Ненавижу? Хочу! Или кое-что о мачо

ГЛАВА 4

Родители каждой двадцатисемилетней девицы, одинокой, вполне самостоятельной (ну, может быть, самую малость легкомысленной), мечтают, чтобы в один прекрасный день состоятельный воспитанный мужчина торжественно надел характерный золотой ободок на безымянный палец ее руки. Они мечтают, чтобы на их непутевой дочери было пышное белое платье, похожее на огромный кремовый торт. Дочь-невеста должна старомодно смущаться, кокетливо краснеть и нервозно подхихикивать – короче, демонстрировать весь набор хитрых женских уловок, тонко намекающих на невинность брачующейся дамы. А они, родители, будут сентиментально промокать глаза одноразовыми носовыми платочками и с легкой грустью вздыхать…

Вот что я вам скажу: мои родители давно поставили на мне жирный крест (я имею в виду на мне как на потенциальной «ячейке общества»).

– Сашенька у нас немного не от мира сего, – вздыхает мама, жалуясь своим подругам на неудачницу-дочь. – Она такая тонкая, творческая. Не приспособленная к жизни. Она не хочет выходить замуж.

– Да и мужика, если честно, у нее нет! – гремит папа.

Иногда я удивляюсь, как мои родители умудрились прожить вместе столько лет. Никогда я не видела, чтобы настолько разные люди мирно уживались под одной крышей.

Мой папа – военный в отставке, мама – руководитель творческой мастерской для девочек школьного возраста. Отец устроился на полставки охранником в небольшой книжный магазин (меня всегда интересовали две вещи: 1. Что можно украсть из палатки с макулатурой? 2. Как мой пятидесятилетний отец может этому помешать?).

Мама обучает терпеливых тихих девочек основам вязания, бисероплетения и изготовления стеклянной мозаики. Папа – этакий человек-гора, обладатель низкого резкого голоса и грубого, военного юмора. Мама – бесплотная тростинка с голубыми широко распахнутыми глазами. В свободное время отец играет в шахматы с соседями по двору, смотрит американские боевики и перелистывает старые подшивки журнала «Крокодил». Мама же проводит досуг, в очередной раз перечитывая «Анну Каренину», вздыхая над предсказуемым латиноамериканским телесериалом или вышивая крестиком. Мама – романтик, папа – циник. Они похожи на пришельцев с разных планет. И тем не менее они вместе.

Иногда мне кажется, что я переняла самые худшие качества у обоих родителей. Если бы природа распорядилась немножко по-другому, то я могла бы быть такой же сильной и выносливой, как мой отец, такой же худой и утонченной, как моя мама. Но нет, вместо этого от мамы мне досталась наивность и романтичность (если бы не это, стольким мужчинам вряд ли удалось бы меня обмануть), а от отца – чувство юмора и гренадерский рост.

Сразу из аэропорта я отправилась в Сокольники, где жили мои родители. Почему-то мне захотелось, чтобы они узнали радостную новость первыми. Если честно, мне, как маленькой девочке, хотелось, чтобы родители меня похвалили. Я привыкла делать вид, что мне безразличен тот факт, что родители мною не гордятся (скорее, наоборот, они почему-то вечно оправдываются за меня перед своими знакомыми – за то, что я не замужем, за то, что у меня нет детей, за то, что иногда я бываю равнодушна к своей работе и потому не так уж много зарабатываю). На самом деле это меня жутко задевает.

И вот что меня еще раздражает – мама вечно ставит мне в пример своих бывших учениц. Вот, мол. Маша, которая занималась в ее студии вязанием, уже вышла замуж и родила, а ведь ей только семнадцать! («Ну и дура твоя Маша, – думала я, – скорее всего, года через три до нее дойдет, что ею был сделан неправильный выбор. Она разведется и останется одна с малышом на руках. Дай бог, конечно, этой незнакомой Маше семейного счастья, но, скорее всего, все будет именно так, как я предсказала!»)

А Даша, та, что лучше всех вышивала гладью, окончила экономический факультет МГУ и теперь работает в банке. Недавно она приезжала к маме в гости на новехоньком «мерседесе». Ей двадцать три года, а она уже видный финансовый эксперт. («Твоя Даша – просто повернутый на карьере биоробот, – возмущался мой внутренний голос. – К сорока годам она поймет, что осталась совсем одна, что у нее нет ничего, кроме ее денег. Я же представляю собой идеальную золотую середину!»)

