Неофициальная история конфуцианцев

В ГЛАВЕ ПЕРВОЙ излагается основная мысль книги и ее содержание на примере жизни одного прославленного человека, который скрыл свое имя и стал отшельником

Это стихотворение часто служит предметом разговора для убеленных сединами стариков. В нем говорится о том, что слава, богатство, почет и известность не зависят от воли человека. Однако, несмотря на это, люди всегда, не щадя своей жизни, стремятся к славе, но, добившись ее, убеждаются, что она приносит такое же удовольствие, какое доставляет жевание безвкусного воска. Так повелось еще с древности. Но разве кто-нибудь осознал это!

И хотя это так, но все-таки в конце Юаньской династии[3] появился выдающийся, непохожий на других человек. Его фамилия была Ван, а имя — Мянь. Он жил в деревушке уезда Чжуцзи. Когда ему было семь лет, он потерял отца. Мать, зарабатывая шитьем, давала ему возможность учиться.

Прошло три года, и Ван Мяню исполнилось десять лет. Как-то мать подозвала его к себе и сказала:

— Сынок! Я не хочу портить твою жизнь. Но после смерти отца я осталась вдовой: никаких доходов у нас нет, одни только расходы. Год выдался неурожайный: дрова и рис вздорожали. Вся старая одежда и утварь заложены или проданы. Единственный источник пропитания — это мое шитье. Как же я могу учить тебя дальше? Ничего не поделаешь — придется отдать тебя в пастухи к соседу. Будешь жить на всем готовом да еще каждый месяц получать немного денег. Так что завтра придется идти к хозяину.

— Ты права, матушка, — ответил Ван Мянь. — В школе — скука отчаянная. Гораздо веселее пасти волов. Ну, а если захочу учиться, буду брать с собой книги.

На том и порешили. На следующий день мать отвела Ван Мяня к соседу Циню. Старый Цинь пригласил их позавтракать, а потом вывел вола и, передавая его Ван Мяню, указал за ворота.

— Вон там, в двух полетах стрелы отсюда, есть озеро Цимаоху. Берега его покрыты зеленой травой. Ивы толщиною в обхват дают прохладу. Все туда гоняют своих волов. Если они хотят пить, то идут на озеро. Паси там и никуда не отлучайся. Останешься доволен: питание — два раза в день, да еще в придачу каждое утро будешь получать по два цяня[4] серебра на лакомства. Только старайся, не отлынивай от работы.

Мать поблагодарила соседа за беспокойство и собралась домой. Ван Мянь проводил ее до ворот. На прощанье мать поправила его одежду и сказала:

— Сынок, будь осторожен в чужом доме. Не допускай, чтобы люди говорили о тебе плохое. Пораньше выходи в поле, позднее возвращайся. Смотри, чтобы я не беспокоилась за тебя.

Ван Мянь обещал в точности выполнять наказы матери, и она ушла, сдерживая слезы. С этого дня Ван Мянь стал пастухом у Циня. Каждый вечер он возвращался домой. Если у хозяина жарили рыбу или мясо, он завертывал свою порцию в лист лотоса и относил матери. Деньги, которые давали ему на лакомства, он не тратил, а копил их в течение месяца-двух, а потом, улучив свободную минуту, бежал в школу и покупал у приходивших туда книгонош древние книги. Каждый день, спутав вола, он садился в тени и погружался в чтение.

Быстро пролетели четыре года. За это время книги открыли перед Ван Мянем совершенно новый мир. Как-то в душный летний день, в ту пору, когда уже начали созревать сливы, Ван Мянь, устав ходить за волом, опустился в изнеможении на траву. Вскоре все небо заволокло тучами, и грянул ливень. Но он быстро утих, черные тучи с белой каемкой по краям рассеялись, выглянуло яркое солнце, от лучей которого все озеро, казалось, окрасилось в пурпурный цвет, а холмы вокруг — в синие, фиолетовые, зеленые тона. Листья, омытые дождем, засверкали изумрудом. С бутонов лотоса стекали капельки чистой воды и, падая на листья, рассыпались подобно жемчугу. При виде всего этого Ван Мянь невольно подумал: «Еще древние говорили: «Природа, окружающая человека, будто нарисована на картине». Как это правильно! Жаль, в наших местах нет ни одного художника, который мог бы нарисовать эти лотосы. Однако на свете нет непостижимого, — продолжал рассуждать Ван Мянь. — Почему бы мне не попробовать?»

В этот момент вдалеке он увидел фигуру простолюдина, который нес на коромысле короба с продовольствием, а в руках держал бутыль с вином. Один короб был покрыт ковриком. Подойдя к ивам, человек расстелил его на земле и открыл короба. К нему подошли трое в высоких квадратных шляпах[5]. Один из них был в дорогом халате из голубого шелка, остальные — в черных халатах. На вид каждому из них было лет сорок — пятьдесят. Все трое медленно приблизились, обмахиваясь белыми бумажными веерами. Толстяк в голубом, вероятно, был хозяином. Он занял хозяйское место и стал разливать вино.

Когда все немного закусили, толстяк сообщил:

— Возвратился господин Вэй. Он купил себе дом еще больше, чем его особняк в столице на улице Чжунлоуцзе, и заплатил за него две тысячи лянов[6] серебра. Хозяин, польщенный тем, что продает дом такому важному господину, уступил ему несколько десятков лянов в расчете на будущее. Десятого числа прошлой луны Вэй переехал в новый дом, и к нему с поздравлением пожаловали сам правитель области и начальник уезда. Они пили вино у господина Вэя до второй или третьей стражи[7]. Кто же ему теперь не будет оказывать уважения?

— Начальник уезда в год Жэнь-у[8] стал цзюйжэнем[9], — вставил худощавый, — и считается учеником господина Вэя. Он обязан поздравить его.

— Мой сват тоже его ученик. Сейчас он назначен начальником уезда в провинции Хэнань, — сказал толстяк. — Вчера мой зять принес мне в знак уважения два цзиня[10] сухой оленины. Вот посмотрите, она здесь на тарелке. Когда он поедет обратно, я попрошу, чтобы сват написал мне рекомендательное письмо, и я нанесу визит господину Вэю. Если он ответит мне визитом, то наша деревенщина уже не посмеет выпускать своих ослов и свиней на наши поля.

— Господин Вэй прославленный ученый, — заметил опять худощавый.

— Говорят, когда он уезжал из столицы, сам император провожал его за городскую стену, — произнес человек с усами. — Некоторое время они рука об руку шли вместе, и император сел в паланкин только после того, как господин Вэй несколько раз попросил его об этом. Как же ему не быть большим чиновником?

Трое неизвестных продолжали беседовать. Стемнело, и Ван Мянь погнал вола домой.

С этого момента Ван Мянь перестал тратиться на книги. Он попросил одного человека купить ему в городе краски и стал учиться рисовать лотосы. Сначала у него ничего не получалось. Но прошло месяца три, и он уже мог передать нежность и красоту лотосового бутона. Не будь бумаги, цветы можно было бы принять за живые. Казалось, они только что сорваны на озере и приклеены на бумагу. Услышав о его искусстве, односельчане повадились ходить к нему за рисунками. На вырученные деньги Ван Мянь накупил подарков матери.

От одного к другому, от другого к третьему — слава о его мастерстве распространилась по всему уезду Чжуцзи. Люди наперебой раскупали его картины. Когда Ван Мяню исполнилось восемнадцать лет, он ушел от старого Циня и целиком посвятил себя искусству. Каждый день он рисовал картины, читал стихи и сочинения древних. Денег от продажи картин вполне хватало на одежду и еду, и мать не могла нарадоваться, глядя на сына.

Ван Мянь от природы был наделен недюжинными способностями. Ему не исполнилось и двадцати лет, а он уже постиг астрономию, географию, классиков древности и историю. Однако по своему характеру он не походил на других. Он не стремился к чиновничьим должностям и титулам, ни с кем не водил дружбы и целыми днями читал свои книги, запершись в доме. Как-то среди чуских стихов[11] он увидел портрет Цюй Юаня[12] и решил сделать себе такие же, как у него, высокую шляпу и просторную одежду. В погожие дни он запрягал вола в повозку, усаживал в нее мать, а сам, надев высокую шляпу и облачившись в широкий халат, брал в руку плеть и, распевая песни, шел рядом с повозкой по улицам деревни и по берегу озера. Деревенские ребятишки со смехом бегали следом за ним, но Ван Мянь не обращал на них никакого внимания… Его сосед, старый Цинь, хотя и был простым крестьянином, но обладал умом. Он знал Ван Мяня с детства и, чувствуя, что тот чем-то отличается от окружающих, еще сильнее любил и уважал его. Старик всегда был ласков с ним и часто приглашал к себе в дом.

Однажды, когда они сидели вдвоем и беседовали, в комнату вошел человек в синей полотняной одежде и шляпе простолюдина. Старый Цинь приветствовал вошедшего и после церемоний уселся рядом с гостем. Это был Чжай — уездный ярыжка и торговый агент. Старший сын Циня — Да-хань, назвал его нареченным отцом, и поэтому Чжай часто навещал своих деревенских родственников.

Старый Цинь торопливо приказал сыну вскипятить чай, зарезать и сварить для гостя курицу, а Ван Мяня попросил разделить трапезу. Гости представились друг другу.

— А, вы и есть тот самый уважаемый Ван, что так искусно рисует цветы! — воскликнул Чжай.

— Откуда ты это знаешь? — спросил его старый Цинь.

— Кто же в уезде не знает об этом? — удивился Чжай. — На днях наш господин уездный захотел, чтобы ему нарисовали двадцать четыре картины с цветами, чтобы послать их начальству в подарок. Устроить это он поручил мне. До меня дошла слава о господине Ване, я направился к нему и по пути завернул к тебе. Какое счастье, что мы встретились. Попрошу вас, уважаемый Ван, не отказать в любезности нарисовать цветы: через полмесяца я зайду опять. Мой господин не поскупится на серебро. Кстати, я сразу и принесу его.

Старый Цинь принялся уговаривать Ван Мяня согласиться, и тот из уважения к соседу согласился. Он вернулся домой и стал с жаром рисовать картины, сопровождая каждую соответствующим стихотворением.

Чжай доложил обо всем начальнику уезда Ши Жэню, и тот выдал ему двадцать четыре ляна серебром, из которых двенадцать Чжай припрятал у себя, а остальные отдал Ван Мяню за его картины. Уездный Ши послал их Вэй Су в знак внимания, прибавив к ним еще и другие подарки. От рисунков Вэй Су пришел в полный восторг и долго не мог оторвать от них глаз, не обращая никакого внимания на остальные подарки. На следующий день он приготовил вина и пригласил к себе уездного Ши, чтобы выразить ему благодарность.

После полагающихся при встрече церемоний оба сели за стол, и, когда чарка с вином побывала у них в руке не раз и не два, Вэй Су спросил:

— Вчера я получил от вас рисунки цветов. Это сделано руками древних или, может быть, нарисовано сейчас?

Уездный Ши, не решаясь скрывать, ответил:

— Это творение одного крестьянина из моего уезда по фамилии Ван Мянь. Совсем еще молодой человек… Он только учится рисовать, и не удивительно, что вы его не знаете.

— Я давно уехал из родных мест, — вздохнул Вэй Су. — Стыдно, что я не знаю о таких дарованиях на своей родине. Этот молодец не только талантлив, но и очень образован. Не похож на остальных. В будущем он займет место повыше, чем мы с вами. Вот не знаю, сможете ли вы пригласить его ко мне?

— Это проще простого, — воскликнул уездный Ши. — Мне только послать человека — мигом все будет сделано. Он голову потеряет от счастья, когда узнает, что понравился учителю.

Простившись с Вэй Су, уездный Ши вернулся в свой ямынь[13] и приказал Чжаю отнести Ван Мяню пригласительную карточку. Чжай бросился со всех ног в деревню к старому Циню и, позвав Ван Мяня, рассказал ему подробно, что произошло.

— Придется побеспокоить вас просьбой передать господину уездному, что Ван Мянь всего лишь простой крестьянин и не осмелится прийти к нему, да и эту пригласительную карточку я тоже не отваживаюсь принять, — сказал, смеясь, Ван Мянь.

От этих слов Чжай даже в лице переменился.

— Господин уездный начальник специально посылает человека с приглашением. Кто же может осмелиться не пойти? — воскликнул он. — Тем более что и я проявил о вас заботу! Ведь без меня господин уездный не смог бы узнать о ваших рисунках! Если уж говорить по совести, вы должны благодарить меня за то, что вам улыбнулось счастье повидаться с господином уездным. А вы не только не благодарите, но даже чашку чая не предложите, да еще отказываетесь идти! Где же здесь справедливость? С какими глазами явлюсь я к начальнику? Ведь он хозяин всего уезда! Неужели он не может вызвать какого-то простого крестьянина?

— Вы не понимаете, — возразил Ван Мянь. — Если бы я совершил преступление и господин уездный отдал мне приказ явиться, я бы не осмелился не пойти! А приглашение — другое дело. Это не принуждает меня, и я не пойду. Господин начальник может извинить меня.

— Что вы говорите! — вскипел Чжай. — Ишь что выдумали: будет приказ — пойду, а на приглашение — и не подумаю! Как вы не понимаете, что вас хотят выдвинуть!

— Господин Ван! — начал уговаривать юношу и старый Цинь. — Начальник прислал вам приглашение с добрыми намерениями. Вам надо все-таки пойти с моим родственником. Помните, что в древности говорили: «Уездный может разрушить семью». Зачем с ним ссориться?!

— Уважаемый Цинь, — сказал Ван Мянь, — правда, господин Чжай не знает, но вы-то слышали историю о Дуань Гань-му и Се Лю[14], которую я вам рассказывал? Я не хочу идти.

— Ну и задачу вы мне задали! — сокрушался ярыжка Чжай. — Что я отвечу господину уездному?

— Да, здесь сразу две загвоздки. Господин Ван идти не хочет, а если вы придете к уездному начальнику без него, вам трудно будет оправдаться. Но выход я, кажется, нашел. Вы, свояк, возвращайтесь в уезд, но не говорите, что Ван Мянь отказался идти, а скажите, что он, мол, болен и лежит дома, что сейчас-де он не может прийти, а через день-два, когда поправится, непременно будет.

— Болен! — возразил ярыжка Чжай. — Чтобы удостоверить это, надо иметь поручительство соседей.

Пока они спорили, старый Цинь приготовил ужин для гостя, а Ван Мяню намекнул, что ему следовало бы проведать матушку, и, когда тот ушел, отмерил Чжаю три цяня и два фыня[15] серебра. Получив деньги, Чжай согласился поступить так, как советовал Цинь, и отправился к уездному.

Узнав о случившемся, начальник уезда подумал:

«И этот деревенщина смеет болеть! Наверное, ублюдок Чжай напустил на себя важность, явился как лиса в шкуре тигра, и у парня душа в пятки ушла от страха. Видно, он никогда не видал чиновников и, испугавшись, не решился прийти. Однако учитель поручил это дело мне, и, если я не приведу к нему парня, он меня на смех поднимет: скажет, что я, мол, ни на что не способен. Лучше самому ехать в деревню и повидать его. Парень увидит, что ему оказывается такая честь без всякого заднего умысла, приободрится, и тогда я смогу привезти его к учителю. Разве это не явится доказательством моего усердия и старания? Да, вот беда, — продолжал рассуждать уездный, — ведь получится, что такое важное лицо, как я, пойдет на поклон к простому крестьянину. Этак все служащие ямыня меня на смех поднимут… Впрочем, зря я волнуюсь, — тут же успокоил он себя, — вчера, учитель с большой похвалой отзывался об этом человеке. И если уж сам учитель оказывает ему такое почтение, то я должен почитать его в десять раз больше. Уважение к мудрому, даже при нарушении этикета, в будущем, несомненно, будет отмечено с одобрением во всех книгах. Это давно известная истина. Что же мне мешает так поступить?»

И уездный принял твердое решение. На следующий день без полного эскорта, позвав лишь носильщиков и восемь человек стражников, захватив с собой Чжая, он направился в деревню. Услышав удары в гонг, и старые и малые высыпали на улицу. Дом Ван Мяня, к которому направился паланкин, был старый, крытый соломой и состоял из восьми комнатушек. Дверь, сколоченная из простых досок, была плотно закрыта. Чжай бросился вперед и заколотил в нее кулаками. Наконец вышла старуха с клюкой.

— Его нет дома. Рано утром он повел вола на водопой и еще не вернулся, — сказала она.

— Сам господин уездный начальник приехал к твоему сыну, а он смеет задерживаться! — закричал Чжай. — Ну говори скорей, где он. Я сам найду его.

— Дома его нет. А где он, я не знаю, — ответила старуха и захлопнула дверь.

Пока Чжай разговаривал, подъехал паланкин с начальником уезда, и Чжай, бросившись на колени, доложил:

— Презренный позволит сообщить господину, что Ван Мяня дома нет. Не соизволит ли ваша светлость отдохнуть немного в чайной, пока я разыщу его?

Паланкин, поддерживаемый Чжаем, пронесли мимо дома Ван Мяня. За домом простирались поля, разрезанные во всех направлениях межевыми бороздами. Вдалеке блестел в лучах солнца большой пруд, по берегам которого росли вязы и тутовые деревья. За прудом раскинулись необозримые поля. Еще дальше виднелась невысокая зеленая горка, густо поросшая деревьями. Кругом был простор, и казалось, что если крикнуть, то тебя можно услышать на расстоянии более ли[16]. В этот момент из-за горы показалась фигура пастушонка верхом на воле. Чжай бросился к нему и спросил:

— Сын Циня! Не скажешь ли ты, где ваш сосед Ван Мянь пасет своего вола?

— Дядя Ван? — переспросил мальчик. — Так он же пошел пить вино к своим родственникам в деревню Ванцзяцзи, ли в двадцати отсюда. Это его вол. Он попросил меня отвести его домой.

Чжай сообщил об услышанном уездному начальнику, тот даже в лице переменился.

— Ну, если так, нечего нам делать в чайной. Возвращаемся немедленно в ямынь.

Уездный Ши был так зол, что сначала решил послать своих людей и арестовать Ван Мяня, но побоялся, как бы учитель Вэй не обвинил его в жестокости, и сдержался.

Он рассказал Вэю обо всем случившемся, осторожно добавив, что Ван Мянь не заслуживает того, чтобы его выдвигали, и что вообще это можно будет сделать позднее. С этими словами он распрощался с учителем.

Ван Мянь и не думал уходить далеко и скоро возвратился домой.

— Какой же ты упрямый, — с обидой сказал старый Цинь. — Ведь он же начальник всего уезда. Как можешь ты относиться к нему с таким пренебрежением?

— Присядем, — предложил ему Вань Мянь, — я все вам объясню. Начальник уезда Ши, опираясь на авторитет и силу Вэй Су, творит беззакония над мелким людом. Чего он только не делает! Зачем же мне знакомиться с такими? По возвращении он обязательно расскажет обо всем Вэй Су, и тот, разозлившись, пожелает расквитаться со мной. Сегодня мы с вами простимся. Я сложу свои вещи и отправлюсь на некоторое время куда-нибудь в безопасное место. Вот только меня беспокоит, что будет с моей матушкой.

— Сынок, за то время, что ты продавал свои стихи и картины, я скопила около пятидесяти лянов серебра, — сказала мать. — Так что об еде беспокоиться нечего. Я хоть и состарилась, но еще здорова, ты не волнуйся за меня и иди, скройся от них. Ведь ты не совершил никакого преступления. Неужели эти чиновники могут взять меня?

— Да, в этом есть доля правды, — ответил старый Цинь. — Но если ты будешь прятаться в деревнях, то не сделаешь карьеры, хотя у тебя и есть талант. Иди лучше в какой-нибудь большой город — может быть, там тебе улыбнется счастье. А я буду вести твое хозяйство и заботиться о твоей матери.

Ван Мянь горячо поблагодарил Циня. Через некоторое время старик пошел домой за вином и кушаньями, чтобы устроить Ван Мяню проводы. В полночь они разошлись. На рассвете Ван Мянь сложил вещи и сел завтракать. В этот момент пришел старый Цинь. Ван Мянь поклонился матери, старому Циню и, проливая слезы, простился с ними. Он надел туфли, сплетенные из конопли, и взвалил на плечи свой скарб. Старый Цинь с фонарем, склеенным из белой бумаги, пошел проводить его до конца деревни. Еле сдерживая слезы, он долго глядел на удаляющегося Ван Мяня. Только когда тот скрылся из вида, он побрел домой.

Много горя пришлось хлебнуть Ван Мяню в пути, он ел и спал под открытым небом. Через девяносто ли делал большой привал, через семьдесят — малый. Наконец добрался до Цзинани, главного города провинции Шаньдун. Здесь народ жил богато, и домов было видимо-невидимо, несмотря на то, что сама провинция лежала близко от северных границ[17]. Когда Ван Мянь добрался до Цзинани, у него кончились деньги, пришлось снять небольшую комнату в буддийском храме.

Он стал гадать по иероглифам и продавать прохожим свои рисунки. Это привлекало к нему столько людей, что к нему стало трудно попасть.

Незаметно пролетело полгода. Местным богатеям, круглым невеждам, пришлись по душе рисунки молодого художника, и они охотно покупали их. Сами они не приходили за заказами, а присылали своих неотесанных слуг, которые кричали и не давали покоя Ван Мяню. Как-то разозлившись, он нарисовал корову и снабдил рисунок эпиграммой. Опасаясь, как бы это не принесло ему неприятности, он решил переехать в другое место. Однажды утром, сидя у себя дома, Ван Мянь увидел на улице большую толпу плачущих мужчин и женщин. Одни несли котлы для варки пищи, другие люльки с детьми. Одетые в лохмотья, желтые и истощенные, они шли и шли — казалось, им не будет конца. Многие садились на землю и начинали просить милостыню. Скоро толпа заполнила всю улицу. Это были беженцы из уездов, расположенных вдоль Хуанхэ. Несчастные во время наводнения лишились крова. Власти бросили их на произвол судьбы, и им ничего не оставалось, как разбрестись по свету в поисках подаяния.

При виде этой толпы Ван Мянь тяжело вздохнул и проговорил:

— Воды реки потекли на север. В Поднебесной пойдет большая смута[18], а что буду делать я, оставаясь здесь?

Он собрал серебро, связал свои вещи и отправился домой.

В провинции Чжэцзян он узнал, что Вэй Су вернулся в столицу, а начальник уезда Ши получил повышение и уехал в другое место. Это известие успокоило Ван Мяня, и он шел домой без всякого страха. Мать он застал здоровой, как прежде, и это обрадовало его. Услышав от нее о заботе старого Циня, Ван Мянь быстро развязал свои вещи и, достав оттуда кусок шелка и сушеную хурму, понес Циню в знак благодарности. Тот приготовил вино и попотчевал гостя.

С этого времени Ван Мянь стал по-прежнему читать стихи, рисовать картины и ухаживать за своей матерью.

Прошло шесть лет. Однажды мать заболела и слегла в постель. Ван Мянь пригласил окрестных лекарей, но все было напрасно. Как-то мать подозвала к себе Ван Мяня и сказала:

— Видно, меня уже не поднимешь, сынок. Все эти годы мне люди нашептывали о твоей учености и советовали сделать из тебя чиновника. Но я думала, что тот, кто становится чиновником, не делает чести своим предкам. По-моему, все чиновники плохо кончают. С твоим гордым характером ты легко бы попал в беду. Слушай, сынок, мое завещание: женись, расти детей, храни мою могилу, но чиновником ни в коем случае не становись. Ну, а теперь я могу умереть спокойно.

Ван Мянь, рыдая, обещал выполнить ее волю.

Вскоре мать умерла. Ван Мянь не находил себе места от горя. Его рыдания вызывали слезы даже у соседей. Старый Цинь помог ему приготовить гроб и траурные одежды. Не будем подробно рассказывать о том, как Ван Мянь в течение трех лет заботливо ухаживал за могилой и соблюдал траур по умершей матери. Прошло более года после окончания траура, в Поднебесной поднялась смута: Фан Го-чжэнь захватил Чжэцзян, Чжан Ши-чэн — город Сучжоу, Чэн Ю-лян[19] — Хунань и Хубэй. Все это были отчаянные разбойники. Только один будущий император Тай Цзу[20] был настоящим правителем. Он поднял свои войска в Чуяне, занял город Цзиньлин[21] и объявил себя князем У-ваном. Вскоре он разбил Фан Го-чжэня, распространил свои циркуляры по всей провинции Чжэцзян и навел порядок в городах и селениях.

Однажды в полдень, когда Ван Мянь возвращался с могилы матери, он заметил около десятка всадников, въезжающих в их деревню. Впереди кавалькады ехал человек внушительной наружности с белым лицом, с бородой и усами, ниспадающими вниз тремя прядями. Он был повязан боевым платком и одет в яркий цветастый халат.

Человек остановился у дома Ван Мяня, спрыгнул с лошади и с поклоном спросил:

— Простите, где живет господин Ван Мянь?

— Это я, а это моя хижина, — ответил Ван Мянь.

— Как удачно мы встретились! — радостно воскликнул незнакомец. — Я приехал к вам с визитом.

Он приказал спутникам спешиться и привязать лошадей к ивам на берегу озера, а сам вместе с хозяином прошел в дом и после соответствующих церемоний сел.

— Не решаюсь спросить фамилии вашей светлости! — начал Ван Мянь. — Какая причина побудила вас приехать в эту деревушку?

— Моя фамилия Чжу. В свое время я поднял восстание к югу от Янцзы и звался чуянским князем. После этого я занял Цзиньлин и принял титул князя У-вана. Сейчас я усмиряю в этих местах Фан Го-чжэня и по пути заехал к вам с визитом.

— Простите, что я по своему невежеству не узнал вас! Как же светлейший князь удостоил своим посещением невежественного крестьянина? — воскликнул Ван Мянь.

— Я сам простой, темный человек[22], и мои заслуги блекнут перед вашей мудростью. Находясь в Южноречье[23], я много слышал о вас и сейчас явился к вам за советом, как можно успокоить народ Чжэцзяна, который долгое время бунтовал, — ответил князь.

— Светлейший князь — мудрый и дальнозоркий человек, и мне, простому крестьянину, много говорить нечего, — сказал ему Ван Мянь. — Если относиться к людям гуманно и справедливо, они будут слушаться. То же самое можно сказать и о чжэцзянцах. Но если править с помощью грубой силы, то народ Чжэцзяна, хотя он и слаб, не захочет терпеть позора. Разве вы не помните пример с Фан Го-чжэнем?

Князь тяжело вздохнул и кивнул головой в знак согласия. Так они беседовали до позднего вечера, пока слуги князя не принесли зерна. Ван Мянь сам отправился на кухню, испек целый цзинь лепешек, нажарил овощей и угостил высокого гостя.

После еды князь У-ван поблагодарил Ван Мяня за советы, вскочил на лошадь и ускакал. В этот день старый Цинь был в городе и, возвратившись, стал расспрашивать Ван Мяня о посещении. Ван Мянь скрыл от старика, что у него был сам князь У-ван, а сказал, что его навещал один полководец, знакомый из провинции Шаньдун. На том дело и кончилось.

Через несколько лет князь У-ван, уничтожив всех претендентов на императорский трон, основал столицу в Интяне[24] и установил новую династию Мин, назвав годы своего правления Хун-у. В Поднебесной наступил мир, и жители деревень могли спокойно заниматься хозяйством. В четвертый год эры Хун-у старый Цинь снова отправился в город и, возвратясь, сообщил Ван Мяню новость:

— Господин Вэй наказан за свои преступления и сослан в Хэчжоу. Я принес тебе правительственный вестник.

В вестнике говорилось, что Вэй Су, сдавшись князю У-вану, возгордился, именовал себя перед императором заслуженным сановником. Император разгневался и сослал его в Хэчжоу охранять могилу Юй Цюэ[25]. Ниже этого сообщения находился утвержденный Ритуальным ведомством[26] закон о приеме ученых на государственную службу. В нем сообщалось, что каждые три года будет устраиваться экзамен по Пятикнижью[27], Четверокнижью[28] и восьмичленным сочинениям[29].

Прочитав циркуляр, Ван Мянь обратился к старому Циню:

— Этот циркуляр очень плохой. В будущем люди будут смотреть на учение как на средство сделать себе карьеру, а это вызовет пренебрежительное отношение к литературе.

Пока они разговаривали, совсем стемнело. Было начало лета, стояла удушливая жара. Старый Цинь вынес стол на ток, и они немного выпили.

Вскоре на востоке показалась яркая луна. В ее лучах все вокруг казалось сделанным из стекла. Смолкли крики чаек и цапель. Наступила глубокая тишина.

Ван Мянь поднял чарку с вином и, указывая рукой на звезды, проговорил:

— Смотрите, созвездие Гуаньсо вторглось в созвездие Вэньчан[30], а это угрожает всем ученым.

Не успел он произнести это, как внезапно налетел смерч. Под его напором застонали деревья, беспокойно закричали птицы на озере.

Испуганные Ван Мянь и Цинь закрыли лица рукавами своих халатов. Через некоторое время ветер немного стих, и они открыли глаза — по небу на юго-восток неслись маленькие звездочки.

— Небо пожалело народ и ниспослало целую плеяду звезд, чтобы спасти ученых. А мы этого уже не увидим! — воскликнул Ван Мянь.

Через некоторое время оба пошли спать. Вскоре распространился слух о том, что к чжэцзянскому губернатору пришла бумага из столицы с указом пригласить Ван Мяня на государственную службу. Сначала Ван Мянь не обращал на это внимания, но об этом стали говорить все чаще. Наконец, не выдержав, Ван Мянь собрал вещи и, ничего не сказав старику Циню, ночью скрылся в горах Куайцзишань[31]. Через полгода из столицы на самом деле прибыл чиновник с императорским указом. В сопровождении большой свиты он пришел к Циню, держа расшитый шелком указ. К ним вышел восьмидесятилетний старик, белый как лунь, с посохом в руке. Чиновник поклонился Циню и прошел за ним в его хижину.

— Господин Ван Мянь живет в этой деревне? — спросил чиновник. — Император милостиво пожаловал ему пост государственного советника и послал чиновников вручить приказ о назначении и доставить его в столицу.

— Он хотя и здешний, но давным-давно ушел отсюда неизвестно куда, — ответил Цинь.

Угостив гостя чаем, старик повел чиновника в дом Ван Мяня. Повсюду висела паутина, двор зарос сорными травами: в доме уже давно никто не жил. Все еще продолжая держать в руке бумагу, чиновник вздохнул и уехал.

В горах Куайцзишань Ван Мянь никому не открывал своего имени Вскоре он заболел и скончался. Местные жители собрали деньги и похоронили его у подножья горы. В этом же году умер и старый Цинь.

Смешно, что некоторые современные писаки называют Ван Мяня государственным советником. Но разве Ван Мянь хоть один день был на государственной службе! Все это пустые разговоры.

История с Ван Мянем лишь пролог, а сейчас начнется само повествование.

В ГЛАВЕ ВТОРОЙ рассказывается о том, как цзюйжэнь Ван в сельской школе встретился с однокашником, а учитель Чжоу на закате своих дней получил ученую степень

В провинции Шаньдун уезда Вэньшан Яньчжоуского округа была деревня Сюэцзяцзи. Ее жители, которых насчитывалось немногим более ста семей, занимались земледелием.

На краю деревни стоял храм богини Гуань Инь[32], которому, кроме трех залов, принадлежал десяток пустующих домов. Задние ворота храма выходили к речке. Все ритуалы совершал монах, живший при храме. Если у жителей деревни были какие-нибудь общественные дела, они обсуждали их в храме.

Были последние годы эры правления Чэн-хуа[33], когда в Поднебесной царили мир и благополучие. Восьмого числа первой луны нового года жители селения, договорившись между собой, пришли в храм, чтобы обсудить вопрос о празднике фонарей[34]. Было время завтрака. Группа поселян во главе с Шэнь Сян-фу вошла в зал и поклонилась богине. Навстречу вышел монах и вежливо приветствовал прибывших, которые также ответили ему поклонами.

— Монах, — гневно сказал Шэнь Сян-фу, — хоть бы на Новый год ты поусердней прислуживал богине! О Амитофо![35] Со всех сторон в храм к тебе, монах, текут деньги, а ты ничего не хочешь делать. Подойдите сюда и посмотрите, — обратился Шэнь Сян-фу к поселянам. — Стеклянная лампа только наполовину наполнена маслом! Не говоря уже о других, только один господин Сюнь, — тут он указал на опрятно одетого старика, — тридцатого числа прислал тебе пятьдесят цзиней масла. Ты готовишь на нем пищу, а богиня совсем не видит масла.

Монах терпеливо ждал, когда он кончит. Потом взял свинцовый чайник, бросил туда щепотку чая, налил воды и, вскипятив ее, предложил гостям.

— Сколько же будем брать со двора денег на фонари? — спросил господин Сюнь.

— Погодите. Мы обсудим этот вопрос, когда придет мой родственник, — ответил Шэнь Сян-фу.

В этот момент появился какой-то человек с красными кругами под глазами, с жидкими желтыми усиками на огрубевшем лице, темном, будто железный котел. Его шляпа была сбита набок. Одежда из грубой ткани скорее походила на плетушку для масла. С плеткой в руке он вошел в зал, поздоровался со всеми и уселся на почетное место.

Это был Ся, выбранный в прошлом году деревенским старостой.

— Монах! — крикнул он, усевшись. — Отведи моего осла на задний двор. Сними с него седло и покорми хорошенько. После того как мы уладим свои дела, мне еще предстоит ехать в уезд к господину Хуану, чтоб выпить с ним по случаю праздника. — Отдав распоряжение, Ся закинул ногу за ногу и принялся постукивать себя кулаками по пояснице. — Лучше уж заниматься, как вы, своими делами в поле. Подумайте сами, по случаю Нового года изо всех отделов уездного ямыня присылают приглашения. Как же здесь не пойти с поздравлениями? От ежедневных поездок на осле в уезд и обратно в деревню у меня уже голова идет кругом. А тут еще этот ослепший одёр испугался чего-то, оступился и сбросил меня на землю. До сих пор поясницу ломит.

— Третьего числа нового года я приготовил для вас бобового сыра, родственник. А вы что-то не пришли. Видно, заняты были? — спросил Шэнь Сян-фу.

— И не говори! За эти восемь дней нового года я ни минуты свободной не могу урвать, — воскликнул Ся. — Жаль, что у меня двух ртов нет, а впрочем, все равно не переесть всего, что подают. Вот и нынче просил к себе сам господин Хуан, столоначальник при уездном. Он очень уважает меня. Разве я осмелюсь не пойти? Он может рассердиться.

— Я слышал, что этот Хуан недавно куда-то послан уездным начальником. Дома у него никого нет: ни братьев, ни детей. Кто же будет хозяйничать? — спросил Шэнь Сян-фу.

— Да что ты знаешь! — ответил Ся. — Сегодня приглашает некий Ли из другого отдела. У него самого дом уж очень мал, потому он решил отметить праздник в большом зале у Хуана.

Наконец заговорили о фонарях.

— Что-то мне не хочется сейчас заниматься этим делом, — сказал Ся. — Случалось, что в прошлые годы некоторые записывали свой пай, а денег потом не давали, и мне приходилось платить за них. Да к тому же в этом году фонари будет вешать все уездное начальство. Думаю, навесят столько, что всех и не пересмотришь. Где же я возьму время любоваться вашими никудышными деревенскими фонарями? Однако, если вы заговорили. со мной об этом, я тоже приму участие, но ответственного выбирайте из своих. Вот, к примеру, господин Сюнь — земли у него много, зерна — хоть отбавляй. Он и внести может побольше, и другим пример покажет. Вот дело и уладите!

Никто не посмел перечить господину Ся. Пришлось нажать на Сюня и заставить его внести половину денег, за ним раскошелились и остальные. Таким образом собрали три ляна серебра и сумму записали на бумаге. Монах принес чай, печенье, красные финики, тыквенные семечки, сухой бобовый сыр, каштаны и различные сладости. Разложив все это на два стола, он посадил господина Ся на почетное место, а сам стал разливать чай.

— Дети у меня выросли, — проговорил Шэнь Сян-фу, — решил я в этом году пригласить учителя и в храме Гуань Инь открыть школу.

Услышав это, все закричали:

— Многим детям в школу пора. Почему приглашать только для сына господина Шэня? Неужели только потому, что он доводится зятем господину Ся? Ведь господин Ся в любой момент может принести распоряжение уездного начальника, а чтобы его прочесть, надо и нашим детям знать грамоту! Только учителя лучше всего поискать в городе.

— Есть у меня на примете один, — сказал староста Ся. — Его приглашал к себе Гу, начальник податного отдела. Фамилия учителя Чжоу, а официально он известен под именем Чжоу Цзинь. Ему лет за шестьдесят. Прошлый начальник уезда отметил его как лучшего. Но экзамены на сюцая[36] он не сдавал. Он пробыл в доме господина Гу три года. В прошлом году сын Гу и Третий господин Мэй из нашей деревни получили степень. Когда, выдержав экзамен, сын Гу явился домой, на голове у него красовалась квадратная шляпа ученого, одет он был в халат из красного шелка; приехал верхом на лошади из конюшни самого уездного начальника. Под громкие крики он въехал во двор, а мы все высыпали из ямыня потчевать его вином. Потом пригласили и учителя Чжоу. Господин Гу сам посадил его на почетное место и налил три чарки вина. Учитель выбрал пьесу о восьмидесятилетием чжуанюане[37] Лян Хао[38]. Сначала эта пьеса не понравилась господину Гу, но когда по ходу действия ученик Лян Хао в восемнадцать лет сделался чжуанюанем, господин Гу понял, что это предсказание судьбы его сыну, и очень обрадовался… Если вам нужен учитель, я могу пригласить Чжоу.

Мысль эту одобрили все. Покончив с чаем, собеседники поели принесенной монахом лапши с мясом и наконец разошлись по домам.

На следующий день староста Ся договорился, что учитель Чжоу будет получать двенадцать лянов серебра в год и за два фыня ежедневно столоваться у монаха. Решили начать занятия двадцатого числа сразу после праздников.

Шестнадцатого числа жители деревни собрали деньги и решили устроить в доме Шэнь Сян-фу угощение с вином в честь учителя. На торжество пригласили и Мэя, недавно выдержавшего экзамен на сюцая. Мэй Цзю, в новой шляпе ученого, прибыл рано, а учитель Чжоу явился только в полдень. За воротами залаяла собака, и Шэнь Сян-фу пошел встретить гостя. На Чжоу Цзине была старая войлочная шляпа, изношенный халат из черного шелка с большими дырами на правом рукаве и пониже спины. На ногах — ветхие шелковые туфли огромного размера. Темное изможденное лицо учителя заросло пегой бородой.

Шэнь Сян-фу провел гостя в зал. При виде учителя Мэй Цзю медленно приподнялся со своего места.

— А это кто такой? — спросил Чжоу Цзинь.

— Это господин Мэй из нашего селения, имеющий степень сюцая, — ответили ему.

Услышав это, Чжоу Цзинь никак не хотел принять поклона от Мэй Цзю.

— Но ведь сегодня особенный случай, — воскликнул тот, но Чжоу Цзинь продолжал стоять на своем.

— По годам вы, учитель Чжоу, старше, а поэтому не упорствуйте так, — воскликнули окружающие.

— Вы плохо разбираетесь в правилах, существующих в ученом мире, — возразил Мэй Цзю. — Старшинство по возрасту старших и младших собратьев никогда не имеет значения, но сегодня особенный случай, а поэтому все же прошу вас, брат Чжоу, займите почетное место.

Следует сказать, что в династию Мин чиновники называли выдержавших экзамен на степень сюцая — «старшими собратьями», не сдавших экзамен — «младшими собратьями». Если учащийся сдал экзамен на степень сюцая, то, сколько бы ему ни было лет, его звали «старшим собратом». Если он не сдавал экзамены, его и до восьмидесяти лет величали «младшим собратом». Так бывает с девушкой, которую отдают замуж. Сначала ее называют «невестой», а уж потом «госпожой» или «матушкой». Ну а если девушку отдают в наложницы, то до седых волос она будет зваться «невестой».

Но не будем отвлекаться. Чжоу Цзинь решил уступить и принял поклон от Мэй Цзю. За Мэй Цзю последовали и остальные. Наконец все сели. В чашках у Чжоу и Мэя плавали свежие красные финики, остальные пили простой чай. После чая накрыли два стола. Учителя Чжоу посадили на почетное место, на второе место сел господин Мэй. Остальные разместились по старшинству, и трапеза началась. Чжоу Цзинь поднял чарку с вином и, поблагодарив всех за беспокойство, выпил до дна. Вскоре на столах появилось девять чашек со свининой, курами, сазанами, брюшиной, легкими, печенью и другими яствами.

Получив приглашение, гости подняли палочки, и в одна мгновение половина кушаний была съедена. Один лишь Чжоу не взял палочки.

— Почему учитель не прикоснулся к еде? — спросил Шэнь Сян-фу. — Вы обижаете нас. — И с этими словами он передал Чжоу лучшие куски.

— Не буду скрывать. Дело в том, что я соблюдаю постоянный пост, — ответил Чжоу Цзинь.

— Мы не знали. Но почему учитель соблюдает пост? — закричали вокруг.

— Я дал этот обет богине Гуань Инь, когда болела моя покойная мать, — ответил Чжоу Цзинь, — и вот уже более десяти лет соблюдаю его.

— Учитель сейчас заговорил о посте, и мне вдруг вспомнилась одна забавная история, которую я слышал недавно в городе, в доме господина Гу — отца моего однокашника. Это стихотворение, строки в котором от одного до семи иероглифов, повествует об одном учителе, — вмешался вдруг Мэй Цзю.

Все перестали есть и застыли в ожидании. Мэй Цзю начал:

— Конечно, наш старший брат Чжоу с его талантом не может быть глупцом, — продолжал Мэй Цзю. И, прикрыв рот рукой, добавил — Ведь стоит вам захотеть, и вы моментально сделаетесь сюцаем. А что касается слов «постился так усердно, что бородою длинною оброс», то это просто совпадение.

Мэй Цзю расхохотался, за ним засмеялись и все присутствующие.

Чжоу Цзиню стало не по себе.

Шэнь Сян-фу поспешно налил вина и обратился к Мэй Цзю.

— Господин Мэй должен загладить свою оплошность. Ведь Чжоу служил учителем у господина Гу.

— Виноват, виноват, я совершенно не знал об этом, — стал оправдываться Мэй Цзю, — но эта шутка отнюдь не в адрес старшего брата Чжоу, ведь в ней говорится только о сюцае. К тому же соблюдать пост весьма похвально. Был у меня дядя по матери, который тоже постился. Потом он выдержал экзамен на сюцая. Учитель послал ему жертвенного мяса[39]. В связи с этим моя бабка по матери сказала: «Если не съесть жертвенного мяса, то все святые ополчатся на тебя. В худшем случае они пошлют стихийное бедствие, в лучшем — болезнь». Только тогда он кончил поститься. Вам, старший брат Чжоу, к осеннему обряду[40] надо тоже прислать жертвенного мяса, а то вы никогда не кончите вашего поста.

Найдя пожелание Мэй Цзю очень удачным и остроумным, присутствующие подняли чарки за учителя Чжоу. Весь красный от стыда, он поблагодарил всех и взял чарку. Из кухни принесли суп, пампушки и лепешки.

— Все эти кушанья постные. Отведайте, учитель, — закричали вокруг.

Чжоу Цзинь отказался от супа, боясь, что он недостаточно постный, попросил чая и съел лепешку.

— А где ваш родственник? Почему он не пришел посидеть о учителем? — спросил кто-то у Шэнь Сян-фу.

— Он пошел к господину Ли пить вино, — ответил тот.

— Этот господин Ли за последние годы пользуется благосклонностью нового начальника уезда. Не пройдет и года, как он заработает на этом не одну тысячу серебром. Вот только старик азартные игры любит. Господин Хуан — другое дело. Сначала он тоже увлекался играми, но теперь исправился. Построил себе дом, прекрасный, будто небесный дворец. В нем нет конца веселью, — проговорил один из гостей.

— С тех пор как ваш родственник занял почетный пост деревенского старосты, ему тоже, можно сказать, улыбнулось счастье. Пройдет год-два, и он, пожалуй, достигнет такого же положения, как и господин Хуан, — обратился Сюнь к Шэнь Сян-фу.

— Да, сейчас он неплохо устроился, — согласился тот, — но ему далеко до господина Хуана. Разве только во сне он может увидеть себя на таком посту.

— Иногда бывают сны в руку, — сказал Мэй Цзю, проглатывая лепешку. — Когда вы, старший брат, сдавали экзамены, вам не было никакого предзнаменования во сне? — внезапно спросил он Чжоу Цзиня.

— Нет, не было, — ответил тот.

— А вот мне посчастливилось, — воскликнул Мэй Цзю. — В ночь на первое число первой луны мне приснился сон, будто я нахожусь на высокой горе, и надо мною светит солнце. Вдруг оно стало спускаться и село мне прямо на голову. Я от испуга аж весь потом покрылся. Проснулся, пощупал голову, а она еще горячая. Тогда не мог понять, что означал этот сон, а вот сейчас вижу, сон был в руку.

Покончив со сладостями, все опять принялись за вино. Когда наступило время зажигать фонари, Мэй Цзю распрощался. После его ухода Шэнь Сян-фу вытащил синее одеяло и предложил учителю Чжоу переночевать в храме Гуань Инь. Монаху он сказал, что школа будет помещаться в двух задних комнатах храма. В первый день занятий Шэнь Сян-фу с другими односельчанами привел на поклон к учителю несколько ребятишек. Едва родители ушли, Чжоу Цзинь занял свое место и начал урок.

Вечером, когда ученики разошлись, Чжоу Цзинь решил посмотреть подарки. Семья Сюня прислала один цянь серебра и на восемь фыней чая. Остальные вложили кто три, кто четыре фыня серебра, а некоторые всего лишь несколько медяков. Общей суммы было недостаточно, чтобы прожить даже один месяц. Чжоу Цзинь собрал подарки и отдал их на хранение монаху.

Ученики были словно неразумные телята: немного не углядишь — и уже на дворе играют в мяч. Каждый день они баловались без конца, и Чжоу Цзиню во время уроков приходилось сдерживать накипающее раздражение.

Незаметно прошло два месяца, погода становилась все теплее. Однажды после обеда Чжоу Цзинь открыл задние ворота кумирни и вышел поглядеть на реку, которая текла вблизи деревни. По берегам ее росли персиковые деревья и несколько ив. Зелень листвы и пунцовые плоды персиков радовали глаз. Вдруг Чжоу Цзинь заметил, что все вокруг будто нахмурилось в предчувствии дождя. Он вернулся в дом и стал наблюдать оттуда. Пошел дождь. Словно пеленой дыма заволокло деревья вдали, поверхность реки покрылась рябью. Это была удивительная картина.

Дождь становился все сильнее. Вдруг на реке показалась небольшая лодка с тростниковым навесом. Несмотря на ливень, лодка шла вперед. Когда она причалила к берегу, Чжоу Цзинь увидел под навесом какого-то человека, а на корме двоих слуг. На носу были сложены короба с едой. Пристав к берегу, человек крикнул лодочнику, чтобы тот присмотрел за лодкой, а сам в сопровождении слуг вышел на берег. Это был человек лет тридцати, с бородой, расчесанной на три пряди. На нем была шляпа ученого, синий халат из дорогого шелка и черные туфли с белыми подошвами. Он подошел к воротам храма, поманил рукой Чжоу Цзиня и вошел в дом.

— Видно, это школа, — пробормотал незнакомец.

Чжоу Цзинь последовал за гостем и поклонился ему. Тот ответил небрежным поклоном и спросил:

— Вы, вероятно, здесь учительствуете?

— Да.

— Куда провалился этот монах? — обратился незнакомец, к слугам.

— Ах, это вы, господин Ван, — воскликнул вбежавший в этот момент монах. — Садитесь, пожалуйста, я приготовлю чай. Это господин Ван, который на прошлых экзаменах получил ученую степень цзюйжэня, — на ходу шепнул он Чжоу Цзиню. — Вы посидите с ним, а я сбегаю за чаем.

Цзюйжэнь не чувствовал особого стеснения. Слуги принесли ему скамейку, и он уселся на почетное место. Чжоу Цзинь примостился напротив.

— Как ваша фамилия? — спросил Ван.

Зная, что гость имеет степень цзюйжэня, Чжоу Цзинь ответил почтительно:

— Фамилия позднорожденного Чжоу.

— У кого вы в прошлом году служили учителем?

— У господина Гу в уезде.

— Неужели вы лучший ученик моего учителя Бая? Он говорил мне, что эти годы вы служили у моего названого брата Гу. Да, да, припоминаю.

— Разве вы с ним знакомы?

— Гу записан в моей семейной книге и доводится мне названым братом.

Вскоре монах принес чай.

— Я читал ваши драгоценные сочинения, — заговорил Чжоу Цзинь. — Особенно прекрасны два последние.

— Это не мои, — ответил Ван.

— Господин слишком скромничает. Если не вы, то кто же мог написать их?

— Их не писал ни я, ни кто-либо другой, — ответил Ван. — Это случилось девятого числа в первый экзамен[41]. Помню, наступил вечер, но я еще не окончил первого сочинения. Внезапно меня охватило сомнение: «Что такое? Обычно я пишу очень быстро, а сегодня еле-еле». Не найдя объяснения этому, я незаметно для себя задремал, склонившись над столом в экзаменационной комнате. Вдруг вижу, вбегают в комнату пятеро чернолицых людей. Один из них с большой кистью в руке подходит ко мне и ставит точку на голове. Потом из-за занавески вышел какой-то человек в черной чиновничьей шляпе, красном халате, подпоясанном златотканым кушаком. Он растолкал меня: «Господин Ван, поднимайтесь». Я в испуге вскочил, обливаясь холодным потом. Затем пришел в себя, взял кисть и… она сама стала выводить слова. Видно, в экзаменационной водились духи. Когда я сообщил об этом главному экзаменатору, тот сказал, что я буду первым ученым.

Разговор Чжоу Цзиня и Вана был прерван одним из учеников, который принес учителю работу на проверку. Чжоу Цзинь велел ученику подождать.

— Не обращайте на меня внимания и занимайтесь. У меня здесь тоже есть дела, — сказал Ван, и Чжоу Цзиню осталось только занять свое место и начать проверку работы. Тем временем цзюйжэнь Ван отдал распоряжения слугам.

— На дворе уже ночь, а дождь все не перестает. Соберите короба с едой и принесите сюда. Скажите монаху, чтобы он взял шэн[42] риса и сварил кашу. Лодочнику передайте, что рано утром мы отправляемся. — Затем он повернулся к Чжоу Цзиню: — Я возвращался с кладбища и никак не думал, что попаду под дождь. Придется мне задержаться здесь на ночь.

Случайно взгляд его упал на работу, которую проверял Чжоу. Имя ученика, Сюнь Мэй, привело его в изумление. Он причмокнул губами, и на его лице появилось странное выражение. Чжоу Цзинь не решился спросить о причине такого удивления. Он окончил проверку и присел рядом с гостем.

— Сколько лет этому ученику? — внезапно спросил Ван.

— Всего семь, — ответил Чжоу Цзинь.

— Он в этом году поступил в школу? А имя ему дали вы?[43]

— Нет, не я. Когда ему пришло время поступать в школу, его отец попросил Мэя, только что получившего степень сюцая, дать ему имя. Мэй сказал, что его самого зовут Цзю, а в знаке «цзю» имеется элемент «яшма», поэтому его сыну он дает имя тоже с элементом «яшма», как знак успеха в учении, который: сопутствует ему самому.

— Это просто нелепо, — рассмеялся Ван. — Представьте, в ночь на первое число приснился мне сон. Будто сижу я и просматриваю списки сдавших экзамены на степень цзиньши[44]. Я там, конечно, на первом месте, а на третьем идет какой-то Сюнь Мэй из Вэньшана. И тут я усомнился. Ведь у нас в уезде нет цзюйжэня по фамилии Сюнь. А оказалось, что это имя вашего ученика. Разве он может быть в одном со мною списке! Нет, снам верить нельзя! — продолжал он после нового взрыва смеха. — Да к тому же известность и великие дела определяются сочинениями. Какие здесь могут быть духи?

— Нет, господин, бывают сны в руку, — возразил Чжоу Цзинь. — Когда я приехал сюда, я встретился с Мэем из здешних мест, и он рассказал мне сон, который он видел тоже в ночь на первое число. Ему приснилось, будто большое красное солнце опустилось ему на голову, и в этом же году он успешно сдал экзамен.

— Ваш рассказ доказывает как раз противоположное, — возразил Ван. — Допустим, что солнце опустилось ему на голову, и он получил ученую степень сюцая, но тогда меня, выдержавшего на степень цзюйжэня, должно было покрыть целое небо.

Пока они беседовали, стало темно, и они зажгли лампы. Слуги принесли вина и кушаний. Стол ломился от яств. Цзюй-жэнь Ван не пригласил Чжоу Цзиня к столу. Он один сел за стол и принялся за еду. Через некоторое время монах принес еду Чжоу Цзиню: тарелку овощей и чайник с кипятком. Наступило время сна, и все пошли спать.

На следующий день погода разгулялась. Цзюйжэнь Ван встал, умылся, оделся и, попрощавшись, сел в лодку, а Чжоу Цзинь до одури целое утро убирал разбросанные повсюду куриные и рыбьи кости, утиные крылья и шелуху от тыквенных семечек.

История о том, как мальчик из семьи Сюнь сделался однокашником Вана по экзаменам на степень цзиньши, стала передаваться из уст в уста, как удачный анекдот. Мальчишки гонялись за ним и кричали, что он не Сюнь Мэй, а цзиньши Сюнь. Их отцов взяло за живое такое возвышение Сюня. Они пошли на поклон к господину Сюню и назвали его «старым уважаемым господином», отцом высокопоставленного чиновника, отчего старик чуть не лопнул от злости.

Шэнь Сян-фу тем временем нашептывал односельчанам:

— Разве мог цзюйжэнь Ван сам рассказать эту историю? Просто Чжоу Цзинь увидел, что у нас в селении только у Сюня водятся деньжонки, ну и решил распустить этот слух. Он хотел подлизаться к Сюню, чтобы получить лишние подарки к праздникам. На днях я слышал, что Сюнь посылал в храм лапшу, бобовый сыр, и даже несколько раз пампушки и пирожки. Вот где собака зарыта!

Всем это очень не понравилось. Чжоу Цзиню пришлось-несладко, но из-за уважения к старосте Ся он не решался уехать.

Так прошел год. В конце концов и староста Ся невзлюбил «эту глупую башку», который не приходил поблагодарить его за предоставленное место, и согласился уволить Чжоу Цзиня. Чжоу Цзинь, потеряв место, вернулся домой. Жить стало совсем трудно.

Как-то Цзинь Ю-юй, муж его сестры, принялся его уговаривать:

— Шурин! Не обижайся на меня, но вот что я тебе скажу. Добиться славы с помощью науки, очевидно, дело нелегкое. В жизни же все мечтают о миске с едой. До какой же поры ты будешь заниматься никчемными делами? Сейчас я вместе с друзьями, у которых водятся деньжата, собираюсь отправиться в провинциальный город за товарами. Нам нужен писец. Может быть, и тебе лучше поехать с нами? Живешь ты один, ну а в нашей компании не будет тебе недостатка ни в пище, ни в одежде.

«Разве я от этого пострадаю? — подумал Чжоу Цзинь. — Если паралитик попал в колодец, то ему там не хуже, чем было раньше». И он согласился на предложение.

В один из ближайших благоприятных дней Цзинь Ю-юй вместе с друзьями тронулся в путь. Прибыв в провинциальный город, они остановились в одной из лавок. Чжоу Цзинь от нечего делать слонялся по улицам. Возле ремонтируемого здания экзаменационной палаты собралась толпа рабочих. Чжоу Цзинь с толпой вошел во двор и хотел проникнуть внутрь, но привратник огрел его плеткой и выгнал вон.

Вечером Чжоу Цзинь сообщил зятю, что ему хотелось бы осмотреть экзаменационную палату. Цзинь Ю-юй захватил с собой несколько мелких монет и в сопровождении своих друзей отправился к зданию. Лавочник, исполнявший обязанности провожатого, пошел первым. Он отдал деньги, и их пропустили. Когда все приблизились к воротам, ведущим в экзаменационный зал, лавочник обратился к Чжоу Цзиню:

— Господин Чжоу, это ворота, через которые входят господа экзаменующиеся.

Все вошли внутрь и увидели с двух сторон двери, ведущие в экзаменационные комнаты.

— А это комната экзаменующихся, — продолжал пояснять лавочник. — Входите туда один.

Чжоу Цзинь последовал его совету. Внутри он увидел две экзаменационные доски, поставленные рядом друг с другом. Вдруг у него защипало в глазах, он тяжело вздохнул и упал замертво, ударившись головой о доски.

После этого произошли события, по поводу которых говорят:

О дальнейшей судьбе Чжоу Цзиня мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРЕТЬЕЙ рассказывается о том, как инспектор Чжоу нашел талант среди экзаменующихся, а мясник Ху напустил на себя грозный вид, когда пришло счастливое известие

Напомним о том, как, попав в провинциальный город, Чжоу Цзинь захотел побывать в экзаменационной палате, и его зятю Цзиню, который убедился в искренности его желания, оставалось только захватить с собой несколько мелких монет и отправиться туда вместе с шурином. Цзинь Ю-юй и не предполагал, что тот при виде экзаменационной комнаты рухнет как подкошенный на пол. Это событие вызвало переполох, и все стали утверждать, что им овладела нечистая сила.

— Я думаю, что в этой комнате давно не было ни души, в ней скопился воздух, благоприятствующий нечистой силе. От нее-то Чжоу Цзиня и хватил удар, — высказал свое мнение лавочник.

— Хозяин! — обратился к нему Цзинь Ю-юй. — Я его подержу, а вы тем временем сбегайте к рабочим и достаньте кипяченой воды, чтобы спрыснуть его.

Лавочник сходил за водой. Четверо приподняли Чжоу Цзиня, а лавочник влил ему в рот воду. Через мгновенье в горле пострадавшего что-то забулькало, и изо рта потекла густая слюна.

— Все в порядке, — воскликнули окружающие и подняли Чжоу Цзиня на ноги. Он взглянул на экзаменационные доски и снова стукнулся о них головой, но на сей раз не потерял сознания, а только горько зарыдал. Никто не мог его успокоить.

— Ты что, помешался? — удивился Цзинь Ю-юй. — До тех пор пока не пришел в эту комнату, ты был человек как человек. Дома у тебя вроде никто не умер. Чего же ты убиваешься?

Чжоу Цзинь, не обращая на него никакого внимания, по-прежнему лежал на досках и рыдал так горько, что присутствующих охватила печаль.

Увидев, что дело плохо, Цзинь Ю-юй вместе с лавочником подхватили его с двух сторон и подняли. Чжоу Цзинь продолжал рыдать, пока кровь не хлынула у него изо рта. Его подняли и вынесли из помещения. Напротив экзаменационной палаты находилась чайная. Там Чжоу Цзиня усадили и стали уговаривать выпить чашку чая, но он продолжал убиваться. Из носа у него текло, в глазах стояли слезы. Кто-то из присутствующих спросил:

— Что за горе у господина Чжоу? Почему он так горько заплакал, когда вы вошли в этот дом?

— Вы, господа, не знаете причины. Мой родственник никогда не был торговцем. Он проучился несколько десятков лет, но не сделался даже сюцаем. А вот сегодня, как увидел экзаменационную комнату, так и расстроился, — ответил Цзинь Ю-юй.

При этих словах Чжоу Цзинь снова громко зарыдал, не обращая внимания на присутствующих.

— Если так, то вы сами виноваты, — сказал кто-то из купцов. — Зачем вы привезли его сюда и заставили заниматься торговлей, если он такой ученый?

— Да потому, что он очень беден и не мог найти даже место учителя, вот ему и пришлось заняться этим ремеслом.

— Судя по поведению вашего шурина, он, несомненно, обладает большим талантом и ученостью, но, так как никто не смог оценить это, ему не дает покоя незаслуженная обида. Это и довело его до такого состояния, — заметил другой.

— Талантов и учености у него хоть отбавляй, но что поделаешь, если судьба сложилась неблагоприятно, — ответил Цзинь.

— Право держать экзамен может иметь и цзяньшэн[45]. Если у господина Чжоу есть способности и знания, почему бы ему не купить это право? Ведь если он сдаст экзамены, то, значит, не напрасно страдал сегодня.

— Я тоже так думаю. Только где он возьмет столько денег? — усомнился Цзинь.

— Дело не в этом, — возразил тот же купец. — Здесь нас немало. Каждый внесет по нескольку десятков лянов серебра, и все это мы отдадим господину Чжоу, чтобы он приобрел право держать экзамен. Если ему повезет и он станет чиновником, то что по сравнению с этим наши деньги? Пусть даже не вернет их, — мы, торговцы, привыкли к потерям! Тем более что, помогая Чжоу Цзиню, мы делаем доброе дело. Ну что вы об этом думаете? — спросил он окружающих, и все сразу согласились.

— «Благородный муж помогает другим осуществлять хорошие намерения». И еще говорят: «Сознавать свой долг, но бездействовать— признак трусости». Так что мы должны принять ваше предложение. Только как посмотрит на это господин Чжоу?

— Если это всерьез, — воскликнул Чжоу Цзинь, который к этому времени уже перестал плакать, — то я так счастлив, будто воскресли мои родители. Пусть я превращусь в мула или лошадь, я все равно сумею отблагодарить вас[46]. — И он, склонившись к земле, отвесил несколько поклонов.

Ему ответили тем же. Цзинь Ю-юй принялся благодарить присутствующих. Потом все выпили по нескольку чашек чая и вместе с Чжоу Цзинем, который уже совсем успокоился, с шутками и смехом возвратились в лавку.

И действительно, на следующий день четверо торговцев передали Цзиню двести лянов серебра, остальные расходы он взял на себя. Чжоу Цзинь еще раз горячо поблагодарил торговцев и зятя. В честь Чжоу Цзиня лавочник устроил пирушку, на которую пригласил всех оказавших ему помощь. Цзинь Ю-юй отправился с серебром в провинциальное казначейство и получил оттуда расписку.

Случилось так, что как раз в это время в город приехал главный экзаменатор для регистрации экзаменующихся, еще не попавших в списки, и в числе других зарегистрировал и Чжоу Цзиня. Восьмого августа Чжоу Цзинь держал первый экзамен. Когда он увидел комнату, где он плакал, его охватило безумное ликование. Недаром в одном древнем изречении говорится: «Когда у человека радостное событие, то это вдохновляет его и он становится бодрым». Поэтому семь сочинений Чжоу Цзиня были верхом совершенства. После экзаменов он опять поселился у лавочника. В это время Цзинь Ю-юй и его друзья еще не закупили товаров и были свидетелями того, как в списках выдержавших экзамены появилось имя Чжоу Цзиня. Радостные и веселые, они возвратились в Вэньшан и пошли с поклоном к начальнику уезда, инспектору просвещения и старшему архивариусу. Более молодые по возрасту ученые из Вэньшанского уезда один за другим приходили поздравить Чжоу Цзиня. Так незаметно в хлопотах пролетел целый месяц.

Узнав об успехе Чжоу Цзиня, Шэнь Сян-фу собрал среди односельчан деньги, купил четыре курицы, рисовых пирожков, с полсотни яиц, немного жареного риса и отправился с поздравлениями к Чжоу Цзиню, который угостил его вином. Не преминул прийти и старый Сюнь. Скоро Чжоу должен был отправиться на экзамен в столицу, и Цзинь Ю-юй взял на себя сбор денег на дорогу и одежду. В столице Чжоу Цзинь выдержал экзамен на звание цзиньши третьего разряда[47] и был назначен на должность чиновника при ведомстве.

Прошло три года, Чжоу Цзиня выдвинули на пост цензора и послали по высочайшему повелению инспектором просвещения в провинцию Гуандун.

Для проверки сочинений экзаменующихся Чжоу привлек нескольких чиновников, однако он не раз говорил себе: «Я долго терпел лишения, и теперь, когда получил власть, мне надо самому внимательно проверять все сочинения. Нечего слушать других и губить таланты».

С этим твердым решением он отправился в провинцию Гуандун. На следующий день после его приезда был совершен обряд воскурения, и новый начальник приступил к работе.

Прошло два тура экзаменов. В третьем туре экзаменовались ученики из Наньхайского и Паньюйского уездов. Инспектор Чжоу восседал на возвышении и рассматривал учеников, которые один за другим входили в зал. Среди них были и старые и молодые, благообразные и уроды, богато одетые и в лохмотьях. Последним вошел человек с худым желтым лицом и пегой бородой, в рваной войлочной шляпе. Хотя провинция Гуандун отличается теплым климатом, однако в это время уже стояла первая декада декабря, а этот студент все еще был одет в холщовый халат и поэтому дрожал от холода. Взяв экзаменационный билет, он отправился в свою комнату.

Чжоу Цзиню сразу бросилась в глаза его наружность. Он встал, закрыл за ним дверь его комнаты и вернулся в зал. Подошло время выпускать из комнат первую партию экзаменующихся.

Инспектор Чжоу занял свое место и снова увидел одетого в грубый халат студента, подошедшего к нему с сочинением в руках. За время пребывания в экзаменационной комнате от его ветхого халата оторвалось еще несколько кусков. Чжоу Цзинь невольно взглянул на свою малиновую куртку и расшитый пояс. До чего же у него нарядный вид!

— Вас зовут Фань Цзинь? — спросил он ученика, перелистав список экзаменующихся.

Фань Цзинь упал на колени.

— Да.

— Сколько вам лет?

— По спискам мне тридцать, а на самом деле пятьдесят четыре года.

— Сколько раз вы экзаменовались?

— Я держу экзамены с двадцати лет, а всего сдавал раз двадцать.

— Почему же вы до сих пор не получили степени сюцая? — удивился Чжоу.

— Потому, что я выражаю свою мысль неясно, вот учителя и не принимали моих работ.

— Может быть, это и не так, — заметил Чжоу. — Вы пока можете быть свободным, а я сам посмотрю ваше сочинение.

Фань Цзинь низко поклонился и вышел.

Было еще рано, и никто из экзаменующихся не представил своих работ. Инспектор Чжоу взял сочинение Фань Цзиня и внимательно прочитал его.

— Что это такое?! Не удивительно, что он до сих пор не мог сдать экзамены, — недовольно проговорил Чжоу Цзинь и отложил сочинение в сторону.

Прошло еще некоторое время. Видя, что никто не несет сочинений, он подумал: «Взгляну-ка я еще раз на его работу! Если в ней окажется хоть что-нибудь умное, то, может быть, можно будет пожалеть его за упорство».

Он еще раз прочел сочинение от первой страницы до последней и нашел, что некоторый смысл в написанном есть. Тогда Чжоу Цзинь собрался было пробежать его в третий раз, но тут к нему с сочинением подошел еще один экзаменующийся, опустился на колени и сказал:

— Учитель, проэкзаменуйте меня лично.

— Что же я буду экзаменовать вас, если ваше сочинение у меня? — ласково спросил Чжоу.

— Я пишу стихи и оды, учитель. Прошу вас, дайте тему и проэкзаменуйте меня лично.

— Нынешний император выше всего ценит сочинения. Как же вы смеете говорить об эпохе Хань и Тан?[48] — воскликнул Чжоу Цзинь, переменившись в лице. — Вы ученик и должны кропотливо заниматься сочинениями. К чему изучать разную чепуху? Кроме того, мне милостиво поручено дать оценку сочинениям, а вы хотите, чтобы я разглагольствовал с вами о всякой ерунде! Видно, вы гонитесь за славой, а не за знаниями. Долг ваш вы игнорируете. Все, что вы говорите, невежественно и легкомысленно и вам не к лицу. Эй, слуги! — крикнул Чжоу. — Гоните его в шею!

На его зов появилось несколько свирепых служителей. Они схватили студента за руки и выбросили его за дверь. И все же инспектор Чжоу решил посмотреть его сочинение. Студента звали Вэй Хао-гу; сочинение было написано с большим знанием. «Пусть он будет в числе последних из сдавших», — подумал Чжоу и кистью сделал заметку в конце сочинения. Затем он снова взял сочинение Фань Цзиня.

— Даже я, дважды прочитав его сочинение, не мог ничего разобрать, — вздохнул он. — Только после третьего раза убеждаюсь, что это выдающееся произведение. Здесь каждое слово — жемчужина. Подумать только, сколько же талантов погубили бестолковые экзаменаторы! — С этими словами он старательно вывел кружок, потом подрисовал еще три кружка, что означало высшую оценку. Затем взял сочинение Вэй Хао-гу и обозначил его двадцатым. Собрав все остальные работы, он вышел в зал и огласил результаты. Первым был Фань Цзинь, который получил особую похвалу экзаменатора. Когда очередь дошла до двадцатого по списку Вэй Хао-гу, инспектор не преминул заметить, что ему следует хорошенько учиться и не заниматься всякой чепухой.

Раздался грохот барабанов, и Чжоу Цзинь удалился.

На следующий день он отправился в путь. На протяжении тридцати ли его провожал Фань Цзинь, который шел перед паланкином, непрерывно кланяясь, пока, наконец, инспектор не подозвал его. Фань Цзинь приблизился и отдал поклон.

— Вы уже законченный ученый, — сказал Чжоу Цзинь. — По вашему сочинению я убедился в ваших глубоких знаниях. Из всех экзаменовавшихся в эту сессию вас ожидает самая блестящая карьера. В столице я доложу о выполнении приказа и буду ждать вас.

Фань Цзинь отвесил низкий поклон и встал навытяжку, Паланкин с инспектором Чжоу понесли дальше. Долго стоял Фань Цзинь и смотрел вслед, пока процессия не обогнула гору и не скрылась из виду.

Тогда он возвратился в город, поблагодарил хозяина снимаемой им комнаты и отправился домой к матери. Дом его был примерно ли в сорока пяти от города и состоял из одной комнаты и пристройки. Во дворе стоял крытый соломой сарай. Мать Фань Цзиня жила в доме, а его жена из семьи мясника Ху — в пристройке.

Домой он пришел только ночью. Мать и жена несказанно обрадовались возвращению Фань Цзиня и благополучному исходу его экзаменов. Пока они готовили еду, пришел тесть, мясник Ху, с большим кругом колбасы и бутылью вина. Фань Цзинь отвесил поклон и усадил его:

— Вся жизнь у меня пошла кувырком, когда я отдал за тебя свою дочь, — сказал тесть. — Ведь ты был бедняком и столько лет доставлял мне одни хлопоты. А сейчас? За какие только мои заслуги ты сделался сюцаем! По этому случаю я и пришел поздравить тебя.

Фань Цзинь крикнул жене, чтобы поджарила колбасу и подогрела вино, а сам с тестем пошел в сарай. Мать с невесткой принялись готовить, а мясник Ху стал поучать Фань Цзиня.

— Поскольку ты стал сюцаем, тебе следует теперь во всех делах соблюдать достоинство. Вот, к примеру, все мои товарищи по профессии — честные, уважаемые люди, к тому же они старше тебя и приходятся нам родственниками. Почему же ты важничаешь перед ними? Другое дело земледельцы, которые в навозе ковыряются, — это только чернь. Если ты будешь с ними церемониться и ставить себя на одну доску с ними, то ты подорвешь этим правила поведения ученых и осрамишь меня. Человек ты простой, неопытный, вот я и вынужден поучать тебя, чтобы над тобой не смеялись.

— Все, что вы говорите, чистейшая правда, — ответил Фань Цзинь.

— Пригласи мать к столу. У нее тяжелая жизнь, и она живет почти впроголодь, — продолжал тесть. — Да и дочка моя пусть поест. Хорошо, если за эти десять лет ей всего раза два-три удалось полакомиться свининой. Жаль мне ее!

Женщины подсели к ним. Вместе они пировали до позднего вечера. После еды мясник Ху повеселел. Фань Цзинь и его мать всячески благодарили его. Наконец мясник, кое-как напялив на себя куртку и выпятив от важности живот, ушел.

На следующий день Фань Цзинь нанес визит соседям. Вэй Хао-гу познакомился со своим однокашником. Они стали навещать друг друга и вместе готовиться к предстоящим в этом году провинциальным экзаменам.

Как-то в конце шестой луны Вэй Хао-гу и его друзья предложили Фань Цзиню поехать с ними на экзамены в провинцию. Поскольку у Фань Цзиня не было денег на дорогу, он решил посоветоваться с тестем. Но тот плюнул ему в лицо и обругал.

— Ты совсем потерял стыд? Выдержал экзамен на сюцая и стал похож на глупую жабу, которая собиралась полакомиться лебединым мясом. А люди говорят, что ты стал сюцаем не из-за своих сочинений, а оттого, что экзаменатор пожалел тебя, старика. А сейчас, глупая голова, ты решил подняться еще выше, стать цзюйжэнем? Чтобы стать цзюйжэнем, надо иметь счастливую звезду! Ты видел в городе господ из дома Чжана? Они богаты, имеют десятки тысяч связок монет. У них квадратные лица и большие уши. А ты со своим длинным носом и впалыми щеками, что ты собой представляешь? Ты поди помочись да посмотри в лужу на свою безобразную рожу! Тоже, лебединого мяса захотел! Я вот попытаюсь с помощью приятелей-торговцев отыскать тебе на будущий год место учителя. Будешь зарабатывать несколько лянов серебра и кормить свою жену и старуху мать, которая никак ноги не протянет. Вот это разумно! А то вздумал просить денег на дорогу. Я в день продаю одну свинью, а выручаю не больше цяня. Отдать деньги тебе — это значит выбросить их на ветер, а семье прикажешь положить зубы на полку?

Долго еще тесть ругал Фань Цзиня. Пристыженный зять с трудом нащупал дверь, кое-как попрощался и побрел домой. Но мысль об экзаменах не покидала его.

«Экзаменатор сказал, что мои знания созрели, — размышлял Фань Цзинь. — Еще в старину говорили: «Не бывает цзюйжэня без экзаменов». Если я не буду сдавать, я не буду спокоен…»

В конце концов, договорившись со своими товарищами, он отправился в город, ничего не сказав тестю. Сдав провинциальные экзамены, он возвратился домой. Дома уже три дня голодали, и мясник, узнав об этом, снова набросился с руганью на Фань Цзиня. В день опубликования списка выдержавших в доме не было ничего на завтрак, и мать сказала сыну:

— У меня есть несушка. Возьми и продай ее на базаре, а на вырученные деньги купи несколько шэнов риса, чтоб хоть похлебку какую-нибудь сварить. А то у меня от голода глаза не глядят.

Фань Цзинь поймал курицу и отправился на базар. Часа через четыре после его ухода послышались удары в гонг, и перед домом появились три всадника. Они спрыгнули с коней, привязали их к сараю и закричали:

— Господин Фань, выходите быстрей, поздравляем вас с успехом на экзаменах!

Не понимая в чем дело, мать Фань Цзиня в испуге спряталась в глубине комнаты, но, услышав об экзаменах, высунула голову из дверей и пригласила:

— Пройдите, господа, посидите. Мой сынок только что ушел.

— Вы его мать, — воскликнули посланцы и обступили ее, требуя вознаграждения за счастливую весть.

Пока они шумели, подъехали вторая и третья группа всадников. Комната и сарай наполнились людьми. Сбежались поглазеть на пришельцев и соседи. Старуха мать не знала что делать. Наконец, она попросила соседа сбегать за сыном. Тот стрелой помчался на базар, но виновника торжества нигде не было. Наконец в восточном углу базара он увидел Фань Цзиня, который ковылял с курицей и пучком[49] соломы. В поисках покупателей он озирался по сторонам.

— Господин Фань, — закричал ему сосед. — Поздравляю вас со званием цзюйжэня! Посланцы, принесшие эту радостную весть, уже сидят у нас. Идите скорее домой!

Думая, что его обманывают, Фань Цзинь сделал вид, что не слышит, опустил голову и продолжал идти. Видя, что Фань Цзинь не обращает на него внимания, сосед подошел к нему и хотел взять его ношу.

— Зачем вы трогаете курицу? Ведь вы не купите ее, — остановил его Фань Цзинь.

— Вы стали цзюйжэнем, и вас зовут домой, чтобы одарить вестников.

— Уважаемый сосед, — сказал Фань Цзинь, — вы же знаете, что у меня дома нечего есть, и я пришел продать эту курицу, чтобы не умереть с голоду. Зачем же вы морочите мне голову? Я не собираюсь с вами шутки шутить. Не мешайте же мне!

Убедившись, что ему не верят, сосед отнял у Фань Цзиня курицу, бросил ее на землю, а его самого потащил домой. При виде победителя на экзаменах посланцы закричали:

— Наконец-то! Наконец пришел новый господин, — и обступили его со всех сторон.

Фань Цзинь медленно вошел в комнату. Ему сразу бросилось в глаза официальное сообщение, которое висело на самом видном месте. В нем говорилось:

«Настоящим доводим до сведения, что уважаемый господин Фань Цзинь из нашей области на экзаменах в провинции Гуандун занял седьмое место. Надеемся, что его дальнейшие успехи будут опубликованы в столичном вестнике».

Фань Цзинь пробежал глазами сообщение, затем прочитал его вслух, хлопнул в ладоши и захохотал:

— Здорово! Я выдержал!

Потом упал навзничь, стиснул зубы и потерял сознание. Перепуганная мать спрыснула его несколько раз водой. Фань Цзинь приподнялся, хлопнул в ладоши и снова захохотал:

— Вот это ловко! Я выдержал!

Не сказав ни слова, он стремглав выбежал из дома, оставив в комнате перепуганных посланцев и соседей. За воротами он споткнулся, упал в канаву и вылез оттуда мокрый до нитки. Руки его были в грязи, волосы всклокочены. Окружающие хотели отвести его домой, но он, хлопая в ладоши и весело смеясь, помчался к базару.

— Видно, новый господин свихнулся от счастья, — решили все, переглядываясь между собой.

— Что за наказанье только! — запричитала старуха. — Стал каким-то цзюйжэнем, и вот на тебе — потерял рассудок. Неизвестно, когда теперь поправится.

— Еще утром он вышел совсем здоровым, — убивалась жена Фань Цзиня, — и вот заболел, что же теперь делать?

— Вы не расстраивайтесь, — стали успокаивать женщин соседи. — Мы сейчас пошлем двух человек присматривать за господином Фанем, а тем временем соберем кур, яиц, вина, риса; угостим господ вестников, а уже потом посоветуемся, что делать дальше.

И действительно, один принес яиц, другой — гаоляновой водки, третий притащил целый доу[50] риса, а кто-то даже двух куриц. Жена Фань Цзиня, плача и причитая, наготовила в кухне угощений и поставила все в сарае. Тем временем соседи принесли скамьи, столы и пригласили посланцев к столу закусить и обсудить, как быть с Фань Цзинем.

Один из посланцев заметил:

— Мне пришла на ум одна мысль. Вот только не знаю, согласитесь ли вы?

Все засыпали его вопросами, и он сказал:

— Есть ли здесь человек, которого господин Фань боится больше всего на свете? Ведь он так обрадовался, что у него затуманилось сознание. Сейчас надо, чтобы этот человек, которого боится новый цзюйжэнь, ударил его по лицу и сказал: «Все эти разговоры — сплошной обман. Ты не выдержал экзамена». Господин Фань Цзинь испугается, болезнь вылетит из него, и он опять обретет сознание.

Все захлопали в ладоши и закричали:

— Замечательный, очень удачный план! Больше всего на свете господин Фань боится мясника Ху. Надо скорее его разыскать.

— Он, вероятно, ни о чем не знает и торгует на базаре мясом, — заметил один из соседей.

— Если он торгует на базаре, то ему, наверное, все известно. Он с раннего утра отправился со свиньей на восточный базар и еще не возвращался. Надо его поскорее разыскать.

Кто-то побежал за мясником и встретил того на полдороге от базара. За ним следовал работник, который нес восемь цзиней мяса и пять тысяч монет в подарок зятю.

Мясника встретила плачущая старуха, которая рассказала ему обо всем.

— Разве это несчастье?! — удивился мясник Ху.

В этот момент за дверью раздались голоса, и его позвали. Мясник передал дочери мясо и деньги и вышел. Когда ему сообщили о задуманном, он сначала и слушать не хотел.

— Хотя он и мой зять, но он стал цзюйжэнем, а это значит, что ему покровительствует небесная звезда. Такого человека бить нельзя. Я слышал, что монахи говорили: «Если ударишь человека, которому покровительствует небесная звезда, тебя схватит владыка ада Янь-ван и накажет сотней ударов железной палкой, а потом бросит в восемнадцатое отделение ада, откуда нет возврата». Нет, я не могу пойти на такой шаг.

— Эх, старина Ху! — заметил какой-то остряк. — Ты ведь каждый день режешь свиней. Берешь нож чистым, вытаскиваешь окровавленным. Неизвестно, сколько тысяч ударов железной палкой приказал Янь-ван записать на тебя своим подручным! Какая разница, если прибавится еще сотня палок? Я думаю, что все палки обломают о тебя задолго до того, как тебе придется расплачиваться за этот грех. А тут ты, может быть, спасешь своего зятя от болезни. Янь-ван отметит это как заслугу и переведет тебя в более высокое, семнадцатое отделение ада.

— Хватит шутить, — вмешался посланник, — уважаемый Ху, делать нечего, надо именно так поступить.

Мясник исчерпал все свои возражения, и ему пришлось согласиться. Он потребовал вина и осушил сразу две чарки. Выпив, расхрабрился, неуверенность исчезла, и он снова обрел свой обычный устрашающий вид. Закатав засаленные рукава халата, он отправился на рынок. За ним двинулись человек шесть соседей. Вдруг из дома выскочила старуха.

— Сват! Ты только попугай его, а трогать не трогай, а то еще прибьешь!

— Ну конечно! Чего еще говорить? — закричали ей.

Фань Цзинь стоял на рынке перед воротами храма. Волосы у него были взлохмачены, лицо в грязи, одну туфлю он потерял.

— Сдал! Сдал! — кричал он и хлопал в ладоши.

Напустив на себя свирепый вид, мясник Ху подошел к нему и крикнул:

— Несчастный ублюдок! Что ты сдал?!

За этими словами последовала пощечина. Окружающие фыркнули. Хотя мясник и отважился на первый удар, но на душе у него все-таки было неспокойно, руки тряслись, и второй раз он не осмелился ударить.

Фань Цзинь от затрещины потерял сознание и упал на землю. Соседи бросились к нему, принялись растирать грудь и хлопать по спине. Они долго хлопотали вокруг него, и, наконец, он пришел в себя. Глаза у него были ясные, безумство прошло.

Его приподняли и посадили на лавку у стола горбатого лекаря Яо, расположившегося возле ворот храма. У мясника Ху, который стоял рядом, заныла рука. Хотел ее согнуть — рука не слушалась.

«Вот что значит заносить руку на человека, отмеченного звездой литературы! Теперь бог расквитался со мной», — огорченно подумал он.

Рука заныла еще сильнее, и он поспешно бросился к лекарю за пластырем. Тем временем Фань Цзинь поглядел на всех и произнес:

— Почему я сижу здесь? Сегодня все как-то странно, я будто во сне.

— Поздравляем вас с высоким званием! — закричали соседи. — От радости на вас напала болезнь, но сейчас вы поправились. Идите скорее домой и отблагодарите посланцев.

— Да, да. Я помню, что сдал седьмым по счету, — проговорил Фань Цзинь.

Он привел в порядок свои волосы и попросил у лекаря воды умыться. Кто-то из соседей нашел его туфлю и надел ему на ногу. Но вдруг Фань Цзинь увидел своего тестя и испугался, что тот опять будет ругаться.

— Уважаемый господин зять! — обратился к нему тесть. — Я бы сам не отважился. Это ваша матушка попросила образумить вас.

— Почтенный Ху ударил по-дружески. Господин Фань умоется и увидит, что в тазу на половину свиного жира, — сказал один.

— Вам, уважаемый господин, завтра уже можно не колоть свиней, — добавил второй, обращаясь к мяснику.

— Зачем мне теперь свиньи! — согласился мясник. — Зять у меня стал важным господином, и я проживу остаток жизни припеваючи. Я всегда говорил, что у моего просвещенного зятя таланта и знаний хоть отбавляй, да и внешность у него представительная. Даже господа Чжан и Чжоу, живущие в городе, не могут сравниться с ним по внешности. Вы-то не знаете, но, не боясь вас обидеть, прямо скажу, что глаз у меня наметан, и я умею разбираться в людях. В прошлые годы, помню, когда моей дочке было за тридцать, сколько богачей хотели породниться со мной. Только я чувствовал, что ей уготована более счастливая участь и я должен выдать ее за ученого. Видите, все получилось как я предполагал, — закончил он и весело расхохотался.

За ним засмеялись все остальные. Тем временем Фань Цзинь умылся. Лекарь напоил гостей чаем, и все пошли домой. Впереди шествовал цзюйжэнь Фань, за ним следовал мясник с соседями. По дороге мясник несколько раз подбегал к зятю и расправлял смятое платье, а когда они приблизились к дому, он громко крикнул:

— Господин возвратился!

Встречать их вышла старуха. Видя, что сын стал нормальным, она очень обрадовалась.

Когда спросили о посланцах, то оказалось, что им дали деньги, которые принес Ху, и они уехали. Фань Цзинь поклонился матери и поблагодарил тестя.

— Я захватил с собой слишком мало денег, их, конечно, недостаточно, чтобы отблагодарить вестников, — проговорил мясник.

Фань Цзинь выразил свою признательность соседям и хотел уже сесть, как вдруг в дом вбежал хорошо одетый слуга с красной визитной карточкой и доложил:

— Господин Чжан поздравляет нового цзюйжэня.

В этот момент у ворот показался паланкин. Мясник быстро спрятался в женскую половину дома, не решаясь показаться высокому гостю. Один за другим разбежались и соседи. Фань Цзинь пошел навстречу прибывшему.

Господин Чжан вышел из паланкина. На нем была шелковая шляпа, халат цвета подсолнечника, золотой кушак и черные сапоги. Он был цзюйжэнем и в свое время занимал пост начальника уезда. Его прозвище было Цзин-чжай. Уступая друг другу дорогу, они вошли в комнату, поклонились и уселись, как полагается сидеть хозяину и гостю.

— Мы с вами живем в одной деревне, но, к сожалению, никак не могли познакомиться, — начал разговор Чжан.

— Я давно мечтал встретиться с вами, но до сих пор не было случая засвидетельствовать свое почтение, — ответил Фань Цзинь.

— Мне посчастливилось посмотреть списки сдавших экзамен, и оказывается, ваш учитель Тан из уезда Гаояо был учеником моего покойного отца. Так что мы с вами вроде братьев.

— Мне даже неловко оттого, что вдруг привалило такое счастье, — сказал Фань Цзинь. — Но какая, однако, радость сознавать, что я в какой-то мере являюсь учеником вашего отца.

Чжан оглянулся по сторонам и заметил:

— А у вас довольно бедно. — С этими словами он взял у стоявшего рядом слуги сверток с серебром и продолжал: — Я не могу пока выразить вам большего уважения, но осмелюсь почтительно просить вас принять пятьдесят лянов серебра. Кроме того, я думаю, что в этом доме жить вам совершенно невозможно, он не совсем удобен для будущих дел и приема гостей. У меня на улице, ведущей к Восточным воротам, пустует особняк из трех квартир с тремя дворами. Правда, он не очень просторный, но зато чистый. Предоставляю его в ваше распоряжение. Если переедете туда, то и мне будет удобно приходить к вам за наставлениями.

Фань Цзинь стал было отнекиваться, но Чжан раздраженно проговорил:

— Между нами близкие отношения, как между братьями. Если вы будете отказываться, я подумаю, что вы гнушаетесь.

Тогда Фань Цзинь взял деньги и поклонился Чжану в знак благодарности. Поговорив еще немного, они распрощались. Мясник Ху осмелился выйти из комнаты только тогда, когда гость сел в свой паланкин. Фань Цзинь развязал сверток с серебром и показал жене. В свертке лежали белые как снег слитки серебра. Фань Цзинь завернул два из них и подозвал тестя.

— Вы были настолько любезны, что выложили для меня пять тысяч медных монет. Возьмите сейчас себе эти шесть лянов серебра.

Мясник взял серебро, сжал его в кулаке, но потом сделал вид, что не принимает деньги:

— Нет, нет. Те деньги я дал вам в подарок. Разве я могу взять их обратно? — И он протянул деньги зятю.

— У меня здесь еще несколько лянов, — убеждал его Фань Цзинь, — если я их истрачу, я займу у вас.

Тогда мясник проворно отдернул руку и сунул деньги за пазуху.

— Ну, ладно! Коли вы завязали знакомство с господином Чжаном, то печалиться о деньгах вам больше не придется. У него серебра больше, чем у самого императора. Его семья — основной покупатель моего мяса. Даже когда у него в доме нет никаких торжеств, он покупает у меня по четыре или пять тысяч цзиней мяса в год. Конечно, у них серебра куры не клюют. — Затем мясник повернулся к дочери и заметил: — Твой никудышный брат был сегодня утром недоволен, когда я взял деньги. Я ему сказал: «Мой зять уже не такой, что раньше. Теперь найдется много господ, которые захотят дарить ему деньги, да только он не у всех возьмет!» Так и получилось на самом деле! Сейчас ткну ему в нос серебро и хорошенько проучу этого болвана! — Произнеся эту тираду, мясник Ху рассыпался в благодарностях и, низко опустив голову, ухмыляясь, вышел.

С этого времени многие стали заискивать перед Фань Цзинем. Одни дарили ему землю, другие — дома. Нашлись даже разорившиеся супруги, которые пришли наниматься в слуги, рассчитывая в дальнейшем на покровительство знатного хозяина.

Не прошло и трех месяцев, как у Фань Цзиня появились и слуги и служанки, а о деньгах и рисе и говорить не приходится. К Фань Цзиню снова заходил Чжан, чтобы поторопить его с переселением. Наконец Фань Цзинь переехал в новый дом. По этому случаю устраивали представление и пили вино три дня подряд.

На четвертый день старуха мать, полакомившись сладостями, отправилась на третий двор, чтобы повидать жену Фань Цзиня. Та даже дома теперь носила причудливую прическу, украшенную серебряными нитями. Хотя была середина десятой луны и удерживалась теплая погода, на ней красовалась шелковая кофта небесно-голубого цвета на подкладке и зеленая шелковая юбка. Она распоряжалась слугами, следила, как те моют чашки, плошки, палочки для еды.

— Мойте осторожнее, девушки, — заметила старуха, — вещи эти чужие, не разбейте чего-нибудь.

— Почему же они чужие? — возразили служанки. — Ведь это все ваше.

Та только засмеялась.

— Откуда у меня могут быть такие вещи?

— А почему же нет? — воскликнули служанки. — Не только эти вещи, но и дом, да и мы все находимся в вашем распоряжении.

Старуха внимательно посмотрела на хрупкие фарфоровые чашечки, оправленные в серебро блюда и внезапно захохотала.

— Теперь все это мое! — Она упала навзничь и потеряла сознание.

А в дальнейшем произошло то, по поводу чего люди говорят:

О дальнейшей судьбе старухи мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ЧЕТВЕРТОЙ рассказывается о том, как приглашенный на похороны монах был вызван в суд, а вымогатель шэньши[51] попал в беду

Напомним о том, как старуха, убедившись, что все вещи принадлежат ей, от радости потеряла рассудок и грохнулась оземь. Невестка и служанки побежали искать господина. Цзюйжэнь Фань с криком бросился к матери, но она даже не шевельнулась. Фань Цзинь быстро поднял ее, положил на кровать и послал за лекарем.

— Болезнь гнездится во внутренних органах госпожи, это неизлечимо, — сказал ему тот.

Фань Цзинь пригласил других лекарей, но и те повторяли то же самое. Сын обезумел от горя. Проливая слезы, он вместе с женой стал готовиться к похоронам. Под вечер старая госпожа испустила дух. Целую ночь в доме царила суматоха.

На следующий день пригласили предсказателя Сюя, владеющего искусством магии, который написал семь заклинаний и велел через двадцать один день позвать монахов, чтобы совершить заупокойную службу по умершей.

На главных воротах вывесили банты из белой[52] ткани, а новые параллельные надписи в зале заклеили белой бумагой. В доме Фаня собралась вся городская знать, чтобы выразить ему свое соболезнование. Приглашен был и Вэй Хао-гу. Одетый в траурное платье и повязанный платком, он вместе с хозяином встречал в переднем зале прибывающих.

Мясник Ху, не решившийся выйти к гостям, слонялся из кухни в женскую половину дома и обратно, помогал мерить белый холст и взвешивать мясо.

К концу второй недели[53] цзюйжэнь Фань, неустанно оплакивающий покойную мать, попросил тестя передать несколько лянов серебра знакомому монаху и пригласить его и еще восемь монахов читать псалмы и воскурять свечи для проводов души старой госпожи на небо.

Мясник взял серебро и отправился к монаху Тэну, который жил в храме у рынка. Ему повезло: у монаха он встретил Хуэй Миня — уездного инспектора буддийских храмов. Он имел поблизости свою землю и посему частенько заглядывал в храм. Монах пригласил мясника посидеть и завел разговор о том, как заболел сдавший экзамены господин Фань. В тот день монаха не было в храме, и он не мог помочь. Но, к счастью, вместо него роль хозяина выполнил лекарь Чэнь, который угостил господина Фаня чаем.

— Да, я ему тоже очень благодарен за пластырь, — заметил мясник Ху. — А что, его нет сегодня?

— Нет, он не пришел, — ответил монах Тэн и продолжал — Господин Фань уже поправился, да вот нежданно-негаданно приключилось несчастье с госпожой. Все эти дни вас не было видно на рынке. Наверное, вы были заняты дома?

— Ну еще бы! — ответил мясник. — С тех пор как скончалась сватья, вся городская знать собралась в нашем доме, и мне приходилось встречать то господина Чжана, то господина Чжоу — моих постоянных покупателей. Целые дни просиживал с гостями, занимал их разговорами, пил и ел вместе с ними. Придет какой-нибудь гость, надо отдать положенный поклон. Замотался совсем! Я хоть и привык к безделью, но такое времяпрепровождение выше моих сил. А если отказаться, то, глядишь, зять обидится, да и знатным господам будет не по душе. Скажут: «Зазнался родственник!»

Отведя душу подобными разговорами, мясник стал просить монаха совершить похоронный обряд. Тот сразу засуетился, быстро вскипятил чай и принес лепешек. Затем он попросил Хуэй Миня договориться с остальными да позаботиться о свечах, бумажных деньгах[54] и заклинаниях. Мясник Ху съел лепешки и ушел.

Забрав серебро, инспектор тоже отправился в город. Не прошел он и одного ли, как кто-то сзади окликнул его:

— Господин Хуэй. Что-то вы давно не появлялись у нас!

Оглянувшись, инспектор увидел арендатора Хэ Мэй-чжи.

— Видно, у вас много денежных дел! Почему вы не идете к нам? — спросил арендатор.

— Я бы пришел, если бы не господин Чжан из города. Он хочет заполучить мой участок за домом, а настоящую цену за него не дает. Я уже несколько раз отказывал ему. А если я зайду в вашу деревню, то все арендаторы этой земли сбегутся, шуметь будут: с ними возни не оберешься. Поэтому я и отсиживаюсь в храме, а когда приходят ко мне люди господина Чжана, им говорят, что меня нет дома.

— Это правильно, — согласился Хэ Мэй-чжи. — Пусть себе мечтает о вашей земле. Соглашаться или нет, на то ваша власть. Если у вас сегодня нет никаких дел, пойдемте к нам, посидим. На днях мы закоптили для вас пол-окорока. Он висит сейчас над очагом и уже весь покрылся салом. Да и винцо вас тоже заждалось. Пойдемте же, выпьете, отдохнете. Чего вы боитесь?

При этих словах у инспектора потекли слюнки, ноги невольно повели его вслед за арендатором. Дома Хэ Мэй-чжи крикнул жене, чтобы она поджарила курицу, нарезала окорок и подогрела вино. От ходьбы Хуэй Миню стало жарко. Он уселся на дворе, снял с себя верхнюю одежду и, расстегнувшись, выпятил свое толстое брюхо.

Через некоторое время кушанья были готовы, Хэ Мэй-чжи расставил тарелки, а его жена принесла вино и накрыла на стол. Хозяева усадили гостя на почетное место и только после этого сели сами. Хэ Мэй-чжи начал разливать вино. После еды заговорили о заупокойной службе, которую в течение ближайших пяти дней придется вести монаху в доме господина Фаня.

— Я с малых лет знаю его матушку, — сказала жена Хэ Мэй-чжи, — хорошая была старуха, добрая. А вот невестка ее, дочь мясника Ху с южной окраины селения… Под глазами красные круги, волосы спутаны в какой-то комок. Раньше она жила здесь. Обуть было нечего, ходила летом в каких-то шлепанцах, сплетенных из камыша, сама хромоногая. А сейчас по два платья надевает. Говорят, как стала госпожой, начала нос задирать. Ну скажите, на что это только похоже!

Пиршество было в полном разгаре, когда вдруг раздался громкий стук в ворота.

— Кто там? — крикнул Хэ Мэй-чжи.

— Иди-ка посмотри, — велел ему инспектор Хуэй.

Едва Хэ Мэй-чжи приоткрыл ворота, как во двор ввалилось человек восемь. Увидев за столом инспектора и женщину, они закричали:

— Наслаждаетесь жизнью! Среди белого дня милуетесь. Вот так господин инспектор! Закон знаете, а нарушаете!

