Неизвестные байки старого Петербурга

Эх, дороги

Сотню лет назад к услугам петербуржцев, которые страсть как любили быструю езду, работали в столице известные всем лихачи — высшая каста среди извозчиков. Они с ветерком носили по городским улицам прожигателей жизни, соревнуясь между собой в удали да скорости. Стать лихачом мог далеко не каждый, для этого требовался немалый начальный капиталец. Ведь непременно нужна была самая современная по тем временам повозка «на резине», запряженная первоклассными рысаками. И то и другое стоило немало. Но вложенные деньги с лихвой окупались — пассажиры, которых катали лихачи, денег не считали и платили щедро.

Один из самых известных в городе лихачей дежурил на углу Литейного и Невского. Звался он Никитой-бородачом и бороду и впрямь имел выдающуюся, ухоженную. Как рассказывали, если Никите заплатить не скупясь, то равных ему по скорости не сыскать. Он запросто мог промчать весь Каменноостровский проспект за две с небольшим минуты. Впрочем, его «гонки со свистом» имели и оборотную сторону. Скольких коней он загубил и сколько народу передавил, никто не считал. В месяц он со своих седоков получал тысячи две, а то и все три, поэтому мог позволить себе и коней менять и повозку покупать новую. Да и вообще жил лихач привольно на зависть обычным извозчикам, отбивал у купцов их спутниц, перекупал цыган у гулявших кассиров. Но в конце концов Никиту все же посадили за неосторожную езду. Отсидев полгода, он вышел на волю и с лихачеством решил завязать. Женился на богатой купчихе и получил имение в Костромской губернии.

При большом везении на том же ночном Невском можно было встретить и упряжку Гришки-Рябчика. Прозвище свое он получил по причине многочисленных оспин, украшавших его лицо. Зарабатывал Гришка не только получая деньги с пассажиров. Своих подвыпивших клиентов на их крик «к цыганам» он неизменно вез в ресторацию к цыганам Кривецкому и Косецкому, которых так прозвали по причине того, что один и вправду был кривой, а другой изрядно косил. За такую услугу Гришка получал каждую неделю от ресторанщиков хорошие комиссионные. Прогоняв по петербургским улицам несколько лет, Рябчик стал извозопромышленником и командовал компанией из 25 извозчиков.

Ну и, наконец, третьим, а на самом деле первым по своей известности в Петербурге был прославленный Павлуха Адресная Книга. Каждый день в десять вечера он появлялся на Большой Морской. Кого попало он к себе не сажал, а возил исключительно клубных игроков, кассиров, биржевиков. Купчиков же Павлуха почему-то на дух не переносил. Свое «книжное» прозвище он получил за то, что знал адреса всех веселящихся дам города и специализировался на доставке таковых к скучающим компаниям.

Эра лихачей закончилась осенью 1898 года, когда у извозчиков ввели повременную оплату — таксу. Однако это уже другая история.

Более ста лет назад в петербургских часовых лавках появился новый товар — специальные часы для извозчиков. Дело в том, что городские власти решили наконец приструнить питерских лихачей, всячески старавшихся содрать с седока как можно большую мзду. Теперь была введена строгая такса за проезд: двугривенный за пятнадцать минут езды, и не больше. Тех, кто не соблюдал порядок, сурово наказывали — взимали большие штрафы.

Нововведение это вызвало всеобщее недовольство и обернулось неприятностями как для «водителей кобыл», так и для пассажиров.

Один извозопромышленник, желая поспеть за новыми веяниями, закупил целую партию часов и раздал их своим извозчикам. Каково же было удивление Архипа Даниловича, когда вечером ему стали приносить выручку, во много раз меньше обычной. Причем все извозчики клятвенно уверяли, что работали честно, строго по хронометрам.