Я застала родителей врасплох. К моему приезду никто не готовился. Отец смотрел какой-то очередной фильм с Джеки Чаном в главной роли (из его комнаты доносились такие ужасающие звуки, что посторонний человек мог бы решить, что там насилуют поросят). Мама расписывала старые бутылки гуашью. Видели бы вы ее – волосы подвязаны платком, рот и нос закрывает аптекарская маска, на руках – хирургические перчатки.

Все-таки мои родители – со странностями.

– Сашенька! – обрадовалась мама. – Отец, смотри, кто к нам пришел!

– Привет, дочь! – Отец изо всех сил хлопнул меня по плечу. Не знаю, с чего он взял, что здороваться с нежными девушками нужно именно так.

– Какая ты красивая, только слишком похудела!

Здесь надо бы оговориться. Мама – единственный в мире человек, который совершенно искренне считает меня худой.

– На самом деле я поправилась. На полкило. Ма, па, на самом деле мне надо с вами поговорить.

– Так я и знал, – мрачно подытожил отец, – ты влипла в какую-то историю.

– Сашенька, – почти прошептала мама, которая всегда была натурой чересчур впечатлительной, – что произошло? Ты влюбилась и страдаешь? Ты хочешь поменять работу?

– Ты принимаешь наркотики? – жестко спросил отец. – Ты связалась с криминальным миром?

– У тебя роман с женатым мужчиной? – предположила мама. – Ты серьезно больна?

– Ты проигралась в казино? Тебе нужны деньги на аборт?

Интересно, если я их не остановлю, они так и будут, перебивая друг друга, строить самые невероятные предположения.

– А вот и не угадали! – я старалась говорить веселым голосом. Если честно, я немного нервничала, хотя поводов для беспокойства у меня и не было. Просто не каждый ведь день объявляешь такое родителям. – Мама, папа, я замуж выхожу.

Затянувшаяся пауза ничего хорошего не обещала. Я была немного разочарована, ведь я-то ждала, что они обрадуются. Но, вместо того чтобы шумно поздравить меня и начать обзванивать всех родственников, чтобы сообщить им радостную новость, мои родители стояли напротив меня как соляные столбы и тупо молчали. Рот мамы открывался и закрывался вновь, как будто бы ей не хватало кислорода.

– Я замуж выхожу, – на всякий случай повторила я.

– Сашенька! – наконец возопила мама. – Сашенька! Ой, я даже не знаю, что сказать!

– А ты не врешь, дочь? – подозрительно осведомился отец.

– Ну разве я могла бы так соврать?

Слава богу, значит, они все-таки довольны.

– Сашенька! А вы уже подали документы? На какой день назначена свадьба? – засуетилась мама. – А ты уже думала, какое на тебе будет платье? А где будем отмечать, у нас или у него? Может быть, лучше у нас? Я бы тогда могла отвечать за угощение.

И еще – мне хотелось бы пригласить тетю Симу. Ты помнишь тетю Симу, детка? Это моя подруга, из Мариуполя. Сашенька!.. Это просто поразительно! И еще – мне непременно нужна шляпка.

– Зачем? – машинально спросила я. У меня вдруг разболелась голова. У моей мамы и так очень высокий голос, а когда она еще и начинает быстро говорить…

– Как зачем? У матери невесты обязательно должна быть шляпка. Это же этикет, глупенькая. У невесты – фата, у матери – шляпа. Я поверить не могу! Просто не могу в это поверить! Моя дочь – невеста!!!

Приближаясь к дому Эдуарда, я волновалась так, словно это было наше первое свидание. Сказать по секрету, пару раз я чуть было не дала деру. В метро напротив меня сидела девушка с журналом «Невеста» в руках – почему-то я почувствовала необъяснимое крепкое желание пересесть в поезд, следующий в противоположном направлении. Девушка выглядела задумчивой мечтательницей. Именно такой и должна быть невеста. А я… Я словно украла чужую роль.

Эдик открыл мне дверь в спортивных трусах и домашней футболке – на груди я разглядела подозрительное желтое пятно, наверное, он пролил чай. Я почувствовала необъяснимое разочарование – хотя было бы странно, если бы он встретил меня во фраке и бабочке, ведь я даже не предупредила о том, что собираюсь нанести ему визит.

– Шурка!!!

Я не успела и слова сказать, как он сгреб меня своими натренированными в тренажерном зале ручищами и закружил по комнате.

– Поставь меня на место! – верещала я. – У меня сейчас морская болезнь начнется.

– Шурка, ты вернулась!

