Немного о потерянном времени

— Марик, милый, услышь меня, прошу. Признай, что безнадежно это все. Отпусти безнадежное. Позволь себе увидеть других. Пойми, не быть нам вместе. Не из-за того, что я счастливо замужем. Ты для меня ребенок. Сын. Мальчик, о котором надо заботиться. Позволь себе быть счастливым. Поверь мне, прошу тебя.

Вой, что я слышу после — самое страшное, с чем доводилось в жизни столкнуться.

И я, я сейчас тоже хочу выть вместе с братом. Потому что это страшно и больно — знать, что твоя любовь обречена. Надеяться, мечтать, ждать, а потом, хлоп, мордой в асфальт.

В кровь все. На куски.

Без будущего. Без надежды.

Просто все.

Мать еще мягкая, заботится о нем, идиоте.

И тут, по всем законам жанра, открывается дверь. Папа Влад входит и, окинув взглядом прихожую, с понимающей усмешкой замечает:

— Что, накрыло Марка?

Мое дело что? Только подтвердить:

— Да, рычит, злится.

Отец спокойно ставит портфель и рюкзак на тумбу, раздевается и продолжает, как ни в чем не бывало:

— Наконец-то прорвало. Пора уже ставить точку и жить дальше. Всем.

Как дебил переспрашиваю:

— Всем?

— Конечно, ты же не думал, что маме твоей легко, когда рядом столь интенсивно и серьезно страдает близкий человек?

— Ну, мама сразу говорила, что это бесперспективняк, — вздыхаю, потому как и мне она говорила, что пора бы уже в себя прийти и начинать жить, а не существовать. Но кому это?

Отец хмыкает:

— Но вам-то насрать всегда было на то, что взрослые говорят, если вашим идеям поперек, так ведь?

Молча киваю. Что тут скажешь? Правда.

Вместе идем в ванную комнату, моем лица и руки. Отряхиваемся, как последние собаки. Брызги по стенам, мама опять будет ворчать. Но нам сейчас это первобытное единение важно. Тяжело обоим. И я не вижу в отце ревности, только боль:

— Знаешь, как страшно просто подумать, что у меня могло не получиться? Это же ужас — жить без нее.

— Не знаю. Но мне нестерпимо больно столько лет, что я, кажется, вообще не помню, как это — жить без этой выворачивающей и разрывающей боли.

— Рус, ты должен шагнуть вперед. Пора уже внести ясность. Ведь было же у вас?

Было. Было. Только тот безумный, сладкий и острый поцелуй после моей защиты проекта по истории в десятом классе и держит меня на плаву столько лет.

Ей было не все равно. Она горела вместе со мной. Она откликалась, она отвечала. Она хотела.

Ей не было все равно.

Из кухни появляется мама. В слезах.

Пока отец ее обнимает и утешает, я прохожу вперед. Марк стоит у раковины, вцепившись в столешницу. Спина напряжена, голова опущена.

В кухне тихо.

Подхожу ближе, нарочно шаркая тапками. Хлопаю между лопаток.

— Прорвемся, бро? — звучит вопросительно, хотя я мечтал, что это будет утверждением.

Звезда любой университетской тусы сейчас смотрит на меня таким тусклым и безнадежным взглядом, что я хочу умереть в моменте. Здесь. Сейчас.

А потом мы слышим шаги. И оба резко приходим в себя.

Кривые зеркальные ухмылки, тоску загнать глубоко внутрь, встряхнуться, хлопнуть друг друга по плечам и синхронно повернуться к двери.

— Я все же надеюсь на ужин в спокойной семейной и дружественной атмосфере, — говорит женщина, что подарила настоящую и счастливую жизнь мне и никогда не даст ничего сверх материнской привязанности моему лучшему другу, названому брату и просто отличному парню.

Вот так, бл*, вышло.

Жизнь несправедлива.

Ненавижу.

И насколько я ее ненавижу, эту гребаную жизнь, я понимаю после процеженного Марком сквозь стиснутые зубы за чаем:

— Я чего приперся-то на ночь глядя? Возил сегодня мать в роддом, там же звезда брательника моего лежит, кесарево ждет. А мне навстречу, не поверите, Бенедикт. У Лады Юрьевны угроза, положили на сохранение. Всеволод Бенедиктович лыбится, как идиот, счастлив до усрачки, видимо. Наследника ждет, скотина.

Это взрыв. Маленький такой. Точечный. Но точно в сердце.

— Пойдем-ка мы, прошвырнемся. Проветримся, да новую реальность примерим, да, Марк? — на это у меня еще хватает сдержанности.

А дальше мы с братишкой молча чешем в наш старый круглосуточный зал и до часу ночи хреначим по груше и топчем ринг.

Уже сидя в раздевалке, утирая кровь из рассеченной брови и капли с волос после душа, я понимаю, что так больше не тяну.

В груди печет, в ушах пульс бухает, горло горит. На хрен все мечты и планы. Я сейчас для себя только один выход вижу:

— Бро, я поеду «в поле» поработать. На год или три. Ты как?

Кто удивлен, когда мой лучший друг, стерев с лица воду, хмыкает:

— Завтра встречаемся на точке в десять.

Конец второй части

Мои замечательные!

Благодарю за поддержку!

Завершилось непростое лето после окончания магистратуры Русланом и Марком.

Хочу спросить — будем делать перерыв в продолжении для переваривания и страдания на пару дней? Или третью часть завтра начнем?

Люблю Вас, спасибо, что со мной!

Ваша ДШ

Часть третья: «Ночь в одиноком октябре»

'Медленно но верно

Ходит колесо…'

Г. У. Лонгфелло

Осень, через два года после

Глава 18

Руслан

О чем я думал, когда контракт подписывал? И батя в каждый мой отпуск взглядом спрашивает о том же. Но что сказать? Это было у меня, как всегда: порыв, эмоция.

Больно тогда мне было так, что я сделал, как когда-то мама — сбежал. Нет, не в теплое местечко, как мог бы. Мне кажется, мать с отцом до сих пор гневаются, что я на аспирантуру забил.

Но быть с ней в одном городе, когда она собирается родить долгожданного ребенка этому козлу, я не мог. Просто не мог.

Железная дисциплина, ежедневная тяжелая рутина, ограничение передвижения и контактов, постоянная смерть в руках — все это быстро привело восторженного идиота в чувство, вернуло в реальность и помогло прийти в себя.

Собраться. Выдохнуть.

Выделить главное, отметить важное. Выжить.

И выживать вот уже третий год.

Рад, что и бро тут слегка пришел в себя. Вот уж кому разлука пошла однозначно на пользу: хоть глаза и уши открылись да мозг заработал. Ну, после того как на полигоне прочистился.

Даже мы, второй состав, и то за прошедшее время контракта по цинку патронов сожгли. И ухо привыкло, и руки, да и просто там, в глубине, стало ясно — есть ради кого жить. Но они там, а я здесь. И пусть так и будет.

Опасность рядом. Но рядом со мной. Не с ними.

Не с теми, кто мне дорог сильнее, чем жизнь.

Отпуска наши раз в полгода на две недели — это прямо сказка: и тебе все рады, и ты еще не успел расклеиться на гражданке настолько, что хочешь пожаловаться или поплакать. Ну и переклинить тебя тоже не успевает.

Ешь, спишь, в горячем душе стоишь часами. Мама на диване вечера проводит, чтобы можно было уложить бритую голову ей на колени и мурчать, пока она тебя против шерсти гладит, за ухом чешет, колыбельные поет, про близких и свои дела рассказывает. Тихий рай. И все огненные волны, ночные штурмы, почетные караулы и прощальные залпы остались где-то там, за гранью, которую надежно удерживают вокруг тебя теплые мамины руки и спокойный голос. И горячие капли, что иногда падают тебе на щеку или в ухо.

В крайний отпуск приехал со странным чувством, что что-то изменилось. Что? Сам не понял. Пришлось к отцу идти — разбираться.

Видно, что батя слегка задолбался, потому как им Никитос все еще мощно дает прикурить, но уже не так жестко, как тогда, когда я свалил.

Родители — молодцы, справились. Да и Ник уже пообтесался. А я, выходит, умница, что отбыл по делам и не сильно отсвечивал у них в период притирки и адаптации.

Насколько трудно им пришлось, можно судить по тому, что мать снова ходит на еженедельную психотерапию и раз в три недели закрашивает седину, а отец, бывает, тупит в стену на кухне с чашкой чая или кофе. Реже — с бокалом красного или коньяка.

Этот неожиданный разговор с батей, как обычно, порядочно прочистил мозги, стряхнул шелуху страхов, мишуру приличий и выгреб из закоулков разума прочий мусор, типа таких старых закладочек, вроде значимости общественного мнения.

— Видишь ли, мне странно слышать это именно от тебя, — папа Влад не спеша налил две кружки кофе. Как всегда, его фирменный густой черный кипяток с двумя ложками сахара. Бодрит до свиста ветра… в ушах.

— Ты наблюдал практически из первого ряда за моим завоеванием твоей матери. Женщины с ребенком, заметь, — хмурится, потом смотрит на меня с недоумением на всем лице. — И да, когда я начал свой безумный завоевательный поход, она, как ты знаешь, давно была замужем. И даже вроде как внешне вполне благополучно. Но я понимал, что лишь рядом с ней смогу жить, только в ее воле мое счастье, поэтому плевать я хотел на обстоятельства. А ты даже позвонить или написать своей зазнобе не можешь. О чем тогда речь?

Ну, в таком ракурсе ситуация выглядит нелепо. Да, дерьмово, откровенно говоря, выглядит.

И я тоже. Красавчик.

Молчу. Пьем в тишине кофе, потом я, не от большого ума, ляпаю:

— Ну, я связан контрактом.

Острый, полосующий до костей взгляд, которым отец меня мгновенно разделал на стейки, и спокойное:

— Об этом я вообще слова доброго не скажу, ибо нет у меня даже морального права, — и пока я думаю, что вроде он меня песочить не собирается, хотя вполне может себе позволить и имеет все права: и моральные, и юридические, батя горько добавляет, — Сам дурак.

— Кто? — офигеваю.

Отец допивает кофе, встает к раковине вымыть чашку и хмыкает:

— Да мы оба, если разобраться.

— Дебилы?

— Трусы.

Вот это прямо жестко, пап!

— Но ты же справился?

— Когда я держу Марго за руку, то думаю, что да… а когда вокруг нее происходит какой-то движ, то начинаю сомневаться.

Что за вечер откровений, бл*?

— В ней?

Папа Влад убирает чашки, достает увесистые фамильные хрустальные коньячницы. Так, время тяжелой артиллерии пришло.

— В себе. Достаточно ли я уделяю ей внимания и времени, проявляю ли я любовь так, как это нужно ей, и вообще — что она там чувствует ко мне сейчас. Любит ли? А, правда?

Ставит на стол вазочку с конфетами, тарелку с сыром, блюдечко с дольками лимона. И бокалы с его любимым «Карлом Мартеллом». Раньше всегда меня под*бывал при этом, вспоминая Карла Маркса и арабов при Пуатье. А сейчас даже не усмехается. Хреново.

Что тут сказать?

— Да ну, бать, не может…

Жестом останавливает мои миротворческие потуги. Смотрит в глубину бокала, где блики на поверхности от маминой любимой гирлянды обещают умиротворение и покой. А потом, поднимает голову и смотрит четко в глаза:

— Может-может, потому что проблемы мои с самооценкой армия в свое время не решила, и звание доктора наук, гранты и прочее научное признание тоже не справились.

Ну, я как бы охренел, но, может, чего не догоняю у них в отношениях?

— Ты ей не веришь, что ли?

— Верю. Только когда Марго рядом, смотрит одобрительно или восхищается, чувствую себя нормальным, живым, достойным. Но сомневаться в глубине души — достаточно ли я хорош для нее, не перестаю, — голос отца звучал глухо и надтреснуто.

Вот ведь его родители покорежили, суки.

История из детства — неподъемная почти, поэтому выдыхаю уже как-то без особой надежды:

— И зря. Ты для нее — самое то, что нужно.

Хмыкает.

Чокаемся.

Молча выпиваем.

И сидим так в летней тишине и отблесках новогодней гирлянды до того самого момента за полночь, когда на кухне появляется мама. Она уложила Ника, поработала у себя в кабинете над очередной статьей и пришла за традиционным стаканом кипятка перед сном.

— Вы как-то засиделись, мои дорогие, — проходит мимо стола, целуя отца в висок и меня в макушку. — Все, пришла злая мать и изгоняет вас с кухни. Бегом оба в душ и спать. Завтра продолжите ваши посиделки на даче, — и хоть мама и звучит спокойно, но в глазах ее и жестах заметна печаль.

Но она ничего воспитательного и назидательного нам не скажет, потому что мы имеем право косячить и тупить так, как нам того хочется. Мы же не спрашивали совета? Вот мама и ждет.

А когда я после душа заваливаюсь в пахнущую лавандой постель, то вместо сна ко мне вдруг приходят странные мысли. Спасибо, что про мою семью.

Да, мелкий наш начал свой жизненный путь в таком дерьме, что никто не удивлен его настороженности, дикости и звериным повадкам.

Но удивительное дело, мой отец — гений, красавец, молодец и умница, до сих пор настолько не уверен в себе. Как так-то? Уж сколько лет прошло с беспомощного детства?

А я, раздолбай, скорый на безумные решения? Я — уверен?

Вот так и выходит, что в себе и в адеквате у нас в семье только мама, которая занимается своим ментальным здоровьем последние лет восемь. А мужики как на подбор — психи и истерички, да.

И мне пора бы может повзрослеть, а?

Пришло время отвечать и за слова, и за поступки.

Глава 19

Лада

Если бы я могла остановиться и замереть. Просто оглянуться. Хоть немного подумать. Увидеть его. Мой день сурка.

Но матери ребенка с особенностями развития и диагнозом обычно не до этого.

У меня есть перечень обязательных дел, чаще всего срочных, есть выработанный с кровью и слезами приемлемый дневной график активности, ну, и натоптанный маршрут, пролегающий между домом, магазином и поликлиникой тоже имеется в наличии. Даже гуляем мы с дочерью вдоль этого маршрута. Чаще всего заодно, а не отдельно.

Такова моя жизнь сейчас, и это беличье колесо, кажется, уже давно мерно гудит на периферии моего сознания. Так тяжело и привычно, что страшно: а если вдруг остановится? Раздавит? Погребет под обломками?

«Нет, не время для пустых раздумий», — привычно одернула себя.

Ни к чему это. Но все равно, сидя перед кабинетом лучшего невролога в городе, я удивляюсь себе — мысли в голове не о выживании шевелятся вдруг.

