Нелегкая победа

5

— Вверх… Вниз… Отлично. Еще раз… Больно?

— М-ммм…

— Хорошо, отдохните минутку… Так. Еще раз вверх… Держите. Теперь плавно вниз… Больно?

У Патриции хватило сил только обессиленно кивнуть головой. Боль в левом бедре была уже невыносимой, но она знала, что ей нужно поднять груз еще два раза, и понимала, что ей все равно придется это сделать. Рон никогда не нагружал ее чрезмерно, он давал ей ровно такую нагрузку, чтобы не травмировать больную ногу, но все же упражнения казались Патриции нескончаемой пыткой.

— Хорошо. Осталось еще два раза.

Его пальцы коснулись рубцов над левым коленом и осторожно ощупали их.

— Здесь болит? — кажется, в тысячный раз спросил его голос, сводящий ее с ума своим спокойствием.

— Да! — выкрикнула она вне себя от боли и раздражения и, сжав зубы, попыталась еще раз нажать на педали. Спина ее выгнулась дугой, и Патриции показалось, что она сейчас сломается пополам, хотя этого не могло произойти — она была накрепко пристегнута ремнями к адской машине по имени «Наутилус». Патриция попыталась расслабиться, готовясь к последнему разу. Ее сотрясала дрожь, пот ручьем тек по спине и по бедрам. Сквозь шум в ушах она опять услышала спокойный голос Рона, и ей показалось, что он не человек, а одна из частей этого пыточного механизма.

— Кого вы хотите из меня сделать? — спросила Патриция, задыхаясь. — Мазохистку?

— Да нет, женщину, умеющую за себя постоять, — ответил все тот же спокойный голос. — Феминистку, — пояснил он немного позже уже с оттенком юмора.

— Очень смешно, — выдохнула она, в последний раз наваливаясь на педали.

Дженнифер сейчас, наверное, болтает с Барбарой или читает книжку, почти с завистью подумала Патриция. После ланча они с Роном пойдут купаться или кататься на лошади, и мне разрешат немного отдохнуть, а потом опять начнется это мучение.

Прошло уже три недели с тех пор, как ее выписали из больницы, и шесть дней после приезда дочери. Теперь у Патриции было новое расписание тренировок, и, хотя она была не очень с ним согласна, ей оставалось только подчиниться. Она могла общаться с дочерью утром и днем, если только Дженни не уезжала куда-нибудь с Роном или Барбарой. Они, правда, всегда встречались за обедом, и Дженнифер, поглощая аппетитные блюда, приготовленные миссис Стейн, рассказывала матери о том, как она провела день. Патриция терпеливо слушала и, стараясь не завидовать, давилась предназначенной для нее пресной и невкусной диетической пищей.

По вечерам Патриция отдыхала в ортопедическом кресле и наблюдала, как Дженни, сидя у Рона на коленях, читает ему какую-нибудь из своих детских книжек или смотрит телевизор. И каждый раз, когда она видела их вместе, Патриция все больше и больше убеждалась в том, что они прекрасно ладят друг с другом, и что ее дочь, которую она всегда считала довольно необщительным и замкнутым ребенком, полностью доверяет этому чужому человеку. Дженни просто сияла от счастья, когда Рон сажал ее к себе на колени и рассказывал что-нибудь забавное, когда он брал ее на руки, чтобы посадить на лошадь или когда просто обнимал и прижимал к себе.

— А Дженнифер очень похожа на вас, — сообщил он как-то Патриции. — Она так аккуратна, так серьезно относится к своим куклам и книгам. Все у нее всегда разложено по полочкам, все очень логично и правильно. Но под этой внешней рассудочностью скрыто воображение художника.

Он изучающе посмотрел на Патрицию и прибавил:

— Но, конечно, она гораздо доверчивее вас.

— У нее гораздо меньше опыта, — пожала плечами Патриция.

— Знал, что вы это скажете, — отозвался Рон. — В чем-то я согласен с вами, но все же мне кажется, что лучше время от времени получать неприятные сюрпризы, чем постоянно их ожидать. Это способно отравить и лучшие мгновения жизни, не так ли?

— Ох, не знаю, — сказала Патриция. — Не так давно я как раз получила один такой неприятный сюрприз. Уверяю вас, я его никак не ожидала.

— Да, пожалуй, — ответил он и с улыбкой оглядел ее. На уже успевших покрыться загаром руках и ногах все еще можно было заметить синие кровоподтеки.