Оказалось, что один из них, посадив к себе седока в одиннадцать утра, несколько часов возил «господинчика с тростью» по городу. Когда же пришло время к расплате и извозчик посмотрел на часы, то на них еще и полудня не было. Обрадованный пассажир «осчастливил» водителя «по таксе» сорока копейками. Не понимая, как такое могло произойти, извозчик зашел в ближайший трактир, где встретил знакомых и поделился с ними своей бедой. Те ему и объяснили, что для того чтобы часы работали, их заводить надо. Там же, в трактире, часы и завели, но, вероятно, перестарались, перетянув пружину. С этого момента часы стали барахлить и останавливаться. В итоге за весь день бедолага заработал рубля два, чем невероятно огорчил хозяина. Правда, другой его извозчик принес и того меньше. Разумных объяснений Данилыч от него так и не добился. Все выяснилось случайно, когда на вопрос, сколько сейчас времени, извозчик недоуменно пожал плечами. Оказалось, что пользоваться часами он не умел, а получая деньги с седоков, отдавал им хронометр и спрашивал, «сколько там натикало». Конечно, пассажиры безбожно занижали сумму, переводили стрелки назад, в общем, всячески обманывали несчастного, которому ничего не оставалось, кроме как верить им на слово.

Расстроенный извозопромышленник был вынужден на следующее утро битый час объяснять своим работникам, что такое часы и как ими пользоваться. А отправив их на работу, сам пошел к своему товарищу и коллеге Григорию Парамоновичу спросить, как с этой часовой напастью бороться и денег не терять. Тот ему и посоветовал: для того чтобы извозчики «на часах» больше денег зарабатывали, им надо просто медленнее ездить. Допустим, если «водитель кобылы» может домчать до какого-то места за десять минут и получить двадцать копеек, то теперь пусть не торопится и потратит на дорогу минут семнадцать, за которые уже законно можно брать двойной тариф. Так и пошло. Экипажи Данилыча, как, впрочем, и все остальные, перемещались по городу с черепашьими скоростями, к огромному неудовольствию пассажиров. Продолжалось это до тех пор, пока власти, увидев, что затея с часами провалилась, не распорядились установить на повозках таксометры, похожие на современные счетчики в такси. Правда, как и сейчас, счетчики эти подозрительно быстро ломались, и платили седоки, как и прежде, по договоренности с извозчиком.

Среди петербургских извозчиков сто лет назад всегда было немало колоритных персонажей, но все же по большей части были это мрачного вида мужички, отнюдь не блиставшие культурой речи. Однако случались и исключения. Около ста лет назад по весне один петербургский журналист познакомился с более чем интересным кучером…

Едва корреспондент «Петербургского листка» уселся в повозку и лошади тронулись, как извозчик стал кричать мешавшим ему ехать прохожим на чистейшем французском: «Prends garde» («Поберегись!»). На вопрос ошарашенного пассажира, неужели он знает французский, кучер гордо ответил, что он не только галльскую речь разумеет, но и по-немецки говорить способен, да и «по-аглицки вполне пообщаться может — был бы собеседник понимающий». Совершенно заинтригованный пассажир потребовал немедля рассказать, откуда такие глубокие познания у простого кучера. Как выяснилось, языкам извозчика № 5771, представившегося Магазинским, выучила не кто-нибудь, а Мария Мариусовна Петипа, дочь великого балетмейстера и известная в ту пору актриса. Стоит заметить, что историю свою «водитель кобылы» рассказывал опять-таки на французском, щедро пересыпая речь немецкими и польскими словами, умащая все это латынью.

Как рассказал извозчик, матушка его была крестьянкой из Новгородской губернии и служила мамкой у Мариуса Петипа, кормила маленькую Марию. Сын частенько наведывался из деревни к матери в Петербург. Когда дочка балетмейстера подросла, мамку при ней оставили, а будущий извозчик продолжал приезжать в дом Петипа, став со временем преданным товарищем Марии. Поэтому, когда пришло время учиться и в доме появилась гувернантка, она уже обучала языкам обоих, и молодой человек получил весьма сносное образование. Позже Марию Мариусовну отдали учиться дальше, а Магазинский сам стал штудировать учебники, устроившись в Петербурге извозчиком. Маша стала актрисой, а ее приятель по детским играм так и остался на козлах. Правда, в свободное время он иногда занимался писательством и даже публиковался в журналах. Свое невысокое общественное положение он с важностью объяснял идейными соображениями: «только с кучерского места жизнь народная, коренная и видна», судьбой своей он весьма доволен, только вот поговорить на языке не с кем, «коллеги» — народ по большей части темный.

