Неизвестная война

Глава первая О праве наций на самоопределение

Почти тридцать лет[10] некоторые комментаторы, историки, а также теле- и радиорепортеры называют меня «самым опасным человеком в Европе». Вот самый последний пример великой опасности, которую представляет собой моя личность. В конце ноября 1973 года, работая в своей конторе в Мадриде, я просматривал испанские и итальянские газеты и узнал, что именно сейчас готовлю государственный переворот в Риме. Это меня не удивило, так как в воображении многих журналистов я уже организовывал бесчисленные государственные перевороты, заговоры и похищения не только в Европе, — noblesse oblige[11] — в Африке и обеих Америках. На этот раз заговором в Риме руководил якобы триумвират: герцог Валерио Борджио, адвокат из Генуи, Де Марчи, руководитель МСИ[12] и я. Моей задачей была незамедлительная поставка итальянским мятежникам четырех самолетов «Фоккер». Только откуда я взял бы их?

Корреспонденту мадридской газеты «Информационес», Мануэлю Алькали, прибывшему взять у меня интервью, я заявил следующее (23.11.1973): «Так странно получается, что как только Италия сталкивается с серьезными проблемами, сразу же раскрывается опасный заговор. Не менее интересно то, что уже второй раз итальянское правительство утверждает, что именно я замешан в попытке переворота. Год назад у герцога Борджио нашли мои письма, и здесь ничего нет удивительного, так как мы старые друзья и товарищи по оружию еще с 1943 года. Однако эта переписка не имеет ничего общего с заговором или подпольной деятельностью, направленной против итальянского правительства. Уже более шести месяцев я не контактировал с Валерио Борджио. Что касается господина Де Марчи, я никогда не видел его и даже не знал, что он существует. Хочу еще раз подчеркнуть, что после окончания войны я ни разу не был замешан в политических или военных делах какого-либо государства и отказался бы от любых предложений подобного рода».

На этот раз мне предоставили возможность высказаться, и мое официальное опровержение было опубликовано. Однако у меня накопились сотни статей из газет и журналов (в большинстве случаев их прислали друзья), в которых мне приписываются замыслы и операции на грани фантастики, — и такие мерзкие, что просто изумляешься. В тысячах других публикаций во всем мире распространялись выдумки и наговоры на меня, что было на руку определенной политической системе. Я не всегда имею возможность официально опровергнуть эти выдумки, даже если бы хотел, ведь они очень унизительны. И все же в такой ситуации нахожусь не я один. Я вспоминаю о товарищах, с которыми вместе воевал, о доблестных солдатах, которыми командовал, — они исчезли в хаосе, пали на поле брани, навсегда пропали без вести в степях, лесах или лагерях военнопленных в СССР… Я хочу еще раз повторить, что эти люди, втянутые в грязную войну, никогда такой не вели. Даже противник признал это.

Я по-прежнему верю, что воинская честь существует — и будет существовать до тех пор, пока будут солдаты, разве что одна половина планеты уничтожит вторую. Сейчас мы зашли в тупик по дороге прогресса; мы хотим остановиться, даже вернуться назад. Но это невозможно, необходимо постоянно двигаться вперед.

Однако необходимо изучать прошлое, чтобы суметь отличить причину от следствия. Эта книга не является официальным опровержением. Я был свидетелем эпохи, о которой пишу, и у меня было время поразмыслить над событиями и людьми, ситуациями и целями. Мое невезение в том, что я был немецким патриотом, рожденным в 1908 году в Вене — столице Австро-Венгрии.

Чуть выше я упоминал о недавно выдуманном триумвирате Борджио — Де Марчи — Скорцени, и по этому поводу с определенной ностальгией вспоминаю два других, которые изучал в 1919 году на лекциях по истории Древнего Рима в Венском лицее. Первый состоял из Цезаря, Красса и Помпея; второй — из Октавиана, Антония и Лепидуса: Triumviri rei publicae constituendae.[13]

Мне было десять лет; недавно распалась империя Габсбургов. Австрия превратилась в страну с 6-миллионным населением (почти 2 миллиона жили в Вене) и площадью 83 тысячи квадратных километров, лишенную чешской промышленности, аграрных ресурсов Венгрии и выхода к морю. Она была обречена на гибель или на союз с Германией.

Постоянно говорят о «совершении насилия над Австрией», проведенном фюрером в марте 1938 года, хотя так же, как и рожденный в Австрии Гитлер, мы были немцами! Так же, как жители Саксонии, Баварии, Швабии, Вюртемберга и другие члены Немецкого союза, из которого Австрию исключили лишь после поражения в битве под Садовой (1866 г.).[14]

В течение девяти с половиной веков Австрия (Österreich — Восточная империя) была частью Германии, поэтому подавляющее большинство австрийцев поддержало аншлюс. Инстинкт самосохранения стал причиной того, что, находясь в отчаянии после поражения, мы обратились в 1918–1922 годы к Германской империи. Все политические партии так решительно агитировали за присоединение к Германии, что австрийское Национальное собрание дважды, 12 ноября 1918 года и 12 марта 1919 года, постановило, что «Австрия является интегральной частью Германской империи». Это предложение было записано в конституцию, а новое государство с этого времени стало называться Немецкая Австрия (Deutsche Österreich).[15] Филателисты до сих пор, наверное, хранят наши почтовые марки, выпущенные в 1918 году с надписью Deutsche Österreich, которые страны-победительницы в первой мировой войне не разрешили распространять.

Во имя «права наций на самоопределение» государства Антанты в Версале и Сен-Жермене не обратили внимания на волю австрийцев и не присоединили нас к Германской империи. В сентябре и октябре 1919 года Немецкая и Австрийская республики под давлением Антанты были вынуждены исключить из своих конституций статьи, говорящие о союзе наших государств.

Пробуя «разбудить демократическое мнение», австрийское правительство организовало региональные референдумы в Тироле и Зальцбурге в апреле и мае 1921 года. 145 302 жителя Тироля проголосовали за аншлюс, 1805 — против. В Зальцбурге 98 546 голосов было отдано за присоединение к Германской империи, а 877 — против. Все напрасно. Хотя надо отметить, что эти национальные референдумы не «контролировались нацистами».

Во всех школах, лицеях и университетах мы изучали историю Германии как свою собственную. В Венском лицее великолепный преподаватель истории, профессор, католический священник доктор Биндер восхвалял более чем тысячелетнюю Германскую империю, его любимым героем был Оттон I Великий (912–973 гг.). Все школьные и университетские организации с их традициями и спортивными соревнованиями носили австро-немецкий характер и являются такими до сих пор.

Эту волю народа к объединению обеих частей Германии систематически подавляли. Когда тогдашний министр иностранных дел Шобер заключил в 1931 году таможенный и торговый договор с Веймарской республикой, Лига Наций и Третейский суд в Гааге признали этот договор своеобразным экономическим аншлюсом, «не соответствующим статье 85 договора в Сен-Жермене», хотя договоры 1931 года были воплощением в жизнь проекта Европейской федерации, предложенного Аристидом Брианом. Эти не терпящие возражений решения не принимали во внимание экономических, общественных, этнических и исторических реалий.

В результате они привели к хаосу и кровавой революции. История Австрии в 1918–1938 годы была драмой, которую пережило все мое поколение. Моему отцу, инженеру-архитектору по профессии, офицеру-артиллеристу запаса императорско-королевской армии, повезло вернуться с фронта живым.[16] Несмотря на то, что меня привлекала медицина, я решил пойти по стопам отца и старшего брата и стать инженером. В 1926 году я был зачислен в Высшую техническую школу в Вене, где оказался в обществе бывших солдат, людей зачастую старших по возрасту, которые заканчивали обучение, прерванное войной и ужасным послевоенным кризисом. Эти люди, прошедшие войну и имеющие жизненный опыт, которого нам, молодым, не доставало, оказали на нас большое влияние. Мой отец, человек либеральных взглядов, считал, что демократическая система более прогрессивна по сравнению с анархической двойной монархией. По его мнению, политикой должны заниматься избранные специалисты с высокой квалификацией и моралью, чтобы граждане не вмешивались в управление государством. Но такого идеального правительства не создали ни социал-демократы, ни сменившая их Общественно-христианская партия. Я должен сказать, что политика, которую они осуществляли, не интересовала меня и мое поколение.

Зато меня привлекала деятельность студенческого союза «Schlagende Burschenschaft Markomannia»[17], к которому я принадлежал. Такие корпорации, как «Саксо-Боруссия», «Бургундия» или «Тевтония» известны в Германии и Австрии со времен революции 1848 года, в которой они сыграли важную роль, что само по себе было необычно. Среди старинных обычаев этих студенческих союзов были и дуэли на шпагах, называемые Paukboden. Правила предписывали никогда не отступать перед противником и не отклонять лица от удара — дуэлянты сражались, наклонив головы вперед. По моему мнению, это была школа мужества, хладнокровия и сильной воли. Конечно, мы не были «кроткими ягнятами», я сам участвовал в дуэли на шпагах четырнадцать раз, о чем свидетельствуют многочисленные шрамы. Это традиционные шрамы, осмелюсь даже сказать почетные, смысла которых не поняли журналисты, называя меня «Искромсанный», как Генриха Гвизия, или Scarface.[18]

Традиционные союзы студентов были ликвидированы в Германии в 1935 году по предложению тогдашнего руководителя гитлерюгенда и будущего гаулейтера Австрии Бальдура фон Шираха. Возможно, это была его месть за давнее исключение из родной студенческой корпорации после того, как он отказался принять участие в дуэли.

Меня возмутила демагогическая речь, произнесенная по этому случаю руководителем гитлерюгенда, в которой он сказал, что кучка снобов и фанфаронов пьянствует и болтается без дела в то время, когда остальные немцы работают. Не все члены братств и корпораций были снобами и пьяницами, они тоже работали на благо отчизны. Я был разочарован «национал-социалистской» реформой Шираха и сказал ему об этом после претворения ее в жизнь в Австрии в 1938 году, позже я повторил это рейхсштудентенфюреру Густаву Шеллу.[19] Он согласился, что старинные студенческие корпорации должны возродиться, так как реформа фон Шираха не внесла ничего позитивного в образование австрийской молодежи.

Этот вопрос не переставал волновать меня, и я позволил себе кратко остановиться на этой теме во время приема у Гитлера в конце 1943 года. Я напомнил фюреру, что студенческие корпорации возникли в 1848 году во всей Германской империи как подтверждение воли немецкой молодежи к свершению революции, и эту традицию активно поддержали в Австрии. Члены корпораций в подлинно национал-социалистском духе добровольно и безвозмездно работали во время каникул; они сражались на улицах с Красным фронтом, не предполагая даже, что их считают снобами.

В присутствии Гитлера нельзя было высказывать мнение, которое противоречило бы его взглядам. Однако он внимательно выслушал меня и сказал: «Ваши аргументы, Скорцени, верны и принимаются. Благодарю вас за искренность. Но пока дуэль происходит в другом масштабе — необходимо выиграть войну. Позже мы обсудим эти вопросы».

Как члены «Маркомании», мы носили белые шапочки, а грудь опоясывали черно-бело-золотыми лентами. Каждый год в первое воскресенье сентября все союзы учеников, лицеистов и студентов вливались в колонны венцев на площади Героев, чтобы под черно-бело-красными флагами выразить свою поддержку объединения с Германией. Это была единственная политическая манифестация, в которой я регулярно участвовал в 1920–1934 годы.

Я активно занимался спортом: легкой атлетикой, футболом, лыжами, плавал на каяке по нашему прекрасному Дунаю или по альпийским озерам. Участвуя в первенстве своего учебного заведения по стрельбе из пистолета, я занял второе место с 56 очками из 60 возможных. Победитель, студент из Граца, выиграл у меня одно очко, но мы так долго праздновали победу, что со стаканом в руке я взял великолепный реванш. Позже я успешно выдержал суровый экзамен военной подготовки: легкую атлетику, плавание, форсированный марш-бросок на 25 километров с 15-килограммовым рюкзаком и в конце — стрельба из винтовки.

В 1931 году я сдал последний экзамен и получил диплом инженера. Письменные экзамены продолжались шесть бесконечных дней, самый важный из них заключался в составлении плана производства дизельного автомобильного двигателя.

Тем временем будущее, которое ожидало молодых австрийцев независимо от их происхождения, рисовалось нам достаточно мрачным. Так же, как и другие австрийские мещане, наша семья испытывала нужду в послевоенный период — время инфляции, недостатка продовольствия, угля и основных видов сырья. Для полумиллиона австрийцев безработица надолго стала почти профессией.

После периода улучшения в 1926–1930 годы, наступил мировой хозяйственный кризис. Когда я искал работу, Австрия снова погрузилась в бедность. Сначала мне попалась низкооплачиваемая работа, но затем по счастливому стечению обстоятельств я возглавил фирму, которая единственная в Австрии сооружала тяжелые строительные леса. Мы еще не имели удобных сборных металлических конструкций, но изобрели систему соединения деревянных опор на болтах. Благодаря этому, например, была успешно отремонтирована находившаяся под угрозой уничтожения кафедра святого Стефана.

Как это обычно бывает, среди моих рабочих-строителей были и социал-марксисты, и коммунисты, но это не мешало нам дружно работать.

Однако политико-экономическая ситуация начала ухудшаться. Живущий в долг народ сделался зависимым от хищных и все более требовательных иностранных кредиторов, от которых правительство христианских демократов не могло или не умело избавиться. Нельзя понять волнующей трагедии второй мировой войны без тщательного изучения драмы моей отчизны. Раздел Австрии, проведенный в Сен-Жермене, оставил в сердце Европы страшную пустоту. Коммунистическая угроза здесь не была выдумкой. Мне было девятнадцать лет, когда печатный орган социал-марксистов «Арбайтерцайтунг» («Рабочая газета») призывал в Вене к всеобщей мобилизации. Это было в июле 1927 года, я видел, как массовая манифестация в течение двух дней перерождалась в кровавые беспорядки. Я наблюдал за коммунистами, штурмующими префектуру полиции и поджигающими Дворец юстиции — вскоре он вспыхнул огромным костром. Огонь уничтожил все хранившиеся там акты собственности, и это была, бесспорно, одна из целей марксистской мобилизации. Эти бурные уличные сражения казались мне очень глупыми, но мещане, безусловно, были сильно напуганы.

Марксисты первыми организовали вооруженную милицию «Republikanischer Schutzbund»,[20] которой вскоре противостояли «Heimwehr» романтичного герцога Штаремберга и «Heimatschutz» майора Фея. Эти два образования, которые должны были быть аполитичными, сами сделались политическими организациями.[21]

В действительности Штаремберг и Фей имели немалые амбиции, и они поддержали диктатуру канцлера Энгельберта Дольфуса лишь потому, что надеялись сами заменить его на этом посту.

Рассчитывая на поддержку Муссолини, Штаремберг мечтал стать регентом Австрии, наподобие регента Венгрии адмирала Миклоша Хорти, но его надеждам не суждено было осуществиться. Герцог искал утешения в объятиях киноактрисы Норы Грегор, в которую был безумно влюблен, а канцлер Курт фон Шушниг, который, по мнению дуче, был похож на «меланхоличного церковного сторожа», воспользовался этим для отстранения герцога от политики в мае 1936 года.

После беспорядков в 1927 году марксисты пытались навязать свои законы и в учебных заведениях. Мы хотели спокойно работать, поэтому организовали Академическую лигу, знаменосцем которой я был в сентябре 1927 года во время установленной обычаем манифестации на Гельденплац. Но вскоре в лигу проникла, а позже поглотила ее милиция («Heimwehr») Штаремберга, в результате был образован «Heimatblock» («Блок Отечество»). Тогда я покинул эту организацию.

С 1929 года в Австрии возросло влияние Национал-социалистской рабочей партии Германии (НСДАП). Многие молодые сторонники объединения с Германией оценивали это движение положительно. Иначе не могло быть: Гитлер, который во время первой мировой войны служил в баварском полку, решительно высказывался за объединение всех немецких народов. Можно сказать, что в этом почти все мы были солидарны с Гитлером, и этим объясняется успех национал-социализма в Австрии с 1929 года.

Писали, что я был «нацистом с колыбели» — это не соответствует действительности. По правде говоря, я сомневался тогда, в состоянии ли мои земляки принять такую фундаментальную революцию, к которой призывали агитаторы, позиция и язык которых многих приводили в ужас. Некоторые считали их своего рода коммунистами. Интересы, которым они угрожали, казались мне очень могущественными, а организация национал-социалистов у нас была слабой, чтобы можно было одновременно сражаться и с марксистами, и с христианскими демократами.

Решающим событием оказался визит в Вену в сентябре 1932 года доктора Йозефа Геббельса и речь, которую он произнес. Деятельность Национал-социалистской рабочей партии Германии тогда еще не была запрещена, поэтому собрание, проходившее на катке Энгельманна под открытым небом и при исключительно теплой погоде, имело огромный успех. Сколько стояло нас, сжатых толпой, на месте, куда мы обычно приходили кататься на коньках или смотреть на олимпийских чемпионов, Фрица Бергера и Карла Шефера, моего товарища по учебному заведению? Безусловно, более двадцати тысяч человек. Снаружи катка за порядком следила австрийская полиция, а на самом катке — солдаты в форме подразделений СА. Флаги со свастикой, пение и церемониал придали этому митингу великолепное оформление. Венская публика считалась трудной, ораторы часто выслушивали от нее упреки в свой адрес. Однако Геббельса не прервали ни разу. Даже многочисленные торговцы бутербродами и охлажденными напитками, которые обычно очень громко зазывали покупателей, безмолвствовали. Впрочем, народ был очень плотно сбит в кучу, и они не могли продвигаться в толпе.

Речь Геббельса длилась более двух часов — он был способен на такое в свои лучшие годы. Больше всего меня поразил тот факт, что это было выступление, совершенно лишенное демагогии. Сделанный им анализ международной ситуации, жалкого состояния послеверсальской Европы, пустых межпартийных конфликтов, а также позиции Австрии в отношении Германии был серьезным, абсолютно логичным и опирался на факты и волю людей к объединению. Оратор имел огромный успех; во время митинга не произошло ни одного инцидента.

Признаюсь, что, подобно многим моим землякам, я присоединился к национал-социалистскому движению уже через несколько недель. Влияние национал-социалистской партии в Австрии в то время росло очень быстро. Через год (19 июня 1933 года) канцлер Дольфус смог найти только один способ для сдерживания роста этой партии — он запретил ее деятельность. Это была его первая ошибка.

В действительности, используя милицию Штаремберга и Фея, между которыми в скором времени возникли недоразумения, несчастный канцлер установил диктатуру так называемого Отечественного фронта. Он распустил парламент и принялся за левые организации, перепутав борьбу с марксистами с охотой на рабочих. Во время жестоких дней февраля 1934 года кровь лилась потоками в Линце, Граце и Вене. В участников беспорядков стреляли из винтовок и автоматического оружия, после чего по приказу Дольфуса на людей пошли танки. Огнем артиллерии прямой наводкой уничтожались дома рабочих в поселке имени Карла Маркса в Флорисдорфе, где забаррикадировались повстанцы из «Шутцбунда». Бои продолжались в течение четырех дней и прекратились только 15 февраля на рассвете.

Жертвы? Более 400 убитых и 2000 раненых, в том числе 280 убитых и 1300 тяжелораненых со стороны рабочих. Политические репрессии были беспощадными. Таким образом Отечественный фронт сделал простых людей своими врагами. Обе запрещенные партии — социал-демократы и национал-социалисты — помогали друг другу. С начала предыдущего года Гитлер был уже канцлером Германской империи, поэтому некоторые мои коллеги верили, что «время пришло» и национал-социалистская революция в Австрии — вопрос лишь нескольких недель.

Я думал по-другому. Необходимо сказать, что я не был очень уж активным деятелем в национал-социалистской партии с сентября 1932 по июнь 1933 года. Австрийская партия разрослась сверх меры после массовых выступлений, последовавших вслед за выступлением Геббельса, а особенно после назначения Адольфа Гитлера канцлером. В партии опасались прихода в ее ряды бывших членов других движений, поэтому новички, которые ранее принадлежали к иным политическим группировкам, должны были положительно зарекомендовать себя во время испытательного срока, прежде чем им поручат соответствующие их возможностям задания.

На этом этапе деятельность национал-социалистской партии была запрещена. Я ограничил свою деятельность, помогая арестованным или разыскиваемым товарищам, которые ушли в подполье.

Я не щадил себя, когда требовалась помощь многим находящимся под угрозой членам «Шутцбунда» — они были очень храбрыми ребятами. Речь шла не о защите марксистской идеологии, а о спасении порядочных людей, втянутых в мрачную авантюру. Один из моих мастеров, Оэлер, страстный коммунист, сражавшийся на баррикадах, позже выполнил свой патриотический долг в России простым солдатом и был награжден Железным крестом I степени. В 1934–1938 годы мы стали свидетелями начала нелегального сотрудничества между преследуемыми марксистами и национал-социалистами.

Несмотря на это, не многие сторонники нового объединения с Германией могли предвидеть невероятное событие, уготованное к началу июля 1934 года, а именно — национал-социалистский путч, во время которого был убит канцлер Дольфус.

Сегодня нам известно, что 9 апреля 1934 года Гитлер направил послам Германской империи тайный рапорт (смотри «Документы Германской зарубежной политики», т. 2, серия С-459), в котором констатировалось: «Ясно то, что пока Германия не может решить австрийский вопрос путем аншлюса. Необходимо предоставить австрийские дела естественному ходу истории, так как всем попыткам с нашей стороны будут противостоять европейские государства Малой Антанты. Нам кажется, в этих условиях самым лучшим решением будет спокойно ожидать дальнейшего развития событий».

Руководство объявленной вне закона австрийской национал-социалистской партии не могло утверждать, что не знало этой директивы. Несмотря на это, был организован заговор с целью принудить Дольфуса уйти в отставку. На его место планировалось назначить доктора Антона фон Ринтелена, австрийского посла в Риме! Это была великая импровизация. Информация об этом стала достоянием общественности, предупредили и майора Фея. Официально утверждалось, что Дольфус был смертельно ранен одним из наших товарищей Отто Планетта в темном коридоре канцелярии, где диктатор находился в обществе Фея, генерал-майора Врабля, нового секретаря по вопросам безопасности Карвинского и лакея Хедвицека. Это произошло 25 июля 1934 года. Позже это «неясное дело», не без вмешательства министра Фея и благодаря торопливому, произведенному при странных обстоятельствах вскрытию трупа канцлера, получило различные оценки.

Те, кто, вопреки директивам Берлина, намеревались «поставить Германскую империю перед свершившимся фактом» желали, безусловно, всем добра. Однако они не знали, что многие высшие чиновники вели двойную игру. Молодые заговорщики не намеревались убивать канцлера, они даже не знали, что с утра 25 июня за всеми их передвижениями следят агенты Фея. Следовательно, их можно было легко арестовать до того, как они начнут атаку канцелярии и Дома радио. Но им предоставили свободу действий.

Заговорщики имели приказ использовать оружие только лишь в исключительном случае — и то, стрелять должны были по ногам. Планетта выстрелил в смутный силуэт в коридоре, ведущем в архив дворца, примерно в 13.00, хотя его должны были задержать как минимум тремя часами ранее.

Более старшие участники путча были опытными активистами партии еще до ее роспуска. Я лично их не знал. Могу только сообщить факт, что Планетта все время твердил об «одном выстреле», произведенном им. Однако канцлера поразили две пули, из которых смертельной оказалась та, которая застряла в позвоночнике. Когда Планетта добровольно признался во всем с намерением уберечь товарищей от экзекуций, он отдавал себе отчет, что его дни сочтены. Если бы кто-нибудь из заговорщиков, находящихся рядом, тоже стрелял, Планетта для его спасения заявил бы, что оба выстрела принадлежали ему. Во всем этом остается какая-то неясность, которая никогда так и не была объяснена.[22]

Даже если это не понравится некоторым историкам, я заявляю, что не участвовал в заговоре и в путче. В мае я женился на девятнадцатилетней Гретл, которую знал четыре года, и мы уехали в Италию на мотоцикле с коляской. Во время этого очень спортивного свадебного путешествия мы посетили Болонью, Венецию, Равенну, Пизу, Флоренцию, Рим и Абруцци.

В Риме на площади Венеции я в первый раз услышал Бенито Муссолини, который выступал перед толпой, стоя на балконе бывшего австрийского посольства, конфискованного в 1916 году. Дуче произвел на меня великолепное впечатление, а также я, находясь среди итальянцев, избавился от предубеждения в отношении Италии. Во время последующих путешествий по различным странам Европы я приходил к подобным выводам. Мы все — большая семья и можем жить в согласии при условии взаимного уважения и сохранения своей оригинальности. Европа — это радуга, состоящая из различных народов, и ее цвета должны отличаться друг от друга.

Вернувшись из вояжа по Италии, я сразу же оказался в атмосфере кипения политических страстей, охвативших Штирию, Каринтию и Тироль после сообщения по радио об успехе путча и начале формирования правительства доктором Ринтеленом. Однако Ринтелен оказался в западне и даже пробовал покончить жизнь самоубийством.

Что касается венских путчистов, то после заверений властей (прозвучавших дважды), что они целыми и невредимыми будут доставлены к границе Баварии, они сложили оружие и… были немедленно арестованы. В опубликованных официальных данных говорилось о 78 убитых и 165 раненых со стороны правительственных подразделений и о более чем 400 убитых и 800 раненых среди наших друзей.[23]

Многие деятели национал-социалистского движения смогли убежать в Германию. Тысячи менее везучих их товарищей и марксистов попали в концентрационные лагеря, образованные 23 сентября 1933 года канцлером Дольфусом, лицемерно называемые «лагерями административного интернирования». Лагеря в Веллерсдорфе и находящемся недалеко от Граца Мессендорфе снискали мрачную репутацию. Более двухсот заговорщиков предстали перед военным судом, и вскоре они были казнены. Шестидесяти осужденным президент республики Вильгельм Миклас заменил смертную казнь на пожизненную каторгу. Семерых руководителей национал-социалистов, среди них Франца Хольцвебера (командира группы, захватившей ведомство канцлера), а также Отто Планетта, Ханса Домеса, Франца Лееба, Людвига Майтцена повесили вместе с двумя молодыми членами «Шутцбунда» — Рудольфом Ансбоком и Йозефом Герла, у которых нашли взрывчатые материалы.

Масштаб репрессий, проводимых «авторитарной и христианской» диктатурой, сделала явной амнистия, объявленная в июле 1936 года преемником Дольфуса на канцлерском посту — фон Шушнигом; тогда было освобождено 15 583 политических заключенных.

Осужденные на смертную казнь два года назад умирали отважно. Поднимаясь на эшафот, национал-социалисты выкрикивали: «Да здравствует Германия! Хайль Гитлер!»

В день путча, 25 июля 1934 года, Гитлер находился в Байройт, где ставили «Золото Рейна» Рихарда Вагнера. Узнав о трагических событиях, он был изумлен[24] и разъярен; одновременно он получил информацию о концентрации пяти дивизий Муссолини на перевале Бреннер и продвижении югославских войск к границе со Штирией и Каринтией.

С согласия президента Германской империи фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга, в Вену был послан Франц фон Папен[25] — тайный папский камергер. Главной его задачей было избежать разрыва отношений между Веной и Берлином. Действительно, отношения сохранили, но австрийская трагедия не закончилась.

Глава вторая Аншлюс

11 июля 1936 года преемник Дольфуса Курт фон Шушниг официально признал, что «Австрия, в сущности, является немецким государством», но был против объединения с Германией и поощрял полицию на безжалостное подавление пронемецких манифестаций.

Встреча Гитлер — Шушниг, которая прошла 12 февраля 1938 года в Берхтесгадене, вселила в нас надежду на будущую нормализацию отношений между Германией и Австрией, но быстрое возвращение в материнское лоно казалось невозможным. Национал-социалистская партия была, на определенных условиях, снова легализована. С 1935 года я принадлежал к Немецкому гимнастическому союзу («Deutscher Tumerbund»), одновременно существовавшему в Австрии и Германии. Случилось так, что там я оказался в кругу бывших членов или сочувствующих распущенной партии. Пожалуй, не стоит добавлять, что все 60 тысяч членов Гимнастического союза были приверженцами объединения с Германией. Внутри нашего союза мы организовали отделения обороны, однако нам было известно, что коммунисты и социал-демократы считались мастерами в искусстве маскировки своих подразделений. Мы ориентировались в ситуации и знали, что Москва предоставила австрийским руководителям коммунистической партии точные директивы по созданию Народного фронта — в Вене они собирались взять реванш за Берлин.

После возвращения из Берхтесгадена Шушниг переформировал свой кабинет и назначил Зейсс-Инкварта министром внутренних дел. Он был великолепным адвокатом и примерным католиком, который до вступления в ряды национал-социалистской партии принадлежал, как и большинство австрийцев, к сторонникам аншлюса. В то же самое время канцлер делал все, чтобы договориться с руководством крайне левых организаций против нас. В скором времени давление Москвы возросло, и Шушниг решился на авантюру, которая должна была решить судьбу Австрии.

В среду, 9 марта 1938 года, грянул гром среди ясного неба. Канцлер объявил в Инсбруке, что в воскресенье, 13 марта, будет проведен плебисцит по вопросу «за» или «против» «свободной, немецкой, независимой, социально справедливой, христианской и объединенной Австрии».

Берлин сразу же обвинил его в «сознательном нарушении соглашения в Берхтесгадене», «игре в пользу Москвы» и «желании установить в Вене советскую республику». В действительности, как заметил в своей «Истории немецкой армии» (том 4) французский историк Жак Бенуа-Мешин, «мы были свидетелями странного спектакля, которым поспешила воспользоваться гитлеровская пропаганда: кроме Отечественного фронта единственной силой, открыто проводящей кампанию поддержки плебисцита, были коммунисты».

Сегодня известно, что канцлер пал жертвой различных иллюзий и, без сомнения, обещаний, которых не мог выполнить. Он начал отдаляться от правых монархистов, ответив отказом на предложение вернуть трон, сделанное Отто Габсбургом, который подписал свой манифест «Отто, I. R.», то есть Imperator Rex — так же как Карл V.[26] Через девять дней, 26 февраля, министр иностранных дел Франции Ивон Дельбо выразил перед французским парламентом свое удовлетворение австрийским канцлером: «Франция не может не интересоваться судьбой Австрии и сегодня подтверждает, что независимость Австрии является необходимым элементом европейского равновесия».

В своих мемуарах Франц фон Папен позже напишет, что «личный друг Шушнига, французский посланник в Вене Габриель Пио, был отцом плебисцита».