Анжела, которая приехала вместе с Дженни, успев за три дня рассказать Патриции все последние новости и осмотреть дом от подвала до чердака, вернулась в Пенсаколу. У нее были большие планы на лето: она собиралась кое-что подремонтировать в квартире, купить новую машину и дописать роман, над которым работала последние несколько месяцев. Патриция, которой уже давно было совестно отрывать подругу от ее собственных дел, была рада, что у Анжелы появится наконец возможность пожить в одиночестве. Вместе с этим ей было грустно и немного беспокойно оттого, что теперь они с Дженни надолго останутся на попечении совершенно чужого им человека.

Патриция уже могла немного передвигаться без костылей и в свободное время бродила по дому в поисках какого-нибудь занятия. Но ее поиски были тщетны — Рон хорошо позаботился о том, чтобы ей даже нечего было почитать. Он хотел, чтобы она поскорее разобралась в чертежах и планах Соснового берега и принялась за работу по проектированию. Для этого в специально отведенной комнате стоял удобный и прекрасно оборудованный чертежный стол, на котором лежали все необходимые принадлежности и карты.

Рон уже однажды свозил ее на место и показал, как обращаться с его «джипом», на тот случай, если он сам будет занят. Он несколько раз принимался обсуждать с ней проблемы проектирования, и его притворная неосведомленность в данном вопросе выдавала его желание вызвать Патрицию на серьезный разговор. Патриция только отшучивалась и делала вид, что пока это все ее не очень интересует. На самом деле она уже давно обдумывала работу, но натолкнулась на неожиданное для себя препятствие, в чем ей пока не хотелось признаваться.

Как игроку, Патриции неоднократно приходилось жаловаться на то, что во время соревнований у женщин и мужчин изначально неравные возможности. И только сейчас, когда она сама должна была из участка земли сделать поле для гольфа, она поняла, что в этом-то и состоит основная сложность работы. Мало того, теперь ей казалось, что это практически невыполнимо. Она выяснила, что каждую лунку можно спроектировать только с расчетом либо на более сильных и высоких мужчин, либо на менее высоких и физически более слабых женщин. Видимо, с этой дилеммой сталкивался каждый проектировщик, только обычно она решалась в пользу мужской половины участников. Иначе говоря, спроектировать поле так, чтобы обеспечить изначальное равенство возможностей, можно было только, если для женщин и мужчин сделать различные нормативы или разное расстояние до цели.

И не только это обстоятельство не давало ей сдвинуться с мертвой точки — было еще по крайней мере две проблемы. Во-первых, как инженер-проектировщик она не имела ровно никакого практического опыта и совершенно не представляла себе, как решать некоторые технические вопросы. Во-вторых, она действительно очень боялась, что вмешательство людей, действующих по ее указаниям, нарушит природный баланс и уничтожит естественную красоту Соснового берега. И ей было просто страшно брать на себя такую ответственность.

Так Патриция проводила день за днем, равно страдая от боли в натруженных мышцах и от затянувшейся постоперационной депрессии. Она мучилась от безделья, но из-за сомнений и неуверенности не могла заставить себя приняться за работу.

Рон уже несколько раз возил ее в Нью-Орлеан к доктору Майеру. Прославленный хирург не изменил своего мнения относительно будущего Патриции — он был все так же уверен, что путь в большой спорт его пациентке закрыт раз и навсегда. Это убеждение профессионального спортивного врача очень сильно действовало на Патрицию, временами приводя ее просто в отчаяние. Она никак не могла решить, кому стоит больше верить — Рону Флетчеру или доктору. Иногда уверенность Рона воодушевляла ее, и тогда она начинала тренироваться с удвоенной энергией, но потом, вспомнив о приговоре Майера, она опять падала духом. Гораздо сильнее боли ее мучила мысль о том, что все ее труды и мучения могут оказаться напрасными.

Рон прекрасно понимал, чем объясняется подавленное и раздраженное состояние Патриции. Сам в свое время прошедший через все тернии посттравматической реабилитации, он знал, что ей поможет только правильно выбранная физическая нагрузка в сочетании с осмысленной деятельностью, которая позволит ей опять поверить в себя. Он надеялся, что через некоторое время она сама осознает эту необходимость. Однако сейчас главное было — не позволить ей окончательно впасть в уныние, поэтому Рон прилагал все усилия к тому, чтобы не дать ей расслабиться ни физически, ни душевно. Он то льстил Патриции, то почти унижал ее, то выступал в роли понимающего психотерапевта, то притворялся невнимательным, почти грубым. Все это должно было вынуждать ее к выполнению программы, которую он разработал.