Растрогавшись, журналист щедро одарил уникального кучера, и тот поехал дальше, напевая себе под нос что-то легкомысленное, французское.

Присказка о дураках и дорогах — вероятно, самая популярная в России, да такой, наверное, и останется. Бороться с первым, судя по всему, невозможно в принципе, а безнадежность сражений с дорожной напастью поняли в Петербурге еще сто лет назад.

Чего только не пытались сделать городские власти, для того чтобы улучшить городские дороги и облегчить передвижение по ним. Заграницу призывали на помощь, да все без толку… К примеру, приехал сто лет назад в Петербург один американский инженер и представил на суд общественности проект… травяной мостовой. Там, в Штатах, светлые головы учудили выращивать специальную траву, потом ее сушить и по-особому обрабатывать. Из этого материала получалась очень стойкая и аккуратная плитка. Вот ею-то американцы и предлагали вымостить петербургские улицы. Дескать, мостовая продержится дольше, потому как прочнее будет, чем торцевая. И даже где-то попытались это внедрить, да оказалось, что никакая американская супертрава питерской погоды вынести не может. К тому же, мостовые в городе тогда мостили за счет домовладельцев, и когда те узнали, сколько это травяное удовольствие стоит, они ответили резким отказом. Никакие ссылки на то, что «сей проект с радостью реализуют по всей Европе», не прошли.

Другие, не менее предприимчивые граждане из Европы предлагали на суд общественности безгрязевую резину на колеса. Говорили, мол, от этой резины грязь по сторонам не летит. Власти обрадовались — с грязью на улицах все равно не управиться, так пусть новая резина хоть пешеходов от нее защитит. Но прежде чем изобретение иностранное использовать, решили все же провести эксперимент. Собрали жюри, да все дату как-то не могли назначить. Иностранцы ее постоянно переносили — то у них одно не готово, то другое недоделано. Но вот одним солнечным днем настал час проверки. Рядом с Гостиным двором специально «загрязнили» часть улицы, а по краям протянули листы белой бумаги, чтобы определить «чистоту работы колес». Авторы резины опять начали возиться с колесами, что-то поправлять да подвинчивать. В результате проверка началась на полтора часа позже. Снаряженные новыми колесами повозки промчались по улице, и действительно, бумага осталась девственно белой. Иностранцы уже начали радоваться успешно пройденному экзамену и предвкушать солидные барыши, которые они смогут получить, переоснащая шинами всех городских извозчиков. Но тут нашлись среди экзаменаторов светлые головы, которые заметили, что грязь-то за полтора часа успела подсохнуть. Срочно вызвали водовоза, разбавили все водицей и постановили эксперимент повторить. Изобретатели сразу как-то сникли и понуро отправились на старт. Повозки вновь помчались…

На сей раз бумага была далеко не белой. Но самым неприятным для иностранцев стало то, что и жюри было приблизительно того же цвета. Экспертов непредусмотрительно усадили у самого края дороги, так что все чиновники вмиг покрылись ровным слоем грязи. В общем, конфуз вышел у городского начальства с резиной, и вновь пришлось думать о том, что же делать с этими проклятыми дорогами.

Сто лет уже думают, а толку…

Глядя на бесконечную реку машин на городских улицах, порой трудно поверить, что вся эта четырехколесная армия заполнила дороги не так давно. Между тем еще в 1899 году в городе было зарегистрировано только 26 автомобилей, и для многих они казались явлением явно дьявольского происхождения. Осенью того года жаркие споры по поводу железных коней разгорелись в Городской думе. Судьба автомобилей висела буквально на волоске.