— Бросьте ерунду пороть! — перебил их Хэ Мэй-чжи. — Это хозяин моего поля.

— Хозяин поля! — заорали пришельцы. — Может быть, он и хозяин твоей жены!

Недолго думая, они связали конопляной веревкой полуголого инспектора и женщину и, подвесив к шесту, понесли обоих, захватив и Хэ Мэй-чжи. Притащив всех в правление уезда Наньхай, они поставили обоих на помост перед храмом Гуань-ди[55] и стали ожидать появления начальника, чтобы доложить о случившемся.

Хэ Мэй-чжи они прогнали, но Хуэй Минь успел шепнуть ему, чтобы тот рассказал обо всем господину Фаню.

Цзюйжэнь Фань, приготовившийся совершать похоронный обряд по умершей матери, возмутился и немедленно послал записку уездному. Тот приказал столоначальнику освободить заключенного, а женщину передать Хэ Мэй-чжи, чтобы он увел ее домой.

На следующий день назначали экзекуцию над теми бездельниками, которые схватили Хуэй Миня. Порядком перетрусив, они стали просить шэньши Чжана заступиться за них перед уездным начальником. Тот согласился на просьбу Чжана, и когда на следующее утро обвиняемых ввели в зал, он для порядка отругал их и выгнал. Инспектору и этим людям все же пришлось выложить в ямыне несколько десятков лянов серебра. Хуэй Минь сразу же пошел благодарить господина Фаня, а на следующий день вместе с монахами явился к нему для совершения обряда. Монахи установили алтарь, в центре повесили изображение Будды, а по бокам — изображения всех десяти владык загробного мира. Съев ритуальную пищу, они ударили в гонги и приступили к чтению молитв. Господин Вэй усадил монахов и гостей за два стола, и все уже приступили к утренней трапезе, когда слуга вдруг доложил о приходе новых гостей. Господин Вэй оставил чашку и бросился им навстречу. Прибыли местные шэньши Чжан и Чжоу. На них были черные шелковые шляпы, светлые парадные одежды и черные сапоги с белыми подошвами. Вэй приветствовал их, сложив на груди руки, и провел в комнату, где стоял гроб. Кто-то из монахов сказал Хуэй Миню:

— Вот этот, который сейчас входит, господин Чжан Цзин-чжай. Его участок граничит с вашим. Вам бы неплохо поговорить с ним.

— Не стоит! Что, собственно, представляет собой этот Чжан? — проговорил Хуэй Минь. — Я не могу забыть историю, что произошла со мной. Ведь бродяги, которые меня схватили, были арендаторами Чжана. Сговорившись, они всякими правдами и неправдами задумали устроить мне неприятность, думая, что я по более низкой цене продам Чжану землю за домом. Сговорились обо всем заранее, и сами же в дураках остались. Уездный хотел уж наказать их. Они испугались и обратились за помощью к Чжану, который и заступился за них. Господину уездному это очень не понравилось. — Хуэй Минь умолк на мгновение и продолжал снова: — За ним числится немало темных делишек. Вот, к примеру, дочь Третьего Чжоу, который одно время был начальником уезда Чаосянь, доводится ему племянницей. Как-то эти Чжоу попросили меня найти ей женишка. Ну я и предложил одного из зажиточной семьи Фэн Да-ху, из западной деревни. А Чжан захотел только этого нищего Вэя. Он, видите ли, сюцай и умеет сочинять какие-то стихи! Однажды этот Вэй написал поминание. Я его показал кое-кому. Оказалось, он сделал целых три ошибки… Это небо наказывает Чжоу за его грехи. Глядишь, скоро и вторую дочь надо отдавать замуж. Вот уж не знаю, кого для нее и выкопают!

В этот момент раздались шаги. Монахи скосили глаза в ту сторону, откуда они слышались, а инспектор Хуэй замолчал. Вошли оба шэньши. Они поздоровались с монахами, а затем в сопровождении господина Вэя вышли из комнаты. Кончив свою трапезу, монахи омыли лицо и руки, запели молитвы, зажгли свечи. Потом стали разбрасывать цветы и еду для духов. Шумный обряд продолжался три дня и три ночи. Наконец монахи разошлись.

Быстро пролетели сорок девять дней, и цзюйжэнь Фань вышел из дома, чтобы отблагодарить всех за внимание к покойной. Однажды к нему пожаловал с визитом Чжан Цзин-чжай. Цзюйжэнь Фань, одетый в траурную одежду из пеньки, пригласил его в свой кабинет, рядом с которым стоял гроб покойной[56], и поблагодарил гостя за помощь, оказанную во время траурного обряда.

— Мы отдали сыновний долг вашей матушке. Она умерла в преклонном возрасте, и ничем здесь уже не поможешь. Вот только жаль, что вы пропустили экзамены. Хоронить ее вы будете, очевидно, на семейном кладбище? День уже выбрали? — расспрашивал Чжан Цзин-чжай.

— По расположению гор геомант нашел, что теперешний год не благоприятствует похоронам. Придется устроить их будущей осенью. Вот только средств для этого недостаточно, — ответил Фань.

Гость стал подсчитывать, загибая пальцы.

— Траурные хоругви можно сделать от имени инспектора Чжоу, могильную надпись сочинит наш друг Вэй, но только от чьего имени? На остальные похоронные принадлежности, угощение, музыку, другие мелкие расходы, рытье могилы и угощение предсказателям потребуется более трехсот лянов серебром.

Пока он подсчитывал, принесли еду.

— Соблюдать трехлетний траур[57] — хороший обычай, — продолжал Чжан Цзин-чжай. — Однако, выполняя эту важную, но печальную обязанность, вы должны все-таки не забывать и другие дела. Незачем предаваться одной печали. После получения высокого звания вы еще ни разу не нанесли визит учителю, а ведь уезд Гаояо — благодатное место, туда стоит съездить раза два. Может быть, вам и удастся там получить что-либо в связи с вашим успехом на экзаменах! Да и мне не мешало бы навестить названого дядюшку. Почему бы нам не поехать вместе? Все дорожные расходы я возьму на себя, и вам не придется беспокоиться.

— Я преисполнен благодарности за вашу заботу, но позволяет ли это этикет?

— Этикет, конечно, незыблем, но нет правил без исключения, и я думаю, что здесь нет ничего предосудительного, — успокоил его Чжан Цзин-чжай, и Фань еще раз поблагодарил его.

Чжан Цзин-чжай назначил день, нанял повозку, захватил с собой слуг, и они отправились в уезд Гаояо. В дороге они договорились сначала встретиться с учителем, а потом заехать к господину Тану и попросить его сделать от своего имени надпись на памятнике умершей матери Фаня.

Скоро они прибыли в город Гаояо. В этот день начальник уезда уехал в деревню на освидетельствование. Идти сразу в ямынь было неудобно, и Фань с Чжан Цзин-чжаем остановились в храме Гуань Ди. Здесь как раз возводили главный притвор. За работами следил сам начальник общественных работ. Узнав о том, что приехали знакомые уездного, он засуетился, встретил гостей и усадил их на почетные места. Поставив перед ними девять чашек, он уселся напротив и принялся разливать чай.

Во время чаепития в зал вошел какой-то человек в шляпе ученого, в просторной одежде и черных сапогах с белыми подошвами. У незнакомца были острые хитрые глазки, большой нос и усы. Он попросил убрать чашки, поклонился гостям и осведомился, кто из них господин Чжан, а кто господин Фань. Гости назвали свои фамилии.

— Моя фамилия Янь, — представился незнакомец. — Я живу в двух шагах отсюда. В прошлом году на экзаменах я получил ученую степень и уповаю на то, что меня выдвинут на должность. Уездный Тан — мой хороший приятель. А вы, господа, очевидно, его старые друзья?

Фань и Чжан рассказали ему о своей многолетней дружбе с уездным, и Янь проникся к ним глубоким уважением. Начальник общественных работ простился с гостями и ушел. Слуга Яня принес короб с едой и бутыль с вином. Накрыв стол, он открыл короб и достал оттуда девять тарелок. На столе появились куры, утки, рыба, окорок и другие яства. Янь пригласил обоих господ на почетные места и налил вина.

— Собственно говоря, я должен был просить вас почтить своим присутствием мой скромный дом, — сказал он, — но я боялся унизить этим приглашением ваше достоинство. Подумав, что вы скоро пройдете в ямынь, где мне трудно будет встретиться с вами, я приготовил здесь это скромное угощение. Не обессудьте, господа, поговорим здесь.

— Мы еще не сделали вам визит, а уже причиняем столько беспокойства, — ответили гости, принимая чарки с вином.

— Пустяки, — возразил Янь, приподнимаясь и выжидая, когда они осушат свои чарки. Но гости, боясь опьянеть, не решились пить много и, едва пригубив, поставили чарки на стол.

— Уездный Тан — человек скромный и добрый. Это счастье для всего уезда, — заметил Янь.

— Совершенно верно. А что хорошего для уезда сделал мой названый дядя? — спросил Чжан Цзин-чжай.

— В жизни людей все предопределено судьбой, и ее никто не изменит, — ответил Янь. — Когда уездный Тан получил эту должность, собралась вся местная знать. В десяти ли отсюда раскинули цветной шатер для встречи, а ваш покорный слуга стоял у входа. Гремели гонги, в воздухе реяли знамена, зонты и веера. Мимо проходили отряд за отрядом, музыканты и стражники. Когда появился паланкин, все еще издали сразу заметили, что у нового начальника высокие брови, крупный нос, квадратное лицо и большие уши. Я как увидел, так сразу почувствовал, что это совершенный человек. Но вот удивительно: его встречали десятки людей, а он из своего паланкина смотрел лишь на меня одного. Рядом со мной стоял один мой приятель. Он взглянул на начальника, потом на меня и тихо спросил: «Вы раньше знали его?» — «Никогда не видел», — ответил я. Тогда он вообразил, что начальник смотрит именно на него, и бросился вперед, решив, что уездный хочет спросить его о чем-то. Но тот сошел с паланкина, раскланялся со всеми и устремил взгляд совсем в другую сторону. Мой товарищ понял, что сановник смотрел не на него, и от стыда не знал куда деться. На следующий день я пошел с визитом прямо к начальнику в ямынь. Он только вернулся и был очень занят. И все же он бросил все дела и пригласил меня войти. Налил мне две чашки чаю и держался со мной как с хорошим знакомым, которого знал десятки лет.

— Он выразил вам свое уважение потому, что вы подаете большие надежды. Естественно, что теперь он постоянно советуется с вами, — заметил Чжан.

— Нет, впоследствии я редко бывал у него. Не скрою, я справедлив к людям. Я никогда не возьму ни у кого в деревне ни зернышка, ни нитки. Поэтому меня любили все начальники. Уездный Тан не терпит посетителей, но мне оказывает постоянное внимание. В прошлом месяце во время уездных экзаменов мой второй сын занял десятое место. Начальник вызвал его и подробно расспросил, кто его учитель, женат ли он. Одним словом, проявил большое внимание.

— Наш учитель хорошо разбирается в сочинениях, и если уж он оценил вашего сына, то надо думать, он очень талантлив. Поздравляю вас, — сказал Фань.

— Ну что вы, разве мой сын достоин такой похвалы, — проговорил Янь. — Наш уезд Гаояо славится по всей провинции Гуандун, — здесь ежегодно можно собирать в качестве налога с зерна, тканей, коров, ослов, рыболовства и строений не меньше десяти тысяч лянов серебра. — Янь провел рукой по столу и тихо добавил: — А наш уездный Тан берет себе не больше восьми тысяч. У прошлого начальника Фаня было десять тысяч. Ну а потом у него есть подручные, доверенные люди, вроде меня.

Испугавшись, что его могут услышать, Янь повернул голову и посмотрел на дверь. В этот момент в комнату вошел босой слуга с взлохмаченными волосами.

— Господин, вас просят домой, — доложил он.

— Зачем?

— Пришел человек и требует свою свинью, которую вы заперли утром. Крик поднял на весь дом.

— Если ему нужна свинья, пусть тащит деньги.

— Он говорит, что это его свинья, — пояснил слуга.

— Ступай, я сам это знаю. Сейчас буду, — приказал Янь, но слуга продолжал стоять.

— Если у вас дела дома, вы идите, — сказали Фань и Чжан.

— Вы, господа, не в курсе дел, — начал объяснять Янь, — скажу вам только, что эта свинья моя…

Но тут раздались удары в гонг и заглушили его слова.

— Начальник возвращается в ямынь! — воскликнули все и поднялись со своих мест.

Оба гостя привели в порядок платье, шляпы и велели достать визитные карточки. Извинившись перед Янем за беспокойство, они направились к воротам ямыня. Служитель передал их карточки уездному Тану. На одной было написано: «Ваш названый племянник Чжан Ши-лу», — на другой: «Ваш ученик Фань Цзинь».

— Этот Чжан несколько раз приходил ко мне что-нибудь клянчить. Несносный человек! — вздохнул Тан. — Но на сей раз он приехал с моим бывшим учеником, только что выдержавшим экзамены, так что неудобно будет не принять. — И он приказал просить гостей.

Те вошли. Впереди выступал Чжан Цзин-чжай. Фань Цзинь при входе отвесил поклон, полагающийся при встрече ученика и учителя. Уездный Тан отдал ответный поклон и предложил чаю. С Цзин-чжаем он завел разговор о каких-то незначительных событиях, происшедших после их последней встречи, потом обратился к Фань Цзиню и похвалил его сочинение.

— Почему вы не поехали на столичные экзамены? — спросил он.

— У меня умерла мать, и я соблюдал траур, — ответил Фань.

Уездный Тан изумился и приказал слугам принести ему простое платье вместо парадного, которое было на нем. После этого он пригласил гостей во внутренний зал и распорядился подать вина.

На столе появились кушанья из ласточкиных гнезд, кур и уток, две чашечки с гуандунскими яствами: в одной была рыба, а в другой — тыква. Уездный занял свое место и взял оправленные в серебро чашки и палочки для еды. Фань Цзинь долго мялся, но чашку и палочки все же не взял. Уездный никак не мог понять, в чем дело.

— Наш господин соблюдает траур и, вероятно, поэтому не решается взять их, — засмеялся Чжан.

Уездный тотчас же приказал заменить прибор другим. Принесли фарфоровую чашку и пару палочек из слоновой кости, но Фань Цзинь отказался опять.

— Эти палочки тоже не подходят, — заметил Чжан.

Наконец сошлись на белых палочках из бамбука.

Уездный подумал про себя, что Фань Цзинь очень строг к обряду.

«Как быть, если он не будет есть мясного и пить вино? Ведь больше ничего нет».

Но тут Фань Цзинь отправил в рот кусок краба, выловленного в супе из ласточкиных гнезд, и уездный успокоился.

— Прошу прощения за мое скромное угощение, — сказал Тан. — Эта закуска сделана на скорую руку. Мы, мусульмане, едим говядину и баранину, но я думал, что уважаемые гости ее не кушают, и не решился предложить. К тому же я получил предписание, запрещающее закалывать рабочий скот. Эта очень строгое указание, и у нас в ямыне теперь никто не ест говядины.

Уездный Тан поднял лампу и показал на бумагу. В это время к нему подошел слуга и что-то шепнул на ухо. Уездный повернулся к гостям:

— У дверей меня ждет один служащий с докладом. Я через минуту приду. — Он ушел, и через некоторое время гости услышали его голос.

— Оставьте пока там, — кому-то приказывал Тан.

Скоро он возвратился, уселся на свое место и, извинившись за свой уход, пояснил:

— Брат Чжан, вы были чиновником, и поэтому я хочу посоветоваться с вами об одном деле. Речь идет о запрете на говядину. Здесь несколько мусульман приготовили пятьдесят цзиней говядины и попросили одного муллу сказать мне, что надо, мол, ослабить запрет на убой скота, так как иначе им нечего будет кушать. При этом они ссылаются на пословицу: «Лучше обмануть начальство, чем обижать народ». Эти пятьдесят цзиней говядины они прислали мне. Как, по-вашему, брать ее или нет?

— Ни в коем случае, — воскликнул Чжан Цзин-чжай. — Мы с вами оба чиновники, и для нас на первом месте император, а не собратья по вере. Помните господина Лю, который жил в эру правления Хун-у?

— Какого господина Лю? — переспросил Тан.

— Да того, у которого было посмертное имя Цзи; он в третий год правления Хун-у стал цзиньши, занял пятое место по сочинению на тему «В Поднебесной имеется Дао»[58]. У него было три выдающихся предложения.

— По-моему, он был третьим, — вмешался Фань Цзинь.

— Нет, пятым. Я читал его сочинение, — возразил Чжан Цзин-чжай. — Потом он поступил в Академию ханьлиней[59], и сам император пожаловал к нему в дом, как некогда сунский император Тэй Цзу в снежную ночь посетил Чжао Пу[60]. В это время князь Чжан из Южноречья прислал Лю кувшин с едой, внутри которого вместо кушаний оказалось золото, рассыпанное будто семечки тыквы. Император разгневался: «Ему кажется, что все дела в Поднебесной решаются такими книжными червями, как вы». На следующий день он понизил господина Лю в должности до начальника Цинтяньского уезда, а впоследствии отравил его. Вот так-то!

Уездный Тан, слушая красноречивого Чжана, невольно поверил ему, тем более что разговор шел об истории, случившейся при первом императоре правящей династии[61].

— А как же нам все-таки уладить этот вопрос? — спросил он.

— Мне кажется, вы можете приобрести на этом деле известность. Распорядитесь, пусть пришедший подождет, а завтра утром пригласите его в присутствие и угостите батогами. Потом надо надеть ему на шею тяжелую кангу[62] с подвешенным к ней куском мяса. А сбоку хорошо бы вывесить приказ, в котором сообщить, что он несет наказание за свою наглость. Когда весть об этом дойдет до начальства, оно убедится в вашей честности и сразу повысит вас в должности.

— Да, это совершенно правильно, — кивнул головой начальник уезда.

Трапеза окончилась, и оба гостя остались на ночлег в кабинете хозяина. На следующий день, когда открылось присутствие, первым ввели жулика, укравшего курицу.

— Ах ты ублюдок! — в ярости воскликнул начальник уезда. — Ты уже несколько раз попадался мне в руки и до сих пор не бросил своего постыдного ремесла. Тебе уже не страшно, когда тебя бьют; посмотрим, что ты запоешь сегодня? — С этими словами уездный взял свою кисть и вывел на физиономии вора три иероглифа: «Жулик, ворующий кур». Потом он приказал надеть ему на шею тяжелую кангу, а к голове привязать украденную курицу — хвостом к лицу. Когда провинившегося вывели из ворот ямыня, курица издала задом какой-то неприятный звук, и из-под хвоста брызнула жидкость, которая сразу залепила все лицо и бороду вора на потеху публике.

Вторым ввели муллу. Уездный, набросившись на него с ругательствами, обозвал собачьим выродком и приказал дать ему тридцать палок. Потом мулле надели кангу и положили на нее все пятьдесят цзиней мяса. Мясо закрыло все лицо. В таком виде муллу вывели всем напоказ. Погода стояла жаркая, и на следующий день в мясе появились черви, а на третий день мулла умер.

Мусульмане были страшно озлоблены. Несколько сот человек, бросив свои занятия, с криками под удары гонга направились к уездному.

— Если мы не должны были посылать вам говядины, то и вам не следовало доводить за это человека до смерти. Это все проделки мерзавца Чжан Ши-лу из Наньхайского уезда. Мы сейчас пойдем в ямынь, вытащим его оттуда и изобьем до смерти. Пусть одного из нас за это лишат жизни!

О том, что произошло дальше, говорят такие слова:

Чем кончились волнения среди мусульман, мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ПЯТОЙ рассказывается о том, как братья предложили сделать наложницу женой, а студент Янь умер от тяжелой болезни

Напомним о том, как поднялось волнение среди мусульман, которые знали, как загубил их муллу уездный Тан.

Они окружили ямынь таким плотным кольцом, что капле воды, казалось, не просочиться, и требовали смерти Чжан Цзин-чжая. Охваченный тревогой, начальник строго допросил всех в ямыне и выяснил, что разгласили тайну привратники.

«Мне не повезло с этим делом, но я все-таки хозяин в уезде, и они не посмеют тронуть меня. Но если толпа ворвется в ямынь и увидит там Чжана, то дело добром не кончится. Надо придумать, как его вызволить. Лучше всего, если он покинет наши места», — размышлял Тан.

Он срочно созвал на совет своих верных стражников, и они вместе решили использовать удобное расположение ямыня, который тесно примыкал к северной части городской стены. Несколько стражников перелезли через стену, а затем на веревках перетащили через нее Чжана и Фаня. Беглецов переодели в синие холщовые халаты, дали им соломенные шляпы и сандалии и показали боковую тропку. И вот ученые, как бездомные собаки, как две рыбы, выскользнувшие из сети, спешно покинули уезд и, не останавливаясь даже на ночлег, направились в провинциальный город. А тем временем уездный архивариус и инспектор просвещения вышли успокаивать народ. Они наговорили столько сладких слов, что мусульмане мало-помалу стали расходиться.

Обо всем случившемся уездный начальник написал подробную докладную старшему ревизору, и тот специальным приказом вызвал его к себе. Представ перед ревизором, Тан сорвал с головы свою шелковую шляпу и принялся отбивать поклоны.

— Говоря по справедливости, вы, господин Тан, в этом деле перегнули палку, — сказал ему ревизор. — Достаточно было заковать в кангу; зачем вы сверху еще положили мясо? Разве это предусмотрено законом? Однако следует пресечь дурное поведение, и поэтому нужно по крайней мере наказать зачинщиков. Отправляйтесь к себе в ямынь, вершите правосудие, но запомните, что любое дело надо прежде всего обдумать и не допускать самодурства.

— Да, это большая ошибка, — ответил уездный Тан, отбивая поклоны. — Обещаю, ваша светлость, оправдать вашу превеликую милость, сохранившую мне жизнь, и исправиться. Вы рассудили совершенно верно, прошу только поручить мне наказание этих смутьянов, чтобы восстановить мою репутацию.

Ревизор согласился, и Тан, низко поклонившись, вышел и отправился в Гаояо. Через некоторое время уездному было прислано распоряжение: предъявить пятерым зачинщикам-мусульманам обвинение в подстрекательстве народа и запугивании властей, и по закону надеть на них кангу, наказание осуществить уездным властям. Получив указание, уездный вывесил распоряжение об открытии присутствия.

На следующее утро уездный Тан важно вошел в зал и огласил приговор. В тот момент, когда он уже собирался покинуть присутственное место, он увидел двух истцов и приказал им подойти ближе. Один из них, Ван Сяо-эр, был соседом Янь Чжи-чжуна. В третьей луне прошлого года молочный поросенок Яня забрел во двор Вана, и тот сразу же возвратил его хозяину. Янь сказал, что коль поросенок забрел к чужим, нехорошо его брать обратно, и продал его Вану за восемь цяней серебра. Поросенок у Вана отъелся и превратился в здоровую свинью, весом этак цзиней на сто. Как-то свинья забрела на двор к Яню, и тот запер ее у себя. Старший брат Вана пошел было к Яню требовать свинью обратно, но тот ответил, что свинья его и что если он хочет ее взять, так пусть платит несколько лянов серебром по рыночной цене. Но старший Ван — бедняк, откуда у него быть деньгам? Он раскричался на Яня, а его сыновья схватили палки, которыми задвигают ворота на засов, и скалки для раскатки теста и избили Вана до полусмерти. Теперь он с перебитыми ногами лежит дома, и его младший брат пришел с жалобой.

Уездный спросил второго, пожилого человека лет шестидесяти:

— Как тебя зовут?

— Хуан Мын-тун, — ответил тот, — я живу в деревне. В девятой луне прошлого года я пошел в ямынь платить налог, но у меня не хватило денег. Тогда я попросил Яня одолжить мне двадцать лянов серебром, подписал вексель с процентами: три процента в месяц, а денег не взял. После этого на улице я встретил своего родственника из той же деревни; тот дал мне несколько лянов под небольшие проценты и посоветовал не брать денег у Яня. Таким образом, я выплатил налог и возвратился с родственником домой. Прошло полгода, я вспомнил о векселе и попросил его обратно, но Янь заявил, что я должен ему какие-то проценты за несколько месяцев. «Какие же проценты, — говорю я ему, — если я не брал денег?» — а он мне в ответ: «Если бы я уничтожил вексель сразу, то он смог бы отдать деньги кому-нибудь другому и получать за них проценты, а так они пролежали без употребления, а поэтому все проценты в течение полугода должен платить я». Понял я, что дело плохо, и попросил посредника купить вина и окорок и идти вызволять договор. Однако Янь не согласился. Он забрал моего ослика, мешок риса, а векселя не отдал. Вот по поводу этой несправедливости я и пришел к вам с челобитной, ваша светлость.

— Ведь этот Янь имеет ученую степень гуншэна[63], — воскликнул Тан, — одежду носит чиновничью, ему бы в деревне добрыми делами заниматься, а он вместо этого дурачит людей. Какая мерзость!

Уездный сейчас же утвердил обе челобитные и велел истцам ждать ответа.

Но кто-то уже успел донести Яню об этом, и он пришел в большое волнение.

«В обеих жалобах — чистейшая правда. Если они будут разбираться, то, кроме ущерба для моей репутации, я ничего не получу. Как говорят, «из тридцати шести планов лучший — бежать». Поразмыслив, он собрал вещи и спешно отправился в провинциальный город.

А тем временем уездный, утвердив жалобы, послал служителей ямыня к Яню, но того уже и след простыл. Посланцы застали в доме лишь младшего брата Яня, Янь Чжи-хэ, которого величали Янь Да-юй, что значит Янь «большой эрудиции». Они были единоутробными братьями, но жили в разных домах. Янь Чжи-хэ имел ученую степень цзяньшэна, и богатство его превышало сотню тысяч лянов серебром. Узнав от посланцев ямыня. недобрые вести, богач Янь Чжи-хэ, от природы очень трусливый, обошелся с ними весьма учтиво. Он напоил их вином и вынес им две тысячи медных монет, а когда они ушли, срочно послал слугу пригласить родственников на совет.

У него было два шурина — сюцая, оба стипендиаты. Один, Ван-Дэ, получал содержание от области, а второй, Ван Жэнь — от уезда. Оба они служили учителями в богатых домах и пользовались известностью. Получив приглашение мужа своей младшей сестры, они не замедлили явиться к нему, и тот рассказал им обо всем.

— Что же делать? — спросил Янь Чжи-хэ. — Ведь имеется вызов в ямынь.

— Твой братец все время хвастался своей дружбой с уездным, Таном, — засмеялся Ван Жэнь. — Почему же он испугался и. убежал?

— Что об этом говорить. Братца моего и след простыл… А вот нарочные кричат и требуют его. Не могу же я бросить дом, чтоб искать его, да и он вряд ли захочет вернуться.

— Это дело тебя не касается, — сказал Ван Жэнь, — ведь вы живете порознь.

— Ты не понимаешь, — возразил Ван Дэ. — Эти нарочные знают, что он богат, ну и, как говорится, «хватают ту голову, на которой отросли волосы». Если же наш зять откажется отвечать за брата, то будут придираться еще больше. Сейчас надо действовать по принципу «вынимай дрова из-под котла» — попросить кого-нибудь успокоить истцов, добиться от них заявления о прекращении дела, и концы в воду. К тому же, мне думается, дело не серьезное.

— Не обязательно просить кого-нибудь, — заметил Ван Жэнь. — Мы сами сходим к Ван Сяо-эру и Хуан Мын-туну и договоримся с ними. Свинью надо вернуть Вану и сунуть немного серебра его брату на лечение ноги, а Хуану отдать вексель. За один день все и уладим.

— Вы правы, уважаемый шурин, но жена моего брата — баба глупая, — возразил Янь Чжи-хэ, — а племянники — сущие волки: ничьих советов не послушают. Разве они согласятся, расстаться со свиньей и векселем?

— Не говори, зять, об этом. Если невестка и племянники заупрямятся, придется тебе пострадать и выложить еще несколько лянов за свинью, а что касается векселя этого Хуана, то мы, как посредники, напишем ему бумагу, в которой признаем вексель недействительным. Вот тогда можно считать, что дело улажено.

Наконец решение было принято, и все обошлось как нельзя лучше. Младшему Яню пришлось выложить из своего кармана с десяток лянов серебра, включая и расходы в ямыне, и дело было прекращено. Через несколько дней он устроил пир и пригласил к себе шуринов, но оба сюцая отказались прийти под предлогом занятий в школе. Тогда Янь Чжи-хэ приказал слуге сообщить им, что у его жены появились боли в сердце и она просила братьев зайти побеседовать и отведать вина. Шурины сразу явились, и Янь Чжи-хэ проводил их в зал для гостей. После чая хозяин приказал слуге доложить госпоже о гостях. Через некоторое время служанка попросила братьев в покой госпожи. Войдя в комнату, они увидели свою сестру, худую, с желтой, как у выжатого лимона, кожей. Медленно передвигаясь, она накладывала в тарелочки семечки тыквы и шелушила каштаны. Заметив братьев, она бросила свое занятие и пошла им навстречу. Потом к ним вышла кормилица с трехлетним младенцем, который родился от наложницы. Ребенок был одет в красную рубашонку, шейку украшал серебряный обруч[64]. Когда оба брата пили чай, вошла служанка и передала поклон от наложницы Чжао. Оба поспешно выразили свою благодарность.

Братья расспросили о домашних делах и о здоровье сестры. Больная пожаловалась на слабость, и братья посоветовали ей принимать побольше укрепляющих лекарств.

В это время накрыли на стол, и их пригласили в зал. Обменявшись незначительными фразами, заговорили об Янь Чжи-чжуне.

— Я никак не могу уразуметь, брат, как это Янь Чжи-чжун за свое сочинение был зачислен на казенное содержание? — улыбнулся Ван Жэнь.

— Это же было лет тридцать назад. В то время главными экзаменаторами назначались цензоры из числа мелких чиновников. Что они понимали в сочинениях! — ответил Ван Дэ.

— Сейчас Янь Чжи-чжун ведет себя все более странно, — заметил Ван Жэнь. — Мы ведь с ним родня и несколько раз в год приглашаем его к себе, а он нам и рюмки вина не поднес. Помнится, только несколько лет назад, когда он сдал экзамены, он пригласил меня на пир.

— А я и тогда не пошел к нему, — нахмурился Ван Дэ. — Из-за того что ему удалось сдать экзамены, он заставлял нести ему подарки. Со всей округи деньги тащили. А уж про эту мелочь из ямыня и говорить нечего. Каждый из них отвалил ему сотню или две чохов[65], и он, несмотря на это, задолжал повару и мяснику, и до сих пор отдавать не хочет. Месяца через два после этого мясник устроил скандал. На что это похоже?

— Стыдно признаться, — заметил Янь Чжи-хэ, — но не стану скрывать от вас. Есть у меня несколько му плохой земли. В семье четыре человека, а мы отказываем себе и в цзине свинины. Захочет сынишка поесть, купишь ему в лавке самую малость на четыре цяня, и все. А у брата совсем нет земли и семья большая. Каждые три дня они покупают на пять цзиней мяса, готовят его так, что пальчики оближешь. За один присест съедят мясо, берут в кредит рыбу. Когда мы разделились, у него было столько же земли, что и у меня, да он ее всю проел.

А сейчас он тащит через заднюю дверь стулья из грушевого дерева и меняет их на пирожки с мясом. Разве это дело!

— Из-за вашей болтовни мы забыли даже про вино, — засмеялись гости. — Неси-ка сюда игральные кости.

Янь Чжи-хэ принес их и протянул гостям.

— Давайте бросать кости. Кто наберет за раз больше всех очков, того будем считать чжуанюанем. Выигравший должен выпить чарку.

Братья неоднократно выигрывали, и им пришлось осушить десятки чарок. Но странно, кости будто знали судьбу человека: Янь Чжи-хэ так ни разу и не стал чжуанюанем.

Заливаясь смехом и хлопая в ладоши, оба брата просидели до конца четвертой стражи и наконец, шатаясь и поддерживая друг друга, побрели домой.

Болезнь жены Яня все усиливалась. Каждый день к ней вызывали по четыре, по пять лекарей, которые давали ей и женьшень и аконит, но улучшения не наступало, и она уже перестала вставать с постели. Наложница Яня, мать ребенка, заботливо ухаживала за ней. Она подносила ей лекарства, а ночью, прижимая к себе ребенка, заливалась слезами у ее ног.

— Мне остается только просить бодисатву взять мою жизнь взамен вашей, — сказала она как-то ночью.

— Глупая, разве человек может продлить свою жизнь за счет другого, — проговорила госпожа Ван.

— Я имела в виду не это, — возразила Чжао. — Моя смерть ничего не значит. Но если умрете вы, господин возьмет себе новую жену. Ему за сорок, а сын у него один. Если он женится на другой, то новая жена будет любить только своего ребенка. Еще в старину говорили: «Дождаться ласки от мачехи, что тепла от солнца в ненастье». Мальчик, наверное, не вырастет, так как дни мои тоже будут сочтены. Лучше уж умереть вместо вас и сохранить жизнь сыну.

Госпожа Ван ничего не ответила. Каждый день наложница вся в слезах подогревала лекарство и бульон и не отходила от больной ни на шаг.

Как-то вечером она ушла и долго не приходила.

— А где Чжао? — спросила госпожа служанку.

— Молодая госпожа каждую ночь ставит стол во дворе, возжигает свечи, плачет и молит небо о вашем выздоровлении. Сегодня вечером, увидев, что вам стало хуже, она ушла молиться пораньше, — ответила служанка.

Жена Яня не поверила своим ушам. В следующий вечер Чжао, рыдая, твердила все то же.

— Почему ты не поговоришь с господином, чтобы он после моей смерти сделал тебя законной женой?

Чжао бросилась к господину Яню и передала ему желание его жены. Не в силах слушать эти слова, Янь Чжи-хэ сказал, чтобы только отделаться:

— Если так, то завтра я приглашу моих шуринов и мы вместе договоримся об этом, так как нужно их согласие.

— Как вы хотите, так и решайте, — махнула рукой жена Яня.

Рано утром Янь Чжи-хэ послал за шуринами, чтобы посоветоваться с ними о рецептах и об известных лекарях, которых можно было бы еще пригласить. Когда братья явились, он провел их во внутренние покои и рассказал им про волю их сестры.

— Вы можете сами ее спросить, — предложил Янь Чжи-хэ, и они подошли к кровати больной.

Она уже не могла говорить, лишь указала рукой на мальчика и закачала головой. Охваченные горем, братья не проронили ни звука.

Через некоторое время все прошли в кабинет, закусили, но о деле никто не обмолвился ни словом. После еды Янь Чжи-хэ пригласил их в потайную комнатку и там, плача, стал рассказывать о болезни жены.

— Ваша сестра была мне верной подругой в течение двадцати лет. Что делать, если она покинет меня! На днях она напомнила мне о том, что надо привести в порядок могилы тестя и тещи. Некоторые вещи она оставляет вам на память.

Приказав слуге выйти, Янь достал из шкафа два пакета по сто лянов серебром в каждом и протянул их братьям со словами:

— Не побрезгуйте. Я не поскуплюсь на жертвоприношения; не сомневайтесь, у меня уже все приготовлено. Прошу вас только прийти для совершения обряда. Завтра я пришлю паланкин за вашими супругами. Моя жена оставила им на память кое-какие украшения.

Он вручил им серебро и вышел, так как в этот момент к хозяину пришел гость. Возвратившись, Янь увидел, что глаза у шуринов красны от слез.

— Мы разговаривали с братом, — сказал Ван Жэнь. — Какое счастье для нас, Ванов, что наша сестра такая мужественная женщина. Мы боимся только, что ты поступишь не по-мужски и проявишь колебание и нерешительность в исполнении ее воли.

— Должно быть, ты еще не осознал, что с твоей наложницей связана судьба трех поколений, — сказал Ван Дэ. — Если наша сестра умрет, а ты женишься на другой, то погубишь нашего племянника и не дашь покою на небесах не только дяде и тете, но и матери с отцом.

— Мы люди образованные, соблюдаем все устои и на основе их пишем свои сочинения, в которых говорим от имени Конфуция. Если ты пойдешь наперекор желанию жены, нашей ноги здесь больше не будет, — и Ван Жэнь хлопнул кулаком по столу.

— Боюсь, родня осудит.

— Это мы уладим, но только надо все делать на широкую ногу. Доставай, зять, еще несколько лянов, а завтра мы от своего имени приготовим с десяток столов и пригласим всю родню. Пока сестра жива, ты с наложницей поклонишься небу, земле и предкам и объявишь ее законной женой. Кто посмеет тогда что-нибудь сказать!

Янь Чжи-хэ передал им еще пятьдесят лянов, и они ушли, полные сознания исполненного долга. Через три дня Ван Дэ и Ван Жэнь пришли к Яню, чтобы написать приглашения родственникам и выбрать благоприятный день.

В назначенное время собрались все, кроме пяти племянников, сыновей старшего брата Яня. После завтрака гости направились к постели жены младшего Яня. Составили завещание, и оба брата подписались под ним. Господин Янь, в черном халате, красной накидке и в шляпе ученого, и наложница Чжао, в красной свадебной одежде и в пурпурной с золотом шляпе, торжественно поклонились небу, земле и предкам. Ван Жэнь, отличающийся обширными познаниями, написал проникновенный доклад, обращенный к предкам, и зачитал его молодой. Затем оба брата вызвали своих жен и попросили Яня с новобрачной строго по старшинству сделать им поклон в знак того, что Чжао отныне становилась их сестрой. Молодожены обменялись поклонами и с остальными родственниками. Затем на поклон подошли слуги, служанки и горничные. Чжао вошла в комнату больной госпожи, которая лежала без сознания, и поклонилась ей, как старшей сестре.

После всех этих церемоний в залах для гостей, в кабинете и на женской половине слуги накрыли столов двадцать, заполнив их закусками и винами. Пиршество продолжалось до третьей стражи, как вдруг к господину Яню, который сидел с гостями в большом зале, подбежала кормилица.

— Госпожа скончалась, — проговорила она.

Господин Янь залился слезами и бросился в комнату жены. Там уже была Чжао — в приступе горя она билась головой о край кровати и была близка к обмороку. Ее подняли, разжали зубы и влили в рот воды. Когда Чжао пришла в себя, она, упав на пол, стала рвать на себе волосы. Даже сам господин Янь не мог ее успокоить. Пока родственницы на женской половине ожидали, когда покойницу оденут и положат в гроб, а слуги суетились в зале, жены обоих Ванов, воспользовавшись суматохой, попрятали одежду и дорогие украшения. Одна из них даже умудрилась убрать за пазуху шляпу новобрачной, пока та каталась по полу.

Господин Янь приказал кормилице принести сына, обрядив его в траурную одежду из грубого холста. К рассвету покойницу одели в похоронные одежды и положили в гроб, который установили в среднем зале на втором этаже. Простившись с умершей, гости разошлись. На следующий день каждой семье было послано по два куска белого холста. На третий день все облачились в траур. Но молодая Чжао пожелала носить одежду из пеньки. Это вызвало решительный протест шуринов.

— Еще в древности говорили: «Если имя неправильно, то и слова не подходят», — заявили они. — Вы — сестры, а младшей сестре положено носить траур по старшей только год; причем одежда должна быть из тонкой ткани, а на голове только белая повязка.

Наконец обо всем договорились и объявили о похоронах. Не будем подробно рассказывать о том, как проходили заупокойные молебны в течение сорока девяти дней, как готовили могилу и совершали похоронный обряд. Тянулось все это с полгода и стоило тысяч пять серебром.

Молодая Чжао все это время была очень внимательна к братьям умершей. Соберут с полей рис — каждому посылала по два даня[66], засолят овощи на зиму — опять каждому по два даня. Кроме того, братья получили по четыре окорока и без счета всякой птицы и зелени.

Незаметно подошел Новый год. Господин Янь, отдав почести небу, земле и предкам, устроил домашний ужин. Вместе с госпожой Чжао они сидели друг против друга, а в конце стола устроилась кормилица с сыном. После нескольких рюмок вина господин Янь заплакал и сказал, указывая на шкаф:

— Вчера из ломбарда принесли триста лянов серебра. Это прибыль от аренды дома покойной жены. Каждый год двадцать седьмого или двадцать восьмого числа двенадцатой луны я передавал ей эти деньги и никогда не спрашивал, на что она их тратит. Увы, теперь некому их отдать.

— Нельзя говорить, что эти деньги лежали без употребления, — возразила жена. — Я все сама видела. Перед каждым праздником приходили настоятельницы из монастырей с коробками для пожертвования, торговки цветов и украшений. Ну, а слепые девушки, игравшие на трехструнке и пибе[67], те совсем из дома не выходили. Кто только не пользовался ее добротой! До чего же она была жалостлива! Как увидит бедного родственника, сама не поест, а его накормит и одежду даст. А разве напасешься на все это серебра? Глядишь, — а его уже нет. Только братцы никогда не пользовались ее милостью. Мне кажется, эти деньги растратить легко. К Новому году надо сделать что-нибудь хорошее в память о госпоже, а оставшиеся деньги, хоть их будет и немного, отдать твоим шуринам на дорогу. Ведь в будущем году им предстоят экзамены.

В этот момент лежавшая под столом кошка полезла на колени к Яню. Он отбросил ее носком туфли; обезумевшее от страха животное кинулось в другую комнату и прыгнуло на кровать. Что-то упало, послышался звон разбившейся бутыли, которая стояла на полу. Оказывается, кошка толкнула полку над кроватью, к которой была подвешена бамбуковая корзинка. Войдя в комнату со свечой, супруги увидели, что корзинка лежит на полу. Рядом в луже вина плавали черные финики; под финиками виднелись какие-то пакеты, завернутые в пергаментную бумагу. В них оказалось около пятисот лянов серебра.

— Я ведь говорил, что ей некуда было тратить деньги! — вздохнул Янь. — Она копила их годами на случай крайней нужды. И вот ее уже нет!

Янь заплакал и позвал слугу прибрать комнату. Собрав вместе с женой финики в тарелку, он поставил ее на поминальный столик, и оба распростерлись перед ним в печали. На Новый год супруги не ходили в гости; в доме то и дело раздавались стенания и плач, и Янь совсем упал духом. Уже прошел праздник фонарей, а у него начались сердечные боли. Вначале он еще сдерживался и ежедневно до третьей стражи просматривал счета. Но мало-помалу Янь перестал есть, высох как былинка, а тратить серебро на женьшень было жаль. Как-то жена стала уговаривать его:

— У тебя на душе так тяжело. Выбрось ты из головы все домашние дела.

— Сын наш еще мал, — ответил ей господин Янь. — Кому же ты поручишь хозяйство? Нет, пока жив, я должен заботиться о доме.

К весне Яню стало еще хуже. У него появились признаки желтухи. За день он съедал только две чашки рисового отвара, с постели уже не вставал. Когда наступила жаркая погода, он почти совсем перестал есть. Иногда он с трудом поднимался и бродил по дому. Лето он кое-как пережил, а к осени болезнь настолько обострилась, что он уже перестал вставать. Как-то он подумал о том, что на полях пора собирать рис, и послал слуг в деревню. Не рассчитывая на их усердие, он очень волновался. Однажды утром, приняв лекарство, он услышал шелест опадающих листьев. Его охватило чувство глубокой безнадежности, и он, тяжело вздохнув, уткнулся лицом в подушку. В этот момент к нему вошла жена с обоими шуринами, которые перед отъездом на экзамены зашли узнать о здоровье зятя и проститься. С помощью служанки господин Янь приподнялся и сел.

— Всего несколько дней мы не виделись, а ты так сильно похудел. К счастью, настроение у тебя хорошее, — сказали братья.

Господин Янь попросил их присесть и угостил сладостями. Поздравив шуринов с отъездом на экзамены, он рассказал им о том, что произошло в канун Нового года, и велел жене вытащить свертки с серебром.

— Это ее мысль, — указал он на жену. — Отдать вам на дорожные расходы сбережения вашей сестры. Болезнь у меня тяжелая, и неизвестно, застанете ли вы меня в живых при возвращении. Прошу вас после моей смерти позаботиться о моем сыне. Пусть он учится и добьется ученой степени, чтоб ему не приходилось страдать… Ведь сколько я перенес от старшего брата!

Шурины положили за пазуху по два свертка серебра и рассыпались в благодарностях. Потом они пожелали ему выздоровления и откланялись.

Больному с каждым днем становилось все хуже. Надежд на исцеление не было. Все родственники приходили навещать его, а пятеро племянников, помогая лекарям пичкать дядю лекарствами, сновали по дому, как ткацкий челнок у ткача. К середине осени лекари совсем перестали давать лекарства. Пришлось вызвать слуг из деревни. В это время болезнь Яня настолько обострилась, что в течение трех дней он не мог вымолвить ни слова. Как-то вечером в его комнате собралось много народу. Зажгли лампу. Господин Янь хотел что-то сказать, но в горле у него клокотало, изо рта вырывались какие-то нечленораздельные звуки. Тогда он выпростал из-под простыни руку и показал два пальца.

— Может быть, вы, дядюшка, хотите повидаться с двумя родственниками, которых здесь нет? — подойдя к кровати, спросил старший племянник, но Янь только покачал головой.

— Может быть, у вас в двух местах еще спрятаны деньги, которыми вы не успели распорядиться? — попытался угадать второй племянник.

Господин Янь, вытаращив глаза, еще резче замотал головой и снова показал два пальца.

— Нет, господин, должно быть, просто вспомнил о своих шуринах, — вмешалась кормилица с ребенком на руках.

Янь закрыл глаза и опять качнул головой, по-прежнему показывая два пальца.

— Никто, кроме меня, не понимает, что вы хотите, — проговорила госпожа Чжао, быстро подойдя к кровати и вытирая бежавшие из глаз слезы.

О том, что произошло дальше, говорят:

Что именно хотела сказать госпожа Чжао, мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ШЕСТОЙ рассказывается о том, как заболевший шэньши ругался с лодочником, а вдова жаловалась на притеснения деверя

Напомним о том, как перед смертью господин Янь, вытянув два пальца, волнуясь, пытался объяснить, что ему надо. Племянники и слуги подбежали к нему и засыпали его вопросами. Одни говорили, что больной имеет в виду каких-то людей, другие утверждали, что он думает о каких-то делах, а третьи предполагали, что господин Янь хочет сказать о двух участках земли. Но на все их предположения больной лишь отрицательно качал головой. Наконец к постели мужа подошла госпожа Чжао и заявила:

— Мой господин, только я могу понять ваше желание. Вас беспокоит, что в светильнике горят сразу два фитиля и расходуется слишком много масла. Я сейчас выдерну один.

Едва она погасила второй фитиль, как господин Янь кивнул головой, опустил руку и испустил дух. Поднялись плач и стоны. Покойника положили в гроб, который установили в центральном зале на третьем дворе. На следующий день с извещением о печальном событии из дома были отправлены в город слуги. Для участия в траурном обряде пожаловал сам глава рода Янь Чжэнь-сянь со всей родней. Его накормили, попотчевали вином, и он ушел, унося с собой кусок белой траурной материи. С жертвенными подарками пришла и родня Чжао — ее младший брат Лао-эр, который торговал рисом в собственной лавке, и племянник Лао-хань, раздувавший мехи горна у серебряных дел мастера. Буддийские монахи вывесили длинные траурные знамена и приступили к заупокойной службе.

Госпожа Чжао с сыном с утра до вечера рыдала у гроба, а приказчики, слуги, служанки и няньки оделись в траур. Повсюду в доме преобладал белый траурный цвет.

Прошла первая седьмина, и братья Ван вернулись домой после экзаменов. Они целый день находились у гроба и ушли только к ночи. Через четыре дня вернулся старший Янь, который сдавал в провинции экзамены. Сыновей в доме не было: они не отходили от гроба умершего.

Старший Янь распаковал свой багаж, посидел с женой и только было приказал принести воды для умывания, как от невестки пришла нянька, за которой следовал мальчик-слуга со шкатулкой и войлочным свертком.

— Узнав о приезде старшего господина, вторая госпожа велела ему кланяться. Сама она прийти не может, так как совершает обряд памяти по мужу. Она просит принять два халата и серебро, завещанные вам перед смертью братом.

Янь развернул сверток и увидел два совершенно новых атласных халата и целых двести лянов серебра. Обрадованный Янь отделил от стопки восемь фыней и отдал няньке, как вознаграждение.

— Передай госпоже, что я ей очень благодарен и сейчас приду.

Отослав няньку и слугу, он убрал одежду и серебро, а затем расспросил обо всем жену. Оказалось, что сыновья уже получили кое-какие подарки, а эти присланы только для него.

Янь надел траурные одежды, подпоясался белым кушаком и отправился в дом умершего. Перед гробом он принялся выкликать имя брата и дважды поклонился. Госпожа Чжао, в глубоком трауре, вышла поблагодарить деверя и заставила сынишку поклониться дяде.

— Злосчастная моя судьба! — зарыдала она. — Наш господин покинул нас, и только вы наша единственная опора!

— Невестка, человеческая жизнь определена судьбой. Мой брат отошел на небо, но у вас есть хороший сынок, которого вы должны вырастить. Зачем же так убиваться?

Госпожа Чжао поблагодарила деверя и пригласила его в кабинет закусить. Туда же она пригласила и обоих Ванов.

Оба брата не замедлили явиться. Они поклонились Яню и сели.

— Наш зять был крепким человеком. Как это он мог внезапно заболеть и столь скоропостижно скончаться? Как жаль, что мы, такие близкие ему люди, не смогли проститься с ним, — проговорил Ван Дэ.

— Не только вы, господа, но и я не мог свидеться с братом перед его кончиной. Но еще в древности говорили: «Ради общественного забудь личное; ради государства забудь семью». Ведь мы с вами участники необычайного события — экзаменов! Мы служим императорскому двору и ради этого должны забыть личное. Мне кажется, что в наших сердцах не должно быть чувства стыда, — заявил Янь.

— Вы, кажется, больше года прожили в главном городе провинции? — спросил Ван Дэ.

— Совершенно верно, — подтвердил Янь. — Предшествующий экзаменатор Чжоу, оценив мое отличное поведение, допустил меня к экзаменам. Поэтому я и поехал в город к его родственнику, бывшему начальнику Чаосяньского уезда области Интянь. Совершенно для меня неожиданно он встретил меня как старого друга, и я прожил у него несколько месяцев. Он хотел породниться со мной и настойчиво предлагал свою вторую дочь за моего второго сына.

— У него вы и остановились? — спросил Ван Жэнь.

— У Чжан Цзин-чжая. Он бывший начальник уезда и доводится господину уездному Тану названым племянником. Мы с ним познакомились на пиру в ямыне у господина Тана и очень подружились. Он будет сватом на свадьбе моего сына с дочерью господина Чжоу.

— Не тот ли это Чжан, который как-то приезжал сюда с одним цзюйжэнем по фамилии Фань? — заметил Ван Жэнь.

— Совершенно верно, — подтвердил Янь.

— Брат, а ты помнишь историю с мусульманами? — подмигнул Ван Жэнь брату, и Ван Дэ холодно усмехнулся.

Вскоре подали вино, и они, выпив, продолжили разговор.

— Кажется, уездный Тан в этом году не присутствовал на экзаменах? — спросил Ван Дэ.

— А ты разве не знаешь, брат? — удивился Ван Жэнь. — В прошлые экзамены уездный Тан отобрал самые устарелые сочинения, которые никак не подходили к эпохе. Понятно, отчего в этом году его не пригласили. На этот раз принимали работы более десяти экзаменаторов — все молодые цзиньши, которые отбирали самых талантливых.

— Это не совсем так, — возразил Янь. — Для талантливых тоже нужны правила. Разве можно считать талантливым человека, если вместо трактовки заданной темы он несет всякую чушь. У моего учителя Чжоу глаз наметанный, и относимые им к разряду лучших действительно заслуживают этого звания. Вот отчего на этих экзаменах он и был в числе экзаменаторов.

Янь говорил так потому, что и он и его брат прошли у экзаменатора Чжоу по второму разряду. Братья это поняли и прекратили разговор об экзаменах.

Вино подходило к концу, когда они вспомнили о жалобах, поданных на Яня в суд, и рассказали ему о том, как негодовал уездный Тан и как благодаря проницательности младшего Яня удалось замять это дело.

— Мой покойный брат сам не мог справиться с этим, — сказал Янь. — Если бы я был здесь, я бы поговорил с Таном, и этим мерзавцам Ван Сяо-эру и Хуан Мын-туну переломали бы все ноги. Как смеет всякая чернь своевольничать перед шэньши!

— В любом деле лучше всего быть великодушным, — заметил Ван Жэнь, и лицо господина Яня залилось краской.

Они снова стали наливать друг другу вина, но тут вошла нянька с ребенком на руках.

— Хозяйка спрашивает господ, когда начать похороны. Благоприятно ли расположение гор, можно ли хоронить на семейном кладбище, или искать специальное место? Она просит старшего брата посоветоваться об этом с двумя господами.

— Передай невестке, что я задержусь здесь недолго. Вместе с сыном я должен ехать в город свататься к господину Чжоу. Устройство похорон я поручаю господам Ванам. На семейном кладбище хоронить нельзя, ищите другое место, но это мы обсудим, когда я вернусь.

Господин Янь поднялся и, извинившись, ушел. Вскоре за ним последовали и оба Вана.

Через несколько дней Янь с сыном действительно отправились в город. Госпожа Чжао занялась домашними делами и зажила привольно. Денег было много, риса — столько, что он гнил в закромах. Она распоряжалась множеством слуг, а на дворе рядами стояли лошади и волы. Но увы! Небо безжалостно и не помогает добрым людям. Ее сынишка внезапно заболел, целый день у него был жар. Врачи сказали, что это оспа, состояние больного нашли очень опасным и прописали зелье «рог носорога», горечавку и человеческие зубы. Однако несколько дней оспины не набухали; госпожа Чжао сбилась с ног, моля духов о заступничестве, но ничто не помогало. На седьмой день такой здоровый пухленький мальчик скончался. Госпожа Чжао была убита горем. Так не оплакивала она ни госпожу Ван, ни даже мужа. Она рыдала три дня и три ночи, и у нее уже не осталось слез. Наконец она послала мальчика-слугу за братьями Ван, чтобы посоветоваться с ними, не взять ли ей в наследники пятого племянника.

— Это не наше дело, — возразили братья в нерешительности. — К тому же господина Яня сейчас нет дома, а ведь сын-то его. Без согласия отца не обойтись. Разве мы можем взять на себя такую ответственность?

— Но как же быть с наследством? Хозяин умер, дворовые и слуги остались без присмотра. Нет, медлить нельзя. Кто знает, когда приедет господин Янь. Пятому племяннику сейчас лет двенадцать, и если я возьму его наследником, неужели не смогу полюбить, не сумею выучить его? Ведь стоит только матери понять это, она отдаст мальчика с охотой, да и отцу нечего будет возразить, когда вернется домой. Почему же вы не можете помочь мне?

— Ладно, — согласился наконец Ван Дэ, — я пойду и поговорю с ними.

— Что ты делаешь, брат? — воскликнул Ван Жэнь. — Ведь мы же другой фамилии, нам ли вмешиваться в дело о наследстве? Уж если госпожа Чжао так беспокоится, мы, пожалуй, можем черкнуть строчку Яню, чтобы он приехал, а она этой же ночью пошлет с письмом нарочного к нему в город.

— Да, это вернее всего, — согласился Ван Дэ. — Думаю, что господин Янь не будет против.

— Это мы еще увидим, — усмехнулся Ван Жэнь, покачав головой, — а пока нам надо поступить именно так.

Госпожа Чжао не поняла, что он имеет в виду, но последовала совету Ванов. Этой же ночью в провинциальный город с письмом отправился слуга Лай Фу.

В городе он узнал, что господин Янь живет на улице Гаодицзе, и направился к его дому. В воротах стояли четыре стражника в красных шляпах с черной окантовкой. В руках они держали плети. Лай Фу отпрянул в испуге и войти не решился. Но через некоторое время на улицу вышел слуга господина Яня, Сы Доу-цзы, который и провел его в дом.

В самом центре просторного зала стоял разукрашенный паланкин, а возле него балдахин с надписью: «Кандидат на должность начальника уезда». Сы Доу-цзы сходил за хозяином, и скоро тот появился в зале в шелковой шляпе, парадном халате с круглым воротником и черных сапогах на белых подошвах. Лай Фу поклонился ему до полу и протянул письмо.

— Я все знаю, — сказал господин Янь, пробежав письмо. — У моего второго сына свадьба, и ты пока помоги здесь.

Лай Фу заглянул на кухню, где повар готовил угощения, в комнату молодых на втором этаже, где все было разукрашено в красные и зеленые цвета, но войти туда не решился. Солнце уже клонилось к горизонту, а музыканты еще не приходили. Жених, в новой квадратной шляпе, с красной лентой, с цветами в волосах, в волнении метался по дому и спрашивал, почему нет оркестра. Господин Янь в зале для гостей распекал Сы Доу-цзы и требовал, чтобы он быстрее привел музыкантов.

— Сегодня счастливый день, и музыканты не пошевелятся и за восемь цяней, — отвечал Сы Доу-цзы. — А вы, господин, дали им всего два цяня и четыре фыня, да еще вычли из этого два фыня за взвешивание серебра. Привести их должны были люди из семьи Чжан. Трудно даже сказать, сколько у них приглашений на сегодня. Разве они придут?

— Брось пороть ерунду! — рассвирепел господин Янь. — Сейчас же иди за ними, а опоздаешь, будет тебе головомойка!

— С утра чашки риса не даст съесть, только ругается! — пробурчал Сы Доу-цзы, надувшись. — А еще пыль в глаза пускает!

Уже пора было зажигать фонари, а Сы Доу-цзы все не возвращался. Носильщики паланкина и стражники торопили хозяина.

— Нечего ждать музыкантов, — уговаривали его и гости в зале. — Счастливый момент уже наступил, пора ехать за невестой.

Шествие открыли четыре стражника с веерами. За ними следовал паланкин в сопровождении Лай Фу. Процессия направилась к дому Чжоу, который был так велик, что, несмотря на несколько горящих ламп, двор тонул в полумраке. Музыкантов и здесь не было. Темный двор оглашался лишь пронзительными криками стражников. Лай Фу стало не по себе, и он велел стражникам замолчать. Скоро из дома вышел слуга.

— Передайте поклон от хозяина господину Яню, — проговорил он, — нам приказано впустить паланкин только с оркестром.

Пока гости со слугой препирались, Сы Доу-цзы привел флейтиста и барабанщика. Они принялись играть, но невпопад, без всякого мотива, и гости в залах стали посмеиваться. Но делать было нечего, и родня невесты, поспорив еще немного, усадила невесту в паланкин и отправила в дом жениха. Но об этом мы не будем рассказывать подробно.

Дней через десять хозяева послали Лай Фу и Сы Доу-цзы нанять две большие лодки до Гаояо. Лодочник, живший в уезде Гаояо, потребовал за лодки двенадцать лянов серебром, и ему дали расписку в том, что деньги он получит по прибытии на место. Первая лодка была предназначена для молодоженов, вторая — для господина Яня. Наконец был выбран благоприятный для отплытия день, и отъезжающие простились с родственниками невесты. На лодках установили четыре алебарды и таблицы. Две из них украшала золотая надпись: «Начальник уезда Чаосянь», а на двух других белой краской было написано: «Тишина и спокойствие» и «Освободить путь»[68]. Когда отъезжающие садились в лодки, заиграла музыка. При виде такого великолепия лодочник заметно перетрусил и стал прислуживать усерднее. Но об этом мы рассказывать не будем.

До уезда Гаояо оставалось всего двадцать — тридцать ли, когда господин Янь начал жаловаться на головокружение. Перед глазами у него поплыли цветные круги; во рту появился неприятный привкус, на губах выступила пена. Он чуть не упал, и Сы Доу-цзы с Лай Фу бросились поддержать его.

— Плохо мне, ох как плохо! — прошептал господин Янь и велел вскипятить воды. Сы Доу-цзы, тяжело вздыхая, уложил своего хозяина, с помощью лодочника быстро вскипятил воду и принес чайник в каюту. Господин Янь отпер ключом ларчик и достал оттуда печенье. Съев несколько штук, он пощупал свой живот, дважды выпустил из себя воздух и почувствовал себя лучше. Оставшееся печенье он оставил на корме. Но рулевой, страдавший обжорством, заметил его и стал отправлять себе в рот одно печенье за другим, продолжая в то же время управлять рулем. Господин Янь сделал вид, что ничего не заметил.

Вскоре лодка подошла к пристани, и господин Янь приказал Лай Фу быстро нанять два паланкина и отправить молодоженов домой. Затем он позвал носильщиков с пристани, и те перенесли с лодок на берег все сундуки и корзины. Когда лодочник и гребцы подошли к господину Яню за деньгами, он вернулся в каюту и в растерянности стал что-то искать.

— Куда девалось мое лекарство? — спросил он.

Сы Доу-цзы осмотрел все вокруг.

— Какое лекарство?

— Которое я только что принимал. Я хорошо помню, что положил его на корме.

— Это печенье, что лежало здесь? — спросил рулевой. — Уважаемому господину они были не нужны, и я позволил себе съесть их.

— Ты смеешь говорить о каком-то дешевеньком печенье! Да ты знаешь, что было внутри его?

— Что там может быть? Его пекут из муки, семечек тыквы, орехов и сахара, — проговорил рулевой.

— Брось молоть вздор! — рассвирепел господин Янь. — У меня бывают головокружения, и мне на лекарства пришлось израсходовать сотни лянов серебром. В этом печенье был и женьшень, который привез сам господин Чжан из Шаньдуна, и горечавка из Сычуани, подаренная мне вернувшимся оттуда господином Чжоу. Несчастный раб, ты похож на Чжу Ба-цзе[69], который съел волшебные плоды и не почувствовал вкус! Ничего себе печенье! Оно обошлось мне в десятки лянов. Как говорят: «Ночью не видно острия копья, а оно уже вонзилось в живот бандита!» Чем я буду лечиться, если у меня снова закружится голова? Проклятый раб, ты погубил меня!

Господин Янь приказал слуге достать из дорожного сундука визитную карточку и что-то на ней написал.

— Сы Доу-цзы, отведи этого мерзавца в ямынь к господину Тану, — приказал он, — пусть ему отвесят несколько десятков батогов. Потом уж будем разговаривать.

— Но я не знал, что это лекарство. Оно показалось мне таким сладким, и я подумал, что это печенье, — проговорил напуганный рулевой заискивающим тоном.

— Опять печенье! — заорал Янь. — Повтори только еще раз — получишь затрещину!

Господин Янь кончил писать, передал карточку слуге, и тот поспешно бросился на берег, но тут его остановили испуганные носильщики и лодочники.

— Господин Янь! — взмолились лодочники. — Он, конечно, виноват; ему не следовало есть ваше лекарство. Но он бедный человек, даже если он лодку продаст, то и тогда не сможет возместить вам потерю. Не отправляйте его в уезд, ему не выдержать наказания. Окажите милость, простите его.

Их заступничество привело господина Яня в еще большее исступление. Тогда на лодку пришли носильщики.

— Вы сами во всем виноваты, — сказали они лодочникам. — Если бы вы не стали требовать у господина Яня за проезд да на вино, он бы давно сел в паланкин и уехал. А вы остановили его, вот он и хватился своего лекарства. Признайте свою ошибку, поклонитесь господину Яню пониже и просите у него прощения. Неужели вы думаете, что господин заплатит вам, если вы не вернете ему денег за лекарство?

Окружающие подтолкнули рулевого. Тот стал низко кланяться, и господин Янь сменил гнев на милость.

— Раз уж все вы так просите, я, пожалуй, отпущу этого негодяя, благо у меня такая спешка из-за свадьбы. Потом с ним разделаюсь, никуда он от меня не денется!

Выругавшись, он важно сел в паланкин и уехал. За ним последовали носильщики и слуги. Лодочники, широко раскрыв глаза от изумления, смотрели на удаляющуюся процессию.

Дома господин Янь приказал молодым побыстрее совершить обряд поклонения в храме предков и позвал жену. Жена в это время перетаскивала из одного места в другое какие-то вещи и отчаянно бранилась. Господин Янь пошел к ней.

— Ты что делаешь? — спросил он.

— Будто сам не знаешь, что в доме стало тесно. Только эта комната и осталась, не отдать ее, так куда же поместить молодую? Ведь она из богатой семьи!

— Ну суетись без толку, я все уже давно решил. Разве им плохо будет в семье брата? Его дом огромный, высокий…

— Так ведь дом чужой. С чего это его отдадут нашему сыну? — возразила жена.

— У невестки нет детей, придется ей кого-то усыновить.

— Как бы не так! Она хочет усыновить нашего пятого.

— А разве это только от нее зависит? Что она за птица? Я, а не она будет решать, кого ей усыновить!

От этих слов жена Яня совсем растерялась. Но тут явился слуга от госпожи Чжао и доложил:

— Узнав о приезде господина, хозяйка просит его прийти к ней. Господа Ваны уже прибыли.

Господин Янь пришел в дом покойного брата, обменялся с Ван Дэ и Ван Жэнем церемонными приветствиями и вдруг начал отдавать приказания слугам:

— Сейчас же убраться в передних покоях. Завтра сюда переедет мой второй сын с женой.

Услышав о том, что господин Янь хочет сделать наследником своего второго сына, госпожа Чжао обратилась к Ванам:

— Что это он сказал? Этой женщине положено жить в задних комнатах. В передних комнатах должна жить я, мне здесь удобнее вести хозяйство. Выходит, он велит мне переехать. Где это видано, чтобы сноха жила в парадных комнатах, а свекровь на задворках?

— Не волнуйтесь. Пусть себе говорит! — пробормотал Ван Жэнь. — Мы еще обсудим это.

Госпожа Чжао вышла. Оставшиеся перекинулись двумя-тремя фразами и выпили по чашке чая. За Ванами из дома пришел слуга.

— Вас ждет на литературный вечер друг по школе, — доложил он, и оба брата, простившись, ушли.

Проводив гостей, господин Янь вернулся в комнату, уселся и позвал к себе слуг.

— Завтра вступит в права наследства мой второй сын, — объявил он. — Вам следует внимательно прислуживать ему, он ваш новый хозяин. У Чжао нет детей, для сына она только наложница и не имеет права занимать передние покои. Передайте служанкам, чтобы приготовили ей две комнаты во флигеле и перенесли туда ее вещи. Пусть убирается из парадных комнат; там будет жить Второй господин. В дальнейшем, чтобы не было недоразумений, хозяин будет называть ее «молодой госпожой», а она его с супругой — «Вторым господином» и «Второй госпожой». Через несколько дней, когда в дом переедет моя сноха, молодая Чжао должна поклониться первой, а потом к ней подойдет Второй господин. У нас, ученых мужей, не должно быть никаких отклонений в этих торжественных церемониях. Все дела, связанные со счетами и процентами за землю и дома, вы должны подытожить как можно скорее; работайте ночами, но принесите мне все на проверку, а я передам Второму господину. Теперь уже не будет того, что было при прежнем хозяине, когда какая-то наложница занималась хозяйством, а вы втихомолку растаскивали добро. Если кто утаит хоть мелочь, получит тридцать палок, а потом будет отправлен в ямынь к господину Тану, и из него там все вытрясут!

Слуги повиновались господину Яню, и когда он ушел, явились к госпоже Чжао поторопить ее с переездом, но она их так отчитала, что они не решились что-либо предпринять. Однако кое-кто недолюбливал госпожу Чжао, считая, что она важничает и позволяет себе слишком много. Они подбили еще несколько человек и пришли к ней снова.

— Разве мы можем ослушаться? — сказали они. — Господин Янь настоящий хозяин. Что нам делать, если он рассердится.

Всю ночь госпожа Чжао плакала и бранила своих слуг, а на следующее утро села в паланкин и велела нести себя в уездный ямынь. Когда открылось присутствие, она пожаловалась начальнику уезда. Тан велел подать письменную жалобу и на следующий день наложил на нее резолюцию: «Разобраться и доложить мнение родственников». Госпожа Чжао приготовила угощение и пригласила к себе родичей. Хотя Янь Чжэнь-сянь и был главой рода, но больше всего он боялся столкновений с Янем, а поэтому держался очень осторожно:

— Я хоть и старейшина рода, но мне думается, что это дело должен решать глава семьи. Только так я могу ответить начальнику уезда, когда он будет выносить решение.

Ван Дэ и Ван Жэнь не говорили ни за, ни против, сидели неподвижно и походили на глиняных или деревянных идолов. Торговец рисом Чжао Лао-эр, Чжао Эр-хань — подмастерье у серебряных дел мастера, не имели никакого веса, и с их мнением не считались. Они собрались было что-то произнести и уже открыли рот, но господин Янь так на них глянул и так прикрикнул, что у них пропало всякое желание говорить. Про себя они думали: «Она относилась с уважением только к Ванам, а на нас не обращала внимания, зачем же нам теперь из-за нее ссориться с господином Янем, «бить муху на голове у тигра»? Лучше с ним быть в добрых отношениях!»

Госпожа Чжао металась за ширмой, как муравей в горячем котле. Наконец она не выдержала и, нарушив общее молчание, принялась из-за ширмы увещевать старшего Яня, напоминать ему о своих прошлых заслугах при жизни мужа и его первой жены. Рыдая, она колотила себя руками в грудь.

— Сумасшедшая баба, сразу видно, что из подлого сословия! — не вытерпел господин Янь. — Разве у нас, благородных, возможно такое безобразие? Не раздражай меня, не то выдеру тебе волосы, изобью как собаку… Вот позову сватов и выдам тебя замуж!

Госпожа Чжао зарыдала так громко, что ее крики, наверное, можно было услышать на небе. Она чуть было не бросилась на Яня, но ее удержали служанки. Такой скандал заставил родичей разойтись, и они увели с собою Яня. На следующий день все собрались снова, чтобы обсудить ответ уездному начальнику.

— Когда человек связан с храмом Конфуция[70], он ни клочка бумаги не понесет в суд, — сказали оба Вана и отказались поставить свои имена под ответом.

Старейшине рода Янь Чжэнь-сяню пришлось самому писать ответ, который он изложил весьма запутанно. «Достоверно, что госпожа Чжао была наложницей, а потом стала официальной женой. Достоверно и то, что господин Янь заявил о противозаконности этого и запретил сыну признать Чжао матерью, а посему ждем вашего мудрейшего решения».

Недаром говорят: «Из правил рождаются решения, из чувства людей — истина».

— Какую все-таки кляузу завел этот гуншэн Янь, — проговорил Тан, прочитав ответ.

Уездный начальник сам был рожден наложницей и поэтому вынес длиннейшее заключение:

«Поскольку госпожа Чжао стала официальной женой, ее нельзя называть наложницей. Если гуншэн Янь не желает отдавать своего сына в наследники, выбор другого наследника предоставить мудрой и благородной госпоже Чжао».

Когда Янь прочитал это, он чуть не обезумел от ярости, и тут же настрочил жалобу в область. Но у правителя области тоже была наложница, он предпочел не вмешиваться в неприятное дело и переслал его «на рассмотрение в Гаояо». Уездный Тан ознакомился с мнением начальства и велел прекратить дело. Янь не успокоился и поехал с жалобой в провинцию к цензору. Но тот вынес решение: «Дело пустое. Обжаловать в область или в уезд». Таким образом, круг замкнулся, но возвращаться домой ни с чем Яню не хотелось и он начал строить новые планы.

«Экзаменатор Чжоу мой родственник, — поеду-ка я в столицу, попрошу его спустить бумагу из Ведомства. Должна же восторжествовать правда!»

По поводу того, что произошло дальше, говорится:

А кто хочет знать, утвердили ли жалобу Яня, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ СЕДЬМОЙ рассказывается о том, как инспектор Фань, проведя ревизию в школе, отблагодарил учителя, а чиновник Ван, находясь на службе, проявил доброту по отношению к другу

Напомним о том, как было проиграно дело о наследстве в уезде и области; не стал решать его и цензор. Господину Яню оставалось только ехать в столицу, где он думал сослаться на родство с экзаменатором Чжоу и подать жалобу в Ведомство. Прибыв в столицу, он узнал, что Чжоу получил повышение и занимает должность помощника ректора Государственного училища. Янь набрался храбрости и передал слуге Чжоу карточку с надписью: «Ваш позднорожденный родственник по женской линии». Получив карточку, Чжоу усомнился, был ли у него такой родственник, а пока он тяжело вздыхал и раздумывал, слуга передал ему вторую карточку, на которой стояло лишь имя «Фань Цзинь» без звания и должности. Чжоу вспомнил, что этого человека он выдвинул на провинциальных экзаменах в Гуандуне.

«Вероятно, он приехал сейчас сдавать столичные экзамены», — подумал Чжоу и велел немедленно пригласить его.

Войдя в комнату, Фань Цзинь стал низко кланяться и благодарить учителя за милость. Чжоу поднял его и, усадив, спросил: — Знакомы ли вы, уважаемый земляк, с гуншэном по фамилии Янь? Он только что передал карточку, в которой отрекомендовался моим родственником, а слуга узнал, что он из провинции Гуандун. Но у меня никогда там не было родственников.

— Я его только что видел. Он из уезда Гаояо и доводится родственником тамошнему господину Чжоу. Но я не знаю, состоит ли он с вами в родстве.

— Хотя мы и однофамильцы, но никогда не были родственниками. По всему видно, что между нами нет ничего общего, — решил Чжоу и приказал слуге: — Отдай этому господину его карточку. Я занят и не могу его принять.

Слуга ушел, и господин Чжоу завел с гостем разговор об экзаменационных делах.

— Я просматривал список выдержавших экзамены в провинции Гуандун и узнал о ваших блестящих успехах. Я надеялся увидеть вас в столице, но вы почему-то задержались.

Фань Цзинь поведал ему о кончине матери, и господин Чжоу не мог сдержать тяжелого вздоха.

— Вы, правда, пропустили несколько лет, но при ваших обширных знаниях вы без сомнения выдержите экзамены и будете приняты на службу в Ведомство церемоний. Кроме того, я неоднократно упоминал ваше славное имя в присутствии сильных мира сего, так что сейчас все желают познакомиться с вами. Устройтесь в уединенном доме, оттачивайте ваши знания, а если у вас будет недостаток в деньгах, я помогу.

— Всю жизнь я буду помнить благодеяния уважаемого учителя, — молвил Фань Цзинь.

Они долго еще разговаривали, и хозяин отпустил гостя только после того, как накормил его обедом.

На столичных экзаменах Фань Цзиню действительно присвоили степень цзиньши и приняли на службу в Ведомство. Потом он получил назначение на должность цензора, а через несколько лет императорским указом был назначен инспектором училищ в провинции Шаньдун. В день получения приказа Фань Цзинь пришел с визитом к господину Чжоу.

— Шаньдун моя родина, но я не буду беспокоить вас своими поручениями, — проговорил помощник ректора. — Помню, когда я учительствовал в деревне, был у меня один ученик лет семи, Сюнь Мэй, из землевладельцев. С тех пор пролетело более десяти лет, он вырос, не знаю только, удалось ли ему закончить образование. Если он будет сдавать экзамены, прошу позаботиться о нем. И если у него есть хоть искорка таланта, исполните мое желание, выдвиньте его.

Запомнив наказ, Фань Цзинь отправился в Шаньдун. Экзамены там длились больше полугода, и он успел забыть об этом поручении, пока очередь дошла до области Яньчжоу, где было целых три группы экзаменующихся. Только накануне опубликования списков допущенных к экзаменам Фань Цзинь вспомнил о просьбе Чжоу.

— Что я наделал! — воскликнул он. — Ведь учитель поручил мне этого Сюнь Мэя из уезда Вэньшан, а я не проявил никакой заботы. Какая небрежность!

Фань Цзинь начал лихорадочно рыться в одобренных сочинениях, но такого имени не нашел. Тогда он взял у своих помощников сочинения провалившихся на экзаменах и внимательно проверил все имена и номера комнат. Он перебрал более шестисот сочинений, но работы Сюнь Мэя не обнаружил и среди них.

«Может быть, он не экзаменовался? — подумал расстроенный Фань Цзинь. — А если я пропустил? Какими глазами я буду смотреть на учителя? Придется еще поискать и даже отложить опубликование списков».

Фань Цзинь отправился с помощниками выпить вина, но на душе у него не стало легче. Помощники сочувствовали ему, но ничего придумать не могли. И тут Цюй Цзин-юй, еще молодой человек, вспомнил одну старую историю:

— Несколько лет назад один почтенный господин, назначенный инспектором училищ в провинцию Сычуань, пировал у господина Хэ Цзин-мина. Хозяин, сильно опьянев, заявил: «Если в провинции Сычуань кто-нибудь напишет работу, подобную сочинениям Су Ши[71], ее надо оценивать по шестому разряду». Гость запомнил его слова и через три года, встретив Хэ Цзин-мина, сказал: «Я три года провел в Сычуани, внимательно проверял сочинения, но работу этого Су Ши так и не видел: очевидно, перед экзаменами он решил скрыться», — и Цюй Цзин-юй, закрыв рот рукавом, расхохотался. — А как сказал вам о Сюнь Мэе уважаемый учитель Чжоу?

Фань Цзинь, человек по натуре простодушный, не понял насмешки и ответил, нахмурившись:

— Раз сочинения Су Ши были плохими, то и искать их не было никакой нужды. А вот Сюнь Мэя выдвигает сам учитель Чжоу, и будет неудобно, если я не найду его.

— Он из Вэньшана? — спросил Ню Бу-и, уже пожилой мужчина. — А почему вы не посмотрите среди десяти лучших сочинений, отобранных первыми? Как знать, может быть, за хороший слог его сочинение одобрили раньше других.

— Верно, верно! — вскричал экзаменатор Фань, схватил десяток отобранных сочинений, сличил их номера со списком и обнаружил, что лучшее сочинение принадлежит Сюнь Мэю.

Фань Цзинь обрадовался, и его печаль как рукой сняло. На следующий день приступили к оглашению результатов экзаменов. Сначала были вызваны сюцаи. Огласили списки сдавших по первым трем категориям. На первом месте по уезду Вэньшан среди сдавших по четвертой категории значился Мэй Цзю. Пока экзаменатор читал его сочинение, Мэй Цзю стоял на коленях.

— Самое главное в жизни сюцая его сочинения, а вы проявили такую небрежность! — строго сказал Фань Цзинь. — Не соблюдаете своего долга и занимаетесь глупостями! Собственно говоря, ваше сочинение надо было отнести к категории худших, но мы решили проявить великодушие, и только накажем вас, как положено, батогами.

— Я был тогда болен, поэтому написал плохо. Прошу вас, уважаемый учитель, проявите ко мне особое снисхождение! — умолял Мэй Цзю,

— Таков приказ двора, не мне его менять, — заметил Фань и крикнул: — Эй, слуги! Положите его на лавку и выпорите!

Служитель экзаменационного двора повалил Мэй Цзю на лавку.

— Уважаемый наставник! — закричал обезумевший Мэй Цзю. — Сжальтесь надо мной хотя бы ради моего учителя!.

— А кто ваш учитель? — спросил Фань Цзинь.

— Господин Чжоу Куй-сюань, другое его имя — Цзинь. Сейчас он помощник ректора Государственного училища. Он и есть мой учитель.

— Так вы ученик моего наставника! Ну ладно, так и быть, избавлю вас от наказания.

Служитель отпустил Мэй Цзю, и тот повалился на колени.

— Если вы ученик почтенного Чжоу, так должны заниматься с особым усердием. А ваше сочинение только порочит репутацию его школы. Вам надо исправиться. Если на следующих экзаменах я узнаю, что вы не исправились, не ждите снисхождения! Выгнать его! — крикнул Фань Цзинь и приказал ввести выдержавших экзамены.

Первым по уезду Вэньшан значился Сюнь Мэй. Из толпы вышел за своим сочинением красивый юноша.

— Вы учились вместе с этим Мэй Цзю, который только что вышел? — спросил Фань, но юноша не понял вопроса и не ответил.

— Вы ученик Чжоу Куй-сюаня? — снова спросил его экзаменатор.

— Он был моим первым учителем, — ответил Сюнь Мэй.

— Я сам из его учеников. Перед отъездом из столицы наставник поручил мне проверить ваше сочинение. Я не думал, что мне придется искать вас так долго, а вы, оказывается, уже вышли на первое место. Вы не обманули надежд своего учителя. Продолжайте и дальше работать усердно, вас ждет блестящая карьера.

Сюнь Мэй опустился на колени и поблагодарил экзаменатора. За ним просмотрели свои сочинения все остальные и под грохот барабанов разошлись; экзаменатор также покинул зал.

У ворот Сюнь Мэй столкнулся с Мэй Цзю.

— Господин Мэй, когда вы учились у наставника Чжоу? — не выдержав, спросил Сюнь Мэй.

— Откуда тебе, молокососу, знать! Тогда тебя еще и на свете не было! Сначала учитель Чжоу преподавал в городе, в семьях различных чиновников, а потом поселился в деревне. Ты только пошел в школу, а я уже получил степень сюцая; поэтому ты ничего и не знаешь. Учитель очень любил меня, а про мои сочинения говорил, что в них виден талант, только написаны они не по правилам. Экзаменатор Фань сейчас дал такую же оценку. Ясно, что так же можно оценить и все мои прежние сочинения. Подумай, что стоило, например, экзаменатору дать мне третью категорию? Однако, если бы он это сделал, он не мог бы встретиться со мной и поучать меня. Поэтому он нарочно поместил меня в четвертую категорию, чтобы в присутствии всех дать оценку моему сочинению и упомянуть об учителе Чжоу. Это не более, как явное заискивание перед нашим наставником. Из-за этого он и тебя выдвинул на первое место. Мы, ученые, должны разбираться в подоплеке человеческих поступков, нам ничем нельзя пренебрегать.

Так, болтая, они дошли до дома. На следующий день, проводив экзаменатора, они наняли повозку и отправились в деревню Сюэцзяцзи Вэньшанского уезда. Отец Сюнь Мэя, старый Сюнь, уже давно умер, и у юноши оставалась лишь мать. Она приняла его с большой радостью.

— С тех пор, как умер твой отец, тяжело нам живется. Землю мы мало-помалу всю продали. Но ты получил ученую степень сюцая и можешь теперь учительствовать.

Пришел поздравить Сюнь Мэя и Шэнь Сян-фу; он был уже совсем дряхлый и ходил с посохом. Договорившись с Третьим Мэем, он сложился с другими жителями деревни, преподнес юноше около тридцати связок монет и поздравил его с успехом на экзаменах. В честь гостей семья Сюней устроила угощение в храме богини Гуань Инь.

На следующее утро первыми в храм пришли Мэй Цзю и Сюнь Мэй. Они поклонились Будде и раскланялись с монахом, встретившим их.

— Поздравляю вас, молодой господин Сюнь, — проговорил монах, — вы добились шляпы ученого мужа и не обманули надежд покойного господина Сюня. Ваш отец всю жизнь творил добро во имя Будды. Ваш успех — это воздаяния за его добрые дела. Вы учились здесь совсем маленьким, и на голове у вас еще торчали завязанные рожками пучки волос. А вот посмотрите, — обратился он к обоим, — это таблица в честь уважаемого господина Чжоу!

На жертвенном столе стояли курильница, подсвечник и табличка, на которой золотыми знаками было выведено: «Таблица долголетия в честь Гуандунского инспектора образования, а ныне помощника ректора Государственного училища господина Чжоу, имеющего ученую степень цзиньши». Слева более мелким почерком было начертано: «Имя Цзинь, официальное имя Куй-сюань». Справа, тоже мелким почерком, значилось: «Поставлено монахом храма богини Гуань Инь в деревне Сюэцзяцзи».

Мэй Цзю и Сюнь Мэй сделали несколько почтительных поклонов перед табличкой учителя, а затем вместе с монахом направились в заднюю комнату, в которой господин Чжоу когда-то проводил занятия. Через раскрытые двери виднелась речка. С ближнего берега она обмелела еще больше, зато у противоположного стала глубже. Комната, в которой они занимались раньше, была перегорожена тростниковыми циновками на три части и уже не служила школой. На дверях левой комнатушки была наклеена надпись: «Известный гадатель Чэнь Хэ-фу из Цзянси». Ученого не было дома, и дверь оказалась закрытой. Только в средней комнате на стене висело изречение, написанное самим господином Чжоу. На красной, выцветшей от времени бумаге еще можно было разобрать: «Совершенствуйся в ожидании благоприятного случая; блюди себя и изучай природу вещей».

— Ведь это изречение написано самим господином Чжоу; ему здесь не место, — сказал Мэй Цзю монаху, — спрысни его водой, чтобы отделить от стены, а потом наклей на бумагу и сохрани.

Монах последовал его совету и снял изречение. К тому времени подошел Шэнь Сян-фу и другие гости. Пир продолжался весь день.

С десяток связок чохов было потрачено на выкуп вещей из ломбарда, на покупку нескольких даней риса, а остальные деньги спрятали до следующего года для поездки на провинциальные экзамены. Недаром говорят, что таланты выходят из молодых. На экзаменах Сюнь Мэй снова занял первое место и, получив в административной палате полагающиеся ему одежду, кое-какую утварь, регалии и деньги на дорогу, немедленно направился в столицу. На столичных экзаменах в числе первых трех отличившихся он был удостоен звания цзиньши.

По обычаям династии Мин, каждый получивший степень цзиньши устраивал прием, на который с поклоном приходили мелкие служащие. На одном из таких приемов Сюню доложили о прибытии гостя и передали его визитную карточку: «Бьет челом господин Ван, однокашник и земляк». Цзиньши Сюнь вышел навстречу гостю. Ван Хуэй, с седой бородой и белыми волосами, войдя в дверь, взял Сюня за руку и проговорил:

— Старший брат, мы с вами не обычные братья по экзаменам, мы связаны самим небом.

Оба поклонились друг другу, как равные, сели и завели разговор о том сне, который видел Ван много лет назад.

— Мы оба представлены к ученой степени небом, и если в будущем нам придется вместе служить, то мы должны сотрудничать друг с другом, — сказал Ван Хуэй.

Сюнь Мэй в детстве слышал разговоры об этом сне, но уже забыл о них. Когда же гость заговорил, в памяти у него всплыло все снова.

— Я слишком молод и почитаю за счастье следовать за уважаемым господином. К тому же мы земляки. Во всех делах надеюсь пользоваться вашими указаниями.

— Вы сами сняли этот дом? — спросил Ван.

— Да, — ответил Сюнь.

— Он слишком тесен и расположен далеко от дворца. Жить здесь неудобно. Не скрою, в столице я приобрел себе дом, в котором для вас всегда найдется чашка риса. Переезжайте ко мне, там вам будет удобнее готовиться к экзаменам при дворе.

Поговорили еще немного, и гость ушел, а на следующий день послал своих слуг перенести вещи Сюнь Мэя к себе, в переулок Клейкого Риса.

На императорских экзаменах Сюнь Мэй занял второе место, а Ван Хуэй — третье; их назначили начальниками отделов в Ведомстве работ, а по истечении положенного срока службы — помощниками начальника Управления.

Однажды они сидели дома и отдыхали от дел. Слуга подал красную визитную карточку, на которой было написано: «Позднорожденный Чэнь Ли бьет челом». К карточке прилагалась записка: «Известный гадатель Чэнь Ли, второе имя Хэ-фу, из уезда Наньчан провинции Цзянси. В свое время совершенствовался в магии в храме богини Гуань Инь деревни Сюэцзяцзи Вэньшанского уезда».

— Вы его знаете? — спросил Ван.

— Знаю. Он прекрасно гадал. Почему бы не пригласить его? Пусть предскажет нам будущее, — предложил Сюнь Мэй и велел слуге просить гостя.

Чэнь Ли вошел и изогнулся в почтительном поклоне. Это был мужчина лет за пятьдесят с проседью в бороде и усах, в шляпе, по форме напоминающей черепицу на крыше, и шелковом халате прямого покроя, перехваченном кушаком.

— Прошу вас занять места на возвышении, чтобы я, житель пустынных гор, мог приветствовать вас, — промолвил он.

Хозяева отказались от предложенной чести и, раскланявшись с гадателем, с почтением усадили его на почетное место.

— Судьба не послала мне счастья увидеть вас, когда я был в храме богини Гуань Инь, — сказал Сюнь.

— Я знал о вашем приходе за три дня, — с поклоном проговорил Чэнь Ли. — Ко мне опустился дух бессмертного Люй Дун-биня[72], который начертал на жертвеннике знаки, возвещающие о том, что в три четверти после полудня появится важный гость.

Но тогда вы еще не получили высокой степени, и, чтобы не выдать открывшейся мне тайны неба, я заранее удалился.

— Скажите, брат, кто научил вас вызывать духов? Вы можете вызывать лишь Люй Дун-биня или же всех бессмертных? — спросил Ван Хуэй.

— Любого. Могу вызывать бессмертных, а также монархов, государственных мужей, мудрецов и героев. Не скрою от вас, господа, что я уже десятки лет занимаюсь своим делом, но не странствую с места на место в провинции, а гадаю в домах князей и высокопоставленных сановников. Помню, в тринадцатый год правления Хун-чжи[73] при покойном императоре по просьбе начальника Ведомства работ господина Лю я предсказал судьбу Ли Мын-яна[74], который попал в тюрьму в связи с доносом на Чжана, дядю императора. Тогда снизошел дух Чжоу-гуна[75] и начертал четыре знака: «На седьмой день вернется обратно». И действительно, на седьмой день был получен высочайший указ об освобождении господина Ли. Его только оштрафовали, на три месяца оставили без жалованья.

Позднее меня пригласил господин Ли, но гадательная палочка долгое время не двигалась. Внезапно она пришла в движение и написала стих, в двух последних строках которого говорилось:

Никто из присутствующих ничего не понял. Только господин Ли поспешно возжег благовония, распростерся на земле и с почтением спросил, кто из монархов обращается к нему. Палочка быстро начертала еще несколько знаков: «Император Цзянь Вэнь»[76]. Все в испуге опустились на колени и принялись отбивать поклоны. Вот почему я и говорю, что можно вызвать и монархов и мудрецов.

— А можете ли вы определить, что ожидает нас по службе? — спросил Ван.

— Почему же нет? Можно предсказать, предстоит ли человеку богатство, знатность, или нищета и падение, будет ли он жить долго, или рано умрет. Причем гадание непременно исполнится, — ответил предсказатель.

— Нам хотелось бы узнать о нашей служебной карьере, — вскричали оба, видя воодушевление Чэнь Ли.

— Зажгите благовония, господа, — попросил тот.

— Не торопитесь, сначала закусим.

Пока хозяева угощали предсказателя, слуга сходил в дом, где остановился Чэнь Ли, и принес блюдо с песком и палочку.

— Прошу, господа, прочтите про себя молитвы, — сказал Чэнь Ли и, когда те совершили моление, установил палочку. Чэнь сделал несколько поклонов, сжег заклинания, вызывающие духов, и попросил ученых держать блюдо с двух сторон. Затем он снова произнес заклинания и сжег бумагу, призывающую духов спуститься. И тут палочка пришла в движение.

Чэнь Ли приказал слуге налить чашку чая и, став на колени, поднес ее к блюду с песком. Палочка, описав несколько кругов, остановилась. Тогда Чэнь Ли снова сжег заклинания и потребовал тишины. Слуги вышли из комнаты.

Прошло время, за которое можно было бы пообедать, палочка снова задвигалась и вывела четыре знака: «Господин Ван, ждите решения». Ошеломленный Ван Хуэй выпустил палочку и отвесил четыре поклона.

— Как зовут вас, великий бессмертный? — спросил он, снова берясь за палочку. — Палочка завертелась и вывела: «Я усмиритель духов, великий император Гуань-ди».

Испуганный Чэнь Ли начал отбивать поклоны и произнес:

— Вы оба чисты душой, и к вам снизошел дух самого великого императора. Это бывает очень редко и означает для вас великое счастье! Проникнитесь еще большим почтением и искренностью; я не могу отвечать за последствия, если будет хоть какое-нибудь неуважение!

У Вана и Сюня от страха волосы встали дыбом. Они отложили палочку, отвесили еще четыре поклона и снова стали гадать.

— Подождите, — остановил их Чэнь Ли, — блюдо с песком слишком мало. Пожалуй, на нем не уместится указание духа. Дайте мне лист бумаги и кисть, я встану рядом и запишу.

Предсказателю протянули кисть и бумагу, и он стал записывать на ней знаки, появляющиеся на песке. Палочка быстро вывела такие слова:

После этого дух крупными знаками начертал: «Написано на мотив станса «Луна над Западной рекой».

Все трое ничего не могли понять.

— Понятна только первая фраза, — промолвил наконец Ван. — «Императору будешь подобен из древнейшей эпохи Ся». Ведь в эпоху Ся в пятьдесят лет получали титул[83]. Я понял это, потому что я тоже в пятьдесят лет сдал экзамены, и таким образом это предсказание уже сбылось. Но вот остальное я не понимаю.

— Дух императора Гуань-ди никогда не обманывает, — проговорил Чэнь Ли. — Сберегите эту запись, несомненно потом все исполнится в точности. А вот слова: «Будешь Кую и Луну подобен в небесном чертоге», — очевидно, означают то, что вы получите повышение и станете канцлером.

Такое разъяснение доставило большую радость господину Вану. Тогда отвесил поклон господин Сюнь и стал молить духа о прорицании. Палочка долго не двигалась. Сюнь стал молить духа еще горячее, но палочка вывела лишь один знак: «Остановись». Чэнь Ли выровнял песок в блюде, но палочка снова написала слово «Остановись». На третий раз произошло то же самое, больше палочка не шевелилась.

— Очевидно, дух улетел на небо, больше его тревожить нельзя, — решил предсказатель и сжег заклинания в честь улетающего духа.

Курильницу, блюдо для гадания и палочку убрали, и все снова сели. Сановники вручили Чэнь Ли пять цяней серебром и написали для него рекомендательное письмо господину Фаню, который недавно получил назначение на пост начальника столичной канцелярии по представлению императору докладов из провинций. Предсказатель поблагодарил хозяев и удалился.

В тот же день вечером слуга доложил Сюню, что к нему приехали из дому, и тут же в комнату вошел посланец в траурном платье.

— Старая госпожа скончалась. Это случилось двадцать первого числа прошлой луны, — проговорил он, опустившись на колени и кланяясь.

Сюнь как подкошенный упал на пол и зарыдал. Господин Ван с трудом поднял его и привел в чувство; Сюнь Мэй собрался в Ведомство просить отпуск для выполнения траурных обрядов[84].

— Это нужно как следует обдумать, — стал отговаривать его Ван. — Подходит время отбора на должности, и у нас с вами есть большие возможности занять их. Если вы попросите отпуск на выполнение траурных обрядов, то пропустите лишние три года. А что это даст? Лучше пока все скрыть и выполнить положенные церемонии уже после отбора на должность.

— Намерения у вас самые лучшие, но, боюсь, это не скроешь, — возразил Сюнь.

— Прикажите посланцу снять траурную одежду. Об этом никто не должен знать. А завтра я сделаю все, что нужно.

На следующее утро для обсуждения этого дела Ван Хуэй позвал к себе Цзинь Дун-яя, делопроизводителя из Ведомства гражданских служб.

— Для должностного лица сокрытие похорон недопустимо, — проговорил Цзинь, — но если этот человек способный и нужен на работе, можно разрешить ему соблюдать траур, не бросая службы. Для этого нужна рекомендация влиятельного лица, сами мы в таких случаях бессильны. Но если это дело будет передано на обсуждение в Ведомство, я, конечно, сделаю все, что от меня зависит.

Оба сановника еще долго уговаривали делопроизводителя. После его ухода вечером Сюнь Мэй надел темный халат, маленькую шапку и, крадучись, направился к Чжоу Цзиню и Фань Цзиню просить у них рекомендацию.

Те обещали подумать.

Прошло еще два или три дня, и Сюнь получил неутешительный ответ:

— Звание ваше слишком незначительно. Этим правом пользуются лишь помощники канцлеров и высшие сановники и начальники в важнейших пунктах на границе. Мелким чиновникам Ведомства работ такая рекомендация не дается.

Пришлось господину Сюню в конце концов просить об отпуске для похорон матери.

— Похороны потребуют больших расходов, а вы бедняк, откуда вам взять такие деньги, — сказал ему Ван. — Да вам, видно, эти хлопоты в тягость. Ладно, я, пожалуй, тоже возьму отпуск и поеду. У меня есть несколько сот лянов серебра, они понадобятся для похорон. Вот тогда будет все хорошо.

— Я-то обязан ехать, но зачем вам в таком возрасте из-за меня терять время, необходимое для служебной карьеры? — протестовал Сюнь.

— Отбор будет в будущем году. Вам нужно ждать конца траура, и поэтому вы опоздаете, а я возьму отпуск на три месяца, самое большое на полгода.

Сюнь Мэй так и не смог переубедить его. Господин Ван получил отпуск, и они вместе направились домой. Похороны старой госпожи взволновали деревню. За семь дней, пока служили панихиду, в дом Сюня явились выразить свое соболезнование чиновники из уезда, области и даже провинции. Приходили мужчины и женщины со всей округи, чуть ли не за сто ли. Сын покойного Шэнь Сян-фу — Шэнь Вэнь-цин, унаследовавший от тестя Ся должность старосты, явился с поклоном и усердно помогал у ворот.

Так в хлопотах прошло целых два месяца, пока, наконец, похороны не кончились. Ван Хуэй, одолживший за это время Сюню более тысячи лянов серебром, попрощался и поехал в столицу. Провожая его, Сюнь долго-долго его благодарил.

