Необыкновенные приключения экспедиции Барсака. Треволнения одного китайца в Китае

Послесловие

Под жарким солнцем африканской саванны с трудом продвигается к неведомой цели небольшой отряд, которым руководит веселый и симпатичный толстячок, член французского парламента Бар-сак. Эти скитания один из спутников «неисправимого оптимиста», журналист Амедей Флоранс назовет бесполезным путешествием. Ради чего оно предпринято? Вроде бы в благих целях. Многоречивый парламентарий возглавил комиссию, проверяющую степень подготовленности коренного населения французских колоний в Западной Африке «к наслаждениям радостями избирательного права». Сам же романист устами своей героини Жанны Морна-Бакстон объявляет подобную цель безумной, ибо «ум не представляет собой непременного условия для подачи избирательного бюллетеня, как доказано долгим опытом...». Вряд ли у кого во Франции в год публикации книги эти слова могли вызвать возражение. Зачем же тогда понадобилось строить сюжет на явно абсурдной идее?

Читатель уже знает, чем закончилась эта странная экспедиция. Роман достаточно динамичен, сюжетные линии переходят одна в другую, герои совершают заданные логикой автора поступки. И на первый взгляд трудно поверить, что от начала работы над книгой о необыкновенных приключениях Барсака до ее завершения прошло свыше десятка лет. Больше того — начало и конец написаны разной рукой!

История создания «Удивительных приключений экспедиции Барсака» сложна и во многом окружена не меньшей тайной, чем закрытый город Гарри Киллера. Роман впервые появился на страницах газеты «Матэн» в апреле — июне 1914 года. Книжное издание вышло уже после первой мировой войны, в 1919 году. Тем самым закончилась посмертная публикация творческого наследия Жюля Верна. Однако принадлежность этого произведения перу гения приключенческой литературы почти сразу же вызвала сомнение, поскольку рукопись романа не была найдена.

Вместо нее обнаружили другую рукопись, перед второй главой которой стояло название «Научное путешествие», хотя начало однотомного романа (ограбление лондонского банка) вроде бы относилось к совсем иному сюжету. Мишель Верн, сын писателя, позднее в своих воспоминаниях объявил эту рукопись всего лишь неполной и требующей серьезной правки «стенографической версией» книги. Такую правку он, видимо, и внес. В других черновиках Мишель будто бы нашел наброски тех или иных фраз, диалогов и мыслей и из разрозненных отрывков воссоздал сюжет, о котором постаревший мэтр будто бы не раз говорил с сыном. Последнее вызывает некоторые сомнения. В 1902 году, к которому Оливье Дюма, автор новейшей биографии Ж. Верна, относит работу над рукописью «Научного путешествия», знаменитый писатель с большой тревогой почувствовал снижение своего интеллектуального потенциала. Он написал тогда директору Амьенской академии: «Слова убывают, а замыслы уже не приходят»[167]. Жан Жюль-Верн, внук знаменитого фантаста, признавал в одном из писем, датированных 1936 годом: «Использование рукописей, чтение которых приводило к затруднениям или которые не были закончены, могло потребовать со стороны моего отца личной и оригинальной работы. Если предположить, что соавторство — прямое или косвенное — имело место, то речь может идти только о моем отце. Что же касается «Экспедиции Барсака», то эта книга, опубликованная в последнюю очередь, должна была действительно потребовать более радикальной переделки. Дата ее опубликования показывает, что отец колебался, учитьюая, какой работы это потребует. Отсюда можно заключить, что его доля участия в пересмотре рукописи была более значительной, чем в отношении предыдущих томов»[168].

Мишель, как считается, написал не менее половины романа. (Оливье Дюма полагает, что еще больше, а именно — весь текст, исключая те пятьдесят страниц, для которых можно найти параллели в «Научном путешествии».) Исследователи сходятся во мнении, что Верн-сын был хорошим стилистом, а поэтому если уж и перерабатывал оставшиеся после отца произведения, то, конечно, без всякого вреда для литературного стиля. К тому же редакторская правка сына не превышала того, что иногда позволял себе издатель Этцель. Хватало Мишелю и творческого воображения, о чем свидетельствуют хотя бы его рассказы, опубликованные под именем Жюля Верна еще при жизни отца, или сценарии нескольких кинофильмов по мотивам отцовских романов.