Ну, может, оттого, что Лиза спит сейчас на руках довольно спокойно, как и прошедшей ночью. Да, еще вчера я помогала сыну соседки с историей Средних веков, а она за это брала Лизу погулять аж на три часа днем, так что я успела и дела домашние переделать, и в ванне полежать.

Сейчас еще бы что-то обнадеживающее услышать и вообще можно будет считать, что эта осень, в отличие от прошлых, очень даже ничего.

— Лада Юрьевна, поддерживающая терапия у вас действенная, но вы же понимаете, что этого недостаточно? Я бы рекомендовал не затягивать с операцией. Вам с дочерью хорошо бы в Питер съездить на консультацию к нейрохирургу, да и оперироваться лучше там. Квота, увы, не ваш вариант. Ждать вы не можете.

— Сколько будет стоить операция? — я уже в ужасе, потому что денег нет и взять их негде.

Врач продолжает мне что-то говорить, но я будто бы оглохла: вижу, как шевелятся его губы, но не слышу. Не понимаю. Тону в своем ожившем кошмаре.

Рассчитывать на мужа бессмысленно, еще в роддоме он требовал оставить Лизу там, написать отказ, а после обещал хорошо за мной следить, чтобы через год родить нового, нормального, здорового ребенка вместо этого, неудачного. Сына вместо досадной ошибки.

Я до сих пор очень счастлива, ведь тогда смогла убедить его, что мы с Лизочкой никак не будем ему мешать и ничего не станем у него просить. И вернемся в Новгород, в квартиру, что осталась от свекрови.

Первые месяцы после рождения дочери я помню плохо.

Из роддома мы переехали в реанимацию новорожденных ДКБ №1, где неврологи с нейрохирургами пытались определить и минимизировать последствия тугого множественного обвития пуповины в родах. Пробыли мы там пять недель.

К нашей выписке в удовлетворительном состоянии под наблюдение районного невролога, Сева уже все для себя и нас решил, так что из больницы он забрал нас прямиком в квартиру матери в Новгороде. Местный невролог наблюдал нас почти год, когда появились подозрения на гидроцефалию. После обследований диагноз подтвердился, и была для начала подобрана медикаментозная терапия.

Но все это время вопрос с операцией висел над нами. И вот теперь настал момент, когда мне надо решить — буду ли я дальше держать слово и не стану беспокоить мужа, либо наплюю на его недовольство и буду бороться за будущее дочери.

— Лада Юрьевна, я списался с коллегами, есть возможность попасть на консультацию в Педиатрическую академию. Но надо спешить, профессор, готовый вас посмотреть, будет там только до конца этой недели. Если решите ехать, то хорошо бы это сделать завтра. Вот мой телефон, напишите или позвоните, как примете решение. Не затягивайте, это не в ваших интересах.

Скомкано благодарю, обещаю к вечеру дать ответ, и выхожу из кабинета с плачущим ребенком и документами в руках.

Бросив вещи на свободный пеленальный столик, стараюсь успокоить дочь. Лиза очень беспокойная и плаксивая. Я понимаю, что это следствие болезни, но на ней же диагноза не написано. Поэтому у нас вечные проблемы с окружающими, для которых я дрянная мать, что не может успокоить ребенка. Но сейчас у меня ни на какую реакцию сил нет. Совсем. Я вся там — внутри своего самого большого кошмара. Я могу потерять моего ребенка. Единственную радость, мое утешение, мое солнышко.

— Мамочка, уймите уже свою истеричку. Вы так всех детей в округе перебудите, — раздается недовольное сзади, пока я пританцовываю у столика с нашими вещами. Лиза плевать хотела на окружающих, доктор снова сделал ей больно и неприятно. Ей плохо и она громко информирует об этом окружающих.

— Я к вам обращаюсь, женщина! — нервная дама начинает переходить на ультразвук.

А у меня нет ни сил, ни слов. Я очень сильно устала, я просто падаю, я в ужасе. Одна, против, кажется, всего мира.

Но бывают и в беспросветном мраке яркие лучики, да. Из кабинета невролога выходит медсестра. Мария Сергеевна очень хорошо отнеслась к нам с Лизой, когда мы только приехали и пришли на прием с выпиской из ДКБ. С тех пор она неизменна с нами добра. И это так удивительно, что моя дочь видела хорошего от совершенно посторонней женщины больше, чем от всей своей родни, кроме матери. Про отца мы вообще не говорим.

Милейшая Мария Сергеевна злобной мегерой отчитывает и стыдит верещащую даму, а после запихивает ее в кабинет врача со словами:

— Алексей Иванович, вот вам наша «знаменитость» со своим страдальцем.

Дверь захлопывается за печальным подростком и его шумной матерью, поэтому возгласы восторга Алексея Ивановича мы не слышим.

— А ну-ка, Ладушка, давай мне Лизоньку, да иди за мной! — командует наша добрая фея. Я покорно передаю ребенка, который тут же успокаивается и с любопытством разглядывает крупные янтарные серьги нашей любимой медсестры.

Приходим в процедурный кабинет, где Лизу выпускают в манеж, а мне накапывают в мензурку корвалола. И дают кусочек сахара. У меня прямо праздник.

— Лада, Иваныч дело говорит, вам надо ехать с Лизой к профессору. Тот очень хороший специалист, и ваша ситуация — прямо его профиль.

— Я понимаю, Мария Сергеевна, я знаю, что это нужно. Но наши обстоятельства…

— Лада! Брось все, сейчас здоровье Лизы важнее остального. Без памперсов можно прожить, а на билет на «Ласточку» вам хватит. Смотаетесь одним днем, а потом уже, с результатами будете с Иванычем думать да планировать все остальное.

Я заторможено киваю, потому что прикидываю и понимаю: на электричку мне и впрямь хватит, даже без отказа от необходимых покупок. Рефераты и контрольные в этом месяце внезапно принесли ощутимый доход, так что мы можем позволить себе вояж в Северную Столицу. Исключительно по делам, да.

— И ты бы подумала, да сама сходила бы к врачу, — неожиданно продолжает эта неравнодушная женщина.

С удивлением гляжу на нее:

— Я в порядке.

— Вижу я, в каком ты порядке. Милая, тебе бы психиатру показаться, потому что невролог уже не справится.

Внезапно, однако.

Но, несмотря на изумление, все же соглашаюсь ехать завтра к светилу нейрохирургии в Петербург.

Глава 20

Руслан

'Лучшие биатлонисты в России — выходцы из Сибири.

Потому что волки не прощают ошибок ни в стрельбе, ни в беге'

КВН «Плохая компания»

— Армия — настоящая женщина: ревнивая, жестокая и скорая на расправу, — говорит мне пожилой врач в госпитале, как только я отхожу от наркоза достаточно, чтобы воспринимать информацию на слух.

Лежу на животе, вижу мутно и пока только одним глазом, слышу через раз, дышать не так чтобы легко, но можно. В башке шумит, в целом — тошнит, но мозг, вроде как, функционирует и речь понимает.

И обрабатывает, и выводы делает. Не то, чтобы они мне нравились, ёпта.

Да, я сам идиот, расслабился.

Возбудился, надумал себе, напланировал. А этого делать на службе категорически нельзя. Распсиховался, погряз в романтических грезах, провалился в страну розовых пони. Решил, что в следующем отпуске надо обязательно с Ладой встретиться и поговорить. Не имеет значения, что там за обстоятельства вокруг нас, плевал я на всех. Речь уже начал продумывать, увлекся, бл*.

И словил в очередной раз ответку от мироздания в виде рухнувшей кирпичной стены прямо на замечтавшуюся башку. Вроде как Марк волок меня куда-то и материл от души, но за достоверность воспоминаний не поручусь.

— Я вижу основную причину ранения в снижении концентрации внимания, а не только в ошибочных разведданных, — уверенно продолжает между тем местный Айболит. — У вас в жизни, очевидно, сменились приоритеты. Появилось что-то, занимающее большую часть вашего процессора. Вы перестали отдавать полностью свои ресурсы для выполнения поставленной задачи.

Воспитательная беседа в стиле моих дорогих родителей совершенно не мешает доктору кружить вокруг койки и ловко пробираться между многочисленными трубками капельниц и катетеров, чтобы заглядывать во все интересующие его места. На мне.

— Результат у вас на спине, руках, даже на лице частично. Я, конечно, выводы свои командованию озвучивать не буду, здесь достаточно и объективных причин, но Вам, молодой человек, настоятельно рекомендую увольняться и валить на гражданку.

О, как!

Я и сам давно понял, куда встрял и выйду с удовольствием, но обстоятельства.

— У меня еще девять месяцев контракта, — хриплю.

— Ну, для начала у вас полгода реабилитации, юноша. Про перспективы сейчас говорить рано, но пока они меня вдохновляют, Руслан Владимирович. Будем посмотреть, конечно, но, у Вас теперь будет время между уколами обезболивающего, и Вы бы подумали о будущем. Это и вообще в жизни важно, а для Вас так особенно.

Ладно, вся эта муть потом. Важнее сейчас другое:

— А Марк? Меня тащил…

Доктор не удивлен совершенно, также спокойно отвечает и меня прямо заметно отпускает при его словах:

— О, ваш друг в относительном порядке: легкое сотрясение, перелом руки, вывих плеча, ожог верхних дыхательных путей. В целом состояние удовлетворительное. Реабилитация займет месяца три-четыре.

О, как. Ну, потусим вместе. Как всегда.

Хвала материным мужикам, удалось отделаться легким испугом. Даже если я всю оставшуюся жизнь на пол-лица буду, как шкварки из бекона — зато живой. Хотя я так протупил, что могли бы там все сгинуть. Идиот.

Сменив пакет в капельнице и отметив температуру в истории болезни, доктор покивал мне с довольным видом, а потом, уже взявшись за ручку двери, обернулся, прищурился и добил:

— Когда-то я нечто подобное говорил вашему отцу, юноша. То, что Вы здесь, внушает оптимизм. Он внял моим рекомендациям, а Вы, смею рассчитывать, унаследовали его здравомыслие.

То есть родители уже в курсе.

Пиз*ц.

Мои золотые!

На наш колхоз напал злобный вирус, и мы полегли тут рядком с температурой и соплями. Продолжение в понедельник будет обязательно во время, просто я не всегда смогу оперативно реагировать и отвечать Вам, мои замечательные…

Прошу прощения, лечусь изо всех сил и лечу окружающих:)

Ваши комментарии, как всегда, очень жду!

Спасибо вам всем:)

Глава 21

Лада

Это так странно, выныривать из своего ежедневного болота, как глаза открыть и мир увидеть. Чувствую себя кротом, которому внезапно подарили зрение.

Стараниями Марии Сергеевны и Алексея Ивановича мы с Лизой умчали на утренней «Ласточке» в Санкт-Петербург. На вокзале нас встречали и не просто абы кто, а внук нашей волшебной медсестры, оказавшийся еще и на автомобиле.

Когда я входила в один из корпусов Педиатрической академии, в сопровождении уверенно лавировавшего в здешнем лабиринте строений мужчины с моей сумкой и папкой с Лизиными документами в руках, мне показалось, что все возможно. И что у нас с дочкой все наладится. Надо только лишь поверить.

Профессор, звезда отечественной нейрохирургии, был скуп на эмоции, но исключительно внимателен к пациентке. Лиза даже не заплакала при осмотре, а это показатель.

— Что скажу, Лада, в целом Алексей ведет вас грамотно, но это все же полумеры и вы должны понимать: операция — единственный выход и она неизбежна. Сейчас могу предложить полное обследование здесь. Сегодня провести КТ, при необходимости добавить МРТ. По результатам посмотреть и уже, если понадобится, расширить исследования люмбальной пункцией. Тогда говорить о хирургическом вмешательстве. Но, как вы понимаете, обследования и анализы мы еще, в принципе, сможем провести по ОМС, но операция в любом случае будет платной. Пока мы Лизу сейчас на обследования заберем, вы как раз в отдел платных услуг зайдите. Девочки вас там проконсультируют по особенностям. И еще Мария Сергеевна просила вам доктора организовать, вы как?

— Если Мария Сергеевна, то я, конечно, согласна.

— Отлично, сейчас вас проводят к врачу, он очень компетентный специалист, когда-то учились вместе, так что посмотрит в лучшем виде. И проконсультирует, и назначения у него адекватные. А после его сестра проводит вас уже к девочкам в хозрасчет.

— Огромное спасибо! Я так вам благодарна, не знаю…

— Полно вам, Лада, и Леша, и Мария Сергеевна настоятельно просили помочь, отказать невозможно. Ступайте, будем надеяться, что результаты обследований нас порадуют. Идите, не тревожьтесь за дочь, она в надежных руках.

И я пошла за вежливой, милой девочкой, куда послали.

— Я вас подожду, профессор редко больше часа консультирует, поэтому мы везде успеем. Минут двадцать — тридцать в «платных услугах», а потом обратно, как раз к концу обследований вашей дочки и вернемся. Не волнуйтесь, все хорошо будет.

Эх, милая, твои бы слова…

А потом мне было некогда думать о глупостях. Потому что, ну…

Чего мы ожидаем от похода к психиатру?

Не знаю. Я не ожидала ничего хорошего. Кто вообще в своем уме добровольно ходит к психиатру?

Ну, психи, может? А я-то нормальная. Чего мне к нему идти?

Поэтому мое изумление вообще невозможно было адекватно оценить после приветственной реплики:

— Так, в принципе, мне ситуацию обрисовали, так что я в общих чертах представляю картину. Давайте быстренько по основным симптомам пройдемся и будем решать, какую поддерживающую терапию выбрать.

Я сидела пришибленная, потому как, ну, вряд ли кто-то лучше меня в курсе, какие у меня проблемы и что там внутри меня происходит.

Нет, я приличная и воспитанная, поэтому я покорно отвечала на вопросы, а глаза врача становились все больше и больше. Минут через двадцать после начала встречи он предложил:

— Лада, а расскажите мне, что вас на самом деле беспокоит?

Ну, я и рассказала. И о традициях семьи, и о неудачном замужестве и о проблемах беременности. Про роды было отдельное выступление, вместе с послеродовым периодом. Полное слез и соплей. Про настоящее время сказала кратко, но емко. Доктор впечатлился.

А потом начал говорить, и впечатлялась уже я:

— Что мы с вами сделаем, Лада? В свете ожидающих вас обследований и операции, а также из-за того, что в настоящее время вы не в состоянии выделить время для прохождения курса психотерапии, мы постараемся максимально поддержать организм. Просто поможем вам дожить до более благоприятного и спокойного периода.

