Нелетная погода

Глава 11 Человек под иконой

Недавно прошел дождь, асфальт был тускло-зеркальным, река была темнее, чем обычно, и в воздухе стоял неповторимый свежий запах влажного минусинского песка. Они медленно шли по старинному мосту, справа клонились к воде серые морщинистые тополя, и на левом берегу были тополя, а у овальных бетонных быков было мелко, и на дне виднелись россыпи светлых камешков, а впереди зеленела над крышами колокольня Успенского собора – строго говоря, обыкновенной церкви, возведенной в 1812 году в честь победы над Бонапартием, о которой здесь узнали только через полгода. Потом показалась и сама церковь, она неожиданно возникала перед глазами, стоило обогнуть белый дом, тоже старинной постройки – Старый город оставался нетронутым.

Перед церковью беззаботно расхаживали пухлые голуби – пугать их было некому – машины здесь не ездили вторую сотню лет, – вспархивали, садились, расхаживали, гуркоча, и были похожи на участников научного симпозиума в перерыве между заседаниями. «Или на попов, озабоченных поисками материального Господа», – подумал Снерг.

– «Но вот настал двенадцатый, победа горяча, и пулею погашена венчальная свеча…» – продекламировала Алена, глядя на распахнутые двери церкви, зеленые, железные, украшенные выпуклыми крестами. – Раньше все было не в пример уютнее – где-то существовала сила, которая избавляла от всех сложностей, подсказывала образ мыслей и действий… Зайдем?

– Ты же Мефистофель, тебе нельзя.

– Да, действительно… Поцелуй меня.

– Здесь?

– А я хочу, чтобы здесь.

Снерг притянул ее к себе, тонкий эластик ее плаща скользнул под пальцами. У их ног бормотали что-то одобрительное голуби, из распахнутого окна доносились гитарные переборы и голос Шеронина:

Запись была старая, а песня совсем не подходила к случаю, и Снерга пронзило жгучее предчувствие чего-то неизвестного, словно зыбкий отголосок крика, раздавшегося так далеко, что не понять, был он или нет. Он взял Алену за плечи, легонько отстранил, заглянул в глаза – широко раскрытые, тревожные. «Хорошо это или нет, что она чувствует меня насквозь?» – спросил он себя в который раз, и, как всегда, не нашел ответа.

– Что, Стах? – почти шепотом спросила Алена.

– Бог его знает…

– Я за тебя бояться начинаю, – сказала Алена. – Вечно с тобой что-то происходит. То его разыскивают в Гималаях…

– Это же было черт знает когда, и нас друг у друга не было.

– Тем более, так еще хуже. То он, понимаете ли, начинает видеть во сне прошлое. Что с тобой завтра случится?

– А завтра меня похитят андромедяне, – сказал Снерг. – Потому что окажется – программа «Т – значит тайна» ненароком встала поперек дороги их планам захвата Юпитера. В лучших традициях стерео.

– Дошутишься… – Алена взяла его за руку, и они пошли к площади.

– Ты пойдешь со мной туда?

– Не хочу я к твоим попам, – сказала Алена. – Полечу в Красноярск. Надеюсь, придешь на космодром проводитъ? Смотри, заморочат тебя попы, окрестят и в монахи постригут.

– Ну, для монаха я недостаточно грешен.

– И то верно… До космодрома, Стах.

Она шла через площадь, мимо Мартьяновского музея, чуточку похожего на рыцарский замок. Снерг смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом. Иглистая льдинка в сердце не таяла.

Нужное ему здание он отыскал сразу – оказывается, он тысячу раз проходил мимо него, но никогда не задумывался, что это за старинный дом отступил от соседей в сад, заслонился деревьями. Едва он открыл ажурную железную калитку, с крыльца спустился и двинулся ему навстречу по выложенной кирпичом дорожке человек в рясе и белом клобуке, с золотым наперсным крестом. Снерг мельком подумал, что только в двадцать первом, прошлом веке золотой крест смог позволить себе каждый, даже самый заштатный попик.

Снерг узнал Драгомирова. Они встретились на середине дорожки и пожали друг другу руки.

– Душевно рад, – сказал Драгомиров. – Алена Викторовна не смогла приехать, как я вижу?

– Увы, ей наши игры неинтересны, – сказал Снерг. – Простите, что я употребляю такой термин…

– Охотно. Я от всей души надеюсь, уважаемый Станислав Сергеевич, что после окончания вашего визита вы перестанете употреблять этот термин даже шутки ради…

– Многообещающее начало, признаться… – сказал Снерг.

– Прошу в дом.

Внутри он не увидел ничего интригующего и необычного, что бросилось бы в глаза и сразу заявило бы о своей принадлежности к другому миру. Холл, куда его провел Драгомиров, был самым обычным – современная мебель, приятные для глаза обои «хамелеон» и ни одной иконы.

– Прошу, – показал Драгомиров на кресло, вежливо подождал, пока сядет Снерг, и уселся сам, подобрав рясу, как женщина из фильма о викторианской эпохе платье, посмотрел ласково-внимательным, несомненно «профессиональным» взглядом:

– Вам кажется, Станислав Сергеевич, что в этой комнате я выгляжу инородным телом?