Однако Верн-младший мог и воспользоваться какими-то наработками из архивов. Сохранилось свидетельство Эмиля Берра, журналиста парижской «Фигаро», который несколько дней спустя после смерти «амьенского чародея» видел в его бумагах несколько листов заметок и набросков под общим названием «Город в Сахаре».

Возможно, в работе над «посмертными произведениями» могли принимать участие и другие литераторы. Голландский исследователь К. Хеллинг считает, что их имена точно не установлены. Тем не менее хотя бы один соавтор Мишеля предположительно известен. Речь идет о Жорже Монтиньяке, сочинителе непритязательных бульварных комедий и фарсов. В 1912 году он неожиданно выпускает приключенческий роман «Таинственный аэроплан», действие которого происходит в джунглях Флориды. Книга обнаруживает много общего с верновской: секретный город, отвратительный злодей-антигерой, экспедиционный отряд, таинственный летательный аппарат и — самое интересное! — «летающие осы», особый вид всепоражающего оружия. Питер Костеллоу, британский знаток творчества Ж. Верна, предположил, что Мишель нанял Монтиньяка для чисто редакционных поправок, но потом между партнерами произошла размолвка, может быть, из-за величины гонорара, и обиженный Монтиньяк, уже хорошо знакомый с содержанием «последнего романа великого фантаста», порвал все отношения с заказчиком и поспешил написать собственное произведение. На сходство сюжетов обоих романов указал уже относительно недавно, в 1972 году, Жак ван Эрп, но внук Жюля Верна в обстоятельной книге о жизни и творчестве знаменитого деда, вышедшей после столь значительной публикации, ни словом не упоминает об этом эпизоде.

Вернемся теперь к сюжету романа.

Общепринято, что в его основу положены реальные события, всколыхнувшие на исходе XIX века внутренние районы африканского континента. Скорее всего, внимание Ж. Верна привлекли похождения французского миллионера и авантюриста Жака Лебо-ди, попытавшегося с помощью кучки наемников захватить земли посреди великой африканской пустыни, в районе Петли Нигера, и провозгласившего себя «императором» Сахары. Но были и другие «образцы для подражания». В то же самое время на южной окраине пустыни возникло псевдогосударственное объединение под руководством мусульманского вождя Раббаха. Выходец из Сеннара (суданский город на Голубом Ниле), он в семидесятые годы XIX века вел длительные войны с англичанами в Бахр-эль-Газале и Дарфуре, а потом вынужден был с остатками войск отступить к озеру Чад, где захватил области Борну, Багирми, часть Вадаи, подчинив своей власти местных феодалов. Раббах оказывал отчаянное противодействие французским колониальным войскам, продвигавшимся в район озера Чад. Дважды его конница разбивала французские части, но в апреле 1900 года, в сражении под Куссери, французы, которыми командовал Франсуа-Жозеф Лами, наконец-то сломили сопротивление мусульман, причем сам Раббах погиб в бою.

На другом конце Сахеля (окраины, буквально — «берега»), на юго-западе, последняя четверть прошлого века отмечена созданием «черной империи». Во главе ее стал Туре Самори (около 1839— 1900), «суданский Бонапарт», сын мелкого торговца, бывший простым солдатом в миниатюрной армии местного феодала. Выдвинувшись благодаря личному мужеству и бесспорному военному таланту, Самори поступает на службу к королю Торонта, быстро добивается безоговорочной преданности монаршей армии и, по существу, уводит ее за собой, на завоевание земель в верховьях реки Нигер, где в 1870—1875 годах образовалась «империя» Уасулу. Под предводительством воина-императора африканцы без малого два десятка лет сдерживали продвижение французов в глубь континента, нанеся колонизаторам ряд чувствительных поражений. Только в 1898 году Самори был взят в плен и сослан на чужбину, в Габон, где в скором времени умер.

Существование таких основанных на военной силе государственных образований позволяло, видимо, Ж. Верну (а также его сыну) верить в реальность собственных предположений о возможности создания бандитской империи в столь труднодоступных краях.