Изумление мое было столь явным и заметным, что доктор хмыкнул и подмигнул, извлекая из сейфа упаковки с лекарствами. Затем что-то чиркнул в бланках, шлепнул печати и продолжил:

— Смотрите, вот вам препараты для нормализации сна, мозговой деятельности, а также успокоительное. Вот это будете пить постоянно, а это — при сильном стрессе. Тут рецепт. Вот мои контакты. Напишите в любом удобном мессенджере — какие заметны результаты от применения препаратов через три дня, потом через пять, потом через неделю. Если что, будем корректировать. Надеюсь увидеть вас годика через пол. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

И вот стою я, такая обалдевшая, посреди коридора с тремя лафетками и двумя рецептами. И реально не понимаю — что это было?

Но милая нейрохирургическая медсестричка бдит, подхватывает меня под локоток и увлекает дальше по маршруту. Топаю за ней в полном душевном раздрае.

Что могу сказать в итоге? Я в панике пополам с надеждой. Панику порождают результаты обследования и озвученная стоимость операции, а надежда происходит оттого, что я приняла оба успокоительных сразу.

Сейчас, ожидая с Лизонькой на руках явления волшебного внука Марии Сергеевны, я понимаю, что мне что-то в жизни придется менять. И кардинально. Возможно, радикально.

Но в конце моего тоннеля забрезжил свет, и ради того, чтобы моя крошка прожила нормальную, долгую жизнь я готова практически на все.

Даже пойти против семьи, традиций, поперек воспитания, которое, кроме боли и слез ничего мне не принесло.

Возможно, я выросла?

Да, стоя над кювезой с синеньким младенцем, проливая целую ночь беззвучные слезы, укачивая на руках красно-фиолетовую от рыданий дочь, слушая равнодушное заключение специалиста по компьютерной томографии, как-то незаметно сдохла та милая девочка Лада, которую на зависть всем соседям вырастили мои неидеальные родители. Для их гордости я всегда должна была быть безупречной.

Но не пошло ли это воспитание на хрен, если из-за него моя дочь может умереть или в лучшем случае остаться инвалидом?

И, кстати, про воспитание, семейные традиции и прочее общественное мнение…

С Русланом мне обязательно нужно в ближайшее время поговорить. Сколько можно уже тянуть этот хвост горечи воспоминаний и упущенных шансов за собой?

Как сейчас модно говорить — пора закрыть этот гештальт. Освободить и его, и себя.

Потому что за каким, спрашивается, лешим, ему сдалась придурочная старая ведьма с больным чужим ребенком?

Глава 22

Руслан

Каково это взрослому мужику сидеть на шее у родителей?

Дерьмово, вообще-то.

Они, естественно, это обузой не считают, но я-то понимаю «конфуз ситуации», бл*.

Никогда не забуду, как мама появилась у меня в палате. В ореоле солнечного света, теплая, родня, понимающая. Молча обняла, прижала и долго гладила по голове и плечам. Очень осторожно, ни разу не задела ни одного шва. Была молодцом, никаких причитаний, слез, увещеваний.

И отец держался стойко. Ну, ему не привыкать. Как тут выяснилось, по госпиталям в пору собственной безбашенной юности он попутешествовал.

— Здорово, герой. Как ты сегодня? — спросил меня папа Влад, сообразив, что мама к диалогу не готова.

— Да нормально уже. Сегодня даже с кровати сам вставал, — не терпелось похвалиться, ибо скачущий по отделению бодрым сайгаком Марк изрядно бесил. Его гипс — это такая малость, а сотряс, походу, вообще прошел мимо, но вроде прихватил мозги там, где надо. Удачно вышло.

Правда, то выражение тихой грусти, что я у него заметил, когда мои приехали, ни шло ни в какое сравнение с яростной ревностью, что всегда пылала в его глазах при виде родителей вместе.

— Ну и отлично, такими темпами мы тебя через пару недель домой заберем, да, Марго? — спокойствие и уверенность, что сквозили в словах и жестах отца, были тем самым энергетиком, который поможет мне с реабилитацией лучше всех здешних лекарств и процедур вместе взятых.

Домой, сука, домой хочу.

— Конечно, как только врач скажет, что он уже готов перенести дорогу, мы сразу же, — мама прокашлялась, но все же согласилась.

— Вот еще, здешний доктор имеет привычку держать пациентов до последнего, пока сами не сбегут. И не только лечит, нет, дорогая, он еще и воспитывает, — батя сделал «страшные» глаза и постарался легко улыбнуться.

Не напрасно. Мама хмыкнула, покрутила головой, фыркнула, а потом сказала вот совсем не то, что мы от нее ожидали:

— О, ну, и хорошо, что хоть кто-то может вас повоспитывать. Я-то с Русом успеха в этом нелегком деле не имела, да и с тобой бабушка тоже не сладила, выходит.

— Так, милая, дома про воспитательные провалы и успехи поговорим…

— А, покажешь мне педагогику? — мама хихикнула, отец по-настоящему улыбнулся, да даже я поржал: батя, наконец-то начал понимать иносказательно намеки на мамины любимые фильмы, скоро, глядишь, и до книг дело дойдет.

Ну, в итоге я провалялся еще три недели, а потом, после врачебной комиссии, был отпущен родителям на поруки. Но, откровенно, если бы не батины старые связи в армейке, хрен бы мне удалось из госпиталя свинтить так рано. Марку вот время пришло выписываться, а меня так и норовили еще подержать.

Да на хрен все это. Шкура новая наросла вроде, руки-ноги шевелятся, башка как-то варит — пора и честь знать.

Насколько я себя переоценил и собственное состояние сильно приукрасил, стало понятно, когда меня с почестями водворили домой. Ну, есть повод гордиться, хотя откровенно — ну его на хрен. Из Москвы прилетел я спецбортом МЧС, не один, ясен пень, за компанию, по договоренности моего куратора и нач.курса. С аэродрома до дома пролетел в реанимобиле с мигалками. Всю жизнь мечтал с синими люстрами по городу промчаться. Да.

Сопровождающая бригада скорой помощи проконтролировала, как меня дома утроили со всеми удобствами, оставили лекарства и назначения и свалили в закат.

Я слегка задолбался да и перенервничал, конечно.

Поэтому валялся в комнате своей тихо, впитывал атмосферу и дух дома, ну и в себя пытался худо-бедно прийти.

А ближе к полуночи у меня образовался неожиданный гость.

Судя по расширившимся глазам и разинутом рту, дома родители про меня говорили что-то явно другое.

Никита уселся на стул у моей постели. Сначала молча разглядывал меня. И только когда я прикрыл глаза, ибо действие обезбола потихоньку заканчивалось, а пугать братишку жуткой перекошенной мордой я не хотел, заговорил:

— Ты, бл*, теперь всегда так будешь? Ну, лежать типа?

— Надеюсь, что скоро попустит немного, — ответил честно и глаза прикрыл.

Как иначе скрыть восторг от активного словаря мелкого, я не знал.

— Мама много плачет и ругает безголовых мужиков. Не понял, сука, кого, но она плохо спит и всегда грустная.

Еще бы. Тут и так у них штормит, да еще и я со своими фортелями:

— Поверь, мелкий, я не хотел.

— Чего?

— Расстраивать ее не хотел.

— Ну, я тоже не хочу, бл*, но всегда расстраиваю, — о, как. Неожиданно. Может, все на так плохо, как родители думают?

Словарный запас — дело поправимое. Но, если вспомнить мои первые годы с мамой, надо признать:

— Сразу видно — родственные души мы с тобой. Хотим как лучше, а получается через жопу…

— Родственники? Мы же с тобой не…

— Нам, Никитос, с тобой дико повезло: нас с тобой мама нашла. А это значит, что раз родители общие, то и мы с тобой теперь друг другу братья.

Хмурится, губу прикусил, затылок чешет:

— В школе типа чё-то не то втирали…

— Ты их там слушай больше, в смысле, погоди. Конечно, в школе дело, в основном, говорят, но верь ты бате с матерью. Я их знаю подольше и скажу тебе, что вот они, правда, отвечают за слова. А тебе вообще сказочно повезло…

— С хера ли? — настороженно вскинулся братишка.

— Ну, нас с тобой обоих маме аист принес, да, но ты хотя бы твердо знаешь, кто тебя родил. Поэтому тебе определенно повезло, в будущем для самосознания, говорят полезно.

— Фигли повезло, если она умерла сразу?

— В том, что умерла — хорошего ничего, но ты точно можешь не переживать и не ждать, что внезапно откроется дверь, и оттуда выплывет какой-нибудь ужас с криком: «Сыночка!». Так что ты подумай, как нам с тобой все же по жизни фартануло, маленький брат.

— Ок.

И он тихо растворился в ночи.

Фига-се, ниндзя, с лексиконом сапожника-моряка-в-отставке!

Кстати, про отставку тоже надо подумать будет.

Отец, что нарисовался у меня часа через пол после визита Никитоса, хитро улыбнулся и выдал мне кружку какао:

— Как встанешь, научи мелкого.

— Чему? Как быть идиотом?

— Не гони волну, Рус. Мы с Марго в восторге от твоей сознательности и гражданской позиции настолько же, насколько в ярости оттого, что ты до сих пор позволяешь эмоциям тобой управлять. Но это дело второе. Объясни Никите смысл вашего ритуального распития какао. Ему должно зайти. Плюс дополнительный крючочек, что его с тобой свяжет. А там, глядишь, и мы подтянемся.

— Тяжко, да?

— Ну, не сахар, но свет в конце тоннеля виден. Если это, конечно, не встречный поезд, которым нас снесет.

— Я попробую с ним договориться.

— Ты бы с собой договорился уж, сына. Сколько можно всем нервы на бобинки наматывать? — мама возникла у изголовья внезапно. Поправила одеяло, потрогала лоб, погладила по волосам. — Такой ты у меня уже взрослый, но местами бывает — только обнять и плакать.

Потерся щекой об мамину руку. Вдохнул запах черной орхидеи — и как теплой волной из детства накрыло. Мама так стала пахнуть, когда папа Влад у нас появился. Это до сих пор кажется ароматом счастья. Кстати, да:

— Родители, а как у вас там, на кафедре-то дела? А то мне все не до грибов было…

— Ох, милый. Все нормально у нас. Ты, главное, поправляйся, а там мы со всем разберемся…

Батя при этом так выразительно в мамину сторону посмотрел, что даже я — бревно-бревном в намеках, понял: есть что-то там такое… неприятное.

Лады, разберемся, раз уж я дома, наконец-то.

А утром, вместе с визитом Гохи, взволнованной и с зареванными глазами, ко мне ввалился бро. На этом тихая часть моей реабилитации и закончилась, так как первое, что выдал Марк, было:

— Тут тебя через всех друзей-одноклассников Лада ищет. Настойчиво. Желает пообщаться лично. И никакие уговоры, и аргументы, что тебе несколько не до нее сейчас, не действуют.

Восточные глазки Гаухар, сидящей рядом со мной и перебирающей мою слегка отросшую шевелюру, распахнулись в немом изумлении.

Бл*.

Глава 23

Лада

Утром, на третий день после посещения Петербурга, я проснулась сама. Раньше Лизы. Впервые за последний год.

Это так удивительно, когда открываешь глаза, а у тебя есть силы встать. И даже дождь за окном не портит настроение.

Лизочка сейчас очень метеозависима, поэтому день ожидается такой… не из лучших. Но почему-то в дрожь меня от мыслей этих не бросает.

— Неужели и правда, действуют таблетки? — пробормотала вполголоса. — Тогда низкий поклон Марии Сергеевне и доктору.

Да, я иногда говорю вслух сама с собой, не только с Лизой. Так что, может, надо было о посещении психиатра раньше задуматься? Но все эти установки детства: к такому врачу идут только шизики, или «с белочкой», или буйно помешанные. И не дай бог, кто узнает, что ты туда… это же позор-позор!

Боже, мне уже тридцать три, а я вот только узнала, что психиатр, это не ужас-ужас, а вполне себе выход для находящейся на последнем издыхании матери не самого здорового ребенка.

Сейчас, пока дочка потягивается в постели спросонок, надо успеть написать отчет о самочувствии. Через неделю, если так и будет продолжаться, можно и фото приложить будет. Черные круги под глазами уже не очень заметно и морщин как будто меньше? Кажется, и цвет лица изменился. Не скажу, что оно стало более св е жее, но вроде менее пожеванное и серое.

То есть, я начинаю напоминать человека, а не зомби из фильмов про постапокалипсис.

Красота!

А вот когда мы с дочерью позавтракали и стали собираться на прогулку, началось.

Телефон зазвонил на редкость неудачно: валялся в коляске, куда я как раз укладывала Лизу. Заорал он внезапно, дочь испугалась и в крик. Что же, вот и первое серьезное испытание моей стабильности.

Я вчера писала матери, что мне нужно с ней поговорить. Видимо, она успела прибыть на работу, выпить чаю с коллегами, пожаловаться на неблагодарную дочь, которая не шлет денег уже больше года… и готова выразить все свои претензии мне.

Ничего в этой жизни не дается даром, Лада.

Помни про операцию для Лизы!

— Опять у тебя проблемы? А я говорила, что слушать надо мать и мужа! — начало вполне в духе родительницы. Да.

— Здравствуй, мама. Спасибо, что позвонила. Есть очень важный вопрос, который я хочу с тобой обсудить.

— Фу-ты, ну-ты, это что еще за тон, а?

— Мама, ставлю тебя в известность, что я продаю свою долю в бабушкиной квартире. Вика, как второй собственник жилплощади, имеет приоритетное право на приобретение моей доли. Вы готовы ее выкупить?

— Чего?

— Мама, я продаю свою часть квартиры, в которой сейчас, насколько мне известно, живет Вика со своим мужчиной.

— Какой он тебе мужчина? Это Викин муж!

— Они не регистрировали брак, поэтому он не муж, а сожитель. Я повторяю свой вопрос, мама.

Как мне осточертели эти вечные пьяные оргии в бабушкиной квартире, но Викуля же молодая, ей нужно успеть повеселиться перед тем, как заводить семью.

Неясно, почему мне обязательно было непременно сразу замуж за первого встречного, хоть и на двадцать лет старше. Тогда мать была непреклонна: иди быстро, а то падет позорище на нашу семью… Конечно, Вика, которую знают во всех пивнушках родного городка, никакого урона семейной чести не наносит.

Чем я думала раньше, когда велась на весь этот бред? Где, блин, было мое критическое мышление? Идиотка.

Выкатывала коляску из подъезда под пронзительное:

— Глупости городишь! Ты у нас теперь замужняя фифа и в столицах проживаешь, о какой твоей доле вообще можно говорить? Давно должна уже подарить сестре эти метры несчастные! Они тебе не нужны, у тебя муж вон какой.

