Нелегкая победа

2

Ей снилось, что наступило солнечное затмение. Вокруг было совершенно темно. Она почти ничего не видела, но знала, что находится в доме, где она родилась.

С ней был отец. Он стоял, указывая рукой на висящую на стене картину. Патриция прекрасно помнила эту картину — она была гордостью его коллекции, но в темноте она никак не могла понять, на что именно он показывает, и начала плакать. Отец, казалось, даже не заметил этого.

Как странно, думала она, что он не замечает моей слепоты. Надо сказать ему об этом.

— Папа, я ничего не вижу!

Но в это время к дому подошли враги. Было слышно, как они ломают двери и переговариваются друг с другом… И вот они уже проходят мимо Патриции темными рядами.

Ей казалось, что она окружена стадом диких буйволов, которые почему-то щадили ее на своем пути.

Отец куда-то исчез, и Патриции стало очень страшно. Она стояла совсем одна, одетая только в пижамку, а вражеские солдаты уже заполнили дом, и повсюду раздавались их громкие возгласы. Патриция была слишком мала и слишком испугана, чтобы предпринять что-то для своего спасения. Она просто стояла и смотрела на них глазами, полными ужаса.

— Ну-ка, девочка, — сказал вражеский командир, подходя к ней и с улыбкой беря ее на руки, — покажи мне дорогу.

Его сабля страшно лязгала о пряжку ремня, и испуганной Патриции казалось, это серебряная змея извивается в ножнах. Но его улыбка была покровительственной, почти отцовской.

— Теперь туда! — сказал он и с торжеством засмеялся. Он поднимал ее все выше и выше, а гром пушек и лошадиных копыт становился все громче и настойчивее, его уже просто невозможно было выносить…

Она проснулась с криком ужаса, услышанным сиделкой как слабый стон.

— Вам сделать укол обезболивающего? — спросила она.

В первый момент слова показались такими же чужими и странными, как и стены, окружавшие Патрицию. Все еще ошеломленная яркостью своего кошмара, она силилась понять, где она находится.

Простыни были прохладными и приятными на ощупь, но она едва чувствовала их из-за странного гула в голове. Постепенно этот гул приобрел отчетливые очертания и превратился в неописуемую и немыслимую физическую боль. Она была невероятно острой и сильной, но с каждой секундой становилась все сильнее.

И сильнее…

Краем глаза Патриция заметила свою ногу, поднятую на растяжке. Где-то справа от себя она увидела размытую фигуру врача, входящего в комнату. А затем случилось то, что последний раз было с ней в полузабытом детстве — Патриция заплакала.

— Все хорошо, все хорошо, — успокаивающе сказала сиделка и слегка потрепала ее по плечу.

— Дайте-ка мне поднос, Хелен. — Это был голос врача. — Сделаем ей сто кубиков демерола внутримышечно. У нее сильные боли.

Время остановилось, парализованное невыносимым физическим страданием. Она почувствовала, как твердые руки сжали ее руку, и тонкая острая боль, смешная по сравнению с той Болью, пронзила предплечье. С удивительной отчетливостью она ощущала, как жидкость растекается под кожей.

Потом ее вдруг одолела невероятная слабость, как будто пространство вокруг заполнилось ватой. Все куда-то отдалилось, стало приглушенным, замедленным. Что-то наваливалось на нее и душило, но одновременно приносило облегчение. Постепенно это новое ощущение совершенно поглотило прежний сумеречный мир страдания и сочувственных, но бесполезных человеческих голосов.

Наверное, я умираю, вяло подумала Патриция, медленно вплывая в море абсолютного безразличия. Эта мысль показалась ей почти успокаивающей по сравнению с тем ужасным и нескончаемым мучением, которое совершенно ее обессилило.

— Дженни, — прошептала она, но те, кто продолжали существовать в этой гулкой темноте, ее уже не услышали.

Патриция заснула.

Первое, что она увидела, когда снова проснулась, были солнечные лучи. Они безжалостно вонзались в глаза и разжигали в ее голове пожар. Этим пожаром была все та же невыносимая, оглушающая боль.