До предела раздраженная Патриция однажды попыталась высказать Рону свои сомнения по поводу чрезмерности нагрузки. Теперь она уже не знала, какая нога у нее больше болит, и ей все чаще казалось, что доктор Майер оперировал ей не одно, а оба колена.

— Ничего страшного, — авторитетно сказал Рон. — Поймите, если мы не будем увеличивать нагрузку, здоровая нога будет слабеть. Кроме того, когда мы поддерживаем мышечный тонус в правой ноге, травмированная получает от нее информацию и старается под нее подстроиться. Этот эффект биологи называют взаимным обучением.

— У меня такое впечатление, — мрачно отозвалась Патриция, — что пока больная нога обучает здоровую, потому что последнее время они обе чувствуют себя одинаково плохо.

Но Рон был неумолим. Патриция уже возненавидела число двенадцать, потому что именно столько раз она должна была выполнять каждое упражнение. Конечно, она объективно становилась сильнее с каждым днем, но Рон не хотел давать ей это почувствовать. Он боялся, что как только она поймет, каких успехов уже достигла, то просто может больше не захотеть ничего делать. А до той формы, в которую он хотел ее привести, было еще очень далеко. Поэтому, когда Рон видел, что она уже почти без напряжения выжимает определенный вес, он просто увеличивал нагрузку. Таким образом он заставлял ее постоянно чувствовать слабость. В конце концов Патрицию это довело до белого каления, и однажды, выполнив упражнение положенные двенадцать раз, она сказала, задыхаясь от усталости и злости:

— Вам надо было стать тренером — вы заслужили бы славу. Посмертно. Потому что ваши подопечные просто придушили бы вас во сне.

— Именно поэтому я тренирую только вас, — парировал Рон. — Во-первых, вы слишком осторожны, чтобы пойти на убийство, а во-вторых, слишком слабы, чтобы меня придушить. Но вы знаете, мне нравится направление ваших мыслей. Ведь у каждого чемпиона довольно сильно выражена агрессия. Теперь я действительно уверен, что мы движемся в правильном направлении.

Патриция и сама видела, что тренировки не проходят даром. Конечно, у нее болели все мышцы, а по утрам и после упражнений было ощущение, что на теле нет живого места. Но при этом она уже свободно могла спускаться и подниматься по лестнице, бегать, ездить на велосипеде. Как спортсменка, она прекрасно понимала, что физический дискомфорт, который она постоянно испытывает, это положительный знак. Последнее время ее гораздо больше беспокоило нечто другое. По мере выздоровления она стала с удивлением замечать за собой эмоциональные проявления, которые, если когда-то и были ей свойственны, то разве только в годы далекой юности. С каждым днем эти непонятно откуда взявшиеся чувства все больше и больше овладевали ею, и это уже приводило ее в замешательство.

— Еще раз. Жмите!.. Больно?

Теперь Патриции осталось выжать вес последний, двенадцатый раз. Она уперлась руками в подлокотники и, вытянув ноги, навалилась на педали. Все ее мышцы болезненно напряглись, спина выгнулась дугой. Гири, подвешенные за спиной, звякнули и начали медленно подниматься. И вдруг левую ногу пронзила резкая боль.

— Ай! — вскрикнула Патриция и, отпустив педали, скорчилась на сиденье, прижав руки к колену. Сквозь лихорадочный стук сердца она услышала тяжелый звук падения гирь и громкий крик Рона:

— Что случилось?

Патриция почувствовала, как его прохладные пальцы дотрагиваются до горящей огнем левой ноги.

— Где больно, здесь?

Девушка только кивнула головой. Она готова была заплакать от боли. Его руки бережно коснулись шрама и, охватив пальцами ногу чуть выше колена, начали ощупывать ее массирующими движениями. Неожиданно новое острое ощущение пронзило Патрицию. Она вздрогнула и чуть было снова не вскрикнула, как вдруг поняла, что это не боль. Крик застрял у нее в горле, и она, сама того не желая, густо покраснела. Несколько секунд она не могла пошевельнуться, потом начала молча освобождаться от его рук.

Боже мой, только бы он ничего не понял, лихорадочно думала Патриция.

Но Рон уже убрал руки, решив, что сделал ей больно.

— Хорошо, хорошо, я не буду трогать. Скажите мне только, где и как болит, — проговорил он озабоченно. — Я боюсь, что мог разойтись шов.