— Мама, я продаю свою часть в квартире. И по рыночной стоимости это в настоящее время семьсот тысяч. Если вы готовы ее выкупить, то говори сейчас, у меня уже есть покупатель с деньгами. Ждать долго я не стану, — тут дашь слабину, прогнешься, все, считай, плакало и отделение от родителей, и денег однозначно не видать.

— Сдурела? Ты кем себя возомнила? Я сейчас позвоню Всеволоду, пусть вправит тебе мозги!

Да, о какой материнской любви тут говорить?

— Мама, это моя собственность и что я с ней делаю — мужа моего не касается. И как ты знаешь, Сева работает в Петербурге, а мы с Лизой живем в Новгороде. Так что? Будете выкупать мою половину?

— Мерзавка, ишь чего удумала! Денег с матери требовать! Мы не так тебя воспитывали, ты, позор моим сединам! Неблагодарная девчонка…

Мать кричит в трубку все новые и новые гадости. И мне, той, маленькой Ладе там, в глубине души, больно и обидно. Но я помню, что та «девочка Лада» давно ушла.

А осталась во мне лишь Лада Юрьевна, мать ребенка, которому срочно нужна жизненно важная платная операция, и ей на самом деле плевать на эту невоспитанную и жестокую женщину. И на ее слова.

— Я так понимаю, что денег у вас нет? Хорошо, я продаю свою долю в квартире на свое усмотрение. До свидания, мама.

— Если ты посмеешь это сделать, ты мне не дочь, Ладка, слышишь? — пошли традиционные с моих шестнадцати лет угрозы. Но как-то уже не впечатляют. Совсем.

— Да я и раньше не так чтобы ей была для тебя, мама. Всего вам хорошего.

Вот и поговорили. Теперь надо звонить тете Тоне, дочери бабушкиной подруги и нотариусу нашего захолустья. Хорошо, что мы до сих пор общаемся, и она знакома с ситуацией в семье моих родителей.

А раз я теперь им не дочь, то совершенно точно могу делать все то, что мне нужно. И, возможно, даже хочется.

А хочется мне на первый взгляд — невозможного.

Вылечить Лизу и развестись.

Да, вот так.

Глава 24

Марк Адриан

Хлопнув Руса по здоровому плечу, громко заявил:

— Пойду, у матушки твоей чаю попрошу, а вы тут поболтайте. Пора бы, не?

И вымелся в коридор, потопал, дверями в ванную похлопал, а потом тихонечко назад вернулся. Чай-то мне в любой момент нальют, а просто сидеть рядом с той, о которой столько лет мечтал, сейчас, когда вроде реально попустило — глупо. Потому как, а ну, на хрен, обратно накроет?

Хотя, валяясь недавно в госпитале, все пытался осознать и принять — а что это было столько лет? Изумлялся сам себе. Такой дебил, бл*.

Если бы на самом деле любил — не шлялся бы по девкам и не трахал кого попало. Вон, как бро бы верность хранил, потому что от прикосновения к другим тошнило. А я решил, что это любовь. Сначала романтика в соплячьем возрасте, а потом я уже знал, что это «Она» и все, дальше и не думал. Понятно же все.

Ну, мозгоправ там был категоричен — «навязчивые состояния» и все тут. Прав был, похоже.

А с ее стороны всегда были тепло, забота, нежность и поддержка. Нигде и никто мне такого не дарил. Вот меня видать и закоротило.

Вдыхать наконец-то стало легко, хоть поджившие рёбра и ключица еще болят, но открывшиеся глаза и удачно встряхнутые мозги приносят столько счастья, что срать на эту боль физическую.

С другой стороны, чего далеко уходить? Опять же: кто предупрежден, так сказать.

Закрытая инфа всяко пригодится.

Хоть чему-то меня служба научила.

Сквозь приоткрытую дверь доносился спокойный голос бро, и довольно четко. Да так внятно, что я охренел, когда разобрал, чего он там несет:

—… понимаешь же, что время пришло. Пора нам. Вот. Я верю, что мозг мой на место встал уже. Мне надо разобраться с тем прошлым, что жизнь мне всю перекроило. Не имею права тебя тянуть в это дерьмо, да и ты же сама тоже?

Хрустальный смех, такой настоящий, а не модный сейчас писк-хихиканье:

— Естественно, сама. Мы же столько лет знакомы, поэтому ты лучше меня знаешь, что я там думаю.

— И хочешь. Зай, я лучше тебя знаю, потому что мне не стремно назвать вещи своими именами. Хотя бы для тебя, — шумно выдыхает Рус.

А тут приходится напрячься, потому что Гаухар переходит на шепот внезапно:

— Да. Я по-прежнему жуткая трусиха.

— Перестань! Я мало знаю женщин, кроме материного шабаша, кто бы был более психически устойчивым и смелым. Просто признай это.

Долгое пыхтение, а после вдруг:

— Признаю, терапия успешно закончена. А еще я сошла с ума и влюбилась, — звучит почему-то резко и зло.

А бро хохочет, гад:

— Вот! Можешь же! Почему с ума-то сразу?

— Потому что только идиотка, наблюдая столько лет за тем, как могут безответно любить и себя при этом губить, поступит так же, — да, уж Бриллиантик-то на нас насмотрелась за эти годы в любых видах и состояниях.

Что мы там по пьяни несли-то, дай бог памяти? Позорище натуральное. Соплежуи хреновы. Ясно, почему Русов батя меня всерьез никогда не воспринимал.

— Выдохни. У тебя все отнюдь не безнадежно… — очень уверенно заявляет этот страдалец. Вот на хрен он ей надежду дает, если вообще неясно — чо там и как?

Но Бриллиантик девочка умненькая, сама, видать, все понимает:

— Конечно. Ты сам себе не веришь.

— Погоди, Гох, не част и…

А потом внезапно фигануло. Вот чего я не ожидал от этой скромнейшей восточной красавицы, так это лекции про женскую физиологию.

Так офигел, что пришлось зайти…

Правда, меня дружно и быстро выставили, но далеко я не ушел.

Остался на прежнем месте.

До поры.

Но нового еще ничего не успел услышать, как вдруг обнаружил рядом со своими ластами в тапках маленькие лапки, просто крохотные. Они тихонечко подошли и встали рядом. А шепот в самое ухо прозвучал трубой Иерихона:

— А папа Влад говорит, подслушивать нехорошо.

— А мама? — автоматически спрашиваю, понимая, что меня сделал мелкий шкет. И спасибо, что без ножа.

— Она хитро улыбается и, когда бати нет рядом, говорит, что иногда можно. Но секрет, сука, такое дело — никому про него нельзя трындеть. Ну, тем, кто не знает, кароч.

Мальчик-одуванчик, нах*. Свезло Русу с брательником. Такой себе подарочек.

Но надо же держать морду:

— Тогда тихо! Все самое важно пропустим!

Но когда мы вновь затаились, то услышали уже окончание:

— Пока не спросишь — не узнаешь. Помнишь, сколько папа Влад вокруг мамы кружил? Да, даже когда у них вроде и закрутилось уже, то из-за глупого недопонимания они столько времени и нервов потеряли. Так что говорить! Надо разговаривать. Обязательно. У тебя все получится, помни об этом!

— Я очень хочу тебе верить. Но мои страдания на потом отложим, сейчас скажи, что за планы?

— Сейчас восстанавливаюсь, собираю информацию, думаю.

— Хорошо, надеюсь, тетя Рита тебя из рук пока не выпустит. Хотя у них там на работе очередной трэш, ну, да, родители тебе сами расскажут.

А вот тут мы с Ником поняли, что пора бы откочевывать. Но, переглянувшись, осознали, что можем не успеть, поэтому решили сделать вид, будто только-только вышли из ванной.

Появившаяся из-за двери Гаухар окинула нас внимательным взглядом своих «верблюжьих глаз», а это, между прочим, комплимент, как мне объяснил бро, когда мы были на ее родине. Что-то там про нежные и сказочные глаза верблюжонка было и имя соответственно какое-то такое, ну, хитро вывернутое. Вечно у этих восточных женщин дикие заморочки с именами. Я после тех объяснений решил, что Бриллиантик — очень даже мило.

Потрепала мелкого по голове и уточнила:

— Чай-то у тети Риты еще остался?

Мы с Никитосом дружно закивали и наперегонки помчались на кухню.

Заваривать чай, от греха.

А на кухне, с собственной именной кружкой в обнимку на любимом стуле в уголке, я сделал еще одно грандиозное открытие. Я так привык страдать, следить за ней, бежать к Ланским всегда, а тут выходит, что можно все это делать, но не болеть при этом и с ума не сходить. Сидеть рядом, касаться, помогать на кухне, тащить подарки и чай, болтать обо всем. И не чувствовать этой опоясывающей грудь душащей боли, дикой тоски, не вскидываться недовольно, когда муж ее приходит.

Это такое счастье, я как будто все же нашёл семью.

Родную. И дом. Родительский.

Идиот, короче, че? Столько времени просрал. А ведь мама Рита говорила еще когда!

Ну, я зато теперь точно знаю: что для меня в женщине самое важное, ценное и необходимое. Хоть какая-то польза от этого десятка лет, бл*.

Глава 25

Руслан

Марк, конечно, с новостями своими вовремя, ёпрст.

Кстати.

Лет мне уже прилично, женщин я в разных интимных ракурсах, естественно, видел. Да, конечно, не самых лучших представительниц прекрасной половины, потому что, ну, понятно же, да?

Как-то, курсе на втором, попробовал я тусить, как Марк, но не зашло от слова совсем. Я тогда, после полугода клубно-выездных экспериментов понял, что гулять за ручку с Гохой удовольствия больше приносит.

Не мое оно, все это бл*ство.

Потому что чувствовал себя утром всегда, будто в дерьмо окунулся. Ну, какие барышни, такие и ощущения. А с нежными и чистыми мне никак нельзя было, потому что, кроме физики, я им дать не мог совсем ничего.

Поэтому я так — сяк повертел, прикинул и решил, что ну его, это гнилое, на хрен.

Мы же с Гаухар, когда сошлись, мне почти сразу восемнадцать стукнуло, а Гохе было двадцать. Но у нее менталитет, воспитание и дерьмовый семейный опыт, поэтому она такая, сильно примороженная и потерянная была. Как дикий зверек, всего шугалась, а мужиков в любом виде и вообще всегда. Я сейчас понимаю, что проскочил, как «маленький сын маминой подруги», а потом мы как-то по-человечески начали общаться, скажем так, без учета пола и возраста. Все больше про семейные ценности, научные достижения моих родителей, новости в обеих семьях, да еще у Агатки. Так затусили, выдохнули оба, да и в принципе сдружились, ибо ей с сестрой не сильно повезло, а у меня ситуация была куда как хлеще.

Первые год-полтора у нас вообще совместно-страдательное времяпрепровождение было. Это потом нас попустило, мы как-то раскачались, материну терапию на прогулках обсуждали, на пикники ездили и по музеям шлялись. К моему третьему курсу уже были просто близкими родственниками, потому что, эксперимента ради, даже как-то поцеловались, а потом долго недоуменно таращились друг на друга… так и вышло, что тайн у нас друг от друга почти не было.

И этот румянец, что я вот тут заметил, вместе с бегающими горящими глазами мне категорически не нравился. Потому как то, что я подумал — плохо, возможно, безнадежно, но, бл*, я ей об этом не скажу. Просто надо выяснить, что моя «старшая сестренка» себе там надумала.

Вот и бро так удачно пошел «чаю попить». Поэтому только Марк исчез за дверью, я вопросительно уставился на Гоху.

— Ты же понимаешь, что мне не упало стать очередной, проходной, так сказать «звездочкой на фюзеляже»? К чему? Я свои чувства и эмоции давно строить научилась. Сейчас попереживаю… и переживу, — да, всегда она была умной, волевой, а после психотерапии плевать хотела на эти все дурацкие «как надо» и «так положено».

Но здесь такое дело, деликатное:

— Зай, а ты не думала дать ему… шанс?

— Разве что просто дать, но тут мы возвращаемся к самому началу, что мне оно не упало…

— Но ты понимаешь же, что время пришло. Пора нам. Вот. Я верю, что мозг мой на место встал уже. Мне надо разобраться с тем прошлым, что жизнь мне всю перекроило. Не имею права тебя тянуть в это дерьмо, да и ты же сама тоже?

Гаухар смеется свободно, совершенно не стесняясь, что в такие моменты у нее и глаз не видно, слезы текут и на носу морщины:

— Естественно, сама. Мы же столько лет знакомы, поэтому ты лучше меня знаешь, что я там думаю.

— И хочешь. Зай, я лучше тебя знаю, потому что мне не стремно назвать вещи своими именами. Хотя бы для тебя, — шумно выдыхаю.

Гоха переходит на шепот внезапно:

— Да. Я по-прежнему жуткая трусиха.

— Перестань! Я мало знаю женщин, кроме материного шабаша, кто бы был более психически устойчивым и смелым. Просто признай это.

— Признаю, терапия успешно закончена. А еще я сошла с ума и влюбилась, — выдыхает резко и зло.

— Вот! Можешь же! Почему с ума-то сразу? — смеюсь, такая она забавная сейчас: взбудораженная, глаза выпучены, сердитым ежиком сопит.

— Потому что только идиотка, наблюдая столько лет за тем, как могут безответно любить и себя при этом губить, поступит так же.

Ну, как бы да, но это просто нельзя признать.

Не сейчас, иначе она так и не рискнет:

— Выдохни. У тебя все отнюдь не безнадежно…

— Конечно. Ты сам себе не веришь, — грустно замечает Гаухар.

— Погоди, Гох, не част и…

Недоумение делает ее глазки очень большими. Хочется сказать: «Вот так и ходи!», но время шуток пока не настало.

— Да что уж теперь-то?

Вообще, есть смысл намекнуть, что кто-то засиделся в девках, да пора гнездо бы устроить, наверно?

— Детка, но может быть пора? — начинаю издалека.

Но знакомы мы давно, поэтому она сразу понимает, куда я клоню:

— Пора что? Ты же знаешь мое отношение к интиму?

Ой, как-то мы сразу глубоко провалились, я же про обязательный разговор хотел намекнуть.

Приходится выкручиваться банальщиной:

— Ну, как бы в твоем возрасте да по медицинским показаниям…

И сразу становится понятно, что тема горячая и кто-то вот-прям-щас отхватит:

— Давай начни сейчас меня уговаривать, как мой гинеколог! Рус, я взрослая девочка, и одна лишняя деталь в организме мозги мои не аннулирует! Для женского здоровья нужен оргазм, а не вот это вот нелепое все. А знаешь, какой самый распространенный оргазм у женщин?

