Нелюди Великой реки. Полуэльф

ГЛАВА 6,

— Интересно получается: пришлые накапливают силы на правом берегу Великой, имеют подавляющее преимущество в технике — у них и дирижабли, сбрасывающие канистры с напалмом, и САУ, и самолеты, и минометы, и все солдаты вооружены скорострельным оружием. И специально натасканные псы — алху, гурки то есть… И все это против наших луков, копий, мечей и однозарядок. В лучшем случае — «мосинок» и «энфилдов». И представь, как удобно, именно в этот момент их посланников находят заживо освежеванными. И к каждому приколото письмо на квенья с угрозами и самовосхвалениями… — Мой собеседник едва не рвал на груди рубаху. Еще бы: если встретятся два эльфа, то скорее рано, чем поздно, разговор перейдет на политику. Полноценным эльфом из нас двоих был, правда, один Кемменамендур.

— Ну, это ты мне зря рассказываешь… Я вообще удивляюсь, зачем они послов порешили. Могли бы и попроще повод для вторжения найти. Или даже без повода обойтись. Наверняка ради гномов старались, чтобы кровью повязать. Но мне не надо объяснять прописных истин. Ты мне скажи, что дальше было? Пришлые строили города. Многие с нуля — я так понял, что от некоторых при Пересечении сфер только названия остались. А покажи мне хоть один новый элдарский город!

Моего собеседника, казалось, вот-вот хватит удар.

— Новый… элдарский??? — Он не знал, что сказать, и просто пучил на меня глаза.

— Вот-вот… Пришлые строили заводы. Что-то производили, хоть те же автомобили взять… А что эльфы делали? Кроме того, что лесом торговали? По принципу: у нас леса много, чего нам работать? На пальцах объясняю: если у тебя много халявного добра, а у твоего соседа такого добра нет, зато у него есть ружье, — жди беды.

— Что значит работать? Ты эльфам пахать предлагаешь? На единорогах? — Сарказм сочился из Кемменамендура, как гной из раны.

— Именно! Пахать на единорогах! И продавать потом лембас по рублю за штуку! В фирменной упаковке с мордой единорога на этой самой упаковке. И вообще что-то делать, а не сидеть, засунув пальцы в задницу! Вот скажи — имеют элдары выход к Реке? Контролируют они фарватер хоть частично?

За пузатым, начищенным до блеска двухведерным самоваром «с медалями» мы сидели уже довольно долго, так что хозяин не только успел узнать все подробности моего знакомства с его «младшенькой», Арквейн, но и стать третейским судьей в дележе имущества убитого алху. СКС с «чеканом» я все-таки отдал, — да и как не отдать, когда Кемменамендур со страдальческим выражением на морде расписывает, как его хотят убить все бандиты Великоречья, и надо будет предъявить ярославским службистам оружие убийц и бандитов, чтобы те могли выйти на организаторов покушения. Отдал, выторговав обещание, что обо мне эльф не скажет ни слова. На мой провокационный вопрос, почему его бандиты убить хотели, Кемменамендур, глядя на меня с жалостью, поведал, что уже второй десяток лет он продает Мурров. И по этому поводу может считаться сравнительно богатым элдаром Великоречья, если не принимать в расчет архонтов, безобразно разбогатевших на продаже леса. А богатого эльфа ограбить любой алху хочет. Но не всегда может.

Мурр, по-моему, это персонаж Гофмана, и еще так звали любимого кота поэта Ходасевича… Точно! Слышал я про Мурров, но в точности что за звери — не знаю. Знаю, что из кошачьих. Кемменамендур тем временем с гордостью стал расписывать, какой он ловкий предприниматель и как он, скрещивая манулов с черной рысью и домашними котами «помоечной» породы, вывел совершенно новую, названную совсем просто, без эльфийской витиеватости, «муррпау ренор», то есть «кот черный». А сокращенно — Мурр. И теперь этими котами он так расторговался, что только держись! Черные, величиной с рысь, схожие с этим хищником по боевым характеристикам, эти зверюги прекрасно уживаются с теми, кто берет их в несознательном «котеночном» возрасте, и с крайним подозрением относятся ко всем остальным. Мурры были, как и все кошачьи, иммунны к магии, умны, красивы и обладали удивительным нюхом на «дурные» намерения. В частности, у убийцы подобраться к владельцу Мурра не получится. Или он должен «забыть» о своем намерении, проходя мимо кота. Мурры пользовались большим спросом у дворян и колдунов Великоречья из аборигенов, но пришлые покупали их нечасто. Видимо, были осведомлены о том, что снайперская винтовка — лучшее оружие наемного убийцы, которому вовсе не обязательно нужно приближаться к своей жертве.

Так что, исходя из последнего рассуждения, разбогатеть на Муррах, на мой простецкий взгляд, сложновато: расходы-то по содержанию заповедника — огромные!

И по поводу жертвы: сомневаюсь я че-то, что Кемменамендур — жертва обычных бандитов. Вряд ли алху простыми бандитами были. Скорее специальная группа тверской разведки. Или контрразведки, плевать. Но с оружием какая-то неразбериха… А за что они на Кемменамендура взъелись? Только одно объяснение: чем-то главный кошатник Ярославля насолил тверичам. И даже краткая беседа с эльфом привела меня к выводу, что любовью к Тверскому княжеству Кемменамендур не горит. И искренне считает, что именно тверичи развязали войну на Левобережье, убив собственных послов. Логика его безупречна, я и сам под водочку с солеными груздочками готов доказывать это каждому встречному с пеной у рта, но полной уверенности, если честно, у меня нет. Я знаю, что жизнь часто не очень логична.

Вот разве логично стрелять в то, что движется, толком не разобравшись, как я давеча в лесу? А ведь ни тени сомнения не возникло. Попытавшись проанализировать свое поведение, я пришел к неутешительному выводу, что если бы лесники обходили алху с тыла, намереваясь взять его живым, я бы мог выстрелить в них. Но только если бы они не были эльфами.

Эльфа я бы почувствовал, скорее всего, как чую лес. А эльфы лесу не чужеродны, и этому есть причины, как есть причины и тому, что в глубине эльфийской пущи не встретишь нежити и нечисти. А вот на границах — сколько угодно.

Эльфы не живут вечно. Просто они живут долго, а людям кажется — вечно. Вечно не живут даже деревья, хотя встретить тысячелетний мэллорн несложно — есть и дубы, живущие столько же, если не больше. Срубить мэллорн, по представлениям эльфов, — значит, сократить общее число лет жизни леса и самих эльфов. Кому же понравится, если у него жизнь отбирают? Поэтому я в конфликте эльфов Закатной пуши и тверичей — не на стороне пришлых. Повод вторжения тверичи выбрали действительно странный — хотим-де дорогу через Пущу к гномам провести. Давайте мэллорны и аэрболы вырубим, а то по старой дороге далеко ездить — крюк получается, да и слишком близко она к Дурному болоту расположена… Как если бы пришел к вам сосед и сказал: а давай я теперь мусор буду в твою квартиру заносить и посреди гостиной выбрасывать. Мне так ближе, а то пока до мусорки дойдешь… И собаки там бродячие, страшно мне… Тут сколько ни заплати, чего ни обещай — ответ один будет.

А вот если встречусь с кем-нибудь из архонтов Закатной пущи лицом к лицу — оплеухой не отделается, невзирая на последствия. Договариваться надо с пришлыми было, а не бросать кавалерийский строй в атаку на пулеметы.

От размышлений меня отвлекли взвизги Кемменамендура. Его, оказывается, мое замечание о пальцах очень обидело. И он с ходу начал сыпать оскорблениями на синдарине. Бедноват синдарин по части ругательств-то, русский язык тут ему свободно фору даст… Закончил эльф свою отповедь решительным предложением выметаться на все четыре стороны:

— Вот и дуй к своим любимым пришлым! Продал нас за ватерклозет и гражданский чин!

— Это я от почетного гражданина Ярославля слышу? — Губы сами сложились в язвительную ухмылку. Надо бы хоть мне остановиться, да где там!

— Сейчас же берешь свои манатки, клячу свою — и валишь отсюда по всем четырем направлениям!

Вот, значит, как!

— На ночь из дома выгоняешь?

Такого я не ожидал… Это ж однозначно смерть! Ночью из-за стен выезжают только сильные отряды. В одиночку мне будет трудновато выжить.

Кемменамендур, похоже, понял, что переборщил, но остановиться не мог.

— Уходи, Корнеев! — процедил он сквозь зубы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не наорать на меня. Вокруг его пальцев, намертво вцепившихся в локти, стало потихоньку разгораться голубоватое свечение. Да он колдун, и неслабый. Что ж, это многое объясняет. Например, как он еще не вылетел в трубу со своими кошками. — Уходи! За ворота тебя никто не гонит, но через порог моего дома ты больше не переступишь! Это! Уходи!

— На конюшне спать? — вроде как оскорбился я, но на самом деле возликовал. — Спасибо за гостеприимство, Кемменамендур, тенэнто лие омента! Встретимся еще!

Выскочил я от эльфа, радуясь трем вещам. Во-первых, с очень высокой долей вероятности я не только переживу эту ночь, но и высплюсь. Во-вторых, лучше гнев, лучше ругань и мордобой, чем откровенное и высокомерное презрение. Эльфы вряд ли когда-нибудь смогут воспринимать меня всерьез. На любое мое замечание, даже если я буду поносить их родовитых предков последними словами, они только усмехнутся. Собака лает — ветер носит. В эльфийском варианте — антолле улуя сульрим (много ветра вылетает из твоего рта)! Это максимум, что я получу в ответ на любое, даже самое конструктивное замечание о политике. Так что гнев Кемменамендура можно считать неплохим личным достижением. И, в-третьих, я, кажется, имею повод и возможность заглянуть во-о-он в тот симпатичный сарайчик из толстых бревен, который вполне подошел бы под бокс сразу для нескольких ударных плавательных бронемашин. Надо же мне где-то ночевать. Почему обязательно на конюшне? Пошнырять по двору кошатника — когда еще такой случай представится?

А дверка-то закрыта. Но на приличном расстоянии от земли есть окошко — и вентиляция и освещение. На подоконнике сидел, презрительно глядя на меня янтарными глазами, темно-коричневый, почти черный кот, скорее даже котенок, с закругленными ушами, похожий больше на меховую игрушку, чем на грозу мышей и прочих грызунов. Шерсть его на кончиках ворсинок, казалось, меняет окраску на глазах: от рыжей до беловато-стальной. Симпатяга, но потискать его не удастся — перехватив мой взгляд, котенок немедленно скрылся из поля зрения.

Вот, кстати, деревянная лестница к соседнему сараю приставлена. А что? Как же без лестницы в хозяйстве? Переставить лестницу и взлететь по ней прямо к окну — дело секунды. А окно-то не заперто.

Облом! Сеновал. Самый настоящий, почти доверху забитый душистым сеном. Весной? Весной сена должно быть поменьше — или лошади с коровками зимой сидели на диете? Перевалившись через грубо рубленный подоконник, я упал в мягкие объятия сухой травы. В носу сразу запершило, но я сдержался, не чихнул, а продолжил жадно хватать носом едкий воздух, полный степных ароматов. Что за запах? Съехавши на заднице с кучи сена и принюхавшись в разных местах громадного сенника, я уверенно подошел к огромной копне у задней стены. Или я потерял нюх, или с запахом высушенного сена сливается весьма знакомый запах оружейной смазки… А кошачьего запаха — нет. Манулы, говорят, известные чистюли — на охоте от охотника не должно ничем пахнуть.

А пороемся-ка чуть-чуть… Когда моя рука ушла в сено примерно по локоть, мне показалось, что я могу нащупать твердое деревянное ребро какого-то ящика.

— Петя? Ты где?

Дверь распахнулась, и я отвлекся на созерцание весьма завлекательного силуэта эльфийки. Она решительно прошла в сумрак сенника, держа перед собой довольно объемный сверток. И сразу нашла меня, настолько жадно я на нее глазел.

— Отец прислал? — спросил я, притворно нахмурившись, указывая на подушку и стопку простыней в руках у Арквейн. Если Кемменамендур прислал, то сойдет за извинения.

— Нет, я сама тебя искала. Знаешь, ничего страшного, что отец тебя выгнал… — А мне и не страшно. Мне интересно. Вот как ящик нащупал, так еще интереснее стало, а теперь и подавно! — Ты тут спрашивал, умею ли я целоваться?

Подушки и прочее полетели в сторону, руки девушки обвились вокруг моей шеи.

Целовалась она с увлечением, я тоже, но как только я попытался мягко подтолкнуть ее к стогу сена, так немедленно получил острой коленкой между ног.

Уй-ё!.. Вот блин!.. Ух-ты-ж!.. Больно же! Как я не начал материться вслух — сам не знаю! И горжусь. Но замычал я и зашипел громко.