Но прежде, чем Патриции удалось опять закрыть глаза, к ней подошли сиделка и двое врачей. Они, вероятно, были привлечены стоном, который она издала, приходя в себя.

— Патриция, — услышала она голос, исходивший от одной из склонившихся к ней фигур, — как вы себя чувствуете?

Видимо, гримаса боли на ее лице говорила лучше слов. По крайней мере, в глазах врача появилось беспокойство.

— Дженни, — пробормотала она снова.

— Не волнуйтесь, — сказал он, произнося слова с преувеличенной четкостью, как будто она была глухая. — Мы сейчас сделаем вам укол обезболивающего. Ваша дочь и Анжела здесь. Они ждут в коридоре вместе с мистером Флетчером. Вы обязательно поправитесь. Вы меня понимаете?

Патриция кивнула, успокоенная тем, что Дженни где-то рядом. Волны острой боли проходили сквозь тело, отдаваясь и пульсируя в каждой клеточке. Можно было подумать, что чьи-то невидимые руки безжалостно терзали ее внутренности.

Что ж, я жива, подумала она. Я способна видеть, слышать, думать и чувствовать. И значит, я опять буду страдать.

Но все же она была рада тому, что жива, ведь иначе она бы уже никогда не смогла увидеть Дженни. Эта мысль так взволновала ее, что она совершила первую ошибку — попыталась приподняться.

— Нет-нет-нет! — поспешно остановил ее врач, но волна боли уже отбросила Патрицию обратно на подушку. — Вам пока нельзя двигаться. Просто спокойно лежите и слушайте. Хорошо?

Вместо ответа она умоляюще заглянула в его серые глаза.

— Меня зовут доктор Фергюссон, — сказал он. — А это доктор Майер из Луизианы. Он тоже будет вашим врачом. Вы попали в аварию вчера утром, когда ехали из клуба. Вы это помните?

Она снова увидела зеркало, приборную доску машины, голубую вспышку над деревьями… И кивнула.

— Хорошо, — сказал врач. — Считайте, что вам повезло, Патриция. Вы на полной скорости столкнулись с пикапом, у которого был неисправен руль. Водитель полностью потерял контроль над управлением. К счастью, он тоже должен поправиться.

Он мягко дотронулся до ее плеча. И хотя каждое движение только усиливало боль, Патриция вцепилась в его руку.

— Осмотрев вас и все обдумав, — сказал врач, — я пришел к выводу, что ваши дела не так уж плохи. У вас множественные растяжения связок, трещины в ребрах и в правой руке и, возможно, небольшое сотрясение мозга.

Пока врач говорил, она вдруг почувствовала, как боль локализуется в одной точке, и поняла, что он готовится сказать ей самое главное. Основным источником боли было колено поднятой левой ноги. От одного только осознания этого Патриция чуть не закричала. Она инстинктивно протянула руку к колену, хотя до него нельзя было дотронуться — оно было туго забинтовано.

— Да-да, — произнес врач, останавливая ее руку. — Теперь вы понимаете, почему мы хотели поговорить с вами до того, как вам снова сделают обезболивающий укол. Колено сильно болит?

Патриция сжала губы, пытаясь сосредоточиться.

— Довольно сильно, — ответила она наконец, но ее глаза выдавали то, что скрывали тщательно подобранные слова.

— Хорошо, — сказал врач. — Это нам и надо было выяснить.

Он перевел взгляд на своего коллегу, человека немного моложе него самого, с седеющей головой и длинными усами.

— Здравствуйте, Патриция, — сказал тот, улыбаясь и подходя ближе. — Не могли бы вы рассказать нам подробнее о локализации боли? — Он жестом указал на колено, не дотрагиваясь до него. — Как вам кажется, где больше болит — с внутренней или с внешней стороны?

Она покачала головой в замешательстве.

— Я… — она запнулась. — С внутренней.

— Вы имеете в виду, ближе к пространству между ногами?