Стремясь сделать невозможным или, по крайней мере, задержать аншлюс при помощи своего референдума, канцлер рассчитывал на поддержку из-за рубежа, в которой ему очень быстро отказали. В Лондоне именно в этот момент подал в отставку министр иностранных дел Энтони Иден. Артур Ненилль Чемберлен, который назначил на его место лорда Галифакса, считал проект австрийского референдума рискованным делом. Посол Чехословакии в Берлине доктор Масны якобы заверил маршала Германа Геринга, что президент Эдуард Бенеш не намерен вмешиваться в австрийские события.

Утром 7 марта австрийский военный атташе в Риме полковник Лебицки вручил Муссолини копию речи, которую Шушниг должен был произнести в Инсбруке. Искренне удивленный дуче сразу же вмешался, чтобы отговорить канцлера от этой затеи, «которая может быстро обернуться против пего». Однако Шушниг не обратил внимания на его мнение. Может быть, он получил решительные заверения о поддержке от Франции? Сомнительно. Несколькими неделями ранее правительство Шотана получило вотум доверия парламента со значительным большинством голосов: 439 против 2. На следующий день после речи в Инсбруке утром 10 марта Камиль Шотан выступил в палате депутатов. Он сошел с трибуны и покинул зал; вслед за ним, в тишине, это же сделали его министры. Кабинет Шотана подал в отставку, располагая большинством в парламенте!

Занимаясь атлетикой в Гимнастическом союзе, мы много читали зарубежную прессу, такую как «Таймс», «Дейли Телеграф», «Франкфуртер Цайтунг», «Ле Темпе» и швейцарские газеты. Вечером 10 марта у всех сложилось впечатление, что Шушниг потерял рассудок, изолировав сам себя.

Необходимо напомнить, каким образом должен был происходить референдум. Последние выборы в Национальное собрание происходили в 1929 году, следовательно, не осталось никаких избирательных списков. Нам объяснили, что они не нужны, — обо всем позаботится Отечественный фронт, единственный организатор референдума. Во-первых, все чиновники должны были голосовать в своих конторах; жители Вены в возрасте 25 лет и жители провинции на год моложе могли голосовать на основании предъявления семейной книжки, счета за квартиру, газ или электричество, сберегательной книжки, удостоверения Отечественного фронта или Крестьянского союза и так далее. Избиратели, которых члены комиссий знали в лицо, могли даже обойтись без паспорта! Было уточнено, что голосование будет публичным и в бюро останутся только бюллетени с надписью «ДА». Кабин не предусматривалось! Граждане, желающие проголосовать против, должны были сами принести бюллетень с надписью «НЕТ» и попросить у комиссии официальный конверт…

В таких условиях группа из пятидесяти весельчаков, начав обход избирательных участков с самого утра и поддерживаемая друзьями-членами комиссий, могла обеспечить Шушнигу несколько тысяч голосов. Тем временем, правительственное радио и пресса повторяли: «Каждый гражданин, голосующий «НЕТ», предает национальные интересы». Поэтому наивные граждане, пришедшие с бюллетенем, в котором значилось «НЕТ», сами себя определили бы как предателей.

Подобного рода действия, безусловно, были непорядочными, но организаторам референдума они казались замечательной идеей.

В эту же ночь 10 марта Шушниг издал приказ о мобилизации всех призывников 1935 года. В состояние готовности была приведена милиция Отечественного фронта. Тревожил тот факт, что опять появились старые ультрамарксистские отряды «Шутцбунда», некоторые были переодеты в светло-серые мундиры штурмовых отрядов Восточной Марки — боевых дружин Отечественного фронта, — что бы там ни говорили, Шушниг мобилизовал все средства. Утром 11 марта жители Вены увидели на улицах грузовики с пропагандистами Фронта, воздевающими вверх руки, сжатые в кулаки. Бургомистр Вены Рихард Шмитц вызвал накануне вечером комендантов рабочей милиции и выдал им оружие. Над колоннами грузовиков, прибывающих из предместий, развевались красные флаги с серпом и молотом; рабочие поднимали вверх руки, сжатые в кулаки, пели Интернационал и кричали: «Голосуйте «ДА» за свободу! Прочь Гитлера! Да здравствует Москва!» В это же время самолеты с бело-красными бантами сбрасывали над столицей тонны листовок, на которых значилось: «Голосуйте «ДА!»».

Какое значение мог иметь этот странный референдум, организованный в течение трех суток властью, которую не поддерживал народ? С вечера, предшествующего референдуму, в ведомстве канцлера возникали все более острые дискуссии. Сенсация: в «Венских последних новостях» опубликован манифест адъютанта Артура Зейсс-Инкварта из министерства внутренних дел, доктора юридических наук, в котором он заявил, что «самовольный референдум является нелегальным», и призвал население к бойкоту. Конфисковать газету оказалось невозможным.

Что произошло позже? После долгих колебаний, примерно в 13 часов того же дня, 11 марта, канцлер объявил, что модифицирует формулу референдума. Он хотел выиграть время, но маршал Геринг (в 16.30) из Берлина потребовал по телефону безоговорочной отставки правительства. Моторизованные немецкие дивизии были уже сконцентрированы около границы. Шушниг спросил тогда статс-секретаря по вопросам обороны доктора Цэнера, готовы ли сухопутные войска и полиция оказать сопротивление. Однако вскоре он понял, уже ничто не сможет помешать войскам Германской империи войти и Вену, кроме огромного энтузиазма населения.

Узнав о мобилизации рабочей милиции, руководители Гимнастического союза привели в состояние готовности отделения обороны: ни за что на свете мы не хотели вновь пережить кровавые дни 1927 и 1934 годов.

Вечером перед ведомством канцлера собралось множество людей. Мои товарищи и я были обеспокоены, но иногда вновь обретали надежду — в зависимости от вестей, проходивших через толпу. Вдруг в 20.00 Зейсс-Инкварт обратился к собравшимся с призывом соблюдать тишину и попросил «полицию и национал-социалистские силы безопасности позаботиться о сохранении порядка». К моему удивлению, я заметил, что многие люди, в том числе полицейские, надели повязки со свастикой. Все сразу же сделались национал-социалистами после того, как президент республики принял отставку Шушнига.

Сначала президент Миклас сопротивлялся назначению Зейсс-Инкварта своим преемником, несмотря на то, что тот был единственным министром, оставшимся на своем посту по его же просьбе. Впрочем, президент был уважаемым человеком со строгими принципами, отцом четырнадцати детей. Он и не знал, что двое из них уже состояли в нелегальной организации СА!

То, что привыкли называть «насилием над Австрией», началось в ночь радостным маршем с факелами по улицам Вены и перед Ведомством канцлера. На площади Героев люди плакали, смеялись и обнимались. Когда примерно в 23.00 флаги со свастикой появились на балконе этого учреждения, толпа пришла в восторг.

В то время, когда сыновья президента кричали на площади «Хайль Гитлер!», упрямый Миклас искал замену отправленному в отставку Шушнигу. Он не хотел видеть на посту канцлера Зейсс-Инкварта, рекомендованного, а позже навязанного Герингом, который искал должности для двух своих австрийских деверей. Разместившись в ведомстве канцлера, Миклас беседовал более чем с десятью политиками, такими как статс-секретарь доктор Скубл, бывший премьер-министр христианско-общественного правительства доктор Отто Эндер и, наконец, обеспокоенный возможностью братоубийственных стычек, с генеральным инспектором армии Сигизмундом Шилкавским. Все отказались. Уставший Миклас перед полуночью подписал назначение Зейсс-Инкварта, который тут же вручил президенту список новых министров.

Я с товарищами еще находился перед ведомством канцлера, когда Зейсс-Инкварт появился на балконе. Его приветствовали шумной овацией — мы поняли, что перед нами канцлер. Он произнес краткую речь, но слова невозможно было разобрать из-за шума. Вдруг воцарилась тишина и, обнажив головы, огромная толпа запела немецкий гимн. Я никогда не забуду этого момента, который стал величайшей наградой за все труды, жертвы и унижения.

Я читал, что последние события называли «нарушением демократических принципов». Но в Австрии не было даже тени демократии. Канцлер Дольфус распустил парламент в марте 1933 года. Миклас после трагической смерти Дольфуса назначил канцлером Шушнига без консультаций с кем-либо. Чтобы понять нашу позицию, необходима добрая воля и хотя бы поверхностное знание истории.

Я все еще вижу себя в ту памятную ночь в обществе моих друзей из Немецкого гимнастического союза. Мы были одеты в куртки альпинистов, бриджи или лыжные брюки, которые при нашей бедности могли считаться формой. У нас не было повязок.

Мы были так счастливы, что не чувствовали ни голода, ни холода. Когда площадь Героев опустела, я в окружении моих товарищей шагал по маленькой улочке, расположенной за ведомством канцлера — недалеко был припаркован мой автомобиль. Первый порыв энтузиазма прошел, и нам стало казаться, что это сон. Действительно ли Зейсс-Инкварт стал национал-социалистом? Возможно ли это? До сих пор мы считали его только лишь степенным человеком. Какова будет реакция крайне левых? Правда ли, как твердили слухи, что Гитлер приказал немецким войскам войти в Австрию?

В этот момент из каких-то ворот на тротуар улочки медленно выехал черный лимузин. Мы посторонились, чтобы дать ему проехать. Тут я услышал, что издалека меня зовет какой-то человек, вышедший из дворца в окружении нескольких мужчин. Он подошел быстрым шагом, и я узнал в нем Бруно Вайсса — председателя нашего Немецкого гимнастического союза. Он казался расстроенным и спросил, имею ли я в своем распоряжении автомобиль. Я ответил.

— Очень хорошо, — сказал Вайсс. — Это счастье, что я вас нашел. Нам необходим спокойный и рассудительный человек! Видели ли вы большой черный лимузин? В нем находится президент Миклас. Он возвращается в свой дворец на улице Рейснерштрассе, охраняемый отрядом батальона гвардии. Только что мы узнали, что именно сейчас отряд С А из Флорисдорфа получил приказ выехать на Рейснерштрассе, так как новое правительство должно охранять президента. Любой ценой необходимо избежать столкновения между этими двумя подразделениями. Вы меня понимаете?

— Конечно, господин Вайсс. Но у меня нет полномочий…

Он прервал меня жестом:

— От имени нового канцлера поручаю вам отправиться на Рейснерштрассе и спокойно, но решительно контролировать ситуацию с целью избежания какого-либо конфликта. Соберите нескольких товарищей, но, пожалуйста, не теряйте ни минуты. Я предупрежу канцлера, что именно вам поручил эту миссию. Я попробую решить этот вопрос по телефону, хотя было бы лучше, чтобы вы оказались на месте. Когда вы туда приедете, пожалуйста, позвоните в ведомство канцлера. А теперь — езжайте, мой дорогой, дорога каждая минута…

Так и случилось! Я сразу же собрал десять надежных товарищей, которые разместились в нескольких автомобилях или же последовали за нами на своих мотоциклах. Мы двинулись в путь через толпу и прибыли к дворцу точно в момент приезда президента. Проехав за ним, я приказал запереть главные ворота.

Когда мы ворвались в холл, президент как раз поднимался по лестнице. Из галереи на втором этаже выскочил какой-то молодой лейтенант батальона гвардии и вытащил пистолет. На крики гвардейцев и окружения президента выбежала потрясенная госпожа Миклас — всеобщее замешательство было невероятным. Я громко крикнул:

— Пожалуйста, соблюдайте тишину!

— Заряжайте оружие! — скомандовал лейтенант.

Этот офицер, которого я встретил через три недели в мундире капитана вермахта и с которым впоследствии подружился, лишь выполнял свой долг. К счастью, мы не имели повязок и оружия, но разнообразие нашей странной одежды было не в нашу пользу. Ситуация выглядела следующим образом: вдоль первой галереи и наверху лестницы стояло двадцать гвардейцев, их оружие было направлено на нас; посередине лестницы остановился президент, который молча смотрел на свою жену. Шум на улице нарастал. Люди из СА выскакивали из грузовиков и требовали отпереть им ворота. В душе я тогда желал лишь одного — чтобы ворота выдержали натиск.

— Спокойствие, господа! — я крикнул еще раз. — Господин президент, пожалуйста, выслушайте меня…

Миклас повернулся и удивленно посмотрел на меня:

— Кто вы и чего хотите?

— Разрешите представиться — инженер Скорцени. Я являюсь посланцем федерального канцлера дабы защитить вас, господин президент. Могу ли я позвонить канцлеру? Он засвидетельствует, что я нахожусь здесь по его поручению.

— Да, конечно. Однако скажите мне, пожалуйста, что означает этот шум снаружи?

Ясное дело, что я знал причину шума, но пока не мог ее открыть. У меня было ощущение, что люди из С А хотят взять дворец штурмом, а это могло означать перестрелку.

— Прошу прощения, господин президент, я сейчас узнаю. Вместе с моим другом Герхардом и товарищами из Гимнастического союза нам удалось успокоить обе стороны. В присутствии доктора Микласа я позвонил в ведомство канцлера, и вскоре меня соединили с доктором Зейсс-Инквартом. Бруно Вайсс сделал все, что обещал, и новый канцлер несколько минут говорил с федеральным президентом, который позже передал мне трубку. Канцлер поблагодарил меня за решительность, проявленную в данной ситуации. Он также попросил меня остаться во дворце до получения новых приказов и взять в свои руки командование батальоном гвардии, обеспечивающим безопасность внутри резиденции. Отряд СА должен был обеспечить порядок снаружи.

В течение трех дней и ночей я, к всеобщему удовлетворению, добросовестно выполнял свою миссию. Не произошло пи одного инцидента, и все закончилось горячим рукопожатием с канцлером Зейсс-Инквартом. Я был тогда еще молод и поэтому наивно полагал, что вошел в активную политику не случайно, а через главный вход.[27]

Триумфальный въезд Гитлера в Вену я наблюдал с очень большой высоты, а именно со строительных лесов, воздвигнутых с целью реставрации одного из музеев на Ринге.[28] Мои работники проявляли еще больше энтузиазма. Я их понимал — они встречали одного из своих, одного из наших. С высоты строительных лесов мы смотрели на необычного человека. Возможно, стоит вспомнить, что когда-то он жил впроголодь в Вене, а теперь, и мы были тому свидетелями, занял в истории место наравне с великими властелинами Австрии: Рудольфом, Максимиллианом, Карлом, Фердинандом или Йозефом — императорами Германии. Казалось, что это невозможно, но это было действительностью. Вместе с нами сотни тысяч людей криком подтверждали данный исторический факт.

Спектакль на Ринге был достоин такого события — великолепный, помпезный, с морем штандартов и цветов, с бесконечными аплодисментами, военными оркестрами и немецкими солдатами, которых встречали так, как ни одну другую армию в Австрии. В какой-то момент по бесчисленной толпе прокатилась волна восхищения: это маршировала личная гвардия фюрера — лейб-штандарте СС[29] «Адольф Гитлер». Вид этих солдат произвел на нас большое впечатление. Я не предполагал, что в скором времени окажусь в рядах этой гвардии.

Я не мог понять, где мои земляки взяли такое количество флагов со свастикой — их были десятки тысяч. Вероятно, каждая семья тайно хранила один или два флага, предвидя «насилие над Австрией». Впрочем, меня удивляли многие вещи, о которых сегодня уже забыли.

Так, например, 10 марта архиепископ Вены кардинал Иннитцер горячо поддержал референдум Шушнига, заявляя: «Как австрийские граждане, мы будем бороться за свободную и независимую Австрию. (…) Скажем «Да!»» Через восемь дней, 18 марта, его преосвященство кардинал Иннитцер, а также архиепископ Зальцбурга — Вайтц, архиепископ Кпагенфурта — Гефтер, епископ Граца — Павликовски и епископ Линца — Гфелльнер публично заявили, что «как немцы, они считают своим долгом стать на сторону Германской империи». Также они разъяснили, что «по их мнению, благодаря национал-социалистскому движению будет отодвинута опасность разрушительного и атеистического большевизма».

А что можно сказать о позиции руководителя социал-демократов — Карла Реннера, первого премьер-министра Австрии в 1918–1919 годы и председателя Национального совета до 1933 года?

3 апреля 1938 года он заявил в венской «Иллюстрированной Коронной газете»: «Наконец, через двадцать лет, австрийский народ может оставить навязанную ему фальшивую дорогу и вернуться к исходному пункту — торжественной декларации 12 ноября 1918 года. Печальный разрыв в пятьдесят лет (1866–1918) сейчас исчезает в нашей общей тысячелетней истории… Как социал-демократ и потому сторонник права народа на самоопределение, а также бывший председатель австрийской мирной делегации в Сен-Жермен, буду голосовать «Да»».

В этот же день, 3 апреля, доктор Реннер утверждал в «Новой Венской ежедневной газете»: «Если бы я, с переполненным радостью сердцем, не принял восстановление единства немецкого народа, это стало бы отрицанием моего прошлого как государственного мужа австрийского немецкого государства. Как социал-демократ и приверженец права наций на самоопределение, как первый канцлер Немецко-Австрийской Республики, буду голосовать «Да»».

Этим заявлениям поддакивал старый предводитель социал-демократов и бывший бургомистр Вены — Карл Зейтц.

После аншлюса Австрии доктор Карл Реннер жил в Гоггнитце у подножия Семмеринга и, благодаря причитающейся ему неприлично высокой пенсии, мирно и беззаботно пережил вторую мировую войну. Офицеры Красной Армии, вступившей на территорию Австрии, встретились с Реннером и склонили его к написанию письма в Москву. В кратком изложении оно звучало следующим образом:

«Его Превосходительству маршалу Сталину, Москва Глубокоуважаемый Товарищ!

В самом начале движения я близко был связан со многими русскими революционерами… Красная Армия застала меня по месту жительства, где вместе с товарищами по партии я, преисполненный веры, ожидал занятия нашей страны… Поэтому искренне и преданно благодарю Красную Армию и Вас персонально, как славного полководца этой армии, от себя лично и от имени австрийского рабочего класса. Австрийские социал-демократы будут по-братски договариваться и сотрудничать при создании Республики. Является бесспорным и не требует доказательства то, что будущее принадлежит социализму».

Результаты плебисцита, проведенного 10 апреля 1938 года, который по свидетельству всех австрийцев доброй воли действительно был свободным и тайным, оказались следующими:

За присоединение Австрии к Германской империи — 4 284 295 голосов.

Против — 9852 голоса.

Недействительные голоса — 559.

Известно, что доктора Зейсс-Инкварта — будущего комиссара Третьего рейха в Голландии — приговорили к смертной казни через повешение, тело его сожгли, а пепел развеяли по ветру. Какова же была судьба доктора Реннера? В 1945 году его вновь избрали канцлером «независимой Австрии, наконец-то освобожденной из-под нацистского ярма».

Почему позже мы оказались разочарованы? Некоторые из тех, кого мы приняли с энтузиазмом, отнеслись к нам снисходительно и с недостаточным пониманием, что при других обстоятельствах выглядело бы комично.

Озаренный ореолом триумфа в Сааре три года назад, уроженец Рейнской области гаулейтер Йозеф Бюркель был благоразумным человеком и интеллигентным политиком.[30] Однако не все, кто перешел реку Майн, были похожи на него. В Австрию присылали самых лучших людей, но, к сожалению, так было не всегда. Тип должностного лица из Германии с 1900 года чаще всего объединял в себе черты образцового учителя и деревенского полицейского. У австрийцев тоже были недостатки, но мы пробовали улыбаться и понимать того, кто не понимал нас. Чопорность, а иногда и недостаток такта со стороны пруссака или саксонца становились барьером для настоящего братского объединения, которого мы так томительно ждали. Историки, пишущие об аншлюсе, не замечали этих трудностей по причине своего предвзятого отношения к нему.

Глава третья Войска СС

27 сентября 1938 года, обращаясь по Би-би-си к английскому народу, сэр Невилль Чемберлен сказал: «Как ужасно, как фантастично, как невероятно, что мы должны готовить окопы и примерять противогазы по причине спора, который произошел в далекой стране между людьми, о которых нам ничего не известно! Еще более невероятным кажется то, что этот, в принципе, решенный спор может привести к войне!» Откровенно говоря, я не верил, что через год начнется война. Нам казалось, что Мюнхенский договор был предзнаменованием всеобщего согласия между европейскими державами; он пересматривал решения различных трактатов 1919–1920 годов, которые, как написал знаменитый французский государственный деятель Анатоль де Монзи, «образовали в сердце Европы полдюжины Эльзасов и Лотарингий». Мне казалось невозможным, чтобы имеющие великолепную общую культуру и цивилизацию европейцы не пришли к согласию, которое было в интересах всех. Чешский вопрос был решен, Польша получила район Тешина — эту деталь всегда забывают, а 3 500 000 судетских немцев вновь стали гражданами Германской империи. Их возвращение родине взволновало моего отца, семья которого происходила из чешского Эгера[31]. Мы были убеждены, что немцы из Гданьска тоже имеют право стать нашими соотечественниками. Мы знали, что город Гевелия, Фаренгейта, Шопенгауэра, столицу Восточной Пруссии в 1918 году, через год оторванную от Германской империи, населяли немцы, — 448 статей Версальского договора не могли изменить этот факт.

Нам казалось, что наш разбросанный и разорванный народ, который ужасно страдал в 1918–1925 годы, не может вечно отвечать за ошибки, совершенные нашими руководителями в 1914–1918 годах.[32]

В августе 1939 года я находился на каникулах у австрийского озера Вертерзее в обществе семьи профессора Порше, конструктора «Фольксвагена». Известие о подписании немецко-советского пакта повергло нас в оцепенение. Истории известно немного примеров столь же сенсационного изменения союзов. Если бы год назад кто-нибудь сказал мне, что Гитлер будет договариваться со Сталиным, я, без сомнения, в это не поверил бы. Правда, оба правительства разъяснили, что не собираются продавать свои идеологии, но вскоре мы поняли, что значил этот пакт. Напрасно 31 августа Муссолини настаивал на созыве 5 сентября международной конференции с целью «рассмотрения формулировок Версальского трактата», которые, как он говорил, были причиной теперешних недоразумений. Его никто не слушал. 1 сентября в 4.45 вермахт вступил на территорию Польши. В полдень 3 сентября Великобритания объявила войну рейху, а в 17.00, «с целью поддержать независимость Польши», ее примеру последовала Франция.

В Германии также эйфории не было. Думаю, что ночью 31 августа маршал Геринг выразил мысль каждого из нас, когда сказал Риббентропу: «Если мы проиграем эту войну, да смилуется над нами Бог!»

До сих пор я еще не служил в армии. Когда я сдавал последние экзамены на лицензию пилота, меня мобилизовали в Люфтваффе. Однако оказалось, что я слишком стар для военного летчика — мне был 31 год. Я не намеревался провести войну, скрываясь в какой-либо конторе, — и попросил перевести меня в войска СС. После серии очень трудных испытательных тестов и медицинского обследования я был принят вместе с девятью другими кандидатами из ста претендентов.

Здесь мне бы хотелось разъяснить один существенный момент: дело в том, что многие историки отождествляют СС с полицией. Будь так на самом деле, я не оказался бы в рядах СС — как бы я воевал в полиции? На тему СС написано несметное количество книг (несомненно, их будет еще больше), но многие из них далеки от реальной оценки деятельности этой организации. В течение последних нескольких лет появились историки, которые считают, что она была конгломератом, состоящим из множества структур, выполняющих различные функции. Несмотря на это часто отождествляют войска СС и службу безопасности, СД (Sicherheitsdienst, SD). В сущности, ошибки исключены, ибо служащего СД можно было с первого взгляда узнать по мундиру: на его левом рукаве виднелась надпись Sicherheitsdienst, а на воротнике не было эмблем СС. В 1958 году я предложил сто тысяч марок любому, кто нашел хотя бы одну не фальшивую фотографию, на которой я в форме СД. Эта сумма все еще остается в распоряжении возможных искателей.[33]

Необходимы также другие уточнения. Постоянно пишут, что именно Генрих Гиммлер создал СС и стал во главе их, что является двойной ошибкой, так как он был всего лишь первым должностным лицом. Политическим и военным главой Охранных эстафет (СС) был Адольф Гитлер, и мы, солдаты войск СС, присягали именно ему.

Когда в конце 1924 года Гитлер покинул тюрьму в Ландсберге, важной проблемой стало организационное обновление национал-социалистской партии. В большинстве немецких провинций деятельность штурмовых отрядов (СА) была запрещена. Гитлер обратился к своему водителю Юлиусу Шреку и поручил ему организовать, по согласованию с Рудольфом Гессом, небольшую моторизованную часть. Это подразделение планировалось сформировать из достойных доверия людей, которые в опасных обстоятельствах были бы в состоянии защитить руководителей и ораторов партии, а также залы собраний. Такие группы начали появляться в крупных городах для поддержания порядка внутри залов (учитывая порученные им задания, они назывались Охранными эстафетами). В городах, где ношение мундиров не было запрещено, они носили белые рубашки с повязками, галстуки, бриджи, высокие сапоги и черные шапки. На каждой шапке была «мертвая голова», так как мы часто смотрели смерти в глаза.

Первые солдаты СС не были людьми из иного мира. Они мужественно несли тяжелую службу, многие из них погибли в стычках с Красным фронтом. В конце 1928 года их оставалось около трехсот человек. Лишь через год Гитлер поручил Гиммлеру переформировать это соединение согласно требованиям политико-войсковой концепции боевых дружин, которые хотели отмежеваться от массы штурмовых отрядов (СА).

После прихода к власти национал-социалистов, в июне 1934 года, во время попытки свершения второй революции Эрнстом Рёмом и руководителями СА, отряды СС в различных частях страны сыграли важную роль, несмотря на различия, имело много общих элементов, например, «мертвая голова» присутствовала на всех мундирах СС. В СС имело место объединение компетенции и должностей в разных группировках. Скорцени, как офицер войск СС, находясь в должности руководителя группы С в VI отделе Главного управления безопасности рейха, состоял в структурах СД.

Первым вооруженным подразделением СС был лейб-штандарте (лейб-полк) «Адольф Гитлер», находящийся под командованием строгого баварца Сеппа Дитриха,[34] опытного танкиста первой мировой войны. Это представительное подразделение в белых кожаных ремнях, парад которого мы видели в Вене, составляло личную гвардию руководителя немецкого государства. Я хорошо знал Сеппа Дитриха — он не был стратегом, но человеком дела.

Через короткое время были созданы два следующие подразделения под названием SS-Verfugunstruppe (резервные части СС). В конце 1937 года существовало три пехотных полка СС: «Deutschland» (единственный укомплектованный), «Germania» и «Leibstrandarte». Их командованием и подготовкой руководил находящийся не у дел генерал-лейтенант рейхсвера Пауль Гауссер, бывший комендант офицерской школы в Брауншвейге. Я был рядом с ним, когда его тяжело ранило под Бородино, об этом речь пойдет далее. Он был великолепным командиром, по моему мнению, главная его заслуга — серьезный и тщательный подбор личного состава. Претенденты из числа добровольцев не должны были числиться в полицейской картотеке, изучалось и их прошлое. При отборе будущих солдат учитывалось их физическое и интеллектуальное развитие. Гауссер хотел, чтобы войска СС представляли собой элиту.

Ежедневная подготовка офицеров, унтер-офицеров и солдат была очень интенсивной и всесторонней, а дисциплина — даже более строгой, чем в вермахте. Офицеры жили жизнью своих подчиненных; товарищеское отношение, доверие и взаимное уважение были правилом. Это может иллюстрировать гот факт, что мы краснели от стыда, запирая на ключ шкафчики с личными вещами.

Гитлер решил, что в войсках СС, отдавая честь, не будут употреблять слово «господин». В армии говорили: «Jawohl, Herr Oberst!» («Так точно, господин полковник!»), мы же обращались к генералу «Jawohl, Gruppenführer!» («Так точно, группенфюрер!»).[35]

Отношения внутри подразделений войск СС складывались непосредственные и человеческие. Нам не был известен карикатурный тип официального, строгого, надменного прусского офицера, который смотрел на подчиненного через монокль.

Наверное, некоторых удивит тот факт, что в войсках СС царила свобода совести. В наших рядах были и агностики, и протестанты, и католики. Капелланом французской добровольной бригады гренадеров СС «Шарлемань» был епископ Мейоль де Люпе, друг папы Пиуса XII.[36]

В то время, когда члены СА в большинстве своем принадлежали к национал-социалистской партии, в войсках СС вступление в партию было необязательным и даже не рекомендовалось. Именно этого многие люди не хотят понять. Без сомнения, мы были политическими солдатами, но мы защищали идеологию, стоящую над политикой и партиями. Например, мы могли позволить себе критиковать некоторые партийные концепции и решения некоторых гаулейтеров. Существование жалкого Штрейхера[37] и его «Штурмовика» казалось нам одновременно достойным сожаления и неуместным. Эта газета выполняла определенные функции. Но что общего имела писанина «Штурмовика» с передовыми статьями Геббельса в «Рейхе»?

Наш девиз, написанный на пряжке ремня, звучал: «Моей честью является верность». И так осталось до сих пор.

Мы не считали себя солдатами лучшими, чем другие, — просто вкладывали всю свою душу в службу родине. Другие дивизии, относящиеся к вермахту, тоже превосходно воевали во время долгой войны, например, дивизия «Великая Германия»,[38] солдаты которой, так же, как и мы, осознавали свою ценность. Нельзя нас упрекать за это. В подразделениях войск СС царил своеобразный воинский дух, но это явление не было чем-то новым, так как оно существует во всех армиях мира. Я думаю, что оно присутствовало даже в гвардейских частях Красной Армии и некоторых сибирских дивизиях, составлявших элиту Советской Армии.

Особенностью войск СС можно считать то, что, начиная с 1942 года, они стали добровольческой армией солдат различных стран Европы, среди которых служили (в алфавитном порядке): албанцы, боснийцы, британцы, болгары, валлоны, венгры, хорваты, датчане, эстонцы, финны, фламандцы, французы, грузины, греки, голландцы, итальянцы, казаки,[39] латыши, литовцы, норвежцы, румыны, русские, сербы, словенцы, шведы, швейцарцы и украинцы. Белорусы, индусы, киргизы, армяне, татары, туркмены и узбеки также служили под собственными знаменами в войсках СС. В моих подразделениях были представители почти всех этих национальностей, не хватало лишь албанцев, боснийцев, британцев, казаков, грузинов, греков и сербов.

Необходимо добавить, что наши части входили в состав сухопутных войск, поэтому они не подчинялись Гиммлеру и не получали от него приказов. Оберстгруппенфюрер СС и генерал-полковник войск СС Пауль Гауссер заявил перед трибуналом в Нюрнберге 5 и 6 августа 1946 года: «Войска СС никогда не получали приказов от Гиммлера и Гейдриха, так как они не имели право командовать нами».

Репортеры обошли молчанием эту поправку. Мы выполняли приказы командующих армиями, в состав которых мы входили, в соответствии со служебной иерархией.[40] Гиммлер не был ни командиром, ни солдатом, несмотря на то, что пытался произвести такое впечатление в начале 1945 года.[41]

И нет ничего удивительного в том, что наши соединения, обладая особым моральным боевым духом, считали себя особой частью сухопутных войск. Я, как и другие ветераны войск СС, обычно употребляю определение «Heer», чтобы отличить части вермахта от войск СС.

