много чего в этом духе. Потом нашел оставшийся конверт и решил завтра отправить письмо из штаба на обратный адрес в Виндзоре.

Утром я узнал у Краснова, что средства у Донской армии на постройку и обеспечение авиагородка найдутся, но аэропланы пусть закупает командование ВСЮР. По месту сделаю выбор сам, мне нужно, чтобы железнодорожная ветка подходила к аэродрому или была недалеко, чтобы быстро достроить дорогу — завтра я буду в Новочеркасске, прилечу на аэроплане.

После этого пошел к Главкому. Деникин одобрил покупку 100 аэропланов (Ура!) и сказал, что вместе с представителем ГлавАрта для закупки артиллерии (пушки, что я привез, понравились, они были легкие и легко транспортировались, в Кавказской армии Врангеля они использовались как горные орудия, снимались с лафета и перевозились отдельно, кроме того цена на них в прейскуранте была раза в два ниже той, что просят за свои 75 мм орудия французы) поедет и моя заявка. Наверно будет караван из 2 пароходов и они запросят у итальянцев минимум миноносец для охраны. Так что, через месяц я могу получать аэропланы.

В коридоре меня ждал Кетлинский. Непорядок, но у меня в штабе нет кабинета, у всякой тыловой сволочи есть, а у адмирала — нет. В общем, накостылял Кетлинскому за диктаторские замашки -

— Николай, — сказал я ему, — я на тебя надеялся, заместителем своим сделал, хотел вообще школу на тебя оставить, а ты тут удумал своего друга застрелить, союзника, который в нашу тьмутаракань приехал нас учить, на службу пошел, а тут ему свой же друг пулю в лоб.

— Он мне по морде съездил при всех.

— Так за дело съездил ведь, я и сам на его месте точно так бы поступил. Или это неправда?

— Правда. Прошу уволить на фронт.

— И отправлю, не волнуйся, только по делу. Ты летать выучился на "Ансальдо"?

— Ну так, не очень.

— Так, слушай приказ: за неделю научишься летать на? Ансальдо" и бомбы класть как бог.

А после, как и обещал, отправлю тебя с Грацци выяснять на большевистских бепо, кто из вас храбрее.

— Есть, господин Адмирал.

В Новочеркасск я вылетел с Серджио на "Ансальдо? с двойной кабиной для инструктора (сзади) и ученика (впереди) — один из шести был именно такой[87]. Я указал в заявке на 100 аэропланов 10 с такой кабиной, специально для Школы. В Новочеркасске мы приземлились на аэродроме Донского отряда. Нас встретил Баранов и еще два офицера, которые собирались идти курсантами. Они завтра отправлялись в Екатеринодар. Поговорив с ними, я подписал их рапорта. Все трое с интересом осматривали Ансальдо, мощная машина им явно нравилась. Тот, что бывший гвардейский ротмистр, Глеб, на вполне сносном французском говорил с Серджио, рассматривая аэроплан, потом попросил разрешения посидеть в кабине, примериться к управлению, попосмотреть на приборы. Ему понравилось, следом полез Баранов и второй летчик, Сергей (я объяснил Серджи, что они тезки и что это значит). Осмелев, Баранов попросил порулить по земле, получив разрешение, он пересел в кабину курсанта, а Серджи занял место инструктора. Солдат аэродромной команды крутанул винт и горячий двигатель тут же запустился. Они порулили по аэродрому, потом сел Глеб, а потом и Сергей. Баранов, набравшись наглости, а я этого и ожидал, попросил сделать круг в воздухе, естественно, вместе с Серджи. Хорошо, только первым полетит Глеб, он лучше поймет команды инструктора и потом расскажет вам, а уж после этого вы с Сергеем. Глеб сел вперед, Серджи занял кабину инструктора и стал объяснять что-то в переговорную трубу, Глеб кивнул и машина начала разбег. Взлет, коробочка[88], посадка. Отлично, Глеб объяснил что-то сослуживцам, они кивнули, потом настала очередь Баранова. Тоже, без сучка и задоринки. Сергей совсем немного "скозлил" — подпрыгнул при посадке, но это с непривычки на новом аппарате даже с опытными пилотами случается.

Главное — все довольны и счастливы, аппарат и летчики целы. Летают они уверенно, не новички, сразу видно. Баранов сказал, что отправил две бочки лучшего бензина и показал точку на карте, где их будут ждать казаки. Вокруг плоская как стол, степь, даже сусличьих нор нет. Теперь с местом авиагородка. Баранов было намерился чтобы Школа была при авиаотряде, но я сказал, что у нас секретные методики обучения и лучше, если меньше лишних глаз, но железная дорога должна быть и поле ровное для аэродрома и полигона.

Хорошо, я полечу на своем Ньюпоре, а вы за мной, покажу несколько хороших мест. Так и сделали. Второе нам понравилось. Железнодорожная ветка есть, Дон рядом — можно и по воде грузы возить, да и искупаться пилотам и техникам в жару хорошо.

До города не далеко и не близко. Дорога до города хорошая: в штаб ехать, или, случись чего, в госпиталь — не то что в Екатеринодаре с аэродрома добираться. Места много. Решено — здесь

Приземлились, я сказал Баранову о выборе — он одобрил, от отряда по прямой — 10 минут лету.

Нас пригласили на обед, но я отказался, оставив за себя Серджио. Мне нужно успеть застать в штабе Краснова и доложить о своем выборе.

У Краснова в штабе меня поразила исключительная дисциплина. Казаки, увидев мои погоны, тянулись "во фрунт" как в старые времена.

— А я-то думал, что у вас казачья вольница — сказал я Краснову.

— Это сейчас, летом, а как сев или уборка урожая, казаки все норовят прямо с фронта улизнуть домой, благо близко, — ответил атаман, — так что надо до сентября-октября с красными разделаться.

— Я выбрал место, надо строить авиагородок прямо сейчас, начиная с ангаров и казарм. Через месяц здесь будет сотня аэропланов, их надо укрыть от непогоды и начать собирать, Для этого нужны ангары. Пока собираем, полсотни летчиков выучатся на них летать, бомбить и стрелять по-новому.

Как по новому — через неделю вам покажет пара моих пилотов, они должны базироваться ближе к Царицыну и будут охотиться на бепо.

— Это кто же? — поинтересовался Краснов.

— Штабс-капитан и поручик-итальянец, что вы видели на показе.

— Славно бомбили, теперь увидим, как они в бою это сделают. Вы же не ели, наверно, адмирал.

— Да, прямо к вам. Между прочим трое ваших пилотов уже успели полетать с итальянцем на новом аэроплане. Сейчас пилоты вместе обедают, надо потом поручика Грацци забрать, чтобы они его не очень поили. Завтра я с поручиком вылетаю обратно. Тогда разместитесь в лучшей гостинице, для моих гостей там всегда все сделают в лучшем виде. Там и пообедаем вместе.

Обед прошел достойно, мне понравилось гостеприимство и хлебосольство Краснова, — не то что прижимистый Кравцевич.

Номера были отличные, мне приготовили ванну. Давно я так не отдыхал…

Через три недели мы опять прилетели в Новочеркасск: вот это да!

На месте, где будет школа, уже возвышалось два больших ангара из десяти запланированных, были готовы под крышу казармы, шло строительство коттеджей для руководства и двухэтажного здания школы.

Вот вышку начали строить неправильно, не знают, для чего эта голубятня. Я махнул Сержи рукой — садись. Он пролетел на бреющем, осмотрел поле на предмет ям и со второго захода выполнил посадку, зарулив поближе к строительству. Сбежался народ. Прискакал конный урядник с казаком Мы вылезли и я снял реглан. Увидев золотые погоны с орлами, урядник отдал честь и спешился. Я попросил его оставить казака для охраны аэроплана и сопроводить нас к старшему на строительстве. Им оказался дородный подрядчик в жилетке с часовой цепочкой на брюхе, впрочем толковый и расторопный. Узнав, кто я, он мигом гаркнул на рабочих, чтобы не разевали рты, а работали и стал показывать, что сделано. А сделано было много. Рабочих работала — тьма, десятники метались как угорелые: везде что-то пилили колотили, строгали. Работа кипела и это радовало. Мы дали указания как делать вышку и для чего она нужна и полетели в авиаотряд.

В авиаотряде я попросил заправить аэроплан, зачехлить и взять его под охрану, потом покормить Сержи и разместить его отдохнуть. Я намеревался съездить к Краснову, но его в штабе не оказалось. Передав дежурному, что я прилетал, осмотрел строительство и остался доволен его ходом: все идет правильно, за что я благодарен атаману. Так что не пришлось Сержи отдыхать, да он особенно и не устал. Мы взлетели и взяли курс на Екатеринодар.

В школе занятия шли своим чередом 8 новых курсантов уже заканчивали освоение техники бомбометания. По движущейся мишени получалось как 1 из 2, но в неподвижную все бомбы клали лихо. Баранов удивил, вот что значит инженер, вместе с Сергеем они изготовили прибор, облегчавший прицеливание при бомбометании, то есть он сам определял траекторию пикирования в зависимости от веса бомбы, скорости аэроплана и скорости мишени. Кроме того, специальная тяга на ручке выводила аэроплан из пикирования при достижении опасной высоты, даже раненый или потерявший сознание пилот теперь останется жив, так как аэроплан перейдет в горизонтальный полет и у него будет шанс выполнить посадку. Это устройство необходимо было запатентовать и я попросил не распространятся об идее итальянцам, чтобы нам потом втридорога не покупать у них аэропланы с этим устройством. Вот в Донском отряде они и оборудуют им свои аэропланы, а здесь не надо. Лучше пусть подробнее чертежи пока сделают. Кетлинский освоил "Ансальдо" и особенности его пикирования и был готов лететь на фронт. Об этом же я спросил Серджио.

— Я готов, — ответил он, только сегодня я должен объясниться с Наташей (так, оказывается, звали избранницу его сердца),

— Хорошо, устраивай свои дела сердечные и завтра будь готов лететь.

Меня ждал еще один приятный сюрприз. Еще один итальянец, Джорджи, из шеф-инструкторов, высказал желание служить в русской армии. Я ему сказал, что поскольку у него не было офицерского чина, смогу выбить для него только погоны прапорщика, и то, потому что он как-то владеет русским и окончил гимназию, а экзамен он уже сдал в присутствии генералитета. Через неделю мы "обмывали" звездочки нового прапорщика ВСЮР.

Таким образом, на охоту за бепо готово звено бомбометателей.

Новочеркасск — Царицын, июнь 1919 г

За этот месяц произошла масса событий.

Звено охотников за три недели разбило два и повредило четыре бронепоезда красных.

На счету Сержи — два очка (один бепо полностью выведен из строя, два были повреждены (идут за полбалла)

Николай Кетлинский — полтора очка (один бепо выведен из строя, один поврежден)

Прапорщик Джорджи Арьяни повредил один бепо и огнем пулеметов рассеял конный полк

Для полного уничтожения бепо потребовалось совершать 2–3 дополнительных вылета и бомбить неподвижную цель. В этом участвовало все звено, но результат записывался тому, кто разбил паровоз и обездвижил бепо. Поврежденные бепо сами уползали чиниться — при этом бомбы не разбивали паровоз, но наносили существенный ущерб составу. Только один бепо из поврежденных сумел починиться в течение 3 недель и вышел на позицию, но скрывался полным ходом назад, едва завидев какой-либо аэроплан.

Наши потери — один аэроплан "Ансальдо" (прапорщика Арьяни) был подбит огнем двух СПАДов и совершил вынужденную посадку. Казаки вытащили легко раненого Арьяни, но его аппарат сгорел.

Для меня стало ясно, что после первых успешных вылетов за нашими охотниками стали охотится другие охотники — истребители РККВФ[89] Так что, на будущее: пикировщики должны прикрываться истребителями. "Ансальдо" хорош, но в маневренности он проигрывает юрким Ньюпорам и СПАДам

Тем не менее, командование расценило результат как выдающийся: ценой потери одного аэроплана было уничтожено два бронепоезда, остальные резко сократили активность и не появлялись днем в зоне действия нашего звена. Это позволило 10 июня взять Царицын[90] Наши летчики заметили два танка — английские Мк-V, ведущие бой с красным бронепоездом, значит англичане стали нам их поставлять.

Состав с орудиями и снарядами, а также рельсами для блиндирования уже вышел на Царицын,

Из Италии пришли известия — окольными путями: телеграф в Румынию, потом в Севастополь, затем в Новороссийск, оттуда в Екатеринодар и, наконец, в Новочеркасск — о том что три транспорта с закупленным по кредиту вооружением вышли в сопровождении легкого крейсера в Новороссийск. Прибытие ожидается через три недели. Школа и авиагородок почти готовы: Ангары и мастерские уже могут принимать аэропланы, идет отделка жилых помещений. В ближайшие дни перебазируем сначала мастерские и механиков, затем перелетят аэропланы и вывезут оставшееся оборудование по железной дороге.

Из Екатеринодара прилетела спарка, на которой завтра я вылетаю в Царицын в сопровождении двух Ньюпоров Донского отряда (Ньюпоры тоже закуплены ВСЮР и прилетают с посадкой на дозаправку в Керчи из Севастополя (там их собирают). Севастопольская школа стала готовить летчиков-истребителей на Ньюпор.

Встретился с Серджи и Кетлинским, написал представление на Георгий для Серджи, а Кетлинскому — на капитана (скоро снимет звездочки с погон[91]), навестил Джорджи в госпитале — ранен в ногу, кость не задета, уже идет на поправку и через 2 недели будет в строю, написал ему представление на Анну 4 степени — пусть носит "клюкву"[92]. Оставил бумаги и рапорт о боевых действиях звена пикировщиков адъютанту командующего. Деникин был на фронте, шло наступление на Москву.