Не будем рассказывать о том, что случилось с Ваном в пути. Добравшись до столицы, он явился в присутствие, но тут слуга ввел к нему вестового, который, поклонившись, сообщил ему радостную весть.

Пожалуй, по поводу этого известия говорится:

А кто хочет узнать, что за радостную весть сообщили Вану, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ВОСЬМОЙ рассказывается о том, как Ван нашел верного друга в беде, а братья Лоу встретились со знакомым в родных местах

Напомним о том, как Ван Хуэй, приехав в столицу, приступил к работе, и как к нему ввели посланца со счастливым известием. Когда господин Ван спросил его, о какой радости идет речь, вестовой отвесил поклон и протянул бумагу следующего содержания: «От наместника провинции Цзянси Вана получено указание о привлечении способных людей на ответственные посты. Согласно указанию в Наньчане, обширной области на берегах Янцзы, открылась вакансия на весьма ответственную должность начальника. Наместник просит подобрать на эту должность человека способного и деятельного из числа работников Ведомства. В связи с этим император дал указание на вакантную должность начальника Наньчанской области послать Ван Хуэя, служащего Ведомства работ. Быть по сему!»

Господин Ван наградил вестового, поблагодарил начальство за милость и, собрав свое добро, отправился в путь. Немало дней прошло, пока он наконец прибыл в центральный город провинции Цзянси.

Цзиньши Цюй, бывший правитель области, уроженец Цзясина провинции Чжэцзян, состарился и ушел в отставку по болезни. Когда прибыл Ван Хуэй, он уже покинул ямынь, передав все дела своему помощнику. В первый день службы новому правителю области представились подчиненные, а затем прибыл с визитом его предшественник Цюй. Ван Хуэй нанес ему ответный визит. Однако в связи с тем, что Цюй покинул свой пост, Ван не решился сразу принять обязанности.

Однажды Цюй прислал к нему человека, который доложил:

— Наш господин старый и больной человек. Он туговат на ухо и часто не слышит, о чем говорят. Ввиду этого он не может сам передать дела, хотя это и входит в его обязанности, и завтра пришлет вместо себя сына. Он просит, чтобы все дела принял на себя господин Ван.

Ван Хуэй ответил согласием и распорядился приготовить в ямыне угощение для встречи сына господина Цюя. Вскоре после завтрака у ямыня остановился небольшой паланкин, и Вану передали красную визитную карточку с надписью: «Позднорожденный Цюй Цзин-юй бьет челом». Новый правитель области открыл дверь и приказал просить. Сын Цюя оказался очень красивым человеком с тонкими манерами, благодаря которым он сразу выделялся среди окружающих. Хозяин и гость раскланялись и сели.

— Я был необычайно счастлив познакомиться с вашим уважаемым отцом. Говорят, что ему сейчас нездоровится, — начал Ван.

— Что поделаешь, мой отец уже старый и давно страдает болезнью легких, так что ему нельзя утомляться. Кроме того, он плохо слышит. Благодарю вас за внимание.

— О, что вы! А сколько лет вам?

— Тридцать семь.

— Вы всегда служили вместе с вашим уважаемым родителем?

— Когда отца назначили уездным начальником, я был совсем маленьким и жил в Шаньдуне у моего дяди, господина Фаня, учился и помогал ему проверять сочинения. Затем отца перевели в Наньчан, и я переехал к нему. В ямыне не хватало служащих, и вот я уже несколько лет живу и работаю здесь.

— Почему ваш почтенный родитель удалился от дел? Ведь он еще очень бодр.

— Отец часто твердил: «Нельзя надолго увлечься странствием по волнам служебного моря». Еще будучи сюцаем, он приобрел несколько му скудной земли, которая может прокормить его. У отца — дом: есть где укрыться от непогоды, сад, музыкальные инструменты и все необходимое для приема гостей. Проводя время в хлопотах по службе, он все время мечтал о лесах и лугах. И вот теперь, как говорится, он может «возвратиться к природе».

— Еще в старину говорили: «Не спрашивай у сына о своей отставке». Но сейчас, видя ваш талант и знания, я не удивляюсь тому, что ваш уважаемый отец отказался от шляпы чиновника, — проговорил Ван и, улыбнувшись, продолжал: — Вы вскоре добьетесь высокой ученой степени, и ваш батюшка будет счастлив получить высокий титул[85].

— Уважаемый господин, в жизни добродетель определяется отнюдь не ученой степенью. Я же думаю лишь о том, как бы отец побыстрее вернулся к сельской жизни, и я смог бы, как говорят, «есть бобы и пить чистую воду»[86]. В этом высшее наслаждение.

— О! Я проникаюсь к вам еще большим уважением, — воскликнул Ван.

Они выпили по три чашки чая, сняли верхнюю одежду и заговорили о передаче дел, в которых новый начальник столкнулся с трудностями.

— Зачем так волноваться? — проговорил Цюй, заметив, что Ван сомневается. — Пока мой отец служил, он вел жизнь скромного ученого мужа: носил грубую одежду, ел простую пищу и скопил от своего жалованья более двух тысяч лянов серебра. Если окажутся недостачи на зерновых складах, на конюшнях или других службах, то вы можете покрыть их из этой суммы, которую он передает в ваше распоряжение. За годы службы в столице ваш кошелек, конечно, опустел, и отец, зная это, не хочет ничем обременять вас.

Такая щедрость привела Ван Хуэя в восторг.

Появилось вино, гостя усадили за стол. Хозяин стал расспрашивать о местных нравах, местном производстве и судебных порядках.

— В Наньчане нравы деревенские, простые, но обманывают редко. Что же касается жалоб, то мой отец обращал на них мало внимания. Крупные дела он решал сам, но мелкие, например семейные, брачные или земельные, отсылал в уезды, стремясь не обременять народ. Большие торговые центры, которых здесь немало, он не обирал. А впрочем, кто его знает. Спрашивать у меня об этом, все равно что у слепого дорогу.

— Так, значит, уже не годится старая поговорка: «Послужи три года правителем области, скопишь сто тысяч серебром», — засмеялся Ван.

Они выпили еще несколько чарок. Заметив, что хозяин интересуется главным образом такими низменными темами, Цюй заметил:

— Главное достоинство моего отца заключается в том, что он упростил судопроизводство и облегчил наказания, а поэтому его подчиненные в ямыне погрязли в безделье. Помнится, как-то ревизор по уголовным делам сказал отцу: «В вашем ямыне слышатся звуки лишь трех родов!»

— А именно? — спросил Ван.

— Декламация стихов, пение и стук шахмат.

— Увлекательные звуки, — рассмеялся новый правитель.

— Но когда начнете действовать вы, пожалуй, послышатся новые, — заметил Цюй.

— Какие? — заинтересовался Ван.

— Звон серебра при взвешивании, стук костяшек на счетах и удары батогами.

Не поняв насмешки, Ван серьезно ответил:

— Мы с вами вершим дела от имени императорского двора, поэтому вынуждены поступать так.

Цюй мог выпить очень много, да и Ван не уступал ему. Они без конца наполняли друг другу чарки, и только к вечеру выяснили все вопросы, связанные с передачей дел. Ван согласился принять должность, и Цюй, простившись, уехал.

Через несколько дней бывший правитель действительно прислал деньги, и Ван составил акт о принятии дел. Старый Цюй, нагрузив лодку до половины книгами и картинами, с сыном и всеми домашними отплыл в Цзясин.

Проводив своего предшественника за городскую стену, Ван вернулся в ямынь и действительно начал осуществлять предсказание младшего Цюя. Прежде всего он установил в присутствии большие весы для серебра. Затем вызвал письмоводителей всех шести канцелярий, выявил денежные излишки по разным статьям дохода и конфисковал их в пользу казны. Такую ревизию он устраивал каждые три или пять дней и нередко прибегал к наказанию палками. Две палки он приказал взвесить и поставить на них метки, чтобы сразу можно было определить, которая из них легче, которая тяжелее. С раннего утра, едва явившись в присутствие, он не спускал глаз со стражника. Если тот брал палку полегче, значит он получил взятку, и правитель области приказывал слугам бить взяточника палкой, что потяжелее. Скоро все стражники ямыня испробовали вкус батогов. В городе не было жителя, который бы не трепетал от страха перед новым правителем. Даже ночью, во сне, его образ не давал людям покоя. Чиновники, приезжавшие с ревизией, в один голос заявляли, что Ван Хуэй самый способный человек во всей провинции Цзянси. Прошло более двух лет, и его стали рекомендовать в другие места. Но как раз в это время в Цзянси поднял мятеж князь Нин-ван[87], все дороги были закрыты. Император назначил Вана наместником южной Цзянси и потребовал от него быстрой подготовки к войне и перевозки военного снаряжения.

Получив срочную депешу, Ван той же ночью отбыл на юг Цзянси. Вступив в новую должность, он поехал проверять этапные пункты. Рано утром он отправлялся в путь, и только глубокой ночью останавливался на ночлег. Однажды он расположился на постоялом дворе, помещавшемся в большом старом доме. На стене зала его внимание привлекла доска с листом красной бумаги. Крупная надпись на ней: «Дорогу тебе проложил Хуа-лю быстроногий» — очень его удивила. После того как ему представились чиновники ямыня, Ван закрыл двери и принялся за еду. Но тут вдруг налетел какой-то вихрь и сорвал красный листок. Когда бумага упала на пол, Ван Хуэй прочел на ее обратной стороне такую же крупную надпись золотом: «Кую и Луну подобен в небесном чертоге». Изумление Вана еще возросло, но он вспомнил о пророчестве святейшего монарха Гуань Юя — оно сбывалось сейчас. Значит, таинственные слова: «Два сияющих дня в желтом зале будешь сидеть» — означают город Наньчан, так как второй иероглиф «чан» в названии города образуют два знака «день». Все, все было предопределено заранее. Не станем рассказывать о том, как прошла ночь. Закончив осмотр, Ван вернулся в свой ямынь.

На следующий год Нин-ван, собрав все свои силы, разгромил правительственные войска в южной Цзянси. Жители открыли ворота Наньчана и в панике разбежались. Наместник Ван Хуэй, не в силах оказать сопротивление врагу, нашел какую-то джонку и, пользуясь темнотой, выскользнул из города. Но, едва достигнув Янцзы, он столкнулся с сотней боевых судов Нин-вана, заполненных воинами в сверкающих шлемах и блестящих доспехах. Тысячи факелов осветили джонку, раздался приказ: «Взять ее», — и десятки воинов прыгнули на борт. Они ворвались в каюту, связали наместнику руки за спиной и потащили к себе. Почти все слуги и лодочники были перебиты, только некоторые в страхе попрыгали в воду и утонули.

Наместник Ван, дрожа всем телом, сидел в тени перед Нин-ваном, но не смел даже поднять голову. Вдруг Нин-ван подошел к нему, развязал веревки и приказал принести пленнику одежду.

— Действуя по тайному приказу императрицы, я поднял войска, чтобы покарать изменников из свиты государя. Если вы, такой известный чиновник, последуете за мной, я дарую вам титул, — проговорил Нин-ван.

— Я охотно последую за вами. — Ван Хуэй, все еще дрожа, отвесил поклон князю.

— Ну, если так, то я сам поднесу вам вина, — благосклонно изрек Нин-ван.

Наместник, у которого все тело ломило от веревок, опустился на колени и, приняв чарку, осушил ее до дна. Боль сразу исчезла, и Ван Хуэй снова поклонился Нин-вану. Князь пожаловал ему должность старшего ревизора провинции Цзянси, и Ван Хуэй остался в его армии. Как-то от слуг князя он услышал, что Нин-ван в фамильной книге императора числится его восьмым сыном, и только тогда понял значение слов «лютня, арфа и пиба», о которых говорилось в предсказании духа: в этих словах знак «князь» повторялся восемь раз. Значит, все предсказание, до самого последнего слова, сбылось.

Мятеж Нин-вана длился еще два года. Наконец Ван Шоу-жэнь[88], имевший титул «Синьцзяньского[89] властителя», в одном из сражений разгромил его и захватил в плен. Чиновники, перешедшие на сторону Нин-вана, были казнены, лишь некоторые успели скрыться. Ван Хуэй ничего не успел захватить с собой,кроме ящичка, который он клал на ночь под голову[90]. В нем сохранилось несколько древних книг и немного серебра. Ван Хуэй переоделся в темную одежду и шляпу простолюдина и скрылся. «В спешке не выбирают дорогу», — говорит пословица. Несколько дней, невзирая на непогоду, и днем и ночью Ван шел пешком, потом плыл на лодке. Наконец он добрался до местечка Учжэнь провинции Чжэцзян.

Лодка пристала к берегу, и проголодавшиеся пассажиры высыпали на берег. Захватив с собой несколько цяней, Ван Хуэй тоже сошел с лодки. В небольшой харчевне набилось много народу, и только какой-то юноша сидел на отшибе, за отдельным столом. Лицо его показалось Вану знакомым, но он никак не мог вспомнить, кто это.

— Дорогой гость, садитесь за этот стол, — сказал хозяин, и Ван Хуэй занял место напротив юноши, но тот обошел стол и сел рядом.

— Позвольте спросить, откуда вы родом? — не выдержал Ван Хуэй.

— Из Цзясина.

— Как ваша фамилия?

— Цюй.

— Уж не из семьи ли вы господина Цюя, который когда-то служил правителем Наньчанской области.

— Это мой дед. А почему вы интересуетесь этим? — удивился юноша.

— Простите мою неучтивость, значит вы внук господина Цюя, — проговорил Ван.

— А как ваша фамилия, и откуда вы родом? — спросил юноша.

— Здесь не место для разговоров. Где ваша лодка?

— У берега.

Они расплатились и, поддерживая друг друга, сошли к лодке.

— В свое время я был знаком с сыном господина Цюя, Цзин-юем. Он, наверное, ваш дядя? — спросил Ван, когда они сели.

— Мой покойный отец.

— Ваш батюшка?.. — протянул изумленный Ван. — Не удивительно, что вы так на него похожи. Неужели же он скончался?

— Он умер на следующий год после ухода деда в отставку.

— В ту пору в Наньчане мы были большими друзьями, а теперь его уже нет в живых, — прослезился Ван Хуэй. — А сколько вам лет?

— Семнадцать. Но все-таки как вас зовут и откуда вы родом?

— Слуг и лодочников здесь нет?

— Все сошли на берег.

— Я, Ван Хуэй, был начальником Наньчанской области после вашего деда, — прошептал Ван ему на ухо.

— Я слышал, что вас потом назначили наместником южной Цзянси. Почему же вы здесь и в такой одежде? — спросил изумленный юноша.

— Пришлось все бросить во время мятежа Нин-вана. Я бежал из осажденного города, даже деньги не успел захватить на дорогу.

— Куда же вы направляетесь?

— Нет у меня пристанища. Брожу с места на место.

Ван Хуэй умолчал о своем переходе на сторону Нин-вана.

— Конечно, лучше молчать, раз вы не защищали рубежей страны. Но как же вам жить без денег? Я подарю вам на дорогу деньги, за которыми дед посылал меня к родственникам в Ханчжоу. Найдите себе какое-нибудь тихое пристанище.

Юноша протянул Вану четыре свертка, двести лянов серебра, и тот рассылался в благодарностях.

— Лодки сейчас должны отчалить, и мне нельзя задерживаться. Позвольте откланяться. Постараюсь отблагодарить вас за щедрость и великодушие, — проговорил Ван Хуэй и упал перед ним на колени.

Молодой Цюй тоже опустился на колени и отвесил Вану несколько поклонов.

— Кроме немногих вещей и постели, у меня ничего нет. Вот только ящичек у изголовья, в котором несколько потрепанных книг. Сейчас, когда я скрываюсь, эту вещь могут узнать и меня схватят. Возьмите ее себе, без нее мне будет легче скрыться, — сказал Ван.

Цюй согласился, и Ван принес ящичек.

— Передайте своему уважаемому деду, что если даже я не смогу увидеться с ним на этом свете, то отблагодарю его в загробной жизни.

И Ван распрощался с юношей, отыскал другую лодку и отправился на берега Тайху. Там он обрил голову, надел монашескую рясу и стал жить под чужим именем.

Тем временем молодой Цюй возвратился в Цзясин и рассказал деду о своей встрече с Ваном, бывшим правителем области.

— Но ведь он перешел на сторону Нин-вана, — проговорил испуганный дед.

— Он об этом не говорил, рассказал лишь, что бежал и не захватил денег на дорогу, — ответил юноша.

— Он совершил преступление перед двором, но он все же мой старый знакомый. Почему ты не дал ему денег из того, что получил?

— Я дал.

— Сколько?

— Все, что получил, двести лянов.

— Ты хороший сын, — обрадовался дед и рассказал юноше о том, как его отец передавал Вану служебные дела.

От деда юноша пошел к матери, которая происходила из семьи Лю. Мать расспросила его о поездке, посетовала на трудности, которые ему пришлось испытать, и отослала сына в спальню отдыхать. На следующий день юноша принес деду ящичек Вана. Книги в нем оказались копиями и не представляли интереса. Лишь одна из них «Стихи Гао Цин-цю»[91], более чем в сотню листов, была написана самим автором и представляла ценность.

— Эта книга долгие годы не видела света. Десятки лет ее разыскивали талантливые люди. Во всей Поднебесной не найдешь второго экземпляра. Ты случайно получил эту книгу и должен быть счастлив, — наказывал дед внуку. — Спрячь ее подальше и не показывай всем без разбору.

Однако юноша принял другое решение.

«Во всей Поднебесной нет второго экземпляра этой книги, — думал он, — почему бы мне не переписать ее?.. Поставлю свое имя, отпечатаю и стану знаменитым…»

И юноша отправился к резчику, который в верхней части обложки вырезал имя Гао Цзи-ди, а в нижней написал: «Дополнил и отредактировал Цюй Лай-сюнь по прозвищу Шэнь-фу из Цзясина». Печатник сделал несколько сот экземпляров, и молодой Цюй разослал их родным и друзьям. Книга очень понравилась, ею зачитывались, и по всему западному Чжэцзяну пошла слава о молодом талантливом внуке Цюя, бывшего правителя области. Узнав об этом, старый Цюй промолчал, но с этого времени стал часто поручать внуку писать романсы, стихи, экспромты и дарил их известным литераторам.

Однажды привратник доложил старому Цюю о приходе гостей из дома Лоу.

— Лоу приходятся тебе двоюродными дядями. Иди побыстрее, встреть их, — сказал Цюй внуку, и юноша поспешил принять гостей.

Это были сыновья Лоу, старшего советника наследника престола. Сам советник, уроженец Хучжоу, умер, прослужив на императорской службе свыше двадцати лет; его с почетом похоронили и присвоили ему посмертное имя Вэнь-кэ. Его старший сын служил начальником канцелярии по представлению императору докладов из провинции. Третий сын Лоу Бэн, по прозвищу Юй-тин, был цзюйжэнем; четвертый, Лоу Цзань, по прозванию Сэ-гин, занимался в Государственном училище.

Когда внук провел братьев в зал, обрадованный Цюй сам вышел им навстречу. Братья опустились на колени перед стариком. Цюй поднял их и заставил внука поклониться гостям.

Затем все сели пить чай.

— Уже двенадцать лет, как мы не виделись с вами, — сказали братья. — Еще в столице мы узнали, что вы ушли в отставку и вернулись в родные края. Мы восхищаемся вашей мудростью и пришли засвидетельствовать вам свое почтение. Вы совсем поседели, видно служба была очень тяжелая.

— У меня нет склонности к службе, — ответил Цюй. — Много лет я прозябал в Наньчане, ничего особенного не сделал, не оправдал казенного жалованья и предпочел уйти в отставку. Но через год, когда я вернулся домой, умер мой сын, и я почувствовал себя совсем одиноким. Иногда мне кажется, что это кара за мое нерадение к службе.

— Наш двоюродный брат был выдающимся человеком. Кто бы мог подумать, что его жизнь оборвется так рано? — вздохнул Третий Лоу. — К счастью, наш племянник подрос, и вы можете находить в нем утешение.

— Мы чуть не слегли от горя, когда услышали о кончине двоюродного брата. Ведь мы с ним дружили с детства, а тут не пришлось даже проститься перед его смертью. До сих пор мы со слезами вспоминаем о нем, — проговорил Четвертый Лоу.

— Доволен ли ваш старший брат службой? — спросил Цюй.

— Канцелярия по передаче докладов — учреждение довольно спокойное. Наш брат обычно не представляет никаких докладов, и дел у него не много. В столице стало так скучно, что мы надумали вернуться домой.

Гости переоделись и зашли к вдове двоюродного брата. Затем внук Цюя предложил им пройти в кабинет, перед которым раскинулся небольшой уютный сад. В кабинете стояли курильницы и столики с украшениями, на стенах висели музыкальные инструменты. За окном виднелись бамбуки, порхали птицы. В глубине сада высились причудливые каменные глыбы, в водоемах плавали рыбки. Старый Цюй вышел к гостям, переодевшись в простую домашнюю одежду, опираясь на красивую палку, сделанную в Тяньтае. Слуги накрыли стол. После еды, за чаем зашел разговор о мятеже Нин-вана в Цзянси.

— С этим несчастным справились только благодаря мудрости Ван Шоу-жэня. Эта победа над мятежниками — его дело, — заметил старый Цюй.

— Да, но Ван Шоу-жэнь очень скромно оценивает свои многочисленные заслуги, и это достойно похвалы, — вставил Третий Лоу.

— По-моему, в судьбе Нин-вана есть что-то общее с судьбой Чэн Цзу[92], — продолжал Цюй. — Только Чэн Цзу повезло, и он до сих пор слывет святым и бессмертным. А Нин-вана постигла неудача, вот о нем и говорят, как о мятежнике и бунтаре.

— Это справедливо, — заметил Четвертый Лоу.

— Лишь ограниченные люди могут судить о человеке по его успехам и неудачам. Но нам, слугам трона, надо осторожнее отзываться о государственных делах, — остановил его старый Цюй.

Четвертый Лоу не решился продолжать дальше. Надо сказать, что младшим братьям не повезло на экзаменах, они не сумели добиться высокой степени и не попали в Академию ханьлиней. Из-за этого они ко всему относились с недовольством и часто говорили: «С тех пор, как Чэн Цзу узурпировал трон, империя Мин ни на что не годится». Особенно часто они разглагольствовали об этом на пирах, разгоряченные вином. Старшему брату, начальнику канцелярии, стало невмоготу слушать их речи, и, боясь, как бы чего не вышло, он посоветовал им вернуться в Чжэцзян.

Через некоторое время зашел разговор о младшем Цюе.

— А каковы успехи нашего племянника? — спросили гости. — Мы еще не поздравили его, может быть он уже женат?

— Не скрою от вас, у меня остался только внук, которого я очень балую, — ответил старый Цюй. — Каждый раз, когда мне приходится сталкиваться с учителями, мне кажется, что у них нет никаких знаний; они только важничают, ни за что ни про что бранят и бьют своих учеников. Ведь, учителей приглашают прежде всего ради строгости, а я не могу обходиться с ним слишком сурово, и поэтому до сих пор он не занимался с учителем. Пока отец был жив, он сам учил его читать некоторые классические книги, а после его смерти я стал еще сильнее жалеть сироту и купил для него звание студента. Знания у внука не очень велики. Но в последнее время, удалившись от дел на лоно природы, я часто учил его писать стихи, декламировать и наставлял в великих принципах морали, учил подчиняться воле неба, так что он живет со мной, ни о чем не думая.

— Какие у вас просвещенные взгляды, — одобрили старика оба брата. — Верно говорит пословица: «Чем быть цзиньши, нарушившим естество природы, лучше стать ученым, постигшим законы неба».

Старый Цюй приказал внуку показать гостям свои стихи. Братья прочитали их и пришли в восторг. Гости прожили в доме дней пять и, наконец, стали прощаться. Старый Цюй устроил проводы и за столом заговорил о женитьбе внука.

— Кое-кто из местных богачей заводил речь о сватовстве, да только я все оттягивал. Ведь я бедный чиновник, а им нужны богатые подарки при сговоре. Когда же будете в Хучжоу, посоветуйтесь об этом с вашими родственниками. Ничего, если невеста будет из бедной семьи.

Братья обещали подумать. На следующий день они договорились с лодочником, и тот погрузил их багаж на свою лодку. Старый Цюй послал внука к реке, а сам вышел к гостям в зал.

— Вы прожили в моем доме несколько дней. Не взыщите, пожалуйста, за простой прием, — сказал Цюй. — Когда вы приедете домой, сходите на могилу своего отца, бывшего советника Вэнь-кэ, скажите, что Цюй Ю совсем одряхлел и не может сам прийти и поклониться его могиле.

Оба брата, преисполненные почтения, простились, и старый Цюй проводил их за ворота. Молодой Цюй ожидал уже братьев в лодке. Он простился с дядями и вернулся домой только после того, как лодка отчалила. Лоу наняли маленькую лодку, поклажа у них была небольшая и выглядела весьма скромно.

По берегам реки тянулись заросли тутовника, откуда доносился птичий гомон. Через пол-ли лодка приблизилась к небольшой бухточке, из которой вынырнула джонка продавца водяных орехов и корней лотоса.

— Сколько лет мы дышали столичной пылью, не подозревая о такой красоте, — промолвил наконец один из братьев. — Кто-то из сунских поэтов очень хорошо сказал: «Прекрасно лишь возвращение». Как это верно!

Тем временем стемнело. Лодка подошла к какому-то селению, огни которого пробивались сквозь заросли тутовника и отражались в реке.

— Здесь есть жилье, здесь мы и заночуем. Достанем немного вина и славно проведем время, — решили братья и приказали лодочнику остановиться.

Их желание было исполнено, и братья стали потягивать вино из чарок и болтать.

Утром лодочник принялся готовить пищу, а братья сошли на берег прогуляться. Тут из-за угла дома вышел какой-то человек и, заметив братьев, подошел к ним с поклоном.

— Помните вы меня, господа Лоу? — спросил он.

По поводу того, что последовало за этой встречей, говорится:

Тот, кто хочет узнать, что за человек вышел навстречу братьям, пусть прослушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДЕВЯТОЙ рассказывается о том, как братья Лоу внесли деньги за друга, а люди шоубэя[93] Лю, прикрываясь чужим именем, избивали лодочников

Напомним о том, как к братьям Лоу на берегу подошел человек и низко им поклонился. Братья поспешно подняли его и спросили:

— Кто вы? Мы вас не знаем.

— Неужели не узнаете меня, ничтожного?

— Лицо как будто знакомо, но сразу никак не можем вспомнить.

— Я Цзоу, третий сын Цзоу Цзи-фу, смотрителя могилы вашего батюшки, старшего наставника наследника престола.

— Как же вы сюда попали? — удивились братья.

— Когда молодые господа уехали в столицу, мой отец продолжал служить на кладбище, дела его наладились, — он даже приобрел немного земли. Старый дом для нас стал уже тесен, поэтому мы купили еще один дом в восточной деревне, а в старом доме остался жить мой дядя. Потом мои старшие братья обзавелись семьями, и новый дом отдали им обоим с женами. У меня была еще сестра, которую выдали замуж в Синьшичжэнь. Когда умер ее муж, она взяла к себе отца и мать, а вместе с ними приехал сюда и я.

— Ах вот как! Ну, а могилу не разрушили? — спросили братья.

— Кто же посмеет? Начальники уездов и правители областей, проезжая мимо, навещают могилу и совершают поклоны. Никто и травинки не тронет.

— Где сейчас твои родители?

— В нескольких шагах отсюда. Дом сестры в самом конце улицы. Отец всегда вспоминает доброту молодых господ и жалеет, что так давно не встречался с вами.

— Мы тоже вспоминали старика Цзоу Цзи-фу, — сказал Третий Лоу. — Почему бы не сходить, раз он живет недалеко?

— Верно, — поддержал его брат.

Братья приказали слуге предупредить лодочника и последовали за Цзоу Санем. В конце улицы через приоткрытую калитку виднелся низенький дом. Цзоу Сань крикнул:

— Отец, к нам пришли Третий и Четвертый господин!

— Кто? — откликнулся Цзоу Цзи-фу и вышел из дома, опираясь на посох. При виде братьев он очень обрадовался и повел их в комнату для гостей. Старик хотел опуститься на колени и отбросил было свой посох, но братья бросились к нему и усадили рядом с собой.

— Вы уже в почтенном возрасте. К чему эти церемонии?

В это время Цзоу Сань принес чай. Старик взял у него чашки и сам подал гостям.

— Выезжая из столицы, мы думали сразу же после приезда домой прибрать могилу отца и надеялись встретиться с вами, — сказал Третий Лоу. — Но по дороге заехали в Цзясин к дяде Цюю. Здесь мы оказались совершенно случайно и неожиданно столкнулись с вашим сыном, от которого и узнали, что вы живете здесь. Не виделись мы с вами лет десять, а вы стали выглядеть еще лучше. Мы слышали, что ваши сыновья женились и, наверное, у вас уже появились внуки. А ваша жена тоже здесь?

Тут к ним вышла седая старушка — жена Цзоу Цзи-фу. Она поклонилась гостям и пожелала им счастья. Оба Лоу тоже поклонились.

— Беги живей к дочке, пусть приготовит закуски. Господа посидят с нами, — сказал ей Цзоу Цзи-фу, и жена ушла в дом.

— Мы никогда не забываем той милости, которую оказали нам, старикам, вы и ваш отец. Моя старуха каждый день ставит свечу и молит, чтобы вы, как и ваш батюшка, добились чинов первой степени. Ваш брат, наверное, уже вышел в большие начальники?

— Нас давно не было дома, что же хорошего вы могли видеть от нас? — возразил Четвертый Лоу. — Мы недостойны такого внимания.

— Зачем так говорить? — поддержал брата Третий Лоу. — Вы столько лет охраняли могилу, мы ваши неоплатные должники.

— Господин Цюй по старости вышел в отставку и вернулся домой, а его сын, увы, скончался! Внук, наверное, уже совсем взрослый? — спросил Цзоу Цзи-фу.

— Ему исполнилось семнадцать, очень умный юноша, — ответил Третий Лоу.

Тем временем Цзоу Сань принялся накрывать на стол, расставил всевозможные блюда. Тут были куры, рыба, мясо, утки и всевозможные овощи. Гостей пригласили к столу. Цзоу Цзи-фу не осмелился сесть рядом с ними, и братьям пришлось долго его уговаривать.

— Уважаемые господа, наверное, не привыкли к деревенскому вину, — извинялся Цзоу Цзи-фу, наполняя чарки.

— Вино довольно крепкое, — заметил Четвертый Лоу.

— Уж и не говорите! — воскликнул Цзоу Цзи-фу. — Сейчас все стало хуже, и вино и нравы. Еще покойный отец говаривал: «В годы Хун-у жизнь была что надо: из двух доу риса гнали целых двадцать цзиней крепкой водки А вот как наступили годы Юн-лэ, все сразу переменилось, и из тех же двух доу стали получать только пятнадцать — шестнадцать цзиней. В моем вине, правда, воды немного, но все равно оно слабое и безвкусное.

— Для нас такое вино в самый раз, пьем мы мало, — утешил старика Третий Лоу.

— Не скрою от вас, господа, — вздохнул Цзоу Цзи-фу, выпивая свое вино, — стал я старым и ни на что не нужным, но как бы я хотел, чтобы небо сжалилось надо мной и позволило моим внукам прожить так же счастливо несколько лет, как в годы Хун-у!

Улыбаясь, братья переглянулись.

— Верно ли говорили, что при династии Мин в Поднебесной будет так же хорошо, как при династии Чжоу во времена Конфуция, и только в годы Юн-лэ все переменилось к худшему? — спросил Цзоу Цзи-фу.

— Зачем вам, простому деревенскому жителю, знать это? И кто вам об этом сказал? — засмеялся Третий Лоу.

— Я и впрямь этого не знал раньше, — ответил Цзоу Цзи-фу, — но был у нас в селении один господин, — служил в соляной лавке. Когда у него не было дел, он частенько заходил к нам на ток; сядет в тени под ивами и начнет говорить.

— Кто же он? — заинтересовались братья.

— Фамилия его Ян, человек он правдивый, честный, большой любитель книг. Бывало, вынет из рукава свиток, усядется где-нибудь и забудет все на свете. Он часто приходил сюда в свободные часы. Хотел бы я его сейчас повидать, да невозможно!

— Он уехал куда-нибудь? — спросили братья.

— Лучше не говорить! Он хоть и торговец, да охоты у него к счетам не было. Или гуляет, или спустит занавески в своей лавке и читает; приказчики тем временем делали все, что им вздумается. Все в лавке и прозвали его старым дурнем. Хозяин поручил ему дела как человеку честному, а потом услышал про его глупость, нагрянул как-то в лавку, пересмотрел счета и нашел убытков больше чем на семьсот лянов серебром. Хозяин спрашивает, а он и сам не знает, куда девались деньги, только толкует что-то из древних книг и ничего не признает. Хозяин разозлился, написал жалобу и отправил ее в Дэцинский уезд. А раз дело касается соли, то хорошего не жди. Начальник уезда, мечтая выслужиться, начал расследование и засадил Яна в тюрьму. И вот он сидит уже полтора года!

— А у него есть имущество, чтобы можно было возместить убытки? — спросил Третий Лоу.

— Куда там! Его семья живет в четырех ли отсюда. Оба сына бестолковые: не работают, не учатся, сидят на его шее. Разве им возместить?

— Возмутительно! Ученого в таком захолустье преследуют какие-то барышники! — воскликнул Четвертый Лоу. — Нам надо что-то придумать, чтобы спасти его.

— Он ведь только задолжал, никакого преступления за ним нет, — сказал Третий Лоу. — Нам надо узнать в городе все подробности и погасить его долг. Ничего трудного здесь нет.

— Правильно. Завтра вернемся домой и займемся этим делом, — согласился Четвертый Лоу.

— Амитофо! — воздел руки к небу Цзоу Цзи-фу. — Вы всегда делаете добро людям! Ведь сколько вы спасли людей в прежнее время? Если вы вызволите господина Яна, все местные жители будут благословлять вас!

— Пока дело не решится, вы об этом никому не говорите! — предостерег его Третий Лоу.

— Правильно! Еще неизвестно, удастся ли что-нибудь сделать. Говорить об этом раньше времени нет смысла, — согласился Четвертый Лоу.

Братья бросили пить вино и, поев, поспешно отправились на лодку. Цзоу Цзи-фу, опираясь на посох, проводил их до самого берега.

— Желаю вам благополучно доехать. Я еще заеду в город проведать вас, — сказал старик и приказал сыну перенести в лодку бутыль вина и закуски, чтобы было за чем молодым господам скоротать ночь. Только когда лодка отчалила, старик пошел обратно.

Возвратившись домой, братья несколько дней приводили в порядок домашние дела и принимали гостей. Вскоре они позвали слугу Цзинь Цзюэ и послали его в ямынь узнать имя человека из соляной лавки в Синьшичжэне, которого посадили в тюрьму, есть ли у него заслуги и какова сумма его долга.

Цзинь Цзюэ отправился в ямынь к своему названому брату, который работал писцом в податной канцелярии. Писец быстро отыскал дело, переписал его и отдал Цзинь Цзюэ. Тот вернулся домой и обо всем доложил хозяевам.

Заявление, поступившее из соляной лавки Всеобщего Блага в Синьшичжэне, гласило: «Торговец Ян Чжи-чжун, он же Ян Юнь, много лет не соблюдал своего долга, предавался разврату, азартным играм, жил в роскоши. Это привело к тому, что он присвоил семьсот с лишним лянов серебром и тем самым нанес ущерб государственной казне. Однако при расследовании выяснилось, что ответчик имеет степень сюцая, состоит на государственной стипендии и следствию не подлежит. Посему просим лишить его степени для того, чтобы подвергнуть строгой каре. Сейчас преступник находится в тюрьме, в ожидании распоряжения свыше».

— Это просто смешно! — воскликнул Четвертый Лоу. — Где это видано, чтобы ученого мужа, сюцая на государственном обеспечении разжаловали и наказали только за то, что он позаимствовал немного серебра у торговца солью!

— А в чем-нибудь другом он не замешан? — спросил Третий Лоу слугу.

— Я спрашивал, ничего другого за ним нет, — ответил Цзинь Цзюэ.

— Тогда внесешь за него в казну семьсот пятьдесят лянов серебром, которые мы получили из Хуанцзяюя за землю, — распорядился Третий Лоу, — передашь дэцинскому уездному карточки с нашими именами, скажешь, что Ян хороший друг твоим господам. Надо, мол, выпустить его из тюрьмы. Затем напиши ручательство и поставь свое имя. Иди, да чтоб живо была исполнено, — приказал Третий Лоу.

— Не медли, Цзинь Цзюэ, — торопил слугу Четвертый Лоу. — А когда господин Ян выйдет из тюрьмы, ты ничего ему не говори. Он сам придет к нам.

Цзинь Цзюэ отправился к писцу:

— Это дело с господином Яном мы должны уладить, — сказал он, передавая ему всего двадцать лянов.

— Нет ничего легче, раз ты принес визитные карточки из дома старшего наставника наследника престола, — ответил писарь и составил рапорт: «Господин Ян принадлежит к дому Лоу. Прилагаются визитные карточки господ Лоу и поручительство их человека. Господа Лоу заявляют, что он не замешан в растрате и взяточничестве или другом лихоимстве, и удивлены тем, что он заключен в тюрьму. Ждем вашего справедливого решения».

Узнав о ходатайстве господ Лоу, уездный пришел в беспокойство, но не ответить на жалобу соляного торговца он тоже не мог. Вызвав к себе писца и посоветовавшись с ним, уездный погасил недостачу из денег, которые поступили по другим статьям доходов соляной торговли, затем утвердил ручательство Цзинь Цзюэ и без всякого наказания выпустил Ян Чжи-чжуна из тюрьмы. Цзинь Цзюэ, посмеиваясь, положил в свой карман семьсот двадцать лянов и доложил обо всем хозяевам. Узнав, что Ян Чжи-чжуна выпустили на свободу, братья ожидали, что он придет благодарить их, но тот и представления не имел, кому он обязан своим освобождением.

В ямыне ему сказали, что за него поручился какой-то Цзинь Цзюэ. Но у Ян Чжи-чжуна не было знакомого с такой фамилией. После недолгих раздумий Ян Чжи-чжун решил не ломать зря голову над этим. Радуясь свободе, он отправился в деревню и снова взялся за свои книги. Жена необычайно обрадовалась его приезду. Беспутные сыновья по-прежнему целые дни проводили в селении, предаваясь азартной игре, и возвращались домой поздно ночью. Его мать, совершенно поглупевшая и оглохшая от старости, вела хозяйство, караулила дом, топила печь и готовила пищу.

На следующий день после возвращения Ян Чжи-чжун отправился в селение к своим знакомым. Цзоу Цзи-фу он не застал дома, так как он отправился в восточную деревню ко второму сыну по случаю рождения внука. Поэтому Яну даже и во сне не могло присниться, как благородно поступили братья Лоу.

Прошло более месяца, и братья, все еще продолжавшие удивляться поведению Ян Чжи-чжуна, вспомнили историю с Юэ Ши-фу[94], подумали об огромных знаниях Ян Чжи-чжуна и невольно прониклись еще большим уважением к нему.

— Ян Чжи-чжун — человек необычный, он до сих пор не пришел благодарить нас, — сказал как-то брату Третий Лоу.

— Раз мы уважаем и ценим его, то было бы справедливее нам первым пойти к нему с визитом. Ведь, ожидая его благодарности, мы проявляем самые низменные чувства, — ответил Четвертый Лоу.

— И я так думаю, — согласился брат. — Гласит же изречение: «Когда оказываешь благодеяние благородному человеку, делай это бескорыстно и не ожидай благодарности». Если же мы первые пойдем к нему, то тем самым подчеркнем, что кичимся нашим поступком.

— При встрече мы и не заикнемся об этом! Но неужели из-за этого чуждаться друг друга и даже бояться встречи?.. — возразил Четвертый Лоу. — Ведь так обычно, чтобы друзей навещали и заботились о них.

— Это верно, — сдался Третий Лоу.

Посоветовавшись, они решили отправиться к Яну в лодке, чтобы на следующий день уже рано утром попасть к нему и провести в беседе с ним целый день. Слуг они с собой не взяли. Наняв маленькую джонку, они в полдень тронулись в путь, и скоро уже несколько десятков ли отделяло их от дома. Стояли последние дни осени, чувствовалось приближение зимы. Короткий день пролетел быстро, наступила долгая ночь. В воде тускло отражался диск луны, при свете которой джонка продолжала свой путь. Река была запружена барками, груженными рисом, но маленькая джонка ловко лавировала между ними.

Миновала вторая стража, и братья собрались было уже спать, как вдруг на реке послышался какой-то шум. В джонке не было лампы, дверь каюты была закрыта, и Четвертому Лоу удалось лишь в стенную щель разглядеть плывшую по течению большую барку с четырьмя ярко горящими фонарями. На двух фонарях красовалась надпись «Дом наставника наследника престола», на двух других — «Начальник канцелярии по передаче императору докладов из провинции». Слуги бандитской наружности хлестали бичами владельцев проплывающих мимо лодок.

— Взгляни-ка, брат, кто это? — зашептал Четвертый Лоу, отпрянув в испуге от щели.

— Это не наши слуги, — отозвался Третий Лоу.

Тем временем барка подошла к ним вплотную, и удары бича посыпались на их лодочника.

— За что бьете? Ведь река-то одна для всех, езжайте себе своей дорогой, — завопил лодочник.

— Ах ты, собачий раб! — заорали слуги. — Открой шире свои ослиные глаза! Не видишь, чье это судно. Погляди, что написано на фонарях!

— «Дом наставника наследника престола». Откуда мне знать, что это наставник!

— Слепое арестантское отродье! — бранились слуги. — Разве в Хучжоу есть другой наставник, кроме Лоу?

— Ах, Лоу! Да хватит вам, — сказал лодочник. — Как же его звать?

— Будто не знаешь! Мы везем рис Третьего господина Лоу. Если ты, пес, будешь еще препираться, мы тебя привяжем к носу барки, а завтра Третий господин отправит тебя к уездному. Увидим, что ты запоешь, когда тебе хорошенько всыплют батогов! — закричали с лодки.

— Третьего господина я сам везу. Что же, у вас появился еще один? — воскликнул лодочник.

Братья слушали и хохотали. Лодочник открыл дверь и попросил Третьего Лоу показаться. Тот прошел на нос джонки. В это время луна еще не скрылась, и в лунном сиянии, при свете фонарей, висящих с обеих сторон лодки, он был хорошо виден.

— Кому же из нашей семьи вы служите? — спросил Третий Лоу.

Узнав его, все на барке пришли в замешательство и бросились на колени.

— Наш хозяин не из вашего рода. Это господин Лю, бывший шоубэй. Мы везем ему рис из деревни, а река запружена лодками. Вот мы и решились взять титул вашей семьи. Нам и в голову не пришло, что придется повстречаться с вами. Мы, ничтожные, заслуживаем смерти!

— Хоть ваш хозяин и не нашего рода, но мы односельчане. Ничего особенного, если вы повесили фонари с нашим титулом. Но своевольничать на реке и бить людей недопустимо. Ведь вы прикрываетесь нашим титулом и тем самым позорите наш род. А ведь вам должно быть известно, что в нашей семье никто и никогда не осмелится поступить так. Вставайте с колен и возвращайтесь домой. Счеты с вами я сводить не намерен. Можете не говорить своему хозяину о том, что встретили меня. Но чтоб в другой раз этого не было!

Слуги на лодке поблагодарили Третьего Лоу за доброту, ударили лбами о пол и бросились гасить фонари. Барка пошла к берегу на ночлег, а Третий Лоу вернулся в каюту. Братья еще долго смеялись над этим происшествием.

— Тебе не стоило говорить, что Третий господин здесь, ни к чему было просить его выйти. Зачем ты испортил им удовольствие? — корил лодочника Четвертый Лоу.

— Что вы! — воскликнул лодочник. — Если бы я не сказал, они бы продырявили мою джонку! Вон ведь какие злодеи! А тут мы поставили их на место.

Наговорившись вдоволь, братья наконец разделись и улеглись спать. Джонка шла всю ночь и на рассвете пристала к берегу в Синьшичжэне. Братья умылись, выпили чаю и покушали.

— Присматривай за лодкой и никуда не отлучайся, — приказали они лодочнику, а сами сошли на берег и направились в конец селения, где жила дочь Цзоу Цзи-фу. Но двери дома оказались запертыми. На стук им открыла дочь Цзоу, которая рассказала, что старики отправились в восточную деревню к сыну. Она оставляла их пить чай, но братья даже не присели и, выйдя из селения, пошли по широкой проселочной дороге. Ли через четыре им встретился дровосек с хворостом. На вопрос, где живет господин Ян Чжи-чжун, он показал на красное пятно вдали.

— Там его дом, идите вот по этой тропке.

Братья поблагодарили дровосека и, пробираясь сквозь заросли орешника, вышли к хутору. В домах, крытых соломой, жило не больше пяти семей. Позади домов росли два огромных клена с багряной после выпавшего инея листвой. Здесь и жила семья Янов. Узкая тропинка вела к дощатому мостику, перекинутому через ручеек, и упиралась в ворота, которые оказались закрытыми. Залаяла собака. Братья долго стучали, но никто не отозвался. Наконец вышла старуха в лохмотьях.

— Здесь живет господин Ян Чжи-чжун? — спросили братья, но старуха не расслышала. Братьям пришлось подойти ближе и повторить свой вопрос.

— Здесь, здесь, — наконец качнула она головой. — А вы сами откуда?

— Мы братья Лоу, из города. Приехали повидаться с господином Ян Чжи-чжуном.

— Как фамилия, Лю? — не расслышала старуха.

— Лоу! Передайте только, что мы из семьи советника Академии Лоу, он поймет.

— Его сейчас нет. Еще вчера пошел смотреть на рыбную ловлю и до сих пор не вернулся. Если хотите поговорить с ним, приходите в другой раз.

Не предложив им чая и даже не пригласив зайти, старуха захлопнула перед гостями дверь. Раздосадованные братья потоптались еще немного у ворот, снова перешли мостик и, вернувшись прежней дорогой на лодку, отправились в город.

А старый дурень Ян Чжи-чжун вернулся домой только к вечеру.

— Утром из города к тебе приезжали двое, какие-то Лю из храма Великого Прозрения[95], — передала ему мать.

— А что ты им ответила? — спросил Ян Чжи-чжун.

— Сказала, что тебя нет дома, велела приехать в другой раз.

«Что за Лю?.. — подумал Ян Чжи-чжун и вдруг вспомнил, что стражник Лю приезжал к нему из уезда, когда на него подали жалобу из-за соли. — Наверняка этот нарочный явился требовать деньги!»

— Старая дура! — обругал Ян Чжи-чжун старуху. — Никуда ты не годишься! Если ко мне будут приходить такие люди, говори, что меня нет дома и все. Зачем было звать их в другой раз!

Старуха начала спорить, и разозлившийся Ян Чжи-чжун надавал ей пощечин и пинков. Боясь, что стражник может явиться снова, он стал чуть свет уходить из дому, целыми днями бродил где-то и возвращался лишь поздно вечером.

Но братья Лоу не успокоились и дней через пять снова наняли лодку и отправились в деревеньку. Как и прежде, они постучали в ворота. Старуха отперла дверь и, увидев тех же посетителей, сердито закричала:

— Господина дома нет! И чего вы еще ищете?

— Вам же говорили, что мы из семьи советника Академии Лоу! — сказали братья. — Вы передали ему это?

— Толкуйте тут! Из-за вас мне уже досталось! Зачем опять пожаловали! Господина нет и не будет несколько дней. И у меня нет времени болтать с вами, мне надо еще обед варить! — закричала она.

Не успели братья и слова вымолвить, как дверь захлопнулась. Как они ни стучали, старуха больше не открывала. Братья никак не могли понять в чем дело. Им было и смешно и досадно. Они постояли, подумали и, решив, что ждать у ворот бесполезно, вернулись и поплыли обратно. Через несколько ли они заметили джонку продавца водяных орехов. Джонка подошла к лодке братьев, и мальчуган, подтянувшись на руках к окну, закричал:

— Орехи! Купите орехов!

Рулевой привязал джонку веревкой к борту лодки и приказал мальчику свешать орехов.

— Ты из какой деревни? — крикнули братья.

— Из Синьшичжэня, — ответил мальчик.

— А ты знаешь Ян Чжи-чжуна? — спросил Четвертый Лоу.

— Как не знать! Этот старый господин очень добрый. Он как-то ездил на моей лодке в соседнюю деревню на представление и обронил из рукава какую-то записку.

— А где она? — спросил Третий Лоу.

— Где же ей быть? Здесь у меня.

— Дай-ка посмотреть.

Мальчик передал им листок, получил от лодочника деньги за орехи и отчалил. Братья развернули записку, на листе простой бумаги оказалось четверостишие, по семь иероглифов в каждой строке.

На обратной стороне была еще строка:

«Наброски глупого старца Ян Юня из кленовой рощи».

— Высокие достоинства этого господина заслуживают искреннего уважения! — вздохнули братья. — Почему же нам не удается с ним встретиться?..

Хотя иней уже посеребрил листья кленов, но погода в этот день была на редкость ясная и теплая. Четвертый Лоу сидел на носу лодки, взгляд его блуждал по реке и окрестным горам. Вдруг он заметил, что их нагоняет большая казенная лодка.

— Четвертый господин! — окликнул слуга, стоящий на носу лодки. — Велите пристать к нам. Здесь находится наш господин.

Рулевой быстро подвел лодку к борту, и к ним на палубу прыгнул какой-то человек. Он поклонился, заглянул в каюту и удивленно произнес:

— Оказывается, и Третий господин здесь!

О том, что произошло в дальнейшем, говорится:

Тот, кто хочет узнать о незнакомце, который находился в лодке, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДЕСЯТОЙ рассказывается о том, как, оценив талант, историограф Лу выбирал себе зятя, а внук Цюя нашел себе жену в богатом доме

Напомним о том, как братья Лоу плыли в лодке и вдруг увидели, что их нагоняет большое казенное судно. Какой-то человек попросил их подплыть ближе и, когда их лодка подошла к судну вплотную, спрыгнул к ним. Неизвестный оказался слугой их земляка Лу, историографа из Академии ханьлиней.

— Когда твой хозяин приехал домой? — спросили братья.

— Он получил отпуск, но еще находится в пути, — ответил слуга.

— А где он сейчас?

— Здесь, и приглашает вас к себе.

Братья перебрались на казенную лодку и заметили надпись «Академия ханьлиней». Сам историограф в шляпе ученого и простой одежде ждал их в дверях каюты. Он был учеником их отца, наставника наследника престола.

— Я еще издали заметил Четвертого господина на носу лодки, но удивился, как он мог попасть в такую утлую лодчонку, — улыбнулся Лу. — Оказывается, и Третий господин с вами. Какая приятная неожиданность! Прошу в каюту.

Они прошли в помещение, поклонились друг другу и сели.

— Уже полгода минуло с тех пор, как мы с вами расстались в столице, — сказал Третий Лоу. — Почему вы взяли отпуск и возвращаетесь домой?

— Ах, уважаемый брат, ведь служащие Академии ханьлиней только и мечтают о каком-нибудь поручении. Сейчас все выгодные командировки расхватаны другими. В столице я совсем прожился. А ведь мне уже пятьдесят лет, сыновей у меня нет, только дочь, еще непросватанная. Вот и решил, что лучше мне поехать в отпуск, устроить домашние дела, а потом что-нибудь придумать. А почему вы в такой лодчонке и без слуг? Что вы здесь делаете?

— Люди мы свободные, дел у нас никаких особенных нет. Вот воспользовались хорошей погодой и поехали с братом покататься, — ответил Четвертый Лоу.

— А я сегодня утром посетил своего старого знакомого, там в селении. Он оставлял меня обедать, но я отказался, торопился домой. Тогда он прислал мне сюда вина и закусок. Вот видите, как все удачно сложилось. Вспомним прошлое и выпьем вина, — проговорил Лу и спросил лодочника, подошла ли вторая лодка.

— Нет, она еще далеко, — ответил тот.

— Обойдемся и так, — решил историограф и распорядился перенести к себе на судно вещи обоих братьев, а их лодку отослать обратно.

Тем временем накрыли стол. Господин Лу разлил вино, и все принялись пить и рассказывать всевозможные истории, случавшиеся в столичных ямынях. Лу расспрашивал братьев о родных местах, о том, не появились ли в их местности какие-нибудь знаменитые люди. Тут Третий Лоу рассказал ему о Ян Чжи-чжуне, о его высоких достоинствах и показал историографу листок со стихами.

— Мне кажется, вы поступили не как мудрые сыновья в старину и в наши дни. Даже Синь Лин-цзюнь и Чунь Шэнь-цзюнь[96] действовали иначе. У многих, вроде этого Ян Чжи-чжуна, слава дутая; настоящих ученых среди них очень мало. Скажу вам откровенно: почему он не имеет ученой степени, если у него есть знания? Разве можно всерьез принимать этот коротенький стишок? Вот вы ради любви к ученым нарушили правила, и этот Ян должен был бы почитать это счастьем своей жизни, а он дважды уклоняется от встречи с вами. Не трудно догадаться о причине этого. По моему, мнению, за такими людьми не стоит ухаживать.

Братья промолчали. Так за разговорами и вином не заметили, как добрались до города. Историограф Лу захотел сначала проводить братьев, и только после этого вернулся к себе.

Едва братья переступили порог своего дома, как привратник доложил:

— У нас молодой господин Цюй. Он сейчас в покоях госпожи.

Братья прошли во внутренние покои, где жена Третьего Лоу принимала внука господина Цюя. Молодой Цюй поспешил отдать поклон двоюродным дядям, и те пригласили его в кабинет. Юноша передал им письма своего деда, посланные им подарки, а от себя поднес каждому по книге стихов.

Перелистав несколько страниц, братья пришли в восторг.

— Наш племянник такой молодой и уже такой талантливый. Мы должны, как говорится, отойти на три шэ[97].

— Это всего лишь глупая мазня, прошу ваших замечаний, — проговорил юноша.

Восхищенные братья, несмотря на поздний час, устроили в честь гостя ужин и оставили его ночевать в кабинете. На следующее утро, повидавшись с племянником, братья переоделись, послали свои визитные карточки к историографу, а сами в паланкинах отправились к нему с визитом. Вернувшись домой, они приказали повару готовить угощения и послали Лу приглашение на пир. Племянника братья нашли в кабинете.

— У нас завтра будет гость, — весело улыбаясь, сообщили они ему. — Просим, дорогой племянник, составить нам компанию.

Молодой Цюй поинтересовался, кто он.

— Наш земляк — историограф Лу, — объяснил Третий Лоу. — Он сдавал столичные экзамены, на которых наш отец, старший наставник, был главным экзаменатором.

— Человек он, правда, самый заурядный, — добавил Четвертый Лоу, — но доводится нам названым братом. Во время поездки он первый устроил пир, вот мы и пригласили его на завтра.

Тут в кабинет вошел привратник и доложил:

— У ворот вас ожидает господин Ню Бу-и из Шаосина.

— Зови его побыстрее в зал, — приказал Третий Лоу.

— Не тот ли это Ню Бу-и, который служил у шаньдунского экзаменатора Фаня? — спросил Цюй.

— Тот самый, а откуда ты его знаешь? — удивился Третий Лоу.

— Он сослуживец моего покойного отца, — сказал юноша.

— А мы и забыли, что твой отец бывал в тех местах, — проговорил Четвертый Лоу и вышел к гостю. Он беседовал с ним довольно долго, а потом провел его в кабинет, и молодой Цюй поклонился гостю.

— Только сейчас от вашего дяди я узнал о кончине вашего отца. Какое горе! Но его сын вырос таким героем, что с достоинством займет место родителя. Гляжу я на вас, и моя скорбь сменяется радостью. Здоров ли ваш уважаемый дед?

— Тронут вашим вниманием. Он здоров и часто вспоминает вас, — ответил Цюй.

Ню Бу-и снова рассказал о том, как Фань искал сочинение одного экзаменующегося, и затем поведал историю о Хэ Цзин-мине, которая развеселила всех.

— Мы с вами, господин Ню, — сказал Третий Лоу, — знакомы не один десяток лет и можем не стесняться друг друга. Посидите с нами до вечера, мы будем так рады, да и племянник почерпнет у вас много полезного.

Тут подали вино, и все четверо принялись пить и беседовать. Только к вечеру Ню Бу-и стал прощаться, и братья, узнав, где его жилье, вышли его проводить. На другой день Лоу послали слугу за историографом Лу, и к полудню он явился в шелковой шляпе и халате, расшитом драконами. Войдя в зал, он пожелал поклониться алтарю своего учителя. Братья еле отговорили его, и он наконец, расправив свою одежду, уселся. Когда гость напился чаю, к нему вышел на поклон молодой Цюй, и Третий Лоу представил его гостю:

— Наш племянник, внук правителя Наньчанской области.

— Давно мечтал с вами встретиться, — проговорил Лу.

Все церемонно уселись и перекинулись несколькими вежливыми фразами. Тем временем слуги накрыли два стола.

— Это не дело, уважаемые братья. Ведь мы старые друзья, к чему же эти церемонии? — воскликнул Лу. — По-моему, зал слишком велик. Не лучше ли пройти в ваш кабинет? Велите накрыть один стол. Куда приятнее сидеть вместе и беседовать.

Братья не стали ему перечить и провели гостя в кабинет. При виде умело расставленных ваз с цветами, курильниц и столиков историограф пришел в прекрасное настроение. Все сели, и один из братьев приказал зажечь благовония. Вошел мальчик с густой шевелюрой и сросшимися на переносице бровями, снял со столика древнюю медную курильницу и унес с собой. Затем двое слуг опустили тяжелые занавеси. Часа через два, когда чарки уже обошли три круга, слуги снова вошли в комнату и подняли шторы. И тогда кабинет наполнился пьянящим ароматом, который шел из щелей в стенах. Лу чувствовал себя на вершине блаженства.

— Вот так надо воскурять благовония, и тогда не будет чувствоваться дым, — объяснил ему Третий Лоу.

Историограф восхищенно вздохнул и заговорил с молодым Цюем о событиях в Цзянси.

— Вашего почтенного деда сменил в Наньчане Ван Хуэй?

— Да.

— Это ужасный человек, и двор принимает срочные меры, чтобы арестовать его.

— Ведь он перешел на сторону Нин-вана, — заметил Третий Лоу.

— В свое время его рекомендовали как самого способного человека в Цзянси, а он первым перешел на сторону врага.

— Конечно, такой поступок нельзя оправдать, — вставил Четвертый Лоу.

— Недаром древняя пословица гласит: «Нет солдат и нет припасов, почему бы нам не сдаться?» Многие чиновники-предатели тогда скрылись, но его вина особенно велика: ведь он управлял южной Цзянси и, перейдя на сторону врага, передал ему несколько округов. Вот поэтому двор считает его очень важным преступником. За его поимку объявлена награда, — объяснил Лу.

Узнав это, молодой Цюй не решился поведать о своей встрече с Ваном, а историограф тем временем уже стал рассказывать про гадание Ван Хуэя, о котором братья еще не слышали. Лу передал им все подробности, не забыл даже упомянуть о стансе «Луна над Западной рекой» и разъяснил, как события подтвердили гадание.

— Странное предсказание, — проговорил он, — оно говорит о том, что Ван перейдет на сторону мятежников, а как дальше сложится его судьба, оно не определяет.

— Недаром в старину говорили: «Знамение предугадывает последующие события и предсказывает счастье». Очевидно, тот гадатель придумал такое объяснение, ссылаясь на бессмертных и духов, которые на самом деле ко всему этому не имеют никакого отношения, — заметил Четвертый Лоу.

Стол с закусками убрали. Братья показали историографу стихи молодого Цюя и его замечания о поэзии, всячески расхваливая талантливого юношу.

— А сколько лет вашему племяннику? — спросил восхищенный Лу.

— Семнадцать, — ответил Третий Лоу.

— А в какой день повесили лук?[98] — спросил историограф.

Братья обернулись к юноше.

— Я родился в шестнадцатый день третьей луны в час «хай»[99],— ответил тот.

Лу кивнул головой и запомнил эту дату.

Вечером братья проводили гостя, и все разошлись отдыхать.

Через несколько дней молодой Цюй решил возвратиться в Цзясин и пришел к дядям проститься, но братья оставили его еще на один день. Третий Лоу отправился в кабинет, писать ответ на письмо старого Цюя. Он еще не закончил письма, когда мальчик доложил, что его хочет видеть привратник.

— Зови, — сказал Третий Лоу.

— Вас спрашивает какой-то господин. Он ждет у входа, — доложил привратник.

— Скажи, что нас нет дома, пусть оставит визитную карточку.

— У него нет карточки. Как его зовут, он не сказал. Твердит лишь, что ему надо поговорить с господином с глазу на глаз.

— А как он выглядит?

— На вид ему около шестидесяти, на нем квадратная шляпа и шелковый халат. Видно, из ученых.

— Должно быть, это Ян Чжи-чжун! — воскликнул Третий Лоу.

Он бросил письмо в сторону и, позвав брата, сообщил, что по описанию гость напоминает Ян Чжи-чжуна.

— Проси его в зал. Сейчас мы выйдем, — приказал он привратнику. Тот провел посетителя в зал для гостей, куда скоро вышли и братья. Все раскланялись и сели.

— Давно уже я слышал о вашем славном имени, оно точно гром потрясло мой слух. Но, к сожалению, до сих пор не мог с вами встретиться, — проговорил гость,

— Как ваша почтенная фамилия? — осведомился Третий Лоу.

— Зовут меня Чэнь Хэ-фу. Раньше я служил в столице, а на днях приехал сюда с господином Лу из Академии ханьлиней. Наконец-то я удостоился счастья посетить вас. Уши у вас, Третий господин, белее лица[100], и слава о вас прошла по всей Поднебесной. А Четвертый господин — обладатель сияющей звезды Тусин:[101] значит, он скоро получит титул чиновника.

Только тут братья наконец поняли, что перед ними не Ян Чжи-чжун, и спросили:

— А вы, оказывается, сведущи в гадании?

— Я, недостойный, гадаю по чертам[102], по звездам предсказываю судьбу, определяю будущее по наружности, владею тайной эликсира бессмертия, вызываю духов. В столице меня нарасхват приглашали важные вельможи из ведомств и чиновники из всех четырех палат. Я им предсказывал повышение по службе и переводы по службе в другие места, и, представьте, все сбывалось. Поверьте, господа, человек я прямой и льстить не умею, вот почему меня полюбили все сановники. Как-то на днях мы с господином Лу, шутки ради, подсчитали, где я успел побывать за свою жизнь. Оказалось., с тех пор как я покинул Цзянси, прошло уже двадцать лет, за это время я объездил девять провинций, — и Чэнь Хэ-фу расхохотался.

Слуги принесли чай.

— Вы говорите, что приехали вместе с господином Лу? — спросил Четвертый Лоу. — Как же мы не видели вас, ведь мы провели целый день на лодке господина Лу!

— Я был на второй лодке и только вечером узнал про вас. Но, очевидно, так предопределила судьба, чтобы я встретился с вами несколько позже.

— Ваши суждения весьма интересны. Обидно, что мы не встретились с вами раньше, — пожалел Третий Лоу.

— Господин Лу поручил мне передать кое-что вам. Может быть, поговорим в кабинете? — сказал Чэнь Хэ-фу.

— Пожалуйста, — согласились братья и пригласили гостя в кабинет.

Осмотрев обширный двор, просторное помещение, в котором свободно размещались книги и музыкальные инструменты, Чэнь воскликнул:

— Не зря говорят: «Нет ничего красивее на небе чертога бессмертных, а на земле дома канцлера!»

Он придвинул свой стул ближе к братьям и зашептал:

— Дочь у господина Лу уже достигла возраста, когда волосы закалывают шпилькой[103]. Я живу в его доме и могу поручиться, что эта девушка примерная, ласковая, удивительной красоты и талантов. У господина Лу и его жены нет сыновей, и они лелеют ее, как самую дорогую жемчужину. Многие засылали к ней сватов, но отец всем отказывал. А на днях он увидел у вас внука наньчанского областного Цюя и так полюбил его за талант и красоту, что поручил мне узнать, не женат ли он.

— У нашего племянника еще нет невесты, и мы очень признательны господину Лу за его внимание. Но сколько еще лет его дочери? Не будет ли препятствий со стороны гороскопов молодых людей?[104] — проговорил Третий Лоу.

— Об этом можете не беспокоиться. Господин Лу, когда пировал у вас, запомнил восемь знаков[105] вашего племянника, и я уже сопоставил их с гороскопом невесты. В этом году ей исполнилось шестнадцать лет, она моложе вашего племянника на один год. Они как будто предназначены друг для друга самим небом. Их браку благоприятствует все: и год, и месяц, и день, и час рождения. Нет никакого сомнения в том, что в будущем их ждет счастье, долголетие, много детей и внуков.

— Теперь я понимаю, почему он так подробно расспрашивал племянника о его возрасте, — обратился Четвертый Лоу к брату. — Оказывается, вот что было у него на уме.

— Ну и прекрасно, — решил Третий Лоу. — Учитывая благосклонное отношение к этому господина Лу и сватовство господина Чэня, мы сейчас же напишем письмо нашему дяде, выберем счастливый день и зашлем сватов.

— Сейчас я позволю себе откланяться, — сказал предсказатель. — Я обо всем сообщу господину Лу. Позвольте мне в будущем снова прийти к вам за советом.

Проводив гостя, братья рассказали обо всем молодому Цюю.

— Уж раз задумано такое дело, тебе не надо ехать в Цзясин. С письмом поедет слуга. Он привезет нам ответ твоего деда, тогда видно будет, что делать дальше.

Юноша послушался их и остался. Дней через десять вернулся слуга с ответом старого Цюя.

— Старый господин очень обрадовался этим вестям и велел мне на словах передать, что сам он не может пуститься в такой длинный путь, а потому просит братьев взять на себя это дело, тем более что они его зачинщики. Переедет ли жених в дом невесты, или невеста в дом жениха — тоже просил решить вас. Он послал письмо и пятьсот лянов серебром — невесте на подарки. Молодому господину наказал не ездить домой, а остаться здесь до свадьбы. Дед ваш здоров, можете не волноваться.

Братья выбрали счастливый день и попросили быть сватами Чэнь Хэ-фу и Ню Бу-и. В назначенный день оба «лунных старца»[106] пришли в дом Лоу. Их угостили, а потом усадили в паланкин и отправили в дом историографа Лу. За паланкином шли слуги, которые несли свадебные карточки. В доме Лу их тоже пригласили за стол. Отец невесты вернул им карточки со своим согласием на брак и взял карточку с возрастом жениха.

Между тем в доме Лоу готовили десятки корзин с украшениями из золота, серебра, драгоценных камней и перьев зимородка, укладывали в короба свадебные платья из шелка, атласа и парчи, вино и фрукты. На третий день носильщики понесли эти подарки в дом Лу. Одарили и сватов. Каждый получил по двенадцать лянов на одежду и четыре ляна на фрукты и вино. Чэнь и Ню остались очень довольны. Гадателя Чэня попросили также определить день «цветов и фонарей»[107], и он выбрал, как самое счастливое, восьмое число двенадцатого месяца. Историограф Лу не мог расстаться со своей единственной дочерью и попросил жениха переехать к нему в дом. Братья Лоу ответили ему согласием.

В назначенный день дом Лоу разукрасили разноцветными флажками и фонарями. Оба свата получили приглашение на пир, который давался в их честь, а под вечер заиграла музыка и у ворот дома собралась толпа, которая заняла собой все окрестные улицы. Фонарей с титулом дома Лоу несли более восьмидесяти пар, за ними в толпе виднелось множество фонарей со званием правителя области Цюя. Большой паланкин жениха несли две пары носильщиков. Рядом шествовали музыканты. В руках слуг было восемь пар шелковых фонарей, прикрытых от дождя зелеными шелковыми чехлами: только-только начало проясняться, тучи еще не разошлись. За паланкином жениха следовали еще четыре паланкина, в которых восседали братья Лоу, Чэнь Хэ-фу и Ню Бу-и. Вся эта процессия сопровождала жениха в дом невесты.

Привратникам дома Лу вручили несколько пакетов с серебром; массивные ворота распахнулись, заиграл оркестр, приветствуя свадебный кортеж. Первыми сошли с паланкинов братья Лоу в парадных платьях и празднично одетые сваты.

Навстречу гостям вышел сам историограф в шелковой шляпе, парадном халате, подпоясанном златотканым поясом, в атласных сапогах. Когда он со сватами поднялся на крыльцо, снова зазвучала приятная мелодия, и в сопровождении слуг, несущих восемь пар красных фонарей, появился жених в шелковой шляпе, дворцовом одеянии, украшенном красными цветами.

Войдя в зал для гостей, он передал слугам гуся[108] и поклонился историографу Лу. Тот усадил его на почетное место, братьев Лоу и сватов — по бокам от жениха, и, наконец, сел сам. Всем шестерым трижды поднесли чай, затем перед каждым поставили отдельный столик с закусками и вином.

Хозяин прежде всего начал потчевать будущего зятя, а когда тот с поклоном уселся, стал ухаживать за остальными гостями. Снова заиграла музыка.

Молодой Цюй украдкой бросил взгляд вокруг: они находились в обширном зале старинного дома, ярко освещенного десятками свечей.

Вскоре все заняли свои места за столом, музыка стихла. Молодой Цюй подошел с поклоном к будущему тестю, своим дядям, сватам и снова сел. В это время актеры уже заполнили зал. Они отвесили гостям низкий поклон и под грохот гонгов и барабанов показали пьесы «Повышение чиновника», «Чжан Сянь[109] дарует сына» и «Награждение титулом».

Дождь, который целых два дня лил беспрерывно, наконец утих, но земля еще не просохла, и актеры в новых сапогах церемонно входили в зал, проходя по открытой галерее, устланной досками.

Когда все три пьесы были показаны, ведущий распорядитель со списком пьес в руках стал обходить гостей, чтобы они выбрали новые. Он только что опустился на колени перед женихом, как слуга, подававший суп из ласточкиных гнезд, крикнул ему: «Отойди!» — но актер уже поднялся и передал список жениху. Вдруг что-то сорвалось с перекладины под потолком и шлепнулось прямехонько в тарелку. Тарелка опрокинулась, и горячий суп, обрызгав лицо актера, залил весь стол.

Оказалось, что с балки свалилась крыса. Попав в горячий суп, она обезумела от боли и, опрокинув тарелку, прыгнула на жениха и затем на пол. Новый свадебный наряд юноши покрылся жирными пятнами. Испуганные слуги быстро убрали тарелку, вытерли стол и дали жениху новый халат. Молодой Цюй, несмотря на уговоры, не захотел выбрать пьесу. Наконец, посовещавшись, все остановились на пьесе «Три процветающих поколения», и актер удалился со своим списком.

Уже дважды подали яства, а вино обошло гостей несколько раз, когда из кухни вынесли суп. Нанятый на кухню подручный, молодой деревенский парень, обутый в грубые туфли, подбитые гвоздями, стоял на крыльце перед входом, держа поднос с шестью чашками супа, и во все глаза смотрел на представление. Слуга взял с подноса четыре чашки и понес гостям, а паренек продолжал глазеть на актеров.

Когда актер, наряженный молодой гетерой, кокетничая и вертясь, затянул песню, очарованный его игрой парнишка забыл обо всем на свете. Думая, что чашек уже нет, он наклонил поднос, чтобы слить выплескавшийся из чашек суп на землю, но тут послышался звон — обе чашки упали и разбились, а суп залил весь пол. Подручный в испуге наклонился и стал сгребать пролитое вместе с осколками, но не тут-то было: две собаки, опередив его, принялись лакать разлитый суп. Парнишка в ярости хотел пнуть собаку, но промахнулся. От резкого движения туфля соскочила с ноги и взлетела вверх, чуть ли не на чжан[110], прямо над первым слева столиком, за которым сидел Чэнь Хэ-фу.

Гадатель как раз собирался отправить в рот лакомые кусочки, разложенные перед ним на двух блюдах: пирожки с начинкой из свиного сердца и сладкие пельмени на гусином жире. Рядом в глубокой миске остывал суп из восьми специй. Чэнь Хэ-фу только что поднял свои палочки, как вдруг черная, грязная туфля грохнулась на стол, и оба блюда с яствами разлетелись на мелкие куски. Предсказатель в ужасе вскочил, опрокинув рукавом чашку, и суп залил весь стол. Гости замерли в испуге.

Увидев в этом несчастливое предзнаменование, расстроенный историограф счел за лучшее промолчать. Подозвав к себе слугу, он принялся отчитывать его шепотом.

— Что вы наделали! Безобразие! Поручить мальчишке поднос! Погодите, кончится свадьба, я с вами разделаюсь!

Пока все шумели, актеры доиграли пьесу, и гости, взяв разукрашенные свечи, проводили жениха в покои новобрачных. Затем все вернулись в зал и стали снова смотреть представление, которое продолжалось до самого утра.

На следующий день зять пришел благодарить тестя. В зале снова начался пир, а Цюй вернулся в свои покои, где его ожидала новая трапеза с молодой женой. Дочь Лу уже успела сменить тяжелый свадебный наряд на легкую, изящную одежду. Молодой Цюй наконец осмелился взглянуть на нее — она была прекрасна, как рыбка в пучине, как лебедь в поднебесье, и затмевала своей красотой луну и цветы. Ей прислуживали несколько мамок и две красивые, изящные прислужницы, одну из которых звали Цай Пинь, а другую — Шуан Хун. Юноше показалось, что он попал в Ясный парк или на остров Пынлай[111], на берега Лофу или на Заколдованную Гору[112].

О том, что произошло дальше, говорят:

А кто хочет узнать, что случилось потом, пусть прослушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ОДИННАДЦАТОЙ рассказывается о том, как дочь историографа Лу в вопросах, касающихся экзаменов, поставила в тупик своего мужа, а смотритель школ Ян рекомендовал мудреца в доме советника

Напомним о том, как молодой Цюй, войдя зятем в семью Лу, при виде необычайной красоты молодой жены совершенно опьянел от счастья. Но он еще не знал, что она очень талантлива и совершенно непохожа на других девушек. У Лу не было сыновей, и он воспитал свою дочь, как сына. Когда ей было лет шесть, он пригласил учителя преподавать ей Четверокнижье и Пятикнижье, и с одиннадцати лет девочка уже могла толковать книги и писать сочинения.

Учитель заставил ее сначала вызубрить наизусть произведения Ван Шоу-ци, а потом научил первым пяти частям сочинений. И надо сказать, что учитель, получая жалованье, занимался с ней так же, как занимался бы с любым юношей.

Дочь Лу, обладавшая большими способностями и хорошей памятью, к моменту замужества знала более трех тысяч произведений таких ученых, как Ван Шоу-ци, Тан Шунь-чжи, Цюй Цзин-чунь, Сюэ Ин-ци и других мелких литераторов, а также лучшие экзаменационные работы, написанные в различных провинциях. Сочинения, которые она писала сама, отличались стройностью мысли, строгостью и в то же время изяществом.

«Будь она мальчиком, — не один бы раз получила степень чжуанюаня!» — вздыхал Лу и на досуге поучал дочь:

— Тому, кто овладел восьмичленным сочинением, все другое нипочем: и стихи и оды. Такой, как говорят, «ударит хлыстом — останется шрам, ударит рукой — покажется кровь». Но если не постигнешь искусства писать сочинения, тогда, что бы ты ни сделал, все будет пустой болтовней и ересью.

Следуя наставлениям отца, дочь завалила томами сочинений всю комнату перед туалетным столиком и диваном для вышивания. Каждый день она внимательно изучала книги и снабжала их многочисленными комментариями. Когда кто-нибудь дарил ей стихи, она даже на них не смотрела. Правда, в доме было несколько книг, таких как: «Стихи тысячи поэтов»[113], «Стихи ученого Се»[114], «Стихи и рассуждения Су Дун-по и Сяо Мэй»[115], но она отдала их служанкам Цай Пинь и Шуан Хун, а в свободное время забавы ради учила их слагать стишки.

Молодые подошли друг другу, как по происхождению так и по таланту и красоте. Как говорят, получилась славная пара: талант и красавица. Дочь Лу ожидала, что ее муж уже достаточно подготовлен и скоро станет молодым цзиньши. Но прошло дней десять, а Цюй и внимания не обращал на книги, которыми были завалены ее комнаты.

«Он, безусловно, все это прекрасно знает, — думала молодая женщина. — Он просто наслаждается первыми днями супружеского счастья, жаждет веселья и смеха».

Но через несколько дней Цюй, возвратившись с пирушки, достал из рукава томик стихов и при свете лампы принялся декламировать их, а потом привлек жену к себе, чтобы читать вместе. Молодая еще смущалась, но не решилась расспросить его о сочинениях и с трудом выдержала час такого чтения перед сном. Но на следующий день она не вытерпела и, узнав, что муж сидит в кабинете, на листе красной бумаги написала название темы: «Совершенствуйся — и в семье воцарится гармония»[116]. Затем она позвала Цай Пинь и распорядилась:

— Снеси господину и скажи, что отец просит его написать сочинение на эту тему.

Цюй прочитал и рассмеялся:

— Я не слишком большой специалист в этих делах. Кроме того, за месяц жизни в вашем доме я хочу написать два изящных стихотворения, а грубыми сочинениями мне заниматься не хочется.

Цюй думал, что такой ответ покажется его начитанной жене верхом изящества, но оказалось совсем наоборот. Вечером в комнату молодой вошла мамка и застала ее в слезах.

— Только что сыграли свадьбу, и муженек оказался таким хорошим. Почему же вы печальны? — спросила мамка, и молодая женщина поделилась с ней своим горем.

— Я была уверена, что он в совершенстве постиг искусство писать сочинения и скоро будет цзюйжэнем или цзиньши, — вздохнула она. — Кто бы мог подумать, что окажется иначе! Как я ошиблась!

Мамка принялась успокаивать ее, но когда молодой Цюй пришел, жена встретила его весьма холодно. Он и сам уже был не рад своим словам, но объяснения в этот день между супругами так и не произошло. С этого дня дочь Лу все время ворчала, изливая на мужа свою сердечную горечь. Когда она заводила речь об экзаменах, муж отмалчивался; а на более настойчивые просьбы отвечал, что у нее грубые вкусы. Печаль молодой женщины все возрастала, она все время ходила нахмуренная.

Все это наконец дошло до матери, и она пришла успокоить дочь.

— Не будь такой глупенькой, — сказала она ей. — Муж у тебя хороший, и отцу понравился. Он считает его известным ученым.

— Ах, мама! — воскликнула молодая женщина. — Разве можно считать человека известным, если он не может даже сдать экзамен на степень цзиньши? Не было такого ни в старину, ни в наше время.

И ее охватило еще большее негодование.

— Не сердись, ведь брак — это дело всей жизни, — стали уговаривать ее старая госпожа и мамка. Дом и у нас и у зятя — полная чаща. Разве тебе станет хуже оттого, что он не получит степень цзиньши и не пойдет служить?

— Не зря говорит пословица: «Настоящий мужчина не проедает выделенное ему при разделе имущество; хорошая женщина не донашивает свадебного платья». По-моему, жить за счет деда — недостойно. Надо самому добиваться почета и славы.

— Так-то оно так, но надо уговаривать его потихоньку, нельзя горячиться, — урезонивала ее мать.

— А если ваш муженек не станет сдавать экзамены, то когда у вас родится сын, вы сами воспитаете его, да так, чтобы он не походил на своего отца. Ведь вы у нас такой хороший учитель! Будьте уверены, уж его-то вы сделаете чжуанюанем. Сын оправдает ваши надежды, почетный титул для вас обеспечен, — проговорила мамка и вместе со старой госпожой весело рассмеялась.

Дочь вздохнула, и на этом их беседа кончилась.

Но их разговоры дошли до самого Лу. Он тоже написал две темы и попросил у зятя совета, как их развить. Цюй с грехом пополам написал сочинения, и Лу убедился в том, что его зять сумел только использовать выражения из стихов; две строки из оды Цюй Юаня «Скорбь отлученного», две другие — напомнили изречения из философских трактатов, но в целом хорошего сочинения не получилось. Историограф промолчал, но в душу его закралась тревога. Только старая госпожа продолжала любить зятя, словно родного сына.

Незаметно прошла суровая зима, и наступил Новый год. Молодой Цюй съездил домой поздравить с праздником деда и мать, а двенадцатого числа первой луны его пригласили к себе Лоу на пирушку в честь наступающей весны. Встретив племянника, братья провели его в кабинет и расспросили о здоровье деда.

— Сегодня гостей не будет, — сказали они. — Мы пригласили только вас на нашу домашнюю пирушку по случаю праздника.

Только они уселись, как привратник доложил о приходе смотрителя могил Цзоу Цзи-фу. Тут братья спохватились: устраивая свадьбу молодого Цюя, они целый месяц жили в непрестанных хлопотах. А тут подошел Новый год, и они совсем забыли о Ян Чжи-чжуне. Приказав ввести Цзоу Цзи-фу, братья вместе с Цюем вышли в зал. Смотритель в новой войлочной шляпе, стеганом халате из темной холстины и теплых туфлях явился вместе с сыном Сяо-эром, который держал в руках холщовый мешок с жареным рисом и бобовым сыром.

— Зачем вы принесли подарки, Цзи-фу? Прогулялись бы налегке, — вскричали братья, раскланявшись с гостями. — Нам это ни к чему, а не взять — вы обидитесь.

— Не смейтесь, господа, а то я могу умереть со стыда… Ведь все это, простое, деревенское, вы можете отдать своим людям, — сказал Цзоу Цзи-фу.

Братья приказали слугам убрать подарки, пригласили Цзоу Цзи-фу в кабинет, а его сына попросили посидеть в зале. Узнав, что перед ним молодой Цюй, Цзоу Цзи-фу осведомился о здоровье его деда.

— С господином Цюем я встретился на похоронах старого господина. С тех пор прошло целых двадцать семь лет. Теперь я уже старик, да и ваш дед, наверно, совсем седой!

— Дед поседел года четыре назад, — ответил молодой Цюй.

В присутствии внука Цюя Цзоу Цзи-фу не решился сесть первым, чтобы не показать свою непочтительность, но Третий Лоу сказал:

— Садитесь, не стесняйтесь. Ведь он наш племянник, а вы уже в почтенном возрасте.

Цзоу Цзи-фу послушался, сел, и они закусили. На стол подали новые блюда, наполнили чарки, и тогда братья Лоу рассказали о своих визитах к Ян Чжи-чжуну со всеми подробностями.

— Он, конечно, ничего не знал, — проговорил Цзоу Цзи-фу. — Ему никто не мог рассказать об этом, ведь я несколько месяцев прожил в соседней деревне и не наведывался в Синьшичжэнь. Господин Ян — человек очень порядочный, охотно заводит дружбу. Он не станет зазнаваться и умышленно избегать встречи. Знай он о вашем визите, явился бы к вам даже ночью. Я завтра же отправляюсь, расскажу ему все, и мы вместе приедем к вам.

— Поживите у нас до праздника фонарей. Пятнадцатого числа вместе с племянником погуляете, посмотрите на фонари, а семнадцатого или восемнадцатого мы наймем лодку и отправимся вместе к Ян Чжи-чжуну. Лучше, если мы первые нанесем ему визит, — сказал Четвертый Лоу, и Цзоу Цзи-фу согласился.

Пирушка кончилась поздно ночью. Братья проводили молодого Цюя домой, а Цзоу Цзи-фу оставили ночевать в кабинете. На другой день они осматривали фонари, и Цзоу Цзи-фу позвал своего сына полюбоваться на удивительное зрелище: в зале для гостей повесили пару огромных, украшенных драгоценностями, фонарей из дворца Боевой Доблести, изготовленных в придворной мастерской и пожалованных в свое время семье Лоу императором Сянь Цзуном[117]. Четырнадцатого числа старик отослал сына в деревню и наказал ему:

— Ты поезжай вперед. После праздника фонарей я вместе с господами поеду в Синьшичжэнь и по пути заеду к твоей старшей сестре, так что домой вернусь не раньше двадцатого.

Пятнадцатого числа Цюй вместе с женой и тещей устроил домашний пир, а вечером отправился к братьям Лоу. Они выпили и вышли прогуляться. На воротах ямыня правителя Хучжоуской области висел огромный фонарь, сделанный в виде черепахи, поддерживающей гору. В храмах шли представления, повсюду бродили ряженые, раздавался грохот гонгов и барабанов. По улицам расхаживали мужчины и женщины и при лунном свете любовались на фонари. Веселье продолжалось до утра, потому что в этот праздник разрешалось ходить по городу всю ночь напролет. На следующий день Цзоу Цзи-фу сказал братьям, что он должен отправиться в Синьшичжэнь к дочери. Договорились, что восемнадцатого числа оба брата приедут в деревню, и тогда они вместе пойдут к Ян Чжи-чжуну.

Хозяева проводили старика до ворот, и скоро Цзоу Цзи-фу на попутной лодке добрался до Синьшичжэня. Дочь встретила отца с поклоном, поздравила его с Новым годом и принялась готовить угощения.

Восемнадцатого числа Цзоу Цзи-фу решил пойти к Яну и у него подождать братьев Лоу.

«Человек он бедный, чем будет угощать господ?» — подумал Цзоу Цзи-фу. Он взял у дочери курицу и, вручив ей несколько монет, наказал купить три цзиня мяса, бутыль вина и овощей. Затем одолжил у соседей лодку, сложил в нее свои покупки и сел за весла. Пристав к берегу, он направился к дому Ян Чжи-чжуна.

Дверь открыл сам хозяин, который ожесточенно чистил полотенцем какую-то курильницу. При виде Цзоу Цзи-фу он бросил курильницу и поклонился гостю. Оба поздравили друг друга с Новым годом, и Цзоу Цзи-фу понес в дом свои покупки.

— Ой! Зачем вы привезли все это, господин Цзоу? — испуганно воскликнул Ян Чжи-чжун. — Разве я мало вас разорял? А вы опять так заботитесь обо мне.

— Все эти простые, деревенские кушанья я принес не ради вас, а ради высоких гостей. Скажите вашей жене, чтобы она приготовила угощения, а я расскажу вам, кого жду.

— Мне даже неудобно признаться вам, уважаемый Цзоу, — улыбнулся Ян Чжи-чжун, всунув руки в рукава своего халата. — Но после того, как в прошлом году я вышел из тюрьмы, в доме хоть шаром покати: на целый день лишь миска жидкой рисовой каши. В канун Нового года Ван, что держит меняльную лавчонку в нашем селении, послал ко мне своих людей и предложил двадцать четыре ляна серебром за мою любимую курильницу. Решил воспользоваться тем, что у меня перед праздником нет ни риса, ни дров. А я им и сказал: «Нужна моя курильница, так выкладывайте триста лянов и ни гроша меньше. Если даже заложу ее на полгода, и то потребую сто лянов. А того, что вы предлагаете, не хватит даже на уголь для растопки». Ну, они и ушли, а мы весь вечер просидели без дров и риса. Зажгли мы с женой свечу и принялись чистить курильницу. Так за этим занятием и провели новогоднюю ночь. — Ян Чжи-чжун взял курильницу и продолжал: — Посмотрите, какая красота! От нее так и веет стариной! Сегодня утром на завтрак ничего не было, и, чтобы развлечься, я снова стал чистить ее. А тут вы пришли. Вот неожиданность! Есть теперь и вино и закуски, только риса нет.

— Это поправимо! — воскликнул Цзоу Цзи-фу и, достав из-за пазухи кошелек, протянул хозяину больше двух цяней серебром.

— Пошлите кого-нибудь поживее, пусть купят несколько шэнов риса. А потом сядем и спокойно потолкуем.

Ян Чжи-чжун позвал мать и, отдав ей деньги, попросил сходить за рисом.

Вскоре старуха вернулась с покупкой и отправилась в кухню готовить еду. Ян Чжи-чжун запер ворота и принялся расспрашивать:

— Про каких это знатных гостей вы говорили?

— А как, по-вашему, вам удалось выбраться из уездной тюрьмы, выпутаться из тяжбы с соляной лавкой? — спросил в свою очередь Цзоу.

— Да я и сам не ведаю. Начальник уезда неожиданно выпустил меня из тюрьмы. У ворот ямыня я расспросил кое-кого и узнал, что за меня поручился какой-то Цзинь. Как я ни ломал голову, не мог вспомнить, кто это такой. А вы что-нибудь знаете?

— Какой там Цзинь! — вскричал Цзоу Цзи-фу. — Это Цзинь Цзюэ, слуга Третьего господина Лоу из дома старшего наставника наследника престола. Младшие братья Лоу услышали от меня о вашем славном имени, а вернувшись домой, внесли в казну семьсот лянов и приказали своему слуге Цзинь Цзюэ поручиться за вас. Неужели вы до сих пор ничего не знаете? Ведь после того они дважды приезжали к вам с визитом.

Словно пелена упала с глаз Ян Чжи-чжуна.

— Ах, да, да. Все мать перепутала! В первый раз я пришел с рыбной ловли, а она мне: «Из города приходил какой-то Лю». А я подумал, что это стражник из уезда, и побоялся с ним встретиться. В другой раз я вернулся вечером, а она заявляет: «Опять приезжал этот Лю, я отправила его восвояси». Вот, собственно, и все. Оказывается, это не Лю, а Лоу! Как мог я догадаться, что это Лоу! Я думал, это стражник.

— Вам мерещится стражник из суда. Как говорят: «Кого укусит змея, тот и через три года веревки во сне боится». Ну да ладно. На днях я поздравлял господ с праздником, и мы договорились побывать у вас сегодня. Но я боялся, что вы не сможете как следует подготовиться, и захватил с собой кое-что из съестного. Как вы находите, хорошо я поступил?

— Такая благосклонность со стороны господ обязывает меня поехать в город и нанести визит первым. Зачем им затруднять себя?

— Раз они уже в пути, ехать вам незачем, надо их встретить здесь.

Они посидели, выпили чая, который вскипятил Ян Чжи-чжун, и вдруг услышали стук в ворота.

— Это они, идите, отоприте быстрей, — проговорил Цзоу Цзи-фу.

Но не успел Ян Чжи-чжун открыть ворота, как во двор ввалился какой-то пьяный. Он споткнулся о приступку и растянулся на земле. Затем встал и, не разбирая дороги, бросился в дом. Это оказался Ян Лао-лю, второй сын Ян Чжи-чжуна. Он проигрался в пух и прах и, опрокинув несколько чарок водки, сильно захмелел. Теперь он кинулся к матери, чтобы выклянчить на игру.

— Куда полез, тварь! Даже не поклонился господину Цзоу! — вскричал Ян Чжи-чжун.

Спотыкаясь на каждом шагу, Лао-лю поклонился гостю и устремился на кухню. Тут ему в нос ударил аромат курицы и говядины, варившихся в котле. В другом котле томился рис, а на полу стояла бутыль с вином. Не раздумывая, откуда все это взялось, Лао-лю поднял крышку с котла, собираясь полакомиться, но мать оттолкнула его и захлопнула крышку.

— Обжора! Ведь это нам принесли, мы ждем гостей! — разозлившись, отчитал сына Ян Чжи-чжун, но тот и не думал слушаться. Качаясь из стороны в сторону, он продолжал лезть за едой, огрызался и таращил свои осовелые глаза. Ян Чжи-чжун в гневе схватил кочергу и принялся дубасить сына, пока тот не выскочил из кухни.

— Эти закуски и вино для господ Лоу, — разъяснил ему господин Цзоу.

Услышав, что речь идет о доме Лоу, Ян Лао-лю не отважился больше скандалить, несмотря на свою дурость и хмель. Видя, что он немного протрезвел, мать тайком от мужа выловила ему из котла куриную ножку, наложила полную миску риса и полила его бульоном. Наевшись, Лао-лю завалился на кровать и уснул.

Братья Лоу пожаловали только к вечеру. С ними вместе приехал и молодой Цюй. Цзоу Цзи-фу и Ян Чжи-чжун встретили их и провели в зал для гостей, где с двух сторон у стен были расставлены шесть старых бамбуковых стульев, а посередине стоял письменный стол. На стене висело нравоучение ученого Чжу о домоуправстве, а по бокам от него, написанные на простой писчей бумаге, изречения следующего содержания:

«Здесь в покосившемся доме из трех комнат живет человек, постигший напевы Севера и Юга».

Сверху красовалось извещение:

«Торжественно сообщаем, что господин Ян Юнь из вашей провинции всемилостивейше выбран смотрителем при школах Шуянского уезда области Хуайань района Интянь. В столичном вестнике…»

Гости не успели прочитать до конца — к ним с поклоном подошел Ян Чжи-чжун, усадил их, а затем сам поднес каждому чаю. После взаимных комплиментов гости заверили хозяина в своем давнишнем желании с ним встретиться, а Третий Лоу, показывая на стену, спросил:

— Давно ли пришло это извещение о вашем почетном назначении?

— Три года тому назад, еще до того, как я попал в беду, — ответил Ян Чжи-чжун. — В свое время мне предоставили вакантное место стипендиата, затем раз семнадцать я сдавал провинциальные экзамены, но каждый раз неудачно. Только к старости получил это место. Я обязан был составлять доклады, делать представления, выполнять мелкие поручения. Я чувствовал, что мне это не под силу. Сначала я отказывался под предлогом недомогания, и мне много пришлось хлопотать, чтобы получить от местных властей свидетельство о болезни. Сколько пришлось пережить! И кто бы мог подумать: стоило мне покончить с этим делом, как началась судебная волокита, я оказался жертвой каких-то мелких торгашей! Я тогда очень раскаивался в своем поступке: лучше было бы уехать в уезд Шуян, чем унижаться перед тюремными надзирателями! Если бы не господа, которые не побоялись трудностей и всеми силами старались мне помочь, я так и умер бы в тюрьме! Когда еще смогу отплатить вам за доброту и милость!

— Зачем вспоминать о такой мелочи! — воскликнул Третий Лоу. — Услышав сегодня о вашем отказе от служебной карьеры, я проникся еще большим уважением к вашим высоким достоинствам.

— Стоит ли толковать об этом, ведь друзья обязаны помогать друг другу. Нас беспокоит только, что мы так поздно обо всем узнали и не смогли пораньше избавить вас от неприятностей, — сказал Четвертый Лоу.

Ян Чжи-чжун проникся к братьям еще большим почтением. Он любезно заговорил с молодым Цюем. Но в этот момент Цзоу Цзи-фу заметил:

— Господа Лоу и Цюй, наверно, проголодались, проделав такой долгий путь?

— Уже все готово, прошу вас! — И Ян Чжи-чжун пригласил гостей в маленький кабинет, который он построил собственными руками рядом с квадратным двориком, усаженным сливами.

Последние дни стояла теплая погода, кое-где на ветках уже распустились цветы. Стены кабинета были увешаны картинами и стихами, а в самом центре параллельные надписи гласили:

Братья не могли сдержать вздоха восхищения: им показалось, что они попали в обитель бессмертных. А Ян Чжи-чжун тем временем подал курицу и мясо, вино и рис. Все выпили по нескольку чарок, поели, и на смену кушаньям был подан чай. Гости вспомнили о двух своих визитах и громко расхохотались, узнав, как все перепутала глухая старуха. Братья пригласили к себе Ян Чжи-чжуна погостить.

— В связи с Новым годом у меня еще есть кой-какие дела. А дня через четыре я почту за большую честь повеселиться несколько дней у вас, как у Пин Юаня[119].

Они разговаривали до начала первой стражи, пока не показалась луна. Ее свет залил кабинет, и на окнах казались нарисованными тени цветов распустившейся сливы. Гостям не хотелось уходить.

— Я бы предложил господам травяное ложе, но, боюсь, вам не понравится ночевать в деревенской хижине, — проговорил Ян Чжи-чжун и проводил гостей на берег.

Только когда лодка отчалила, Ян Чжи-чжун и Цзоу Цзи-фу вернулись домой.

Дома привратник встретил братьев Лоу и их племянника известием:

— За господином Цюем уже три раза приходили. У академика Лу какое-то срочное дело.

Цюй поспешил домой, где его встретила старая госпожа. От нее он узнал следующее: историограф, проведав о том, что его зять не хочет писать сочинения, разгневался и решил взять себе наложницу, чтобы у него родился сын, которого он сам будет учить и для которого добьется звания цзиньши. Жена сказала ему, что он уже стар, и посоветовала не делать этого, но муж страшно рассердился. Вчера вечером он споткнулся и упал. У него отнялась половина туловища и перекосился рот. Сейчас дочка сидит около него, заливается слезами и горестно вздыхает.

Делать было нечего. Молодой Цюй отправился в кабинет спросить о здоровье тестя. Там он увидел Чэнь Хэ-фу, который щупал пульс у больного.

— Нижний пульс, в вершке от запястья, сильно учащенный, — проговорил он. — Главное в легких — дыхание, а учащенный пульс — это признак скопления мокроты. Старый господин живет в провинции, но сердце у него во дворце. Печаль истомила его, именно поэтому болезнь так быстро завладела им. Главное в его лечении — это восстановить дыхание и удалить мокроту. Я знаю, что в последнее время врачи не любят применять лекарство «банься», считая его слишком сильным, и при скоплении мокроты прописывают кудрявку. Но они не знают, что от нее может быть еще хуже. Во время болезни старого господина надо пользоваться лекарством «сыцзюнь цзы», добавлять к нему «эр-чэнь» и принимать все это перед едой, слегка подогрев. Достаточно принять две-три дозы, и болезнь совершенно пройдет.