— Откуда? Я вообще достаточно невинен в этом плане… — ой-ой-ой, куда нас понесло-то, бл*.

— А, ну тогда, слушай меня, маленький брат, я займусь твоим просвещением. Хотя бы в теории…

— Я уже офигел от тебя достаточно, так что жги!

Фу-х, как-то жарковато стало.

А эта воспитанная девочка из приличной семьи с умным видом, типа, лекцию мне задвинула:

— Самый распространенный и легкий в достижении женский оргазм — клиторальный. А там, как ты понимаешь, проникновения никому никуда не уперлось. Так что не волнуйся за мое женское здоровье, братишка. У меня с этим все нормально.

— Ну, охренеть… — именно с этими словами на пороге возник Марк Адриан.

— Теперь-то уж точно… — обалдела Гоха.

Да, некстати он нам тут сейчас вообще:

— Нашел время влезть! Я только-только что-то по существу про женщин начал узнавать, как принесла тебя нелегкая, зараза. Давай, бро, иди, чаю все ж таки попей!

Пусть и невежливо, но Марка я выставил.

Нужно все же красавицу нашу на верный путь наставить, а кто, как не я? Я же это все видел-перевидел в семейке нашей развеселой:

— Короче, так, умница-красавица, просвещение — это хорошо, но ты же видишь, ситуация складывается криво и без разговора вам не обойтись.

— Зачем? Я сейчас тихо пострадаю осень-зиму, потом будет весна, тогда уже должно будет пройти все это, глупое.

— Чего вдруг глупое? Может, ты и твои взгляды на жизнь, семейные ценности, отношения между мужчиной и женщиной — именно то, что ему надо? Но, пока не спросишь — не узнаешь. Помнишь, сколько папа Влад вокруг мамы кружил? Да, даже когда у них вроде и закрутилось уже, то из-за глупого недопонимания они столько времени и нервов потеряли. Так что говорить! Надо разговаривать. Обязательно. У тебя все получится, помни об этом!

— Я очень хочу тебе верить. Но мои страдания на потом отложим, сейчас скажи, что за планы? — хочется ей все же съехать с темы, да.

Поэтому так, в общих чертах:

— Сейчас восстанавливаюсь, собираю информацию, думаю.

Не удивительно, что занятая своими переживаниями Гоха, довольствуется этим:

— Хорошо, надеюсь, тетя Рита тебя из рук пока не выпустит. Хотя у них там, на работе, очередной трэш, ну, да, родители тебе сами расскажут.

И уплывает на кухню.

Чаю попить.

После того как Гоха, теперь уже точно «подруга дней моих суровых», а совсем не «любимая девушка» или «невеста», как многие привыкли считать за эти годы, упорхнула выпить с матушкой чаю и посплетничать слегка, я задумался.

О себе, о Марке, о бате. О том, как нас сильно плющит столько лет. Всех по разному поводу, но достаточно тяжко ломает каждого. И что надо рубить к чертям все эти хвосты из детства. Ибо дальше с ними хода реально нет. Да и окружающим от этого наследства тоже хреново.

И да, что за очередной трэш там у них на кафедре? Деду Ревазу я, ясен день, позвоню, но и родителей надо опросить.

По отдельности.

Глава 26

Руслан

Перед сном неожиданно, но приятно, снова явился Никитос минут на пять посидеть.

Спросил, чем я увлекался в начальной школе, удивился, что космосом:

— Ну а я, бл*, на карате хочу. Или на бокс.

Не, это понятно, переживает человек за собственную неготовность дать миру пи*ды. Очень тут батя будет в тему:

— Это не просто. Надо много работать. Ты отца спроси, он и сам в боксе мастер спорта, и тренеров хороших знает.

— Да, че спроси? Занят вечно, у него наука, нах*. Че я полезу?

— Ничего, для тебя время точно найдется. И для бокса, и ты еще на шахматы его пригласи, если играешь. Если нет — попроси научить. А там можно будет потихоньку и все остальное у него спрашивать, что интересно.

— Вот бл*. Я подумаю.

И исчез, красавчик. Ну, сегодня мат не через слово, что не может не радовать.

Отец, явившийся с какао после вечернего визита Ника, был настроен поговорить.

Штош. Пора же?

Но пока я пытался сообразить, с чего начать, он меня, как обычно, удивил:

— Я в армии боролся с беспомощностью своего детства. Пытался прочувствовать и осознать, что управляю своей жизнью. Рисковал ей, не понимая ценности. А в то время там тем, кто готов умереть, неплохо платили.

Я так обалдел, что обжегся, отхлебнув сразу полкружки. Папа Влад глянул на меня хмуро и продолжил:

— Видимо, весь абсурд такой тактики я до тебя не донес. Ну, что же, исправляюсь, — таких тяжелых вздохов я за последние годы слышал три. И все ситуации были швах. Но подождем, может, все не так однозначно плохо?

— Если тебе нужна одна конкретная женщина, то ты должен понимать, что отношения, это в первую очередь ответственность. И, несмотря на ее возраст, рулить в вашем случае тебе, — да, вот это реально практические советы.

Тут теперь главное — не спугнуть мысль. Я, наплевав на то, что время давно пришло очередную дозу обезбола колоть, сцепив зубы старательно внимал.

— Ты должен гарантированно обеспечить своей женщине безопасность, комфортный быт и ежедневно давать ей понять — что она твоя королева. Она одна царит в твоей душе и сердце. Она самая важная для тебя. И ты для ее счастья сделаешь все, — наконец-то на лице бати проступило то выражение умиления, с которым он всегда раньше смотрел матери вслед.

Фух, а то мне что-то стремно уже стало.

А он с той же радостью во все лицо закончил лекцию:

— И тогда взамен на тебя посыплются все эти семейные плюшки: забота, поддержка, нежность. А когда-нибудь и любовь. Главное — быть настойчивым и уметь ждать.

Ну, ждал я, допустим, достаточно, о чем тут же и брякнул. Эх, башка несколько отъезжает, понимать надо.

Отец забрал пустую кружку и хмыкнул, выдав мне на сон грядущий последние инструкции:

— Думаешь, долго? Это с какой стороны посмотреть. Тебе сейчас надо вспомнить, что без разведки нормальные мужики даже в магазин не ходят. Поэтому ты должен быстро выяснить, что там у нее и как сейчас в семье, с мужем, с ребенком. И с работой.

Но, пока он не успел скрыться за дверью, я все же вбросил:

— Что на работе? Не поверю, что все нормально. Говори сам, я же все равно у Алиева спрошу!

Вот почему я не зацепился за его кривую усмешку, тормоз?

— Нет, не сейчас. У тебя есть срочная задача — встать на ноги и определиться с твоими отношениями с Ладой Юрьевной. А потом уж все остальное, — ухмылка снова кривая.

Да что там, бл*, творится?

— Смотри, бать, я тебе давал шанс. А теперь уж прости, буду свое мнение формировать, а не с твоей точки зрения смотреть.

— Ну, приходи потом — обсудим. Может, ты что-то увидишь в этом дерьме иное. Любопытно будет послушать.

«Приходи» — это он хорошо придумал, да.

Мне для начала встать надо устойчиво, зараза.

Поэтому я некоторое время повалялся в тоске, сомнениях и переживаниях.

И планировании.

Думал и надумал.

Вспомнил, кто моя мать. Не знаю никого, способного упорядочить мой бардак в башке лучше, чем она. Святая женщина.

А вот когда она появляется на пороге, то мне резко становится не до смеха. И не до всего того, что я хотел с ней обсудить. Из своего.

Я понимаю, просто одним местом чую, с чего надо начинать.

— Мам, а что за хрень у вас там, на работе, опять?

— О, милый! У нас там, не поверишь, любовь. Ты же знаешь, что это за дурман? Вот Шефа нашего где-то накрыло — не продохнет. С лета, кажется, потому что в сентябре уже ходил пришибленный.

Да, умеет матушка удивить. Да и Игорь Александрович тоже. Он же старый пень⁈

— Внезапно. Но он вроде как не мальчик давно уже.

— И на старика бывает проруха, как ты понимаешь… — мама печально пожимает плечами, устраиваясь на моей кровати в ногах.

— И чего делать? — чувствую себя слоном в посудной лавке, аж в плечах жмет. Хочется же осчастливить хоть кого-то, вдруг мне зачтется, а?

Моя понимающая матушка поправляет на моих ногах плед и смотрит с грустью:

— Ничего. Это не наше дело. Он сам разберется. Будет нужна помощь — я всегда готова выслушать. Он знает.

— О, как. Ну, тебе виднее, а про остальное опять промолчишь? — надо же к основному сворачивать.

— Да там дело, мне кажется, мутное. И с двойным, если не с тройным дном.

— Но ты же уже поняла, откуда ветер дует? — как же я не люблю эти танцы вежливости без конкретики.

Фыркает:

— Если мои предположения верны, то ситуация очень некрасивая и болезненная для Влада выйдет. А если я ошибаюсь, и это просто так звезды раком встали, то больно будет мне, но я переживу.

Бахрома на пледе послушно под мамиными пальцами сплетается в косички.

— А давай без самопожертвования, а? — прошу без особой надежды, но вдруг?

Бл*, вот эту усталую улыбку я помню по первому курсу терапии, еще при Миронове:

— Ой, за это не волнуйся, я такое давно не практикую. Просто здесь возможна утрата, а я бы этого не хотела, ты же понимаешь.

— Мать, а не выйдет так, что он там тоже про тебя что-то такое думает? Считает себя лишним, недостойным, ненужным, а? — припоминаю все Владовы метания и выбираю предупредить мать.

А то она у меня сильно многомудрая Сова. Сейчас они вдвоем так накрутят, мне ни в жизнь не разгрести…

Мама смотрит на меня с откровенным недоумением, мол, что за бред?

— Хорошо, это отложим тебе на подумать. Скажи мне пока вот что: почему у меня все по жизни через одно место выходит?

Моя прекраснейшая мать заливается мягким, тихим смехом, а я, как дурак, улыбаюсь, наплевав на свежие шрамы на морде.

— Ну, ты бы еще спросил, почему утром солнце встает. Сыночка, ты у меня офигенный мальчик вырос: умный, красивый, фактурный, эмпатичный… но тобой до сих пор твои эмоции рулят. Не мозг, не инстинкты. Эмоции. А для жизни это тупик. Ты же еще и прощения с трудом просишь. Так что все это очень-очень плохой сценарий. Но мы его сейчас разберем и будем как-то плыть и выплывать, да, сына?

Сижу — туплю.

А с мамой так нельзя.

Когда ты выпадаешь из беседы, она тебя внезапно может так взбодрить, что и слов-то цензурных не найти:

— А скажи-ка мне, любимый старший сын, зачем тебе нужен весь этот китч, дикие приключения, преодоления и очередной подвиг, а, Русик?

Отвечаю без запинки, и очень, даже для себя самого, внезапное:

— Чтобы ты меня любила.

Матушка снова смотрит с печалью во взоре, как на сироту убогого:

— Мне для этого не нужен повод, я всегда просто люблю тебя. За то, что ты есть, за то, что ты — это ты.

Охренеть, ну, правда, обалдеть же!

Бля*, ну, не может быть!

— Ну, чтобы ты мной гордилась, и тебе не было за меня стыдно, — сжимаю зубы, потому что и по прошествии стольких лет, оно все равно накатывает.

Мама гладит по голове, спокойно смотрит в глаза:

— Никогда, никогда мне за тебя стыдно не было.

Да ладно! Быть такого не может!

— А после граффити в десятом?

Удивленно пожимает плечами:

— Тогда я больше переживала, не испортит ли это тебе оценки, отношения с учителями, и не приведёт ли происшествие нас в детскую комнату полиции. И в отдел опеки.

И вот тут я понимаю, что реально дебил. Полжизни положил хрен знает на что. Вернее, для того, чтобы заполучить, наконец, себе то, что у меня и так с семи лет было. Просто так, без подвигов, только лишь потому, что я есть. И есть она — моя мама.

Идиот.

К чему были все эти геройства, эти попытки прыгнуть выше головы, эта спешка дурацкая?

Нужно было просто остановиться и выдохнуть.

Сделать, наконец, то, о чем всегда говорила мама: «не спеши, подумай!».

Ну, что сказать? Баран.

Мама гладит меня по голове и делает то, что давным-давно должен был сделать я.

Выдыхает.

А потом, как обычно, берет себя в руки, и пока не передумала, все же советует:

— Милый, тебе нужен четкий план действий, с вилками вариативных решений при получении различных откликов системы на твои запросы и шаги.

Да, все же «профессор» для моей дражайшей матушки — это не нафталином пропитанное звание. Это образ мыслей и стиль жизни.

Думаю, что Ник в школе схлопочет кликуху «Академик», если на самом деле будет стараться матери соответствовать. И базар отфильтрует.

Надо ему сказать, что это не совсем правильный путь.

Глава 27

Лада

Как это удивительно — жить, а не существовать. Дышать, двигаться, смотреть вокруг — и видеть. Я давно уже затруднялась определить, что за число на дворе, или день недели сейчас, а уж какое время года на дворе не вспоминала, кажется, тысячу лет. И отмечала смену сезонов только из-за изменения скромного гардероба, своего и Лизы.

А вот сейчас, как будто глаза открылись.

Осень, уже наступила осень.

В этот приезд в Петербург светило нейрохирургии встречает нас лично. И радостно:

— Лада Юрьевна, спасибо за оперативность. Сегодня как раз есть окно на пункцию. Оставляйте Лизу, ждем вас часа через три-четыре. Я позвоню или сестра.

— Спасибо огромное. Очень жду вестей, — малодушно радуюсь, что когда моей крошке сделают больно, я это не увижу. И за то, что Лизонька на руки к чужой тете сегодня идет без своих традиционных воплей.

Быстро набрала тетушку:

— Алло, я свободна на ближайшие три часа.

— Отлично, подъезжай в нотариальную контору, адрес сейчас скину. Жду тебя, будем оформлять, чего там тебе срочно надо.

У дверей отделения меня остановила милейшая сестричка из нейрохирургии:

— Вас просили отправить на такси. Куда-то поедете? Или тут, недалеко в кафе посидите?

— Очень хотела бы в кафе, но дела не ждут. Вот, мне надо сюда, — здорово, что адрес уже прилетел смс-кой.

— О, не вопрос, это тоже не так чтобы сильно далеко. Сейчас будет машина.

— Огромное спасибо, — выбегаю на улицу под традиционный питерский дождь, который сегодня внушает мне оптимизм: раз идет, значит, к хорошей дороге.