– Признаться, да, – сказал Снерг.

Пожилой человек в рясе внес серебряный поднос, расставил кофейник, чашки, тарелочки, поклонился и бесшумно исчез.

– Это один из парадоксов церкви, если хотите, – сказал Драгомиров. – Облачения и интерьеры храмов остаются изначальными, но обстановка помещений подсобного, если можно так выразиться, характера не может не меняться. В свое время раздавались, не скрою, голоса, требовавшие ввести и более соответствующие веку облачения, но на Вселенском соборе сия идея одобрения не получила. И у церкви во все времена были свои «радикальные элементы»… Но вы вряд ли должным образом осведомлены о наших внутренних проблемах?

– Увы, – сказал Снерг. – Вовсе не осведомлен. Я в трудном положении, уважаемый Дмитрий Никитич…

– Вы же знаете, какие ваши вопросы могут показаться нескромными или нетактичными?

– Да, – сказал Снерг.

– Что ж, это говорит о вашей деликатности. Я не думаю, что какие-либо вопросы могут заслужить наименование нескромных или нетактичных. В условиях, когда встречаются представители двух практически не пересекающихся миров, не избежать столкновения двух разных мироощущений. Смело задавайте любые вопросы. Мне думается, что наш разговор имеет что-то общее с контактом между двумя цивилизациями, о котором вы столько говорите и пишете. Вам не кажется?

– Пожалуй, – сказал Снерг. – Итак… По сути, мы построили то общество, за которое ратовал Христос – не веря в Христа. Вы пытались создать такое общество, веря в Бога, мы его создали не веря. Тысячу раз простите, но зачем теперь вы в таком случае? Не превратились ли вы просто в ученых, проводящих обычный эксперимент? Я искренне хочу понять.

– В этом-то все и дело, – сказал Драгомиров. – Наша задача – заставить вас поверить в то, что вы, не веря, тем не менее строили ваше общество по предначертанному Господом плану. А для этого нужно доказать существование Господа.

– Ловко… – сказал Снерг.

– Скорее, логично. Цель нашего эксперимента как раз и позволяет не считать нас обыкновенными учеными и не ставить нас на одну доску с вашими – понятно, я не хочу таким высказыванием принизить значение ваших исследований.

– А по-моему, хотите.

– К сожалению, Станислав Сергеевич, нетактичными скорее покажутся мои ответы, нежели ваши вопросы… Хорошо, я буду называть вещи своими именами и буду откровенен. Да, наши исследования кажутся мне более значимыми. Ибо вы пытаетесь расширить и углубить свои знания о той области Вселенной, о тех истинах, которые вам позволил познать Господь. Мы же пытаемся пойти дальше – встав над вашим комплексом знаний, над вашими доктринами, доказать вам существование всеблагого Творца познаваемого вами мира. Доказать, как я уже говорил, не с помощью «испанского сапога» и Библии, которую вы все равно считаете созданной без малой толики участия высших сил, – с помощью вашей же строгой логики, разработанного вами же математического аппарата, созданных вами же аппаратов и устройств, открытых вами же законов природы. Не думайте, что большее значение наших работ внушает нам чувство превосходства – мы стараемся для вашего же блага.

– И как с этой точки зрения вы трактуете понятие Бога?

– Во-первых, как силы, чья деятельность нарушает законы природы, – сказал отец Дмитрий. – Вы, естественно, поспешите заявить, что этому требованию может отвечать и гипотетическая «сверхцивилизация» – понятие, которым вы – нельзя сказать, чтобы очень удачно, – попытались заменить Бога для объяснения непонятных вам космических явлений – да и не только космических. Но… Ваши деды утверждали когда-то, что отсутствие инопланетных визитеров вызвано несовершенством социального устройства, существованием на планете дисгармонирующих социальных систем, военного противостояния. С тех пор прошли десятки лет, на планете установилось долгожданное царство справедливости и добра, армий больше нет. Но нет и визитеров… Ваши отцы утверждали, что Контакт последует вслед за выходом человечества к иным звездным системам. Вы вышли к ним. Но Контакта не произошло. В этой связи: чем же вы объясните отсутствие не просто «сверхцивилизаций», не просто их сигналов, но отсутствие каких бы то ни было, пусть находящихся на низшем уровне развития разумных существ в изученной вами Ойкумене? Вы можете ответить?

Снерг молчал, упершись взглядом в изящную чашечку. Отец Дмитрий не использовал запрещенных приемов, но он ударил в самое больное место, затронув вопрос, на который до сих пор не нашел ответа ни один из землян…

– Вы молчите, – сказал Драгомиров. – Вы не можете ответить. Рухнула не одна ваша фундаментальная гипотеза, не один научный авторитет потерпел посмертное, а то и прижизненное поражение. Вы столкнулись с чем-то, чего не в состоянии осознать. Итак, первое определение Господа – сила, нарушающая законы природы. Второе – сила, тормозящая деятельность человека. Согласитесь, что это свойство вряд ли присуще «сверхцивилизации». Согласны?