Откровенно говоря, я не очень люблю, когда он называет меня Шуркой. Я считаю, что мне не по возрасту и не по статусу зваться Шуркой. А Эдику нравится.

– А почему ты совсем не загорела?

– В первый же день сгорела и потом не загорала, – объяснила я.

– Шурка, ты бы хоть позвонила… У меня даже нечем тебя угостить.

– Да я не есть сюда пришла, – торжественно начала я, – я пришла, чтобы сказать…

Я запнулась. Эдуард выжидательно на меня смотрел. А я молчала и совершенно по-идиотски улыбалась. Черт, никак не могу заставить себя это произнести. «Я пришла сюда, чтобы сказать, что я согласна!» – вот какую элементарную фразу я должна была озвучить. Но почему-то у меня язык не поворачивался такое сказать. Может быть, это невроз?

– Ладно, проходи! Потом поговорим.

Я сбросила туфли и прошла в знакомую комнату. Осмотрелась по сторонам и поморщилась. Все-таки большинство мужчин – неисправимые неряхи, и мой Эдуард (мой?!) – не исключение. К сожалению.

Нет, иногда он заставляет себя взять в руки пылесос и даже два раза в год моет окна. Но вместе с тем его квартира пропахла стойким амбре уютной холостяцкой жизни. Этот сложносочиненный аромат состоял из запахов давно не стиранных простыней, немытой посуды, застоявшегося помойного ведра… Сразу было видно, что в эту квартиру давно не ступала нога женщины (то есть моя). Что ж, по крайней мере, он мне не изменяет…

Я уселась в кресло, стряхнув на пол груду несвежих скомканных рубашек.

– Извини, если бы я знал, что ты придешь, убрал бы… Ну рассказывай. Как отдохнула?

– Замечательно! И Лерке очень понравилось. На следующей неделе напечатаю фотографии. При нашем отеле жил пеликан. Представляешь, живой пеликан!.. Ну а ты здесь как?

– А я вчера перетрудился в зале, сегодня вот дома отдыхаю. Кажется, ногу растянул…

… Мы говорили, говорили, говорили. И вдруг я с ужасом поняла, что мы с преувеличенным энтузиазмом обсуждаем какие-то нелепые полусветские темы – словно два бывших однокашника, которые случайно столкнулись в троллейбусе, или супруги, прожившие вместе не один десяток лет и изо всех сил изображающие взаимную заинтересованность. Мы с Эдуардом не виделись целую неделю, и мы собираемся пожениться (во всяком случае, я так решила несколько часов назад), а значит, мы являемся друг для друга самыми близкими людьми. И о чем же говорят эти самые близкие люди, встретившись после ощутимой разлуки?

Да вот о чем: о четвертьфинале чемпионата Москвы по бильярду, о явных преимуществах средиземноморского лета над московским, о детективе, который прочитал на прошлой неделе Эдик, о монастыре, который мы с Леркой посетили на Кипре.

Я ему рассказываю о том, как в самолете чьего-то ребенка стошнило на юбку стюардессы. А он рассказывает о том, что его близкий друг в прошлую субботу приобрел на Птичьем рынке котенка.

В связи с этим я упоминаю, что персидские кошки капризны, сиамские – свирепы, а лысые египетские вообще чем-то смахивают на жертв абортов. А Эдик начинает разглагольствовать о том, что держать домашнее животное в городской квартире негуманно, к тому же неудобно – кошки линяют, хомяки воняют, рыбки и черепашки скучные, а про собак вообще промолчим – с ними ведь надо гулять два раза в день. Где взять на это время, если вернувшийся с работы усталый человек еле-еле выкраивает полчасика, чтобы посмотреть по спортивному каналу четвертьфинал чемпионата по бильярду. Так наш разговор вернулся на круги своя.

Пока Эдуард говорил, я смотрела на него и думала – вот мужчина, которого я люблю (люблю?). Вот мужчина, с которым мне суждено разделить если не всю жизнь, то, по крайней мере, молодость. Вот мужчина, фотографию которого я буду показывать любопытным редакционным дамочкам, сопровождая демонстрацию пояснением: «А это мой муж. Его зовут Эдуард».

– Шурка, я так соскучился, – он притянул меня к себе и поцеловал в макушку.

От Эдика пахло быстрорастворимым супом, и на минутку я почувствовала прилив нежности – мой мужчина не умеет готовить.

– Я тоже соскучилась.

– В какой-то момент я подумал, что ты больше не придешь, – признался он.