Кому и зачем нужны автомобили? По решению Думы, нужны они для перевозки тяжестей и личного удовольствия. Последнее, правда, многие депутаты признали спорным. Дескать, от езды на машине никакого удовольствия нет и быть не может — только одни несчастья, десятки раздавленных горожан, вонь, грязь, грохот и общее психическое расстройство. Дабы хоть как-то спасти народ от автомобильных страшилищ, Дума разработала целый свод правил езды на автомобилях.

Максимальную скорость установили — 12 верст в час. Это при том, что хороший извозчик мог разогнаться до 20 верст. К тому же, тут вышла заминка — таких медленных машин в мире никто уже не делал. Но депутаты во все времена на выдумку хитры, они предложили установить на машинах приспособления, которые сейчас называются ограничителями скорости. Для русских, любящих быструю езду, идея весьма необычная.

Не всякому можно было стать автомобилистом. Дума запретила садиться за руль близоруким и гражданам, страдающим ревматизмом. И уж конечно, от общения с «вредными» колесницами отстранили молодежь. До 17 лет нельзя было ездить на машине даже в качестве пассажира, а водить авто разрешалось только с 20 лет.

Идея спасения горожан от автомобилей так воодушевила законников, что они потребовали, чтобы машина ездила без шума и треска и не выпускала ни дыма, ни пара. На язвительное замечание одного из прагматичных коллег, что тогда все автомобили должны быть электрическими, депутаты дружно ответили, что, конечно, нет, но ездить следует тихонько-тихонько. А лучше вообще не ездить.

Ну и наконец, машины, катавшиеся по городским улицам, должны были обязательно быть с резиновыми колесами и… не брызгать грязью. Учитывая, что последняя в городе не переводилась, машин в городе не должно было остаться вовсе.

Дабы окончательно испортить жизнь автомобилистам, думцы решили ввести налог на автомобили. Правда, тут они уперлись в глубоко философскую проблему — что есть автомобиль. Дело в том, что в городе налогом облагались лошади, но не экипажи. Автомобиль же, по мнению гласных, был и лошадью и экипажем одновременно. Тогда как же высчитывать налог? С автомобиля в целом или с каждой лошадиной силы, запрятанной у него под капотом?

К счастью, в думе нашлись здравые головы, призвавшие не мешать прогрессу и дать развиться новому транспорту, а потом уже облагать налогами. На том и порешили — подождать, пока машины «разведутся», тогда и деньги с их хозяев собирать…

Что же касается правил, то ведь у нас во все времена для того они и создавались, чтобы их нарушать.

Сто лет назад «зайцы» на железной дороге были так же неистребимы, как и сейчас. Сколько бы ни ходило контролеров, как бы ни ужесточались проверки, а число безбилетников только росло. Причем профессию «зайца» многие выбирали отнюдь не из-за бедности.

Петербургский коммерсант Капустин, часто бывавший в разъездах по торговым своим делам, долгое время вел себя вполне благонадежно — то есть покупал билеты. Отчего не купить — деньги, слава Богу, имелись, и скупостью не страдал. Но однажды он твердо решил ступить на скользкую «заячью» тропу, а причину такого переворота он объяснил «изуверством» контролеров.

— Надоели они, мочи нет, — сетовал Капустин. — Ведь только приляжешь, заснешь, как тут же тебя толкают с криками «ваш билет». Откроешь глаза и видишь целую дюжину железнодорожных чинов с пытливыми лицами. Мало того, что билет со всех сторон осмотрят и обнюхают, как диковинку какую, так и тебя таким взглядом осмотрят, словно на преступника какого напали. Едва после их ухода в себя придешь, задремлешь, как новый крик и новая проверка — и так раз пять за ночь.

Недовольный коммерсант выяснил, что всех этих напастей легко можно избежать, если договориться с кондуктором. Задобрив последнего, он получал в распоряжение целое купе, где никто его не беспокоил.