— Ради Бога, не беспокойтесь, — сказала Патриция прерывающимся голосом. Сердце ухало у нее в груди, и она с трудом могла говорить. — Ничего страшного не случилось. Просто потянула связки. Это тоже бывает очень болезненно.

— Ну хорошо, тогда дайте мне осмотреть шов, — сказал он и снова мягко коснулся пальцами ее колена.

Это застало ее врасплох, и она не успела подавить судорожный вздох. Проклиная себя за несдержанность, которая могла выдать ее, Патриция опять отвела его руку.

— Я уверяю вас, со мной все в полном порядке, — сказала она, справившись наконец со своим голосом. — Давайте лучше продолжим тренировку.

И она мужественно поставила ноги на педали.

— Нет-нет, занятия на сегодня окончены, — твердо сказал Рон, расстегивая страховочные ремни. — И мне действительно надо осмотреть ваше колено, — прибавил он голосом, не терпящим возражений.

Он помог ей выпутаться из ремней и встать на ноги, потом взял за талию и, приподняв, посадил на стол. Затем слегка наклонился, согнул и разогнул ее левую ногу, еще раз внимательно осматривая и ощупывая шрам.

— Слава Богу! — выдохнул он с облегчением. — Шов совершенно сухой, и я не чувствую никаких признаков опухоли. Кажется, действительно обошлось.

Он стал ощупывать одновременно обе ноги, видимо, для того, чтобы сравнить их, и когда его пальцы коснулись влажной кожи под коленками, Патриция еще раз почувствовала, что дрожь блаженства молнией пробежала по ее спине и затихла где-то ниже поясницы. Она снова судорожно вздохнула. Ее затуманившиеся глаза остановились на его густых черных волосах. Патриции так захотелось пригладить их, зарыться в них пальцами, прижать к себе эту красивую голову…

Она с трудом отвела взгляд. Но через секунду ее глаза, как притянутые магнитом, опять смотрели на него. Она видела совсем близко от себя его мускулистую спину и широкие плечи, обтянутые тонкой футболкой, она чувствовала его неповторимый мужской запах, смешанный с ароматом одеколона, и от всего этого у Патриции кружилась голова. Рон стоял, слегка наклонившись к ее ногам, нежно и умело массируя напряженные мышцы. Его поза была такой непринужденной, движения такими легкими, а тело таким стройным, гибким и сильным, что она вдруг подумала, что такими, наверное, и были греческие полубоги.

С первого дня своего пребывания в этом доме Патриция сказала себе, что Рон Флетчер — герой не ее романа, что это не тот тип мужчины, каким она могла бы увлечься. Но чувства, которые она испытывала уже много дней, начисто опровергали ее умственные построения.

Она наконец вынуждена была признать, что слишком долго была одна, слишком долго не подпускала к себе мужчин, и что теперь вынуждена расплачиваться за годы воздержания. Приступы непреодолимого волнения случались с ней каждый раз, когда Рон оказывался рядом с ней. А хуже всего было, когда они оставались наедине.

Что именно сыграло с ней такую злую шутку, его ли мужская привлекательность вкупе с чувством юмора и умением держать себя в руках, или просто то, что он был первым за многие годы мужчиной, которому удалось так сблизиться с ней? Она не могла ответить на этот вопрос. Но ее отношение к Рону Флетчеру можно было назвать как угодно, только не равнодушием.

Самым ужасным для Патриции было то, что чем больше она боялась, что он почувствует ее возбуждение от своих прикосновений, тем больше они ее возбуждали. Последнее время его присутствие на тренировках сводило ее с ума. Когда он спокойным оценивающим взглядом наблюдал, как ее потное тело бесстыдно выгибается дугой, ей казалось, что она сейчас умрет от смущения. Даже боль и усталость не в состоянии были заглушить пожар, полыхавший у нее внутри, когда она, обессилено откинувшись на сидении «Наутилуса», чувствовала, как Рон прикасается к ней, расстегивая страховочные ремни и помогая ей встать на ноги. А самые сильные и постыдные в ее понимании эмоции она испытывала, когда он, посадив ее на стол, ощупывал больную ногу и делал ей расслабляющий массаж. Ей приходилось стискивать зубы, чтобы не застонать, когда его прохладные пальцы дотрагивались до разгоряченной кожи, особенно когда они легко касались нежных мест под коленками. Патриция изо всех сил пыталась относиться к этому спокойно, как к лечебной процедуре, но не могла…

— На сегодня все, — сказал Рон, возвращая ее с небес на землю. Он обхватил ее за талию и поставил на пол. Видимо на ее лице все еще сохранилось выражение замешательства, потому что он улыбнулся и как-то почти по-отцовски потрепал ее по бедру. В этот момент он стоял еще совсем близко к ней, их тела даже слегка соприкасались, и она вдруг представила себе, как в этом призрачном полумраке его красивое мужественное лицо склоняется к ней, как его горячие губы касаются ее губ, а его сильные пальцы гладят ее волосы, щеки, шею…

— У-уу! — раздался громкий голос откуда-то снизу. Они оба вздрогнули от неожиданности, а Рон, отпрянув от Патриции, хрипло вскрикнул:

— Кто это?