И у меня екнуло сердце – ведь в какой-то момент и я была уверена в том, что больше не вернусь в эту квартиру.

– Что ты! Мне просто надо было отдохнуть, – я заставила себя улыбнуться.

Ну вот. Больше тянуть нельзя. Настал самый подходящий из всех возможных моментов. Эдик замер в предвкушении. Он ждет, что я это скажу.

Он ждет, что я скажу это.

Я набрала в грудь побольше воздуха. Вперед, Кашеварова, не надо трусить, ну же…

Я беспомощно заозиралась по сторонам, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться взглядом, только бы не смотреть на него, на Эдика. Мой взгляд уперся в яркую красную ветровку для пробежек – такая же курточка висела и в моем шкафу. Не к месту вспомнилось задание Степашкина – написать статью о том, как влюбленные люди одеваются в унисон… Одно мое слово – только одно слово, и вся моя жизнь изменится. Мы с Эдиком будем жить вместе, наше утро будет начинаться с парковой пробежки. И все люди будут оборачиваться на эту яркую улыбчивую пару.

О нас будут умильно думать – это влюбленные. Вся наша жизнь заранее расписана по нотам – как график спортивных тренировок Эдуарда.

– Шурка, мне кажется, ты что-то хотела сказать, – нетерпеливо поторопил он.

– Д-да, я о том, что…

И он будет всегда называть меня Шуркой. Вечная Шурка в ярко-красной спортивной ветровке. Мы будем жить долго и счастливо и умрем, как Тристан и Изольда, в один день. И я не позволю ходить ему в грязных футболках, даже дома, даже когда его никто не видит.

Я посмотрела на его губы. Когда-то я млела от одного его прикосновения, а теперь… Мне даже не хотелось его поцеловать. Наверное, это все от нервов. Я подумала о далеком береге Кипра, о полной луне, которая так низко висела над пляжем, о Майкле Рикмане, которого я могла поцеловать, но не поцеловала. Потому что не хотела изменять мужчине, который стоит передо мной. И напряженно ждет, когда я хоть что-нибудь скажу.

И тогда я сказала:

– Эдик, я… Боюсь, я больше не могу с тобой встречаться!

Клянусь, я себя не контролировала. Я слышала свой голос как бы со стороны. Я все еще улыбалась, я никак не могла согнать улыбку со своего лица.

А Эдик смотрел на меня с недоверием, наверное, надеялся, что я пошутила. Я больше не могла, не могла это терпеть.

Со всех ног я бросилась к входной двери. Схватила туфли в охапку и выскочила на лестничную клетку. Босиком пронеслась несколько пролетов и только потом на минутку остановилась – обуться и отдышаться. Я не могла поверить, что действительно делаю это. Мое сердце колотилось так, что было трудно дышать.

Но самое странное – за мною никто не гнался.

Из ближайшего автомата я позвонила Лерке.

– Лер, тебе когда-нибудь хотелось утопиться?

– Все ясно, ты наконец рассталась с Эдиком! – мгновенно поставила диагноз она.

– Да, – я крепче прижала к уху прохладную грязную трубку. Эта телефонная трубка в тот момент была для меня чем-то вроде спасательного круга. В ней, точно в уютной пластмассовой клетке, щебетал родной Леркин голос.

– Я давно этого ждала, – призналась она.

Я оторопела.

– Как? Почему?

– Я все поняла в самолете, – Лера вздохнула, – когда мы с тобой летели на Кипр.

– Но что особенного произошло в самолете?

– Ничего. Просто ты рассказала, что Эдик сделал тебе предложение, а ты сомневаешься…

– И что?

– Эх, Кашеварова… Когда женщине делает предложение любимый мужчина, – Лерка сделала ударение на слове «любимый», – она не улетает от него на край света, чтобы все обдумать. Как там сказал кто-то из великих… «Ты спрашиваешь, любит ли она? Не любит. Если бы она любила, ты бы не спрашивал».

Я повесила трубку.

Любовь проходит. Таковы законы природы, и ничего с этим не поделаешь. Все в этом мире когданибудь кончается – и молодость, и лето, и любимая помада от «Шанель».

В настоящий момент меня более всего заботят два вопроса: почему любовь кончается и как можно было выкурить пять сигарет за десять минут?! Я сидела на подоконнике на лестничной клетке нашего офиса – мы называем это место «курилкой».

Я плюхнулась на пыльноватый подоконник прямо в своей белоснежной юбке «Кельвин Кляйн» – а это могло значить одно: мне по-настоящему плохо.

