Часть III

28

— Нет! Нет! — закричал Уиллем, брызгая слюной. — Нет, ты просто-напросто повторил ту же ситуацию, которая случилась с тобой, когда ты впервые вошёл в её дом!

— Что ты имеешь в виду?

— В ту ночь, ещё во время войны, ты влез в её дом и был уже готов уйти из него, потому что крыса пробежала по твоей ноге! Но перед тобой внезапно появилось моё лицо, и это придало тебе уверенности двигаться вперёд! Сейчас ты снова входишь в её дом после всех этих лет, и на этот раз тебе является Анна Франк, подтверждая твоё желание убежать прочь!

— Но подобные видения случались со мной и раньше! Они случаются со мной с той поры, когда я ещё был ребёнком. С того самого дня, когда я глотнул пива с моим отцом, вышел из дома и почувствовал, что Господь с обратной стороны небес заметил меня!

— То, что такое случается уже долгое время, совсем не означает, что с этим надо что-то связывать! Ты просто твердишь сам себе надуманные ситуации, чтобы отцепиться от крючка!

— Ничто не сможет отцепить меня от крючка!

— Так ты хочешь и меня втянуть в свою компанию?

— Если тебе не нравится мой рассказ, создай свой собственный!

— В конце концов, мне же нужна какая-то объясняющая история! Видишь ли, есть круг приятелей, хорошие ребята, с которыми раз-другой в неделю я играю в мяч. Потом мы сидим в сауне, восстанавливаем дыхание. Они знают, зачем я отправился в путь, что я разыскивал. Они спросят меня — как прошло путешествие? Нашёл ли ты своего брата? Был ли он доволен вашей встречей? Что он рассказал тебе о твоём детстве и о войне? Не могу же я говорить всякую ерунду моим друзьям, сидящим голыми в сауне, нельзя же дурачить их!

— Хорошо, — сказал я, — похоже, что тебе нужно составить два рассказа. Один для себя, другой для них. Но, вероятно, я не смогу помочь тебе в этом!

— У меня возникла идея! — воскликнул Уиллем, обрадованный возможностью рассказать изменённую историю. — Я скажу, что нашёл тебя! Розыск занял какое-то время, но я нашёл тебя в доме для престарелых в Гарлеме или в Делфте, и твоя память так ослабела, что я сумел добыть только небольшие отрывки и кусочки. Но некоторые из них оказались интересными, скажу я, и поведаю им о том, как дядя Франс поймал тебя, и о жёлтых звёздах, и о жестянке из-под какао… Этого будет достаточно! Никто не станет допытываться о большем.

— А как насчёт твоей внучки, той, которая интересуется своим голландским происхождением? Что, если она захочет приехать и встретиться с тем, кто был для неё дядюшкой Йоном?

— Я скажу ей, что ты избегаешь людей, это для тебя слишком тяжёлая нагрузка. А кроме того, она не говорит по-голландски!

— Вдруг она не послушается тебя, как обычно и поступают молодые американцы, приедет сюда и найдёт меня, но совсем не в богадельне в Гарлеме, а живущим самостоятельно в центре Амстердама? Тогда она узнает о лжи, использованной для сокрытия чего-то другого, а это что-то другое содержит нечто ещё большее!

Я увидел, что мой маленький сценарий — непослушание молодёжи, поиски семейных корней, скрытая правда — обеспокоили его.

Уиллем допил свой джин, жестом попросил налить ещё, потом улыбнулся:

— Я не думаю, что такое когда-нибудь произойдёт, но если даже и случится, то ты всегда сможешь объяснить что-то вроде: да, были кое-какие постыдные дела, о которых ты не хотел ей говорить! Вот, мол, ты и дядя Франс некоторое время занимались поисками евреев, чтобы выдать их, но вам, конечно же, никогда не удалось это сделать!

— Тогда как же мы добыли пищу, чтобы пережить то лето, и ту осень, и ту ужасную зиму?

— Я знаю! Помнишь тот жаркий день, когда ты задремал, стоя перед церковью Весткёрк позади кресла дяди Франса, и тебе грезились официанты на коньках, а потом открыл глаза, и перед тобой оказался твой друг?..

— …Кийс! Кийс!..