Она опять покачала головой, приходя в ярость от неспособности объяснить такую простую вещь.

— Или вы имеете в виду — внутри самого колена? — спросил он, пытаясь ей помочь.

Патриция кивнула с благодарной улыбкой.

— Где? — продолжал он расспросы. — Прямо сразу за коленной чашечкой?

Она опять кивнула, почти боясь слышать об источнике боли, так жестоко ее мучившей.

— Хорошо, — сказал он. — Мы подумаем, чем тут можно помочь. А сейчас доктор Фергюссон распорядится, чтобы вам сделали какой-нибудь укол.

И он отошел, чтобы дать место коллеге. Она снова увидела обеспокоенное, почти отеческое лицо доктора Фергюссона.

— Ну, девушка, — сказал он, — сегодня попробуем дать вам что-нибудь более гуманное, чем демерол. Боль не уйдет совсем, но зато вы будете слышать и видеть, что происходит вокруг. Что вы на это скажете?

— Спасибо, доктор, — сказала Патриция глухим голосом.

— Вы скоро снова почувствуете слабость, — предупредил он. — Вы сможете пообщаться со своими посетителями, пока укол не подействует, но потом опять заснете, хотя, я надеюсь, на этот раз не на тридцать часов.

— Неужели я так долго…

Она попыталась дотронуться до своего вспотевшего лба и увидела, что ее правая рука забинтована.

— В основном из-за демерола, — улыбнулся он. — Но, вообще-то, вам здорово досталось во время столкновения. Вы ударились коленом о приборную доску. Рентген не показывает перелома, так что, видимо, проблемы с хрящом или со связками. Я вызвал доктора Майера по совету мистера Флетчера — он сказал мне, что был свидетелем аварии.

— Рон, — пробормотала Патриция, тут же спохватившись, что называет едва знакомого человека уменьшительным именем.

— Мистер Флетчер проявляет о вас большую заботу. Он почти не покидал больницу с тех пор, как вы здесь. Он знает Дика Майера, который, как вы, наверное, слышали, является специалистом в области ортопедии и спортивной медицины. Кстати, ваш мистер Флетчер — весьма настойчивый и целеустремленный человек. — Врач улыбнулся. — Он, видимо, уже распланировал все, что касается вашего выздоровления, в чем вы сама через некоторое время убедитесь.

Она неуверенно кивнула.

— И еще, — добавил он, — он был очень добр к Дженнифер с тех пор, как она здесь. Вы хотели бы ее увидеть?

Патриция с испугом взглянула на свои забинтованные конечности и покрытую синяками левую руку.

— Извините, а как остальные части моего тела? — спросила она. — Вообще… на что я похожа?

— На то, что вы есть, — ответил он серьезно. — На жертву автокатастрофы. У вас множественные ушибы и ссадины, вы вся в синяках с головы до ног, но через некоторое время вы поправитесь. И не волнуйтесь по поводу Дженни — она уже вас видела. Дети обычно легко все переносят. Честное слово, Патриция, она такая славная девочка. Все медсестры просто влюбились…

— Могу я увидеть ее прямо сейчас? — перебила его Патриция умоляющим голосом. Она была не в силах больше ждать.

— Разумеется, — засмеялся он.

Минуту спустя она увидела кудрявую голову и веснушчатое лицо Анжелы, а рядом с ней Дженни. Тревога в широко открытых глазах девочки была спрятана под показной веселостью.

— Мамочка, — сказала она, осторожно погладив Патрицию по обезображенной синяками левой руке, — мистер Флетчер собирается научить меня кататься на лошади!

— Я очень рада, — выдохнула Патриция. Она была слишком счастлива увидеть лицо дочери, чтобы придавать значение ее словам. — Прости, что расстроила тебя, — сказала она, гладя дочь по щеке. — Глупая мамочка умудрилась разбить бедную Лауру.

Дженни великодушно пожала плечами, услышав ласковое имя машины.

— Ничего, — сказала она, — Анжела обещала, что скоро у нас будет кузен Лауры.