Как солдаты, мы отличались от Общих СС, носивших характер гражданской организации. К сожалению, мания Гиммлера к присвоению почетных званий членам СС — дипломатам, профессорам, промышленникам (например, профессору Порше) — привела к смешению понятий.

В 1946 году я оказался в Нюрнбергской тюрьме с двумя «генералами СС»: дипломатом старой школы бароном Константином фон Нейратом, послом в Риме, а позже протектором Чехии и Моравии, и его преемником на Вильгельмштрассе — Иоахимом фон Риббентропом, тоже «генералом СС».[42]

Настоящим создателем войск СС был генерал Пауль Гауссер, которого мы с любовью называли «папой». Нельзя недооценить вклад упоминавшегося уже Сеппа Дитриха, а также ветерана боев в Балтии — Феликса Штейнера,[43] которые придали этим соединениям специфический стиль и боевую осанку, сравнимую разве что с гвардией Наполеона.

Разве можно было не заметить, что насчитывающая в своих рядах почти миллион молодых европейцев армия, любой солдат которой хладнокровно шел на смерть, была отрицанием туманных «нордических» доктрин рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера — доктрин, которых не разделял даже Гитлер?

Я должен признаться, что взгляды рейхслейтера Альфреда Розенберга тоже всегда казались мне неясными. Этот человек, с которым позже я познакомился лично, действовал с благими намерениями, однако его обвинили в чужих грехах. Я никак не мог прочесть написанную им книгу «Миф XX века», о которой говорили, что она является «библией превосходства нордической расы», и видел лишь очень немногих, кто осилил этот труд, насчитывающий семьсот страниц.

Подводя итог данных рассуждений, я могу еще сказать, что если Гиммлер и намеревался применить в будущем войска СС как инструмент собственной политики, то все равно мы этого уже никогда не узнаем.

Как можно оценить действия войск СС во время второй мировой войны?

В 1957 году исторический отдел Генерального штаба израильской армии разослал анкету тысяче респондентов, среди которых были командующие, военные эксперты, историки и военные корреспонденты со всего мира. Предлагалось ответить на следующие вопросы: Какие армии вы считаете лучшими за время двух мировых войн? Чьи солдаты были самыми храбрыми? Чьи солдаты были лучше обучены, более искусны и дисциплинированы? Чьи солдаты больше проявляли инициативу? И так далее.

Среди ответивших на вопросы анкеты были генералы Г. Маршалл (США), А. Гаузингер (НАТО), Г. Ф. Фуллер (Великобритания), М. П. Кениг (Франция), известный военный теоретик сэр Безил Лидцел Харт, писатели Леон Урис, Герман Воук и другие. Армии, воевавшие в первой мировой войне распределились следующим образом:

1. Немецкая армия.

2. Французская армия.

3. Английская армия.

4. Турецкая армия.

5. Американская армия.

6. Русская армия.

7. Австро-венгерская армия.

8. Итальянская армия.

Для второй мировой войны классификацию организовали с подсчетом очков. Максимально можно было получить 100, а минимально — 10 очков. Результаты:

1. Вермахт — 93 очка.

2. Японская армия — 86 очков.

3. Советская армия — 83 очка.

4. Финская армия — 79 очков.

5. Польская армия — 71 очко.

6. Британская армия — 62 очка.

7. Американская армия — 55 очков.

8. Французская армия — 39 очков.

9. Итальянская армия — 24 очка.

Что касается авиации, то после ВВС рейха (Люфтваффе) в рейтинге стояли военно-воздушные силы Великобритании (R.A.F.), затем военная авиация США (US Air Force), ВВС Японии, военная авиация СССР. Военно-морские силы Великобритании возглавили список, за ними следовали ВМС Японии и США.

Среди элитарных подразделений лучшими признаны войска СС, за ними — американские морские пехотинцы, следом — британские десантники и французский Иностранный легион.

Любая классификация является спорной, например, по-разному комментировалось пятое место польской армии. Мне кажется, что итальянские солдаты второй мировой войны, часто плохо вооруженные, очень слабо обеспеченные и нередко имеющие некомпетентных командиров, оправдали доверие во время боев в Северной Африке. Дивизии «Черных рубашек» были хороши, а итальянские подводники и летчики показали настоящую удаль. Итальянские подразделения храбро дрались на Восточном фронте, а кавалерийский полк «Савойя» героически вел себя под Сталинградом в ноябре 1942 года. Подобным же образом торпеды, управляемые людьми из флотилии «X. Flottiglia MAS» герцога Валерио Борджио и Тесео Тесеи, добились значительных успехов на Средиземном море.[44] Вероятно, это необходимо учесть.

Я вспоминаю о герцоге Валерио Борджио — аристократе в полном смысле этого слова, — которого я хорошо знал с 1943 года. Он принимал участие в очень опасных, но увенчавшихся успехом акциях в портах Гибралтара и Александрии. В марте 1945 года, когда многие его земляки поменяли фронт, он сказал мне: «Дорогой Скорцени, мы начали одну и ту же войну за свободную Европу. Будьте уверены, что я буду вести ее до конца, что бы ни случилось». И он сдержал слово.

Он посетил меня в конце июля 1974 года в Мадриде. Мы должны были встретиться снова в начале сентября. Неожиданно пришло печальное известие, что в августе он умер в изгнании в Кадисе.

Военная карьера этого человека, которого называли «Черным герцогом», малоизвестна. Он начал ее во время гражданской войны в Испании командиром подводной лодки «Ирида». Затем, после стажировки в Клайпеде среди подводников Карла Дёница, он командовал лодкой «Веттор Писани». Слава нашла его только лишь на палубе «карманной» подводной лодки «Scire» и в должности командира флотилии торпедных катеров после рейдов на Гибралтар и Александрию.

Я могу подтвердить, что следующая комбинированная атака на Гибралтар планировалась в октябре 1943 года. Однако капитуляция короля Италии и маршала Бадольо, а также арест дуче помешали этому. Находящуюся в восьмидесяти километрах от Генуи базу в Ла Спези покинуло начальство капитана Борджио, который, хотя и лишенный иллюзий, продолжал воевать в подразделениях освобожденного Муссолини.

Герцог считал короля и Бадольо предателями и глупцами. В 1943 году он сказал мне: «Им пообещали очень много. Однако я вас заверяю, что эти обещания никогда не будут выполнены. Ни Рузвельт, ни Черчилль не вернут Италии даже пяди нашей африканской территории. Скажу больше, Сабаудский Дом рискует потерять корону в этой мрачной и бесславной авантюре. Вы убедитесь, что если борцы за Европу будут побеждены, Италия погрузится в еще больший хаос, чем в 1918–1921 годы». И кто же оказался прав?

Борджио не считал себя побежденным. В конце 1943 года он командовал добровольческим батальоном «Варвар», который воевал на Южном фронте бок о бок со 175-й дивизией вермахта. Тысячи молодых людей завербовались под трехцветное знамя герцога, и он образовал батальоны «Молния», «Стрелец», «Лавина», «Святой Георгий», «Волк» и «Стрела». Сражаясь во главе своей бригады, в 1945 году он вынудил отступить партизан Иосифа Броза Тито, которые угрожали Триесту и Удине. Необходимо добавить, что герцог не нашел общий язык — и неудивительно! — со специальным посланником Гиммлера в Италии, будуарным офицером СС Карлом Вольфом.[45].

Англичане пленили Борджио и выдали итальянским антифашистам. Те отдали его под суд, и после бурных прений 17 февраля 1949 года он был осужден на восемнадцать лет лишения свободы. Коммунисты требовали исполнения приговора, но авторитет Борджио был так велик, что, опасаясь массовых демонстраций, «Черного герцога» освободили «за патриотические заслуги перед Юлийской Венецией».[46] Впрочем, вступивший в силу закон об амнистии «предал забвению часть инкриминируемых действий». В конце концов ему «простили» хорошую службу за родину.

В 1952 году Борджио занялся политической деятельностью, защищая проевропейские «лево-революционные» позиции в недрах «Итальянского общественного движения» (MSI), почетным председателем которого он был избран. В 1968 году он основал «Трехцветный комитет» и «Национальный фронт».[47] После смерти маршала Родольфо Грациани являлся председателем «Ассоциации ветеранов Итальянской социальной республики».[48].

Глава четвёртая Почему мы не высадились в Англии и не вторглись в Гибралтар

В феврале 1940 года меня перевели во вторую роту резервного батальона полка лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер» в Берлине-Лихтерфельде. Я был инженером, кандидатом в офицеры. Мне предстояло шесть недель интенсивных тренировок в обществе семнадцати- и восемнадцатилетних парней. Так же, как и другие призывники моего возраста — врачи, фармацевты, юристы и инженеры — я сжимал зубы, чтобы выдержать темп подготовки роты, которую заслуженно называли «лунной». Название это появилось в связи с явным пристрастием командира роты к ночным занятиям, которых у нас было сверх всякой меры.

Много написано о казарменных методах воспитания, к которым я всегда питал большую неприязнь. Конечно, физические нагрузки солдату необходимы так же, как и выработка определенных дисциплинарных навыков. Однако я всегда был против прусской палочной дисциплины — механической дрессировки, направленной на унижение личности.

В современной войне солдат противостоит машине. Это правда, что приказ, в принципе, не подлежит обсуждению. Но быть «глупым и дисциплинированным» уже недостаточно солдат должен быть способен правильно понять ситуацию и проявить инициативу, а следовательно, отреагировать быстро и самостоятельно. Я всегда был убежден, что нельзя путать традиции с рутиной, поэтому в подчиненных мне частях старался распознать индивидуальные способности каждого солдата и, по мере возможности, развить их.

Я оставил романтичную «лунную роту», чтобы пройти специальную стажировку в резервном батальоне полка войск СС «Германия» в Гамбурге-Лангенхорне. В начале мая 1940 года в Берлине я сдал все экзамены и был зачислен кандидатом в офицеры.

Польская кампания продолжалась только восемнадцать дней[49]. Советский Союз без боя захватил половину Польши, затем победил малочисленную, но храбрую финскую армию. Вермахт опередил французско-британский экспедиционный корпус и в апреле 1940 года захватил Данию и Норвегию. Швеция разрешила свободный транзит немецких войск и норвежской железной руды через свою территорию.

Достигнутые успехи предоставили военным возможность шутить в стиле: «Мы должны поторопиться, если хотим сражаться! Война вскоре закончится».

Но не все мы разделяли этот оптимизм. Лично я был убежден, что война только начинается. Мне хотелось, чтобы она была непродолжительной и не дошла до столкновения с Францией и Великобританией, так как, по моему мнению, наибольшая опасность исходила с Востока, а не с Запада.

Однако в мае 1940 года я оказался в серой полевой форме с орлом на плече на дорогах Голландии, Бельгии и Франции вместе с артиллерийским полком дивизии резерва СС — будущей дивизии «Рейх», находящейся под командованием «папы» Гауссера. В нее входили артиллерийский полк, состоящий из трех дивизионов легкой и дивизиона тяжелой артиллерии, в котором я служил, и три полка моторизованной пехоты: «Германия», «Фюрер», «Дойчланд».

Дивизия очень хорошо зарекомендовала себя как в Брабанте, так и во Фландрии и Артуа. 6 и 7 июня мы с упорными боями перешли реку Сомму: линия Уиганда была добыта.

После тяжелых боев на передовой, во время которых дивизия понесла большие потери, мы получили пополнение в количестве двух тысяч солдат. Дивизион тяжелой артиллерии попал под бомбардировку авиации союзников, а также точный артобстрел французской артиллерии. Один грузовик взлетел в воздух; наш капитан подорвался на мине.

12 июня мы оказались в городе Крей, известном военными заводами Шнайдера. Сначала мы прикрывали левое крыло танковых дивизий, двигающихся в направлении Дижон, затем получили приказ повернуть на юго-запад.

Во время боев и походов по такой прекрасной стране, как Франция, меня поразило отвратительное лицо войны. Руины, брошенные дома, опустевшие деревни с разграбленными магазинами, гниющие трупы, наконец, достойные жалости толпы беженцев: стариков, женщин и детей — часто прибывших еще из Бельгии, мимо которых мы проходили и проезжали, а иногда кормили их во время привалов. Война между людьми Запада была абсурдом, поэтому перемирие, подписанное с французским правительством 22 июня, показалось мне началом надежного мира в Европе.

Сегодня я напрасно ищу в памяти признаки ненависти со стороны гражданского населения, за исключением одной старой женщины из Мобеж, которая медленно проходила перед нашим автомобилем и показала нам сжатый кулак.

Странная история случилась со мной в предместье Бордо. Я ехал один в автомобиле-вездеходе, как вдруг понял, что происходит что-то странное — люди подавали мне отчаянные сигналы. Я затормозил и услышал крики: «Там зверь! Дикий зверь!» — после чего все растворились, как камфора. Я быстро понял, что случилось: примерно в ста метрах вверх по улице великолепный тигр пожирал на тротуаре коровью ногу, которую он стащил в соседней мясной лавке. Остановив автомобиль, я машинально потянулся за пистолетом, но сразу передумал — разве, стреляя из пистолета, я смог бы что-либо сделать такому сильному зверю? Я схватил ружье водителя, лежавшее на заднем сиденье автомобиля, и убил несчастного тигра, не чувствуя гордости за свой поступок, но доставив облегчение жителям квартала. От мясника мне стало известно, что зверь, посеявший панику в предместье, сбежал из цирка. Благодаря любезности мясника, позже я забрал оставленную мне шкуру тигра.

Наша дивизия расположилась в Даксе, и я много раз летал на оставленных на аэродроме французских самолетах над страной Басков. Купаться мы ездили в Биарриц. Зачастую мы в форме переходили границу, и коллеги из испанской армии всегда тепло встречали нас.

Немного позже я узнал, что наше присутствие на границе не было случайным. Наша дивизия должна была вместе с элитарными частями вермахта пересечь, с согласия Испании, Пиренейский полуостров и захватить Гибралтар. Эта операция имела кодовое название «Феликс», но она не была реализована, и поэтому необходимы некоторые комментарии.

Говорили, что эта операция подготовлена руководителем Абвера (орган разведки и контрразведки вермахта) адмиралом Вильгельмом Канарисом. Я лично познакомился с ним в 1943–1944 годы. Он сыграл очень важную роль во второй мировой войне, и необходимо его представить.

Гостей виллы Канариса в Берлине, находящейся в районе Грюнвальд, встречал у входа монументальный портрет героя греческой войны за независимость (1823 год) Констандиноса Канариса, срубающего мечом головы туркам.

Руководитель Абвера серьезно утверждал, что это его предок, хотя семья Канариса происходила из Италии и осела над Рейном в конце XVIII века. Канарис также объяснял испанцам, что его дальние греческие предки прибыли когда-то на Канарские острова, дав начало родовой фамилии.

Он родился 1 января 1887 года недалеко от Дортмунда. В 1905 году стал кадетом императорского морского флота; служил старшим лейтенантом на крейсере «Дрезден», который был уничтожен своим же экипажем в чилийских водах в марте 1915 года, чтобы избежать захвата британским крейсером «Глазго». В 1916 году Канарис, наконец, достиг Испании; он находился в Мадриде до октября следующего года в качестве немецкого разведчика. Войну закончил младшим офицером на подводной лодке. Короче говоря, он не пользовался большим уважением. 9 мая 1946 года, отвечая перед Международным Нюрнбергским трибуналом на вопрос защитника фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, Отто Нельте, адмирал Карл Дёниц сказал: «Во время службы на морском флоте адмирал Канарис был офицером, которому не доверяли. Он очень отличался от нас всех. Мы говорили, что он имеет семь душ».

Хотя Канарис говорил о себе, что является монархистом, но очень усердно служил и Веймарской республике. В 1924 году он был произведен в командор-лейтенанты, в 1930 получил звание командор-старший лейтенант; в этом же году он был назначен начальником штаба района Северного моря. I? 1935 году Канарис сменил на посту главы Абвера командора Конрада Патцига, который не поладил с конкурирующей службой безопасности Рейнхарда Гейдриха.

Руководимый Канарисом Абвер сделался, как определил 8 июня 1946 года в Нюрнберге начальник штаба вермахта генерал-полковник Альфред Йодль, «гнездом предателей». Перед тем же трибуналом руководитель одного из главных отделений ведомства Канариса полковник Эрвин фон Лагоузен 30 ноября 1945 года заявил: «Нам не удалось избежать агрессивной войны. Война означала конец Германии и наш конец, следовательно, несчастье огромного масштаба. Однако катастрофа была бы значительно больше, если бы национал-социалистская система одержала победу в войне, что мы должны были предупредить любой ценой. Это была самая важная задача и идея нашей борьбы». Надо признать, что эта программа соблюдалась и задача была выполнена.[50].

Мысленно возвращаясь к операции «Феликс», я думаю, что Канарис не прилагал особых усилий, чтобы убедить генерала Франко в необходимости марша немецких войск через Испанию к Гибралтару. Правдой является тот факт, что руководитель Абвера знал каудилло[51] лично. Якобы они обращались друг к другу по имени, но в Испании очень быстро переходят на «ты». Канарис неоднократно приезжал в Испанию, в том числе два раза летом 1940 года и, кажется, именно во время второго визита он говорил с испанским руководителем на гему Гибралтара.

Не могу раскрыть источник своей информации, но я уверен, что Канарис советовал каудилло требовать от Гитлера невыполнимых условий в обмен на союзничество: огромного количества зерна, бензина, оружия и амуниции и, особенно, присоединения к испанским колониям «всего французского Марокко и расположенного в Алжире департамента Оран»!

Это было невозможно. Почему Гитлер должен был давать то, чего не имел и чего никогда не требовал от Франции? Ведь он тогда думал, что «политика сотрудничества без тайных замыслов, а затем политика дружбы с этой страной была бы очень желанной», и так охарактеризовал ее маршалу Петену в октябре 1940 года в Монтуар. Возможно, что кто-нибудь другой обещал бы генералу Франко все, что он пожелает, с полным осознанием невозможности выполнения обещаний. Что бы ни говорили о Гитлере, он никогда так не поступал. Впрочем, Марокко не было ни немецким, ни французским, ни испанским, а марокканским.

После нахождения Канариса в Испании посол Третьего рейха в Мадриде Эберхард фон Шторер написал 8 августа 1940 года в Главное управление на Вильгельмштрассе: «…Даже если немецкое правительство удовлетворит желания испанского правительства, генерал Франко считает, что подготовка акции «Гибралтар» не может быть начата раньше победоносной высадки немецкой армии в Англии. Он хочет избежать заблаговременного вступления своей страны в войну, так как Испания не смогла бы ее долго выдержать».

Сегодня нам известны имена большинства подчиненных и агентов Канариса, сделавших все для поражения своей страны. Одним из наиболее деятельных был полковник и будущий генерал Ганс Остер, руководитель Центрального отдела в ведомстве Абвера «Заграница». Это он послал в августе 1938 года молодого Эвальда фон Клейста-Шмензина в Лондон к английскому правительству с просьбой о помощи и поддержке в борьбе с Гитлером.

От имени готовящих государственный переворот немецких генералов Людвига Бека и его преемника на посту начальника Генерального штаба сухопутных войск Франца Гальдера, а также генералов Эрвина фон Витцлебена (будущего маршала), Карла Генриха фон Штюльпнагеля, Вальтера фон Брокдорфа-Алефельда, Эриха Гепнера и других, Клейст-Шмензин беседовал с сэром Робертом Вэнситартем и Уинстоном Черчиллем. После возвращения в Берлин 28 августа 1938 года он получил очень оптимистичное письмо от Черчилля, которое было передано Канарису, а последний ознакомил с его содержанием Гальдера и Витцлебена. В результате этого Гальдер послал в начале сентября в Лондон двух других эмиссаров: подполковника Ганса Бема-Тетельбаха и Теодора Кордта. В действительности заговорщики ожидали сигнала из Лондона для свержения правительства. Мюнхенский договор сбил с толку этих так называемых немецких патриотов.

Была ли это государственная измена, Hochverrat? Согласно немецким законам, Hochverrat — это действия гражданина против режима, который он считает вредным для страны, но только с использованием национальных и патриотических сил. Подобные действия ни в Веймарской республике, ни в Третьем рейхе не карались смертной казнью или лишением свободы, а лишь интернированием в крепость. Определение Landesverrat означает измену родине, когда, борясь со своим правительством, гражданин обращается за помощью к одному или нескольким иностранным государствам. Во время войны Landesverrat наказывается сурово и является позорным поступком.[52]

11 марта 1939 года Остер с согласия Канариса (по-другому было бы невозможно) предупредил спецслужбы Британии и Чехии о вступлении немецкой армии в Чехию и Моравию, которое было запланировано на 6.00 16 марта. Это дало возможность чехам отослать 14 марта авиатранспортом в Англию лучших специалистов разведки вместе с архивами.

16 марта 1948 года Комиссия исторической документации голландской армии допросила бывшего военного атташе Голландии при посольстве в Берлине полковника И. Г. Саса. Он рассказал, что в течение многих лет полковник Остер передавал ему большие объемы первоклассной информации, например, точную дату немецкой атаки на Норвегию, а также дату (10 мая 1940 года) многократно откладываемого удара на Западе. Когда Сас доложил об этой информации в рапорте своему начальнику генералу Рейндерсу, тот заметил: «Этот Остер является персоной, достойной презрения!».

Пока Остер предупреждал тогдашнего майора Саса, 3 мая 1940 года Абвер передал эти же данные своему римскому сотруднику, «почетному корреспонденту» Йозефу Мюллеру, который был связан в Ватикане с аккредитованными при апостольской столице послами: бельгийским, голландским и британским. Эта организация известна под названием «Черной капеллы»[53] в отличие от «Красной капеллы», о которой еще пойдет речь.

Кроме того, Канарис и Остер имели своего агента в Швейцарии — в лице вице-консула в Цюрихе Ганса Бернда Гизевиуса, который установил великолепные отношения со стоящим во главе американской разведки в Европе Алленом Уэлшем Даллесом, в последствии руководителем ЦРУ.

Квартира Абвера находилась в 1943 году в Цоссен, где размещался Генеральный штаб сухопутных войск. Именно там Остер хранил в сейфе компрометирующие документы. Этот сейф был вскрыт в сентябре 1944 года во время следствия по делу покушения на Гитлера. Кроме того, в начале 1945 года в сейфе, принадлежащем Канарису, обнаружили двенадцать тетрадей его секретного дневника. Положение Канариса было жалким. Обвиненный в контактах с врагом и в заговоре против безопасности государства, он утверждал, что, если и был фактически связан с 1938 года с предателями и конспираторами, то только лишь с целью их быстрейшего разоблачения! Однако когда он успел бы это сделать, ведь на улице был апрель 1945 года? Направляясь в тюрьму, Канарис передал также арестованному по обвинению в предательстве связному агенту Остера в Цюрихе Теодору Штрюнку: «Вы должны обвинять Остера и Донаньи…» (Ганс фон Донаньи ныл подчиненным Остера.) До самого конца Канарис вел двойную игру. В определенный момент он даже отрицал, что («стер был его сотрудником!

В сейфе вместе с разоблачающими Канариса актами нашли 52 тетради войсковых телеграмм, переданных заграничными корреспондентами Абвера. Поступающая информация изменялась и фальсифицировалась во время дешифровки службой Донаньи. В результате вермахт получал от Абвера фальшивую информацию — это была действительно грязная работа!

Hochverrat или Landesverrat? Пожалуй, я могу понять действия, организованные и предпринятые группой отважных, разумных и способных патриотов с целью освобождения или спасения государства. Когда же государственная измена совершена в момент, когда народ втягивается или уже втянут в вооруженный конфликт, ее моральные и правовые аспекты иные. Так как ликвидация правительства может, в этом случае, помочь врагу, то государственная измена превращается фактически в измену родине. Аргументы, оправдывающие такого рода измену, не выдерживают критики, и исключительным заблуждением было бы ссылаться при данных обстоятельствах на «патриотизм».

Я хочу только повторить слова, сказанные 15 ноября 1962 года канцлером Конрадом Аденауэром перед 700 журналистами и гостями, собравшимися в вашингтонском национальном пресс-клубе: «Измена родине является преступлением против народа, к которому принадлежишь».

Ранним утром 15 июня 1815 года, за три дня до Ватерлоо, французский генерал Луис де Бурмон перешел со своим штабом на сторону пруссаков и передал им план удара французов на Шарлеруа. Когда генерал Герхард фон Блюхер увидел приближающегося беглеца, он отвернулся от него с отвращением, несмотря на то, что ему объяснили, что француз является роялистом и носит белый бант. «С бантом или без него, — скачал Блюхер, — каналья всегда останется канальей».

Осуществление операции «Феликс» становилось все более призрачным. Тем временем нашу дивизию, прошедшую маршем через Францию, расквартировали в Голландии с целью подготовки к операции «Морской лев», то есть к высадке в Англии. В конце июля я получил двухнедельный отпуск, который провел с семьей на берегу озера Вертерзее, где меня застала война. После отпуска я вернулся в находящийся вблизи Утрехта Амерсфоорт, в котором стоял мой полк.

В 1943 году я разговаривал об операции «Морской лев» с начальником штаба вермахта генералом Йодлем, который сказал мне тогда: «Подготовку операции «Морской лев» мы начали относительно поздно — 2 июля 1940 года. Чтобы понять, почему не думали о ней ранее, необходимо вспомнить, что случилось 24 мая 1940 года, когда Гитлер приказал 41-му и 19-му танковым корпусам Рейнгардта и Гудериана остановить марш на Дюнкерк и Кале. Уже на следующий день было известно, что риска атаки на наше левое крыло и его отсечения не существует, однако Гитлер сохранил свой приказ в силе до полудня 26 мая. Думаю, он был тогда убежден в возможности заключения компромиссного мирного договора с Великобританией, и решил не унижать эту державу взятием в плен целого экспедиционного корпуса вместе с лордом Гортом».

Гитлер хотел согласия с западноевропейскими державами, а особенно с Великобританией. Добытые в 1945 году союзниками, а также доступные уже сегодня в немецких архивах документы доказывают, что герцог Фердинанд фон Кобург информировал Гитлера в 1936 году, что король Эдуард VIII очень благосклонно относится к союзу с Германией. Этот союз не был направлен против Франции, и она должна была стать его членом. Король Эдуард даже высказал идею прокладки прямой телефонной линии между Букингемским дворцом и канцелярией Третьего рейха.

Сегодня я уверен, что с 16 июня 1940 года (когда мы переходили Луару) Гитлер ждал положительных результатов переговоров о перемирии с представителями Великобритании в Швейцарии, Испании, Швеции и Италии, но на этот раз он ошибся. Кроме того, он поверил маршалу Герингу, который гарантировал, что Люфтваффе не позволят экспедиционному корпусу эвакуироваться морским путем. Таким образом, англичане смогли вернуть в страну 230 000 солдат из 250 000[54].

На пляжах осталось огромное количество уничтоженного или брошенного снаряжения и техники. Произнося перед микрофонами Би-би-си свою славную речь 4 июня 1940 года, Черчилль сказал: «…Мы будем сражаться на пляжах и посадочных площадях, мы будем сражаться на улицах и полях!» Как позже сообщил декан кентерберийского университета, в тот момент оратор прикрыл ладонью микрофон и добавил: «И забросаем их бутылками из-под пива, так как это все, что у пас есть». Позже британский премьер официально признался перед американским конгрессом 26 декабря 1941 года: «Нам повезло, что мы получили время. Если бы сразу после французского поражения в июне 1940 года Германия совершила десант на Британские острова, а японцы в это же время объявили нам войну, трудно себе представить, какие поражения и какой конец нас ожидали бы».

Однако Канарис был наготове. 7 июля 1940 года он выслал Кейтелю секретный рапорт, в котором сообщал, что высаживающихся в Англии немцев ожидают двадцать дивизий первой линии обороны и девятнадцать дивизий резерва… Англичане на тот момент имели только одну готовую к бою единицу — 3-ю дивизию генерала Монтгомери. Генерал вспоминал об этом в своих мемуарах.

Лживые оценки Канариса объясняют, в определенной степени, требования фельдмаршала Вальтера фон Браухича, которому Гитлер поручил командование операцией. Браухич панировал высадку на широком фронте сорока одной дивизии, в том числе шести танковых и трех моторизованных! Великий адмирал Эрих Редер ответил non possumus, так как не располагал соответствующим числом судов, и, кроме того, требовал гарантий превосходства в воздухе Люфтваффе над английскими военно-воздушными силами.

Несмотря на все это, подготовка к операции «Морской пев» продвигалась. Однажды утром мои командиры полка, штандартенфюрер (полковник) Гансен и хауптштурмфюрер (капитан) Эмиль Шафер, поручили мне соорудить к следующему дню погрузочную рампу, способную выдержать подвижный груз в пределах 20–30 тонн (тягачи и тяжелые орудия). Они считали, что выполнение этой задачи займет пять-шесть дней.

Союзники эвакуировали из-под Дюнкерка 338 000 солдат, в том числе 215 000 британцев, 123 000 французов, бельгийцев и представителей других национальностей без тяжелого снаряжения и вооружения.

Я немедленно составил план рампы. Мне повезло, так как в Утрехте я нашел необходимые материалы, которые поручил безотлагательно подготовить. Целую ночь сто человек работали при свете фар грузовиков с помощью скудного инструмента, и рампа была построена! К утру я первый проехал по помосту с самой тяжелой полковой гаубицей. Сейчас же разбудили хауптштурмфюрера и штандартенфюрера, которые с трудом поверили этой новости.

— Я предупреждаю вас, Скорцени, — сказал Гансен, — что если это шутка, то она вам будет дорого стоить.

Однако это не было шуткой. В Хельдере мы многократно повторяли тренировки по погрузке и разгрузке с применением рейнских барок, которым пообрезали носовые части. Однажды во время штормовой погоды мы чуть не утонули. Несмотря на наш большой энтузиазм, мы задумывались, что же будет, если погрузка случится в конце августа или в начале сентября, когда погода над каналом Ла-Манш, как правило, ужасна.

Воздушные атаки Геринга на Англию не принесли ожидаемых результатов. 16 и 17 сентября нас днем и ночью бомбила британская военная авиация, а 21 сентября британские пилоты потопили или повредили примерно дюжину транспортных судов и множество барок. Среди личного состава имелись убитые и раненые, и неудивительно, что мы посчитали попытку вторжения неудавшейся.

Высадку планировалось осуществить в июле силой пятнадцати десантных дивизий тремя эшелонами. Это было реально. Если бы мы заперли британский экспедиционный корпус во Франции нашими танками, Люфтваффе могли бы произвести «демонстрацию силы» над каналом Ла-Манш для Королевских военно-воздушных сил и Базового флота.[55] 19 сентября Гитлер издал окончательный приказ о роспуске десантного флота, и 12 октября операцию «Морской лев» втайне перенесли на весну следующего года. Именно тогда в Верховном командовании вермахта вновь вспомнили об операции «Феликс», направленной против Гибралтара, но опять она не была реализована.