– Да, – с усилием сказал Снерг. – По отношению к нашему современному обществу от чужой сверхцивилизации можно ожидать чего угодно, только не торможения прогресса. А в агрессивных инопланетян я не верю.

– Меж тем, если мы сведем воедино все неудачи и провалы Проекта «Икар», мы убедимся, что вам противостоит некая сила, сознательно и целеустремленно препятствующая вашему выходу в Большой Космос.

– Что-о?! – сказал Снерг.

– Это именно так. Вы не гиперфизик, но вы знакомы с деятельностью Проекта достаточно, чтобы знать – ученых приводит в растерянность как раз неспособность уложить неудачи в единую систему. Одной сложностью познанного не до конца гиперпространства это объяснить нельзя – я процитировал слова одного из бывших руководителей Проекта. Вы, может быть, помните, откуда это взято? – он прищурился.

– Интервью Латышева, – сказал Снерг. – Которое я взял у него в мае сто первого, через день после его ухода.

– У вас прекрасная память. Как видите, вы сделали первый шаг, но у вас не хватает мужества довести все до логического конца, и эту ношу нам пришлось взвалить на свои плечи. Вам сознательно препятствуют, Станислав Сергеевич. Ойкумена окружена непроницаемой стеной, и «сверхцивилизация» здесь ни при чем. Есть только одна «сверхцивилизация» – Господь. Никаких других нет. А теперь, с вашего позволения, я приглашу вас в демонстрационный зал. Прошу вас.

Снерг шел за ним, плохо различая дорогу. Этого не могло быть, это не лезло ни в какие ворота, но противопоставить всему, что говорит Драгомиров, нечего. Но как же так? Разве эти, из-под увенчанных крестами золотых куполов, могут оказаться правы?

Драгомиров включил проектор. В центре зала возникла объемная звездная карта Ойкумены метров пяти в диаметре, в нее можно было войти и разглядывать окружившие тебя звезды, касаться их рукой, как во сне или в сказке, и не обжечься при этом. Не обжечься?

– Обратите внимание, – сказал Драгомиров. – Характер действий противостоящей вам силы изменяется. Во-первых, с повышением сложности экспериментальных полетов возрастает сложность сопутствующих им эффектов – факт, официально признанный учеными, чему свидетельством – появление нескольких работ, проникнутых все тем же духом бессилия, неспособностью что-либо понять. Во-вторых, Господь – я со всей уверенностью и определенностью произношу это слово, – не ограничивается тем, что воздвигает непознаваемые вами преграды на вашем пути в никуда. Некоторое время назад заработал некий механизм, который можно охарактеризовать известным постулатом «угол падения равен углу отражения». Проще говоря, каждый экспериментальный полет становится причиной тех или иных явлений в других точках пространства, явлений, которые можно охарактеризовать как «ответный ход». – Он коснулся клавишей, и Ойкумену пронизали светящиеся нити, вспыхнуло несколько колючих синих огоньков. – К примеру, через определенное время после полета «Гайаваты» (полигон Мустанга) на восточное полушарие Мустанга обрушились циклоны, причину зарождения которых планетологи так и не нашли. Полет «Лебедя» вызвал на Эвридике массовую миграцию животных (это самое свежее сообщение). Полет «Инея» – вспышку солнечной активности, на сутки нарушившую работу внеземных энергетических комплексов Третьего Ожерелья. Полет «Уленшпигеля» – активизацию вулканической деятельности на Клио. Можно привести еще десяток примеров.

– Совпадения… – сказал Снерг.

– Исключено. «Отражения», как мы их именуем в рабочем порядке, подчиняются выведенной Игорем Григорьевичем Латышевым формуле. – Кажется, он с удовольствием воспринял изумление Снерга. – Да, Станислав Сергеевич, магистр Латышев здесь, у нас. Вот формула. Она не так уж сложна, связывает воедино оказанное на гиперпространство воздействие, вектор воздействия согласно системе галактических координат, количество израсходованной энергии, вектор «отражения» и сопутствующее ему выделение энергии. К сожалению, предсказывать характер и местонахождение «отражения» мы пока не в состоянии, а жаль – это усилило бы серьезность наших аргументов. Видимо, причиной тому – недостаточное количество имеющегося в нашем распоряжении материала. Но Латышев упорно работает…

– Минуту, – сказал Снерг. – Можно взглянуть на список отражений?

– Извольте.

– Разрешите воспользоваться терминалом? – спросил Снерг через минуту.

– Вся аппаратура в вашем распоряжении.

Снерг сел к пульту. Он не знал высшей математики, но в программу обучения на факультете журналистики входило и изучение машинного языка. И Глобальным информаторием он умел пользоваться значительно лучше большинства землян. Он сделал необходимые запросы, касающиеся Проекта, задал компьютеру соответствующую программу. Все отняло примерно пятнадцать минут, искомое отыскалось на девятом варианте.