За ее спиной подруга жестом показала Патриции, что машина совсем разбита и не подлежит ремонту.

Патриция ревниво взяла Дженнифер за руку, когда та обернулась к Анжеле.

— Как дела? — спросила она подругу.

— Отлично, — ответила Анжела. — Твой Рон просто прелесть. Он тут же с ней подружился, — она показала глазами на Дженни. — А уж сестры все без ума от него. Он прямо твой ангел-хранитель.

Она подошла поближе к кровати, пока Дженни отвернулась посмотреть, как сестра готовит шприц.

— Забавно, но он, кажется, чувствует за тебя ответственность. В любом случае, тебе повезло, что он оказался рядом. Он заехал за нами в Пенсаколу и помог мне до отъезда уладить дела и собрать твои вещи. Где ты с ним познакомилась?

Блеск в ее глазах выдавал ее восхищение несомненными достоинствами Рона Флетчера, а так же не очень скромные предположения относительно характера их с Патрицией отношений.

— Ох, — вздохнула Патриция, смутившись, — в клубе…

Несмотря на то, что она была очень рада присутствию Дженни, боль в колене опять стала невыносимой и не давала ей сосредоточиться на разговоре. Она с благодарностью почувствовала, что новый укол начинает действовать.

Через некоторое время все вокруг покрылось радужной пленкой, и боль отступила. Патриция отчаянно пыталась сохранить ясность рассудка и сосредоточилась взглядом на дочери. Как ни странно, ее усилия оказались не напрасны. Мысли в ее голове свободно сменяли друг друга, пока она не пришла к успокаивающему выводу.

По крайней мере, я жива, сказала она себе, я все еще в состоянии думать, планировать и действовать. Я смогу скоро выйти отсюда, вернуться домой и продолжать заботиться о Дженни.

И в этот момент она поняла, что среди всего, что она услышала, не было главного. Никто не сказал ей, что она снова будет ходить, не говоря уже о профессиональной игре в гольф.

Не отпуская руку дочери, она закрыла глаза. Инстинкт приказывал ей сосредоточиться на чем-то утешительном. В конце концов, подумала она, Дженни со мной. Она здорова и по-прежнему меня любит. И Анжела тоже здесь.

И еще где-то там, снаружи, в коридорах больницы, название и адрес которой она даже не удосужилась узнать, ждал Рон Флетчер.

Больница, куда она попала, носила имя святой Сесилии и находилась в Лейк-Чарльзе, в Луизиане, не далеко от клуба «Кленовая роща». Это Патриция узнала от медсестер, когда снова проснулась и смогла с ними познакомиться. Благодаря вмешательству Рона Флетчера Патрицию доставили в реанимацию всего через двадцать пять минут после столкновения.

Анжела действительно постаралась уладить все возможные формальности после того, как узнала от Рона об аварии. Она известила страховую компанию, и изуродованную машину уже отбуксировали на свалку, предварительно вытащив оттуда искореженные клюшки и чемодан Патриции. Она также сообщила в школу Дженнифер, что девочка будет отсутствовать несколько дней. Даже деньги, заплаченные Патриции за тот злополучный матч, уже переслали к ним домой в Пенсаколу.

В следующий раз доктор Майер появился в палате Патриции уже без своего коллеги и сразу перешел к делу.

— Вам нужно подписать согласие на операцию, — сказал он, кладя бланк на столик около кровати. Там уже стоял нетронутый Патрицией завтрак. — Сегодня днем я собираюсь вскрыть ваше колено и выяснить, как можно облегчить боль.

Сегодня днем, повторила она про себя с внезапным страхом.

— Но насколько… это серьезно? — выдавила она из себя.

— Я не смогу этого узнать, пока не сделаю вскрытия, — ответил врач. Он достал из кармана какой-то инструмент, похожий на шариковую ручку. — А вот этим я собираюсь воспользоваться при операции. Это артроскоп, через него я буду оперировать. Шов будет совсем незаметный, всего пара стежков. Но довольно, не хочу утомлять вас медицинскими подробностями, — улыбнулся он.