— Целоваться — значит, целоваться! А ты что там напридумывал себе? — Возмущению Арквейн не было предела — она тоже шипеть начала и согнутые на манер когтей пальцы рук растопырила. У кошек научилась, не иначе.

— Прости… — Надо как-то сохранить лицо, раз другие части тела не получилось, то есть надо болтать какие-нибудь банальности и глупости, и чем глупее и напыщенней, тем лучше. — Страсть накрыла меня… — Распрямиться бы, так… теперь выдох с усилием и попытка попрыгать на пятках. — Я потерял разум, и…

— Страсть! — фыркнула Арквейн, бесцеремонно перебивая меня. — Скажешь тоже! Не-э-эт! Страсть — это одно, а поцелуи — совсем другое!

— Да? — промямлил я растерянно. — Я вот полагал, что совершенно одно и то же!

— Ха! — Эльфийка явно наслаждалась ситуацией, уверенно перейдя на покровительственный тон. — Поцелуи! Поцелуи — это ерунда! Неплохо, но не страсть! Страсть проверяется годами! Это у людей, живущих одним днем, страсть зреет в пять минут, а еще через пять умирает!

— Я наполовину человек, Арквейн, и моя страсть зародилась с первого взгляда, еще там, в лесу! Так что ей уже шесть часов двадцать две минуты!

— Да? — Эльфийка посмотрела на меня с сомнением. — Подсчитать успел? Врешь ты все! Еще раз руки протянешь — отцу нажалуюсь. И вылетишь отсюда как пуля — без шапки в ночь холодную!

Уходить, впрочем, Арквейн не собиралась. Подобрала подушку, раскинула на копешке простыню. Я смотрел на нее в полном остолбенении. Это как понимать? Мы все же будем спать вместе? После наших страстных объятий, поцелуев и… ударов с угрозами?

— Это я себе стелю. — Посмотрев на мой обалдевший вид, Арквейн снизошла до объяснений. — Люблю спать на сеновале. А тебе тут спать нельзя, и я тебе в гостевом домике постелила. Направо, рядом с конюшней. Дойдешь? Я ведь не очень сильно тебя ударила? Меня Тимохин учил — говорил, у меня талант. Особенно волновые удары у меня получались, — вот чего мне так больно-то! — когда от плеч, через поясницу и ударную поверхность!

Тут я уже не выдержал:

— Ты бы хоть не расписывала! Потренировалась? Отработала ударную технику? Довольна?

Это у нее первое свидание, что ли? Разведка боем? Отработка ударов и поцелуев на первом встречном, в надежде, что вскоре попадется достойный противник? Не понимаю я!

— Ну не дуйся, не дуйся, Корнеев! Какие вы все, мужики, нежные!

— Все — это кто?

— И ревнивые жутко! Да ты иди, спать пора, я тоже ложусь уже…

— Меня прогоняешь, а сама ты, мэлдис,[10] здесь за часового останешься? Солдат спит, служба идет? Так я лучше с тобой… развлеку тебя беседой!

— Тебе нельзя! — Арквейн всполошилась не на шутку, а я еще и понял, что после поцелуев никакого «продолжения» и не предполагалось. Банально не хватило бы времени — эльфийка явно кого-то ждала. И хоть убейте, не верится мне, что ждала она любовника. Не то чтобы я высоко себя оценивал — просто странно целоваться со мной, первым встречным по сути, перед встречей с любимым. Вообще ни в какие ворота.

— Мне, Арквейн, можно все. И особенно мне можно остаться здесь и проследить, чтобы тебя никто не обидел. А насчет тайны отца, — я обвел рукой сенник, подразумевая, что догадался, зачем его использует Кемменамендур: для контрабанды оружием, ясен перец, — не беспокойся… Не выдам.

— Ты что, все знаешь? — Арквейн помрачнела. — Все тогда… Отец ругаться будет… А как узнал?

— Иногда я понимаю, что солнце вовсе не крутится вокруг одного меня, — сказал я чуть резче, чем хотел, потому что голова у меня уже шла кругом, — и тогда до меня начинают доходить довольно очевидные вещи.

— Это какие? — спросила Арквейн с недоверием.

— Признавайся: кого ждешь? — ответил я вопросом на вопрос. Не люблю отвечать на вопросы — больше люблю вопросы задавать: любознательность называется.

— Сюда должны прийти восемь элдаров из Полуденной пущи. — У Арквейн в уголках рта обозначились неожиданно резкие морщины, и я даже засомневался, что правильно определил ее возраст. С эльфийками это сделать вообще сложно, но Арквейн… Нет, не больше двадцати двух — двадцати пяти лет… А Полуденная пуща — это, если не ошибаюсь, на территории Астраханского княжества. — Эти идиоты решили помочь «братьям», которых сейчас тверичи убивают. Думают, что восемь стрелков могут переломить ход войны, которая проиграна заранее…

— Знаешь, Арквейн, что-то не так с этой войной. Не все так просто. А почему эти герои сюда придут?

Девушка скривилась:

— Однажды, уже довольно давно, к нам пришли два элдара. Они шли воевать. И они знали, что отец не откажет им в ужине и ночлеге. Даже если не разделяет их убеждений… А потом пришел Тимохин и рассказал, что одного застрелили, а второго тверичи взяли в плен, и на допросе тот признался, что отец ему помогал… Не знаю, что он наплел там им, но были какие-то письма из Твери, приезжали чины из Ярославля. Тимохин ругался, а отцу пришлось поклясться ему, что обо всех элдарах отец теперь будет рассказывать… Я Тимохина не виню. Я так понимаю, что он за отца поручился. Поэтому отец больше не принимает гостей из Пущи. Это делаю я… И в дом элдарам хода нет, приходится здесь их принимать…

— Это, значит, сюда эльфы приходят, а дальше об их маршруте все службы извещены? Теперь понятно, за что звание почетного гражданина Ярославля дают!

Дальше мне пришлось уворачиваться от разъяренной Арквейн. Вне себя от ярости, что-то подвывая, девчонка обрушила на меня лавину ударов. Первые два я пропустил, но потом, за счет благородного маневра, именуемого «отскок», мне удавалось довольно долго сохранять дистанцию между нами. Все это время я пытался убедить Арквейн, что побить меня — дурная затея, я и так готов принадлежать ей душой и телом. Оба мы вопили, оба прыгали, оба были в какой-то травяной трухе — бедлам, да и только.

Арквейн устала. Я так уже давно запыхался и дышал, как паровоз.

Промелькнула идея подпустить ее на короткую дистанцию, подловить на какой-нибудь прием из борцовского арсенала и завалить на копну сена. Дальше, что называется, по обстоятельствам… Нет, не получится. И тому несколько причин. Во-первых, меня старательно отучивали от «страховок» при бросках. Так что, брось я Арквейн, она воткнулась бы в пол сенника под самым неудобным и травмоопасным углом. Мне этого не надо. И второе. Я привык, что в рукопашной схватке, в которые я, кстати сказать, без подручных средств вроде кистеня стараюсь не вступать, мой противник меня сильнее, выше и, что самое главное, массивнее. Гномы вообще как борцы не знают себе равных. И почти любого сделают, применяя свой любимый заход в ноги. Так что близкого контакта я избегал просто по привычке. Которая, кстати, свидетельствует не в мою пользу. Но тут, как говорится, себя не переделаешь. Или переделаешь, но с большим трудом… А вот припугнуть этим — могу.

— Драться — плохо, целоваться — хорошо! — с неоправданным оптимизмом заявил я во время паузы, пока Арквейн потирала отбитую о мою «подставку» ногу. Но не плакала от досады и бессилия, а хмурила брови и закусывала губу. Упорная… «Подставкой» же там, где меня учили, называли встречный удар ногой по бьющей ноге противника. Вполне себе танцевальное движение. — Давай продолжим целоваться!

— Щаз поцелую, не беспокойся… — Эльфийка собралась — видно было, что она продумала какой-то план атаки. А это плохо. Ее, похоже, тоже учили. Два-три финта, отвлекающих внимание, и она вполне может пробить меня, учитывая, что я работаю только на оборону. Изначальный проигрыш.

— Не будет поцелуев — спалю все добро на хрен! — Я выудил из кармана коробок со спичками, вытащил сразу три, приложил серными головками к коричневому шероховатому боку коробка. Одно движение — и сухое сено вспыхнет, как порох. — Это шантаж! Подлый и беспринципный. Но если ты обещаешь меня не бить, я тоже буду хорошим! А будешь драться — переведу борьбу в партер, а там уж поцелуями дело не ограничится!

— Ха! Ты не знаешь еще, как я умею головой бить, Корнеев! — Прекрасно, это уже диалог! — И спички убери, дурак, спалишь все действительно к Бениной матери!

Спички я убрал, подумав про себя, что учили Арквейн все же неплохо — стиль и любимые выражения тренера-пришлого в ее речи узнать несложно. И перенять их «в своем праве» только любимый ученик. Считай, ученица…

— Давай серьезно поговорим, Арквейн! — Диалог надо налаживать, и побыстрее. — Я вовсе не хотел обидеть твоего отца! Тяжелый день, столько переживаний, неожиданная страсть…

— Ври-ври да не завирайся! — Тон, которым это было сказано, однозначно указывал на потепление в межличностных отношениях.

— Так что там насчет Тимохина?

— Чего-то он мутит последнее время. — Окончательно перешедшая на стиль общения пришлых Арквейн была все так же очаровательна. — Не знаю, что у него там за дела с отцом, но здесь сейчас в ящиках то, чего никак не должны увидеть посторонние. Нащупал ящики? Я все видела! Я здесь — чтобы исключить случайности. И еще — я хочу отговорить элдаров идти воевать с тверичами…

— А что в ящиках?

— Мне не сказали, а тебе и подавно знать нельзя. И не надо. Для твоей же безопасности. — Вот так и поговорили… — Мой отец дал тебе кров ночью, ты же не отплатишь ему неблагодарностью… И еще ты говорил, что меня любишь! А это, знаешь ли, обязывает! Или врал?

Вот так. Никогда не говорите женщинам, что вы их любите. Либо под эту песню они с вас семь шкур снимут, либо еще как пострадаете. А я вообще говорил такое? Не припомню!

— Нельзя, так нельзя… но кое-какие вопросики ты мне проясни уж, пожалуйста… Например, такие: алху не мог промахнуться из винтовки с оптикой, даже раненый — их там с детства натаскивают… Но и ты не убита. Амулет противопульный? Прямо в куртку вшит?

— Конечно! Куртка и есть амулет. «Броник» по-элдарски. И маскирует здорово. Если не двигаться, то в лесу в двух шагах пройдут — ничего не заметят… Отец умеет делать такие вещи. А «зеленая стена» у него получается лучше всего…

— А почему ты пошла на алху одна? Он понял бы, что на тебе амулет, дождался твоего приближения — и напал бы с холодным оружием. Или гранату бы рванул прямо на себе!

— Да не стала бы я подходить близко! С амулетом вполне безопасно! И понять это сложно — все привыкли, что заклинания на драгоценные камни сажают. Ну или на кость с деревом, если друиды. А тут кожа и лен с коноплей… В лесу, кстати, магия «зеленой стены» и не чувствуется почти. Под естественный фон маскируется.

Круто. Ай да курточка! А я, идиот, свитера с крестиками покупаю! И еще кое-какие догадки уточнить надо:

— Там «сигналка» стояла? Настроенная на всех, кроме эльфов? Точнее, когда эльф заходит, она как-то по-особому реагирует? И ты решила, что кто-то из своих во фланг алху заходит? И гурок «взяли» именно потому, что они «сигналку» сорвали, а вовсе не стадо манулов вам докладывать прибежало?

Тут и отвечать не надо, понятно все. Арквейн и не стала, только завлекательно посмотрела на меня своими изумрудными глазищами. Такая вот оригинальная.

— А с тобой никто не пошел, потому что все были заняты: оружие на склад затаскивали? — И я обвел руками окружающее пространство. Надо было, конечно, молчать, не подавать виду, но… чего уж теперь!

Арквейн покраснела. Смешно чистокровные эльфийки краснеют — сначала на щеках появляются маленькие пятнышки, потом они разрастаются и захватывают все лицо. У особ эмоциональных краснеют даже уши, но всегда в последнюю очередь. Вот как у дочки Кемменамендура.

— Ничего ты, Корнеев, не понимаешь! Тут у нас Гуляйполе рядом. Если не договариваться, давно бы всех перестреляли!

Понятненько — здесь все на ярославских службах густо замешано. Коты, интересно, тоже на жалованье? А спрошу-ка я про котов:

— А с котами что? Я вроде видел одного… Как они тут? Они ж, я слышал, людей на дух не переносят!

— Так ты, Петя, не человек! — Ха-ха, она думает, что сказала мне комплимент. Не уверен.

— Ври-ври да не завирайся! — повторил я за своей собеседницей ее собственную фразу. — Что Кемменамендур с кошками сделал, что они еще у него не разбежались?

