Неизвестные байки старого Петербурга

От сумы да тюрьмы

Неподвластна времени работа карманников и нищих. Современные представители этих «профессий» работают по старинке, удивляя ловкостью, но не изобретательностью. Зачем придумывать что-то новое, если всегда найдутся простаки, которые с легкостью становятся жертвами ловкости рук и обмана.

Сто лет назад петербургские карманные кражи отличались примитивностью приемов. Современники считали, что столичные карманники просто дети по сравнению, например, со своими коллегами из Лондона или Парижа. Последние славились оригинальностью отвлекающих маневров и бесчисленным количеством специальных инструментов. Единственное же приспособление, каким широко пользовались наши местные воришки, — это специальные щипчики, которыми разрезалось часовое кольцо. До 1900 года в течение многих лет был задержан всего лишь один карманник, оперировавший острым ланцетом. Им он вырезал боковые карманы сюртуков, куда обычно помещался бумажник. Когда бумажник вываливался, «мастер» подхватывал его на лету с ловкостью жонглера. Но таким образом работали единицы. В основном практиковали только два самых ходовых способа опустошения карманов и только в местах большого скопления народа. Первый способ применялся, если охотились за содержимым бокового кармана. Карманник становился рядом с жертвой с правой стороны, вытаскивал папиросу, закуривал и держал ее около рта левой рукой, которая оставалась в неподвижном положении, в то время как правая рука из-под нее благополучно залезала в карман. Если же вора интересовал задний карман, то использовался второй способ. Он делал вид, что его сильно толкают, наваливался всем телом и без дальнейших церемоний шарил в кармане. От последнего способа особенно страдали женщины, подвязывавшие кошельки к поясу, поскольку они не всегда могли сопротивляться напору.

Недалеко в своей изобретательности ушли от карманников и нищие. В большинстве случаев вымогали деньги, также не напрягая фантазию. Писали жалостливые таблички, прятали согнутую правую руку в локте за спину и тянули за милостыней левую, притворяясь калекой, жаловались, что потеряли кошелек и не на что добраться домой и т. д. и т. п. Но нужно отдать должное — встречались в этом жанре и виртуозы. К примеру, горожане могли наблюдать сцену: с моста в реку падает весьма скромно одетый человек, вслед за ним прыгает другой человек, с виду рабочий, и «с трудом» вытаскивает «потерпевшего». На берегу «утопленник» начинает рыдать и вопрошать, зачем его спасли, все равно он не знает, что ему делать: нет работы, нет жилья и вообще он не ел три дня. Тогда «рабочий», порывшись в карманах, вручает ему пятак со словами, мол, сам без обеда останусь, но бедолагу накормлю. Вот тут-то расчувствовавшиеся граждане начинали добровольно отдавать свои денежки, кто сколько может. А уже через четверть часа «потерпевший» и рабочий, поделив пополам выручку, сидели в каком-нибудь заведении и обедали. У дам-побирушек были свои эксклюзивные методы. К примеру, садится в трамвай «беременная» женщина и начинает от каждого толчка стонать и охать. Сердобольные попутчицы решают, что у бедняжки нет денег нанять экипаж. Собирают ей средства и просят сойти и взять извозчика. Понятно, что отдельный транспорт «будущая мать» ловила только к вечеру, в конце «рабочего» дня, если трамвайный заработок позволял. Одну такую «беременную» городовой застукал как раз в тот момент, когда та, выйдя из образа и перевернув картонный живот на спину, подсчитывала гонорар.

Сто лет прошло, а ничего, в сущности, не изменилось. Мосты стоят, трамваи ходят, и бумажники мы по-прежнему прячем в задний карман…

Сто лет назад в центральной части Питера по весне начал орудовать один примечательный жулик, который работал исключительно по методу гоголевского Хлестакова. Нарядно одетый, представительный, в форменной фуражке почтового служащего он приходил в магазин и, долго не торгуясь, набирал различного товара, весело поясняя, что ему очень некогда, он спешит на свадьбу. Когда подходило время расплачиваться, выяснялось, что «покупатель» в спешке оставил дома в другом пальто бумажник. Не дожидаясь реакции продавца, забывчивый гражданин восклицал:

— О! Ваши, наверное, часто ходят на почту, я запишу свою фамилию, завтра же пришлите мальчика ко мне на службу, пусть спросит помощника начальника почты Пушкина, это я.

Поскольку сумма, на которую он набирал товар, была небольшая, всего 5–6 рублей, то хозяин или приказчик магазина любезно соглашались отпустить покупки в кредит, оставив себе в залог лишь лоскуток бумаги, на котором жулик «собственною ручкою» выводил расписку.