Время от времени ко мне подходили сочувствующие и злорадствующие люди, причем последние ловко маскировались под первых. Да уж, для кого-то лучший антидепрессант – это чужая неудача в личной жизни. Например, для секретарши газеты Диночки.

Диночке всего девятнадцать лет, и она пока не имеет не малейшего представления об изменчивости мира.

– Что, опять парень бросил? – Диночка приобнимает меня за плечи и щедро распахивает передо мной свой стильный портсигар.

Наличие у сопливой девчонки роскошного портсигара почему-то меня раздражает. Может быть, это смутная зависть – я-то в ее возрасте по полгода откладывала стипендию на хорошие туфли. А еще – у нас с Леркой было одно коктейльное платье на двоих.

– Не совсем, – я затягиваюсь ее кофейной сигарилкой и не могу удержаться от сипловатого кашля.

Не буду же я ей объяснять, что произошло.

– Крепковатые? – фальшиво сочувствует девятнадцатилетняя змея.

– Немного. Я вообще не курю.

– Ну да, в твоем возрасте я тоже брошу, – важно кивает Дина, а мне хочется затушить сигарету о ее лоб, но я гоню садистские мысли прочь. – Не расстраивайся так. Хотя, я тебя понимаю. Когда личная жизнь не клеится, это какой-то караул.

– У тебя, что ли, тоже не клеится? – усмехнулась я. Хоть какая-то радость.

Но Диночка меня разочаровывает.

– Нет, у меня-то как раз все в порядке. Я замуж собираюсь.

– Ты? Замуж? – Я смотрю на нее повнимательнее и пытаюсь представить мужчину, который мог возжелать в жены такое существо, как наша Диночка.

Вообще-то она хорошенькая. Но такая стерва!

И еще – у нее крашеные добела волосы. И длиннющие накладные ногти. И, кажется, почти каждый день она является в офис с новой сумочкой. К тому же Дина даже кофе не умеет вкусно сварить, несмотря на то что профессиональная секретарша, на мой взгляд, должна быть знакома с основами кофеварения. И кто же мог быть настолько простодушным, чтобы сделать ей предложение?!

Тут я вспоминаю, что сама я тоже не ахти какой повар (вершина моего кулинарного таланта – яйцо, сваренное в мешочек) и мне становится еще тоскливее.

– И кто же твой будущий муж? – спрашиваю, чтобы поддержать разговор.

– Он иностранец, – важно объясняет Дина, – самый сексуальный мужчина в мире. И очень богатый. Ему принадлежит сеть салонов красоты.

– Что ж… – я не знаю, что на такое и ответить, – что ж… По крайней мере, сможешь бесплатно делать свои накладные ногти.

Фыркнув, Диночка уходит. А я продолжаю сидеть в клубах сигаретного дыма. Наверное, люди с соседних этажей скоро заподозрят, что в нашей курилке начался пожар.

Для отвода глаз я положила на колени толстый блокнот и время от времени, сдвинув брови к переносице, выводила в нем какие-то каракули. Кособокие овечки, сложносочиненные орнаменты и скрипичные ключи. Блокнот мне нужен на тот случай, если в курилку вдруг заглянет Максим Степашкин, – тогда я могла бы соврать, что работаю здесь над очередной статьей, потому что в кабинете слишком шумно. (Ложь крайне неправдоподобная, ведь с некоторых пор у меня отдельный кабинет.)

Но вместо Степашкина в курилку заглядывает Лерка.

– Кашеварова! Воплощение скорби! – радостно кричит она. – Прекрати киснуть, ну пожалуйста! Ты ведь сама приняла такое решение. Я не понимаю, зачем теперь страдать?!

– Где тебе понять? Сытый голодному не товарищ.

Лера вся светится. У нее роман. Впервые в жизни моя ненормальная подружка хранит верность мужчине.

– Вчера Паникос звонил мне четыре раза, – весело докладывает она, – сказал, что скучает. И я по нему соскучилась. Представляешь, Кашеварова, я уже нашла по Интернету работу на Кипре.

Черт, может быть, запереться в туалетной кабинке и повеситься на собственных колготках?! Почему все вокруг так счастливы именно сегодня? Они кичатся своими идеальными отношениями, и никто из них, НИКТО даже в голову не берет, что любовь проходит! Может быть, через год на моем месте, в этой самой курилке, Лерка будет мрачно рисовать в тетрадке скрипичные ключи. Может быть, до нее тоже дойдет – то, что большинство из нас принимают за любовь, есть всего лишь привычка. И еще – чем старше ты становишься, тем меньше у тебя шансов полюбить, принять человека вместе со всеми его недостатками и маленькими странностями.