С самого начала войны и в решающих моментах Канарис действовал как самый грозный противник Германии. Вероятно, Гитлер не понял, какое огромное стратегическое значение имело Средиземное море. Итальянцы должны были захватить непотопляемый «авианосец» — Мальту, — и, овладев этой скалой, в июне 1940 года мы добрались бы до Гибралтара. Захват крепости и закрытие Средиземноморского бассейна радикально изменило бы образ войны. Англичане вынуждены были бы осуществлять снабжение войск, сражающихся в Египте и Северной Африке, окольным путем вокруг мыса Доброй Надежды, а обратный путь пролегал через Красное море и Суэцкий канал. Курсирующие вдоль побережья Западной Африки подводные лодки адмирала Дёница не упустили бы возможности для нанесения ударов. Не будет преувеличением сказать, что генералы Гарольд Александер и Бернард Монтгомери получили бы только 30 процентов подразделений и технического снаряжения через Гибралтар. Мы также сделали бы невозможной дополнительную высадку союзников в Северной Африке, Италии и Франции.

Тот, кто говорил, что операция «Морской лев» закончилась бы неуспехом в июле — августе 1940 года, должен задуматься над словами Черчилля. 12 мая 1942 года он заявил офицерам Британской территориальной обороны: «После падения Франции мы были не только народом без армии — мы были народом без оружия. Если бы противник в 1940 году свалился с неба или высадился в разных местах страны, он обнаружил бы, что ему противостоят малочисленные группы вооруженных людей, которые охраняют позиции зенитных прожекторов».

Это не соответствовало данным, сообщаемым немецкой разведкой под руководством адмирала Канариса.[56]

Глава пятая От Ла-Манша до Балкан

Находясь в Голландии и проводя подготовку к операции «Морской лев», мы не могли знать, что она так никогда и не будет осуществлена. Мы думали, что высадимся в Англии весной 1941 года. В части все время была жесткая дисциплина.

Наша авиация выполнила детальные съемки английского побережья с низкой высоты. Было точно определено место высадки нашего дивизиона тяжелой артиллерии, и мы знали, какие природные препятствия нам необходимо будет форсировать. Ходили разговоры о том, что англичане могут поджечь побережье и разлить по морю горящую жидкость. Я тогда думал о таинственном «греческом огне», который впервые применили в VI веке правители Византии, император Юстиниан и императрица Теодора, против русских кораблей. Но мне казалась неправдоподобной версия о горящем побережье — ведь не так просто взять и поджечь, скажем, двадцать километров берега — зону высадки двух дивизий. В любом случае, с греческим огнем или без него, мы прошли бы через снаряды, бомбы, пулеметный огонь и весь Базовый флот Британии — и дошли бы до Лондона. У нас не было ни малейших сомнений в успехе. Мы знали, что только в октябре 1940 года наши корабли потопили 63 британских судна грузовместимостью 352 407 БРТ (брутто-регистровый тоннаж).

После операции наших «живых торпед» против флота союзников в 1944 году в Анцио адмирал Дёниц принял меня в своем штабе в «Волчьем логове»[57] и был очень любезен по отношению ко мне. Он сказал тогда, что результат октября 1940 года был достигнут силами едва ли восьми подводных лодок! Только представьте, что могли бы сделать сто таких лодок…

В октябре 1940 года в подчинении у Дёница находились только подводные лодки. Если бы с 1938 года руководство прислушивалось к его советам, мы вытеснили бы Англию из Средиземного моря, битва за Атлантический океан проходила бы по-другому, а операция «Морской лев» могла быть проведена в сентябре 1940 года. Если бы Германия, как теперь говорят, действительно готовилась к наступательной войне в 1934–1935 годы — вместо строительства домов, рабочих поселков, стадионов, плавательных бассейнов и автострад — то наверняка выиграла бы ее.

Поражение, которое потерпел Королевский военно-морской флот под Дакаром,[58] показал штурмовым подразделениям союзников, что британцы не всесильны на море. В течение трех дней, с 22 по 25 сентября 1940 года, сильный экспедиционный корпус англичан и Свободных французов пытался овладеть Дакаром и находящимся там большим запасом золота, принадлежащего национальным банкам Франции, Бельгии и Польши. Впрочем, эта последняя деталь является малоизвестной. В любом случае, в Дакаре не было немецких солдат.

Английский флот встретили огнем из орудий. Два броненосца оказались серьезно повреждены: «Решительный» был торпедирован и наклонился на борт, а «Берхем» был поражен орудийным залпом самого современного на то время броненосца «Ришелье». Такая же судьба постигла и один британский крейсер. Авианосец «Королевский ковчег», три оставшихся крейсера, эсминцы, а также более легкие суда, заправщики и корабли с десантными подразделениями отступили, чтобы избежать поражения. 3 октября Невилль Чемберлен подал в отставку, а атакованный оппозицией Черчилль вынужден был произвести изменения в правительстве.

Тем временем, в конце лета 1940 года, Гитлер мыслями был уже на Востоке.

Во время своего пребывания в ставке в 1944 году я понял, почему Гитлер не отдал приказ атаковать Англию. Вероятно, фальшивые рапорта Канариса сыграли существенную роль в июле — августе 1940 года, но посол Вальтер Гевель, выполнявший функцию связного между Министерством иностранных дел и Верховным главнокомандованием вермахта, сказал мне, что Гитлер тогда еще не расстался с мыслью заключить соглашение с Великобританией. Гевель отметил: «Летом 1940 года Гитлер считал возможным успешное вторжение в Англию. Более сложной задачей казалась ему оккупация страны с 47-миллионным населением, снабжение которой наполовину зависело от поставок извне, и, скорее всего, сразу прекратилось бы. По его мнению, это была настоящая дилемма. Следовало ли провозгласить Великобританию республикой, если бы королевская семья, Черчилль, правительство и большая часть Базового флота направились бы в Канаду? «Где Лорд Защитник, — вопрошал Гитлер, — где Кромвель?» Черчилль убеждал сам себя, что защищает целостность Британской империи, а Гитлер размышлял: «Мы вынуждены будем укрепиться на островах среди населения, страдающего от голода и холода, а от Сталина в это время можно ожидать самого худшего». Поэтому реализация операции «Феликс» казалась более разумной, чем операции «Морской лев». То, что Гитлер мог предложить Великобритании, он сформулировал 6 октября 1939 года, а затем, по-новому, — 8 октября 1940 года в речи, произнесенной в рейхстаге: мир, гарантия существования Британской империи, сотрудничество со всеми европейскими народами. Другие более-менее тайные попытки соглашения оказались неудачными.

С момента отказа от операции «Морской лев» и признания операции «Феникс» невыполнимой решение ситуации требовалось искать на Востоке, и чем раньше, тем лучше. Сталин надеялся, что мы начнем операцию «Морской лев» весной 1941 года — и благоприятный момент для нападения на Германию настал бы осенью того же года.

Во второй половине декабря была объявлена тревога. Рождественские увольнения отменили, после чего мы получили приказ покинуть Голландию, и подразделение отправили в неизвестном направлении.

Мы вернулись во Францию через Дюссельдорф, Висбаден, Майнц, Мангейм и Карлсруэ. После проезда через Вогезы мы достигли города Визуля. Это путешествие окольным путем стало для меня настоящим кошмаром, потому что в заснеженных Вогезах я вынужден был постоянно возвращаться, чтобы забрать с дороги более 150 легковых и грузовых автомобилей. В Порт-сюр-Сьон мне также не удалось отдохнуть. Резервная дивизия СС получила приказ готовиться к выступлению 21 декабря в Марсель с запасом боеприпасов, топлива и продовольствия. Ночью 20 декабря я заметил, что две покрышки у нашего самого большого грузовика с цистерной никуда не годятся. Я отправился на один из складов, расположенных вблизи Лангра. Чтобы добыть две необходимые покрышки, я уговаривал, шутил и что-то доказывал сержанту — канцелярской крысе, — но ничего не помогало. Тогда мне пришлось пригрозить ему, и наконец, подписав формальную накладную, я их забрал.

За несколько часов до начала запланированного перехода демаркационной линии и после переброски подразделения самой короткой дорогой к Марселю приказы были изменены. Выступление планировалось совершить 22 декабря, затем 23 в 4.00. В конце концов приказ отменили. Операция «Аттила», цель которой заключалась в оккупации французской свободной зоны и, по возможности, французских департаментов в Северной Африке, не осуществилась.

13 декабря 1940 года маршал Филипп Петен отправил в отставку премьер-министра правительства Виши Пьера Лаваля и даже приказал его арестовать. Плохо информированный немецкий посол Отто Абетц, по мнению которого Лаваль был гарантом французской политики сотрудничества с Германией, потерял голову. (Без сомнения, именно Лавалю принадлежала идея проведения совместных франко-германских боевых действий с целью возвращения территорий в экваториальной Африке, которые попали в руки оппозиции де Голля.).

В это же время Гитлер вернул Франции прах сына Наполеона, который покоился в Венском костеле Капуцинов, чтобы «Орленок» занял место рядом со славным родителем в склепе костела Инвалидов. Маршала Петена во время церемонии заменял адмирал Франсуа Дарлан, так как главе французского государства сказали, что если он появится в Париже, то будет арестован! Когда Гитлер узнал об этом, то очень возмутился. В действительности Петен пал жертвой интриг и дворцовой революции в Виши — «вопрос внутренней политики», как объяснил 25 декабря Гитлеру Дарлан. Я тогда не предполагал, что позже получу приказ арестовать славного французского маршала, но, к счастью, мне не пришлось его выполнить.

После мрачных событий 13 декабря 1940 года и отмены приказа о наступлении 23 декабря вернули отпуска. Я находился с семьей в Вене, когда телеграммой был вызван в свою часть. После прибытия я сразу доложил командиру дивизии, и генерал Гауссер сказал, что люди интенданта требуют строгого наказания для меня. Оказывается, я обвинялся в том, что угрожал сержанту сровнять с землей его склад, если он не выдаст мне нужные покрышки.

— Группенфюрер, — ответил я, — двенадцать тонн топлива на этом грузовике должны были доехать до цели! Дорога была каждая минута… И покрышки на складе были… Впрочем, я подписал накладную.

Гауссер, как мне показалось, сдержал улыбку, после чего сказал:

— Скорцени, вы должны знать, что кладовщики — это формалисты и мелочные люди, склонные считать, что все доверенное им имущество является их собственностью. Вы, вероятно, воплощение галантности, но вынуждены были шокировать сержанта своими требованиями. Господа из интендантства добиваются, чтобы я вас строго наказал. Можете считать себя наказанным, посмотрим, что произойдет. Пока что езжайте в отпуск. Вы свободны.

В России я особенно прочувствовал, что некоторые господа из интендантской службы в действительности невероятно мелочные.

Дивизия разместилась в зимних квартирах на плоскогорье вокруг Лангра. Я утверждаю, что отношения с населением складывались нормально — любое неуставное поведение с нашей стороны было очень строго наказуемо. Приведу два примера.

18 мая 1940 года наш полк проехал через размещенное за Гирсон (департамент Айанж) поселение, название которого я не помню. Перед разрушенным снарядом магазином на тротуаре валялись отрезы материала. Артиллеристы одной из наших батарей подобрали отрез желтого цвета и сделали из него повязки для защиты лица от пыли. На следующий день во время поверки всех подразделений был зачитан приказ: «У некоторых солдат дивизии замечены повязки, сделанные из французского материала. Солдаты должны знать, что присвоение лежащего на улице материала или какого-либо иного предмета считается хищением. Сообщаем офицерам дивизии, что любой солдат, пойманный с такой повязкой, будет считаться грабителем. Он должен быть немедленно арестован и предстать перед военным судом за воровство».

На плоскогорьях Лангра и От-Сона мы иногда жили в частных квартирах и, в определенной степени, делили все жизненные невзгоды с семьями, которые нас принимали. Конечно, возникали и сложные ситуации.

В феврале 1941 года по условиям перемирия было освобождено большое количество французских военнопленных, и они вернулись домой. Один из них неожиданно застал свою жену с немецким солдатом. Женщина, чтобы избежать справедливого наказания мужа, сказала, что была изнасилована. Не стоит ее осуждать за это; но наш сослуживец был арестован и приговорен полевым судом к смертной казни. Напрасно некоторые из нас, офицеры и унтер-офицеры, просили за него у командира дивизии. Мы знали, что акта насилия не было, а была связь, которая продолжалась уже несколько недель. Выслушав нас, «папа» Гауссер ответил: «Ни один солдат элитных частей войск СС не должен быть даже подозреваем в проступках, которые порочат настоящего солдата. Приговор будет приведен в исполнение».

И был приведен.

Во время морозной зимы 1940–1941 годов, когда мы квартировали в районе Лангра, у нас все время возникал вопрос: что мы здесь делаем? Я отдавал себе отчет, что у Франции нет ненависти к немцам. Два народа завоевали достаточно славы на полях сражений, чтобы вместе строить объединенную Европу.

Встреча маршала Петена и Гитлера в Монтуаре 24 октября 1940 года казалась мне актом, достойным предводителей двух великих народов, которые должны были наконец объединиться после многочисленных войн друг против друга. Я думал, что с Францией будет подписан мирный договор и начато проведение совместной большой политики. К сожалению, ни симпатизирующий Великобритании Риббентроп, ни Абетц (бывший социал-демократ и профессор искусства), имеющий жену-француженку, оказались не способны на это. Дипломатическая работа застряла в мертвой точке, и Гитлер вскоре перестал интересоваться Францией. Совершенную тогда ошибку он понял только в 1944 году, но было уже слишком поздно.

После войны в плену со мной оказался очень симпатичный человек — Пауль Шмидт, официальный переводчик министерства иностранных дел, начавший свою карьеру в 1923 году. Он сказал мне: «В течение двадцати двух лет я старался как можно лучше переводить мысли западных политиков, но не могу сказать, что всегда их понимал».

Для Густава Стресеманна Шмидт был голосом Аристида Бриана. Его устами вели диалог с Гитлером сэр Джон Симон, Энтони Иден, Артур Н. Чемберлен, Эдуард Даладье, Вячеслав Молотов, Йосуке Матсуока и многие другие. Он действительно был одним из свидетелей Апокалипсиса; хорошо знал многих государственных деятелей. Лишь только слушая его, можно было понять, что Европа не доросла до стоящих перед ней задач в 1919, 1928, 1938 годы, то же случилось и в 1940 году.

Это великое несчастье, что моя страна проводила близорукую политику, вместо того чтобы проявить великодушие, незамедлительно начать политику сотрудничества без подтекстов и подписать мирный договор с французским правительством, которое осознавало грозящую Европе и цивилизованному миру опасность.

По большому счету, именно немецкие и европейские солдаты вынесли на своих плечах результаты безрассудной и мелочной дипломатии.

Западная Германия и Франция сегодня активно сотрудничают, несмотря на то, что правительства этих государств не подписали мирного договора и даже договора о перемирии.

Потребовались миллионы смертей, гражданских и военных, чтобы этого достичь. Насколько было бы выгоднее подписать соглашение в 1939 году, даже в 1940. Проиграли все: Германия, Франция, Англия, Италия, Бельгия и Голландия. Даже американский солдат, которому потом пришлось воевать во Вьетнаме, даже налогоплательщик! Это множество жертв ничего не урегулировало ни в Европе, ни в мире.

После фальшивой тревоги в декабре 1940 года мы еще наивно верили, что остаются шансы на мирное урегулирование. В начале 1941 года мы думали, что наша дипломатия предпринимает большие усилия в данном направлении.

Однако вскоре стало ясно, что события развивались для «оси» очень невыгодно, прежде всего в Восточной Африке, где разбили итальянцев. В Северной Африке после победного наступления маршала Родольфо Грациани на Соллум и Сиди Барани в сентябре 1940 года, британцы, контратакуя в январе и феврале 1941 года, овладели Тобруком и Бенгази. 26 февраля 1941 года вынужден был вмешаться Африканский корпус под командованием генерала Эрвина Роммеля.

Война в Европе имела для нас непредсказуемый характер. Дуче, не предупредив Гитлера, послал свои плохо подготовленные, плохо обеспеченные и имеющие бездарное командование войска в Грецию. Итальянцев сначала отбросили к Албании, а затем обошли с флангов. Кроме того, в Югославии 27 марта 1941 года произошел государственный переворот, и наш союзник — регент князь Павел — был свергнут. Новый глава правительства генерал Душан Симович подписал со Сталиным пакт о дружбе и взаимопомощи.

В конце марта 1941 года моя дивизия[59] получила неожиданный приказ выдвинуться через Ульм и Аугсбург на юг Румынии. Руководство разрешило мне провести ночь дома в Вене; на следующее утро я присоединился к своей части вблизи венгерской границы. Когда мы проезжали через Будапешт, жители приветствовали нас, словно вернувшихся с победой венгерских солдат. К румынской границе мы подошли вблизи Дьюлы. Погода была плохой, и это сказывалось на нашей боевой технике: дороги находились в плачевном состоянии, и так продолжалось во время всей кампании на Балканах.

Мы начали атаку в воскресенье 6 апреля в 5.59 после пятиминутной артподготовки. Сербы ответили огнем, подорвали одну из наших разведывательных машин и сражались, укрывшись за широким противотанковым рвом, но они были не в состоянии помешать нам перейти его.

Боевое крещение я принял в обществе хауптштурмфюрера Нойгебауера, ветерана первой мировой войны. Перед началом стрельбы внутри у меня все сжалось, как перед дуэлью на шпагах. Нойгебауер подал мне флягу со шнапсом и сказал:

— Сделайте глоток, Скорцени. Холодно…

Преодолев противотанковый ров, оставляя позади убитых и раненых, мы неудержимо рвались вперед к Панчева. Там стало известно, что наша дивизионная разведгруппа под командованием хауптштурмфюрера Клингенберга первой вошла в Белград, неожиданно для противника.

Меня послали в разведку во главе двух небольших механизированных групп, насчитывающих 24 солдата. Мы прошли через Вршац, настоящий старый австро-венгерский городок. Когда мы осторожно приближались к Карлсдорфу, нас вышло встречать восторженное население: это были местные немцы.

Мне сообщили о появлении сербских подразделений. Миновав населенный пункт, мы вступили с ними в бой на пересеченной местности, поросшей кустарником. Неприятель вел интенсивный, но не прицельный огонь, и все-таки следовало опасаться окружения. Я побежал на правый фланг моей группы, где солдаты удерживали позиции, несмотря на яростные атаки противника. Бой продолжался минут пятнадцать, когда я увидел человек тридцать вражеских солдат, появившихся передо мной из зарослей. Я сразу же приказал прекратить огонь и крикнул сербам как мог громче: «Стой!»

Застигнутые врасплох, они подчинились моей команде и начали выходить со всех сторон. От неожиданности у меня мурашки побежали по спине. Я думал, что же делать: стрелять или не стрелять? К счастью, часть моих солдат обошла сербов с тыла, и тогда враги бросили оружие и подняли руки вверх.

Мы вернулись в Карлсдорф с взятыми в плен пятью офицерами и более чем шестьюдесятью солдатами, но затем сами оказались в плену у этого населенного пункта на добрых три часа. Перед ратушей местный бургомистр произнес приветственную речь, и мы обменялись рукопожатиями, после чего он торжественно заявил, что местное население никогда не забывало своей немецкой родины. Позже нас пригласили на банкет, организованный в нашу честь в здании школы. Думаю, что ни Брюгелю, ни Тениерсу никогда не приходилось изображать подобное пиршество.

Я проследил также, чтобы наши военнопленные не остались голодными. И когда мы привезли в полк пленных, съестные припасы и несколько бутылок вина, это обеспечило нам теплый прием. Я доложил штандартенфюреру Гансену об операции, и он выслушал меня с интересом.

Мы жили у немецких крестьян в богатом сельскохозяйственном регионе Банате. Моей хозяйкой оказалась энергичная крестьянка, мужа которой призвали в румынскую армию. Его не отпускали в отпуск без бакшиша для начальников! Я долго размышлял над этим рассказом.

Через некоторое время меня вызвал в офицерское казино штандартенфюрер Гансен. Он сообщил:

— За выполнение разведзадания несколько дней назад вы могли получить Железный крест, но я предпочел ходатайствовать о присвоении вам очередного воинского звания унтерштурмфюрера (лейтенанта). Мое предложение было поддержано. Искренне вас поздравляю и надеюсь, что такое решение вас устроит.

Я с радостью согласился. Через несколько часов штандартенфюрер вызвал меня опять. Оказалось, что именно сейчас по служебному каналу пришло мое назначение на должность унтерштурмфюрера с датой присвоения 30 января 1941 года.

Улыбаясь, Гансен сказал:

— Вы и так уже унтерштурмфюрер, и таким образом утреннее повышение делает вас оберштурмфюрером (старшим лейтенантом)!

Вы можете себе представить мое удивление и радость. Ничего не оставалось, как еще раз наполнить рюмки.

17 апреля 1941 года югославская армия капитулировала, и через день военные действия прекратились. 10 апреля Хорватия провозгласила свою независимость, и было создано новое государство, во главе правительства которого стал доктор Анте Павелич. Государство незамедлительно признали Германия, Италия, Словакия, Венгрия, Болгария, Румыния и Испания. Немного позже, 10 сентября этого же года, выгодный торговый договор с правительством Павелича подписала Швейцария.

8 апреля 1941 года 12-я армия фельдмаршала Вильгельма Листа, в авангарде которой находилась дивизия лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер», прорвалась через линию Метаксаса и на следующий день заняла Салоники, в которых ранее высадились британские части. Когда 27 апреля наши войска входили в Афины и греческая армия капитулировала, большую часть британских войск поспешно эвакуировали морем на Крит.

Первая крупная воздушно-десантная и парашютная операция этой войны была проведена под командованием генерала Курта Штудента 20–31 мая 1941 года на острове Крит.

22 000 солдат — единственная наша воздушно-десантная дивизия автоматчиков (7-я авиационная дивизия) и единственный полк транспортных планеров, а также недостаточно подготовленная 5-я горная дивизия — успешно выполнили ее. Из 57 000[60] англичан, австралийцев, новозеландцев и греков, укрывшихся на острове, только 16 500 человек военно-морскому флоту Великобритании удалось эвакуировать ценой больших потерь.

К сожалению, наши потери тоже были серьезными, прежде всего по причине неудачной высадки: 4000 убитыми и более 2000 раненых. Я позже, в 1942–1943 годы, вынужден был изучить отдельные фазы битвы за Крит для того, чтобы сократить до минимума риск готовящихся под моим командованием операций. Вывод один: операции подобного рода могли успешно провести только подразделения, специально подготовленные для таких целей.

Потери на острове Крит произвели большое впечатление на Гитлера, поэтому он не решился повторить эту операцию на Кипре, Мальте и в Суэцком канале.

К счастью, кампания на Балканах закончилась молниеносной победой. Уже в феврале 1940 года командующий французскими войсками на Ближнем Востоке генерал Максим Уиганд выслал из Бейрута в Париж план с предложением высадки на Салониках и даже, «в зависимости от реакции СССР», проведения наступления в Малой Азии. Во французском штабе также рассматривалась возможность бомбардировки месторождений нефти и трубопроводов в Батуми и Баку. Несомненно, генералу Уиганду не давала покоя слава Франше Де-Сперей, маршала первой мировой войны.

Бассейн Средиземного моря стал еще более необходим для победного ведения войны на континенте, чем это было в 1805 и 1914 годах, а мы не владели ни Гибралтаром, ни Суэцем. Италия могла в июле — августе 1940 года внезапно захватить Мальту, но Люфтваффе были втянуты в битву за Англию и в операцию «Морской лев». Наше поражение в Северной Африке предопределил тот факт, что союзники владели двумя непотопляемыми «авианосцами» — Гибралтаром и Мальтой.

Сразу же после окончания кампании я по служебной необходимости выехал в Белград. Меня интересовал этот город, захваченный турками в 1521 году и отнятый у них лишь в 1866 году.

Я знал, что Белград бомбила немецкая авиация. Именно здесь я впервые увидел самый отвратительный аспект войны.[61] Наши бомбардировщики превратили некоторые районы города в развалины. Мы еще не привыкли к таким разрушениям и были действительно поражены этой картиной. Улыбающиеся, дружелюбные лица, которые встречали нас во Вршаце, Карлсдорфе и Панчеве, сменились на суровые и враждебные. Я понимал жителей… Кому принесли пользу эти разрушения и страдания населения? В глубине души я осознавал, что эта война не несет для Европы ничего хорошего.

Вскоре мы получили приказ выехать в горную Австрию. Во время отпуска я с радостью навестил родственников. Мой отец, увидев меня в форме офицера, был очень взволнован, хотя и не хотел этого показывать. Он сказал мне:

— Ты быстро продвинулся по службе, поздравляю! Однако не воображай, что когда-нибудь заслужишь Рыцарский крест! Будь реалистом.

— Так точно, отец.

— Это великая честь — быть офицером. Ты должен показывать пример рассудительности и отваги в самых трудных ситуациях. Сын, это твой священный долг перед родиной.

Сегодня эти слова могут звучать привычными и наивными, но я их не забыл.

Глава шестая Неизвестные факты о миссии Рудольфа Гесса 10 мая 1941 года

После кампании на Балканах, перед десантом на Крит, по радио сообщили странную информацию. Вечером 11 мая 1941 года я узнал, что Рудольф Гесс — второе лицо государства (Геринг был тогда только третьим) — вылетел накануне в Англию.

В официальном коммюнике сообщалось, что состояние его здоровья в последнее время было неудовлетворительным и «он страдал галлюцинационными расстройствами», а также что «этот инцидент не окажет никакого влияния на войну немецкого народа с Великобританией».

Мы были удивлены, потому что никто из нас не думал, что Рудольф Гесс мог быть предателем.

Ни я, ни мои товарищи весной 1941 года не думали, что война будет такой долгой и безжалостной и гражданское население перенесет такие же лишения, если не большие, как мы, солдаты. Я не был одинок в своих мыслях насчет поступка Гесса, полагая, что его полет в Англию не был приступом безумия, как сообщалось официально, а, по всей видимости, он совершил попытку прекратить бессмысленную войну между европейцами.

Мы вступили в войну без эйфории, но были полны решимости обеспечить всем немцам возможность жить в одном государстве. Возможно, эту проблему лучше бы было решить посредством дипломатических переговоров, однако этот путь оказался ненадежным.

Во время войны заместитель государственного секретаря правительства США Самни Уэлэс,[62] посланный в Европу со специальной миссией президентом Франклином Рузвельтом, на момент пробудил надежду. Гитлер согласился с идеей проведения мирной конференции, но после возвращения Самни Уэлэса в Америку этот проект был сорван государственным секретарем Корделом Халлом.[63]

Конечно, в мае 1941 года эти детали не были обнародованы. Однако нам было известно, что уже после войны с Польшей, 6 октября 1939 года, Гитлер предложил подписать мирный договор. Мы также знали, что его заместитель — человек достойный и верный. Гесс принадлежал к людям замкнутым, и не было оснований подозревать его в психической неуравновешенности. Вероятно, он поверил, что должен выполнить великую миссию, — думали мы и были недалеко от истины.

Гессу, осужденному на пожизненное заключение и находящемуся в тюрьме более тридцати лет, сегодня уже восемьдесят. Охраняемый попеременно советскими, американскими, английскими и французскими солдатами, он является единственным узником крепости Шпандау.[64] Несмотря на симпатии западных держав, посредничество британского парламента и многочисленные петиции от известных людей всего мира, советское вето осталось в силе.

Несколько лет назад были обнародованы многие обстоятельства одиссеи Рудольфа Гесса. Иные, наверное, самые важные, остаются неизвестными для общественности.

Прежде всего, кем был узник Шпандау? Рудольф Гесс происходил из хорошей мещанской семьи, его мать была англичанкой. Родился и провел детство в Александрии; был воспитан «по-английски». Во время первой мировой войны он храбро сражался в немецкой авиации, затем закончил Мюнхенский университет. Там он вступил в ряды национал-социалистской партии. После путча 9 ноября 1923 года Гесса вместе с Гитлером заключили в тюрьму, находящуюся в крепости Ландсберг. Там Гитлер продиктовал ему часть книги «Моя борьба».

В 1933 году Гесс стал министром рейха без портфеля, в 1935 году его официально сделали преемником Гитлера, который в 1939 году публично назначил Гесса своим заместителем в партии.

Он всегда принадлежал к сторонникам союза Германии с Великобританией. Я абсолютно убежден, и некоторые известные историки разделяют мое мнение, что Гесс полетел в Англию как специальный посланник, чтобы вести переговоры о мирном договоре накануне начала войны со Сталиным.

Многие историки считают, что Гитлер не знал намерений Гесса. Однако экспедиция министра долго и старательно готовилась: перелету предшествовало двадцать пробных вылетов с радиосопровождением — на специально оснащенном самолете «Мессершмитт-110», под личным наблюдением инженера Вилли Мессершмитта. Но ведь все знали, что в 1938 году фюрер запретил Гессу пилотировать самолеты.

Вопреки утверждению некоторых, Гитлер не был удивлен, когда ему сообщили, что Гесс полетел в Шотландию в замок лорда Дугласа Гамильтона.

Перед вылетом Гесс оставил адъютанту письмо для Гитлера, в котором написал: «Если моя миссия будет неудачной, я готов к тому, что Вы откажетесь от меня… Вы можете объявить, что я совершил этот поступок во время психического расстройства». Я лично не видел этого письма, но фрагменты из него цитировались английским историком Джеймсом Лизором в его книге, посвященной Гессу. Безусловно, это письмо отражало душевное состояние Гесса в момент начала мероприятия, которое не было ни действием военного преступника, ни действием сумасшедшего, а только лишь миссией посланца мира.

Известно, что в 1940–1941 годы велись переговоры с целью заключения мирного договора на Западе. В переговорах участвовали немецкие и английские официальные лица или специальные представители, такие как Ричард Батлер, ассистент лорда Эдварда Галифакса в британском министерстве иностранных дел, или же дипломаты нейтральных государств, в частности, посол Швеции в Лондоне Бьерн Притц. Эти переговоры проходили в Швейцарии, Мадриде, Лиссабоне и Анкаре.

Одним из самых активных сторонников мирного договора с Англией был Эрнст Вильгельм Боле[65] — председатель Союза зарубежных немецких организаций. Он родился в Англии, воспитывался в Южной Африке, закончил Кембридж. Боле сделался пылким пропагандистом мирной концепции, которую фюрер[66] часто выражал как публично, так и в частных беседах: «Британская империя и Римский Костел являются главными столпами, на которых зиждется Западная цивилизация».