Судя по количеству расписок, которые приносили на почту в поисках помощника начальника, хлестаковец посетил не один десяток магазинов. Например, в обувном салоне на Владимирском он «приобрел» пару ботинок. Причем при примерке было очевидно, что они ему малы. Но на предложение продавца зайти на следующий день, когда в наличии будет нужный размер, «покупатель» ответил, что штиблеты ему нужны «до зарезу» сегодня, и снова запросто выпросил себе кредит. Для разнообразия мошенник посетил как-то цветочный магазин и по тому же сценарию утянул несколько бутоньерок живых цветов. Про него говорили, что это догадливый малый, за большой наживой не гонится, поэтому и успех его предприятия обеспечен. Но рано или поздно даже профессионал совершает роковую ошибку. Промышляя только в центре города, он нечаянно зашел на второй круг, заглянув в уже «обработанный» магазинчик, где его сразу же узнали и после небольшой погони благополучно отловили. В участке во время дознания выяснилось, что это доморощенный ученый, который занимался изучением психологии мошенничества и даже написал на эту тему небольшой труд. А сейчас, используя полученные знания, исследует психологию противоположной стороны, то есть жертвы надувательства. И на самом деле, вся его деятельность была направлена исключительно на развитие науки, и все похождения являлись не более чем научным экспериментом.

Но вот только, как выяснилось, и его сын-подросток, подробно изучив описание опытов, сделал свои выводы и начал было собирать уже свои личные «научно обоснованные» наблюдения. Сынок находил в газете объявления, в которых люди искали работу. Отправлялся по указанному адресу, где говорил, что его послал отец, которому срочно требуется человек, к примеру, на должность секретаря, и просит прийти завтра по такому-то, естественно липовому, адресу. Услуги гонца стоили недорого, всего 1 рубль.

К сожалению, дальнейшие научные эксперименты семьи ученого мошенника были прерваны равнодушными к науке полицейскими и судьями.

Около ста лет назад в нашем городе проживал ничем не примечательный человек. Долгое время он работал мелким служащим в одной известной питерской конторе, занимавшейся госимуществом, пока с ним не произошла история, после которой он был уволен со службы.

В служебные обязанности Тихона Пантелеймоныча входили отправка и получение писем, телеграмм, переводов и пр. За годы работы он внимательно изучил правила и систему почтовых пересылок и изыскал возможности организовать себе небольшой дополнительный доходец. Специализировался он в основном на заказных письмах — это был его конек. Заказное письмо стоило 14 копеек, а обыкновенное — восемь. Если же отправить письмо, где будут отсутствовать марки хотя бы на две копейки, то на конверте обязательно поставят штемпель как на «не вполне оплаченное». О потере такого письма на почте не могло быть и речи, его доставляли в сжатые сроки лично в руки адресату, с тем чтобы тот сам внес недостающую сумму. Разница в 8 копеек, естественно, не возвращалась руководству конторы, а оседала в кармане службиста. В день ему поручали отправить около пяти писем, и к концу недели набегало не меньше пары рубликов.

На телеграммах удавалось наживаться реже, да и чтобы наладить «телеграммный бизнес», потребовалось определенное время. Суть сводилась к тому, чтобы, договорившись с людьми из других контор, с которыми часто приходилось связываться посредством телеграмм, по очереди наживаться на неотправленных телеграммах. На этот предмет у них была разработана четкая знаковая система. Например, одна контора посылает другой сообщение. Получатель, в данном случае ответственный за почту в конторе, внимательно читает и запоминает текст, а телеграмму возвращает со словами: «Вероятно, ошиблись». Тогда отправителя извещают, что телеграмма не доставлена, а это значит, что информация принята к сведению, но ответа не требует. Деньги же, выданные на ответ, Тихон Пантелеймоныч, конечно, оставлял себе. Данный вид деятельности был нерегулярным, поскольку телеграммы посылались реже, чем письма, но зато оказывался более доходным.

Совсем уж редко контора поручала ему переводить деньги. Нажиться на этом вообще было сложнее всего. Здесь все зависело только от фортуны мошенника. Но если уж удача улыбалась, то не меньше чем на 50 рублей. «Тут важно для отправки момент нужный выбрать», — объяснял он позднее следователю. «Нужный момент» — это когда на приеме денежных переводов собиралась очередь побольше и почтовый служащий становился менее внимательным. Пока он заполнял всевозможные бумаги и бланки, Тихон Пантелеймоныч скрывался из виду, не отдав денег. Подняв глаза, служащий видел, что отправитель перевода уже ушел, и решал, что деньги на перевод им уже получены. Если конторщик все же твердо помнил, что денег он не брал, и начинал шуметь, Тихон Пантелеймоныч тут же подходил обратно и извинялся за то, что вынужден был на секунду отойти.