Затем улетел в Царицын, теперь пора строить мониторы, для которых я уже заказал артиллерию, снаряды, рельсы для блиндирования и всякие пиломатериалы согласно смете, полученной от Евгения Семеновича. Все было собрано, погружено и отправлено в Царицын по железной дороге. Еще месяц назад я договорился о постройке мониторов и ремонте буксиров с инженером-кораблестроителем Евгением Семеновичем Беловым. Я познакомился с ним в Новороссийске по рекомендации инженеров из ГлавАрта — говорили, что очень дельный специалист. Проблема была в том, есть ли подходящие для восстановления суда в Царицыне или красные все взорвали. Евгений Семенович с десятком опытных рабочих и техников уже был в Царицыне и телеграфировал, что нашел две подходящие баржи и четыре буксира из которых можно сделать два, в крайнем случае — один. Он уже подготовил смету из расчета постройки монитора за месяц с учетом найма местных специалистов. Смета на мониторы получилась очень скромной. Пара подходящих барж нашлась, поскольку никто ничего не возит, их отдадут за копейки, а то все равно ржавеют. Главное, чтобы набор корпуса был крепкий — но за это инженер-судоремонтник ручался. Расположение орудий будет казематное, так прислуга будет хорошо защищена даже от артогня противника не ниже чем от 100–120 мм орудий. Орудийные площадки: по три с каждого борта + 1 лишний порт. Такое же казематное расположение трехдюймовки в носу и шестидюймовое орудие с сектором обстрела преимущественно вперед. Пока не ясно, какой будет разворачивающий момент при отдаче пушки Канэ, для большого "дредноута" он был бы несущественным, но для малого рассчитать оказалось сложно: все покажут пробные стрельбы.

— Евгений Семенович, почему вы указали такое скромное жалование себе, техникам и мастеровым

— Видите ли, господин адмирал, мне совестно рвачествовать в тяжкую для Родины годину, думаю, и мастеровые меня поймут.

— Нет, увеличьте цифры в полтора раза и пообещайте выплату премии в размере 3 окладов при качественной работе в срок. Я думаю, люди это тоже поймут, что о них заботятся.

— Посчитали, включая премиальный фонд. Хорошо, получите под расписку деньги на строительство и начинайте. Я достал мешок денег, поученных перед вылетом в Екатеринодаре. Сделайте себе сейф. Только за закупки материалов — счета, чеки и расписки должны наличествовать в отчете. Бухгалтерия любит счет. Кстати, а кто будет вести счета?

— Я сам.

— Хорошо, если будет сложно, наймете отдельного счетовода. Да, и не забудьте включить статью — наём дополнительного персонала.

Вернувшись в Екатеринодар, я стал набирать экипажи для мониторов и буксиров. В городе было много военных моряков, шатающихся без дела. Мне рекомендовали старших офицеров — двух капитанов первого и одного второго ранга, набрал я и артиллерийских офицеров в чинах поменьше, механиков для буксиров, а главное — комендоров для двух шестидюймовок. Артиллерийскую прислугу для 75 мм орудий я собрал из тех, кто уже имел опыт обращения с этими орудиями, народ сухопутный и разношерстный — от поручика артиллерии до 2 юнкеров киевского училища. Штаты были укомплектованы, я выдал капитанам деньги под расписку и отправил их в Царицын наблюдать и помогать в постройке мониторов. Перед убытием я выступил перед экипажами моей флотилии.

Я не стал им много и красиво говорить о долге и чести. Но я сказал, что они могут поучаствовать в деле, которое решит судьбу Родины и участники похода покроют себя славой, сравнимой с героями Гангута и Чесмы. Затем я в общих чертах обрисовал боевую задачу по подготовке к походу и ответил на вопросы.

Вышел приказ о награждении Серджио и Джорджи и присвоении очередного звания Николаю Кетлинскому. На праздновании в школе я сказал, что все звено покрыло себя славой, что они настоящие герои и я горжусь ими. После этого заявил Кетлинскому, что он проиграл дуэль и должен попросить прощения. Кетлинский едва слышно, сквозь зубы, пробормотал слова извинения и я практически заставил Серджи пожать руку Кетлинскому. Ну что же, плохой мир лучше хорошей ссоры. Серджи, как только получил Георгия, тут же помчался к своей Наташе, похоже, что она отвечала ему взаимностью и парень был счастлив. Джорджи купил себе кортик (не с шашкой же залезать в кабину), правда флотский, механики приклепали к торцу рукоятки медальон ордена и пропустили темляк, так Джорджи везде и шествовал с огромным алым темляком, но всем было видно, что идет боевой офицер (он все же прихрамывал, но говорил, что летать это не мешает). Так прошло 2 недели, затем я получил телеграмму от Евгения Семеновича, он сообщил, что через 5 дней закончит установку артиллерии и можно будет испытывать корабли.

В Царицыне сели на местном аэродроме и чуть не попали в плен казакам, вообразившим, что это красный аэроплан сел на вынужденную. Только золотые погоны и спасли. Станичники извинились, взяли под охрану аэроплан, кстати, красные бросили много авиационного добра при отступлении. Серджи остался с аппаратом, а мне дали лошадку и я порысил к пристани.

Грандиозное зрелище открылось мне сверху. У пристани было пришвартовано два чудовищных (чудовищно уродливых, если сказать точно) сооружения, позади которых торчали буксиры. Мастеровые застилали палубу рельсами, на пристани кран переносил 6-дюймовку Канэ на первый монитор. Машинально я посмотрел на ватерлинию — вроде еще запас есть…

Орудийная площадка была обложена теми же рельсами, рядом из рельсов и мешков с песком сделано что-то вроде боевой рубки управления огнем.

Я удивился, как быстро идет строительство. Видимо дополнительные деньги мастеровым стимулируют их лучше, чем грозные окрики с угрозой наказания. Смета была не превышена, даже была некоторая экономия. Я сказал, что в случае выполнения заказа досрочно с надлежащим качеством без перерасхода сметы всех ждет премия в двойном окладе. Попросил приготовить мне бухгалтерскую отчетность по выполненным работам. Потом пошли смотреть мониторы. Они были почти готовы. Площадки под орудия были проклепаны, железо не ржавое. Вдоль бортов лежали мешки с песком — Евгений Семенович сказал, что поскольку он не уверен, хватит ли рельсов для бронирования борта и не сядет ли баржа ниже ватерлинии. Совершенно успокоенный, я отправился к экипажам. И вот там меня ждало разочарование. Никто меня не ждал, какие-то странные личности шныряли в казарме. Я пошел к командиру флотилии, он не ожидал меня увидеть и, похоже, был просто пьян. Я не стал шуметь и сказал: даю вам два дня. Если экипажи не будут в строю, я вас лично расстреляю как саботажника, властью данной мне Глакомом. Понятно, я встряхнул его за ворот. Дерьмо! Потом отправился к начштаба — он же капитан второго "дредноута", весть о моем появлении уже разнеслась. Я ногой открыл дверь, вытащил наган, данный мне еще Задорожным в ту памятную ночь, подошел к дрожащему очкарику-кэптену[93] и сунув дуло ему под нос, тихо сказал:

— Если через два дня буксиры не будут полностью укомплектованы надежной командой, снабжены топливом и готовы к учениям, я тебя расстреляю за саботаж сразу после твоего пьяницы-командира.

По моему, он обделался, потому что пошел мерзкий запах.

В самых гнусных чувствах я вернулся на мониторы.

— Такого бардака на военном флоте я не видел — сказал я Евгению Семеновичу, — им адмирал приказал, о подвигах им говорил, а они…

— Господин адмирал, — ответил инженер, — они думали, что вы просто больше не приедите. За два года они перевидали кучу агитаторов — и Керенского и КОМУЧа и большевиков с анархистами и ВСЮР и черт знает кого. Эти комиссары приходили и уходили, и все оставалось по-прежнему. Флот тихо гнил, имущество разворовывалось и продавалось, Волга впадала в Каспийское море[94].

Я поехал в местную комендатуру и там навел шороху. Наганом не грозил, но узнал, где находится местная контрразведка. Взял комендантский взвод и на авто поехал на аэродром. Серджио с револьвером нес службу. Я оставил у аэроплана двух часовых, аппарат накрыли брезентом, припугнули солдат бомбами, чтобы не курили, потом вернулись в комендатуру и оставили запись о приеме под охрану аэроплана Ансальдо в количестве одна штука. Потом поехали в гостиницу. Для города, оставленного большевиками три недели назад, она выглядела просто замечательно. Заказали в ресторане ухи и растегаев с икрой. Серджио впервые в жизни пробовал "кавьяр", ему как то с непривычки непонятно было, за что люди платят сумасшедшие деньги за эту гадость из брюха рыбы. Хотя растегайчики были так себе, немудрено, что ему не понравились, и ушица жиденькая с микроскопическим кусочком рыбы. Пока ели, прибежал вновь назначенный градоначальник. Ему доложили, что на аэроплане прилетел Великий князь и адмирал с личным пилотом-адъютантом. Градоначальник, увидев, что мы едим, дико заорал на официанта и потребовал метрдотеля и хозяина ресторана, а заодно и гостиницы. Наорав на них и вытерев со лба пот платком, он сказал, что сейчас все поправят. И тут как на скатерти-самобранке — все переменилось, появилось шампанское в ведерке со льдом. Градоначальник говорил, что ему лестно принимать в своем городе столь высокопоставленную особу и просил не гневаться на дураков. Мы — его гости и нам будет оказан наилучший прием. Пока он говорил, принесли хрустальную вазу с персиками и виноградом (привозят морем из-за Каспия), свежайшая заливная осетрина, еще раз белужья уха, но по особому рецепту, с водкой. Икры приволокли целую серебряную бадейку (а вот я соскучился, года три точно не видел этого деликатеса, люблю, грешен). А градоначальник все говорил и говорил сладчайшие слова. Наконец он сделал паузу, я его поблагодарил. И он откланялся, еще раз сказав, что мы его гости и обидим, если сделаем хоть попытку за что-то расплатиться. Я посмотрел на Серджио: он улыбался и сказал, что теперь понял, как хорошо было быть Великим князем.

Потом мы пошли отдыхать. У меня был действительно королевский номер с огромной кроватью с хрустящими накрахмаленными простынями. Метрдотель осведомился, не нужно ли что. Я попросил вычистить нам платье от пыли и начистить обувь, а также приготовить ванну и халат. Серджио подтвердил то же желание (его номер был рядом, но попроще).

— Будет исполнено, ваше императорское высочество, господин адмирал.

Утром просто не хотелось вставать… Все-таки, комфорт, — великая вещь!

Царицын, через два дня.

Мониторы были готовы. Один назывался "Волга", другой — "Дон". Над боевыми рубками были флагштоки с Андреевским флагом. На буксирах, тоже из рельсов, были сделаны импровизированные боевые рубки.

Зенитные пулеметы были установлены на буксирах и на баржах и нацелены вверх. Видно было, что там в готовности дежурят расчеты.

Встретившись с Евгением Семеновичем, я поблагодарил его за работу и выдал премиальные. Попросил подготовить полную финансовую отчетность по строительству. Он сказал, что можно начинать ходовые и артиллеристские испытания.

— Смирно — на этот раз трезвый камандир флотилии отдал рапорт и доложил о готовности кораблей. Мы с Серджио поднялись на борт буксира-толкача "Волга-2" (Баржа, соответственно, носила название "Волга 1"), на гафеле буксира был андреевский флаг, я отдал честь флагу, Серджио сделал то же самое. Была сыграна команда "адмирал на борту", выстроен личный состав и командир отдал рапорт, я пожал руку капитану и поздоровался с командой. Резво отвечают, молодцы. Поднялись на мостик и я сказал:

— Командуйте, капитан: малый вперед, передайте на "Дон" — держаться в кильватере.

Далее я только наблюдал, давая задания по маневрам.

Выйдя на большую Волгу, мы совершили несколько поворотов последовательно, а больше для монитора ничего и не надо — идти по прямой и молотить врага из всего бортового оружия.

Проведенные испытания показали, что мониторы вполне справляются со своей задачей, а комендоры после некоторой тренировки стали успешно накрывать береговые цели. Шестидюймовки можно было без опаски применять на острых курсовых углах, но вот при стрельбе на борт вся конструкция опасно раскачивалась. И уж точно не стоило стрелять залпом из орудия Канэ и казематной батареи — баржа могла просто не выдержать. Итальянские орудия неплохо били по настильной траектории — то есть, можно было накрывать и закрытые цели, но все же 100 мм гаубицы были бы для этого намного лучше, но тогда мой "линкор" просто бы пошел ко дну. Хуже, если такие гаубицы начнут настильный обстрел моих мониторов, вот тогда импровизированная палубная броня может не выдержать.

После этого, оставив флотилию в Царицыне, я улетел для доклада, так как был приглашен на заседание Военного Совета. Меня пригласили туда в качестве человека, имеющего свой, свежий взгляд на вопросы техники, в частности, авиации.

На Военном Совете я доложил, что флотилия в составе двух мониторов стоит в Царицыне и ждет команды отправиться вверх по реке на Саратов или вниз — на Астрахань.