Чэнь Хэ-фу выписал рецепт. Больной принял четыре дозы, рот его перестал кривиться, только языком он еще плохо владел. Чэнь Хэ-фу снова пощупал пульс и изменил рецепт, прописав на этот раз пилюли. Мало-помалу лечение дало хорошие результаты.

Более десяти дней у молодого Цюя не было ни минуты свободной, он все время находился рядом с больным. Однажды в полдень, воспользовавшись тем, что старик уснул, молодой Цюй выскользнул из дома и направился к братьям Лоу. Уже в дверях кабинета он услышал голос Ян Чжи-чжуна. Цюй вошел в комнату и, поклонившись, сел.

— Я только что сказал, — разглагольствовал Ян Чжи-чжун, — что я недостоин внимания господ, которые так почитают мудрых мужей. У меня есть один друг. Он живет в горах Сяошаньского уезда. Этот человек обладает огромным талантом и удивительными знаниями. Как говорят: «Живя на одном месте, он не теряет достоинств настоящего ученого; а выйдя из дома, он может стать сподвижником князя». Почему бы вам, господа, не познакомиться с ним?

— Неужели есть такой просвещенный человек? — удивился Третий Лоу.

Ян Чжи-чжун сложил руки и назвал его имя.

А дальше произошло то, о чем говорят:

Кто хочет знать, кого назвал Ян Чжи-чжун, пусть прослушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДВЕНАДЦАТОЙ рассказывается о том, как сановники пировали на озере Шея Иволги, а рыцарь Чжан обманным путем устроил «встречу человеческой головы»

Напомним о том, что рассказывал Ян Чжи-чжун братьям Лоу:

— Господа так милостивы ко мне! Чем я, самый обыкновенный человек, заслужил такое внимание? Вот у меня есть один приятель Цюань У-юн, его другое имя — Цюань Цянь-чжай. Он живет в горах Сяошаньского уезда. Стоит только поговорить с ним, и вы сами сможете убедиться, что он обладает такими же знаниями, как Гуань Чжун и Лэ И[120], такой же эрудицией, как Чэн и Чжу[121]. Это первый человек нашего времени.

— Если есть такой мудрец, почему бы нам не посетить его? — в волнении воскликнул Третий Лоу.

— Господин Ян, завтра же мы купим лодку и отправимся вместе, — поддержал брата Четвертый Лоу.

В этот момент в комнату вбежал привратник с красной визитной карточкой и доложил:

— Вам кланяется господин Вэй, вновь назначенный на должность дорожного инспектора. Он привез письмо из столицы от старшего господина и желает поговорить с вами.

— Племянник, ты посиди с господином Яном, а мы встретим гостя и сразу вернемся, — сказали братья молодому Цюю.

Оба Лоу переоделись и вышли в зал, навстречу господину Вэю, который явился в парадном костюме. Все раскланялись и уселись, разместившись, как подобает хозяевам и гостю.

— Когда вы выехали из столицы? Просим извинить, что мы еще не поздравили вас с высоким назначением и вам пришлось первому нанести визит, — завели разговор хозяева.

— Ничего, ничего, — воскликнул Вэй. — Третьего числа прошлой луны я получил в столице назначение и отправился с визитом к вашему старшему брату. Здесь у меня есть письмо. Я пришел засвидетельствовать вам свое почтение, господа.

И господин Вэй протянул братьям послание. Третий Лоу вскрыл конверт и, прочитав письмо, дал его брату.

— Вы, оказывается, обмеряете землю, — сказал он гостю. — Неужели же, едва вступив в должность, вам надо сразу же приступить к своим обязанностям?

— Совершенно верно, — вздохнул Вэй. — Сегодня утром я получил распоряжение торопиться с обмером земли. Вот поэтому я сегодня и пришел к вам просить, чтобы вы рассказали о месте, занятом могилой вашего отца, господина наставника. На днях я отправляюсь туда, совершу поклонение, вызову всех чиновников и сам все тщательно проверю. Возможно, бестолковая чернь вырубила там деревья и затоптала могилу. Придется тогда дать им свои указания.

— Так вы сейчас и отправляетесь? — спросил Четвертый Лоу.

— В ближайшие дни я доложу провинциальным властям о цели своего приезда и отправлюсь обмерять земли.

— В таком случае просим вас завтра к нам на обед. А когда начнется обмер могил, мы, конечно, поедем с вами.

За разговором они выпили чашки по три чая, и господин Вэй, откланявшись, удалился. Братья проводили гостя и, переодевшись, вернулись в кабинет.

— Как это некстати! — заговорили они в нерешительности. — Собрались было к господину Цюаню, а тут этот инспектор со своим обмером. Завтра мы ждем его на обед. А когда он отправится на могилу отца, мы должны поехать с ним. Придется на какое-то время отложить нашу поездку в Сяо-шань. Что же делать?

— Как жаждете вы увидеть мудрого человека! Но если вы так стремитесь встретиться с господином Цюанем, то вовсе не обязательно ехать к нему самим. Пригласите его к себе. Напишите письмо, я приложу к нему записку, а слуга отвезет его в горы к Цюань Цянь-чжаю. Он с радостью приедет, — предложил Ян Чжи-чжун.

— Боюсь только, как бы его не обидело такое высокомерие с нашей стороны, — заметил Четвертый Лоу.

— Если вы не сделаете так, то никогда не увидитесь: у вас постоянно будут дела. Справитесь с одним, появится другое. Когда вы еще соберетесь? Бывает, что из-за дел заветное желание никогда и не сбывается.

— Вот именно, — поддержал его Цюй. — Вы хотите встретиться с господином Цюанем, но неизвестно, будет ли у вас для этого время. Если же пошлете слугу с письмом, да еще с запиской господина Яна, то вряд ли господин Цюань откажется от приглашения.

Наконец договорились. Братья заготовили всевозможные подарки; Хуань Чэн, сын слуги Цзинь Цзюэ, собрался в дорогу и отправился с письмами и подарками в Сяошань. Выполняя наказ своих хозяев, Хуань Чэн сел в лодку, которая шла до Ханчжоу. Лодочник заметил, что багаж у пассажира солидный и сам он производит впечатление человека благонадежного, и пригласил его в среднюю каюту, где уже сидели два человека в шляпах ученых мужей. Хуань Чэн поздоровался и сел рядом с ними. После ужина пассажиры разложили свои вещи и улеглись спать. С самого утра спутники развлекались болтовней, и день прошел незаметно.

Хуань Чэн по говору определил, что оба пассажира родом из уезда Сяошань. Всех присутствующих они называли «гостями».

— Почтенные гости, вы родом из Сяошаня? — спросил их Хуань Чэн.

— Да, оттуда, — ответил пассажир с усами.

— Может быть, вы знаете господина Цюаня, который там живет?

— Нет, я о таком не слышал, — ответил второй, помоложе.

— Говорят, его еще зовут Цянь-чжай, — добавил Хуань Чэн.

— Цянь-чжай? У нас в школе такого не было, — повторил молодой.

— Ах, вот вы о ком! — вдруг вспомнил усатый и принялся рассказывать молодому. — Вот потеха! Вы не знаете его истории? Вы только послушайте! Он живет в горах. Дед его был крестьянином. Но отец, у которого завелись кое-какие деньжата, отправил своего сына в сельскую школу. Сын проучился лет до восемнадцати и, представьте, учитель имел нахальство послать его на экзамены! Но вскоре его отец умер, и он остался ни при чем. Ни торговать, ни землю пахать он не умел. Сидел без дела и продал всю свою землю. Более тридцати лет он экзаменовался, но так и не сдал ни одного экзамена.

Знаний у него особенных никогда и не было, но он обучал в местном храме несколько учеников и каждый год ездил сдавать экзамены. Но ему по-прежнему не везло. Однажды он познакомился с приказчиком Яном из соляной лавки в Синьшичжэне Хучжоуского округа, который приехал в Сяошань за долгами и остановился в храме. Этот Ян — дурак дураком — толковал что-то об астрономии, географии, о каких-то планах помощи государству. Ну, Цюань слушал, слушал этого Яна и свихнулся: словно бес в него вселился! С этого времени он перестал сдавать экзамены и решил сделаться мудрецом. Тут и ученики перестали ходить к нему. В доме у него хоть шаром покати, он живет только тем, что дурачит всех в деревне. На языке у него только одно: «Мы с вами хорошие друзья, чего нам делиться? Ваше — это мое, а мое — это ваше». Это у него вроде заклинания.

— Вы говорите, что он всех дурачит. Но разве можно обмануть всех? — спросил молодой.

— Он все берет только обманом! Я уж не буду подробно рассказывать, ведь я все-таки живу с ним в одной деревне, — ответил усатый и спросил Хуань Чэна — А почему вы о нем спрашивали?

— Да просто так, — ответил Хуань Чэн, а про себя подумал: «Какие смешные у меня господа. Сколько к ним ходит важных чиновников, а, им все кажется, что у них мало друзей. Посылают в такую даль искать какого-то проходимца. Зачем он им?..»

Тут Хуань Чэн увидел плывущую навстречу лодку, на которой сидели две девушки, очень похожие на служанок Цай Пинь и Шуан Хун из дома господина Лу. Хуань Чэн подскочил от неожиданности и даже высунулся из окна, пока не убедился в том, что ошибся. Остальную часть пути он уже не разговаривал со своими попутчиками.

Через несколько дней Хуань Чэн пересел в другую лодку и вскоре добрался до уезда Сяошань. Полдня он провел в поисках и, наконец, нашел дом ученого. Это была полуразрушенная лачуга в несколько комнат, которая приютилась в глубине горной долины. На воротах висело белое траурное полотнище. Хуань Чэн постучался и вошел. Цюань У-юн, одетый во все белое, в высокой траурной шляпе, спросил его о цели приезда и, проводив гостя в заднюю комнату, расстелил для него циновку из рисовой соломы, а вечером угостил его мясом и вином. На следующее утро Цюань написал ответ и сказал Хуань Чэну:

— Премного благодарен твоим хозяевам за их доброту, но я ношу траур по матери и приехать не могу. Вернешься домой, поблагодари своих господ и господина Яна. Подарки оставь здесь. Дней через двадцать кончится траур по умершей матери, и я приеду к вам. Извини за беспокойство, вот тебе два фыня на вино.

И Цюань У-юн протянул слуге небольшой бумажный пакетик.

— Премного благодарен вам, господин Цюань, — проговорил Хуань Чэн, принимая деньги. — Обязательно приезжайте к нам, чтобы не огорчать моих господ.

— Ну конечно, — заверил его Цюань У-юн и проводил посланца до ворот.

Хуань Чэн снова сел в лодку и пустился в обратный путь. В Хучжоу он доложил обо всем хозяевам и передал им письмо. Братья были несколько разочарованы, но стали готовиться к приезду гостя. Старую надпись на просторном павильоне позади кабинета заменили новой: «Скрытый павильон»[122], — которая давала понять, что они ждут Цюаня, как дорогого гостя. Ян Чжи-чжуна поместили в домик позади павильона. Но Ян Чжи-чжун, который был уже в летах, заболел, и для того, чтобы ночью кто-нибудь за ним присматривал, вызвали его второго сына, бестолкового Лао-лю. Само собой разумеется, что этот парень каждый вечер напивался пьяным.

Через месяц Ян Чжи-чжун снова написал Цюань У-юну, поторапливая друга. Получив письмо, Цюань собрался, сел в лодку и приехал в Хучжоу, но сошел на берег за городом. Не сменив дорожного платья, он взвалил на левое плечо свои постельные принадлежности и пошел по улице, размахивая на ходу рукавом своего широкого халата. Пройдя через подвесной мост за городские ворота, он очутился в густой толпе людей. Цюань У-юн и понятия не имел, что входить в город следует с правой стороны, и вошел с левой, продолжая размахивать свободной рукой. Ему повстречался какой-то крестьянин, который только что продал хворост и выходил из городских ворот, держа на плече коромысло с острым концом. Крестьянин шел, опустив голову, и незаметно поддел коромыслом высокую шляпу Цюань У-юна.

Тот с изумлением пощупал обнаженную голову — и вдруг, увидев свою шляпу на чужом коромысле, замахал руками:

— Это моя шляпа!

Но крестьянин ничего не слышал и быстро шел вперед. Цюань У-юн и так не знал правил движения по городу, а тут еще разволновался и бросился за крестьянином, уже совсем не разбирая дороги. Он пробежал расстояние, равное полету стрелы, и вдруг налетел на паланкин. Сидевший в нем чиновник едва не вывалился на землю.

— Кто он такой? — гневно закричал этот важный господин и приказал двум стражникам, которые шли впереди паланкина, заковать Цюань У-юна в цепи. Но тот и не думал подчиняться и, размахивая руками, начал протестовать. Разгневанный чиновник сошел с паланкина, чтобы допросить непокорного; стражники приказали Цюань У-юну встать на колени, но он только таращил на них глаза.

Вокруг собралась толпа человек в семьдесят. Вдруг сквозь плотную стену людей пробился незнакомец в куртке из темного холста с узкими рукавами и в боевом платке, повязанном вокруг головы. У него были жидкие рыжие усики и большие глаза.

— Не гневайтесь, господин, — сказал незнакомец, подойдя к чиновнику. — Это гость, приглашенный в дом Лоу. Он, правда, в спешке наткнулся на вас, но если вы его накажете, то вам потом неудобно будет встречаться с господами Лоу.

Чиновник был не кто иной, как господин Вэй, дорожный инспектор. Услышав эти слова, он выругался и приказал носильщикам продолжать путь. В своем защитнике Цюань У-юн узнал старого знакомого — поборника правды Чжана по прозвищу Железная Рука. Чжан пригласил его зайти в харчевню и успокоиться. После того, как они выпили несколько чашек, Чжан сказал:

— На днях я поехал к вам выразить свое соболезнование в связи со смертью матери, но ваши домашние сказали, что вас пригласили к Лоу. Почему же вы сейчас оказались одни у городских ворот?

— Господа Лоу давно приглашали меня, но я только теперь собрался и вот сегодня случайно наткнулся на чиновника. Получился скандал. Только благодаря вам все уладилось. Пойдемте вместе к Лоу.

И вот перед привратником предстали двое — один был одет во все белое и без шляпы, а второй, позади его, имел весьма воинственный вид. Оба заявили, что должны видеть Третьего и Четвертого господина.

Когда же привратник поинтересовался, кто они, человек в трауре не захотел назвать себя:

— Твоим господам уже все известно, — ответил он.

Привратник отказался было доложить хозяевам, но пришелец поднял крик.

— А ну, позови-ка сюда господина Ян Чжи-чжуна, — приказал он.

Пришлось привратнику идти за ним. Странный вид гостя привел Ян Чжи-чжуна в ужас.

— Как, у вас даже нет шляпы? — удивился он и нахмурил брови. Затем, приказав гостям посидеть на лавке у ворот, он вернулся в дом и скоро вынес оттуда старую квадратную шляпу.

— А кто этот молодец? — спросил Ян Чжи-чжун, передавая шляпу Цюаню.

— Это знаменитый Чжан Железная Рука, о котором я много раз вам рассказывал.

— Давно, давно мечтал встретиться с вами, — проговорил Ян Чжи-чжун.

Гости вошли в дом, на ходу рассказывая о скандале у городских ворот.

— Когда вы встретитесь с господами, не рассказывайте им об этом, — досадливо замахал на них руками Ян Чжи-чжун.

В этот день братьев не было дома. Ян Чжи-чжун проводил гостей в кабинет, где слуги подали им умыться и закусить.

Вечером, вернувшись с пира, братья встретились с гостями в кабинете и выразили сожаление, что им не удалось увидеться раньше. Братья показали Цюань У-юну Скрытый павильон — знак своего уважения и любви к гостю. Познакомившись с поборником правды Чжаном, которого привел Цюань, братья заметили, что он во многом отличается от других людей. Пир возобновился. Цюаня посадили на почетное место; напротив него разместились Ян Чжи-чжун и Чжан Железная Рука, а братья заняли места хозяев. За столом они спросили у Чжана, почему его прозвали Железной Рукой, и гость рассказал:

— Еще в детстве я отличался изрядной силой. Как-то мои приятели побились со мной об заклад, что мне не вытерпеть, если по руке моей проедет телега. И вот я, раскинув руки, лег посреди улицы. Подъехала телега, запряженная волами с грузом в четыре или пять тысяч цзиней. Ее колеса со скрипом прокатились по моей руке. Через мгновение телега была уже в десятках шагов от меня. Осмотрели руку, а на ней даже следа не осталось. Вот тогда мне и дали это прозвище.

— После такой интересной истории стоит выпить целый доу вина. Наливайте, господа, по большой чаре! — воскликнул Третий Лоу, хлопая в ладоши.

Цюань У-юн отказался от вина, сославшись на траур, но Ян Чжи-чжун заметил:

— Еще в старину говорили: «Старых и больных церемонии не связывают». Я только что видел, как вы отведали изысканных яств. Думаю, ничего не случится, если вы пропустите парочку чарок вина. От этого не захмелеешь.

— Ваши слова противоречат установленному этикету. В старину скоромным считали также лук, чеснок, черемшу и другие овощи. И я их тоже не ел. А уж о вине и говорить нечего.

— Мы, конечно, не осмелимся настаивать, — проговорил Четвертый Лоу и приказал слугам налить чая.

— Я знаю много военных приемов: восемнадцать на лошади и восемнадцать спешившись, — продолжал Чжан Железная Рука. — К тому же я владею нагайкой, булавой, кистенем, молотом, ножом, пикой, мечом и секирой. По характеру я очень несдержан. Стоит мне заметить какую-нибудь несправедливость, я мигом выхватываю меч и спешу на помощь пострадавшему. Больше всего я люблю разделываться с молодчиками, которые хвастаются своими подвигами. Когда у меня есть деньги, я с удовольствием помогаю беднякам. У меня нигде нет пристанища, поэтому сегодня я и попал в ваши места.

— Все это отличительные черты настоящего героя! — воскликнул Четвертый Лоу.

— Брат Чжан сейчас говорил о военных приемах. Почему бы вам не посмотреть, как он исполняет танец с мечом? — предложил Цюань У-юн.

Обрадованные братья приказали слугам немедленно принести древний меч, на котором были начертаны какие-то знаки. Чжан вынул из ножен меч, который засверкал при ярком свете лампы, снял с себя куртку, подтянул кушак и вышел во двор. Все последовали за ним. Попросив Чжана подождать, братья распорядились зажечь свечи. Более десятка слуг выстроились с двух сторон двора, держа в руках подсвечники с зажженными свечами.

Делая выпады вправо и влево, Чжан Железная Рука показывал всевозможные приемы. В самом разгаре танца он вдруг исчез в каком-то бледном, холодном сиянии. Зрителям показалось, будто перед ними извивались тысячи серебряных змей. Дунул леденящий ветер, — от ужаса волосы у всех стали дыбом: так быстро вращал мечом Чжан. Цюань У-юн взял со столика медную тарелку и приказал слугам наполнить ее водой. Затем он смочил руку водой и брызнул на танцующего, но ни одна капля не достигла цели. Вдруг раздался крик Чжана, сияние пропало, и все увидели, что в руках у него все тот же меч. Все присутствующие с восхищением заметили, что рыцарь даже не покраснел, и сердце его билось спокойно. Затем все вернулись к столу и пировали до четвертой стражи, а потом отвели гостей отдыхать в кабинет. С этого времени Цюань У-юн и Чжан Железная Рука стали самыми дорогими гостями в доме Лоу.

Однажды Третий Лоу оказал гостям:

— На днях мы устраиваем большой пир и хотим предложить вам погулять на озере Шея Иволги.

С каждым днем становилось все теплей и теплей, и Цюань У-юну стало жарко в его теплом халате из грубой белой холстины. Поразмыслив, он решил заложить его, купить голубого полотна и сшить из него халат, в котором было бы не стыдно показаться на людях. Приняв такое решение и не сказав ничего хозяевам, он поручил Чжану заложить халат и, получив за него пятьсот вэней, спрятал деньги под подушку на своей кровати. Весь день он любовался природой, не выходя из своего павильона, а вечером, готовясь ко сну, пошарил под подушкой — ни одного вэня там уже не было! В павильон никто не заходил, вертелся там только беспутный сын Ян Чжи-чжуна. Цюань У-юн направился к главным воротам. Лао-лю сидел там и вел с кем-то бестолковый разговор.

— Лао-лю, мне надо с тобой поговорить, — окликнул его Цюань У-юн.

— Зачем я вам нужен, дядя? — спросил уже сильно захмелевший Лао-лю.

— Ты видел у меня под подушкой пятьсот монет?

— Видел.

— Куда ты их дел?

— После полудня взял их и проиграл. Осталось в кошельке монет десять; я их отложил, чтоб купить водки.

— Удивительно! Как ты мог взять без спросу и проиграть чужие деньги?

— Ах, дядюшка. Вы и я — один человек. Ведь вы сами говорили: «Ваше — это мое, а мое — это ваше». Зачем же нам делиться? — сказал Лао-лю и, съежившись, выскочил за дверь.

От ярости глаза у Цюань У-юна чуть не вылезли из орбит; но что он мог сказать, когда ему отплатили его же монетой? С этого времени между ним и Ян Чжи-чжуном пошли нелады. Цюань стал называть Ян Чжи-чжуна болваном, а Ян его — помешанным. Но Третий Лоу заметил, что у Цюаня нет одежды, и подарил ему халат из светло-голубого шелка.

Подошла середина четвертой луны. Братья Лоу пригласили гостей и наняли две большие лодки. На одной из них разместились гости, а на другой — повара, слуги, виночерпии и целая труппа артистов и музыкантов со всевозможными инструментами. Погода стояла очень теплая, поэтому гости переоделись в легкие халаты и взяли шелковые веера. Празднество нельзя было назвать очень торжественным, и все же народу собралось довольно много. Кроме хозяев, присутствовали Цюй Шэнь-фу, Ню Бу-и, Ян Чжи-чжун, Цюань Цянь-чжай, рыцарь Чжан и гадатель Чэнь Хэ-фу. Историографу Лу приглашение было послано, но он не приехал. Девятым в этом избранном обществе был бестолковый сын Ян Чжи-чжуна, Ян Лао-лю. Ню Бу-и декламировал стихи, Железная Рука показывал мастерство фехтования, а Чэнь Хэ-фу веселил всех смешными историями. Если принять во внимание изысканность манер обоих братьев, красоту и изящество молодого Цюя, старомодный облик и манеры Ян Чжи-чжуна и странности Цюань У-юна, то не приходится удивляться тому, что пиршество получилось поистине великолепным. Лодки медленно скользили по озеру, а в раскрытые окна каюты лилась прекрасная музыка, — это играл оркестр на плывущей рядом маленькой лодке. Угощения уже были приготовлены, с десяток слуг, в просторных одеждах и высоких шляпах, на носу лодки разливали вино. Но не стоит задерживаться на подробностях — какие изысканные угощения подавались и какого тонкого аромата были вино и чай. Появилась луна, и на лодках загорелось десятков шесть фонариков; от луны и огней, отраженных в воде, стало светло, как днем. Звуки музыки на десятки ли разливались вокруг. На берегах собрались люди и с завистью смотрели на участников празднества: казалось, там веселятся бессмертные.

Прогулка на лодках продолжалась всю ночь, и только утром компания вернулась обратно. Молодой Цюй сразу же пошел к Лу, который встретил его наставлением:

— Твои дяди должны сидеть запершись дома и готовиться к экзаменам, чтобы поддержать славу семьи, а они вместо этого якшаются с таким отребьем. Боюсь, бахвальство своим состоянием не принесет твоим родственникам никакой пользы.

На следующий день молодой Цюй в двух словах передал этот разговор братьям Лоу.

— Я и не подозревал, что твой тесть может дойти до такой пошлости, — рассмеялся Третий Лоу.

Не успел он договорить это, как вошел привратник и доложил:

— Господина Лу назначили на должность помощника чтеца Академии. Только что получен столичный вестник с правительственным указом. Господам надо идти с поздравлением.

Услышав эту весть, молодой Цюй поспешил домой, но к вечеру прислал к братьям слугу с печальной вестью.

— Беда! Получив приказ двора, господин Лу на радостях устроил пир, — сообщил посланец, — Вдруг ему стало плохо, недуг поразил его внутренности. Он лежит без сознания. Вас просят прийти побыстрее.

Братья Лоу, не дожидаясь паланкинов, поспешили в дом историографа. Но уже в воротах они услышали плач: хозяин скончался. Собрались родственники и, посоветовавшись, решили, что покойному надо выбрать приемного сына из близкой родни, а потом уже приступать к похоронам. Молодой Цюй, охваченный печалью, выполнял свой долг.

Так в хлопотах прошло несколько дней. В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое число в дом Лоу пришло письмо от их брата из канцелярии по передаче докладов императору. Братья уселись в кабинете, чтобы обсудить ответ. Луна еще не народилась, и они уселись у свечи один против другого. После второй стражи послышался скрип черепицы, и кто-то, весь в крови, грязный, с кожаным мешком в руках, спрыгнул к ним с крыши. Братья посветили лампой и узнали Чжана.

— Зачем вы забрались к нам в полночь? — удивились братья. — И что у вас в мешке?

— Садитесь, господа, я все расскажу, — сказал Железная Рука. — В моей жизни был один смертельный враг. Уже десять лет я выслеживаю его, но он все ускользал от меня. И вот сегодня я добрался до него и заполучил его голову. Она в этом окровавленном мешке. Но у меня есть еще благодетель, он живет в десяти ли отсюда. Мне нужно пятьсот лянов серебра, чтобы отблагодарить его за милость. Тогда моим хлопотам придет конец, и я смогу посвятить себя друзьям. Но в этот момент только вы можете помочь мне. Разве найдется где-нибудь еще такая добрая душа? Вот почему я ночью пришел к вам. Если вы мне откажете, придется уехать, и мы больше никогда не увидимся.

И, собираясь уйти, Чжан поднял мешок.

— Не торопитесь, брат Чжан, — остановили его братья, хотя сердце у каждого так и стучало от ужаса. — Пятьсот лянов — дело небольшое, о чем здесь говорить? Но куда девать голову?

— Ну, это пустяки! — рассмеялся Чжан. — Ведь я немного владею мечом и уничтожу все следы. Но сейчас в спешке всего не сделаешь. Чтобы отнести пятьсот лянов, мне понадобится часа четыре. А когда вернусь, выну из мешка голову, и с помощью одного зелья она моментально превратится в воду — не сохранится и волоска. Вы устроите пир и пригласите гостей, чтобы они посмотрели, как я буду все это делать.

Братья в полной растерянности бросились в комнаты и вынесли Чжану пятьсот лянов. Чжан положил мешок под крыльцо, завязал деньги в пояс и поблагодарил братьев. Один прыжок — и он уже был на крыше.

Скрипнули черепицы — Чжан исчез. Снова воцарилась полная тишина. Из-за облака выплыла луна и осветила лежавший около ступенек мешок с человеческой головой.

Дальше произошло то, о чем говорят:

А тот, кто хочет узнать, что за голова была в мешке, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ТРИНАДЦАТОЙ рассказывается о том, как Цюй Шэнь-фу спрашивал мудреца о сочинениях, а Ма Чунь-шан не пожалел денег во имя дружбы

Напомним о том, как братья Лоу передали поборнику правды пятьсот лянов серебра, чтобы тот смог отблагодарить своего благодетеля, а Чжан оставил у них в доме кожаный мешок с человеческой головой. Братья не боялись никаких осложнений, так как принадлежали к семье знатного вельможи. Но все же окровавленная человеческая голова, оставленная в мешке у крыльца, вызывала у них тревогу.

— Благородный Чжан Железная Рука не может обмануть нас. А мы не должны показать себя невеждами. Почему бы нам не устроить собрание в честь человеческой головы? — обратился Четвертый Лоу к брату. — Мы приготовим угощения и пригласим наших лучших друзей посмотреть, как Чжан будет открывать мешок. Не каждый день можно увидеть, как зелье превращает голову в воду.

Когда рассвело, Третий Лоу распорядился, какие приготовить кушанья и вина. По приглашению на пир явились Ню Бу-и, Чэнь Хэ-фу, молодой Цюй и, само собой разумеется, гости, которые жили в доме. Братья объяснили гостям, что будет небольшая пирушка, но причину ее замалчивали. Им хотелось сразу поразить всех. А пока гости развлекали себя разговорами. Прошло несколько часов, солнце уже стояло в зените, а Чжан все не появлялся.

— Что-то здесь неладно, — шепнул Третий Лоу брату.

— Наверное, его где-нибудь задержали, но мешок в нашем доме, и Чжан не может не прийти.

Наступил вечер, а Чжана все не было. В кухне уже давно приготовили угощения, и гостей пришлось просить к столу.

— Если он не придет, куда мы денем голову? — волнуясь, спрашивали братья друг друга.

Погода тогда стояла очень жаркая, и к вечеру от мешка пошел тяжелый запах. Старая госпожа пришла в волнение и послала за своими сыновьями. Делать было нечего. Братья набрались храбрости и, развязав мешок, заглянули внутрь… перед ними лежала не человеческая голова, а свиная, весом в шесть или семь цзиней.

Братья переглянулись и не проронили ни слова. Голову они тотчас отправили на кухню и велели использовать ее на обед для прислуги, а сами, пошептавшись, решили никому ничего не рассказывать. Охваченные тревогой, братья снова вышли к гостям, как вдруг привратник доложил:

— Господ желает видеть нарочный с визитной карточкой начальника уезда Учэн. С ним прибыли еще двое из Сяошаньского уезда.

— Опять что-то странное! Что они хотят сказать? — воскликнул Третий Лоу и, оставив брата с гостями, вышел в зал принять нарочных.

— Наш начальник кланяется вам, — проговорил стражник, входя в комнату, и с поклоном передал Третьему Лоу ордер на арест и официальную бумагу. Третий Лоу велел принести лампу и прочел следующее: «Начальнику Сяошаньского уезда У. По делу о насилии. Настоятельница Хуэй Юань из монастыря Орхидей[123] подала жалобу на местного бездельника Цюань У-юна, изнасиловавшего послушницу Синь Юань. Преступник еще до поступления жалобы скрылся в вашем уезде. В связи с этим отправляем вам бумагу для ознакомления с делом. Просим выделить стражников, которые вместе с нашими нарочными определят место пребывания преступника, арестуют его и передадут в наш уезд для судебного разбирательства. Надеемся на быстрое исполнение».

— Мы обращаемся к вам, так как нам известно, что преступник находится в вашем доме, — проговорил стражник. — Вам, очевидно, неизвестны его дела, и поэтому вы держите его у себя. Просим выдать его, нарочные из его уезда дожидаются возле вашего дома. Я передам им преступника. Прошу не предупреждать его о нашем приходе, а то он может убежать и вы поставите нас в неловкое положение.

— Понимаю. Подождите пока у ворот, — сказал Третий Лоу, и стражник пошел в дом привратника.

Третий Лоу, испытывая неизъяснимый стыд, вызвал к себе брата и Ян Чжи-чжуна, показал им бумагу и ордер на арест. Четвертому Лоу тоже стало не по себе.

— Господа, — сказал Ян Чжи-чжун, — еще в древности говорили: «Заполз скорпион за пазуху, — разденься и стряхни одежду!» Если он что-то натворил, вам не следует покровительствовать ему. Я сейчас же все ему скажу и передам его стражнику, пусть сам за себя отвечает.

Делать нечего, пришлось согласиться, и Ян Чжи-чжун отправился в кабинет и обо всем рассказал пирующим. Цюань У-юн покраснел как кумач и воскликнул:

— Ну и пойду с ними! Чего мне бояться! Я докажу, где правда, а где ложь!

В этот момент вошли братья. Они не могли сразу изменить своего отношения к Цюаню и, немного пожурив его, преподнесли ему две чарки вина и вручили два свертка с серебром на дорогу. Затем они проводили арестованного гостя до ворот, приказали слугам взять его вещи и раскланялись.

Как только хозяева возвратились в дом, стражники надели на Цюаня цепь и увели его.

После истории с головой и ареста Цюань У-юна братья потеряли интерес к прежней своей жизни и приказали привратнику:

— Если с визитом придет какой-нибудь незнакомец, скажи, что мы уехали в столицу.

Они заперлись дома и занялись семейными делами.

Через несколько дней к ним пришел проститься Цюй: его дед заболел, и он должен был ехать в Цзясин ухаживать за стариком. Братья отправились вместе с племянником. В Цзясине они застали старика в очень тяжелом состоянии. Надежды на выздоровление почти не оставалось, и молодой Цюй, выполняя волю деда, попросил братьев съездить за женой. Братья написали домой письмо, в котором приказывали служанке сходить в дом Лу.

Госпожа Лу была против этой поездки, но дочь ее, верная долгу, поговорив с матерью, решила ехать, чтобы ухаживать за больным. С собой она взяла лишь одну служанку, Шуан Хун, так как другую служанку, Цай Пинь, уже выдали замуж. Для путешествия были наняты две большие лодки, так как Лу взяла с собой все свое приданое. Но когда они приехали в Цзясин, старый Цюй уже скончался, и его внук вступил в права наследства. Госпожа Лу стала ухаживать за вдовой покойного Цюя, навела в доме порядок, и все родственники были от нее в восхищении. Братья же Лоу сразу после похорон вернулись в Хучжоу.

Все три года молодой Цюй носил траур по деду. Слава перестала манить его, он бросил печатать и дарить свои «рассуждения о стихах». Ему послужил уроком пример его дядюшек, которые половину своей жизни посвятили добрым делам, а в результате получили лишь горькое разочарование.

Между тем у Цюя уже подрастал сын. Мальчику исполнилось четыре года, и мать уже заставляла его читать Четверокнижье и писать сочинения. Цюй тоже подсаживался к ним и давал свои советы. Втайне он желал встретиться со своими бывшими соучениками, имеющими теперь высокие ученые степени, и потолковать с ними о сочинениях. Но в Цзясине все знали, что молодой Цюй увлекается стихами, и не хотели с ним сближаться. На душе у Цюя становилось все тоскливее.

Но вот однажды, прогуливаясь по улице, он заметил новую книжную лавку с красной вывеской: «Наша лавка пригласила господина Ма Чунь-шана из Чучжоу отобрать лучшие сочинения, прошедшие на трех провинциальных экзаменах.

Просим обращаться с сочинениями в цзясинскую книжную лавку Литературного Моря».

«Этот Ма Чунь-шан, вероятно, сам отобрал лучшие сочинения. Почему бы мне не нанести ему визит?» — подумал Цюй.

Он быстро возвратился домой, переоделся, приготовил визитную карточку от имени «Собрата по учению» и отправился с ней в книжную лавку.

— Здесь живет господин Ма? — спросил он.

— Он наверху, — ответил хозяин и крикнул: — Господин Ма, к вам гости.

— Сейчас, — откликнулся голос сверху, и вскоре господин Ма, облаченный в синий халат и черные сапоги на белой подошве, с квадратной шляпой на голове, спустился вниз.

Он был ростом в восемь чи[124] и выглядел весьма внушительно. На его темном лице кустились реденькие усы. Господин Ма раскланялся с гостем и предложил ему сесть.

— Давно мечтал познакомиться с вами, — проговорил Ма, взглянув на визитную карточку. — Ваше уважаемое имя я встречал в мире поэзии.

— Вы большой специалист по отбору сочинений, и я преисполнен к вам почтения. Простите меня за то, что запоздал с визитом, — сказал Цюй.

Принесли чай.

— Вы сдавали экзамены в Чучжоу? — спросил Цюй. — Очевидно, вы имеете высокую ученую степень?

— Уже двадцать четыре года я хожу в чине сюцая-стипендиата. Под благосклонным оком экзаменаторов я раз семь занимал первые места, но дальнейшая судьба сложилась для меня неблагоприятно. Обидно признаться, но это так.

— Не сомневаюсь, что наступит благоприятный момент, и на предстоящих экзаменах вы займете первое место.

Они поговорили еще немного, и Цюй откланялся.

Прощаясь с гостем, господин Ма запомнил его адрес, чтобы на следующий день нанести ответный визит.

Возвратясь домой, Цюй предупредил жену:

— Завтра к нам придет господин Ма Второй. Он специалист по сочинениям: надо его угостить.

Жена обрадовалась и захлопотала. На другой день господин Ма облачился в парадный костюм, написал визитную карточку и явился к Цюю.

— Мы давно уже связаны духовной дружбой и, значит, наше знакомство отнюдь не случайно, — сказал Цюй, встречая гостя. — Я счастлив, что вы почтили меня своим визитом. Прошу вас, располагайтесь поудобнее. Не побрезгуйте моим скромным угощением.

Такая радушная встреча пришлась по душе господину Ма.

— Скажите, какие сочинения вы находите наиболее достойными внимания? — завел разговор хозяин.

— Главное — это правила их построения. Может меняться стиль сочинения, но правила построения незыблемы. Так, были изменения в годы Хун-у и Юн-лэ, потом в годы Чэн-хуа и Хун-чжи. Однако пристальное изучение показало, что правила построения остались теми же. В основном, в сочинениях не может быть духа комментаторства, особенно духа поэзии, ибо если от комментаторства страдает красота формы, то поэтический дух искажает слог, свойственный мудрецам. Вот почему надо больше всего остерегаться поэзии.

— Это касается самих сочинений. А как вы их правите?

— Исходя из тех же самых соображений, в них не должно быть поэтического духа. Часто, просматривая поправки, сделанные прошлыми поколениями, я нахожу в них слова о «ветре, цветах, снеге или луне». Когда все это видят ученые последующих эпох, они устремляются по дороге стихов и песен, а это уже нарушение принципов. Правильно в старину говорили: «Мысль в сочинениях должна быть чиста, словно глаз человека». Если глаз не терпит даже пылинки, то разве в нем могут застрять золото и яшма? Поэтому при правке сочинений я всегда прибегаю к отточенным фразам из «Беседы философа Чжу» и «Рассуждений о Четверокнижье»[125]. Чтобы исправить одну фразу, мне приходится сидеть едва ли не целую ночь: кое-как я писать не люблю. Ведь критика полезна лишь тогда, когда читатель из одного сочинения познает принципы десятка других. Закончив отбор сочинений, я преподнесу их вам на тщательную проверку.

Пока они разговаривали, принесли яства домашнего приготовления: вареную утку, жареную курицу, рыбу и большую миску с разваренной свининой. Господин Ма, который очень любил поесть, взялся за палочки и проговорил:

— Мы с вами друзья, и нам нечего церемониться. Рыбу я пока отложу, а вот мяса отведаю.

Он моментально опустошил четыре чашки риса и большую миску со свининой. Когда об этом узнали на кухне, вынесли еще одну чашку с бульоном, которую гость тоже не замедлил очистить. После еды занялись чаем. Зашел непринужденный разговор.

— При таком благородном происхождении и большом таланте, вам давно бы следовало получить высокую ученую степень. Почему вы томитесь здесь? — попивая чай, заметил господин Ма.

— Мой отец рано умер, и я вынужден был заниматься домашними делами под началом деда. Поэтому я и не мог посвятить себя сочинениям, — ответил Цюй.

— О, вы совершили ошибку. Не только в древности, но и сейчас следует заниматься сочинениями. Например, в эпоху Весны и Осени, при жизни Конфуция, чиновников выдвигали за их слова и дела. Поэтому-то Конфуций и говорил: «Словами меньше подавайте поводов к порицанию, поступками — поводов к раскаянию». Таков был путь Конфуция. В эпоху Борющихся Царств чиновниками делались проповедники, поэтому Мын-цзы[126] ездил поучать в Ци и Лян[127]. Таков путь чиновника по учению Мын-цзы. В эпоху Хань на экзаменах ценились прямота и честность, поэтому Гунсунь Лун и Дун Чжун-шу[128] поднимали на щит именно эти добродетели. Таковы были тогда понятия о сочинениях, открывающих путь к карьере.

Во времена династии Тан чиновниками становились те, кто писал стихи и оды. Стоило только заикнуться о Конфуции и Мын-цзы, чтобы потерять всякую надежду получить должность. Поэтому люди в династию Тан могли писать стихи и только с их помощью делали карьеру. Позднее при Сунах дело пошло на лад: чиновниками стали назначать последователей учения о морали[129]. Поэтому оба Чэна[130] и Чжу Си проповедовали это учение. Все это и наложило отпечаток на сунские сочинения. Но самый лучший метод — отбор в чиновники по сочинениям — был введен только при нашей династии. Если бы сейчас жили старые учителя, то и им пришлось бы изучать сочинения и писать их на экзаменах. Они бы перестали говорить: «Словами меньше подавайте поводов к порицанию, поступками — поводов к раскаянию». Разве можно сейчас сделаться чиновником, следуя этим словам? Нет, учение Конфуция в наше время уже не годится.

Разговор с господином Ма раскрыл Цюю глаза на многое. Он оставил гостя ужинать. Они расстались самыми настоящими друзьями и с этого времени встречались ежедневно.

Однажды, когда они сидели в лавке Литературного Моря, Цюй заметил на столе список экзаменационных работ с надписью сверху: «Заметки к экзаменационным сочинениям ряда поколений, определившие судьбу», — а внизу стояла приписка: «Собраны и исправлены Ма Чунь-шаном (официальное имя Цзин) из Чучжоу».

— А нельзя ли, уважаемый учитель, — со смехом обратился Цюй к Ма Чунь-шану, — на вашем драгоценном творении поставить еще и мое имя, как вашего никчемного соавтора, и с вашей помощью выйти в люди?

— Для вас это не маловажно, но попасть на титульную обложку нелегко, — сказал серьезно господин Ма. — Меня ведь пригласили потому, что я получил некоторую известность за многие десятки лет моей добросовестной работы. Конечно, ваше имя настолько известно, что вполне может стоять на титуле. Но есть причина, из-за которой нам нельзя поставить свои имена рядом.

— Какая же? — спросил Цюй.

— Все дело в «славе и выгоде». Я не хочу портить свою репутацию открытым признанием того, что я стремлюсь к выгоде. Ведь если поставить вас на титуле вторым, то невежды станут подозревать, будто деньги на опубликование идут от вас, и я буду выглядеть корыстолюбцем. Если же поставить ваше имя перед моим, тогда не покажется ли дутой моя многолетняя известность? Такова оборотная сторона дела, с которой приходится считаться. Подумайте сами, и вы придете к тому же выводу.

Тут принесли миску с рисом, чашку с вареными овощами и две маленькие тарелочки.

— Мне стыдно предлагать вам эти овощи. Не знаю, что и делать, — извинялся господин Ма.

— Это не беда, но мне кажется, что вы, старший брат, не привыкли к постной пище. Я захватил с собой кое-что. — И Цюй быстро передал слуге кусочек серебра, чтобы тот купил вареного мяса.

После обеда Цюй откланялся и ушел. Дома каждый вечер до третьей и четвертой стражи Цюй вместе с женой проверял знания сына. Когда сын отвечал наизусть неуверенно, мать заставляла его заниматься до самого рассвета, а мужа отсылала спать в кабинет. Во время этих ночных занятий служанка Шуан Хун все так же усердно подавала чай и воду. Она любила читать стихи и часто просила объяснить ей что-нибудь непонятное. Цюй охотно помогал ей. Старательность служанки пришлась ему по вкусу, и он подарил ей под рукоделие ящичек опального наместника Вана, рассказав при этом о подробностях встречи с ним.

Однажды совершенно неожиданно для всех Шуан Хун исчезла. Оказалось, что ее похитил слуга Хуань Чэн, обрученный с ней еще в детстве. Цюй в гневе сообщил о случившемся начальнику уезда Сюшуйсянь, и тот издал приказ о возвращении служанки к хозяину. Хуань Чэн и Шуан Хун, которые находились под присмотром стражников, попросили людей уломать Цюя. Они обещали заплатить несколько десятков лянов, лишь бы только Цюй согласился отдать служанку в жены Хуань Чэну. Но Цюй был неумолим, а стражники вымогали у Хуань Чэна деньги, грозя в противном случае вернуть служанку хозяину, а его самого отвести в суд и избить батогами.

Скоро все серебро кончилось, и Хуань Чэн вынужден был заложить одежду. Однажды вечером супруги решили продать ящичек, который Цюй подарил Шуан Хун, и на вырученные деньги купить, еду. Шуан Хун была простой служанкой и плохо разбиралась в делах, но все же возразила мужу:

— Этот ящичек принадлежал одному крупному чиновнику и, я думаю, стоит немало. Жалко продавать его за несколько десятков цяней.

— А чей он, старого Цюя или Лу? — спросил Хуань Чэн.

— Ни того, ни другого. Мне сказали, что хозяин ящичка куда выше господина Цюя. Я слышала от хозяина, что это тот господин Ван, который принял от его деда Наньчанскую область. А потом Ван сделался каким-то крупным чиновником и подружился с Нин-ваном, который все время замышлял убить императора. Тогда император казнил Нин-вана и хотел разделаться с господином Ваном, но тот убежал в Чжэцзян, да и был таков. Не знаю почему, но говорят, что императору понадобился этот ящичек. Господин Ван не решился взять его с собой, так как боялся обыска. Он передал ящичек моему хозяину, который и хранил его у себя до тех пор, пока не передал мне для рукоделия. Хозяин и не знает, что я взяла его с собой. Я думаю, что если уж император хочет получить этот ящичек, то он должен стоить очень дорого. Вот посмотри, внутри ящичка несколько слов, написанных самим Ваном.

— Да к чему эта рухлядь императору! Ему красная цена — несколько вэней! Здесь кроется что-то другое.

В этот момент стражник ногой распахнул дверь и с криком вбежал в комнату.

— Несчастный! У тебя в руках целое богатство, а ты сидишь здесь за какую-то ерунду!

— Какое богатство, о чем вы говорите? — удивился Хуань Чэн.

— Бестолочь! Если я тебя научу, тебе здорово подвезет. Жену получишь даром, да еще несколько сот лянов серебра. Попроси меня хорошенько, да обещай разделить со мной серебро, тогда я тебе все объясню.

— Было бы серебро, а поделить его с вами я согласен. Но сейчас просить вас ни о чем не буду, так как ничем не смогу отблагодарить. Может быть, завтра, если удастся продать этот ящик…

— Продать ящик? — вскричал стражник. — Какая глупость! Если у тебя нет денег, я взаймы дам, да и в дальнейшем, если они тебе понадобятся, обращайся ко мне. Я тебе все устрою, но ты возвратишь мне все сторицей. Бояться, что ты убежишь, мне не приходится — ты в моих руках, и я удержу из полученных денег то, что мне причитается.

Стражник тут же вытащил двести вэней, купил вина и мяса, поел вместе с супругами и записал все расходы в счет долга Хуань Чэну.

— Господин, скажите, какое же у меня богатство? — спросил Хуань Чэн.

— Сегодня мы будем пить вино, а завтра поговорим, — ответил стражник.

Они до поздней ночи пили вино, играли в застольную игру на пальцах[131], пока не растратили все двести вэней. Хуань Чэн был совершенно пьян, молодые проспали до полудня. А стражник рано утром отправился за советом к другому стражнику, имевшему немалый опыт в таких делах, рассказал ему все и попросил совета:

— Как же быть? Доложить начальству или «натянуть лук, а стрелу не спускать», чтобы каждому кое-что перепало?

— Раскрыть все дело! На что тогда можно рассчитывать? — набросился на него старик. — Надо намекнуть ему и нечего бояться; уж он выложит денежки! Столько лет был стражником, а ничему не научился! Разве можно это рассказывать всем? Да тебе за это голову снести мало!

Смущенный и в то же время обрадованный стражник бросился обратно и, увидев, что Хуань Чэн еще не встал, принялся его будить:

— Хорошая жизнь! В такой момент они занимаются любовью! А ну вставай быстрей, есть дело!

Хуань Чэн вскочил и выбежал из дома.

— Пойдем, потолкуем где-нибудь наедине, — сказал стражник.

Взявшись за руки, они вышли из дома и, приметив на улице одну тихую чайную, зашли в нее.

— Бестолковый ребенок! Только и знаешь, что пить, есть да с женой спать! Такое богатство из рук упускаешь! Верно, это про тебя сказано: «Побывал на горе, полной сокровищ, а вернулся с пустыми руками»,

— Вразумите меня, господин, — взмолился Хуань Чэн.

— И вразумлю, только смотри не обмани меня. Не будь как тот идол, что, невзирая на обильные подношения, так и не послал дождя.

В этот момент кто-то проходил мимо дверей и, окликнув стражника, прошел дальше. Стражник велел Хуань Чэну сидеть, а сам осторожно последовал за незнакомцем.

Хуань Чэн слышал, как незнакомец со злобой проговорил:

— Он меня ударил, а я даже пожаловаться не могу, ведь следов не осталось! Кажется, сам бы себя ранил — да уездный догадается!

Стражник незаметно поднял кирпич, нагнал незнакомца и стукнул его по голове.

Из раны тотчас брызнула кровь.

— За что?! — вскричал человек, отпрянув в испуге.

— Ведь ты жалел, что не осталось следов от побоев. А это что? Теперь ты можешь не бояться, что уездный догадается, ведь ты не сам себя ранил! Иди подавай жалобу!

Тронутый такой помощью, незнакомец поблагодарил стражника, размазал кровь по всему лицу и бросился в уездное управление. Хуань Чэн, стоявший в дверях, был свидетелем этой сцены и вынес из всего виденного хороший урок для себя.

— Вчера вечером твоя жена говорила, что ящик принадлежал господину Вану? — приступил к делу стражник, возвратившись обратно и усевшись на свое место. — А этот господин перешел на сторону Нин-вана, а потом скрылся. Он государственный преступник, и ящик этот он украл. Семья Цюя зналась с государственным преступником и прятала награбленное богатство. Если доложить об этом кому следует, то Цюя либо сошлют, либо отрубят ему голову. Разве он посмеет теперь что-нибудь сделать с тобой!

Хуань Чэн словно от сна пробудился.

— О господин! Я сейчас же напишу донос, — воскликнул он.

— Дурень, какой в этом смысл? Донесешь, значит, казнят всю семью, а тебе какая от этого выгода? Ни гроша не достанется! К тому же ведь вы с ним не враги! Надо просто с кем-нибудь сговориться и послать к нему человека припугнуть его. Он со страху выложит несколько сот лянов и служанку тебе задаром в жены отдаст — даже выкупа не потребует. Вот и все дело!

— Благодарю вас за заботу! — вскричал Хуань Чэн. — Прошу вас и в дальнейшем не оставлять меня своими советами.

— Только не надо торопиться, — ответил стражник.

Они расплатились за чай и вышли.

— Придешь домой — не говори Шуан Хун ни слова, — приказал стражник, и Хуань Чэн обещал молчать.

С этого дня стражник снабжал Хуань Чэна деньгами. Тот пил вино, объедался мясом и жил в свое удовольствие.

Между тем Цюй настаивал на разборе дела как можно скорее, а стражник все тянул и тянул.

С сегодняшнего дня он откладывал на завтра, завтра — на послезавтра, потом еще на три, а то и на пять дней. Наконец Цюй разозлился и решил пожаловаться на стражника.

— Пора начинать! — предупредил стражник Хуань Чэна. — Скажи, есть ли у господина Цюя какой-нибудь хороший знакомый?

— Не знаю, — ответил Хуань Чэн и пошел расспросить Шуан Хун.

— В Хучжоу у него было много знакомых, а здесь я не заметила, чтобы он с кем-нибудь дружил, — ответила жена. — Слышала только, будто бы к нему несколько раз заходил какой-то Ма из книжной лавки.

Хуань Чэн передал ее слова стражнику.

— Вот теперь это легче сделать, — заметил стражник и отправился к ходатаю.

Тот написал донос, и стражник с бумагой отправился искать нужную лавку. Расспросы привели его в лавку Литературного Моря, где он попросил вызвать по важному делу господина Ма. Увидев служащего из уездного управления, господин Ма растерялся было, но потом взял себя в руки и пригласил гостя к себе наверх.

— Знакомы вы с господином Цюем из семьи бывшего правителя Наньчанской области? — спросил стражник.

— Это мой лучший друг. А почему вы им интересуетесь?

Оглядевшись по сторонам, стражник проговорил:

— Здесь нет посторонних?

— Нет.

Стражник придвинулся поближе и показал господину Ма бумагу.

— Его семья замешана в это деле. Но, как говорят: «Поступки должностных лиц всегда благородны». Я хочу предупредить его о доносе, чтобы он мог заранее принять меры. Я человек честный.

Господин Ма читал бумагу, и его лицо постепенно принимало землистый оттенок. Расспросив стражника о кое-каких подробностях дела, он проговорил:

— Раскрывать это дело никак нельзя. Надеюсь на вашу порядочность: вы не дадите ходу этому доносу. Но Цюя сейчас нет дома: он поехал приводить в порядок могилы родных. Когда он вернется, мы решим, как быть.

— Но донос хотят подать сегодня же. Дело это государственной важности, кто осмелится положить его под сукно?

— Что же делать? — воскликнул перепуганный Ма.

— Вы человек ученый, неужели не найдете выход? Еще в древности говорили: «Только на огне закоптишь свиную голову, только с деньгами свершишь казенное дело». Надо выложить определенную сумму, и вы купите ящик. Вот и все!

— Прекрасная мысль! — воскликнул господин Ма и захлопал в ладоши. Он запер дверь и отправился со стражником в харчевню. Господин Ма взял на себя роль хозяина. Он на славу угостил стражника и обсудил с ним, как поступить дальше.

О том же, что произошло в дальнейшем, говорят:

А тот, кто хочет узнать, какую сумму запросил стражник за ящик, пусть прослушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЙ рассказывается о том, как Цюй в книжной лавке устроил своему лучшему другу проводы, а сюцай Ма встретился с бессмертным

Напомним о том, как господин Ма в харчевне договаривался со стражником о выкупе ящика для Цюя. Стражник прямо-таки изощрялся в красноречии:

— Эта подлая кость держится за свой донос, словно за какую-нибудь прибыльную бумагу. Разве он согласится выпустить из рук богатство, если ему как следует не подмазать. Тут по крайней мере нужны две-три сотни лянов. Конечно, мне придется припугнуть его: доложишь, мол, по начальству — останешься ни при чем. Дело это государственное, будет разбираться во всех инстанциях вплоть до палаты, придется таскаться по всем судам. Прикинь-ка, во что тебе станет это злосчастное судебное дело? Вот так я его и запугаю! А если он еще увидит кругленькую сумму — все будет в порядке. Я человек честный, поэтому и пришел к вам. Мне и самому хочется, чтобы все кончилось благополучно, чтобы, как говорится, «речная вода не замочила лодку», но в этом деле надо следовать пословице: «Бей змею в самое больное место». Так как же вы решите?

— Триста или даже двести лянов! Нет, это невозможно, — замотал головой господин Ма. — Я уже не говорю о том, что Цюя нет дома, и мне одному ничего не решить. Но и он, когда приедет, не найдет столько денег. Его дед, правда, занимал высокие посты, но сейчас род их пришел в упадок.

— Ну если нет денег, да к тому же Цюя нет дома, то придется дать делу ход. Отдадим донос жалобщику, и пусть он поступает как хочет.

— Нет, так нельзя, — возразил господин Ма. — Вы с Цюем почти незнакомы, а я его близкий приятель. Какой же я буду друг, если не приду ему на помощь в беде. Надо что-то предпринять!

— Опять сначала. Вам нужно что-то делать, но и я не могу сидеть сложа руки! — воскликнул стражник.

— Давайте-ка обсудим все не спеша. Не скрою от вас, я здесь отбираю сочинения по договору с хозяином лавки, заключенному на несколько месяцев, и сколотил себе несколько лянов на расходы. Сходите, если вас не затруднит, к Хуань Чэну и передайте ему лянов тридцать. Ведь для него эти деньги — находка на дороге. Вот так и умаслим жалобщика.

— Ну, прямо как в поговорке: «Один запрашивает цену высокую, как небо, другой предлагает низкую, как земля». Я говорил про двести — триста лянов, а вы мне толкуете о двадцати — тридцати! — разозлился стражник. — Что называется «полез целоваться, да шляпа мешает». Недаром говорят, что с вами, учеными людьми, трудно договориться! Вы, что крысы, которые даже гноя из собственного прыща на хвосте не позволят чужому выдавить. И зачем только я впутался в это дело? Чтобы зря ноги ломать и выслушивать бабью болтовню?

Стражник поднялся и, извинившись за причиненное беспокойство, собрался было уходить.

— Посидите, потолкуем еще, — остановил его господин Ма. — Зачем торопиться? Вы думаете, я вас обманываю? Но Цюя действительно нет дома, я не торгуюсь и не прячу его. Вы с Цюем земляки и знаете друг друга. А как я могу быть уверен в его благородстве? Откуда я знаю, признает он свой долг или нет и когда вернет его мне? Но если дело предать огласке, то он попадет в беду, раскаиваться будет поздно. В этом деле я человек посторонний, да и вы тоже. И если я иду на жертву, то и вам все-таки нужно уступить. Один из нас поработает, а другой выложит деньги. Так мы совершим доброе дело, которое зачтется нам в будущей жизни. Если же мы будем спорить, то толку никакого не будет.

— Мне безразлично, господин Ма, кто будет платить: вы или он. Ведь вы с ним такие близкие друзья, — как раз о таких говорят: «Куда сапог, туда и войлочный чулок». Вы хотите, чтобы я постарался. Говоря по чести, несколькими десятками лянов в этом деле не обойтись. Если нет трехсот, то давайте двести — только тогда можно о чем-то разговаривать. Мне самому ничего не надо, зачем мне усложнять вашу задачу!

Видя, что рассуждения стражника не лишены логики, господин Ма в волнении сказал:

— Но все мое жалованье, уважаемый, действительно всего лишь сотня лянов. Несколько лянов я истратил здесь, на дорогу до Ханчжоу тоже надо что-то оставить. Если экономить до предела, то и тогда я наберу всего лишь девяносто два ляна и ни на ли[132] серебра больше. Не верите, так пойдемте ко мне, посмотрите сами. Можете даже обыскать мой сундук. Если найдете хоть один цянь, можете не считать меня за человека. Хотя бы из-за этого вы должны поддержать меня. Иначе я ничего не смогу сделать, ему останется только проклинать свою судьбу.

— Я вижу, вы готовы пожертвовать всем ради друга, но и у нас, стражников, есть душа! Еще в древности говорили, что даже горы и реки сходятся, не то что люди. Но только этот подлый раб поднял нос кверху, и я не знаю, удастся ли его уговорить? — Стражник немного подумал и продолжал — Правда, есть еще один выход. Как вы думаете, а не поступить ли нам по старой пословице: «Все чувства сюцая на полушке бумаги»? Хуань Чэн похитил служанку и с помощью доноса наденется оставить ее у себя… воспользоваться этим и написать брачный контракт, в котором указать, что получил за нее выкуп в размере ста лянов. Эта сотня да ваших девяносто с лишним — вот Вам и двести лянов! Хоть это и будет фиктивная сумма, но мы заткнем глотку слуге. Ну, как?

— Ладно, только сами сделайте это. А такую бумагу составить нетрудно! Я сам ее напишу.

Договорившись, господин Ма расплатился по счету и отправился к себе ждать ответа. Стражник сделал вид, что пошел к Хуань Чэну и где-то долго пропадал. Наконец он вернулся в лавку Литературного Моря, и господин Ма провел его к себе наверх.

— О, сколько же было хлопот! — воскликнул стражник. — Этот негодяй начал нести всякую околесицу, словно я пришел его умолять. Сначала заявил: «Все, что у Цюя есть, он должен отдать мне!» Я разозлился и пригрозил свести его к уездному: «Сперва ты, мол, ответишь господину уездному за похищение девушки, тебя, мол, засадят в тюрьму. Посмотрим, как ты пойдешь тогда жаловаться!» Он растерялся и сразу пошел на попятный. Я выкупил у него ящик, и сейчас он лежит в лавке. Пишите живее брачный контракт и отвешивайте серебро. Я состряпаю еще одну бумагу, замну это дело и отправлю негодяя куда-нибудь подобру-поздорову, чтобы не возникло еще каких-нибудь осложнений.

— Ваш замысел прекрасен, а контракт уже готов, — воскликнул господин Ма и подал стражнику бумагу и серебро.

Стражник пересчитал деньги — оказалось, ровно девяносто два ляна. Тогда он принес ящик, а сам с брачным контрактом и деньгами отправился восвояси.

Дома он спрятал брачный контракт и составил подробный счет: расходы на угощения и расходы в ямыне составили у него более семидесяти лянов. Оставшиеся десять лянов с мелочью он отдал Хуань Чэну.

Парню это показалось мало, но стражник набросился на него с руганью:

— Ты соблазнил чужую служанку и нарушил закон. Если бы я не прикрыл тебя, господин уездный переломал бы тебе ноги, собака. Я для тебя задаром выторговал жену, да еще снабдил тебя деньгами. А ты вместо благодарности требуешь с меня какие-то деньги! Вот стащу к уездному, пусть тебе всыплют за твой блуд несколько десятков палок, а служанку возвращу хозяину. Посмотрим, как ты тогда запоешь!

Хуань Чэн прикусил язык и, поспешно взяв деньги, принялся благодарить стражника. Затем он вместе с Шуан Хун отправился искать работу в другую область.

Возвратившись с кладбища домой, Цюй хотел уже было пойти к стражнику и поторопить его с делом о Шуан Хун, как вдруг явился господин Ма. Они уселись в кабинете, господин Ма расспросил его о могилах и не спеша завел речь о случившемся. Сначала Цюй сделал вид, что плохо понимает, о чем идет речь, и тогда господин Ма оказал прямо:

— Старший брат, неужели вы будете скрывать? Ведь ваш ящик сейчас у меня.

Когда Цюй услышал о ящике, его лицо залилось краской, А тем временем господин Ма рассказал, что говорил стражник, как они совещались и как он выкупил этот ящик за девяносто два ляна, полученные за отбор экзаменационных сочинений.

— К счастью, все устроилось, — закончил он. — Эти деньги я пожертвовал ради друга и, конечно, не буду требовать их обратно. Но умолчать обо всем я не мог. Завтра пришлите ко мне за ящиком, но не храните его больше, лучше разрубите или сожгите, а то он навлечет на вас новую беду.

Эта история так взволновала Цюя, что он усадил господина Ма на стул в центре комнаты и отвесил ему четыре низких поклона. Попросив гостя посидеть в кабинете, он пошел во внутренние покои и передал жене весь разговор.

— Вот это настоящий друг, человек с душой и сердцем! — воскликнул Цюй. — Какое благородство, какая честность. Иметь такого друга — значит не напрасно прожить жизнь! Сколько было знакомых у моих двоюродных дядей Лоу, и все они рано или поздно обнаруживали свое душевное убожество. Ведь если бы им довелось услышать слова господина Ма, они бы умерли от стыда!

Госпожа Лу была очень растрогана. Цюй оставил господина Ма обедать, а тем временем человек принес ящик, и его тут же сломали.

На другой день господин Ма пришел проститься перед отъездом в Ханчжоу.

— Старший брат, мы только что сблизились, зачем вам уезжать? — спросил Цюй.

— Обычно я отбирал сочинения в Ханчжоу. Хозяин лавки Литературного Моря просил меня составить один сборник. Теперь я завершил эту работу, и делать здесь мне больше нечего.

— Если вы кончили, почему бы вам не переехать ко мне? Я бы и утром и вечером получал от вас советы.

— Сейчас вам не до гостей, — возразил господин Ма. — А во многих книжных лавках Ханчжоу ждут, когда я продолжу отбор экзаменационных сочинений. Есть у меня там и другие неоконченные дела. Нет, ничего не поделаешь, придется ехать. Когда у вас будет свободное время, приезжайте на озеро Сиху. Его окрестности навевают вдохновение.

Цюй не мог больше настаивать и попытался хотя бы устроить ему проводы.

— Нет, мне еще надо проститься с одним приятелем, — отказался Ма и простился с хозяином.

На следующий день Цюй захватил с собой два ляна серебра, несколько блюд с угощениями и отправился в лавку Литературного Моря. Прощаясь с другом, он попросил у него два экземпляра отобранных сочинений.

Добравшись в лодке до Дуаньхэтоу, господин Ма направился в книжную лавку Литературного Простора, которая принадлежала тому же хозяину, что и лавка Литературного Моря. Он прожил в ней несколько дней в ожидании работы и решил, пока есть свободное время, оставшиеся деньги затратить на прогулку по озеру.

Озеро Сиху славится по всей Поднебесной своей красотой. Не будем говорить о таинственности Лининь и очаровании Тяньчжу[133]. Когда вы выезжаете из ворот Цяньтанмынь, минуя храм Священной Причины, то попадаете на дамбу Сути, за которой лежит бухта Золотого Песка. Обогните бухту, и вы увидите пагоду Громового Пика.

Если вы проедете еще с десяток ли к храму Чистой Милости, вам на каждом шагу будут попадаться то пагода, то павильон, то высокое здание с позолоченной крышей, то бамбуковый забор и хижина с травяной крышей; тут, соперничая в красоте, возвышаются персик и слива, а там — все поросло тутовником и коноплей. Высоко в воздухе развеваются флажки продавцов вина, Жаром пышут печи чайных, без конца снуют туда и обратно мужчины и женщины. Воистину оживленное место! Как говорят, тридцать шесть кабачков и семьдесят два публичных дома!

Господин Ма вышел из ворот Цяньтанмынь и, выпив в чайной несколько чашек чая, уселся на берегу озера Сиху, под аркой. Перед ним одна за другой проплывали лодки, на которых сидели деревенские женщины с вычурными прическами. Они приехали сюда возжигать благовония. На них были синие и темно-зеленые платья, а самые юные нарядились в красные шелковые юбки. Белые лица и широкие скулы у некоторых выглядели весьма привлекательно, но больше было безобразных, с оспинами и шрамами на лице. Через некоторое время подъехало сразу лодок шесть. Крестьянки и следовавшие за ними слуги с зонтами и узелками в руках сошли на берег и разбрелись по храмам.

Господин Ма рассеянно посмотрел на женщин и бесцельно побрел дальше. Так он прошел больше ли. На берегу то и дело попадались кабачки, от которых тянуло запахом вареной баранины. Блюда на прилавках были наполнены дымящимися свиными ножками, трепангами, вымоченными в вине утками и свежей рыбой. В котлах варились хунтуни[134], а на парильных сетках томились огромные пампушки. Но у господина Ма не было денег на такие яства. Он проглотил слюну и направился в пельменную, где заказал лапшу на шестнадцать цяней. Лапша не насытила его, и он зашел в чайную рядом, выпил чашку чая, а на два цяня купил чучжоуских ростков бамбука. Грызть их доставило ему некоторое удовольствие. Закусив, он вышел из чайной и, опустив голову, побрел дальше, даже не заметив красивой картины рядом: в тени ив на двух привязанных к берегу лодках переодевались какие-то женщины. Одна из них сменила черный плащ на изумрудную накидку; вторая сбросила с себя темно-синий плащ и облачилась в расшитое платье цвета яшмы, а третья женщина средних лет вместо голубого атласного халата надела халат из темно-синего атласа с золотым шитьем. Служанки тоже принарядились. Каждую из трех женщин сопровождала служанка, защищавшая свою госпожу от солнца черным шелковым веером. Женщины медленно вышли на берег. В их волосах сверкали драгоценности, а украшения на поясе мелодично звенели в такт шагам.

Господин Ма шел низко опустив голову, не решаясь смотреть на красавиц. Миновав Шесть Мостов, он повернул в сторону и набрел на кладбище с еще не захороненными гробами. Их было очень много. Господин Ма прошел еще около двух ли, и созерцание гробов уже начало раздражать его. Он хотел было повернуть назад, как вдруг ему повстречался какой-то прохожий.

— Есть ли еще впереди красивые места? — спросил господин Ма.

— А как же! За поворотом увидите храм Чистой Милости и Громовой Пик.

Через пол-ли господин Ма заметил на озере высокий павильон, к которому с берега был переброшен дощатый мост. Он прошел по нему и остановился перед воротами павильона. Они были наглухо закрыты. Заметив рядом чайную, господин Ма зашел в нее и выпил чашку чая. Ему захотелось проникнуть внутрь павильона, но привратник потребовал один цянь, и только получив деньги, распахнул перед ним ворота. Господин Ма очутился перед высоким зданием, состоящим из трех зал. На фронтоне здания красовалась надпись, сделанная собственноручно императором Жэнь Цзуном[135]. При виде этой надписи господин Ма весь затрепетал, поспешно поправил на голове шляпу, суетливо одернул свой синий халат. Вытащив из-за голенища веер и держа его как табличку для доклада[136], он с самым почтительным видом отвесил пять низких поклонов, взметнув полами халата целое облако пыли. Поднявшись наконец на ноги, он успокоился и снова вернулся в чайную. Рядом с чайной раскинулся сад, но хозяин чайной предупредил, что идти туда неудобно, так как там принимает гостей кто-то из Административной Палаты. С кухни, расположенной неподалеку, мимо господина Ма пронесли на блюдах ласточкины гнезда, трепангов и другие яства. Господина Ма охватила зависть. Он вышел из чайной и, миновав Громовой Пик, заметил вдали дома, крытые глазурованной черепицей, и множество заборов карминно-красного цвета. За поворотом перед ним будто выросли огромные ворота, золоченая надпись над ними гласила: «Буддийский храм Чистой Милости, воздвигнутый по высочайшему повелению». Господин Ма прошел через боковую калитку и очутился на огромном дворе, выложенном гладким кирпичом. За вторыми воротами с двух сторон тянулась галерея, к которой вела высокая лестница в несколько десятков ступеней. Женщины из богатых домов в расшитых одеждах то и дело входили в храм и выходили из него. Порывы ветра доносили тонкий аромат их духов.

Не замечая красавиц, господин Ма бросился вперед, протискиваясь через толпу. Женщины не обращали внимания на этого высокого мужчину с темным лицом, с квадратной шляпой на голове и в стоптанных сапогах на толстей грубой подошве.

Наконец он облюбовал один чайный павильон, над входом в который висела позолоченная доска с надписью «Южный экран», и выпил чашку чая. Тарелки с лакомствами, расставленные на прилавке, привлекли его внимание. Здесь были апельсиновые лепешки, кунжутные липучки, пирожки из бамбуковых листьев с клейким рисом, сладкие лепешки, засушенные побеги чучжоуского бамбука, черные финики и жареные каштаны. Не думая ни о чем, господин Ма заказал на несколько цяней всех этих лакомств и немного утолил голод.

Продолжительная прогулка утомила его, и он решил вернуться обратно к воротам Чистой Волны, где нашел себе пристанище. Добравшись до дому, он запер дверь, повалился на постель и проспал весь следующий день. На третий день он наконец поднялся с постели и отправился погулять на гору Чэнхуаншань или, как ее еще называли, — Ушань, которая находилась в центре города.

Путь был недолгий, и скоро господин Ма очутился у подножия горы. Лестница в несколько десятков ступеней вела вверх. За ней начиналась другая. Одолев десятки ступеней без остановки, господину Ма пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. Перед большими воротами храма продавали чай, и, утолив жажду чашкой чая, он наконец вошел в ворота храма, воздвигнутого в честь У Цзы-сюя[137].

Господин Ма сделал глубокий поклон, внимательно прочитал вывеску и висевшие сбоку от нее надписи. Дальше вверх по дороге как будто ничего интересного не было. Лишь налево виднелись ворота с надписью «Обитель среди каменных плит». За воротами раскинулся сад с павильонами. Окна в здании за воротами оказались закрытыми. Но через двери господин Ма увидел группу людей, столпившихся в центре комнаты вокруг стола. Они возжигали благовония, должно быть, вызывали духов.

«Вероятно, они гадают о своей судьбе, — подумал господин Ма, — войду-ка я и тоже погадаю».

Вдруг один из присутствующих принялся отбивать поклоны, а сидящий с ним рядом проговорил:

— Вызвали одну талантливую женщину.

— Может бьпь, это Ли Цин-чжао?[138] — спросил кто-то.

— Или Су Жо-лань?[139]— задал вопрос другой.

— Нет, Чжу Шу-чжэнь[140], — утверждал третий, хлопая в ладоши.

«Что это за люди? — усмехнувшись, подумал господин Ма. — По-моему, их совсем не интересует судьба. Лучше мне уйти».

После нескольких поворотов и восхождений по лестницам перед ним открылась ровная улица, по левую сторону от которой высилась гора и несколько храмов. Справа тянулись в два ряда дома с двориками. Через их стены были видны настежь раскрытые окна, из которых можно было любоваться просторами реки Цяньтанцзян. В домиках продавали вино, безделушки, пельмени, лапшу, чай. Здесь же сидели гадатели и по письменам предсказывали судьбу. Перед воротами храма стояли чайные столики. На этой оживленной улице одних только чайных насчитывалось более трех десятков.

Господин Ма неторопливо продолжал свой путь, как вдруг его окликнула женщина с блестящей напомаженной прической и накрашенным лицом и пригласила выпить чаю. Но господин Ма отвернулся и устремился в соседнюю чайную. Наполнив свою чашку чаем, он подозвал продавца и купил у него на двенадцать цяней сладких лепешек, которые показались ему довольно вкусными. Отдохнув, Ма отправился дальше. Случайно он набрел на высокий храм, воздвигнутый в честь духа-хранителя города. Осмотрев здание, господин Ма свернул в сторону и вышел на небольшую улицу, вдоль которой тянулись винные и мучные ряды и несколько пестро разукрашенных книжных лавок. На одной из них висело объявление «Здесь продаются сочинения трех провинциальных экзаменов, отобранные господином Ма Чунь-шаном из Чучжоу».

Обрадованный Ма вошел в лавку и, усевшись, попросил одну из своих книг. Подозвав хозяина, он принялся расспрашивать его, по какой цене они продаются и пользуются ли успехом.

— Спрос на них держится лишь один сезон. Разве они смогут сравниться с древними книгами? — воскликнул лавочник.

Немного отдохнув, господин Ма пересек улицу и отправился дальше. Дорога снова вела вверх. Здесь домов уже не было — впереди вздымался высокой холм. Шаг за шагом господин Ма преодолевал крутой подъем и наконец очутился у вершины. Слева открывался вид на реку Цяньтанцзян, которая из-за отсутствия ветра блестела на солнце, как гладкое зеркало.

На лодках, пересекавших реку, господин Ма отчетливо различил даже паланкины. Он поднялся еще выше, и справа перед ним открылось озеро Сиху, поверхность которого бороздили крошечные рыбачьи лодки, похожие на утят. Отсюда был виден весь район с пагодой Громового Пика и беседкой Хусиньтин в самом центре озера.

При виде всей этой благодати на сердце у господина Ма стало легко и весело. Умиротворенный, он побрел дальше. Тропинка привела его к воротам большого храма, перед которым торговали чаем. Ноги господина Ма гудели от усталости, и он присел за чайный столик, чтобы отдохнуть. Утолив жажду, он огляделся по сторонам: с одной стороны извивалась река, с другой, возле гор, застыло озеро. Вдалеке за рекой виднелись неясные очертания горного хребта.

— Воистину говорится: «Земля держит горы Хуаюй, и ей не тяжело, по ней текут реки, но она не затопляется. Тьму чудес несет она на себе!» — со вздохом проговорил господин Ма.

После двух чашек чая он почувствовал голод и решил отправиться в обратный путь, а где-нибудь по дороге закусить. Но тут, к его счастью, появился какой-то крестьянин, который нес на продажу лапшу, лепешки и целую корзину вареной говядины. Обрадованный, господин Ма взял у него лепешек и мяса на несколько десятков вэней и тут же за чайным столиком с аппетитом все уничтожил.

Насытившись, он решил продолжать свой путь, благо голод его уже больше не мучил. На расстоянии полета стрелы слева показалась тропинка, вдоль которой поднимались густые заросли дикого орешника и лиан.

Господин Ма свернул на эту тропинку, любуясь лежащими по сторонам камнями самой причудливой формы. Дорожка привела его к скалистой расщелине, стены которой были сплошь исписаны изречениями известных людей. Не обращая на них внимания, господин Ма миновал каменный мостик и начал карабкаться по узким ступенькам, высеченным в скале, к видневшемуся впереди храму. Вверху оказался еще один каменный мостик, который господин Ма перешел не без труда, держась за лианы. Наконец он очутился перед маленькой кумирней с надписью «Кумирня бессмертного Дина»[141]. Посреди кумирни высилась статуя бессмертного, слева скульптура священного журавля, а справа — памятник, на котором было высечено двадцать знаков.

Тут же он заметил сосуд с гадательными палочками.

«Уж если я попал сюда, так почему бы не спросить о судьбе?» — подумал господин Ма и протянул было руку, чтобы вытянуть палочку, как вдруг за его спиной раздался голос:

— Если вы хотите разбогатеть, почему не обратитесь ко мне?

Господин Ма обернулся. В дверях стоял человек ростом в восемь чи, в квадратной шляпе и шелковом халате прямого покроя. Левой рукой он перебирал кушак, а правой опирался на посох с ручкой в виде головы дракона. Длинная белая борода ниспадала прямо на грудь и развевалась на ветру. Своим обликом он походил на бессмертного.

В связи с этой встречей произошли события, о которых говорят:

А кто хочет узнать, что это был за человек, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ПЯТНАДЦАТОЙ рассказывается о том, как сюцай Ма провожал останки бессмертного, а ученик Куан, беспокоясь о родителях, выполнял сыновний долг

Напомним о том, как господин Ма в кумирне бессмертного Дина собирался опуститься на колени и вытянуть палочку, чтобы узнать о своей судьбе, как вдруг кто-то окликнул его. Обернувшись, господин Ма увидел человека, который всем своим видом походил на бессмертного. Господин Ма поспешно поклонился ему и проговорил: — Я не знал, учитель, что вы здесь, и не встретил вас как подобает. Но откуда узнали вы, что меня зовут Ма? Ведь мы незнакомы с вами!

— Кто в Поднебесной не знает такого благородного человека! — воскликнул незнакомец. — Если уж мы встретились, вам не надо обращаться к гадательным палочкам, пойдемте в мое жилище и побеседуем!

— А где вы живете?

— Здесь, недалеко, — ответил незнакомец и, показав куда-то в сторону, вывел Ма из кумирни, держа его за руку. По широкой и гладкой, без единого камня, дороге они добрались до ворот храма У Цзы-сюя.

«Оказывается, здесь есть ближний путь, видно, я тогда спутал дорогу, — с удивлением подумал господин Ма, — а может быть, этот бессмертный обладает способностью сокращать расстояния».

У ворот незнакомец пригласил гостя:

— А вот и мое жилье, пожалуйста, входите.

Позади храма У Цзы-сюя раскинулся огромный сад. Из окон большого дома в пять комнат можно было любоваться рекой и озером. Незнакомец жил на втором этаже. Он пригласил гостя наверх, где они обменялись поклонами и сели. Четверо опрятных слуг в шелковых халатах и новых сапогах, неслышно ступая, подали чай. Незнакомец распорядился принести закуски, и слуги послушно вышли. Господин Ма огляделся. На стене, на самом видном месте, был приклеен огромный лист бумаги, на котором крупными знаками, каждый величиной с луну, были написаны стихи:

Снизу красовалась еще одна строка: «Написано Хун Хань-сянем из Тяньтая». Господин Ма, который читал исторические хроники, знал, что под «переправой на юг» имеется в виду бегство на юг сунского императора Гао Цзуна[143], жившего сотни лет назад. А этот человек здравствует и сейчас. Несомненно, он бессмертный.

— Это вы, учитель, написали такие прекрасные стихи? — «спросил Ма.

— Хань-сянь — мое прозвище. Стихи эти я сочинил однажды в минуту вдохновения, они не заслуживают вашего внимания. Если вы любите поэзию, я вам покажу стихи, которые сложил в свое время один наместник, его помощник и еще несколько господ.

И бессмертный извлек откуда-то свиток со стихами.

Господин Ма развернул его. Это были стихи, написанные от руки, по семи иероглифов в строке. Каждый из них отличался оригинальностью и принадлежал перу разных поэтов, но во всех воспевались красоты озера Сиху. Господин Ма был восхищен и от души похвалил их. Вскоре принесли кушанья: большую миску с разваренной бараниной, тарелку с уткой, блюдо с окороком и ломтиками креветок и прозрачный бульон. Угощения были простые, но очень вкусные. Гость еще не успел проголодаться, но чтобы не обидеть бессмертного, пересилил себя и отведал всего. Когда со стола убрали, Хун Хань-сянь сказал:

— Ваше имя прославлено, работы у вас — хоть отбавляй, книжные лавки наперебой приглашают вас к себе. Что же заставило вас прийти в эту кумирню? Почему вам захотелось погадать?

— Не скрою от вас, учитель, в этом году в Цзясине я отобрал целый том экзаменационных работ и получил за это несколько десятков лянов. Но с моим другом случилось несчастье, и я выручил его деньгами. Хотя я сейчас и живу в книжной лавке, но работы нет. Деньги мои подошли к концу, и я пришел в отчаянье. Чтобы рассеяться, я вышел прогуляться. Набрел на эту кумирню и решил погадать, будет ли у меня возможность поправить свои дела. И вот неожиданно встретил вас, учитель. Вы разгадали мои желания, и мне уже незачем обращаться к гадательным палочкам.

— Поправить дела нетрудно, но чтобы получить солидное богатство, надо немного помедлить. Устроит ли вас сейчас небольшой доход?

— Только бы разбогатеть, чего уж говорить о большом или малом? Но я не совсем понимаю вас, уважаемый учитель.

Хун Хань-сянь только вздохнул:

— Ну, ладно. Я вам подарю одну вещь. Возьмите ее себе и испробуйте. Если она вам пригодится, приходите и берите еще. Если же нет, придумаем что-нибудь другое.

С этими словами бессмертный ушел в спальню, достал из-под подушки какой-то сверток и развернул. В свертке лежало несколько кусков угля.

— Снесите это к себе домой, — сказал он, протягивая сверток господину Ма. — Растопите печь, положите уголь в сосуд и поставьте на огонь, а потом посмотрите, что получится. После этого приходите ко мне.

Господин Ма взял сверток, простился с Хань-сянем и отправился домой. Вечером он растопил печь, поставил на нее кувшин с углем и, когда огонь загудел, опрокинул кувшин — оттуда вывалился слиток чистейшего серебра! Господин Ма был без ума от радости. Раз семь он опрокидывал кувшин, и каждый раз оттуда выкатывались крупные серебряные слитки. Но тут его охватило сомнение: годится ли это серебро? Едва рассвело, как он уже выскочил на улицу и отправился прямо в меняльную лавку. Там его заверили, что это лучшее серебро, и дали ему несколько тысяч монет. Господин Ма отнес деньги домой и бросился к Хун Хань-сяню, чтобы поблагодарить его.

— Ну что у вас вчера получилось? — спросил бессмертный.

— О! Это искусство святого! — воскликнул господин Ма и рассказал Хань-сяню, сколько он добыл серебра.

— Погодите радоваться. У меня есть еще немного. Возьмите с собой и попробуйте еще раз. — И Хун Хань-сянь достал сверток раза в четыре больше прежнего. Но гостя он отпустил не сразу — только после того, как он сытно пообедал.

Теперь господин Ма каждый день растапливал печь и добывал серебро. Наконец, дней через семь, уголь кончился. Господин Ма взвесил серебро, его оказалось лянов на девяносто. Радости его не было границ! Он разложил серебро по пакетам и припрятал его дома. Однажды Хань-сянь пригласил его к себе и сказал:

— Господин Ма, мы почти земляки: вы из Чучжоу, а я из Тайчжоу, а это очень близко. Сегодня ко мне придет гость, и мы с вами предстанем перед ним, как двоюродные братья. Не пропускайте этого знакомства, так как оно может оказаться полезным для вас.

— Позвольте узнать, кто он такой? — спросил господин Ма.

— Он из нашего города. Это Третий Ху, сын начальника ведомства. Его имя Чжэнь, а прозвище Ми-чжи. Начальник ведомства оставил ему немалое состояние, но сын питает пристрастие к деньгам и мечтает разбогатеть еще больше. Он хочет научиться выплавлять серебро и готов выложить десять тысяч на приобретение зелья, но при такой крупной сделке должен присутствовать посторонний человек, чтобы у него не возникало никаких сомнений. А у вас известное имя, и он это знает. Кроме того, вас всегда можно найти в книжных лавках, где вы отбираете сочинения. Это еще больше успокоит его. Через семь недель после сегодняшней встречи, то есть через сорок девять дней, появится родительница, «мать серебра». Все медные и оловянные вещи при соприкосновении с ней будут превращаться в серебро, а это даст состояние в несколько сотен тысяч. Самому мне ничего не надо, я возвращусь в горы. Вы получите «родительницу серебра» и заживете в довольстве.

Убедившись в способности Хун Хань-сяня владеть магией, господин Ма не мог не поверить ему и, усевшись, стал терпеливо дожидаться прихода третьего сына Ху. Скоро тот явился, раскланялся с Хань-сянем и спросил фамилию и место рождения господина Ма.

— Это мой младший брат, — представил его Хань-сянь. — На дверях книжных лавок, вам, наверно, приходилось видеть объявления о продаже экзаменационных работ, отобранных господином Ма Чунь-шаном из Чучжоу. Это он и есть.

Третий Ху сразу изменил свое обращение и, почтительно поклонившись, сел. Благородный вид Хань-сяня, его красивые вещи, четверо слуг, которые не переставая подносили чай, наконец известный литератор Ма, родственник Хань-сяня, — все это успокоило и обрадовало Третьего Ху.

На следующий день Хань-сянь и господин Ма в паланкинах отправились в дом Ху с ответным визитом. Господин Ма преподнес хозяину том вновь отобранных сочинений. Они долго беседовали и наконец отправились домой.

Вскоре после этой встречи слуга из дома Ху принес две пригласительные карточки с надписью: «Жду вас завтра на небольшую пирушку в павильоне на озере. С поклоном, Ху Чжэнь».

Вручая приглашения, посланец добавил:

— Мой господин кланяется вам и просит завтра пораньше пожаловать на угощение. Пир состоится в саду около дома с императорским автографом, близ бухты Цветов на озере Сиху.

На следующий день приглашенные на пир уселись в паланкины и отправились к бухте Цветов. Третий Ху уже ждал их у ворот, которые были широко распахнуты в сад. Пировали весь день, актеры играли пьесы. Угощение сменялось дважды. Господин Ма вспомнил: совсем недавно здесь он с завистью следил, как пили вино другие, а сегодня сюда пригласили его. Он отведал вина, закусок и лакомств, от которых ломился стол, и почувствовал полное удовлетворение. Третий Ху договорился с ними, что в течение ближайших пяти дней он пригласит их к себе для подписания договора, а господина Ма попросил быть посредником. Хозяин пообещал также на месте домашнего цветника построить Жилище Таинств. Затем он заверил Хань-сяня в том, что заранее выдаст ему десять тысяч лянов серебра на приготовление зелья, и предложил поселиться в Жилище Таинств.

Под вечер пиршество кончилось. Господин Ма сел в свой паланкин и вернулся в лавку Литературного Простора.

Прошло четыре дня, но от Хань-сяня не было никаких известий, и господин Ма решил повидать его сам. Еще в дверях он заметил, что слуги необычайно растеряны и подавлены. Оказалось, что Хань-сянь серьезно заболел. Врачи сказали, что у него плохой пульс, и отказались давать лекарства. Господин Ма в испуге бросился наверх к больному. Тот едва дышал и уже не мог оторвать головы от подушки. Господин Ма, отличавшийся добрым сердцем, стал ухаживать за другом и остался на ночь у его постели.

Прошло два томительных дня, и долгая жизнь Хань-сяня оборвалась. Четыре прислужника поспешно обшарили его жилье, но кроме четырех-пяти шелковых халатов, за которых в ломбарде можно было получить всего несколько лянов, ничего не обнаружили. Несколько сундуков умершего оказались пустыми. Выяснилось, что эти люди было вовсе не слугами, а родственниками умершего: один — сыном, другой — зятем, а двое других — племянниками.

Господин Ма пришел в большое волнение: ведь не на что даже купить гроб! Но будучи человеком порядочным, он принес из дому десять лянов на похороны. Сын в это время рыдал над покойником, и покупать гроб отправились племянники, а зять, у которого в это время никаких дел не оказалось, пошел с господином Ма в соседнюю чайную.

— Почему так внезапно скончался ваш уважаемый тесть? — недоумевал господин Ма. — Ведь он бессмертный в образе человека, ему более трехсот лет.

— Что вы мелете! — воскликнул зять. — Какие там триста! Ему в этом году исполнилось всего шестьдесят шесть! Честностью он не отличался, вот и стал мошенником. Бывало, достанет деньги и сейчас же без толку их истратит. Не удивительно, что мы дошли до такого состояния, даже похоронить его не на что. Не скрою от вас, господин, мы люди торговые, но давно уже бросили свое дело и занялись жульничеством. Вот он умер, а нам остается только возвратиться на родину и просить подаяние. Да что говорить!

— Но у него в изголовье лежали пакеты с углем. Я сам видел, как уголь, положенный в печь, превращался в серебро, — возразил господин Ма.

— Какой там уголь! Самое настоящее серебро, только снаружи замазанное углем! Когда растапливали печь, то серебро приобретало свой настоящий цвет. Все это он делал, чтобы дурачить других. Но серебро это пришло к концу, и у него ничего не осталось.

— Но если он не бессмертный, то как же он узнал, как меня зовут? — все еще не сдавался господин Ма. — Ведь он меня никогда не видел, и впервые мы встретились в кумирне святого Дина?

— Опять вы заблуждаетесь. В тот день он вышел из Обители Плоских Камней, где он обычно гадает, и встретил вас в книжной лавке, где вы читали книгу. Хозяин спросил вашу фамилию, и вы ответили, что на обложке ваше имя. Вот поэтому Хань-сянь все и знал! Какие на свете могут быть бессмертные!

— О! Так он познакомился со мной, чтобы, прикрываясь моим именем, одурачить Третьего Ху! Хорошо еще, что у этого Ху счастливая судьба, и у вашего тестя ничего не вышло! — воскликнул господин Ма, поняв наконец, в чем дело, а про себя подумал: «А мне, кроме хорошего, он ничего не сделал. Я должен благодарить его».

Вернувшись в храм, он подождал, пока покойника не положили в гроб, расплатился за все и приказал носильщикам нести гроб за ворота Чистой Волны. Затем он приготовил бумажные деньги, изображения животных и сжег их перед гробом. Когда гроб заложили кирпичом, он отдал оставшиеся деньги родственникам покойного, и те, осыпав его благодарностями, уехали, а господин Ма вернулся к себе и как прежде отправился пить чай к горе Чэнхуаншань. Рядом с чайной он заметил небольшой стол — раньше его здесь не было. За столом сидел какой-то юноша и гадал по иероглифам. Он был небольшого роста и очень щуплый на вид, но весьма энергичный.

Положив перед собой гадательное блюдо и письменные принадлежности, он взял в руку книгу и стал читать. Все это показалось господину Ма весьма странным. Сделав вид, что хочет погадать, он приблизился к юноше и взглянул на книгу. Оказалось, что это те самые экзаменационные сочинения, которые он собрал совсем недавно. Господин Ма подошел еще ближе и сел на лавку.

— Не хотите ли погадать? — спросил юноша и отложил книгу.

— Я устал и хотел бы посидеть здесь, — ответил господин Ма.

— Пожалуйста, я принесу чай.

Юноша вошел в чайную и вернулся с чашкой чая. Поставив ее перед господином Ма, он сел рядом.

— Как ваша уважаемая фамилия, старший брат? Вы из этого города? — спросил господин Ма, которому юноша показался не по летам развитым.

— Позднорожденного зовут Куан, — ответил юноша, решив, что его собеседник человек ученый, так как на нем была квадратная шляпа. — Но я не из этого города. Я живу в уезде Лэцин Вэньчжоуской области.

От внимательного взгляда господина Ма не ускользнули ни его рваная шапка, ни тонкая холщовая одежда, покрытая заплатами.

— Вероятно, вы проехали несколько сот ли, чтобы добраться до этих мест и заняться своим ремеслом? Но ведь это занятие не даст много денег и даже не прокормит. Сколько вам исполнилось лет? — поинтересовался господин Ма. — Есть ли у вас родители и жена? Я вижу, вы прилежны в науках и, наверное, человек ученый.

— В этом году мне исполнилось двадцать два года, и я еще не женат. Дома у меня остались отец и мать. В детстве я несколько лет ходил в школу. Но мы жили бедно, и мне пришлось бросить ученье. В прошлом году я с одним торговцем дровами приехал в главный город провинции и стал вести счета. Но скоро мой хозяин разорился, и теперь я скитаюсь здесь, не имея возможности вернуться на родину. На днях я встретил одного земляка и от него узнал, что мой отец заболел. Какое несчастье! Я даже не знаю, жив он сейчас или умер.

Из глаз юноши брызнули крупные, как горошины, слезы.

— Не отчаивайтесь, — воскликнул господин Ма, проникаясь к нему сочувствием. — Как ваше имя и прозвище?

— Меня зовут Куан Цзюн, а прозвище Чао-жэнь, — ответил юноша, вытирая слезы. — Позвольте спросить, а как ваша фамилия и откуда вы родом?

— Вы могли бы не спрашивать. На обложке вашей книги стоит имя Ма Чунь-шана. Это я и есть.

Куан Чао-жэнь проворно вскочил, отвесил глубокий поклон и воскликнул:

— О! Что называется: «Во все глаза глядел, а гору Тай-шань проглядел!»

— Пожалуйста не надо этого, — остановил его господин Ма и тоже поспешно поклонился. — Мы с вами друзья по литературе, а встретились так неожиданно. Старший брат, вряд ли кто будет гадать, даже если вы просидите здесь до вечера. Убирайте все со стола, и пойдемте ко мне побеседуем!

— Великолепно! — воскликнул Куан Чао-жэнь. — Вы идите, а я уберу эти вещи и догоню вас.

Он собрал в узел письменные принадлежности, бумагу и блюдо для гаданий и взвалил узел на плечи. Затем он отнес стол, вещи и скамейку на хранение в храм и поспешил за господином Ма в лавку Литературного Простора. Господин Ма открыл дверь, пропустил гостя в комнату и усадил его.

— Скажите, — обратился он к Куан Чао-жэню. — Вы думаете об ученье и экзаменах, или, может быть, мечтаете проведать отца?

— Господин, у меня сейчас нет ни еды, ни одежды, — сквозь слезы проговорил юноша. — Как же я могу мечтать об учебе и экзаменах, если у меня нет денег? Это просто невозможно! Мой отец лежит дома больной, а я, его сын, не могу вернуться и ухаживать за ним. Я хуже дикого зверя! Несколько раз меня охватывало такое отчаянье, что я подумывал о смерти.

— Не надо так отчаиваться, — начал уговаривать его господин Ма. — Ваше сыновнее чувство может тронуть небо и землю. Успокойтесь, а я пока приготовлю вам чего-нибудь поесть.

Накормив юношу ужином, господин Ма спросил:

— Старший брат, если бы вы сейчас поехали домой, сколько вам потребовалось денег?

— Да много ли мне нужно? Только на лодку, которую придется взять на несколько дней. Паланкин мне не нужен. Как выйду на берег, взвалю на плечи свои пожитки и пойду пешком. Ничего со мной не случится, если даже и поголодаю денька два! Главное, я хочу быть с отцом; рядом с ним меня не страшит и смерть!

— Что ж, это можно устроить. Вы переночуете у меня, и мы с вами обстоятельно все обсудим.

Вечером господин Ма спросил:

— Сколько лет вы учились и приходилось ли вам писать сочинения?

— Нет, не приходилось.

— Я позволю себе предложить вам одну тему, а вы напишите на нее сочинение. Интересно, стоит ли вам надеяться на дальнейшую учебу. Ну как, согласны? — засмеялся господин Ма.

— Я только что хотел попросить вас об этом, но боялся, что вы посмеетесь над моим невежеством.

— Что вы! — воскликнул господин Ма. — Итак, я дам вам тему, а вы завтра напишите сочинение.

Господин Ма задал тему и проводил Куан Чао-жэня. На следующий день, едва хозяин встал с постели, юноша принес ему совершенно готовое сочинение.

— Похвально, похвально! Такое усердие к учебе и такая быстрота! — обрадовался господин Ма и, просмотрев сочинение, добавил: — В вашей работе виден талант, только вот стиль хромает.

Он положил сочинение на стол, взял кисть и, останавливаясь на каждом выражении, объяснил Куан Чао-жэню скрытый смысл каждого из них.

Тот поблагодарил и собрался уходить, но господин Ма остановил его:

— Не торопитесь. Медлить вам дальше нечего. Я дам вам денег на дорогу, и поезжайте домой.

— Если вы хотите помочь мне, дайте мне один лян серебра. Этого будет вполне достаточно!

— Нет, нет, — запротестовал хозяин. — Дома вам понадобятся деньги, чтобы ухаживать за родителями. Тогда у вас будет возможность и учиться. Я дам вам десять лянов. Когда вы приедете домой, займитесь каким-нибудь делом и пригласите к отцу лекарей.

С этими словами он достал из сундучка слиток серебра, отыскал старый ватный халат и пару туфель и протянул все это Куан Чао-жэню.

— Возьмите деньги домой, а туфли и одежда вам понадобятся во время путешествия. Возможно, в дороге утром и вечером будет холодно.

— Как мне отблагодарить вас за такую заботу! — с плачем воскликнул Куан Чао-жэнь, принимая одежду, деньги и раскланиваясь. — Я бы хотел называть вас своим старшим братом и в дальнейшем во всем спрашивать вашего совета. Но только не знаю, согласитесь ли вы?