Таких «невинных» проделок в его арсенале набрался не один десяток.

Но со временем все эти махинации стали вносить сумятицу в делопроизводство конторы. Проведя дознание, начальство обнаружило, по чьей вине не доходят телеграммы, запаздывают письма и т. п. В связи с этим Тихону Пантелеймонычу было отправлено официальное уведомление об увольнении «за небрежное отношение к службе». Но, к удивлению сослуживцев и руководства, на следующий день уволенный как ни в чем не бывало пришел на работу. Все решили, что у него где-то есть покровитель и через него он снискал себе помилование. Поэтому никто не стал задавать ему вопросов. А через несколько дней вдруг обнаружили непонятное отсутствие другого человека, работавшего инспектором. На всякий случай отправили к нему доктора справиться о здоровье. Оказалось, что извещение об увольнении вместо службиста по ошибке получил как раз этот инспектор, который, обидевшись, просто перестал являться на службу.

В конце концов виновник попал под следствие и даже оказался на несколько месяцев в тюрьме, но, к великому удовольствию этого непримечательного с виду человека, его почтовая история еще долго ходила по питерским конторам.

На что только не пойдут люди ради «презренного металла»! История, приключившаяся сто лет назад, буквально потрясла впечатлительных обывателей Петербургской стороны.

Проживали тогда в той части города две старушки, два «одуванчика божьих»: барыня-хозяйка и ее верная горничная, которая жила с ней с незапамятных времен. Обе бабульки казались всем слегка выжившими из ума, хотя в целом были весьма крепкими. Но годы брали свое: страшно сказать, на 99-м году жизни хозяйка слегла. Доктор поставил диагноз — «необратимое угасание».

Как-то заглянул справиться о здоровье барыни ее племянник, понятно, интерес был небескорыстный — очень уж интересовало его старушкино наследство. А горничная ему и докладывает, что дела его тетушки явно идут на поправку. Барыня спит и спит крепко и давно — уже дня три. Есть-пить не просит, лежит себе спокойная и розовенькая — верный знак, что дело идет к выздоровлению. Одна только беда, посетовала горничная, давно они не ходили в церковь — надо бы хозяйку с постели поднять, в экипаж усадить, да в храм свозить. Так и сделали: «спящую» старушку отвезли, даже в церковь внесли и вернулись домой — хозяйка все так же мирно спала.

Спустя неделю вновь зашел проведать тетушку племянник. И опять горничная говорит ему, что барыня находится просто в отличном состоянии, то есть по-прежнему спит, родимая. Тут-то племянник и заподозрил неладное — ворвался в комнату, где почивала хозяйка, а там, понятное дело, характерный трупный запах, который горничная поначалу объясняла ароматами бесчисленных лекарств. Говорить об «отличном состоянии» старушки после десятидневного лежания было сложно.

Старушку-барыню, конечно, похоронили. Когда же вскрыли завещание, то в нем обнаружились весьма занятные детали, которые объяснили конфуз со «спящей красавицей». Оказалось, что все свое движимое и недвижимое имущество бабулька завещала своей горничной, но при одном условии: если стараниями верной подруги доживет она до столетнего юбилея. До дня рождения барыня не дотянула каких-то две недели. Видимо, горничная о завещании знала, и этим-то и объяснялось ее столь неординарное поведение. Понять можно: наверняка хотелось почувствовать себя хотя бы раз хозяйкой. Но, увы, наследства горничная так и не получила, правда, и к ответственности ее привлекать не стали в силу возраста. Не долго думая, молодой хозяин отправил престарелую авантюристку в приют, где она прожила еще на удивление долго.

Сто лет назад петербуржцы, которым приходилось ездить в другие города по железной дороге, столкнулись с необычным для того времени способом ограбления. К одиноко сидящему путешественнику в купе подсаживались две миловидные и приятные в общении барышни. Спустя некоторое время в ходе неторопливой задушевной беседы как бы между делом они доставали изящный портсигар, прикуривали и предлагали закурить собеседнику. Разомлевший, ничего не подозревающий пассажир с наслаждением затягивался, а через пару минут отключался на пять-шесть часов. Этого времени девушкам было вполне достаточно, чтобы успеть обчистить карманы обкурившегося доброй дозой опиума или гашиша «клиента» и пересесть на другой поезд. Барышни действовали настолько аккуратно и изобретательно, что поймать их, несмотря на предупреждения проводников и объявления в газетах, не представлялось возможным. Справедливости ради надо отметить, что «гимназистки», так их называли в полицейском департаменте, грабили исключительно «по-честному». Они всегда оставляли пострадавшему деньги на обратный билет. Именно добродетельность характера в конце концов и погубила девушек.

