В лаконичной заметке, опубликованной на следующий день в бульварной газете, было написано о «беспрецедентном нападении психически больной польки тридцати пяти лет, которая, угрожая пистолетом работнице Центра занятости, требовала…»
В этом тексте не было почти ни слова правды. Нападение не было «беспрецедентным». Уже дважды люди в отчаянии размахивали муляжами пистолетов в этом учреждении.
Прецедент заключался лишь в том, что у этой женщины пистолет был настоящий. Не заряженный, но настоящий. Кроме того, она точно не сумасшедшая.
Она страдает депрессией, которая, по ее мнению, не болезнь, но лишь «перепады настроения». Хотя депрессия длится уже восемнадцать месяцев, психически она не больна. И она не полька. Вернее, она полька и всегда ею будет, но не по паспорту и «документам, которые хранятся в архивах ратуши».
Она была вынуждена отречься от польского гражданства, когда через восемь лет пребывания здесь получила немецкое. К тому времени ее уже достали проверки иммиграционной службы, унизительные тесты на СПИД и необходимость отвечать на идиотские вопросы в анкетах.
Ей не повезло. Она приехала раньше, чем произошло объединение Европы и отменили паспорта. И спьяну подписала отказ от польского гражданства, проплакав после всю ночь.
Корреспондент той газетенки обязан был знать, что уже двенадцать лет она «настоящая немка», у нее есть все необходимые документы и право голосовать на выборах, которым она никогда не пользуется, потому что политика этой страны ее не интересует. Она родом из Кракова и всегда будет краковянкой, и паспорт тут ни при чем. Более того, она не угрожала пистолетом никакой «работнице». Она никогда бы не стала угрожать женщине!
Она угрожала этому жирному надутому индюку за вторым столом от сейфа. Он был тут начальником, и только он имел право открывать этот самый важный сейф на свете, и именно он назвал ее презрительно «банкротшей». Когда она приходила в это учреждение расфуфыренная, в короткой юбке, он обещал ей гораздо больше, чем когда видел ее в брюках и без макияжа. «Банкротша». Из его уст это звучало почти как «уличная проститутка». В определенном смысле, она ею и была…
В банке она анализировала заявления на получение кредита. В самом конце, то есть перед окончательным банкротством, ей казалась, что она не просто лишняя, что ее мнение даже вредит.
Никто не читал ее аналитических записок. Если бы владелец ларька, продающего кебаб, представил бизнес-план большой интернет-лавки, торгующей кебабом, и просил двести тысяч евро, чтобы раскрутить дело, денег дали бы и ему. Достаточно было бы, чтобы она одобрила размер процентов.
Большинство клиентов соглашались на предложение банка, ведь это означало светлое будущее без процентов, правда, только в первом полугодии. А там будет видно. Этот спекулятивный «мыльный пузырь» неминуемо должен был лопнуть. И не надо быть вторым Кейнсом [2], чтобы это понять.
Если это знала она, то те, на самом верху небоскреба, тем более должны были предвидеть, причем давно. И пузырь с треском лопнул, когда она уже была в положении. От одного из «этих», с верхнего этажа.
Сперва он очаровал ее и обольстил, потом постоянно повышал по службе, а в последние два года регулярно приходил, чтобы оставить в ней свою сперму. Когда «это» произошло, а она не согласилась «решить проблему по-тихому» в лучшей швейцарской клинике, он пришел в ярость.
У него был кабинет на самом верхнем этаже офисного небоскреба во Франкфурте, членский билет христианской партии, банк, регулярно восхваляемый в подкупленных рекламой газетах, знакомства с представителями «ближнего круга госпожи канцлер», безупречная репутация и бесплодная аристократка-жена в климаксе. Ребенок от любовницы был для него слишком обременительной статьей расходов. Но она хотела ребенка. И когда она заупрямилась, ее уволили.
Она стала номером одна тысяча восемнадцатым в списке «сокращенных по причине кризиса». Его не уволили, хотя именно он больше всех раздувал этот мыльный пузырь. Она же в очередной раз убедилась, что верхи обладают привилегией наблюдать за происходящим с безопасного расстояния.
Первое время она жила на свои сбережения. Стыдилась регистрироваться на бирже труда. Была уверена, что найдет работу в течение месяца. Во Франкфурте более двухсот пятидесяти банков.
Почти после каждого отосланного резюме ее приглашали на собеседование. У нее было внушительное CV с единственным недостатком — она была из «того самого банка». Но это было не так важно. Самым большим препятствием был ее живот.
Беременность для потенциальной работницы вообще нежелательна, а во время кризиса тем более. Это как кредит без ипотеки. Лучше иметь рак легких, кишечника или даже мозга — главное, чтобы это было незаметно. Беременность, в отличие от рака, предвещает новую жизнь — и потенциально нового клиента, но с какого-то момента ее невозможно скрыть.
К тому времени, как она отправила более двухсот резюме, у нее закончились сбережения. И родилась Марта. Двумя неделями позже пришло приглашение из Центра занятости. Она подредактировала резюме, сделала новую фотографию, к тому же у нее уже не было живота. Она похудела так, что влезала в мини-юбки, которые когда-то надевала для этого надутого индюка-начальника. Она не желала брать деньги у банковского служащего с верхнего этажа небоскреба. Она хотела работать и возвращаться домой к Мартусе, которая стала для нее самым главным в жизни.
Она приходила в Центр занятости каждую неделю. Поначалу там лишь вздыхали, глядя на нее, потом старались поскорее избавиться, как от назойливой мухи. Каждый раз, возвращаясь к Марте, она чувствовала себя униженной.
Ей перестало хватать денег на детское питание. Потом отключили телефон, грозили отключить и электричество. Она уже не помнила, когда именно ей пришла в голову идея с пистолетом.
Она жаждала мести. За одиночество, за унизительную нищету, за всю эту систему, за их «кризис», за «привилегии верхов», за свое бессилие. Она жила в районе, где туалеты в домах находились в конце коридора, зато пистолеты можно было «достать» по цене бутылки низкосортного виски. Когда два дня тому назад «хранитель сейфа» не удосужился даже поднять голову, когда она к нему подошла, у нее лопнуло терпение…