Меня спросили, что это за мониторы и каково их вооружение — рассказ об установленной артиллерии вызвал уважение. О действиях моей авиагруппы уже сказали и полностью одобрили ее применение. Теперь пикировщики были нарасхват — всем хотелось иметь два-три звена таких аэропланов. Я сказал, что 10 летчиков уже подготовлены, набрано еще два десятка, остановка только за аэропланами и бомбами. Конвой с оружием уже проследовал Босфор и скоро будет а Новороссйске, тогда начнем массово собирать аэропланы в Новочеркасске и сразу сажать на них пилотов — бомбометателей. Я сказал об изобретении прицела и устройства выведения из пикирования конструкции Баранова-Коноваленко. Сказал, что ни у кого в мире нет такого и его надо срочно запатентовать устройство в ведущих авиационных странах, чтобы потом втридорога не покупать свое у иностранцев, а наоборот, продавать им наше. Пока по применению пикировщиков мы — ведущие в мире. Если все пойдет хорошо, то к нам будут приезжать иностранцы учиться за деньги. Но нужен патент-привилегия! Школа открывает еще одно отделение — воздушного боя и классы стратегии и тактики воздушного боя для командного состава авиации. Ценой крови мы приобрели опыт боевого использования авиации, и надо сделать так, чтобы всем нашим пилотам, особенно руководству авиаотрядов, он был доступен

Например, пикировщики надо использовать под прикрытием истребителей, иначе охотники сами станут дичью.

Меня спросили, как я вижу поддержку авиацией наступления на Москву. Я ответил, что говорить об успешном наступлении на Москву без соединения с Сибирской армией адмирала Колчака, не приходится (вспомнились слова из тетради Алеши из будущего — белые армии разбили по-одиночке). Затем соединится с частями генерала Юденича на северо-западе и тогда можно говорить об успешном наступлении. А авиация будет просто поддерживать наступающие войска, самостоятельного значения она пока не имеет, как бы не старался это доказать мой знакомый генерал Дуэ.

Тут члены Совета загалдели как на базаре, перебивая друг друга. Как! Кто-то оспаривает мнение, и это Великий князь, известная "Кассандра"[95] как выразился кто-то из штабистов. Да, ответил я, но мои пророчества как и пророчества Кассандры имеют свойство сбываться. Сбылись же мои прогнозы относительно судостроительной программы Японии и начала войны, советовал же я не посылать Вторую Тихоокеанскую эскадру на верную гибель, что кончилось Цусимой[96]. Хотя был еще и действительный статский советник и богач Ян (Иван) Блиох, который привлек целый коллектив экспертов к написанию шеститомного труда "Будущая война". Книга вышла в 1898 г. и многими читалась как фантастическая: там было и про летающие корабли, ведущие огонь по земле и бросающие чудовищные бомбы, и про бронированные артиллерийские самодвижущиеся лафеты, ездящие по полю и выкашивающие все своим огнем (слово танк только сейчас появилось) и про скорострельное и легкое автоматическое оружие пехоты, и про удушливые газы, про тысячекилометровые фронты с зарывшейся в землю пехотой и много всего другого. Блиох добился аудиеции у Ники и так напугал его ужасным видом будущей войны, что мой племянник срочно созвал мирную конференцию в Гааге. Между прочим, Блиох предсказал, что в результате мировой войны рухнет несколько империй, так как правительствам придется вооружить многомиллионные армии и война продлится годы, приведя к голоду, разрухе и социальным потрясениям. Правительству не удастся отнять оружие у народа и народ сам скинет это правительство своими штыками, ввергну страну в пучину анархии и хаоса. Гаагская конференция признала варварским оружием метание бомб с воздушных шаров (аэроплан боатьев Райт еще не полетел) и разрывные пули (и то на 5 лет до следующей конференции, которой не было). Ники и Блиоха номинировали на только что появившуюся Нобелевскую премию мира, но ее дали создателю Красного Креста (на той же Гаагской конференции о гуманных методах ведения войны и гуманном обращении с ранеными и пленными). Книга Блиоха перешла в разряд пацифистской литературы и до окончания мировой войны о ней и не вспоминали, а когда вспомнили — ужаснулись совпадению вплоть до деталей, хотя кое-чего и не было, например бесшумных пневматических снайперских винтовок. Как сейчас помню — картинку, где два солдата лежат у баллона со сжатым газом и стреляют из длинноствольных ружей. Но картинка летающего корабля с десятком пропеллеров направленных вверх и морскими орудиями, ведущими огонь по мирному городу, запала мне в душу. Каюсь, что моя идея пиратства на коммуникациях была почерпнута из идей, описанных в этой книге как поставить на колени островную державу — надо блокировать ей подвоз всего по морю и противник сам поднимет руки. Вывод, правда там был такой — России это не страшно, так как она является континентальной империей, да и флот ей особенно не нужен. Как не нужен возмутился я тогда, став молодым контр-адмиралом: "ах ты мерзкое стекло, это врешь ты мне назло!"[97].

Понятно, что членам Военного Совета я это не говорил, просто ждал, когда генералы нагалдятся вдоволь. Когда гомон затих, Антон Иванович спросил:

— Господин адмирал, а что предлагаете вы?

— Ваше высокопревосходительство, господа члены Военного Совета. При наступлении на Москву выдвинувшиеся вперед части будут подвергаться фланговым ударам красных, неся неоправданно большие потери. Я был бы рад, если я ошибусь и мы через три месяца будем в Москве, как тут было сказано, но я бы сначала взял Астрахань, что гарантировало бы нам соединение с войсками адмирала Колчака и в случае даже потери Царицына, единый фронт наступления вдоль Волги с развитием успеха на северо-запад в сторону Ярославля и Москвы. Мне кажется это более безопасным. После этого, как высказавшего свое совещательное мнение, меня отпустили восвояси.

В Школе, а точнее, уже Центре боевой подготовки летчиков и боевого применения авиации ВСЮР теперь хозяйничали Баранов и Кетлинский. Оба были честолюбивы, но что-то мне подсказывало, что Баранов, как протеже Краснова, в конце концов, "перетянет одеяло на себя". Хотя формально я числился начальником Центра, но с постройкой мониторов я практически месяц был там лишь наездами, вернее, налетами. В Новороссийск пришел конвой с вооружением, аэропланы выгружались и по железной дороге, нераспакованные, в ящиках так и ехали до Новочеркасска и поступали на сборку. Там уже действовало целое сборочное предприятие, руководимое русскими инженерами, а итальянцы только вполглаза наблюдали (похоже, что некоторые уже и не наблюдали). Или они будут полноценно работать или я отправлю их в Италию, так как бездельники мне не нужны, пусть сами объясняются с руководством ФИАТ, почему русские досрочно их отправили вон (хотя мы не платим ничего за их работу), но вид праздношатающихся техников отрицательно влияет на общий настрой.

Серджи, все время, когда он не летал моим личным пилотом, пропадал в Екатеринодаре у своей Наташи (он единственный не переехал на новое место). Они были красивой парой: молодой темноволосый подтянутый поручик с белым офицерским георгиевским крестиком и маленькая стройная белокурая девушка под кружевным зонтиком — я часто видел их гуляющими по аллее Екатеринодара, проезжая в штаб. Не знаю, как у них все сложится, папа Наташи действительно, стал генералом (это он в ГлавАрте обеспечивал закупки вооружения). Компания ФИАТ с конвоем прислала мне подарок — ярко-красный гоночный кабриолет. Его распаковали, выгрузили и теперь он стоял экспонатом в ангаре Центра, ездить мне на нем было некогда и некуда. Если Серджи все же женится — сделаю ему свадебный подарок!

Главком вызвал меня на следующий день после Совета. В кабинете у него был Врангель.

— Ну и наделали же вы переполоху, адмирал — сказал Главком. Я ожидал, что вы, что то эдакое можете выкинуть, но подвергнуть критике выработанный генералитетом с участием наших лучших генштабистов план!

— Виноват, ваше высокопревосходительство.

— Да ладно вам, Александр Михайлович, служаку-унтера изображать. Между прочим, Петр Николаевич тоже высказывал подобные идеи и был обижен, когда мы сняли несколько полков с Кавказского фронта, которые он хотел бросить на Астрахань.

— А что если мы попробуем вместе взять Астрахань, Петр Николаевич? — спросил я Врангеля.

— И как вы это мыслите, Александр Михайлович? Мои добровольцы завшивлены, раздеты и разуты, у нас мало боеприпасов, так как все уходит на генеральное наступление.

— Я думаю использовать свои мониторы для нападения по Волге и поддержать их пикировщиками для борьбы с судами красных, а вы поддержите меня с Каспия вашими катерами. Зажмем красных с двух сторон и они побегут навстречу казакам Колчака. Вот там фронты и соединятся! Красные ведь тоже блокированы в Астрахани, с падением Царицына им не приходится рассчитывать на помощь с севера, они так же раздеты и разуты и у них мало боеприпасов.

— Сколько вам надо времени, чтобы оказаться рядом с Астраханью?

— Мониторы пойдут вниз по реке и остановятся где-то в 50 километрах от города, там организуем полевой аэродром, куда прилетят аэропланы — мне нужно 10 пикировщиков и 10 истребителей: это все есть в Центре боевого применения: вот и сдадут выпускной экзамен с практическим заданием. Чтобы погрузить бочки с бензином на мониторы и буксиры и выйти в путь, мне надо 10 дней. Через 12 дней я буду готов начать операцию.

— Хорошо. Я свяжусь с Колчаком, он поддержит вас в случае успеха и ударит с востока. Кавказская армия пойдет вдоль Каспия по ранее разработанному плану. Связь по радиотелеграфу и аэропланами.

Через 10 дней как и было договорено мои мониторы были под Астраханью. Бензин пришлось везти отдельно, ла еще и организовать аэродром подскока, иначе аэропланам из Новочеркасска не хватило бы горючего. Аэропланы проводили разведку вдоль реки и однажды предупредили об артиллерийской засаде. 5 пикировщиков практически разнесли замаскированную батарею. Не будь у нас воздушной разведки и тащи мои мониторы бочки с бензином, к Астрахани уже бы плыли по течению два костра. Наконец через 2 дня мы получили по радиотелеграфу известие о том что войска Врангеля занимают позиции вокруг города. Начинать предстояло нам. Утром один из "Ньюпоров" вылетел на разведку. Вернулся с известием: Каспийская флотилия в количестве 4 бронекатеров и миноносца ждет нас на подступах к городу. На берегу в засаде оборудованы две артиллерийские позиции. Узнать, где аэродром красных и сколько там аэропланов, не удалось — в воздух за "Ньюпором" никто не поднялся. Что же узнаем это по ходу поединка. Итак, первой в бой вступает авиация. Под прикрытием истребителей пикировщики атаковали артиллерийские батареи и уничтожили их. К этому времени мы прошли разрушенные батареи красных. Они молчали. Откуда-то появились и пошли в атаку на мониторы два аэроплана красных — достаточно старые "Вуазены", с ними даже "Ансальдо" справился бы без скоростных маневренных машин: Оба "Вуазена" рухнули на землю. Теперь очередь за кораблями. Подвесив новые бомбы, пикировщики пошли в атаку. Катера начали маневрировать, открыли по аэропланам пулеметный огонь. Удалось потопить два и повредить один катер, миноносец и второй катер начали отходить к городу. И тут, когда пикировщики возвращались на аэродром, из перехватило звено неизвестно откуда взявшихся Ньюпоров. Один из пикировщиков, получив очередь сбоку, начал падать и только у самой земли выровнялся и совершил жесткую посадку В бинокль мне было видно, что двигатель дымит, но из аэроплана никто не выпрыгнул. Дым закрывал бортовой номер и я никак не мог понять, кого подбили. Звено красных начало обстреливать приземлившийся аэроплан, пытаясь его поджечь, но было отогнано истребителями, причем, один вражеский аэроплан загорелся и дотянув до земли, не смог совершить посадку и взорвался. Истребители увлеклись воздушным боем и отклонились на десяток километров, а потом у наших аэропланов стало кончаться горючее и они повернули назад. Рядом с подбитым пикировщиком приземлился другой, с бортовым номером Кетлинского, пилот вытащил своего соратника из кабины и побежал к своему аэроплану, так как вдали показалась конница красных. "Ансальдо" взлетел, когда до конных оставалась сотня-другая метров. Мне доложили, что сбит был Серджио Грацци, а вытащил его Николай Кетлинский.

— Что с раненым, его состояние?

— Тяжело ранен — пуля попала в голову. Доктор говорит, что раненый потерял много крови, без сознания, боится, что не выживет.

— Доставить в больницу во что бы то ни стало.

Вот так война забирает жизни чистых и добрых мальчиков. Второй такой молодой человек, не испорченный жизнью, с верой в идеалы, попадается мне на этой войне и оба умирают: сначала Алеша, а теперь Серджи. Я поднялся в боевую рубку "Волга 2"

— Капитан, командуйте "полный вперед". "Дону" стать в кильватер. Боевые Андреевские флаги поднять! Дать радио Врангелю: Мы идем в бой!

Войдя в пределы города, мы были атакованы миноносцем, но он сначала был подбит пикировщиком, а потом уже как неподвижная мишень, уничтожен шестидюймовкой нашего монитора.

Тут и нам пришлось туго: по монитору замолотили снаряды, грохот от попаданий слился с грохотом казематных пушек, рявкала шестидюймовка, по боевой рубке барабанили пули и осколки. Капитан как-то осел и прислонился спиной к стенке — убит наповал осколком в сердце.

Я стал командовать:

— Лево руля, что не видишь, что нас сносит на берег.

Никто не отреагировал на команду — я повернулся и увидел, что под упавшим ничком рулевым растекается темное пятно. Оттащив его, я встал к штурвалу, но поздно, мы ткнулись носом в берег и течение начало разворачивать монитор кормой вперед.

— Полный назад, заорал я в машину и принялся вращать штурвал. Но, похоже, управление не действовало и штурвал вращался сам по себе. Я выскочил из рубки.

"Дон" ушел вперед на километр. Он вел огонь с обоих бортов и удачно, так как вражеская артиллерия перенесла огонь на него. Опять прилетели наши пикировщики. На берегу взметнулись взрывы. Удивительно, но наша шестидюймовка продолжала действовать, периодически посылая крупнокалиберные снаряды. Опора носом в берег сделала монитор более устойчивым и орудие стреляло точнее и с большим углом поворота. На берегу показалась пехота красных. Пара уцелевших трехдюймовок открыла огонь шрапнелью, с баржи длинными очередями начал бить "Максим".