Патриция приподнялась на локтях так, что ее глаза оказались почти вровень с глазами доктора. Ей вдруг стало неприятно, что на нее смотрят сверху вниз.

— Ничего, я не против немного утомиться, — проговорила она сквозь зубы, потому что принятая поза оказалась очень неудобной. — Вы же понимаете, насколько мои ноги важны для моей профессии.

— Разумеется, я понимаю, — сказал он, помогая ей опять лечь. — Хорошо, постараюсь вам объяснить. Та проблема, которую мы собираемся решить с помощью сегодняшней операции, называется травматической хондромалаксией. Ваша коленная чашечка приняла на себя сильный прямой удар. Я предполагаю, что в результате этого удара хрящ, находящийся прямо за ней, был поврежден, и от него отделилось несколько волокон. Грубо говоря, какая-то его часть просто превратилась в лохмотья, которые и причиняют вам такую сильную боль. Я собираюсь избавить вас от них с помощью особого инструмента. Он срежет эти лохмотья и всосет их в себя, как это делает обычная электробритва. После этого мы промоем ваш коленный сустав специальной жидкостью, чтобы удалить оттуда все лишние фрагменты. — Он ободряюще улыбнулся. — Вот и все. Я уверен, что таким образом мы сможем избавить вас от боли.

— И тогда я… буду совсем здорова? — спросила Патриция, решив выяснить всю правду до конца.

— Видите ли… — Майер нахмурился, — то, что касается хондромалаксии, нам совершенно ясно. Но я бы солгал, если бы сказал, что вам больше не о чем беспокоиться. Рентген, как я уже говорил, не показывает перелома, но могут быть другие не менее серьезные проблемы.

— Например? — спросила Патриция, стараясь голосом не выдать своего беспокойства.

— Например, боковые связки вашего колена могут быть сильно контужены или даже порваны, — ответил он, жестом показывая ей возможное место травмы. — Кроме того, может быть также поврежден боковой мениск — хрящ, который служит амортизатором при работе коленного сустава. Если это так, то он никогда не заживет сам. Дело в том, что хрящевая ткань не имеет кровеносных сосудов. В этом случае совершенно необходимо хирургическое вмешательство.

Он вздохнул, очевидно считая, что для Патриции его слова звучат как тарабарщина, способная только утомить и еще больше напугать ее.

— Кроме этого, — продолжал врач, — от удара по большой берцовой кости у вас могла отломиться какая-то часть шейки бедра. Далее, в одной из связок внутри вашего колена может быть разрыв, и устранить его будет совсем непросто. Все это я собираюсь выяснить при сегодняшнем вскрытии, потому что на рентгене этого не видно.

С трудом заставив себя отвлечься от боли и выслушать этот набор медицинских терминов, Патриция наконец решилась задать вопрос, мучивший ее последние несколько часов.

— Скажите… я смогу снова играть?

Доктор Майер посмотрел ей прямо в глаза.

— Я не знаю, Патриция, — сказал он. — Я не знаю даже, сможете ли вы нормально ходить, бегать, подниматься по лестнице. Пока я ничего не могу вам об этом сказать. Чтобы все это выяснить, вам придется пройти множество различных тестов. Но об этом не может быть и речи, пока мы не избавим вас от боли.

— Я понимаю, — проговорила она. — Сегодня…

Он кивнул.

— Наркоз будет общий. Вся процедура займет не более сорока пяти минут. На вашем месте я бы об этом не беспокоился. — Он просмотрел подписанное ею согласие. — Операция совсем не опасна. Но я хочу вас предупредить, что, каков бы ни был ее исход, вам обязательно потребуется дальнейшее лечение и длительная физиотерапия. Вы должны будете посетить мою клинику в Нью-Орлеане не позднее этой пятницы.

Врач опять улыбнулся.

— И тут на сцену снова выходит Рон Флетчер. Он живет недалеко от моей клиники и сказал мне, что вы могли бы пожить у него до вашего выздоровления. Честно говоря, мне кажется, что это хорошая мысль.