— Да, твой друг Кийс! Так вот, вместо того чтобы отвернуться от вас, он сказал, что ищет тебя повсюду, потому что он работает для подполья, и ты можешь помочь ему предупреждать людей, скрывающих евреев, о намеченных облавах! Немецкие полицейские не остановят ребёнка, везущего ветерана войны в инвалидной коляске, и если ты согласен помогать, то ты и твоя семья будут получать удвоенный рацион по карточкам! Ты получишь яйца и тоже станешь героем!

— Хотел бы я узнать, что случилось с Кийсом!.. — произнёс я больше для себя, чем для Уиллема, и на мгновение ощутил прежний страх перед Кийсом, страх трусливого лжеца перед лицом смельчака, не боящегося сказать правду. — Да, эта весьма миленькая история годится, чтобы рассказывать её другим людям! — сказал я громко. — Но что же ты станешь рассказывать самому себе?

— Я ещё не знаю. Но я твёрдо знаю, что у меня появилась некая тайна, которая будет сдерживать меня, отдалять от других людей, от жены, от детей, от моих друзей, от кого бы то ни было — до того дня, когда я исчезну. Потому что я не желаю считаться даже косвенной причиной смерти этой девочки! Я не хочу быть для людей таким!

— Но ты будешь таким для себя!

— Для себя — это совсем иное! Конечно же, скверно, но — по-другому!

— Посмотри, Уиллем, ведь никто же не просил тебя приезжать сюда! У тебя всё было: наша мама, Америка, новая жизнь. Я же здесь влип в дерьмо! Ты узнал, каково было наше прошлое, и ты не хочешь его принять! Ты не можешь сказать о нём ни жене, ни детям, ни своим друзьям! Ты заставляешь меня стать лжецом ради тебя! Ты стремишься превратить меня в маразматика, живущего в доме для престарелых, или предлагаешь притвориться героем Сопротивления для твоей внучки на случай, если она когда-нибудь приедет и разыщет меня! Но я ни то и ни другое! Я просто человек, который выстоял! У меня были дела и с дерьмом, и с истиной! А теперь мне предлагается начать врать, чтобы защитить моего американского братца, которому, видите ли, не нравится, как перевернулась жизнь, и он хочет исправить её, словно испорченный прибор!

Уиллем ошеломлённо молчал, уставившись в свой стакан с джином.

— А что ты скажешь о такой маленькой истории, Уиллем: однажды раздаётся стук в дверь в твоём доме в Калифорнии, и — догадайся, кто на пороге? Дядюшка Йон!.. Прямо из Голландии!.. Жаждущий увидеть своих давно потерянных родственников!.. Ты, вероятно, Томми!.. А ты, конечно же, Синди!..

Ну посуди сам, если Уиллем мог появиться на пороге у своего брата в Амстердаме, то почему же Йон не сможет быть взаимно вежливым? И тогда, конечно же, они будут насмешливо поглядывать на тебя, ведь ты же говорил, что дядюшка Йон маразматирует в приюте, а он здесь, здоровый и энергичный! Что же происходит? Какова же истинная ситуация?

Уиллем продолжал молчать.

— Ты же не хочешь жить в постоянном страхе от того, что произошло, не так ли? Разве тебе не хочется, чтобы действительность была гораздо лучше?

— Да, — ответил Уиллем, — действительность оказалась хуже, чем я ожидал!

29

Уиллем допил свой джин в совершенном рассеянии, потом сказал:

— Я верил, что всё это неоспоримые факты: правда делает нас свободными, обсуждение событий облегчает понимание!.. Но это не всегда так! Иногда обсуждения поворачивают события в худшую сторону, а правда превращает нас в пленников!

— Какое прекрасное слово «пленник»! — воскликнул я. — Это как раз то, как я себя чувствовал — пленник в одиночном заключении! Однажды дверь отворяется и входит — кто же? — сокамерник! И не просто какой-то любой сокамерник, а сообщник в том же самом преступлении! С которым можно поговорить! Ты!

— Если бы мой брат остался жив, у меня было бы с кем поговорить! — задумчиво сказал Уиллем.

— Твой брат жив! — возразил я громко, тыча пальцем себе в грудь. — И у тебя есть с кем поговорить!

— Извини!.. Я имел в виду…

— Давай послушаем, что ты имел в виду!