Как-то раз «благородные разбойницы» в свободное от основной «работы» время оказались на светском рауте, где отмечался юбилей одной петербургской оперной примадонны. Блистающая нарядами и украшениями певица пообщалась с двумя хорошо воспитанными «деточками». Уже дома она обнаружила пропажу дорогой брошки с платья. Будучи дамой рассеянной, она предпочла думать, что сама где-то обронила брошь. Но через несколько дней актрисе по почте пришел конверт, в котором находилась квитанция и адрес ломбарда, где благополучно лежала ее вещица. В ломбардной лавке ее ждало не только похищенное украшение, но и подробное описание внешности похитительниц, в которых певица узнала своих недавних молоденьких почитательниц. Не догадываясь об их прошлых подвигах, сердобольная актриса не стала доносить на «девочек», полагая, что им просто не хватает денег на театральные билеты. Но хозяин ломбарда придерживался иного мнения, его совсем не радовала перспектива прослыть скупщиком краденого, поскольку девушки уже несколько раз закладывали «бабушкины» драгоценности. Он сходил в полицию и высказал там предположение, что молодых воровок можно поймать в одном из храмов Мельпомены. Театральный сезон подходил к концу, и премьер было немного, поэтому вычислить любительниц высокого искусства не представляло большого труда. А после того как они попали в руки полиции, в барышнях быстро опознали давно и тщетно разыскиваемых железнодорожных «усыпительниц».

Более ста лет назад проживал в Петербурге один третьесортный, как характеризовали его соратники по цеху, фоторепортер Багров. Будучи прекрасно осведомленным о «предвзятом» отношении коллег и видя, что его работы не пользуются должной популярностью ни в одном питерском издании, сам Николай Осипович тем не менее относил себя к разряду непризнанных гениев и непонятых авторов. И в ожидании «справедливого» признания перебивался случайными заработками — ходил со своей аппаратурой по домам, пополняя семейные альбомы столичных обывателей.

Как-то раз к нему обратился знакомый и попросил за хорошую цену при помощи новомодного направления — фотоколлажа «расположить» его на одной карточке с «любимым, безвременно ушедшим дядей». Фотография получилась настолько правдоподобной, что Николай Осипович начал даже подумывать, не открыть ли ему мастерскую по фотокомбинированию. Но уже через несколько дней радужные планы Багрова рухнули. Неожиданно к нему явился судебный пристав с сообщением, что он может быть привлечен к суду за соучастие в мошенничестве. Выяснилось, что багровский клиент, пожелавший соединиться с «покойным родственником», оказался ресторанным прожигателем, а «дядя», не состоявший с ним ни в каком родстве, — известный туз-миллионер. «Племянничек» с успехом предъявлял повсюду фотокарточку как гарант для получения кредитов, покуда обман не выплыл наружу. Суда фотографу удалось избежать, но, так как дело получило огласку, репутация Багрова была окончательно подорвана.

Однажды после этой истории, в апреле 1899 года, просматривая утренние газеты, Николай Осипович наткнулся на заметку о том, что группа известных петербургских артистов в скором времени отправляется со своими спектаклями на гастроли в Прагу, а затем в Берлин. Критики полагали, что поездка «обещает быть триумфальной, поскольку в ней будет принимать участие непревзойденная Мария Гавриловна Савина».

Багров вспомнил, что в свое время ему случайно удалось сфотографировать Савину на каком-то бенефисе. В тот же день Николаю Осиповичу пришла в голову дерзкая мысль попытаться продать эту фотографию. Он отыскал негатив, отпечатал с него сотню пробных карточек и отправил их наудачу в один берлинский книжный магазин, адрес которого раздобыл в старом рекламном проспекте. Спустя пару недель неожиданно из Германии ему пришел перевод на приличную денежную сумму с предложением о продаже негатива. Багровская фотография Савиной имела невероятный успех у немецких почитателей русской артистки. Более того, в одном специализированном берлинском фотожурнале ему даже посвятили целую статью, а его случайное творение признали лучшей фотоработой сезона. Воспрявший духом Багров с радостью покинул Петербург и отправился за сбывшейся мечтой о славе в германскую столицу.

Более ста лет назад в Петербурге, возле Александро-Невской лавры, проживал один довольно пожилой, но очень энергичный господин. Основным занятием на старости лет Родион Николаевич Каплун выбрал покровительство питерским обездоленным.