Патриция изумленно посмотрела на него.

— Рон Флетчер? Я просто…

— Кстати, в этом есть еще один плюс, — продолжил доктор. — Он знаком с моими методами лечения, ведь когда-то я лечил его самого. Это было давно, он тогда еще учился в колледже и получил травму, играя в футбол. К тому же, для упражнений и физиотерапии вам потребуется кое-какое специальное оборудование. Как я понимаю, дома у мистера Флетчера все это уже есть. Как говорится, друг познается в беде…

Патриция смогла только молча кивнуть в знак согласия. Она была совершенно выбита из колеи мыслью о том, что ее травмы могут быть неизлечимы. Обдумывать последние слова доктора Майера у нее уже не было сил.

Когда он ушел, Патриция некоторое время лежала, уставившись в потолок, и пыталась отогнать от себя страх.

Операция. Само это слово пугало ее. До этого она еще никогда не попадала в больницу. Она ни разу не получала травмы, которая не прошла бы за неделю. Грипп был самым страшным заболеванием за всю ее жизнь.

Мне же еще никогда не делали наркоза. Неизвестно, как я его переношу, подумала Патриция. А вдруг я не смогу из него выйти? Наверное, именно в этом и состоит главная опасность операции, из-за которой необходимо было подписать согласие. Глупости, тщетно убеждала она себя, это ничуть не более вероятно, чем спокойно идти по улице и ни с того, ни с сего попасть под машину.

Тут она вспомнила, что позавчера как раз, можно сказать, и попала под машину, и случилось это именно в тот момент, когда она меньше всего этого ожидала.

Она чуть не задохнулась от ужаса. Прежняя жизнь показалась ей вдруг далекой и нереальной, отодвинутая на второй план реальностью боли, страха и наркотической апатии.

Часы перед операцией скрасили Дженни и Рон Флетчер, которые пришли вскоре после ухода врача. Большая рука Рона, лежащая на узких плечиках девочки, создавала между ними забавный контраст. Но она явно чувствовала уютно в его обществе и тут же с довольным видом устроилась у него на коленях.

— Вы стали просто сенсацией, — сказал он, улыбаясь и показывая Патриции последний выпуск «Спорта в картинках». Редакция поместила сообщение об аварии сразу после отчета о проигранном ею матче. — У Анжелы есть все последние газеты. И в каждом номере — ваша фотография на целый лист. Такое впечатление, что ваша травма служит вам лучшей рекламой, чем ваша игра.

— Забавно, — вздохнула Патриция, благодарная ему за то, что он немного разрядил обстановку, хотя она все еще не понимала, почему он здесь.

— Скажи-ка мне, — обратился он к Дженни, — какой тебе сегодня кажется мама?

— Ну… — замялась девочка, ерзая у него на коленях, — по-моему, она такая же, как всегда. Она, конечно, сильно расшиблась, но чего еще можно было ожидать при подобных обстоятельствах?

Она сказала это с такой важностью, что Патриция поневоле улыбнулась. Рон, однако, только кивнул, соглашаясь. Он держался с ребенком совсем на равных.

— А как ты думаешь, — продолжил он, — отчего она сейчас такая тихая и неразговорчивая — оттого, что она сильно расшиблась или оттого, что ей сделали укол?

Патриция чуть не подскочила на кровати.

— О чем это вы болтаете? Я, конечно, попала в аварию и мне колют обезболивающие, но это еще не значит, что у меня плохо с головой! По-моему, я сейчас соображаю даже лучше, чем обычно!

— Это меня радует, — сказал Рон, насмешливо растягивая слова. — Значит ли это, что вы уже обдумываете мое предложение по поводу вашего лечения у меня дома?

Патриция только покачала головой. Она была слишком эмоционально истощена, чтобы сейчас спорить с ним на эту тему. Она до сих пор не могла взять в толк, почему этот совершенно незнакомый ей человек нашел для нее врача, настаивает на том, чтобы она жила в его доме и даже подружился с ее дочерью. И все же, именно он вызвал ей «скорую» и именно он сообщил Анжеле об аварии.