Другим побудительным толчком для развития сюжета могла стать судьба французской экспедиции 1899 года к верховьям Нигера, которой сначала руководил Поль Буле. Потом глава экспедиции был смещен, а через некоторое время расстрелян за убийство своего преемника. Легко убедиться, что и эти реальные события нашли отражение в романе. Кстати, некоторые исследователи, скажем, тот же П. Костеллоу, полагают, что рукопись «Научного путешествия» относится именно к 1899 Г°ДУ> о чем свидетельствуют и ссылки на изобретение радио и на работы итальянца Маркони (к тому же году относятся открытия француза Бранли в данной области). К 1914 году, замечает исследователь, радиотехника так далеко шагнула вперед, что не было никакого смысла приписывать примитивным и устаревшим устройствам столь большую роль в освобождении пленников[169].

Здесь, пожалуй, стоит сказать, что распространенное представление о Жюле Верне как о провидце и провозвестнике революционных технических идей не всегда соответствует действительности. В данном случае, например, использование инженером Камаре радиоволн совершенно не учитывает поглощения энергии. По этому поводу Алэн Бюйсин, один из современных исследователей вернов-ской технической мысли, скептически замечает: «Верновские машины — в сущности, игрушки. Очарование, вызываемое ими, обычно не относится к тому, что называется научной фантастикой. Ибо тогдашняя наука часто значительно опережала Ж. Верна, который... проектировал, применял, переставлял и обобщал уже достаточно устаревшие открытия. Прежде всего речь идет о машинах как привилегированных объектах для вложения фантастического содержания. Их относительная техническая простота нисколько не уменьшает их воображаемой мощности...»[170]

В подобных утверждениях, видимо, содержится большая доля правды, но в истории Киллера и Камаре прогноз великого фантаста (пусть даже передаваемый в интерпретации сына) направлен не на технические тонкости. Здесь с полной силой проявляется гуманистическая направленность всего творчества писателя: оружие массового поражения в руках злодея или маньяка представляет опасность для очень многих людей, если не для всего человечества. История XX века дает тому, к сожалению, слишком много примеров.

И в связи с этим непреходящая ценность романа о приключениях Барсака и его спутников состоит прежде всего в том, что автор одним из первых в эпоху высокоразвитой технической цивилизации поднимает вопрос об ответственности ученого перед обществом. Жюль Верн считал, что, поскольку добро и зло в одинаковой мере действуют на душу человека, это может привести к страшной реальности: наука окажется на службе наихудшего из зол[171]. Когда ни совесть, ни чувство меры больше не сдерживают ученого, его талант может стать губительным для людей.

Пессимистические рассуждения на эту тему постоянно появляются в поздних верновских романах. По выражению М. Сорьяно, «романическое поле было наводнено интенсивным чувством виновности»[172]. Один и тот же образ неотвязно тревожит воображение писателя, образ человека, стиснутого двумя отражениями себя самого — героя, сначала уважаемого, но потом покрытого позором волей обстоятельств, и мошенника, ответственного за зло, но находящего способ укрыться этими обстоятельствами[173].

Беспринципный ученый, человек, исповедующий веру в «чистую» науку, исследователь, лишенный совести, легко может оказаться в стане мошенников. И Жюль Верн бьет тревогу. По словам его внука Жана, главная мысль романа сводится к простому и ясному утверждению: «Научный прогресс нужен человечеству лишь в том случае, если он идет в ногу с прогрессом нравственности»[174].

Ответственен ли изобретатель за судьбу своего детища? Хотя бы морально? В тех случаях, когда его изобретение используется во вред человеку и человечеству? Уже в конце XIX столетия «вполне правомерно было высказать опасение за судьбы новых научных достижений и, перефразируя слова капитана Немо о том, что земле нужны не новые континенты, а новые люди, задаться вопросом: а не лучше ли роду человеческому идти по пути совершенствования своей нравственности, своих чувств, своей души, чем добиваться новых научных открытий?»[175] Собственно говоря, в реальном мире на рубеже веков уже началась нравственная переоценка научных открытий.

Изобретатель динамита Альфред Нобель завещал свое состояние на премии выдающимся ученым и литераторам, а одной из этих наград стала международная премия мира. А. Б. Нобель умер в 1896 году, так что верновская постановка вопроса явилась, в сущности, уже не прогнозом, а констатацией возникшей тенденции. Великий писатель, вынужденный доживать свои дни в провинциальном Амьене, чутко уловил зарождающееся направление умов, полвека спустя ярко проявившееся в общественной позиции, например, таких выдающихся ядерных физиков, как Роберт Оппенгеймер и Андрей Дмитриевич Сахаров.