Подопечные называли его не иначе как «друг нищих». Содействие им он оказывал весьма нетрадиционным способом — координировал деятельность желающих продуктивно просить подаяние. У Каплуна имелся солидный «альбом» с адресами потенциальных благодетелей, где напротив каждой фамилии находилось точное описание приемов нищенства, производящих наиболее сильное впечатление на выбранного для «прицельного огня» человека. Так, к одному «благодетелю», например, рекомендовалось обращаться за вспомоществованием «на похороны погибшей от удара шаровой молнии тещи». К другому следовало идти с просьбой подать «на кусок хлеба интеллигентному неудачнику», а у третьего просить «на лекарства ребенку, умирающему от дифтерита». Упоминание дифтерита или тещи являлось обязательным условием для «прицельного попрошайничества», поскольку именно в этой семье от названной болезни пару лет назад скончался сын и погибла в грозу мать супруги. «Бюро добрых услуг» оказалось прибыльным мероприятием для его создателя: на адресную «наводку» и «инструктаж» существовали четкие тарифы. Кроме того, прямо в квартире Родион Николаевич организовал прокат «специальных аксессуаров» — повязок, деревянных рук и ног, костылей, бутафорских младенцев и т. д.

Дело было поставлено на широкую ногу и работало как часы. Но через некоторое время старичок заскучал, захотелось ему придумать что-то новое. Как-то во время просмотра объявлений в городских газетах ему пришла в голову гениальная идея, и он решил организовать первое в своем роде «предприятие» по догнеппингу. Механизм нового бизнеса был таков: в одних газетах Родион Николаевич давал объявление «Пропала собака», в других — «Прибилась собака». В обоих случаях фигурировал его адрес. По первому объявлению к нему приводили массу собак. «Друг животных» выбирал из них самых лучших и платил за них мизерное вознаграждение. С пришедших же по объявлению хозяев брал суммы, с лихвой покрывавшие все издержки. А потом он и вовсе совместил два своих предприятия, дав своим старым клиентам-нищим дополнительный заработок.

Теперь они активно «помогали» ему с поиском потеряшек, в основном «подбирая» дорогих псов у зазевавшихся во время прогулки хозяев. Творческая мысль Каплуна не стояла на месте — он уже начал подумывать о создании бюро по «поиску» младенцев. Но тут произошла накладка, стоившая Родиону Николаевичу потери всего отлаженного дела и свободы. Ежедневно ему приводили массу животных, потому он и не заметил, как его работники дважды привели одного французского бульдога, и его оба раза исправно выкупали. А на третий раз еще не успело выйти объявление о том, что найден симпатичный бульдог, как на квартиру к Родиону Николаевичу заявились хозяева трижды украденного пса с двумя околоточными.

Несмотря на почтенный возраст, Каплун оказался в тюрьме по обвинению в воровстве, мошенничестве и… использовании служебных сведений в личных целях. Оказалось, что до того, как выйти на пенсию, Родион Николаевич служил чиновником в полицейском департаменте, что и объясняло наличие у него такого обширного банка данных о жителях города, обновлявшегося благодаря старым связям.

Как-то сто лет назад в одном из петербургских ресторанов с работавшим там молодым официантом приключилась крайне неприятная история. Вечером в ресторацию заглянули двое хорошо одетых молодых людей. Гости затребовали себе отдельный кабинет, а устроившись там, заказали полсотни устриц и две бутылки шампанского. Впечатленный уверенным тоном клиентов и по последней моде сшитыми костюмами, Никита с радостью побежал выполнять заказ, рассчитывая на щедрые чаевые.

Быстро разобравшись с двумя десятками моллюсков, молодые посетители потребовали налить им вина. Пока лакей открывал бутылку, один из господ неожиданно поперхнулся и через мгновение вынул изо рта небольшую, но ровную жемчужину. Оба приятеля стали бурно восторгаться такой удачей, рассматривали находку, пробовали на зуб и обсуждали, сколько можно за нее выручить у ювелира. Никита же, который и в Петербург-то приехал совсем недавно, вовсе потерял дар речи и с открытым ртом взирал на эдакое чудо.

Закончив восторгаться находкой, молодые люди посмотрели на официанта и, склонившись друг к другу, начали о чем-то совещаться. Наконец тот, которому посчастливилось найти сокровище, сказал лакею:

— Возьми-ка ты ее себе, братец. Она, конечно, стоит втрое дороже, чем мы у тебя наели, но ты принес нам этих счастливых устриц, пусть и тебе удача улыбнется. Продашь ее и разницу заберешь себе.