Если верить формуле, то, что пассажиры «Картахены» стали видеть во сне прошлое, явилось следствием полета приписанного к полигону Жемчужины «Гейзера»…

– Мне позволено будет узнать, что вы искали? – спросил деликатно державшийся в отдалении Драгомиров. – Вы искали что-то конкретное, Станислав Сергеевич…

Комкая в кулаке перфоленты, отведя взгляд, Снерг кратко изложил суть дела – не было причин что-либо скрывать.

– Это как раз то, о чем я говорил, – сказал Драгомиров. – Вы видите сами, что «отражение» укладывается в формулу. Может быть, не случайно Господь избрал вас, известного и авторитетного журналиста… Итак, «отражение» можно отыскать, связав тот или иной феномен с тем или иным полетом, но мы можем пока двигаться лишь от следствия к причине. Как можно предсказать, что случится на планете, на которую указывает вектор – землетрясение? Пожар? Эпидемия снов о прошлом?

– Нелогично… – сказал Снерг.

– Отчего же? Представьте мишени, расставленные по окружности на разном расстоянии от стрелка, который стреляет с завязанными глазами, каждый раз из разного оружия, причем предварительно его еще и заставляют повертеться – как в жмурках, играли в детстве? Исследуя угодившую в мишень пулю, нетрудно, зная баллистику и характеристики разных видов оружия, определить, из которого именно ружья она выпущена, найти ее траекторию, но сам стрелок не в состоянии сказать вам, в какую мишень и из какого ружья он выстрелил. Понимаете?

– Понимаю. И что же дальше?

– Мы проконсультировались по поводу «отражений» у нескольких ученых, занимающихся физикой гиперпространства, – сказал Драгомиров. – Ответы корректны и стереотипны – несмотря на то, что свойства гиперпространства изучены не до конца, наука не допускает мысли, что экспериментальные полеты Проекта могут вызвать явления, о которых мы упоминаем. Старинные научные ругательства «мистика» и «поповщина» не произносились вслух, но, безусловно, подразумевались. Вы можете последовать нашему примеру – покажите формулу с привязкой к «Картахене». Вам ответят то же самое – что в природе можно отыскать сколько угодно мнимых «закономерностей» и вывести не одну «формулу». Право, Станислав Сергеевич, мы ничего не имели против того, чтобы ваши ученые приняли формулу Латышева и объяснили ее с точки зрения вашей науки, – мы не хотим заниматъся натяжками и подтасовками. Но ваши ученые…

Он улыбался, как победитель, он был великодушен и добр, как иные победители, но легче от этого не стало – совсем наоборот. Тупому фанатизму инквизитора, яростно защищающего систему Птолемея или семь дней творения, можно было противопоставить логику и факты (пусть он и не захотел бы слушать оппонента), мечам крестоносцев – мечи, но что делать, когда на стороне противника, выступающего под старыми-престарыми знаменами, – отточенная логика, оперирующая понятиями и информацией твоего века, та же техника, что верно служит тебе, а тебе просто нечего ответить? Что делать?

– Выходит, вам понадобился журналист… – сказал Снерг тихо. – И крупный…

– Да. Может быть, и Господу тоже, – сказал Драгомиров. – Проблема, по нашему разумению, достигла стадии, когда широкая огласка необходима. Отказ означал бы, простите, что вы просто-напросто боитесь… Кстати, независимо от нас те же результаты получили ученые Ватикана. По нашим данным, схожие исследования ведет научный центр канцелярии Верховного имама.

– Как же вы теперь разберетесь с Ватиканом, вообще друг с другом? – поинтересовался Снерг – сработал чисто профессиональный рефлекс. – Ведь ситуация создалась щекотливейшая…

– Щекотливая, не скрою, – сказал Драгомиров. – И не буду скрывать, что определенные круги различных церквей всерьез этим озабочены. Но, смею думать, все связанные с создавшейся ситуацией сложности и возможные неудобства заслоняет значение самого факта – мы наконец-то сможем доказать людям – да и своей совести, – что вовсе не морочили голову человечеству тысячи лет, что были правы с самого начала. А вот вы… Не обязательно вы персонально. Хватит ли у вас смелости взглянуть в лицо Истине? Отнестись с полной серьезностью? Как вы считаете, Станислав Сергеевич?

– Хватит смелости, я думаю… – сказал Снерг.

– Вы говорите так уверенно оттого, что до конца все же не поверили.

– Возможно.

– В таком случае мне жаль вас, простите, – сказал Драгомиров. – Дольше сопротивляясь Истине, вы понесете больше утрат. Вы будете вынуждены поверить. Вы ведь можете убедиться сами – Господь перестал ограничиваться лишь постановкой преград на вашем пути. С некоторых пор ваши действия вызывают активные ответные меры. И кто знает, что ждет вас завтра? Какие новые испытания вам уготованы. Не лучше ли вовремя избавиться от глупого упрямства с наименьшими потерями для самолюбия?

– По-моему, рано, – сказал Снерг.