Где-то рядом с рубкой на турели еще одни пулемет? Ага, вот он, прислуги рядом нет, убиты или сбежали? Неважно, я проверил ленту — патроны есть Опустил ствол и повел очередью по гребню берега. Отлично, пехота залегла. Но дело наше плохо. Буксир подбит, сами мы уйти не можем. Похоже, настало время умирать с честью. На берегу что то ухнуло и за мной возник столб воды. Вот ведь, орудие подтащили! Где же части Врангеля? Или они не пошли в бой? Тут меня что-то подняло, ударило и я потерял сознание.

Астрахань, июль-август 1919.

Очнулся я от боли и застонал. Меня куда-то тащили. Свои или нет?

— Гляди, глаза открыл

— Вашскобродие, живы?

Ваше высокоблагородие[98], значит. Понятно в морских чинах не разбираются, но раз погоны золотые и нарисовано что — то — то не меньше подполковника. Но вроде свои, раз величают.

— Где я?

— В Астрахани, Митяй, подсоби на телегу барина положить. Солдаты мы, Кавказской армии, генерала Врангелева, значить. А вас в гошпиталь повезем. Вот только поручика нашего положим рядом и поедем.

Они положили рядом со мной раненого в живот офицера и лошадка потрюхала. Я попытался пошевелить ногами и руками. Правая нога не шевелится, вместо левой кисти — культяпка, замотанная окровавленной исподней рубахой. Плохо дело, отыграл я на фортепианах. Я опять потерял сознание и очнулся уже в госпитале. В коридоре рядами лежали раненые. В узком проходе шел человек в очках и окровавленном халате с завязками сзади, за ним сестра милосердия что-то отмечала в большом блокноте с перекидывающимися страницами.

— Так, этому морфий и к агонизирующим. Этого в операционную, 1 очередь. Офицеру сменить повязку, операционная 2 очередь. Этого к агонизирующим, морфий не надо — он уже ничего не чувствует. Так, а это кто у нас?

— Солдаты сказали, с парохода привезли.

— Не могу понять чин, только один погон остался на кителе и тот кровью вымазан. Господин офицер, вы меня слышите? Кто вы и откуда?

— Адмирал Романов, командир флотилии мониторов.

— Адмирал!? Так вроде вы погибли на головной барже, простите, мониторе. Срочно в операционную и сообщите генералу: Адмирал жив, ранен, находится в госпитале.

Потом меня бегом куда-то потащили, положили на стол с липкой клеенкой, на рот и нос положили какой-то проволочный сетчатый намордник (это чтобы не кусался, наверно[99]), накрыли намордник марлей, стали капать на марлю эфир и я провалился в небытие. Очнулся в светлой палате, посмотрел на ноги — вроде две, но пошевелить правой не могу. Левая рука подвешена к какой-то конструкции вроде аэроплана и замотана бинтами, оттуда торчит резиновая трубочка. Ну, по крайней мере, не сильно укоротили и на том спасибо. Пришли, покормили с ложечки бульоном. Надо привыкать к жизни раненого. Хоть сиделка у меня пожилая, а то молоденькую я бы стеснялся с подкладным судном, вот с ложечки пусть молодая кормит. Тут в коридоре послышался шум и в палату вошел Врангель:

— Александр Михайлович, как вы?

— Я-то ничего, а какие у нас потери?

— На вашем мониторе почти все погибли, поэтому мы и вас уже в погибшие записали, думали, что тело взрывом в воду сбросило, так и Главкому доложили. Вас ведь только на вторые сутки в госпитале нашли, говорят, солдатики какие-то привезли с парохода. Долго теперь жить будете, это примета такая, кого раз уже похоронили, а потом среди живых нашли.

— Да, как меня вытаскивали с мостика — это я помню, вместе с раненым в живот поручиком нас везли, это из ваших пехотинцев, у меня пехоты не было.

— А второй монитор?

— Он прорвался до кремля и поддержал нас огнем, без него больше бы моих войск погибло. На втором мониторе, "Дон", кажется, есть потери, но умеренные.

— Как мои пилоты? Я видел, что поручика Грацци на моих глазах сбили истребители.

— Как вы говорите, Грацци. Доктор, у вас есть такой раненый?

— Узнайте про него, пожалуйста, доктор, это летчик, итальянец.

— Не волнуйтесь, Александр Михайлович, найдем вашего летчика. Вы как себя чувствуете.

— Спасибо, сейчас гораздо лучше, А как остальные пилоты, больше никто не сбит?

— Нет, в сводке потерь — один аэроплан и один монитор, до 500 убитыми и полторы тысячи раненых. Красные бежали на катерах в Каспий, но их перехватила моя флотилия и всех потопила, пешие переправились на левый берег и были изрублены казаками. Около 4 тысяч убито, 12 тысяч взято в плен. Мы соединились с уральскими казаками Колчака. Левый берег наш, как и правый — до Царицына и далее. Мы наступаем.

Пришла сестра милосердия с известиями про Серджи. Он здесь, в госпитале, пуля прошла через голову навылет и разорвала зрительные нервы, он ослеп. Общее состояние улучшилось, но он отказывается от пищи и не разговаривает.

— Можно ли его увидеть?

— Пока нет, ему запрещено вставать, может опять открыться кровотечение.

— Передайте ему от меня, чтобы он держался. Надо жить. Это приказ!

Врангель ушел, строго наказав доктору, чтобы мне был обеспечен самый лучший уход и если мне что-то надо и он достать не может, то пусть сразу обращается к нему.

А я думал про Серджи. Бедный мальчик, для пилота слепота — то же что и смерть. Он никогда не сможет летать.

Когда адмирал ушел, ко мне явилась целая делегация пилотов. Из Новочеркасска прилетел Баранов, был Кетлинский, он был совсем не весел и на себя не похож, были все итальянские летчики, кроме Серджи, был механик Серджи, был наш доктор, отправившийся с мониторами и оставшийся на промежуточном аэродроме, куда садились аэропланы после бомбежек был еще кто-то. Они стали меня расспрашивать о самочувствии, но я спросил, были ли они у Серджи. Оказалось, что планировали зайти после меня. В общем все было как-то натянуто, и я попросил всех зайти к Серджи, ободрить его, потому что ему очень плохо, а потом пусть ко мне зайдет наш доктор и расскажет как он там, после того как побеседует со здешними коллегами.

Я понимаю, что Серджи думает, что теперь он никому не нужен. Знает ли его Наташа, что он здесь?

Потом все ушли, пожелав мне выздоровления

Вернулся доктор. Ничего особенно нового про состояние Серджи он мне не сказал. Да, его ждет слепота, хотя, в целом, он поправится. Организм молодой, признаков воспаления нет. Вот мое состояние его волнует больше, потому что у меня есть признаки воспаления раны кисти (я и сам это понял, потому что у меня поднялась температура и по трубочке идет мутная жидкость). Мне предстоит повторная чистка раны и ее ревизия.

Я спросил, как Кетлинскому удалось его привезти. Доктор ответил, что он приземлился чудом, так как в тесной кабине двое не посещаются. Когда подбежали к аэроплану забрать раненого, увидели, что Кетлинский вез его на коленях, ноги раненого при этом перевешивались через борт, Николай поддерживал одной рукой голову, раненого (другой он управлял аэропланом) плакал и все время повторял: Серж, не умирай, Серж, не умирай. Так он и шел за носилками и к перевязочной и на нем лица не было. А когда донесли до палатки, он бросился к аэроплану, который уже был заправлен и снаряжен очередной бомбой, и как все говорили, в последних вылетах смерть искал, расстрелял из пулемета пулеметный расчет на колокольне в кремле, когда он так же прямо в него из пулемета бил. На колокольне было несколько пулеметных точек, которые наступающим головы не давали поднять, так Кетлинский летал и расстреливал их в упор, весь аэроплан изрешетили, а на нем — ни царапины. Когда все кончено было, он все равно требовал, чтобы его заправили, вставили новые ленты с патронами, летал и стрелял, даже когда почти стемнело, а огней на аэродроме не было, так ему два костра зажгли, чтобы назад дорогу нашел.

Когда доктор вышел, в палату просунулась голова Кетлинского. Я ему кивнул, что он может войти.

Николай сказал, что в тот же день полетел назад, предложить Наташе лететь вместе с ним в Астрахань, так как не был уверен проживет ли Серджи еще день-два, Он только приземлился в Новочеркасске, сказать Баранову, что Серджи тяжело ранен и он хочет привести ему его невесту, чтобы простились, для чего ему нужен двухместный "Ансальдо". Баранов, конечно разрешил и сказал что сам еще с одним летчиком полетит их сопровождать на "Ньюпорах". Николай переоделся, конечно, так как был весь в крови Серджи. Он нашел девушку (знал, где она живет), сказал, что Серджи ранен под Астраханью и хотел бы ее увидеть. Николай сказал, что у него есть двухместный аэроплан и в воздухе их будет сопровождать охрана их двух аэропланов. Но Наташа отказалась лететь, сказала, что боится аэропланов и что родители ей запретят лететь, а без их разрешения она никуда не поедет. — Пусть Сержик ей напишет. Николай сказал, что у него обожжены руки и он еще долго не сможет писать (не мог же он сказать, что Сержи ослеп). Она ему передаст записочку, пусть господин капитан немного подождет. Записочку она писала полчаса и принесла в надушенном конвертике с голубками:

— Передайте Сержику, он такой смешной и смешно говорит по-русски. А вы ведь друг Сержика, господин капитан? Заходите к нам, не стесняйтесь.

— Вот, сказал Николай и передал надушенный конвертик, я не могу это передать.

Прошла неделя. На перевязке я увидел, во что превратилась моя кистьУ меня осталось два коротких обрубка мизинца и безымянного пальца, доктору пришлось полностью убрать две раздробленных пястных кости и хорошо, что полностью остался большой палец — получилась уродливая клешня, но что-то зажимать ей можно научиться, когда заживет. И придется все время носить перчатки, чтобы не пугать клешней окружающих. Адмирал превратился в краба… Нога тоже не очень: раздроблено колено, осколки убрали, но, когда нога срастется, колено не будет сгибаться.

Я спросил доктора, как там мой летчик. Он ответил, что плохо, он в депрессии и не хочет жить. Я попросил поставить его койку у меня, нам будет веселее вдвоем. Доктор сказал, что согласует, все таки не положено поручику лежать в одной палате с адмиралом. Я ответил, что лежал у них в коридоре вообще вместе со всеми и тогда все было можно.

Так или иначе, а скоро Серджи переселили ко мне.

Когда я его увидел, то не сразу узнал — взгляд был все время направлен в потолок, а на голове белая повязка чепцом. Он не мог бриться сам, таких раненых брил приходящий цирюльник всех одной ржавой бритвой раз в неделю. Теперь Серджио получал те же мелкие удобства, что и я: начиная от бритья и умывания, белья и халата, кончая питанием по генеральской норме: ну не могу же я есть втихаря всякие осетрины, а он будет хлебать жидкий госпитальный супчик, в котором одна крупинка за другой гоняются. О нас писали газеты, как то за большие деньги, наверно, в палату пробрался даже фотограф и запечатлел нас с Серджи. Через месяц я стал вставать, колено не сгибалось, как и обещали и Серджи помогал мне передвигаться, а я был его глазами.

Еще раньше, как только Серджи стал проявлять интерес к жизни, я передал ему послание Наташи, сказав, что Кетлинский (а для него было откровением, что именно Николай с риском для жизни эвакуировал его, сам чуть не попадя в лапы красным) в тот же день полетел в Екатеринодар, потому что не был уверен, что Серджи проживет еще сутки-двое и предложил Наташе долететь с ним под охраной двух истребителей, но она отказалась. Он попросил меня написать ей письмо, где рассказать о том, как все есть на самом деле и я согласился. В письме он просил указать, что поскольку он теперь слепой инвалид (эти слова дались ему с трудом, но он справился с собой), она свободна от всех обязательств данных ему. Вообще-то я был уверен, что она должна знать все эти новости, потому что газеты писали о героях штурма Астрахани: адмирале Романове, лишившемся в бою на тяжёлом мониторе своей конструкции (вот прямо где-то так, почему уж не на линкоре) руки и ноги, и летчике-итальянце, разбившем бомбами укрепления красных и получившем тяжелое ранение в голову, следствием которого стала полная слепота. За этот подвиг итальянский доброволец был представлен к производству в чин штабс-капитана и награждению орденом св. Владимира с мечами 4 ст… Все иллюстрировалось фотографиями довольно гнусного качества, на которых я с трудом узнал себя, Серджи смотрелся лучше, если бы не застывший взгляд — просто красивый молодой человек. Где то через пару дней появился Врангель, удивился, что Серджи помещен в мою палату, но я его успокоил, что это сделано исключительно по моей просьбе. Генерал поздравил летчика с производством в следующий чин и приколол орден к его госпитальной пижаме. Тут же опять вспышки магния, но на этот раз я в кадр не попал, отвернув лицо. Так что прессе Серджи известен и растиражирован, но письмо я все же написал. Меня Врангель спросил, не нужно ли что-то еще. Сказал, что своей властью представить к наградам не мог, но думает, что Главком не забудет, кому он обязан Астраханью, очищением и стабилизацией тыла — более половины частей Кавказского фронта сейчас наступают на Саратов по правому берегу, а по левому берегу идут части Колчака. Все получилось так, как я предвидел: красные срочно укрепляют позиции в Казани и Нижнем, надеясь на этом рубеже остановить объединенные силы, однако над ними уже нависают части Каппеля, опередившие свои войска, красные на левом берегу практически везде прижаты к воде. Их войска деморализованы, Троцкий мечется в своем бронированном поезде вдоль Волги, пытаясь зажигательными речами и расстрелами заставить свои части контратаковать. Во время одного из налетов пикировщиков, а они уже летают стаями по 10–20 аэропланов, бомбой в своем штабе был убит красный командарм Фрунзе. У пикировщиков появилась цель отомстить за вас, разбомбив Троцкого и они устроили охоту за его поездом, так что он теперь предпочитает передвигаться в автомобиле по ночам, днем легко попасться под пулеметный огонь аэроплана. В воздухе господствует наша авиация, красные летают редко, у них теперь проблемы с бензином — его нет и они летают на каких-то адских смесях с касторкой. Говорят, что надышавшись выхлопа с касторкой, их летчики обделываются прямо в полете, для чего и носят кожаные галифе (стирать легче). Ну это байки, а действительность такова, что, хотя продвижение по Волге идет активно, центр встал, а на западе нас даже потеснили. Но, со стратегической точки зрения все не так плохо как могло быть, не послушай мы вас, вернее, если бы вы не начали сами активные действия, а я вас только поддержал. Теперь у нас единый кулак с востока и остановить его будет очень трудно. Но одна проблема есть и как с ней справится, никто не знает. У белых армий теперь, в общем-то достаточно снаряжения, вооружения и боеприпасов, есть аэропланы, бепо и танки. Большая насыщенность войск артиллерией и снарядов в достатке (в этом тоже есть ваша заслуга, в критический момент мы получили 2 транспорта с оружием из Италии), теперь и другие союзники кинулись наперебой помогать (за деньги, естественно, нацеливаясь на золотой запас империи).