Лакей от навалившегося на него счастья опять на минуту онемел, после рассыпался в благодарностях и обещаниях всегда услужить господам, ежели им что-нибудь угодно будет. Господа же неспешно закончили трапезу и покинули ресторан. Никита тут же отпросился на пять минут у хозяина и помчался в ближайшую ювелирную лавку. По дороге он уже вовсю рисовал радужные картины того, как будет тратить свои деньги, как наконец сможет подарить что-нибудь приглянувшейся ему девушке… Ворвавшись к ювелиру, запыхавшийся официант еле смог произнести:

— Вот, почем возьмете? — и положил драгоценную жемчужину на стол.

Пожилой ювелир как-то слишком небрежно посмотрел на «сокровище» и с удивлением воззрился на продавца. Слова старика прозвучали как приговор:

— Юноша, простите, вы всерьез собираетесь продать эту стеклянную бусину?

Убитый горем Никита вернулся в ресторан. Он и предположить не мог, что столь солидные господа надули его, не желая платить за еду. «Не иначе тут какое-то колдовство, и мне наказание, раз дорогая жемчужина превратилась в бесполезную стекляшку», — думал он. От хозяина за неоплаченный заказ официант, разумеется, получил страшный нагоняй, но был оставлен отрабатывать убытки. Однако уже через неделю владелец ресторации был вынужден изгнать молодца. У того возникла навязчивая идея о несметных сокровищах, таящихся в раковинах моллюсков, и он перепортил кучу устриц в поисках жемчуга.

Затеяли как-то в конце XIX века городские власти ремонт Исаакиевского собора: мрамор северной стены дал трещины, и надо было провести серьезные восстановительные работы. Поставили леса во весь фасад. Дерева не пожалели — леса вышли столь основательные, что любопытствующие горожане приходили смотреть на них как на достопримечательность.

Зачастил к собору и некий очень солидный господин. Был он непривычно щедр и всякий раз, осматривая леса, жаловал сторожа рублем — на чай. Сторож за эдакую доброту визитера, конечно, полюбил и был с ним очень обходителен и приветлив.

Приехав однажды, господин сделал сторожу захватывающее предложение: «Не желаешь ли ты, братец, за полчаса заработать пять червонцев». Сторож, разумеется, тут же согласился, тем более что работа от него требовалась очень простая. Надо было на следующий день, когда приедет его «благодетель», бодро отрапортовать: «Ваше превосходительство, на стройке все в порядке», а когда поднимутся на леса, что бы ни говорилось, на все отвечать: «Слушаюсь» — и кланяться. Получив задаток, сторож обещался непременно сделать все, как велено.

Наутро господин действительно пожаловал «на леса», да не один, а со спутником, который по виду вроде был купцом, причем явно иностранным. Сторож, выполняя давешний уговор, со всей почтительностью отрапортовался, а «его превосходительство» принялся по-хозяйски распоряжаться:

— Управляющий, скажи, чтоб в три дня было все убрано и вывезено, а рабочим передай, что получат водки, коль не будут лениться.

Сторож как заведенный твердил в ответ: «Слушаюсь ваше превосходительство», «Не извольте беспокоиться», «Сделаем все в лучшем виде». Через час гости уехали, а спустя несколько часов радостный благодетель прикатил на экипаже, отдал сторожу вторую часть обещанной платы да еще сверху десятку накинул и тут уже умчал прочь…

Спустя три дня к Исаакию поутру стали съезжаться ломовые телеги — набрался целый обоз. Приехал и заморский купец. На ломаном русском он осведомился у сторожа: почему это рабочие до сих пор не начали ломать леса.

— С чего бы им сейчас ломать? — возмутился сторож. — Леса снимут, когда ремонт закончат, лет эдак через пять…

— Но главный смотритель, что приезжал сюда со мной три дня назад, распорядился ломать, — не унимался купец.

— Человек тот посторонний, — отвечал сторож. — Он хоть щедрый, но к ремонту никакого отношения не имеет.

Как оказалось, неизвестный господин, прикинувшись главным смотрителем ремонта, нашел растяпу-иностранца, которому продал за 15 тысяч рублей все леса с Исаакия. Взяв авансом половину суммы, пройдоха второй половины дожидаться не стал и поскорее скрылся из Петербурга.

В советские времена нам усердно рассказывали о страшной жизни в царских застенках, в сотнях книг описаны ужасы тюрем царизма. Но, как выясняется, сто лет назад петербургские жители были совсем иного мнения, например, об арестных домах. Более того, те, кого с легкой руки Федора Михайловича называли униженными и оскорбленными, шли на всевозможные ухищрения, лишь бы попасть… в тюрьму.