– Станислав Сергеевич, вам не кажется, что впервые за времена противоборства церкви и атеизма мы поменялись ролями? На нашей стороне – факты и логика, на вашей – бездоказательные эмоции…

– Но вы ведь начали не сегодня, – сказал Снерг. – Вы наступаете, тщательно разработав тактику и стратегию, а мы не успели даже организовать оборону…

– А вам не кажется, что вы усиленно ищете утешительные аргументы?

– Может статься, и ищу… – сказал Снерг. Беседа начинала его тяготить, ничего нового он уже не узнает, это ясно. – Я могу встретиться с Латышевым?

– В любую минуту. Проводить вас к нему?

– Если вам не трудно, – вежливо сказал Снерг.

Как и демонстрационный зал, кабинет Латышева ничем не отличался от кабинета обыкновенного научного работника. Разве что икона на стене – «Параскева Пятница» и сам Латышев… Снерг помнил его резко-порывистым в движениях, шумным в дискуссиях, любителем остроумно-уничтожающих «парфянских стрел». Сейчас навстречу ему встал человек с плавными медлительными жестами, тихо поздоровался, не поднимая взгляда выше рта собеседника.

Драгомиров тактично сослался на какие-то неотложные дела и вышел. Ненадолго воцарилось неловкое молчание, и Снерг поверх головы Латышева внимательнее вгляделся в икону, которую вначале лишь удостоил беглого взгляда.

«Вот оно что, – удивленно подумал он, – еще и это примешалось, что ж, случалось и так…»

Женское лицо было выписано по всем старинным канонам, отнимавшим живое и превращавшим лицо, скорее, в абстрактный символ, но все равно Снерг тут же ее узнал – Лена Латышева смотрела на него печальными византийскими глазами, совсем такими, как в жизни. Она была инженером-энергетиком и летала на «Сивке-Бурке», корабле Проекта с полигона Жемчужины. «Сивка-Бурка» погиб со всем экипажем в сто втором.

вспомнил Снерг появившуюся месяцем позже песню Шеронина. Журналисты, всезнающий народ, поговаривали, что Шеронин был влюблен в Лену Латышеву, что именно ей была посвящена написанная для одной из премьер сто первого «Царьградская мадонна». О Шеронине рассказывали много и не всегда правду, но это было похоже на правду, если вспомнить, как вел себя Шеронин после гибели «Сивки-Бурки» – смерть просто хороших знакомых переживают не так надрывно… «Как же оно все переплелось», – горько подумал Снерг.

Латышев молчал.

«Он же не знает, как со мной держаться, – сообразил Снерг, – может быть, ожидает, что я стану иронизировать, нападать, а ничего такого у меня и в мыслях нет, – поздно переубеждать, бессмысленно высмеивать, даже жестоко, он уже давно не с нами. Единственное что можно сделать – доказать ему, что все иначе…»

– Меня ознакомили с вашей «формулой отражений», – сказал Снерг. – Неужели никто из тех, у кого вы консультировались, не нашел в ней рационального зерна?

– А вы-то уверены в его существовании?

– Трудно сказать… – сказал Снерг. – Кажется, что-то в этом есть… Я ведь не специалист.

– В этом есть мистика, Станислав Сергеевич, – грустно усмехнулся Латышев. – Обскурантизм, поповщина с поправками на век. Одно время мне казалось, что нашей работой заинтересовался Слава Муромцев, но вскоре и он охладел. Что делать, он – фанатик Проекта и галактической миссии человечества, он и на секунду не может допустить мысли, будто некая высшая сила способна выставить шлагбаум и запрещающие знаки…

– А вы? – жадно спросил Снерг. – Как же вы-то…

– Станислав Сергеевич, признаться, мне горько сознавать, что правы оказались не мы. Но что прикажете делать? Мне пришлось признать, что совокупность фактов укладывается в некую систему, а затем сделать и следующий шаг, логически верный – признать эту систему, за неимением доказательств противного. Бритва Оккама применима и в данном случае. Введя в уравнение сверхцивилизацию, мы не в состоянии ответить на вопрос, почему она ставит преграды на своем пути к звездам. Или инопланетные агрессоры для вас все же при любых обстоятельствах предпочтительнее Бога?

– Вряд ли, – сказал Снерг. – Для меня одинаково неприемлемо и то, и другое.

– Настолько, что вы не в состоянии воспринимать неумолимую логику наших аргументов? Да, наших – я не могу, да и не хочу оглядываться назад и покидать мир, в который пришел по убеждению.

– Логику я в состоянии воспринимать, – сказал Снерг, – но я и вправе давать свою трактовку происходящему.

– Какую же? Молчите? Между прочим, ваша передача порой оперирует и более шаткими аргументами, нежели мы сейчас. Драгомиров познакомил вас только с «формулой отражений»?

– Разве есть что-то еще? – настороженно спросил Снерг.

– Есть, – сказал Латышев тихо и веско. – Есть еще и «феномен землеподобных планет». Удивляюсь, как прошла мимо него ваша передача… Впрочем, один из аспектов загадки вы затронули – я имею в виду освещавшуюся вами проблему, вернее, дискуссию о «стерильности». Наука не нашла удовлетворительного объяснения, почему вся десятка землеподобных планет, открытых нами в Ойкумене, «стерильна», почему мы не нашли и следа Разума. Каждая из планет как минимум не меньше, не моложе Земли, обладает развитой фауной, всеми условиями для зарождения разумного существа, но зарождения не произошло. И не произойдет, потому что планеты «десятки» – не планеты.