— Без билета совсем другое дело, — пояснял друзьям коммерсант, — вся бригада за тобой ухаживает, точно добрая нянюшка за ребенком, едешь со всеми удобствами и никаких контролеров не знаешь.

Подобный способ переездов тогда практиковали многие, содержание у кондукторов было мизерное, потому они с радостью принимали безбилетных пассажиров. Для подстраховки обычно подкупали и контролеров. Если же это не удавалось, то в поезде у кондуктора были свои шпионы, которые сообщали о передвижениях проверяющих господ. В случае опасности пассажира прятали на промежуточной станции или даже покупали для него билет, который он и предъявлял при ревизии. Одна беда была — тайные контролеры. Сидит себе такой ничем не примечательный пассажир и вдруг поднимается и предъявляет кондуктору документы — контролер.

На таких-то контролерах «заячье» благополучие Капустина и закончилось. Как-то ночью вбежавший к нему кондуктор трагическим шепотом сообщил, что в вагоне объявился «тайный» ревизор. Дабы спастись, нужно «зайцу» срочно прикинуться истопником. Поверх дорогого костюма была надета грязная роба, и коммерсанта приставили к печке. На станцию назначения Капустин приехал весь в саже, пока чистился — опоздал на важную встречу. Однако все эти неприятности не пошли впрок, и в обратный путь коммерсант отправился тем же макаром, без билета.

Глухой ночью спящего «зайца» вновь разбудил кондуктор.

— Просыпайтесь, беда, контролер замаскированный проявился, — зашипел он Капустину прямо в ухо.

— Опять у печки куковать? Не буду! — возмутился раздосадованный коммерсант.

— Ну не хотите, так давайте на крышу, — предложил кондуктор.

— Так дождь ведь как из ведра, — запротестовал «заяц».

— Ну хотя бы давайте в другой вагон провожу вас.

Согласившись, коммерсант поспешил на площадку между вагонами. Едва он там оказался, как ощутил толчок в спину и с воплями полетел вниз…

Спустя сутки испачканный, весь в ушибах, ссадинах и со сломанной рукой Капустин добрался домой. Хотел было заявление написать — ведь чуть не убил кондуктор-мерзавец, но пострадавшему объяснили, что шансов у него никаких. Во-первых, очень трудно доказать, что его именно столкнули, а не сам он вывалился из поезда, а во-вторых, кого ловить, если в ночной темноте он даже лица того, кто его толкал, не рассмотрел. Да и вообще коммерсант еще легко отделался. Кондукторы, которые зайцев возят, в случае опасности часто безбилетников из вагона выкидывают и далеко не все выживают. На некоторых направлениях и недели не проходит, чтобы не нашли на полотне бездыханное тело выпавшего. А толкнули его или сам упал — дознаться невозможно.

Как-то раз около ста лет назад один питерский адвокат сел на московский вечерний поезд и отправился по служебным делам в Клин. Там он на следующий день на городском судебном процессе собирался выступить с защитной речью в пользу какого-то местного купца. Оказавшись в вагоне, перед тем как лечь «на боковую», он попросил контролера позаботиться о его пробуждении. И прекрасно зная свои «физиологические особенности», специально предупредил, что если он вдруг не захочет добровольно просыпаться, то его необходимо без особых церемоний просто высадить на нужной станции.