Особенно «сладкой» была жизнь в арестном доме на Казачьем плацу, где «отдыхали» мелкие дебоширы, хулиганы и прочие нарушители общественного спокойствия. Жизнь у этих узников была почти райская. Журналист одной из петербургских газет, попавший в тюрьму на Казачьем, с удивлением описывал уютные и просторные залы, которые явно по недоразумению пока еще называли камерами. Широкие коридоры, отличная вентиляция и электрическое освещение… Единственное, на что, пожалуй, жаловались заключенные, — курить приходилось тайком. Впрочем, и этот запрет вскоре сняли. В общем, сказка, разве что водки по камерам не разносили.

Понятное дело, всякие нищие и оборванцы стремились совершить какой-нибудь легкий проступок и попасть в этот тюремный рай. Желание это обострялось еще тем, что, коротая время за решеткой, можно было бесплатно получить любую врачебную помощь. Местные доктора готовы были лечить от любой хвори. К примеру, попал как-то в арестный дом глухонемой дебошир, и тюремные лекари вернули ему и слух и голос. Одновременно с ним другому узнику выводили бородавки на лице, а третий арестант, лысый, был обеспечен мазью для отращивания волос. Видя наплыв «клиентов», к арестному дому даже пристроили один этаж. Но и он вскоре был заполнен, так что на дверях заведения впору было вывешивать табличку «Извините, мест нет».

Откуда же такое благоденствие? Все очень просто: штрафы, которые взимались в Петербурге с нарушителей порядка, городские власти были обязаны направлять исключительно на благоустройство арестного дома. Вы будете смеяться, но так они и поступали, отдавали все до копейки. Вот начальство и тратило: завели современное электрическое освещение, отстроили чудную баню, обеспечили арестантов бельем, какое не снилось и пациентам городских больниц, организовали здоровый и сытный стол… Но деньги все шли и шли. Куда их тратить, уже никто не знал. В итоге накопилось больше 300 тысяч рублей — капитал по тем временам значительный. Думали, думали, да и отстроили второй такой же дом — так сказать, по просьбам «посетителей».

А среди петербургских официантов и прочей прислуги пошла шутка — в ответ на жалобы клиентов по поводу плохого обслуживания они говорили: «Что же вы хотели, милейший, у нас тут не арестный дом, живем поскромнее…»

Сто лет назад в одном петербургском страховом обществе произошел не имеющий аналогов случай. Человек, который работал в этой конторе счетоводом на протяжении двадцати лет, за все время службы ни единого раза не побывал в отпуске. Ситуация осложнялась тем, что хозяином и непосредственным начальником этого служащего являлся немец по фамилии Кнейпе, как и положено — аккуратный в ревности к наживе и педантичный во всем. Всего два-три дня в году он не отпирал своей конторы. И его сотрудникам достаточно было хотя бы один раз не явиться на службу, чтобы быть исключенным. Поэтому работу счетовод манкировал только один раз по случаю смерти прабабки и то только на половину дня. Моментов, когда служащим нечего было делать, просто не существовало, нужное занятие находилось всегда, например сосчитать стальные перья в коробочке.

Как-то в невыносимо жаркий летний день, когда уже стало невозможным ни сидеть на высоком табурете за рабочим столом, ни стоять рядом с ним, когда цифры гроссбуха плавно поплыли перед глазами, из справедливо наболевшей груди счетовода вырвался полный отчаяния вздох: «Отдохнуть бы!» И надо же такому случиться, что именно в этот момент мимо его стола проходил начальник Август-Фредерик и грозно заметил: «Вам нужно стыдиться в сорок лет думать о Смоленском кладбище! Создатель сотворил нас для каждодневного труда, а не для мыслей об отдыхе». «Послушайте, а если случится смертельно заболеть или попасть в тюрьму, что тогда?» — вспылил счетовод. «О, в этом случае вы, конечно, можете не приходить на работу», — серьезно ответил немец. Вечером, выходя из конторы, счетовод бормотал, что на Сахалине раз в году «душегубов всяких» и то отпускают сходить в церковь покаяться. А на следующий день он на работу не явился. Посыльный, которого отправили справиться, что случилось с отсутствующим, вернулся в недоумении, поскольку счетовода дома не оказалось по причине «нахождения под стражей». А жена счетовода сообщила, что сам он несказанно доволен этим фактом, шлет всем горячие приветы и обещает увидеться через пару недель.

