Монетт прервал рассказ и взглянул на часы. Без четверти двенадцать… Священник предупредил, что собирается на ленч с друзьями, точнее, друзья обещали принести ленч ему.
– Отче, простите, что задерживаю. Хотелось бы изложить все покороче и побыстрее, но я не знаю как.
– Не волнуйся, сын мой, твоя история меня заинтриговала.
– Ваши друзья…
– Подождут, пока я занимаюсь делом Божьим. Сын мой, тот бродяга тебя обокрал?
– Он украл мой душевный покой. Это кражей считается?
– Безусловно. Так что он сделал?
– Ничего, просто смотрел в окно. Я сперва решил, что он дремлет, только, судя по всему, ошибся.
– А что сделал ты?
– Рассказал о жене, – ответил Монетт и тут же покачал головой. – Нет, я не рассказывал. Я трещал без умолку, безостановочно, бесконтрольно. Я… ну, вы понимаете. – Глядя на стиснутые до белизны ладони, Монетт лихорадочно подбирал слова. – Видите ли, я решил, что он глухонемой. Хоть всю душу наизнанку выверни, ни детального анализа, ни ненужного мнения, ни «мудрого» совета не последует. Мой попутчик был глух, нем, да еще задремал по дороге… Вот я и подумал: «Какого черта, можно нести все, что взбредет в мою проклятую голову!» Извините, отче! – поморщился Монетт, точно пристыженный висящей на стене карточкой.
– Что ты рассказал ему о своей жене? – уточнил священник.
– Что ей пятьдесят четыре, – отозвался Монетт. – А дальше… дальше начинается самый настоящий кошмар.