Польщенный господин Ма ответил ему двумя поклонами, и они побратались. Хозяин оставил Куан Чао-жэня у себя и приготовил угощения по случаю его отъезда. За столом он произнес напутственную речь:

— Мой мудрый брат, послушай, что я скажу. Ты сейчас возвращаешься домой, чтобы ухаживать за своими родителями. Однако запомни, что главным для тебя всегда должны быть сочинения. В жизни человека нет ничего другого, что бы дало ему возможность выйти в люди. Даже частные уроки на дому и работа смотрителем в школе не идет с этим ни в какое сравнение, а о таком низком занятии, как предсказание судьбы и гаданье по иероглифам, вообще говорить не приходится. Если ты отдашь все свои силы науке, станешь цзюйжэнем или цзиньши, — только тогда прославишь своих предков. Как говорится в трактате о сыновней почтительности:[144] «Своими деяниями умножай славу рода своего». В этом — великая сыновняя почтительность и залог того, что тебе самому не придется испытывать лишения в жизни. В древности хорошо говорили: «В книгах — сокровищница чистого золота, в книгах — тысячи мер зерна, в книгах — красавицы, подобные яшме». А что такое книги? Это наши сборники сочинений. Так что, когда ты, брат, вернешься домой и станешь ухаживать за родителями, думай всегда о том, что основное — это сочинения. Пусть тебе не дается ремесло, или за родителями ты не сможешь хорошо ухаживать, не обращай на это внимания. Главное — это сочинения. Если даже твой отец будет лежать в постели больной и голодный — на сердце у него станет легко и боль исчезнет, когда он услышит, как ты читаешь сочинения. Это так называемое «воспитание духа», о котором говорил Цзэн-цзы[145]. Если даже судьба окажется несчастливой и ты не сдашь экзамены, звания стипендиата ты всегда добьешься, а позднее, сделавшись учителем, ты наградишь родителей почетным титулом. Я состарился, так и не осуществив в жизни ни одно из своих стремлений. Но ты, мой брат, молод и талантлив. Прислушивайся к словам своего ничтожного брата. Я думаю, мы еще встретимся, когда ты будешь уже крупным чиновником.

Господин Ма подошел к книжной полке, внимательно отобрал несколько сочинений и, свернув их трубкой, сунул за борт ватного халата Куан Чао-жэня.

— Пожалуй, это самые лучшие. Возьми их и внимательно прочти, — проговорил он.

Куан Чао-жэнь спешил домой к больному отцу, и поэтому, как ни жаль ему было расставаться, он со слезами распрощался с господином Ма. Рука об руку они прошли к старому жилью Куан Чао-жэня у горы Чэнхуаншань. Куан Чао-жэнь взял свои постельные принадлежности, и названые братья вышли за ворота Чистой Волны. Господин Ма проводил юношу до лодки и, простившись, вернулся в город.

Переправившись через реку Цяньтанцзян, Куан Чао-жэнь побрел в поисках лодки до Вэньчжоу. Вдруг он увидел лодку, которая только что отошла от берега.

— Вы берете пассажиров? — спросил юноша.

— Нет, — ответил лодочник. — Это лодка принадлежит господину Чжэну, командированному наместником.

Куан Чао-жэнь взвалил было на спину скарб и собрался уже уходить, как вдруг в окне показался какой-то седобородый старец.

— Лодочник, одного человека можно взять. Это тебе лишние деньги на вино и закуску.

— Ну, если сам господин не возражает, то садитесь, странник, — согласился лодочник и пригнал лодку к берегу.

Куан Чао-жэнь погрузил свои вещи и отвесил поклон хозяину. В каюте сидели трое: в середине — господин Чжэн, рядом с ним — его сын и еще один человек из другой области. Господин Чжэн ответил на приветствие Куан Чао-жэня и предложил ему сесть.

Куан Чао-жэнь был человек сообразительный: он без напоминания помогал и услуживал всем. С его уст не сходило слово «господин». Владельцу лодки Чжэну это очень понравилось, и он пригласил его отобедать вместе, а после трапезы, когда делать было совсем нечего, вступил в беседу:

— Чувства людей сейчас оскудели, даже ученые не почитают своих родителей. Вот три брата Чжана из Вэньчжоу имеют степень сюцаев. Двое старших, побоявшись, как бы отец не отдал все состояние младшему сыну, постоянно устраивали скандалы, и отец, разозлившись, подал жалобу в суд. Оба брата заплатили в уезде и области деньги, состряпали слезливую челобитную, и дело замяли. Но господин наставник, пекущийся о справедливости, не согласился и уведомил нашего начальника, а тот, наложив свою резолюцию, послал меня в Вэньчжоу, чтобы я разделался с преступниками.

— Уважаемый господин, но если дело будет разбираться по существу, то окажутся замешанными областные и уездные власти?

— Когда выяснится истинное положение, то все виновные должны быть привлечены к ответу! — ответил господин Чжэн.

Куан Чао-жэнь вздохнул и подумал:

«Богатые не соблюдают своего долга по отношению к родителям, а я, бедняк, хочу, да не могу. Какая несправедливость!»

Через два дня лодка пристала к берегу, и Куан Чао-жэнь от всей души поблагодарил владельца лодки. Господин Чжэн не взял с него ни одного чоха за еду, и Куан Чао-жэнь, еще раз выразив ему свою признательность, тронулся в путь. Наконец он добрался до деревни и увидел ворота своего дома.

А дальше произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ШЕСТНАДЦАТОЙ рассказывается о том, как в деревне Далючжуан почтительный сын ухаживал за родителями, а мудрый начальник уезда Лэцин проникся любовью к молодому ученому

Напомним о том, как Куан Чао-жэнь увидел родной дом и сердце его охватила радость. Он бросился вперед и забарабанил в дверь. Услышав его голос, мать откинула щеколду и, все еще не веря своим глазам, воскликнула:

— Сынок, неужели это ты?

— Вернулся, матушка, — ответил Куан Чао-жэнь. Он опустил на пол свои вещи, поправил платье и отвесил матери глубокий поклон.

Мать потрогала его одежду, но, убедившись, что на сыне толстый ватный халат, успокоилась.

— Уже больше года минуло с тех пор, как ты уехал с торговцем, и все это время я не находила себе места. Я часто видела тебя во сне. Мне представлялось, что ты упал в воду или сломал ногу, и я просыпалась в слезах. Однажды мне привиделось, будто у тебя на лице вскочил большой нарыв, который я никак не могла залечить, а другой раз — будто ты приехал домой и, глядя на меня, плакал. Помню, я тогда тоже заплакала и от этого проснулась. Особенно памятен мне один сон: я увидела тебя в шелковой шляпе, и ты сказал мне, что стал чиновником. Я даже засмеялась: «Каким чиновником? Мы же простые крестьяне!» А кто-то рядом заметил: «Этот чиновник не твой сын, но твой сын тоже стал чиновником, только он никогда не придет к тебе». Тогда я залилась слезами и говорю: «Лучше бы он никогда не был чиновником! Разве я вынесу разлуку с ним!» Сраженная горем, я зарыдала и проснулась от собственного крика, даже твоего отца разбудила. Когда я подробно рассказала ему этот сон, он сказал, что я рехнулась, а сам в эту же ночь заболел — половина тела у него отнялась. Сейчас он лежит в постели.

Старый Куан услышал разговор и понял, что сын вернулся. Ему сразу стало легче, недуг почти оставил его. Куан Чао-жэнь подошел к нему и, поклонившись, проговорил:

— Батюшка, твой сын возвратился!

Отец велел ему сесть на край кровати и поведал ему свое горе, от которого он и слег в постель.

— Когда ты уехал, твой третий дядя стал подумывать о нашем доме. Я прикинул в уме и решил, что если я продам ему, то от покупки нового жилья останется еще несколько лянов, на которые ты по возвращении откроешь небольшое дело. А кто-то мне и скажи: «Твой дом стоит рядом с его. Если уж он надумал покупать, то с него можно получить и больше». Кто же знал, что такой богатый человек думает только о наживе? Он не только не согласился на предложенную мною цену, а, наоборот, хотел дать ниже существующих цен. Наверное, узнал, что у меня не хватает даже на питание, и решил меня обобрать. Но это так возмутило меня, что я совсем отказался продавать. Тогда он сделал хитрый ход: послал прежнего домовладельца выкупить дом за старую цену.

Ты знаешь его, он доводится мне дядей. Пользуясь старшинством в роде, он заявил, что имущество членов нашего рода не может переходить в чужие руки. «Если нельзя продавать в чужие руки, — ответил я, — тогда прибавьте мне на ремонт, который я производил в течение ряда лет». Но он не давал ни одного цяня и предлагал за дом прежнюю цену. Мы повздорили в храме предков, и он даже полез на меня с кулаками. Все богатеи из нашего рода под нажимом дяди взяли его сторону и заявили, что я не уважаю предков. А твой безвольный старший брат понес такую околесицу, что я вышел из себя и, вернувшись домой, занемог.

С тех пор жизнь с каждым днем становилась тяжелее. Твой старший брат, запуганный родней, согласился на прежнюю цену и выдал им расписку. Деньги мы получали частями и все истратили. Убедившись в том, что поступил скверно, твой брат посоветовался с женой, и они от меня отделились. Выделить ему мне было нечего, и я решил: пусть сам зарабатывает себе на еду и делает что хочет. Сейчас он каждое утро с коромыслом на плече отправляется на рынок и торгует разной мелочью, но выручки им не хватает. А я вот все лежу и болею. Сосед требует освободить дом: ему, видите ли, надо перестраивать его. А до того, здоров ли я, ему нет никакого дела. На днях пришли торопить меня с выселением — чего только я от них не наслышался! Да ты еще уехал неизвестно куда. Мать, как вспомнит о тебе, так в слезы!

— Не надо расстраиваться, — прервал отца Куан Чао-жэнь. — Главное, выздоравливай. В Ханчжоу один человек подарил мне десять лянов. Завтра же я займусь чем-нибудь, куплю риса и дров. Если опять придут от дяди, ты не бойся, я сам договорюсь.

В этот момент мать позвала Куан Чао-жэня, и он пошел к ней на кухню. Невестка налила ему чая, и, подзаправившись как следует, Куан Чао-жэнь отправился на рынок, где на оставшиеся от дороги деньги купил свиную ногу, чтобы сварить ее и вечером угостить отца. Когда он возвращался с покупкой домой, то в воротах встретил старшего брата, с коромыслом на плечах. Куан Чао-жэнь встал перед ним на колени, но брат бросился поднимать его и, уединившись с ним в комнате для гостей, поведал ему обо всех домашних невзгодах.

— Отец стал какой-то дурной и болтает всякую ерунду, — сказал он, уходя. — Его торопят с переездом из дома, а он уперся и ни в какую, а меня за это ругают. Уж ты поговори с ним, благо ты у него любимчик.

Когда кушанья были готовы, Куан Чао-жэнь понес их отцу. Приподняв больного, он усадил его и принялся угощать. Обрадованный возвращением сына и тем, что в доме появилось мясо, отец наелся вдосталь, а то, что осталось, Куан Чао-жэнь поставил на стол перед больным и пригласил мать и старшего брата поужинать. Счастливый старик засиделся допоздна, пока усталость не свалила его с ног.

Расстелив свое одеяло у ног старика, Куан Чао-жэнь заснул вслед за ним. На следующее утро, прихватив деньги, он отправился на рынок, купил доу бобов и несколько свиней, которых пригнал в свой хлев. Одного борова он зарезал, тщательно опалил, вымыл и разделал, а потом продал на рынке. После этого он размолол бобы, из бобовой муки сварил сыр и также продал его. Выручку он принес отцу, спрятал ее под кровать и, заметив, что отец скучает, стал описывать ему красоты озера Сиху и лакомства, какие там продаются. Потом он начал рассказывать анекдоты, слышанные некогда в разных местах, и не закрывал рта до тех пор, пока отец не развеселился.

Через некоторое время старик сказал сыну:

— Мне нужно на двор. Позови-ка мать.

Мать поспешила к больному и собралась уже было подложить под него тряпку, но Куан Чао-жэнь заметил:

— Отец, тебе же так неудобно. К тому же матери каждый день приходится стирать эту вонючую тряпку, и ей это неприятно.

— Конечно, встать было бы сподручнее, но только сил у меня нет! — оправдывался отец.

— А вставать и не надо. Я кое-что придумал. — Куан Чао-жэнь отправился на кухню, отыскал там глиняный таз и, наполнив его золой, поставил у кровати отца, а рядом с тазом поместил скамейку. Устроив отца поперек кровати так, что ноги больного коснулись скамейки, а нижняя часть туловища оказалась как раз над тазом, он положил его ноги себе на плечи и, когда тот с большим удобством справил свою нужду, снова уложил его. Вся эта процедура прошла благополучно, и одеяло осталось чистое. Оставив скамейку в стороне, Куан Чао-жэнь вынес таз и, вернувшись, снова сел у постели.

Вечерами он помогал отцу подняться, кормил его ужином, а когда тот засыпал, стелил свое одеяло у его ног и, добавив масла в большую железную лампу, привезенную из провинции, вытаскивал сочинения и, примостившись подле отца, начинал читать. Отец долго не мог заснуть: то ему надо было сплюнуть мокроту, то появлялось желание выпить чашку чая, так что Куан Чао-жэню приходилось читать вплоть до четвертой стражи. Он подходил к отцу по первому его зову. Бывало, ночью, чтобы оправиться, больному приходилось ждать до рассвета, так как при нем никого не было, но сейчас, рядом с сыном, старик всегда чувствовал себя спокойно. Да и за ужином он теперь съедал больше. Зато сын ложился спать не раньше четвертой стражи и уже через два часа вскакивал, чтобы резать свинью и варить бобовый сыр.

Прошло дней пять. Как-то старший брат возвратился с рынка раньше, чем обычно. Он принес с собой флягу с вином и цыпленка, которого тотчас же отдал варить своей жене. Оказывается, он решил угостить Куан Чао-жэня по случаю его приезда.

— Только не говори об этом отцу, — предупредил он брата.

Но Куан Чао-жэнь не согласился с ним. Одну чашку он отнес родителям и только остатки кушанья разделил с братом. Как раз в это время пришел дядя, чтобы поторопить их с переселением. Куан Чао-жэнь отставил свою чашку и опустился перед дядей на колени.

— А, ты вернулся? — воскликнул дядя. — Вижу, вижу, халат на тебе добротный, ватный! На стороне ты научился приличным манерам и понимаешь толк в церемониях!

— Уже несколько дней как я приехал, но был очень занят и не мог навестить вас. Пожалуйста, присаживайтесь, выпейте чарку вина, — пригласил его Куан Чао-жэнь.

Дядя сел, выпил несколько чарок и сразу заговорил о доме.

— Не волнуйтесь, дядя, — проговорил Куан Чао-жэнь. — Позвольте нам, братьям, пожить здесь. Разве мы по собственной воле остаемся в вашем доме? Пусть у нас нет денег на покупку нового, но снять две комнаты и освободить вам помещение мы всегда бы могли. Однако сейчас наш отец болен, а, говорят, больному вредны переезды. Подождите, мы пригласим к отцу лекарей. Если он поправится, мы тотчас же освободим дом, но если болезнь осложнится, то мы обязательно переедем. Конечно, если мы умышленно будем затягивать переезд, то и вы будете все время торопить нас, а в результате наши старики будут все время волноваться.

Плененный его приятной, мягкой речью, дядя сдался.

— Мы ведь из одной семьи. Я прошу вас съехать только потому, что хочу сломать этот дом и построить новый. Но ты убедил, я подожду еще несколько дней.

— Очень вам благодарен, дядюшка. Будьте спокойны, мы не задержимся.

— Выпейте еще одну чарку, — предложил старший брат, когда дядя собрался уходить.

— Нет, уже хватит. — И дядя, простившись, удалился.

Тем временем у Куан Чао-жэня торговля мясом и бобовым сыром шла все успешнее. Уже к полудню он распродавал все и, возвратившись домой, свободное время проводил с отцом. В дни большой выручки он покупал на рынке кур, уток или рыбу, так как больной отец не мог есть грубого мяса. В доме не переводились свиные почки и брюшина, а уж о лекарствах и говорить не приходится.

Старик был всем доволен. Сын сидел при нем и днем и ночью. Со временем больному стало значительно лучше, и он заговорил с сыновьями о переезде на новое место. Но Куан Чао-жэнь возразил ему:

— Вы, батюшка, только что начали поправляться, надо подождать, когда вам будет еще лучше и вы сможете с нашей помощью вставать.

Когда от дяди приходили торопить с переездом, Куан Чао-жэнь под разными предлогами уклонялся от прямого ответа.

Юноша отличался необыкновенной энергией. Первую половину дня он занимался торговлей, а вечером ухаживал за отцом, читал ему сочинения. Когда очень уставал, давал себе отдых — выходил к воротам и играл с соседями в шахматы. Однажды после завтрака, убедившись в том, что отец сыт, он вышел за ворота и отправился с пастухом на ток, где обмолачивали рис. Положив шахматную доску на перевернутую вверх дном корзину, они сели друг против друга и углубились в игру. К ним подошел седобородый старик и, заложив руки за спину, долго следил за игрой.

— Э, брат, эту партию ты проиграл! — вдруг воскликнул он.

Куан Чао-жэнь поднял голову: это был деревенский староста Пань. Юноша встал и отвесил ему поклон.

— А я-то гадал, кто это такой… чуть было не обознался, — проговорил староста. — Ведь ты младший сын старого Куана? Помню, помню, ты уехал в позапрошлом году. Когда же ты пожаловал обратно? Как себя чувствует твой отец?

— Премного благодарен вам за память. Не скрою от вас, я дома уже с полгода, но все не смел беспокоить вас без дела. Отец мой болен, но последнее время ему стало немного лучше. Прошу вас к нам на чашку чая.

— Не смею беспокоить, — проговорил староста Пань и, приблизившись к Куан Чао-жэню, снял с него шляпу, взял его за руку и внимательно осмотрел ее.

— Я с детства занимался гаданием и без лести скажу, что расположение твоих костей говорит о знатности. Годам к двадцати восьми тебе улыбнется счастье. У тебя, будет жена, богатство, служба, дети. На лбу появилось желтое пятнышко — знак того, что скоро тебе будет счастливое знамение. — Тут староста Пань взял Куан Чао-жэня за ухо и добавил: — Правда, придется пережить одно пустяковое беспокойство, но оно не повлияет на твою жизнь. С каждым годом судьба будет благоприятствовать тебе все больше и больше.

— Что вы, уважаемый господин! Я всего лишь мелкий торговец и думаю только о том, как бы не разориться. На деньги, что я выручаю ежедневно на рынке, я кормлю своих родителей и благодарю за это богов. Разве я посмею мечтать о какой-то знатности!

— Это не имеет значения, — махнул рукой староста Пань. — Торговля не для тебя.

Они поговорили еще немного и разошлись.

Третий дядя все настойчивее требовал освободить дом. Куан Чао-жэнь уже не мог увильнуть от ответа, пришлось говорить резко и начистоту. Дядя рассердился и заявил:

— Если через три дня вы не уберетесь, я прикажу сорвать двери и снять с крыши черепицу.

Куан Чао-жэнь встревожился не на шутку, но сказать об этом отцу побоялся.

Через три дня вечером он уложил отца спать, зажег железную лампу и принялся читать сочинения. Вдруг снаружи раздались громкие крики. Куан Чао-жэнь решил, что дядя послал свою челядь ломать двери и срывать черепицу.

Но тут крики стали еще громче. Казалось, шумит толпа в несколько сот человек, — а бумага, которой было заклеено окно, осветилась багровым светом.

— Беда! — воскликнул Куан Чао-жэнь и выбежал на улицу.

Оказывается, в деревне возник пожар.

— Беда, беда! — подхватили родственники и с криком ринулись вон. — Скорей выходите из дома!

Старший брат спросонья успел схватить лишь коромысло, с которым ходил на базар. В плетенках лежала всевозможная мелочь: кунжутные липучки, бобовый сыр, глиняные фигурки, детские свистульки и погремушки, оловянные шпильки. Он брал одну вещь — падала другая. Липучки и глиняные фигурки раскололись, и старшему брату пришлось здорово попотеть, прежде чем он успел выбраться со всеми этими вещами наружу. Столб огня взметнулся высоко вверх, горящие головни падали во двор. Невестка Куан Чао-жэня, свернув постель, одежду и обувь в один тюк, с плачем бегала взад и вперед, а старая мать от испуга как-то вся обмякла и не могла ступить и шагу. Пламя пожара окрасило все вокруг в багровый цвет, со всех сторон доносились крики людей.

Не обращая ни на что внимания, Куан Чао-жэнь бросился в дом, схватил одеяло, взвалил на спину отца и, крепко придерживая его обеими руками, вынес за ворота на пустырь. Затем он стремглав побежал обратно и потянул за собой невестку. Показав ей рукой, что надо идти за ворота, он посадил мать к себе на спину. Едва он выбрался с ней за ворота, как огонь перекинулся на дверь и перегородил выход.

— Слава богу, родители спасены! — проговорил Куан Чао-жэнь и, уложив отца на пустыре, накрыл его одеялом. Мать и невестка остались сидеть рядом. Брат со страха куда-то спрятался, и Куан Чао-жэнь никак не мог найти его.

Между тем пожар продолжал бушевать: багровое пламя походило на пляшущего золотого дракона. Никто в деревне не знал, как бороться с пожарами, к тому же вода была далеко. Полночи свирепствовал огонь. Наконец постепенно пожар начал стихать. На току, черном от дыма и копоти, кое-где еще прорывались языки пламени. Вся деревня сгорела дотла. Что поделаешь, надо было искать кров. И тут Куан Чао-жэню бросилась в глаза кумирня, которая стояла на южном конце деревни у дороги. Приказав невестке помочь матери, он взвалил отца на плечи и двинулся вперед. У входа в кумирню погорельцев встретил монах и на их просьбу сразу же ответил отказом:

— Вся деревня осталась без крова, и если все придут в мою кумирню, то где я всех размещу! Тут и двух таких кумирен не хватит! К тому же у вас больной, он стеснит меня.

Как раз в этот момент из кумирни вышел какой-то старик, в котором Куан Чао-жэнь узнал старосту Паня.

Отвесив ему поклон, юноша рассказал про свою беду.

— Какая жалость, — вскричал тот, — значит, пожар не пощадил и вас!

Узнав о том, что монах отказал приютить семью Куана, он начал убеждать его.

— Учитель, ты, верно, не знаешь, что старый Куан самый честный человек в нашей деревне, а у его сына незаурядная внешность. Он, несомненно, прославится. К тому же ты монах, а монахи, говорят, «поступают так, чтобы и для других было удобно и самим выгодно». Дай им дня на два комнату, они ее освободят по первому твоему требованию, а я тебе подарю денег на свечи.

Монах не посмел перечить старосте и уступил Куан Чао-жэню одну комнату, куда тот не замедлил перенести отца. Староста Пань поговорил со стариком, и тот осыпал его благодарностями. Тем временем монах вскипятил чайник и стал потчевать всех чаем, а староста, вернувшись домой, в знак сочувствия прислал пострадавшим риса и овощей.

Только после полудня отыскался старший брат. Едва увидев Куан Чао-жэня, он принялся укорять его за то, что тот не помог ему вытащить вещи.

Жить в кумирне было неудобно, и Куан Чао-жэнь с помощью старосты снял небольшой дом близ кумирни, у дороги. К счастью, в ту ночь, когда произошел пожар, Куан Чао-жэнь еще не ложился спать, и деньги были при нем. Он по-прежнему колол свиней, варил бобовый сыр, а по вечерам все так же зажигал лампу и читал сочинения. Но отец, напуганный пожаром, чувствовал себя гораздо хуже.

Это тревожило Куан Чао-жэня, но он продолжал свою учебу. Однажды он засиделся за книгой почти до третьей стражи, как вдруг за окном послышались удары в гонг, замелькали огни факелов, раздался цокот копыт. Показался паланкин с начальником уезда. Куан Чао-жэнь продолжал свое чтение, и паланкин проехал мимо.

Между тем начальник уезда, остановившись в этот вечер ночевать на деревенском постоялом дворе, со вздохом промолвил:

— В такой поздний час здесь еще есть люди, которые настойчиво. овладевают знаниями. Как это похвально! Интересно, кто он? Сюцай или ученик? Надо позвать старосту и спросить у него.

Когда тот явился, он спросил:

— Кто это на южном конце деревни в доме подле кумирни ночью читает сочинения?

Зная, что там живет семья Куана, староста охотно пояснил:

— Это погорельцы, а читает сочинения второй сын. Он каждый день занимается до третьей или четвертой стражи. Куан Чао-жэнь не сюцай и даже не сдавал экзаменов. Он просто мелкий торговец.

Услышав это, начальник уезда огорчился и приказал:

— Я напишу сейчас карточку, а вы завтра передадите ее этому Куан Чао-жэню. Скажите, что сейчас я его принять не могу, но скоро начнутся экзамены, пусть он примет в них участие. Если он умеет писать сочинения, я выдвину его.

Получив карточку, староста удалился. На следующее утро, проводив начальника в город, староста опрометью бросился к Куанам и заколотил в дверь.

— Поздравляю тебя! — вскричал он, когда изумленный юноша отворил дверь. Затем староста вынул из шапки карточку, на которой было написано: «Вам кланяется Ли Бэнь-ин».

Увидев визитную карточку начальника уезда, Куан Чао-жэнь отпрянул в испуге.

— Господин, кому она предназначена?

Староста подробно разъяснил:

— Проезжая мимо вашего дома, господин начальник уезда услышал, как ты читаешь сочинения. Он послал за мной, а я ему рассказал, какой ты прилежный и как почитаешь родителей. Когда я все это выложил, господин начальник передал мне свою визитную карточку и сказал, что скоро начнутся экзамены, он велел тебе сдавать их. Очевидно, он хочет тебе помочь. Ну, не говорил ли я, что у тебя счастливая судьба: надо лишь быть терпеливым и ждать, когда над тобою засияет звезда знатности.

Куан Чао-жэнь вне себя от радости бросился с визитной карточкой к отцу и поведал ему о случившемся. Отец тоже был очень доволен. Вечером, когда вернулся брат, Куан Чао-жэнь рассказал и ему, но брат не поверил, даже когда увидел карточку.

Через несколько дней в уезде действительно объявили о предварительных экзаменах. Куан Чао-жэнь купил экзаменационные листы и отправился сдавать. Он прошел первый тур и попал в список допущенных на повторные экзамены. Тогда юноша купил еще бумаги и стал ждать.

Начальник уезда занял свое место в зале и первым вызвал Куан Чао-жэня.

— Сколько вам лет?

— В этом году мне исполнилось двадцать два года.

— Вы умеете писать, — заметил уездный. — Но на предстоящих повторных экзаменах надо еще больше постараться, и тогда я не оставлю вас без внимания.

Куан Чао-жэнь отвесил низкий поклон и, взяв экзаменационный лист, удалился. Прошло еще два тура повторных экзаменов, вывесили списки — Куан Чао-жэнь занял первое место. Когда эта весть докатилась до деревни, юноша с визитной карточкой отправился благодарить уездного. Тот приказал привести Куан Чао-жэня к себе и, когда тот явился, расспросил его о всех домашних невзгодах.

— Вот вам мой скромный подарок, — сказал он, протягивая два ляна. — Возьмите его и ухаживайте за родителями, а вернувшись домой, будьте еще прилежнее. Когда начнутся экзамены в провинции, заходите ко мне, я дам денег на дорожные расходы.

Куан Чао-жэнь поблагодарил уездного и, вернувшись домой, отдал серебро отцу. Выслушав подробный рассказ сына об этом визите, старик был тронут до глубины души. Он положил деньги на подушку, а сам принялся кланяться и благодарить господина начальника уезда. Поверил наконец всему и старший брат. Деревенские люди мало что видели, но, узнав, что Куан Чао-жэнь занял первое место и удостоился встречи с самим уездным, сговорились между собой и пришли к Куанам с подарками. Старик распорядился снять комнату в соседней кумирне и устроить пирушку, которая затянулась до позднего вечера.

Жестокая зима была уже на исходе. После новогодних праздников главный экзаменатор приехал в Вэньчжоу. Куан Чао-жэнь отправился с поклоном к начальнику уезда, и тот подарил ему два ляна. Прибыв в провинциальный город, Куан Чао-жэнь сразу же прошел первый тур. Успех ему сопутствовал, и вскоре он сдал последние экзамены. Узнав об этом, начальник уезда встретился с главным экзаменатором и, опустившись перед ним на колени, проговорил:

— Первый ученик Куан Цзюн, из моего ничтожного уезда, очень бедный человек, но весьма почтительный сын.

И он подробно рассказал о том, как Куан Чао-жэнь соблюдал сыновнюю почтительность.

— Недаром говорят: «Надо сначала смотреть на душевные качества и знания ученого, а потом уже на его сочинения», — согласился с ним экзаменатор. — Конечно, если поведение достойно, то на сочинения уже не стоит обращать внимания. Вчера вечером я просмотрел работу Куан Цзюна. Там есть некоторые шероховатости в стиле, но талант у него, несомненно, большой. Спасибо за визит, и можете спокойно возвращаться к себе.

О том же, что произошло в дальнейшем, говорят:

А кто хочет знать, получил ли Куан Чао-жэнь ученую степень, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ СЕМНАДЦАТОЙ рассказывается о том, как сюцай Куан вновь посетил старые места, а лекарь Чжао получил высокую оценку на поприще поэзии

Напомним о том, как Куан Цзюн уехал сдавать экзамены. Старый отец, прикованный к постели, вынужден был снова справлять свою нужду прямо на кровати. Прошло дней двадцать, а старику казалось, что пролетело не менее двух лет. Каждый день он устремлял заплаканные глаза на дверь. Однажды он пожаловался жене:

— Наш второй сынок уехал и пропал. Не знаю, может быть, ему подвернется счастье, и он получит степень. И все же обидно умирать, если его не будет рядом со мной в последние минуты!

Старик заплакал, жена стала его успокаивать. Вдруг в дверь забарабанили, и в дом ворвался незнакомец свирепого вида, пинками подгоняя старшего сына Куана: оказывается, на рынке тот незаконно захватил чужое место для торговли с лотка. С налитыми кровью глазами старший Куан принялся честить обидчика, а тот, отняв у него коромысло, ударил по корзинам ногой. Товары рассыпались по полу, корзины сломались. Старший сын решил пожаловаться уездному.

— Мне ли тебя бояться, — закричал он. — Мой брат и господин начальник уезда — друзья! Пошли-ка к нему!

Старый Куан поспешно подозвал сына и сказал:

— Перестань шуметь! Я человек мирный и никогда не обращался к властям, с кем бы я ни был в ссоре. К тому же ты сам виноват. Ведь ты занял чужое место? Скажи, чтобы кто-нибудь успокоил его, и брось скандалить, не заставляй меня волноваться!

Но сын и не думал слушаться. Он распалился пуще прежнего, выскочил за дверь и принялся ругаться на чем свет стоит. На шум сбежались соседи. Они развели противников в разные стороны и принялись уговаривать их.

Тем временем к месту происшествия подоспел староста Пань. Он шепнул несколько слов человеку, и тот успокоился.

— Ну-ка собери свое добро да ступай домой! — приказал он старшему сыну Куана.

Тот, ворча и бранясь, стал подбирать товары, как вдруг на дороге показались двое с красной бумагой в руках.

— Здесь живет семья Куан? — спросили они, подойдя ближе.

Узнав посланцев из училища, староста воскликнул:

— Ах вот оно что! Второй господин Куан получил степень сюцая. — И староста велел проводить посланцев к больному старику.

Старший Куан собрал товары, поднял свое коромысло и повел гонцов в дом, а староста остался уговаривать обиженного торговца. Тем временем посланцы вошли в дом и, увидев старого Куана, прикованного к кровати, поздравили его и высоко на стене повесили извещение: «Торжественно сообщаем, что сюцай Куан по имени Цзюн из вашей области получил у господина экзаменатора и инспектора просвещения звание первого ученика школы от Лэцинского уезда и успешно сдал все экзамены».

Обрадованный старик приказал жене приготовить чай, наполнить две тарелки липучками и бобовым сыром из корзин старшего сына да сварить еще для посланцев десяток яиц. Второй десяток яиц принес староста Пань, которого также усадили за стол вместе с посланцами. После еды старый Куан преподнес посланцам двести вэней, но им показалось мало.

— Я бедняк, да к тому же пострадал от пожара, — извиняясь, оправдывался старый Куан, — а вы приехали из-за моего меньшого сына, и, конечно, эти деньги ничего не стоят по сравнению с беспокойствами, которые вам пришлось претерпеть. Это вам только на чай.

Староста Пань замолвил за него словечко, добавил еще сотню вэней, и посланцы ушли.

Дней через пять Куан Чао-жэнь, проводив главного экзаменатора, вернулся домой. Облачившись в халат и шляпу ученого мужа, он пошел на поклон к родителям. Его невестка после пожара уехала к своей матери, и Куан Чао-жэнь встретился лишь со своим старшим братом, который стал значительно любезнее, когда узнал, что младший брат сделался сюцаем. Староста Пань собрал для Куан Чао-жэня более двадцати связок чохов и, выбрав подходящий день, устроил в кумирне пиршество. Оно было куда богаче, чем раньше: зарезали двух свиней, кур и уток. Пиршество продолжалось дня три, и даже монах принял в нем участие. Впрочем, он теперь явно заискивал перед молодым ученым.

Посоветовавшись с отцом, Куан Чао-жэнь перестал варить бобовый сыр, а оставшиеся десять связок чохов передал старшему брату. Они сняли дом из двух комнат и открыли небольшую лавку. Вскоре приехала невестка, все стали столоваться вместе, а ежедневная выручка шла на расходы всей семьи. Так в заботах и хлопотах прошло несколько дней, и Куан Чао-жэнь отправился в город благодарить начальника уезда. Тот встретил его на этот раз как равного, угостил вином и закусками и в разговоре назвал себя его учителем. Когда юноша вернулся домой, к нему снова пожаловали те же двое посланцев из школы. Куан Чао-жэнь пригласил принять участие в разговоре и старосту Паня.

— Уездный инспектор просвещения желает, чтобы господин Куан представился ему и принес подарки.

— Я знаю только своего учителя! — вспыхнул Куан Чао-жэнь. — Зачем мне идти к этому чиновнику просвещения да еще нести ему подарки?

— Второй господин, вы не правы, — вмешался староста Пань. — Начальника нашего уезда вы сами назвали своим учителем — это ваше личное дело. Но инспектор просвещения назначен двором специально для того, чтобы руководить сюцаями. Будь вы хоть чжуанюанем, все равно вы обязаны считаться с ним. Разве можно не пойти? Вы бедный ученый, и вам неудобно уклоняться от этой церемонии. Подарите каждому вестовому по два цяня — и дело с концом.

Послушав старосту, Куан Чао-жэнь договорился с посланцами о визите, и те ушли. В назначенный день Куан Чао-жэнь отправился с подарками к инспектору просвещения, а когда вернулся обратно, отец заставил его купить вина и изображения жертвенных животных для совершения обряда на родовом кладбище.

С этого времени старику с каждым днем становилось все хуже и хуже. Лекарства не помогали, он стал меньше есть и пить. Младший сын обратился к гадателям, но те предрекли неблагоприятный исход. Тогда, посоветовавшись со старшим братом, он выделил из своих сбережений несколько лянов на похороны отца, но из лавки денег не брал. Уже купили гроб, сшили множество траурных платьев и заказали для отца шляпу ученого мужа. Все было сделано как надо. Старый Куан доживал последние дни, то и дело впадая в беспамятство.

Когда он наконец понял, что дни его сочтены, он позвал к себе сыновей и сказал:

— Мне уж не встать! Далек тот день, когда я увижу небо, но близок час, когда меня положат в землю. За всю свою жизнь я не сделал ничего путного: вам не оставил ни клочка земли и даже лишился своего родного дома. К счастью, второй сын получил ученую степень сюцая; может быть, в будущем он будет учиться и поднимется еще на одну ступень. Но только помните, дети, что дело не в славе. Главное — это добродетель. Но, я вижу, ты, младший сын, с усердием исполняешь сыновний долг. Однако, если выбьешься в люди, не смотри на других свысока и оправдай те надежды, которые подавал в юности. После моей смерти, когда кончится траур по мне, спеши жениться, но выбирай жену из бедной семьи, не стремись получить богатство и знатность с помощью брака. Уважай своего брата так, как уважал бы меня при жизни. Все-таки он твой старший брат, хотя и бестолковый.

Услышав его последнее напутствие, братья зарыдали, а старый Куан закрыл глаза и скончался. Весь дом огласился рыданиями, и младший сын, плача, стал обряжать покойника. Семь дней покойник находился в доме, пока наконец из-за тесноты в доме гроб не перенесли на родовое кладбище. На похороны собралась вся деревня, и братья были очень благодарны гостям. Старший брат по-прежнему торговал в лавке, а Куан Чао-жэнь каждые семь дней отправлялся на кладбище оплакивать покойного. Однажды он вернулся домой уже затемно и застал у себя старосту Паня.

— Ты знаешь, начальник уезда попал в беду! — сообщил он. — Сегодня из Вэньчжоу приезжал помощник областного и отобрал у него печать. А ведь он твой учитель. Тебе не мешало бы съездить в город и узнать все как следует.

На следующий день Куан Чао-жэнь, облачившись в траурную одежду, отправился в путь. Едва он подъехал к городу, как убедился в том, что горожане требуют оставить прежнего уездного. В знак протеста они бросили торговлю, заперли городские ворота и столпились вокруг прибывшего из области чиновника, требуя вернуть печать. Вокруг стоял невообразимый шум, раздавались удары в гонг. Куан Чао-жэню так и не удалось попасть в город; он вернулся домой и стал ждать вестей. На третий день он узнал, что из провинции прислали чиновника, который должен был успокоить народ и схватить зачинщиков бунта.

Прошло еще дня четыре, и Куан Чао-жэнь, возвращаясь с кладбища, опять столкнулся со старостой.

— Плохо дело! Беда пришла! — проговорил староста.

— Что такое? — встревожился Куан Чао-жэнь.

— Пойдем домой, скажу.

Когда они пришли к Куану и остались одни, староста прошептал:

— Вчера приехал чиновник успокаивать жителей, а когда народ разошелся, начальство тайно распорядилось найти зачинщиков. Кое-кого уже схватили. А два бессовестных нарочных из ямыня донесли на тебя и сказали, что уездный к тебе очень хорошо относился; ты, мол, наверняка в числе зачинщиков, и тебя надо задержать. Подумай, какую на тебя возвели напраслину! Сегодня тайные розыски зачинщиков еще продолжаются. Кто знает, что тебя еще ждет. Ведь если донос признают, то наверняка пришлют за тобой. По-моему, тебе лучше на время скрыться в другой области. Хорошо, если все обойдется без судебного разбирательства, но если оно начнется, я вступлюсь за тебя.

— Вот несчастье! — растерялся Куан Чао-жэнь. — Я благодарен вам за вашу заботу и за то, что вы предупредили меня, но только куда мне ехать?

— Это уж сам подумай. Поезжай в то место, которое хорошо знаешь.

— Я знаю только Ханчжоу, но там у меня нет знакомых.

— Я могу дать тебе рекомендательное письмо. У меня там есть брат, который служит в административной палате. Его зовут Третий господин Пань, а живет он на горе перед воротами палаты. Найди его, и он тебе во всем поможет. Он человек безупречно честный, ты не ошибешься, обратившись к нему.

— Вы так добры! С вашим письмом я уеду сегодня же вечером, — воскликнул Куан Чао-жэнь.

Пока староста Пань сочинял письмо, юноша позвал брата и невестку, наказал им смотреть за домом и, проливая слезы, простился с матерью. Затем он связал в узел свои вещи, спрятал книги и вышел за дверь. Староста Пань проводил его до дороги и вернулся назад.

Несколько дней шагал Куан Чао-жэнь со скарбом на спине, пока не добрался до Вэньчжоу. Дальше предстояло ехать по реке. Но в этот день попутной лодки не оказалось, и ему пришлось остановиться на ночь в харчевне. Там уже сидел за столом какой-то человек и при свете лампы тихо читал вслух. Он был худощав, с желтой кожей и жиденькими усами. Вошедшего он не заметил, так как был близорук, да к тому же увлекся книгой. Куан Чао-жэнь назвал его «уважаемым гостем» и поздоровался. Незнакомец поднялся и ответил на приветствие. Теперь Куан Чао-жэнь еще лучше разглядел его. Он носил темный шелковый халат, шляпу простолюдина и походил на торговца. После положенных церемоний оба сели.

— Как ваша фамилия и откуда вы родом? — спросил Куан Чао-жэнь.

— Моя фамилия Цзин, а живу я в пятидесяти ли отсюда. У меня в провинциальном городе маленькая лавка, и я сейчас еду туда. Но сегодня не было попутной лодки, и мне пришлось остановиться здесь на ночь.

Заметив на голове Куан Чао-жэня шляпу ученого мужа, он понял, что перед ним сюцай, и спросил:

— А где ваша драгоценная родина и как ваше почтенное имя?

— Моя фамилия Куан, а имя Чао-жэнь; я из Лэцина. Я тоже еду в провинциальный город, но не нашел лодки.

— Вот и прекрасно! — обрадовался Цзин. — Значит, завтра мы отправимся вместе.

На следующее утро они отыскали лодку и заняли носовую каюту. Когда вещи были уложены, Цзин вытащил какую-то книгу и принялся листать. Куан Чао-жэню неудобно было сразу спрашивать его, и он только украдкой бросал взгляды на книгу. Строчки различной длины бороздили страницы. Очевидно, это был сборник стихов. После обеда Цзин снова вытащил книгу и, попивая чай, углубился в чтение.

— Уважаемый гость, — обратился к нему Куан Чао-жэнь. — Вчера вы сказали, что у вас в провинциальном городе есть лавка. Какая это лавка?

— Лавка головных платков, — ответил Цзин.

— Тогда зачем вы читаете эту книгу?

— А разве книги могут читать только сюцаи? — засмеялся Цзин. — У нас в Ханчжоу множество известных мужей, которые не занимаются восьмичленными сочинениями. Не скрою от вас, меня зовут Цзин Лань-цзян, и мои стихи можно найти в поэтических сборниках, выпущенных в различных местах. Я занимаюсь поэзией уже более двадцати лет, и уважаемые господа, получившие ученые степени, приезжая в Ханчжоу, приходят ко мне складывать стихи.

Цзин Лань-цзян открыл сундучок и вытащил оттуда пачку листов.

— Вот мои незрелые произведения, оцените их, — сказал он и протянул их Куан Чао-жэню.

Тому стало неловко, и он замолчал. Он посмотрел стихи, но ничего в них не понял; тем не менее сделал вид, что прочитал до конца, и высказал свое одобрение.

— А кто был инспектором просвещения, когда вы сдавали на степень сюцая? — спросил Цзин Лань-цзян.

— Экзаменатор, которого недавно назначили.

— А, однокашник господина Лу из Хучжоу, моего собрата по стихам. В свое время у меня на вечерах поэзии собирались мои знакомые по перу: среди них были господа Ян Чжи-чжун и Цюань У-юн, внук цзясинского областного, Цюй Шэнь-фу и два брата Лоу — третий и четвертый сыновья наставника наследника престола. К сожалению, с господином Ню Бу-и я не встречался, только слышал о нем.

Услышав эти имена, Куан Чао-жэнь спросил:

— А вы знакомы с господином Ма Цзином из ханчжоуской лавки Литературного Простора?

— Это тот, кто занимается отбором сочинений? Знаком, но мы не можем считаться друзьями. Не скрою от вас, в Ханчжоу к известным деятелям литературы не причисляют людей его направления, а вот с братьями по перу я вас познакомлю, когда мы приедем в город.

Куан Чао-жэнь был несколько озадачен этим предложением.

Наконец они добрались до Дуаньхэтоу, где им нужно было сходить. Лодка причалила к берегу, и они уже начали выгружать свои вещи, как вдруг Цзин Лань-цзян, который стоял на носу, заметил на берегу паланкин. Из паланкина вылез человек в квадратной шляпе, голубом халате прямого покроя и направился в какой-то дом. Он держал в руках бумажный веер с написанными на нем стихами. К ручке веера была привязана квадратная печать из слоновой кости. За ученым следовал слуга, который нес на спине ящичек с лекарствами.

— Давненько не виделись, брат Чжао Сюэ! — окликнул его Цзин Лань-цзян. — Куда это вы?

Тот оглянулся и воскликнул:

— Ба! Никак, уважаемый брат! Когда это вы пожаловали?

— Только что. Видите, еще вещи не успел выгрузить. — И Цзин Лань-цзян крикнул в каюту. — Господин Куан, выходите. Познакомьтесь. Это мой лучший друг, господин Чжао Сюэ-чжай.

Куан Чао-жэнь вышел из каюты и вместе со своим новым знакомым сошел на берег. Цзин Лань-цзян приказал лодочнику перенести на время вещи в чайную. Все трое, раскланявшись, отправились туда же и, заказав три чашки чая, церемонно уселись.

— Как фамилия уважаемого господина? — спросил Чжао Сюэ-чжай.

— Это господин Куан из Лэцина. Мы ехали вместе.

— Уважаемый брат, почему вы так долго отсутствовали? Я целыми днями думал о вас, — проговорил господин Чжао.

— Меня задержали обычные будничные дела. Устраивались ли за это время вечера поэзии?

— Ну конечно. В прошлом месяце господин Гу отправился на Тяньчжу воскурять благовония и пригласил меня с собой. Мы целый день писали стихи. Затем господин Фань из канцелярии по представлению докладов императору взял отпуск для посещения могил предков. Он пробыл здесь день и пригласил нас к себе на лодку слагать стихи на заранее заданную тему и рифму, и мы провели у него целый день. Кроме того, здесь был и цензор Сюнь. Он приехал сюда с ревизией и надеялся, что ему кое-что перепадет от наместника провинции. Каждый день он приглашал нас к себе писать стихи. Тут все о вас спрашивали. Сейчас третий сын Ху пишет эпитафии для господина Лу из Хучжоу и уже более десяти листов прислал мне. К сожалению, я их еще не все просмотрел. Хорошо, что вы приехали, поможете мне в этом.

Господин Чжао выпил чай и спросил:

— Господин Куан, кажется, имеет ученую степень сюцая? У какого экзаменатора ему посчастливилось получить ее?

— У нынешнего, — ответил Цзин Лань-цзян.

— Так он однокашник моего старшего сына, — улыбнулся господин Чжао.

После чая он откланялся и пошел навестить одного больного.

— Господин Куан, — обратился Цзин Лань-цзян к Чао-жэню, — куда вы отправите свои вещи?

— Я пока обоснуюсь в лавке Литературного Простора.

— А я пойду к себе. Моя лавка находится на улице Доу-фуцяо перед храмом Цзинь Гана[147]. Будет свободное время — заходите ко мне!

И, позвав носильщика, он удалился.

Куан Чао-жэнь взвалил на спину свой скарб и отправился в лавку Литературного Простора, но там ему сказали, что господин Ма уехал в Чучжоу. Узнав Куан Чао-жэня, владелец лавки все же оставил его жить наверху. На следующий день Куан Чао-жэнь понес письмо к Паню, жившему против административной палаты. У ворот его встретил слуга.

— Третьего господина нет дома, — объяснил он. — Несколько дней назад его отправили по делам к инспектору просвещения в Тайчжоу.

— А когда он вернется? — спросил Куан Чао-жэнь.

— Он пробудет там дней сорок, — ответил слуга.

Куан Чао-жэню оставалось только уйти. Тогда он направился на улицу Доуфуцяо, где находилась лавка головных платков, принадлежащая Цзину. Но хозяина в лавке не оказалось, и он обратился к соседям.

— Господин Цзин? В такую прекрасную погоду он любит ходить к Шести Мостам любоваться весенним пейзажем. Наверно, он пишет стихи об озере Сиху. Разве он станет сидеть в лавке, когда имеется такая прекрасная тема для стихов? — ответили соседи.

Убедившись, что он ничего больше от них не узнает, Куан Чао-жэнь пошел дальше. Миновав две улицы, он вдруг заметил вдалеке господина Цзина и еще двух людей в квадратных шляпах ученых мужей. Куан Чао-жэнь догнал их и поклонился.

— Это господин Чжи Цзянь-фын, — представил Цзин Лань-цзян рябого человека. — А это, — продолжал он, показав на человека с усами, — господин Фу Мо-цин. Оба — руководители наших вечеров поэзии.

Оба представленных спросили о Куан Чао-жэне.

— Я только что был в вашей лавке, но оказалось, что вы ушли, — сказал Куан Чао-жэнь, когда церемония знакомства окончилась. — Куда вы сейчас направляетесь?

— Так, прогуливаемся без дела, — ответил господин Цзин и предложил: — Раз уж встретил добрых друзей, разве можно с ними так просто расстаться? Почему бы нам не зайти в кабачок и не пропустить по чарке?

— Прекрасно! — одобрили оба господина.

Они потащили Куан Чао-жэня в кабачок, выбрали место и сели. Подошел слуга. Цзин Лань-цзян заказал вино, мелко нарубленное мясо по одному цяню и два фыня за порцию и две тарелки с закусками, среди которых было жареное мясо и ростки соевых бобов.

— А почему бы нам не навестить брата Сюэ? — предложил Чжи Цзянь-фын.

— Он сегодня принимает одного удивительного гостя, — заметил Фу Мо-цин.

— Гость как гость. Чего в нем удивительного? — возразил Чжи Цзянь-фын.

— Нет, гость замечательный! Выпейте по чарке, и я расскажу вам о нем.

Чжи Цзянь-фын налил вино, и когда все выпили, Фу Мо-цин начал свой рассказ:

— Этого человека зовут Хуаном. В год У-чэнь[148] он получил степень цзиньши, а сейчас его назначили начальником уезда Иньсянь в области Нинбо. В прошлые годы он дружил в столице с господином Ян Чжи-чжуном, а ведь последний дружит с господином Чжао. Так вот, приехав в Чжэцзян, Хуан отправился с визитной карточкой к господину Чжао, но того дома в этот день не оказалось, и Хуан так и не встретился с ним.

— Ничего тут нет удивительного, к господину Чжао многие ходят с визитом, — заметил Цзин Лань-цзян.

— Его действительно не было дома, — подтвердил Фу Мо-цин и продолжал — А на следующий день господин Чжао отправился с ответным визитом, и они наконец познакомились. Во время их разговора обнаружилось одно обстоятельство, которое, по-моему, покажется вам удивительным.

— Что ж это такое? — воскликнули присутствующие.

— Этот Хуан и господин Чжао родились в один и тот же год, в один и тот же месяц, день и час!

— Не может быть! — воскликнули все.

— Но это еще не все, — продолжал Фу Мо-цин. — Господину Чжао в этом году исполнилось пятьдесят девять лет. У него два сына и четыре внука, он очень дружен со своей женой, никогда не служил чиновником. А Хуан имеет степень цзиньши и служит уездным. В тридцать лет он потерял жену, живет сейчас бобылем и без детей!

— Вот удивительно! — воскликнул Чжи Цзянь-фын. — Значит, они родились в одно и то же время, но занимают совершенно разные положения. Выходит, определение судьбы в зависимости от звезды, под которой человек родился, совершенно необоснованно.

Продолжая разговаривать, они выпили еще по нескольку чарок вина.

— Так вот, господа, — сказал Фу Мо-цин, — прошу вас помочь мне разобраться в этом. Хуан и Чжао родились в одно и то же время, но один из них бобыль, хотя и имеет степень цзиньши, а у второго полон дом сыновей и внуков, но степени цзиньши он не имеет. Кто из них в более выгодном положении? На месте кого из них вы хотели бы быть?

Все трое хранили молчание.

— Пусть первым выскажется господин Куан. Пожалуйста, господин Куан, ваше слово, — проговорил Фу Мо-цин.

— По моему неразумному мнению, лучше все же оказаться на месте господина Чжао. Нельзя же, как говорится, иметь и то и другое.

— Правильно! Правильно! — одобрили присутствующие, хлопая в ладоши.

— Степень цзиньши — это конечный итог учения, а вот господин Чжао, который имеет все остальное, этой степени лишен, — возразил Фу Мо-цин. — Уверен, что в душе он огорчен, так думают и другие. Но иметь одновременно и степень цзиньши и счастье господина Чжао нельзя, потому что небо не отпустит так много одному человеку. Правда, в жизни встречаются счастливчики, но ведь недаром мы над этим задумались: все же редко бывает, чтобы удалось достичь и того и другого. По-моему, достаточно быть цзиньши, а полного семейного счастья можно и не иметь. А как по-вашему?

— Мы придерживаемся другого мнения! — воскликнул Чжи Цзянь-фын. — Правда, сам господин Чжао не имеет степени цзиньши, но его старший сын уже добился высокого звания. В будущем его имя появится на двух экзаменационных щитах, и он обязательно добьется почетного титула для своего отца. Таким образом, если сын станет цзиньши, то отец может считать, что и он имеет такую же степень.

— Ничего подобного, — рассмеялся Фу Мо-цин. — Жил в свое время один почтенный господин. Его сын занимал большое место, но отец сам задумал сдавать экзамены. При перекличке его не допустили до экзаменов. Тогда он бросил экзаменационный лист на пол и в гневе воскликнул: «Из-за своего щенка мне приходится носить шляпу чиновника, которую я не заслужил!» Вот видите, сын это не то же самое, что ты сам!

— Так вы никогда не договоритесь, — заметил Цзин Лань-цзян. — Давайте-ка выпейте вина и послушайте, что я вам скажу.

— А вдруг и вы ошибаетесь? — опросил Чжи Цзянь-фын.

— Ошибусь — выпью в наказание три чарки.

Все согласились с этим, наполнили свои чарки и выпили.

— Господа, позвольте уточнить, вы говорите о получении степени цзиньши, имея в виду славу или выгоду?

— Славу, — ответили присутствующие.

— Вам, очевидно, известно, что у господина Чжао нет степени цзиньши, но зато его стихи напечатаны во многих сборниках и расходятся по всей Поднебесной. Кто не знает господина Чжао Сюэ-чжая? Пожалуй, его имя известнее, чем имя любого цзиньши! — И Цзин Лань-цзян расхохотался.

Так Куан Чао-жэнь узнал, что на свете существует подобная истина.

— Раз уж мы сегодня собрались вместе, я предложу вам рифму на слово «лоу». Каждый, вернувшись домой, напишет стихи и пошлет свой листок на оценку господину Куану, — предложил Цзин Лань-цзян.

Друзья покинули кабачок и разошлись в разные стороны.

А дальше произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ВОСЕМНАДЦАТОЙ рассказывается о том, как известные мужи пригласили Куан Чао-жэня на вечер поэзии, а Третий Пань посетил друга в книжной лавке

Вернувшись в этот вечер после пирушки к себе, Куан Чао-жэнь лег спать. Рано утром к нему поднялся хозяин лавки.

— Господин Куан, мне надо посоветоваться с вами по одному делу, — сказал он, усаживаясь.

Куан Чао-жэнь спросил его, в чем состоит это дело, и хозяин пояснил:

— Мы хотим вместе с одним приятелем на паях издать для продажи сборник экзаменационных сочинений. Нам придется затруднить вас одной просьбой. Надо проверить их, причем получше и побыстрее. Всего наберется более трехсот сочинений. Не знаю, сколько вам понадобится времени на их проверку? Сейчас каждый день на счету, так как надо успеть передать сочинения кое-кому из Шаньдуна и Хэнани. Они возьмут их с собой и там продадут. Если мы запоздаем с печатанием, то эти люди уедут, и все пойдет прахом. Когда сборник выйдет, на обложке будет стоять ваше имя. Кроме того, за редактирование вы получите деньги да еще несколько десятков экземпляров этого сборника в подарок. Не знаю только, успеете ли вы?

— Скажите, а сколько примерно дней можно редактировать, чтобы не опоздать с отправкой? — спросил Куан Чао-жэнь.

— Надо сделать в течение двенадцати дней, в крайнем случае — двух недель. По-моему, за этот срок можно уложиться.

Куан Чао-жэнь прикинул в уме и, решив, что за полмесяца работу сделать можно, согласился. Хозяин сейчас же притащил к нему наверх целую груду экзаменационных сочинений. Днем он приготовил обед из четырех блюд и, пригласив Куан Чао-жэня к столу, сказал:

— Когда придет сигнальный номер, а потом сборник, я снова устрою для вас угощенье. Ежедневно вы будете получать скромный обед, а второго и шестнадцатого числа — пользоваться праздничным столом, который в эти дни я устраиваю своим приказчикам. Что касается чая и масла для ламп, то здесь все расходы я беру на себя.

Обрадованный Куан Чао-жэнь в тот же вечер зажег лампу и за один присест отредактировал пятьдесят сочинений. Когда он кончил, часы на сигнальной башне пробили четвертую стражу.

— Какие там полмесяца, если так пойдет дело! — радостно воскликнул он и, потушив лампу, лег спать.

Утром он снова принялся за работу и до ночи успел отредактировать десятков восемь сочинений.

На четвертый день он сидел у себя за работой, как вдруг внизу кто-то спросил:

— Господин Куан дома?

— Кто это? — удивился Куан Чао-жэнь и, быстро спустившись вниз, увидел Цзин Лань-цзяна со свертком в руке.

— Я заставил вас ждать, — проговорил Куан Чао-жэнь, раскланявшись с гостем, и предложил ему подняться наверх. Гость развернул на столе сверток и проговорил:

— Это стихи на рифму «лоу», которая была задана во время прошлой пирушки. Мы написали их и показали брату Чжао. Он очень сожалел, что в тот день не был с нами, и захотел сложить свое стихотворение на эту же рифму. Мы попросили его написать первым, а поэтому нам пришлось снова переписать свои стихотворения. Вот почему только сегодня я принес вам стихи на оценку.

Куан Чао-жэнь взглянул на заголовок — «Пирушка в кабачке весенним вечером. Стихи на рифму «лоу». Затем следовали стихотворения с четырьмя подписями: Чжао Цзе по прозвищу Сюэ-чжай, Цзин Бэнь-хуэй по прозвищу Лань-цзян, Чжи Э по прозвищу Цзянь-фын и Фу Юй-фан по прозвищу Мо-цин. Блестящая белая бумага и ярко-красные печати показались Куан Чао-жэню необыкновенно красивыми. Он прикрепил лист к стене и, усевшись, проговорил:

— В тот день я сильно захмелел и вернулся домой очень поздно.

— И с тех пор вы не выходили из дома? — спросил Цзин Лань-цзян.

— Хозяин лавки поручил мне отобрать несколько сочинений, и мне надо сдать их побыстрее для печати. Вот почему я не приходил, навестить вас.

— И все-таки, несмотря на то что вы заняты, мы сходим сейчас с вами к одному человеку.

— А кто это такой?

— Не спрашивайте. Побыстрее переодевайтесь и пойдем — сами узнаете.

Куан Чао-жэнь собрался и запер дверь, но на улице все же не выдержал и спросил:

— Куда мы идем?

— К Третьему господину Ху, сыну начальника Ведомства гражданских служб. У него сегодня день рождения, соберутся его друзья. Я тоже хочу поздравить его и решил захватить с собой вас. Там можно встретить интересных людей. Между прочим, будут и те, чьи имена стоят на листе со стихами.

— Я никогда не встречался с господином Ху. Наверное, нужна визитная карточка?

— Да, это необходимо, — подтвердил Цзин Лань-цзян.

Оба направились к лавке благовонных свечей, купили карточку, и Куан Чао-жэнь, склонившись над прилавком, написал на ней: «Позднорожденный Куан Чао-жэнь бьет челом». Кончив писать, он положил карточку в рукав, и они двинулись дальше.

По дороге Цзин Лань-цзян рассказал кое-что о Ху:

— Этот Третий Ху — большой хлебосол, но невероятный трус. Когда умер его отец, он запер свой дом и никого не хотел видеть, потому что его обманывали по любому поводу, а он не решался даже пожаловаться. К счастью, несколько лет тому назад он познакомился с нами. Мы стали помогать ему по хозяйству, и он оживился. Сейчас уже никто не осмеливается обижать его.

— Ведь он сын начальника ведомства. Неужели кто-нибудь осмеливается обманывать его?

— Начальника ведомства? Это все в прошлом! А сейчас у них в роду никто не служит, и он сам всего лишь простой сюцай. Недаром говорят: «Лучше живая крыса, чем мертвый правитель области». Кто будет обращать на него внимание! Ведь сейчас отношения между людьми зависят от положения и связей! Вот, например, господин Сюэ-чжай знаменит своими стихами, и каждый чиновник считает своим долгом нанести ему свой визит. Люди смотрят только на ворота дома Сюэ-чжая и видят — сегодня приехал чиновник в паланкине с желтым зонтом[149], а завтра — другой, в сопровождении восьми слуг в черных шляпах с красной окантовкой, которые с руганью разгоняют народ[150]. Чиновники с голубым зонтом[151] в счет не идут, — знатных гостей так много, что хозяина дома начинают бояться. К дому Третьего Ху через каждые два-три дня подъезжает паланкин с Сюэ-чжаем, и людям кажется, что Третий Ху тоже имеет вес. Благодаря этому ему даже аренду за дом у ворот стали выплачивать куда аккуратнее. За это Третий Ху нам весьма признателен.

Пока они шли по улице, оживленно разговаривая, им повстречались два человека в широких халатах и квадратных шляпах.

— Вы куда? Сразу к господину Ху или зайдете за кем-нибудь еще? — спросил Цзин Лань-цзян.

— Мы шли к вам, и, уж если встретились, пойдем вместе, — ответили те и, в свою очередь, спросили:

— А кто ваш попутчик?

Цзин Лань-цзян представил им Куан Чао-жэня и назвал ему имена незнакомцев:

— Это господин Цзинь Дун-яй, а это — гуншэн Янь Чжи-чжун.

Все четверо раскланялись и пошли вместе. Только подойдя вплотную к огромным воротам, Куан Чао-жэнь понял, что за ними находится особняк начальника ведомства. Привратник взял их визитные карточки и пригласил гостей в зал.

Куан Чао-жэнь поднял глаза — в зале на стене красовалась надпись из четырех знаков, сделанная самим императором: «Опора трона Срединной Империи». У стен стояли стулья благородного дерева наньму. Гости сели.

Вскоре к ним вышел Третий Ху, мужчина лет сорока с виду, с бородкой, расчесанной на три пряди. Он носил шляпу ученого мужа, атласный коричневый халат и черные сапоги с белой подошвой. Третий Ху держался скромно. Он поздоровался с гостями, и те поздравили его с днем рождения. Смущенный хозяин поблагодарил гостей и предложил сесть. Почетное место предоставили Цзинь Дун-яю, рядом с ним усадили Янь Чжи-чжуна и Куан Чао-жэня, а Цзин Лань-цзян, свой человек в доме, как и Третий Ху, занял место хозяина.

Цзинь Дун-яй извинился перед хозяином за беспокойство, которое он причинил ему на днях, и поблагодарил его.

— Вы, кажется, ездили в столицу? — обратился хозяин к Янь Чжи-чжуну. — Когда вы приехали сюда?

— Я вернулся на днях, — ответил Янь Чжи-чжун. — В столице я остановился у своего родственника господина Чжоу из Государственного училища, и каждый день виделся с господином Фанем из канцелярии по передаче докладов императору. Чтобы посетить могилы предков, господин Фань взял отпуск и пригласил меня составить ему компанию. Попутно я заехал к себе домой.

— А где он остановился? — спросил Третий Ху.

— Он не пошел в город, остался в лодке, а дня через четыре уже уезжает. Когда я приехал в город, я встретил брата Сюэ и от него узнал, что у вас сегодня день рождения. Вот я и пришел принести свои поздравления и вспомнить былое.

— А когда приехал сюда господин Куан? Откуда он родом и где живет? — поинтересовался Третий Ху.

— Он из Лэцина, — ответил за Куан Чао-жэня Цзин Лань-цзян. — Мы ехали вместе на одной лодке. Сейчас он живет в лавке Литературного Простора и отбирает экзаменационные сочинения.

— Очень рад, я давно мечтал с ним познакомиться, — проговорил хозяин.

После чая хозяин предложил всем пройти в кабинет. Там уже сидели за столом двое в шляпах ученых мужей, с белыми бородами и внушительной внешностью. При виде пришедших они медленно поднялись.

— Господин Вэй и господин Суй, вы уже здесь. Мы приветствуем вас, — сказал Янь Чжи-чжун.

Все раскланялись и сели, причем господа Вэй и Суй бесцеремонно заняли почетные места. В этот момент слуга доложил хозяину, что пришел еще один гость, и Третий Ху вышел.

Цзин Лань-цзян поинтересовался, откуда оба гостя родом.

— Господин Вэй Ти-шань из Цзяньдэ, где получил степень цзюйжэня. А господин Суй Цэнь-ань — уважаемый гуншэн из Шимыня. Оба уже лет двадцать отбирают в Чжэцзяне сочинения, и отредактированные ими работы известны по всей Поднебесной.

Цзин Лань-цзян поклонился им и выразил свое уважение, но оба господина даже не спросили у гостей фамилии.

Суй Цэнь-аню был знаком лишь Цзинь Дун-яй. Они встретились в столице, куда приехали держать экзамены в один и тот же год.

— Уважаемый Дун-яй, — сказал Суй Цэнь-ань. — Прошло много лет, с тех пор как мы расстались с вами в столице. Почему вы вернулись в провинцию? Очевидно, отслужили положенный срок и вас повысили в должности?

— Нет. В последнее время в ведомстве служили самые разношерстные люди. Ван Хуэй, уехавший из нашего ведомства на службу, перешел на сторону Нин-вана, затем арестовали старшего инспектора Лю, и в связи с этим у нас стали часто проводить проверку бумаг. Опасаясь, как бы не попасть в какую-нибудь историю, я взял отпуск и уехал из столицы.

Пока они разговаривали, слуга принес лапшу, и когда все насытились, Вэй и Суй, усевшись поудобнее, завели разговор о сочинениях.

— В последнее время дела с отбором сочинений пошли из рук вон плохо, — заметил Вэй.

— Верно, — согласился Суй. — Нам нужно будет взяться за отбор сочинений, представленных на прошлых экзаменах.

Господин Вэй удивленно вытаращил глаза и заметил:

— На прошлых экзаменах не было сочинений.

— Позвольте, но ведь сейчас повсюду можно найти сборники сочинений, представленных на прошлых экзаменах! — не вытерпел Куан Чао-жэнь.

— Как фамилия старшего брата? — спросил господин Вэй.

— Это господин Куан из Лэцина, — ответил Цзин Лань-цзян.

— Я сказал, не было сочинений, имея в виду то, что сочинения написаны не по правилам.

— Если сочинение принято, значит, оно написано по правилам. Или, может быть, есть еще какие-нибудь другие правила, не предусмотренные на экзаменах? — возразил Куан Чао-жэнь.

— Вы недопонимаете. Сочинения передают мысли мудрецов и пишутся по определенным законам. Они не имеют ничего общего со всей той пачкотней, которую можно писать кое-как.

В каждом сочинении отражается не только судьба отдельного человека, автора сочинения, но и судьба всего государства. В годы правления Хун-у и Юн-лэ были одни законы, а в годы — правления Чэн-хуа и Хун-чжи — совсем другие; но все они имели одну нить и озарялись светом одного светильника истины. К примеру, среди выдержавших экзамены бывают такие, кто получил звание заслуженно, а другие — только по счастливой случайности, однако все сочинения должны быть исправлены нами. Только после этого они могут распространяться. Но если из сочинений, написанных во время экзаменов, нечего включить в сборник, то значит, что сочинений совсем не было. Вот что я имел в виду.

— Старший брат, именно поэтому нам не страшны забракованные сочинения. Уж если ты выдержал, то все три сочинения должны быть отменными. В противном случае, твои экзамены сочтут за счастливую случайность, тебе всю жизнь придется краснеть! — сказал господин Суй и, обратившись к господину Вэю, добавил:

— Вы видели сочинения, которые отобрал в последнее время Ма Цзин?

— Он испортил все дело! — воскликнул господин Вэй. — Побывал в доме цзясинского областного Цюй Тань-аня, где целыми днями болтают всякую ерунду, и сам сделался таким же. Я слышал, что он преуспел, а вот законов сочинений до сих пор не знает и только приносит вред. Сколько он перепортил хороших сочинений! Поэтому когда я увидел его сборник, то приказал своим ученикам читать экзаменационные работы, предварительно выкинув его исправления.

В этот момент в комнату вошли Третий Ху, Чжи Цзянь-фын и Фу Мо-цин. Все сели за стол и принялись за еду. До самого вечера почетное место пустовало, так как ожидали Чжао Сюэ-чжая.

Тот пожаловал только к первой страже. Его паланкин несли два носильщика, а впереди и сзади шествовали четверо слуг с факелами. Чжао Сюэ-чжай выбрался из паланкина и, раскланявшись с присутствующими, сказал:

— Прошу прощения, что заставил вас так долго ждать.

Вслед за ним явилось множество родственников семьи Ху.

Двух столов не хватило, пришлось поставить еще один. Наконец пиршество окончилось, и все разошлись.

Вернувшись в свою лавку, Куан Чао-жэнь отредактировал несколько сочинений и только тогда лег спать. По его подсчетам получалось, что он проверит все триста сочинений за шесть дней. Учтя разговоры за столом в доме Ху, Куан Чао-жэнь написал предисловие к сборнику, а затем выбрал время и отправился с визитом к новым приятелям, с которыми он пил вино на пирушке. Когда наконец сборник был окончен, владелец лавки взял его и, ознакомившись с проделанной работой, сказал:

— Когда господин Второй Ма жил у моего брата в лавке Литературного Моря, ему надо было два месяца, чтобы отредактировать триста сочинений, и он очень злился, если его торопили. Я просто не ожидал, что вы сделаете так быстро! Я показал их кое-кому, и мне сказали, что сделано не только быстро, но и хорошо. Это просто великолепно! Если вы останетесь здесь, то к вам будут обращаться за помощью и из других лавок. Не беспокойтесь, работы у вас будет хоть отбавляй! — Тут хозяин лавки протянул ему два ляна и продолжал: — Когда сборник выйдет из печати, я подарю вам еще пятьдесят экземпляров.

Тут он достал вино, и они выпили. В этот момент в лавку вошел мальчик-слуга с карточкой. Куан Чао-жэнь развернул ее. На сложенной гармошкой бумаге, изготовленной в Сунцзяне[152], было написано: «Почтительно сообщаем о том, что мы выбрали пятнадцатый день этой луны для пирушки на озере Сиху, где будем складывать стихи. Каждый вносит пай в размере двух цяней. Вэй Ти-шань, Суй Цэнь-ань, Чжао Сюэ-чжан, Янь Чжи-чжун, Фу Мо-цин, Чжи Цзянь-фын, Куан Чао-жэнь, Ху Ми-чжи и Цзин Лань-цзян». Всего в списке значилось девять человек, а под ним была приписка: «Банкет устраивается общими силами. Свой пай пошлите Третьему господину Ху».

Под перечисленными именами Куан Чао-жэнь увидел слово «ознакомился» и написал то же самое. Затем он отвесил из полученных за работу денег два цяня и отдал их слуге вместе с карточкой. Куан Чао-жэнь подумал о том, что завтра на озере Сиху ему придется написать стихи: неудобно, если он попадет впросак. Он взял в книжной лавке «Руководство к законам стихосложения», зажег лампу и, пользуясь свободным временем, углубился в книгу. Благодаря своим недюжинным способностям он к утру уже овладел этой премудростью. Следующие сутки он снова провел за книгой и наконец взял кисть. Когда он написал стихи, они понравились ему гораздо больше тех, что висели на стене. Днем он снова прочел и подправил их, отчего они стали еще лучше.

Наутро Куан Чао-жэнь надел шляпу и халат и собрался уже было выходить, но в этот момент за ним зашли Цзин Лань-цзян и Чжи Цзянь-фын. За воротами Чистой Волны их ждала уже небольшая лодка, в которой сидела вся компания, за исключением Чжао Сюэ-чжая и гуншэна Яня.

— Почему не видно господина Яня? — спросили вновь прибывшие Третьего Ху.

— Господин Фань вчера собрался в путь, и Янь поехал в Гуандун, но свою долю он прислал.

Все разместились, лодка отчалила и двинулась по озеру Сиху.

— Я слышал, что господин Янь начал какое-то дело о наследстве, вот он и носится повсюду. Ну, как оно у него подвигается? — спросил Фу Мо-цин.

— Я вчера спрашивал его, — ответил Третий Ху. — Все уже уладилось, и права наследства получил его второй сын. Имущество разделили на десять частей, из которых наложница младшего брата получила три части.

Лодка подъехала к бухте Цветов, и все вышли на берег. Третьему Ху поручили найти сад, в котором можно было бы попировать. Но сторож, с которым Третий Ху вступил в переговоры, закрыл дверь и наотрез отказался впустить их. Третий Ху пришел в ярость, но на сторожа это не произвело никакого впечатления. Господин Цзин отвел его в сторону и спросил, чем вызван его отказ.

— Третий Ху — всем известный скряга! — ответил тот. — Хотя бы раз угостил меня! С чего это я буду ухаживать за ним. В прошлом году он вот так же поставил здесь два стола с вином и не заплатил ни одного цяня. Ушел — за собой не убрал. Мало того — сказал слугам, чтобы они унесли домой два шэна риса, которые остались на кухне. Таких чиновников я совершенно не уважаю.

Ничего не поделаешь, пришлось отправиться в храм Юй-гуна[153]. Монах провел их в свою келью и угостил чаем. Третий Ху, у которого хранились все деньги, позвал Цзин Лань-цзяна идти за покупками, и Куан Чао-жэнь напросился к ним в компанию.

Сначала они зашли в лавку, где торговали утками. Третий Ху вытащил уховертку и стал прокалывать ею мясо, стараясь определить толщину жира. Только после этого он велел Цзин Лань-цзяну спросить о цене. Так как компания собралась большая, купили несколько цзиней мяса, две курицы, рыбу и немного овощей и приказали слуге, который следовал за ними, отнести продукты. Затем они зашли в другую лавку за пампушками с мясом. На полке лежало тридцать пампушек, по три цяня за каждую. Третий Ху предложил два цяня за штуку и затеял с лавочником такой спор, что Цзин Лань-цзян принялся уговаривать его. Вместо пампушек они купили немного лапши, и Цзин Лань-цзян понес покупки. Купили еще закуски к вину: сушеные ростки бамбука, соленые яйца, жареные каштаны и семечки тыквы. С помощью Куан Чао-жэня они донесли покупки до храма и передали их монаху.

— Третий господин, почему вы не позвали повара? Зачем бегать самому? — спросил Чжи Цзянь-фын.

— Повар — это лишние расходы, — отрезал Третий Ху. Он отвесил серебра и приказал слуге сходить за рисом.

В хлопотах не заметили, как наступил полдень. Наконец пожаловал и Чжао Сюэ-чжай. Выйдя из паланкина, он приказал носильщикам внести в комнату сундучок. Там он открыл его, вытащил два цяня и четыре фыня и передал их Третьему Ху. Между тем кушанья и вино были уже готовы, и все принялись за еду. Немного закусив, взялись за чарки.

— В таком прекрасном обществе, как сегодня, — воскликнул Чжао Сюэ-чжай, — нельзя обойтись без стихов.

Все начали тянуть билетики с указанием, на какую рифму надо писать стихи. Господину Чжао досталась четвертая рифма «чжи», господину Вэю — восьмая рифма «ци», господину Фу — первая рифма «дун», господину Ху — вторая рифма «дун», господину Цзину — четырнадцатая рифма «хань», господину Сую — пятая рифма «вэй», господину Куану — пятнадцатая рифма «шань», а господину Чжи — третья рифма «цзян»[154].

Выпив еще несколько чарок вина, все отправились в город. Господин Ху приказал слуге сложить в коробку остатки еды и фруктов. Затем он спросил монаха о рисе. Выяснилось, что осталось еще несколько шэнов, и господин Ху велел захватить их. Выдав монаху пять фыней на благовония, Третий Ху отправился со слугой в город.

Куан Чао-жэню было по пути с Чжи Цзянь-фыном, Фу Мо-цином и Цзин Лань-цзяном. Всю дорогу они веселились, смеялись, шутили и, то и дело останавливаясь, не заметили, как наступили сумерки.

— Уже стемнело, нам надо поторапливаться, — заметил Цзин Лань-цзян.

— Эка беда, — воскликнул сильно захмелевший Цзянь-фын. — Кто не знает нас, членов знаменитого общества поэтов на озере Сиху! Даже Ли Тай-бо в парадном халате расхаживал ночью по улице. А сейчас совсем не поздно. Идите спокойно, кто осмелится задержать вас.

Они брели по улице, весело размахивая руками, как вдруг впереди показались два больших фонаря, а за ними — еще два с надписью: «Помощник начальника соляного розыска». Сидящий в паланкине чиновник, узнав Чжи Цзянь-фына, приказал слуге привести его:

— Чжи Э! Ведь ты купец и назначен помогать нам выявлять контрабанду. Как же ты посмел напиваться и хулиганить на улице!

— Ли Тай-бо в расшитом халате тоже ходил ночью, — заплетающимся языком проговорил Чжи Цзянь-фын, едва стоя на ногах.

И тут чиновник увидел, что Чжи Цзянь-фын носит шляпу ученого мужа.

— Среди купцов, сотрудничающих с ямынем, никогда не было ученых! Как ты посмел надеть эту шляпу! Эй, слуги, взять его и заковать в цепи!

В этот момент Фу Мо-цин вышел вперед и что-то сказал в защиту друга. Это привело чиновника в ярость.

— И ученым не положено напиваться по ночам! Отправить его к инспектору!

Видя, что дело плохо, Цзин Лань-цзян потянул Куан Чао-жэня в тень, и они юркнули в маленький переулок. Добравшись до дома, Куан Чао-жэнь открыл дверь, поднялся к себе наверх и лег спать. На следующий день он пошел навестить обоих пострадавших. Оказалось, что им удалось отделаться от чиновника, и они опять взялись за стихи. Куан Чао-жэнь тоже только что закончил свои. Когда он сравнил их с творениями Вэя и Суя, то решил, что его стихи ничуть не хуже. Их стихи пестрели словами «теперь», «например» или «в свое время говорили» и множеством подобных приевшихся выражений. Стихи были переписаны на отдельных восьми листах, и Куан Чао-жэнь повесил их на стену.

Прошло с полмесяца. Сборник экзаменационных сочинений был напечатан, и лавочник пригласил редактора на пирушку. Куан Чао-жэнь напился допьяна и утром долго лежал в постели, как вдруг внизу закричали:

— Господин Куан, к вам гость!

О том, что произошло в дальнейшем, говорят:

А кто хочет узнать, кто был этот гость, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЙ рассказывается о том, как Куан Чао-жэню посчастливилось найти хорошего друга, а Пань Цзы-е, творивший беззакония, попал в беду

Напомним о том, как Куан Чао-жэнь лежал у себя наверху и вдруг услышал голос. Быстро одевшись, Куан Чао-жэнь спустился вниз и увидел незнакомого ему человека, в чиновничьей шляпе, черном атласном халате и черных сапогах на толстой подошве с носками, похожими на лягушечьи головы. Незнакомец был темнокож, с желтоватой бородой, высокими скулами и пронизывающим взглядом. Увидев Куан Чао-жэня, он спросил:

— Если не ошибаюсь, вы Второй господин Куан?

— Да, но позвольте узнать вашу драгоценную фамилию.

— Моя фамилия Пань. На днях я прочел письмо брата, в котором он сообщает, что вы приехали сюда к нам.

— О, так вы Третий брат Пань! — вскричал Куан Чао-жэнь и, поспешно раскланявшись, предложил гостю посидеть у него наверху.

— Вы как-то заходили ко мне, но не застали меня дома. Брат с большой похвалой отзывался о ваших способностях и прекрасных поступках. Это достойно искреннего почитания.

— Я приехал искать у вас покровительства и вдруг узнал, что вас нет дома. Очень, очень рад, что нам наконец удалось встретиться.

С этими словами Куан Чао-жэнь сам сошел вниз за чаем и заодно попросил слуг купить в лавке два блюда лакомств.

Третий Пань стал рассматривать листы со стихами, а тем временем слуги принесли лакомства.

— Ай-я! К чему это? — воскликнул гость. Он взял у Чао-жэня чашку с чаем и, показывая рукой на стену, спросил:

— Второй господин, зачем вы завели знакомство с этими людьми?

Куан Чао-жэнь выразил недоумение, и Третий Пань пояснил:

— Это знаменитые дурни. Цзин открыл лавку головных платков и имел две тысячи капитала серебром, но, занявшись стихами, совсем разорился. Каждый день он ходит по лавке, щеткой отряхивает свои платки и бубнит под нос: «В праздник цинмин[155] идут дожди». Все покупатели и соседи-лавочники со смеху умирают. Из-за этих стихов он обанкротился. Прикрываясь своей поэзией, он у каждого встречного готов занять деньги. Все уже бояться его стали. А этот Чжи — купец, он помогает властям ловить контрабандистов. Когда я вернулся домой, я узнал в ямыне, что несколько дней назад он напился пьяным и распевал на улице стихи. Помощник начальника соляного розыска заковал его в цепи и выгнал из ямыня. Скоро он будет гол как сокол! А вам, Второй господин, в чужих краях нужно заниматься лишь тем, что сулит будущее. Зачем вам путаться с такими прощелыгами?

Господин Пань съел два пирожка и, отодвинув блюдо в сторону, проговорил:

— К чему эти лакомства? Лучше пойдемте пообедаем.

Куан Чао-жэнь запер дверь, и они направились в харчевню, расположенную у ворот административной палаты. Третий Пань приказал нарезать ломтиками утку, приготовить порцию трепангов с мясной приправой и большое блюдо вареного мяса. Половые, увидев Третьего Паня, засуетились. Утку и мясо они выбрали самые лучшие и жирные, а к трепангам с мясной приправой добавили соуса. Посетители осушили два чайника с вином, закусили, а остатки еды отдали слугам. Они вышли, не расплатившись, только у выхода Третий Пань бросил:

— Запишите на меня.

— Не беспокойтесь, я все знаю, — поспешно проговорил хозяин харчевни, складывая руки на груди.

— Второй господин, куда вы сейчас направляетесь? — спросил Третий Пань, когда они вышли из харчевни.

— Я бы хотел зайти к вам, — сказал Куан Чао-жэнь.

— Ну что ж, пойдемте посидим.

Они свернули в какой-то переулок, вдоль которого тянулась темная стена. За низкой двустворчатой калиткой оказались вторые ворота. В зале для гостей они увидели большую толпу людей, собравшихся вокруг стола. Здесь шла азартная игра.

— Собачьи дети! — выругался Третий Пань. — Нечего делать, так решили безобразничать!

— Мы узнали, что Третий господин вернулся домой, и, собрав деньги, решили прийти поздравить вас с возвращением, а за одно и поиграть, — ответили те.

— Нужны мне ваши деньги! — воскликнул Пань и добавил — Ну да ладно! У меня здесь мой друг, так что готовьте деньги, и мы повеселимся.

Куан Чао-жэнь хотел раскланяться со всеми присутствующими, но Третий Пань остановил его.

— Поговорили с ними, и достаточно. Зачем еще раскланиваться? Подождите, я сейчас.

Он вышел из зала и скоро вернулся, держа в руках две тысячи монет.

— Братья! Эти две тысячи Второй господин Куан дает вам взаймы, а выигрыш будет его. Второй господин, — обратился он к Куан Чао-жэню, — присаживайтесь и смотрите за трубкой[156]. Когда она наполнится, заберите деньги себе, а они снова наполнят трубку.

Третий Пань усадил Куан Чао-жэня на стул, сам встал рядом и стал наблюдать за игрой.

В этот момент Паню доложили, что его кто-то ждет. Хозяин вышел из зала и увидел Ван Лао-лю, содержателя игорного дома.

— Давно не виделись. Зачем пришел? — спросил его Третий Пань.

— Пойдемте, поговорим на улице, — предложил Ван Лао-лю.

Выйдя из дома, они отыскали тихую чайную и сели.

— Я пришел к вам по одному делу, на нем можно немного заработать, — проговорил Лао-лю и пояснил: — Вчера стражник из цяньтанского ямыня поймал группу негодяев, которые в лавке Мао надругались над служанкой Хэ Хуа — той самой, что убежала из одной богатой семьи в Лэцине. Стражник поймал их на месте преступления и доложил об этом уездному, который велел дать каждому по нескольку десятков палок и отпустил их, а Хэ Хуа приказал отправить со стражниками в Лэцин. Но эта девица приглянулась здешнему богатею Ху. Он согласен отдать несколько сот лянов, если только мы придумаем, как ему заполучить ее. Что вы посоветуете?

— Кто стражник? — спросил Третий Пань.

— Хуан Цю.

— Неужели Хуан Цю повез ее сам?

— Нет, два его помощника.

— Когда они уехали?

— Да вот уже день минул.

— А Хуан Цю знает об этом Ху?

— Конечно! Он и сам не прочь заработать, да только не знает, как это сделать.

— Пустяки. Ступай к Хуан Цю и скажи ему, чтобы он пришел ко мне. Надо поговорить.

Ван Лао-лю ушел, а Третий Пань, оставшись один, принялся пить чай. В этот момент в чайную вошел какой-то человек. Вид у него был необычайно растерянный.

— Третий господин! Где только я вас не искал, а вы, оказывается, здесь!

— Зачем я тебе нужен? — спросил Третий Пань.

— В сорока ли от города живет некий Ши Мэй-цин. Он продает жену своего брата Хуан Сян-фу. Уже и серебро отвесил, да невестка не хочет замуж, желает соблюдать долг верности покойному мужу. Ши Мэй-цин посоветовался со сватом и решил отдать ее насильно. Но сват заявил: «Я твою невестку не знаю, какая она из себя». А Ши Мэй-цин ему в ответ: «Она каждое утро за домом собирает хворост. Завтра подкараульте ее там и увезите с собой». Так они и условились.

На следующее утро за хворостом вместо невестки пошла жена Ши Мэй-цина. Ее схватили и отвезли к Хуан Сян-фу, и тот уже успел поспать с ней. Ши Мэй-цин потребовал жену обратно, а тот ни в какую, и муж подал жалобу в суд. Хуан Сян-фу тоже решил жаловаться, да только, договариваясь о свадьбе, они не написали брачного контракта и расписок никаких не было. Теперь он решил написать бумагу, да человек он деревенский, необразованный, и поэтому хочет посоветоваться с вами. Просит, чтобы вы уладили все в ямыне, и передает вам несколько лянов на расходы.

— Подумаешь, важное дело! Стоит из-за него так волноваться! Я дожидаюсь Хуана, посиди здесь, пока я с ним поговорю.

Скоро пришли Ван Лао-лю и Хуан Цю.

— Вы тоже здесь, Хэ Лао-эр, — воскликнул Хуан Цю.

— Он по другому делу, — заметил Третий Пань и отошел с Хуан Цю к соседнему столу, а Ван Лао-лю подсел к Хэ Лао-эру.

— Что же вы решили насчет этого дела, Третий господин? — спросил Хуан Цю.

— А сколько он выкладывает? — перебил Третий Пань.

— Ху сказал, что если он получит эту Хэ Хуа, то даст за все двести лянов.

— А сколько ты думаешь урвать себе?

— Если Третий господин обстряпает это дело, то мне достаточно и нескольких лянов. Неужели я буду с вами торговаться?

— Тогда по рукам. Сейчас у меня один сюцай из Лэцина, он хороший приятель лэцинского уездного. Я попрошу его получить по знакомству рапорт, в котором будет сказано, что Хэ Хуа уже доставлена и передана хозяину. А здесь я поручу кому-нибудь выпросить у нашего уездного ордер. Ее нагонят на дороге, вернут обратно и отдадут Ху. Ну, каково?

— Прекрасный план, но дело не терпит отлагательства. Надо действовать.

— Сегодня будет ордер, а ты передай Ху, чтобы он побыстрее выкладывал деньги.

Хуан Цю согласился и удалился вместе с Ван Лао-лю и Хэ Лао-эром.

В доме Хуана гости еще не разошлись. Наконец игра закончилась, Третий Пань проводил всех, а Куан Чао-жэня оставил у себя.

— Второй господин, — сказал он. — Мне надо с вами поговорить.

Они прошли во внутренние покои, где Третий Пань составил брачный контракт и попросил Куан Чао-жэня написать его. Затем он дал просмотреть его Хэ Лао-эру и сказал, чтобы тот завтра пришел за ним с деньгами. После ухода Хэ Лао-эра хозяин и гость поужинали, зажгли лампу, и Третий Пань продиктовал Куан Чао-жэню рапорт, который скрепили фальшивой печатью, вырезанной из сухого бобового сыра. Затем Третий Пань достал красную тушь и попросил гостя написать ордер на возвращение Хэ Хуа. Покончив с делами, они выпили вина, и Третий Пань проговорил:

— Вот эти дела стоящие, не пустая трата сил. А то вздумал путаться с теми дурнями!

Третий Пань оставил Куан Чао-жэня ночевать. На следующее утро ему прислали деньги сразу из обоих мест. Двадцать лянов из полученной суммы он передал Куан Чао-жэню на расходы. Тот принял серебро с радостью, намереваясь послать его с попутчиком старшему брату, чтобы тот вложил деньги в дело. А тут еще некоторые книжные лавки прислали ему несколько сочинений на редактирование, да и Третий Пань после каждого удачно проведенного дела оделял его несколькими лянами серебра. Жизнь у Куан Чао-жэня постепенно стала налаживаться. Послушавшись совета Третьего Паня, он стал реже встречаться с любителями поэзии.

Куан Чао-жэнь и не заметил, как прожил в этих местах два года. Однажды к нему пришел Третий Пань.

— Второй господин, мы не виделись уже несколько дней. Пойдемте выпьем по чарке вина, — предложил он.

Куан Чао-жэнь запер дверь и вместе с гостем вышел на улицу. Не успели они пройти и несколько шагов, как к Третьему Паню подбежал его слуга.

— Вас дома дожидается гость. Хочет поговорить с вами, — доложил он.

— Пойдемте ко мне, — предложил Третий Пань Куан Чао-жэню.

Дома он оставил его в небольшой гостиной, а сам отправился к гостю.

— А, брат Ли Сы, давно не виделись. Где ты пропадал? — воскликнул он.

— В ямыне, у инспектора училищ. Я так боялся, что не застану вас, мне очень нужно посоветоваться с вами по одному делу. Но вы здесь, и я не горюю: с вашей помощью все устроится.

— О каком деле ты болтаешь? Ведь из тебя и гроша не вытянешь! Работать с тобой все равно что резать в ковше овощи: ни капли сока не вытечет.

— Деньги будут!

— Тогда рассказывай.

— Некто по фамилии Цзинь Дун-яй несколько лет служил в ведомственных ямынях и сколотил себе приличное состояние. Сейчас он мечтает о том, чтобы сын его получил ученую степень, а сын этот, Цзинь Юэ, в грамоте ни в зуб ногой. Так вот, поскольку срок экзаменов наступил, он хочет найти подставное лицо, но главный экзаменатор, который сейчас прибыл в Шаосин, принял строгие меры. Поэтому надо придумать какой-нибудь новый план. Вот я и пришел посоветоваться.

— Сколько серебра он думает выложить? — спросил Третий Пань.

— Получить в уезде Шаосин звание сюцая стоит ровно тысячу лянов. Но он сейчас мелко плавает, с него достаточно взять и половину. Вот только сразу трудно отыскать подставное лицо. Как провести его на экзамен? Сколько он за это возьмет? Какие расходы будут по ямыню, и как мы разделим оставшиеся деньги?

— Всего-навсего пятьсот лянов, да ты хочешь еще получить из них какую-то часть? Об этом не может быть и речи! Требуй с него деньги дополнительно, а об этих и не мечтай.

— Пусть будет по-вашему. Но все-таки каков ваш план?

— Это тебя не касается. О подставном лице я сам позабочусь, расходы по ямыню тоже беру на себя. Скажи только этому Цзиню, чтобы он отвесил свои пятьсот лянов, положил их в ломбард и помимо всего прочего выдал мне тридцать лянов на дорожные расходы. Я гарантирую, что его сын будет сюцаем. Если он не получит звания, то я не трону из этих пятисот лянов ни гроша. Ну как, пойдет?

— Что за вопрос!

Договорившись о том, когда деньги будут доставлены Третьему Паню, Ли Сы ушел, а хозяин, проводив его, вернулся к Куан Чао-жэню.

— В одном деле требуется ваша помощь.

— Я все слышал, — признался Куан Чао-жэнь. — Если я нужен, придется за него проэкзаменоваться. Вот только не знаю, должен ли я просто передать ему свое сочинение, или идти за него экзаменоваться? Сознаться, на второе у меня не хватит храбрости.

— Если я взялся за это, беды не будет. Разве я сделаю что-нибудь во вред вам? Подождем, когда он передаст серебро в ломбард, и поедем с вами в Шаосин.

Через несколько дней Третий Пань действительно собрался и вместе с Куан Чао-жэнем отправился в дорогу. Переехав реку Цяньтанцзян, они добрались до Шаосина и поселились там в укромном переулке возле ворот экзаменационной палаты. На следующий день Ли Сы привел к ним ученика.

В это время в районе Куайцзи главный экзаменатор уже возвестил об экзаменах. В третью стражу Третий Пань вместе с Куан Чао-жэнем осторожно пробрался к воротам ямыня. Вытащив высокую черную шляпу, темный холщовый халат и красную куртку служителя ямыня, Третий Пань приказал своему спутнику снять свою шляпу и одежду ученого и переодеться. Шепнув ему на ухо, как надо действовать, чтобы все шло гладко, он проводил Куан Чао-жэня в ямынь и удалился, унося с собой его одежду.

Наступила пятая стража, и три выстрела возвестили о появлении экзаменатора. Служители ямыня, среди которых был и Куан Чао-жэнь, с дубинками в руках вошли в зал и выстроились у дверей. Экзаменатор приступил к перекличке допущенных к экзаменам. Когда очередь дошла до Цзинь Юэ, Куан Чао-жэнь сделал ему знак глазами, и тот, как и было условлено, вместо того чтобы идти в экзаменационную комнату, незаметно отошел в тень. Тогда Куан Чао-жэнь отступил на несколько шагов назад и подошел к нему. Спрятавшись за спинами людей, Куан Чао-жэнь передал ему свою шляпу и халат, и студент, переодевшись, с дубинкой в руках, вернулся в ряды служителей ямыня. Тем временем Куан Чао-жэнь с экзаменационным листом прошел в экзаменационную комнату и написал сочинение, которое сдал в третьей или четвертой группе экзаменующихся. Вернувшись домой, он от страха не чувствовал под собою ног. Когда вывесили списки, Цзинь Юэ оказался в числе самых лучших.

За участие в этом деле Третий Пань вручил Куан Чао-жэню двести лянов.

— Не тратьте зря эти деньги, — посоветовал он другу. — Ведь вы получили их с таким риском! Используйте их на нужное дело.

— На что же? — переспросил тот.

— Срок траура уже кончился, а вы еще не женились. У меня есть один приятель Чжэн, человек исключительной порядочности. И он и его сын служат в ямыне наместника. Так вот, у него есть третья дочь, и мне поручили быть ее сватом. Я уже думал о вас. Вы подходите и по внешности и по возрасту. Раньше у вас не было денег, и мне приходилось молчать, но сейчас, если у вас есть желание, я только скажу им — и все будет сделано. Пока поживете в их доме. А с расходами на подарки я вам немного помогу.

— Как я могу отказаться, третий брат, если вы проявляете ко мне такое внимание? — воскликнул Чао-жэнь. — И не надо вам тратиться, деньги у меня сейчас есть.

— Вы не понимаете. Ведь у вашего будущего тестя дом совсем маленький. Если вы переедете к ним, то в самом ближайшем будущем вам понадобятся деньги на покупку своего жилья. У вас прибавится еще один едок, а там появятся дети, — будет куда труднее! Мы же вдвоем что один человек, и я охотно подарю вам несколько лянов. Чего нам с вами делить? В будущем вы, безусловно, разбогатеете, и мне нечего беспокоиться, что вы не отблагодарите меня.

Куан Чао-жэнь был очень тронут такой заботой. Третий Пань действительно переговорил с господином Чжэном и принес карточку с указанием возраста невесты. Затем он приказал Куан Чао-жэню приготовить двенадцать лянов на покупку украшений и одежд в подарок невесте. Подарки были отнесены. В пятнадцатый день десятой луны по уговору жених должен был вступить в дом невесты.

В назначенный день Третий Пань приготовил несколько изысканных блюд и пригласил Куан Чао-жэня на завтрак.

— Я ваш сват, и сегодня провожаю вас, — сказал Третий Пань во время еды, — но будем считать, что вы пригласили меня как свата на этот завтрак.

Эта шутка развеселила Куан Чао-жэня, и он рассмеялся. После завтрака Третий Пань велел жениху умыться и преподнес ему подарок — новую шляпу ученого мужа, новые сапоги и голубой атласный халат. Наконец наступил долгожданный час. Оба сели в паланкины, перед которыми слуги несли два фонаря, и отправились в дом невесты.

Господин Чжэн имел дом из трех комнат в маленьком переулке подле ворот ямыня. Когда жених подъехал к дому, ворота оказались запертыми. Третий Пань передал привратнику двести монет, ворота открылись, и им навстречу вышел сам господин Чжэн. Куан Чао-жэнь с первого взгляда узнал в нем того человека, с которым он когда-то возвращался домой в одной лодке. Воистину эта свадьба была предопределена заранее.