У нее появилось какое-то мистическое чувство, что о чем бы она сейчас ни подумала, Рон Флетчер уже все предусмотрел, что за то короткое время, которое она его знала, он умудрился оставить свой отпечаток на всем, что было хоть сколько-нибудь для нее дорого. Еще когда Патриция впервые увидела его в коридоре «Кленовой рощи», она поняла, что от него почти невозможно будет отделаться. А теперь, когда к его настойчивости добавились роковые обстоятельства, Флетчер каким-то образом сделался чуть ли ни центром ее существования. Он ухитрился стать важной частью ее жизни, при этом оставаясь незнакомцем.

Интересно, размышляла она, а что остальные думают о наших отношениях? Ведь он почти не выходит из этой больницы с тех пор, как я здесь…

А ведь и авария без него не обошлась, неожиданно подумала Патриция. Конечно, об этом она не могла рассказать никому, тем более, самому Рону, но факт оставался фактом. Даже его отражение в зеркале заднего обзора настолько привлекло ее внимание, что она на миг отвлеклась от дороги. Судьбе было угодно, чтобы этот миг стал решающим в ее жизни.

Нет, сказала она себе, никто не должен узнать об этом.

Скоро все эти неприятности будут позади, она опять станет самостоятельной и независимой. Теперь же, когда Патриция была беспомощна и напугана, она не могла не оценить его заботу и тот своеобразный юмор, с помощью которого Рон пытался отвлечь ее от мыслей о предстоящей операции.

Однако, как оказалось, все это время он не забывал о деле.

— Если бы вы смогли взглянуть на наш план с моей точки зрения, — сказал он, — вы бы не считали его таким несбыточным. По дороге домой я покажу вам место, о котором говорил, и вы не сможете его не полюбить. Потом я принесу подробные карты, и вы постепенно во всем разберетесь.

Патриция, напротив, успела начисто забыть о предложении, которое теперь показалось ей источником всех ее неприятностей.

— Честно говоря, мистер Флетчер, — сказала она, — вы самый бесцеремонный и самонадеянный человек, которого я когда-нибудь видела. Вы уже пытались впутать меня в это дело и продолжаете твердить мне о нем даже сейчас, когда я вообще не уверена…

Он быстро взглянул на нее поверх плеча Дженни, и его темные глаза вспыхнули, как у дикой кошки.

— Не уверены, что вы выйдете отсюда на своих собственных ногах? — неожиданно резко закончил он фразу. — Вот что я вам скажу, мисс Лейн. Вы не только выйдете отсюда на своих ногах, хотя, не спорю, сначала опираясь на костыли. Вы будете снова играть в гольф и, более того, вы будете побеждать. Я лично собираюсь об этом позаботиться. И еще, мисс Лейн, — взгляд его смягчился и в нем появились смешинки, — хотя вам и предстоит стать первой женщиной, разработавшей проект чемпионата по гольфу, хочу вас предупредить, что правила на этом чемпионате будут самые строгие и справедливые, так что вы, как автор разработки, не будете иметь на нем никакого преимущества.

— Господи, Боже мой, — в замешательстве пробормотала Патриция, — вы можете называть меня по имени.

— А вы сможете называть меня как вам будет угодно, но не раньше, чем сможете ходить, — сказал Рональд Флетчер, похлопав Дженни по плечу и поднимаясь со стула.

Минуты казались часами. Патриции ничего больше не оставалось, кроме как молча лежать и наблюдать за игрой Рона и Дженнифер. Было видно, что он успел полностью завоевать доверие и дружбу ее дочери. Вероятно, это случилось в ту ночь после аварии, когда девочка беспокоилась, что мама может умереть.

Именно так, думала Патриция, прислушиваясь к их разговору. Они похожи на людей, которые вместе перенесли что-то тяжелое и страшное. Что-то, что их сблизило.

Она видела, как бережно он обращается с ее дочерью, и поэтому не могла не доверять ему. Но именно сейчас она особенно остро чувствовала ту огромную мужскую силу, которая исходила от него, и это вызывало у нее тревогу.