Но вот беда: личный состав. Приток офицеров-добровольцев ничтожен, все кто хотел присоединится, — уже здесь, а многие и на небесах. Мобилизации, как их любит проводить Колчак, и как стали проводить у нас, большого толка не приносят — люди не хотят воевать из-под палки и разбегаются. Казаки вне пределов своих областей воевать не хотят (а кто же Москву тогда брать будет), разве что идея пограбить их ведет в бой в других губерниях. На них вообще надежда слабая — сейчас пойдет уборка урожая и они массово потянутся к родным местам — пусть "ахфицера" воюют.

Ладно, — сказал генерал, что-то я вас уболтал, так с ранеными нельзя, простите покорно. И он ушел.

Хорошо что все ушли, сказал Серджио и открыл окно, чтобы проветрить. В палате он ориентировался хорошо, запомнив, что где стоит, незнакомый человек даже не догадался бы, что парень не видит. А у него резко обострилось обоняние. Он мог определить, кто вошел и кто был в этом помещении. Его очень раздражал запах госпитальной кухни. Но и приятные запахи он улавливал гораздо тоньше, например цветочный запах: на юге ведь много цветов и иногда он говорил, что пахнут розы, а я ничего не чувствовал. Он мог выделить отдельный запах из целой смеси. Как то он сказал, что в нашей палате пахнет кровью и страхом. Я ответил, что это госпиталь и было бы странно, если бы тут пахло розмарином. Но как-то улучив время, когда Серджи спал, спросил, а что здесь было, почему здесь пахнет смертью. Сиделка аж отшатнулась от меня, закрыв рот рукой и позвала доктора. Пришел доктор, помог мне подняться и мы вышли в коридор. Уже догадываясь, я спросил, а куда девались раненые красных, ведь при них здесь тоже был госпиталь, но я не вижу ни отдельных палат ни отдельного крыла для этих раненых. Где они? Врач сказал- только не говорите, что я вам сказал, вы бы все равно узнали — их вырезали всех до одного, когда белые заняли город под предлогом, что надо освободить место для своих. Трупы вперемежку с живыми, но лежачими ранеными, сбрасывали в Волгу. И тут же стали поступать раненые казаки и добровольцы и их укладывали в те же палаты, даже кровь толком не успевали замыть. Я сказал врачу, что у Серджи после ранения обострилось обоняние и он чувствует запах крови, страха и смерти. Врач ответил, что медицине такие случаи известны, когда выключается один анализатор, то другие работают с повышенной интенсивностью. Особенно это относится к органу зрения, ведь с помощью него мы получаем большинство информации об окружающем мире. Поэтому у слепых появляется музыкальный слух, какого не было ранее, а у вашего летчика появилось повышенное обоняние, как у собаки. Мне не очень понравилось сравнение с собакой и я попросил чаще убирать в палате, протереть стены, помыть все поверхности: подоконники, окна и так далее.

Мы много говорили с Серджио. Однажды я спросил, не жалеет ли он, что тогда поехал в Россию, и тут же "прикусил язык", да. ведь, конечно, жалеет. Он был шеф-пилотом известной фирмы, неплохо зарабатывал, занимаясь к тому же любимым делом. Жил в солнечной Италии, пил хорошие вина и ел вкусную еду. И девушки его там любили, ну не может не быть у такого красавца девушки. И тут раз — приезжает какой-то аристократ из варварской страны, где люди режут друг другу глотки просто так или повинуясь каким-то высоким идеям, которые выеденного яйца не стоят, холодно, голодно, грязно и соблазняет этого красавца-парня жертвовать жизнью и здоровьем ради каких-то своих целей. Ведь так кажется на первый взгляд. Но я хорошо помнил то, что Серджи сказал мне при первой встрече — что он в долгу перед русскими. И теперь он этот долг вернул. Видимо, Серджи понял мои мысли, потому что ответил:

— Нет, не жалею. Именно здесь я понял, что такое жизнь. Я жалею только о том, что не смогу летать. Лучше бы мне ногу оторвало, я знаю, что были такие летчики, но не разу не слышал о слепом летчике.

Он повернулся к стене и сделал вид, что спит, но я то знал, что он плачет и ругал себя последними словами.

И вот наступил день выписки. Нас обоих признали негодными к дальнейшей службе. Принесли свежее обмундирование. Сестрички пришили Серджи новенькие погоны, что тогда принес ему Врангель и прикрепили орден на грудь. Мне принесли френч защитного цвета с генеральскими погонами (адмиральских в Астрахани отродясь не видели[100]. Оба получили английские портупеи с кобурой, новенькие сапоги, только у меня теперь размер стал больше — нога отекала. Заботливый генерал даже прислал дубликаты наших крестов, выполненные местным ювелиром, в позолоченной бронзе. Мне приготовили перчатки — коричневые и белые, скрывающие отсутствие пальцев на левой руке и трость из палисандра серебряной рукояткой, такую же трость, но полегче, из светлого самшита, приготовили для Серджи. Прямо к госпиталю Врангель прислал автомобиль, собрались раненые, кто не мог далеко ходить — высунулся из окон. Мы простились с врачами и сиделками, кто-то из них всплакнул. У нас были билеты первого класса на пароход до Царицына (редко, но рейсовые ходили), оттуда должны были ехать поездом до Таганрога, где теперь ставка Главкома, тоже 1 классом. Через 4–5 дней будем дома. Дома? А где мой дом, где дом Серджио? Пока поживем у меня, авось квартирка служебная мне еще положена. Мы простились с генералом, на пристани собралась толпа. Помогая друг другу, мы кое-как перебрались по трапу на борт, за нами матрос нес корзину с провизией, собранную по указанию Петра Николаевича.

Так мы без приключений добрались до Царицына, где на пристани нас встретили и отвезли на поезд. Вагон был хоть и 1 класса, но старый, с обшарпанным и пыльным бархатом, и его немилосердно трясло на разбитой и залатанной колее, иногда казалось, что еще чуть-чуть и мы свалимся под откос. Поэтому поезд едва плелся. В вагоне мы были единственными пассажирами, было даже скучно после парохода, где мы могли гулять, по палубе. Во время таких прогулок Серджи с удовольствием дышал свежим волжским воздухом. Он даже сказал, что ему кажется, что он видит солнце, но это скорее было солнечное тепло, которое он принял за зрительный образ. Я часто ловил вздохи барышень: такой молодой, а слепенький. Мужчины, кто гражданские, раскланивались с нами, приподнимая шляпы и котелки, военные отдавали честь, уважительно косясь на Георгиевские крестики. Прошел слух, что Серджи — мой внебрачный сын, поэтому я так принимаю участие в судьбе раненого летчика. Ну и пусть, пусть будет моим сыном, мне даже приятно это осознавать.

Доехав до Таганрога (куда с 1 августа была перенесена ставка из Ростова), мы вышли из вагона и были поражены: на перроне был выстроен почетный караул с оркестром, ковровая дорожка, увитая цветами и лентами арка "Слава героям Астрахани!" за ограждением толпилась публика. Я даже оглянулся, думая, что прибыли вагоны с воинской частью, участвовавшей в штурме. Нет, оказывается, герои — это мы. Начальник караула отдал рапорт. Седой пожилой полковник произнес прочувствованную речь, в конце которой даже прослезился. Оркестр играл "Марш дроздовцев" и другие популярные марши. Тут, прорвавшись через оцепление с криком "я его невеста", на шею Серджи бросилась Наташа. Публика возбудилась при виде незапланированного развлечения, фоторепортеры перезарядили кассеты с пластинками и скрылись под своими черными накидками. Зашипел магний множества вспышек — завтрашние газеты выйдут с сенсационными заголовками. На меня уже никто не обращал внимания, все переключились на молодых: "ах как романтично", "ах как она хороша, а он — настоящий герой". Появился генерал с супругой, в котором я узнал отца Наташи. Опять вспыхнул магний, еще раз и еще — уже почти семейное фото: "встреча героя войны". Я смотрел на Серджи: он был смущен, но на губах его была улыбка и он был счастлив. Дай-то Бог, если так!

— Александр Михайлович!

Я обернулся и увидел Кетлинского. Он стал подполковником.

— За штаб Фрунзе — пояснил он. Я теперь командую полком пикировщиков из 40 машин, завтра мы улетаем на Казань, с двумя посадками, конечно, но там на правом берегу уже наши части обеспечения развернули полевой аэродром. Основное наступление на город ведет Каппель, наши части частично тоже переправились на левый берег, а на правом резерв и авиация, нам же река — не помеха. С нами еще будет полк Ньюпоров, им Глеб командует — помните гвардейского ротмистра Донского отряда, у нас еще в Школе учился? Так вот, зря учили, как волка не корми, все равно в лес смотрит — опять ушел Глеб в истребители. Но лучше хороший истребитель, чем плохой пикировщик. А истребитель он хороший и уже георгиевский кавалер и подполковник. Баранов уже генерал, командует Центром и авиацией Донской армии. Дельный генерал и летчик хороший. Это его устройству Серж жизнью обязан — на его "Ансальдо" был прибор принудительного вывода из пикирования на предельно допустимой высоте. Вот когда его ранило и он сознание потерял, аэроплан перешел в пикирование и в землю бы вошел, не будь барановского прибора, а так прибор выровнял самолет и хоть и жестко, но аппарат сел. Ну а дальше я рядом оказался.

А вот у Джорджи, помните прапорщика с клюквой, такого прибора поставлено не было и он разбился, сознание, наверно, от перегрузки потерял… Итальянцев Баранов всех домой отпустил, все мы уже знаем и умеем больше них. Договорились с ФИАТом, что свои деньги они все равно получат, и обратным рейсом отправили. У нас еще 100 "Ансальдо" пришло, до Москвы хватит, потери всего около 40 аппаратов и почти две с половиной сотни летают. А ваш ФИАТ стоит в школе под брезентом в теплом ангаре.

— Знаешь что, Николай, забирай-ка ты его себе. Такому асу гоночный автомобиль как раз. Мне он уже точно никогда не пригодится. Хотел Серджи на свадьбу подарить, но теперь ему он тоже ни к чему. По Тверской в Москве прокатишь меня?

— Александр Михайлович! Да я у вас личным шофером буду! Спасибо, я все время мечтал о таком авто, как его увидел, он же таких деньжищ стоит, нет, думал "не по Сеньке шапка"! А вы мне просто так — раз и подарили.

— Ну не просто так: за себя — помнишь, как вместе летали и за Серджи, что его спас, собой рискуя, и за то что ты классный летчик-ас и за то что меня покатаешь..

Мимо нас к экипажу прошествовало семейство генерала Ковалева с Наташей, повисшей на руке Серджи.

За мной Главком прислал автомобиль и офицера-порученца. Меня отвезли домой, в новую квартиру, которая оказалась больше и удобнее — маленький двухэтажный особнячок и сказали, что к 17 00 за мной приедет автомобиль и отвезет к Главкому. Дома меня встретил Егорыч с пирогами и крепким чаем. В доме было чисто и пахло мятой и еще какими-то травками. Егорыч поохал, глядя на мои раны, помог принять ванну и принес душистый халат. Меня ждало письмо от жены. Ксения писала, что газеты сообщили о страшном бое под Астраханью, в котором адмирал Романов совершал чудеса храбрости. В письмо была вложена вырезка с обложки "Лё Пети Журналь", где адмирал Романофф в эполетах, крестах и звездах, стоя на мостике и глядя в бинокль (роскошной бородой я скорее напоминал покойного Макарова), вел огонь по неприступной крепости с красными флагами на башнях. А в небе был настоящий воздушный бой: кружились и падали аэропланы, на земле вздымались фонтаны разрывов бомб, все в огне и дыму. На заднем плане картинки вела огонь по крепости какая-то бронированная каракатица с чудовищными орудиями. В заметке говорилось, что адмирал был убит во время обстрела крепости с тяжелых мониторов собственной конструкции, но слаженные действия флота и авиации белой армии под его командованием заставили пасть твердыню большевиков. Вот так!

Дальше Ксения писала, что они все пережили при этом известии, но через пару дней газеты написали, что я не убит, а тяжело ранен и нахожусь при смерти. Перед моим одром белые добровольцы поклялись гнать большевиков до Москвы и дальше (хорошо, что хотя бы не на Марс). Потом пришло сообщение, что я выздоравливаю. Затем, что меня торжественно встречают в Таганроге. Чему верить!? Что реально со мной случилось?