Я познакомился с Боле в Нюрнберге, где его судили по делу так называемого «процесса Вильгельмштрассе», то есть за поддержку преступных идей нашего министерства иностранных дел. Интересно, что этот агностик нашел опору в католической религии — его камера была украшена иконами святых. Чтобы получить разрешение на это, потребовалось вмешательство отца Сикстуса О’Коннора, монаха августинского ордена, капитана американской армии и католического капеллана тюрьмы. Это духовное лицо вызывало симпатию почти у всех заключенных, поэтому о нем я еще расскажу.

Действия гаулейтера Боле не имели позитивного результата. Возможно, Гесс встретился с Гамильтоном во время Олимпийских игр в Берлине в 1936 году. В то время британское общественное мнение считало, что необходимо пересмотреть Версальский договор и реорганизовать Европу, чтобы вернуть немецкому народу полагающееся ему место на континенте. Эту идею высказал Эдуард VIII во время своего краткого правления. В качестве герцога Виндзорского он вместе с герцогиней нанес визит канцлеру Гитлеру — так же, как и прежний руководитель лейбористской партии Ллойд Джордж, один из авторов Версальского договора. В то время в Лондоне сторонников союза с Германией было значительно больше, чем может показаться. Несомненно, шумные демонстрации «чернорубашечников» сэра Освальда Мосли приводили к обратному эффекту, нежели способствовали взаимопониманию между британским и немецким народами, что, впрочем, признал сам сэр Освальд в книге «Моя жизнь», опубликованной в 1968 году. Тем не менее, такие люди, как лорды Ротмэй, Ридесдейл, Бивербрук, Наффилд, Кемсли, адмирал сэр Бэрри Домвайл и герцог Гамильтон считали, что война с Германией противоречит интересам народа и Британской империи.

Некоторые лидеры лейбористской оппозиции задавали себе вопросы о подлинных целях «крестового похода против гуннов».

Когда началась война и наша дипломатия практически перестала действовать, инициативу перехватили заговорщики, и после этого кровавую машину для перемолки народов на Западе становилось все труднее остановить. В то время «Дейли Мейл» уже не хвалила Гитлера на своих страницах пером «почтенной четы королевства» лорда Ротмэя. Британская ментальность переменилась. Гесс знал это, но он помнил, что многие люди в Лондоне считают начавшуюся войну абсурдной.

Главным советником Рудольфа Гесса по вопросу соглашения с Лондоном был его старый друг, профессор Гаусхофер, создатель понятия «геополитика» и главный редактор журнала «Геополитика», внимательным читателем которого был Гитлер.[67] С конца сентября 1940 года у заместителя фюрера появился длинный меморандум профессора Гаусхофера под названием «Возможности заключения мирного договора с Англией». Не исключено, что Гитлер читал этот меморандум и беседовал с Гессом.

Упоминавшийся уже Джеймс Лизор цитирует беседу Гесса с Гаусхофером, составленную последним. Так, профессор обратил внимание Гесса на тот факт, что среди влиятельных англичан «Риббентроп играет ту же роль, что Даф Купер и Черчилль у немцев». По мнению профессора, возможно установить разумные контакты с британским уполномоченным министром в Будапеште О’Молли, сэром Самуэлом Хоэром, находящимся в Мадриде, и лордом Лотианом — послом Великобритании в Вашингтоне (последнего Гаусхофер знал очень давно).

Что касается Гитлера, он хотел реализовать на Западе то же, что ему удалось в августе 1939 года на Востоке. Чтобы избежать войны на два фронта, он намеревался заменить пакт, подписанный со Сталиным, на определенные соглашения с западными державами, а не только с Великобританией.

Знаменательно то, что 11 мая 1941 года — в тот день, когда Рудольф Гесс должен был обсуждать условия мирного договора с Великобританией, — Гитлер принимал в Бергхофе адмирала Дарлана, главу правительства маршала Петена, и секретаря президента Жака Бенуа-Мешина. Французы получили несколько предложений и заверения в том, что их страна «будет играть важную роль на Западе». Было слишком рано, особенно принимая во внимание Италию, подписывать мирный договор и гарантировать существование французской колониальной империи. Одновременно Гитлер делал жест доброй воли и говорил адмиралу, что «его мир не будет миром реванша».

Из этого можно сделать вывод, что фюрер не только знал о полете Гесса, но и предоставил своему официальному уполномоченному право говорить от его имени. Это было в начале аферы. В действительности полету предшествовали долгие переговоры, и Гесс был уверен, что он будет принят значимыми персонами Великобритании, хотя формально его не приглашали.

Убедительное объяснение полета было дано в мае 1943 года одним американским журналом в статье, подкрепленной документами. Согласно мнению анонимного автора, в январе 1941 года Гитлер зондировал возможность непосредственных переговоров с Великобританией с намерением заключить долгосрочный мирный договор. Я цитирую этот американский ежемесячник, так как он печатается и сейчас,[68] а его статьи в мае 1943 года подвергались цензуре: «Гитлер обратился не к британскому правительству, а к группе влиятельных британцев — в том числе и герцогу Гамильтону, — принадлежавшим к распущенному уже англо-немецкому обществу. Посредником был дипломат, имевший международное признание».

Фамилия дипломата не раскрывается. Из этого анонимного сообщения следует, что британцы ответили на немецкие предложения уклончиво. В течение четырех месяцев обе стороны дискутировали «осторожно и взвешенно» до момента, когда англичане отказались провести переговоры в одной из нейтральных стран. Они также отвергли предложение назначить посредником Эрнста Боле, когда турецкая и южноамериканская пресса сообщила, что он получил задание осуществить «важную и секретную зарубежную миссию».

Тогда на сцене появился Рудольф Гесс. Он как заместитель фюрера имел все полномочия, дающие право заключения мирного договора от его имени. 10 мая 1941 года он вылетел в Шотландию в замок герцога Гамильтона в Дангвиле, вблизи которого находился небольшой частный аэродром. Его там ждали. Однако эмиссар, прыгнув с парашютом, приземлился в 16 километрах от замка и вывихнул ногу в лодыжке. Он не имел понятия, кем в действительности были люди, допрашивающие его.

Вот что сообщает упоминавшийся уже американский журнал в мае 1943 года: «Первое известие в январе 1941 года было перехвачено британской спецслужбой, которая с этого момента держала все дело в своих руках».

Когда командование истребительной авиации Королевских ВВС заметило неопознанный «мессершмитт» (он неправильно отвечал на радиосигналы), дежурный офицер, руководящий центром, крикнул командирам истребителей, расположенных в Шотландии: «Ради бога, скажите им, чтобы его не сбивали!» Поэтому Гесса сопровождали два неприятельских истребителя, одного из которых он заметил. Если бы он не прыгнул с парашютом, а совершил посадку на частном аэродроме Гамильтона, тайну можно было бы сохранить. Однако министр рейха приземлился на поле фермера Дэвида МакЛина, и тот привел Гесса на свою ферму. Гесс сказал, что его зовут Альфред Горн и попросил, чтобы о нем уведомили герцога.

Может быть храбрый шотландский крестьянин, наблюдавший с вилами в руках приземление Гесса, принадлежал к тому же клану, что и Дональд МакЛин, который сообщил важные секреты в области атомных исследований Советам. Его начали подозревать слишком поздно; в 1963 году он убежал в СССР. Вот интересная тема для любителей исторических анекдотов. Но меня волнует другой вопрос.

Гамильтон, в то время подполковник Королевских военно-воздушных сил, находился на своем командном пункте. На звонок по телефону он ответил, что не знает никакого Альфреда Горна. Увидев на следующий день Рудольфа Гесса, визита которого не ждал, Гамильтон не мог скрыть своего изумления. Те, кто ожидали Гесса на небольшом аэродроме, были высокопоставленными сотрудниками британской разведки и контрразведки (Intelligence Service), а также офицерами тайных служб, готовящих ловушку.

Так или иначе, но Гесс-Горн находился пока в руках членов Home Guard (отряда местной обороны), которым передал его МакЛин. Военные вынуждены были вмешаться и забрать его из местной резиденции этой организации. После первого допроса в казармах Мэрихилл в Глазго эмиссара перевезли в военный госпиталь.

Возвратимся к материалу, опубликованному в американском журнале:

Гитлер (здесь я кратко излагаю текст статьи, опубликованной в 1943 году) предлагал прекращение военных действий на Западе, вывод немецких войск со всей оккупированной территории (кроме Эльзаса, Лотарингии и Люксембурга), а также эвакуацию немецких частей из Югославии, Греции и практически со всего бассейна Средиземного моря.

Взамен он добивался доброжелательного нейтралитета Великобритании в отношении немецкой восточной политики. Все страны, принимающие участие в боевых действиях или нейтральные, должны были отказаться от военных репараций.

Гесс должен был подчеркнуть необходимость ликвидации коммунизма, с которым Германия собиралась справиться самостоятельно. Для этой цели требовался весь военный англо-французский промышленный потенциал, до момента перевода хозяйств этих стран на мирные рельсы. Гесс беседовал с министром снабжения, лордом Вильгельмом Бивербруком (с которым был знаком лично), лордом Джоном Симоном и «иными членами Военного совета». Он не виделся с Черчиллем, но тот сразу же известил об этом деле Рузвельта. Ответ на предложения Гесса был, конечно же, отрицательным.

Когда Гесс понял, что с самого начала его подло обманывали, а Великобритания в действительности является союзником Советов, он впал — как нас информирует в журнале анонимный автор — в состояние депрессии, и «ложь на тему его так называемого безумия оказалась почти правдой».

Когда он узнал, что броненосец «Бисмарк», ранее потопивший «Гуда», тоже пошел ко дну (27 мая 1941 года), то проплакал весь день. Несомненно, что фантастический и рыцарский характер его рейда не позволил многим комментаторам понять его сути, поэтому их сообщения на эту тему звучали неправдоподобно.

Британские приготовления к войне, искусно закамуфлированные под взаимодействие с целью обсуждения мирного договора, Германия не приняла бы на веру, но ведь оставались предыдущие контакты, установленные, в частности, с Галифаксом и Батлером, а также мирные предложения 17 июня 1940 года британского министерства иностранных дел шведскому послу Притцу.

Никто не сомневался в честности Гесса — ни враги, ни друзья. Он никогда не произнес бы фамилии Гамильтона, если бы не был убежден, что герцог действует от имени высших британских властей. Показания свидетелей совпадают по этому вопросу — Гесс потребовал немедленно уведомить о себе Гамильтона, человека, который смог бы устроить встречи с высокопоставленными собеседниками.

Я оскорбил бы герцога Гамильтона, написав, что он помогал британским тайным службам. Его изумление при виде Гесса было подлинным, и, как нам сообщает «Американский вестник», «в фальшивой переписке его подпись была подделана» — ее можно сравнить с предвоенной подписью, которая находилась в Берлине.

Ознакомиться с этой перепиской было бы, конечно, интересно. Будем надеяться (хотя вероятность этого небольшая), что она когда-нибудь будет опубликована.

Если бы герцог Гамильтон и другие британские важные персоны переписывались с немцами, в частности, с Гессом, то они после этого полета предстали бы перед судом и были бы осуждены за поддержание контактов с врагом. Но этого не произошло. Поэтому я верю тезису американского журнала, который сообщает в 1974 году, что факты, раскрытые в 1943, предоставлены «наблюдателем, имеющим хорошую репутацию» и доступ к исключительно надежным источникам.[69]

Дата публикации тогдашних сенсаций была не случайной. В конце апреля 1943 года Черчилль настаивал, чтобы высадка западных союзников произошла не на Сицилии, а на Балканах. Он хотел, чтобы этот регион «избежал советского господства» и чтобы Югославия, Венгрия, Чехословакия и юго-восточная Германия были бы заняты англо-американскими войсками. Рузвельт придерживался иного мнения. Любопытной подробностью является тот факт, что в 1941 году британский премьер сделал вид, что он желает подписать пакт с Советами, и привлек Гесса в Лондон, чтобы отвергнуть немецкое предложение. Немного позже, весной 1943, Сталин прислал находящемуся в Анкаре Францу фон Папену предложение о заключении мирного договора.

Следовательно, узник Шпандау действовал с добрыми намерениями. Бесспорно, он оказался жертвой махинаций противника. Добровольно прибывшего с мирным предложением Гесса Черчилль сделал военнопленным, а затем к нему отнеслись как к военному преступнику.

Гесс сказал сэру Айвону Кирпатрику: «Я прибыл с посланием мира и гуманизма. С ужасом я думаю о продолжении войны и бесполезной резне, которую она повлечет за собой».

Позицию Гитлера можно понять. Вероятно, что после многочисленных неудавшихся попыток открыться на Запад фюрер перестал в них верить. Возможно, ему стало известно нечто такое, что вызвало подозрения, и на что Гесс, имевший меньше интуиции и более доверчивый, не обратил внимания. Гитлер вынужден был его дезавуировать.

Французский историк Ален Дэко представляет в своей работе «Dossiers secrets de l’Histoire»[70] иной тезис. Он анализировал позиции Гитлера и Геринга до, во время и после полета Гесса. Он цитирует факты и свидетельства, касающиеся, в частности, метеорологической службы, а также службы информации и немецкого радиоперехвата. Он пришел к выводу, что Гесс полетел в Шотландию с согласия Гитлера, а письмо, оставленное им, должно было помочь фюреру в дезавуировании акции в случае ее провала. Он пишет:

Позволю себе поправить автора. Действительно, Гитлер предупредил меня, что вынужден будет отказаться от меня в случае провала операции, но ни разу не намекнул на личность или действия Рудольфа Гесса.

30 июня 1943 года в Варшаве был арестован командующий Армией Краевой, генерал Стефан Грот-Ровецки. Армия Краёва подчинялась непосредственно польскому эмиграционному правительству, во главе которого находился генерал Владислав Сикорски, погибший через несколько дней в авиакатастрофе вблизи Гибралтара при странных обстоятельствах. Преемник генерала Грота генерал Тадеуш Бур-Коморовски также попал в плен в начале октября 1944 года. Командующий 9-й немецкой армией генерал Смило фон Люттвиц сообщил поляку, что он сам и его штаб считаются военнопленными, а не партизанами. В конце войны немецкие власти передали генерала Бура швейцарской делегации Международного Красного Креста.

В 1955 году Бур опубликовал в Париже книгу «Подпольная армия», в которой сообщил, что планировалось обменять генерала Ровецкого на важного немецкого военнопленного. Он пишет: «Немцы взамен Ровецкого требовали выдачи Гесса; однако на это не согласилась Англия».

В начале моего пребывания в Нюрнберге восемнадцать главных подсудимых содержались в том же крыле тюрьмы, что и свидетели. Каждый день во время пятнадцатиминутной прогулки я видел прохаживающегося по двору Рудольфа Гесса. Распоряжение по соблюдению тишины было очень суровым, поэтому я не мог заговорить с ним, чтобы хотя бы ободрить. Однако я даже на минуту не мог подумать, что вижу душевнобольного человека, наоборот.

Он ходил прикованным к американскому солдату. Когда меняли направление шага, он пользовался привилегией своего статуса «психически неуравновешенного» и совершал несколько резких и неожиданных движений, подлинной целью которых было сбить с толку охранника и заставить его комически вращаться вокруг себя. В конце концов становилось непонятно, кто из них является узником.

По прямой Гесс маршировал уверенным шагом, спокойно и достойно, с поднятой головой, не обращая внимания на идущего за ним солдата, который, казалось, был его слугой.

Глава седьмая «Барбаросса»

В начале декабря 1940 года наша резервная дивизия СС («SS-Verffigungsdivision») была переименована в дивизию «Рейх» («Das Reich»). Ее организационную структуру изменили, омолодили личный состав частей и весной 1941 года приступили к смотру боевой техники. Мы прошли маршем — даже несколько раз — через Германию, Голландию, Бельгию, Францию, Австрию, Венгрию, Румынию и Югославию. Пресса сообщала, что наши штабы «удовлетворены» действиями техники во время молниеносной кампании на Балканах. Как специалист, отвечавший за нее, утверждаю, что наш автомобильный парк находился в плачевном состоянии. Впрочем, и природа, и износ техники способствовали замедлению нашего стремительного продвижения на Восток.

Бронетанковая группа Эвальда фон Клейста после марша в черепашьем темпе по дорогам Пелопоннеса должна была переместиться в Карпаты, чтобы, располагая всего лишь 600 машинами, противостоять 2400 танкам маршала Семена Буденного.[71] Командующий группой армий «Юг» во время нападения на Россию фельдмаршал Герд фон Рундштедт сообщил после войны английскому теоретику военного дела сэру Безилу Лидделу Харту, что «поздний приход танковых дивизий Клейста помешал подготовке его частей». Клейст это подтвердил, но заметил также: «Многие танки прибыли с Пелопоннеса. Машины нуждались в техническом осмотре и ремонте, а экипажи — в отдыхе».

Необходимо добавить, что в 1941 году каждая немецкая автомобильная фирма продолжала производить различные модели своей марки так же, как и перед войной. Правда, Гитлер назначил комиссара по вопросам стандартизации, но на фронте мы не заметили перемен. Большое количество моделей не позволяло создать соответствующего запаса запчастей. В моторизованной дивизии было примерно 2000 транспортных средств иногда пятидесяти различных типов и моделей, хотя достаточно было бы десяти — восемнадцати. Кроме того, наш артполк располагал более 200 грузовиками, представленными пятнадцатью моделями. Под дождем, в грязи или на морозе даже самый лучший специалист не мог обеспечить качественный ремонт.

Я задумывался, понимают ли в штабах, что моторизация требует постоянного обеспечения материалами и запчастями. Хорошая организация работы транспорта играла основную роль в молниеносной и наступательной войне. В случае перехода вермахта к обороне роль транспорта была бы менее важна. Я говорю об элементарных проблемах.

В течение нескольких недель дивизия работала без сна и отдыха, чтобы привести технику в порядок. В середине июня 1941 года мы получили приказ погрузиться в вагоны. Миновав Чехию, наш конвой проехал Верхнюю Силезию, а затем Польшу. Куда мы направлялись? Мы не знали, оставалось только давать волю воображению. Некоторые утверждали, что мы вместе с русскими перейдем Кавказ, чтобы захватить нефтяные месторождения в Персидском заливе. Другие считали, что мы заключили договор о дружбе и взаимопомощи с Турцией (17 июня 1941 года), чтобы, перейдя Кавказ, пройти через территорию этой страны в направлении Суэцкого канала и Египта — и напасть на англичан с тыла. В этот же момент Роммель и итальянцы должны начать наступление… Никому и в голову не приходило, что мы нападем на Советы и вынуждены будем воевать на два фронта.

Мы отдавали себе отчет в том, что с августа 1939 года Россия без боев увеличила свою территорию, захватив половину Польши, страны Балтии (нарушив заключенные ранее договоры), а также Северную Буковину и Бессарабию, открыв себе доступ к румынской нефти. Российская нейтральность обходилась нам дорого. Мы знали, что при помощи переворота в Белграде, совершенного генералом Симовичем, Сталин пытался усилить свое влияние на Балканах. Однако этот вопрос недавно урегулировали.

Зато мы не знали, что русские в войне с Финляндией использовали не лучших солдат и устаревшую технику. Мы не отдавали себе отчета в том, что их с трудом завоеванная победа над храброй финской армией была только блефом. Речь идет о сокрытии огромной силы, способной атаковать и обороняться, о которой Канарис, руководитель разведки вермахта, должен был хоть что-то знать. Однако в таких случаях адмирал всегда проявлял образцовое умение хранить тайну.

Человеку свойственно верить в желаемое. Меня всегда привлекала мысль о кампании в Иране, Аравии и Египте. Я возил с собой книгу полковника Томаса Эдварда Лоренса «Семь столпов мудрости». Он был необычным искателем приключений, археологом, тайным агентом и сторонником независимости арабов в войне с турками. Могло ли случиться сегодня то, о чем он повествовал? Разве мы не могли сделаться хозяевами «нефтяного пути», который хотел перерезать генерал Уиганд, так же, как мы стали хозяевами «железной дороги» в Нарвике?

Путешествие по железной дороге было долгим. Книга Лоренса, в которой приключения в Аравии тесно переплелись с реальными жизненными интересами, заставила задуматься. Наперекор всему этот человек, валиец, претворил в жизнь свои идеи, и это дало удивительные результаты. Во время первой мировой войны объединенный флот Франции и Англии не смог форсировать Дарданеллы, но акция Лоренса позволила Англии в этом месте, имеющем огромное политическое, хозяйственное и военное значение, сохранить мир с пользой для себя.

Наши налеты на Лондон и угроза вторжения принесли подобные результаты, равно как и отмена операции танковых дивизий на равнинах Пикардии у ворот Дюнкерка. Я чувствовал, что Черчилль капитулирует лишь под давлением силы, но когда это произойдет? Действительно ли мы смогли в 1935–1936 годы подготовиться к продолжительной войне?

Я читал «Семь столпов мудрости» в поезде, который катился по польской низине. Я дошел до эпизода, в котором Лоренс в сентябре 1918 года пытался взорвать турецкий эшелон, когда наш конвой прибыл на вокзал города Львова. Отсюда ночью моторизованной колонной мы двинулись в путь к месту, расположенному южнее Бреста, примерно в пятидесяти километрах от Буга — пограничной реки между Генеральным губернаторством оккупированной Польши и советской территорией, ранее также принадлежавшей Польше. Наши иллюзии рассеялись.

21 июня 1941 года в 22.00 все части дивизии были приведены в состояние боевой готовности. Мы молча выслушали ротных командиров, зачитавших воззвание фюрера:

«Солдаты Восточного фронта!

Долгие месяцы я вынужден был сохранять молчание. Однако пришло время, когда я могу открыто обратиться к вам.

Более 160 советских дивизий сконцентрировано на нашей границе, которая в течение нескольких недель систематически нарушается — и не только на нашем участке, но и в Северной Румынии.

Солдаты, наступил момент начала сражения, которое по территории и величине сил, втянутых в него, является самым большим в истории человечества. На севере, на берегу Северного Ледовитого океана, наши товарищи под командованием победителя из-под Нарвика действуют совместно с финскими дивизиями. Немецкие солдаты вместе с финскими героями под руководством их маршала охраняют Финляндию. Вы образуете Восточный фронт. В Румынии, у берегов Прута, Дуная и на побережье Черного моря, немецкие и румынские солдаты объединились под командованием маршала Антонеску. И эта самая большая в истории группа армий переходит сейчас в наступление — не только с целью окончательного завершения этой великой войны или для защиты находящихся под угрозой стран, но для спасения европейской культуры и цивилизации.

Немецкие солдаты! Вас ждут ожесточенные бои, и ваша ответственность велика. Не забывайте, что судьба Европы, будущее Германского рейха и существование нашего народа с этого момента находятся в ваших руках. Да поможет вам всем Бог в этой великой битве».

Сделаю только одно дополнение к приказу фюрера, предшествовавшему операции «Барбаросса»: я глубоко убежден, что если бы Гитлер не отдал тогда приказ перейти в наступление, сегодня большинство стран мира и Европы находилось бы под властью большевиков.

Правда, это была ужасная война. Огромная Россия страшно пострадала. Наши солдаты сражались геройски; в конце концов немецкая земля, немецкий народ и его армия были принесены в жертву этой гигантской битве. Солдаты, которые не пали на поле брани, оказались жестоко наказаны. Однако Европа и Западная цивилизация сегодня существуют только благодаря им. Без них в современной Западной Германии или Франции было бы не больше свободы, чем в Польше, а политическая автономия Великобритании напоминала бы автономию Финляндии. Возможно, коммунистический блок сегодня тянулся бы от Бреста до Владивостока, в Африке — от Алжира до мыса Доброй Надежды, кроме Китая, охватывал бы Японию и Австралию. Сталин не помиловал бы никого. Чтобы сохранить независимость, Соединенные Штаты, наверное, вынуждены были бы использовать атомную бомбу, и кто знает, как выглядел бы мир сегодня?[72]

Гитлер ошибся и был обманут. Группировка войск, которую он бросил на Восток, вовсе не была «самой большой в истории». Советские вооруженные силы оказались более многочисленными и имели в своем распоряжении больше вооружений. В 1941 году мы имели 3 000 000 человек, 3580 танков и более 1800 самолетов. Нам противостояло — подготовленных не только для обороны, но и (как на юге) к наступлению — 4 700 000 солдат, примерно 15 000 танков[73] только в одной Белоруссии, 6000 самолетов, в том числе 1500 современных.[74]

Среди советских танков выделялись великолепные Т-34, которые впервые были введены в бой в конце 1941 года под Ельней. В 1942–1943 годы появились другие, неизвестные нашей разведке «чудовища»: танки весом 43 и 52 тонны типа КБ (Климент Ворошилов),[75] а также в 1944 году — 63-тонные танки ИС (Иосиф Сталин). Вначале мы натолкнулись на иные сюрпризы, например, на известные «органы Сталина»[76] или же на техническое оснащение саперных батальонов советских танковых дивизий, позволяющее соорудить шестидесятиметровый мост, делающий возможным переправу машин весом 60 тонн.

На рассвете в воскресенье 22 июня 1941 года мы двинулись на восток против того же противника, которого 22 июня 1812 года атаковала наполеоновская Великая Армада.

План «Барбаросса» (с которым, как мы увидим далее, Сталин был ознакомлен) определял следующие группировки войск:

В состав группы армий «Север» под командованием фельдмаршала Вильгельма фон Лееба входили две армии (16-я и 18-я) и одна бронетанковая группа (4-я). Цель: захватить государства Балтии и город Ленинград.

Группа армий «Юг» фельдмаршала фон Рундштедта состояла из трех немецких армий (6-й, 11-й, и 17-й), двух румынских маршала Антонеску (3-й и 4-й), а также из 1-й бронетанковой группы. Она продвигалась на юг от припятских болот через Западную Украину и должна была захватить Киев.

Самой сильной была группа армий «Центр» под командованием фельдмаршала Федора фон Бока, которая должна была действовать между болотами Припяти и Сувалками в направлении на Смоленск. В ее состав входили две армии (4-я и 9-я) и две бронетанковые группы: 2-я, под командованием генерала Хайнца Гудериана, и 3-я — генерала Германа Гота. Дивизия «Рейх» входила в состав 2-й бронетанковой группы, командира которой уже тогда называли «Быстрым Хайнцем».

В день, предшествовавший наступлению, все штабы ожидали до 13.00 сообщения одного из двух паролей: «Альтона», обозначавшего отсрочку операции «Барбаросса», или же «Дортмунд». Сообщили второй.

Во время боев по форсированию Буга и захвату Бреста мне запомнились три основных момента. На рассвете я находился на огневой позиции легкой артиллерии 2-го дивизиона, в котором тогда служил. В 3.15 мы открыли огонь, и, не прекращая его, приближались к реке. В 5.00 утра я осматривал эффективность нашего артобстрела с наблюдательного пункта, оборудованного на дубе. Мое мнение совпадало с мнением разведчиков, которые, вернувшись обратно после переправы через глубокую реку на надувных понтонах, доложили, что мы стреляли в пустоту. Русские отошли из зоны досягаемости пашей артиллерии и замаскировались в болотах и лесах, откуда их необходимо было выкурить.

Складывалось такое впечатление, что противник не был захвачен врасплох, а действовал по ранее составленному плану.

Вторым особенным моментом я считаю то, что все-таки нам удалось ошеломить русских — противник с изумлением наблюдал, как 80 танков первого батальона 18-го танкового полка погрузились в воду Буга, чтобы через некоторое время выехать на противоположном берегу. Это были новые подводные танки, специально подготовленные для операции «Морской лев», идеально герметизированные и оснащенные Schnorchele,[77] которые были использованы значительно позже на наших подводных лодках.

Третий сюрприз оказался неприятным для нас. Сам Брест пал очень быстро, но старая, построенная на скале крепость, которую завоевывали еще когда-то крестоносцы, оборонялась еще три дня. Не помогли ни интенсивный артобстрел, ни бомбардировка. Я атаковал крепость вместе с взводом штурмовых орудий; русские снайперы отвечали огнем из укрытий, по которым мы стреляли прямой наводкой. Мы несли тяжелые потери, я видел, как погибали мои сослуживцы. Русские сражались геройски до последнего патрона. Так же отчаянно сопротивлялись они и на вокзале, подвальные помещения которого пришлось затопить водой, чтобы покончить с их защитниками.

Мы потеряли в Бресте более 1000 человек ранеными и 482 убитыми, в том числе 80 офицеров. Хотя мы и взяли в плен 7000 человек, из них 100 офицеров, но наши потери в Бресте составили 5 процентов от общих немецких потерь за первые восемь дней войны в России. Ожесточенное сопротивление защитников этой крепости вынудило меня задуматься.

Из личного опыта мне известно, что русские применяли во время этой кампании двойную тактику. Специальные части сражались до конца на заранее подготовленных позициях (подобным образом действовали и партизанские отряды), и мы вынуждены были замедлять темп марша, чтобы ликвидировать эти подразделения, а в это время основные силы успевали вырваться из окружения.

Как мне известно, в своем выступлении 3 июля 1941 года Сталин рекомендовал крупным подразделениям отступать, применяя тактику «сожженной земли» и одновременно формируя партизанские отряды. Партизаны не имели статуса комбатантов (военнослужащих) согласно действующим международным конвенциям, которые, впрочем, Советская Россия и не подписывала.

С 1945 года беспрестанно повторяют, что Сталин в 1941 году был настроен «лояльно и мирно» и сосредоточился исключительно на строительстве социализма в России, скрупулезно соблюдая все параграфы пакта, подписанного с Риббентропом в августе 1939 года. Говорят, что он был неожиданно «предательски атакован», что позволило немецкой армии достичь успеха на первом этапе войны. После смерти Сталина премьер-министр СССР и первый секретарь Коммунистической партии Никита Хрущев даже обвинил его в том, что он позволил себя «захватить врасплох».

Как доказательство дружеского расположения Сталина к Третьему рейху постоянно цитируются обнаруженные в немецком министерстве иностранных дел телеграммы, подписанные нашим тогдашним послом в Москве графом фон Шуленбургом, который 12 мая 1941 года писал Риббентропу:

Дипломат может быть недостаточно искусным, а может вести двойную игру. Трудно определить, когда Шуленбург встал на этот путь. Благодаря документам немецкого посла в Риме Ульриха фон Гасселя, которые были опубликованы в Цюрихе («Vor Anderen Deutschland»[78]1946), нам стало известно, что в 1943 году находящийся уже на пенсии Шуленбург предложил заговорщикам, замышлявшим свержение Гитлера, что он перейдет линию фронта и предложит Сталину мирные переговоры от имени «нового» немецкого правительства. Взамен он требовал только лишь пост министра иностранных дел. Как относиться к этому, как к Hochverrat или Landesverrat? Гассель, конечно же, был членом заговора.