Проснулся служитель Фемиды самостоятельно, чувствуя себя бодрым и удивительно выспавшимся. А когда понял, что «сладко просопел» свою станцию, а заодно и начало заседания, вначале похолодев от ужаса, а затем вспотев от гнева, потребовал к себе «подлеца»-контролера. Четверть часа «почтенный господин в пенсне» изрыгал такие изысканные бранные тирады и демонстрировал столь непристойные жесты в адрес виновато потупившегося контролера, что возмущенные пассажиры наконец вынуждены были вступиться за «обиженную» сторону. Но доселе молчавший контролер задумчиво сказал, что это еще цветочки, поскольку он представляет себе, что о нем думает человек, которого он вот уже как два часа, несмотря на яростные вопли и сопротивление, умудрился вместо господина в пенсне высадить с поезда. Пострадавшему адвокату ничего не оставалось, как доехать до Москвы и телеграфировать оттуда в Клин о том, что задерживается «ввиду не зависящих от него обстоятельств» и первым же поездом прибудет на место. Ото всей этой «нелепой истории» он так разволновался, что, приняв добрую дозу успокоительного, «успокоился» ровно настолько, чтобы, случайно заснув, опять проехать нужную станцию. Отчаявшись попасть по назначению, он уже напрямую поехал в Петербург. Дома же его ждала «милейшая» телеграмма о том, что суд перенесен на неопределенное время.

Спустя пару лет, оказавшись на каком-то съезде юристов, ему опять пришлось вспомнить об этом случае. Один его коллега поведал, как только благодаря «неожиданной выходке» контролера, который вышвырнул его сонного с поезда, он не попал в Москву на судебные слушания по делу известного контрабандиста и остался жив. Оказалось, что в тот день в зал заседаний бросили бомбу, и несколько человек погибли, а он в это время сидел на клинском вокзале в ожидании следующего экспресса.

Сто лет назад случилось питерскому чиновнику Бурцеву прикупить себе дачу в Териоках (ныне — Зеленогорск). Место хорошее, и до города поездом недалеко, тем более что по роду деятельности ему частенько требовалось отлучаться в Петербург, да и соседи, преимущественно финны, люди приятные, аккуратные. Как-то утром вышел Николай Калистратович к морю искупаться, а заодно полюбоваться ландшафтом. И видит — на его береговом участке лежит выброшенный ночной бурей мертвый тюлень. Сначала, не подумав о последствиях, он не обратил на него должного внимания, пока через день тюлень не начал разлагаться и распространять зловоние. Тогда новоявленный дачевладелец нашел какого-то чухонца и попросил увезти бывшего морского жителя куда-нибудь подальше. Но когда заговорили о цене, чухонец очень внимательно осмотрел животное, пощупал его, а после этого постановил: «Три рубля». «Как три рубля?! — возопил „счастливый“ обладатель тюленя. — Сбавь хоть немного, и я согласен!» Но абориген оказался упрямым и ответил: «Никак нельзя. Три рубля». Еще немного поторговавшись, пришлось согласиться на эти условия. К тому же, Николай Калистратович спешил, ему еще нужно было съездить по служебным делам в столицу. «Ну убирай, хоть за три рубля, но только поскорее», — поторопил он. Каково же было удивление «чиновника на отдыхе», когда чухонец, выудив из-за голенища сапога кошелек, достал оттуда три целковых, вручил их хозяину тюленя и деловито принялся паковать приобретение. Как оказалось, чухонец подумал, что ему просто продавали мертвое животное.

Бурцев, все еще находясь под впечатлением от неожиданной сделки, поспешил на станцию, где собирался сесть на поезд до Петербурга, но, поглощенный мыслями об утреннем курьезе, по ошибке уселся в поезд, следующий на Иматру. Состав благополучно тронулся в противоположную от Питера сторону, а через несколько минут к Николаю Калистратовичу подошел финский контролер и, удивившись, что пассажир едет с петербургским билетом на Иматру, с почтительным недоумением спросил: «Вы в Петербург?» — «Ну да, вы же видите сами, что в Петербург!» — ответил незадачливый пассажир. «Виноват, пожалюста», — протянул назад билет контролер. За время пути три раза через каждые несколько станций повторялся буквально тот же диалог, который уже не раздражал, а веселил Николая Калистратовича, правда до тех пор, пока он не сошел с поезда.