Арквейн рассмеялась:

— Да ничего он такого не делал. Просто пришлые легко поверили в то, что котов-баюнов можно называть манулами. Манулы такие милые, такие пушистые, ими так удобно прикрывать свои делишки!

— Что??? Котов-баюнов? Это же легенда! Их же не существует!

Я попытался быстро вспомнить, что я знаю о котах-баюнах — уникальных полуразумных хищниках, известных по древневиларским хроникам, которые были якобы наделены способностью создавать «волну» — направленное магическое воздействие на врагов. И пользовались этим своим свойством для охоты. Просто зачаровывали добычу — и все. Можно есть.

— А с чего бы это им не существовать? — обиженно спросила Арквейн. — Сам подумай! Толстые, мех густой, неповоротливые, охотиться практически не умеют, но выживают! Как ты это объясняешь?

— Так манулы такие же!

— Есть между баюнами и манулами что-то общее, — согласилась эльфийка после недолгого размышления. — Наверное, раньше манулы и были баюнами. И еще мне Тимохин, когда я маленькая была, из книжки читал и заучивать заставлял…

Тут Арквейн откашлялась и продекламировала, только что разве на табуретку не встала — не было табуретки:

— Ты понимаешь, почему цепь золотая? Да потому что мало таких котов осталось — это раз! И золото экранирует волну — это два! А ты понимаешь, почему его на цепь, как сторожевого пса, посадили? Да потому что баюн — это охранник с магическими свойствами. И охраняет он вход в Лукоморье! Так что у пришлых в их мире они тоже были!

Да-а! Такого толкования начала известной сказки Александра Сергеевича Пушкина я еще не слышал. И не объяснишь ведь, что это фантазия автора… И сразу возникает вопрос: заповедник не манулов уже — баюнов, да под присмотром бывшего полковника, любителя Пушкина, да притом что в сарае Кемменамендура склад оружия… Это что же в результате? Пахнет дело большой политикой, то есть для нежелательного свидетеля вроде меня — петлей. И еще: магический фон как они прячут? Да просто, скорее всего. Нужно только понять, Кемменамендур прячет магический фон своих амулетов за «волнами» котов-баюнов, или он прячет самих котов за магическим фоном своих амулетов? От этого много зависит. И еще неплохо бы сообразить, насколько Тимохин «отставной» полковник. А то, говорят, в некоторых «войсках» отставных не бывает…

Но помочь Арквейн отговорить самоубийц засунуть ушастые головы в петлю — дело чести.

— Ты знаешь, кто я? — Виталя встал в горделивую позу, сложив на груди руки и задрав подбородок.

— А чего тут знать? — Вот делать мне нечего, беседы с этим недоноском вести. И ведь каждый раз выделывается, паясничает, все добивается чего-то. А насколько я помню, не был он таким. Ничего не строил из себя, глупо шутить не пытался, тихо страдал в уголку — теперь-то понятно почему. Чего ж так изменился? И ведь кого-то он мне напоминает… Кого вот только?

— Не знаешь? Конечно, не знаешь! Я ведь совесть твоя, Корнеев. Сам посуди — то уменьшаюсь, то увеличиваюсь.

— И при чем тут совесть?

— А совесть твоя те же характеристики имеет: когда тебе надо, она в такую норку забьется, куда не каждый таракан заползет, а когда опять же надо — может в тура-ящера превратиться.

— Это ты о чем? — Я был как-то озадачен.

— Смарагды спер, а совесть молчит! Серебряную пулю спер — опять молчит. Стрелял в белый свет, как в копеечку, человека застрелил — вновь молчит!

— Стой, стой, это какого такого человека? Ты не себя ли, часом, имеешь в виду?

— Алху я имею в виду, — поморщился Виталя, — не соскакивай с темы, Корнеев! А бинокль дешевый у гнома подрезал — так хай чуть не до небес! Это притом что смарагды спер именно у Глоина!

— Ничего не у Глоина: смарагды княжеству принадлежат!..

— Ага! Признаешь, что спер! Рыльце-то в пушку! А отвечать за камни кто будет? Глоин будет. Да ты не парься, все не без греха! Сейчас по-другому не проживешь! И не ты украл бы, так другой кто. Да неизвестно, как распорядился бы! Брось, о будущем думай! Опасности-то тебя подстерегают немалые! Я вот что думаю, Корнеев: тебе ведь терять нечего — унеси у эльфов котенка! И за гостеприимство Кемменамендура расплатишься… Узнают нелюди проклятые, как Петра Корнеева на конюшне селить. Вырастишь кота, он к тебе привыкнет! Представь, какая защита! Чуть что — ему только «мяу» сказать, и все окостенели. Хоть одного кого заколдует, хоть взвод! И не заподозрит никто, если ты, дурила, живых свидетелей оставлять не будешь! Да я тебя знаю, ты в нужные моменты практичнее гнома становишься!

Виталя внезапно замолк, как будто пораженный неожиданной и оригинальной мыслью. Еще чуть-чуть — и «эврика» закричит.

— Слушай, Корнеев! — Виталя облизал внезапно увеличившиеся, «надувшиеся» губы. — Ты счастья своего не понимаешь! Найди кота, в мешок его — и ходу! Представь, ночью выходить сможешь! И вот что… — Виталя оглянулся, как будто боялся, что его подслушают. — Представь, ты показываешь кота какой-нибудь женщине, покрасивее… Она смотрит — и хоп! — замирает! Все! Она твоя! Пользуйся, не хочу! Ты ж всегда о таком мечтал! Да, в конце концов, и продать баюна не проблема! Хорошую деньгу сшибешь! Продашь, покупателей зачаруешь, опять продашь, но уже дороже! Давай, Корнеев, не прогадаешь! Бери кота, кота бери, дурья башка!

Я открыл глаза и сразу сплюнул — от отвращения. Вот же достал! Огляделся. Тихонько посапывала Арквейн, рядом с ней, свернувшись клубочком, спал тот самый котенок, которого я видел еще вчера вечером на подоконнике. Первой мыслью было погладить это милое животное, но вспомнился Виталя, и я опустил руку. Нет. Не буду я котокрадом… Даже гладить не буду — а то не удержусь, схвачу и не отдам… А Виталя-то каков! Что-то чем дальше, тем больше он мне не нравится. Вот чего он, спрашивается, свои подростковые комплексы на меня вываливает? С другой стороны, учитывая его дефицит общения с противоположным полом, даже сложно вообразить, что он себе напридумывал. Любой семиклассник обзавидуется. Интересно, он когда-нибудь угомонится, или мне и дальше этот его бред выслушивать? Есть, интересно, где-нибудь специалисты по снам? Лишь бы на мошенника не налететь…

Темно вроде, можно было бы еще вздремнуть — денек предстоит не из легких, но мысль о том, что как только я усну, в сновидении ко мне явится Стрекалов, прогнала всякое желание спать. Надо будет завтра умотать себя до такой степени, чтобы уж без сновидений — как в омут. Или поспать все-таки?

— Надо идти на выручку нашим братьям! — наступая на меня, горячился высокий, потряхивая ухоженной гривой белых волос. Эльфы зашли почти под утро, когда мы с Арквейн их уже не ждали и благополучно заснули… Их точно было восемь. Предводительствовал высокий, вооруженный даже как-то слишком богато. Красавец-эльф баюкал «мосинку», на поясе у него была расшитая серебряной нитью кожаная кобура с «аспидом», на левой стороне — широкие ножны. Даже не нож там, а кинжал, вон какая гарда. Или это боуи, хороший такой нож с гардой, лезвие полуторной заточки, да еще и «щучка» по форме клинка? Уважаю «щучку» — самая «народная» форма лезвия. Тверские ее особенно любят, и еще стилизованную волчью голову на рукоятке делают, чтобы в ладонь упиралась. И висит нож так, что сразу видно: пользоваться им эльф умеет. Но лучше бы подсумок с патронами слева подвесил, раз справа кобура…

— Я слышал Голос, и мне было сказано, что мы победим!

— Что конкретно тебе было сказано? Слово в слово, без собственных измышлений! — А я вот возьму и усомнюсь в том, что ты, клоун, правильно «голоса» интерпретировать можешь. И что-то сразу Вась-Вась из контрразведки ярославской вспомнился. Плевать. Чтобы ваши ушастые бошки сберечь, я и Аристарха вспомню.

— Помощь придет, и великая будет победа! — гордо процитировал эльф. Смотри, не лопни. — Воронам — пир и стервятникам будет пожива!

А пафоса-то, пафоса…

— И чего тут непонятного? — ядовито поинтересовался эльф. — Ясно же все: мы окажем помощь нашим братьям из Закатной пущи, наша «помощь» принесет «великую победу»! А тверским — поражение. Их трупы будут терзать птицы-падальщики, их жены будут оплакивать мужей!

— Разбежался! — Не прервать разглагольствований этого болтуна было выше моих сил. — Это ярославская армия пришла на помощь тверичам. Уже! Флот, артиллерия, дирижабли. Это не ваши «энфилды». Это их победа, а не ваша! И это ваши трупы будет клевать воронье…

— Не говори глупостей! — Красавчик-эльф был рассержен чрезвычайно, так что, не замечая, перешел с языка лесных эльфов на «высокий» — квенья. И что особенно смешно, по всем правилам квенья, приказ вроде «не говори глупостей!» звучал как «глупостей не говоришь?» с вопросительной, а вовсе не с побудительной интонацией. — И что вы его слушаете? Разве ему был Голос? Разве может он «говорить», если не слышал Голоса?

Стоящие рядом с красавчиком эльфы закивали, стали поддакивать. Сейчас, лизоблюды, я вам покажу!

— Я слышу голос! И голос в моих видениях голосистее твоего! — А я и не вру ни на вот столечко. Виталя ко мне по ночам в сонных видениях приходит? Приходит. Болтает? Еще как, заткнуть не могу! Так чего бы не посчитать его голос — Голосом?

— Что он говорит? — Высокомерие эльфа читалось во всем: в повороте головы, в том, как слегка приподнялось его правое плечо, в скривившихся губах, в изящных длинных пальцах, которыми он обхватил локти. — Какой голос?

— Врет, конечно… — Эльфы едва не светились от радости. — Но это легко проверить. Ты знаешь, как это делается, Эйлеворн!

Этот парень с именем, начинающимся с междометия, кивнул, а затем без лишних церемоний протянул мне руку, притягивая к себе поближе, сосредотачиваясь и морща лицо. Я так засмотрелся на гримасы, превращающие точеные черты его лица в оскал хищного зверя, что пропустил момент, когда он неожиданно приложил свой лоб к моему. И отпрянул, закрыв лицо руками, визжа не хуже собаки, которой переехали лапу.

— Не врет! — Голоса эльфов, мелодичные по определению, были похожи на звуки расстроенного фортепиано. И чуть-чуть на возмущенное мяуканье. Ага! Это Арквейн держит за шею разъяренного котенка-черныша, не давая ему броситься на сородичей. В смысле на эльфов — не на котов. И когда успел пробраться сюда, Маленький-Черненький?

— Ясен перец, не вру! — Я расправил плечи и продолжил: — И мой голос говорит вам: идите к себе в Пущу, найдите себе жен, делайте детей, и пока ваш второй ребенок не достигнет брачного возраста, сидите там и не высовывайтесь! Ясно? Исполняйте!

Когда эльфы, почтительно распрощавшись с нами, исчезли в ночи, Маленький-Черненький свернулся клубком и удрых на коленях Арквейн, а я тихим шепотом объяснял слегка испуганной Арквейн, что мой голос — это не то чтобы Голос, а так, голос… С его помощью я могу не только принимать судьбоносные для глупеньких и таких воинственных эльфов решения, но и читать стихи. Про любовь! И даже петь песни. И голос мой имеет дивное имя — Драматический Тенор. В минуты страсти — Лирический Тенор, вот как сейчас. Арквейн шепотом же хихикала, требовала говорить тише: «Кота разбудишь!» — и заверяла меня, что если я еще раз покушусь на «глупости», вот как сейчас, то мой голос станет дискантом. Возможно, на всю оставшуюся жизнь…

Такая вот загадочная девушка. Совсем не уважает мудрых традиций своего народа, велящих слушать Голос… А что вы хотите — воспитанием девчонки больше Тимохин занимался, чем отец родной, заговорщик хренов…

Виталя сидел за лабораторным столом, помешивая соломинкой в узкой и длинной мензурке. Я заметил только выведенный на ней черным маркером серийный номер, трехзначный, кажется. Странно, у всего казенного оборудования Академии номера побольше: номер отдела или лаборатории, номер серии, номер объекта. Двенадцатизначный получается… В мензурке тяжело колыхалась какая-то жидкость ядовито-зеленого цвета, явно алкоголесодержащая, судя по тому как маслянисто поблескивали глаза оборотня.