Я написал все как есть, запечатал в конверт и решил отправить письмо из штаба.

В назначенное время я был у Деникина

— Здравствуйте, Александр Михайлович! Как ваше здоровье? Вы в состоянии продолжать службу или хотите взять отпуск для лечения?

— Антон Иванович, может бы и хотел, но время не терпит. Готов вернуться к исполнению служебных обязанностей.

Деникин сказал:

— Прежде всего, хочу поблагодарить вас за тот неоценимый вклад что вы внесли в нашу победу. Я имею в виду взятие Астрахани. Ведь это ваша личная заслуга, без этого Кавказская армия до сих пор была бы связана, ВСЮР и Сибирская армия не соединились и мы не стояли бы под стенами Казани. Позвольте вручить вам этот крест как знак ваших заслуг перед Белым движением и знак вашей личной храбрости, в чем и раньше никто не сомневался, а теперь об этом знает весь цивилизованный мир.

И он вручил мне коробочку с орденом Святого Георгия 3 степени и Указ о награждении, продолжив:

— Я понимаю. Что вам теперь будет трудно постоянно перемещаться по делам авиации и флота, по фронтам. Поэтому предлагаю штабную, но очень важную для нас работу. Петр Николаевич говорил мне, что обсуждал с вами в госпитале эту проблему. Речь идет о нехватке личного состава. Нам некем комплектовать наши части. Я понимаю, что население нам не доверяет, они не знают что мы хотим, а большевистские агитаторы вещают что белые хотят посадить на шею рабочим и крестьянам помещиков, капиталистов и царя. И эта ленинская демагогия: земля — крестьянам, а фабрики — рабочим. А мы, значит, хотим заставить народ работать по 12 часов в сутки и кровь из него пить. Поэтому многие считают, что нет у нас цели и программы, а она есть — целое Особое совещание с июля работает, еще в Ростове начали. Но там говорильня одни кадеты и октябристы, те что Думу думали и продумали. Я конечно, понимаю, что эти политиканы завоют, только одного Романова свергли, вы нам другого готовите. Но я думаю сейчас так может сказать только откровенный негодяй, который тут же выроет себе могилу: вы — герой войны, можно сказать, легенда. Вы не знаете, как вы популярны и не только у офицерства, а и у казаков и даже у крестьян! Уже лубочные картинки с вашим изображением есть. Вот это ваше качество я и хочу использовать, вы уж меня простите, всегда получается так, что вас на самый трудный участок посылаю.

— Вот насчет лубочных картинок вы правы, — вот, посмотрите, и я показал Главкому рисунок из "Лё Пети Журналь". А наших я что-то не видел.

— Так это как раз наше народное творчество. И он мне показал практически такую же картинку, только Астрахань была больше на себя похожа с белокаменным кремлем, высокой колокольней, а со стен и с берега густо били пушки на лафетах времен царя Гороха.

— Пушки с берега палят, кораблю пристать велят (так ведь оно и было, вспомнил я, как неуправляемая баржа торкнулась носом в берег и ее развернуло против течения).

Таганрог, октябрь 1919 г

Началась моя работа в Особом Совещании при Главкоме ВСЮР. Целью этой работы была разработка программного документа, отражающего цели и задачи Белого Движения, а также, в общих чертах, пути их решения. С июля 1919 Верховным Правителем России был адмирал Колчак, Деникин оказался в подчиненном ему положении. Он согласился на этот шаг с тем, что у Колчака была мощная поддержка союзников (по существу, он был их ставленником), крупные собственные денежные средства (вспомним про половину золотого запаса империи) и более многочисленная армия, хотя во многом она держалась на палочной дисциплине, так как была набрана из мобилизованных крестьян. Но среди его частей были и стойкие идейные бойцы, например, дивизия ижевских и воткинских рабочих, по слухам, ходивших в бой под красным знаменем[101]. Также высокими боевыми качествами славились части под командованием генералов Каппеля и Пепеляева. Но, так или иначе, у Колчака потенциальную проблему создавали массовое дезертирство и переход на сторону врага насильственно мобилизованных крестьян, а также мародерство и грабежи населения со стороны казачества, как всегда, отправившегося в поход "за зипунами". Последнее, как и зверства контрразведки с массовыми казнями, резко отрицательно влияло на облик колчаковцев в глазах населения. Офицеров у Колчака было немного, а те которые были, производились либо в ускоренном порядке из унтер-офицеров и выпускников школ прапорщиков. Кадровых офицеров и генщтабистов из императорской армии в частях РККА, противостоящих армиям Адмирала, было в несколько раз больше.

Для меня было непонятно, почему Антон Иванович признал главенство Колчака, но он ответил, что так было надо, уж очень его обрабатывали в этом отношении союзники: им был гораздо более выгоден Колчак, не останавливавшийся перед обещанием территориальных уступок, чем Деникин, лозунгом которого была "Единая и неделимая Россия". В целом, союзники оказывали помощь ВСЮР, с запозданием, но пошли поставки оружия и снаряжения. Помощь приходила теперь за колчаковское золото, которое таяло на глазах — уже было потрачено около 200 миллионов золотых рублей. У Деникина появились танки с английскими экипажами, которые оказывали, в основном, психологическое действие на темных красноармейцев, когда же научились с ними бороться (английские танки были бессильны против артогня), то ценность их применения быстро снизилась к нулю. Английские летчики на своих аэропланах действовали против противника в районе Николаева и Одессы. А вот высадка в Одессе французского десанта провалилась: греческий батальон был разбит наголову каким-то мелким подразделением красных, зуавы просто в панике отступили и далее отказывались воевать. Но оборону района Одессы и Николаева французы все же держали, впрочем, там пока было мало красных сил.[102] Французские матросы на дредноуте "Мирабо" распропагандированные какими-то агитаторами в юбках, устроили мятеж и грозились поднять красный флаг, поэтому французскую эскадру срочно отозвали во Францию. А вот мой знакомый сэр Сомерсет на своей эскадре объявил, что повесит на рее вверх ногами всех пойманных б…й-агитаторш, а рядом, за шею — тех, кто поддался их увещеваниям. Как известно, по традициям еще парусного королевского флота — повешенный на корабле приносит удачу, поэтому личный состав британской эскадры поверил своему адмиралу и дисциплина там была безукоризненная. Понятно, что вряд ли бы адмирал выполнил эту угрозу, но то, что кара была бы неминуемая и быстрая, понимал каждый матрос. Впрочем, благодаря тому, что теперь не было угрозы со стороны Кавказской группировки красных, поддержанной частями Астрахани и Туркестана, состояние обороны на юге, включая Одессу, Николаев и Новороссийск[103], было стабильным. Наши части, хотя и были в обороне, но достаточно насыщены пулеметно-артиллерийским вооружением, с моря сухопутные части поддерживал восстановленный Черноморский флот в составе дредноута "Генерал Алексеев" (это "Воля" которую англичане все же вернули ВСЮР) и канонерских лодок, а также нескольких миноносцев

На Севере англичане также не спешили соваться вглубь территории, удерживая порты Романов-на-Мурмане и Архангельск.

Поэтому на помощь союзников войсками рассчитывать не приходилось. Никто уже не рассчитывал увидеть англо-французские дивизии, марширующие на Москву.

В целом, можно сказать, что наступление на Москву захлебнулось из-за недостатка личного состава, разложения казачьих полков мародерством и местничеством (казаки не хотели идти вперед, а как пришла пора уборки урожая, вовсе расхотели воевать). Со стороны кубанских казаков была попытка даже отложиться[104], вовремя пресеченная Красновым, ставшим атаманом всех казачьих войск Юга. В тылу было неспокойно — действовала повстанческая армия батьки Махно, пришлось даже снять с фронта конные части генерала Улагая. Неоценимую помощь в разгроме "батьки" оказала авиация, выслеживающая быстро перемещавшиеся части[105] "зеленых", рассеивающая конницу пулеметным огнем, а потом белой коннице лишь оставалось перебить разрозненные группы бандитов. В борьбе с Махно опять вспомнили про флешетты — тяжелые стрелы, высыпавшиеся на конницу с аэропланов. Такая стрела могла пробить всадника до седла или убить лошадь. На центральном направлении белые части дошли до Воронежа и Курска и закрепились на этих рубежах — наступать далее не позволяли боевые потери личного состава. Известно, что атакующие несут в 3 раза большие потери, чем те, кто находится в правильно организованной обороне. Части РККА отходили организованно, занимали выгодную оборону и при случае контратаковали, чувствовалось, что руководят ими не безграмотные истеричные комиссары, а военспецы, как называл их Троцкий, то есть кадровые офицеры (комиссары, конечно, фигурально выражаясь, "стоят у них за спиной с револьвером"). Но, так или иначе, вести наступление на правильно организовавшего оборону противника без свежих резервов было самоубийственно.[106]

А вот на восточном участке, после соединения с войсками Колчака, дела обстояли лучше. Белые армии взяли Казань и переправились на правый берег Волги. Там от Саратова наступала армия Врангеля, взявшая перед этим Царицын, но наступление могла идти быстрее. Основной тормоз — войска белых столкнулись т с противодействием крестьян в Саратовской, Тамбовской, Воронежской губерниях. Раньше там были крупные помещичьи землевладения. Теперь крестьяне опасались, что земельку могут отобрать вернувшиеся помещики. А белые — они за помещиков и царя — им так красные агитаторы разъяснили. Вот и получалось, что в губерниях севернее Дона и в Поволжье крестьяне больше поддерживали красных, а тут еще казаки с их мародерством. Так что продвижение Донской армии также увязло. И причина этого — незнание крестьянами целей белого движения, того, что им принесет антибольшевистская сила, не станет ли еще хуже.

Поэтому успех борьбы стал определяться социальными предпосылками, которые даже потеснили стратегические, отставив их на второй план. Стратегически все было прекрасно — части ВСЮР и генерала Пепеляева нависали над центром красных, с одной стороны, грозя их окружением, а с другой — имея открытую дорогу на Тулу. Каппель продолжал наступление на Нижний[107], который красные превратили в настоящую крепость. Видимо, опять без моих пикирующих бомбардировщиков не обойдется. Тем не менее, и у колчаковцев чувствовалась усталость войск и необходимость пополнения.

Кетлинский, героически проявив себя под Казанью, прилетел с остатками полка (они потеряли половину машин и треть пилотов) на переформирование. Теперь он, став полковником и получив Анну с мечами на шею, гонял на красном спортивном авто но улицам Таганрога, на зависть местной "золотой молодежи". Пытался прокатить и меня, но в спортивном кабриолете не оказалось дверец, а перебросить через борт авто раненую ногу и не упасть при этом на шофера, оказалось затруднительно. Барышни же, подобрав юбки, с легкостью проделывали это упражнение к вящему удовольствию Николая. В общем, он был обласкан их вниманием и вниманием военной фортуны. Я навестил его на аэродроме, где меня с уважением приветствовали пилоты и техники, а мне было неловко, так как я опирался на трость правой рукой и чтобы ответить на приветствие, мне приходилось взять трость в левую руку и приложить к фуражке правую, не потеряв равновесия. Пару раз я чуть не упал, не поддержи меня Кетлинский, и после этого отвечал на приветствие кивком, что вообще-то считается признаком заносчивого командира. Но, я думаю, авиаторы догадывались об истинной причине такого поведения. В штабе я ходил, естественно, без фуражки, перемещался по городу в автомобиле, так что затруднения с воинским приветствием как-то до этого не испытывал. На аэродроме я с удивлением увидел целых восемь (!) гигантских "Капрони Са 4" на котором я летал с генералом Дуэ. Один из них был оборудован как "летающий штаб" со столом и креслами по сторонам, местом отдыха и туалетом, остальные были в варианте бомбардировщиков. Николай сказал, что эти монстры были буквально навязаны им ведомством генерала Ковалева, закупившего их, причем на одном из них предполагалось возить генералитет с проверками готовности войск. Я строго-настрого запретил делать это, так как помнил, что "Капрони Са 4" могут летать только с подготовленных аэродромов с бетонной или асфальтовой полосой, которых нигде на Юге России не было. Кетлинский ответил, что и сам того же мнения, но, когда наступит зима, можно попытаться поставить их на лыжи и взлетать с гладко укатанной снежной полосы. Но осваивать придется, так как они теперь входят в его полк на правах отряда тяжелых бомбардировщиков. Николай стал думать о том, как бы сделать ровную полосу. Сначала думал о том, что можно сделать дощатый помост, но на юге пиломатериалы достаточно дороги и их мало. Теперь ему видится реальной все же подготовка ровной и утрамбованной грунтовой полосы. Уже пригнали около 1000 пленных красноармейцев, которые стали делать взлетную полосу. Николай лично ходил и проверял качество работ — ведь засыпанная, но не утрамбованная ямка может стать причиной поломки стойки шасси при разбеге тяжелого самолета, а это чревато катастрофой.