Жених отдал низкий поклон тестю и теще, а дядям поклонился, как равным. Для встречи гостей семья Чжэнов устроила угощение. Немного закусив, третий Пань вскоре простился и ушел, а Чжэн проводил Куан Чао-жэня в комнату новобрачных. При виде пригожей невесты сердце Куан Чао-жэня наполнилось радостью… но не будем рассказывать, что было дальше. Скажем только, что на следующее утро Третий Пань прислал в подарок угощение — ответный обед жениха, а семья Чжэнов пригласила его разделить с ними трапезу, и они пировали целый день.

Незаметно прошел месяц. Дом Чжэнов был очень мал, и жить в нем стало неудобно. За сорок лянов Третий Пань купил для Куан Чао-жэня дом из четырех комнат возле книжной лавки, а также кое-какую мебель и утварь. На новоселье пригласили соседей, для чего купили два даня риса. Все эти расходы привели к тому, что денежные сбережения Куан Чао-жэня иссякли. К счастью, им помогал Третий Пань, так что особых затруднений они не испытывали. А тут из одной книжной лавки попросили отобрать два сборника сочинений, и это дало еще несколько лянов. Кроме того, Куан Чао-жэнь продавал книги, которые получил за свою работу, и таким образом молодожены сводили концы с концами. Через год у счастливых супругов родилась дочь.

Однажды, когда Куан Чао-жэнь стоял без дела у дверей дома, к нему подошел человек в темной одежде и широкополой шляпе.

— Здесь живет господин Куан из Лэцина? — спросил он.

— Здесь. А вы откуда?

— Меня направил в Чжэцзян цензор-надзиратель Ли и поручил завести письмо господину Куану.

Хозяин поспешно пригласил гостя в дом и усадил его на почетное место. Из письма он узнал, что на его учителя был подан донос, состоялось следствие, которое установило нелепость доноса. Учителя восстановили в прежних правах. Через несколько месяцев его вызвали в столицу, где он получил должность цензора-надзирателя. В письме он выражал желание увидеть своего ученика и приглашал его в столицу. Куан Чао-жэнь угостил посланца вином и написал ответ: «По зову уважаемого учителя я немедленно соберусь в дорогу и явлюсь за советом…»

Отправив посланца, Куан Чао-жэнь распечатал письмо старшего брата. Брат сообщал о том, что в Вэньчжоу едет главный экзаменатор и уже объявлено об экзаменах на звание сюцая. Брат звал Куан Чао-жэня принять в них участие. Дело это было неотложное, и Куан Чао-жэнь, переговорив с женой, пригласил в дом тещу, собрал вещи и отправился в путь. На экзаменах он занял первое место по первому разряду и заслужил похвалу экзаменатора, который отметил его прекрасное поведение и включил его в число лучших сюцаев, рекомендованных для поступления в Государственное училище. Обрадованный Куан Чао-жэнь поблагодарил главного экзаменатора и после его отъезда вернулся домой. Третий Пань посоветовал ему съездить в Лэцин и повесить таблицу перед храмом[157]. Куан Чао-жэнь послушался друга, заказал в швейной лавке три парадных платья: себе, матери и жене и, когда все приготовления были сделаны, устроил прощальный обед, пригласив на него владельцев книжных лавок. Каждый из них преподнес ему по три ляна серебром, не считая подарков.

Куан Чао-жэнь уже собирался наметить день отъезда, как вдруг к нему пожаловал с визитом Цзин Лань-цзян и пригласил его в кабачок. За чаркой вина Куан Чао-жэнь рассказал ему о своем отъезде, и тот искренне позавидовал другу. Затем речь зашла о Третьем Пане.

— Вы ничего не знаете? — спросил Цзин Лань-цзян.

— А что такое?

— Вчера вечером Третий Пань был схвачен и посажен в тюрьму.

— За что его взяли? — удивился Куан Чао-жэнь. — Я его видел еще вчера в полдень. Да нет, не может этого быть.

— Истинная правда. Я бы тоже не знал, если бы не один мой родственник, который служит в уездном уголовном приказе. Сегодня у него день рождения, и утром я пришел поздравить его. А там уже полным-полно гостей, и все только об этом и говорят. Оказывается, пришла бумага от наместника. Уездный не осмелился медлить и прямо в третью стражу послал за Панем своих людей. Чтобы он не убежал, стража окружила дом. Когда Паня схватили и привели к уездному, тот не стал ничего спрашивать — только сунул ему бумагу. Прочитав ее, Третий Пань не стал спорить, а только отвесил несколько поклонов. Под охраной его повели в тюрьму, но едва он сделал несколько шагов к выходу, как уездный окликнул стражников и приказал им запереть его в темницу вместе с крупными преступниками. В общем, он еще хлебнет горя. Если вы мне не верите, пойдемте к моему родственнику, и вы сами увидите эту бумагу.

— Я был бы вам очень признателен. Если вам не трудно, позвольте мне взглянуть на нее и узнать, в чем же дело.

Они расплатились, вышли из кабачка и направились в дом Цзяна, служащего уголовного приказа. Гости еще не ушли, Цзян проводил обоих в кабинет и, усадив, спросил о причине визита.

— Мой друг хочет взглянуть на бумагу, по которой вчера взяли Третьего Паня, — сказал Цзин Лань-цзян.

Хозяин извлек официальную бумагу, в которой говорилось: «Без промедления. Крайне срочно! Установлено, что в вашем городе живет злостный мошенник Пань Цзы-е, он же Третий Пань. Прикрываясь званием служащего, он захватил власть в ямыне, устраивал дела жалобщиков, давал деньги под большие проценты, угнетал добрых граждан и творил всякое зло. Разве место этому злостному мошеннику под чистым небом! Надеемся, что вы арестуете преступника, в соответствии с законами проведете расследование и накажете его».

Далее в бумаге перечислялось более десятка преступлений: незаконное присвоение налоговых сумм; тайное сокрытие нескольких дел, за которые полагалась смертная казнь; незаконное использование уездной печати; подделки нескольких печатей на фальшивых приказах; содействие в похищении людей; угнетение простых граждан, доведенных до самоубийства непосильными процентами; обман инспектора училищ и использование подставных лиц на экзаменах… Преступлений оказалось так много, что их было невозможно перечислить.

Когда Куан Чао-жэнь прочитал всю бумагу, его душа ушла в пятки, а из груди вырвался стон.

В дальнейшем произошло то, о чем говорят:

Кто хочет узнать, что произошло дальше, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТОЙ рассказывается о том, как Куан Чао-жэнь высоко вознесся в столице, а Ню Бу-и умер в ухуском храме

Напомним о том, как Куан Чао-жэнь прочитал распоряжение и лицо его сразу посерело от страха, — казалось, разверзлось небо и на него хлынули потоки ледяной воды. Он не мог произнести ни слова, только подумал:

«Вот беда! Ведь я замешан в двух из перечисленных преступлений. Что мне делать, если начнется следствие и все раскроется?»

Вместе с Цзин Лань-цзяном он вышел из уголовного приказа и, распрощавшись с Цзяном, вернулся домой. Всю ночь Куан Чао-жэнь провел в тревоге и не сомкнул глаз. Жена стала допытываться, почему он так расстроен, и Куан Чао-жэнь, не желая рассказывать правду, ответил:

— Я успешно сдал экзамены и хочу поехать служить в столицу. Одной тебе оставаться здесь неудобно, и я решил отправить тебя в Лэцин. Пока я буду в столице, ты поживешь около моей матери. Как только все устроится, я сам приеду за тобой.

— Поезжай, а я буду здесь с моей матерью, — возразила жена. — Ты посылаешь меня в деревню, но я к деревенской жизни не привыкла.

— Что ты понимаешь! — вспыхнул Куан Чао-жэнь. — Пока я дома — есть деньги, а уеду, на что ты будешь жить? Твоему отцу приходится туго, и ему не под силу помогать тебе. Не к лицу тебе жить в его лачуге: ты скоро ведь станешь женой большого чиновника. Отправляйся-ка лучше в деревню, а этот дом я продам и получу за него сорок лянов серебром. Несколько лянов я возьму с собой, а остальные ты вложишь в лавку старшего брата и таким образом будешь иметь деньги на ежедневные расходы. В деревне все дешево: будут каждый день и куры, и утки, и говядина, и рыба. Чего тебе еще?

Но уговорить жену было трудно. Она ни за что не соглашалась ехать в деревню. Целыми днями Куан Чао-жэнь убеждал ее, а когда терпение у него лопалось, она принималась навзрыд плакать. Так продолжалось несколько дней.

Наконец, несмотря на протесты жены, Куан Чао-жэнь поручил приказчику из книжной лавки продать дом и скоро получил за него деньги, а жена все еще противилась. Тогда Куан Чао-жэнь обратился за помощью к родителям жены, но теща тоже не хотела расставаться с дочерью, и только тесть, старый Чжэн, услышав, что его зять ждет назначения по должности, отчитал дочь за бестолковое упорство и принялся вразумлять ее. Наконец дочь не выдержала и согласилась. Наняли лодочника, погрузили все вещи на лодку, и Куан Чао-жэнь, поручив шурину сопровождать жену, написал письмо старшему брату. В письме он сообщал о деньгах, которые хотел вложить в его предприятие, и попросил, чтобы тот выделял средства для ежедневных расходов жены. Наконец был выбран подходящий день, и жена Куан Чао-жэня, рыдая, рассталась с родителями.

Куан Чао-жэнь собрал вещи и отправился в столицу к цензору — надзирателю Ли. Тот очень обрадовался приезду своего ученика, а когда узнал, что он уже стипендиат и, как лучший студент, зачислен в Государственное училище, радости его не было границ.

— Сейчас при дворе как раз выбирают наставников, и я гарантирую вам место, — сказал цензор Ли, — а пока перевозите свои вещи ко мне и поживите несколько дней в моем доме.

Куан Чао-жэнь принял предложение и переехал.

Как-то цензор поинтересовался, не женат ли он, и Куан Чао-жэнь, побоявшись, что такой уважаемый ученый, как господин Ли, будет шокирован, узнав, что тесть его ученика — простой служитель, ответил:

— Нет, я еще не женат.

— Вы уже в том возрасте, когда, как говорится, пришла пора упасть на землю созревшей сливе[158], — заметил Ли. — Ну, это я возьму на себя.

На следующий вечер в кабинет, куда цензор поселил Куан Чао-жэня, пришел старый слуга господина Ли.

— Хозяин приказал вам кланяться. Узнав, что вы еще не женаты, он просит передать, что у него есть на примете одна девушка, его племянница, которая с детства воспитывается госпожой. Девушке девятнадцать лет, своей красотой и умом она затмевает всех. Хозяин думает выдать ее за вас замуж. Все расходы на женитьбу мой господин берет на себя, вам об этом беспокоиться нечего. Он послал меня к вам передать эту радостную весть.

Куан Чао-жэнь даже привскочил от испуга. Сначала он решил было сообщить господину Ли о том, что уже женат, но потом раздумал — ведь вчера он говорил совсем другое. Однако согласиться на женитьбу — значит, нарушить высшие моральные принципы.

«А впрочем, — подумал он, — что в этом такого? Ведь есть же пьеса, в которой одобряется такой же поступок женатого чжуанюаня Цая, — он вот так же вошел в дом господина Ню и согласился на женитьбу».

Узнав от слуги о согласии Куан Чао-жэня, обрадованный цензор отправился к супруге и обсудил с ней выбор для свадьбы счастливого дня. На приобретение приданого для племянницы затратили несколько сот лянов серебра. В назначенный день дом украсили разноцветными фонариками. Затрубили трубы, забили барабаны. Куан Чао-жэнь, в шелковой шляпе, нарядном халате с золотым поясом и в черных сапогах, поклонился господину Ли и его супруге и под мелодичные звуки музыки вступил в покои молодой жены.

Сняв платок с лица девушки, он увидел свою новую жену Синь. Она была хороша собой, как рыбка в пучине, как лебедь в поднебесье, своей красотой затмевала луну и заставляла стыдиться цветы! Под стать невесте было и ее богатое приданое.

Куан Чао-жэню показалось, что он видит святую из Нефритового чертога или богиню Чан Э, спустившуюся с луны[159]. Трудно описать радость и ликованье Куан Чао-жэня в эту минуту. С этого времени Куан Чао-жэнь стал, как говорится, одеваться в жемчуга и перья зимородка и наслаждаться счастьем с новой женой.

Так прошло несколько месяцев.

За это время Куан Чао-жэнь успешно прошел отборочный испытания на должность наставника, и ему надо было ехать в родную провинцию за поручительством. Делать было нечего. Со слезами на глазах он распрощался с женой и отправился в провинцию Чжэцзян. Приехав в город Ханчжоу, он решил сначала повидать своего тестя. Войдя в его дом, Куан Чао-жэнь подивился: старый Чжэн, с красными от слез глазами, сидел рядом со старшим братом Куан Чао-жэня. Из соседних комнат доносились причитания и плач тещи.

Перетрусивший Куан Чао-жэнь поклонился тестю и спросил брата:

— Когда ты приехал, и почему все в доме плачут?

— Сначала внеси вещи, приведи себя в порядок с дороги и выпей чай, а потом я тебе все расскажу, — ответил брат.

Куан Чао-жэнь умылся и зашел к теще.

При виде его теща хлопнула рукой по столу, пнула скамейку и запричитала:

— Это ты, душегуб, вогнал в гроб мою ненаглядную дочку.

Тут только до Куан Чао-жэня дошло, что дочь Чжэнов скончалась. Он быстро вышел из комнаты и спросил брата о случившемся.

— Видишь ли, как все получилось. Жена твоя женщина покладистая, и матушке пришлась очень по душе. Но кто бы мог знать, что городские так непривычны к крестьянской жизни. Невестки у нас все хозяйство ведут, а жена твоя ничего не могла делать. Но сидеть сложа руки тоже было нельзя: где это видано, чтобы свекровь ухаживала за снохой! Жена твоя все расстраивалась, и скоро у нее горлом пошла кровь. Матушка старалась помочь ей, но это еще более удручало ее. А в деревне где найдешь хорошего лекаря? Не прошло и ста дней, как она умерла. Я только-только приехал, чтобы сообщить родителям, вот они и убиваются.

Куан Чао-жэнь прослезился и спросил:

— А как устроили похороны?

— Умерла твоя жена, — продолжал брат, — а в доме как назло ни гроша и из лавки взять нечего. А впрочем, если бы даже я и взял что-нибудь, так этого все равно было бы мало. Что поделаешь? Пришлось отдать ей погребальное платье и гроб, приготовленные для матушки.

— Хорошо, что хоть так устроил, — заметил Куан Чао-жэнь.

— Положили покойницу в гроб, а дома его поставить негде. Пришлось до твоего приезда поместить позади кумирни. Ты приехал как нельзя кстати, давай собирайся и поедем.

— Сейчас не время для погребения, — остановил брата Куан Чао-жэнь. — Я дам тебе несколько лянов серебра, а ты возвращайся домой и обнеси гроб двумя рядами кирпичей, да попрочнее, чтоб несколько лет простояло. Как-никак, она была женой чиновника, поэтому пригласи художника и закажи ее портрет во всех парадных одеждах. Поставь этот портрет дома, и пусть дочь воскуривает перед ним благовония по праздничным дням, радуя этим душу покойной, а когда родня будет приглашать матушку в гости, скажи, чтоб надевала парадную одежду, ту самую, что я ей преподнес, когда женился; надо, чтобы она отличалась от всех. Да и ты заставляй называть себя господином. Держись с достоинством и не позволяй помыкать собой. Когда я получу большое место, я вас с невесткой не забуду, возьму к себе, и мы славно заживем вместе.

От этих слов глаза у старшего брата разгорелись, по телу разлилась приятная истома, и он обещал сделать все так, как сказал брат.

Вечером старый Чжэн достал вино, они выпили и остались ночевать в его доме. На следующий день старший брат отправился за покупками, и Куан Чао-жэнь дал ему несколько десятков лянов на расходы.

Прошло еще дня четыре. Как-то к Куан Чао-жэню пришли Цзин Лань-цзян с письмоводителем Цзяном из уголовного приказа. В доме Чжэна было тесно, и он пригласил старого приятеля в чайную. Куан Чао-жэнь за последнее время стал держаться важно, и хотя не отказался от приглашения, но было видно, что ему чайная не по душе. Отгадав его мысли, Цзин Лань-цзян сказал:

— Может быть, господину Куану, приехавшему сюда за поручительством для назначения на должность, неудобно пойти в чайную? Тогда я позволю себе пригласить вас в кабачок, так будет приличнее.

В кабачке Цзин Лань-цзян налил своим гостям вина и обратился к Куан Чао-жэню с вопросом:

— А что, наставник, на должность, которую вы сейчас занимаете, тоже назначают путем отбора?

— Само собой разумеется! — воскликнул тот. — Нас, достигших положения законным путем, экзаменуют на должность дворцовых наставников. Мы обучаем только детей знатных фамилий.

— А обучение такое же, как везде?

— Что вы, что вы! У нас, как в ямыне: присутственное место, тушь, кисти, письменный прибор — все честь честью. Утром я вхожу в комнату, поднимаюсь на свое место, а ко мне с книгами начинают подходить ученики. Красной тушью я отмечаю им места, которые они должны учить, и они уходят. Ученики все больше люди, имеющие наследственный титул третьей степени и выше. После обучения они становятся генерал-инспекторами, наместниками или воеводами. И вот такие люди мне сейчас отбивают поклоны. Мой учитель — ректор Государственного училища, сын канцлера. Таким образом, и канцлер является моим старшим учителем. Однажды мой старший учитель заболел. Чиновники с императорского двора шли к нему толпами, все тревожились за его здоровье. Но он никого не принял. Только мне позволил войти. Я немного посидел у его постели, поговорил и ушел.

Когда поток его хвастливой речи иссяк, Цзян из уголовного приказа медленно произнес:

— Третий брат Пань, что сидит в тюрьме, на днях сказал мне, что вы пожаловали сюда. По всему видно, что он хочет встретиться с вами и попросить вас помочь ему. Как вы смотрите на это?

— Третий Пань — выдающийся человек, — ответил Куан Чао-жэнь. — До того, как он попал в беду, мы с ним встречались. Ходили в кабачки и каждый раз заказывали не меньше двух уток, да еще баранину, свинину, курятину и всякую птицу. А такую вот мелочь, вроде этих овощей, он и в рот не брал. Да, жаль, что он пострадал. Собственно говоря, я должен был бы сходить в тюрьму и поговорить с ним, да времена не те. Я уже не студент, как раньше, служу при дворе и должен уважать награды и наказания, жалуемые двором. Если же я пойду к нему, то выкажу этим неуважение двору.

— Вы не чиновник нашего города и можете навестить его как друга, какой же может быть разговор о неуважении? — возразил Цзян.

— Хорошо, вы мои друзья, и я скажу вам то, чего по существу мне говорить не дозволено, — ответил Куан Чао-жэнь. — Будь я местным чиновником, я бы тоже арестовал его за преступления. Если я пойду к нему в тюрьму, то тем самым покажу, что он незаслуженно несет наказание от двора, а этого не может делать верный слуга своего государя. К тому же я приехал сюда за поручительством, и это знают все местные власти. О моем визите сразу же донесут начальству — а это значит запятнать себе чиновничью карьеру. Да разве я могу пойти? Лучше уж вы, уважаемый Цзян, передайте поклон от меня третьему брату Паню и сделайте для него все, что в ваших силах. Если же мне повезет и я получу в дальнейшем хорошее местечко, то через год-полтора я соберу несколько сот лянов и помогу ему. Тогда это не составит для меня никакого труда.

Убедившись в том, что Куан Чао-жэня не уломать, Цзин Лань-цзян и Цзян не стали больше настаивать. Все трое выпили еще вина и вскоре разошлись. Цзян из уголовного приказа отправился в тюрьму к Третьему Паню сообщить о разговоре.

Получив поручительство и собрав вещи, Куан Чао-жэнь отправился в Дуаньхэтоу и нанял лодку до Янчжоу. Ему досталась носовая каюта, так как центральная была уже занята двумя другими пассажирами. Один из них, старик, был в длинном шелковом халате прямого покроя и красных шелковых туфлях, перевязанных шнурками, а другой — средних лет человек в богатом синем халате и черных сапогах на белой подошве. Оба пассажира носили квадратные шляпы ученых мужей.

Приметив, что незнакомцы носят одежду ученых, Куан Чао-жэнь раскланялся и спросил, как их зовут.

— Меня зовут Ню Бу-и, — ответил старик.

Куан Чао-жэнь слышал об этом человеке от Цзин Лань-цзяна и проговорил:

— Давно мечтал встретиться с вами. А как ваше уважаемое имя? — спросил он у второго.

— Его зовут господин Фын Чжо-ань, — ответил Ню Бу-и. — На последних экзаменах он занял первое место, и теперь его отправили на экзамены в столицу.

— А вы, господин Ню, тоже едете в столицу? — поинтересовался Куан Чао-жэнь.

— Нет, я только до уезда Уху. Мне надо повидать кое-кого из друзей. С господином Фыном мы друзья и случайно встретились на этой лодке. С вами я еду только до Янчжоу. Там я пересяду на лодку, идущую в Нанкин, и поплыву дальше по Янцзы. Разрешите узнать, а где ваша родина, как ваша фамилия и куда вы направляетесь?

Куан Чао-жэнь представился.

— Так это вы отбирали экзаменационные сочинения в Чжэцзяне? — воскликнул Фын Чжо-ань. — Я видел много ваших книг!

— Да, моя литературная известность довольно велика, — напыжился Куан Чао-жэнь. — С тех пор как я приехал в Ханчжоу, прошло лет шесть. За это время я составил девяносто пять всевозможных сборников. Тут и различные экзаменационные сочинения, из которых многие принадлежат кисти известных людей, и толкования на Четверокнижье, Пятикнижье, древние тексты и многое другое. Всякий раз, когда печатается моя книга, книжные лавки распродают ее десятками тысяч экземпляров. В Шаньдуне, Шаньси, Хэнани, Шэньси и Хэбэе все торопятся купить мои сочинения, только их очень трудно достать. В позапрошлом году я написал одну работу, которую до настоящего времени уже раза три перепечатывали. Не скрою от вас, грамотные люди во всех названных мною пяти провинциях чтут и уважают меня и на своих письменных столах воскуряют свечи в честь первоученого Куан Цзы.

— Вы немного ошибаетесь, господин, — рассмеялся Ню Бу-и. — Ведь первоученый давно в могиле. А вы, господин, как я вижу, живы и здоровы. Как же могут так называть вас?

— Ничего странного в этом нет! — ответил Куан Чао-жэнь, заливаясь краской. — Первоученый — это мое прозвище, данное мне из уважения.

Услышав такое объяснение, Ню Бу-и не стал больше спорить.

— Отбором экзаменационных сочинений занимается еще один господин по фамилии Ма Чунь-шан. Каковы его достоинства? — спросил Фын Чжо-ань.

— Это мой хороший приятель! — ответил Куан Чао-жэнь, — он неплохо знает правила построения сочинений, но у него не хватает таланта, а поэтому его сочинения не пользуются большим спросом. Главнее, чтобы сочинения были ходовыми. Если же их не покупают, то книжные лавки терпят убыток. А вот мои сочинения даже в других странах можно найти.

За разговорами прошло несколько дней, и путники наконец добрались до Янчжоу. Здесь Фын Чжо-ань и Куан Чао-жэнь пересели в лодку, идущую в Хуайань, доехали до Ванцзяина, там высадились на берег и отправились дальше в столицу по суше.

Ню Бу-и тем временем проехал Нанкин, высадился в Уху и остановился в небольшом храме Сладкой Росы вблизи Плавучего Моста. У ворот храма высилось здание из трех притворов: в среднем стояло изображение святого Вэйто, хранителя закона Будды, в левом притворе, который был закрыт на замок, хранились хворост и тростник, а правый служил проходной.

Пройдя через него, посетители обычно попадали во двор, где стоял главный храм, состоявший тоже из трех притворов. За храмом были построены два дома. В одном жил старый монах, другой был предоставлен Ню Бу-и.

Днем Ню Бу-и навещал друзей, а вечером приходил домой, зажигал лампу и принимался читать стихи. Видя, что гость одинок, старый монах носил ему чай, и они вдвоем часто засиживались, разговаривая до первой и даже второй стражи. Когда выдавалась хорошая погода, они выходили во двор и там беседовали о событиях прошлого и настоящего. Старики очень подружились. Как-то Ню Бу-и заболел. Лекарь прописал ему десятки лекарств, но снадобья не помогали. Ню Бу-и пригласил к себе монаха и, когда тот явился и сел на край его ложа, произнес:

— Мой дом далеко — за тысячу ли отсюда. Я очень благодарен вам за те заботы, которыми вы меня окружили. Но неожиданная болезнь свалила меня, и, судя по всему, мне ничто уже не поможет. Дома у меня нет ни дочери, ни сына, осталась только жена, которой нет еще и сорока лет. Мой старый друг, с которым я ехал сюда, отправился на экзамен в столицу, и я здесь один. Вы для меня самый близкий здесь человек. У меня в ларце есть шесть лянов серебра; если я умру, прошу вас, учитель, купите на эти деньги гроб. У меня есть еще кое-что из одежды. Продайте ее после моей смерти и на эти деньги пригласите монахов для чтения молитв, чтобы душа моя попала на небо. Гроб поставьте здесь, где есть свободное место, и сделайте надпись: «Гроб с телом господина Ню Бу-и, который жил в эру правления Дамин». Только не надо сжигать мой прах, отдайте его кому-нибудь из моих друзей, если они окажутся здесь, и пусть они перевезут его на родину. За это я буду благодарить вас и в загробном царстве.

— Будьте спокойны, сын мой, — ответил монах и прослезился. — Говорят, разговоры о несчастье приносят счастье, но если случится с вами беда, я, старый монах, все заботы беру на себя.

Ню Бу-и с усилием приподнялся и достал из-под циновки у изголовья две книги.

— Это стихи, которые я написал за свою жизнь, — тяжело проговорил он, протягивая книги монаху. — Хоть они и не блестящи, но в них можно услышать о моих друзьях. Я не могу представить, что мои стихи уйдут вместе со мной, а поэтому передаю их вам. Может быть, кто-нибудь из талантливых потомков распространит их, и если это случится, то мне не страшно и умереть.

Монах взял книги, но, видя, что Ню Бу-и задыхается, со всех ног бросился в свою комнату, сварил настой из «драконового глаза»[160] и лотосовых семян и возвратился к больному. Ню Бу-и с трудом сделал два-три глотка и обессиленный упал на постель. К вечеру больной начал хрипеть, дыхание стало прерывистым, и он скончался, горько оплакиваемый старым монахом.

Было третье число восьмой луны девятого года эры правления Цзя-цзин[161]. Погода стояла еще жаркая. На оставленные Ню Бу-и деньги монах купил гроб, переодел покойника и с помощью соседей положил его в гроб. Затем он прошел к себе в келью, надел монашескую рясу и, взяв с собой деревянную колотушку, отправился к гробу умершего читать псалом о перерождении.

«Где же найти свободное место для гроба? — раздумывал монах. — Лучше всего очистить от хвороста левый придел и поставить его там».

Посоветовавшись с соседями, он снял монашескую рясу и вместе с ними перетащил хворост во двор. Гроб внесли в придел. Монах поставил перед ним столик, на который положил курильницу, подсвечники и флажки для призыва души умершего к его могиле.

Когда все было сделано, монах склонился перед гробом и заплакал, но, вспомнив о соседях, вышел на двор храма, усадил всех и вскипятил чай. Он наварил целый котел жидкой каши, достал где-то цзиней двадцать вина, купил лапши, бобового сыра, овощей и, попросив одного из соседей заняться кухней, подошел к гробу. Поставив перед гробом чашечку с вином и отвесив несколько поклонов, он вернулся к соседям и стал угощать их вином.

— Господин Ню приехал из далеких мест и умер, ничего не оставив. Мне, бедному монаху, одному не под силу были бы все похоронные расходы. Слава Будде, что вы пришли на помощь! Вам пришлось немало похлопотать за этот день. Я, ушедший из мира, не в состоянии предлагать вам особые яства. Могу лишь угостить вас чашкой слабого вина да простыми овощами. Присаживайтесь, дорогие гости, не побрезгуйте скромным угощением из уважения к покойному.

— О чем может быть речь? Все мы близкие соседи, и раз уж случилась такая беда, мы должны помочь. Нам не к лицу заставлять тратиться вас, учитель. Нам просто стыдно слушать ваши извинения!

Выпив вино и съев угощения, гости разошлись. Через несколько дней старый монах пригласил восемь монахов из храма Цзисян, чтобы те прочитали молитвы по умершем.

Каждый день, утром и вечером, старый монах приходил к гробу, читал псалмы, ставил новые свечи и, немного поплакав, уходил.

Однажды под вечер, после молитвы, старый монах уже было собрался закрыть дверь, как вдруг увидел какого-то юношу лет восемнадцати в одежде слуги. В одной руке юноша держал сложенную гармошкой тетрадь, в другой — книгу.

Войдя в молельню, он опустился перед изображением святого Вэйто и при свете лампады принялся читать. Монах постеснялся спросить, кто он. Юноша ушел почти перед второй стражей, и только тогда монаху удалось закрыть дверь.

На следующий день и в то же самое время юноша пришел снова. Так продолжалось дней пять. Как-то монах не выдержал и, едва юноша появился у входа, спросил:

— Ты из чьей семьи и почему каждый вечер приходишь в храм читать книгу?

Юноша поклонился монаху, назвав его при этом «уважаемым учителем», и, сложив руки в почтительном приветствии, сказал монаху свое имя.

В дальнейшем произошло то, о чем говорится в словах:

А кто хочет узнать, кто был этот юноша, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЙ рассказывается о том, как низкий человек, прикрываясь чужим именем, стремился к известности и как старик занемог, скорбя о родственнике

Напомним о том, как незнакомый юноша читал книги в храме Сладкой Росы и как монах спросил его имя. Отвесив поклон, юноша ответил:

— Моя фамилия Ню, и я живу на этой же улице. С юных лет меня воспитывала бабушка в Пукоу, поэтому меня называют Ню Пу-лан, что значит молодой Ню из Пукоу. Родители мои давно умерли, из старшего поколения нашего рода остался только один дед, которому сейчас за семьдесят. У деда есть небольшая лавка благовоний, и он живет на доходы от торговли. Ежедневно он заставляет меня ходить с этой тетрадью по должникам и собирать долги. Как-то раз я проходил мимо школы и услышал, как кто-то читал вслух. Чтение мне очень понравилось. Я украл в лавке деньги, купил на них вот эту книгу и стал приходить сюда читать. Наверное, я мешаю вам, учитель?

— Вот я и говорю, — вздохнул монах, — богачи платят большие деньги, чтобы научили уму-разуму их отпрысков, которые совсем не хотят учиться. А ты ради учения решился на кражу. Где же тут справедливость! Однако здесь очень холодно, да и лампада тускло светит. В главном храме есть келья со столом и лампой. Почему бы тебе не пойти заниматься туда? Там будет куда приятнее.

Ню Пу-лан поблагодарил старика и пошел за ним. Тот привел его в комнату, где действительно стоял стол, а с потолка свешивалась лампа. Было тихо и уютно. С того вечера Ню Пу-лан часто приходил в храм и читал до третьей стражи, а старик рядом погружался в безмолвную молитву.

Однажды, слушая, как юноша читает стихи, старик сказал ему:

— Я думал, сын мой, что ты хочешь сдать экзамены и сделать карьеру. Мне казалось, что ради этого ты и купил сочинения. И вдруг слышу — ты читаешь стихи. Зачем они тебе?

— Что вы! Разве можем мы, торговцы, думать о каких-то экзаменах и карьере? Стихи же я читаю для того, чтобы не быть столь невежественным.

— А ты все понимаешь из прочитанного? — спросил монах, которому ответ юноши показался необычным.

— Нет, многого я не понимаю, но когда встречаю место, которое могу понять, то бываю очень счастлив.

— Если тебе так нравится поэзия, то я могу дать тебе два томика стихов, которые тебе понравятся еще больше.

— А какие у вас стихи, учитель? — заинтересовался юноша. — Почему вы не покажете их мне?

— Не торопись. Придет время — покажу, — засмеялся старый монах.

Как-то монах отправился в деревню читать погребальные псалмы и несколько дней не возвращался. Перед отъездом он запер свой дом на замок, а за главным храмом поручил присматривать Ню. Юношу уже давно мучила мысль о стихах. «Что это за стихи, которые старик не дает мне? Зачем он заставляет меня терзаться?» Поразмыслив, он пришел к выводу: «Чем три раза просить, лучше один раз украсть».

Воспользовавшись отсутствием старика, он сорвал замок с его двери и вошел в домик. В глаза ему сразу бросился стол, на котором он заметил курильницу для благовоний, лампу и монашеские четки. Тут же лежало несколько потрепанных священных книг. Ню Пу-лан полистал их, но стихов не обнаружил.

«Неужели старик дурачил меня?» — с сомнением подумал юноша и подошел к постели монаха. У изголовья лежал небольшой ларец с медным замком. Юноша сорвал его, поднял крышку и на дне ларца увидел тщательно завернутые две книги в пестрых переплетах, на которых было написано: «Наброски стихов Ню Бу-и».

— Вот о чем говорил старик! — радостно воскликнул молодей Ню. Схватив книги, он снова замкнул ларец и, выскочив из дома, запер дверь. Вернувшись к себе, он сразу же бросился к лампе и принялся перелистывать книги. По мере чтения лицо его расплывалось в улыбке; наконец он вскочил и от радости принялся скакать по комнате.

Чему же так обрадовался Ню Пу-лан? Раньше он читал танские стихи, но глубокий смысл, заложенный в них, оставался для него неясным. А сейчас перед ним лежали стихи его современника, и он понимал их почти наполовину. Это и было причиной его ликования.

Юноша пересмотрел заголовки. Чего здесь только не было! И «Посвящение некоему вельможе», и «Воспоминания об экзаменаторе Чжоу», и «Прогулка с господином Лоу по озеру Шея Иволги» — стихотворение, посвященное брату, начальнику канцелярии по представлению докладов императору, и «Расставанье с историографом академии Лу», и «Воспоминания об инспекторе Ване», и много-много других стихотворений, посвященных каким-то правителям областей, воеводам, начальникам уездов, их помощникам и другим чиновникам.

«Все эти вельможи, экзаменаторы, историографы, областные правители, воеводы и чиновники живут и здравствуют сейчас, — подумал молодой Ню. — Очевидно, поэту можно без всяких экзаменов на сюцая и цзиньши поддерживать знакомство с этими господами. Как это почетно!.. Фамилия этого поэта, как и моя, — Ню, известен также псевдоним Бу-и, а имени его нигде нет. Почему бы мне не взять его псевдоним? Я вырежу две печати с этими иероглифами и приложу сверху… Тогда и стихи будут считаться моими! Итак, решено: с сегодняшнего дня я называюсь Ню Бу-и…»

С этой мыслью он возвратился домой и долго не мог уснуть от охватившей его радости. На следующий день, украв несколько монет из лавки, он отправился к резчику Го по прозвищу Железный Резец, мастерская которого находилась у ворот храма Цзисян.

Поздоровавшись с резчиком, он попросил:

— Хочу побеспокоить вас, господин, сделайте мне две печати.

Го Железный Резец протянул Ню Пу-лану лист бумаги.

— Укажите ваше имя.

Юноша взял бумагу и написал: «Вогнутыми письменами вырезать: Печать Ню Пу, выпуклыми: — Бу-и».

Го Железный Резец прочитал написанное и, оглядев молодого Ню с головы до ног, произнес:

— Так вы и есть Ню Бу-и?

— Бу-и — мое прозвище, — ответил Ню Пу-лан.

Го Железный Резец поспешно вышел из-за стойки, поклонился молодому Ню, почтительно предложил ему сесть и принес чаю.

— Я уже давно слышал о господине Ню Бу-и, который живет в храме Сладкой Росы. Он очень разборчив и знается только со знатными людьми. Извините за мою нелюбезность! За печать я не посмею взять с вас денег. У меня есть друзья, которые давно мечтают познакомиться с вами, и мы как-нибудь навестим вас.

Испугавшись, что резчик может прийти в храм и узнать правду, Ню Пу-лан поспешно произнес:

— Я польщен вашим вниманием, но, к сожалению, меня пригласил к себе один влиятельный человек из соседнего уезда написать для него стихи. Здесь я пробуду очень недолго — завтра утром уже уезжаю. Для того чтобы вы не приходили напрасно, давайте встретимся, когда я вернусь обратно. А за печатями я сам приду к вам завтра рано утром.

Резчик согласился.

На следующий день Ню Пу-лан взял у него печати, приложил их к книгам, а потом припрятал в укромном месте. Как и прежде, он каждый вечер приходил в храм и читал стихи.

Однажды после полудня его дед сидел в своей лавке и ждал покупателей. Вдруг к нему подошел его сосед, старый торговец рисом. Он примостился рядом со стариком Ню, и оба принялись болтать. В лавке нашлось ароматнее вино марки «Сто благодатей». Старик подогрел его в чайнике, вытащил два куска бобового сыра, сушеные ростки бамбука и капусту. Разложив все это на прилавке, приятели принялись за еду.

— Ты, старина, сейчас неплохо живешь. И торговля за последние годы идет на славу. Внук уже вырос и ума набрался. Теперь у тебя есть смена, и в будущем ты можешь насладиться счастьем, — сказал старый Бу.

— Скажу тебе, брат, по секрету, — ответил старый Ню, — на мое несчастье оставила мне невестка после смерти этого болвана. Ему уже восемнадцать лет стукнуло, а он еще жены себе не сыскал. Каждый день посылаю его собирать долги, а он где-то до полуночи шляется. Скажи кому-нибудь об этом — никто не поверит. И так каждый день! Видно, мой дурень набрался уму-разуму, да, как говорится, на стороне связался с какой-то потаскушкой. Испортит себя развратом — тогда кому после смерти провожать мои старые кости? — печально проговорил старый Ню.

— Это дело поправимое, — утешил его старый Бу. — Не стоит печалиться, что у него нет семьи, — найди ему жену, да и живите вместе. Ведь все равно рано или поздно придется его женить.

— Брат! Я же мелкий торговец, и заработанного только-только хватает на двоих. Где же мне достать деньги для свадьбы?

— Уж если зашла речь о свадьбе, — вздохнул старый Бу, — у меня есть на примете один дом. Если согласишься, тебе ни гроша не придется тратить.

— Что же это за дом? — заинтересовался старый Ню.

— Была у меня когда-то дочка, которую я сосватал в семью Гу, что ведает перевозкой зерна по каналу. Заболела она и умерла. Муж ее отправился торговать в другие места, осталась от них внучка, которую я взял к себе. Она старше твоего внука на год — в этом году ей исполнилось девятнадцать лет. Если ты не против, жени на ней внука. Породнимся, мне не нужно твоих подарков, а тебе — ее приданое. Сошьем несколько халатов из холстины — и ладно. К тому же мы с тобой соседи. Прорубим калитку в заборе, проведем через нее невесту и деньги на разные свадебные расходы сэкономим.

— Я очень тебе благодарен, — воскликнул обрадованный Ню. — Завтра же зашлю к тебе сватов.

— Незачем этого делать, — возразил старый Бу, — девушка — внучка от дочери, а не от сына, и нам нечего разводить церемонии. Я буду посаженым отцом и сватом. Только тебе придется позаботиться о свадебных карточках. Я пришлю тебе карточку с возрастом невесты, а ты возьми карточку жениха и попроси гадателя выбрать счастливый день для свадьбы. Вот и дело с концом.

Старый Ню согласился, быстро наполнил чарку вином и с поклоном поднес ее соседу. Договорившись обо всем, старый Бу ушел.

Когда вечером Ню Пу-лан пришел домой, дед рассказал ему о благих намерениях старика Бу. Молодой Ню не посмел перечить, и на следующее утро написал на красной бумаге две свадебные карточки. Одну он послал старику Бу с просьбой быть сватом, а другую — семье Гу, родне невесты.

В ответ он получил карточку с возрастом невесты. Старый Ню посоветовался с предсказателем Сюем и выбрал для свадьбы двадцать седьмое число десятой луны. Затем старик продал несколько даней зерна и на вырученные деньги купил зеленый ватный халат, красную юбку, темное покрывало и фиолетовые штаны, а также четыре вида головных украшений, и отправил все это за три дня до свадьбы в подарок невесте.

Наступил день свадьбы. Встав пораньше, старый Ню переложил свою постель на прилавок и лег досыпать. В доме была только одна комната с боковушкой. Боковушка была отведена под торговлю, а в глубине комнаты для гостей устроили помещение для молодоженов. Кровать свою старик уступил новобрачным. Вместе с Пу-ланом он повесил над ней новый полог, накрыл кровать покрывалом. У окна поставили небольшой столик с зеркалом, чтобы невеста, причесываясь, могла видеть свое лицо. Наведя в доме порядок, они на заднем дворе соорудили небольшой навес из камышовых циновок, под которым должна была разместиться кухня. Все утро они провозились с делами, а когда все было закончено, старый Ню вытащил деньги и велел Ню Пу-лану купить угощений.

Тем временем старый Бу приготовил зеркало, подставку для лампы, чайник, посуду, две подушки и приказал своему старшему сыну Бу Чэну сложить подарки в корзины и отнести их соседям.

Бу Чэн отправился выполнять поручение. В воротах он остановился и, сложив подарки на землю, отвесил хозяину поклон. Смущенный старик засеменил к прилавку, вытащил из глиняной корчаги две апельсиновые лепешки, баклажаны с медом и, налив чашку чая, протянул гостю.

— Извините за беспокойство. Знаете, мне просто неудобно. Ну к чему эти подарки? — проговорил он.

— Что вы, дядюшка. Это наше общее дело, — возразил Бу Чэн и, усевшись, принялся пить предложенный ему чай.

В этот момент в лавку вошел Пу-лан с солью и маслом в руках. Все на нем было новое: шляпа, синий халат прямого покроя, туфли и носки. За Пу-ланом следовал слуга. Он с трудом нес несколько здоровенных кусков мяса, две курицы, большую рыбину и связку фуцзяньских бамбуковых побегов.

— Это твой дядя, кланяйся ему, — сказал старик юноше.

Ню Пу-лан сложил покупки и встал на колени перед Бу Чэном. После этого он поднялся и, расплатившись с носильщиком, понес продукты в кухню. Через некоторое время в лавку вошел Бу Синь, второй сын соседа. В руках он держал ящик с расшитыми туфлями невесты, большое блюдо и десять чашек с чаем и фруктами для предстоящего свадебного обряда. Бу Синя тоже пригласили к столу.

После чая оба брата откланялись и ушли, а старик отправился на кухню готовить угощение. День прошел в хлопотах. Вечером в доме зажгли две длинные красные свечи, украшенные полевыми цветами. Двух соседок попросили привести невесту.

Старик Ню поставил в комнате молодых вино и угощения, а когда женщины привели молодую, приветливо встретил их и усадил. В комнате для гостей стол был уставлен закусками. Зажгли свечи, разложили палочки для еды и наконец пригласили старого Бу с сыновьями. Старый Ню налил в чарку вина и совершил возлияния небу и земле, как этого требовал обычай. Затем он наполнил до краев вторую чарку и протянул ее старому Бу со словами:

— Вся эта свадьба устроена по милости старшего брата. Не знаю, как мне благодарить тебя. Вот только беден я и не могу устроить хорошего угощения. Приходится подавать такое плохое вино да еще принуждать молодых родственников пить его. Присаживайтесь, гости дорогие, не взыщите со старика.

Старый Ню отвесил глубокий поклон и пригласил гостей к столу. Бу с сыновьями тоже поклонились и уселись на свои места.

— Вино и закуски не из лучших, но теперь мы родня, и вы не станете смеяться над стариком, — заволновался опять старый Ню. — Других угощений у меня в доме нет. Вот чего у меня вдоволь — это чая и угля. Заварю я славного чайку, и оставайтесь до утра, дорогие гости! Посидим потолкуем. Только этим я могу выразить мою благодарность. А после пятой стражи наши молодожены встанут и поклонятся нам.

— Эх, сват, моя внучка еще молода и ничего не смыслит в церемониях. Отца при ней нет, и приданого за душой ни гроша. Я сам от стыда не знаю куда деться. Говоришь, посидеть до утра? Посижу. Я сам хочу потолковать с тобой. Куда мне торопиться?

Бу Чэн и Бу Синь, выпив вина, отправились домой, а их отец остался сидеть до пятой стражи. Когда рассвело, появились разряженные молодожены и поклонились в ноги старому Ню.

— Внук! — строго сказал старик. — Нелегко мне было тебя вырастить. Сейчас сосед подыскал тебе невесту — у тебя теперь есть своя семья. Отныне все дела в лавке я передаю тебе. Сам покупай, продавай и давай деньги в кредит. Я уже состарился, и мне не по силам такая работа. Я буду только сидеть в лавке и помогать тебе, как будто работаю у тебя приказчиком. Жена у тебя хорошая. В общем, желаю вам дожить до ста лет и иметь много детей и внуков!

Молодые поклонились ему, а затем отвесили поклон и старому Бу, который тоже произнес свое напутствие молодым.

— Сват! Если моя внучка провинится, учи ее уму-разуму. А ты, — тут старый Бу повернулся к невесте, — уважай старших и не перечь ни мужу, ни его деду. В доме у вас работников немного, будь поусердней да не заставляй старика беспокоиться. Ну, кланяйся!

Церемония окончилась, и молодые супруги ушли. Старый Ню пригласил соседа завтракать, но тот не согласился и ушел.

С этого времени в доме Ню стали жить трое.

Женившись, Ню Пу-лан долго не заходил в храм Сладкой Росы. Как-то, собирая долги, он оказался возле Плавучего Моста. К воротам храма было привязано шесть лошадей с поклажей. Чуть поодаль стояли слуги. Ню Пу-лан подошел ближе. В зале, где стояло изображение бога Вэйто, закинув ногу на ногу, сидели на скамейке какие-то люди. На них были войлочные шляпы, шелковые халаты и остроносые черные сапоги с белыми подошвами. Каждый в одной руке держал плеть, а другой рукой поглаживал бороду. Увидев этих господ, Ню Пу-лан не осмелился войти в храм. В это время появился старый монах. Заметив Пу-лана, он обрадовался, замахал руками и подбежал к нему:

— Сын мой! Где ты был все это время? Я давно ждал тебя. Входи же, входи!

Ню Пу-лан набрался храбрости и последовал за стариком.

— Учитель! Это вы собираете вещи? Вы уезжаете куда-нибудь? — спросил удивленный Пу-лан.

— Люди, что сидят здесь, — посланцы его превосходительства Ци, начальника охраны Девяти Ворот столицы. В свое время, начиная карьеру, он был моим учеником. Сейчас он получил повышение и прислал за мной. Он предлагает мне стать настоятелем столичного храма Баогосы. Я не хотел ехать. Но дело в том, что скончался один мой знакомый, приятель которого отправился в столицу на экзамены. Я хочу воспользоваться поездкой, найти этого человека и сказать ему, чтобы он отправил прах моего знакомого на родину. Наконец-то мне удастся выполнить свое желание! Я тебе как-то говорил, что у меня есть две книги стихов: это стихи умершего. Они лежат в ларце, в изголовье моей постели. Нет времени передать их тебе, ты сам открой ящик и возьми их. У меня здесь осталась постель, кое-какая утварь, которую неудобно везти с собой. Ты уж погляди за всем этим скарбом, пока я буду в отъезде.

Ню Пу-лан хотел что-то спросить, но в этот момент вошли посланцы господина и сказали:

— Темнеет сейчас рано, а нам надо проехать не один десяток ли. Поскорее, учитель, садитесь на лошадь, не задерживайте нас.

Они подхватили вещи, подсадили монаха и сами вскочили на своих коней. Ню Пу-лан успел только сказать монаху, чтобы он берег себя в пути. Лошади рванулись с места и понеслись быстрее ветра.

Ню Пу-лан смотрел им вслед до тех пор, пока всадники не скрылись из глаз. Затем он осмотрел вещи монаха, запер храм и отправился домой. На следующий день он снова пришел в храм. «Монах уехал, — размышлял он, — свидетелей нет. Почему бы мне не назваться Ню Бу-и?»

Он взял лист бумаги и тушью вывел на бумаге «Обитель Ню Бу-и». С этого дня он ежедневно стал приходить в храм Сладкой Росы.

Прошло более месяца. Как-то старый Ню сидел со счетами в руках, высчитывая, сколько еще долгов не собрано. Оказалось, что должников осталось мало. Каждый день в лавке выручали всего несколько десятков вэней, которые целиком уходили на дрова и рис. Считал, считал старик — куда ни кинь, один убыток.

«Видно, лавке скоро придет конец», — подумал он, и его охватило беспокойство.

К вечеру, когда пришел Пу-лан, старик спросил его о делах, но тот ничего путного не мог сказать, только бубнил себе что-то под нос и плел околесицу, подражая ученым мужам. От расстройства старик заболел и слег. Лекарств для леченья не было. Не прошло и десяти дней, как он скончался. Внук и невестка громко рыдали над трупом.

Услышав плач, прибежал старик Бу.

При виде умершего соседа он сумел вымолвить только одно слово: «Брат!» — и тут же из глаз его хлынули слезы. Заметив наконец Ню Пу-лана с женой, которые сидели поодаль и горько плакали, он сказал:

— Сейчас не время слезам! Пойдемте доставать гроб. А жена пусть смотрит за телом.

Ню Пу-лан вытер слезы и, поблагодарив соседа, поплелся вслед за ним в соседнюю лавку, хозяин которой был знакомым старика Бу. Там они купили в кредит гроб, материю, а потом зашли к портному и попросили его сшить похоронное одеяние.

В тот же вечер старика уложили в гроб. На следующий день восемь носильщиков потащили гроб на кладбище предков. Старый Бу пригласил предсказателя Сюя и, сев на осла, отправился вместе с ним определять место для погребения. Наконец гроб закопали в землю, и старый Бу, поплакав над могилой, вместе с предсказателем Сюем отправился домой. На могиле остался только Ню Пу-лан, который, по обычаю, должен был провести здесь три дня.

Когда старик Бу пришел домой, там уже сидели кредиторы. Они требовали возвратить долг покойного, и Бу пришлось расплатиться с ними. Возвратившись домой, Ню Пу-лан обнаружил, что денег, которые оставались в лавке, едва-едва хватит на гроб. Расплачиваться с портным, носильщиками и лавочником, у которого купили материал, было нечем. Пришлось Ню Пу-лану спешно продать дом смотрителю шлюза с Плавучего Моста всего за какие-то пятнадцать лянов. Когда Ню Пу-лан расплатился с долгами, у него на руках осталось немногим больше четырех лянов. Старик Бу велел оставить эти деньги до следующего года: надо было в праздник Цинмин привести в порядок могилу.

Жить супругам Ню было негде. Старый Бу отвел им маленький домик, который состоял всего из одной комнаты, а лавка Ню была отдана смотрителю шлюзов. Когда Ню Пу-лан с женой переехал в дом старого Бу, тот со своим угощением пришел к ним в гости.

Посидев немного, он вспомнил своего умершего друга и горько заплакал.

Наступил канун Нового года. В семье Бу всего было вдоволь: и закусок, и вина, и дров. Старик послал Пу-лану несколько цзиней угля, закусок и вина и потребовал, чтобы Пу-лан в канун Нового года поставил таблицы усопших, помянул старого Ню, а первого числа приказал идти на могилу и сжечь там бумажные деньги.

— Скажи почтенному Ню, что я уже стар и не могу сам идти в такой холод на кладбище, — со слезами напутствовал он Пу-лана.

Только на третий день нового года вышел старый Бу из дома. У соседей, к которым он пришел с поздравлениями, он поел и выпил несколько чашек вина. Возвращаясь домой, он проходил мимо Плавучего Моста и взглянул на дом смотрителя шлюзов. На двери он заметил нарядные новогодние надписи. От этого на душе у него стало так тяжело, что он чуть не разрыдался. Старик шел задумавшись и чуть не столкнулся с мужем своей племянницы. Тот обрадовался и потащил его к себе. Разряженная племянница вышла с поклоном навстречу. После взаимных поклонов старика оставили погостить. Ему пришлось выпить еще вина и съесть сладких новогодних оладьев из клейкого риса. Он проглотил пару — и хотел было отказаться, но не тут-то было — племянница заставила его съесть еще две штуки.

На пути домой в лицо старику ударил холодный ветер, и он почувствовал себя совсем плохо. Его кидало то в холод, то в жар, голова разболелась. Едва переступив порог своего дома, он сразу свалился.

Пригласили лекарей, но от них не было никакого толку. Один сказал, что старик заболел от волнений, другой потребовал принимать жаропонижающие средства, третий, наоборот, утверждал, что нужно прогреваться, а еще один предложил укрепляющее лекарство.

Бу Чэн и Бу Синь с ног сбились, ухаживая за стариком. Два раза в день, утром и вечером, приходил проведать старика и Ню Пу-лан.

Однажды вечером старый Бу дремал на своей кровати. Вдруг ему почудилось, что в окно влезли двое. Незнакомцы приблизились к кровати и протянули старику лист бумаги, края которого были разрисованы цветами, а посредине столбиком тянулся список имен. Старик прочел около тридцати пяти имен, отмеченных красными точками. Первым стоял в списке господин Ню.

«Видно, это мой сват», — подумал старик.

Последним стояло его собственное имя — Бу Чун-ли. Он уже хотел спросить, что все это означает, но незнакомцы вместе с листом уже исчезли.

Старик подозвал к себе сыновей и спросил, что за люди приходили только что, но, оказалось, их никто не видел.

О том, что произошло в дальнейшем, говорят:

Тот, кто хочет узнать, что случилось со старым Бу, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ рассказывается о том, как Ню Юй-пу завел себе внука и о том, как гостеприимный Сюэ-чжай принимал гостей

Напомним о том, как старый Бу, задремав на своей кровати, увидел служителей владыки преисподней Янь-вана с бумагой. Поняв, что пробил его последний час, старик позвал к себе своих сыновей с женами и рассказал им об увиденном.

— Оденьте меня в погребальные одежды, — распорядился он, — скоро я покину вас.

Сыновья с плачем выполнили его просьбу. Старик, будто беседуя с самим собой, проговорил:

— Я рад, что меня вызвали вместе со сватом. В списке первым указан он, а последним я! Он уже далеко, и мне надо его догнать!

С этими словами старик вытянулся и уронил голову на подушку. Сыновья бросились к нему, но старик уже испустил дух. К похоронам все было готово, оставалось только надеть траур и, соблюдая пост, каждые семь дней выполнять обряды и оплакивать покойного до тех пор, пока его не опустят в могилу. Ню Пу-лан тоже участвовал во всех церемониях.

У него было несколько грамотеев-дружков, которые, воспользовавшись суматохой, то и дело заходили в дом Бу. Сначала братьям, простым торговцам, это казалось интересным, и они терпели гостей. Но визиты участились, и скоро братьям Бу опротивели эти люди, болтающие всякую чепуху.

Как-то Ню Пу-лан отправился в храм. Когда он открывал дверь, на землю упала картонка, исписанная иероглифами. Очевидно, ее всунули в дверную щель. Ню Пу-лан поднял картонку и прочитал:

«Меня зовут Дун Ин. Когда я в столице сдавал экзамен, мне посчастливилось в доме Фын Чжо-аня, моего брата по учебе, прочитать Ваши драгоценные стихи, и я загорелся желанием познакомиться с Вами. Я приехал сюда, но, к сожалению, не застал Вас! Прошу завтра утром не уходить из дома — я так хочу послушать Ваших мудрых советов. Умоляю исполнить мою просьбу!»

Прочитав послание, Ню Пу-лан понял, что оно адресовано Ню Бу-и. Но на карточке было написано также: «…загорелся желанием познакомиться с Вами».

Следовательно, этот Дун Ин не знал раньше Бу-и.

«А почему бы мне не прикинуться Ню Бу-и и не встретиться с ним?.. — подумал Ню Пу-лан. — Он пишет, что сдавал экзамены в столице, наверное, это очень важный господин. Приглашу-ка я его в лавку Бу. Вот напугаю братьев! Что мне мешает?»

Обдумав свое решение, Ню Пу взял кисть и написал ответ:

«В настоящее время я, Ню Бу-и, проживаю в доме своих родственников Бу. Если вы хотите встретиться со мной, то придите к Плавучему Мосту и там на Южной улице найдете лавку торговца зерном Бу».

Написав эти слова, Ню Пу-лан запер дверь и приколол к ней письмо. Возвратившись домой, он сказал братьям Бу:

— Завтра меня навестит один господин по фамилии Дун. Он должен сделаться большим чиновником, и нам нельзя ударить лицом в грязь. Подметите хорошенько комнату для гостей. Такой визит — большой почет для всех нас, и нам надо постараться.

Когда братья Бу узнали, что лавку посетит большой чиновник, превеликая радость охватила их, и они с готовностью согласились выполнять распоряжения Ню Пу-лана. На следующий день Бу Чэн поднялся чуть свет и принялся за работу. Он подмел пол, вытащил из комнаты торговые книги и положил их у окна под крышей. Затем расставил в комнате шесть стульев друг против друга, приказал жене затопить печь и вскипятить чай. После этого он отыскал большой поднос, две чашки и ложки. Очистив четыре драконовых глаза, Бу Чэн положил в каждую чашку по два плода. Покончив с приготовлениями, все стали ждать гостя. Когда наступило время завтрака, прибежал слуга с красной карточкой и спросил:

— Здесь проживает господин Ню? К нему приехал с визитом господин Дун.

— Здесь! — ответил Бу Чэн и, взяв карточку, помчался в дом. Ню Пу-лан вышел приветствовать гостя, — а паланкин уже стоял у ворот. Сяолянь[162] Дун вышел из паланкина. Это был мужчина лет тридцати с небольшим в шелковой шляпе, парадном халате светло-синего цвета и черных сапогах с белыми подошвами. На его выхоленном лице красовалась бородка, расчесанная на три пряди. Гость и хозяин обменялись поклонами и уселись.

— Я давно мечтал познакомиться с вами, — начал гость, — и это желание особенно усилилось, когда я прочитал ваши великолепные стихи. Мне казалось, что я увижу старого маститого учителя, а передо мной совсем молодой человек. Это заставляет уважать вас еще больше.

— Я темный, необразованный человек, — отвечал Ню Пу-лан. — И мне стыдно, когда я слышу похвалу от вас и уважаемого господина Фын Чжо-аня.

— Что вы, что вы! — возразил Дун.

В этот момент в комнату вошел Бу Синь и, подойдя к гостю не так, как положено, поставил перед ним чашку с чаем. Гость и хозяин взяли чашки в руки, а Бу Синь застыл как вкопанный посреди комнаты.

— Мой слуга деревенский человек и не знает этикета, — с поклоном обратился Ню Пу-лан к Дуну. — Не обессудьте, господин!

— Такой высокообразованный человек, как вы, не должен беспокоиться о пустяках, — засмеялся Дун.

Бу Синь залился краской и, схватив поднос, вышел, бормоча что-то под нос.

— А куда вы сейчас держите путь? — поинтересовался Ню Пу-лан.

— Я получил назначение на должность начальника уезда и держу путь в Нанкин, где меня ждет вакансия. Вещи мои в лодке. Мне очень хотелось повидаться с вами, и поэтому я дважды нанес визит. Сегодня, послушав ваших мудрых слов, я смогу вечером выплыть в Сучжоу.

— Как, вы уже собираетесь уезжать! — воскликнул Ню Пу-лан. — Я только познакомился с вами и даже не успел выполнить до конца долг хозяина!

— Мы же с вами друзья по перу. К чему соблюдать ненужные церемонии? Когда я получу место, то надеюсь приветствовать вас у себя. — С этими словами Дун поднялся и собрался уходить. Потеряв надежду остановить гостя, Ню Пу-лан сказал:

— Я позволю себе проводить вас до лодки!

— Зачем затруднять себя, — запротестовал гость. — Боюсь, что лодка скоро отчалит, и я не смогу как следует проститься с вами.

Они раскланялись, и Ню Пу-лан проводил гостя за ворота. Дун сел в паланкин и уехал, а Ню Пу-лан вернулся в дом. Навстречу ему вышел Бу Синь с красным от возмущения лицом.

— Слушай, племянник, хоть я, может быть, ни на что не годен, но все же я твой родственник и дядя, Ты заставил меня подносить чай — это еще ничего, но зачем же ты опозорил меня перед господином? Это уж никуда не годится!

— Если в дом приходит большой чиновник, то по правилам полагается приносить ему чай трижды. А вы принесли раз и больше не появлялись. Вам благодарить меня надо, что я не ругаю вас, а вы еще лезете ко мне с упреками. Это просто смешно!

— Не то ты говоришь, племянник, — вступился за брата Бу Чэн, — может быть, брат и ошибся, подал чай не с той стороны, но тебе незачем было болтать перед этим Дуном и выставлять брата на посмешище.

— Господин Дун, увидев вас, невежд, и так, наверное, вдоволь посмеялся! Зачем ему было еще ждать вашего чая.

— Мы простые торговцы, — заговорил Бу Синь. — И этим господам нечего ходить к нам! Пользы от них никакой, одни насмешки!

— Скажу вам по правде, — проговорил Ню Пу-лан, — если бы я не жил в вашем доме, к вам и за двести лет не пожаловал бы такой господин!

— Брось болтать попусту! — не вытерпел Бу Чэн. — Твои знакомые — господа, а вот тебе еще далеко до них!

— Кому ты говоришь? По-твоему, лучше сидеть рядом с господином и обмениваться с ним поклонами или подносить ему чай, нарушая при этом положенные этикетом правила и вызывая этим его смех?

— Нечего издеваться! — вскипел Бу Синь. — Подумаешь, какая важная птица этот твой Дун!

— Птица, говоришь? Вот подожди, завтра я схожу к господину Дуну. Он отправит записку в уезд Уху, получишь батогов за такие слова!

— Что? — заревели братья. — Племянник угрожает дядям батогами! Да где это видано? Столько лет тебя кормили-поили, а ты вот каков оказался? Пойдем-ка в уезд, посмотрим, кого батогами наградят!

— Подумаешь, испугали! И пойду!

Братья схватили Ню Пу и потащили его в уездный ямынь. Пробили в колотушку только два раза, и уездный начальник еще не открыл присутствия. Все трое стояли перед воротами у стены, закрывающей духам путь во двор, и дожидались начальника. В этот момент подошел Го Железный Резец и спросил их, в чем дело.

— Господин Го, исстари говорится: «На одном доу риса выращивают доброго друга, а на одном дане — лютого врага!» Вот и мы взлелеяли змею на своей груди! — заговорил Бу Чэн.

Выслушав братьев, Го Железный Резец встал на их сторону.

— Отношения между высоким и низким, старым и молодым строятся на естественных законах. Вы не должны были говорить такие слова. Однако ходить к начальству и затевать тяжбу с родственниками тоже не к лицу! — заявил он и потащил всех в чайную. Здесь он велел Ню Пу-лану разлить чай, и все уселись за стол.

— А вот племянник думает по-другому, — начал Бу Чэн. — Отец наш умер, в доме полно едоков, и нам вдвоем с братом трудновато управляться. Поскольку вы, господин Го, сейчас с нами, рассудите нас. Племянницу кормить мы обязаны, а Ню должен сам позаботиться о себе. Разве дело жить у нас, да еще так безобразничать?

— Ах вот вы о чем? Это легко исправить. Сегодня же я от вас перееду и буду жить один, чтоб не мешать вам! — сказал Ню Пу-лан.

На этом и порешили и, выпив чаю, поблагодарили Го за помощь. Тот откланялся и ушел. Бу Чэн и Бу Синь тоже пошли домой. Рассерженный Ню вернулся в свою комнатушку, взял постель и переселился в храм. Но есть было нечего, и ему пришлось заложить медные тарелки и гонг монаха. Томясь от безделья, Ню Пу-лан отправился навестить Го, но того в лавке не оказалось. На прилавке Ню Пу-лан увидел справочник «Новые чиновники», выставленный для продажи. Ню Пу-лан открыл его и прочел: «На должность начальника уезда Аньдун в области Хуайнань назначен Дун Ин по прозвищу Янь-фан, уроженец уезда Жэньхэ провинции Чжэцзян».

— Почему бы мне не отыскать его? — проговорил Ню. Он торопливо вернулся в храм, сложил свою постель, взял курильницу для благовоний и медные тарелки, оставленные монахом, и, заложив их, выручил более двух лянов серебром. Не простившись с братьями Бу, он спустился к реке и сел в лодку. Дул попутный ветер, и уже через сутки лодка причалила к Ласточкиной скале у Нанкина. Пока не подошла лодка на Янчжоу, Ню Пу-лан решил пойти в харчевню.

— Лодка только что ушла, другой сегодня не будет, — сообщил ему хозяин харчевни. — Придется вам заночевать, завтра после полудня отправитесь в путь.

Ню Пу-лан сложил свой скарб и покинул харчевню. У берега он заметил большую лодку, привязанную к причалу.

— А эта лодка не пойдет? — спросил он хозяина харчевни.

— Нет, вам она не годится! — засмеялся хозяин. — Ее может нанять только большой чиновник.

Хозяин вернулся в харчевню, Ню Пу-лан тоже последовал за ним.

Слуга стал расставлять кушанья: два блюдца овощей, тарелку со свининой, тарелку сухого бобового сыра с побегами тростника, чашку супа и большую миску круто сваренного риса.

— Почем эти кушанья? — спросил Ню Пу-лан.

— Рис — два ли, мясные блюда — один фэнь, а постная пища — полфэня, — ответил слуга.

Ню Пу-лан утолил голод и снова вышел из харчевни. На берегу он заметил паланкин. Подле него стояли четверо слуг, а чуть поодаль лежали три тюка. Из паланкина вышел человек лет за пятьдесят, с седой бородкой, маленькими, как у ежа, глазами и широкими скулами. Незнакомец был облачен в халат прямого покроя из темно-желтого шелка. На голове его красовалась шляпа ученого мужа, на ногах — черные сапоги. В руках он держал белый веер.

— Я еду в Янчжоу к начальнику соляного приказа, — сказал он лодочнику. — Смотри у меня! Будешь стараться — получишь дополнительное вознаграждение. Ну, а если будешь лениться, отправлю в уезд Цзянду, чтобы тебя как следует проучили.

Лодочник почтительно поддакнул и, поддерживая чиновника, помог ему забраться в лодку. Усадив господина, он стал помогать слугам переносить вещи. Все были поглощены погрузкой.

— Ступай скорей в лодку, — шепнул Ню Пу-лану хозяин харчевни.

Тот не заставил себя долго ждать, взвалил на плечи свой скарб и подошел к корме. Лодочник помог ему сесть в лодку, спрятал его под навесом и, сделав знак рукой, чтобы он молчал, удалился. Тем временем вещи перенесли. Слуги чиновника вытащили из каюты фонарь, на котором было написано «Служба в двух Хуай»[163] и повесили его у входа в каюту. Затем они приказали лодочнику растопить камелек на кухне и вскипятили чай для чиновника. Стемнело. Слуги зажгли фонарь и отправились на корму готовить кушанья и подогревать вино. Когда кушанья были готовы, они отнесли их в каюту и зажгли в ней красную свечу.

Ню Пу-лан заглянул в щелку. Чиновник сидел у свечи, а перед ним на столе стояли четыре тарелки с яствами. В левой руке у него была чашечка с вином, а в правой — книга, которую он внимательно читал, время от времени покачивая головой. Иногда чиновник откладывал книгу и брался за еду.

Вскоре он затушил свечу и улегся. Отправился спать и Ню Пу-лан.

Наступила полночь. С северо-востока подул сильный ветер, начал моросить дождь. Через тростниковый навес, под которым лежал Ню Пу-лан, заструилась вода.

Всю ночь Ню Пу-лан ворочался с боку на бок, но так и не сомкнул глаз, а когда наступила пятая стража, из каюты раздался голос чиновника:

— Лодочник! Почему лодка стоит?

— Виноват проклятый встречный ветер! Впереди — Хуан-тяньдан, здесь за одну ночь скопились десятки лодок, и ни одна из них не может сдвинуться с места.

Скоро совсем рассвело. Лодочник нагрел воды для умывания и отнес ее в каюту. Проснувшиеся слуги направились на корму умываться. Когда они кончили, лодочник протянул таз с водой и Ню Пу-лану.

Двое слуг, раскрыв зонты, сошли на берег, а третий достал большой цзиньхуаский окорок и принялся обмывать его у борта. Вскоре двое слуг вернулись, держа в руках большую рыбину, жареную утку, солидный кусок мяса, ростки бамбука и овощи. Лодочник принялся варить рис, а слуги стали готовить кушанья для чиновника. Когда все было готово, они положили еду в четыре большие тарелки, подогрели чайник вина и понесли все это в каюту. Хозяин позавтракал, остатки кушаний слуги отнесли на корму и принялись доедать их. Покончив с едой, они начали подметать палубу. Тем временем лодочник достал из-под навеса тарелку с нарезанной репой, миску риса и предложил Ню Пу-лану разделить с ним трапезу.

А погода все не менялась. Дождь хоть и уменьшился, но ветер продолжал свирепствовать по-прежнему.

В полдень чиновник раздвинул доски в задней стенке каюты, чтобы посмотреть на окрестности, и его взгляд упал на Ню Пу-лаиа.

— А это еще кто такой? — удивленно спросил он.

— Это я, ничтожный, взял его за чаевые, — проговорил лодочник, умильно глядя на чиновника.

— Почему же вы, молодой человек, не входите в каюту? — спросил тот у Ню Пу-лана.

Ню Пу-лан не стал ждать вторичного приглашения. Он быстро проскользнул в каюту и встал перед чиновником на колени.

— В каюте тесно, незачем отбивать поклоны. Присаживайтесь, — пригласил тот.

— Не решаюсь спросить господина о его фамилии! — почтительно произнес Ню Пу-лан.

— Мое имя Ню Яо, а прозвище Юй-пу. Я из Хуэйчжоу. А как зовут вас?

— Осмелюсь сказать, моя фамилия тоже Ню, и мои родители из Синьаня.

— Раз ты тоже Ню, то пятьсот лет назад наши предки были из одной семьи, — перебил его Ню Яо. — Мы с вами вроде как родственники, а поэтому с сегодняшнего дня называйте меня дедом, как это у нас принято в Хуэйчжоу.

Ню Пу-лан чувствовал некоторую неловкость, но не осмелился перечить такой важной персоне и спросил:

— А какие дела ждут вас в Янчжоу?

— Не стану скрывать. Я большой чиновник, и у меня много друзей. Они ездят в паланкинах, которые несут восемь носильщиков. Ну, ясное дело, всякий желает пригласить меня к себе, но мне не хочется выезжать из дома. А этот Вань Сюэ-чжай, к которому я сейчас еду, не велика птица. Он знает, что у меня много знакомых чиновников с большим положением, и каждый год присылает мне несколько сотен лянов серебра. Просит меня написать что-нибудь, чтобы создать себе известность. А мне жить в его трущобе — нож острый. Раз уж ты познакомился со мной, то я найду для тебя дело.

— Эй, лодочник! — закричал он. — Перенеси-ка вещи этого господина в каюту. Платить буду я!

— Хозяин нашел своего родственника! По этому случаю надо прибавить нам чаевых! — попросил лодочник.

В этот вечер Ню Пу-лан ужинал вместе с Ню Юй-пу в каюте. Ночью ветер стих, и погода прояснилась. К пятой страже лодка подошла к отмели Желтой Глины у Ичжэна. Ню Юй-пу умылся и вместе с юношей вышел погулять на берег.

— Слугам хлопотно готовить еду на лодке, давай лучше сходим в дом Большого Вида. В этой харчевне очень хорошо готовят постные блюда, — сказал чиновник и крикнул слугам: — Эй, вы! Готовьте себе завтрак, а мы закусим в харчевне. Оставайтесь в лодке и за мной не приходите!

Ню Юй-пу и его новоиспеченный родственник направились в харчевню. Поднявшись по лестнице на верхний этаж, они увидели одного посетителя в шляпе ученого мужа.

При виде Ню Юй-пу он подскочил от испуга.

— Уважаемый младший брат!..

— Это вы, старший брат? — удивился Ню Юй-пу, и они поклонились друг другу.

— А это кто такой?

— Это мой внук, — ответил Ню Юй-пу и обратился к юноше: — Кланяйся ему! Это мой названый брат… Уже двадцать лет как мы побратались… Его зовут Ван И-ань. Он служит в большом ямыне. Ну, кланяйся же!

Ню Пу-лан поклонился. Все трое заняли места, каждый соответственно своему положению. Слуга принес лапшу, рубленое мясо, и они принялись за еду.

— Мы простились с вами в тот год, когда были у господина Ци, и с тех пор не виделись, — сказал Юй-пу.

— Кто этот господин Ци? — спросил Ван И-ань.

— Начальник охраны Девяти Ворот в столице.

— Да, ничего не скажешь, господин Ци принял нас тогда отменно!

Пока они предавались воспоминаниям, в харчевню поднялись два сюцая в шляпах ученых. Первый был одет в длинный шелковый халат, замасленный на груди; второй — в длинный черный халат прямого покроя с рукавами, изорванными до такой степени, что они походили на бахрому. При виде Ван И-аня первый сюцай закричал:

— Смотри, а ведь это ублюдок Ван И-ань, что служит сводником у шлюхи из переулка Фынцзясян?

— Конечно, он! — завопил второй. — Как он смел надеть шляпу ученого и безобразничать здесь?

Недолго думая они сорвали с головы Ван И-аня шляпу и закатили ему звонкую затрещину. Ван И-ань опустился перед ними на колени и принялся отбивать частые поклоны. Однако сюцаи распалялись все больше.

Ню Юй-пу принялся было их уговаривать, но сюцаи заорали на него:

— Вы же чиновник! Почему вы сидите за одним столом с этим ублюдком! Ваше счастье, что вы не знаете его, а если бы знали, кто он таков, и принялись бы его защищать, то и вас следовало бы прикончить! Ну, что ты сидишь! — снова набросились они на Ван И-аня. — Убирайся живей!

Убедившись, что дело принимает серьезный оборот, Ню Юй-пу потянул юношу за рукав. Спустившись вниз, оба торопливо расплатились и опрометью бросились к лодке.

Сюцаи продолжали лупить Ван И-аня и так избили его, что он потерял человеческий облик. Хозяин харчевни просил Ван И-аня признать вину, пытался также уговорить сюцаев, но те продолжали колотить свою жертву, да еще угрожали, что поведут его к властям. Наконец измученный Ван И-ань не выдержал и начал молить о пощаде. Он вытащил из-за пазухи три ляна и семь цяней серебра и протянул их своим палачам. Те взяли деньги и отпустили его.

Тем временем Ню Юй-пу и Ню Пу-лан сели в лодку и поплыли в Янчжоу. Когда они пристали к храму Цзыугун, их встретил даосский монах и понес их вещи. На следующее утро Ню Юй-пу достал старую шляпу ученого, синий шелковый халат и протянул все это Ню Пу-лану.

— Сегодня мы вместе посетим господина Вань Сюэ-чжая. Одевайся!

Ню Юй-пу приказал подать два паланкина, и они отправились в гости. Их сопровождали двое слуг; один из них нес скатанный войлочный коврик. Паланкины приблизились к высокому дому у реки. Перед ним на длинной скамейке сидели восемь слуг и болтали с дородной кормилицей, восседавшей посредине. У ворот паланкины остановились, и Ню Юй-пу с юношей направились в дом.

— Господин Ню уже вернулся? Посидите, пожалуйста, в кабинете, — сказали слуги, узнав Ню Юй-пу.

Гости вошли в ворота с изображением тигров, миновали выложенный кирпичом двор и приблизились к залу. Над дверьми красовалась надпись, сделанная большими золотыми иероглифами: «Зал утонченного размышления», — а сбоку сбегали вертикально вниз иероглифы: «Написано Сюань Мэем, помощником начальника соляного приказа двух Хуай». Тут же висели парные надписи на позолоченной бумаге со следующим изречением: «Учиться — хорошо, пахать землю — хорошо; когда постигнешь все это — жизнь пойдет как нельзя лучше. Нажить состояние трудно, сохранить его не легче, но когда понимаешь, что это трудно, все становится нетрудным».

На стене висела картина Ни Юнь-линя. На книжном столике лежал большой кусок неотшлифованной яшмы. В комнате стояло двенадцать дорогих стульев из сливового дерева, высилось зеркало в шесть чи высотой, через раскрытую дверь виднелась дорожка, выложенная гладким булыжником. Вдоль дорожки, огибающей пруд, тянулась красная изгородь. Дорожка упиралась в павильон из трех комнат. Дверь между решетчатыми стенками павильона была закрыта шторами из пятнистого бамбука. Когда Ню Юй-пу и Пу-лан подошли к дверям, их встретили двое слуг. Они откинули шторы и проводили гостей в комнату, посреди которой стоял стол из полированного кедра и несколько стульев, а на стене висел белый лист с черными иероглифами: «Изучай изысканный слог и оттачивай фразы».

Гости сели за стол и принялись пить чай. В это время в дверях появился и сам хозяин Вань Сюэ-чжай в шелковом чжэнсянском халате и красных туфлях. Обмахиваясь позолоченным веером, он подошел к гостям и поклонился.

— А это мой внук, — сказал Ню Юй-пу, показывая на Ню Пу-лана.

Гости и хозяин дома заняли свои места, слуги снова принесли чай.

— Почему вы так задержались в столице? — спросил Вань Сюэ-чжай.

— Во всем виновата моя слава, — ответил Ню Юй-пу. — Едва я приехал в столицу и остановился в храме Чэнэньсы, как меня сразу же стали осаждать знакомые. Один приходит с бумагой, другой с веером, третий с альбомом, и все просят, чтобы я поставил свое имя или написал стихи. А то начнут умолять, чтобы я научил их писать на заранее заданные рифмы. И так продолжалось день за днем, пока, наконец, я не отделался от всех. А тут еще Второй Сюй из дома гогуна[164] проведал, что я приехал в столицу, и несколько раз посылал за мной. Его посланцы ни больше, ни меньше как начальники дворцовой стражи пятого класса. Несколько раз он приходил ко мне, ну и, понятно, пришлось пожить у этого Сюя несколько дней. Я было уже собрался уезжать, а он ни в какую — не отпускает, и только. С грехом пополам я наконец вырвался от него — сказал, что у меня важное дело к вам. Второму Сюю очень понравились ваши сочинения, он сам просмотрел ваши стихи, собственноручно написал свое имя. Ему очень хочется познакомиться с вами.

С этими словами Ню Юй-пу вынул из рукава две книги стихов и протянул их Сюэ-чжаю. Принимая их, тот спросил:

— Раньше я никогда не видел вашего внука. Сколько ему лет? Как его прозвище?

Ню Пу-лан не решался что-нибудь ответить.

— Ему исполнилось двадцать лет, и у него еще нет прозвища, — поторопился ответить за него Ню Юй-пу.

Ван Сюэ-чжай собрался было открыть книгу, но в этот момент в комнату вбежал слуга и доложил:

— Пожаловал господин Сун.

— Извините меня, уважаемый Юй-пу, — сказал Вань Сюэ-чжай, поднимаясь. — Но дело в том, что моя седьмая наложница заболела, и я попросил прийти лекаря Сун Жэня. Мне нужно поговорить с ним, и я вынужден на некоторое время покинуть вас. Располагайтесь поудобнее, кушайте. Я скоро вернусь, и мы посидим еще до вечера.

Сюэ-чжай удалился, а слуги накрыли стол, поставили четыре тарелки с овощами и принесли дне пары палочек для еды.

— Пока они накрывают на стол, пойдем пройдемся и посмотрим его владения. Там есть на что взглянуть.

Ню Юй-пу повел юношу осматривать поместье. Они миновали мостик и двинулись вдоль пруда, по берегу которого раскинулось множество разнообразных павильонов. Дорожка, утопающая в цветах, узкой лентой вилась вокруг пруда.

Вдруг Ню Юй-пу повернулся и спросил молодого человека:

— Когда хозяин обратился к тебе с вопросом, почему ты молчал?

Юноша уставился на Ню Юй-пу и хотел было что-то ответить, но в этот момент нога его потеряла опору, и он скатился в пруд. Ню Юй-пу бросился его вытаскивать. К счастью, рядом росла ива, держась за которую он вытянул молодого человека. Туфли и одежда Юй-пу вымокли насквозь и покрылись грязью.

— С тобой, оказывается, нельзя нигде появляться, — разозлился Ню Юй-пу и, подозвав своего слугу, приказал достать из коврика одежду.

Когда слуга выполнил его приказ, Ню Юй-пу передал одежду юноше, велел ему переодеться и идти домой.

О том, что произошло в дальнейшем, говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕЙ рассказывается о том, как избили поэта, раскрывшею чужие секреты, и о том, как вдова, скорбящая о своих преклонных годах, разыскивала мужа

Мы оставили Ню Юй-пу и Ню Пу-лана в тот момент, когда молодой Ню упал в пруд. Юноша имел жалкий вид. Ню Юй-пу усадил его в паланкин и в сопровождении слуги отослал домой. Возвратившись к себе, раздосадованный Ню Пу-лан долго что-то ворчал, меняя мокрые носки и туфли на сухие. Скоро к нему вошел даосский монах и спросил, обедал ли он. Юноше стыдно было признаться, что он ничего не ел, и он ответил даосу, что уже сыт. Пришлось Ню Пу-лану голодным просидеть до вечера.

А Ню Юй-пу тем временем плотно покушал в доме Ваня и возвратился домой только к ночи. Поднявшись наверх, он снова принялся отчитывать молодого человека. Тот не посмел ему возражать, и разговор прекратился.

Следующий день прошел без каких-либо событий.

На третий день утром от Вань Сюэ-чжая пришел человек с приглашением. Ню Юй-пу приказал юноше смотреть за домом, а сам сел в паланкин и уехал. Ню Пу-лан позавтракал вместе с даосом, и тот сказал:

— Мне нужно сходить в Старый город повидать своего друга из Обители Магнолий. Вы, вероятно, останетесь дома?

— Что делать дома? Я лучше прогуляюсь с вами.

Он запер дверь и отправился вместе с даосом в Старый город. Там они зашли в чайную, заказали чай. Им принесли большой чайник, блюдце с прозрачным сахаром и тарелку сладких бобов.

— Господин Ню, а что, Ню Юй-пу ваш дед по прямой линии? — спросил даос, когда они выпили чай. — Раньше, когда он здесь останавливался, вас с ним не было.

— Нет, мы познакомились в дороге и, разговорившись, установили, что происходим из одного рода. Раньше я постоянно жил в уезде Аньдун, в ямыне у господина Дуна. Какой это гостеприимный человек! Помнится, когда я впервые послал ему свою карточку, он сразу же выслал двух слуг с паланкином. В паланкинах я никогда не езжу — отправился к нему верхом на осле. У ворот его дома я стал слезать с осла, но слуги ни в какую — ведут моего осла вперед, да и все. И подъехали мы прямо к его кабинету![165] Дорога там выложена деревянными плитами — такой грохот пошел! Двери уже были открыты, господин Дун сам встретил меня. Мы рука об руку вошли с ним в дом, и я жил у него более двадцати дней. А когда стал прощаться, он подарил мне семнадцать лянов четыре цяня пять фыней серебром, и сам проводил меня.

Когда я садился на своего осла, он сказал: «Если вам не понравится и других местах, то приезжайте ко мне». Да, таких людей трудно сыскать на этом свете. Вот и сейчас я еду к нему.

— Верно, таких и впрямь не найдешь! — поддакнул даос.

— А что собой представляет этот Вань Сюэ-чжай? Когда он станет чиновником?

— Вань? — расхохотался даос. — Да этого Ваня только один ваш Ню Юй-пу и уважает! Если даже чиновничьи шляпы будут летать в небе и одна случайно упадет ему на голову, то все равно не удержится!

— Странно! — изумился Ню Пу-лан. — Ведь он происходит не от какой-нибудь падшей женщины, артиста или слуги! Почему же чиновничьей шляпе не ужиться на его голове?

— А вы знаете о его происхождении? — спросил даос. — Так и быть, я вам расскажу, но вы меня не выдавайте. Этот Вань с малых лет служил в лавке Ваньюци на побегушках у торговца Чэн Мин-цина. Хозяин заметил, что мальчишка сообразительный, и, когда тому стукнуло восемнадцать — девятнадцать годков, он сделал его младшим агентом.

— А что это такое — агент? — поинтересовался Ню Пу-лан.

— А вот что, — стал объяснять даос. — К примеру, торговец солью поручает своему приятелю сходить за него в соляной приказ по какому-нибудь делу, встретиться с чиновником или нанести кому-нибудь визит. За это он ежегодно платит этому приятелю несколько сот лянов серебра. Такой человек называется старшим агентом. Ну, а если надо устроить какие-нибудь мелкие дела, то посылают слугу. Это и есть младший агент. Вань оказался очень расторопным, и каждый год откладывал несколько лянов серебра. Сначала он занимался мелкой торговлишкой, а потом взял в аренду патент и стал торговать солью на широкую ногу. Видно, у него уж такая счастливая судьба! Соль вдруг вздорожала, и он заработал на этом тысяч пятьдесят лянов серебра. Вот тогда он и откупился от Чэна, приобрел дом и стал вести торговлю самостоятельно. Все шло у него как по маслу. Скоро он уже имел несколько сот тысяч лянов. К этому времени торговец Чэн из Ваньюци разорился и уехал в Хуэйчжоу, так что никто не знает прошлого Ваня. В минувшем году Вань женился на дочери ханьлиня. Чтобы заполучить такую жену, ему пришлось выложить несколько тысяч лянов. Ох и весело же было в день свадьбы! Фонари заполонили чуть ли не всю улицу, играла музыка. На третий день должны были прийти родственники с поздравлениями. По этому случаю Вань устроил представление и приготовил вино. И тут как на грех утром пожаловал в паланкине его прежний хозяин Чэн Мин-цин. Вошел в дом и уселся в гостиной. Вань вышел к нему, встал перед ним на колени и стал отбивать поклоны. Потом вынес Чэну десять тысяч лянов серебром, тот сразу замолчал и никому не раскрыл его прошлого.

Пока они разговаривали, из Обители Магнолий пришли два даоса. Они окликнули собеседника Ню Пу-лана, и тот, простившись, ушел с ними. Ню осушил еще несколько чашек чая и отправился домой. В храме Цзыугун он увидел Ню Юй-пу, сидящего внизу перед закрытой дверью. Рядом на столике лежало несколько больших свертков с серебром. При виде юноши Ню Юй-пу приказал ему скорее открыть дверь и поднять серебро наверх.

— Я же велел тебе смотреть за домом, а ты шатаешься по улице, — раздраженно заговорил он.

— Я стоял у ворот и увидел знакомого чиновника, земляка из моего уезда. Он очень обрадовался, вышел из паланкина и все повторял, что так давно не видел меня. Потом потянул к себе на лодку. Вот я и задержался на минутку.

Услышав о встрече с земляком, Ню Юй-пу не стал больше придираться и спросил:

— А как зовут этого господина?

— Его фамилия Ли, он из Северной Чжили. Этот Ли хорошо знает вас.

— Каждый, кто состоит на службе, конечно, слышал мое имя, — самодовольно подтвердил Ню Юй-пу.

— Он сказал, что знает и Вань Сюэ-чжая, — продолжал Ню Пу-лан.

— У господина Сюэ-чжая друзья по всей Поднебесной! — проговорил Ню Юй-пу и, показав на лежащее перед ним серебро, добавил — Это мне дал Сюэ-чжай. Его седьмая наложница простудилась и слегла. Лекарь сказал, что помогут «снежные лягушки»[166]. Здесь в Янчжоу их и за сотни лянов серебром не сыщешь. Говорят, что можно купить в Сучжоу. Он дал мне триста лянов и попросил съездить туда за лекарством. Но у меня сейчас нет времени, и я предложил ему послать тебя. Отправляйся сегодня же, может быть, и тебе перепадет несколько лянов.

Ню Пу-лан не посмел перечить. Ню Юй-пу купил курицу, вино и устроил проводы.

— Я узнал кое-что от своего земляка Ли и хочу поговорить с вами об этом, — снова напомнил ему Ню Пу-лан.

— Что такое? — недовольно переспросил Ню Юй-пу.

— Вань Сюэ-чжай считается вашим другом, но это знакомство — чисто литературное, и поэтому он не хочет поручать вам свои денежные операции. Господин Ли сказал, что у Вань Сюэ-чжая есть один закадычный друг, и стоит только упомянуть, что вы находитесь с ним в приятельских отношениях, как Вань Сюэ-чжай поручит вам со спокойной душой все свои денежные дела. Тогда и вы бы разбогатели, и я бы мог безбедно существовать.

— Кто же этот друг?

— Господин Чэн Мин-цин из Хуэйчжоу.

— Так мы с ним уже двадцать лет побратимы! — воскликнул Юй-пу и засмеялся. — Как мне не знать его! Знаю, знаю такого!

Вино было выпито, и собеседники разошлись. На следующий день Ню Пу-лан взял серебро, распрощался с Ню Юй-пу и отправился в лодке в Сучжоу.

Через день после его отъезда к Ню Юй-пу был прислан паланкин, и слуга сообщил, что Вань Сюэ-чжай просит его пожаловать к себе на угощение. Когда Ню Юй-пу приехал к Вань Сюэ-чжаю, он увидел торговцев солью Гу и Вана. Обменявшись с ним поклонами, торговцы сообщили, что они родственники Вань Сюэ-чжая, а поэтому Ню Юй-пу должен занять почетное место. Все стали пить чай и беседовать о ценах на соль. Тем временем слуги накрыли два стола, уставив их вином и всевозможными редкими блюдами.

— Все эти кушанья привозят сюда из других мест, — сказал хозяин дома, приглашая гостей отведать яства. — У нас в Янчжоу всего этого полным-полно. Вот только «снежных лягушек» нигде не найдешь!

— Вы еще не достали это снадобье? — спросил Гу.

— Где там! В Янчжоу его нет. Вчера я попросил уважаемого Юй-пу послать своего внука в Сучжоу.

— Такой диковинки, пожалуй, и в Сучжоу не сыщешь, — проговорил Ван. — Придется, видно, ехать в Хуэйчжоу к старым приятелям. Может быть, там удастся найти.

— Правильно! В Хуэйчжоу самые лучшие товары! подхватил Сюэ-чжай.

— Не только товары! — вставил торговец Гу. — Хуэйчжоу — родина многих известных людей.

Внезапно Ню Юй-пу вспомнил о своем разговоре с Ню Пу-ланом и опросил:

— Уважаемый Сюэ-чжай, в Хуэйчжоу есть один человек Чэн Мин-цин, не знаете ли вы его?

Услышав это имя, Вань Сюэ-чжай покраснел как кумач и не нашелся что ответить.

— Этот Чэн Мин-цин мой названый брат, — продолжал Ню Юй-пу. — Недавно он прислал мне. письмо, где сообщил, что скоро приедет в Янчжоу. Наверное, он зайдет и к вам.

У Вань Сюэ-чжая от злости даже руки похолодели, но он продолжал хранить молчание.

— Уважаемый Юй-пу, «Знакомых полна Поднебесная, да друзей всего несколько человек», так говорили в старину. Сегодня мы пьем вино, и незачем говорить о том, что давно минуло, — заметил торговец Гу.

Настроение было испорчено, и вскоре все разошлись. Несколько дней после этого пиршества Ню Юй-пу не получал приглашения от Вань Сюэ-чжая. Однажды, когда он спал в своей комнате, его разбудил слуга и передал записку.

— Письмо от господина Вань Сюэ-чжая. Ответа велено не брать, — сказал он.

Ню Юй-пу развернул записку и прочитал: «В недалеком будущем матери моего родственника Ван Хань-цэ из Ичжэна исполнится семьдесят лет. Прошу вас написать оду о долголетии. Надеюсь, что по получении этой просьбы вы сразу же отправитесь в тот город. С великим уважением!..»

Ню Юй-пу тут же велел нанять легкую лодку до Ичжэна. Вечером он отправился в путь и уже на следующее утро высадился у дамбы Чоуба в Ичжэне. Он зашел в лавку, где торговали зерном, и опросил у хозяина адрес Ван Хань-цэ.

— Это тот Ван Хань, что торгует на пристани?.. Так он живет в новом доме на восточной стороне улицы Фаюньцзе, — ответил хозяин лавки.

Ню Юй-пу отыскал дом и вошел в зал для гостей. Посреди его на стуле лежали свитки с золотыми надписями-пожеланиями долголетия. У самого окна за длинным столом, низко опустив голову, сидел сюцай и что-то писал. Увидев Ню Юй-пу, он положил кисть и пошел ему навстречу. Заметив знакомый замасленный на груди шелковый халат, Ню Юй-пу почувствовал страх.

— А, это вы сидели с этим мерзавцем в харчевне Большого Вида! — воскликнул сюцай. — Зачем пожаловали?

Между ними началась перебранка.

В этот момент вошел сам Ван Хань-цэ.

— Садитесь, господин, это не ваше дело, — сказал он сюцаю, и тот отошел в сторону, а Ван Хань-цэ, небрежно взмахнув рукой, даже не поклонившись, предложил Ню Юй-пу сесть.

— Ваше имя Юй-пу? — спросил он.

— Да.

— Я здесь работаю в отделении господина Ваня. Вчера я получил от него письмо, в котором он сообщает, что вы человек непорядочный и водитесь с ворами, а поэтому он не хочет иметь с вами ничего общего.

Ван Хань-цэ достал из конторки один лян серебром и, протянув его Ню Юй-пу, продолжал:

— Я вас не задерживаю, можете идти.

— Не видел я вашего ляна! Я прежде поговорю с этим Вань Сюэ-чжаем! — возмутился Ню Юй-пу и швырнул деньги на стул.

— Если вы не желаете брать, я не буду настаивать. Но я бы вам не советовал идти к Сюэ-чжаю. Он вас не примет, — заметил Ван Хань-цэ.

Разъяренный Ню Юй-пу повернулся к двери.

— Извините, я вас не провожаю, — бросил ему вслед Ван Хань-цэ.

Ню Юй-пу пришлось остановиться на ночлег со слугою в харчевне у дамбы Чоуба, и, входя в зал, он в сердцах проговорил:

— Проклятый пес Вань Сюэ-чжай! Каков мерзавец!

Половой харчевни услышал эти слова и засмеялся:

— Господин Вань Сюэ-чжай очень гостеприимный человек. Но он не прощает никому, кто вспомнит о его прошлом.

Услышав это мимоходом брошенное замечание, Ню Юй-пу быстро позвал своего слугу и приказал ему расспросить обо всем полового.

— Вань Сюэ-чжай был слугою у Чэн Мин-цина и очень боится, как бы кто-нибудь не проболтался, — объяснил половой слуге. — Вы, очевидно, заговорили об этом, и он разозлился.

Слуга доложил обо всем Ню Юй-пу.

— Вот оно что! — догадался тот. — Я попался на удочку этого мерзавца Ню.

На следующее утро он отправился в Сучжоу на розыски Ню Пу-лана. Деньги были уже на исходе, и поэтому из четырех слуг он оставил себе только двух здоровых деревенских парней. Ню Пу-лана он нашел в аптеке «Тигровый холм».

— Дедушка? — удивился Пу-лан и бросился ему навстречу.

— Ну как, ты купил «снежных лягушек»? — спросил Ню-Юй-пу.

— Нет еще.

— На днях их продавал один торговец в Чжэньцзяне. Быстрей доставай деньги, и едем. Моя лодка стоит за воротами Чанмынь.

Ню Юй-пу взял деньги, и они сели в лодку. Всю дорогу Ню Юй-пу хранил молчание. Через несколько дней лодка приблизилась к безлюдному островку, который назывался Драконов Халат. В этот день во время завтрака Ню Юй-пу наконец удостоил Ню Пу-лана взгляда и со злостью сказал:

— Ты, верно, догадываешься, что я собираюсь проучить тебя как следует!

— Ваш внук ни в чем не провинился перед вами, дедушка, — воскликнул испуганный Ню Пу-лан. — За что же вы собираетесь меня бить?

— Брось молоть вздор! — набросился на него Ню Юй-пу. — Нечего сказать, хорошенькое дельце ты состряпал! — И он приказал своим здоровенным слугам сорвать с Ню Пу-лана всю одежду. В мгновение ока Ню Пу-лан оказался совершенно голым, ему не оставили ни шляпы, ни туфель. Затем его связали, жестоко избили и выбросили на берег. Через некоторое время лодка подняла парус и быстро исчезла.

При падении у Ню Пу-лана потемнело в глазах. Когда он пришел в себя и оглянулся, то увидел, что лежит на краю навозной ямы. Небольшое движение — и он мог очутиться на ее дне. С трудом вдыхая зловонный воздух, Ню Пу-лан лежал, боясь сделать лишнее движение.

Прошло полдня, и, наконец, на реке показалась лодка, которая вскоре причалила к берегу. Из нее вышел какой-то человек, который направился к навозной яме, чтобы справить нужду. Ню Пу-лан закричал, моля о помощи.

— Кто вы такой? — спросил незнакомец. — Кто вас раздел и бросил связанным в такое место?

— Ах, господин! — застонал Ню Пу-лан. — Я сюцай из уезда Уху. Я ехал на службу учителем в Аньдунский уезд к господину Дуну. Но по дороге на меня напали разбойники. Они сорвали с меня одежду и отобрали вещи. Только жизнь мне даровали. Помогите, господин, человеку, попавшему в беду!

— Вы действительно едете к господину Дуну? — опросил незнакомец. — Я и сам из Аньдунского уезда. Сейчас я вас освобожу. — Он подошел ближе и, увидев, что тот лежит совершенно голый, сказал: — Подождите, я сбегаю и принесу вам из лодки кое-какую одежду, а то в таком виде не совсем удобно появляться на людях.