– Кашеварова, ты не представляешь, как я счастлива! Мне больше никакие мужики не нужны. Достаточно его телефонного голоса!

– Сложно поверить, – усмехнулась я.

– И я о том же. Даже ССС – соблазнение симпатичных спортсменов – больше меня не заводит. Вчера я брала интервью у такого парня, закачаешься. Он альпинист. Загорелый, глазищи синие-пресиние, блондинчик. Раньше я бы такого не пропустила, а теперь… Теперь мне просто наплевать.

– Как Майкл Рикман, – улыбнулась я, – он тоже был загорелый и синеглазый.

Лера изумленно на меня посмотрела. Но потом удивление в ее глазах сменилось восхищением.

– Ну ты даешь, Кашеварова! Ну ты даешь!

– А что такое? – настал мой черед удивляться.

– Ты запала на этого британчика, вот что! Тебе нравится Майкл Рикман! И как же я раньше не догадалась? Я ведь такая проницательная и ничего не поняла.

«Потому что смотрела исключительно на алые плавки своего кипрского Аполлона», – подумала я, но озвучивать эту мысль не стала.

– Ай-ай-ай, – Лерке, похоже, нравилось меня дразнить. – А с виду была такая скромница.

– Прекрати, Лер! И вовсе он мне не понравился. То есть…

– Вот именно! – Лера торжествующе подняла вверх указательный палец. Ее остро выпиленный ноготь был выкрашен в готический черный цвет, что смотрелось немного жутковато. – Знаешь что… А я ведь могу узнать для тебя его телефон.

– Зачем мне его телефон?… Лер, прекрати, ну что ты как маленькая, в самом-то деле? Я только что бросила жениха, а ты мне подсовываешь какого-то Майкла Рикмана.

– Не какого-то, а вполне конкретного. Того, который тебе очень нравится, – уточнила Лера. – Знаешь что, Кашеварова! Давай отпросимся пораньше у Степашкина. Поехали ко мне.

– У меня и так проблемы на работе, – вздохнула я, – третий день не могу написать статью «Одевайтесь в унисон!». Сама же предложила эту тему, и теперь мне нечего сказать. Как только думаю об этом, вспоминаю Эдика, и начинается…

– Все равно сегодня уже ничего не напишешь. Поехали ко мне. Позвоним Майклу Рикману и… знаешь что… Полетим на выходные на Кипр!

– Совсем очумела? – От неожиданности я едва не свалилась с подоконника. – Мы что, миллионерши? Мы не можем себе этого позволить.

– Очень даже можем! – уверенно возразила моя деятельная подруга. – У меня есть знакомая в турагентстве, она нам подешевле билеты сделает. Выберем отельчик попроще, не обязательно же опять останавливаться во «Временах года».

– Лер, отстань. Не видишь, я работаю, – я кивнула на тетрадку, которую Лерка ловко вырвала из моих рук. К несчастью, тетрадь была открыта на страничке со скрипичными ключами.

– Так, Кашеварова. Мы немедленно едем ко мне. Хочешь ты этого или нет. Если ты сама не в состоянии справиться со своим дурным настроением, то я берусь тебя расшевелить.

На заднем сиденье такси две симпатичные одинокие москвички – я имею в виду себя и Лерку – разговаривали о любви.

– Ты что, правда собираешься переехать на Кипр? – недоверчиво спросила я. – Думаешь, Паникос этого стоит?

– За таким мужиком я бы и на Ямайку перебралась, – мечтательно улыбнулась Лера. Она умудрялась одновременно красить губы и прикуривать тонкую длинную сигаретку.

– И в Сибирь? – поддразнила я.

– Сомневаюсь. В Сибири мне не выжить, – серьезно ответила Лера, – ведь там холодно, а мне так не идут головные уборы. Мгновенный менингит обеспечен.

Лерка придирчиво рассматривала свое свежеподкрашенное лицо в зеркальце пудреницы. А я, в свою очередь, смотрела на нее, пытаясь обнаружить в насквозь знакомой физиономии новые черты – например, напряженную складку между бровями, которая свидетельствовала бы о том, что этот человек способен на Поступок (с большой буквы «П»). Но нет – передо мной была прежняя Лерка – два круглых голубых глаза, бантикообразные пухлые губки, курносый нос, блондинистая челка. Тем не менее, похоже, что она не шутит. Моя лучшая подруга и правда собралась перебираться на Кипр! Мамочки мои, что же я здесь буду делать одна?