Нам очень нужны с Лизочкой сейчас добрые приметы.

Ожидая такси, позволяю себе оглядеться и вспомнить, каково это — встречать осень в городе на Неве.

Холодный моросящий дождик словно смывает с домов, тротуаров и деревьев память о лете, белых ночах, шумных праздниках. Осень тут домашняя, тихая, камерная. Каждый сумрачный день будто бы приглашает к камину с пледом и горячим чаем. И дней таких в здешней осени много.

Неожиданно, но сейчас осень в Петербурге дарит мне покой и уверенность.

У меня есть цель, есть дорога к ней и силы, силы тоже нашлись.

Я смогу. Я справлюсь. Мне есть ради чего жить.

Такси и правда приезжает быстро и довозит меня до места так же. Парень за рулем пытается хохмить и улыбаться, но кому он сейчас? Да и вообще? У меня занято все: и тело, и мозг, и душа. Причем давно и бесперспективно.

После моего краткого, почти тезисного выступления, тетя смотрит внимательно и уточняет:

— А не пожалеешь потом, что жестко так с родителями?

Очень хочется выразиться непечатно, но я сдерживаюсь. Я хороший пациент, назначения выполняю, таблетки пью по расписанию.

— Они никогда о жестком обращении со мной не жалели. И я не буду. Здесь вопрос стоит — мое воспитание и желание им угодить или жизнь моей дочери. Ты на самом деле думаешь, что я колеблюсь и буду сожалеть?

Антонина внимательно смотрит на меня поверх очков, медленно кивает и достает из папки документы:

— Если вопрос поставить так, то у меня нет сомнений в правильности твоих действий. Подпиши тут и вот здесь. Все, теперь я твой законный представитель и могу заниматься всеми квартирными делами, не дергая тебя.

— Вот спасибо, хорошо…

— На комод не положу, но на счет пришлю плюшечки точно. Отпишусь что как, давай беги к Лизе. Сейчас такси будет.

Выплываю из конторы с чувством, что иду правильной дорогой. Не для своих родителей, нет, для себя. Впервые такая мысль меня посещает. На четвертом десятке, да.

Устроившись в такси, мысленно перебираю те срочные дела, что тихо жужжат на подкорке, не позволяя расслабиться: Лизина операция, квартирный вопрос, развод, Руслан.

Да, как обычно, обдает внутри жаром от этих, таких неправильных мыслей, и я впервые себе позволяю все эти ощущения прожить.

До сих пор помню, это ребята на третьем курсе были, тогда их группа в летних учениях победила. И все соцсети пестрели поздравлениями, фотографиями и видео. Сколько их поклонниц бесконечно восхищались и писали, ну, всякое.

И я, дура старая, тоже не удержалась.

Лайкнула особенное для себя фото: там Рус только снаряжение скинул и из формы вылез. Лохматый, в мокрой футболке. Смотрит в камеру вполоборота, глаза сверкают из-под влажной пряди и губы кривит в усмешке.

Он так на меня смотрел в том далеком сумасшедшем мае. После поцелуя. Первого и единственного.

Как меня тогда накрыло? Ведь безумная просто была.

А как выжила после? Ну, ясно теперь как: спряталась, сбежала, лгала себе.

Думала, что пройдёт, успокоится, забудется.

Ни черта.

Не прошло.

А Рус, вот как узнал? Как понял?

Написал же в пустом, безликом профиле, после простого «Поздравляю!»: «Лада, это ты?».

Промолчала.

А он через день написал: «Люблю тебя все равно!», да у меня от этого чуть сердце не выпрыгнуло: застряв в горле, трепыхалось так, что пульс подскочил до ста шестидесяти.

Ну, за то, что в соц.сетях лазила муж, конечно, наказал. И смартфон разбил.

Гораздо позже свекровь свой старый телефон отдала. Кнопочный.

Как давно это все было. Но ведь было же?

Много что можно вспомнить из переживательного, из того, что сама отрицала, потому что боялась, стыдилась, считала, что все это несерьезно и пройдет.

Да, сейчас, на успокоительных и после переоценки жизненных установок в связи с Лизиной болезнью, можно честно признать — Руслан, самый удивительный, прекрасный и понимающий человек, из всех, что довелось встретить. И да, ужасно хочется с ним увидеться. Просто на разрыв души, нервов и всей кровеносной системы.

Хоть взглянуть со стороны.

То, что зря я не верила в силу «запросов во Вселенную», осознала, когда вошла в холл корпуса «Педиатрички».

Около гардероба, у ряда стульев для посетителей, стоял Руслан Миронов-Коломенский, своей невероятной персоной. Внимательно слушал врача и держал за руку мальчика-школьника.

И сердце мое глупое сначала зашлось в «бешеной цыганочке», а потом чуть не остановилось, когда моя «самая большая в жизни тайна» неловко переступил, тяжело оперся о стул и повернулся ко мне.

Другой стороной лица. Будто обожженной.

Взглядом резанул и скривился.

Да, конечно, выгляжу я не фонтан, да и краше в гроб кладут, если откровенно. Но все же не настолько же ужасно?

Или?

Глава 28

Руслан

Хорошо, что к своим годам я в этой жизни повидал всякого.

Хорошо, да.

Поэтому поймать брательника за шкирятник и прикрыть ему ладонью рот я успел.

А то у нас такой сюрприз с утра нарисовался, что охренеть.

Каково это, выползая к завтраку, обнаружить на кухне человека, которого видел два раза в раннем детстве? Слышал-то я от неё, конечно, много всякого, но очень сомнительного. Говна, не будем скромничать.

Ёпрст, баба Вера собственной персоной, да на нашей кухне.

Да с претензиями. Кто, бл*, удивлен?

Завтрак не задался несмотря на исключительную вежливость очень редких реплик от всех участников.

Батя свалил на работу так быстро, что никто, кроме мамы этого, похоже, и не понял.

Да и я тоже решил не дразнить старую ведьму и откочевать от греха. Никитоса, ясен день, с собой уволок. Он у нас нервный, может зажечь чего. Или просто рот раскрыть. Бабка-то скоро свалит, а мы останемся с очередной вселенской обидой на окружающих и ненавистью к миру. На хера нам эти танцы?

А потом мелкий показал мне мастер-класс. Мы подкрались послушать так легко, скрытно и я бы сказал, изящно, что мне осталось лишь беззвучно аплодировать. Бро нос задрал, конечно, но видно, что доволен.

Ну а потом мы рухнули во все это взрослое дерьмо.

— Рита, это же невозможно! Петрушина вертихвостка, нет, ты только послушай, она говорит, что она фитнес модель и блоггер! Какое позорище! Рита, она сделала два аборта. Ей, видите ли, некогда рожать! Ей нельзя портить фигуру, у неё контракт!

Дядю Петю я помнил плохо. Примерно так же, как и дядю Пашу.

Эти «двое из ларца» матери часто звонили по видеосвязи и со мной поддерживали вполне снисходительно-панибратские отношения. Бывало, учили жизни, да, но откровенных гадостей не говорили.

Я их все равно не любил, потому что мать из-за них страдала.

Бабка тем временем продолжала:

— А он ей все позволяет. Он даже мне сказал: «Мама не лезь к моей женщине!». Ты представляешь, Рита? Кому? Собственной матери!

Ну, такая уж видно мать из бабки вышла. Швах.

— А Павлик? Куда это годится? Его баба старше него и у неё дети! Старая, страшная, ещё и с детьми! Нет, не об этом я мечтала для своего сына! Ну, что ты молчишь Рита?

Мы с Ником таращились друг на друга одинаково круглыми глазами. Честно говоря, даже мы порядком охренели от претензий. А мать-то тут при чем? Она их воспитывала недолго, да и давно. Дядья — взрослые мужики, бл*.

Голос мамы прямо навевает… мысли о том, что зима близко:

— А что здесь скажешь? Это же Петенька и Павлуша? Это же им с рождения всё можно. Так, о чем сейчас может идти речь?

— Отбрось глупые детские обиды! Ты должна поговорить с братьями, — Вера Павловна в своем репертуаре, ёпрст.

— Поговорить-то я могу, но боюсь, результат тебе не понравится.

— Ты должна им сказать…

— Нет. Я им ничего не должна. И тебе тоже. Я могу сказать…

— Вот, скажи им, что так нельзя.

Покосился на Ника: глаза вытаращенные, а в них паника.

Тихо шепнул:

— Не дрейфь, бро. Мама справится.

М-да, посмотрел он на меня с недоверием. Ладно, вроде хоть не трясется больше, только в руку мне вцепился.

Но матушка стойко держала оборону, я прямо восхитился. В очередной раз.

— Я могу им высказать свое мнение, но, так как они его не спрашивали, братья на полном серьезе могут меня послать, и я даже не обижусь.

— Рита, срочно звони братьям. Говори, чтобы бросали свои глупости и немедленно возвращались в Ухту.

Я прямо почувствовал ногами дно. Капец.

И ведь раньше она то же самое с мамой проворачивала. Кирилл и Методий, спасибо вам, мужики, за батю!

— Вот это всё можешь сказать им ты, мама. А я лишь готова добавить, что уважаю их выбор, если он делает их счастливыми.

Бабка заряжает ультразвук, похоже:

— Какие глупости ты говоришь. Сама творишь дичь со своей жизнью и братьям потакаешь?

— Я своей жизнью довольна, — как мать это спокойно вывозит?

Только бы сердце её потом не жахнуло, сука.

А Ник за меня уже двумя руками держится. Ладно, обнимашек много не бывает — прижал его к себе здоровой лапой.

— Конечно, я вижу. Насобирала этих безродных, тратишь на них деньги, пытаешься сделать что-то приличное. И что? Один чуть не убился, второй хам и грубиян.

Ох, и ядовитая же у нас бабка. Как ее до сих пор земля носит?

— Мама! Наша встреча состоялась на условиях, что ты не будешь учить меня жизни и как-либо критиковать про мою семью.

— Рита, мама знает как лучше!

— Мама, я тебя сейчас удивлю: я их мама, и я знаю, как им лучше.

— Ты не понимаешь…

— Я все понимаю, а вот ты опаздываешь.

Што?

— Куда опаздываю?

— В аэропорт. Я вызову тебе такси, — в голосе драгоценной матушки нашей звенят кубики льда.

— Ты выгоняешь родную мать? Рита, как ты можешь? Я не так тебя воспитывала!

Ой-ой-ой! Это вообще не аргумент. Такое чувство, что последние десять лет прошли мимо бабы Веры. Этот текст, натурально, времен развода с покойным Мироновым.

Но мама теперь не молчит, хвала ее терапевту.

— Я от последствий твоего воспитания лечусь который год. И денег мне это стоило уже приличных. Поэтому, мама, не доводите до греха. Собирайтесь, я вас провожу.

— Твои приемыши…

— Уходите, мама, — а вот тут реально лязгнуло. — До тех пор, пока вы не начнёте слышать кого-то, кроме себя, я не желаю с вами общаться.

— Ты ещё пожалеешь Рита! Вот увидишь, они вырастут, все из дома вынесут, а тебя убьют!

— Я уже жалею, мама, что согласилась пустить вас в гости. Всего вам хорошего. Счастливого пути.

С противным скрежетом по полу проехал стул, а я прихватил Ника и впихнул нас в зал.

Бабка покидала наш дом с негодованием и проклятиями, призывая всевозможные кары на наши головы.

Наконец-то дверь хлопнула.

Мы с Ником упали на диван рядом. Так и сидели охреневшие в тишине, пока почти бесшумно на пороге не возникла мама.

— Простите меня, мальчики. Больше она у нас не появится.

Мне бы промолчать, не нагнетать, но бл*дь!

— Мам, что-то как-то сильно баб Веру переклинило-то⁈

Матушка усаживается на диван, и Ник шустро, но молча, вскарабкивается ей на колени. А я что? Я приваливаюсь сбоку.

— Может, возрастное, может, влияние покойного отца ослабло, а может, ей просто надо, чтобы сыновья под боком всегда были. Не знаю. Да и, наверное, знать не хочу.

Сидим-молчим немножко. Мама гладит нас по головам совершенно одинаковыми движениями.

Тихо. Тепло.

— Давай, наверно, Рус, я тебе доверенность на Ника сделаю. Да попрошу с ним завтра к врачу метнуться. Тетя Нина вроде договорилась.

Я немножко недопонял:

— А дед Реваз все, перестал медициной рулить?

— Ох, Русик, дед Реваз последнее время и узнает-то не всех. И не всегда.

Епрст! Вот некстати же вообще!

— Да ну? Мам, как так-то?

Мама смахивает слезу из уголка глаза и печально замечает:

— Так бывает, милый. Инсульт. Здесь и возраст сказывается, да и близкие его зажгли.

— Хреново, а я-то губу раскатал с ним про ваши проблемы на кафедре перетереть…

— Он будет тебе рад. Думаю, уж тебя-то узнает, — удивительно, но тут мама улыбается искренне.

— Тогда все равно позвоню, а потом, может, и метнемся в гости с Ником, а?

Брат согласно кивнул, мама снова грустно улыбнулась:

— Хорошо, мальчики. Давайте уже по делам расползаться. Вы по комнатам, а я на кафедру. Никита, надо с математикой сегодня вопрос закрыть. Там еще чтение в очереди, и окружайка.

Никитоса ощутимо перекосило. Ткнул в плечо и заговорщически подмигнул. Бро слегка взбодрился и, улыбаясь во все зубы, обещал матери, что все решит.

Еще один «решала» растет.

Вечером мать принесла нам документы для врача вместе с доверенностью. А я смог отвезти отца в аэропорт.

Сам. Смог.

Радовался, что завтра и в клинику тоже так поедем.

Да все мы радовались.

Правда, недолго.

Все, бл*, в жизни не случайно.

Прикатили с Никитосом к врачу, которого мать с тетей Ниной организовали для частной, так сказать, консультации. Вроде норм все прошло, и наследственный диагноз не подтвердился.

Круто же? Мы и приободрились.

Рано, сука, рано!

Я ее, кажется, кожей всей почуял. Даже свежими шкварками на морде и тонкой кожицей под повязками. Оборачивался, уже зная, что скажу.

Ну, и сказал, бл*.

— Здравствуйте, Лада Юрьевна, — ляпнул не подумав.

И ответку словил тут же: только что сияющая и любопытствующая, она закрылась. Мгновенно. Блеск из глаз пропал, зубы и кулаки сжались.

— Добрый день, Руслан. Как хорошо, что встретились, пусть и столь неожиданно. Есть кое-что, что я давно должна была тебе сказать.