Через некоторое время он вернулся с грубой одеждой, туфлями и шляпой простолюдина.

— Вам, конечно, не полагается носить такую шляпу, — проговорил он, — но ничего не сделаешь, придется надеть. Когда подъедем к какому-нибудь селению, я куплю вам шляпу ученого.

Ню Пу-лан быстро оделся, встал на колени и поблагодарил своего спасителя. Незнакомец поднял его, и оба отправились к лодке. Услышав об этой истории, пассажиры очень удивились и спросили, как фамилия потерпевшего.

— Моя фамилия Хуан, я из Аньдунского уезда, — в свою очередь, сказал спаситель Ню Пу-лана, когда тот представился. — Дома у меня есть небольшое заведение по продаже театрального реквизита. Недавно я отправился в Нанкин, чтобы купить кое-какие вещи для актерской труппы. Кто бы мог подумать, что я стану вашим спасителем! Если вы едете в ямынь к господину Дуну, то мы отправимся вместе. Вы поживете немного у меня, приведете в порядок одежду и затем уже отправитесь в ямынь.

Ню Пу-лан поблагодарил Хуана и с этого времени стал питаться за его счет. Все эти дни стояла очень жаркая погода. У Ню Пу-лана, который перегрелся на солнцепеке да еще дышал зловонными испарениями из навозной ямы, начался свирепый понос. Недуг захватил его с такой силой, что Ню Пу-лану целыми днями приходилось сидеть на корме у борта. Дня через четыре он стал похож на мертвеца. Все тело после побоев ломило, а на ягодицах от беспрестанного сидения на борту появились глубокие вмятины.

Он слышал, как пассажиры на лодке перешептывались:

«Совсем плох. Пока он еще жив, надо ссадить его с лодки, а то умрет — и хлопот не оберешься».

Однако господин Хуан не соглашался с ними.

На пятый день болезни Ню Пу-лан потянул носом воздух и неожиданно почувствовал запах зеленых бобов.

— Мне бы хотелось поесть бобового супа, — сказал он лодочнику.

Пассажиры запротестовали, но он настаивал.

— Это мое желание, и если я умру, никто не будет в ответе..

Делать было нечего… Лодку подогнали к берегу. Купили зеленых бобов и сварили суп. Когда Ню Пу-лан съел чашку бобового супа, в животе у него забурлило. Через некоторое время его пронесло, и скоро он почувствовал себя лучше. Он вполз в каюту, поблагодарил пассажиров и спокойно уснул. Через два дня он был уже совершенно здоров.

Наконец они приехали в Аньдун, и Ню Пу-лан поселился в доме Хуана. Тот купил ему шляпу ученого, привел в порядок его одежду и обувь, и Ню Пу-лан отправился с визитом к господину Дуну.

Уездный начальник очень обрадовался Ню Пу-лану. Он не только угостил его, но и предлагав остаться жить в ямыне.

— У позднорожденного в вашем округе есть родственник, и я предпочел бы жить у него, — заявил Ню Пу-лан.

Господин Дун не стал настаивать.

— Ну, как хотите! Но я хотел бы пользоваться вашими советами, поэтому прошу вас заходить ко мне в любое время.

Ню Пу-лан откланялся и вышел. Убедившись, что Ню Пу-лан и впрямь в хороших отношениях с Дуном, Хуан проникся к нему уважением. С этого дня Ню Пу-лан то и дело стал ходить в ямынь и, делая вид, что он знаток стихов, выманивал деньги всякими правдами и неправдами.

Через некоторое время Хуан отдал ему в жены четвертую дочь, и Ню Пу-лан зажил в Аньдуне как нельзя лучше.

Но вот уездный Дун получил повышение с назначением в другой город, а на его место был прислан новый уездный по фамилии Сян, уроженец провинции Чжэцзян. Принимая дела у своего предшественника, уездный Сян спросил у господина Дуна, есть ли у него к нему какие-нибудь поручения.

— Особых дел у меня нет. Вот только здесь у меня живет один приятель, поэт Ню Бу-и. Прошу вас проявить к нему заботу и внимание.

— Хорошо, — согласился уездный Сян.

Дун отправился в столицу, Ню Пу-лан провожал его. Он проехал с ним более ста ли и только на третий день вернулся домой.

— Вчера приходил к тебе один человек из Уху, — сообщила ему жена, — он назвался твоим дядей. Я его накормила, и он уехал. Сказал, что приедет к тебе в конце года.

«По-моему, у меня не было дяди из тех краев, — размышлял Ню Пу-лан. — Кто бы это мог быть? Ну да ладно, узнаю, когда он приедет».

А между тем уездный Дун добрался до столицы и передал бумаги в Ведомство гражданских служб, чтобы на следующий день получить назначение. В это время Фын Чжо-ань, который уже добился степени цзиньши и вышел из состава мелких чиновников, жил неподалеку от ведомства. Уездный Дун нанес ему свой первый визит. Гость и хозяин раскланялись, сели и перекинулись теми вежливыми фразами, что полагаются при встрече.

— Ваш друг Ню Бу-и проживает в храме Сладкой Росы в Уху, — начал было господин Дун и хотел уже рассказать о своем знакомстве и о том, как они встретились в Аньдуне, как вдруг вошел слуга и, встав на колени, доложил:

— Начальник ведомства открыл присутствие.

Господин Дун быстро попрощался с Фын Чжо-анем и поспешил в ведомство. Там он получил назначение на должность начальника округа в провинции Гуйчжоу и, поспешно собрав свои вещи, отправился к новому месту службы. С Фын Чжо-анем он так и не успел встретиться еще раз.

Через некоторое время Фын Чжо-ань решил послать нарочного с письмом на родину. Он вызвал к себе слугу и спросил:

— Ты знаешь семью господина Ню Бу-и?

— Знаю, — ответил тот.

— Возьми эти десять лянов серебра и передай их жене Ню Бу-и, госпоже Ню. Скажи, что ее муж в настоящее время живет в Уху в храме Сладкой Росы. Смотри, чтоб письмо попало только ей в руки. Эти деньги я дарю ей для того, чтобы она поехала к мужу.

Получив наказ от своего хозяина, слуга отправился на родину. Там он повидал свою хозяйку, уладил кое-какие домашние дела и уже после этого навестил жену Ню Бу-и. В глухом переулке он нашел лачугу вдовы, окруженную забором. Калитка была заперта. Через некоторое время ее открыли, и на улицу вышел мальчик с плетеной корзиной в руках — его послали за рисом. Слуга подошел к мальчику и объяснил, что приехал по поручению господина Фына из столицы. Мальчик проводил нарочного в дом и, оставив его одного в комнате, исчез. Через некоторое время он появился снова.

— Что вы хотите передать? — спросил он.

— Кем тебе доводится госпожа Ню? — в свою очередь, задал ему вопрос слуга.

— Тетей, — ответил мальчуган.

— Это серебро, — сказал слуга, вручая деньги мальчику, — господин Фын велел отдать госпоже Ню на дорожные расходы и просил передать, что господин Ню сейчас находится в Уху, в храме Сладкой Росы. Я должен сообщить вам об этом, чтобы вы не волновались.

Мальчик взял деньги и предложил посланцу присесть. Слуга оглянулся по сторонам. На стене он заметил истлевшую древнюю картину, по обеим сторонам которой было развешано множество свитков со стихами. В комнате стояло шесть ветхих бамбуковых стульев. Во дворике возле калитки высился земляной холм, заросший лианами. Пока слуга осматривался, снова появился мальчик с чашкой чая и деньгами в руках.

— Моя тетя просила передать вам эти деньги в награду за доставленные хлопоты, — сказал он, передавая слуге два цяня серебра. — Она просила кланяться вашей госпоже и господину.

Слуга взял подарок и, поблагодарив, удалился. А госпожа Ню, получив эти деньги, погрузилась в тревожные размышления:

«Ведь муж уже в летах, и нет у него ни сына, ни дочери. Живет где-то в чужих краях. Как же мне быть? Воспользуюсь-ка я этим серебром да съезжу в Уху, уговорю его вернуться. Так будет всего лучше!»

Решение было принято. Госпожа Ню заперла свою лачугу и, попросив соседей присмотреть за ней, вместе с племянником отправилась на лодке в Уху. Там она скоро нашла Плавучий Мост и храм Сладкой Росы. Однако ворота храма были закрыты. Госпожа Ню толкнула дверь и вошла. На столике для воскурения благовоний перед святым Вейто не было ни курильницы, ни подсвечников. Она пошла дальше. В главном храме решетчатые перегородки были сломаны и валялись на земле. Во дворе она увидела какого-то старого даоса, который чинил свою одежду. Она спросила его, живет ли здесь Ню Бу-и, но тот замычал ей в ответ и стал делать руками какие-то знаки, указывая на дверь. Оказывается, он был глухонемым. Госпожа Ню потянула племянника за собой, и они снова вошли в зал, где стояло изображение святого Вэйто. Налево от изваяния находился притвор, дверь которого была сорвана. В притворе они увидели большой гроб, а перед ним покосившийся столик с тремя ножками. От поминальных флажков остались одни палочки. На гробу виднелась надпись, полусмытая дождем, протекавшим сквозь дырявую черепичную крышу. Из этой надписи она разобрала только два иероглифа — «Дамин», а от третьего осталась лишь одна черта.

Госпожу Ню охватило тревожное предчувствие. Мороз прошел по коже, она вся задрожала. Вернувшись к даосу, она спросила:

— Уж не умер ли Ню Бу-и?

Но тот опять махнул рукой, указывая на дверь.

— Он хочет сказать, что дядя жив, — предположил мальчик, — просто он уехал в другое место.

Госпожа Ню вышла из храма и стала расспрашивать прохожих про Ню Бу-и. Все отвечали ей, что не слышали о его смерти. Так они дошли до храма Цзисянсы и очутились перед лавкой резчика Го.

— Ню Бу-и? — переспросил Го Железный Резец. — Да, он отправился в Аньдун на службу к господину Дуну.

Узнав об этом, госпожа Ню решила ехать в Аньдун на поиски мужа.

А дальше произошло то, о чем говорят:

О том, доехала ли госпожа Ню до Аньдуна, мы узнаем в следующей главе.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЙ рассказывается о том, как на Ню Пу-лана посыпались жалобы и как Бао Вэнь-цин занялся своим прежним ремеслом

Напомним о том, как Ню Пу-лан поселился в семье Хуанов в Аньдуне. Господин Хуан выделил молодоженам дом из четырех комнат, выходивший фасадом на улицу. На двери дома Ню Пу-лан прикрепил табличку с надписью: «Ню Бу-и. Пишу по заказу стихи и сочинения». Как-то утром, когда он сидел дома без всякого дела, послышался стук. Ню Пу-лан открыл дверь и увидел перед собой старого соседа по уездному городу Уху, известного в тех краях бездельника и проходимца Ши по прозвищу Старая Крыса, который теперь уже сильно постарел.

Порядком струхнув, Ню Пу-лан поклонился земляку и предложил ему сесть, а сам тем временем отправился за чаем. Выглянув из-за ширмы, жена шепнула мужу:

— Это тот самый твой старший дядя, что приезжал к нам в прошлом году.

— Какой он мне дядя! — воскликнул Ню Пу-лан и, взяв чай, пошел угощать гостя.

— А тебя и здесь, говорят, можно поздравить с женитьбой! — захихикал Старая Крыса. — Ну и везет же тебе!

— Сколько лет мы не виделись… — уклонился от ответа Ню. — Где вы сейчас процветаете?

— Я ездил к северу от реки Хуай, был в Шаньдуне, и в дороге порядком издержался. Вот и заехал к тебе призанять несколько лянов серебра. Ты должен мне помочь во что бы то ни стало!

— Хотя мы с вами и были когда-то соседями, но денежных дел между нами никогда не водилось. К тому же я сам здесь живу гостем у жениной родни. Где же мне взять для вас серебро?

— Бессовестный мальчишка! — холодно усмехнулся Старая Крыса. — Вспомни, как ты пользовался моим добром, когда я был богат и разбрасывал деньги, словно землю. Теперь ты при живой жене снова женился, и я из жалости не захотел позорить тебя перед людьми. А ты мне городишь такое!

— Что я слышу! — воскликнул возмущенный Ню Пу-лан. — Вы говорите, что когда-то бросались деньгами? Что-то я не видел у вас ни денег, ни земли! Вы уже в преклонных годах, пора бы заняться добрыми делами, а вы только вымогательством да обманом живете. Как говорится, «морочите головы людям, высверливая дыры в воде».

— Брось болтать попусту, Ню Пу-лан! — рявкнул Старая Крыса. — Ты думаешь, тебе удастся скрыть свое поганенькое дельце, которое ты совершил в молодости? Обманул других и меня хочешь обмануть? Бросил одну жену, подхватил другую; обманул девушку из семьи Бу, а теперь обвел вокруг пальца вторую, из семьи Хуанов. Это, по-твоему, не преступление? Выкладывай серебро, или я стащу тебя к аньдунскому уездному!

— Боюсь я тебя! — крикнул Пу-лан, вскочив со стула. — Пойдем к начальнику!

Держась друг за друга, они выскочили за дверь и направились в уездное управление. У ворот им повстречались двое стражников, которые, узнав Ню Пу-лана, подошли узнать, в чем дело. Ши Старая Крыса принялся им рассказывать, какой нехороший поступок совершил Ню Пу-лан: сначала обманул одну жену, а теперь обманывает вторую. Кроме того, прикрываясь чужим именем, он натворил много грязных делишек.

— Этот Ши Старая Крыса — известный негодяй, — жаловался, в свою очередь, Ню Пу-лан. — Уже состарился, а совести не прибавилось. В прошлом году приехал ко мне, когда я был в отъезде, назвался моим старшим дядей, наелся до отвала и исчез. А сейчас явился, чтобы выманить у меня деньги. Где же видано такое безобразие!

— Все это так, господин Ню, — ответили стражники. — Но ведь он уже старик и к тому же ваш земляк, хотя и не доводится вам родственником. Денег у него на дорогу нет, а, как говорит пословица: «Дома обеднеешь — полбеды, а в дороге — бедность со свету сживет». Вы теперь при деньгах, но если сами не хотите ему давать, так мы за вас соберем несколько сотен вэней, ему и хватит на дорогу.

Ши Старая Крыса заартачился было, пытаясь урвать побольше, но стражники пригрозили:

— Ты не у себя на родине, где, видно, привык мошенничать! Смотри у нас! Господин Ню на короткой ноге с начальником уезда. Так что, старый, очень-то не ерепенься, а то накличешь беду на свою голову!

Старая Крыса не посмел больше перечить и, взяв деньги, постарался улизнуть. Ню Пу-лан поблагодарил стражников и отправился домой. Но не успел он пройти и нескольких шагов, как его окликнул сосед:

— Господин Ню! Идите-ка сюда! Я вам должен что-то сказать! — Сосед потащил Ню Пу-лана за рукав в глухой переулок и зашептал:

— Ваша жена схватилась с какой-то женщиной.

— Какой женщиной? — удивился Ню Пу-лан.

— Только вы ушли, как к вашему дому подъехал паланкин с гостьей, а за ней подошел носильщик с вещами. Ваша жена встретила гостью и проводила ее в комнаты. Приехавшая заявила, что она ваша первая жена и хочет видеть вас. Ну, они и сцепились! Госпожа Хуан попросила меня разыскать вас.

Ню Пу-лана словно окатили ушатом холодной воды.

«Наверно, это мерзавец Ши Старая Крыса привез сюда первую жену», — подумал он в полной растерянности.

Но делать было нечего. Ню набрался храбрости и направился домой. У ворот он остановился и прислушался к крикам, доносившимся из комнат. Голос был незнакомый. Произношение выдавало в женщине уроженку Чжэцзяна. Ню Пу-лан постучал в дверь и, войдя в дом, столкнулся с ней.

— Это мой хозяин! Что, это твой муж? Посмотри! — причитала госпожа Хуан.

— Разве вас зовут Ню Бу-и? — спросила гостья.

— Почему же мне не быть Ню Бу-и? Но мы с вами незнакомы, почтенная, — ответил Ню Пу-лан.

— Я жена Ню Бу-и, — проговорила госпожа Ню. — Ты присвоил имя моего мужа, написав его на табличке у двери. Ясно, что ты его и погубил! Тебе от меня не отделаться!

— Вот чудеса! В Поднебесной много людей с одинаковыми именами и фамилиями, — возразил Ню Пу-лан. — Разве это доказывает, что я погубил вашего мужа?

— А как же иначе? — воскликнула госпожа Ню. — Я была в ухуском храме Сладкой Росы, и там мне сказали, что муж уехал в Аньдун. Ты прикрылся именем мужа, подавай мне его!

Плача и причитая, госпожа Ню приказала своему племяннику тащить Ню Пу-лана в уездное управление, а сама отправилась туда же в паланкине. У ворот она встретила самого начальника уезда и выложила ему все свои обиды. Уездный Сян велел подать письменную жалобу. Тотчас же была составлена жалоба, и уездный приказал служителям задержать всех причастных к делу людей. Разбор жалобы был назначен на третий день в полдень.

Подошел день суда. Начальник уезда занял свое место и открыл присутствие. Первым разбиралось дело об убийстве отца. Буддийский монах, который выступал в роли истца, рассказал, как однажды, собирая в горах хворост, он увидел стадо коров. Одна корова с такой печалью посмотрела на него, что ему стало не по себе. Заметив, что из ее глаз текут слезы, он бросился перед ней на колени. Корова принялась лизать его голову, и слезы у нее полились ручьем. Поняв, что перед ним его отец, перевоплотившийся после своей смерти в корову, монах отправился к ее хозяину и принялся слезно молить его пожертвовать корову храму, чтобы можно было за ней ухаживать. Но тут один человек, живший по соседству, увел корову и зарезал ее. Поэтому сейчас монах пришел с челобитной и прихватил с собой в качестве свидетеля того самого человека, который пожертвовал животное храму.

Выслушав показания монаха, начальник уезда приказал говорить ответчику-соседу.

— Дня четыре тому назад, — начал сосед, — монах притащил ко мне на продажу свою корову. Ну, я ее купил, да и зарезал. А он вчера ко мне опять приходит и говорит, что это-де был его отец в образе коровы и что мне надо прибавить еще несколько лянов серебра, так как он, мол, продешевил при продаже. Ну я, понятно, не согласился — так он давай шуметь! А я слыхал от людей, что эта корова вовсе не его перевоплотившийся отец. Монах не раз уж занимался такими делишками: посыплет свою бритую голову солью, да на пастбище. Присмотрит себе корову пожирнее, встанет перед ней на колени, ну и корова, понятно, начинает лизать его плешину. А от соли у нее слезы текут. Монах же говорит, что это его отец, и ну клянчить у владельца корову для пожертвования храму. Выклянчит, приведет домой, да и продаст. Это у него не впервой! Вот теперь возвел и на меня поклеп. Разберитесь, господин!

Начальник уезда обратился к человеку, пожертвовавшему корову:

— Ты что же, отдал корову даром?

— Я подарил ее и гроша с него не взял, — подтвердил тот.

— Перевоплощение — это вещь весьма таинственная, и никто не может сказать, где здесь правда, а где ложь, — заметил уездный Сян. — Но если этот плешивый негодяй утверждает, что это и впрямь его перевоплотившийся отец, как посмел он продавать корову!

И возмущенный начальник уезда приказал дать монаху двадцать палок и прогнать его на все четыре стороны.

Вторым слушалось дело об отравлении. Истцом выступал Ху Лай — брат умершего, а обвиняемым был лекарь Чэнь Ань.

— Как же лекарь отравил твоего брата? — спросил начальник уезда.

— Брат заболел, и я попросил лекаря Чэня прийти к нему, — стал рассказывать Ху Лай. — Тот дал брату какое-то снадобье, а на следующий день мой брат потерял рассудок, бросился в реку и утонул. Наверняка его отравил лекарь.

— А раньше они враждовали? — спросил начальник уезда.

— Нет, вражды не было.

Уездный начальник приступил к допросу Чэнь Аня.

— Что за зелье дал ты брату Ху Лая?

— Старший брат Ху Лая простудился, и я дал ему жаропонижающего да всыпал еще туда восемь фыней растения «сисинь». Дома же у него живет один родственник, этакий коротыш с круглой рожей! Так вот он стал болтать, что-де и трех фыней «сисиня» достаточно, чтобы убить человека. Разве сказано такое в фармакопее «Бэньцао»?[167] Кроме того, больной бросился в реку и утонул только дня через четыре. Какое же это имеет отношение ко мне? Вы, господин, можете пересмотреть все четыреста лекарств, и среди них не найдете ни одного, от которого бы люди кидались в воду. Врачую я правильно. За что же он поносит меня? Разберитесь, господин!

— Конечно, он ерунду болтает! — воскликнул уездный начальник. — Ради спасения больного лекари не останавливаются даже перед тем, чтобы вырвать у себя на бедре мясо и дать его страждущему. Разве они могут умышленно травить больных? Тебе, — обратился он к Ху Лаю, — надо было получше присматривать за больным и не позволять ему бегать к реке. При чем здесь лекарь? А ну, гоните истца в шею, чтобы он не смел больше лезть с такими жалобами!

Третьей была жалоба госпожи Ню. Она подробно рассказала, как из Чжэцзяна отправилась на поиски мужа в Уху, а оттуда поехала в Аньдун.

— Этот человек повесил табличку с именем моего мужа. С кого же спрашивать о муже, как не с него? — закончила она.

— Откуда это вытекает? — пробормотал начальник уезда.

— Господин Ню, вы когда-нибудь знали эту госпожу? — спросил он у Ню Пу-лана.

— Я никогда не видел ни этой женщины, ни ее мужа, — ответил Ню Пу-лан. — Она ворвалась в мой дом и стала требовать мужа. Это большое оскорбление для меня!

— Господина Ню зовут Бу-и, как и вашего мужа. В Поднебесной много людей с одинаковыми фамилиями и именами. Господин Ню не знает, куда делся ваш муж. Поезжайте-ка лучше искать его в другом месте.

Но госпожа Ню продолжала причитать и настаивать, чтобы удовлетворили ее жалобу.

— Ну, ладно! Я сейчас пошлю двух стражников из ямыня, и те доставят вас в Шаосин. Подавайте в суд в вашем родном городе, а я не нахожу вашу жалобу обоснованной, — сердито воскликнул начальник уезда и, обратившись к Ню Пу-лану, добавил: — А вы можете идти домой.

Закончив дела, начальник уезда покинул зал, а стражники направились с госпожой Ню в Шаосин.

История эта вскоре дошла до начальства. Поступила жалоба на то, что начальник уезда Сян отпустил без всякого допроса знакомого поэта, который погубил человека. Требовали снять его с должности. Начальство решило расследовать деятельность уездного Сяна. Занялся этим племянник дворцового советника, старший ревизор Цуй, который получил свою должность по наследству. Велев принести жалобу, ревизор при свете лампы стал внимательно читать ее. Она начиналась со слов: «Особая жалоба по делу начальника уезда, неправильно использующего свое служебное положение; подана с целью навести порядок в служебных делах». Приводилось множество фактов, касающихся деятельности Сян Дина, начальника Аньдунского уезда.

Цуй долго листал и перечитывал жалобу, как вдруг заметил в тени фигуру стоящего на коленях человека. Это был актер Бао Вэнь-цин, пользовавшийся покровительством Цуя.

— Что у тебя, говори! — приказал ему ревизор.

— Я узнал, господин, что вы расследуете дело начальника Аньдунского уезда Сяна, которого хотят снять с должности. Я с ним, правда, незнаком, но помню, когда мне было лет семь и я учился актерскому ремеслу у своего старого учителя, я пел песни, написанные этим Сяном. У него огромный талант, но, несмотря на это, только через двадцать с лишним лет он стал начальником уезда, и тут на беду его хотят снять с должности. А ведь вся его вина заключается в том, что он отпустил обвиняемого из уважения к литературе. Неужели, господин, нельзя освободить его от наказания?

— Вот уж не ожидал, что и ты окажешься в числе почитателей талантов! — воскликнул Цуй. — Если ты действительно так думаешь, я не могу отказать тебе. Жаль только, что этот Сян не будет знать, благодаря кому его оставили на должности. Я, пожалуй, изложу все в письме, которое ты отвезешь ему сам. Напишу, чтобы он отблагодарил тебя: дал несколько сотен лянов серебром. Тогда, вернувшись домой, ты будешь иметь небольшой капитал.

Благодарный Бао Вэнь-цин поклонился, а Цуй приказал чиновникам прекратить дело начальника Аньдунского уезда. Через несколько дней старший ревизор Цуй отправил в Аньдун с письмом нарочного, вместе с которым поехал и Бао Вэнь-цин.

Прочитав письмо, уездный Сян очень удивился, открыл двери и вышел навстречу Бао Вэнь-цину. Одетый во все темное, в небольшой шляпе простолюдина на голове, Бао Вэнь-цин сразу бросился в ноги уездного Сяна. Тот поднял актера и приветствовал его как равного.

— Разве я, ничтожный, смею отдать простой поклон господину? — воскликнул Бао Вэнь-цин.

— Вы посланник начальника, — ответил уездный Сян, — да к тому же оказали мне благодеяние. К чему такие церемонии? Поднимайтесь же! Это я должен вам кланяться!

Но Бао Вэнь-цин наотрез отказался принять поклон от Сяна и даже сесть в его присутствии не посмел. Наконец уездный сказал: в сердцах:

— Вас сюда прислал господин Цуй. Если он узнает, что я вас плохо принял, он останется недоволен, и мне будут неприятности.

— Вы возвеличиваете ничтожного вопреки правилам, но я не могу нарушить этикет, установленный самим двором, — проговорил актер и, поднявшись, вышел из зала.

Сян приказал было родственникам принять Бао Вэнь-цина, но тот запротестовал. Успокоился он только тогда, когда его поручили заботам слуг. Усевшись в людской, Бао Вэнь-цин принялся весело болтать с челядью.

На следующий день Сян Дин приготовил в своем кабинете угощения и сам вышел с чашей вина приветствовать Бао Вэнь-цина. Однако актер даже сесть не захотел. Он встал на колени и отказался принять вино. Начальнику уезда пришлось отправить угощения слугам, чтобы те попотчевали гостя.

Уездный Сян написал ревизору Цую ответ, исполненный благодарности, и вручил его Бао Вэнь-цину вместе с пятьюстами лянами серебра, но актер денег не взял.

— Эти деньги идут вам от императора, и я, ничтожный, не могу принять то, что пожаловано вам двором. Если я возьму эти деньги для семьи, они принесут мне гибель. Пожалейте мою ничтожную жизнь, господин!

Уездный не стал настаивать и обо всем написал ревизору. Через несколько дней Бао Вэнь-цин вместе с нарочным отправился в Нанкин. Узнав о том, что произошло у начальника уезда Сяна, Цуй назвал Бао Вэнь-цина дурнем, и вскоре эта история была забыта.

Через некоторое время ревизор Цуй получил высокое назначение на должность главного цензора и взял с собой в столицу актера. Однако в Пекине Цуй неожиданно заболел и вскоре умер, а Бао Вэнь-цину, у которого никого в столице не было, оставалось только сложить свой скарб и вернуться в родной город Нанкин.

В годы правления императора Тай-цзу Нанкин являлся столицей империи. Во внутренней городской стене было тринадцать ворот, а во внешней — все восемнадцать. От одного конца города до другого было сорок ли, но если бы кто-нибудь захотел обойти город вокруг, ему пришлось бы пройти более ста двадцати ли. В городе имелось несколько десятков широких и оживленных улиц и сотни узеньких переулков. Повсюду попадались высокие, позолоченные башни. Через город на протяжении десяти ли от Восточной до Западной заставы протекала река Циньхуайхэ. Во время паводка по ней и днем и ночью сновали разукрашенные лодки, с которых доносились трели флейт и уханье барабанов. В городе и за его чертой высились храмы, крытые зеленой черепицей, буддийские монастыри с красными гребнями крыш. Во времена Шести Династий[168] в городе было четыреста восемьдесят монастырей, а сейчас их насчитывалось более четырех тысяч восьмисот. На улочках и в переулках было разбросано около семисот всевозможных кабачков и более тысячи чайных, всегда заполненных посетителями. Куда бы вы ни пошли, вам обязательно встретится такая чайная с фонарями и свежими цветами у дверей, из-за которых доносится веселое шипение нагреваемых чайников. В сумерки у входа в каждый кабачок загорались два фонаря, и от множества ярких огней на улицах становилось светло как днем. Поэтому пешеходы в городе никогда не ходили ночью со своими фонарями.

Когда выплывала луна, на реке появлялось множество лодок, с которых в темноту ночи лились грустные волнующие мелодии, доносился барабанный перестук. В домах, стоящих по обоим берегам, поднимались цзянсийские занавески, и в дверях вырисовывались силуэты девушек в легких шелковых одеждах с цветами жасмина в волосах. Прислонясь к деревянным балюстрадам, они долго прислушивались к доносившейся до них музыке. Окутанные благовонным дымком лунъяньских и чэньсуских курительных свечей, освещенные луной, они походили на небожительниц из Ясного парка или Нефритового чертога. А тем временем из шестнадцати веселых заведений Нанкина выходили зазывать посетителей разряженные, сверкающие драгоценностями гетеры. Святая правда: «Что ни утро — праздник холодной пищи, что ни ночь — праздник Юаньсяо»[169].

Бао Вэнь-цин жил за воротами Шуйсимынь, близ ворот Сокровищ. В прошлом через эти ворота ежедневно прогонялись сотни волов, тысячи свиней, провозились десятки тысяч даней зерна. Теперь же никто не в состоянии был сосчитать, сколько скота проходит и сколько зерна провозится через них! Миновав ворота Шуйсимынь, Бао Вэнь-цин вошел в свой дом, где его встретила жена. Семья Бао уже несколько поколений занималась актерским ремеслом. Актерская гильдия, куда входил и Бао Вэнь-цин, у моста Хуайцинцяо имела три балагана и храм Лао Лана, покровителя актеров. У Шуйсимынь стоял такой же храм и еще один балаган, где работал Бао Вэнь-цин. На стенах балагана были развешаны объявления, в которых за несколько дней сообщалось о времени представления.

В актерской гильдии был заведен такой порядок: если кто-нибудь из гильдии совершал проступок, его судили в храме Лао Лана. Тут же и наказывали и налагали штраф. Любое решение, принятое в стенах храма, считалось законом. В городе были актерские труппы, которые появились в годы правления Хун-у. Каждая такая труппа в десяток с лишним человек имела в храме Лао Лана большую каменную плиту, с начертанными на ней именами актеров. На камне вырезались имена родоначальников труппы и их потомков. Имя деда Бао Вэнь-цина стояло на первой плите. Молодые актеры назывались учениками, но со временем они сами становились старейшинами. К старейшинам полагалось в первую очередь обращаться со всякими делами.

Возвратившись домой, Бао Вэнь-цин занялся хозяйственными делами, а затем проверил музыкальные инструменты: свирели, флейты, трубы, свистки, трехструнки и пиба. Они уже на вершок покрылись пылью, а на некоторых даже лопнули струны или испортилась кожа. Осмотрев свое хозяйство, Бао Вэнь-цин отправился в находящуюся по соседству чайную, чтобы повидать своих друзей, В чайной оказался лишь один посетитель — человек в богатом синем халате, черных сапогах и высокой шляпе. Подойдя ближе, Бао узнал в незнакомце Рябого Цяня, который когда-то играл в одной с ним труппе роли благородных стариков.

— Вэнь-цин! — воскликнул Рябой Цянь. — Когда ты вернулся? Присаживайся ко мне, будем пить чай.

— Издали я принял было тебя за академика, который по ошибке попал в нашу чайную. А это, оказывается, ты, старая перечница! — сказал Бао Вэнь-цин и уселся рядом.

— Побывал в столице, повидал чиновников, так думаешь теперь испугать меня академиком!

— Ты меня не понял, брат, — ответил Бао Вэнь-цин. — Ведь нам, актерам, не положен такой наряд. Если мы будем так одеваться, так что же придется носить ученым людям?

— Разве сейчас придерживаются церемоний, что были двадцать лет тому назад? Здесь, в Нанкине, стоит нам прийти с восковой свечой к деревенским ученым в день рождения или на свадьбу, как нас усаживают за один стол, и самый важный чиновник садится ниже нас. Ну, а если на пир попадет какой-нибудь книжный червь, так я и не взгляну на него.

— Актеру не положено говорить такие слова. Ты навлечешь на себя небесную кару и в будущей жизни останешься актером, а может быть, даже перевоплотишься в осла или лошадь.

Рябой Цянь засмеялся и хлопнул Бао Вэнь-цина по плечу. Слуга принес сладостей, и они принялись лакомиться. Тут в чайной появился новый посетитель, в большой шляпе, длинном коричневом халате и черных сапогах. В руках он держал деревянный посох с набалдашником, вырезанным в форме драконовой головы.

— Господин Хуан! Идите к нам, отведайте чая! — воскликнул Рябой Цянь.

— Я только что подумал, кто бы это мог быть, а это, оказывается, вы вдвоем, — произнес старый Хуан. — Не удивительно, что я вас сразу не узнал — зрение у меня ослабло. Ведь уже восемьдесят два стукнуло. Вэнь-цин, — обратился он к Бао Вэнь-цину, — а ты когда пожаловал сюда?

— Всего несколько дней прошло, как вернулся и еще не успел побывать у вас… Быстро летит время! Мы не виделись уже четырнадцать лет! Помнится, в день моего отъезда вы играли во дворце гогуна Сюя в пьесе «Продавец чая». А сейчас вы еще не бросили сцену?

— Нет, уже давно не играю, — махнул рукой старый Хуан. Он опустился на лавку, положил себе в тарелку сладостей и обратился к Рябому Цяню — Почему ты на днях не пошел к цзюйжэню Чжану, что живет за Южными воротами? Ведь он приглашал нас играть в шахматы.

— Был занят в спектакле… А на завтра заказал спектакль господин Сюэ, что живет у Барабанной башни. У него день рождения! Пойдем завтра, пожелаем ему долголетия?

— Какой это Сюэ? — спросил Бао Вэнь-цин.

— Этот Сюэ был начальником Динчжоуской области в провинции Фуцзянь. Ему, как и мне, в этом году исполнилось восемьдесят два года. По приказу императорского двора местные власти в знак уважения к его заслугам и старости обязаны устраивать угощение в его честь, — объяснил старый Хуан.

— Вот вы даже с палкой еле-еле ходите. По мне, так надо было оказывать эти почести вам, — с иронией заметил Бао Вэнь-цин и, обращаясь к Рябому Цяню, добавил — Посмотри, брат Цянь, на него. Куда до нашего Хуана правителю области, за ним и сам ведомственный начальник или его помощник не угонится.

Не поняв насмешки, старый Хуан обрадованно засмеялся. Скоро все трое напились чаю и расстались друзьями. Бао Вэнь-цину очень не понравилось такое явное нарушение устоев конфуцианской морали его собратьями. Расставшись с ними, он отправился собирать по городу труппу мальчиков и все последующие дни провел в поисках учеников. Как-то, поглощенный своими заботами, он повстречал одного человека у Барабанной башни.

А дальше произошло то, о чем говорят:

А кто хочет узнать о том, кого встретил Бао Взнь-цин, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТЬ ПЯТОЙ рассказывается о том, как Бао Вэнь-цин встретил в Нанкине старого знакомого и как в Аньцине сосватали невесту для Ни Тин-си

Как мы уже говорили, Бао Вэнь-цин в поисках учеников отправился в северную часть города. Когда он подошел к Барабанной башне, ему навстречу попался седобородый старик в рваной войлочной шляпе, изношенном халате из черного шелка и старых стоптанных туфлях. На вид ему можно было дать лет за шестьдесят. В руках он держал сломанную лютню, на которой была прикреплена бумажка с надписью: «Починка музыкальных инструментов». Бао Вэнь-цин подошел к нему и с поклоном спросил:

— Господин, вы чините инструменты?

— Да, — ответил незнакомец.

— В таком случае осмелюсь попросить вас посидеть вместе со мной в чайной.

Незнакомец принял приглашение, и они отправились в чайную.

— Как ваша уважаемая фамилия? — осведомился Бао Вэнь-цин, когда они наполнили чашки чаем.

— Моя фамилия Ни.

— А где вы живете?

— Далеко. У башни Трех Таблиц.

— Господин Ни, а вы умеете чинить трехструнки и пибу?

— Я все могу починить, — ответил тот.

Тогда Бао Вэнь-цин представился и изложил свою просьбу:

— Я актер и живу у ворот Шуйсимынь. Я меня есть несколько испорченных инструментов. Согласитесь ли вы пойти ко мне? Или, может быть, мне самому отнести их вам на починку?

— А сколько у вас инструментов, уважаемый брат? — спросил господин Ни.

— Пожалуй, наберется восемь.

— Тогда вам неудобно будет нести их ко мне. Я уж лучше зайду к вам сам. Починка займет день-другой. Придется побеспокоить вас с завтраком, но вечером я буду уходить домой.

— Прекрасно! — обрадовался Бао Вэнь-цин. — Только не взыщите за плохое угощение! А когда вы сможете прийти?

— Завтра я занят, но послезавтра приду обязательно.

В этот момент у дверей чайной остановился торговец пирожков из гриба фулин[170]. Бао Вэнь-цин купил их и угостил господина Ни. Наконец они встали из-за стола и простились.

— Так послезавтра утром я жду вас, — еще раз предупредил Бао Вэнь-цин мастера.

Возвратившись домой, он вместе с женой вычистил инструменты и перенес их в комнату для гостей.

Господин Ни явился точно в назначенное утро. Выпив чаю со сладостями, он приступил к работе. Через некоторое время два ученика принесли блюдо с простой домашней едой, и господин Ни с Бао Вэнь-цином закусили. Потом Бао Вэнь-цин ушел и вернулся только в полдень.

— Мне очень неудобно перед вами, что у меня дома нет приличных угощений, — обратился он к господину Ни, — я прошу вас пойти со мной в харчевню. Инструменты пока отложите, завтра продолжите работу.

— Ну зачем же я буду беспокоить вас второй раз? — запротестовал было господин Ни, но Бао Вэнь-цин уговаривал его так настойчиво, что мастер уступил.

Они пришли в харчевню, выбрали укромный уголок и уселись. К ним подбежал половой.

— С вами больше никого не будет? — спросил он.

— Нет, мы одни, — ответил господин Ни. — Что там у вас есть закусить?

Половой стал перечислять, загибая пальцы:

— Свиные лопатки, утки, рыбная запеканка, рыба под винным соусом, мясные блюда, куры, нарезанные потроха, поджаренное по-столичному мясо, рубленое мясо, битки, томленая рыба, вареная головизна. Есть еще мясо, нарезанное по-домашнему.

— Мы свои люди, брат, — обратился господин Ни к Бао Вэнь-цину, — закажем, пожалуй, мясо по-домашнему.

— Нет, взять такой заказ — значит быть непочтительным к вам, — ответил Бао Вэнь-цин и приказал половому принести утку, вина и рубленое мясо с рисом.

Половой исчез и через мгновенье уже принес утку и два чайника с вином. Бао Вэнь-цин, приподнявшись, налил господину Ни, потом себе, и спросил:

— По виду вы человек ученый. Почему же занимаетесь починкой инструментов?

— И не говорите, дорогой брат! — вздохнул господин Ни. — В двадцать лет я получил степень сюцая и вот уже тридцать семь лет остаюсь им. Вся беда в том, что я зубрил всякие мертвые книги, а делу не научился, только день ото дня беднел. А семья большая, вот и пришлось заняться этим ремеслом, чтобы как-нибудь перебиться. Что поделаешь!

— Так вы имеете ученую степень! — удивился Бао Вэнь-цин. — Простите, что я так бесцеремонно обращался с вами. Позволю себе спросить, сколько у вас сыновей? Жива ли ваша уважаемая супруга?

— Жена жива… Раньше у меня было шесть сыновей, а сейчас… и говорить страшно…

— Почему? — заинтересовался Бао Вэнь-цин.

На лицо господина Ни набежала тень, он смахнул слезу. Бао Вэнь-цин подлил ему вина и участливо спросил:

— Господин, какая у вас забота? Поделитесь со мной. Может быть, я сумею помочь вам.

— Лучше не говорить, а то… Если скажу, вы, пожалуй, будете смеяться надо мной.

— Разве я позволю себе смеяться над вами? Говорите, господин Ни.

— У меня было шесть сыновей. Один умер… Сейчас со мной живет шестой сын, а остальные четверо… — Господин Ни остановился, не в состоянии продолжать.

— Что же случилось с остальными? — переспросил Бао Вэнь-цин.

— Уважаемый брат, вы свой человек и, я думаю, не станете смеяться надо мной, — произнес наконец, сильно волнуясь, старый Ни. — В доме нечего было есть, и я продал своих четырех сыновей в чужие края.

— Какое горе! — воскликнул Бао Вэнь-цин, и на глазах у него невольно навернулись слезы.

— Но что говорить о тех четырех! — продолжал старый Ни, горько плача. — Ведь и меньшого придется продать.

— Неужели вы с супругой решитесь на такой шаг?

— А что же делать? Дома — хоть шаром покати; чем умирать ему дома с голоду, лучше отдам его людям, у которых он будет сыт.

Бао Вэнь-цина охватила печаль, но, поразмыслив, он сказал:

— У меня есть одно предложение. Не знаю только, как вы отнесетесь к нему.

— Уважаемый брат, говорите, не стесняйтесь.

— Не могу, боюсь, вы обидитесь.

— Что вы! Разве я могу на вас обижаться?

— Ну, хорошо, я отважусь сказать.

— Говорите, говорите, — торопил его старый Ни.

— Уважаемый Ни, ведь если вы продадите вашего сына в чужие края, вы не увидите его, так же как и остальных четырех… Мне сейчас больше сорока, и сыновей у меня никогда не было, только и есть что дочь. Если вы не посмотрите на мое низкое ремесло и согласитесь отдать вашего мальчика в приемные сыновья, я дам вам, как это принято, двадцать лянов серебра и обещаю сделать вашего сына человеком. По праздникам он будет навещать вас. Когда же ваши дела поправятся, я отдам его вам. Согласны или нет?

— Вижу, что мой младший сын родился под счастливой звездой! — воскликнул старый Ни. — Ну, как мне не согласиться! Но если вы хотите усыновить его, я не могу взять у вас деньги.

— И не говорите, берите двадцать лянов, и все, — отрезал Бао Вэнь-цин.

Они выпили еще и расплатились. Уже темнело, и старый Ни отправился к себе. Дома Бао Вэнь-цин рассказал обо всем жене, и та очень обрадовалась.

На следующее утро, когда старый Ни пришел чинить инструменты, он сказал Бао Вэнь-цину:

— Вчера я поведал жене о нашем разговоре, и она чрезвычайно тронута вашей добротой. Давайте договоримся твердо, выберем благоприятный день, и я приведу сына к вам.

Бао Вэнь-цин был в восторге. С этого времени он и старый Ни стали называть друг друга родственниками.

Через несколько дней Бао Вэнь-цин приготовил угощений и пригласил старого Ни с сыном для подписания договора об усыновлении.

В качестве свидетелей пришли соседи: владелец нитяной лавки Чжан Го-чжун и владелец лавки благовоний Ван Юй-цю. В договоре они написали:

«Настоящим удостоверяется, что Ни Шуан-фэн в связи со своей бедностью и с согласия жены отдает Бао Вэнь-цину для усыновления своего шестнадцатилетнего сына Ни Тин-си. Отныне на Бао Вэнь-цина возлагается ответственность за воспитание и женитьбу юноши, который принимает теперь фамилию Бао.

При заключении договора все высказали свое согласие. В случае непредвиденных обстоятельств каждый внемлет воле неба. Настоящий договор подлежит вечному хранению. Шестнадцатый год эры правления Цзя-цзин, первое число десятой луны.

Договор подписали: Ни Шуан-фэн и свидетели, соседи Чжан Го-чжун и Ван Юй-цю».

Когда церемония закончилась, Бао Вэнь-цин передал двадцать лянов серебра старому Ни и поблагодарил свидетелей. С этого времени между двумя семьями установилась тесная дружба.

Ни Тин-си, или, как его стали называть Бао Тин-си, был умным юношей. Помня, что он из приличной семьи, Бао Вэнь-цин не стал обучать его актерскому ремеслу и отдал в школу. Юноша проучился два года, после чего стал помогать приемному отцу управлять актерской труппой. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, умер старый Ни. Бао Вэнь-цин горько оплакал покойного, затратил несколько десятков лянов на похороны, заставил юношу надеть траурную одежду и выполнить все положенные церемонии.

После смерти отца Бао Тин-си еще усерднее принялся за работу. Жена Бао Вэнь-цина не любила приемыша, благоволила только к дочери и ее мужу. Но сам Бао Вэнь-цин то и дело твердил, что юноша из благородной семьи и что он любит его больше, чем родное дитя. Бао Вэнь-цин садился за стол вместе с юношей, а когда уходил по делам, брал его с собой, приучал его самостоятельно зарабатывать деньги на одежду. Со временем Бао Вэнь-цин стал подумывать и о женитьбе юноши.

Как-то утром Бао Вэнь-цин вместе с юношей собрался было выйти из дома, как вдруг у ворот показался человек верхом на муле. Он соскочил на землю и вошел в дом. Это был Шао, управляющий начальника Тяньчанского уезда Ду.

— Господин Шао, какими судьбами? — удивился Бао Вэнь-цин.

— Я приехал специально к вам, учитель Бао, — ответил тот.

Бао Вэнь-цин отвесил ему поклон и приказал сыну поклониться гостю. Усадив его, он принес воды для умывания и чай.

Когда гость напился, Бао Вэнь-цин спросил:

— Мне помнится, что вашей уважаемой хозяйке в этом году исполнится семьдесят лет. Наверное, вы приехали заказать спектакль? А как поживает старый господин?

— Вы догадались! — засмеялся управляющий. — Мой господин велел заказать двадцать пьес. Учитель Бао, у вас есть своя труппа? Если есть, берите ее с собой, и едем.

— У меня есть небольшая труппа, и я, конечно, приеду. Когда выезжать?

— В начале следующего месяца, — ответил Шао и велел погонщику расседлать мула и перенести вещи в дом. Затем он вытащил из тюка, в котором лежала постель, сверток с серебром и передал его Бао Вэнь-цину.

— Возьмите, учитель Бао. Здесь пятьсот лянов. Остальные получите на месте.

Бао Вэнь-цин принял деньги и в этот же вечер устроил в честь гостя большое угощение.

Следующие пять дней Шао занимался покупками. К тому времени Бао Вэнь-цин и его труппа закончили все приготовления и отправились в путь вместе с Шао, который нанял мулов для всех актеров.

Дней через сорок труппа возвратилась назад, получив за выступление более сотни лянов. Всю обратную дорогу отец и сын с благодарностью вспоминали щедрость и доброту господина Ду. Кроме денег, которые пожаловал хозяин, супруга господина Ду одарила каждого актера ватным халатом и туфлями. Когда об этом узнали родители учеников, они тоже принялись восхвалять щедрость господина и пришли поблагодарить главу труппы. Довольный Бао Вэнь-цин снова занялся в Нанкине своими театральными делами.

Однажды труппа выступала с вечерним представлением в Шанхэ. Лишь в пятую стражу удалось актерам забрать свой театральный реквизит и вернуться в город, а Бао Вэнь-цин с сыном пошли в баню. Помывшись, они напились чаю и медленно побрели домой. У ворот дома Бао Вэнь-цин остановил сына:

— Домой сейчас не стоит идти. У Внутреннего моста живет один человек, который заказал представление на завтра. Пойдем-ка к нему пораньше и возьмем деньги.

Подходя к дому заказчика, они встретили процессию. Впереди шел слуга с желтым зонтом, за ним четыре стражника в черных шляпах с красной оторочкой и прислужник с широким летним зонтом. Процессию замыкал большой паланкин. Поняв, что едет правитель соседней области, Бао Вэнь-цин с сыном отошли в сторону и встали под карнизом дома. Когда прислужник с зонтом проходил мимо, они заметили на зонте надпись «Правитель Аньцинской области». Пока они разглядывали зонт, приблизился и сам паланкин. Чиновник взглянул на Бао Вэнь-цина, и на лице его отразилось удивление. Актер вгляделся в лицо чиновника и узнал в нем уездного Сяна, который сейчас, вероятно, получил повышение.

Паланкин проплыл мимо, и Бао Вэнь-цин увидел, как чиновник подозвал слугу и что-то сказал ему. Тот бросился назад.

— Господин спрашивает, не учитель ли вы Бао? — спросил он Бао Вэнь-цина.

— Да, я. А этот господин бывший начальник Аньдунского уезда? — спросил, в свою очередь, Бао Вэнь-цин.

— Вы угадали. Господин остановился в доме Чжана близ экзаменационной палаты. Он просит вас пожаловать к нему, — сказал слуга и побежал догонять паланкин.

Вместе с сыном Бао Вэнь-цин отправился в лавку благовоний, расположенную перед экзаменационной палатой, и купил в ней визитную карточку, на которой написал: «Бао Вэнь-цин бьет вам челом». Затем оба направились в дом Чжана и там узнали, что господин Сян уже вернулся домой. Бао Вэнь-цин передал карточку привратнику и, назвав свое имя, просил кланяться хозяину.

Привратник попросил обождать, и гости уселись на скамейку. Вдруг из внутренних покоев выбежал прислужник.

— Привратник! — закричал он. — Господин спрашивает, пришел Бао Вэнь-цин или нет?

— Пришел. Вот его карточка, — ответил привратник и поспешно передал карточку прислужнику. Через минуту из внутренних покоев раздался голос:

— Просите его быстрей.

Бао Вэнь-цин приказал сыну ждать у ворот, а сам последовал за слугой. Правитель области Сян вышел ему навстречу, в домашнем халате и шелковой шляпе.

— Наконец-то пожаловал, мой старый друг! — засмеялся господин Сян, а Бао Вэнь-цин тотчас же опустился на колени и стал отбивать поклоны.

— Мой друг, — упрекнул господин Сян актера, — если ты будешь столь рьяно соблюдать этикет, мы никогда не сможем стать друзьями.

Наконец господину Сяну удалось поднять Бао Вэнь-цина. Тот низко поклонился и примостился на самом краю скамьи.

— Вэнь-цин, — обратился господин Сян к актеру, — больше десяти лет прошло, как мы не встречались. Я сильно постарел, да и у тебя бороду посеребрило.

— Вы, господин, получили повышение, — сказал Бао Вэнь-цин, поднимаясь со скамьи, — но я ничего не знал и даже не мог вас поздравить.

— Ну садись, садись, я тебе сейчас все расскажу. В Аньдуне я пробыл два года, а потом отправился в Сычуань, где стал начальником округа. Потом я был помощником правителя области, ну и наконец меня послали сюда. А как ты? Что ты делал, вернувшись домой после смерти уважаемого Цуя?

— Что может делать артист? Вернулся домой, опять сколотил небольшую труппу. Этим и живу.

— А что это за юноша был с тобой?

— Это мой сын. Он остался у ворот: не решается войти.

— Почему же? — воскликнул начальник области и велел слугам пригласить юношу.

Вскоре слуга ввел Бао Тин-си. По приказу приемного отца он поклонился господину.

— Сколько тебе лет? — спросил Сян, поднимая юношу.

— В этом году минуло семнадцать.

— Хорош молодец! Совсем как из благородной семьи! — похвалил Сян и усадил его рядом с отцом.

— А что, твой сын тоже учится актерскому ремеслу? — спросил Сян.

— Нет. Два года он учился в школе, а сейчас помогает мне вести счета.

— Это тоже неплохо! Вэнь-цин, мне надо еще сходить к начальству, а вы оставайтесь здесь и закусите. Подождите меня. Мне нужно еще поговорить с вами.

Господин Сян переоделся, сел в паланкин и уехал, а отец с сыном отправились в людскую, где у Бао Вэнь-цина был знакомый — управляющий Ван. Они раскланялись, и старый Ван представил гостю своего заросшего бородой меньшого сына, которому было уже за тридцать. Бао Тин-си очень понравился старому Вану, и он подарил юноше красный шелковый мешочек, отороченный золотом, с вложенным в него слитком серебра. Исполненный благодарности, юноша низко поклонился старику. Потом они сели за стол и принялись болтать о разных пустяках.

Правитель области Сян вернулся только после полудня. Переодевшись, он пригласил Бао Вэнь-цина и его сына к себе.

— Завтра я уже возвращаюсь в свой ямынь, и у меня мало времени для обстоятельного разговора. — Он тут же позвал слугу и приказал достать пакет с серебром. — Здесь двадцать лянов, бери, — сказал он актеру. — После моего отъезда поскорее устраивай свои дела, попроси кого-нибудь посмотреть за труппой, а сам вместе с сыном в течение ближайших двух недель приезжай ко мне. У меня к тебе дело.

— Через полмесяца я и сын непременно засвидетельствуем свое почтение господину, — ответил Бао Вэнь-цин, с благодарностью принимая серебро.

Выпили по чарке вина, и Бао Вэнь-цин с сыном отправились домой, а на следующий день проводили Сяна. Дома старик стал совещаться с женой, кому поручить дела труппы. После некоторого колебания решили все дела оставить на зятя Гуя и учителя Цзинь Цы-фу.

Наконец, освободившись от дел, Бао Вэнь-цин сложил свои вещи и отправился покупать для слуг Сяна нанкинские сувениры, вроде мыла и шнурков для повязки волос.

А через несколько дней они сели в лодку у ворот Шуйсимынь и отправились в путь. В Чикоу к ним подсели еще два пассажира. Бао Вэнь-цин разговорился с ними и сообщил, что едет к господину Сяну.

Оба пассажира оказались писарями из аньцинского ямыня. Узнав, что Бао Вэнь-цин с сыном едут к их начальнику, они стали всячески заискивать перед ними: купили вина и мяса и угощали обоих. А вечером, когда все заснули, писари подсели к актеру.

— У нас есть одно дельце, — начали они. — Если вы сумеете убедить начальника написать одно слово «утверждаю», то вам может перепасть двести лянов. А от другого дела, которое поступит из уезда, вы получите все триста, если начальник напишет «отвергаю». Уж вы постарайтесь уломать его.

— Я всего лишь старый актер, человек низкой профессии! — возразил Бао Вэнь-цин. — Я удостоился приглашения господина Сяна. Как же я, ничтожный, могу позволить себе ходатайствовать перед ним за кого-то?

— Может быть, вы не верите нам? — еще жарче зашептали попутчики. — Если вы согласитесь, то на берегу вы получите вперед пятьсот лянов сполна.

— Если бы я рвался к деньгам, — засмеялся Бао Вэнь-цин, — я бы еще в Аньдунском уезде имел пятьсот лянов, да я не взял. Хоть я и бедняк, но знаю: цену имеют лишь те деньги, что заработаны своим горбом. Чего же ради я тайком от него буду брать эти деньги? К тому же будь человек, за которого вы хлопочете, прав, он не стал бы выкладывать несколько сот лянов за одно ходатайство. Защитить такого — значит загубить невинного. Такими делами я только наврежу себе в будущей жизни! Нет, я не стану вмешиваться, да и вам не советую беспокоиться о таком человеке. Еще в древности говорили: «В присутственном месте надо творить только добрые дела». Раз вы служите у господина Сяна, вы должны блюсти чистоту его имени и заботиться о своей судьбе.

Писцы заметно струсили, приуныли и перевели разговор на другую тему. На следующий день они прибыли в Аньцин, и Бао Вэнь-цин отправился к господину Сяну, передав привратнику свою карточку.

Господин Сян приказал перенести их вещи в кабинет и поселить там прибывших. Каждый день гости ели и пили за одним столом с родней Сяна. Правитель области подарил им много шелка, полотна и приказал сшить для них платья.

Однажды Сян пришел в кабинет и, усевшись, спросил:

— Вэнь-цин! Твой сын женат или нет?

— Я, господин, бедняк, и нам не по плечу такое дело, — ответил Вэнь-цин.

— У меня к тебе одно предложение, только ты можешь обидеться. Но если согласишься, исполнится мое желание.

— Приказывайте, господин, я не могу вам перечить.

— У моего управляющего Вана есть красавица дочь. Моя жена в ней души не чает, держит ее при себе, одевает, причесывает и даже ноги бинтует. Девушке, как и твоему сыну, исполнилось в этом году семнадцать лет. Ваны служат нам уже три поколения, и я даровал им свободу, так что они уже не работают у меня. Младшему Вану я купил место писаря в приказе, а через пять лет, когда будут экзамены, его выдвинут на должность архивариуса. Если ты не возражаешь, мы женим твоего сына на дочери Вана, и чиновник сделается шурином твоего сына. Ну как, согласен?

— Нет слов, способных выразить мою благодарность за вашу доброту, — воскликнул Бао Вэнь-цин. — Только ведь сын мой неопытен в жизни — согласится ли старый Ван сделать его своим зятем?

— Я уже говорил с ним, и он рад такому зятю. Тебе не придется тратить ни гроша… Полог, постель, одежду, украшения и угощения я беру на себя; мне хочется сделать добро для молодоженов… Так что завтра пиши свадебную карточку и отсылай ее Ванам. Считай себя уже свекром.

Бао Вэнь-цин опустился на колени и принялся благодарить господина Сяна.

— Ну, что в этом такого! — возразил Сян, поднимая Бао Вэнь-цина. — Я со временем думаю еще больше услужить тебе.

На следующий день Бао Вэнь-цин отправился со свадебной карточкой к Ванам. Вечером во время третьей стражи в ямынь неожиданно прискакал посыльный из управления наместника, а за ним в паланкине появился помощник начальника округа. Они вошли в зал и потребовали господина Сяна.

— Беда! Беда! — всполошились чиновники ямыня. — Видно, возьмут у него печать[171].

А дальше произошло то, о чем говорят:

Кто хочет знать, действительно ли чиновники приехали разжаловать Сяна, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ рассказывается о том, как правитель области Сян, получив повышение, оплакивал своего друга, а Бао Тин-си, похоронив отца, искал себе жену

Как мы уже говорили, правитель области Сян, услышав о том, что приехали снимать его с должности, поспешно вызвал к себе чиновников, ведающих уголовными делами и налогами.

— Проверьте хорошенько все в ямыне, да повнимательнее, чтобы ничего не пропустить, — распорядился он и, открыв дверь, быстро вышел. В дверях он столкнулся с помощником правителя области, который протянул ему бумагу. Шепнув на ухо Сяну несколько слов, помощник сел в паланкин и уехал, оставив в ямыне посыльного.

Дома Сяна встретили его родные и Бао Вэнь-цин. На их тревожные расспросы он только ответил:

— Ничего особенного, ко мне не имеет никакого отношения. Правитель области Нинго что-то там натворил, и меня посылают снимать его с должности.

Сян отдал распоряжение конюхам и ночью вместе с посланным отправился в область Нинго. Тем временем в ямыне заказывали украшения, шили наряды, готовили кровати с пологами, оклеивали цветной бумагой комнаты для молодоженов, чтобы достойно встретить жениха.

В хлопотах незаметно пролетело несколько дней. А когда Сян вернулся, выбрали счастливый для свадьбы день — тринадцатое число десятой луны.

В назначенный час у ворот ямыня расположился оркестр, и под звуки музыки в дом вошли два распорядителя свадебной церемонии. По их указанию Бао Тин-си, с красным бантом, в красивом шелковом халате и черных сапогах с белыми подошвами, поклонился отцу и отправился на поклон к родителям невесты. Там он был встречен младшим Ваном, одетым по-парадному. Они выпили три чашки чая, после чего Бао Тин-си ввели в комнату для молодых, где он обменялся с невестой: поклоном и вместе с ней выпил свадебного вина. Но об этом мы не будем рассказывать подробно.

На следующий день Бао Тин-си явился на поклон к господину Сяну и его супруге. Та подарила молодоженам украшения и два комплекта одежды. В ямыне устроили пир, который продолжался три дня и три ночи.

Прошел месяц. Младший Ван должен был ехать в столицу сдавать экзамены на чиновника. По случаю отъезда родственника Бао Вэнь-цин устроил проводы. В день отъезда Бао Тин-си отправился провожать своего шурина и вернулся только через день. Так в ямыне для Бао Тин-си началась жизнь привольная, как на облаках.

Незаметно прошел Новый год. Во всех ямынях возобновились занятия, из уездов начали посылать учащихся на экзамены в область. Как-то, собираясь на экзамены, господин Сян обратился к Бао Вэнь-цину:

— Я иду в экзаменационную палату проверять кандидатов. Брать в помощь своих прислужников я не хочу: боюсь, они будут кривить душой. Вам же я доверяю и хочу, чтобы в эти дни вы помогли мне присматривать за порядком.

Получив такой приказ, Бао Вэнь-цин с сыном отправились в экзаменационную палату следить за порядком в кельях экзаменующихся. Экзамены во всех семи аньцинских школах проходили в три тура. Экзаменующиеся то и дело прибегали к хитростям. За одних выступали подставные лица, другим передавали работы со стороны, третьим бросали шпаргалки, которые скатывали в комочки или завертывали в них камешки для весу, а четвертые перемигивались и подсказывали друг другу с помощью условных знаков.

А когда наступало время обеда, все бросались в кучу, сшибая друг друга с ног. Посмотрел-посмотрел Бао Тин-си, и ему даже не по себе стало. Один студент попросился за большой нуждой. Выйдя во двор, он стал подкапываться под стену, чтобы получить снаружи от товарища сочинение. Но тут его заметил Бао Тин-си. Первой его мыслью было отправить студента к начальству, но его остановил отец.

— Мой сын молод и неопытен, — сказал Бао Вэнь-цин. — Но ведь вы человек образованный. Идите-ка скорее к себе в комнату и беритесь за сочинение. Увидит вас начальник за таким занятием, беда может случиться.

Бао Вэнь-цин замазал дыру глиной и повел студента в его келью.

Наконец. экзамены кончились, объявили результаты. Первым оказался Цзи Хуань из уезда Хуайнин. Отец его вместе с господином Сяном держал провинциальные и столичные экзамены по военной линии, а сейчас ждал назначения на должность воеводы. Прошло несколько дней, и шоубэй Цзи пожаловал к Сяну с визитом благодарности. Тот уже приготовил в кабинете угощения для гостя и пригласил Бао Вэнь-цина.

Гость сел на почетное место; Сян, как хозяин, уселся напротив, а Бао Вэнь-цин примостился сбоку.

Когда все заняли свои места, Цзи обратился к Сяну;

— Вы экзаменовали честно и справедливо, об этом говорят все в области.

— Ах, уважаемый! — возразил Сян. — Я допустил много ошибок в проверке сочинений. Но на мое счастье у меня есть вот этот друг Бао, который следил за порядком и не допускал никаких злоупотреблений.

Шоубэй Цзи понял, что речь идет о человеке, сидящем рядом с хозяином. Когда он услышал, что Бао Вэнь-цин простой актер, его физиономию исказила брезгливая гримаса.

— Нравы современного поколения ухудшаются с каждым днем, — продолжал Сян. — Вот, к примеру, теперешние цзиньши или ханьлини. Им втолковываешь, что надо распространять истинное учение и изучать классиков, а они отвечают, что это бесполезно и не нужно. Им говоришь, что необходимо постигать настоящее и изучать древнее, а они возражают, — дескать, это так запутанно и неточно. Они ничего не смыслят ни в дружбе, ни в службе государю. Не то что Бао Вэнь-цин. Ремесло у него хотя и низкое, зато поступает он как совершенный человек.

И Сян рассказал гостю о многих славных делах и достоинствах Бао Вэнь-цина. Шоубэй Цзи невольно проникся к нему уважением. Через некоторое время он откланялся и ушел.

Прошло дня четыре, и Бао Вэнь-цину прислали приглашение пожаловать к шоубэю на угощение. Бао Вэнь-цин пошел в гости. У хозяина он встретил его красавца сына Цзи Хуаня, получившего первое место на экзаменах.

— Как вас зовут, молодой господин? — спросил Бао Вэнь-цин у юноши.

— Его зовут Вэй-сяо, — ответил шоубэй за сына.

Отведав угощений, Бао Вэи-цин скоро откланялся и ушел.

Дома он стал расхваливать перед Сяном красивого юношу и уверять, что его ждет счастливое будущее.

Через несколько месяцев жена Бао Тин-си скончалась от неудачных родов. Горю старого актера и его сына не было границ.

— Ничего не поделаешь! — успокаивал их Сян. — Видно, у нее такая судьба. Не убивайтесь. Бао Тин-си еще молод, со временем я подыщу ему невесту. Если вы будете плакать, то у моей жены сердце разорвется от жалости к вам.

Бао Вэнь-цин уговаривал сына не печалиться, но от расстройства сам занемог. Ни рукой не пошевелит, ни ногой, и все кашляет, кашляет ночи напролет. Надумал он тогда возвратиться на родину, да все никак не мог решиться сообщить об этом Сяну. Но тут Сян получил повышение, его назначили на должность правителя области Динчжан в провинции Фуцзянь, и Бао Вэнь-цин наконец собрался с духом и заявил Сяну о своем желании.

— Поздравляю вас, господин, с повышением. Я должен был бы поехать с вами, да вот постарел и занедужил. Хочу попросить у вас разрешения вернуться в Нанкин, а сын пусть остается с вами и служит вам верой и правдой.

— Друг мой! Путь мой далек и труден. А ты уже совсем старый, так что я и сам не хочу брать тебя. Сын твой пусть прислуживает тебе, мне он не нужен… Скоро я отправлюсь в столицу на аудиенцию к императору, но прежде я провожу тебя в Нанкин. Не беспокойся, свою жизнь я устрою сам.

На следующий день Сян пришел в кабинет к Бао Вэнь-цину. За ним шел слуга, который нес тысячу лянов серебра.

— Вэнь-цин! — сказал Сян. — Ты прожил у меня больше года, и я ни разу не слышал, чтобы ты за кого-нибудь просил передо мной. Я тебе подыскал сноху, но та умерла. Я чувствую перед тобой вину и вот решил подарить тебе эти деньги. Возьми их и поезжай домой. Там ты найдешь сыну достойную жену, откроешь торговлю и последние годы своей жизни проживешь спокойно. А я, может быть, получу в дальнейшем должность в Нанкине, и мы снова свидимся.

Но Бао Вэнь-цин отказался от денег.

— Ведь сейчас не то, что раньше, — принялся уговаривать Сян. — Я правитель области. Разве я обеднею оттого, что у меня не будет тысячи лянов? Ты оскорбишь меня, если не возьмешь моего подарка!

Актер не посмел больше отказываться, поклонился и взял деньги. Сян нанял для Бао Вэнь-цина большую лодку и устроил проводы. А в день отъезда сам пошел провожать его. Бао Вэнь-цин с сыном опустились на колени и заплакали. Сян смахнул слезу и простился.

Когда старый актер и его сын приехали в Нанкин, Бао Вэнь-цин рассказал обо всем жене, и та была очень тронута добротой бывшего начальника округа.

Несмотря на болезнь, Бао Вэнь-цин занялся делами. На подаренные деньги он купил себе дом и приобрел два комплекта актерского реквизита, который стал сдавать артистам в аренду. Оставшиеся деньги он отложил для непредвиденных расходов.

Прошло несколько месяцев. Болезнь Бао Вэнь-цина день ото дня обострялась, он уже не поднимался с постели. Чувствуя, что конец приближается, он позвал к себе жену, сына, дочь и зятя и сказал:

— Живите в мире и в ладу. Не ждите окончания траура, а поскорее приводите в дом невестку. — С этими словами он закрыл глаза и скончался.

Оплакивая его смерть, семья стала готовиться к похоронам. Посреди дома поставили гроб с телом покойного. Несколько дней подряд совершались заупокойные службы, в которых приняли участие все театральные труппы города. Бао Тин-си нашел предсказателя, который определил место погребения и день похорон. Оставалось только сделать надписи на траурных полотнищах, но поручить это было некому.

Однажды, когда Бао Тин-си раздумывал над этим, пришел какой-то человек в одежде слуги и спросил:

— Здесь живет семья Бао Вэнь-цина?

— Здесь. А вы откуда? — поинтересовался юноша.

— Сюда приехал господин Сян, правитель области Дин-чжан в провинции Фуцзянь. Его паланкин уже у ворот.

Бао Тин-си сменил траурные одежды на темный халат и поспешил к воротам, чтобы встретить гостя. Господин Сян уже вышел из паланкина.

— Отец скончался? — спросил он у Бао Тин-си, увидев белые листы на воротах.

— Да, умер, — ответил Бао Тин-си и заплакал.

— Когда?

— Завтра будет двадцать восьмой день со дня смерти.

— А я, после аудиенции у императора, решил по пути заехать в Нанкин и повидаться с твоим отцом. Вот уж не думал, что не застану его в живых. Проведи меня к гробу.

Опустившись на колени, Бао Тин-си стал было отговаривать Сяна, доказывая ему, что они не достойны такой чести, но тот настоял на своем.

— Эх, друг Вэнь-цин! — заплакал он, подойдя к гробу.

Поставив на столик свечу, он отвесил четыре поклона. В этот момент появилась мать Бао Тин-си и стала благодарить Сяна за внимание.

Бао Тин-си проводил Сяна в комнату для гостей, и тот спросил:

— Когда будет погребение?

— Назначили на восьмое число следующего месяца.

— А кто делает надписи на траурных полотнищах?

— Я уже со многими говорил, но все отказываются: им-де неудобно выставлять свое имя.

— Как так неудобно?! А ну, неси сюда бумагу и кисть!

Бао Тин-си сбегал за кистью и бумагой. Сян взял кисть и собственноручно начертал: «Гроб с телом Бао Вэнь-цина, праведного человека, жившего при династии Мин. Ему исполнилось пятьдесят девять лет. Написано старым другом покойного, правителем области Динчжан в Фуцзяни, цзиньши второго разряда Сяном».

— Ну, а теперь позаботься, чтобы в похоронной лавке по этому образцу сделали траурные полотнища! — сказал Сян, протягивая бумагу Бао Тин-си, и добавил: — Завтра я уезжаю. Сегодня вечером пришлю с человеком немного денег на похороны.

Сян посидел еще, выпил чаю и уехал. Бао Тин-си проводил его до лодки, простился и вернулся домой.

Вечером от Сяна явился слуга. Он передал семье Бао Тин-си сто лянов серебра и, отказавшись от чая, быстро ушел.

К восьмому числу траурные полотнища были готовы. Наступил день погребения. Длинная процессия из музыкантов, буддийских и даосских монахов, плакальщиков, слуг, несущих стяги, и товарищей по профессии направилась за Южные ворота. В харчевне десятки столов с поминальными блюдами ожидали участников церемонии, и похороны кончились.

Прошло больше полугода. Как-то к матери Бао Тин-си пришел Цзинь Цы-фу. Бао Тин-си предложил ему сесть и позвал мать. Старая госпожа вышла к гостю и изумленно воскликнула:

— Учитель Цзинь! Сколько лет, сколько зим! Какой это ветер занес тебя нынче к нам?

— Да, я и впрямь давненько не видел вас, уважаемая! Как вы живете? Говорят, реквизит вы стали давать напрокат другой труппе?

— Да, та труппа выступала в городе, и дела у ней шли не ахти как. Сейчас же я работаю с труппой Вэньюаньбань, в которой половина артистов — ученики моего покойного мужа. Сейчас они выступают в Сюйчи и Тяньчане[172]. Там и деревенских ученых много и богатеев — хоть отбавляй, так что я зарабатываю больше.

— Значит, вы, почтенная госпожа, быстро разбогатеете.

Они выпили по чашке чая, и Цзинь Цы-фу промолвил:

— У меня есть на примете невеста для вашего сына. Если он женится на ней, то значительно увеличит свое состояние.

— А из чьей она семьи? — заинтересовалась старая Бао.

— Она из семьи Ху, что живет у Внутреннего моста. Сам Ху служил в административной палате. Сначала он ее выдал за толстяка Вана Третьего — хозяина ломбарда Аньфын. Не прошло года, и тот умер. Сейчас этой девице всего двадцать один год. Умна и красива так, что лучше и на картине не встретишь. Молода и детей нет — вот мать и решила выдать ее замуж. Толстяк Ван оставил ей после смерти тьму всякого добра: зимнюю и летнюю постель, четыре сундука, набитые доверху, так что и пальца туда не просунешь, три золотых браслета, две красные шляпы в золоте. А камней драгоценных не счесть! Кроме того, две служанки, — Хэ Хуа и Цай Лянь, — тоже входят в приданое. Если бы вы согласились женить на ней вашего Бао Тин-си, было бы очень хорошо. Они так подходят друг другу.

— Учитель Цзинь! — воскликнула обрадованная старуха. — Как мне благодарить вас! Я пошлю расспросить о ней своего зятя и, если все уладится, прошу вас быть сватом.

— Тут и расспрашивать нечего. А впрочем, можно и узнать. Так я еще приду за ответом. — Цзинь поднялся, а Бао Тин-си пошел проводить его.

Вечером, когда вернулся домой зять Гуй, старая Бао во всех подробностях рассказала ему о разговоре с Цзинем и попросила его навести справки о невесте. Гуй выпросил у старухи несколько цяней, чтобы утром сходить в чайную. На следующий день он отправился к Шэнь Тянь-фу, чью жену, известную сводню, звали Шэнь Большая Нога.

Гуй вытянул Шэнь Тянь-фу из дома и пригласил его в чайную на чашку чая. Там он завел разговор о свадьбе.

— Э! Да ты хочешь узнать об этой безобразнице Ху! — воскликнул Шэнь. — Это длинная история! Купи мне горячих лепешек, и я тебе все о ней выложу.

Гуй отправился в соседнюю лавку, купил восемь лепешек и, вернувшись в чайную, принялся угощать Шэня.

— Так расскажи об этой истории, — попросил Гуй, продолжая начатый разговор.

— Обожди, не торопись! — одернул его Шэнь. — Вот поем и расскажу.

Наконец он уничтожил лепешки и только тогда спросил:

— Почему ты спрашиваешь? Может быть, на ней кто-нибудь хочет жениться? Такую женщину нельзя брать в жены, она весь дом поставит вверх дном.

— Как так? — удивился Гуй.

— Она дочь Ху по прозвищу Плоская Башка — того самого, что служил писарем в административной палате. После смерти отца она стала жить со своими старшими братьями. Братья у нее — на людей не похожи: картежники и пьяницы. В скором времени они продали отцовское место в податной палате. А тем временем сестре исполнилось семнадцать. На лицо она вышла смазливенькая, ну братья и продали ее в наложницы в дом Лаев у моста возле Северных ворот. Положение наложницы ее не удовлетворило, она ругалась и требовала, чтобы ее называли госпожой. Об этом узнала настоящая жена, дала ей в шею и выгнала из дома. После этого она вышла замуж за толстяка Вана, который ждал назначения на должность помощника окружного, и стала настоящей госпожой. Вот здесь-то она показала себя: на его сына-дурня и служанок кричала целый день, а дворовых девок и слуг била смертным боем. Ох, и невзлюбили же ее, не баба — уксус!

Неожиданно через год толстяк Ван умер, сын его заволновался: ведь имущество-то Вана было у нее в руках. Ну, пришел он в дом отбирать вещи, и родня и слуги за него горой, — надеются, что и им что-нибудь перепадет. Но она оказалась хитрей всех — заранее взяла все драгоценности, да и спрятала их в отхожее место. Пришли они — и ну искать. Весь дом перерыли, а ничего не нашли, стали ее обшаривать — а серебра-то словно и не было. Она — в слезы, крик подняла, да к шанюаньскому уездному с жалобой на пасынка. Уездный вызвал всех, устроил следствие и обвинил во всем пасынка. А ей говорит: «Вы же были два раза замужем и теперь, конечно, не будете соблюдать обет верности покойному мужу, а снова выйдете замуж. Таким образом, пасынок все равно под одной крышей с вами жить не станет. Лучше пусть выделит вам вашу долю, и живите в другом месте. А уж будете вы обет блюсти или замуж выйдете в третий раз — это дело ваше». Кончилась тяжба, и, получила она дом в переулке Яньчжисян… Да, все теперь знают безобразницу Ху и связываться с нею боятся. Все это было лет восемь назад, и сейчас ей двадцать шесть, но она уверяет, что ей всего только двадцать один.

— А правда, что у нее тысяча лянов серебра? — спросил Гуй.

— За эти годы, возможно, она потратила порядком. Но все ее украшения и наряды и сейчас можно оценить в пятьсот или шестьсот лянов. Это у нее есть, — проговорил Шэнь Тяиь-фу.

«Коль у нее и впрямь лянов шестьсот, то моя теща будет очень рада. А что она сварливая бабенка, — это меня не касается. Пусть себе измывается над мальчишкой Тин-си», — подумал Гуй и снова обратился к Шэню:

— Уважаемый Тянь-фу! На ней хочет жениться один юноша, которого воспитывал мой тесть. Сватом будет учитель Цзинь Цы-фу. Вы уж не принимайте близко к сердцу, что она такая взбалмошная, помогите договориться, ну и, конечно, от нее деньжат получите в награду. Почему бы вам не взяться за это дело?

— Конечно, можно! — согласился Шэнь. — Я вот только со своей старухой потолкую, так она любого заговорит. А награда будет за вами.

— Конечно, конечно! — заверил его Гуй. — Так я пока пойду, а попозже приду за ответом.

Гуй расплатился за чай, и оба разошлись в разные стороны. Дома Шэнь Тянь-фу пересказал все жене.

— Небесный владыка! — заохала Шэнь Большая Нога, мотая головой. — Так ведь это не баба, а наказанье. Ей надо, чтобы муж был чиновником, да при деньгах, да красавцем писаным, а дома — чтобы ни свекрови, ни деверей не было. Спит она до полудня, а встает, когда солнце над головой. Ленива так, что и травинки не поднимет. Каждый день фыней на восемь снадобий всяких глотает. Мяса простого не ест. Сегодня ей подавай утку, завтра — рыбу, а на третий день — суп из бамбуковых ростков с овощами. Делать она ничего не делает, только и знает, что лакомится мандариновыми лепешками, драконовым глазом да семенами лотоса. К тому же и к вину она пристрастилась. Каждый вечер цзиня по три «Стоцветного» выпивает, а закусывает жареными воробьями и солеными креветками. А потом — в постель, и чтобы две прислужницы усыпляли ее. Те аж до четвертой стражи ее по ляжкам постукивают. Ты говоришь, ее сватает актер? Много ли у него денег, чтобы такую паву в дом взять!

— А ты ей приври что-нибудь, — посоветовал Шэнь Тянь-фу.

— Я, пожалуй, умолчу, что он из актеров, да и о том, что реквизит они дают напрокат — говорить незачем! Скажу ей, — что он, мол, цзюйжэнь и скоро станет чиновником… что у него, мол, есть своя лавка и земля. Ну как? Пойдет?

— Прекрасно! — одобрил Шэнь Тянь-фу. — Вот это и скажи!

Закусив на дорогу, Шэнь Большая Нога отправилась в переулок Яньчжисян и постучалась в дверь дома, где жила взбалмошная Ху. Ей открыла прислужница Хэ Хуа.

— Вы откуда? — спросила она.

— Здесь живет госпожа Ван?

— Здесь. А что у вас?

— Я пришла поговорить о свадьбе, — заявила сводня.

— Подождите здесь. Госпожа только что встала и еще не одета.

— Что я здесь буду сидеть? — возразила Шэнь Большая Нога. — Я лучше пройду к госпоже и поговорю с ней сама.

С этими словами она откинула дверную занавеску и вошла в комнату. Госпожа Ван сидела на кровати и бинтовала себе ноги. Рядом стояла Пай Лянь с квасцовой коробочкой в руках. Узнав сваху, госпожа Ван предложила ей сесть и приказала прислужницам принести чая. Пока она бинтовала ноги, можно было три раза поесть. Покончив с этим занятием, госпожа Ван принялась медленно расчесывать волосы, умылась и наконец приступила к одеванию. Когда солнце стало клониться к западу, она была готова.

— Как вас зовут? — спросила наконец госпожа Ван. — И что вы хотите сказать?

— Моя фамилия Шэнь, — ответила сводня. — А зашла я, чтобы поговорить о свадьбе. Может быть, госпожа, придется выпить у вас свадебного вина?

— А что это за человек? — поинтересовалась госпожа Ван.

— Он из семьи Бао, что живет у ворот Сишуймынь. Зовут его цзюйжэнь Бао. У него есть участок земли и своя торговля. А имущество оценивается в сотни тысяч связок монет! Ему двадцать три года и у него нет ни родителей, ни братьев с сестрами. Он думает взять ласковую, умную жену, которая была бы хозяйкой в доме. Уже давно он мне говорил об этом. Я вас хорошо знаю и решила, что только вы ему подходите. Вот набралась храбрости и пришла к вам.

— А какое положение этот цзюйжэнь занимает в семье? — спросила госпожа Ван.

— Он сам хозяин и хочет жениться. Никого другого в их доме нет.

— Штатский или военный?

— Из военных, — не моргнув глазом, выпалила сводня Шэнь. — Ох, и силен же он! Натягивает лук, для растяжки которого требуется усилие в сто цзиней. Гирю в триста цзиней в одной руке пронесет.

— Матушка Шэнь! — проговорила госпожа Ван. — Вы ведь знаете, что я кое-что видела на своем веку. Я не такая, как все. Уже через месяц после переезда к Ванам я отправила к родителям мужа свою падчерицу, вышедшую замуж за шэньши Суня. В доме у них три зала, в которых горело больше сотни свечей. На столах лакомства и яства разнообразные — аж глаза разбегались. Когда я навестила их, меня встретили с музыкантами, которые услаждали мой слух нежными мелодиями. Сама старая госпожа Сунь в разукрашенной шляпе и малиновом халате усадила меня на почетное место и потом только села сама. Мою голову украшало столько ниток жемчуга, что они закрывали мне все лицо. Камни были величиной в бобовое зерно. Служанки, стоявшие по бокам, раздвигали украшения — только тогда я могла кушать. Всю ночь актеры давали представления, а мы глядели и попивали вино. На следующий день меня до самого дома провожали четыре прислужницы, и какая-то из них посадила на мою белую шитую золотом юбку пятно грязи. Так я их всех хотела за это со света сжить! Они бросились на колени и стали биться головой об пол, умоляя сжалиться. Но я не простила их. Матушка Шэнь! Говорите мне только чистую правду. Если вы мне хоть немного солгали, я вас так просто из рук не выпущу.

— Ну что вы, что вы! — клялась Большая Нога. — Я человек честный, мне можно верить. Как от одной капли бывает только один пузырь, так и за моими словами ничего другого не кроется. Я не какая-нибудь сводня. Если я хоть одно слово соврала и вы узнаете, я сама приду к вам и обе щеки подставлю для удара.

— Ну коли так, хорошо. Поговорите с женихом, а я буду ждать ответа. — С этими словами она протянула сводне несколько цяней серебра, а также завернула в бумагу горсть фиников и лепешек для детей.

В дальнейшем произошло то, о чем говорят:

А кто хочет узнать о том, состоялась ли свадьба, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ рассказывается о том, как у госпожи Ван пошли нелады с супругом, а Бао Тин-си встретил своего брата

Напомним о том, как, заручившись согласием госпожи Ван, Шэнь Большая Нога вернулась домой и рассказала обо всем мужу. Когда на следующий день Гуй пришел за ответом, Шэнь Тянь-фу сказал:

— Моя жена ходила к госпоже Ван и расписала ей все как следует. Та согласна. Но только мы скрыли, что у нее будет свекровь, а поэтому госпожа Бао не должна принимать участия в помолвке. Пусть завтра моя жена отнесет сговорные подарки[173] к госпоже Ван. Выберем подходящий день и пошлем паланкин за невестой.

Зять Гуй, возвратившись домой, поведал теще:

— У этой невесты действительно есть несколько сотен лянов серебра. Вот только нрав у нее не больно хорош. Обижать она будет мужа. Да я думаю, что это уж его забота, нам вмешиваться ни к чему!

— Какое нам дело! — воскликнула старая Бао. — Наш выкормыш последнее время больно нос задрал, ему и надо жену с норовом, пусть осадит его!

Приняв решение женить Бао Тин-си, старая Бао вызвала его к себе и приказала ему просить Шэнь Тянь-фу и Цзинь Цы-фу быть сватами.

— Но ведь мы маленькие люди, мне следовало бы жениться только на бедной, — возразил Бао Тин-си. — Ведь если такая жена в дом придет, беды от нее не оберешься.

— Ах ты щенок несчастный! — закричала на него старая Бао. — Раб подлый! Ты пришел из семьи нищего, не удивительно, что и жену нищую ищешь! Век хочешь с сумой побираться! Ведь у нее одних сундуков да коробов хоть пруд пруди, придет такая жена, и дом сразу станет богатым! Что ты понимаешь, смерд?

Не решаясь больше перечить, Бао Тин-си попросил Гуя сопровождать его к сватам, но тот ответил:

— Матушка так заботится, а от него и доброго слова не услышит. И то ему не так и это не так. Не стоит и мне стараться для такого неблагодарного.

— Не понимает он, где добро, а где зло! — вмешалась в спор старая Бао. — Ты уж, зятек, не обращай на него внимания.

И зять согласился.

На следующий день приготовили угощений, позвали сватов. Вместо Бао Тин-си, который вместе с труппой уехал на спектакль, гостей принимал Гуй. Старуха тем временем вытащила четыре набора золотых украшений и четыре набора серебряных украшений, которые остались после смерти ее первой невестки, и отдала их Шэнь Тянь-фу. Тот оставил у себя половину сговорных подарков, а другую половину его жена отнесла невесте.

Было решено, что невеста придет в дом жениха тринадцатого числа десятой луны. К двенадцатому числу в дом жениха перевезли все четыре сундука невесты, четыре шкафа, домашнюю утварь, оловянную посуду и две большие кровати. Вслед за вещами приехали в паланкинах и обе служанки. На старую Бао они не обратили внимания, так как не знали, кто она. Приведя в порядок комнату, служанки уселись в ожидании госпожи.

На следующее утро в паланкине явилась жена Гуя, встретить которую попросили жен Цзинь Цы-фу и Рябого Цяня. Под вечер к воротам подъехал свадебный паланкин, впереди которого несли восемь фонарей. В пятую стражу, когда новобрачные вышли совершить поклон небу и земле, молодая узнала, что у нее, оказывается, есть свекровь. Госпожа Ван со злостью отвесила ей несколько поклонов. Но преподнести чай и туфли[174], как этого требовал обычай, отказалась и удалилась к себе.

Через некоторое время вышли прислужницы и заявили, что молодая госпожа желает дождевой воды, чтобы вскипятить чай. Потом от ее имени попросили зажечь в ее комнате благовония. Наконец госпожа потребовала лакомств и супа, и прислужницы ринулись на кухню. Они бегали взад и вперед, и с уст их не сходило слово «госпожа».

— Что это еще за хозяйка у меня в доме объявилась?.. — вскипела старая Бао, слыша такие возгласы. — К ней можно обращаться лишь как к «молодухе». Ее нельзя назвать даже молодой госпожой.

Прислужницы передали эти слова своей госпоже, и та от злости едва не задохнулась.

На третий день в гости к семье Бао пожаловали жены актеров. По обычаям, которые в то время существовали в Нанкине, молодая жена, приходя в дом мужа, в течение трех дней должна была готовить рыбные блюда, — считалось, что это способствовало зажиточной и счастливей жизни, так как слово «рыба» звучит так же, как и слово «избыток». В семье Бао также купили рыбу, вскипятили в котле воды и предложили молодой пойти на кухню. Но та не обратила никакого внимания на предложение и продолжала сидеть в своих покоях. Наконец к ней пришла жена Рябого Цяня.

— Так нельзя! — стала она вразумлять молодую. — Уж если ты стала женой, тебе надо выполнить обычай.

Молодая со злостью сбросила свои наряды, надела передник и отправилась в кухню. Взяв рыбину, она раза четыре провела по ней ножом, схватила за хвост и швырнула в котел с кипящей водей. В лицо жены Рябого Цяня, которая следила за разделыванием рыбы, ударили брызги горячей воды.

— Что ты делаешь? — отпрянула она в сторону и вытерла лицо платком. Ее новый шелковый халат насквозь промок. На госпожа Ван молча бросила нож и, что-то бормоча под нос, вернулась в свою комнату. Вечером она не пожелала выйти в зал к гостям.

На четвертый день Бао Тин-си должен был вести труппу на ночной спектакль и зашел домой переодеться. Госпожа Ван уже заметила, что ее муж носит не шелковую шляпу ученого мужа, а самую обыкновенную шапку простолюдина. Она заподозрила, что он вовсе не цзюйжэнь. Когда он надевал свою шляпу, она спросила:

— Куда ты так поздно?

— На работу, — ответил Бао Тин-си.

«На какую это работу? — раздумывала госпожа Ван. — Видно, в лавку счетами заниматься».

Бао Тин-си вернулся только на рассвете, когда уже пробила пятая стража.

— Почему ты всю ночь напролет проверял счета в лавке?

— В какой лавке? — удивился муж. — Я руковожу актерской труппой, и сегодня ночью мы давали представление.

Когда она услышала его ответ, ее охватила безумная злость. Дико закричав, она упала навзничь, стиснула зубы и потеряла сознание. Охваченный тревогой, Бао Тин-си позвал прислужниц, те стали отпаивать госпожу имбирным настоем. Придя в себя, госпожа Ван заплакала, потом зарыдала и стала кататься по полу. Волосы ее разметались. Затем она вскочила на ноги, взобралась на кровать и стала распевать песни. По всему было видно, что у нее острое нервное расстройство, вызванное разочарованием. Прибежала старая Бао с дочерью и при виде этой сцены не знала, то ли ей гневаться, то ли смеяться.

В этот момент в комнату вошла Шэнь Большая Нога с двумя пакетами лакомств для молодой. Едва госпожа Ван увидела старую сводню, как бросилась к ней и, крепко схватив свою жертву, потащила к параше. Приоткрыв крышку, она зачерпнула рукой содержимое и стала мазать физиономию Шэнь. Старуха чуть не задохнулась от вони. Наконец их разняли, и Шэнь Большая Нога улизнула из комнаты, получив предварительно нахлобучку от старой Бао. Пристыженная сводня попросила воды вымыть лицо и отправилась восвояси.

Тем временем к больной вызвали лекаря.

— Мокрота заложила дыхательные пути, к тому же жизнеспособность организма ослаблена, — заявил он. — Необходим женьшень и янтарь.

А каждая доза такого лекарства стоила пять цяней серебром, Болезнь длилась два года, за это время были проданы все наряды, украшения и даже обе прислужницы госпожи.

Как-то зять Гуй и его жена пришли на совет к старой госпоже.

— Ведь Бао Тинь-си приемный сын и проку в нем нет никакого, — заявил Гуй. — А здесь еще и жена у него сумасшедшая. При такой жизни скоро придется все деньги, а может быть, и дом спустить на женьшень и другие лекарства. Разве можно допустить такое? Лучше выбросим их из дома, и пусть сами о себе заботятся, а мы выметем этот сор и спокойно заживем одной семьей.

Старуха поддержала дочь и зятя и велела Бао Тин-си вместе с женой убираться из дома. Тот растерялся и обратился за помощью к соседям Ван Юй-цю и Чжан Го-чжуну, которые когда-то были свидетелями его усыновления. Соседи пришли и стали увещевать старую Бао.

— Уважаемая госпожа! Так нельзя поступать. Ведь ваш господин взял его на воспитание, и Бао Тин-си несколько лет помогал ему вести дела труппы. Как же можно его выгонять?

Старая Бао стала на разные лады расписывать, как непочтителен Бао Тин-си к родителям и как невыносима его жена, у которой нет никаких добродетелей.

— Я не хочу, чтобы он жил здесь. Если он останется, я вместе с дочкой и зятем уеду отсюда.

Соседи ничего не могли поделать со старухой.

— Раз уж вы хотите его выгнать, то хоть дайте ему денег немного, чтобы он каким-нибудь делом занялся. Как же они жить будут, если выставите их совсем голыми?

— Когда он пришел к нам, у него только и было, что несколько волосков на голове, а за душой — ничего. Я его вот какого вырастила и женила дважды. Да еще его отцу сколько передавала! Раз Бао Тин-си не может возместить эти расходы, то пусть и с меня ничего не просит!

— Все это так, — возразили соседи, — но ведь, как говорится, «милость нисходит сверху». Вам все-таки надо позаботиться о них.

Наконец они уломали старуху, и та согласилась выделить Бао Тин-си двадцать лянов серебра, но с условием, что они будут жить отдельно. Бао Тин-си взял деньги, погоревав, арендовал небольшой домик позади лавки Ван Юй-цю и переехал туда. Хотел было он сколотить свою актерскую труппу, но денег не хватило, а другого ремесла он не знал. И пришлось супругам, как говорится, «бездельем заниматься, сидеть и проживаться». Когда деньги кончились, пришлось отказаться от янтаря и женьшеня для жены, но вот удивительно, недуг оставил ее, она только все время плакала и проклинала свою судьбу.

Как-то Бао Тин-си вернулся домой после прогулки и увидел у себя Ван Юй-цю.

— У тебя был когда-нибудь брат в Сучжоу? — спросил сосед.

— У старого Бао был только я один, других сыновей он не имел.

— Да не у Бао, — теребил его Ван Юй-цю, — а у Ни, что жил у башни Трех Таблиц.

— У меня было несколько братьев, да отец всех продал. Неизвестно, где они сейчас. А насчет того, чтобы у меня был брат в Сучжоу, я ничего не слышал.

— Только что здесь был человек, который заходил в каждый дом и спрашивал шестого сына Ни. Он заглянул и к госпоже Бао и сказал, что господин Ни разыскивает своего шестого брата. Старуха не пожелала разговаривать с ним, и он пришел ко мне. Я сразу решил, что он ищет именно тебя. Ты шестой сын Ни или нет?

— Да, шестой! — подтвердил Бао Тин-си.

— Здесь он никого не нашел и отправился искать в другое место. Может быть, он еще вернется. Подождем в моей лавке.

Как раз в этот момент вновь появился тот человек.

— Вот это и есть шестой сын Ни. Зачем он вам? — спросил Ван Юй-цю.

— Откуда вы и зачем я вам нужен? — повторил вопрос Бао Тин-си.

Незнакомец вынул из-за пазухи красную карточку и показал ее обоим. На карточке было написано:

«Приемный сын господина Бао Вэнь-цина, что живет у Западных ворот, зовется Бао Тин-си, настоящее его имя Ни Тин-си, и он является шестым сыном Ни Шуан-фына. Я, Ни Тин-чжу, довожусь ему родным братом и разыскиваю его, хочу встретиться с ним в гостинице. Крайне срочно!»

— Все правильно! Это я! — воскликнул обрадованный Бао Тин-си и обратился к посланцу с вопросом:

— А вы кто такой?

— Меня зовут А Сань, я слуга господина.

— Где же твой господин?

— Он служит у наместника в Сучжоу и получает в год тысячу лянов. А сейчас он в местном управлении. Если вы его брат, пойдемте, господин, к нему, он хотел с вами встретиться.

Обрадованный Бао Тин-си вместе с А Санем отправился в управление, помещавшееся у моста Хуайцинцяо.

— Посидите пока в чайной у реки, а я схожу за господином, — попросил А Сань.

Через некоторое время Бао Тин-си увидел А Саня. Позади него шел человек лет пятидесяти, в шляпе ученого мужа, в коричневом шелковом халате и черных сапогах с белыми подошвами. Незнакомец носил расчесанную на три пряди бороду. Когда слуга вошел в чайную, он указал на Бао Тин-си:

— Вот Шестой господин.

Бао Тин-си бросился к брату, тот обнял его и проговорил:

— Неужели это мой шестой брат?

— А ты мой старший брат! — воскликнул Тин-си.

Оба заплакали и сели, обнимая друг друга.

— Брат мой! Когда тебя усыновил господин Бао, я жил в столице и ничего об этом не знал. В двадцать лет я служил секретарем у разных чиновников. Во всех провинциях я искал своих братьев, но так никого и не нашел. Пять лет назад, когда я вместе с одним уездным начальником приехал в Гуандун на новое место службы, у башни Трех Таблиц я встретил одного земляка, который рассказал, что тебя усыновил Бао и что наши родители умерли.

Тут Ни Тин-чжу прервал свой рассказ и заплакал.

— Я сейчас с этими Бао… — хотел было сказать Тин-си, но брат перебил его.

— Погоди, я кончу. Так вот, на мое счастье я повстречал господина Цзи, который обходится со мной как с другом и платит ежегодно тысячу лянов. Несколько лет он служил в Шаньдуне, а теперь его перевели наместником в Сучжоу. Сучжоу наша родина, и я, не щадя своих сил, стал искать тебя. Теперь на накопленные за эти годы деньги я могу приобрести дом в Нанкине, выписать из столицы жену, и мы заживем вместе. Ты женат или нет?

Бао Тин-си подробно рассказал, как его усыновил господин Бао и как милостив он к нему был, как господин Сян помог ему жениться, а жена умерла, и он женился на теперешней своей супруге, и, наконец, как их выгнала из дома старая Бао.

— Это не беда! — утешил его брат. — А где сейчас твоя жена?

— Мы снимаем дом по соседству с домом старухи Бао.

— Пойдем-ка к тебе домой, я хочу посмотреть, как вы живете, а потом придумаем, что делать дальше.