«Треволнения одного китайца в Китае» написаны Жюлем Верном в 1878 году, знаменательном для автора еще и тем, что летом он совершил трехмесячное путешествие по Средиземному морю на яхте «Сен-Мишель - III». Публикация романа началась в следующем году в газете «Тан», а в августе 1879 года, как всегда у Этцеля, вышло отдельное издание. Тираж книги составил всего 28 тысяч экземпляров, что показывало заметное снижение интереса публики к верновскому творчеству (для сравнения: тираж первого отдельного издания романа «Вокруг света в восемьдесят дней» достигал 108 тысяч экземпляров).

«Треволнения одного китайца» были задуманы как легкий развлекательный роман, сдобренный изрядной порцией мягкого верно-вского юмора. И автор в значительной степени выполнил свою задачу. Главный герой книги — молодой человек, получивший блестящее образование (а когда Ж. Верн говорит «блестящее», он имеет в виду прежде всего отличное, по самым высоким европейским меркам, образование), не чуждый достижений современной технической мысли, поклонник таких передовых (в понимании автора) наук, как физика и химия, изнывает от безделья. Отсюда — апатия, черная меланхолия, неудовлетворенность жизнью. Впрочем, философ Ван, друг Цзинь Фо, и не считает это тоскливое прозябание жизнью: «До сих пор ты не жил, а лишь существовал — без борьбы, страсти, вкуса!»

И роман, по существу, представляет собой развернутую иллюстрацию слов Вана: «Прошу поднять бокалы за то, чтобы Бог ниспослал моему другу испытание несчастьем!»

Ван ставит такой диагноз болезни Цзинь Фо: «Мой лучший друг несчастлив, потому что слишком везуч. Счастья, как и здоровья, чтобы им насладиться сполна, надо на некоторое время лишиться... До сих пор ты не знал, что такое нужда и заботы. Вот чего тебе не хватает! Как можно по достоинству оценить счастье, везение, не утратив, пусть ненадолго, расположение фортуны?»

Ван рассуждает в чисто европейском духе. Близкую аналогию его словам можно найти в афоризмах А. Шопенгауэра: «Источник нашего неудовлетворения сосредоточен в постоянно возобновляющихся попытках поднять уровень наших требований».

Итак, испытание несчастьем! Легче всего оно осуществляется в странствиях. И наш герой отправляется в путешествие, на первый взгляд еще более бесполезное, чем миссия Барсака.

Роман богато расцвечен восточной экзотикой (местный колорит позаимствован автором в описаниях католического миссионера отца Давида, причем Верн повторяет все ошибки и неточности странствующего духовника). Но если снять этот цветистый налет, то герои предстанут в совершенно европейском виде. (Недаром большое место в романе отводится смешной парочке — братьям Грэйгу и Фри.) И вот тут-то выясняется, что смысл романа именно в применимости к его героям общечеловеческих критериев поведения.

В особенности это становится ясно, когда Жюль Верн знакомит читателей с высказываниями «великого мудреца»:

«Жена обязана глубоко уважать того, чье имя она носит, и быть достойной его; в доме жена должна походить на безмолвную тень и прозрачное эхо; муж — Небо для жены».

Конечно, автор предназначает их не столько невесте Цзинь Фо, сколько собственной жене Онорине. Стоит напомнить читателю, что роман создавался в то самое время, когда Ж. Верн надолго увлекся красивой румынкой Луизой Тойч, только что осчастливившей своим появлением провинциальный французский городок. К слову сказать, перевод заглавия романа не адекватен верновской мысли: оригинальное tribulations означает «нравственные муки, терзания», а это точнее отражает замысел автора.

Немало места в романе отведено «тайпинам». Кавычки в данном случае вполне уместны, поскольку в понимании писателя «тайпины» идентичны обыкновенным разбойникам. Такая позиция французского литератора вполне объяснима, потому что не прошло и двух десятилетий, как его соотечественники воевали в Китае, помогая императорскому правительству подавлять мощное народное движение, настоящую крестьянскую войну, известную в истории как восстание тайпинов.