– То есть?

– Это не планеты, Станислав Сергеевич. Глен, Мустанг, Эльдорадо, Эвридика, Жемчужина… Фактически это планеты, но по сути они – демонстрация Творцом своего могущества. Во-первых, каждая из планет «десятки» – единственная в своей системе, чья орбита лежит в плоскости эклиптики. Во-вторых, в тканях представителей фауны и флоры «десятки» присутствует антиген С, что не имеет места на Земле. В третьих, энергетические каркасы планет «десятки» делают каждую чужой в своей системе, не вписываясь в закономерности энергетических каркасов данных звездных систем. Чужаки в своих системах, чужаки в Ойкумене… Подкидыши. Творец специально предоставил нам планеты для полигонов и поселений, чтобы убедить нас в тщетности наших усилий обойтись без него. Вы ведь знаете, как я помню, что такое правило Кардье?

– Знаю, – сказал Снерг. – Правило, пришедшее на смену правилу Тициуса – Боде. Так сказать, улучшенная его редакция, принятая современной астрономией.

– Совершенно верно. А о «загадке четырех» вы что-нибудь слышали?

– Нет, – сказал Снерг.

– Согласно правилу Кардье, в системе Толимака между орбитами Прозерпины и Лейлы должна находиться еще одна планета, на которой, согласно расчетам, было бы возможно возникновение условий, приводящих к появлению разумной жизни. Такой планеты нет. Аналогичное положение в системах ВД-409, HБ+ЗООК и 67С. Причем в отношении Толимака можно предположить, что такая планета… все же была. Еще более ста лет назад научились, измеряя угловое смещение звезды, определять наличие и массу сопутствующих ей невидимых тел, то есть планет. Однако после того, как корабли Дальней разведки достигли Толимака и исследовали его планетную систему, выявилось расхождение между старыми и новыми данными – как раз на массу планеты, что была бы примерно равна по массе Земле… Она была там, пока мы не в состоянии были до нее добраться, и исчезла, как только мы получили такую возможность. То же – в трех других названных мною системах. Эти данные вы можете получить у Глобинфа, не выходя из этой комнаты, – тридцать лет назад и ученые, и журналисты, уделив загадке должное количество времени, объявили ее результатом несовершенства приборов, имевшихся в распоряжении наших дедов, погрешностями при измерениях – и забыли. Меж тем эти «погрешности» касаются только четырех вышеуказанных систем, в семнадцати других случаях астрономы ничуть не ошиблись, а если и ошиблись, то никак не на массу целой планеты… Вы не находите, Станислав Сергеевич, что происходит нечто странное? Планет, которые по всем законам природы должны существовать, не существует, причем исчезли они едва ли не на памяти нашего с вами поколения. Зато появились другие, которые, по тем же законам природы, не должны существовать в этих системах… Как видите, факты были буквально у вас под носом, но свести их воедино наука не смогла, ибо это было выше ее возможностей. Лишь нам это оказалось по силам. Что вы можете ответить, что сказать? Снова ничтоже сумняшеся толковать о совпадениях?

Он откинулся в кресле и впервые взглянул Снергу в глаза – почти весело, с торжеством.

– Меня уже не нужно убеждать, – сказал он, отвечая на невысказанный вопрос Снерга. – Я хочу убедить вас.

– И вы… – счастливым сдавленным голосом спросил Снерг.

– Если хотите, да, – сказал Латышев. – Я слишком долго терял, Станислав Сергеевич – друзей, уверенность в своих способностях, любимую женщину, надежды. И вот это кончилось. Оказывается, я не бездарность – просто мы решали задачу, не имеющую решения. Бог существует – с этим придется смириться. И я надеюсь, что Он все же добр настолько, чтобы простить нам наши невольные прегрешения. И кто знает, – Латышев сделал движение, словно хотел оглянуться на икону-портрет, – кто знает, не дойдет ли Он в своей доброте до того, чтобы возместить наши потери…

«Он же ненормальный, – подумал Снерг. – С точки зрения медицины он вполне здоров, но с точки зрения двадцать второго века… Что я тут делаю? Бежать нужно отсюда сломя голову, пока не запутали в свою паутину, еще немного, и я начну искать компромисс – сначала уступлю в малости, что-то допущу, в чем-то уступлю, соглашусь с чем-то второстепенным, пытаясь отстоять главное, потом придется сделать еще один шаг назад, и еще, а там и упрешься лопатками в стену… Наверное, с ним начиналось точно так же. Но что ему противопоставить? Нас не учили с ними бороться, слишком многое принималось априорно, слишком долго мы считали их неопасными чудаками, забавным анахронизмом, а они все это время выжидали своего часа, не расслабляясь ни на секунду, и дождались времени, когда смогли нанести удар ниже пояса…»

– Хотите добрый совет, Станислав Сергеевич? – спросил Латышев. – Способность драться до последнего – не всегда положительное качество, иногда – наоборот. Тех, кто слишком поздно становится на сторону победителя, меньше уважают…

Пожалуй, он был искренен в своем желании сделать Снергу добро, он во всем был искренен, но одной искренности в такой ситуации мало, и одна она еще не означает, что твой противник прав…

– Запомните мои слова, Станислав Сергеевич.