Кетлинский нашел в других частях несколько пилотов, летавших на "Муромцах" и добился включения их в отдельный отряд тяжелых кораблей, сейчас они выполняли рулежку на уже утрамбованном участке полосы, обучая других пилотов взаимодействию с органами управления бомбардировщика, а когда полоса будет готова, перейдут к подлетам[108]. Что же, подход правильный, может и монстры пригодятся. Я поделился с Николаем мнением о том, что бомбежка жилых кварталов больших городов, как это предусматривала доктрина Дуэ (для чего и строились "Змеи Горынычи"), может привести к прямо противоположному эффекту — вместо паники и растерянности такие бомбежки сплотят население и наполнят ненавистью сердца жителей[109]. С моей легкой руки это название прижилось — уж очень был похож на летающего дракона этот триплан, красные же обыгрывали то, что Илья Муромец поборет Змея Горыныча (ага, поборет, у "Ильи" бомбовая нагрузка в три раза меньше). Кетлинский ответил, что с "Горынычами" больше проблем, чем радостей и по поводу их боевого применения у него пока мыслей нет, но города он ими бомбить не будет. Он в Казани-то почему потерял половину самолетов? Потому что старался, чтобы было меньше разрушений в городе, особенно красивых зданий, вроде кремля и церкви велел своим летчикам щадить. А там красные за толстыми стенами норовили то орудия поставить, то штаб разместить. Вот он и пытался как-то сохранить город и не допустить гибели мирных жителей. Несмотря на то, что у белых было господство в воздухе — красных аэропланов было все меньше и меньше и летали они все реже и реже, но зато красные приспособились бороться с воздушными целями, для чего использовали не только пулеметы со стволами, задранными вверх но и ставили трехдюймовки на специально сделанные платформы, позволяющие пушке стрелять под углом коло 70 градусов. Зная, что пикирующие бомбардировщики будут бомбить важные цели, они стали организовывать противовоздушную оборону таких объектов. Пикировщики прилетали все изрешеченные, многие пилоты были ранены, а 8 человек погибли. У Кетлинского возникла мысль, не поставить ли пушку на аэроплан для борьбы со средствами ПВО и бортовые пулеметы для обстрела наземных объектов. Но инженер из авиаремонтных мастерских сказал, что даже "Горыныч" развалится от веса и отдачи орудия, а вот пулеметы по действию против наземных целей в виде двух спаренных установок на борт можно установить. Вот и идея — поставить пару "Горынычей" в круг и пусть поливают ПВО свинцом, пока те не заглохнут.

Судя по всему, Николай стал уважаемым и заботливым командиром: аэродром и аэропланы были ухожены, личный состав, включая нижних чинов выглядел сыто и опрятно. Меня, как почетного гостя пригласили на обед в летную столовую и, видя то как летчики общаются со своим командиром, я только утвердился во мнении что Кетлинский — на своем месте. Николай выглядел довольным и счастливым отцом-командиром, первым среди равных.

Вполне счастлив был и Серджио. Они обвенчались с Натальей, причем она наотрез отказалась перейти в католичество, пришлось Серджи стать православным и принять имя Сергей. Я был крестным отцом, правда, куда больше мне бы хотелось крестить их ребенка. На свадьбе я был посаженным отцом, а Николай Кетлинский — шафером жениха. Было много генералитета с женами, но практически все — из ГлавАрт или штабные интенданты, свадьба была в лучшем ресторане, но я как-то чувствовал себя не "в своей тарелке" среди этих штабных, которых сроду терпеть не мог. Подарки были просто царские и мои выглядели весьма скромно, хотя я потратил все, что у меня было. Сергею я купил отличный кожаный несессер с жиллетовской безопасной бритвой и запасом безопасных лезвий, Наталье — брошь с бриллиантами, весьма неплохой работы. Они собирались ехать в Европу, в Италию.

Сергей сказал, что у него есть кое-какие средства, ведь ФИАТ должен выплатить ему за годовой контракт. Он решил открыть лавочку парфюмерии, как и его отец, погибший в Мессине. Он уже в Таганроге провел кое-какие опыты по составлению парфюмерных смесей, пораженный тем, каким амбрэ несло от местных дам, даже состоятельных. Они использовали какую-то отвратительную контрабандную турецко-румынскую парфюмерию с наклейками на французском, либо болгарское розовое масло. Немного поколдовав с пробирками и ретортами и полагаясь на свой нос, Сергею удалось получить вполне неплохие духи, которые его теща тут же выдала за настоящие французские, привезенные прямо из Парижа. Зависти местных дам не было предела. Его тестю, генералу Ковалеву, ничего не стоило заказать в Париже настоящие французские духи, но он разбирался в этом деле "как свинья в апельсинах". Я и раньше подозревал, что к его рукам, как генерала, отвечающего за поставки вооружения от союзников, "прилипают" колоссальные суммы, а теперь лишь уверился в этом, когда узнал сколько было заплачено за поставленное итальянское вооружение (я ведь видел прейскурант с реальными ценами). Генерал Ковалев заявил, что его дочь ни в чем нуждаться не будет, поэтому обойдется и без денег Сергея как экс-пилота ФИАТ. А пока Сергей под руку с Натальей прогуливались по центральной улице, привлекая внимание публики: красивый штабс-капитан с Георгием на полосатой летночке и Владимиром с мечами на черно-красной с белой тростью и в темных очках вместе с юной женой — истинно неземным созданием. Сергею врач рекомендовал носить черные очки, так как он сказал, что надо защищать глаза от травмирующего яркого света, ведь глазные нервы перебиты и не обеспечивают своего обычного трофического (питательного) воздействия на ткани глаза и без ношения темных очков может наступить атрофия глаз. В свободное время Сергей проводил химические опыты (естественно, без кислот и щелочей), по составлению различных спиртовых вытяжек из трав и цветов, смешивал их в разных пропорциях и записывал результаты, пользуясь трафаретом, чтобы строчки не налезали друг на друга. Чтобы восстановить тот или иной состав, ему приходилось просить Наталью прочесть записи, но она с трудом понимала французский. Впрочем, он практически свободно уже говорил по-русски, а теперь освоил и письменную речь.

Забегая вперед, так как жизнь Серджи-Сергея пойдет теперь вдали от России, я скажу, что все же он откроет в Риме лабораторию по созданию новых ароматов и свой магазин по продаже духов и кельнской воды (известного нам как одеколон). Создаст и запатентует торговые марки, которые принесут ему популярность как ведущего европейского парфюмье и первыми из них будут духи "Натали" и вода "Гран дьюк" — это в честь меня, Серджи будет регулярно присылать мне посылки с этим одеколоном. Считалось, что в "Гран дьюке" есть нотки авиационного бензина и пороховой гари, а целом, все сошлись во мнении, что это очень мужественный аромат и сильная половина человечества считала за честь обзавестись флаконом такого парфюма. Также как среди дам очень популярными были духи "Натали", но только первые три года, пока они выпускались в Риме, потом качество стало не то, так как выпускал их теперь не Серджи, а Наталья, к которой после развода перешли права на эту марку, а она продала патент какой-то парфюмерной фирме. Развелись они из-за слишком чувствительного носа Серджи, просигнализировавшем об измене, когда он обнаружил в супружеской постели чужой запах, а потом смог идентифицировать его с одним из ловеласов, увивавшихся вокруг его жены. Наталья не стала отпираться и сказала, что он со своими пробирками ей надоел, ей нужно блистать в свете, а не сидеть в его лаборатории, записывая и читая результаты скучных опытов. Детей у них не было, так что все закончилось банальной дележкой имущества, однако, у Наталья быстро закончились средства, так как она привыкла жить на широкую ногу, проматывая деньги на наряды и балы, куда, естественно, она ездила без Серджи.

Все три года, что они прожили вместе, она только и тратила то, что Серджи удавалось зарабатывать, и постоянно писала папеньке, прося прислать денег. Папенька как-то при встрече стал мне жаловаться на скрягу Серджи, который держит жену в "черном теле" не давая его девочке вкусить европейской жизни и просил меня надавить на крестника. У меня же были совсем другие сведения, о чем я не преминул заявить генералу Ковалеву, сказав, что в ближайшее время я инициирую инспекторскую проверку его ведомства и он может избежать неминуемой каторги, лишь пожертвовал все деньги, что наворовал, на устройство специализированной нейрохирургической и офтальмологической клиники для воинов, раненных в голову и потерявших зрение, а также написать рапорт об отставке. Дальновидный генерал так и сделал и быстро покинул пределы России. Ковалев купил скромное именье на юге Франции, а Наталья после развода быстро вышла замуж за какого-то промотавшегося графа, став графиней, затем за какого-то авантюриста-шулера, игравшего в Монте-Карло и далее вниз по нисходящей.

Серджи переехал в Париж, где развернул достаточно крупное производство парфюмерии и скоро его ассортимент достиг нескольких десятков наименований. И, самое главное, у него стало возвращаться зрение — он стал различать свет и тьму (я вспомнил, что он сказал мне на пароходе, что видит солнце, а я тогда подумал, что это реакция на тепло солнечных лучей, нагревших его веки). Серджи стал уже достаточно богатым человеком и прошел обследование у светила нейрохирургии. Изучив рентгеновские снимки и осмотрев Серджи, профессор заявил, что пуля не перебила зрительные нервы, а потеря зрения связана с кровоизлиянием, сдавившем зрительные нервы. Если бы он сразу, хотя бы в течение двух недель после ранения, попал к хорошему нейрохирургу, то и слепоты бы не было. Потом сгустки крови проросли соединительной тканью, но можно попытаться убрать сдавливавшие нервы остатки этой ткани и зрение может, хоть частично, но восстановиться. Серджи сделали две операции, после которых он стал различать крупные предметы в центральном поле зрения. Дело в том, что сдавление произошло в том месте, где пучки зрительных нервов пересекаются, обмениваясь волокнами, ответственными за разные поля зрения, так называемой хиазме. Поэтому периферические поля уже потеряны (слишком много прошло времени), так же пострадало стереоскопическое зрение. Пилотом Серджи, конечно, не станет, но со временем его зрения станет хватать для чисто бытовых целей, возможно, он даже сможет читать и писать. Так и случилось, через два года Серджи пошел слушать курс на химическом факультете Сорбонны, где познакомился с будущей женой, у них родился мальчик, которого они назвали Александром в мою честь и я смог приехать в Париж, но это выходит за рамки моего повествования о гражданской войне в России.

Таганрог, ноябрь 1919

Как уже я упоминал выше, единственной многочисленной и организованной силой конницы ВСЮР осенью 1919 г оставались казаки. И с ними надо было договариваться. С одной стороны, это были боеспособные части, одержавшие ряд важных побед. Донская армия дошла до Воронежа и Курска. Но, по мнению Антона Ивановича "грабеж для казаков был исторической" традицией. Корпус Мамонтова тащил за собой из "похода за зипунами" огромный обоз с награбленным, казаки тут же принялись развозить подводы с имуществом по станицам, что привело к полному разложению корпуса. Сам Мамонтов тоже отправился "отдыхать", хотя казаком по происхождению не был, но проникся "зипунным" настроением своего корпуса. А что творили части, набранные из горцев Северного Кавказа, не поддается описанию: они вели себя на русской земле как на оккупированной территории злейшего врага и не просто отнимали добро, а лили еще и реки крови. Собственно и офицеры-добровольцы были уже не те, что участвовали в "Ледовом походе", лишь немногие не поддавались соблазну "погреть руки". Реальной стала проблема коррупции и спекуляции. Крупный капитал перевел свои автивы за границу еще в 1917 г, а сейчас процветало такое воровство, что деятельность "земгусар" можно было бы считать детской игрой. Разворовывалось все. Инфляция превысила все возможные пределы. За фунт стерлингов давали 200 рублей "николаевскими" 400 рублей "керенками" и 600 рублей "донскими". Я, полный адмирал и герой войны, получал меньше лондонского дворника, а что говорить о простых прапорщиках и поручиках: на свое официальное жалование они не могли купить пары сапог. Главком до весны 1919 г ходил в заштопанном мундире и, лишь когда начались регулярные поставки от англичан, обновил свой гардероб.

Острее всего стоял вопрос о земле. Я уже упоминал о сопротивлении крестьян при занятии войсками ВСЮР губерний к северу от области Войска Донского, а также Поволжья. Крестьяне ждали от Деникина решения вопроса о земле, но его не было. А был "Закон о сборе урожая 1919 года", согласно которому 1/3 хлеба, 1/2 трав и 1/6 овощей, собранных крестьянами на бывших помещичьих землях, безвозмездно поступали возвратившимся помещикам. И за кого предлагаете бороться этим крестьянам? За кого угодно, только не за белых. С приходом войск ВСЮР в Малороссию остро встал украинский и еврейский вопрос. Деникин издал обращение "К населению Малороссии", где объявлял создание Украины как республики происками немцев, а Пелюру — их ставленником. Государственным языком объявлялся русский, но украинский разрешалось изучать в школах и издавать на нем книги и газеты. Резко выросло количество еврейских погромов — причем, более 200 было организовано добровольческими частями, считавшими "если еврей — значит коммунист", приблизительно столько же — петлюровцами и около 20 — частями Булак-Балаховича. В общей сложности погибло около 200 тысяч евреев[110].

Беда была в слабой власти на местах. Можно было сколько угодно писать постановлений Ставки как Деникин, вешать мародеров и спекулянтов, как Врангель, но отсутствие твердой власти в городах и станицах делало все прекраснодушные призывы Главкома фикцией. Ему не на кого было опереться — не было исполнительной власти. Большевики перебили всю интеллигенцию, судей, полицейских и жандармов, а новых откуда взять? В условиях военной диктатуры можно возложить функции исполнительной власти на армию, но только в том случае, если армия не поражена коррупцией и мародерством и осознает себя защитницей населения.

Все это приходило мне в голову, когда я слышал ни к чему не обязывающие проекты Особого Совещания. За месяц я многое обдумал и теперь подготовил две записки для Главкома. Если он не примет их, крах белых неизбежен, так как тыл — гнилой, а победы на фронте — временные. Если казаки бросят фронт (а я не был уверен в том, что это не случится), никакие аэропланы не смогут его удержать. Нам нужна поддержка крестьян, прежде всего, надо показать перспективу улучшения жизни рабочим и не забыть про промышленников, иначе мы останемся аграрной державой, держащейся на штыках.

Докладную записку мою Главком оставил у себя, а 14 декабря издал следующий документ:

"В связи с приказом моим сего года за № 175 приказываю "Особому совещанию" принять в основание своей деятельности следующие положения:

1. Единая, Великая, Неделимая Россия. Защита веры. Установление порядка. Восстановление производительных сил страны и народного хозяйства. Поднятие производительности труда.