Операция «Барбаросса» не застала врасплох советского диктатора, который 6 мая 1941 года принял ранее занимаемый Молотовым пост председателя Совета Народных Комиссаров.

Уже в июне 1939 года высокопоставленные сотрудники нашего министерства иностранных дел на Вильгельмштрассе, братья Эрих и Тео Кордты, предупредили (с согласия Канариса, Остера и генерала Бека) сэра Роберта Вэнситарта о скором подписании договора между Германией и СССР. Разумеется, что союзники вскоре были предупреждены и о враждебных намерениях Гитлера в отношении России.

Канарис и Остер быстро поняли, что Гитлер — как когда-то Наполеон — боялся русских, как британских солдат на континенте. Я уже писал, что фюрер отменил операцию «Морской лев» весной 1941 года, так как считал, что существует риск удара в спину со стороны Сталина. 6 сентября 1941 года фельдмаршал Кейтель передал руководителю Абвера записку следующего содержания:

Не подлежит сомнению, что уже с сентября 1940 года люди Абвера информировали обо всем своих «почетных корреспондентов» в министерстве иностранных дел, а также зарубежных корреспондентов в Италии и Швейцарии. Не хватало лишь деталей — до 5 декабря 1940 года, когда начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер (тоже участник заговора) представил Гитлеру план, который 3 февраля 1941 года назвали операцией «Барбаросса». Уже в феврале 1941 года заместитель министра иностранных дел США Самни Уэлэс предупредил посла СССР в Вашингтоне Константина Усманского, что Германия весной намеревается напасть на Россию. Уэлэс показал ему не только план «Барбаросса», но также часть или даже весь план «Ольденбург», касающийся промышленного и сельскохозяйственного использования регионов России после их захвата вермахтом. Автором плана был руководитель Управления военного хозяйства и вооружения ОКВ генерал Георг Томас — участник заговора, сотрудник Гальдера и друг Канариса.

Советская армия была приведена в состояние повышенной боевой готовности в конце мая 1940 года. Исполнявший тогда обязанности народного комиссара обороны СССР маршал Семен Тимошенко подписал всеобщий план действий по тревоге 0–20, реализацию которого ускорили после того, как наши танки достигли Сены 9 июня 1940 года. В начале сентября 1940 года большинство сформированных дивизий и 10-й воздушно-десантный корпус генерала Безуглого были передислоцированы к западным границам СССР. Всех офицеров советской армии, имеющих немецкие фамилии, перевели служить на Восток.

Я хочу обнародовать следующий малоизвестный факт. Один из моих послевоенных приятелей, полковник Адам из ВВС США, после войны исполнявший обязанности военного атташе в одном из западноевропейских государств, подтвердил, что Рузвельт по просьбе Сталина помогал России с декабря 1940 года. В то время Адама послали в СССР вместе с сотней американских летчиков, чтобы научить русских летать на новых американских машинах, которые уже начали поставлять Советам.[79] Адам сообщил, что подготовка велась не па случай возможного советско-японского конфликта, а для войны с Третьим рейхом. Итак, мы видим, что некоторые факты не совпадают с историей, которую преподают до сегодняшнего дня.

В своей последней книге, цитаты из которой приводились выше, Лиддел Харт подтверждает, что британские спецслужбы были «отлично проинформированы» об операции «Барбаросса» и «значительно раньше поставили в известность русских».

В апреле 1941 года руководитель Партии труда и посол Великобритании в Москве сэр Стэнфорд Крипе раскрыл русским точную дату нападения — 22 июня. Гитлера даже предупредили, что русских проинформировали. Кто его предупредил? Канарис? А может, Шуленбург? Конечно же, нет! Это сделал военно-морской атташе нашего посольства в Москве, который 25 апреля прислал командованию военно-морского флота в Берлине телеграмму следующего содержания: «Английский посол указывает дату 22 июня как начало войны между Германией и СССР».

Когда такой «историк», как немец Герт Бухгейт, пишет в своей работе «Hitler, der Feldherr»,[80] что 22 июня Сталин и Молотов «находились в полном оцепенении», можно лишь пожать плечами. Такой же точки зрения придерживается в книге «Une guerre pas comme Ces autres»,[81] изданной в 1962 году, Михель Гардер:

Тезис о «захвате русских врасплох» постоянно поддерживается официальными и неофициальными издательствами коммунистических стран, а также многочисленными западными историками (не являющимися коммунистами) и их «попутчиками». Я докажу, до какой степени этот тезис является ошибочным.

Глава восьмая Постоянное предательство

До этого времени различные грани второй мировой войны изучались аналитическим или хронологическим методами. Все вооруженные конфликты имеют политический, хозяйственный, стратегический и тактический аспекты. Но в войне, о которой я говорю, существовал еще один аспект — тайный — малоизвестный, однако зачастую решающий. Я говорю о событиях, происходящих вдали от полей сражений, но имеющих очень большое влияние на ход войны, которые влекли за собой огромные потери техники, лишения и смерть сотен тысяч европейских солдат. Фон Манштейн и Гудериан осуждают в своих мемуарах эту циничную сторону войны. Наиболее объективные историки, сэр Безил Лидцел Харт и Поль Кэрелл, пишут об этой проблеме намеками или неточно; Жак Бенуа-Мешин не закончил еще своей превосходной, монументальной «Истории немецкой армии». Вторая мировая война была более, чем какая-либо другая, войной интриг.

Я вспоминаю о заговоре против национал-социалистского государства, который, хотя и закончился 20 июля 1944 года неудачным покушением, но, тем не менее, внес свой вклад в падение Третьего рейха. Это колоссальная и до сих пор невыясненная тема; вероятно, она никогда не будет объяснена до конца. Однако в нашем распоряжении имеется множество информации из немецких, британских и американских источников. Русские до этого времени официально обнародовали лишь деятельность своего супершпиона Рихарда Зорге.

В Германии все началось 30 июня 1934 года. В этот день, а точнее ночь, Гитлер подавил бунт СА, начальником штаба которой был Эрнст Рём. В действительности, речь шла о заговоре, имеющем широкие внешние и внутренние связи, которые остались невыясненными до сих пор. Рём был лишь орудием, но в чьих руках? Эта мрачная афера называется «Ночью длинных ножей.

1 июля глава государства фельдмаршал Пауль фон Гинденбург публично поздравил своего канцлера, Гитлера, телеграфируя: «Вы спасли немецкий народ от грозной опасности. Выражаю Вам глубокое признание и искреннее уважение».

Силы СА, насчитывающие около 3 000 000 человек, сначала были сокращены на две трети. Затем, согласно закону от 21 мая 1935 года, название вооруженных сил изменили с «рейхсвера» на «вермахт».[82] Закон, вводящий обязательную военную повинность, начинался словами: «Воинская служба является почетной службой немецкому народу». Подобно императору до 1918 года, Адольф Гитлер стал главнокомандующим вооруженных сил.[83] Теперь ему, а не конституции, при-он али все офицеры и солдаты. «Я присягаю перед Богом беспрекословно повиноваться Адольфу Гитлеру, фюреру Третьего рейха и немецкого народа, а также главнокомандующему вермахта, и обязуюсь, как честный солдат, быть верным данной присяге даже ценой жизни».

Офицеры рейхсвера, убеждения которых не соответствовали принципам национал-социализма, имели возможность отказаться от принятия этой присяги и поискать другую работу. Однако никто этого не сделал. Это единодушие людей, для которых слово чести было важнее самой жизни, надолго ввело Гитлера в заблуждение. Новый закон благотворно воздействовал на общество. Офицеры и солдаты теперь совместно служили в армии — в то время как в кайзеровской армии офицеры и унтер-офицеры были государственными служащими с особым статусом (и имели привилегии, гарантируемые воинским званием).

С этого момента все, от генерала до простого солдата, служили немецкому народу. Воинские касты прекратили свое существование, и значение этой революции было огромно. Большинство офицеров приняли ее охотно; наиболее молодые — с энтузиазмом. Однако в святилище старой прусской системы — Генеральном штабе сухопутных войск — небольшая группа генералов все еще колебалась между традициями и нововведением, кое-кто с сожалением расставался с привилегиями. Общественные проблемы были решены удовлетворительно, материальное положение рабочих улучшилось и их начали уважать, а офицеры старой закваски сделались беспомощными. Эти противоречия в армии обнаружились, когда наперекор тогдашнему начальнику Генерального штаба сухопутных войск генералу Людвигу Беку Гитлера поддержал сторонник использования бронетехники генерал Гудериан.

В 1937 году Гудериан объяснял начальнику штаба, что можно прорвать неприятельский фронт, командуя по радио с автомобиля, быстро едущего во главе подразделения. Бек пожал плечами и ответил: «Как вы себе представляете командование без стола с картами и телефона? Неужели вы не читали Шлиффена?»

С подобным безразличием Гудериан встретился и у исполняющего обязанности главного инспектора механизированных частей генерала Отто фон Штюльпнагеля, который запретил использовать танки в подразделениях крупнее полка.

По словам Гудериана, его начальник «считал танковую дивизию утопией».

Гитлер назначил Гудериана командующим танковыми войсками. Однако мобилизационный приказ делал его командиром… резервного корпуса пехоты. Подав протест, Гудериан возглавил 19-й механизированный корпус, который 19 октября 1939 года захватил Брест вместе с цитаделью. Через четыре дня завоеватель вынужден был вернуть цитадель советскому генералу Семену Кривошееву, так как она оказалась в советской зоне влияния.

Несмотря на протест преемника Бека на посту начальника Генерального штаба генерала Гальдера, считавшего «абсурдным» разработанный Гудерианом и фон Манштейном[84] план выхода к реке Мозель через французские Арденны, Гитлер навязал штабникам выполнение этой операции, которая была проведена успешно.

Таким людям, как Бек и его преемник Гальдер, а также генералы фон Фрич, фон Витцлебен, фон Гаммерштейн, фон Брокдорф, Генрих и Отто фон Штюльпнагели, тяжело было повиноваться человеку, которого некоторые называли «чешским капралом». То, что Гитлер приказывал им выполнять планы, которые гарантировали успех и становились уроком для несогласных, оказалось для них неприемлемым.

Это была единственная причина «заговора генералов». Конечно, когда победы на фронте закончились, к заговорщикам присоединились другие генералы и старшие офицеры. Именно тогда, в 1943–1944 годы, в нелегальную деятельность были вовлечены генералы Гепнер, Томас (начальник Управления военным хозяйством и вооружением Генерального штаба вермахта), Эдуард Вагнер (заведующий тылом сухопутных войск), Фриц Линдеман (руководитель отделения вооружения Генерального штаба сухопутных войск), Гельмут Штефф (руководитель отдела организации Генерального штаба сухопутных войск), Геннинг фон Тресков (исполнявший обязанности начальника штаба группы армий «Центр» в России) и его адъютант, Фабиан фон Шлабрендорф и другие.

До падения адмирала Канариса (весной 1944 года),[85] Германия имела две разведывательные службы, которые, конечно же, соперничали друг с другом. Два управления в Главном управлении безопасности рейха, руководимые до мая 1942 года Гейдрихом,[86] затем лично Гиммлером,[87] а с 30 января 1943 года до конца войны — Эрнстом Кальтенбруннером, образовывали службу безопасности (Sicherheitsdient, SD).

Руководимое Отто Олендорфом III управление занималось внутренней политической разведкой. Задачей VI управления Вальтера Шелленберга, вместе с группами А, В, С, D, Е, S и Z, была политическая разведка за рубежом.[88] В подчиненном Верховному главнокомандованию вермахта Абвере военной разведкой занимался I отдел.

Часто пересекающиеся сферы действий этих двух важных ведомств (РСХА и Абвера) создавали естественные условия для споров по вопросам компетенции. Насколько мне известно, ни одному государству не удалось полностью избежать соперничества между разведслужбами различных видов вооруженных сил или же между разведкой политической и армейской. Германия в данном случае не являлась исключением. Спецслужбы конкурировали и следили друг за другом, искали средства для борьбы между собой.

Учитывая недостаток документов (некоторые не опубликованы, иные утеряны), сегодня нельзя со всей определенностью сказать, насколько важными материалами располагали обе стороны, обладал ли Гейдрих доказательствами предательства адмирала, и был ли известен Канарису (от его «корреспондентов» у союзников) план пражского покушения на Гейдриха. Очень трудно определить подлинные отношения между главами обоих ведомств. Безусловно, Гейдрих не был таким наивным, как, например, Кейтель, и я думаю, что уже с начала 1942 года адмирал казался ему подозрительным.

Руководители разведок были знакомы друг с другом еще с 1920 года. Канарис служил тогда офицером на учебном крейсере «Берлин», на котором в качестве курсанта находился также Гейдрих. Канарис знал, что в 1929 году старшего лейтенанта Гейдриха уволили из военно-морского флота за отказ жениться на соблазненной им девушке. Ему также были известны слухи, касающиеся происхождения руководителя СД, мать которого, Сара, якобы была еврейкой. Вначале Канарис пытался уничтожить Гейдриха, но когда выяснилось, что тот достаточно умен и силен, адмирал, которого называли «медузой», прекратил борьбу. Поэтому Отто Нельте, адвокат Кейтеля в Нюрнберге, мог смело заявить (8 июля 1946 года), что «Канарис, несмотря на то, что был врагом РСХА, удивительно дружелюбно сотрудничал с Гиммлером и Гейдрихом». Что это, изворотливость или осторожность?

Конечно, тайная служба — идеальное убежище для конспиратора или предателя: англичане лишь в 1962 году узнали, что сотрудник секции контрразведки МИ 6 Гарольд Фильби был агентом советской разведки с… 1934 года! Во время войны тайные службы являются одним из главных инструментов влияния на ход событий. В 1939–1944 годы руководитель Абвера Канарис и его сотрудники Остер и Донаньи имели доступ к информации исключительного значения, собираемой почти 30 000 агентов, которые и не предполагали, что работают на предателей.

Работающие в Абвере офицеры и солдаты добросовестно выполняли свои обязанности, некоторые добивались значительных успехов. Я хорошо знаю об этом, так как бывшие подчиненные Канариса из полка (позже дивизии) специального назначения добровольно перешли в войска СС и в мои Охотничьи подразделения СС.[89]

Офицеры Абвера упорно работали, чтобы разоблачить «Красную капеллу»,[90] но их возможности были ограничены.

Канарис был достаточно искусным и иногда подсовывал информацию, имеющую, по крайней мере, на первый взгляд, вид сенсации. Это не меняет того факта (и к этому выводу в конце концов пришел фельдмаршал Кейтель), что Абвер никогда не сообщал в ОКВ ничего действительно важного и существенного.

Рапорта Канариса расстраивали Гитлера уже в конце 1941 года. На следующий год он начал терять доверие фюрера, а затем и Йодля. Фельдмаршал Кейтель, который в 1917 году служил в Генеральном штабе офицером по связи со штабом Королевского военно-морского флота, из лучших намерений защищал Канариса, говоря Йодлю: «Ваши инсинуации являются невероятными. Немецкий адмирал не может быть предателем».

К сожалению, истина была совсем иной.

Я разговаривал с Канарисом три или четыре раза, и он не произвел на меня впечатления человека тактичного или исключительно умного, как некоторые о нем пишут. Он никогда не говорил прямо, был хитрым и непонятным, а это не одно и то же.

Доктор Отто Нетле, отвечая на вопросы Гизевиуса и Лагоузена, свидетелей обвинения на Международном Нюрнбергском трибунале, сказал все, что мог сказать такому суду в то время (8 июля 1946 года): «Действия Канариса имели первостепенное значение для хода войны… Его характер можно оценить не только как двуличный, но как коварный и подлый… Адмирал был классическим примером салонного конспиратора, охраняемого самой природой его деятельности, которую трудно проконтролировать».

Фактов, прямо указывающих на предательство Канариса и генерала Остера, так и не удалось раздобыть — несмотря на контроль со стороны VI управления РСХА в отношении руководителей Абвера и даже в ходе следствия, начатого после покушения 20 июля 1944 года.

Кое-что стало известно только после войны, хотя не все еще обнародовано. Например, я прочитал в недавно изданной в Лондоне книге Брайана Мэрфи «Шпионский бизнес», что Канарис еще до войны наладил контакты с британской разведкой (Intelligence Service) через «торговца внезапной смертью» — сэра Безила Захароффа. Возможно, старый Захарофф поверил, что адмирал является греком. Насколько мне известно, Мэрфи первый раскрыл этот контакт Канариса.

Наш наиболее сенсационный информатор Элиза Базна, действовавшая под псевдонимом «Цицеро», личный камердинер британского посла в Анкаре сэра Нэчбел-Хагисена, передавала информацию через доктора Мойзиша, атташе по полицейским вопросам нашего посольства и служащего СД. С октября 1943 года по апрель 1944 года «Цицеро» поставляла нам очень ценные сведения, особенно касающиеся высадки союзников во Франции (операция «Оверлорд»). Однако ни Риббентроп, ни специалисты Абвера не поверили ее сенсационным сообщениям! Никто не додумался поближе познакомиться с этой информацией.

В руководстве СД не было предателей, но VI управление ощущало последствия того, что во главе его находился бесхарактерный, неуклюжий и непредусмотрительный человек. Я познакомился с Вальтером Шелленбергом в апреле 1943 года, после вступления в должность командира специального подразделения «Фриденталь». Шелленберг, тогда оберштурмбаннфюрер СС, был разговорчивым и любил рассказывать о себе, особенно неопытному в «магии спецслужб» неофиту, каким я тогда был. В то время мы часто вместе завтракали, обедали и ужинали, вспоминая при случае бывшего начальника СД, Рейнхарда Гейдриха, убитого год назад в Праге. Желая показать, как можно воплотить идею в великолепную акцию, Шелленберг рассказал мне, при каких обстоятельствах он участвовал в «подвиге столетия» — ликвидации в 1937 году Генерального штаба Красной Армии.

Сегодня нам известны основные моменты той необычной аферы. В руки Гейдриха попали документы, компрометирующие реорганизатора Красной Армии, маршала Михаила Тухачевского. Немцам их передал генерал Николай Скоблин — двойной агент и адъютант находящегося в Париже предводителя «белых» русских, генерала Евгения Миллера. Эти документы ловко подбросили президенту Чехословакии Эдуарду Бенешу, который, как союзник, сразу же передал их Сталину.

Тот знал происхождение этого компромата — и даже заплатил Гейдриху через агента в советском посольстве в Берлине три миллиона рублей. Номера этих банкнот большого номинала, конечно же, были переписаны русскими; тайные агенты Шелленберга, попытавшиеся использовать их на территории СССР, были сразу же арестованы.

Благодаря документам Скоблина-Гейдриха, Сталин смог инсценировать большой процесс и ликвидировать оппозицию к Красной Армии.

По правде говоря, Сталин и Тухачевский давно ненавидели друг друга, и отношения между партией и армией с конца 1935 года были натянутыми. После жестоких репрессий против кулаков, троцкистов, интеллектуалов, так называемых саботажников в промышленности и других, в России стали бояться («талина. Даже фабричных рабочих репрессировали сотнями и тысячами. Беспощадное ГПУ[91] депортировало миллионы граждан в трудовые лагеря. Канал, соединяющий Белое море с Балтийским (225 км), канал Москва — Волга и другие грандиозные коммунистические стройки возводили сотни тысяч заключенных.

Тухачевский, происходивший из смоленской шляхты, служил в славном Гвардейском Семеновском полку и примкнул к «красным» в 1918 году. Он был гораздо популярнее Сталина, который выставил себя на посмешище в 1920 году (под Варшавой),[92] стремясь сыграть роль командира; тогда Тухачевскому чудом удалось спасти несколько частей от полного разгрома. Сталин ему этого не простил.

Диктатор знал, что в 1937 году многие старшие офицеры, особенно занимающие самые высокие посты, были враждебно настроены к Коммунистической партии. Документы, которые он получил из Праги, позволили ему физически устранить растущую оппозицию в армии.[93] Расстреляли трех маршалов: Михаила Тухачевского, Александра Егорова и Василия Блюхера, а также 75 из 80 генералов, являющихся членами Высшего совета обороны; ликвидировали 13 из 15 командующих армиями, а также 367 других генералов. С мая 1937 года до февраля 1938 года было приговорено к смертной казни более 32 000 офицеров.

Эта гигантская чистка среди военных, проведенная после таких же массовых расстрелов среди политиков, ввела в заблуждение не только Гейдриха и Шелленберга. Наша политическая разведка была убеждена, что мы добились решающего успеха, такого же мнение придерживался и Гитлер. Однако Красная Армия, вопреки всеобщему мнению, была не ослаблена, а укреплена. Начиная от командарма[94] и заканчивая командиром роты, все линейные офицеры были подчинены двум так называемым политкомиссарам. Один из них относился к Особому отделу, а второй — к Политическому комитету, то есть Политкому.

Посты репрессированных командиров армий, корпусов, дивизий, бригад, полков и батальонов заняли молодые офицеры — идейные коммунисты. Одновременно Сталин претворял в жизнь план Тухачевского: с осени 1941 года он преобразовал Красную Армию в национальную русскую. Офицеры получили позолоченные погоны, как в давние царские времена; были введены национальные награды, ордена Кутузова и Суворова. Политических комиссаров заменили так называемые заместители командиров по политической части. После тотальной, ужасной чистки 1937 года появилась новая, политическая русская армия, способная перенести самые жестокие сражения. Русские генералы выполняли приказы, а не занимались заговорами и предательством, как это часто случалось у нас на самых высоких постах.[95]

Мой фронтовой опыт показывал, а в апреле 1943 года я еще раз убедился в том, что Генеральный штаб Красной Армии не был уничтожен.

Уже перед войной наше министерство иностранных дел сделалось очередным «гнездом конспираторов». В Берлине Эрнст фон Вайцзекер и многочисленные высокопоставленные служащие министерства проводили большую часть времени, посылая за рубеж эмиссаров, конфиденциальную информацию и мирные предложения. Дипломаты и руководители Абнера обменивались информацией. В немецких посольствах и консульствах не было недостатка в сторонниках заговора, которые встречались с иностранными атташе и агентами противника в их странах или же в Швейцарии, Италии, Швеции, Испании, Португалии либо Японии, чтобы как можно быстрее передать им политическую, хозяйственную и военную информацию. Бывший посол Германии в Риме Ульрих фон Гассель, посол в Москве Фридрих фон дер Шуленбург, в Брюсселе — Данкварт фон Бюлов-Шванте были участниками заговора, а Евген Отт из Токио «прикрывал» шпионскую или предательскую деятельность своих подчиненных, в частности, доктора Рихарда Зорге.

Полковник Отт принадлежал когда-то к штабу генерала Курта фон Шлейхера (исполнявшего обязанности канцлера рейха со 2 декабря 1932 года по 29 января 1933 года), который намеревался объединить левое крыло НСДАП, руководимое Грегором Страссером, с марксистскими профессиональными союзами с целью раскола национал-социалистской партии. Фон Шлейхер был убит 30 июня 1934 года во время «Ночи длинных ножей». Это он послал Отта в Токио в 1933 году, поручив ему функцию «военного обозревателя». Там Отт был назначен атташе, а позже произведен в генералы и назначен послом. Его поведение в Японии по отношению к Зорге невозможно объяснить.

В Лондоне до войны действовал советник посольства Тео Кордт, поддерживавший самые лучшие отношения со своим братом Эрихом, бывшим сотрудником… Риббентропа. После объявления войны Тео Кордта перевели, по его желанию, в посольство в Берне. Сеть, которую Гейдрих назвал «Черной капеллой», являлась лишь частью организации, состоящей из агентов Абвера и дипломатов представительства в Риме.

Чего добивались эти люди? Они утверждали, что их единственная цель — не допустить развязывания войны, а затем прекратить ее, чтобы спасти родину. Единственный способ достичь этого они видели в избавлении от Гитлера. Стоит обратить внимание на то, что в бумагах, найденных у заговорщиков, и в книгах, в которых после войны они старались объяснить и восхвалить свои действия, нет и следа согласованной доктрины, какой-либо политической программы, касающейся будущего Германии и Европы. Не достает там также реального видения ситуации такой, какой она была в 1938, 1939 или же в 1944 году. Действия этих людей постоянно противоречили словам. Они изображают себя в виде отчаянных патриотов, чья родина стонала под гнетом национал-социализма и мерзкого тирана.

В данном случае имелось два решения. Первое — необычайно простое. Для его реализации хватило бы одного человека: достаточно было убить Гитлера в любой момент с 1933 до 1939 года.

Второй вариант — заменить Гитлера и национал-социализм чем-то более достойным. Такая работа требовала бы настоящего вождя, вооруженного лучшей общественной, политической и экономической доктриной. У наших конспираторов не было даже тени этого.

Никто не имел мужества пожертвовать жизнью и «убить тирана», даже Клаус фон Штауффенберг. Он подложил бомбу и снял ее с предохранителя, после чего удрал. В результате взрыва погибли и были ранены более десятка людей, но Гитлер остался жив. До 20 июля Штауффенберг мог достаточно легко убить его, так как трижды беседовал с фюрером: 6, 11 и 15 июля 1944 года. Однако полковник берег свою жизнь, так как искренне надеялся занять в списке будущего правительства пост статс-секретаря министерства обороны.

Ни один из заговорщиков всерьез не задумывался над будущим Германии. Они считали, что смерть Гитлера сама собой решит все проблемы и положит конец трудностям. Они не понимали, что убийство Адольфа Гитлера принесло бы мир Германии только при условии ее безоговорочной капитуляции, а удавшееся покушение ввергло бы страну в жестокую гражданскую войну. Заговорщики также знали от союзников, что они не могут рассчитывать на более мягкие условия подписания мирного договора, чем Гитлер.

У заговорщиков действовало своеобразное «братство» конспираторов (ненависть между отдельными кланами и персонами также не была редкостью) и система обмена услугами, протекциями и «комбинациями». Например, Абвер служил убежищем находящимся под надзором или скомпрометировавшим себя солдатам; в нем подделывали паспорта и специальные документы для гражданских заговорщиков, не являвшихся дипломатами, и так далее. Они думали только о своем будущем — какой-нибудь полковник видел себя уже генералом, посол хотел стать министром, а иной генерал мечтал стать главой государства или же, как генерал Бек, «регентом Германии».

Большинство утверждает, что они хотели мира. Но что они сделали для этого? Абвер тайно информировал противника, а дипломаты умоляли англичан, что бы те «оказались решительными» в отношении «тирана», чтобы можно было его, наконец, ликвидировать.

Сегодня нам уже известно, что Черчилль, хотя он и утверждал обратное, не вел войну с Гитлером и «его гуннами», то есть национал-социализмом. В своих мемуарах «Вторая мировая война» он написал: «Английская политика зависит от народа, который доминирует в Европе». Этот народ должен быть уничтожен. Черчилль утверждал, что «неважно, идет ли речь об Испании, французской империи или монархии, немецкой империи или же о Третьем рейхе». По его мнению, речь идет о «самой сильной стране либо о стране, которая таковой становится». Можно сказать, что Черчилль ошибся, заключая союз со Сталиным. Впрочем, он признал это после войны, сказав: «Мы убили не того поросенка». Эту формулу понял каждый англичанин.

Зато Рузвельт не собирался терпеть немецкую конкуренцию в промышленности и торговле. По этой причине в 1943 году в Касабланке он решил, что Германии необходимо навязать безоговорочную капитуляцию, и получил нужную поддержку от Сталина и Черчилля. Это решение было скрупулезно выполнено. Один из основных советников Рузвельта, Генри Моргентау, даже подготовил план преобразования Германии в «сельскохозяйственную державу»; который реализовывался в 1945–1947 годы. Лишь тогда заметили, что этот план был продиктован слепой ненавистью и что западному миру необходима Германия.

Руководитель американской разведки в Швейцарии, Аллен Уэлш Даллес, признался, что непосредственно перед 20 июля ему сообщили (это сделал Гизевиус), что «немецкая оппозиция готова подписать акт безоговорочной капитуляции Германии по отношению к советским, британским и американским войскам» после устранения Гитлера.

Заговорщики не знали настроений немецкого общества. Они считали, что после убийства вождя «армия» и «народ» пойдут за ними. Например, они предлагали союзникам арест Гитлера и ведущих национал-социалистских руководителей в ставке в Оберзальцберге «достойными доверия подразделениями». Какими подразделениями? Подобным образом генерал Гепнер готовился в день покушения арестовать 300 000 человек. Кто арестовал бы их? Кто подчинился бы приказам генерала Бека, находящегося в отставке с августа 1938 года?

Результат этого предательства не поддается оценке. Например, невозможно определить, до какой степени «дипломатические» переговоры противников Гитлера с Великобританией, Бельгией, Голландией и Францией склонили западные правительства к вступлению в войну.

Нам уже известно, что генералы и государственные деятели союзников надеялись с октября 1939 года на бунты и беспорядки в немецкой армии. Главнокомандующий вооруженными силами Франции генерал Морис Гамелин сказал во время официального обеда в парижской мэрии, что «неважно, сколько имеет вермахт дивизий — десять, двадцать или сто, так как в момент объявления войны Германии немецкая армия вынуждена будет повернуть на Берлин для подавления возникших там беспорядков». Это мнение повторил в своей книге «De Munich a la guerre»[96] французский министр иностранных дел Жорж Боннет. Генерал Гамелин хорошо знал генерала Бека, которого принимал у себя перед войной, сопровождаемого майором (будущим генералом) Гансом Шпейдлом, также активным участником заговора.

По моему мнению, действия этих людей оказали услугу лишь одной стране — СССР — и лишь одной идеологии — коммунизму. Они не предупредили войны в 1938–1939 годы, не заключили мирного договора в 1940–1941 годы, а наоборот, содействовали развязыванию конфликта. Историки не знают и не хотят изучать, насколько велика ответственность конспираторов за начало второй мировой войны, которой, по мнению Черчилля, «можно было избежать».[97]

В сентябре 1939 года в Лондоне, Париже и Вашингтоне верили, что «правительство Гитлера не продержится и трех недель». Поляки говорили колеблющимся французским дипломатам: «Займитесь Италией. Мы берем на себя Германию!»

Понятно, что с ноября 1939 года обманутые союзники стали недоверчиво относиться к людям, которых имели право считать фанфаронами или провокаторами. Чтобы подтвердить надежность и достоверность своих данных, наши «почетные корреспонденты» проявляли еще большее старание. Они льстили себе, что, совершая предательство, приносят пользу стране. Обманув друзей и подчиненных, а иногда и начальников, подлых и скатившихся до уровня Канариса или Трескова (последний, по крайней мере, имел мужество покончить жизнь самоубийством), заговорщики, в конце концов, проиграли во всем.

Необходимо добавить, что наиболее решительные сторонники войны, Черчилль и Вэнситтарт, презирали немецких изменников. Иначе и быть не могло.

Сегодня много говорят о «беспрерывной революции». В 1937–1945 годы Германию «постоянно предавали», а немецкий народ должен был проявить почти нечеловеческие усилия, чтобы устоять перед таким множеством коалиций, подогреваемых изнутри предателями.