— Поговорить с близнецом — это совсем другое дело! Он не на сто процентов другой человек. Он как будто бы ты сам, но, в то же время, ещё больше, чем ты. Это трудно объяснить, ведь всё было слишком давно!.. Но я до сих пор помню то чувство. Чувство абсолютной согласованности!

— Я не такой требовательный, как ты, — ответил я, — я доволен общением в любой компании. Несколько раз я был близок к тому, чтобы рассказать свою историю какому-нибудь прохожему, шлюхе, попутчику в поезде, но каждый раз что-то останавливало меня.

— Теперь мы с тобой навсегда будем сокамерниками?

— Да, куда бы мы ни направлялись с нашей передвижной тюрьмой, это сохранится навсегда!

* * *

— Я хочу спросить тебя кое-что, Йон! Ты тут заговорил о Боге. Почему Бог не сделал ничего, чтобы остановить войну? Или, может быть, Бога нет?

— Только дураки считают, что Бога нет! И только дураки считают, что Бог добрый!

Вдруг лицо Уиллема стало очень сосредоточенным и даже счастливым впервые за весь вечер.

— У тебя есть Библия? — спросил он.

— Где-то есть!

— Принеси сюда! — потребовал он неожиданно командным голосом.

— Для чего? — спросил я, вставая.

Он не ответил, и я не стал настаивать. Когда я возвратился с Библией, он просто указал на стол.

Я положил Библию на стол рядом с «Дневником» Анны Франк.

Уиллем поднялся со своего стула, опираясь о стол. Налив себе джина, он выпил его залпом и затем хлопнул рукой по Библии.

— Мы присутствуем здесь, — заявил Уиллем, — мы присутствуем здесь в качестве обвиняемых, соучастников и свидетелей в Суде над Величайшим Военным Преступником из всех возможных — Богом Отцом!

Я чуть не захохотал, но, видя полную серьёзность Уиллема, сдержался, ожидая, к чему же он придёт.

— Первый свидетель — это… Первый свидетель — я! — сказал Уиллем, кладя ладонь на Библию. — Я клянусь рассказать правду, которую я желал бы не знать никогда!

Бог, я теперь понимаю, что Ты всегда хотел уничтожить меня и моего брата Яна! Его Ты убил болезнью, но для меня Ты задумал более хитрую судьбу! Ты предоставил мне хорошую жизнь на все эти годы. Ты даже позволил мне познать некий образ рая — по-американски… Однако теперь Ты возвращаешь меня назад, поведав, как Змий-искуситель, ужасную правду — мы убили девочку! Мы убили девочку и её семью!

Чем я заслужил такое наказание? Тем ли я рассердил Тебя, что мне нравилось надевать жёлтые звёзды? Если Ты настолько обиделся за евреев, то почему же Ты ничего не сделал для их спасения?

У меня был брат, который умер молодым, и мать, которая умерла молодой, и семья, которая была разорвана на части, — не слишком ли много для одного человека?

А теперь остаток моей жизни разрушен просто потому, что Богу не хватило… не хватило сердечной доброты послать ещё одну крысу к ноге моего брата, чтобы заставить его бежать из дома на Принценграхт! Разве Ты не мог дать нам этого — одну паршивую долбаную крысу?!

Уиллем тяжело опустился на стул. Он не двигался, его глаза остекленели, и на секунду я подумал — уж не умер ли он? — но заметил, что его рубашка вздымается от дыхания.

— Пойду открою дверь, впущу свежего воздуха! — сказал я.

* * *

Я оглядел улицу, тротуар, палисадник моего соседа, и у меня родилась идея. Нельзя же, чтобы все хорошие идеи исходили только от Уиллема! Я подбежал к палисаднику и вернулся к себе на кухню раньше, чем мой брат успел пошевелиться на своем стуле.

Включив плиту, я поставил сковороду разогреваться и поинтересовался у Уиллема:

— Ты голоден?

— Ещё джина! — попросил он.

— Пожалуйста! — ответил я, доставая из буфета очередную бутылку и разливая джин в стаканы, которые мы сразу же и опустошили без лишних слов.

Он указал подбородком на Библию. Я встал над нею и перенёс свой стакан из правой руки в левую, чтобы положить правую ладонь на обложку.