— Выпьешь, Корнеев? — Он был как-то неестественно весел, скорее даже навеселе. Пьяным оборотня я еще не видел и что-то сомневался, что это такое зрелище, на которое вообще стоит смотреть. Так что на всякий случай я отказался.

— А я выпью! Выпью за консенсус! За взаимопонимание, паритет и толерантность! И взаимовыгодное сотрудничество! Процесс-то пошел! — С этими словами Стрекалов молодецки хряпнул мензурку.

— Ух ты-ы! — Виталя хватал ртом воздух, вокруг него, казалось, сгустились тени. — Хорошо пошла! Так, значит, признал, что мой голос реален?

— Чего надо, Стрекалов? — Будет он мне тут допрос устраивать!

— Ты, Корнеев, как будто и не рад! А воспользовался ведь моей помощью, когда прижало!

— Никакой твоей помощи не было! — решил я стоять на своем. — Я к тебе за помощью не обращался и ничего у тебя не просил!

— А ты попроси! — Хорошему настроению Витали можно было только позавидовать, мое же портилось на глазах. — А я тебе помогу! Все вопросы твои порешаю, все проблемы сниму! Будем жить-поживать, добра наживать! Душа в душу! И предупрежу, когда опасность появится, и беду отведу! Ты, главное, советоваться со мной не забывай. Сперва во снах приходить буду, как сейчас, потом придумаем, как в реале общаться!

— Так ты, значит, от опасностей меня защитишь?

— Ага! — Стрекалов жизнерадостно заржал, мензурка вновь оказалась наполненной.

— Как же ты меня защитишь, если себя — не можешь? — С этими словами я наподдал ногой по руке Витали, сжимающей «чашу». И как раз он ее ко рту подносил. Зеленые брызги, оказавшись на роже Стрекалова, зашипели, как горячее масло, оборотень взвыл и схватился за лицо руками. Надеюсь, и в глаза попало. Кислоту он, что ли, пил?..

Или надо было спросить его, чего он такой умный, если он такой мертвый?

Арквейн с утра напоила чаем с двумя песочными печенюшками, но к воротам провожать отказалась решительно. Суеверной оказалась. И завтраком не накормила: не научила ее мать, что мужика после проведенной вместе ночи кормить надо, а собственных шишек она набить не успела… Узнаю эльфийскую семейку, пусть и нестандартную: все витают в облаках, всем на все плевать. У пришлых тоже такое встречается, но чаще если семья неполная… А у меня духу не хватило в чем-то упрекать девчонку: очень уж лучились ее глаза. Котенок, кстати, так и лежал на ее шее черненькой, припорошенной снегом горжеткой и урчал как паровоз.

Когда я выехал за ворота на вполне довольной жизнью и халявным овсом лошади, сумрачный элдар, старший сын Кемменамендура, судя по всему, закрыл за мной ворота… И чего смурной таким утром? Неужели пресловутая «братская любовь» к Арквейн обернулась «братской ревностью» для меня? И вернусь я сюда, нет?

Дорога, а точнее, узкая лесная просека не представляла собой ничего особенного, учитывая, что я определился с маршрутом. Надо попробовать через местные баронства въехать в Хараз, там прибиться к какому-нибудь каравану, гонящему лошадей в Гуляйполе на продажу, или оттуда по Велаге… Мое предположение, что мне удастся пропутешествовать от хутора к хутору прямо в Гуляйполе, вдребезги разбилось после короткого разговора с Арквейн. Нет никаких хуторов полевому берегу Великой между Ярославским княжеством и Гуляйполе, где приняли бы на ночь усталого путешественника. А на заставы ярославские я и сам не пойду. Спасибо, Арквейн предупредила, что не все заставы — с ярославским медведем на воротах. Есть и такие, которые вроде бы «хутора». Даже с характерными такими дедками из аборигенов у ворот и мордоворотами из пришлых в хорошо замаскированных секретах. Есть опасность, что намылят холку и оставят «до выяснения», а выяснять меня не надо. У меня смарагды в кармане. И много еще чего… И притоки Великой на коняшке не везде форсируешь: не Скобелев, чай, который на том месте, где ему на экзамене в Академии Генштаба задачу поставили, водную преграду и форсировал, бросившись в реку на коне… Не искал человек сложных решений. А где просто, там ангелов по сто. Поговорка такая.

Ладно, придерживаемся нового плана: доезжаем до городка Ховерт, а там по обстоятельствам.

Тимохин был плешив, пузат, широкоплеч, кривоног и вонюч. Настоящий полковник. Благоухал он запахом своего и конского пота. Меня последнее обстоятельство даже порадовало — вон, как торопился человек на встречу со мной! А значит, я не маленький кусочек дерьма на палочке, а ого-го! Средний, значит, кусок…

Моя лошадка едва успела перейти на походный аллюр, неторопливую такую строевую рысь, я даже проехал около двух километров, но тут меня перехватили: двое пришлых неторопливо вышли из-за придорожных кустов прямо по курсу движения, еще двое вышли сзади. Можно, наверное, было рвануть в галоп, но подстрелили бы, как куропатку… Да и карабины свои пришлые держали стволами вниз, не направляя их на меня. Ценю… И понтов не люблю. А однотипные камуфляжные куртки пришлых предполагали, что передо мной не романтики ножа и топора… Но и не армейцы ярославские… Расцветка-то камуфляжная с армейской не совпадает…

— Полковник Тимохин приглашает на завтрак, — сорванным, но вполне командным голосом распорядился старший — не старый еще, но и не молодой невысокий мужичок, заросший до самых бровей рыжеватой бородой. Тоже, кстати, признак того, что не армейцы передо мной… Я как раз подъехал шага на два и остановился. Ребятки хорошо встали — даже подняв лошадь на дыбы, я бы не смог угодить ее копытами по обоим сразу. И, кстати, завтрак? То, что надо!

— С удовольствием, господа!

По приглашающему жесту старшего я проехал шагом еще метров сто по той же просеке, а затем мы свернули на совсем уж незаметную тропинку, выведшую нас на небольшую поляну, посреди которой горел костерок. Возле двух вместительных, исходящих паром котелков суетился совершено седой, но юркий дедок, у опушки стояли кони, а чуть поодаль от костра, широко расставив кривые ноги в подшитых кожей галифе, стоял, задумчиво покусывая травинку, сам местный помещик, фигура в моем представлении загадочная и зловещая…

— Полковник Тимохин Аркадий Никифорович, — представился хозяин оперным басом и указал на широкое бревнышко, заботливо уложенное рядом с костром и даже накрытое попоной: — Прошу!

Не успел я представиться в ответ, как костровой шмыгнул к полковнику и отрывисто доложил, что, дескать, готово все, ваш высокородь…

— Не побрезгуй солдатской кашей, Петр Андреич, — прогудел полковник, и я не без удовольствия втянул носом запах дымка, смешавшийся с запахом пшенки с салом. Подошли мои конвоиры, но рассаживаться не стали — только старший, тот самый рыжий и бородатый, сел по другую сторону от меня, перехватив быстрый взгляд полковника. Да в охраннике особой надобности и не наблюдалось — у ног полковника сидел больше похожий на рысь черный здоровенный муррпау, Мурр, даже с кисточками на ушах. Котик благодушно жмурился на огонь и облизывал усы. Свое сало он, похоже, получил первым. Ели с аппетитом, молча и быстро. «Напои, накорми меня, добра молодца, а потом уж и расспрашивай», — вертелась в голове присказка, только вот в баньке попариться мне полковник не предложил… А от расспросов точно не уйти.

— Рассказывай, Петр Андреич, как там успехи твои поживают… — Тимохин даже вздохнул, давая понять, что особо на мою удачу не надеется… Выяснилось, к моему крайнему удивлению, что полковника интересует судьба не кого-нибудь, а Наташи, дочки Ивана Сергеевича…

— Мы с Ваней в одном батальоне служили… — поделился Тимохин давнишними воспоминаниями, автоматически почесывая подставившего горлышко Мурра. — Лучше его не было у меня взводного… Все еще шутили, что нет такой бабы-аккуратистки, которая бы ему подошла, воспитывать с нуля придется… А когда он в отставку вышел, мы ему такие проводы устроили… — Полковник аж причмокнул от удовольствия. Скрыв кривую ухмылку в рыжей бороде, мой провожатый склонился над своей миской с кашей… — А теперь он мне письмишко прислал, где про Наташку да про тебя все расписал. Так что рассказывай, у меня душа болит…

— Да нечего рассказывать, Аркадий Никифорович, пока туда-сюда, в Ярославле вот задержался, теперь в Гуляйполе еду, там про «Крем» попробую выяснить… — Я поймал себя на мысли, что отвечаю почти искренне и даже с удовольствием. И верю, что у полковника душа болит… А ведь он даже и не начинал меня вербовать!

— По поводу Ярославля — подробнее! — потребовал Тимохин, и я поразился естественной властности его тона. — Отставить! Не надо подробнее, а то придется тебя задерживать. А у меня на тебя планы большие…

— Все, что в моих силах, господин полковник! И кстати, в Ярославле, кроме того что меня в контрразведке чуть не уморили, ничего со мной и не произошло!

— Ага-ага! Зубы-то не заговаривай, Петр Андреич, я в контрразведке не служу. Но все, что мне надо, узнаю в сжатые сроки. И то, что ты эльфов обратно в Пущу отправил, — молодец, ценю!

— Кто доложил? — Арквейн всю ночь со мной была — кто остается? — Кемменамендур?

— Чем ты ему, кстати, так насолил? Никогда не видел старичка в такой ярости! Но если дочку соблазнил, то я тебе не завидую: она у него в любимицах ходит… У меня тоже…

— Хм-ыхм-хрр! — закашлялся я. — Все-таки Кемменамендур? Зачем ему?

— Замнем для ясности. — Полковник был настроен как-то очень решительно, но мне его настроение совсем не нравилось. — У меня вообще-то дело к тебе. Попрошу я тебя отвезти в Арсайл кое-какой груз и сдать его в замке под векселек самому маркизу Конкруду. А потом можешь ехать дальше по своим с Ваней надобностям. И тебе хорошо — это практически полпути до Гуляйполя, там до Велаги совсем ничего, а по Велаге спуститься — вообще пара пустяков. С моими ребятами вполне безопасно, да и мне неплохо — лишний ствол никогда не помешает…

— А нельзя поподробнее, чем это вам неплохо? И когда меня убить должны? В момент передачи груза, после получения расписки или когда? И что за груз? Оружие? То самое, что в сеннике? — Я решил возмутиться — хотя бы потому, что опять все решается как-то без меня. А не хочу вот чувствовать себя футбольным мячом!

— Это паранойя, Петр Андреич! — Полковник смотрел сочувственно, и я подумал, что в этом помещике, содержателе кошачьего заповедника, вояке, шпионе и, возможно, подпольном торговце оружием пропадает великий актер, настолько натурально он отыграл удивление, встревоженность, даже жалость напополам с брезгливостью. Даже слегка отдернулся от меня всем корпусом, как сделал бы нормальный человек, встретив сумасшедшего. Эх, судьба-судьбина! Блистал бы в Нижегородском театре в роли короля Лира, брошенного неблагодарными дочерьми! И кстати, где дети самого полковника, если у него дочка эльфа в любимицах?

Выдавал полковника только рыжий бородач, смотревший на весь спектакль слишком спокойно. Когда он совсем «ушел» в свою миску с кашей, я понял, что он старательно прячет усмешку.

— Нет, я тебя понимаю, ты все просчитываешь, все прочитываешь… — Тимохин откровенно хитрил и льстил, но его осведомленность в скорбных обстоятельствах Ивана Сергеевича давала мне надежду, что наш разговор можно будет закончить к взаимной выгоде.