Военное поражение Германии и безоговорочная капитуляция произошли только через девять месяцев после 20 июля 1944 года — кульминационного пункта предательства, продолжавшегося семь лет. Возможно, этого не поняли до сих пор, но становится все более очевидно, что эта капитуляция одновременно была капитуляцией Европы.

Контакты заговорщиков с зарубежными государствами поддерживал бывший бургомистр Лейпцига Карл Фридрих Герделер, который во время войны пытался привлечь к заговору Гудериана. Генерал ответил прямо: «Как и вся армия, я связан присягой. Поэтому, пожалуйста, не давите на меня». Я еще упомяну о результатах раскрытия военной тайны. Без сомнения, они были колоссальными, но оценить их трудно. Сколько солдат погибло или выбыло из борьбы, сколько материалов и какие территории мы потеряли по вине обюрокраченных продажных генералов из интендантской службы и штабов?

Мне не кажется преувеличением констатация факта, что когда русские в 1944 году прорвали фронт на варшавском направлении, то это случилось из-за того, что начальником штаба группы армий «Центр» был генерал фон Тресков.

Я считаю, что это было далеко не началом его предательской деятельности. Когда вечером 24 мая 1940 года Гитлер решил остановить направляющиеся к Дюнкерку танки, приказ танковым дивизиям, находящимся между Сент-Омером и Бетюном, вез подполковник фон Тресков, откомандированный тогда в штаб генерала фон Рундштедта. На рассвете 25 мая автомобиль, в котором находился Тресков, вероятнее всего, был перехвачен британским патрулем. При невыясненыx обстоятельствах подполковник сбежал, оставив папку с документами. Трескова, который прибыл в Бетюн без письменного приказа для фон Рундштедга, тотчас же вызвали в следственную комиссию, «перед которой он поклялся честью, что лично видел, как пламя пожирало папку в горящем автомобиле».

В работе «War of Wits»[98] (1955) Ладислав Фараго сообщил, что этого не случилось. В руки англичан попали «нетронутые документы». Они сразу же были переданы генералу Александеру, а затем лорду Гортоу, командующему экспедиционным корпусом, который сразу же усилил свой южный фланг и ускорил продвижение частей к Дюнкерку.

Что касается группы армий «Центр», я не уверен, может ли читатель представить себе величину задач, стоящих перед ее штабом на Восточном фронте в 1944 году. Группа должна была оборонять очень широкую полосу территории в необычайно тяжелых условиях. По моему мнению, для Трескова и его штаба хватало работы на круглые сутки; они же тем временем занимались заговорами. Я никогда не отвечал за весь фронт, его обеспечение и внутреннюю службу, но могу утверждать на основании собственного опыта, что никогда не будут достигнуты хорошие результаты, если планированию не посвящены все силы и средства.

Существование оппозиционеров имело еще одно, пожалуй, самое страшное последствие. Они были людьми капризными, непредусмотрительными и мягкими, однако высокие посты, которые они занимали, обеспечивали им доступ к важной для Германии информации. Эти сведения, часто без их ведома, а иногда и с их согласия, передавались в Москву профессионалами — я имею в виду шпионов из «Красной капеллы».[99]

С 1923 года СССР содержал действующую во всем мире двойную систему разведки и контрразведки. Коминтерн и VI отдел Красной Армии имели собственных политических и промышленных агентов, а также людей для «мокрой работы». С 1928 года советская разведывательная сеть неимоверно разрослась как в Европе, так и в Азии, Африке и обеих Америках. Очень быстро дипломатические и торговые представительства, военные бюро атташе, профсоюзы и тому подобные организации сделались прикрытием шпионской сети Москвы. Наконец, в СССР были созданы специальные разведшколы, которые лично поддерживал Сталин. Все эти усилия, начиная с 1936–1937 годов, начали быстро приносить пользу.

Резиденты разведки, операторы радиостанций и связисты «Красной капеллы» были опытными специалистами, и сегодня мы уже многое знаем о них. Однако же имя их подлинного руководителя в Германии не известно до сих пор. Он действовал в нашей ставке под псевдонимом «Вертер» и передавал информацию непосредственно в Швейцарию. Решение, которое фюрер принимал в полдень, могло быть известно в Москве через 5 или 6 часов.

Количество сообщений, передаваемых организацией, известной во времена Веймарской республики как «сеть Коминтерна», увеличилось во много раз с момента начала войны с Советским Союзом. С 10 июня до 8 июля 1941 года количество передатчиков «Красной капеллы» возросло с 20 до 78. В августе 1942 года службы радиоперехвата военно-воздушных сил (Люфтваффе), военно-морского флота и радиослужбы Абвера зарегистрировали 425 радиограмм с подозрительных передатчиков. «Красная капелла» организовывала саботаж в немецких пунктах радиоперехвата и препятствовала обнаружению ее радиостанций, устраивая коммунистов в качестве дешифровщиков в радиослужбу Абвера, а также поставляя неисправное гониометрическое оборудование или же направляя его не по адресу.

Криптологические службы ВВС, ВМС и Верховного главнокомандования вермахта действовали с начала войны, а шифрующее оборудование радиослужбы Абвера было готово лишь с половины апреля 1942 года. Осенью 1941 года специалисты Абвера все еще не имели машин, оснащенных гониометрическим оборудованием.

В изданных в 1956 году «Воспоминаниях» Шелленберг выглядит по-настоящему комично, когда описывает свою борьбу с «Красной капеллой», осуществляемую вместе с Канарисом и начальником связи Генерального штаба сухопутных войск генералом Тиелем.[100] Канарис вынужден был заняться этим вопросом; я ни на минуту не сомневался, что он вел двойную игру. Что касается генерала Тиеле, то я считаю, что его квалификация позволила бы раскрыть агентов этой шпионской организации, если бы он не являлся, конечно, одним из самых активных ее участников. Ведь было невозможно, чтобы действующий в Верховном главнокомандовании вермахта «Вертер» пересылал без его ведома информацию находящейся в Швейцарии «Люси».[101] Профессор Мюнхенской высшей школы политической экономии доктор Вильгельм фон Шрамм сообщает, что Тиеле был агентом «Красной капеллы». 15 марта 1966 года гамбургский «Die Welt» («Мир») опубликовал точно такие же выводы, сделанные Вальтером Герлитцем.

После покушения 20 июля 1944 года Тиеле, как один из главных заговорщиков, был приговорен к смерти и казнен (21 августа). Передатчики в Берлине и Брюсселе были запеленгованы уже 24 июня 1940 года, однако агенты брюссельской группы «Красная капелла» были задержаны СД лишь в декабре следующего года.[102] В Марселе, а затем в Париже были задержаны русский Виктор Соколов[103] (псевдоним «Кент») и Леопольд Треппер (псевдоним «Гилберт»), известный уже польской и французской полиции. Их сеть еще в течение определенного времени использовалась (в июле и ноябре 1942 года) людьми из радиослужбы Абвера.

В Москве информация от членов «Красной капеллы» попадала в руки специалистов под руководством генерала Федора Кузнецова (псевдоним «Директор»), которые сутками ее расшифровывали. После расшифровки и классификации Кузнецов передавал эту информацию Сталину, руководителю Государственного комитета обороны, а также в Верховную ставку.

Берлинские сотрудники «Директора» по неумению сначала передавали сообщения в пустоту, и они не достигали Москвы, поэтому впоследствии информация пересылалась через «Кента» в Брюсселе. Соколов получил приказ из Москвы отправиться в Берлин и наладить станции по полученным им адресам. После расшифровки этого сообщения 14 июля 1942 года был раскрыт берлинский руководитель «Красной капеллы»: им оказался старший лейтенант Люфтваффе Гарро Шульце-Бойзен (псевдоним «Хоро»), двоюродный внук, со стороны отца, адмирала Альфреда Тирпитца. Работающий с 1933 года на Советы Шульце-Бойзен имел большие амбиции — в будущем немецком правительстве он планировал занять пост министра обороны. Почему нет?

Вместе с «Хоро» были задержаны танцовщица, гадалка, кинематографист и много коммунистических агентов, действовавших в министерствах пропаганды, хозяйства, труда, авиации, иностранных дел и в Абвере. Всего в августе и сентябре 1942 года было арестовано 87 человек.

Однако радиотелеграммы станций «Красной капеллы» были слышны по всей Европе: в Антверпене, Амстердаме, Намюре, Легле, Лилле, Лионе, Ницце, Аннеси, Марселе, Париже, Барселоне, Риме и Белграде.

В 1943–1945 годы я узнал, что элементы «сети Коминтерна» существовали не только на территории Европы, оккупированной вермахтом, но также и в Копенгагене, Варшаве и Афинах. Они действовали также и у нас в тылу на территории России. 60 станций работало в излучине Дона, 20 — на Кубани, другие были обнаружены вблизи Сталинграда и Ворошиловграда. Только сеть в районе Дона ежедневно передавала в Москву примерно 3000 слов — Верховная ставка располагала информацией в изобилии.

Кейтель с сарказмом констатировал 4 апреля 1946 года перед Нюрнбергским трибуналом: «Разведка Верховного главнокомандования вермахта, руководимая адмиралом Канарисом, сообщала вермахту и мне лично очень мало материалов, позволяющих судить о силе Красной Армии…»

После арестов в Берлине, Брюсселе, Марселе и Париже начали действовать станции «Красной капеллы», установленные в Люцерне в Швейцарии. Резидентом и руководителем этой организации здесь был венгерский еврей Александр Радолфи (псевдоним «Радо», «Дора»)[104] — превосходный географ, директор женевской фирмы «Гео-Пресс», агент советской военной разведки (ГРУ). Его связным со ставкой вермахта был Рудольф Росслер, псевдоним «Люси». Говорят, что этот баварец и бывший офицер рейхсвера стал предателем по причине патриотической ненависти» к национал-социалистам. Вероятно, Росслер имел большой стаж службы в коммунистическом Интернационале. В книге «Geheime Reichssache»[105] американец Виктор Перри установил, что Росслер уже в 1919 году был агентом Курта Эйснера, премьера Советской Баварской республики. С 1940 года он сотрудничал со спецслужбами Швейцарии вместе с чехом, полковником Седлацеком, псевдоним «Дядюшка Том», который, кроме того, был агентом британской разведки.

«Люси» шпионил не из-за патриотизма. Он зарабатывал ежемесячно 7000 швейцарских франков плюс премии и возмещение расходов. Во многих публикациях пишется, что он хотел «искоренить нацизм в Германии», но он не прекратил своей деятельности в Швейцарии и после падения Третьего рейха. В 1953 году его приговорили к году тюремного заключения за шпионскую деятельность в пользу СССР. Росслер работал не только против Третьего рейха — он был профессиональным, хорошо оплачиваемым шпионом. Умер он в 1958 году.

Нам известно, что информация, которую передавал «Радо», исходила от двух групп высших немецких офицеров. Группа «Вертер» действовала в штабе вермахта и сухопутных войск, а группа «Ольга» — в штабе Люфтваффе. «Хоро» работал в Берлине в министерстве авиации. Если псевдоним «Вернер» обозначал группу в Верховном главнокомандовании вермахта, то кто же был ее руководителем? Вероятнее всего полковник, а затем генерал Фриц Тиеле, который со временем стал руководителем связи сухопутных войск. Он был первым человеком, доставившим для «Люси» радиостанцию, позволяющую поддерживать связь с «Радо» и другим коммунистическим агентом, швейцарцем Ксаверием Шнепером. На эту троицу, называемую «Красной тройкой», работало примерно 50 агентов и информаторов; она наладила связь с другими группами, в частности, с парижской группой Треппера.

В теоретически нейтральной стране «Красная тройка» работала для победы политической системы, которая с 1917 года провозгласила идею уничтожения западных держав. С другой стороны, в то время деятельность этой организации приносила пользу швейцарцам, французам, американцам, англичанам и особенно Советам, так как поступающие сообщения имели большое значение.

С лета 1940 года «Директор» получал от «Вертера» через «Люси» и «Радо» сотни донесений, а во время войны на Востоке вышеназванная тройка высылала их ежемесячно по несколько сотен. «Директор» расспрашивал «Красную тройку» обо всем, что было связано с войной: о новом оружии, снабжении, движении войск, создании новых дивизий, личностях высшего командования и их боевом духе, результатах бомбардировок союзников, политических событиях, информации Абвера, военном производстве, наступательных и оборонительных планах Верховного главнокомандования вермахта, разногласиях в среде высшего командования и так далее.

Хотя радиослужба Абвера уже с конца мая 1942 года прочитывала донесения «Кента» из Брюсселя и «Хоро» из Берлина, шифр «Радо» не удавалось сломать в течение долгого времени. Двойной ключ смог найти один финский полковник, кажется, сегодня он живет в Южной Африке. Свое открытие он не передал немецким службам, а доверил его дипломату нейтрального государства. Лишь через посредничество дипломата высокого ранга этой державы был извещен наш МИД, который предупредил Верховное главнокомандование вермахта.

Когда в конце марта 1943 года я был назначен начальником школы саботажа в Гааге и в качестве подчиненного Шелленберга принял ответственность за эту школу и руководство группой VI С,[106] мне ничего не было известно о моих новых обязанностях. Мне необходимо было познакомиться с деятельностью VI управления, а особенно с проблемами политической разведки. Именно тогда я услышал о существовании Красной капеллы». Я не представлял тогда значимости этой организации, но был уверен, что когда-нибудь узнаю детали се деятельности. Позже я убедился, что радиодонесения этой группы имели решающее значение для хода военных действий на Восточном фронте.

Со временем были расшифрованы сотни сообщений различных организаций «Красной капеллы». Историк, который не желает или не может их учесть, изобразит совершенно фальшивый образ войны. Приведу простой пример.

Вот четыре донесения «Красной капеллы», процитированные капитаном В. Ф. Фликом (во время войны — честным офицером Абвера) в книге «Шпионская группа «Красная капелла»» (1949 год):

До 27 июля 1941 года ставка получила от «Радо» 92 донесения и знала план немецкой атаки вместе с запасными вариантами.

Швейцарские власти позволили «Красной тройке» информировать «Директора» до конца сентября 1943 года. Задержали Росслера лишь 9 мая 1944 года, чтобы защитить его от возможной акции немецких спецподразделений. Однако 8 сентября гельветы освободили его вместе с главными агентами. Это был результат покушения, совершенного 20 июля.

Некоторые историки допускают, что после 16 сентября Росслер снова наладил контакт с «Вертером»; это возможно. Во главе Генерального штаба сухопутных войск находился уже Гудериан: многие предатели были разоблачены и обезврежены. Однако было уже поздно, слишком поздно.

Благодаря только швейцарской группе «Красной капеллы» советская ставка в течение тридцати месяцев была информирована обо всех планах нашего Генерального штаба. Сталин ежедневно получал информацию о целях наступления сухопутных войск и их силе, планируемых взаимодействиях больших и средних подразделений, о наших стратегических пунктах, резервах живой силы и техники, оборонительных замыслах и так далее.

Мы постоянно задумываемся, как, несмотря на такое масштабное предательство, вермахт смог одержать столь многочисленные победы, которые, согласно заглавию книги фельдмаршала фон Манштейна, были «загубленными победами». Китайский военный теоретик Ю-Це уже в III веке до н. э. говорил, что «враг, намерения которого нам известны, — наполовину побежденный враг».

Несмотря на все это, Красная Армия в течение долгого времени терпела поражения. По моему мнению, это происходило по двум причинам.

Во-первых, вначале русские не могли ничего противопоставить блицкригу (молниеносной войне), проводимому согласно тактике Гудериана, фон Манштейна и Гитлера, ранее проверенной в Польше и на Западе. Войну на Востоке можно было выиграть, несмотря на «Красную капеллу», болота и бездорожье в СССР. Однако русские офицеры, от командира дивизии и ниже, были моложе и решительнее наших. Кроме того, русские солдаты воевали превосходно, а Сталин получил от своих капиталистических союзников огромные материальные средства для ведения войны: 22 500 самолетов, 13 000 танков, 700 000 грузовиков, 3 786 000 мин, 11 000 вагонов, 2000 локомотивов, не говоря уже о 18 миллионах пар обуви, 2 500 000 тонн стали и сотнях тысяч тонн алюминия, меди, олова и других стратегических материалах. Несмотря на все это, советское командование, даже предупрежденное о замыслах вермахта, вначале войны позволило нам разгромить свои армии, окружить их и ликвидировать.

Во-вторых, положение советской армии становилось катастрофическим в случаях, если «Вертеру» не удавалось вовремя передать информацию о внезапно изменившихся планах Гитлера и Генерального штаба.

Глава девятая Почему мы не взяли Москву

С 22 до 29 июня 1941 года мы вместе с танковой группой Гудериана прошли от Буга до Березины. Поддержку нам оказывал замечательный пехотный полк (позже дивизия) «Великая Германия», но мы всегда шли впереди. У нас было недостаточно сил для форсирования реки: не хватало артиллерии и боеприпасов, не удавалось наладить радиосвязь. Я получил приказ найти и привести подкрепление, дислоцирующееся в 120 километрах западнее наших позиций. Взяв с собой пять человек, я отправился в путь по компасу, так как уже заметил, что наши карты не точны, и мы хотели избежать пройденных дорог. Тем более, что на этой территории кое-где все еще оставались советские солдаты.

Я нашел наш артиллерийский дивизион. Его командир хауптштурмфюрер Иоахим Румор — один из лучших офицеров, которых я знал, — выслушав мой доклад, приказал своему подразделению немедленно выступить на восток. 3 июля один из батальонов дивизии «Рейх» вместе с артиллерийской батареей нашего дивизиона, а еще позже — со 2-м батальоном пехоты смогли захватить плацдарм на Березине в населенном пункте Бродец, в 17 километрах южнее городка Березина. Когда «папа» Гауссер доложил об этом генералу Гудериану, «Быстрый Хайнц» поблагодарил его за подвиг.

До моего личного знакомства с генерал-полковником Гудерианом в Генеральном штабе сухопутных войск я многократно видел его на передовой в напичканной радиоаппаратурой машине разведки, а также во время разговора с командиром дивизии «Рейх». Это был человек примерно пятидесяти лет, среднего роста, невероятно живой и всегда внимательно слушающий собеседника. Его популярность в войсках затмила славу командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока. Пожалуй, перед написанием книги «Achtung! Panzer»,[108] Гудериан проштудировал и обдумал теории всех специалистов бронетанковых войск: Мартела, Фуллера, Эстьена, Лидцел Харта, а также работу австрийского генерала Эйсманнсбергера «Der Kampfwagenkrieg»[109] (1934). В Генеральном штабе книгу Гудериана восприняли скептически. Но когда Гитлер увидел совместные маневры и взаимодействие танков, мотопехоты и бронеавтомобилей, вооруженных тяжелыми пулеметами или 20-миллиметровыми пушками, он проникся взглядами Гудериана и фон Манштейна. Бек, Гальдер, Кейтель и Йодль не хотели верить, что русские располагают «более 10 000 танков», как утверждал Гудериан, информированный гораздо лучше Канариса. 4 августа 1941 года в Новом Борисове Гитлер сказал командующему 2-й танковой группой: «Если бы я знал, что русские действительно имеют столько танков, сколько вы описали в своей книге, то, наверное, не начинал этой войны».[110]

Редко случается такое, чтобы военный теоретик сам смог успешно применить свои теории на полях сражений. Гудериан оказался одним из трех или четырех немецких военачальников высшего ранга, которые открыто и до конца защищали свою точку зрения перед Гитлером.

Некоторые несправедливо сравнивали Гудериана с Роммелем. Второй был, наверное, великолепным тактиком, но никогда под его началом не было войск, превышающих четыре-пять дивизий Африканского корпуса и несколько итальянских.[111] Гудериан, под командованием которого в России находилось более тридцати дивизий, был одновременно отличным стратегом и первоклассным тактиком. Если бы в июле 1942 года Гудериан находился на месте Роммеля, был бы исход сражений под Эль-Аламейном иным? Неизвестно. Однако я уверен, что захват Александрии открыл бы нам путь к нефти, и Турция присоединилась бы к «оси». Война могла бы закончиться по-другому.

Кроме того, Африканский корпус и итальянские дивизии также стали жертвами предательства; итальянский адмирал Франко Моджери действовал столь эффективно, что после войны был награжден союзниками. Благодаря его информации, союзникам удалось потопить 75 процентов запасов и снаряжения, предназначенных солдатам «оси». Поль Кэрелл в своей книге «Африканский корпус» утверждает, что Моджери был не единственным информатором англичан. Он пишет, что «информация первостепенной важности поступала из Берлина через Рим». «Красная» и «Черная капелла» не имели с этим ничего общего.

Главнокомандующий нашими войсками в Италии фельдмаршал Альберт Кессельринг сказал мне в 1943 году, что союзники были превосходно проинформированы о датах выхода и трассах итальяно-немецких конвоев, направляемых к берегам Северной Африки.

Более того, начальник штаба Роммеля генерал Фриц Баерлейн написал в 1959 году, что он глубоко убежден, что зимой 1941 года «планы Роммеля были выданы англичанам» (смотри книгу Кэрелла «Африканский корпус»).

Всегда трудно объяснять поражение в какой-либо кампании по причине предательства. Однако мы имеем право сказать, что с 1941 года и в Африке, и в России утечка информации сыграла огромную роль.

Во время наших боев в районе Березины и Днепра шли проливные дожди, и мы брели по грязи, из которой нашу технику приходилось просто в буквальном смысле вытаскивать. Починить многие машины было очень трудно или даже невозможно. Мы не знали, что нас еще ждут гораздо худшие переходы. Несмотря на грязь, ожесточенный бой и бомбардировку советской авиации, наша дивизия форсировала Днепр южнее Шклова.

3 июля передовые отряды 3-й танковой группы Гота с севера и 2-й танковой группы Гудериана с юга зажали петлю под Минском. В результате этой операции, согласно рапорту фельдмаршала фон Бока от 8 июля, было взято в плен 287 704 человек, захвачено или уничтожено 2585 танков, включая тяжелые.

Однако русская кампания не была «выиграна за четырнадцать дней», как записал в своем дневнике под датой 3 июля генерал-полковник Гальдер. Еще одна ошибка на совести историков — утверждение, что «с начала кампании русские части имели приказ держаться до конца». Наоборот, они получили приказ отступать как можно быстрее, чтобы избежать окружения, в жертву были принесены лишь некоторые части. Более 500 000 советских солдат избежало минской западни, и Гитлер знал об этом. 13 июля мы остановили отчаянные контратаки русских, а на следующий день выдвинулись в район южнее города Горки. Совместно с 10-й танковой дивизией генерала Фердинанда Шааля мы нанесли удар вдоль шоссе Смоленск — Стодолищи; после тяжелых боев 18 и 19 июля Ельня стала нашей.

Мы сражались с энтузиазмом и верой в победу. Тактическое превосходство танков, обозначенных литерой «Г» (Гудериан), было подавляющим.

Однако если бы противник смог надлежащим образом использовать танки Т-34 в заранее подготовленных массовых контратаках, нам пришлось бы туго. Немецкие противотанковые орудия, легко поражавшие танки типа Т-26 и ВТ, были бессильны против новых Т-34, которые внезапно появлялись из несжатой пшеницы и ржи. Тогда нашим солдатам приходилось атаковать их с помощью «коктейлей Молотова» — обыкновенных бутылок с бензином с зажженным запальным шнуром вместо пробки. Если бутылка попадала на стальную пластину, защищавшую двигатель, танк загорался. Также были эффективны гранаты, заброшенные в ствол орудия, или взрывчатка, размещенная на крышке люка бронебашни. «Фауст-патроны» появились значительно позже, поэтому в начале кампании некоторые русские танки сдерживала огнем прямой наводкой только наша тяжелая артиллерия.

Мы сражались на фронте длиной в тысячи километров. 24 июля наша часть выдвинулась вперед, а некоторые подразделения оказались почти в 100 километрах западнее.

Ельня, расположенная на берегу реки Десны в 75 километрах на юго-восток от Смоленска, являлась одним из важнейших стратегических пунктов и крупным железнодорожным узлом. Совместно с 10-й танковой дивизией мы создали мостовой плацдарм и расширили оборону «ежом»[112] в радиусе примерно 8 километров. Мой дивизион оказался на юго-восточном направлении.

Поль Кэрелл был прав, назвав бои за Ельню «адскими». Шесть недель недавно назначенный командующий Западным фронтом маршал Тимошенко пытался прорвать наши позиции, бросая в бой резервные дивизии под командованием будущего маршала Константина Рокоссовского. Только 30 июля па «еже», удерживаемом полком «Великая Германия» и дивизией «Рейх», потерпели неудачу тринадцать советских атак.

Наверное, это был именно тот день, когда наш командир хауптштурмфюрер Иоахим Румор, увидев Т-34 перед позициями 6-й батареи 2-го дивизиона, вскочил на мотоцикл и хладнокровно командовал, перемещаясь между нашими орудиями и танками противника. Последний из них был уничтожен снарядом из 105-миллиметрового орудия в 15 метрах от наших позиций… Очень вовремя! Этот действительно был необычный эпизод. Вскоре Румора повысили в звании до штурмбаннфюрера (майора), а я получил Железный крест II степени. В начале августа нас сменили две пехотные дивизии. Однако возможности отдохнуть не было — получен приказ занять позиции севернее «ежа», где пехота неприятеля яростно атаковала, неся при этом огромные потери. Волна за волной русские шли прямо на смерть, всегда в одно и тоже место, куда был направлен огонь наших орудий. Это было непонятно, чудовищно, просто отвратительно. Кто посылал тысячи отважных солдат на бессмысленную гибель?

Нам было понятно, что советские солдаты защищали родную землю, а мы были захватчиками. Но во имя какого общественного порядка жертвовались их жизни? То, что мы видели в деревнях и небольших городках, было достаточным, чтобы составить себе представление о «советском рае». Люди и животные жили вместе, в условиях, оскорбляющих человеческое достоинство. Севернее Кобрина я видел русский колхоз… Крестьянин являлся только бедным невольником, подобным персонажу «Мертвых душ» Гоголя. Александр Солженицын был прав, хотя обо всем, что мы видели в СССР, было сказано еще до Виктора Кравченко[113] и мужественного автора «Архипелага ГУЛАГ».

Нас обвиняют в том, что мы считали русских недочеловеками. Это неправда. Я привлекал к работе русских механиков из числа военнопленных — они были умны и изобретательны. Например, они сами догадались заменить рессоры наших автомобилей «Хорх-Кюбельваген» рессорами танков Т-34. Почему я должен был обращаться с ними как с неполноценными? Я решительный антибольшевик, но никогда ничего не имел и не имею против русских.

Если, как говорят некоторые, Гитлер вначале недооценивал русских, то он совершил большую ошибку.

У рейха была более хорошая стратегия ведения войны, наши генералы лучше знали проблемы взаимодействия моторизованных дивизий и обладали лучшим воображением. Однако, начиная с рядового солдата и до командира роты, русские были равны нам. Они были мужественными, находчивыми, одаренными маскировщиками, а кроме того, ожесточенно сопротивлялись и всегда готовы были пожертвовать своей жизнью.

Если кто-то и считал русских недочеловеками, то это руководители большевиков, которые заставляли их по-скотски жить в деревнях и работать в городах. Ни один англичанин, француз или любой другой европеец не выдержал бы и меся-па на месте русского крестьянина или рабочего, забитость и темнота которых превышали все допустимые границы. Многие военнопленные не верили, что в западноевропейских городах ездят трамваи; по их мнению, метро существовало только н Москве.

То, что мы увидели в центральной России и немного позже на Украине, убедило, что русский народ ждет от нас освобождения. К сожалению, люди типа Мартина Бормана или комиссара Украины Эриха Коха виноваты в абсурдной оккупационной политике. Вместо депортации жителей деревень их необходимо было освободить и обращаться с ними по-человечески. Так же считал и рейхслейтер Альфред Розенберг,[114] но его благоразумное мнение встретило сопротивление. Розенберг имел балтийское происхождение, поэтому его видение нашей роли на Востоке, выраженное в «Мифе XX века», было более точным, чем философские размышления епископа цезарей Евзебия или полного добродетели Памфила.

В аду Ельни мы убедились, что сражаемся не только за Германию, но и за Европу. Солдаты были очень измотаны. У меня, как и у других, была сильная дизентерия, но я отказался от госпитализации. К счастью, в конце августа дивизию «Рейх» отвели с передовой линии фронта и отправили на отдых в окрестности Рославля — людям и технике это было очень необходимо.

В это время Гитлер принял решение, которое многим казалось спорным тогда и остается таким по сей день: наступление на Москву было внезапно прекращено. Большую часть сил направили на юг, на Киев. Это решение было принято не только с целью захвата украинского зерна и промышленного Донецкого бассейна, — пленные, взятые под Ельней, предупреждали о концентрации большого количества войск, предназначенных для защиты столицы Украины. «Военное искусство, — писал Наполеон, — заключается в достижении численного преимущества над противником в месте, которое подверглось атаке, или же в месте, которое атакуете вы». Немецкие генералы и историки, критикующие принятое в ночь с 20 на 21 августа внезапное решение Гитлера начать атаку в южном направлении и одновременно нанести удар войсками фельдмаршала фон Рундштедта на север, игнорируют деятельность «Красной капеллы». Рассмотрим этот вопрос более подробно.

12 августа «Вертер» передал «Люси» детали плана наступления большей части войск группы армий фон Бока, непосредственной целью которой была Москва. Они содержались в директиве Верховного главнокомандования вермахта № 34а, датированные тем же числом. «Радо» тотчас же передал сообщение «Директору». Сталин, начальник штаба Красной Армии Борис Шапошников и командующий Западным фронтом Тимошенко приняли соответствующие решения. Сталин вызвал генерала Андрея Еременко и приказал ему 12 августа, подготовив оборону на московском участке, ждать там Гудериана.

18 августа начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер предложил Гитлеру нанести удар по Москве со стороны Брянска, то есть с юго-запада. Гудериан должен был создавать видимость движения на юг, после чего перегруппировать свои части и неожиданно повернуть на север через Брянск на Москву. «Директору» в Москве сразу же стал известен этот вариант. Еременко пишет в своих мемуарах под датой 24 августа: «Товарищ Шапошников проинформировал меня, что завтра будет наступление на Брянск». Поэтому Еременко сгруппировал большую часть сил так, «чтобы сдержать удар с западного направления согласно приказу Генерального штаба».

Тем временем 21 августа Гитлер решил, не информируя Гальдера, что 2-я танковая группа Гудериана не будет атаковать Брянск и Москву, а, имея большую свободу маневра, двинется на юг с целью захвата Киева. «Люси» не знал об этом, следовательно, в Москве также ничего не было известно.