2. Борьба с большевизмом до конца.

3. Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать, всякое противодействие власти — и справа, и слева — карать.

Вопрос о форме правления — дело будущего. Русский народ создаст Верховную власть без давления и без навязывания.

Единение с народом.

Скорейшее соединение с казачеством путем создания Южно-русской власти, отнюдь не растрачивая при этом прав общегосударственной власти.

Привлечение к русской государственности Закавказья.

4. Внешняя политика — только национальная русская.

Невзирая на возникающие иногда колебания в русском вопросе у союзников — идти с ними. Ибо другая комбинация морально недопустима и реально неосуществима.

Славянское единение.

За помощь — ни пяди русской земли.

5. Все силы, средства — для армии, борьбы и победы.

Всемерное обеспечение семейств бойцов.

Органам снабжения выйти, наконец, на путь самостоятельной деятельности, использовав все еще богатые средства страны и не рассчитывая исключительно на помощь извне.

Усилить собственное производство.

Извлечь из состоятельного населения обмундирование и снабжение войск.

Давать армии достаточное количество денежных знаков, преимущественно перед всеми. Одновременно карать беспощадно за "бесплатные реквизиции" и хищение "военной добычи".

6. Внутренняя политика.

Проявление заботливости о всем населении без различия.

Продолжать разработку аграрного и рабочего закона в духе моей декларации; также и закона о земстве.

Общественным организациям, направленным к развитию народного хозяйства и улучшению экономических условий (кооперативы, профессиональные союзы и прочее), — содействовать.

Противогосударственную деятельность некоторых из них пресекать, не останавливаясь перед крайними мерами.

Прессе сопутствующей — помогать, несогласную — терпеть, разрушающую — уничтожать.

Никаких классовых привилегий, никакой преимущественной поддержки — административной, финансовой или моральной.

Суровыми мерами за бунт, руководительство анархическими течениями, спекуляцию, грабеж, взяточничество, дезертирство и прочие смертные грехи — не пугать только, а осуществлять их при посредстве активного вмешательства Управления юстиции, Главного военного прокурора, Управления внутренних дел и Контроля. Смертная казнь — наиболее соответственное наказание.

Ускорить и упростить порядок реабилитации не вполне благополучных по большевизму, петлюровщине и так далее. Если была только ошибка, а к делу годны — снисхождение.

Назначение на службу — исключительно по признакам деловым, отметая изуверов и справа и слева.

Местный служилый элемент за уклонение от политики центральной власти, за насилия, самоуправство, сведение счетов с населением, равно как и за бездеятельность — не только отрешать, но и карать.

Привлекать местное население к самообороне.

7. Оздоровить фронт и войсковой тыл работой особо назначенных генералов с большими полномочиями, составом полевого суда и применением крайних репрессий.

Сильно почистить контрразведку и уголовный сыск, влив в них судебный (беженский) элемент.

8. Поднятие рубля, транспорта и производства преимущественно для государственной обороны.

Налоговый пресс, главным образом, для состоятельных, а также для не несущих воинской повинности.

Товарообмен — исключительно за боевое снаряжение и предметы, необходимые для страны.

9. Временная милитаризация водного транспорта с целью полного использования его для войны, не разрушая, однако, торгово-промышленного аппарата.

10. Облегчить положение служилого элемента и семейств чинов, находящихся на фронте, частичным переводом на натуральное довольствие (усилиями Управления продовольствия и Ведомства военных снабжении). Содержание не должно быть меньше прожиточного минимума.

11. Пропаганде служить исключительно прямому назначению — популяризации идей, проводимых властью, разоблачению сущности большевизма, поднятию народного самосознания и воли для борьбы с анархией.

г. Таганрог.

14 декабря 1919 г."[111]

Еще ранее, с марте 1919 г. были приняты рабочие и аграрная декларация. Приведу эти документы, которые позволят понять, как повернулся курс — а повернулся он в сторону жесткой власти:

На имя Председателя Особого Совещания при Главнокомандующем вооруженными силами Юга России получено 24 марта 1919 г. следующее письмо, с изложением взгляда ген. Деникина на разрешение земельного вопроса в России. Государственная польза России властно требует возрождения и подъема сельского хозяйства. Полное разрешение земельного вопроса для всей страны и составление общего для всей необъятной России земельного закона будет принадлежать законодательным учреждениям, через которые русский народ выразит свою волю. Но жизнь не ждет. Необходимо избавить страну от голода и принять неотложные меры, которые должны быть осуществлены незамедлительно. Поэтому особому совещанию надлежит теперь же приступить к разработке и составлению положений и правил для местностей, находящихся под Управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России. Считаю необходимым указать те начала, которые должны быть положены в основу этих правил и положений:

1). Обеспечение интересов трудящегося населения.

2). Создание и укрепление прочных мелких и средних хозяйств за счет казенных и частновладельческих земель.

3). Сохранение за собственниками их прав на земли. При этом в каждой отдельной местности должен быть определен размер земли, которая может быть сохранена в руках прежних владельцев, и установлен порядок перехода остальной частновладельческой земли к малоземельным. Переходы эти могут совершаться путем добровольных соглашений или путем принудительного отчуждения, но обязательно за плату. За новыми владельцами земля, не превышающая установленных размеров, укрепляется на правах незыблемой собственности.

4). Отчуждению не подлежат земли казачьи, надельные, леса, земли высокопроизводительных сельскохозяйственных предприятий, а также земли, не имеющие сельскохозяйственного назначения, но составляющие необходимую принадлежность горно-заводских и иных промышленных предприятий; в последних двух случаях — в установленных для каждой местности повышенных размерах.

5). Всемерное содействие земледельцам путем технических улучшений земли (мелиорация), агрономической помощи, кредита, средств производства, снабжений семенами, живым и мертвым инвентарем и проч.

Не ожидая окончательно разработки земельного положения, надлежит теперь же принять меры к облегчению перехода земель к малоземельным и приподнятию производительности сельскохозяйственного труда. При этом власть должна не допускать мести и классовой вражды, подчиняя частные интересы благу Государства.

Генерал — лейтенант Деникин[112]

Народная мысль. № 1, 24 ноября 1919 г. с. 2.

Декларация генерала Деникина по рабочему вопросу

На имя Председателя Особого Совещания при Главнокомандующем вооруженными силами Юга России получено 24 марта 1919 года следующее письмо с изложением взгляда генерала Деникина на разрешение рабочего вопроса в России. "Русская промышленность разорена совершенно, чем подорвана государственная мощь России, разорены предприятия и лишены работы и хлеба миллионы рабочего люда. Предлагаю Особому Совещанию приступить немедленно к обсуждению мер для возможного восстановления промышленности и к разработке рабочего законодательства, приняв в основу его следующие положения:

1). Восстановление законных прав владельцев фабрично-заводских предприятий и, вместе с тем, обеспечение рабочему классу защиты его профессиональных интересов.

2). Установление государственного контроля за производством в интересах народного хозяйства.

3). Повышение всеми средствами производительности труда.

4). Установление 8-часового рабочего дня в фабрично-заводских предприятиях.

5). Примирение интересов работодателя и рабочего и беспристрастное решение возникающих между ними споров (примирительные камеры, промысловые суды).

6). Дальнейшее развитие страхования рабочих.

7). Организованное представительство рабочих в связи с нормальным развитием профессиональных обществ и союзов.

8). Надежная охрана здоровья трудящихся, охрана женского и детского труда, устройство санитарного надзора на фабриках и заводах и в мастерских, улучшение жилищных и иных условий жизни рабочего класса.

9). Всемерное содействие восстановлению предприятий и созданию новых в целях прекращения безработицы, а также принятие других мер для достижения той-же цели (посреднические конторы по найму и пр.).

К обсуждению рабочего законопроекта надлежит привлечь представителей как от предпринимателей, так и от рабочих. Не ожидая окончательной разработки и осуществления рабочего законодательства, во всех случаях текущей жизни и административной практики, по мере возможности, применять эти основные положения и, в частности, оказать государственное содействие к обеспечению рабочих и их семейств предметами первой необходимости за счет части заработка".[113]

Теперь о непосредственно моем предложении: как вновь насытить фронт борцами если не за идею, то хотя бы за свое безбедное существование потом.

Я предложил в дополнение к Декларации Особого Совещания издать положение о Воинском Союзе — то есть тех, кто непосредственно воюет.

Воинский Союз (ВС) — добровольное объединение военнослужащих всех чинов и званий. Единственным непременным условием является служба в составе действующей армии не менее 4 месяцев, или меньше, если военнослужащий признан негодным к дальнейшей службе по ранению.

Также под подпись идет согласие с положениями Приказа номер 175: таким образом, боец понимает что сражается за Единую и неделимую Россию при диктатуре Верховного Главнокомандующего. Какой метод правления будет установлен — это решит народ после окончания гражданской войны, которая может завершиться только изгнанием большевиков.

Он согласен с тем что будет соблюдать дисциплину и строго исполнять приказы своих начальников, грабеж и мародерство не допустимы — виновные в них навсегда лишаются прав ВС и предаются суду.

При частях создаются комитеты ВС, подчиненные командиру и нив коей мере не имеющие на него влияния, лучше если председателем ВС будет командир части, или он может назначить председателя или сместить его. Председатель ведет учет членов ВС их список и подает эти сведения в центральный орган ВС при Ставке Главкома.

При этом следует четко подчеркнуть — что ВС — ЭТО НЕ ПАРТИЯ, так как деятельность партий в армии запрещена.

Член ВС имеет членскую книжку, куда записываются все продвижения по службе, поощрения и награды. Причем первенство отдается наградам за участие в Белом Движении.

Именно эта информация будет иметь после победы право на участие в льготах и выплатах, а также наделении землей.

Сохранение населения России, перебежчики и добровольцы.

Очень важным является то, что одной из целей будет сохранение населения России, ведь братоубийственная война ведет к его потере в двойном размере: одни русские убивают других русских. Поэтому все добровольно перешедшие на службу в Белые армии могут стать членами ВС через 4 месяца службы, правда их предыдущие чины и награды не будут уже иметь такого значения как для тех, кто с самого начала находился в Белом Движении. Офицеры, перешедшие от красных, вначале служат рядовыми и лишь при подтверждении лояльности Белому Движению могут рассчитывать на восстановление чина и наград. Такие офицеры и солдаты первыми идут в бой в передовых частях, но в случае ранения считаются искупившими свою вину кровью и тем самым подтверждают свою лояльность. Чин такого офицера восстанавливается, но это не значит, что он может претендовать на должность — он должен это право заслужить, то есть полковник может служить под началом поручика и занимать должность унтер-офицера. Категорически запрещается какая-либо дискриминация, оскорбления и сведение счетов с лицами, добровольно перешедшими от красных. Виновные в такой дискриминации и оскорблениях сами лишаются прав члена ВС и должны все начать сначала. Среди пленных разрешается и приветствуется вербовка добровольцев на тех же условиях.

Агитация и пропаганда

Издать листовки с призывом переходить на сторону ВСЮР и разбрасывать над позициями красных В листовках должны быть положения аграрной и рабочей декларации, и большими буквами:

"Большевики обещали дать землю — крестьянам а фабрики — рабочим и ничего не дали. Мы предлагаем вам перейти на нашу сторону и получить землю и свои рабочие права. Мы не хотим посадить вам на шею царя, помещиков и капиталистов. Мы — за свободный труд свободных людей. Каждому — право на достойную жизнь согласно вложенному труду".

"Красные солдаты и командиры! Каждый, кто с оружием в руках перейдет на нашу сторону, получит возможность получить после окончания братоубийственной войны дополнительные права и льготы. Вступайте в Воинский Союз!"

Теперь о пленных и осужденных:

Те же из пленных, кто не захотел присоединиться в Белому Движению, а также лица осужденные трибуналами за различные преступления привлекаются к обязательным исправительным работам, причем обеспечивают себя сами — сколько заработаешь, такой паек и получишь. При этом, чтобы освободиться, они должны принести в казну определенное количество денег, зарабатывая их своим трудом: будешь лучше работать — быстрее освободишься. Из заработка заключенных вычитается не только стоимость пайка, но и стоимость материалов, которое им потребуется для устройства себе жилья, а также содержание собственной охраны, чтобы она тоже не была обузой для государства.

Такое положение гораздо выгоднее, чем прозябание сотен тысяч пленных в лагерях, которых все же надо кормить и лечить и которые все равно становятся рассадником инфекционных заболеваний, так не лучше ли здоровей труд на золотых приисках в Сибири: и воздух свежий и золота на свое освобождение быстрее намоешь, чем просто валяясь на нарах и кормя вшей.

Вот такие соображения и были дополнительно представлены мной Главкому.

Через два для меня вызвал Главком и предложил мне возглавить Воинский Союз.

Я заметил, что назначение Великого князя может быть воспринято как восстановление идеи монархии[114], на что Главком заметил, что это вряд ли будет считаться восстановлением монархии, тем более, что в Уставе ВС написано, что она вне партий и будущее устройство России может обсуждаться только в мирной обстановке и после изгнания большевиков.

Кроме того, многим даже будет импонировать то, что Великий князь, герой войны и авиатор, возглавляет организацию.

— Тогда я согласен, можно выпустить воззвание от моего имени с разъяснением целей и Устава организации. Надо будет отпечатать членские книжки — простые, по возможно меньшей цене, сейчас не до красивостей (Забегая вперед скажу, что потом книжки были гораздо красивей, но первые, со скромным оформлением, ценились гораздо выше). Надо будет отдельное помещение и секретарей, хотя бы пару — вести дела. Лучше если не в Ставке, а рядом, иначе много ненужных посетителей будет в Ставке.