Какая она! Ох, да я, сука, сейчас задохнусь. Рыжей ей больше шло, но и темненькой нормально. Жаль, конечно, кудри, но и стрижка ей очень даже идет. Бл*, какая она! Похудела, осунулась, глаза грустные.

И говорит же что-то?

— Я понимаю, ты сердишься. Имеешь право. Но, поверь мне, иногда старшие лучше знают, как надо и как правильно…

Охренеть — не встать! Что? Так правильно, что сама на призрака похожа?

Не удерживаю язык, ёпрст!

— Как правильно что? Сделать больно любящему сердцу, всрать свою жизнь? Что, бл*, Лада, это твое правильно?

Вздрагивает, встряхивает головой в отрицании. А потом глаза поднимает и в упор смотрит.

Сдохну.

Не замечаю, как тяну к ней руку.

В шрамах, сука.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — отшатывается от меня, в глазах слезы.

Я идиот. Урод. Напугал.

Но меня несет же.

— А кто тебе сказал, что это о тебе?

— Вот и хорошо, я очень рада, — выдыхает, всхлипывает, но, упрямо вздернув подбородок, продолжает. — Рада, что твоя глупая блажь прошла, и что мой призрак не будет больше отравлять тебе жизнь.

И спокойно обходит нас.

Нет, нет, не снова!

— Стой, Лада! Ты опять сбегаешь!

Глаза эти, полные боли.

Бл*, навылет же просто.

— Прости меня, Руслан! Прости, пожалуйста! Привет невесте.

И скрывается за дверью отделения.

А я падаю на стул, потому что ноги не держат больше. Никак.

В груди печет, в голове пустота, в ушах шумит.

Кажется, что ослеп на миг. С трудом вдыхаю.

В себя пришел, только когда Ник за руку взял.

— Давай домой, бл*? Нельзя сразу. Тебе, нах*, сейчас ничего решать нельзя. Больно же, ёпрст. А когда больно, сука, все, что не придумаешь — все херня.

Вот лексикончик братишки меня и взбодрил.

Да.

Я должен хотя бы попробовать.

Подумать и подождать.

Глава 29

Лада

Боже, у меня же и десять лет назад едва хватило сил устоять перед ним.

Держалась, как дурочка, за его возраст.

Только чтобы не позволить себе. Даже мечтать.

Думала, выйду замуж — станет проще, может быть, легче.

Идиотка.

А Сева так красиво ухаживал. Уговаривал. И очень правильно мотивировал…

Да, была я тогда молодая дура.

В итоге вышло как вышло.

Ну а сейчас мне тридцать четыре. На руках полуторагодовалая серьезно больная дочь-сюрприз. И муж, от которого никуда не деться.

А он красавец: раздался в плечах, заматерел. Прищур, как и раньше, хитрый, хоть и через боль. Руслан теперь весь непрерывно излучает в пространство силу, жёсткость, непримиримость.

Только на черта ему сдалась старая, задёрганная жизнью и проблемами, тётка с чужим ребёнком?

Вот, то-то и оно.

— Прости меня, Руслан! Прости, пожалуйста! — улыбайся, утирая украдкой слёзы, кивай, зубы сцепив, и уходи.

Быстро.

Вперед. К останкам семьи.

Домой простигосподи.

Только-только утерла слезы, как пришлось срочно кивать врачу, забирая вялую после наркоза дочь, и обещать непременно выполнять все рекомендации. И, конечно же, сразу сообщить, как только деньги на операцию поступят, чтобы назначить дату и время.

Выползла с дочерью на крыльцо разбитая, с трудом переставляя ноги.

И обалдела.

Что за странный день сюрпризов?

Это было так неожиданно: увидеть Всеволода перед входом в «Педиатричку».

Нет, я обязательно писала ему каждый вечер: где мы, что делаем и какие планы, но давно уже не ждала его участия в нашей жизни.

Смирилась, сдалась, сказал бы кто-то. Мне было плевать, потому что нужно честно признать, без присутствия Севы рядом жизнь наша стала гораздо спокойнее, несмотря на все Лизочкины проблемы со здоровьем.

— Долго ты. Давай быстрее. Поехали, я припарковался еле-еле.

— Спасибо большое, что забрал. Сегодня Лизе делали…

— Мне это не важно. Мы с тобой договаривались — ты с этим ребенком на мое участие не рассчитываешь.

Да, мы договаривались, но все равно очень больно слышать, как отец отказывается от своей дочери. Очень больно.

Пока машина ехала до питерской квартиры Всеволода (даже про себя не могу уже его мужем звать, потому что он кто угодно, но не муж и отец), я несколько раз пыталась попросить просто нас высадить, а там мы сами доберемся до Новгорода.

Только сколько бы раз я рот ни открывала, тут же язык сразу к небу прилипал. Ни звука.

Как давно я здесь не была?

Ну, кажется, меня отсюда на сохранение последний раз увозили, а потом я так до самых родов и лежала в роддоме, и сюда не возвращалась. Из роддома мы переехали в ДКБ№1, а оттуда уже в Новгород.

О, все те же дамы на лавочках в бусах, с прическами и макияжем. Кажется даже химичка из школы, где я преподавала так недолго и впечатляюще.

Вежливо здороваюсь, и нам приходится задержаться, потому что даже Сева не идет против этих фурий. Знает же, на что они способны, а ему-то еще жить здесь.

— Ох, Ладушка, давненько тебя не видели, деточка.

Отделываюсь общими фразами:

— Дочка болеет. Мы между больницами перемещаемся почти все время.

— Эх, дети — наше счастье, наша самая главная забота.

— Что ж ты, Всеволод Бенедиктович, так плохо о супруге печешься? Вон исхудала вся, как былинка на ветру. И под глазами черно.

— С малышом-то поди трудно ей одной. Да и больницы, не самое райское местечко. А ты все нам: «Дело молодое», да шмар всяких к себе таскаешь.

О, какой пердимонокль нарисовался!

Даже Всеволод оторопел, но быстро себя в руки взял:

— Вы, уважаемые это бросьте. Никого я не таскаю. Только иногда ученики на дополнительные занятия приходят. Пока жена в больнице, время с пользой для семейного бюджета надо проводить. Да и лекарства, они, знаете же, денег требуют.

Стою офигеваю со скромной улыбкой в пол-лица. Это он-то зарабатывает репетиторством? Даже я не настолько наивна. И денег мы от него не видим.

Ну, может, тогда и мечта моя с разводом удастся? Дочь ему не нужна, меня он отселил, себе ни в чем не отказывает.

Чего тянуть? Кому это?

Пока задумалась, я уже уверенно в подъезд втолкнули. Да, нельзя рядом с ним зевать. Нельзя.

Поднялись в квартиру, я сняла куртку, раздела Лизу, зашла в ванную комнату вымыть руки.

О, в мусорном ведре смятые упаковки от презервативов и пустой пузырек из-под мирамистина.

Я все еще уверена, что мы семья в кризисе, да?

Вышла на кухню с дочерью на руках. Лиза устала и по всем признакам собиралась плакать. Лучше поспешить.

Нам надо все же поговорить со Всеволодом.

Н-да. Поговорить.

— Обалдела? Какой развод? — муж смотрел с удивлением, с негодованием даже. Высказался резко, голос незнакомый, поэтому малышка моя тут же заплакала.

Сева скривился, как с похмелья:

— Эту некондицию давно пора сдать в приют, только время тратишь зря. И мужа совсем забросила, плохая ты жена, Лада. Не этому тебя родители учили.

О, как. А тебя-то точно мать-покойница таким словам в адрес дочери учила, да?

Пока я стою с открытым от изумления ртом, он еще с большей претензией продолжает:

— Мы с тобой на море съездим, иммунитет тебе улучшим, а там уже и нормальный ребенок родится.

Охренел?

Отступаю к двери, но голос, удивительное дело, не дрожит:

— Нет. Никуда я свою дочь не сдам. И ты же сам понимаешь — ничто нас не связывает, не нужна я тебе. Давай разведемся, Всеволод!

О, знакомое бешенство в глазах разгорается и рык тоже знакомый, увы:

— Куда собралась, дура? Кому ты нужна такая убогая извращенка? К сопляку этому, своему поклоннику? Да, сейчас! Если бы не отчим его, давно бы показал, кто он и где его место.

А вот это что-то новое про Руслана и его родителей. Никогда ничего подобного не проскакивало до сих пор.

Вдыхаю и стараюсь говорить медленно и спокойно, но мне уже страшно.

Я ведь помню.

Но раньше я была одна, я знала, что не заслужила ничего другого. И терпела.

— Я ухожу не к кому-то. Мы с Лизой справимся сами. Ты же понимаешь, что твою дочь…

Тут-то и рвануло почему-то:

— Не дочь она мне! — вдруг рычит этот незнакомый мужчина, с которым я прожила столько лет.

И нависает над нами:

— Откуда нагуляла только? Я же смотрел! Бесстыжая девка, деревня безмозглая. Знай свое место. Распустилась вконец.

И каждая фраза сопровождалась оплеухой или затрещиной.

Нет, сначала я еще как-то уворачивалась и старалась прикрыть Лизу, но Всеволод, кажется, зверел на глазах.

Дочь от испуга начала кричать громче, и тут его совсем накрыло:

— Шлюха! Дрянь!

Во рту почувствовала металлический привкус, и как будто с глазом что-то совсем не то.

Кровь закапала на розовую Лизину кофточку.

Отпрыгнула в сторону, схватила со стола не глядя то ли графин, то ли вазу. Швырнула в лицо Всеволоду и бросилась в прихожую.

Не помню, как открыла дверь и выпала на лестничную клетку с воющим ребенком.

Как потом домовые феечки сказали, голосили мы с Лизой на пару и очень мощно. Полдвора сбежалось к тому моменту, как мы из подъезда вылетели.

— Ох, и Митрич тут кстати. Скорее сюда, помощь нужна. Петровна, звони в скорую — младенца избили, и мать на ладан дышит. Так и скажи им — убийство у нас.

— Какое убийство, чего вы несете, — рычал Олег Дмитриевич, наш участковый, живший в соседнем доме. Видно, до нашего появления он с собакой гулял, потому что Бим под ногами у него крутился. И тоже выл.

Пока сердобольные стражи дворового порядка созывали помощь и требовали от Митрича защиты, я устроилась на лавочке. Пыталась одновременно успокоить дочь и унять кровь, что стекала на мою кофту. Выскочили мы как были и без курток нам питерской осенью оказалось зябко, но даже это не могло меня заставить пойти наверх, в квартиру.

А вот Олега Дмитриевича заставил долг. И домовые феечки.

Скорая помощь прибыла почти одновременно с нарядом полиции. Петровна сразу всех сориентировала: кому куда пойти и что срочно делать. Полицейские отправились за Митричем, а остальные свидетели обещали держаться очереди и бурно выражали свое желание высказаться.

Фельдшер «Скорой» быстро осмотрел Лизу. Протер ей голову тампоном с перекисью. А потом, оглядывая мое лицо с бурыми потеками и, вероятно, наливающимися синяками спокойно сказал:

— Ребенку на ночь ванну с солью можно, молока теплого или что там за чай успокоительный даете? Ромашку, фенхель. Вам мазать ушибы троксевазином, можно бадягой. Тут, где рассечено, я сейчас банеоцином присыплю. Повторяйте, пока не подсохнет. Бумагу я вам выпишу. Завтра хорошо бы побои снять в травмпункте. Ну, или хотите, сейчас в больницу?

— Думаете мне надо? Сотрясение? — соображаю я не очень, да.

— Все возможно. Давайте, доедем, дежурный врач посмотрит, и документы оформит как следует.

— Я не могу оставить дочь.

— С собой берите.

Тут из подъезда явил себя Олег Дмитриевич:

— Поезжай, Лада, не отказывайся. Вот, я вещи ваши захватил. Муж твой сейчас занят, но возвращаться в квартиру я бы не советовал.

Домовая и дворовая общественность стали хором возмущаться, стараясь перекричать друг друга.

А я поняла, что я все.

Не могу больше.

Для меня этого уже слишком много.

Не тяну.

— Ох, лови ее, дурень!

И тишина.

Придя в себя в машине скорой помощи, приоткрыв заплывшие глаза и найдя взглядом измученную дочь, дремавшую на руках у фельдшера, я не поняла, а почувствовала, что пришел мой черед усваивать те жёсткие, даже жестокие уроки, которые преподносит самый суровый и самый беспристрастный учитель — жизнь.

Путь я вижу для нас с дочерью только один.

Глава 30

Руслан

Веселье в жизни обороты сбрасывать отказывалось.

С Ником на следующий день метнулись к профессору Алиеву. А чего дома загибаться от тоски или опять творить на психе какую-нибудь хрень?

Хотели отвлечься.

Ну, да. План перевыполнили, бл*.

Тяжело. Больно.

Я потом сильно жалел, что нельзя поплакать. Бро не заценит. Буду до вечера терпеть, пока мать не вернется.

Это жизнь, и это ужасно.

Видеть, как угасает могучий богатырь, офигенный мозг, огромное сердце, надежное плечо и не иметь возможности хоть чем-то помочь — горько.

Посидели мы, чай попили, Ником похвастались (он очень кстати молчал, впечатлившись), я голову пеплом пос ы пал, повинился.

Да и отчалили в печали. Пусть Инесса Арнольдовна и молодцом держалась, но боль из глаз у нее теперь не уходит. А руки мелко дрожат.

Страшно.

Страшно мне терять символы счастливого детства.

А они все, как сговорились.

Николаич, мой куратор «оттуда», проявился, когда мы с Ником какао неурочное пили дома после визита к Алиевым.

Успокаивали нервы.

— Дело такое вышло, боец, что карьеру ты завершаешь. Сейчас спокойно восстанавливайся, потом контракт закрывай. И добро пожаловать в мирную жизнь, парень.

Што?

— В смысле? Я же всю жизнь планировал? Да и там еще времени…

— Отставить. Слушай мою команду: поправить здоровье, уволиться. Как понял?

Не понимаю ничего, но отвечаю правильно. Как положено:

— Вас понял. Есть поправить здоровье и уволиться.

— Вот и молодец. Хоть по этому поводу родители выдохнут, — тонко намекающе бурчит Николаич.

Не будем разочаровывать наставника:

— А что там у вас творится-то? Что за жесть с Игорем Александровичем?

— Э, да какая там жесть? Спятил старый. Уже к шестидесяти, а все туда же: любовь, вишь, у него образовалась, — как-то круто завернул с порога тот, кто все-все в Универе у родителей знает.

Но тема такая, скользкая:

— Ну, чувства. Бывает.