23 августа Гудериан защищал свою точку зрения, доказывая, что необходимо наступать на Москву. «Гитлер, — пишет генерал, — разрешил мне говорить, ни разу не прервав». Однако переубедить фюрера не удалось; приказ звучал: «Киев и Украина», поэтому генерал подчинился.

Я не вижу в этом решении Гитлера «непрофессионализма и дилетантства», как написал в своей книге бывший офицер Абвера Герт Бухгейт. Именно это решение ввело в заблуждение противника. Оно позволило уничтожить пятнадцать советских армий и захватить огромную территорию с развитой промышленностью и сельским хозяйством.

Отдых дивизии «Рейх» продолжался недолго. Мы приняли участие в тяжелых боях на флангах противника восточнее Киева, которые вели части Гудериана, прибывающие с севера, и части генерала фон Клейста, перебрасываемые с юга. Результат превзошел все наши ожидания: до 15 сентября было захвачено 665 000 пленных, 884 танка и 3718 орудий. В этот же день Сталин требовал от Черчилля «20–25 дивизий, которые смогли бы высадиться в Архангельске».

Мы вели бои в районе Прилук и Ромны, где в 1708 году романтичный и смелый король Швеции Карл XII разместил свой штаб. Затем мы двинулись на север через Гомель к Рославлю и прибыли туда в конце сентября, чтобы принять участие в первой фазе операции «Тайфун», предусматривающей захват Москвы.

Не преувеличивая, скажу, что до этого времени самым упорным и опасным противником для нас были местность и климат. Летом пыль и песок выводили из строя наши двигатели и забивали фильтры. Гудериану требовалось 600 новых двигателей, а он получил лишь половину; дивизии «Рейх» тоже не повезло. С 3 по 20 сентября шли дожди, и пыль сменилась грязью. Когда мы дошли до Десны, меня считали счастливчиком, так как я имел сотню исправных грузовиков. После тяжелых боев в попытках окружить противника на Украине, марш на север стал очередным хождением по мукам.

В начале октября мы повернули на северо-восток в направлении Юхнова и Гжацка. Было заметно, что приказы Сталина выполняются, так как в лесах, через которые двигалась колонна, уже тогда действовали партизанские отряды. Это были небольшие группы солдат, сумевших вырваться из окружения, усиленные убежавшими военнопленными. А убежать было очень легко — мы с трудом могли выделить одного солдата для охраны 500 пленных. Наши войска занимали две или три деревни из двадцати, а в остальных хозяйничали партизаны, командиры которых силой или уговорами подчиняли население.

В Гжацке мы были вынуждены воевать на два фронта: на западе с частями противника, предпринимающим усилия прорвать окружение, а на востоке с дивизиями, посланными Тимошенко для защиты «автострады» Москва — Смоленск.

Зима в тот год наступила очень рано: первый снег выпал в ночь с 6 на 7 октября. Я вспомнил, что Наполеон, форсировавший Неман 22 июня, вошел в Москву 14 сентября, а 19 октября вынужден был оставить сожженную столицу и начать вместе со 100-тысячной армией трагичное отступление.

Наблюдая за падающим снегом, придавшим утром 7 октября 1941 года грустный вид окружающему ландшафту, я ощутил мрачное предчувствие, которое, однако, сумел преодолеть благодаря своему природному оптимизму. Мы были неоспоримыми хозяевами перекрестка под Гжацком; до Москвы оставалось преодолеть приблизительно 160 километров по автостраде. «Автострада»! Это слово ассоциируется у нас с широкой мощеной или асфальтовой дорогой; в России она представляла собой широкий земляной вал, покрытый гравием.

На юге от наших позиций сражения под Вязьмой и Брянском (30 сентября — 14 октября) закончились разгромом девяти советских армий. Генералы Гудериан, Гот, фон Арним, фон Мантеффель и Модель взяли в плен 663 000 солдат, уничтожили или захватили 1242 танка и 5142 орудия. 16 октября мы атаковали под Бородино первую линию обороны Москвы.

Именно здесь 7 сентября 1812 года Наполеон победил Кутузова и генералов Багратиона, Уварова, Барклая де Толли и Раевского, открывая себе путь на Москву.

Дивизия «Рейх» вела наступление совместно с бригадой генерала Бруно фон Хауншилда, входящей в состав 10-й танковой дивизии, 7-м бронетанковым полком, батальоном 90-го полка механизированной артиллерии и 10-м мотоциклетным батальоном. Между «автострадой» и старой почтовой дорогой, расположенной немного севернее, неприятель заминировал поля, возвел заграждения из колючей проволоки, противотанковые рвы и блиндажи. Их защищали спецподразделения, вооруженные огнеметами, отличной артиллерией и «органами Сталина»; русских также поддерживала авиация. И еще один неприятный сюрприз — под Бородино нам впервые пришлось сражаться с сибиряками. Это рослые, превосходные солдаты, отлично вооруженные; они были одеты в широкие меховые тулупы и шапки, на ногах — меховые сапоги.

С нами сражалась 32-я пехотная дивизия из Владивостока мри поддержке двух новых танковых бригад, состоящих из танков Т-34 и КВ.

Из всех ожесточенных сражений, в которых мне пришлось участвовать, это, без сомнения, было самым кровопролитным. Это продолжалось два дня. Я видел, как погибли многие мои хорошие товарищи, «папа» Гауссер был тяжело ранен и потерял глаз. Однако артиллерия под командованием полковника Гельмута Вейдлинга проделала брешь в обороне противника. И нее ринулись наши штурмовые подразделения, и первая линия обороны Москвы была уничтожена. 19 октября мы вошли в Можайск; до Москвы оставалось чуть более 100 километров.

После Можайска сопротивление ослабло, и мы были убеждены, что в начале ноября войдем в Москву. Но произошла катастрофа — с воскресенья 19 октября начались проливные дожди, и группа армий «Центр» на три дня завязла в грязи. Я получил приказ вытащить грузовики, застрявшие на «автостраде». Картина была ужасная: на сотни километров растянулась колонна техники, где в три ряда стояли тысячи машин, увязшие в грязи иногда по капот. Не хватало бензина и боеприпасов. Обеспечение, в среднем 200 тонн на дивизию, доставлялось по воздуху. Были потеряны три бесценные недели и огромное количество материальных средств. В изданной в 1958 году книге «Decisive battles of the Occidental World»,[115] английский генерал Д. Ф. Фуллер написал: «Москву спасло и с сопротивление русских, хотя оно было упорным, а то, что немецкая техника застряла в грязи по всему фронту».

Ценой тяжелого труда и каторжных усилий нам удалось проложить 15 километров дороги из кругляка. Несмотря на контратаки сибиряков и танков Т-34, мы форсировали реку Москву выше Рузы. Нам хотелось быть первыми на Красной площади.

Мы мечтали, чтобы побыстрее похолодало. Мороз ударил с 6 на 7 ноября. Нам доставили боеприпасы, топливо, немного продовольствия и сигарет; раненые были эвакуированы, и началась подготовка к решительному наступлению.

Мы должны были войти в Москву через Истру — этот городок был центральным бастионом второй линии обороны столицы. Мне поручили не допустить уничтожения местного водопровода и обеспечить его функционирование. Церковь в Истре осталась нетронутой — сквозь туман виднелись светящиеся купола ее колоколен. Несмотря на потери, наш боевой дух был высок. Возьмем Москву! Мы решительно двинулись на окончательный штурм. Неожиданно 19 ноября температура снизилась до -20 °C. У нас не было зимнего масла для двигателей и вооружения, двигатели заводились проблематично. Однако 26 и 27 ноября подполковник Гельмут фон дер Шевалье захватил Истру, располагая 24 танками, оставшимися от 10-й танковой дивизии, и мотоциклетным батальоном дивизии «Рейх» хауптштурмфюрера Клингенберга (он первый вошел в Белград). Истру защищала элитарная часть — 78-я сибирская стрелковая дивизия. На следующий день советская авиация стерла город с лица земли.

Левее и немного впереди наших позиций находились Химки — московский порт, расположенный всего лишь в восьми километрах от советской столицы. 30 ноября моторазведка 62-го саперного батальона танкового корпуса (4-й танковой армии) Гепнера без единого выстрела въехала в этот населенный пункт, вызвав панику среди жителей. Но случай не был использован, разведчики почему-то уехали назад. Время вспомнить другой очень таинственный эпизод наступления, который до сегодняшнего дня обходят молчанием все историки. Нашим ответом на сеющие страх «органы Сталина» были реактивные снаряды нового типа, образующие в районе своего взрыва зоны низкого и высокого давления.[116] Они были похожи на большие авиационные бомбы. По моему мнению, они были эффективны, и благодаря им сопротивление противника значительно ослабевало.

Напротив наших позиций русские разместили мощные динамики, которые использовали для очень плохо организованной пропаганды. Через несколько дней после первой атаки наших «ракет» Советы предупредили нас по радио, что если мы опять используем это оружие, то они применят отравляющие газы. Новые снаряды убрали и больше на нашем участке фронта их не использовали. Я думаю, что в других местах их также не применяли.[117]

2 декабря мы продолжали двигаться вперед и смогли замять Николаев, расположенный в 15 километрах от Москвы — во время ясной солнечной погоды я видел в бинокль купола московских церквей. Наши батареи обстреливали предместья столицы, однако у нас уже не было орудийных тягачей. Шевалье располагал лишь 10 боеспособными танками. Температура снизилась до -30 °C!

С 9 октября по 5 декабря дивизия «Рейх», 10-я танковая дивизия и другие части XVI танкового корпуса потеряли 7582 военнослужащих, что составляло 40 процентов их штатного личного состава. Через шесть дней, когда наши позиции были атакованы вновь прибывшими сибирскими дивизиями, наши потери превысили 75 процентов начальной численности.

В тот же день нам стало известно, что после атаки на Перл-Харбор Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам. Это известие пагубно повлияло на боевой дух некоторых моих товарищей. Мы задавались вопросом, как поведет себя наш японский союзник в отношении СССР? То, что нам приходилось постоянно воевать с новыми сибирскими частями, не предвещало ничего хорошего.

На следующий день, 12 декабря 1941 года, был отдан приказ отступить на линию Волоколамск — Можайск.

Почему мы не захватили Москву? Уже многие историки задавали этот вопрос и по-разному отвечали на него. Наша дивизия принадлежала к тем частям, которые вынуждены были отступить, находясь практически у цели, поэтому сегодня мне ясны причины нашего поражения.

Попробую изложить их как можно короче.

С 1938 года главнокомандующим сухопутных войск был фельдмаршал Вальтер фон Браухич, происходивший из прусской офицерской семьи и считавшийся хорошим генералом старой школы. В 1941 году ему исполнилось 60 лет, и, без сомнения, на этот пост следовало назначить более молодого человека, лучше понимавшего современные методы ведения войны, которые, согласно концепции Манштейна-Гудериана, применял Гитлер. Фельдмаршал был представителем старого Генерального штаба, и, безусловно, лучше спланированная и организованная штабными специалистами логистика позволила бы вермахту избежать огромных потерь.

Атакованная нами страна, о чем я уже упоминал, защищалась благодаря своим болотам, топям, дождям и морозу. Наши легковые автомобили, грузовики, самоходные артиллерийские установки и танки вязли на песчаных и болотистых дорогах. После катастрофических осадков в сентябре и октябре температура снизилась до -25–40 °C, и ее не выдерживали ни люди, ни механизмы.

Как солдаты войск СС, мы не пользовались какими-либо особыми привилегиями, мы подчинялись вермахту и имели точно такое же обеспечение, как и другие солдаты. Но тем не менее уже после первых снегопадов интендантская служба нашей дивизии потребовала от тыла положенного нам зимнего обмундирования и, подобно нашим товарищам из 10-й танковой дивизии, мы получили теплую одежду уже в половине ноября. Тщательно изучив снаряжение мужественных сибиряков, взятых в плен под Бородино, мы узнали, что, например, если нет бурок, то кожаные сапоги или же сапоги с короткими голенищами не надо подковывать и, главное, они должны быть свободными, не жать ступни. Это было известно всем лыжникам, но не нашим специалистам вещевой службы. Практически все мы носили меховые сапоги, снятые с убитых русских солдат.

В конце октября 1941 года мы с изумлением заметили, что наша 5-я танковая дивизия начала получать летнюю форму для солдат и оборудование и технику песчаного цвета — изначально она формировалась для пополнения Африканского корпуса. Уже во время первых боев русские прорвали позиции 5-й дивизии, и мы вынуждены были вмешаться, чтобы спасти ситуацию.

И наши офицеры, и офицеры 5-й танковой дивизии не скрывали своего удивления, когда Геббельс обратился в ноябре 1941 года к немецкому народу с призывом посылать свои лыжи и теплую одежду немецким солдатам на Восточном фронте. Мы поняли, что обозначал этот запоздалый призыв: штаб фон Браухича не выполнил свою работу как следует, хотя операция «Барбаросса» готовилась целый год. Даже если бы нашим частям удалось войти в Москву в конце октября, зимняя одежда все равно была бы необходима. Когда мы начали отступать, я приказал раздать запасы теплой одежды, которую один офицер-интендант собрал в сарае и отказывался выдавать без приказа своего начальника, солдатам, одетым лишь в обыкновенные мундиры и легкие шинели. Интендант получил приказ сжечь эти вещи, хотя они могли спасти жизнь многим нашим товарищам из вермахта.

Зная, что зимой в России снегопады и морозы, администрация и интендантская служба сухопутных войск должны были уже с апреля работать для обеспечения солдат необходимой одеждой. Однако руководителем Управления военного хозяйства и вооружения Верховного главнокомандования вермахта был не кто иной, как генерал Георг Томас, один из заговорщиков, позднее — участник событий 20 июля 1944 года. Обязанностью Томаса, как непосредственного подчиненного фельдмаршала Кейтеля, было планирование потребностей армии во всех видах довольствия, включая автомобильную технику, вооружение, боеприпасы и так далее. Он отвечал за это совместно с Герингом (выполнявшим функцию уполномоченного по вопросам четырехлетнего плана), а также министрами вооружения и боеприпасов, Фрицем Тодтом, а позже Альбертом Шпеером. Томас сообщил в марте Верховному главнокомандованию вермахта, что 3000 орудий и боеприпасы к ним будут готовы к началу мая. По плану ОКВ они должны быть распределены и доставлены на фронт службами генерала Фридриха Ольбрихта, подчиненного командующего резервными войсками, генерала Фридриха Фромма (начальником штаба у которого был полковник фон Штауффенберг), имевшего штаб в Берлине на Бендлерштрассе. Любая неточная информация, переданная Верховному главнокомандованию вермахта службами Томаса или Ольбрихта, любая непредусмотренная задержка в производстве или поставке имели очень существенные последствия как для подготовки операций в Верховном главнокомандовании, так и для сражающихся на фронте.

Я думаю, что несмотря на грязь, мороз и бездорожье, несмотря на предательство и бездарность некоторых начальников, неразбериху в нашей логистике и героизм русских солдат, мы захватили бы Москву в начале декабря 1941 года, если бы в бой не были введены новые сибирские части.

Группа армий «Центр» не получила в декабре в помощь ни одной дивизии. В это самое время Сталин бросил против нас 30 стрелковых дивизий, 33 бригады, 6 бронетанковых и 3 кавалерийские дивизии. 17 октября под Бородино дивизия «Рейх» сражалась с 32-й сибирской стрелковой дивизией, в декабре — с 78-й дивизией, отлично оснащенной и поддерживаемой (как и 32-я дивизия под Бородино) новой танковой дивизией. Я не говорю уже о других частях Красной Армии, сражавшихся столь же мужественно, как и сибиряки.

Добавлю, что в ноябре и декабре наша авиация, уже тогда не располагавшая достаточным количеством самолетов, не смогла эффективно атаковать Транссибирскую железнодорожную магистраль, благодаря которой сибирские дивизии прибыли на выручку столице, — а ведь Москва считалась обреченной уже в октябре, когда ее оставило правительство.

Чтобы подойти к Москве на расстояние в двадцать километров, наша дивизия вынуждена была сражаться с врагом, который уже в октябре имел трех- и даже четырехкратный перевес в живой силе и пятикратный в артиллерии (благодаря «органам Сталина»). В конце декабря это преимущество возросло еще больше, особенно по оснащению, боеприпасам и топливу.

Сталин имел на Дальнем Востоке огромный фронт, которому угрожала Япония — страна-участница антикоминтерновского пакта. Расстояние от Владивостока до Берингова пролива равняется почти 9000 километров, считая через Амгу и Охотск, прибавьте сюда примерно 3000 километров сухопутных границ от озера Байкал до Владивостока — на пространстве 12 000 километров Советы могли быть атакованы с юга или востока. Вспомним, что в августе 1938 года произошло серьезное столкновение между советскими и японскими войсками у озера Хасан. В мае 1939 года японская армия напала на Монгольскую Народную Республику, на помощь которой пришла Красная Армия, разгромившая японцев на реке Халхин-Гол. Японские войска оккупировали Корею и большую часть Северного Китая, на юге они приближались к Бенгальскому заливу. Стояли они также в Маньчжоу-Го, на правом берегу Амура. Города Хабаровск, Владивосток и Находка Советы могли удержать с большим трудом. 1 июля 1941 года Третий рейх, Италия, Румыния, Словакия и Хорватия признали прояпонское правительство в Нанкине.

Сорок японских дивизий стояло на границе с СССР, и они еще могли получить подкрепление. Как поведет себя Япония? Начнет ли она наступление на севере и захватит Транссибирскую железнодорожную магистраль, несмотря на подписанный 13 апреля 1941 года в Москве советско-японский договор о нейтралитете? А может, она начнет наступление на юге? Летом 1941 года Сталин не знал ответа на эти вопросы.

В этот момент на сцене появляется личность, до сих пор окутанная тайной, — советский супершпион Рихард Зорге. Он родился 4 октября 1895 года вблизи Баку; его отец — немец, работавший инженером в одной из наших нефтяных фирм, мать — русская, Нина Кобелева (она была на шестнадцать лет моложе мужа). Зорге, доброволец в немецкой армии с 1914 года, дважды был ранен; в 1920 году закончил политическое обучение в Гамбургском университете. С 1922 года он был пропагандистом Немецкой коммунистической партии (КПД), а через два года уехал в Москву, где до 1927 года стажировался в различных спецшколах. Из агента Коминтерна он сделался специалистом IV отдела (разведки) Красной Армии. В 1929 году мы опять находим его следы в Германии. Наверное, тогда он познакомился в Мюнхене с будущей женой Евгена Отта, посла Третьего рейха в Японии; в то время она была замужем за одним архитектором и проповедовала крайне левые взгляды (генерал Чарльз Уилотби в биографии Зорге упоминает: «Некоторые считают, что она была членом Немецкой коммунистической партии»).

Зорге первоначально послали в Шанхай, но через три года его отозвали в Москву в IV отдел и направили с соответствующим поручением в Токио. По удивительному стечению обстоятельств он сначала прожил два месяца в Германии, канцлером которой уже был Адольф Гитлер. Советский агент и корреспондент «Франкфуртской газеты» в Шанхае Агнес Смедли порекомендовала его редакции, и Зорге получил аккредитацию в Токио. В его задачу входило сблизиться с подполковником Евгеном Оттом, исполнявшим обязанности военного атташе в Японии с 1932 года. Кто представил вновьприбывшего в нужном свете? Доктор Зеллер, политический редактор газеты «Ежедневное обозрение». Зеллер пропагандировал такие «прогрессивные взгляды», что его газету закрыли в конце 1933 года. Он представил Зорге полковнику Отту как человека, «достойного доверия во всех отношениях». Это должно заинтересовать исследователей. Нам известно, что Отт принадлежал когда-то к штабу генерала Шлейхера, и его отправили в Токио, дабы обезопасить после неудачи политиковоенного союза с крайне левыми, который старался создать канцлер Шлейхер в конце 1932 года. Я не верю, что Зорге был случайно представлен Отту. Утверждают, что он сделал блестящую карьеру тайного агента благодаря роману с госпожой Отт, — возможно, но это не объясняет, почему Отт и Зорге «сделались столь близки друг другу». Не его жене, а самому Евгену Отту, который был назначен полковником и первым военным атташе, а в апреле 1936 года — послом Германии в Токио, обязан Зорге своей карьерой и помощью в шпионской деятельности.

«Рамсей»[118] не только был принят в члены токийской ячейки НСДПА (1 октября 1934 года) — посол официально назначил его в 1939 году своим пресс-атташе. Осенью 1934 года Зорге сопровождал Отта в поездке по Маньчжоу-Го. В 1936 году он, еще не будучи членом персонала посольства, шифровал некоторые телеграммы за подписью Отта, посылаемые в Берлин! Когда «Рамсей» направлялся в Гонконг для передачи микрофильмов советскому связному, новый посол доверял ему дипломатический кейс, в котором агент мог перевезти все документы для IV отдела.

В 1938 году Зорге получил документы важного беглеца из СССР, генерала Лушкова, который во время чистки в армии, связанной с «делом Тухачевского», передал японцам данные о советских войсках в Сибири и на Украине, тайные коды, фамилии главных оппонентов Сталина в Сибири и так далее. Японцы сообщили об этом немецкому послу. Канарис немедленно направил в Токио полковника Грейлинга, который изложил сенсационное содержание сообщений Лушкова на ста страницах докладной записки. Зорге ознакомился с данным материалом и передал в Москву его содержание.

18 октября, после ареста Зорге, посол Отт послал в Берлин рапорт, в котором пытался представить «Рамсея» невинной жертвой японских спецслужб и приуменьшить его роль в посольстве. Трудно поверить, чтобы Отт не знал, кем в действительности являлся Зорге. Однако никто не отнесся серьезно к этому обстоятельству, несмотря на то, что оно не ушло из поля зрения японской контрразведки.

Конечно, Зорге позаботился о том, чтобы не скомпрометировать Отта. Гейнрих Штамер заменил посла в Токио лишь в ноябре 1943 года. Однако же супруги Отт не вернулись в Германию; они уехали в Пекин и там дождались окончания войны.

С апреля 1939 года до 14 октября 1941 года оператор тайной радиостанции Зорге Макс Клаусен передал VI отделу 65 421 слов. У Зорге были также курьеры для перевозки микрофильмов. В конце его деятельности существовала связь между его разведсетью и советским посольством в Токио.

Советский супершпион предоставил работу самое меньшее тридцати японцам. Его главным агентом был Хотсуми Озаки, советник и личный друг князя Фумимари Коное, премьера в 1939–1941 годы.

Благодаря неумению Евгена Отта хранить тайны, 5 марта 1941 года «Рамсей» предупредил IV отдел, что нападение на СССР произойдет в середине июня, и «главное направление — московское». 15 мая в другом рапорте, который удалось перехватить японцам, Зорге сообщал дату 20 июня.

Сразу же после заседания Императорского совета 2 июля 1941 года Озаки сообщил Зорге, что японское правительство приняло решение напасть на Соединенные Штаты. 14 августа Озаки раскрыл Зорге секрет, что «от проектов войны с Советским Союзом отказались». Зорге также был ознакомлен со всеми важными решениями, принятыми на заседании Верховного японского командования, прошедшего 20–23 августа. Кроме того, Озаки располагал информацией обо всех военных эшелонах, направляемых в Маньчжоу-Го. Уже 27 сентября 1941 года он сообщил Зорге, что «Япония готовит масштабное наступление» на юге, в направлении Сингапура, Гонконга и Филиппин. Наступление японцы планировали начать в ноябре — декабре. Таким образом, угроза японского нападения на СССР была окончательно отодвинута.

Именно тогда Сталин, успокоенный сообщениями из Токио, перебросил с востока на запад страны большинство сибирских подразделений — более полумиллиона солдат, — и Москва была спасена.

Зорге прислал еще несколько радиограмм, последняя датирована 4 октября 1941 года, после разговора с Озаки и Клаусеном. После восьми лет шпионской деятельности в Токио он считал свою миссию выполненной и опасался разоблачения.

13 октября не пришел на встречу один из агентов, Мияги, — его арестовали. Зорге ожидал этого. 15 октября радиотелеграфист Клаусен пришел к «Рамсею», который отредактировал телеграмму в Москву с требованием отозвать резидентов его сети. Слишком поздно. Зорге был арестован утром 18 октября в своей квартире и в тапочках и пижаме препровожден в тюрьму Сугамо. На столе полицейские нашли черновой вариант радиограммы, которую Клаусен должен был передать «Директору» вечером 15 октября. У Клаусена обнаружили ту же, наполовину уже закодированную телеграмму. Это был конец.

Был ли Зорге двойным агентом? Из его показаний японским следователям явствует, что в 1940–1941 годы он получил из Москвы согласие на передачу определенных секретных материалов немцам. Шелленберг написал в своих «Мемуарах», что «Рамсей» в 1940 году передавал информацию директору официального Немецкого информационного агентства[119] фон Ритгену, и ему было известно об этом.

Вальтер Шелленберг был пленен англичанами в 1945 году и приговорен в Нюрнберге к шести годам тюремного заключения. Он умер в 1952 году в Турине, а его «Мемуары» появились только через четыре года. Не вызывает сомнений, что этот документ тщательно «подчистили», а некоторые фрагменты производят впечатление, что их писал другой человек.

В VI управлении Главного управления безопасности рейха было известно, что в 1933 году Зорге поддерживал контакты со Штеннесом, одним из высокопоставленных вождей СА с явно выраженными левыми взглядами, который дружил с братьями Грегором и Отто Штрассерами; после чистки он убежал в Китай. Удивительно, что несмотря на все эти очевидные факты, никто не догадался проследить связь между Шлейхером, Оттом и его женой, Штеннесом, Зеллером (о нем Шелленберг не вспоминает) и Зорге.

В 1941 году немецкая политическая разведка отозвала из Японии своего представителя Франца Губера, который особо не интересовался Зорге, и послала на его место высокого инспектора Йозефа Мейсингера, который, согласно данным Шелленберга, «сыграл мрачную роль 30 июня 1934 года». Мейсингер, которого после войны осудили и казнили поляки, прибыл в Токио в мае 1941 года.[120] Вероятнее всего, ему было известно о подозрительной деятельности Зорге. Когда Тонко, японская тайная полиция, арестовала Зорге и Озаки, Мейсингер выслеживал в Шанхае другого сотрудника Абвера (еще одного!) Ивара Лисснера, корреспондента «Народного наблюдателя» (газеты Альфреда Розенберга) и… советского агента. Лисснер был арестован японской жандармерией лишь 5 июня 1943 года, затем освобожден после вмешательства американских властей в августе 1945 года, так же как и радиотелеграфист Зорге, Клаусен. Озаки и Зорге предстали перед обычным японским судом (правда, при закрытых дверях) только в сентябре 1943 года. Их повесили 7 ноября 1944 года. Озаки был казнен точно; что касается Зорге, то здесь существуют некоторые сомнения. Его арест, осуждение, а особенно казнь были очень невыгодны японцам во время переговоров с Советами. В октябре 1931 года правительство в Нанкине устранило ветерана разведки в Азии, Науленса, приговоренного вместе с сообщниками к смертной казни за шпионаж. Тогда Зорге работал в Шанхае параллельно с сетью Науленса.

Новый немецкий посол в Токио Штамер написал в рапорте, что Зорге обменяли на группу японских агентов Квантунской армии, взятых в плен русскими. По мнению Ганса Мейснера («Человек с тремя лицами», 1957), обмен произошел на территории португальского Макао, куда Зорге привез японский генерал Доихара. Это вполне возможно. Рихард Зорге был агентом наивысшего класса, той же категории, что и другой супершпион — Рудольф Абель. Последнего случайно разоблачили в Соединенных Штатах и затем обменяли 10 февраля 1962 года в Берлине на невезучего пилота самолета-шпиона У-2 Френсиса Пауэрса.

Как сообщил мне журналист Деннис МакЭви, Зорге вел в Токио очень разгульную жизнь. Он много пил и, несмотря на то, что был женат (в СССР и США), покорял неисчислимое количество женщин. Он жил в браке с японкой Ханако Чии, которая, якобы, нашла и опознала его останки.

В течение двадцати лет в СССР о Зорге не было произнесено ни одного слова. Но 5 ноября 1964 года советское правительство торжественно и официально воздало почести суперагенту. Ему посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, его именем назвали улицу в Москве и танкер, а на следующий год появилась марка с портретом Зорге. К этому времени в Японии, Соединенных Штатах и Европе было опубликовано уже около двадцати книг о «Рамсее», решающая роль которого в истории становилась известной и за «железным занавесом». Были реабилитированы и два начальника Зорге, расстрелянные по приказу Сталина, генерал Павел Берзин и полковник Лев Борович. Это было время «десталинизации».

Если Зорге действительно обменяли, то, возможно, Сталин разрешил ему жить в стороне от большой политики под хорошим наблюдением. Все-таки он был опасным человеком. Действия «Рамсея» и всей его сети позволили перебросить дивизии с Дальнего Востока, когда нас парализовали грязь и морозы. Если бы в России узнали правду о его деятельности, развеялся бы миф о «чуде под Москвой», приписываемом Сталину. До сих пор деятельность «Красной капеллы» практически неизвестна в Советском Союзе.

Можно спросить, почему отступление в конце декабря 1941 года и в начале 1942 года не вызвало катастрофических последствий и не закончилось уничтожением наших сухопутных войск. В 1812 году после отъезда Наполеона, встревоженного парижским путчем генерала Малета и предательством герцога Мурата, Великая Армада просто распалась.

То, что вермахт не разделил ее судьбу, является исключительно заслугой Гитлера, который приказал не отступать. Части, наиболее подвергающиеся опасности окружения, должны были оторваться от противника, зато другие получили приказ «не оставлять занятых позиций и оказывать фанатическое сопротивление». Такие города, как Шлиссельбург, Новгород, Ржев, Вязьма, Брянск, Орел, Харьков и Таганрог были превращены в крепости, о которые разбились атаки дивизий Конева и Жукова. Русские генералы не смогли повторить маневр Гота и Гудериана под Смоленском, несмотря на брошен-мыс в бой лучшие воздушно-десантные войска. Их потери были очень велики.

Лишь в 1970 году практически одинокий в своем мнении среди историков последней мировой войны Лиддел Харт признал, что Гитлер был прав, не слушая свое командование, которое предлагало генеральное отступление на линии Псков (на севере) — Могилев — Гомель (в центре) — до Днепра (на юге). Нет ничего заразительнее паники. Во время отступления я замечал, что многие старшие офицеры теряли хладнокровие. Какой-то полковник махал руками и запрещал мне, несмотря на предъявленный мной приказ, отправляться с грузовиками в Волоколамск, потому что он «знал», что там уже русские. Это было неправдой. Я доехал до Волоколамска, находящегося приблизительно в 60 километрах на северо-восток от Истры, — там и в помине не было русских солдат, а дивизия «Рейх» оставалась на своих оборонительных позициях.

Лиддел Харт пишет: «Сегодня ясно, что приказ Гитлера, запрещавший отступление, возродил веру в собственные силы немецких войск и предупредил их разгром».