Дженнифер уже вылезла из-под стола и, стоя посреди комнаты, смеялась, глядя на них.

— Что ты тут делаешь? — спросила Патриция, все еще вздрагивая от испуга.

— Если бы я не пришла за вами, — проговорила девочка лукаво, — вы бы сегодня опоздали к ланчу. Так что скажите спасибо.

Рон нервно рассмеялся:

— Мне показалось, что это привидение.

— Это ее право — быть там, где она хочет, — улыбнулась уже пришедшая в себя Патриция.

Неожиданное появление дочери отрезвило ее, и она была рада, что ее горячечные фантазии были прерваны таким безапелляционным образом. А то, кто знает, что могло бы случиться.

— Ладно, мне это даже нравится, — сказал Рон, к которому вернулись его обычная выдержка и чувство юмора. — Я знал, что в этом доме никогда не было привидений и пару раз говорил миссис Стейн, что надо бы подыскать жилье поинтереснее, а то мне здесь слишком спокойно живется.

Мгновение спустя, они уже поднимались по лестнице: Дженни бежала впереди, Рон замыкал шествие. Патриция шла между ними, глядя на носки своих спортивных туфель, и с ужасом думала о том, что чуть было не выдала своих чувств не только ему, но и своей дочери. А еще не известно, что было хуже.

Вечером она помогла миссис Стейн приготовить обед, а потом села с дочкой смотреть старый фильм с Бетти Дэвис. Они обе уже собирались пойти спать, когда в гостиную зашел Рон.

— Спокойной ночи, — сказал он. — Я сейчас ухожу — у меня назначена встреча, поэтому прощаюсь заранее.

Он взглянул на часы и прибавил:

— Вам, Патриция, через полчаса пора будет ложиться.

— Так точно, мой генерал, — отрапортовала Патриция, зевая. — Я сделаю это с величайшим удовольствием.

С кем это у него встреча в такое время? Наверно, с женщиной, подумала она про себя. С другой стороны, решила она, немного поразмыслив, ведь бывают же и деловые встречи после десяти часов. А вдруг он переносит свои дела на вечер, чтобы днем побыть с Дженни? И со мной.

Пока Рон прощался с девочкой, Патриция еще раз взглянула на его костюм, пытаясь по нему определить характер свидания. Костюм был как всегда элегантен, немного небрежен и очень хорошо сшит. Нет, по одежде было решительно непонятно, с какой целью он уезжает из дома на ночь глядя.

А какое, собственно, право я имею даже думать на эту тему? — решительно оборвала себя Патриция.

Рон ушел, а она, уложив дочь, направилась по коридору в свою комнату. Она действительно как-то особенно устала, ведь сегодня к обычному физическому перенапряжению прибавилось еще и эмоциональное. Проходя мимо кабинета, где стоял чертежный стол, она явственно почувствовала запах моря — видимо, в комнате было открыто окно. Патриция остановилась и еще раз с удовольствием вдохнула свежий аромат ночного бриза. И тут в голове ее промелькнула мысль. Она еще немного постояла, пыталась обдумать идею, даже не идею, а просто намек, проскочивший где-то на грани сознания. На нее опять стала наваливаться усталость прошедшего дня, и Патриция уже хотела было продолжить путь в спальню, но потом решительно повернулась и открыла дверь в кабинет. Она подошла к столу, включила лампу, нашла папку с чертежными листами и тонкий карандаш, пока совершенно не представляя, что будет с ними делать.

— Глупости какие-то лезут в голову, — проворчала она себе под нос. — Это все от усталости, надо идти спать.

Вместо этого она отодвинула стул и села к столу, откинув назад распущенные волосы. После нескольких пробных штрихов она почувствовала, что навыки, полученные во время учебы, возвращаются к ней.

Через несколько минут чертеж первой лунки был практически готов. Тут были указаны необходимые препятствия: яма с песком, участок высокой травы, ручеек. Справа около леса была изображена метка для мужчин, а прямо за ручьем, ярдах в ста от флажка цели — метка для женщин.