Москва без Лерки опустеет. Это факт. Без нее, без Лерки, платья от «Вивьен Вествуд», на которые мы иногда ходим полюбоваться в бутик на Кузнецком мосту, станут чуть менее захватывающе шикарными, текила в баре «Маккой» – чуть менее хмельной, а креветки в нашем любимом ресторанчике – чуть менее королевскими.

– В понедельник скажу Степашкину, чтобы искал мне замену, – зевнула Лера, – а что тянуть-то? Я тебе говорила, что уже нашла работу на Кипре? На радио «Русский голос Кипра», им понравилось мое резюме.

– Но сможешь ли ты после шумной Москвы жить в крошечном Лимассоле? – засомневалась я, цепляясь за соломинку.

– Вся разница состоит в том, что вместо десятка мужчин в моей постели будет только один. А вместо деловых костюмов мне придется носить сарафаны. И еще одно…

– Что?

– В Лимассоле не будет тебя, Кашеварова.

– Ну прекрати, – я отвернулась к противоположному окну, – мне и так хреново.

– Да бросьте вы, девчата, – неожиданно подал голос таксист.

Это был с виду добродушный толстяк лет пятидесяти с небольшим.

– Женская дружба, девчата, это ерунда. Помните, как говорила Раневская? Против кого дружите?

– Раневская, – насмешливо повторила Лера. – А вы, товарищ водитель, неплохо соображаете, – помолчав, она с сарказмом добавила: – Я имею в виду, неплохо для мужчины.

Оставшуюся часть пути мы провели в тягостном молчании.

Не так-то часто мне приходится бывать у Леры, несмотря на то что уже почти десять лет мы считаем друг друга лучшими подругами. Во-первых, уж слишком далеко от центра она живет, а во-вторых, у меня куда уютнее. Несмотря на то что проживаю я в съемной квартире с ветхой разномастной мебелью, а Лерка увлечена всяческими дизайнерскими прибамбасами.

На мой взгляд, в какой-то момент моя любимая подружка потеряла контроль над собственным художественным вкусом. Ее девиз – чем оригинальнее, тем лучше. Поэтому спит Лера на жесткой псевдояпонской кровати, обедает за низкорослым ярко-красным столиком, при этом сидя на высоком барном стуле – ей приходится нырять в тарелку, точно страусу в песок. Вместо обычного освещения в ее квартире установлена ультрафиолетовая лампа – наподобие тех, что являются неотъемлемой частью молодежных дискотек. Ванной у Валерии нет, только невозможно тесная душевая кабина. Раковины тоже нет – мыть руки приходится в вышеупомянутой кабине, прилагая максимум усилий, чтобы в процессе омовения верхних конечностей не вляпаться в воду нижними. Зато в ее ванной комнате имеется педикюрное кресло – Лерке почему-то кажется, что это придает ее интерьеру особенную буржуазную нотку. В этом кресле она иногда читает журналы – в комнате ведь читать невозможно из-за ультрафиолетовых ламп.

Зато сумасшедшая квартирка сумасшедшей Лерки – идеальное место для свиданий. Моя подруга обожает эпатировать мужчин, наверное, ее гости чувствуют себя экскурсантами дурдома.

И вот теперь ее гостьей стала я.

– Можешь не разуваться, – великодушно разрешила Лера, – проходи на кухню. Я купила в «Икее» пару нормальных стульев.

– Какой прогресс, – восхитилась я.

– Будешь кофе или чай?

– Давай поставим вопрос по-другому: водку или коньяк? Поскольку водку я не употребляю, то придется выбрать второе.

– Ладно, тогда кофе с коньяком, – добродушно усмехнулась Лера.

Я осматривалась по сторонам, словно находилась не в квартире, а в музее концептуального искусства. Так, Лера завела новую люстру – с настоящими свечами, – наверное, купила ее в одной из антикварных лавочек на Старом Арбате. Бедные ее соседи, они ведь даже не подозревают, что живут на волоске от страшной гибели в огне. А еще в углу притулился новенький компьютерный столик – в виде апельсина. А что, забавная вещь. Правда, компьютера у Леры нет, но это так, мелочи жизни. Кто сказал, что человек, у которого нет компьютера, не имеет права завести себе компьютерный столик?! Вот на коврик для мыши, наверное, тратиться не стоило. Хотя Лерка наверняка использует его как подставку для горячих чашек. Я повертела коврик в руках. Люблю коврики для мышек с необычными картинками. На Леркином было изображено безмятежное море, песчаный пляж и загорелый красавец в миниатюрных красных плавках… Да уж, вот она – мечта идиота (идиотки то есть). Постойте, кого-то этот тип мне напоминает. Ну, конечно, – красные плавки. Да это же…

– Это же Паникос! – закричала я.