Это могучее революционное движение зародилось на юге Китая, после того как в 1843 году будущий верховный руководитель тайпинов Хун Сюцюань основал скромное христианское общество поклонения Богу (Байшандихой). Религиозное общество стало проповедником самых радикальных идей и сыграло огромную роль при подготовке восстания.

И когда летом 1850 года в южной провинции Гуанси начались беспорядки, носившие локальный характер, руководимое Хуном общество воспользовалось ими, создав мобильную и дисциплинированную армию, а потом провозгласив «Небесное государство великого благоденствия» (по-китайски Тайпин тяньго). Впоследствии была опубликована земельная программа тайпинов, предусматривавшая переделку общества, итоговой целью которой предполагалось создание военизированной патриархальной системы, основанной на началах уравнительного распределения общественного продукта и на идеях «крестьянского коммунизма». На практике это означало резкое уменьшение арендной платы за землю с простых крестьян и обложение большими налогами богачей и помещиков. Такая социальная программа привлекла широкие крестьянские массы. К 1852 году повстанческая армия достигла 300—500 тысяч бойцов и начала наступление на центральные районы страны. Тайпины одержали несколько крупных побед и захватили огромные территории. Важнейшим их успехом стало взятие Нанкина в марте 1853 года: город был объявлен столицей Небесного государства. Однако окончательного поражения императорским войскам тайпины нанести не смогли. Не удалось им взять и Пекин. Решающими в судьбе восстания были 1856 и 1857 годы. Сначала среди тайпинских руководителей началась распря, трое лучших военачальников были убиты, в Нанкине были истреблены тысячи повстанцев. Позднее движение раскололось, и значительная часть тайпинов ушла под руководством Ши Дакая на юго-запад страны. Воспользовавшись ослаблением повстанческой армии, сторонники правившей в Китае маньчжурской императорской династии отбили у восставших ряд опорных пунктов и отвоевали значительную территорию.

В это же время начались активные военные действия европейских держав против Китая (так называемая Вторая опиумная война): сначала на юг страны вошли английские войска, потом к ним присоединились французские. Овладев Гуанчжоу, европейцы перенесли боевые действия на север, в столичную провинцию Чжили, и под угрозой захвата Тяньцзиня и Пекина вынудили императорское правительство подписать кабальные договоры. Через год Англия и Франция потребовали новых уступок и возобновили войну. Осенью i860 года европейские войска взяли сначала Тяньцзинь, а потом и Пекин. Военные действия закончились подписанием новых неравноправных договоров.

Чего добивались колониальные державы? Читатель получит об этом представление, познакомившись с содержанием основных статей, например, англо-китайского Тяньцзиньского договора от 26 июня 1858 года: императорское правительство обязывалось немедленно открыть для английских торговых судов несколько морских портов, британские подданные получали беспрепятственное право передвигаться по стране, англичане получили право на судоходство и торговлю по реке Янцзы. Китай обязывался выплатить огромную контрибуцию, британские товары, ввозимые в страну, облагались крайне низкими таможенными пошлинами.

Конечно, те китайцы, кто с оружием в руках выступал против подобных договоров, представлялись европейским путешественникам просто бандитами. Такую же оценку давали тайпинам европейские военные, дипломаты и корреспонденты, присылавшие в метрополию отчеты о буднях Опиумной войны. К сожалению, позиция автора романа близка к этим несправедливым оценкам.

С февраля 1862 года англичане и французы ввязались в войну правительственных китайских войск с тайпинами. Правительство согласилось принять отряды европейских наемников, которыми сначала командовал американский авантюрист Уорд, а позднее кадровый британский офицер Гордон. К середине 1863 года тайпины лишились значительной части завоеванных территорий, их столица была блокирована. В июне 1863 года императорские войска разбили в Сычуани повстанческую группировку Ши Дакая, через год был взят Нанкин, при этом главные вожди тайпинов погибли. Разрозненные остатки тайпинской армии еще три-четыре года продолжали сопротивление на юге Китая и к северу от Янцзы. Последние отряды были разгромлены правительственными войсками в августе 1868 года, то есть буквально накануне начала действия верновского романа...

Остается добавить, что писатель не раз пытался переделать «Треволнения одного китайца» в сценическое произведение. С этой целью он настойчиво обращался к драматургу Деннери, но того каждый раз не устраивала правка текста романистом. В конце концов соавторы рассорились и до спектакля дело не дошло.

А. МОСКВИН