— Я бы дал тебе поручика. — Тимохин огромной пятерней потирал свою красную шею, что, видимо, служило у него признаком удовольствия, — точно, даже штабс-ротмистра, и послал бы сразу в Эрал Эльфийский — резидентом…

— Ха-ха, господин полковник… — Я был преисполнен самого злобного скептицизма. — Я как-то попытался погостить в Эрале, так элдары меня на воротах спросили, не шпион ли я, причем на полном серьезе… А в Ярославль въезжал — так служаки из пришлых, пока оружие досматривали, вдоволь нашутились, что-де еду Закатную пущу в одиночку отвоевывать…

В ходе нашей беседы мне удалось выяснить, что Тимохину — всего-то — очень хочется «толкнуть» 37-миллиметровые траншейные орудия, в количестве шести штук, совершенно бесполезные с точки зрения нормальной войны, некоему маркизу Конкруду из маленького маркизата Арсайл. Этот ловкий дворянин владел каким-то островом, лежащим почти посередке самого крупного притока Велаги. И устраивал там, по примеру многих баронов-разбойников, самочинный таможенный пост, который нужно было срочно вооружить. Пулеметы, при всем прочем, у маркиза были, их вполне хватало, чтобы начисто перекрыть фарватер этой реки, — не Великая, чай, но аборигену страстно хотелось пушек. По сведениям Тимохина, он уже заказал и сшил себе артиллерийский мундир, «цвету дыма с пламенем» с золотыми скрещенными пушечками на петлицах. Наполеон прям Бонапарт. Одна загвоздочка: нормальные орудия маркизу были не по карману. Да и не продали бы ему пришлые тяжелых орудий… Тут Тимохин и углядел свой шанс. И немедленно загорелся продать ему эти дурацкие «однофунтовики», непонятно зачем произведенные в Нижнем во времена оны, когда боялись аборигенским баронам не только пушки, но и пулеметы с винтовками продавать. Сейчас эти почти игрушечные пушечки стояли на балансе «заповедника манулов». Понятно, все как всегда у нас: сплавили полковнику всякую дрянь вместо крепостных пулеметов…

Но светиться на сделке Тимохин не хотел, своих людей подставлять — тоже, а фигура совершенно непонятного полуэльфа Петра Корнеева в качестве посредника его устраивала как нельзя лучше. И пригрозить он мне мог: откуда-то знал, зараза, что с контрразведкой у меня отношения натянутые… И заинтересовать тоже сумел: пообещал отписать Ивану Сергеевичу в лучшем виде, как я ноги в кровь сбиваю, за Наташей бегаючи… И от контрразведчиков прикрыть обещался в случае чего… Насчет денег только включил дурака, но если бы еще и денег пообещал, то я бы точно не согласился… Хотя посреднику законный процент положен… И самое главное, Тимохин еще обещал дать адресок в Гуляйполе, где выяснить можно, кто чем из наркоты торгует, задать пару-тройку «скользких» вопросов да в живых при этом остаться. А это было уже серьезно — услуга, так сказать, за услугу…

— И княжеству нашему от тебя, Петр Андреич, будет великая польза! — Если голос, а особенно бас, можно назвать медоточивым, то у Тимохина именно такой и был.

— Это в чем польза-то? — заинтересовался я, потому что отродясь ни о какой пользе для «княжества» и не помышлял. Скорей уж наоборот…

— А ты сам посуди: перекроет маркиз выход на Велагу, это ж как нож вострый… кому? Правильно, гуляйпольским! А какая самая тяжелая обида на душе лежит у Солнышка нашего Володимира Краснилыча?.. Великого князя нашего Владимира Кириллыча? — пояснил Тимохин, видя мое недоумение. — Правильно, то самое Гуляйполе! И кто ему бальзам на душевную рану прольет, тому многое простится! Политика, голубчик, политика!

— Так его гуляйпольские в два счета сделают, этого вашего маркизика! — Я понимал, что превосходно вооруженные отряды гуляйпольских бандитов разорвут дружину какого-то дворянчика как Тузик грелку!

— Точно, сделают! — Тимохин даже зажмурился от удовольствия. — Голова у тебя, Петр Андреич! Я бы тебе сразу ротмистра дал! И послал бы тебя в Полуденную пущу, резидентом!

— А почему надо передавать ему пушки в таком секрете? — вновь спросил я, привычно пропустив незамысловатую лесть полковника мимо ушей. Еще немного, и он меня генералом объявит и пошлет… Туда пошлет, куда лучше для здоровья не ходить. — Чего секретного в этой сделке?

— Петр Андреич! Чего тут секретного — не тебе судить… А груз — действительно плевый, тут ты прав…

— Так, может, по Великой до Гуляйполя, а там по Велаге прямо до графского замка?

— Так груз-то какой, забыл? — удивился Тимохин.

— А что груз? «Сидит Ваня на заборе в алюминевых штанах. И кому какое дело, что ширинка на болтах?»

— А есть дело! Погранцы наши любую посудину по реестру фиксируют — просто так не проплывешь. А мне мой катер светить нет возможности. А если досмотр? Не всегда и не всех досматривают, но нарваться — как два пальца… И вообще чего ты, Петр Андреич, вечно подвоха ищешь? Тебе деловое предложение сделали — дойти с грузом из пункта А в пункт Бэ за вознаграждение! Хоть и не денежное… Можешь, если хочешь, груз проверить, хоть каждый ящик вскрывай, удостоверься…

— Обязательно, Афанасий Никифорович, это уж в порядке вещей! — То, что мое предложение не прокатит, было ясно с самого начала. Полковнику явно нужен был именно я, и он опасался, что если идти по Великой через Гуляйполе, то я могу сойти там на берег — и поминай как звали! Или он мне просто не доверяет, что вполне объяснимо и понятно…

— Вот и прекрасно, чай давай пить да ребят сменим — пусть поедят… — Тимохин кивнул на второй котелок, и я полез в мешок за кружкой.

За чаем, как всегда, пришли еще кой-какие мыслишки — из тех, что рождает «задний ум».

— А чего гурки в вашем заповеднике шляются как у себя дома? — Вот вопрос не в бровь, а в глаз! Ну-ка, что на него полковник ответит?

— Так надо было захватить какого-нибудь и допросить, тем более что один из них, кажется, ранен был?

Я промолчал, отворотив морду в сторону, и попытался вспомнить, когда еще так пролетал. Наверное, когда Иван Сергеевич мне хотел снайперку доверить, а я, как нарочно, пьяным притворился… Но если полковник думает, что я засмущаюсь и заткнусь, то зря надеется.

— А если, Афанасий Никифорович, гуляйпольские вашего маркиза разорвут, они же пушки захватят! И будут использовать их против вас! Или на катера свои установят — и пиратствовать пойдут не только по Великой, но и по всему Южному океану. Вот смеху-то будет!

— Хорошо смеется, Петр Андреич, тот, кто смеется последний! — Тимохин был все так же благодушен, и я подумал, что захват пушек бандитами из Гуляйполя тоже входит в его планы. — А снаряды откуда они возьмут? Мы не так много снарядов отправим, сам увидишь.

— А если на те снаряды, которые все же захватят, какое-нибудь заклятие наложат? Колдунов в Гуляйполе пруд пруди!

— Таких, как Кемменамендур, у них нет… — Тут полковник соизволил подмигнуть, и мне только осталось ломать голову, над чем успел поработать эльф: над станком, который взорвется в самый неподходящий или, наоборот, подходящий момент, над снарядами или все-таки над самими стволами? Над стволами вроде бы не колдует никто? И как заклятие сработает — ведь маркизу самому надо из пушек как-то стрелять!

Потом мои мысли вновь перенеслись на мои собственные перспективы…

Если Тимохин отправляет со мной своих людей, то меня, скорее всего, не убьют… Полковник все больше напоминал мне кота, лежащего возле мышиной норки. Вот он лежит, вроде бы спит, осмелевшая мышка вылезает из норки, и тут кот открывает один глаз. У мыша шок, тахикардия, подергивание глаза и понос на всю оставшуюся жизнь… Как бы мне таким мышом не стать…

А с другой стороны, если человек всю жизнь заповеднику кошек посвятил, как-то не ждешь от него особой подлости. Он все же к природе ближе… Один только моментик: письма от Ивана Сергеевича полковник мне не показал. Но он и не обязан свою частную переписку мне предъявлять. И почерка Ивана Сергеевича я все равно не знаю, так что нечего и дергаться. А путешествовать в команде тимохинских гвардейцев мне гораздо больше нравится, чем одному в сторону Хараза рассекать на лошаденке. Так и в рабство попасть, и просто на пулю нарваться — пара пустяков. Вот одолели меня смарагды гребаные! Не было их — и не думал ни о чем! А теперь как пуганая ворона каждого куста шарахаюсь… Надо бы с конвоем познакомиться, пока суд да дело…

Я так понял, что рыжий будет моим сопровождающим в поездочке в Арсайл, которую иначе чем дурно пахнущей авантюрой и не назовешь. Хотел выяснить у него, сможет ли он в случае чего собрать пушечку и пострелять мало-мало, но решил не торопить событий: если рыжий в припадке служебного рвения доложит полковнику о моем вопросе прямо сейчас, то Тимохин может и запретить пользоваться ценным грузом «в личных целях», и даже в целях собственной безопасности. А вот в походе Тимохина не будет, и вопрос можно будет решить спокойно, без «начальства». Да и военная косточка в бородатом отчетливо видна, так что сумеет, если припрет…

Дальше события стали разворачиваться быстро. Мы выехали обратно с полянки на просеку как раз в тот момент, когда из-за поворота вывернули аж четыре подводы, запряженные здоровенными флегматичными тяжеловозами. На трех были пушки, в разобранном виде, конечно, без станка и шита, уложенные в деревянные ящики, на четвертой — ящики со снарядами. Снаряды, как я выяснил, располагались в три ряда по пять. Пятнадцать штук в одном ящике, получается. Ага, на подводах тоже по паре ящичков — боекомплект, так сказать. Одной из подвод, кстати, управляла Арквейн, вооруженная тем самым СКС, уже со свернутым глушителем, который я оставил ее гостеприимному папаше, чтобы он моими трофеями подавился! Перехватив мой взгляд, направленный на оружие, и правильно истолковав его, эльфийка надула щеки, свела глаза к переносице и на мгновение приставила сжатый кулак к кончику носа. На детском языке — гном. Или жадина, что одно и тоже. Потом эльфийка подскочила к Тимохину и повисла у него на шее. Еще и расцеловала в обе щеки. Точно, для меня старается. Теперь главное — сдержать расползающуюся по всей морде улыбку. Как всегда, нахмурился, и как всегда, улыбка победила. Арквейн, спиной, что ли, почувствовавшая мой промах, торжествующе показала язык… Но от дальнейших перемигиваний меня отвлек рыжий, который и распоряжался в основном. Он отзывался на Семена и действовал вполне толково. Отведя меня в сторонку, Семен в двух словах обрисовал положение:

— Ты, Петр, подводой управлять не умеешь ведь?.. Так и думал… В головной дозор не поставлю — тебя беречь надо, так что будешь в группе прикрытия. Оружие исправно, патроны есть?

— Я, это, лес чувствую, я ж эльф наполовину, — кивнул я, шмыгнув носом. — Может, все же в дозор?

— Как эльфы лес чувствуют, я знаю прекрасно. А не знал бы, все равно решения не изменил бы — о твоих подвигах, когда ты раненого алху, зайдя с фланга под девяносто, стреножить не смог, наслышан… Так что поедешь за последней фурой, вместе с Володей и Олегом.

С этими словами «начальник» ткнул пальцем на двух парней совершенно не пенсионного, как можно было бы предположить, возраста и убежал.

Семен, вероятно, не хотел обдавать меня презрением, но так уж получилось… Я действительно лоханулся… Да только спросил меня кто, была у меня цель брать пленного, ставил мне кто боевую задачу на захват? Вот то-то же. Уточнять я, конечно, ничего не стал, оправдываться — последнее дело. Да и причины поведения Семена прочитываются легко: номинально командир группы — я, а фактически, понятное дело, он. А что будет, если я взбрыкну и роль свою у маркиза не отыграю? Да ничего не будет: не скажет мне Семен адреска в Гуляйполе, и всех делов…

«Он сказал „Поехали!“ и взмахнул рукой»… Арквейн с нами не увязалась, и это хорошо. Они с Тимохиным остались на просеке, уже верхами, причем эльфийка пересела на кобылку одного из тех, кто теперь будет моим попутчиком. Парни, включая рыжего Семена, переоделись в штатское, и теперь мы с успехом могли бы выступать в роли бандитов, потому что вооружены все были серьезно, даже «льюис» у одного имелся. Как он из ручного пулемета стрелять с лошади будет? Это ж отрабатывать надо, а по виду мужик разгильдяй разгильдяем… Я присмотрелся внимательней и опознал в пулеметчике Алексея, того самого фермера, у которого ночевал и у которого, кстати, разжился лошадью. Вот это система у Тимохина! Все хутора окрестные под ним, что ли? Да запросто! Он вообще кто? Может, это он князь, а который Владимир Кириллыч — только так, для отвода глаз, большую папаху носить? Похоже, заповедник манулов полковника — это такая нехилая база для тайных операций славного ярославского воинства. И против кого? Гуляйпольских? Все на то указывает… И вот еще: надо будет попробовать Алексея-пулеметчика сподвигнуть за моей лошадкой ухаживать. Это ж на самом деле его лошадь!