— Это у тебя чувства, хоть и глупость это ты себе выдумал, я скажу. А у него, как есть дурость. Хотя тебя эта «любовь» начальства вроде не должна сильно зацепить. Но ты не расслабляйся! Там похуже картинка, на кафедре.

— Не пугайте, пуганый.

— Эх, малец. Пуганый тут нашелся. К нам в Университет на кафедру социологии тетка твоя, условная, скажем так, устроилась в прошлом сентябре.

Вот это новости.

И перспективы.

— Условная тетка? Это что за зверь?

— Это сестра профессора Ланского. Ума она не унаследовала от их общих предков, но наглая, хваткая и ушлая баба.

— И чего?

— Ничего. Хорошего. Что Рита, что Владимир — люди приличные, честные, коварством не обладают и угрозы не ждут.

Это правда, хоть и не совсем. Мама-то за последние годы вроде уже адекватнее к миру и обществу в целом стала относиться.

Но проблемы в чем?

— Ну, родня неприятная привалила. Я ее как-то лет десять назад мельком видел — такая кукольного типа вроде.

— Да и хрен бы с ней, с внешностью. Она проректора нашего обхаживает. Желает стать проректоршей, да мать твою уволить и с отцом их развести. Я с Ритой летом говорил, она обещала подумать и мужу как-нибудь аккуратно донести все это. Владу-то сейчас не до бабских глупостей, там у него в «секретке» такой проект, что ё! Всему миру сопло Лаваля палкой-копалкой покажется.

— Дома батя ничего особенного не говорил, — тяну задумчиво, перебирая все «отрывки из обрывков» и намеков от отца за последние годы.

Пусто.

— Кто ж тебе такое скажет? Допуск не тот. Да и вообще, тут и студенты матери твоей ему нервы треплют, и науку он вперед локомотивом тащит, и Игорь в эту свою ересь впал, никак Ланского не защищает от хищниц наших. А Рита выше этого всего. И у нее тоже и студенты, и магистры, и аспирант вот защитился блестяще. А баб от мужа гонять некогда.

Это понятно. Мама такая, очень свободу выбора уважает. А то, что выбор этот совершился давно, ей не аргумент. Типа, это ежедневное мероприятие.

— Так, а чего делать?

Наставник хмыкает, но указания, конечно, раздает:

— Тебе? Здоровье поправлять, брата адаптировать к социуму и думать — чего ты теперь, после провала контракта, весь из себя супер-спец делать будешь.

— Понял. Принял. Разрешите исполнять?

— Исполняй. Юморист недоделанный. Как был, так и остался раздолбаем.

Вполне себе комплимент, а?

Да и не худшее амплуа, между прочим.

Но если учесть, откуда мы с Марком недавно выбрались, то вообще зашибись: справилась психика с нагрузкой, мы выжили, и почти нормальные же вроде?

А вот папина родня нам не вперлась вообще никак. Тут с мамой надо обязательно обстоятельно поговорить. Насрать на то, что это неловко, папа не хочет и ему неприятно.

Поговорить.

Прояснить, что за подставы от них ждать и куда бежать в таком случае. Может, упредить как-то?

Вот, вечером это и обсудим спокойно. И про Ладу, надеюсь, я уже смогу сказать что-то внятное. И про перспективы службы, вернее, их полное отсутствие. Может в альма-матер преподавать пойти? Или хоть инструктором возьмут?

Хотя они меня до этого еще на освидетельствование к мозгоправу засунут. А там хрен пойми, что вылезти может, да.

Ситуация.

Ну, хоть у бати должно быть все спокойно: симпозиум, выступление, награждение, банкет, домой.

Ага, спокойно, видимо, вообще не про нас.

Глава 31

Маргарита

Устроившись в кухне с какао и старшим сыном, наладилась обсудить важное, послушать повзрослевшую деточку, да, может, увидеть хоть какую звезду во мраке ночи вокруг нашего семейства?

Как-то одновременно у всех вдруг проблемы полезли. Не хочется, конечно, думать о людях гадости, но с трудом верится, что все это паршивое сейчас проявилось случайно.

Шеф еще со своими страданиями. Никакого от мужика толку ни в преподавании, ни в административной работе, ни в общественной жизни.

С Никитой вроде бы стало полегче, но вот вернулся с такой помпой Русик, и малыша опять откинуло назад в адекватности и развитии.

Ослик мой, вечный генератор неожиданностей, наконец-то рядом. По идее, должен свое служение на этом завершить. Это и хорошо, и плохо сразу, потому что сыну надо решать: куда приткнуться в мирной жизни, чем заниматься? Да еще и инвалидность маячит, но, может, обойдется? И Лада, опять явилась на нашем небосклоне, ежки-плошки.

И муж. Муж внезапно снова стал источником беспокойства хотя со времен похорон Миронова все так здорово и складно у нас было, что я лишь тихо радовалась.

Но нет.

А сюрпризы-то, Пресвятые Просветители, меж тем продолжаются.

И какие!

Глядя в мессенджер, думаю: «Что-то такое в моей жизни было же?»

Рус отставляет кружку и влезает под руку после моего непечатного выступления.

Таращится на наш с Владом открытый диалог в вотсапе и всплывающие в нем фото.

— Мать, я не верю своим глазам!

Ну, мне тоже не нравится. Но совы, они не то… да и я способна еще к логическим построениям, хвала Кириллу и Мефодию. Поэтому, как бы ни было неприятно, приступим:

— Погоди, глаза и твои, и мои, да и его тоже, как раз сейчас и пригодятся! Ты смотри — нигде не видно глаз Влада…

Рус весь розовый и нервный, сам старается прямо на фото не смотреть и бормочет так, невнятно:

— Ну, это, как бы, момент такой…

В диссертационную комиссию воспитание и приличия сейчас!

— Это момент, когда он либо пьян, либо без сознания. Если просто нажрался на банкете — похмелье ему завтра гвоздями в голову, а вот если ему что-то вкололи или подлили — возможны варианты. Как бы не помер… — вздыхаю, усилием воли отодвигая страх, боль и тошноту на дальний план. Не до этого сейчас.

— Он, увидев эти фото, гарантированно захочет помереть. Зуб даю, — Руслан криво усмехается. — О, смотри, ещё пришли фотки, но с другого номера.

— А это, видимо, режиссёр спектакля.

Ну, ведьма, я тебя выловлю.

Внимательно оглядываю распластавшегося на смятой постели бледного обнаженного мужа с запрокинутой головой. И маленькую хрупкую эльфоподобную блондинку, трогательно спрятавшую лицо на его груди.

Вдыхаю. Выдыхаю, а потом печатаю ответ:

«У Влада проблемы с сердцем и давлением. Вызовите скорую, пожалуйста!».

Впасть в панику себе не позволяю.

Это я еще на Русе натренировалась в годы учебы, а потом первые месяцы его службы закрепили навык.

Из нервного допускаю только замотаться в плед и почесать затылок.

Правда, до крови.

Пока в голове носятся кометы и бахают случайные фейерверки, на кухне появляется Ник. Тихий, но тревожный.

Внимательно осматривает нас с Русом, а потом устраивается за столом на узеньком диванчике и выжидающе смотрит.

Старший сын, понимая, что все мощно на взводе, идет делать какао, а я, собравшись с мыслями, замечаю:

— Надо звонить принимающей стороне.

Рус хмыкает, Ник топорщит ушки, а я выдыхаю сердито.

Нет, вот в который уже раз у нас с этими Владовыми выездами какая-нибудь лажа происходит, а?

Руслан расставляет чаши и неожиданно предлагает:

— Слушай, мам, давай, наверно, ты отца в командировки будешь сопровождать? Мы же с Ником сами пару дней справимся, а, братиш?

Никита раздумывает немного, затем согласно кивает:

— Справимся, — и приступает к семейному терапевтическому какаопитию.

Когда ответственный администратор конференции в Новосибе отзванивается, мы уже выпили по паре кружек и сидим хоть и сытые, но по-прежнему тревожные.

Положив трубку, я выдыхаю:

— Влад в реанимации. Тяжелое отравление. Прогноз положительный.

Сыновья переглядываются, потом подходят ближе и обнимают меня с двух сторон.

Я сама еще держусь, хоть испугаться успела прилично.

Целую непослушные вихрастые макушки:

— Давайте-ка в душ и спать.

А Рус, вдруг обернувшись в дверях, говорит:

— Ты великая женщина! Ни посуду не побила, ни каре не херанула, даже на развод не подала, а дистанционно организовала скорую помощь и бате жизнь спасла.

Невесело хмыкаю:

— Ну вот он в себя придёт, и я ему в черепушке чайной ложечкой пошуршу обязательно.

Встаю к раковине сполоснуть чашки, так как на посудомойку мы не напачкали за вечер, а утреннее и дневное Ник уже запустил и разобрал.

Золотой ребенок. Местами.

Оба моих сына такие, да.

А потом все же не могу удержать злость и тихо рычу:

— Как они меня достали! Бесят, заразы! Интриганки, твою молекулу, недоделанные…

Но так как я слишком сильно люблю и уважаю мужа, чтобы отдать его малолетним идиоткам, я ещё заставлю Влада заявление на них накатать. Чтоб неповадно было.

Утром за завтраком прошу Руслана:

— Найди мне, сын, билет в Новосибирск, а я пока на кафедре вопрос решу. Видишь, и доверенность снова нам пригодится.

Невесело хмыкаем. Все трое.

Когда мы с Русом спускаемся, чтобы ехать в аэропорт, у консьержа нас ждёт целая делегация.

Наша охрана позиций не сдает, на посулы не ведется, что приятно, конечно, но радости нет, потому как я визитеров узнаю с первого взгляда: источник давних и тяжелых проблем моего мужа, его родители, диффенбахию им в чай. Или в суп.

Что ж, напор и агрессия в выступлениях у них явно общая.

— Вы должны освободить квартиру Владимира. На развод он подаст сразу, как вернётся. Вам тут не место. Так что не теряйте время, у вас его и так немного, — с ходу цедит «самая красивая, но страшная женщина», по версии Владимира Львовича, тыкая в мою сторону наманикюренным пальцем.

Да, такого шоу у нас тут еще не видели.

Рус присвистывает.

Ну, это надо быть очень в себе уверенными, чтобы столь борзо накатывать на женщину, рядом с которой стоит такой шрамированный шкафчик, как моя старшая прелесть.

Значит, и я могу не сильно стесняться. Если что, потом перед мужем извинюсь за неуважение к его предкам.

— Идите на хрен. Где вы все эти годы и пребывали, — сволочи, жизнь мальчику из-за своих идиотских идей покалечили. Ненавижу.

Рус, заботливо поддерживая меня за руку, выводит к машине, как профессиональный телохранитель.

Забрасывает сумку в багажник, устраивает меня на переднем сидении и интересуется:

— Мам, что за хрень?

Что тебе сказать? Вот такая вот хрень.

Пожимаю плечами:

— Ну, они, видимо, не в курсе, что квартира моя. А Влад в реанимации.

— Уроды. Но я их записал, — хитро улыбается моя крошка.

И такой он яркий и солнечный, как будто из далекого прошлого, что не удержаться, и я улыбаюсь в ответ:

— Да, ты это любишь, я помню, сына. Спасибо!

Глава 32

Влад

Не страшно, когда ты молодой дурак. Это с возрастом проходит. Чаще всего.

Хуже, когда ты необучаемый. Тут сразу пропало дело.

Как, однако, коньяк с банкета мозги мне прочистил.

Зря я в прошлый раз в Новосибе скромно тусанул, недостаточно, видимо, впечатления произвел, бл*.

Так, что мы имеем?

А полный пиз*ц у нас. Вернее — у меня.

Башка чугунная.

Помню, как выступил, подискутировали, наградили очередным дипломом «За вклад и прорыв». Было.

Но все как-то мутно.

Потом проректор по науке пригласил к себе потолковать о перспективах сотрудничества. Более плотного.

Вот и посотрудничали, сука.

Что же так голова-то раскалывается? И сам будто сутки на полигоне после марш-броска провалялся. Или под обстрелом.

О, глаза открываются, это плюс. Я в больнице — это минус.

А вот и принимающая сторона, однако.

— Добро пожаловать в наш дерьмовый мир обратно, Владимир Львович! — не на такое приветствие я рассчитывал, но хрен с ним.

Давление, температура, осмотр.

Отвык. Хоть здесь и попроще, чем в военных госпиталях, но все равно неприятно.

Врач мне перепал из борзых, как говорит дражайшая половина: моложе меня, спортивный нахал, явный любимец женщин и начальства. Но да пох*. Пусть скажет: что это было, давно я в отрубе и когда домой.

Бл*, домой! Телефон?

— Где мой телефон?

Доктор, записывая данные в карту, хмыкает:

— О, еще одна жертва прогресса и развития телекоммуникационных технологий! Нет его.

Не время орать. Терпи.

Нет. Не здесь. Держись!

— Я и сам могу многоэтажную и заумную конструкцию построить. Даже сейчас. Где мой телефон?

— Нет его, говорю же. «Скорая» передала вас в неглиже. Совсем, — глумливо изображает обнаженную фигуру. — Позже прискакал какой-то кадр из Универа. Сокрушался. Принес вещи. Сдавал по описи. Телефона не было.

— Пиз*ц, — выдыхаю. Как все хреново-то.

— В целом, согласен. Что же это вы, профессор, так неаккуратно с дамами-то, а?

— С какими на хер дамами? Я выпил коньяка с проректором после форума.

— С подозрительными. Дамами. Скорая привезла вас из отеля. Говорят, вас в вашем номере горничная обнаружила. В чем мать родила.

Вот это поворот, как говорит старший.

— Ничего не помню.

— Не удивительно, клофелин с алкоголем не только провалы в памяти организовывают. Вы, милейший, чуть ласты не склеили.

Был бы номер, да.

Клофелин. П о шло. Как в кино, бл*.

— Давно я тут?

— В реанимации пошли вторые сутки.

— М-м-мать! Мне нужен телефон!

— Сейчас вам нужен отдых, а когда придете в себя — будет вам и телефон, и утка, и симпатичная медсестра, — с этими словами доктор решил удалиться.

Сил, встать и уйти, не было. Орать тоже. Только попросить:

— Медсестру не надо. Я женат.

— Тогда будет вам, профессор, медбрат, — заржал эскулап и скрылся за дверью.

А меня стало отрубать снова.

Второй же приход в себя был быстрее и ярче.

Когда в вену всаживают иглу, это бодрит. Заметив мои распахнутые глаза, русый, богатырского телосложения парень в темно-синей форме, обещанный медбрат походу, коротко отчитался:

— Для нормализации давления, поддержки сердечного ритма, устранения последствий интоксикации.