На миг я почувствовал лёгкое головокружение, то ли от джина, то ли от боязни богохульства.

— Я вспоминаю прочитанную в детстве повесть о голландских моряках, погибавших в небольшой шлюпке в открытом море. Когда уже наступал последний момент, они все почувствовали нечто, поддерживавшее их снизу. Это оказался гигантский кит, который мог бы разнести шлюпку вдребезги, даже не заметив её.

Так же я воспринимаю Тебя, Бог, с того самого дня, когда мой отец впервые угостил меня пивом и похвалил: я вышел на улицу и почувствовал, что Ты на обратной стороне небосвода отметил меня Своим вниманием!

Я молился Тебе в тот день, когда мой отец собирался задать мне вторую порку, прерванную приходом рейда по сбору меди, и Ты послал мне благую мысль вернуться вниз, в погреб!

И был другой день, когда я помог в церкви Весткёрк пожилой женщине на инвалидном кресле, а она вытащила из-под одеяла маленькое яблоко, тогда мне пришла мысль привлечь дядю Франса и его коляску для доставок! Почему эта женщина не съела своё яблоко до того, или не отдала его другому ребёнку, оказавшему ей помощь? Использовать дядю Франса была великолепная идея, но она обернулась плохой стороной, приведя к моему увольнению и заставив нас заняться поисками евреев, чтобы не дать моему отцу умереть!

А эта любопытная старая женщина, сидевшая целыми днями у окна, — почему ей нужно было заметить нас и подойти? Почему она настолько поддалась любезностям дяди Франса, что назвала нам адрес укрытия почти против своего желания, — ведь что-то заставляло её колебаться? Я и сейчас, через все эти годы, чувствую её глубокое сожаление о сказанном! Возможно, это затруднительно даже для Господа — направить ещё одну крысу к моей ноге в доме на Принценграхт, но Ты без труда мог сделать эту старуху более подозрительной, чтобы она не сообщила нам название улицы и номер дома!

Так вот, что я хочу узнать, Отец Наш Небесный: зачем Ты привёл меня шаг за шагом в дом 263 на Принценграхт, к этой семье, к этой девочке?

Почему Ты выделил меня? Почему именно я стал Твоим Избранником?

А поскольку я верую в Тебя… Нет, верую — неправильное слово! Я просто знаю, что Ты есть!.. А поскольку я знаю, что Ты есть, то существуют только два объяснения. Либо Ты видел всё происходившее и не придал ему значения, — что делает Тебя виновным в преступной небрежности! Либо Ты принимал активное участие во всём этом, подавая мне идеи и не останавливая меня, когда Ты это мог, — что делает Тебя соучастником!

В любом случае, Ты — преступник! Военный преступник! Так ответь, в котором из этих двух объяснений — правда? В котором?

— Подожди! — вмешался Уиллем. — Мы забыли привести Бога к присяге!

— Ты прав! — ответил я. — Но нам нельзя для этого использовать Библию!

— Почему же нет?

— Такая клятва не может быть признана действующей!

— Верно! — сказал Уиллем. — В таком случае, мы приведём Бога к присяге на книге этой девочки!

— Великолепная идея!

— Даёшь ли ты торжественную клятву?.. — начал Уиллем.

— Стой, стой! — закричал я. — Видишь эти цветные бумажки в книге? Там заложены любопытные рассуждения. Раскрой, где розовая, примерно в последней трети книги.

— Вот здесь?

«Я не верю, что война — это просто деятельность политиков и капиталистов. О, нет! Каждый обыкновенный человек хоть немного, но виноват… В людях существует стремление к разрушению, к жестокости, к убийству!»

— Нет, это не то, о котором я подумал! — остановил я его. — Вернись на несколько страниц назад и поищи там что-то о Боге!

— Тогда, должно быть вот здесь:

«Это Бог, Кто заставляет нас страдать так, как это происходит сейчас, но и тот также Бог, Кто вновь возвеличит нас!»

— Да, вот это, то самое! Мы приведём к присяге именно этого Бога!

— Отлично! Бог, обещаешь ли Ты говорить всю правду?..