Алексей соизволил «узнать» меня только на привале, который устроили через четыре часа непрерывного движения. И пообещал немедленно «раззнакомиться» со мной, если из меня опять дерьмо полезет: я все же попытался проверить его на вшивость — насчет лошади… А все время до привала я как привязанный ехал за последней подводой, лопатками ощущая настороженные взгляды своих спутников, чтобы не сказать конвоиров. Опять как всегда — я то ли «подсадной уткой», то ли приманкой буду работать…

Представляю себе письмишко Ивана Сергеевича: «…И еще, любезный друг и сослуживец Афанасий Никифорович, может заехать к тебе полуэльф Петя Корнеев, дурак искренний, природный… Использовать его можно запросто, он в любую петлю башку свою ушастую добровольно сунет…»

Так примерно… Ладно, жизнь покажет, пока ведь как-то выживаю… Запросы у меня невысокие, меня чашкой пшенки купить можно. Так ведь не в пшенке дело. Дело в шансах. С орлами Тимохина у меня гораздо больше шансов добраться до Гуляйполя и преуспеть там. Повторяюсь… И буду эту лабуду повторять еще… А что это значит? Это значит, что я сильно неуверен в том, что говорю. Себя уговариваю, не иначе.

Одна радость — можно по сторонам поглазеть, надоели мне города! А здесь лес — чистый, насколько я могу судить, птицы поют, гадости всякой не должно быть много в таком лесу. Вон заяц побежал… Медленно как-то, без огонька. Зайца увидели и другие обозники. Поскольку стрелять никто и не собирался, сразу возник спор о том, стоило или не стоило брать с собой глушители. Из винтовки с глушителем и поохотиться можно, не ставя под угрозу основное задание. Как у ребят с глушителями дело обстоит?

Ну, я бы глушители взял, если есть, лишними не будут… Зайчик вроде возвращается… Что-о?

За ним, довольно шустро перебирая восемью мохнатыми лапами и на глазах нагоняя, несся коричневый паук — чуть поменьше размерами, кстати, чем сам заяц. Не знаю, что за порода, но винтовка, как и у всех прочих, немедленно оказалась направлена на нечисть.

— Не стрелять! — страшным шепотом проорал своим сорванным голосом Семен. — Это детеныш! Зайца — гам, да не нам! Не стрелять, я сказал!

— Как не стрелять-то, — забеспокоился я о душевном здоровье нашего вожатого. — Нечисть же!

— Черные пауки всегда высылают вперед детенышей в качестве приманки! — Семен вертел головой, кажется, на 360 градусов. — А сами в это время зачаровывают!

Тут уж все начали оглядываться да проверять амулеты. Амулетов-то, амулетов! У каждого что-то понавешено! Если нас бандиты постреляют, то с одних амулетов озолотятся…

— Паучок-то коричневый! — Чего все так занервничали? Может, это и не черный паук. В нечисти хорошо разбираются только охотники…

— Чары идут! Вон оттуда… — Семен покрутил в руке что-то вроде компаса с рисунком из рун и указал на заросли аккурат с противоположной стороны от дороги и соответственно от детеныша черного паука, самозабвенно пеленующего зайца в мутно-белый паутинный кокон. — А это — детеныш! Я же говорил!

— Ничего не понимаю! — поддержал Семена один из моих спутников, Олег. — Точно на нас чары идут, а ничего! Совсем ничего, по нулям!

А я вот, кажется, понимаю! Это мои смарагдики, будь они неладны, действуют! Как там Глоин говорил? Они направленные чары поглощают и аккумулируют. Вот и сработали камешки, размочили счет, так сказать…

— Ходу, ходу! — Семен достал из седельной кобуры короткий «таран», спешился, быстрым шагом подошел к увлеченному своей добычей паучку, громом раздался выстрел. Ничего себе! А кто орал, чтобы не стреляли? Семен уже спешил обратно. Он явно решил не обращать внимания на всякие странности и теперь покрикивал на возниц. Самое главное в нашем деле — вовремя смыться. Все равно от разбора полетов не уйти. Не такой человек Семен, чтобы разбора не устроить. Одно хорошо: завтра уже к границам маркизага Арсайл подходим.

От ночного двухчасового дежурства я и не собирался отбояриваться — наоборот, если бы меня не поставили в очередь вместе со всеми, вот тогда-то я бы заподозрил: не хотят ли мои спутники меня сонного прирезать. Сидя у костра, я задумался — что бы такое сделать с выигранной СВД, чтобы винтовка окончательно стала моей? Оружие, как известно, надо осваивать, чтобы било в цель, чтобы можно было на него положиться, как на верного друга… Улучшить в винтовке что-нибудь я вряд ли смогу — ни инструментов, ни времени… Да и что улучшать? Оптику бы поставить, хоть бы двукратку… Эх, ПСО в самый раз бы подошел. Да я от любой оптики не отказался бы — от ПУ, например… Ладно, раз ничего не получится прямо сейчас улучшить, надо что-нибудь сломать и тем самым «освоить», наконец, винтовку. А то я о ней до сих пор как о винтовке поручика Свечникова думаю… Непорядок. На первый раз ограничился тем, что поставил две зарубки на приклад: за Виталю и алху. Вообще-то в Великоречье к таким зарубкам по-разному относятся. Тимохин и его орлы, уверен, дурновкусием бы посчитали. Свечников, вероятно, тоже: до сих пор приклад был девственно чист. Так я не от тщеславия ставлю, а от производственной необходимости. На этом процесс «порчи» винтовки был завершен, и я смог в полной мере насладиться звуками сорванного голоса Семена, который подсел ко мне и начал рассуждать вслух:

— У тебя, Петр, амулет какой-то, отвращающий магию. Я о таких не слышал. Разве что негаторы магии в игорных домах, в Гуляйполе…

Не дождавшись от меня ответа, он продолжил:

— Дело, конечно, твое, но скажи лучше сразу: нужно от тебя еще каких сюрпризов ожидать? А то я сюрпризов и неожиданностей не люблю.

— Не волнуйся, Семен, никаких неожиданностей не будет. Ты мне лучше расскажи, что за паук такой, магию насылает? И вот ты его детеныша убил, а он мстить не придет? Вместе с другими родственниками?

— Пауки самые обыкновенные, мы их жлобами называем.

— Жлобами? Как это?

— Да был у нас один любитель старинных сказок, вычитал где-то про паука по имени Шелоб. Так и пошло: сперва Желоб, потом, сам понимаешь, Жлоб. И прижилось… Понимаешь, Петр, паучки неправильные какие-то. Скорее нечисть, чем просто животное. Не сказать чтобы очень сильные, но лапами перебирают с отменной скоростью. Магия у них такая, замедляющая, — охотно поделился со мной своим опытом Семен. — Если бы она подействовала, то мы бы все видели, были бы в полном сознании, но почти ничего не успели бы сделать. Пауки бы приблизились, впрыснули свой яд-парализатор, потом желудочные соки, завернули бы нас в кокон из паутины, и мы бы еще суток двое-трое заживо подгнивали, находясь при этом в полном сознании. Паукам тухлятину легче высасывать и усваивать, но для этих важно, чтобы жертва до последней минуты все осознавала. Вроде как мучениями наслаждаются. Но вообще-то опытный человек, если патрон в стволе, пока они приблизятся, почти всегда успевает выстрелить. Видать, давно никто не проезжал, вот они оголодали и на нас попытались напасть. Ума-то нет посчитать — стоит с нами связываться или нет… А насчет мести ты не беспокойся: жлобы эти к своим детенышам никаких чувств не испытывают.

— Так их много было? — задал я вопрос, отметив, что Семен постоянно использует множественное число. Пауки вообще-то одиночки, если я не ошибаюсь!

— Жлобы стаями охотятся, особей в семь-восемь. Еще детенышей столько же. Они их как приманку используют: вот сейчас выпустили зайца, наполовину одурманенного. За ним детеныш побежал, его специально науськали. Мы на детеныша отвлеклись, а они со спины бы и напали, если бы только чары свое действие начали. А увидели, что не получилось ничего, и в лес отступили…

— Охота из засады с приманкой, с двойной приманкой, — прокомментировал я рассказ Семена. — Они что же, разумны?

— С чего бы вдруг? Так многие животные охотятся, рыбы в том числе. Вот на этом уровне и разумность, не больше… А ты сразу: разу-у-умны! — передразнил меня этот юный натуралист. — А что бы сказал, если бы паутину их узорчатую увидел?.. Так, значит, не будет больше сюрпризов? — неожиданно взялся за старое Семен, и вместо увлеченного арахнолога передо мной вновь оказался серьезный вояка, верный, едрить, соратник полковника Тимохина.

— Да нормально все будет, не беспокойся!

Момент, когда мы пересекли условную границу Ярославского княжества, мне запомнился только тем, что Семен с кем-то переговаривался по амулету связи. Никаких погранпостов, патрулей, досмотров. Говорят, есть отчаянные гуляйпольцы, которые на своих внедорожниках приезжают чуть ли не в Тверь, чтобы посмотреть «новую фильму». Верю… Мы выехали из лесу на заросший поясной травой луг, дороги не было, то и дело приходилось останавливаться и вытягивать подводу из ямы, совершенно незаметной на расстоянии шага. Иногда оказывалось, что мешает движению не яма, а камень, попавший прямо под колесо. На машине здесь ехать было бы самоубийственно, а на подводах — можно, хоть и с черепашьей скоростью. Олег, кстати, ехал за последней подводой с хитрым амулетиком, так что поломанная, вмятая в землю трава неестественным образом поднималась…

Как я понял, довольно крутой изгиб Свены, той самой речки, которая образовывала приток Велаги, оказывался сравнительно близко к Великой. По сути, почти по этой реке шла граница Ярославского княжества, и с левого берега Великой мы шли к правому берегу Свены, на котором стоял замок маркиза.

Маркизат, наконец-то! Разнотравье лугов сменилось грунтовкой, самой обыкновенной грунтовкой, даже со следами шин. Не могу не радоваться наступлению цивилизации на дикую природу. Хотя сам, помнится, в спорах с пришлыми об истории с пеной у рта доказывал, что цивилизация — это зло. Но задолбался уже телеги из ям выталкивать! По совести говоря, телеги выталкивал не я, а ребята Тимохина, и в выражениях они не стеснялись. Я не барышня и от крепкого словца не покраснею, но когда полдня матюгов без перерыва под палящим солнцем — так и хочется посидеть в теньке, в тишине и одиночестве, с кружечкой чего-нибудь прохладительного… Ругались в основном от отчаяния: на одной из подвод треснула ось, хотя и была сделана из заговоренного металла. Вот и верь потом в заговоры и наговоры! Кое-как распределив груз по оставшимся телегам, наш небольшой отряд продолжил движение. Все были так злы, что если бы на обоз напала какая-нибудь тварь, разорвали бы голыми руками. Мои планы поспрашивать попутчиков о том и о сем летели коту под хвост. Жаль! Даже задавая один и тот же вопрос разным людям, абсолютно не желающим отвечать на него честно и откровенно, можно выяснить немало интересного. По реакции, по отговоркам, по взгляду… Но пришлось ехать в хвосте колонны и держаться тише воды ниже травы, а то ребятки выместили бы все свое дурное настроение на мне…

На приличную дорогу выбрались уже ближе к вечеру — стало темнеть, и это вызвало серьезные опасения. Ночевать второй раз на открытой местности не хотелось никому: мало того, что в прошлую ночь никто толком не выспался, так какой-то зверь устроил в честь своей самки отвратительный концерт, в котором зловещее уханье сменялось тоскливым воем. Лжефермер Алексей, сбивший на затылок свою модную городскую кепку, недолго думая назвал этот вой «припевом». «А теперь припев!» — каждый раз говорил он во время своей смены и даже щурился от мнимого наслаждения, как заядлый меломан, слушающий любимую арию… Вообще, я смотрю, команда у Семена, а точнее, у Тимохина слаженная: вот и свой Василий Теркин имеется…

Семен в виду дороги приободрился и решил рискнуть: он залез под днище подводы, приложил полыхнувший огнем амулет к «больному месту», сам сел на передок подводы, ухватил вожжи и задал такой темп движения, что только ящики со снарядами подпрыгивали, а возницы других «тачанок» изо всех сил сжимали челюсти, чтобы не пооткусывать себе языки.

Когда впереди замаячили невысокие холмы и на вершине одного из них нарисовалась здоровенная башня с конической крышей, Семен утер со лба пот, передал кому-то вожжи, пересел на лошадь и подозвал меня к себе. Все, игра началась. Теперь я начальник, а Семен при мне вроде адъютанта. Я даже свитер, насквозь пропылившийся, пропахший лошадью и промокший вместе с нательной рубахой от пота, сменил на парадный — с «крестиками».

Холмы, густо поросшие кустарником, составляли живописную цепь, изгибающуюся, как змея. Береговая линия, значит. Красота-то какая! Но вот приблизиться к замку можно практически вплотную… Оттого и башня маркиза высоту имеет неимоверную: метров тридцать пять-сорок! И это на холме! Значит, до поверхности воды добрая сотня. В остальном же замком эту башню можно было назвать с трудом. Указующим в небо перстом, если поэтически — шпилем, трубой, столбом или маяком — да, можно. Конопатый Алексей, фермер-пулеметчик, скручивая огромную папиросу, «козью ножку» с каким-то дорогущим и духмяным табаком, чей запах даже у меня не вызвал особого раздражения, выразился куда хлеще, так что весь отряд грохнул от хохота, вызвав живейшее неудовольствие Семена. «Заткнули фонтан!» — так он выразился, дернув бородой… Так что остаток пути да Свены мы все равно проделали в молчании… Вот незадача — и тут не подфартило!