Оказалось, что, покинув трудовую вахту и дойдя до ближайшего сквера, утомленный жизнью и работой счетовод присел на скамейку и понял, что его сильно раздражают бестолковое щебетание пташек, глупо и свободно растущая трава и не дают покоя бесконтрольно плывущие по небу облака. «Нужно взять себя в руки, иначе добром это не кончится», — подумал счетовод, имея в виду, безусловно, свое душевное состояние. Но тут он заметил прилично одетого господина, который сидел напротив и, казалось, нарочно болтал ногами, беззаботно жуя черешню, и явно бездельничал. Это было уже слишком для истерзанной работой души, счетовод подскочил к нему и просто со всего размаху дал в ухо. Разразился скандал, завязалась драка, подбежал городовой, счетовода повязали… И наступил долгожданный отдых. Две недели, проведенные в Казачьем остроге, пошли счетоводу явно на пользу. На службу он вернулся порозовевший и в приподнятом настроении.

Сотню лет назад в Петербурге было море всевозможных развлечений: театры, вечера, приемы и балы — только успевай всюду побывать. Однако большой группе прекрасных обитательниц столицы все это не приносило удовольствия. Единственной их радостью были громкие уголовные процессы, которые они исправно посещали. Их так все и звали — «уголовные дамы». Подобно заядлым театралкам, они толпились у расписания судебных процессов и делали пометки, решая, куда пойти.

Каждое утро они первыми появлялись в суде. Тут их все знали в лицо. Служитель, принимая пальто и галоши, спрашивал:

— На покушение жены пришли, мадам Раменская?

— А разве отложено? — испуганно спрашивала дамочка.

— Нет-нет, все будет, как и обещано.

Спешно поднимаясь на второй этаж, мадам встречалась со своими «коллегами по увлечению», и первый взволнованный вопрос был все тот же: «Отложено?» Узнав, что все в порядке и заседание вскоре начнется, дама задавала новый вопрос: «Кто защищает?»

— Присяжный поверенный Федотов, — отвечали сведущие.

— Ну опять он затянет: «Обернемся к семнадцатому веку, посмотрим, чем была женщина», — опять эти цитаты из Шекспира, как это все надоело, — со знанием дела резюмировала мадам Раменская.

А потом начиналась увлекательная охота на адвокатов, судебных приставов и обвинителей. Стайки «уголовных дам» пытались поймать всех этих господ и вызнать подробности предстоящего процесса. Запуганные неуемным любопытством женщин, те спешно ретировались в кабинеты и не казали оттуда носа до самого начала.

Но больше всего не везло тому подсудимому, который до процесса обретался на свободе. Не дай Бог ему было появиться чуть раньше назначенного часа. «Дамы» тут же летели к нему и начинали громким шепотом обсуждать будущую жертву:

— Недурен. Глаза с поволокой, значит, склонен поддаваться чужому влиянию. Походка у него больно нервная — точно, виновен: в душе сознает свою вину. Я вам уверенно говорю, походка любого выдаст.

Растерянный подсудимый начинал еще больше нервничать, пытался спрятаться от любопытных женщин, но те не отставали, комментируя каждое его движение:

— Посмотрите, как он передергивает плечами — явно обдумывает свое последнее слово. Отвернулся к окну, глаза прячет, ну точный признак вины.

Наконец начинался процесс, на котором «уголовные дамы» были самыми благодарными слушательницами. У каждой из них были свои любимые адвокаты и прокуроры, которые удостаивались за свои речи бурными аплодисментами. Особым шиком среди «уголовных дам» был качественный обморок в особо напряженные моменты процесса, это мастерство вырабатывалось долгое время и использовалось при каждом удобном случае.

Увлечение судебными процессами доходило до фанатизма. Приходя в суд часов в одиннадцать утра, женщины могли просидеть там до 3–4 часов ночи. Любой мужчина давно бы свалился от духоты, недосыпа и голода, а они ничего — съедят пару сосисок в буфете и снова «на дело». Семья, дом — все забывалось. Прибежит, например, за какой-нибудь «уголовной дамой» слуга, посланный мужем:

— Барыня, я за вами, барин послал, у Костиньки жар.

— Так, а я что, доктор? — возмущается отвлеченная от процесса дама.

— Нет, но барин просил, чтобы вы домой к сыну шли.

— Скажи ему, идиоту, что я уйти никак не могу. Тоже выдумал, сейчас речь прокурора будет, а он — домой.

Бороться с «уголовными дамами» было совершенно бесполезно. Даже если процесс считался закрытым и вход на него был по билетам, они шли на все, лишь бы эти билеты раздобыть: сторожили ответственных за билеты у дверей дома, чуть ли не ночью проникали к ним в апартаменты… И в итоге попадали на вожделенное заседание, где, следя за хитросплетениями дела, вскрикивали, хлопали в ладоши и хлопались в обморок, превращая рутинное заседание в увлекательное шоу.