– Я запомню, – сказал Снерг. – Могу я ознакомиться с вашими материалами?

– Они приготовлены для вас неделю назад. – Латышев положил на стол толстую синюю папку. – Здесь коды наших программ, расчетов, информационных ячеек Глобинфа, которыми мы пользовались. Абсолютно все. Я уверен, это будет ваш лучший фильм…

– Я тоже надеюсь, – сказал Снерг искренне.

«Наверное, это действительно будет мой лучший фильм, – подумал он, – фильм о самой грандиозной в истории человечества ошибке, и портит его, еще не созданный, одна мелочь – пока что все козыри на руках противника…»

Он затворил за собой ажурную калитку того же цвета, что и церковные двери, перекинул через плечо мягкий ремень камеры и побрел без особой цели – когда еще придется пройти по родному городу вот так, не торопясь? Душа требует работы, а работа требует времени, мелькают континенты, отели, космодромы, аэропорты, планеты, станции монора, города сливаются в одну безликую улицу, лица незнакомых встречных и обгоняющих – в одно стандартно-безликое лицо, загадки – в одну ускользающую Тайну, преследуешь ее, как Жар-птицу, а она насмешливо теряет по перышку, и никак не ухватить ее за крыло так, чтобы не вырвалась. И надо же случиться такому – чтобы этот сюрприз преподнес именно родной город.

Иглистая льдинка в сердце не таяла. Снерг спустился к реке – здесь не было набережной, был просто усыпанный обкатанными камешками песок, – сел на обломок дерева, отполированный водой до бархатистой гладкости. Мимо промчались мальчишки, размахивая пластмассовыми бластерами, азартно вопя что-то про джунгли и чудовищ, и снова наступила тишина. Вода, поклокатывая, шелестела у его ног, река впадала в Енисей, а на Енисее стоял Саянск, и при желании, найдись лодка, можно было неспешно доплыть до того места на набережной, где они вчера расстались с дядей Мозесом. Но это отняло бы время, а время сейчас было дороже всего.

Нужно было драться – потому что за тобой стояла Земля двадцать второго века, потому что нельзя иначе, потому что ты старше Лермонтова, но твой Демон еще не взлетел, потому что уроженцы этого города защищали на Бородинском поле батарею Раевского. «Вы мне ничего не доказали, – сказал про себя Снерг, обращаясь к Латышеву и Драгомирову, – вы пока что вызвали лишь тягостные раздумья, поставили перед входом в лабиринт, и вы сделали полдела, незадачливые ученики чародея – мало вызвать дьявола, нужно еще уметь с ним управиться, заставить подчиниться, работать на вас, а у вас это еще плохо получается…»

Он поднялся по косогору, быстро прошагал два квартала до ближайшей стеклянной кабины уличного видеофона. Постоял, репетируя предстоящий разговор, убедившись, что продумал все, сел на откидной металлический стульчик и набрал номер.

С экрана с видом профессиональной готовности ему улыбнулся Ипатов, начальник вычислительного центра Сибирского отделения Глобовидения. Узнал Снерга и улыбнулся уже как своему.

– Здорово, – сказал он. – Ты куда запропал? Смотрели твою выдающуюся работу, ждем-пождем тебя с корзиной шампанского, а ты пропадаешь неведомо где.

– Будет вам и кукла, будет и свисток, – сказал Снерг. – Витенька, ты самый лучший, самый трудолюбивый, усидчивый и деятельный начальник ВЦ в Ойкумене…

– Знаю. Дальше.

– Я тебе в последнее время докучал просьбами?

– Вроде не особенно, – осторожно сказал Ипатов. – Это, как я понимаю, преамбула к очередному грабительскому наскоку?

– Угадал, – сказал Снерг. – Времени у тебя я отниму немало, но тебе обязательно послужит утешением то, что ты помогаешь срывать покровы с матушки Тайны.

– Хоть к полуночи-то я сегодня домой попаду, на тебя работая?

– Вот этого не гарантирую, – сказал Снерг. – Сам знаешь, что такое – со мной связываться. А на этот раз все – в квадрате, в кубе, в десятой степени, ты уж поверь…

– Ну ладно, излагай.

– Записывай коды, – сказал Снерг и принялся внятно диктовать. – Запроси у Глобинфа эти программы и сделай прогон на своем вычислителе, скрупулезнейше проверь на молекулярном уровне.

– И все? Или это только начало?

– Увы, начало, – сказал Снерг. – После того, как проверишь программы, попытайся отыскать столь же странные закономерности. Любые. Ты поймешь из материалов, что нужно искать. Самые шальные закономерности, какой бы галиматьей и ересью они не казались. Работай ночь. Работай до утра. Работай, пока стоишь на ногах и пока жив твой вычислитель.