Или она опять бредит под действием лекарства? Сейчас Патриция не была ни в чем уверена. Только в одном она не могла ошибаться: каждое его движение, жест, слово, его мягкий юмор и непобедимая уверенность заставляли окружающих, и ее в том числе, чувствовать, что он мужчина в полном смысле этого слова. Патриции вдруг стало неудобно, что он видит ее в таком немощном состоянии.

Однако действие лекарства кончалось и ее опять начала мучить жестокая боль в колене. О новом уколе она могла сейчас только мечтать — перед общим наркозом делать его было нельзя. С каждой минутой, приближающей ее к операции, боль становилась все сильнее, а ее эмоциональное состояние было едва ли не хуже, чем физическое. Кроме предоперационного страха и беспокойства за свою дальнейшую жизнь, Патриция испытывала еще много других противоречивых чувств. Она была зла на Рона Флетчера за его бесцеремонное вмешательство в ее личные дела и при этом благодарна ему за помощь и поддержку. С одной стороны, Патриция не могла простить ему возмутительную уверенность в том, что она обязана согласиться на его предложение; но, с другой стороны, в самом этом предложении не было ничего унизительного или невыполнимого. Казалось, сама судьба была с ним в сговоре. А с какой самонадеянностью он пообещал Дженни, что научит ее кататься на лошади! Под влиянием внезапного чувства, похожего то ли на ревность, то ли на угрызения совести, Патриция вдруг подумала о том, как быстро Дженнифер привязалась к первому мужчине, с которым ей довелось близко познакомиться.

Ладно, решила Патриция, совсем запутавшись в своих мыслях. В конце концов, он хоть верит в мое выздоровление, в отличие от доктора Майера.

Боль острыми волнами распространялась от колена, отдаваясь во всем ее измученном теле. Патриция опять потеряла способность здраво мыслить и была даже рада, когда сестра пришла наконец делать ей укол для подготовки к наркозу.

Будь что будет, подумала она мрачно, чувствуя, как игла вонзается в ее плечо. Пусть Майер делает с ней все, что считает нужным, только бы больше не было этой ужасной боли!

— Сейчас вы почувствуете сонливость, — добродушно сказала сестра. — Через несколько минут санитары привезут каталку, и мы доставим вас в операционную.

Сонливость? — повторила Патриция про себя. Нет, это скорее похоже на наркотический туман… или дурман?

Слова вдруг стали казаться ей какими-то странными, как будто она слышала их первый раз…

Туман… Дурман… Роман…

Ей казалось, что она громко смеется над нелепостью происходящего вокруг и внутри нее. На самом деле Патрицию уже везли по коридору в операционную, и она пыталась ответить на какой-то вопрос о гольфе, заданный одним из санитаров. Но она не могла подобрать ни слова, и губы не повиновались ей.

Затем над ней склонились люди в халатах. Она узнала голос доктора Майера, хотя теперь он звучал резко и повелительно. Анестезиолог, пожилой добродушный человек в очках, ввел иглу ей в вену и сел рядом с ней. Через какое-то мгновение Патриция услышала:

— Она готова, доктор.

Она вдруг испугалась, что операция вот-вот должна начаться, а она все еще находится в сознании. Теперь она боролась со своим рассудком, заставляя его отключиться.

Не волнуйся, скоро все опять встанет на свои места, говорила она себе. Скоро ты опять сможешь принимать решения, распоряжаться своей жизнью и заботиться о Дженни.

Патриция слишком привыкла сама отвечать за себя и за свою дочь, и никто не мог этого изменить, даже Рональд Флетчер. Но сначала она должна была вырваться из чуждого ей мира боли и страха.

И усыпленная наконец наркозом, Патриция погрузилась в мир воспоминаний. Она снова была ребенком и сидела, как недавно ее дочь, на коленях у мужчины, сильного, надежного и непоколебимого, как скала. Это было жарким летним вечером в далеком городке, на крыльце дома, стоящего на тихой улице…