После этого случая Бурцев решил, что финны хотя народ серьезный и угрюмый, но, похоже, падкий на всякого рода недоразумения. И будучи сам человеком с юмором, предложил приятелю, соседу по даче, «в отместку» немного позабавиться над «чухонскими кондукторами». Дело в том, что на поезда тогда существовали сезонные билеты с обязательной фотокарточкой владельца. И два великовозрастных шутника решили обменяться этими самыми билетами, после чего разместились в разных вагонах одного поезда. Естественно, что кондуктор, обнаружив у обоих пассажиров чужие билеты, отобрал их и сдал для выяснения дела на конечной станции. Несложно представить себе изумление начальства, когда за своими билетами явились схожие с фотокарточками лица и учинили справедливый скандал. Устроили очную ставку с испуганным кондуктором, который извинялся и очень переживал, что так получилось, поскольку эта история явно грозила ему потерей рабочего места. Так и случилось бы, но шутники, уже вдоволь натешившись, сказали правду, что сами перепутали билеты, разумеется, благоразумно умолчав об истинной причине такой рассеянности.

Сотню лет назад в один из осенних дней петербуржцы под вечер с ужасом рассказывали друг другу о страшных происшествиях на станции Удельной. За один день там сошли с рельсов два поезда, под колесами третьего погиб человек и еще один поезд сгорел.

Неприятности начались с самого утра. Экспресс номер восемь на Гельсингфорс подъезжал к станции, где было не протолкнуться от людей, ожидавших местный поезд. Вдруг неизвестно каким образом навстречу пассажирскому составу выскочил товарняк, машинист его будто ослеп. Раздался треск и грохот. Каким-то чудом все остались живы, пострадали только поезда и пути. Но «недостаток жертв» восполнился спустя несколько часов, когда едва-едва успели убрать следы катастрофы. Из-под тормозившего у станции поезда раздался истошный вопль — раздавлена оказалась некая молодая дама в трауре. Что случилось, никто так и не смог понять. Вроде бы, женщина переходила из вагона в вагон, но оказавшись между площадками, она неожиданно, миновав буфера, исчезла под колесами. Очевидцы говорили, что если бы несчастная, упав, не дергалась, то осталась бы жива, а так ее буквально разрезало пополам. Дотошные петербургские журналисты вскоре выяснили, что, возможно, это вовсе и не был несчастный случай. Погибшая оказалось дочерью одного купца. Не так давно она вышла замуж за некоего финна, причем вопреки воле своего батюшки. Разгневанный купец дочурку проклял, но оказался слаб сердцем и вскорости скончался. Вся родня ополчилась на несчастную, называя ее отцеубийцей. Посему женщина от безысходности и решила повторить «подвиг» Анны Карениной.

Пока на Удельной снова наводили порядок после трагедии, на перронах собралась изрядная толпа зевак, которые бурно обсуждали произошедшие события. Расходиться никто не собирался.

— Уверенно вам, говорю, надо ждать третьего акта, — вещал какой-то субъект в потертом сюртуке. — Бог троицу любит, даже когда нас, грешных, карает.

И точно, спустя пару часов пришло известие, что недалеко от станции горит поезд из Выборга. Огонь в багажном отделении заметили сами пассажиры. Состав остановили, все высыпали из поезда и попытались спасти свои вещи. Но оказалось, что тушить огонь нечем: до станции далеко, водоемов поблизости нет. На свою беду, один выборжец вез в этом поезде молоко на продажу в столицу. Прознавшие об этом пассажиры тут же и решили, что добро, залитое молоком, все лучше сгоревшего, а значит, надо тушить тем, что есть. Хозяин молока возражал: дескать, пожар — это еще не повод, чтобы молоко переводить и ему, несчастному, разорение чинить. За такие слова он был бит разгоряченными «пожарниками» и был вынужден сдаться. Впрочем, пользы от молочного тушения не вышло никакой — унять огонь так и не удалось. Посему когда на место происшествия прибежали зеваки с Удельной, они застали «восхитительное» зрелище полыхавшего состава на фоне темнеющего неба… В Петербурге же с того дня еще долго ходили слухи о том, что на Удельной нечистый завелся: поезда и людей губит без разбора.