Из кухни послышался звон разбитого стекла и приглушенная нецензурная брань.

– Где? – Лерка выбежала в комнату. В руках она держала черенок от хрустального бокала.

– Извини, я тебя напугала… На коврике для мышки.

– Ну ты даешь, Кашеварова, – Лера скрылась в кухне, – естественно, это Паникос. Думаешь, я не знаю? Это ведь я перевела его фотографию на коврик.

– Как сентиментально, – хмыкнула я, – а почему именно на коврик для мышки? Обычно фотографии любимых переводят на кружки и майки.

Лерка вновь выплыла из кухни, на этот раз в ее руках был поднос, на котором стояли две дымящиеся кружки.

– Вот. Кофе с коньяком, как вы изволили заказать. Только давай на этот раз обойдемся без воплей, договорились?

– А почему я должна… – я осеклась, бросив взгляд на кружку, которую вручила мне Лера. Ну конечно же на кружке точно такая же фотография, как и на коврике. Фотоизображение Паникоса улыбалось мне – приветливо и белозубо.

Я взяла кружку в левую руку, чтобы не видеть фотографию, а коврик перевернула изнанкой вверх.

Не могу ничего с собой поделать, мне не нравится избранник моей лучшей подруги. Решительно не нравится. Причем я даже не могу точно сформулировать, почему именно. Но есть в нем какая-то фальшь… Может быть, улыбается слишком сладко, точно продавец сухофруктов с Преображенского рынка?

– Мне обошлось это в кругленькую сумму, – Лерка с негромким причмокиванием прихлебнула кофе из своей кружки (на которой тоже, естественно, был изображен наш пляжный герой).

– Неужели две кружки и крошечный коврик могут столько стоить? – удивилась я.

– А с чего ты взяла, что кружек только две? – приподняла бровь Лера. – Я заказала целый сервиз. С чайничком, молочником и сахарницей.

– И везде Паникос? – ужаснулась я.

– Ну а кто же еще, – самодовольно улыбнулась Лера, – еще у меня в планах постельное белье. Представляешь, как это будет романтично! – она мечтательно закатила глаза. – Паникос на одеяле… И под одеялом… И на наволочках… Ммммм…

– Мне бы приснился кошмар… Лер… А может, не надо?

– Что не надо? – растерянно переспросила она. – Наволочек? Да, я тоже об этом подумывала. На наволочке он будет плохо смотреться в полный рост, наверное, пододеяльника и простыни будет достаточно.

– Я имею в виду всю эту затею с переездом на Кипр. Мне кажется, ты торопишься.

– Я?! – искренне изумилась Лера. – Кашеварова, ты что, не понимаешь? Я в первый раз в жизни влюблена!

На такой аргумент мне решительно нечего было ответить. Я и правда никогда прежде не видела Леру в таком состоянии. Зрачки расширены, как у ведьмы, глаза блестят. Может быть, я зря вставляю ей палки в колеса? Пускай себе летит… Она выглядит гораздо более счастливой, чем я, – так какое я имею право давать авторитетные советы счастливому человеку?

– Кашеварова, ты не хандри. У нас же все решено по поводу выходных. Развеешься, переспишь с этим Майклом Рикманом.

– Лера, прекрати идиотничать. Я не хочу Майкла Рикмана, – я залпом допила кофе.

Почему-то произнесенное вслух имя голубоглазого загорелого Рикмана заставило меня покраснеть. Хотя, должно быть, все дело в коньяке. Коварная это штука – добавленный в кофе коньяк.

– А вот и хочешь! – Лера продемонстрировала мне кончик розового языка. – В любом случае это мой тебе подарок.

– Какой еще подарок?

– Подарок в честь расторжения помолвки, – нашлась Лера, – а кто сказал, что люди должны праздновать только свадьбу? По-моему, стоит отмечать и отказ от нее, это логично! Ты спасла свою свободу, и в честь этого я дарю тебе выходные на Кипре.

– Лерка…

– И слушать больше ничего не хочу. Пакуй чемоданы, Кашеварова. В пятницу днем у нас самолет!