– Интригуешь?

– Ты пока не знаешь, о чем идет речь, – сказал Снерг. – Объяснять долго. Я тебе одно скажу, Витя, – такого у нас еще не было. Ни у кого не было. Я тебя прошу, ты уж отнесись со всей ответственностью…

– А ведь ты это серьезно, старик…

– Я невыносимо серьезен, – сказал Снерг. – Такая уж началась игра.

– Удалось поймать Жар-птицу? Рад за тебя.

– Посмотрим, что ты запоешь через несколько часов о радости и всем таком прочем, – сказал Снерг. – Я прилечу ближе к вечеру. Моих ребят там не видно?

– Слоняются неприкаянно. Катеринка недавно забегала. Ты бы развеселил их, что ли, скучают они без дела-то.

– Вот сегодня вечером и развеселю, – пообещал Снерг. – Ох, сколько народу я развеселю… Ну, счастливо.

На душе стало чуточку легче – он не казался себе больше одиноким борцом с мельницами, таких просто не могло существовать на Земле двадцать второго века. Где все же может находиться дядюшка Мозес? Не ухватил ли он Жар-птицу за другое крыло?

Он наугад послал несколько запросов, но и умение обращаться с Глобинфом ничем в данном случае помочь не могло. Ни один институт, имевший на Таймыре отделения и лаборатории, не был связан с Институтом нерешенных проблем ни прямо, ни косвенно, ни в одном из потревоженных им институтов дядюшка Мозес сегодня не появлялся. Отдел техники безопасности «Динго» на Таймыре ничего не знал о какой-либо лаборатории Института нерешенных проблем. Меж тем Снерг не допускал и мысли, что честнейший дядя Мозес мог не сообщить соответствующему отделу «Динго» сведений о своей лаборатории. Тогда… Ничего непонятно, ровным счетом нечего…

Он все же сделал еще несколько запросов. Двое из тех, кому он на этот раз звонил, откровенно иронически сообщили, что их учреждения не имеют ничего общего ни с ИНП, ни с мастерскими по изготовлению вечных двигателей и ремонту машин времени и посему никаких связей с вышеозначенными конторами не поддерживают и налаживать не намерены. Другие, наоборот, относились к ИНП с благожелательным добродушием обитателей самой крайней хаты, чьи интересы никак не затрагиваются и репутация не страдает, но и они ничем помочь не могли.

Снерг задумчиво барабанил пальцами по хромированному окаемку пульта. Запрашивать сам ИНП не хотелось – Снерг продолжал надеяться на лучшее, хотел увидеть дядю Мозеса живым и невредимым на пороге Алениной квартиры. Но от запроса по тому расписанию полетов он не удержался.

И ничего это не прояснило. Примерно в то время, когда дядя Мозес собирался начать свой таинственный эксперимент, с полигона Мустанга ушел в довольно рутинный полет и благополучно завершил его (то есть ничего нового не открыл и ничего не достиг) «Пересвет». Это снижало толику тревоги – во-первых, зафиксированные «отражения» затрагивали главным образом Внеземелье, и человеческих жертв не было ни в одном из случаев. В-третьих, на Таймыре в эту ночь ровным счетом ничего не произошло, и Снерг стал успокаиваться.

Теперь следовало подумать о ребятах из набранной им для программы «Т – значит тайна» группы? Ребят следовало задействовать. Они были неплохие, разве что довольно неопытные, вчерашние выпускники, но Снерг тревожился не из-за отсутствия у них профессиональных навыков – в конце концов, правила предстоящей игры еще не успели оформиться и установиться, их приходилось открывать и изобретать на ходу. Беспокоило другое. Они были гораздо моложе его, и в эти семь-восемь лет разницы укладывалось очень многое. Они только что пришли в самостоятельную жизнь, взрослую, ответственную. Того порой трудно определимого, что несколько расплывчато именуется жизненным опытом, у них быть не могло. Снерг опасался, что им не хватит серьезности и опыта осознать тяжелую сложность надвинувшейся проблемы. Малейшая нотка легкомыслия могла многое испортить…

Поколебавшись, он набрал, наконец, номер. На экране возник Рамон – улыбка до ушей, смотрит в сторону, и слышен еще чей-то смех. Снерг почувствовал легкое раздражение, но тут же его отогнал – ребята ни в чем не виноваты.

– Приказ по гарнизону, – сказал он. – Все отпуска отменены, коней держать под седлом. Начинаем работать.

– Есть, мой генерал, – сказал Рамон. – Осмелюсь доложить – мы и так давно готовы.

– Тем лучше. Идите к Ипатову и знакомьтесь со всем, что он для меня делает.

– Когда вас ждать, шеф?

– Если я не прилечу к десяти вечера, можете отправляться по домам, но завтра в восемь утра всем быть готовыми к неожиданностям, до скорого.

Снерг встал. Оставалось возвращаться в Саянск и дожидаться там дядюшку Мозеса, несомненного союзника в предстоящей схватке.