Патриция закончила рисунок, внимательно посмотрела на него, потом отложила в сторону и принялась за новый. Она заканчивала рисовать уже третью лунку, когда вспомнила, что над кроватью в ее спальне остался гореть свет.

Надо бы его потушить, подумала Патриция. И налить стакан воды, совсем в горле пересохло.

Но она не сдвинулась с места и тут же опять погрузилась в работу. Она даже не слышала, проходила ли по коридору миссис Стейн, хотя было так поздно, что та, наверняка, уже легла.

То, что рисовала Патриция, было не совсем похоже на лунки для гольфа в общепринятом смысле этого слова. Но ее пока мало интересовала практическая ценность чертежа. Она боялась, что мысль, которую ей удалось поймать, опять ускользнет от нее.

Она прекрасно знала, что Рон рассердится, если застанет ее здесь в такой час. Поэтому она решила выключить свет и уйти в свою комнату, как только услышит шум подъезжающей машины.

Да, подумала она, так будет лучше всего.

И сразу же забыла о своем решении.

Часы на столе показывали уже половину четвертого, когда Патриция вдруг почувствовала его тяжелую руку на своем плече. Она сжалась от испуга, как маленькая девочка, и ничего не ответила, когда Рон спросил:

— Почему вы не спите в такое время?

Он перегнулся через ее плечо, чтобы посмотреть, что она делает, и на несколько секунд прижался к ней бедром, так что она с замиранием сердца ощутила исходящее от него тепло. Потом он молча взял листы с рисунками и, не говоря ни слова, стал просматривать их, поднося один за другим к лампе. Перед его глазами предстали законченные чертежи пяти лунок, сделанные в специальном масштабе, снабженные всеми видами препятствий, метками для мужчин и женщин, указаниями числа ударов и даже направления ветра.

Он внимательно рассмотрел каждое изображение, потом взял первый лист и попросил:

— Патриция, пожалуйста, объясните мне одну вещь. Если меня не обманывают глаза, метка для мужчин здесь расположена даже ближе к цели, чем метка для женщин. Как это следует понимать?

— Очень просто, — с готовностью откликнулась Патриция. — Вот здесь написано, что исходная точка для женщины находится в трехстах сорока пяти ярдах от лунки. Кроме того, ей придется бить против ветра и преодолевать препятствие в виде водной преграды.

— Так меня это и удивляет. Ведь к мужчине цель гораздо ближе, да и добраться ему до нее проще. По-моему, он может забросить мяч с одного удара.

— В принципе, может. Поэтому для мужчины максимум ударов по этой цели — три, а для женщины — четыре.

— Ах, вот оно что, разное число ударов… — протянул он удивленно. — Но это не шутка?

— Нет, — ответила Патриция. — На следующей цели они сравняются — она будет труднее для мужчины. Моя идея как раз в том и состоит, что для мужчин и женщин каждая лунка будет иметь разную степень сложности.

Он еще некоторое время молча просматривал чертежи, потом проговорил:

— Значит, для мужчин и женщин вы предлагаете совсем разные маршруты?

— Ну и что? — сказала Патриция, поднимая на него глаза. — Зато таким образом, по крайней мере на этом поле, у всех будут равные возможности.

Рон опять молча уставился на чертежи.

Патриция подождала с минуту, потом нервно спросила:

— И что вы думаете по этому поводу?

— Я думаю, — ответил он с улыбкой, бережно поднимая ее со стула и отводя прядь волос с ее щеки за ухо, — что это нарисовала маленькая уставшая леди, которой давно пора спать.

Патриция сразу сникла от такого ответа. Она почему-то ожидала, что он будет ее хвалить.

— А еще я думаю, — продолжал он, кладя руки на ее плечи, — что это просто гениально. Я знал, что Сосновый берег войдет в историю, а теперь через пару месяцев собираюсь поздравить нас обоих, себя — за наилучший выбор, а вас — за великолепный проект. А еще я думаю, — прибавил он, прижимая ее к груди, — что в жизни вы гораздо красивее, чем по телевизору.

Его объятия были спокойными и непринужденными, в них не было ничего похожего на страсть. Они не означали ни «да», ни «нет», это был просто знак дружеского одобрения и поддержки. Патриции, конечно, было приятно, что он обнимает ее и говорит ей комплементы, но ее голову сейчас занимал один единственный вопрос — с кем же он все-таки встречался?