Вслед за тем наступила, конечно же, полная тишина. Помимо тишины слышались ещё некоторые звуки: моё дыхание, падение капель из крана, проезжавшие автомобили… Тишина всегда наступает, когда обращаются за чем-либо к Богу. Это не просто какая-то тишина. Божественная!

Но на сей раз этого было недостаточно, и я сказал:

— В прежние времена Ты, Бог, подавал мне какие-нибудь знаки. Например, я остановился поглазеть на упавшего в канал пьяницу, выкрикивавшего поговорки, и это спасло меня от ареста в доме, куда я шел и в который явилась облава. Это был Ты! Это был Твой знак! Ты спас меня, потому что задумал нечто большее! Ты привёл меня к предательству девочки, рассчитывавшей стать знаменитой на весь мир! Теперь, как и прежде, я жду от Тебя того же, — подай знак! Это единственное, о чём я прошу, один маленький знак!..

— Откуда, чёрт побери, эта вонь? — оборвал меня Уиллем. — Что-то горит?

— Проклятье, я забыл, что поставил сковороду на огонь! — Я подскочил и побежал к плите.

Уиллем пришёл следом за мной.

— Я думал, ты ненавидишь тюльпаны! — сказал он.

— Да, это так! — ответил я, выбрасывая в мусорное ведро цветы, выдернутые в палисаднике у соседа, предварительно отрезав от них кухонным ножом луковицы. Я отмыл луковицы, просушил их посудным полотенцем и порезал ломтиками, которые перемешал с маслом на сковороде.

— Совсем неплохо пахнет! — заметил Уиллем.

— Да, как будто жаришь обычный лук!

Когда ломтики достаточно подрумянились, я положил их на тарелки для каждого из нас, подал на стол с ножами и вилками и разлил на двоих остатки джина.

— Был ли это Божий знак — загоревшаяся сковорода? — спросил Уиллем.

— Я не знаю! — ответил я, поднимая свой стакан. — Это блюдо — то, чем мы питались в последнюю зиму войны! Нет, ты не ел! Ели только взрослые, и я вместе с ними! Приятного аппетита!

Я с улыбкой наблюдал за ним, потому что поначалу вкус луковиц отнюдь не плох, и только через несколько минут начинается жжение во рту, в горле и в животе.

С первым же куском для меня всё вновь ожило: и дымный запах войны, и дни с тощим супом.

— Ты знаешь, Уиллем, истина всегда ужасна! Правда горька, как… дерьмо! Но правда была в том, что к завершению войны мы все были очень измучены и не переживали за происходившее на соседней улице! Наше беспокойство замыкалось на себе и на своих близких!.. Да, возможно, девочка права в том, что люди стремятся к жестокости и к убийству! Во всяком случае, некоторая часть из них! Но жизнь в те дни была настолько изматывающей, что чужие беды не могли привлечь нашего внимания!

Гримасы исказили лицо Уиллема, и я почти хохотал, видя его реакцию на съеденное. А может быть, он просто подавился.

Похлопывая себя по груди, он сумел только выговорить:

— Тем не менее, Бог всё ещё обвиняется!

— Верно! Итак, Бог, как Ты оправдаешься в смерти Анны Франк из дома 263 по Принценграхт?

Естественно, опять наступила тишина, но совсем не такая, как прежде. Теперь в ней чувствовалось присутствие некоей опасности.

— Молчание — знак согласия! — закричал Уиллем. — Ответчик обвиняется! Как заговорщик! Как военный преступник!

— Сейчас будет оглашён приговор!

— Я предоставляю это тебе! — сказал Уиллем, кашляя и запивая джином.

— Независимо от того, где мы окажемся, Уиллем и я навсегда остаёмся сокамерниками! Наша тайна — это наша тюремная камера! Тем самым, Бог приговаривается разделить с нами эту презренную камеру до тех пор, пока Он не совершит то, что его жертва Анна Франк назвала — вновь возвеличит нас!

— Аминь! — заключил Уиллем.

Затем опять воцарилась тишина. Наша!

Молчание двух человек, сказавших всё, что должно быть сказано, и просто выдерживавших подобающую паузу.

* * *

На этот раз у двери, прощаясь, мы обняли друг друга.

— Скажи мне, — попросил Уиллем, — твой рассказ… Это всё действительно правда? Всё так и было?

— Разве могу я солгать моему родному брату?


Загрузка...