Четырехугольная в основании, что свидетельствует о старине постройки, круглая метров с пятнадцати башня маркиза не радовала взгляд внешней красотой. Да и внутри, бьюсь об заклад, ничего примечательного. Но как гордится, должно быть, маркиз своим замком! И простые стены, сложенные из дикого камня, и сама кладка, которой никак не меньше четырехсот лет и к которой, очевидно, приложили свои короткопалые ручонки гномы, и упорное стремление господствовать над местностью — все это свидетельствовало о старине и простоте нравов… Как, интересно, маркиз с пришлыми договорился? С тем же Тимохиным, в частности? Башня Конкруда, кроме того что служила прекрасным ориентиром для бомбардировочной авиации, в военном смысле значила немного: раздолбать такую из пушки мог любой начинающий артиллерист.

А вот родовой флаг маркиза меня заинтересовал: разбитый на три поля, он пестрел разными геральдическими животными, да в нижнем поле справа виднелся карикатурный силуэт той же башни, к которой мы приближались. Это что значит? Башня не его изначально, а за какие-то заслуги кем-то дадена? Какие же должны быть заслуги, чтобы замок заслужить? Кровавого свойства, не иначе… Вообще-то когда башню или замок изображают на гербе города — это понятно: символ укрепления, защиты, если угодно. А в гербе дворянина это может значить и то, что дворянин провел какое-то время в плену… А в широком верхнем поле в центре серебряной паутины сидел рубиновый паук. Вот с пауками в гербах сложновато: надо бы поближе подъехать да вблизи и рассмотреть внимательно, даром что простыня маркизова штандарта такого размера, что на ней с комфортом расположился бы весь наш отряд, исключая разве что лошадей…

Вопрос только в одном: тело паука состоит из одного куска, то есть живота, или все же из живота и головогруди? Вот если на гербе паук без головогруди, то это значит «Верность»: пока самка откусывает самцу во время спаривания ту самую головогрудь, паук успевает перекрыть ей там какие-то каналы, так что спариваться больше она ни с кем не сможет. Вот и верность. Даже «верность по смерти». Интересное дело — геральдика… Заяц в гербе, например, означает вовсе не «трусость», как кажется на первый взгляд, а «бдительность»: зайцы вроде бы спят с открытыми глазами…

Вблизи я убедился, что зрение меня не подвело: точно паук, и точно без башки. «Безбашенный паук» — так маркиза, скорее всего, соседи называют. Я бы так называл… А мухой в его тенетах будет один глупый полуэльф… промолчим, да и пальцем указывать не станем…

Еще вблизи я убедился, что то, что можно было принять за широкое и мощное основание башни, на самом деле основанием башни не было. Это были верхушки жавшихся к самой башне трех- и двухэтажных домиков со смешными, но довольно красивыми крышами. Господствующая над местностью грозная башня маркиза делала эти домики какими-то по-особому уютными, чуть ли не игрушечными. Если башня занимала весь центр холма, то домики эти разбегались от нее по трем направлениям: одна линия спускалась с холма к дороге, на которую мы выехали, другая бежала куда-то еще, на противоположный склон холма, мне не видный, понятное дело. Подозреваю, что как раз продолжение той же дороги — не кончается же она у замка! Ну а третья линия, видная лишь отчасти, вела в таком направлении, в отношении которого ни у одного разумного не могло быть никаких сомнений. Конечно, к реке. К Свене в данном случае. Вот по этой-то дорожке и мне надо будет спуститься, а потом по Свене до впадения в Велагу. А потом по Велаге до Гуляйполя.

Странные извивы иногда делает судьба, не менее странные извивы и у рек Великоречья. Свена, текущая с северо-запада на юго-восток, делала такой крутой поворот, что один ее немаленький отрезок брал направление едва ли не на север, а ведь до этого река сохраняла общее южное направление, параллельно с Великой. Ну уж на северо-восток Свена в месте, к которому мы приближались, текла точно. А сложись судьба мира чуть иначе — и преспокойно могла бы впадать в Великую: изгиб ее подходил к левому берегу Великой довольно близко. Если бы не холмы!

Кстати, не так много и домиков рядом с замком: штук по восемь с каждой стороны дороги. Боковые стены домов сливались. Хорошо хоть каменные, иначе любой пожар — и весь посад в огне. А вот пространство между «направлениями» застроено не было: виднелись какие-то кустарники и деревья, и даже плодовые, если мне зрение не изменяет. По поводу весны многие даже в цвету. Красиво, между прочим, глаз не оторвешь! Всего в посаде, который конечно же считался городом, было домов… восемь на два (две же стороны дороги) и на три. Получается домиков пятьдесят, не больше; людей, значит, около двухсот — двухсот пятидесяти… А бойцов сколько? Минус бабы, дети, старики. Или не в минус? В Великоречье и женщины и старики стреляют. И дети стрелять научаются с пеленок, иначе не выживешь. Все равно грустно это: такое симпатичное поселение вряд ли выдержит подготовленную атаку гуляйпольских бандитов рыл в сорок — пятьдесят, то есть средней по численности банды… Одна надежда: у Конкруда башка есть, не то что у родового паучка в гербе. И эта башка хоть что-то да соображает…

Кавалерийские рейтузы, называемые почему-то чакчирами, короткая красная куртка с нашитыми витыми шнурами белого металла, по-гусарски. Сабля в обитых кожей ножнах, темляк из разноцветных нитей. Багряный бархатный беретик, натянутый на макушку. А пистолет где? Неужто без огнестрельного? Худые ноги-спички, узловатые коленки, массивная задница, да и тельце у маркиза какое-то квадратное. Но при этом видно, что очень юркий, живчик такой, весьма преклонного, правда, возраста. И запаха старости не чувствую. Квадратная рожа дворянина, украшенная седой остроконечной бородкой и длиннющими завитыми усами, была покрыта какими-то багровыми прыщиками, словно аллергия у человека. Надеюсь, он ничем таким заразным не болеет. От шевелюры только серо-желтый хохолок из-под берета, но зуб даю — лысина во всю голову. Ну, разве еще над висками какая-то седоватая поросль. Водянистые глаза с красными прожилками быстро перебегали с меня на подводы с грузом. И вновь на меня. И на Семена, стоящего рядом со мной с индифферентным видом. И опять на подводы. Каждый раз, переводя глаза на меня, маркиз мимолетно улыбался, будто что приятное углядел, и каждый раз, бросая взгляд на подводы, маркиз хмурился с самым скупердяйским видом.

— Один мой хороший знакомый, — начал я, улыбаясь в ответ, — посылает вам привет и давно ожидаемый вами груз. И еще ваш сосед, — тут я махнул рукой примерно в ту сторону, откуда мы появились, — Афанасий Никифорович, выражает надежду, что ваше сиятельство находится в добром здравии!

— А ты кто? Полуэльф? — Подозрительность старика была вполне понятна, хоть я и произнес все оговоренные с Тимохиным фразы.

— Я — полуэльф, — максимально доступно объяснил я. — В дом пригласите? Мы проделали большой путь, устали и не отказались бы отужинать. И ночь скоро уже — надо бы нас на ночлег определить.

— Годов тебе сколько? — Маркиз пожевал губами, скорчил гримасу, которую лишь при очень больной фантазии можно было принять за гостеприимную улыбку.

— Тридцать почти, — ответил я, недоумевая…

— К тридцати пора уже научиться отличать дом от замка, — проворчал Конкруд, — все заезжайте в город, а ты сюда поди!

И маркиз активно зажестикулировал в сторону охраны — парочки звероподобных зеленокожих орков, вышедших вместе с ним из ворот «города» навстречу не таким уж и нежданным гостям. Орки поигрывали шипастыми булавами и бросали многозначительные взгляды на мои уши. Учитывая, что глазки у орков маленькие и чрезвычайно глубоко посаженные, эти клоуны не иначе как перед зеркалом «многозначительность» репетировали. Я бы, пожалуй, сделал гадам ручкой, но Семену не понравится, зуб даю. Семен, кстати, как чувствовал — мигнул за моей спиной фермеру-пулеметчику Алексею: дескать, за старшего, — а сам остался со мной, и даже еще приблизился, демонстративно закидывая СКС-М за плечи и прикрывая откинутую полу пыльника и соответственно расстегнутую кобуру с пистолетом моей не такой уж широкой спиной…

Если совсем уж честно, то как раз оркам вполне можно поручить охрану такой вот махины, как эта башня, — им не привыкать. Крепости на обрывистом морском берегу — точно их профиль. Но если Конкруд хочет их и на таможне поставить, то тут он будет точно неправ: буйный темперамент «зелененьких» на пользу бизнесу не пойдет…

Маркиз тем временем повернулся ко мне, и мне довелось узнать, с какой стати он так лыбился, разглядывая мою рожу.

— Сюда иди! — повторил маркиз, и я сделал шаг вперед. Синхронно со мной сделал шаг вперед и Семен, все так же оставаясь за моей спиной.

— Полуэльф, хм-хм! — Маркиз улыбался уже так, что видны были неестественно белые, явно вставные зубы. Улыбаться ему было не очень удобно, вот и зрелище было не слишком приятное. — Нормально доехали? С полудня вас жду, а я уже не мальчик!

Получив от меня что-то вроде утвердительного мычания, что-де нормально все, штатно, старикан оживился и стал смотреть на меня внимательнейшим образом, едва ли не запрыгивая в глаза:

— И скажи-ка мне, полуэльф, не обидно тебе, что твои родичи ушастые по тыще лет живут, а вот ты сдохнешь лет так через?..

— А чего обижаться?.. — совершенно искренне не понял я.

— А сколько МНЕ лет, как думаешь? — И маркиз прищурил один глаз, увлажненный неожиданно проступившей стариковской слезой.

— Да лет шестьдесят, с хвостиком, — ответил я, все больше недоумевая. Эх, надо было повыспросить, что за зверь этот маркиз! Я и собирался, собственно, да кто ж знал, что проклятая ось так не вовремя сломается!

— Сто пятьдесят два! — раздельно, едва не по слогам произнес маркиз и в полной мере насладился моим ошарашенным видом. Ну надо же! Наверняка все доходы с маркизата на целителей тратит, одну овсянку жрет, по утрам гимнастика — и никаких гаремов, чтобы сердечко не перегружать! — А ты хоть и эльф наполовину, но попробуй хоть полстолько проживи!

Старик не удержался и хлопнул меня по плечу. Точно, теперь мы лучшие друзья: насладившийся моим удивлением маркиз уже по-приятельски, под руку, тащил меня за подводами, семеня ножками с неплохой скоростью, да еще и при ходьбе опирался на меня, нисколько не смущаясь краткостью знакомства. Вот это, я понимаю, владетельная особа! Да еще и подошвами так шаркал, что у меня уши закладывало. Спасибо, хоть споткнуться на небольших улочках Арсайла ему не грозило: они были выложены прекрасно подобранными и искусно обтесанными булыжниками. Булыжная мостовая! Хоть и немного ее, а неплохо для захудалого майората, совсем неплохо. Попробуйте теперь Арсайл деревней обозвать!

При ближайшем рассмотрении башни Конкруда выяснилось, что первый этаж занимают хозяйственные службы, небольшая конюшня, например, совмещенная с гаражом, в котором стояли «чайка», рессорная коляска и легкий броневичок — кажется, такие называют разведывательными — со знакомым гербом на боку. Выяснилось, что башня довольно глубоко уходит в холм и что подвалы у башни, должно быть, исполинские: автоматически заглянув за небольшую дверку в углу конюшни, открывшуюся на мгновение, чтобы выпустить двух конюхов, я всей кожей почувствовал лестницу, ведущую в такие глубины, что сердце екнуло. И конечно, жилые покои, куда меня тащил маркиз, были наверху, на уровне где-то четвертого этажа. Мне-то ничего, а вот Конкруд явно сбавил темп и отдыхал через каждые пять-шесть ступенек узкой винтовой лестницы, находившейся в специальной шахте у стены. Хорошо, если напротив меня в такие минуты была узкая бойница: я мог посмотреть и на город, и на реку, но по закону подлости гораздо чаще перед моим лицом была все та же каменная кладка. Для маркиза бойницы тоже имели важное значение: он почти всегда подгадывал очередную остановку напротив какой-нибудь из них. Только не для того, чтобы любоваться видами: бойницы обеспечивали ему приток свежего воздуха, но все равно он задыхался, хрипел, и лицо его налилось кровью. Наконец лестница кончилась, и мы вышли на своеобразный балкончик. Отсюда начиналось сужение башни, стены ее закруглялись, здесь же была изгибающаяся вдоль стены «аптечная клумба», занимавшая примерно полшага в ширину и шагов восемь в длину. Мельком осмотрев ее, я понял, что особых каких-то ядовитых растений маркиз не выращивал. Да и цветов, свидетельствующих о присутствии в замке женщины, тоже не было. По законам таких замков благородное дерьмо благородного дворянина и шло на подкормку для растений клумбы. Нельзя ж его с другим дерьмом, неблагородным, смешивать! Это ж унижает дворянское достоинство! Задрав голову наверх, я обнаружил и характерные дырки в полу «фонаря», выдающегося из округлых очертаний башни. «Фонарь» венчался конической крышей, именно такие башенки обожают рисовать детишки. Красиво, эстетично, если не знать, что там, в этой «башенке», туалет. Дырки приходились как раз над клумбой, но стена под дырами была сухой, ничем не воняло, и понятно было, что маркиз устроил у себя нормальную «цивилизованную» канализацию! Молодец какой! По таким вот мелочам и понимаешь, адекватный человек перед тобой или нет! А то, что Конкруд на долгожительстве чуток повернут, — так мало ли людей, особенно среди дворян, желающих сравняться возрастом жизни с гномами и эльфами и не жалеющих на это никаких средств? Да пусть живет, мне-то что!

Вновь небольшой подъем, ступеньки на четыре, и мы оказались в средних размеров комнатке, которая служила, видимо, тронным залом для маркиза. Трон был небольшой, больше похожий на кресло, но на возвышении и возле камина. Рядом — письменный стол, украшенный тяжелым прибором для письма, исполненным из какого-то симпатичного поделочного камня, с искорками. Глоина бы сюда — он бы сразу опознал, какая это такая яшма или лазурит. Похоже, комната используется и как кабинет. И как библиотека, судя по книжному шкафу. И, судя по нашим с Семеном мордам, криво отразившимся в его стеклянных дверцах, как гостиная. А как насчет того, чтобы послужить столовой? Давно в животе бурчит!

Маркиз, не обращая внимания на меня и упорно шагающего за мной Семена, мгновенно скрылся за какой-то неказистой дверцей, плотно прикрыв ее за собой. Я оглянулся на тимохинского помощника, но тот сохранял абсолютно спокойный вид, явно считая, что все идет по плану… Я не решился в своих пахнущих лошадиным потом штанах садиться без приглашения на обитые шелковой материей кресла, стоящие вдоль стен, и принялся разглядывать гобелены на стенах. Чудные абстрактные узоры напоминали то ли скачущих коней с развевающимися гривами, то ли череду набегающих на берег волн.

— Смотри, вот она, паутина жлобская, — шепотом просветил меня Семен, тыча пальцем как раз в один из таких гобеленов. — Ее складывают в несколько слоев так, что получается узор, на холстине закрепляют — вот и произведение искусства! Пространственное воображение надо иметь хорошее, потому что если куски не под тем углом сложишь, потом нити паутины не разлепишь, загубишь материал!

Впечатляет! И, кстати, я заметил, что оконные стекла в парадной зале маркиза тоже покрывают блестящие потеки паутинной нити.

— Это для прочности, — просветил меня Семен. — Бей хоть молотком — стекло теперь выдержит. Но от пули не спасет, конечно, разве что осколками во все стороны не разлетится…

Вообще-то окна привлекли мое внимание просто потому, что, входя в помещение, я всегда стараюсь понять, как в случае чего буду из него выходить. В том числе я в обязательном порядке осматриваю окна. Понятно, что с высоты четвертого, а то и пятого этажа вылетишь — костей не соберешь. А все равно через окошко никак: решетки стальные на окнах. Предусмотрительный парень маркиз Конкруд, ничего не скажешь. Значит, так — два варианта кроме входных дверей остаются: через подвал и через крышу. Наверняка в подвале ход есть, а то и два, — один к реке, конечно, тут без вариантов, а другой может выходить метров за двести от башни. И с крыши можно свалить, если, например, там лестница веревочная или просто тросик… А крыша-то под конус, некуда тросик крепить… Или есть куда?

В замках аборигенских баронов я бывал. Нечасто, но бывал. И каждый раз убеждался, что впечатление от замка надо составлять не в «тронных залах», а в помещениях попроще. В гадюшнике — не в последнюю очередь. Но в первую очередь — в помещении для слуг. Когда слуги, старики, всю жизнь прослужившие своему сеньору, может, даже его отцу, а может быть, и деду, многократно рисковавшие ради сеньора жизнью, спят на полу вповалку, накрываясь тряпьем, и считается, что это нормально, — вот это точно замок обычного аборигенского барона.

Но маркиз Конкруд абориген необычный. Полтора века — не шутка. Старики-слуги вряд ли тетехали его в младенчестве. Это он мог пороть их за проказы, еще мальчишками…

Только я подошел к книжному шкафу взглянуть на корешки фолиантов, как дверка, через которую ускользнул маркиз, распахнулась, и перед нами предстал некто в попугайском кафтане с резным деревянным посохом в руках. Красная пелеринка была украшена серебряной вышивкой, напоминавшей паутину. Это кто, церемониймейстер?

— Маркиз Конкруд Семнадцатый Арсайлский!

Ага! Вот и маркиз! Закусив губу, чтобы не брякнуть: «Давно не виделись!» — я вытаращил глаза на знакомую, казалось бы, фигуру маркиза! Он переодевался, что ли? Тьфу, как девка на выданье! Это ж новый мундир! Действительно, черно-красный, в лучших традициях, эполеты с золотым «макароном»… Вот и пушечки на петлицах. И полусабля вместо обыкновенной кавалерийской сабли… штаны приличные… сапоги без шпор… Заранее подготовил, на плечики повесил, и вот теперь сменил род войск, так сказать… А беретик остался, но это потому, что он по цвету подходит.

От игры «найдите десять отличий» меня отвлек неслабый тычок под ребра. Это Семен, уже склонивший голову в па-а-ачтительном полупоклоне, требовал от меня не ломать игры.

Ладно, не буду… Маркиз тем временем своей шаркающей, но энергичной походкой подошел к трону, внимательно осмотрел его, как будто опасаясь, что за время его отсутствия мы успели подложить туда канцелярскую кнопку, остался, видимо, доволен результатами осмотра, потому что втиснулся седалищем между подлокотниками и задумчиво уставился на нас с Семеном. Я опять закусил губу, чтобы не заржать самым неприличным образом. Представил, что проживший полтора века старик впал в маразм, нас по такому случаю не узнает и сейчас спросит, кто мы такие и чего нам угодно.

— А ты не родня архонту Эленогласу Эральскому?

Начало светской беседы в исполнении маркиза Конкруда поставило меня в тупик. Этот Эленоглас был довольно мерзким эльфом, одним из тех архонтов Закатной пущи, кто стоял за вечную войну с пришлыми, да при этом не особенно скрывал своих отвратительных сексуальных предпочтений… Достаточно сказать, что пришлые называли его Ленкой или Аленой…

— Нет, не родня, и не хотел бы им стать, — ответил я сухо, но довольно спокойно. Может, это и не наезд совсем, вон и Семен застыл от удивления.

— Ты еще и не родился, когда я имел честь принимать архонта в своем замке! — торжественно объявил не слушающий меня маркиз. — Тогда я сделал для него такое же исключение, какое сделал и для тебя сегодня: разрешил войти в замок с оружием!..

— Благодарю вас, маркиз! Я польщен! — В этот раз, чтобы не рассмеяться, мне пришлось изо всех сил сжать кулаки, надеясь на то, что ногти на руках успели отрасти достаточно, чтобы вонзиться в ладони. Ногти особо не отросли, но не рассмеяться удалось. Винтовки у нас у всех забрали в «проходной» городских ворот, но револьверы и пистолеты оставили. А кто бы их отдал? Уверен, что каждому, кто удостаивается приглашения в замок маркиза, оказывается такая же честь. И вероятно, каждому гостю рассказывается история о том, что такой чести удостаивалось некое лицо, посетившее замок задолго до рождения самого гостя…

Маркиз благосклонно покивал, но сесть не предложил.

Мало того, он сам встал с «трона» и переместился за письменный стол, попутно откинув шарнирную крышку с чернильницы. Потом достал из пучка перьев одно и с самым придирчивым видом осмотрел, как оно заточено. Заточено, на мой взгляд, было неплохо, но Конкруд поочередно вытянул и остальные перья, внимательно осмотрел каждое. Мы с должным почтением взирали на эти манипуляции. А затем хозяин замка вернулся к первому перышку, нетерпеливым движением руки сбросив отвергнутые в корзину для бумаг. Мы с Семеном хранили глубокомысленное молчание. В дверь просунулась чья-то красная физиономия, перемигнулась с церемониймейстером, тот в свою очередь изобразил какую-то нелепую фигуру, выставив посох перед собой, а затем вновь отставив его к правой ноге. Ну-ну, какие еще ружейные приемы нам продемонстрируют?

— Мой оружейник проверил товар, и я готов заключить сделку! — незамедлительно объявил маркиз таким тоном, как будто делал мне одолжение. Вперед без лишней суеты выдвинулся Семен и протянул мне неизвестно когда приготовленный футляр для документов, даже небольшой тубус. Тубус был сработан эльфийскими мастерами из «бронзового» дерева еще до Пересечения сфер: он не горел в огне и не тонул в воде. Кроме того, он был герметичен. Для той эпохи этих качеств хватало с лихвой. Никаких украшений на корпусе тубуса не было, но это отнюдь не умаляло его стоимости. Полагаю, он стоил примерно как полторы пушки из тех, что мы привезли маркизу. Я открыл тубус и достал из него листок векселя Беренсона с «полем» — специальным металлизированным кружком, реагирующим на прикосновение пальца. Теперь если прикоснуться к этому кружку, заверяя подпись, то листок запомнит мою ауру, как и ауру маркиза. Такой вексель не подделаешь. Молодец Беренсон, что тут скажешь… И молодец Тимохин: хороший футлярчик подобрал, пятерка по психологии. Маркиз, по-моему, больше внимания тубусу уделил, чем векселю. Наконец-то я узнаю, что закладывает маркиз в обмен на пушки, хоть бы и формально. Не замок, понятное дело, и не душу. Остров! Вот же, черным по белому, то есть по розовому с сиреневыми прожилками, что за оплату поставки пушек маркиз ручается островом на реке Свене. Это тем самым, что ли, где таможня? Похоже, им.

В чем меня кинули? В чем кинули? Что кинут, я не сомневался. Тимохин мне не друг и не родственник, чтобы благодетельствовать. Вопрос был — в чем кинут и как?

Подписываясь под кружком, к которому я прикоснулся указательным пальцем левой руки, я мысленно прикинул варианты. Кроме того, что чисто теоретически я теперь могу стать собственником солидной недвижимости, никаких особых проблем для себя я не увидел. Зачем эта комбинация Тимохину? Эх, нет у меня способностей к торговле! А то бы, может, что и понял! Сделав зарубку себе на памяти, что надо бы проконсультироваться со знающим человеком, я протокольно улыбнулся в тот момент, когда маркиз закончил расписываться, ткнув пальцем в «поле» Беренсона, как будто хотел пробить вексель насквозь.

Вексель в тубус, тубус в карман. «По рассеянности» — и пусть Семен не дуется. Вот даст адресок в Гуляйполе — тогда и тубус получит. А нервничать не надо: у меня аж кожу на затылке стянуло, так Семен на меня глянул.

— Пришлые живут по каким-то своим странным правилам! Никак не привыкну! — Маркиз укоризненно покачивал головой. — А нам, обломкам старинных родов, приходится потакать их варварским обычаям! И вот если я теперь не приглашу вас «обмыть» сделку, соседи, и особенно Афанасий Никифорович, меня не поймут!

И маркиз сморщился, как пьяница над чаркою вина, по счастливому выражению поэта. Наверняка каждый день повод ищет, как бы от своей диеты «номер 5», от протертого овощного пюре поотлынивать! Ну, наконец-то ужин! У меня давно уже под ложечкой сосет! Полуэльфам, судя по моему опыту, перетерпеть голод не так уж сложно: это только первые три дня тяжело. Ага, щаз! Чего у меня всегда было в недостатке — так это терпения.

Маркиз, еще раз картинно нахмурившись, почти выбежал из кабинета, а к нам чинно подошел мажордом, или церемониймейстер, смешно размахивая руками и вообще пытаясь больше походить на цаплю, чем на человека.

— Господа! Маркиз Конкруд Семнадцатый по поводу успешного заключения сделки имеет честь пригласить вас…

Не дожидаясь продолжения, я отправился вслед за маркизом, тем более что запахи из-за неплотно прикрытой за маркизом дверцы доносились вполне аппетитные. Когда накрыть успели? Да пока маркиз расписывался, не иначе…

— …отведать его скромного угощения! — донеслось из-за спины растерянное блеяние мажордома.

Лучше, конечно, чтобы угощение было не слишком уж скромным!