Ни Тин-чжу расплатился за чай, и оба направились к лавке Ван Юй-цю, который встретил их поклоном. Бао Тин-си пригласил Ван Юй-цю следовать за ними. Госпожа Ван встретила деверя в домашнем платье, так как все ее наряды и украшения были уже проданы. Ни Тин-чжу достал из кошелька четыре ляна и подарил их невестке. При виде такого важного родственника госпожа Ван оживилась, сама принесла для гостя чай, а Бао Тин-си поднес чашку брату.

— Брат! — проговорил Ни Тин-чжу, осушив ее, — мне надо бы сходить в присутствие. Ты меня подожди, нам необходимо поговорить еще.

Когда Ни Тин-чжу ушел, Бао Тин-си обратился к жене:

— Надо будет угостить брата. Я куплю утку, несколько цзиней говядины, рыбы и попрошу Ван Юй-цю приготовить четыре блюда.

— Ах ты чурбан! — напустилась на него жена. — Ведь он служит в доме наместника, что же, он нашего мяса не пробовал? Не думаю, что он придет к нам голодный. Вот тебе три цяня и шесть фыней серебра, ступай в лавку и купи шестнадцать тарелочек с разными сластями и фруктами да захвати несколько цзиней старого «Стоцветного». Вот уже тогда не ударим лицом в грязь!

— Правильно, жена, — согласился Бао Тин-си и, отвесив серебро, отправился за вином и угощениями. Скоро он принес покупки домой. Под вечер действительно прибыл паланкин брата с двумя фонарями, на которых было написано: «Канцелярия наместника». За паланкином следовал А Сань. Ни Тин-чжу вылез из паланкина и вошел в дом.

— У меня с собой ничего нет, кроме семидесяти лянов серебра, — обратился он к брату и тут же велел А Саню вытаскивать из дорожного сундучка пакеты.

— Возьми это себе! — сказал он, передавая деньги брату. — Завтра я вместе с господином уезжаю в Сучжоу. Присмотри себе дом лянов за двести — триста и живи в нем с женой. А когда устроитесь, приезжай ко мне. Я уже договорился с господином Цзи: тысяча лянов за этот год пойдет тебе. Ты их или в оборот пусти в Нанкине, или дома покупай, на доходы с которых и будешь жить.

Бао Тин-си взял серебро и пригласил брата отведать угощений. Они поговорили о родителях, о братьях и о лишениях, которые терпели вдали друг от друга. Вспоминая все это, братья плакали и не могли наговориться. Ни Тин-чжу ушел, когда время уже перевалило за вторую стражу.

На следующий день Бао Тин-си посоветовался с Ван Юй-цю и пригласил к себе посредника для покупки дома. Проведав, что у Бао Тин-си есть брат, который служит у наместника, соседи стали называть его господином Ни Шестым. А радость его жены трудно описать.

Прошло полмесяца, и посредник приглядел в переулке Шицзясян у моста Сяфоуцяо дом с четырьмя дверями и тремя комнатами, принадлежащий семье цензора Ши. Но хозяин давно не жил в этом доме и поэтому продал его дешево, за двести двадцать лянов. Бао Тин-си совершил купчую, внес задаток в двадцать лянов и переехал на новое место. В день переезда соседи прислали подарки. Пришел засвидетельствовать свое почтение и Гуй, при покупке подарков он тоже внес свою долю.

Два дня Бао Тин-си принимал гостей. Жене он купил несколько приличных платьев, но та вдруг опять стала жаловаться на недомогание и через несколько дней пригласила к себе лекаря. По его указанию пришлось купить снадобий на восемь фыней. Скоро деньги, полученные от брата, разошлись, и Бао Тин-си решил ехать к брату в Сучжоу. В день отъезда ветер был неблагоприятный, и лодочнику приходилось вести лодку у северного берега. Прошла ночь, и, добравшись до Ичжэна. он причалил у отмели Желтой Глины. Ветер так усилился, что переехать реку не было никакой возможности.

Бао Тин-си сошел на берег, чтобы перекусить и выпить. Вдруг он заметил молодого человека, в шелковом халате цвета яшмы, в шляпе ученого и больших красных туфлях. Юноша пристально осмотрел Бао Тин-си с головы до ног и спросил:

— Уж не дядюшка ли это Бао?

— Моя фамилия Бао, — изумленно подтвердил Бао Тин-си, — а как ваша фамилия? Почему вы меня так величаете?

— Вы же зять старого Вана, который служил у аньцинского окружного Сяна? — спросил юноша.

— Да, а откуда вы все это знаете?

— Я муж внучки старого Вана, выходит, вы — мой родственник.

— Неужели? — засмеялся Бао Тин-си. — Пойдемте, господин, потолкуем.

Они зашли в чайную, выпили чая и съели целую тарелку пирожков с мясом, которыми славился Ичжэн.

— Как ваша фамилия? — спросил Бао Тин-си.

— Моя фамилия Цзи. Не узнаете меня, дядюшка? А я вас сразу узнал: вы следили за порядком во время экзаменов. Потом ваш отец у нас дома пил вино. Неужели вы все это забыли?

— Значит, вы сын уважаемого господина Цзи? Почему же вы вступили в такой брак?

— Когда областной Сян, получив повышение, отправился на новое место, старый Ван не поехал с ним и остался в Аньцине. Потом тестя сделали архивариусом, и все шэньши стали ходить к нему, отдавая должное его доброте. Вот тогда я и женился на внучке старого Вана.

— Это очень хорошо! — воскликнул Бао Тин-си и спросил: — Ваш батюшка здоров?

— Четвертый год пошел с тех пор, как он умер!

— А почему вы здесь?

— Я приехал навестить господина Сюня, который служит в соляном приказе. Этот Сюнь сдавал экзамены вместе с моим покойным отцом. А вы, дядюшка, куда едете?

— В Сучжоу, к родственнику.

— Когда думаете вернуться? — спросил Цзи Вэй-сяо. — Если у вас не будет никаких дел, приезжайте погостить в Янчжоу. Там справитесь в адресной книге и сразу отыщете меня. Приезжайте, дядюшка, дайте мне возможность угостить вас.

— Обязательно приеду, — пообещал Бао Тин-си.

Они простились, и Бао Тин-си сел в лодку. Когда он приехал в Сучжоу и сошел на берег у ворот Чанмынь, он неожиданно встретился с А Санем, слугой своего брата.

А дальше случилось то, о чем говорят:

А кто хочет знать, что сказал А Сань, пусть послушает следующую главу.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ рассказывается о том, как Цзи Вэй-сяо в Янчжоу вступил в дом своей второй жены, а Сяо Цзинь-сюань в Нанкине отбирал сочинения

Напомним о том, как у ворот Чанмынь Бао Тин-си встретил А Саня, слугу своего старшего брата. За А Санем следовал человек, который нес на плече фигуры трех жертвенных животных, бумажные деньги и бумажную лошадь.

— А Сань! — окликнул его Бао Тин-си, — господин Ни в ямыне? Куда вы несете все эти вещи?

— А, Шестой господин! Как только мой хозяин приехал из Нанкина к своему начальнику, он послал человека за своей женой в столицу, но тот, возвратившись, сообщил, что в прошлом месяце его жена покинула бренный мир. Для моего господина это было большим ударом. Он тяжело заболел и через несколько дней умер. Гроб с его телом находится за городской стеной, а я переехал жить в гостиницу. Сегодня исполнилось семь дней со дня смерти господина, и я иду к его гробу, чтобы сжечь бумажные изображения.

Бао Тин-си вытаращил глаза, слова замерли у него на устах. — Как же так! Старший брат умер! — едва вымолвил он.

— Да, он покинул этот мир, — подтвердил слуга.

Бао Тин-си с рыданиями упал на землю. А Сань бросился поднимать его. В город Бао Тин-си не пошел; вместе с А Санем он отправился к гробу брата. Они положили около гроба жертвенных животных, совершили возлияние вина и приступили к сожжению бумажных денег.

— Старший брат! — рыдая, восклицал Бао Тин-си, — твоя душа ушла еще недалеко. Я опоздал немного и больше уже не увижу тебя.

Наконец А Сань уговорил его идти домой, и они направились в гостиницу.

На следующий день Бао Тин-си взял часть денег, которые были припрятаны на дорогу, и, купив жертвенных животных и бумажных денег, отправился к гробу брата. Через несколько дней его денежные запасы иссякли. А Сань, простившись с ним, уехал в другое место, и Бао Тин-си пришлось за два ляна серебра заложить свой шелковый халат. На эти деньги он нанял лодку, добрался до Янчжоу и, сойдя на берег, отправился на поиски своего родственника Цзи Вэй-сяо.

В адресной книге при ямыне он нашел запись: живет в храме Синцзяосы. Бао Тин-си отыскал этот храм.

— Вам господина Цзи? — переспросил монах. — Он справляет свадьбу в доме Ю, что живут в переулке Пяти Стен рядом с соляной лавкой. Ищите его там.

Подойдя к дому Ю, Бао Тин-си увидел на воротах свадебные полотнища. Просторный зал был полон гостей. В центре на столике горели две красные свечи. На стене висела картина «Сто детей», по обеим сторонам которой сбегали вниз красные полотнища с изречениями: «Пусть всегда будут чистый ветер и ясная луна; пусть талантливый юноша и прекрасная девушка всегда наслаждаются ими». Среди гостей Бао Тин-си заметил и Цзи Вэй-сяо в новой шляпе ученого и шелковом красном халате с серебристым отливом. Увидев Бао Тин-си, Цзи Вэй-сяо в изумлении вскочил, бросился ему навстречу и отдал поклон.

— Дядюшка! Вы приехали из Сучжоу? — спросил он.

— Да, — ответил Бао Тин-си. — И, кажется, угодил на вашу свадьбу. Ну что ж, отведаем свадебного вина.

Гости заинтересовались вновь прибывшим.

— Это мой родственник Бао. Он дядя моей жены, значит и мне доводится дядей, — объяснил Цзи Вэй-сяо.

— О! — закричали гости, — а мы не проявили должной почтительности.

Бао Тин-си поинтересовался фамилиями присутствующих. Указывая на двух гостей, сидящих на почетных местах, Цзи Вэй-сяо сказал:

— Это господа Синь Дун-чжи и Цзинь Юй-лю — известные ученые в Янчжоу. Начиная с древности, никто не сочинял стихи так хорошо, как они. А писать иероглифы они такие мастера, что подобных, пожалуй, не сыщешь во всей Поднебесной.

В это время внесли угощения. Оба представленные Бао Тин-си господина снова заняли почетные места, рядом с ними усадили Бао Тин-си, а потом за столом разместились и родственники из семьи Ю. После трапезы Цзи Вэй-сяо и его родные ушли во внутреннюю комнату для выполнения свадебных церемонии, а Бао Тин-си с двумя учеными остался в зале.

— Как отвратительны эти денежные мешки, эти соляные болваны из Янчжоу! — воскликнул господин Синь. — Один такой, по фамилии Фын, живет на Синшэнци у реки и имеет более десяти тысяч лянов серебра. Однажды он попросил меня приехать из Хуэйчжоу к нему; я пожил полгода и говорю: «За то, что я приехал к вам, вы должны заплатить мне тысячи три лянов серебра». А он и волосок пожалел дать! Я говорю людям: «Этот Фын должен мне дать положенное, после смерти он все равно из этих десяти тысяч ни гроша не возьмет с собой и в загробный мир явится бедняком. Владыка Янь-ван захочет построить для себя дворец и уж конечно меня, а не кого другого он попросит сделать надпись «Дворец владыки подземного царства». Никто другой так красиво не напишет, и за это он подарит мне по крайней мере десять тысяч лянов… Может быть, этому Фыну тогда и перепадет от меня несколько тысяч. Так чего же ему считаться! — И господин Синь разразился хохотом.

— Правильные слова! — поддержал его второй. — Не так давно Фан, что живет у реки, попросил меня написать парные надписи по одиннадцати иероглифов в каждой и прислал ко мне слугу с восемьюдесятью лянами серебра. Я подозвал слугу к себе и говорю: «Иди к своему господину и скажи, что иероглифы Цзиня высоко ценятся в княжеских дворцах столицы — каждый маленький иероглиф по одному ляну, а большой — по десять. Вот и получается, что за эти двадцать два иероглифа причитается двести двадцать лянов серебра. Даже за двести девятнадцать лянов и девять цяней я не стану писать ему». Слуга кинулся к своему господину, и это животное Фан, кичась своим богатством, собственной персоной пожаловал ко мне в паланкине и отсчитал двести двадцать лянов. Я ему передал надписи, а он… он взял их и изорвал в клочья! Я, конечно, разозлился и выкинул деньги на улицу, а носильщики соли и чистильщики уборных собрали их и унесли. Господа, ну как не питать отвращения к этим мелким людишкам!

В этот момент появился Цзи Вэй-сяо.

— Вы рассказываете историю про этих болванов соляных купцов? — засмеялся он. — На днях я слышал, что Янчжоу называют средоточием шести духов.

— Нет, пяти, — возразил Синь Дун-чжи. — Откуда шесть?

— Именно шести! — продолжал Цзи Вэй-сяо. — Считайте сами: в паланкине восседают духи должников, несут паланкин — духи волов, за паланкином следуют духи навоза, за воротами смотрят духи лжи, а в доме прячутся духи-оборотни. Это «пять духов». Сейчас торговцы солью носят шляпы ученых с шариком из хрусталя на макушке. Вот и выходит шесть духов[175].

Все засмеялись и принялись за еду.

— Я слышал, что когда эти богатеи — соляные купцы — заходят в харчевню, то заказывают лапшу по восемь фыней за чашку. Разок глотнут бульона, а остальное отсылают носильщикам своих паланкинов. Неужели это правда? — спросил Бао Тин-си.

— Как же, конечно! — воскликнул господин Синь.

— Они действительно не могут проглотить ни куска в харчевне! — вмешался господин Цзинь. — Съедят дома целый котел, а потом уже в харчевню идут.

За разговором и шутками не заметили, как наступил вечер. Заиграла музыка, и Цзи Вэй-сяо ввели в покои для молодых. Гости выпили вина и вскоре разошлись, а Бао Тин-си пошел ночевать в харчевню. На следующий день он отправился к новобрачным, чтобы поздравить их и посмотреть на невесту. Познакомившись с ней, Бао Тин-си вместе с Цзи Вэй-сяо вошел в зал для гостей и осторожно спросил:

— Уважаемый племянник! Я не слышал, чтобы с вашей прежней женой что-нибудь случилось. Как же вы отважились на такое?

— А вы взгляните на это изречение: «Пусть талантливый юноша и прекрасная девушка всегда будут пользоваться ими», — сказал Цзи Вэй-сяо, указывая на парные надписи. — Мы ценим выше всего искусство и веселье, и поэтому нет ничего удивительного в том, что у молодого человека, встретившего прекрасную девушку, прибавится еще одна жена.

— Не будем пока говорить об этом, — ответил Бао Тин-си. — Но откуда у вас столько денег?

— Когда я приехал в Янчжоу, однокашник моего отца по экзаменам Сюнь подарил мне сто двадцать лянов и назначил меня заведовать сбором налогов в Гуачжоу. Боюсь, придется несколько лет пробыть там. Вот поэтому я и женился во второй раз. А когда вы возвращаетесь в Нанкин? — спросил Цзи Вэй-сяо.

— Ах, племянник! В Сучжоу я ехал к своему родственнику, но все обернулось очень печально. Не скрою, что у меня нет денег даже на то, чтобы вернуться в Нанкин.

— Это дело поправимо, — заметил Цзи Вэй-сяо. — Я дам вам несколько цяней серебра и попрошу вас отвезти в Нанкин одно письмо.

В этот момент за дверью раздались крики. Цзи Вэй-сяо открыл ее и впустил в комнату Синя и Цзиня. За ними в дом вошли даос и какой-то незнакомец — комната сразу наполнилась шумом. Хозяин провел гостей в соседнюю комнату, и когда они сели, господин Синь, указывая на незнакомцев, проговорил:

— Этого даоса зовут Лай Ся-ши. В Янчжоу он известен как поэт. А вот этот — Го Железный Резец из Уху, большой мастер вырезать печати. Оба пришли поздравить вас со свадьбой.

Цзи Вэй-сяо спросил у незнакомцев, где они живут, и пообещал в скором времени нанести им ответный визит.

— Мы слышали, что ваш родственник, господин Бао, проживает в Нанкине. Когда он возвращается домой? — наперебой спросили Синь и Цзинь.

— Через день-два, — ответил Цзи Вэй-сяо.

— Жаль, что мы не сможем уехать вместе с ним! — воскликнули оба господина. — Но и мы скоро махнем в Нанкин! Разве можно торчать в этой глуши, где люди не имеют даже понятия об уважении к ученым!

Когда гости ушли, Бао Тин-си спросил у племянника:

— А кому адресовано это письмо?

— Моему однофамильцу Цзи Тянь-и. Он тоже из Аньцина. Мы когда-то вместе выехали из родного города. Вернуться домой я сейчас не могу, а сам он ни на что не способен, вот я и решил написать ему, чтобы он возвращался один.

— А письмо готово?

— Нет еще. Напишу сегодня вечером. Завтра вы зайдите за письмом и деньгами, а послезавтра выезжайте.

Бао Тин-си не стал возражать. Вечером Цзи Вэй-сяо настрочил письмо и отвесил Бао Тин-си пять цяней серебром.

На следующее утро к воротам дома подъехал паланкин, сидевший в нем человек послал Цзи Вэй-сяо карточку: «Соученик Вашего родственника Цзун-и бьет Вам челом».

Хозяин вышел встретить гостя. Тот носил шляпу ученого и просторный халат. В его облике было что-то от мудрецов древности. Незнакомца ввели в дом и усадили.

— Откуда вы родом и какова ваша уважаемая фамилия? — спросил Цзи Вэй-сяо.

— Меня зовут Му-ань, я из Хугуана. Раньше я жил в столице, где вместе с господином Се Мао-цинем служил учителем в доме Чжао. Сейчас я решил съездить домой и, проезжая через ваш город, услышал ваше имя. Вот и решил засвидетельствовать свое почтение. У меня есть небольшой портрет, на котором я попросил бы вас сделать надпись. Вернусь в Нанкин, обязательно попрошу известных людей напечатать на нем стихи.

— Слава о вас, подобно грому, докатилась до моих ушей, — вскричал Цзи Вэй-сяо. — Если я сделаю вам надпись, это будет то же самое, что хвастаться топором перед домом Лу Баня[176].

Они поговорили, выпили чай, и гость, откланявшись, сел в свой паланкин.

После его ухода пришел Бао Тин-си. Он взял письмо, деньги и поблагодарил хозяина.

— Уважаемый дядя! Не забудьте зайти в квартал Первых Ученых к моему другу Цзи Тянь-и и попросить его, чтобы он ехал домой. Нанкин — это такое место, где с голоду ноги протянешь, ему незачем задерживаться там, — сказал Цзи Вэй-сяо и проводил родственника за ворота.

Бао Тин-си сел в лодку и отправился в Нанкин. Дома он поведал жене обо всех своих несчастьях, но та только обругала его. Время шло, цензор Ши потребовал расплатиться за дом сполна. Бао Тин-си пришлось вернуть дом хозяину, за нарушение договора он так и не получил обратно двадцать лянов задатка. Жить опять было негде. Госпожа Ван наведалась к своей матери, которая жила у Внутреннего моста, попросила у нее комнату, и супруги переехали туда.

Через несколько дней Бао Тин-си в квартале Первых Ученых отыскал Цзи Тянь-и и передал ему письмо. Тот прочитал его и предложил Бао Тин-си чашку чая.

— Извините за причиненное вам беспокойство, — сказал он, — я ознакомлюсь со всем, что хотел сказать мне Цзи Вэй-сяо.

Бао Тин-си оставалось только уйти.

Денег у этого Цзи Тянь-и было в обрез, и он не мог найти себе приличного пристанища. В день он съедал не больше четырех лепешек, на которые тратил восемь цяней, а когда наступал вечер, укладывался спать прямо на верстаке в граверной. Он упал духом, когда из письма Цзи Вэй-сяо узнал, что тот не приедет. Денег на обратную дорогу в Аньцин уже не было. Пришлось сидеть в лавке и, жуя лепешки, предаваться грустным мечтам.

Но скоро не осталось денег даже на лепешки. Однажды утром в лавку вошел какой-то человек в шляпе ученого и черном халате. Цзи Тянь-и ответил на его приветствие и предложил ему сесть на скамью.

— Как ваша фамилия? — спросил незнакомец.

— Моя фамилия Цзи.

— Скажите, господин, есть ли здесь известные люди, способные отобрать экзаменационные сочинения?

— Сколько угодно! — воскликнул Цзи Тянь-и и стал перечислять. — Вэй Ти-шань, Суй Цэнь-ань, Ма Чунь-шан, Цюй Шэнь-фу, Куан Чао-жэнь. Я их всех знаю. Есть еще некий Цзи Вэй-сяо, который раньше жил здесь со мной. Все это очень известные люди. А кого вам надо?

— Все равно кого. У меня есть лянов триста серебра, я думаю отдать их за отбор сочинений. Не можете ли вы подыскать такого человека, с которым я бы мог вместе отобрать сочинения?

— Скажите только, господин, вашу фамилию и место рождения, и я выполню вашу просьбу.

— Моя фамилия Чжугэ, я из уезда Сюйчи. Меня многие знают… Так вы найдете кого-нибудь? — повторил он свой вопрос.

Цзи Тянь-и попросил его посидеть, а сам вышел на улицу. «Хоть здесь и немало отбирающих сочинения, но живут они в разных местах, — раздумывал он. — Ума не приложу, куда идти. Эх, жаль, что Цзи Вэй-сяо нет! А впрочем, что я беспокоюсь? Пойду-ка я сейчас к воротам Шуйсимынь. Кого первого встречу, того и притащу… Наемся досыта за счет этого Чжугэ, а там будь что будет!»

Приняв такое решение, Цзи Тянь-и зашагал по улице. У самых ворот он увидел человека, который входил в город вслед за носильщиком, тащившим его вещи. Приглядевшись, Цзи Тянь-и узнал в нем Сяо Цзинь-сюаня из Аньцина.

«Вот все и устроилось!» — обрадовался он и схватил знакомого за руку.

— Брат Цзинь! Какими судьбами?

— Неужели это Тянь-и? Ты все еще живешь вместе с Вэй-сяо?

— Нет, он давным-давно уехал в Янчжоу, и я здесь один. Вот хорошо, что ты приехал! Есть для тебя одно крупное дельце, только меня не забудь!

— Какое же?

— Не спрашивай! Идем со мной — я обеспечу тебе несколько веселых деньков!

И он потащил его за собой в квартал Первых Ученых. Чжугэ все еще сидел в граверной, с нетерпением поглядывая по сторонам.

— Господин Чжугэ! — закричал Цзи Тянь-и. — Я исполнил вашу просьбу!

Чжугэ поклонился и помог Сяо Цзинь-сюаню внести вещи в лавку. Затем все трое отправились в чайную, церемонно уселись и представились друг другу.

— Моя фамилия Чжугэ, имя Ю, но обычно меня зовут Тянь-шэнь, — сказал Чжугэ.

— А моя фамилия Сяо, — в свою очередь отрекомендовался Сяо Цзинь-сюань. — Имя мое Дин, но называют меня Цзинь-сюанем.

Цзи Тянь-и рассказал ему, что Чжугэ Тянь-шэнь имеет несколько сот лянов серебра, которые он готов отдать за отбор экзаменационных сочинений.

— Я в этом и сам немного разбираюсь, — вставил Чжугэ Тянь-шэнь. — Однако я специально приехал в город, чтобы попросить какого-нибудь известного ученого помочь мне выйти в люди. Счастье, что я встретился с господином Сяо. Сейчас я подобен рыбе, попавшей с суши в воду.

— Боюсь, что я недостаточно талантлив и не справляюсь с вашим поручением, — проговорил Сяо Цзинь-сюань.

— Не надо скромничать, господа! — вмешался Цзи Тянь-и. — Сегодня вы стали закадычными друзьями, будто знали друг друга много лет. Господин Чжугэ, вы за хозяина. Угостите господина Сяо в честь его приезда, и мы все подробно обсудим.

— Верные слова! — воскликнул Чжугэ. — Поскольку я приезжий, приглашаю вас в какую-нибудь харчевню.

Они расплатились за чай и направились в большое питейное заведение на улице Трех Гор.

Сяо Цзинь-сюаню предоставили почетное место, напротив него уселся Цзи Тянь-и, а место хозяина занял Чжугэ Тянь-шэнь. Подбежал половой, Цзи Тянь-и заказал лопатку свиньи, утку и рыбу и велел принести сначала рыбу и утку под вино, а потом уже лопатку и суп за три фыня. На столе появилось вино, и Чжугэ разлил его по чашечкам.

— Господа! — возгласил Цзи Тянь-и, — для нашего дела надо прежде всего найти тихое, но просторное жилище. Когда сочинения будут отобраны, надо позвать резчика и последить за его работой.

— Пожалуй, лучше храма Баоэньсы за Южными воротами нам ничего не найти. Шума никакого, помещение просторное и плата невысока. Давайте закусим, пойдем туда и сразу снимем какое-нибудь жилье.

Когда они осушили несколько чайников с вином, половой принес свиную лопатку, суп и рис. Цзи Тянь-и так наелся, что едва дышал. Наконец они расплатились и, попросив гравера присмотреть за вещами, оставленными в его мастерской, направились к Южным воротам. Там было людно и шумно. Повозки, словно плавающие драконы, двигались в потоке лошадей. Трое новых друзей долго проталкивались сквозь толпу и наконец вышли к храму Баоэньсы.

— Вот тут у храмовых ворот мы и поищем жилье, — остановился Цзи Тянь-и.

— Здесь плохо! Пройдемте дальше, там спокойнее, — возразил Сяо Цзинь-сюань.

Они долго бродили вокруг храма. Прошли обитель, где жили престарелые монахи, и наконец постучались в дверь одного монашеского домика. Служка открыл дверь и, узнав, что они ищут жилье, пропустил их в дом. Скоро к ним вышел владелец дома, старый монах в шапочке из черного атласа и в монашеском одеянии, с четками в руках. Сложив руки в знак приветствия и полуприкрыв глаза, он предложил гостям сесть и спросил их фамилии. Гости назвали себя и еще раз объяснили, что ищут жилье.

— Здесь много домиков, в которых часто останавливаются господа, — сказал монах. — Посмотрите сами, и занимайте тот, что придется вам по душе.

Они облюбовали домик из трех комнат и спросили монаха, какова плата. Оказалось, три ляна в месяц. Как они ни упрашивали монаха, он не сбавил ни гроша. Чжугэ Тянь-шэнь готов был выложить два ляна и четыре фыня, но монах уперся на своем, да и только. Вдруг он принялся отчитывать служку.

— Ты что не подмел пол? Завтра здесь устраивает пиршество господин цензор Ши с моста Сяфоуцяо! Каково будет, если он заметит эту грязь!

Видя жадность монаха, Сяо Цзинь-сюань проговорил, обращаясь к Цзи Тянь-и:

— Хорошо-то здесь хорошо. Да вот за покупками далеко ходить.

Монах презрительно поморщился.

— Конечно, с одним слугой, который и за покупками будет ходить и обед варить, здесь не проживешь. Нужен повар и посыльный — вот тогда дело пойдет.

— Ну, одним поваром и слугой не обойтись, надо еще плешивого осла[177] завести, чтобы слуга быстрее за продуктами ездил, — с усмешкой заметил Сяо Цзинь-сюань.

Монах понял намек и от возмущения вытаращил глаза.

— Ну, мы, пожалуй, пойдем, а потолкуем потом, — сказали гости, поднимаясь, и монах проводил их до двери.

Пройдя еще около двух ли, они достигли дома монастырского настоятеля и постучали в дверь. Их встретил сам хозяин. Расплываясь в улыбке, он пригласил гостей в дом, усадил, предложил чай и принес девять тарелок с прекрасными апельсиновыми пирожными, с медом, ореховым печеньем и другими сладостями. Гости заговорили о своем желании снять дом.

— Ну что ж! — улыбнулся настоятель. — Какой вам понравится, туда и несите вещи.

Когда зашел разговор о цене, хозяин не стал торговаться.

— К чему такие счеты? Счастье, что вам понадобилось помещение, а то я никогда бы не познакомился с вами. Дайте немного на жертвы божествам, и хватит. Будет ли монах торговаться?

Видя его бескорыстие, Сяо Цзинь-сюань заявил:

— За все беспокойства, которые мы причиним, учитель, мы будем платить вам два ляна серебра. Уж вы не обессудьте!

Настоятель поспешно согласился. Чжугэ и Сяо остались у монаха, а Цзи Тянь-и отправился в город за вещами. После его ухода настоятель приказал послушнику подмести пол, застелить кровати и расставить мебель, а гостям налил свежего чая и завел с ними приятную беседу.

Вечером, когда принесли вещи, настоятель простился и ушел. Сяо Цзинь-сюань попросил Чжугэ Тянь-шэня отвесить два ляна серебра, завернуть их и передать настоятелю. Через некоторое время зажгли лампу, стали готовиться к ужину. Чжугэ Тянь-шэнь отсчитал несколько лянов серебра и попросил Цзи Тянь-и сходить за вином и закусками. Тот согласился и вернулся из харчевни очень быстро в сопровождении слуги с четырьмя чайниками вина и четырьмя блюдами, на которых громоздились круги колбасы, соленые креветки, лягушачьи ножки и медуза.

Чжугэ Тянь-шэнь был родом из деревни и никогда не видел колбасы.

— А что это такое? Будто жизненное начало борова.

— Вы ешьте и не спрашивайте, — проговорил Сяо Цзинь-сюань.

— Да это соленое мясо! — воскликнул Чжугэ, распробовав неизвестное блюдо.

— Вот и ошиблись! — усмехнулся Сяо Цзинь-сюань. — Разве у соленого мяса снаружи есть шкурка? Это свиные кишки, наполненные мясом!

— А это что такое, хрустящее? — недоумевал Чжугэ, никогда не пробовавший медузу. — Очень вкусно! Надо этого хрустящего еще купить.

Покончив с едой и выпив вино, все трое стали готовиться ко сну. У Цзи Тянь-и никаких вещей не было, поэтому Сяо Цзинь-сюань расстелил свою подстилку и уложил его у себя в ногах.

На следующее утро настоятель зашел к постояльцам.

— Бедный монах приготовил скудную трапезу для своих гостей, — проговорил он, — не обессудьте, господа. А потом прогуляетесь в окрестностях храма.

Те стали было отнекиваться, но потом согласились и пошли за хозяином. В приделе их уже ждали четыре огромных блюда с кушаньями. После завтрака гости захотели погулять в храме Трех Буддийских Сокровищ[178]. Перед их взором предстало главное здание храма, над которым красовалась золотая надпись: «Храм основателя главного учения в Поднебесной».

Они прошли два придела и по извилистой лестнице с перилами поднялись в высокую башню: казалось, они зашли в тупик. И вдруг настоятель распахнул дверь и предложил гостям войти внутрь. Они повиновались и очутились на ровной площадке, высоко над землей. Все вокруг лежало как на ладони.

В небо вздымались могучие деревья, высоко вверх тянулись бесчисленные стволы шумящих под ветром бамбуков. Это была башня, воздвигнутая в честь учителя Сюань Цзана[179].

Через некоторое время настоятель заторопил своих постояльцев — пора было возвращаться домой. Вечером появилось вино и девять блюд с кушаньями. Когда они пили вино, настоятель сказал:

— С тех пор как меня назначили настоятелем, я ни разу еще не устраивал угощения. Послезавтра в честь своего назначения я устраиваю пиршество и приглашаю актеров. Прошу вас, господа, ко мне на представление. Только не давайте за это денег.

— Мы обязательно придем поздравить вас, — пообещали гости.

На третий день у настоятеля должно было собраться около шести десятков гостей из управления Интяньской области и из уездных ямыней. С утра в дом нахлынули повара, половые; прислали свой реквизит и актеры. Настоятель беседовал со своими постояльцами, вдруг вошел послушник и доложил:

— Учитель! Опять тот человек пришел.

А дальше произошло то, о чем люди говорят:

Но об этом вы узнаете в следующей главе.

В ГЛАВЕ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЙ рассказывается о том, как Чжугэ в монашеской обители повстречал друзей, а Ду Шэнь-цин в Южноречье взял себе наложницу

Напомним о том, как во время беседы настоятеля с Сяо Цзинь-сюанем и его друзьями в комнату вбежал послушник и торопливо доложил:

— Тот человек пришел!

Настоятель откланялся и вышел вслед за послушником.

— Опять этот бездельник Лун Сань?

— Конечно, он! — ответил послушник. — Только в этот раз он выкинул еще более удивительную штуку. Посмотрите сами, учитель!

Настоятель спустился вниз, где слуга раздувал огонь в печи, и прошел в зал. В глубине его на стуле сидел человек. На темном лице, заросшем бородой, выделялись глаза с желтыми белками. Голову украшала женская шляпа, сделанная из бумаги. Одет он был в женский халат из голубой холстины и белую юбку, на ногах красовались огромные разукрашенные цветами туфли. Со двора доносились крики двух носильщиков паланкина, требовавших денег.

При виде настоятеля лицо гостя расплылось в улыбке.

— Господин супруг! — сказал он. — У вас сегодня радостное событие. Вот я и приехала пораньше помочь вам по хозяйству. Заплатите скорее носильщикам, чтобы они ушли отсюда.

— Уважаемый Лун Сань! — воскликнул настоятель, горестно сдвинув брови. — Зачем ты опять пожаловал сюда? В каком ты виде! — и, поспешно отдав деньги носильщикам, он продолжал:

— Уважаемый Лун Сань! Снимай скорее эти одеяния! Что скажут люди при виде такого чудища?

— Ах, господин! В вас нет ни капли совести! Когда вы сделались настоятелем, вы же не дали мне шляпу в позолоте и не сшили для меня красного парадного халата, который должна носить заслуженная жена. Мне пришлось надеть бумажную шляпу. Будьте довольны, что я сделала это, не побоявшись насмешек, почему же теперь вы заставили меня снять ее?

— Уважаемый Лун Сань! Шутка шуткой, смех смехом, но ты явился, очевидно, из-за того, что я не пригласил тебя сегодня. Уж если пришел, то веди себя как следует. Ты хочешь опозорить меня? Зачем ты так вырядился?

— Вы не правы, муженек. Ведь недаром говорят: «Ссора у супругов только на одну ночь». Да и к чему мне позорить вас?

— Я сам понимаю, что виноват. Я не пригласил тебя и тем самым обидел. Сними с себя все эти наряды и садись выпей. Только не прикидывайся сумасшедшим, а то ведь меня на смех поднимут!

— Нет, это я виновата, — возразил Лун Сань. — Я, как ваша супруга, должна сидеть во внутренних комнатах, накладывать кушанья на тарелки, чистить фрукты, заботиться о том, чтобы гостей как следует угостили. Разве в такое время я могу сидеть здесь, в зале? Ведь этак люди скажут, что у нас в доме полный беспорядок. — И, проговорив это, Лун Сань направился в дом. Настоятель так и не успел удержать его. Он бросился вслед за неугомонным гостем, уговаривая его вернуться.

— Уважаемый Лун Сань! Сегодня нельзя устраивать такую глупую затею! Ведь если узнают высокие сановники из области, то всем будет неудобно.

— Успокойтесь, господин! Еще в старину говорилось: «Даже истинный чиновник едва ли может разобраться в семейных делах».

Но тот в волнении метался по комнате. Тем временем Лун Сань степенно уселся и приказал служке:

— Принеси госпоже чай.

Настоятель то и дело беспокойно выглядывал за дверь, пока наконец не столкнулся на пороге с Сяо Цзинь-сюанем и его друзьями. Не впустить их было уже невозможно. Гости вошли в комнату, и Цзи Тянь-и воскликнул:

— Ба! Откуда здесь эта госпожа?

— Присаживайтесь, уважаемые господа, — промолвила новоявленная госпожа, поднимаясь со своего места.

Настоятель рта не мог раскрыть от волнения. Вдруг все трое гостей не выдержали и захохотали. В этот момент в комнату влетел послушник.

— Пожаловал господин Ю из областного управления, — крикнул он.

Настоятель пошел встретить гостя. Оказалось, что приехали два письмоводителя: одного звали Ю, другого — Го. Раскланявшись с хозяином, они прошли в дом и уселись. Услышав в соседней комнате разговор, они пожелали пройти туда, и настоятель не мог их задержать. При виде странной госпожи они в изумлении отпрянули назад и закричали:

— Что это такое?

Но, разглядев в чем дело, разразились хохотом. Остальные вторили им. Настоятель вынужден был объяснить:

— Господа! Этот безобразник уже не раз приходил выманивать у меня деньги!

— Как его фамилия? — спросил Ю, продолжая смеяться.

— Его зовут Лун Сань, — ответил настоятель.

— Уважаемый Лун Сань! — проговорил Го. — Сегодня у господина настоятеля праздник по случаю нового назначения. Зачем вы здесь безобразничаете? А ну, снимайте поживей эти наряды да убирайтесь!

— Ах, господа! Это наши личные дела, — возразил Лун Сань. — Не вмешивайтесь в них.

— Не мелите чепуху! Уже если вы думаете обмануть его, то придумайте какой-нибудь другой способ.

— Давайте-ка лучше соберем немного монет и дадим этой скотине. Пусть убирается! — предложил Сяо Цзинь-сюань. — Чтобы не было здесь этого безобразия!

Но Лун Сань не хотел уходить.

Пока гости гадали, как им поступить, в комнату заглянул послушник.

— Приехали господа из палаты, — едва успел доложить он: в комнату уже входили письмоводитель Дун и Цзинь Дун-яй.

Цзинь Дун-яй сразу узнал Лун Саня.

— Ах ты собачья голова! — воскликнул он. — У меня в столице выманил несколько десятков лянов серебра, а сейчас опять за свое взялся! А ну говори, зачем так вырядился? Конечно, хочешь обмануть честного человека!

Цзинь Дун-яй позвал своего слугу и приказал:

— Сорвите с него шляпу, наряды и вышвырните вон!

Лун Сань испугался и принялся торопливо стаскивать шляпу и снимать одежду, приговаривая:

— Я, ничтожный, здесь прислуживаю.

— Кому ты нужен? — взревел Цзинь. — Ты дурачишь этого почтенного господина! Я могу попросить его подарить тебе немного серебра. Но если ты будешь безобразничать, я немедленно отправлю тебя в уезд, тебе там всыплют.

Лун Сань не осмеливался больше перечить и, поблагодарив Цзинь Дун-яя, выскользнул за дверь.

Наконец настоятель провел гостей вниз и, усадив их, принялся благодарить своего избавителя. Слуга принес чай.

— Господин Цзинь! — обратился письмоводитель Го к Цзиню. — Вы раньше служили в области? Когда же прибыли в Южноречье?

— В последнее время я запутался в долгах и решил вернуться домой. Сын мой, к счастью, получил ученую степень сюцая. Однако я никак не ожидал, что со мной может случиться такое. Хотя говорят, правда всегда выйдет наружу, но все-таки с этой оказией я потерял несколько лянов серебра. Дома было невмоготу, и я отправился в Янчжоу к господину Сюню из Соляного управления — моему знакомому по столице. Пользуясь его покровительством, я устроился в гильдию торговцев соли, за это мне пришлось выложить несколько сот лянов серебра.

— Господин Цзинь! — вмешался в разговор Дун. — А вы знаете, что произошло с господином Сюнем?

— Нет, не знаю. А что с ним?

— Его взяли на этих днях за взяточничество.

— Вот что! Недаром говорят, «утром — радость, вечером — горе».

— А где вы сейчас живете? — спросил письмоводитель Го.

— Господин Цзинь купил дом у моста Лишэцяо, — ответил Дун.

— На днях мы приедем навестить вас, — воскликнули гости.

Узнав фамилии Сяо Цзинь-сюаня и его друзей, Цзинь Дун-яй промолвил:

— Молва о вас дошла и до моих ушей. У меня есть кое-какие книги, комментарии к классикам, и я позволю себе обратиться к вам за разъяснением.

Прибыло еще несколько десятков гостей. Последними пришли трое незнакомцев в шляпах ученых в сопровождении даосского монаха. Один из них спросил:

— Кто из вас господин Цзи Тянь-и?

— А какое у вас ко мне дело? — откликнулся тот.

Незнакомец достал из рукава письмо.

— Вам кланяется брат Цзи Вэй-сяо.

Цзи Тянь-и разорвал конверт и, прочитав письмо, узнал, что перед ним господа Синь Дун-чжи, Цзинь Юй-лю, Го Железный Резец и Лай Ся-ши.

— Садитесь, — предложил он им, но те, заметив, что здесь собрались пировать, стали откланиваться.

— Вы приехали издалека! — настойчиво уговаривал их настоятель. — Присаживайтесь к столу.

Четверо гостей наконец уселись, а Цзинь Дун-яй поинтересовался, правду ли говорят о господине Сюне.

— Его взяли в тот день, когда мы сошли с лодки, — ответил Го Железный Резец.

Актеры начали представление. Гости пили вино до самого вечера. Наконец все разошлись. Синь Дун-чжи вместе с Цзинь Юй-лю направились на ночлег в город, в храм Дунхуаюань, а Го Железный Резец вместе с даосом Лаем остались на ночь у Чжугэ Тянь-шэня.

На следующий день Лай отправился в храм Божественной Благодати к своему учителю, а Го Железный Резец у ворот храма Баоэньсы снял дом и открыл граверную мастерскую.

В ближайшей к дому лавке Цзюйшэнлоу Цзи Тянь-и и его друзья открыли счет и ежедневно брали в долг рис, закуски и вино на пять цяней серебра. Когда сочинения были отобраны, пригласили восемь резчиков иероглифов, а для печатания взяли в кредит более ста пачек бумаги. Прошло уже месяцев пять, и у Чжугэ Тянь-шэня от его двухсот лянов осталось совсем немного, но, несмотря на это, он продолжал брать продукты в лавке.

Однажды Цзи Тянь-и и Сяо Цзинь-сюань прохаживались в храме. Цзи Тянь-и промолвил:

— Денег у господина Чжугэ осталось в обрез, долгов же куда больше. И еще неизвестно — пойдет книга или нет. Что нам делать?

— Он сам нанял нас, мы его не принуждали. Если у него кончатся деньги, он поедет домой и возьмет еще. Нам-то чего беспокоиться!

В этот момент подошел Чжугэ Тянь-шэнь, и оба замолчали. Нагулявшись, они направились было в свое жилище, как вдруг увидели паланкин в сопровождении двух носильщиков с вещами.

В паланкине отдернули занавеску, и друзья увидели молодого человека в шляпе ученого. Чжугэ Тянь-шэню показалось, что он где-то видел его. Однако пока он раздумывал, паланкин был уже далеко.

— Где-то я встречал этого ученого, — сказал Чжугэ Тянь-шэнь и бросился догонять паланкин.

— Вы чьи? — спросил он слуг, когда поравнялся с паланкином.

— Семнадцатого господина Ду из Тяньчана.

Чжугэ Тянь-шэнь вернулся к друзьям, но все-таки оглянулся назад. Паланкин и носильщики уже скрылись в доме монаха, расположенном рядом с тем, где они остановились.

— Это внук начальника Ведомства церемоний Ду из Тяньчана, — проговорил Чжугэ. — Я его знаю: это ученый, прославленный в наших краях. Интересно, зачем он сюда приехал? Завтра же пойду к нему.

На следующий день он отправился засвидетельствовать свое почтение, но ему сказали, что хозяина нет дома. На третий день Ду сам нанес ответный визит. Его вышли встретить все трое.

Весна уже подходила к концу, наступало лето. День ото дня становилось теплее. Господин Ду облачился в шелковый халат цвета перьев на спинке иволги. На ногах его были шелковые туфли, а в руках веер с написанными на нем стихами.

На белом, словно посыпанном пудрой лице господина Ду блестели черные, как угольки, глаза. Мягкость, учтивость и изысканность сквозили в каждом движении. Всем своим изящным обликом он походил на небожителя. Трудно было сыскать в Южноречье юношу, равного этому. Своим талантом он походил на Цзы Цзяня, а красотой на Пань Аня[182]. Войдя в комнату, он отвесил поклон и сел на предложенное ему место.

Ду спросил, как зовут друзей Чжугэ, откуда они родом, а о себе сказал:

— Мое первое имя Цянь, а прозвище Шэнь-цин. Брат Тянь-шэнь, — обратился он к Чжугэ, — мы с вами не виделись больше полугода, еще со времени экзаменов.

— В прошлом году экзаменатор Шэнь в нашей области проверял стихи из двадцати семи округов и уездов. Первыми были стихи господина Ду, — объяснил Чжугэ своим друзьям.

— Эти стихи — плод минувшего вдохновения, они не достойны похвалы, — проговорил Ду. — Кроме того, в тот день я был болен и пришел в экзаменационный зал с лекарствами. Написал кое-как, чтобы только отделаться.

— Вы живете в тех местах, где господствует изысканность, освященная талантами Се и Вана[183], — вмешался Сяо Цзинь-сюань. — Но и там все преклонялись перед вами. В вашей семье вы самый талантливый из братьев. Мы счастливы, что познакомились с вами, и ждем ваших наставлений.

— Нет, это вы заслуженные люди. Как я, ничтожный, могу поучать вас?

Они выпили по чашке чая и прошли во внутренние комнаты. Там на столе громоздились сложенные в кучу листы отобранных сочинений с поправками, сделанными красной тушью. Ду Шэнь-цин взглянул и отложил их в сторону. Вдруг он увидел листок со стихами, которые написал Сяо Цзинь-сюань, гуляя весной на берегу пруда Черного Дракона. Ду Шэнь-цин прочитал стихи и покачал головой.

— Стихи свежие и новые. Они вышли из-под вашей кисти, господин Сяо? — спросил он у Сяо Цзинь-сюаня.

— Да, это моя дерзкая мазня. Жду от вас замечаний, господин Ду.

— Не обижайтесь, если я вам скажу свое мнение. Главное в стихах — слог. Вот, к примеру, возьмем написанные вами строки:

Они написаны с особой тщательностью! Но если к первой строке добавить лишь одно слово «спрашиваю», то у вас получится прекрасная строка из стиха «Посвящение прохладе», написанного Су Дун-по. Включив эту строку в свое стихотворение, вы противопоставили ей нижнюю строку, которая плохо подходит к ней, а от этого стихи сразу стали казаться бесцветными.

От этих слов Сяо Цзинь-сюань похолодел.

— Вы, господин, рассуждаете о поэзии так, что если бы встретились с моим приятелем Вэй-сяо, то наверняка подружились бы с ним, — заметил Цзи Тянь-и.

— Это ваш родственник? — спросил Ду. — Я читал его стихи. У него есть некоторый талант.

Вскоре Ду Шэнь-цин раскланялся и ушел. На следующий день он прислал пригласительную карточку с надписью:

«В моем доме пышно распустились пионы, в связи с чем я приготовил для вас чай и прошу прийти ко мне на беседу».

Друзья быстро переоделись и отправились к Ду Шэнь-цину. Там уже был гость. Прибывшие отвесили поклон и уселись на предложенное им место.

— Это мой друг Бао; он в моем доме свой человек, и поэтому вы садитесь на почетные места.

Цзи Тянь-и вспомнил, что этот человек несколько дней тому назад приносил письмо.

— Этот господин доводится Вэй-сяо дядей, — сказал он своим друзьям и обратился к Бао:

— Как вы попали в эти места?

— Господин Цзи, вы, вероятно, не знаете, что наш род в течение ряда поколений пользовался покровительством правителя области Ду, — улыбнулся Бао Тин-си. — Ко мне и моему отцу старый господин проявил столько доброты и великодушия. Как же я мог не навестить Семнадцатого господина, когда узнал о его приезде?

— Давайте-ка лучше отложим эти разговоры и попросим принести нам вина, — вмешался Ду Шэнь-цин.

Пока Бао Тин-и и слуга накрывали на стол, Ду Шэнь-цин проговорил:

— Я сегодня отказался от обычных грубых угощений и решил предложить вам только рыбу из Южноречья, вишню, ростки бамбука и вино.

Скоро стол уставили тарелками и чарками с прекрасным апельсиновым вином, купленным в лавке Вечное Спокойствие. Ду Шэнь-цин пил очень много и почти не закусывал. Непрестанно угощая гостей, он сам съел всего несколько ростков бамбука и горсточку вишен.

Чарка следовала за чаркой. Миновал полдень, и Ду Шэнь-цин велел принести лакомства. На тарелке появились блинчики, жаренные на свином сале, пирожки с уткой, печень на гусином жире и ароматные лепешки. После этого внесли люаньский чай, заваренный на дождевой воде. Гости и хозяин выпили по чашке, и Ду Шэнь-цин приказал снова подать вина.

— Сегодня, когда распустились прекрасные цветы, в кругу добрых друзей нельзя обойтись без стихов. Может быть, мы сочиним стихи на заданные рифмы? — предложил Сяо Цзинь-сюань.

Но хозяин возразил:

— На мой взгляд, это изящное занятие от частого употребления современными стихоплетами стало вульгарным! Лучше просто поговорим. — И он взглянул на Бао Тин-си.

— Ну, что ж, видно придется мне потрудиться! — засмеялся тот и пошел в другую комнату. Вернулся он со свирелью в руках. Сбросив цветной халат, он стал играть. К нему подошел слуга и, похлопывая в ладоши, запел «Чистые напевы» на стихи поэта Ли Тай-бо. Казалось, древний мотив проникал в самую душу.

Гости внимательно слушали, забыв про свои чарки. Только Ду Шэнь-цин продолжал потягивать вино и уже успел осушить несколько чарок.

Взошла луна. В ее свете пионы казались еще более волшебными и чарующими, а куст гортензии походил на снежный шар. Все чувствовали себя необыкновенно легко и весело и невольно размахивали руками и притопывали ногами. Ду Шэнь-цин был уже совершенно пьян. В этот момент к пирующим медленно приблизился монах с разукрашенной коробочкой в руках, открыл ее и вытащил связку маленьких цимынских хлопушек.

— Бедный монах пришел развеять винные пары у господина, — пробормотал он, и комната наполнилась треском рвущихся хлопушек.

Ду Шэнь-цин расхохотался. Монах ушел, но все вокруг еще плавало в желтоватом селитровом дыму. Захмелевшие гости с трудом поднялись со своих мест и стали прощаться.

— Простите, что я не могу проводить вас, я совсем опьянел, — засмеялся хозяин. — Уважаемый Бао, проводи за меня гостей да возвращайся скорее. Ты останешься у меня.

Бао Тин-си со свечой в руках проводил гостей, запер дверь и вернулся в дом. Трое друзей словно во сне добрели до дома. На следующий день к ним пришел за долгом продавец бумаги. Когда ему сказали, что денег нет, он поднял страшный крик. Вслед за ним явились из лавки Цзюйшэнлоу. Чжугэ отвесил посланцам две горсти серебра, а остальное обещал заплатить позже. Чжугэ Тянь-шэнь и его друзья стали советоваться об ответном угощении Ду Шэнь-цину. Все нашли, что устроить пир у себя в доме нельзя. После долгих колебаний договорились пригласить его в лавку Цзюйшэнлоу.

Погода стояла великолепная.

На второй день трое друзей сразу же после завтрака отправились к Ду Шэнь-цину. Войдя в дом, они увидели сидящую на скамье старуху, которая разговаривала со слугой.

— Это кто такая? — спросил Цзи Тянь-и у слуги, вскочившего с места при виде гостей.

— Это сваха Шэнь Большая Нога, — ответил слуга.

— Зачем она пришла?

— По какому-то делу.

Гости догадались, что она пришла сватать наложницу, и прошли дальше. У террасы гулял Ду Шэнь-цин. Он проводил их в дом и приказал слуге принести чай.

— Сегодня прекрасная погода, и мы приглашаем вас погулять за оградой храма, — сказал Чжугэ.

Ду Шэнь-цин взял с собой слугу и последовал за приятелями; они затащили его в лавку Цзюйшэнлоу, и Ду Шэнь-цину пришлось сесть за стол. Видя, что гость не ест говядины, Цзи Тянь-и заказал утку, рыбу, свиного ливера, рубленого мяса и вина. Они выпили по две чарки вина. Приятели из кожи вон лезли, угощая Ду, но тот через силу проглотил кусок утки, и его тут же стошнило. Приятелям стало неловко. В такой ранний час пить много вина было неудобно, поэтому друзья велели принести рис. Ду Шэнь-цин вылил к себе в чашку с рисом чай, немного поел и отдал чашку своему слуге.

Приятели же подчистую доели все, и компания, расплатившись за угощение, спустилась вниз на улицу.

— Брат Шэнь-цин! Пойдемте погуляем на холм Дождевых Цветов, — предложил Сяо Цзинь-сюань.

— С удовольствием, — согласился Ду Шэнь-цин.

Поднимаясь на холм, они увидели многочисленные храмы, построенные в честь Фана и Цзина[184]. Отсюда открывался вид на окутанный дымкой город. Словно белая шелковая лента извивалась Янцзы; ярко сверкала позолота и лазурь крыш. Ду Шэнь-цин подошел к беседке и, заметив свою тень на земле, долго в задумчивости бродил за ней. Остальные прилегли на траву.

Чжугэ Тянь-шэнь заметил вдалеке небольшой памятник. Он сбегал посмотреть на него и, возвратившись, сказал:

— На этом памятнике написано: «Место уничтожения десяти родов».

— Нет, господа, никогда не было «уничтожения десяти родов», — ответил Ду Шэнь-цин. — По законам ханьской династии самым строгим наказанием было уничтожение родственников по линии отца, матери и жены. Девять родов Фан Сяо-жу — это пращур, прадед, дед, отец, сын, внук, правнук и праправнук. Это один род по линии отца. Род матери и жены никогда не истреблялся, не говоря уже об учениках.

К тому же император Юн-лэ отнюдь не отличался такой свирепостью. Если бы он не был столь энергичным, то государство, слабое при императоре Цзянь Вэне, стало бы совсем ничтожным, как Ци или Лян[185].

— А как вы думаете, что собой представлял господин Фан? — спросил Сяо Цзинь-юань.

— Господин Фан был чрезвычайно исполнительным человеком, но неспособным. В Поднебесной много важных дел, и незачем было разглагольствовать о тайнах императорского двора. И поделом отрубили Фану голову: он заслужил это.

Они долго еще сидели, пока солнце не стало клониться к западу. Вдруг они заметили двух носильщиков навоза, которые опустили на землю пустые бадьи и присели отдохнуть на холме.

Один, похлопывая по плечу своего товарища, проговорил:

— Браток! Сегодня мы продали весь товар. Пойдем-ка выпьем котелок чая возле Источника Вечного Блаженства и возвратимся на холм Дождевых Цветов, чтобы полюбоваться на закат.

— Даже в душах мелкого люда живет еще дух Шести Династий. Это очень хорошо! — обрадовался Ду Шэнь-цин.

Друзья спустились с холма и возвратились в храм.

— Посидите у нас, — предложил Чжугэ, и Ду Шэнь-цин согласился.

Дома их ожидал сюрприз. Едва они открыли дверь, как увидели сидящего там Цзи Вэй-сяо.

— Брат Вэй, ты ли это? — воскликнул Цзи Тянь-и.

— Я узнал в граверной мастерской, что ты перебрался сюда, — ответил Цзи Вэй-сяо и спросил фамилии его друзей.

— Это господин Чжугэ Тянь-шэнь из Сюйчи. А это наш земляк Сяо Цзинь-сюань. Неужели ты не узнал его?

— Вы, господин, жили у Северных ворот? — спросил Цзи Вэй-сяо.

— Именно там, — ответил Сяо и, в свою очередь, поинтересовался — А кто этот господин?

— Если я скажу, кто этот господин, ты обрадуешься еще больше. Это Ду Шэнь-цин, или Ду Цянь, семнадцатый внук начальника Ведомства церемоний из Тяньчана. Ты, кажется, его знаешь?

— Так это тот самый господин Ду, который написал лучшие стихи во время прошлогодних экзаменов? — воскликнул Цзи Вэй-сяо, обмениваясь с ним поклоном. — Я, ничтожный, давно мечтал познакомиться с вами! Какое счастье!

Наконец церемонии кончились, все начали рассаживаться, как вдруг послышался громкий смех, и в комнату вошел новый гость.

— Я вижу, вы, господа, за чаркой приятно проводите ночь? — спросил он.

Цзи Вэй-сяо поднял глаза и узнал в пришедшем дядю своей жены.

— Дядюшка! — вскричал он. — Вы здесь?

— А почему бы и нет? Ведь тут Семнадцатый господин, чья семья покровительствует нам. А вы, племянник, кажется, тоже с ним друзья? — спросил Бао Тин-си.

— Да, он, как говорится, «одной улыбкой завоевывает дружбу», — заметил Сяо Цзинь-сюань.

Все сели, и Цзи Вэй-сяо обратился к Ду Шэнь-цину:

— Хотя я и молод, но много путешествовал и повидал немало людей. Однако никогда не имел счастья встретить такого красавца! Вы и вправду словно небожитель! Сейчас, сидя напротив вас, я чувствую, будто сам приобщился к бессмертным.

— Когда я, ничтожный, увидел вас, я почувствовал себя так, словно увидел учителя Чэн Ляня[186], направляющего свой челн в море. И от этого моя печаль сразу развеялась! — ответил Ду Шэнь-цин.

О том, что произошло в дальнейшем, говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТОЙ рассказывается о том, как любитель красивых юношей навестил друга в обители Божественной Благодати, а поклонники утонченного и изящного устроили празднество на озере Мочоуху

Напомним о том, как сразу же после первого знакомства Ду Шэнь-цин и Цзи Вэй-сяо почувствовали друг к другу взаимную симпатию. Когда стало темнеть, Цзи Вэй-сяо, который остановился в городском храме Чэнэньсы, стал прощаться, так как боялся, что закроют городские ворота, а Ду Шэнь-цин вместе с Бао Тин-си пошел к себе. Дома Ду Шэнь-цин купил вина и, угощая Бао Тин-си, спросил:

— Что за человек этот брат Цзи Вэй-сяо?

Бао Тин-си подробно рассказал ему, как тот в молодости был первым из экзаменовавшихся у господина Сяна; как он женился на внучке управляющего Вана, служащего господина Сяна, и что эта внучка доводилась ему, Бао Тин-си, внучатной племянницей. В этом году господин Сюнь из Соляного управления дал ему несколько сот лянов, и Цзи Вэй-сяо вновь женился в Янчжоу на девушке из семьи Ю.

Ду Шэнь-цин внимательно слушал его рассказ, хотя втихомолку и посмеивался. Бао Тин-си остался у него до утра, а ночью рассказал еще и о том, как милостив был господин Сян к нему и его отцу, и Ду Шэнь-цин не мог подавить вздоха восхищения. Наконец гость поведал свои злоключения после неудачной женитьбы на госпоже Ван, чем немало повеселил Ду Шэнь-цина.

Миновала ночь. Утром пришли с визитом Цзи Вэй-сяо и господин Цзун, служивший в княжеском дворце. Гости поклонились и сели. Господин Цзун начал рассказывать о том, как он в столице, в доме князя Чжао, часто пел вместе с Ван Ши-чжэнем и Ли Пань-луном, двумя из семи замечательных людей того времени[187].

— Это мои дяди, — заметил Ду Шэнь-цин.

Затем господин Цзун заговорил о вице-канцлере Цзуне, и Ду Шэнь-цин опять заметил:

— Цзун, занимающий должность начальника отдела по награждению и наказанию чиновников, и мой покойный отец в один и тот же год держали экзамены.

Тогда гость заметил, что он из одной семьи с экзаменатором Цзуном и доводится тому чуть ли не братом, но Ду Шэнь-цин будто не слышал его слов. Тем временем слуга принес чай. Господин Цзун осушил чашку, откланялся и ушел, а Цзи Вэй-сяо остался с хозяином.

— Брат Вэй-сяо, — обратился к нему Ду. — Я больше всех ненавижу людей, у которых на языке одни шелковые шляпы![188] Вот только что этот Цзун говорил о моем названом дяде, даже именовал его братом. Боюсь, что мой дядя не захотел бы иметь такого никчемного родственника!

Тем временем слуги накрыли на стол. Хозяин уже собрался было приступить к трапезе, но тут вошел слуга и доложил:

— Господин, вас ждет сваха Шэнь.

— Позови ее сюда.

Слуга ввел Шэнь Большую Ногу, и Ду Шэнь-цин усадил ее на лавку. Сваха поинтересовалась фамилией гостя, и Ду Шэнь-цин объяснил ей, что это господин Цзи из Аньцина.

— Как с моим поручением? — спросил он у сводни.

— Все хорошо, — заверила его Шэнь. — Семнадцатый господин поручил мне такое трудное дело! Вы уж такой красавец писаный, я избегала весь Нанкин, но не могла найти ничего подходящего. Вот и не решалась зайти к вам. Наконец мне удалось узнать об одной девице Ван из семьи ткачей. У них есть своя мастерская. Девице всего семнадцать лет, ума палата, о красоте и говорить нечего. У нее есть брат моложе ее на год. Если нарядить его девушкой, то во всех десяти труппах у моста Хуайцинцяо не сыщешь ни одного актера — исполнителя женских ролей, равного ему по красоте. И петь он мастер, и в любительских спектаклях выступает. О его красоте, особенно когда он оденется девушкой, я уже не говорю, сами увидите.

— Ну что ж, хорошо! Ты скажи, чтоб она приготовилась: завтра я зайду к ней.

Когда Шэнь Большая Нога вышла, Цзи Вэй-сяо сказал:

— Поздравляю вас с наложницей.

— Эх, почтенный, иначе невозможно. Все это я делаю только ради продолжения рода! — с грустью ответил Ду Шэнь-цин.

— Почему вы так говорите? Ведь талантливый юноша и красивая девушка должны пользоваться радостями, пока они молоды, — заметил Цзи.

— Брат Вэй-сяо, вы не знаете меня. Наш великий император Тай Цзу говорил: «Если бы я сам не был рожден женщиной, я бы уничтожил всех женщин в Поднебесной!» Есть ли среди них хоть одна хорошая? Я буду жить через три комнаты от женщины и все равно буду чувствовать ее запах!

Цзи Вэй-сяо хотел было еще что-то спросить, но в этот момент в комнату вошел слуга с визитной карточкой.

— Вам кланяется какой-то Го из Уху.

— Не знаю никакого Го! — удивился хозяин.

— Это Го Железный Резец, владелец граверной, что у ворот храма, — заметил Цзи, разглядывая карточку. — Видно, он для вас вырезал печать. Скажите, чтобы его ввели.

Ду Шэнь-цин приказал слуге ввести Го, и тот, едва переступив порог, начал кланяться и высказывать свое расположение хозяину:

— В вашей уважаемой семье три человека получили высшие степени на дворцовых экзаменах, в четырех поколениях у вас шесть начальников ведомств; мелкие чиновники, бывшие у вас некогда в подчинении, разъехались сейчас по всей Поднебесной и занимают должности правителей областей, начальников округов и уездов. Даже ваши слуги, отпущенные на волю, служат чиновниками девяти классов… Господин Цзи! — обратился он затем к Цзи Вэй-сяо. — Я с малолетства слышал, что уважаемая госпожа Ду из Тяньчана, родив такого достойного сына, даровала свету первого гения по всей Поднебесной, который скоро сделается чжуанюанем.

Наконец Го Железный Резец умолк, достал из рукава разукрашенную коробочку и протянул ее Ду. В ней лежала печать, на которой стояли два иероглифа «тай» и «инь», что значило: «Печать его высокопревосходительства».

Ду Шэнь-цин взял подарок и, перекинувшись с гостем еще несколькими словами, проводил его. Возвратившись, он сказал Цзи Вэй-сяо:

— Едва вошел, как словно назло начал болтать то, что я больше всего не люблю! Его счастье, что пришел с добрыми намерениями.

— Что поделаешь, если ваша семья так знаменита!

Хозяин велел подать вино и оставил Цзи Вэй-сяо у себя.

— Любите ли вы путешествовать? — спросил Цзи.

— У меня слабое здоровье, и меня утомляют путешествия.

— А музыка вам по душе?

— Немного послушать можно. Но долго не могу, она оглушает меня своим шумом.

Они выпили еще несколько чарок вина, и немного захмелевший Ду Шэнь-цин с тяжелым вздохом промолвил:

— Брат Вэй-сяо! Сейчас, так же как и в старину, есть одно слово, против которого человек бессилен, — это чувство.

— Человеческие чувства ограничиваются отношениями между мужчиной и женщиной. А вы только что говорили, что не любите женщин, — возразил Цзи Вэй-сяо.

— Брат мой! — засмеялся Ду Шэнь-цин. — Разве чувства человеческие ограничиваются только этим? Дружба превыше всего. Вспомните хотя бы историю о парчовом одеяле Ао Цзюня[189]. В седую старину был только один ханьский император Ай-ди, который пожелал отдать Поднебесную Дун Сяню. На мой взгляд это настоящее чувство. Даже император Яо, уступивший престол Шуню[190], не мог сравниться с ним. Жаль, что никто этого не понимает!

— Это верно, мой брат! — воскликнул Цзи Вэй-сяо. — Но неужели за всю свою жизнь вы не встречали человека, понимающего в чувствах?

— Если бы в Поднебесной был такой человек и он согласился бы до гробовой доски быть со мной, я бы так не печалился и не страдал! Но мне не везет, до сих пор я не встретил ни одного друга. Вот и приходится страдать душой и в одиночестве любоваться луной.

— Может быть, среди актеров вы найдете его?

— Брат Вэй! Вы ничего не понимаете. Искать друга среди актеров — все равно, что искать чувств у женщин веселого поведения. Нет, поступить так было бы большой ошибкой! Надо, чтобы чувство дружбы коренилось в самом сердце, а чувство любви — вне тела. Вот такого человека можно назвать первым человеком Поднебесной… Но для меня на свете нет друга. Небо решило покарать меня, ниспослав на мое бренное тело такую печаль.

Ду Шэнь-цин ударил себя по колену, горестно вздохнул и прослезился.

«Э, да на него словно нашло наваждение. Попробую сыграть над ним шутку», — подумал Цзи Вэй-сяо, а вслух сказал:

— Не надо говорить, что в Поднебесной для вас не найдется друга. Я в свое время встречал одного юношу. Он не нашего возраста и по профессии не актер. Он такой изящный, но совсем не похож на женщину. Я не люблю, когда начинают расхваливать какого-нибудь красавца и сравнивать его с женщиной.

Ведь это смешно! Как бы он ни был похож на женщину, всегда приятнее смотреть на женщину, чем на женоподобного мужчину! В Поднебесной существует особая мужская красота, к сожалению, люди не понимают ее.

— О, ваши слова заслуживают внимания! — воскликнул Ду Шэнь-цин и хлопнул по столу рукой, — а что это за человек?

— Он так красив, что немало людей воспламенялось к нему страстью. Только он сам даже не улыбнется никому. Он очень любит талантливых людей. Я-то уже в годах, постарел, и мне неудобно дружить с ним. А вы, брат, можете познакомиться с ним и сами посмотреть, каков он собою.

— А когда вы с ним придете? — спросил Ду.

— Было бы банальным приводить его к вам. Лучше вы сами навестите его.

— А где он живет?

— В храме Божественной Благодати.

— Как его фамилия?

— Пока не скажу. Если этот разговор дойдет до него, он скроется, и вы его не увидите. Я напишу на бумажке его фамилию и имя, вложу в конверт, заклею его и отдам вам. Вы вскроете его только у входа в храм Божественной Благодати; прочтете и войдете к нему.

— Так и сделаем, — согласился Ду.

Цзи Вэй-сяо прошел в другую комнату, плотно закрыл дверь и долго-долго что-то писал. Вложив письмо в конверт, он тщательно заклеил его и сверху небрежно написал: «Приказ».

— Ну, я пошел, — сказал он, протягивая конверт. — Завтра вы встретитесь с этим замечательным человеком, а вечерком я зайду поздравить вас с успехом.

Ду Шэнь-цин проводил своего друга и, возвратившись, приказал слуге:

— Утром сходи к Шэнь Большой Ноге и скажи, чтобы завтра она не ходила в лавку Цветных Таблиц к той девице. Пусть отложит этот визит на послезавтра. Утром приготовь паланкин — я еду к приятелю в храм Божественной Благодати.

Весь вечер Ду Шэнь-цин ничего не делал. На следующее утро он умылся с мылом, облачился в новые одежды, обкурил себя благовониями и, спрятав в рукаве записку Цзи Вэй-сяо, отправился в паланкине в храм Божественной Благодати.

Подъехав к храму, он вылез из паланкина и только у ворот вынул из рукава конверт. Распечатав его, он прочитал:

«В самом конце северной террасы в даосской обители Цветка Кассии спросить недавно приехавшего из Янчжоу монаха Лай Ся-ши».

Ду Шэнь-цин приказал носильщикам ждать, а сам пошел в том направлении, откуда доносилась музыка. Перед ним возвышался храм, выстроенный в честь богини Северной Медведицы. В нем было три больших придела. В среднем приделе сидел евнух — смотритель могил, одетый в халат с вышитым драконом; налево от него сидели на лавке с десяток актеров — исполнителей ролей молодых людей и девушек, а направо — человек восемь молодых послушников. Артисты пели, а послушники играли на музыкальных инструментах.

«Неужели и Лай Ся-ши среди них?..» — подумал Ду Шэнь-цин и стал рассматривать послушников, одного за другим, но ни один из них ничем особенным не отличался. Тогда он взглянул на актеров, но и те казались самыми обыкновенными.

«Если Лай Ся-ши держится с достоинством, он не станет водиться с такой компанией… Пойду-ка я в обитель Цветка Кассии и там разузнаю».

Подойдя к обители, он постучал в дверь и вошел. Встретивший его даос предложил ему сесть.

— Я пришел к господину Лаю, приехавшему недавно из Янчжоу.

— Господин Лай наверху. Посидите, я позову его, — сказал даос и исчез.

Через некоторое время сверху спустился толстый даос, облаченный в желто-коричневый халат, в монашеской шапке. У него была лоснящаяся черная физиономия, заросшая бородой, широкие брови и здоровенный нос. На вид даосу можно было дать более пятидесяти лет.

Усевшись, даос спросил фамилию гостя.

— Моя фамилия Ду. Я из Тяньчана, — ответил тот.

— О, значит, деньги, которые получает наша обитель Персикового Источника от таньчанского господина Ду, принадлежат вашей уважаемой семье? — спросил даос.

— Да, — подтвердил Ду.

Лицо даоса расплылось в улыбке.

— Если бы я знал, что вы приехали в нашу провинцию, — подобострастно сказал он, — я бы первый пришел к вам с поклоном, чтобы не затруднять вас.

Он приказал служке вскипятить свежего чаю и принести фрукты.

«Вероятно, это его учитель», — подумал Ду Шэнь-цин и спросил: — А Лай Ся-ши — ваш ученик или, может быть, внук?

— Лай Ся-ши — это я, — ответил даос.

— Как? Вы и есть Лай Ся-ши? — воскликнул изумленный Ду Шэнь-цин и, не выдержав, прикрыл рот рукавом, чтобы не рассмеяться.

Ничего не понимая, даос расставлял фрукты и усердно предлагал выпить чаю. Потом он извлек из рукава свиток со стихами и попросил гостя высказать о них свое мнение. Ду Шэнь-цин небрежно пробежал глазами стихи и, выпив две чашки чая, поднялся.

Даос проводил гостя за ворота и, узнав, что тот живет в храме Баоэньсы, сказал:

— Я приду к вам завтра и поживу у вас несколько дней!

Только когда Ду Шэнь-цин сел в паланкин, Лай Ся-ши вернулся обратно.

Всю дорогу Ду Шэнь-цин хохотал.

«Ну и собачья голова этот Цзи Вэй-сяо. Чего только не набрехал!»— повторял он про себя.

Дома слуга доложил ему:

— У вас гости.

Ду Шэнь-цин прошел в комнату и увидел там Сяо Цзинь-сюаня, Синь Дун-чжи, Цзинь Юй-лю и Цзинь Дун-яя. Синь Дун-чжи подарил ему посвящение, сделанное крупным каллиграфическим почерком. Цзинь Юй-лю — парную надпись, а Цзинь Дун-яй — «Толкование Четверокнижья» собственного сочинения.

Гости с поклоном сели, рассказали о своих делах и, отведав чая, ушли. Ду Шэнь-цин холодно усмехнулся им вслед и, обращаясь к слуге, проговорил:

— Какой-то письмоводитель вздумал объяснять «Четверокнижье». Подумать только, эти людишки толкуют мудрецов!

Не успел он произнести эти слова, как вошел слуга господина Цзуна с портретом и запиской, в которой он просил Ду Шэнь-цина написать изречение на портрете. Преодолевая отвращение, Ду Шэнь-цин принял портрет, написал ответ и отослал с ним слугу.

На следующий день он выбрал наложницу, отдал ей сговорные подарки и решил, что она в течение трех дней должна переехать к нему. Затем он поспешил в свой дом у реки, чтобы подготовиться к приему наложницы.

Через день после ее приезда с поздравлениями пожаловал Цзи Вэй-сяо.

— Вчера вечером вы принимали в свой дом наложницу, и я не осмелился вас беспокоить. Прошу извинить за запоздалое поздравление, — обратился он к хозяину, который вышел ему навстречу.

— Вчера я никого не принимал.

— Ну как, видели вы того прекрасного человека? — засмеялся Цзи Вэй-сяо.

— Собачья голова! Вас избить бы надо! Но я милую вас, так как шутка была остроумна.

— За что же избить? Я утверждал, что это прекрасный мужчина и совсем не похож на женщину. Разве это не так?

— Вот за это вас и надо избить!

Оба засмеялись. В этот момент пришли поздравить хозяина даос Лай и Бао Тин-си.

При виде их Ду Шэнь-цин и Цзи Вэй-сяо, не выдержав, расхохотались. Наконец хозяин махнул Цзи Вэй-сяо рукой, чтобы он перестал смеяться, и все четверо с поклонами сели. Ду Шэнь-цин оставил гостей на обед. За столом он рассказал, как в приделе богини Северной Медведицы в храме Божественной Благодати он увидел смотрителя могил, рядом с которым актеры и даосы пели под аккомпанемент музыкальных инструментов.

— Как назло на долю таких людей выпадает столь веселая жизнь! Разве это не досадно? — воскликнул Цзи Вэй-сяо, но Ду Шэнь-цин тут же перебил его:

— Дорогой брат, мне хочется проделать одну удивительную штуку, и я хочу об этом посоветоваться с вами!

— Какую еще удивительную штуку? — переспросил Цзи, но Ду Шэнь-цин уже обратился к Бао Тин-си:

— Сколько в городе трупп у моста и у городских ворот?

— Больше ста тридцати.

— Мне хочется устроить грандиозный вечер. Наметим день, выберем просторную площадку и пригласим исполнителей женских ролей изо всех ста тридцати трупп. Каждый из них сыграет один акт из какой-нибудь пьесы. А мы с братом Вэй-сяо будем наблюдать за их игрой. Через несколько дней мы определим, кто из них лучший, кто худший, и вывесим результаты на щитах у проезжей дороги. Победитель будет стоять на первом месте. Конечно, нельзя вызывать артистов бесплатно. Каждый получит по пяти цяней серебра, по два кошелька и по одному вееру. Ну, каков мой план?

— Что же вы раньше молчали? Прекрасная затея! Ведь от такого удовольствия умереть можно! — воскликнул Цзи, вскочив на ноги.

— Позвольте мне вызвать актеров, — предложил, смеясь, Бао Тин-си. — Для них это будет большая честь. Каждый получит по пяти цяней серебра, господа отберут лучших, вывесят их имена на видном месте, и они прославятся. Я позволю себе внести еще одно предложение: тому, кто завоюет первое место, кто особенно понравится господам, надо еще добавить денег. Ручаюсь, когда артисты услышат об этом, все как один явятся на конкурс.

— Великолепно! — закричал даос Лай, хлопая в ладоши. — Мне тоже не терпится увидеть это зрелище. Вы позволите мне прийти? — спросил он Ду Шэнь-цина.

— Почему же нет? Я приглашаю всех своих друзей и знакомых, — ответил Ду Шэнь-цин.

— Надо, прежде всего, выбрать место, — заметил Цзи Вэй-сяо.

— Я живу у ворот Шуйсимынь и хорошо знаю этот район. По-моему, надо снять павильон на озере Мочоуху: там привольно и к тому же прохладно, — предложил Бао Тин-си.

— Итак, решено! Всех артистов оповещает о конкурсе дядюшка Бао. Нам остается только написать пригласительные карточки и выбрать день, — проговорил Цзи Вэй-сяо.

— Сегодня двадцатый день четвертой луны, — вмешался даос. — Господину Бао понадобится не менее десяти дней, чтобы всех поставить в известность. Вот и назначим на третье число пятой луны.

— Брат Вэй-сяо, — обратился Ду Шэнь-цин к другу. — Берите красные карточки и пишите, я буду диктовать.

Тот принес карточки и взял в руку кисть.

— «Цзи Вэй-сяо из Аньцина и Ду Шэнь-цин из Тяньчана, — диктовал Ду, — устраивают третьего числа пятой луны большое представление. Актеры всех трупп нашей провинции, желающие участвовать в празднике, должны сообщить свои имена и явиться в назначенный день в павильон на озеро Мочоуху, каждый со своей пьесой. Участники получают по пять цяней серебра на расходы, два кошелька и веер с написанными на нем стихами. Особо отличившимся будет выдано отдельное вознаграждение. Праздник состоится в любую погоду».

Цзи Вэй-сяо кончил писать и протянул карточку Бао Тин-си, а Ду Шэнь-цин послал слугу в лавку закупить более сотни вееров. Цзи Вэй-сяо, Ду Шэнь-цин и даос Лай распределили их между собой, чтобы написать на них стихи, и принялись обсуждать, кого из гостей следует пригласить. Цзи Вэй-сяо разложил перед собой лист красной бумаги и принялся перечислять:

— Господин Цзун, господин Синь, Цзинь Дун-яй, Цзинь Юй-лю, Сяо Цзинь-сюань, господин Чжугэ, господин Цзи, Го Железный Резец, настоятель, даос Лай, господин Бао.

Вместе с хозяевами он насчитал человек тринадцать. Затем принялись надписывать одиннадцать пригласительных карточек от имени Цзи Вэй-сяо и Ду Шэнь-цина. На это ушло почти полдня. В самый разгар работы появился Ван Лю-гэ — брат наложницы, в сопровождении носильщика, который принес на коромысле двух уток, двух куриц, гуся, кусок мяса, какие-то лакомства и бутыль вина. Ван Лю-гэ пришел проведать свою старшую сестру и, увидев Ду Шэнь-цина, отвесил ему поклон.

— Вовремя пришел! — воскликнул Ду Шэнь-цин, привлек к себе юношу и с интересом рассмотрел его.

Ван Лю-гэ действительно был очень хорошо сложен и куда красивее своей сестры. Ду Шэнь-цин взял с него слово, что он, проведав сестру, немедленно возвратится к ним, и приказал слугам приготовить закуски. Повидавшись с сестрой, Ван Лю-гэ пришел снова, и Ду Шэнь-цин рассказал ему о празднике, который должен состояться в павильоне на озере.

— Очень интересно! — воскликнул юноша. — Я тоже выступлю с пьесой, как актер-любитель.

— Само собой разумеется! — воскликнул Цзи Вэй-сяо. — Но и сегодня мы попросим вас что-нибудь спеть!

Ван Лю-гэ засмеялся, но возражать не стал. Вечером слуги принесли вино. Все выпили, и Бао Тин-си заиграл на свирели, а даос принялся стучать кастаньетами. Ван Лю-гэ запел песнь «Расставанье в павильоне», исполняемую на мотив арии «Небо с лазоревыми облаками». Пел он так долго, что за это время можно было раза три пообедать. Наконец захмелевшие гости разошлись.

Третьего числа пятой луны к озеру Мочоуху привезли ящики с театральным реквизитом двух актерских трупп.

Цзи Вэй-сяо и Ду Шэнь-цин — организаторы празднества — пришли в павильон пораньше, а за ними стали постепенно прибывать гости. Вместе с семьюдесятью актерами — исполнителями женских ролей, которые согласились принять участие в празднестве, явился на поклон и Бао Тин-си.

Ду Шэнь-цин приказал актерам сначала поесть, а потом, переодевшись, пройти перед павильоном и приготовиться к представлению. Актеры не перечили хозяину и удалились, чтобы выполнить приказание.

Гости, известные ученые, разглядывали павильон. Вокруг террасы с четырьмя окнами раскинулась водная ширь. Слабый ветерок поднимал на озере легкую рябь. От берега к павильону был перекинут деревянный мост, по которому должны были проходить переодетые актеры. Ду Шэнь-цин умышленно приказал закрыть центральный вход, чтобы удлинить путь к сцене. Актеры проходили по мосту, затем по террасе и, повернувшись, входили в павильон через восточную боковую дверь, а выходили через западную. Это давало возможность внимательно следить за каждым движением участника конкурса.

После еды актеры нарядились в новые костюмы, повязали голову новыми платками и стали один за другим, минуя мост, входить в павильон. Ду Шэнь-цин и Цзи Вэй-сяо незаметно делали отметки на бумаге. Через некоторое время принесли вина, ударили в барабаны и литавры. Актеры начали представления. Они показывали и «Приглашение на пир», и «Наблюдение за охмелевшим», и «Одолженный чай», и «Борьбу с тигром», и много-много других пьес. В конце выступил Ван Лю-гэ с пьесой «Мечты о мирском».

Вечером зажглись сотни фонарей, подвешенных на разной высоте над землей. Стало светло, как днем. Звуки песен уносились ввысь к облакам. Прослышав о празднике, из города к озеру стали съезжаться чиновники, владельцы торговых рядов, богатые лавочники. Они нанимали рыбачьи лодки с легкими парусами и фонарями и гребли к центру озера. В наиболее интересные моменты представлений воздух оглашался восторженными криками зрителей.

Конкурс кончился только на рассвете, и когда открылись городские ворота, все вернулись в город.

Через день у ворот Шуйсимынь был вывешен щит. На первом месте значилось имя актера Чжэн Куй-гуаня из труппы Ароматного Леса; на втором месте был актер Гэ Лай-гуань из труппы Душевной Гармонии, на третьем — Ван Лю-гэ.

За этими тремя стояли имена остальных шестидесяти участников конкурса. Бао Тин-си повел Чжэн Куй-гуаня на поклон к Ду Шэнь-цину. Тот выдал победителю два ляна серебра и приказал Бао Тин-си в знак особого внимания заказать в ювелирной лавке золотую чашу с надписью: «Красотой соперничает с цветами вишни и персика». Остальные актеры получили кошельки, серебро, платки и веера со стихами.

Знатные господа — покровители актеров, чьи имена попали в первый десяток, были действительно очень довольны успехом своих любимцев и стали приглашать их к себе домой на угощение. Других зазывали в харчевню, чтобы отметить их победу. Дня три-четыре шло веселье.

Вся эта история наделала немало шума в районе ворот Шуйсимынь и моста Хуайцинцяо, а Семнадцатый господин Ду стал известен во всем Южноречье.

А дальше произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЙ рассказывается о визите к благородному человеку в уезде Тяньчан и о том, как близкие друзья захмелели возле башни Дарственных Книг

Напомним, как много серебра потратил Ду Шэнь-цин на чествование актеров после конкурса. Бао Тин-си был изумлен такой щедростью и подумал: «Почему бы мне не воспользоваться этим и не попросить у него взаймы несколько сот лянов серебра? Я бы снова сколотил себе труппу и жил себе припеваючи…»

Приняв такое решение, Бао Тин-си начал каждый день с таким усердием выслуживаться перед Ду Шэнь-цином, что тому стало не по себе. Однажды вечером они разговорились в кабинете хозяина. Уже стемнело, и слуги ушли.

— Господин Бао, — обратился Ду Шэнь-цин к своему другу, — как ты все-таки живешь? Тебе следовало бы найти какое-нибудь занятие.

Услышав столь долгожданный вопрос, Бао Тин-си упал на колени. Ду Шэнь-цин даже подскочил от испуга.

— Что это значит? — вскричал он, поднимая его.

— Я ваш слуга, господин, и ваш вопрос — величайшая милость для меня. Я по происхождению актер и другого ремесла, кроме актерского, не знаю. Если вы обратили на меня внимание, прошу у вас милости. Дайте мне взаймы несколько сот лянов серебра, чтобы я снова занялся своим ремеслом. Когда у меня будут деньги, я обязательно возвращу вам.

— Это нетрудно сделать. Сейчас мы с тобой обсудим все по порядку. Для того чтобы создать труппу, надо не сотню, а по меньшей мере тысячу лянов. Здесь нет посторонних, и я могу говорить открыто. У меня дома есть несколько тысяч лянов. Но трогать их я не смею, и вот почему: в ближайшие два года я должен получить должность. На первых порах мне понадобятся деньги. Вот для этого я и хочу сохранить свои сбережения. Но я укажу тебе одного человека, который поможет тебе создать труппу. Так я смогу услужить тебе. Только потом не ссылайся на меня.

— Разве кто-нибудь может, кроме вас, помочь мне? — спросил Бао Тин-си.

— Не беспокойся! Послушай, что я скажу. У меня было семь дядей, братьев моего отца. Пятый дядя служит начальником Ведомства церемоний. Седьмой дядя имел степень чжуанюаня. Позднее он стал начальником Ганьчжоуской области провинции Цзянси. У него остался сын, который доводится мне двадцать пятым братом. Он моложе меня на два года и, так же как я, имеет степень сюцая. Его имя И, прозвище Шао-цин. Дядя был честным чиновником и владел землею, которая досталась ему от предков. После его смерти сын считал, что у него больше сотни тысяч лянов наличными, а на самом деле было всего десять тысяч. Он, дурень, даже чистого серебра от поддельного отличить не может. Любит показать себя большим покровителем: как услышит, что кто-нибудь нуждается, начинает помогать. Ты живи у меня до холодов, разберись в моих делах, а там я дам тебе деньги на переезд и отправлю к нему. Гарантирую, что эта тысяча лянов будет у тебя в руках.

— Только напишите ему хотя бы записочку, — попросил Бао Тин-си.

— Нельзя, никак нельзя. Он хочет сам проявлять щедрость и заботу о людях и не терпит, когда кто-то другой помогает нуждающимся. Если я напишу записку, он подумает, что я уже тебе посодействовал, разозлится и откажет тебе. Попробуй сначала обратиться еще к одному человеку.

— К кому же?

— Был у него один управляющий по фамилии Шао, при деде еще служил. Ты, наверное, его знаешь.

— Ах, это тот, что еще при жизни моего отца пригласил труппу на день рождения старой госпожи? — припомнил Бао Тин-си. — Я тогда видел и самого ганьчжоуского областного.

— Вот, вот. Этот Шао уже умер, и сейчас управляющим у Шао-цина служит некий Ван по прозвищу Усатый — негодяй, каких еще свет не видел, но хозяин ему верит. У моего брата есть две слабости: во-первых, он любого, даже пса, возвеличит, если убедится в том, что ты был знаком с его покойным отцом. Сначала тебе надо повидать Вана. Этот мерзавец до вина падок. Купи ему спиртного, угости и попроси, чтоб он сказал хозяину, что к тебе, мол, очень благоволил старый господин. Ну, братец тебе сразу и выложит денежки. Между прочим, он не любит, чтобы его называли «старшим господином», так что зови его «младший господин».

Вторая его слабость: не любит он, чтобы при нем рассказывали, будто кто-то сделался чиновником или что у кого-то завелись деньги. Вот, к примеру, не следует ему говорить, что к тебе был милостив господин Сян. Толкуй все время об одном, что в Поднебесной есть только один большой чиновник, который заботится о людях, — это он, Ду Шао-цин. Если он спросит, знаешь ли ты меня, отвечай, что не знаешь.

Бао Тин-си загорелся надеждой. Месяца два он еще оказывал Ду Шэнь-цину разные мелкие услуги, а в конце седьмой луны, когда похолодало, он напомнил Ду Шэнь-цину о деньгах на дорогу. Получив их, Бао Тин-си собрал свой скарб и направился в Тяньчан. В первый день он переправился через Янцзы и остановился на отдых в уездном городе Люхэ. На второй день с утра он прошел не один десяток ли и очутился в местечке, которое называлось Сыхаодунь.

Бао Тин-си вошел в харчевню и сел в ожидании воды для умывания. Вдруг он заметил, что к воротам подъехал паланкин, из которого вылез старец в шляпе ученого, в белом шелковом халате и больших туфлях, сшитых из красного шелка. У старика был красный нос пьяницы и длинная борода, белая, словно серебро. Едва старец показался в дверях, к нему со всех ног бросился сам хозяин харчевни.

— Четвертый господин Вэй пожаловал, — услужливо заговорил он, принимая вещи у прибывшего. — Пожалуйста, присаживайтесь.

Четвертый господин Вэй прошел в комнату. Бао Тин-си поклонился и помог ему сесть.

— Ваша фамилия Вэй? Осмелюсь узнать, откуда вы родом? — спросил Бао Тин-си, усаживаясь в конец стола.

— Да, моя фамилия Вэй. Я из местечка Уичжэнь в Чучжоуском округе. А вы, старший брат, из каких мест? Куда направляетесь?

— Моя фамилия Бао. Сам-то я из Нанкина и еду сейчас в Тяньчан в семью чжуанюаня Ду повидать младшего господина Ду.

— Какого Ду? Шэнь-цина или Шао-цина?

— Ду Шао-цина, — ответил Бао.

— У них в семье одних братьев человек семьдесят, но только эти двое принимают гостей. Остальные заперли ворота, уединились и занимаются сочинениями, а живут за счет доходов от своих владений. Вот поэтому я и спросил вас, кто из этих двух. Оба они пользуются широкой известностью в районах к северу и к югу от Большой реки. Хотя Шэнь-цин отличается благородством и элегантностью, я не люблю его за его женский нрав. Вот Шао-цин — это выдающаяся личность. Я тоже еду к нему. Мы закусим и отправимся в путь вместе.

— Вы, господин, родственник этих Ду?

— Нет, но я с детства учился вместе с ганьчжоуским областным, господином Ду, и мы побратались с ним, так что я свой человек в его доме.

Бао Тин-си проникся к старику еще большим уважением. Они закусили, и господин Вэй сел в свой паланкин. Бао Тин-си нанял осла, взгромоздился на его спину, и они тронулись в путь. У ворот города Тяньчан господин Вэй вылез из паланкина и проговорил:

— Брат Бао! Пойдем к нему вместе.

— Нет, вы поезжайте в паланкине, а мне еще надо повидать его управляющего. С визитом к господину Ду я приду позднее.

Старый Вэй согласился, а Бао снова сел на осла и отправился к Ду Шао-цину.

Слуги проводили Вэя в дом, и скоро к нему торопливо вышел сам хозяин.

— Уважаемый дядя! Мы не виделись целых полгода! — заговорил Ду Шао-цин, проводя гостя в зал. — Сам я все не мог приехать к вам и спросить о здоровье вас и вашей супруги. Как вы поживаете?

— Спасибо за заботу, ничего. Сейчас началась осень, никаких особенных дел дома нет. Вспомнил о вашем саде. Цветы кассии, наверное, распустились. Вот и решил я проведать вас, пропустить у вас чарочку винца.

— Сейчас принесут чай. Пройдите в кабинет, посидите.

Слуга принес чай, и Ду Шао-цин приказал:

— Внеси вещи Четвертого господина в кабинет. Расплатись с носильщиками и отпусти их.

Отдав распоряжение, хозяин повел гостя по извилистой тропинке в сад к домику из трех комнат с окнами, обращенными на восток. Слева от него высилось вместилище Дарственных Книг, выстроенное в честь деда, который в свое время первым выдержал экзамен на степень чжуанюаня. Рядом раскинулся широкий дворик с двумя цветочными клумбами: на одной росли пионы, на другой — гортензии. Здесь же вздымались вверх две огромные цветущие кассии. Перед башенкой красовались три открытые беседки, а сбоку стоял еще один дом из трех комнат с окнами на юг. Из окон открывался вид на большой лотосовый пруд с перекинутым через него мостом. За прудом виднелся уединенный домик из трех комнат, где Ду Шао-цин читал книги.

Хозяин предложил господину Вэю пройти в кабинет, в окна которого, выходившие на юг, заглядывала цветущая кассия. Гость уселся и спросил:

— А старый Лоу еще у вас?

— На дядюшку за последнее время обрушилась масса болезней, и я попросил его перебраться в дальний кабинет. Он только что принял лекарство и уснул, так что не может к вам выйти.

— Если у него недуг, почему вы не отправите его домой?

— Я пригласил сюда его сына и внука, чтобы они ухаживали за ним и вовремя давали лекарства. Утром и вечером я и сам навещаю его.

— Старик живет у вас больше тридцати лет; наверное, сделал кое-какие сбережения, приобрел имущество!

— Нет. Когда мой покойный отец был назначен правителем Ганьчжоуской области, он передал все счета на землю и постройки дядюшке Лоу. Тот заведовал всеми приходами и расходами, и отец никогда не спрашивал его. Кроме тех сорока лянов, что он получал ежегодно, старый Лоу не брал себе ни гроша. Он сам отправлялся в деревню за арендной платой. Если арендаторы подавали ему на стол два блюда с угощениями, то старик всегда отказывался от одного. Своим сыновьям и внукам он разрешал жить здесь не больше двух дней, а затем отправлял их домой. Кроме денег на дорогу, он им ни гроша не давал. Перед отъездом он собственноручно их обыскивал, боясь, как бы слуги не подарили им серебро. А вот когда он получал проценты на отданные в долг деньги, то принимался помогать всем нашим бедным родственникам и друзьям. Отец это знал и никогда ни в чем ему не перечил. Долговые обязательства несостоятельных должников старый Лоу сжигал сам. Сейчас у старика два сына и четыре внука, а в семье по-прежнему ничего нет — хоть шаром покати. Из-за этого я всегда чувствую себя обязанным ему.

— Да, он вполне заслуживает сравнения с добродетельными людьми древности, — вздохнул господин Вэй. — А как поживает Шэнь-цин?

— Мой брат отправился в Нанкин.

В это время Ду Шао-цин взглянул в окно и увидел Усатого Вана, который в нерешительности переступал с ноги на ногу.

— Что тебе? — спросил хозяин и кивнул на красную визитную карточку, которую держал слуга: — Что у тебя в руках?

Усатый Ван вошел в кабинет и, протягивая карточку, проговорил:

— Какой-то Бао из Нанкина, по происхождению актер. Последние годы он занимался своим ремеслом в чужих краях и только что возвратился домой. Он переправился через реку, чтобы поклониться младшему господину.

— Если он занимается таким ремеслом, то объясни ему, что у меня гость, и я не могу его принять. Карточку оставь, а ему скажи, чтобы уходил.

— Он уверяет, что за бесчисленные благодеяния, которыми осыпал его старый господин, он должен поблагодарить вас лично, — продолжал Ван.

— А! Так ему покровительствовал мой отец?

— Да! Когда-то управляющий Шао пригласил его труппу переправиться через реку. Старому господину очень понравился этот Бао Тин-си, и он обещал помогать ему.

— Ну если так, то введи его.

— Брата Бао из Нанкина я повстречал в дороге, — промолвил господин Вэй.

Через некоторое время Ван ввел смущенного Бао Тин-си. Он уже видел большой сад, которому не было ни конца ни края. И сейчас, когда перед его глазами предстал хозяин этих владений и его гость, он в полной растерянности остановился у порога. На Ду Шао-цине была шляпа ученого и халат цвета яшмы; на ногах туфли с драгоценными камнями. На желтоватом лице выделялись брови, такие тонкие, как у Гуань Юя[191], каким его изображают на картинах. Бао Тин-си упал на колени и ударил лбом об пол.

— К чему эти церемонии, ведь мы же старые знакомые! — поднял его Ду Шао-цин.

Бао Тин-си встал и поклонился также господину Вэю. Ду Шао-цин приказал актеру сесть поодаль.

— Я пользовался добротой старого господина и никогда не смогу расплатиться за оказанные мне милости, если даже мое тело вместе с костями перемелют в порошок, — начал Бао Тин-си. — Последние годы я бедствовал в чужих краях, поэтому не мог поклониться младшему господину. Уповаю на ваше снисхождение и надеюсь, что вы простите меня за такое невнимание.

— Мой управляющий только что говорил, будто вы очень нравились моему отцу, и он хотел помочь вам. Уж если вы приехали, поживите здесь. У меня есть один план.

— Угощения готовы! — вмешался в разговор Ван. — Где вы будете кушать, младший господин?

— Здесь самое подходящее место, — заметил Вэй.

— Надо пригласить еще одного гостя, — раздумывая, сказал хозяин и, обратившись к слуга Цзя Цзюэ, убирающему кабинет, приказал — Выйди через задние ворота и пригласи господина Чжана.

Слуга исчез, и через некоторое время в комнату вошел глазастый человек с рыжеватой бородой и какими-то странными ужимками. На нем была шляпа простолюдина и широкий халат. Вошедший с напускным изяществом отвесил поклон и, сев, спросил у господина Вэя его фамилию. Тот отрекомендовался и, в свою очередь, спросил:

— А как фамилия старшего брата?

— Меня зовут Чжан Цзюнь-минь. Я давно пользуюсь покровительством младшего господина Ду. Мне немного знакомо искусство врачевания, и сейчас я по поручению хозяина лечу господина Лоу. Как он чувствует себя после приема лекарства? — спросил он у Ду Шао-цина.

Хозяин немедленно приказал Цзя Цзюэ узнать о здоровье больного. Через некоторое время слуга вернулся и доложил:

— Приняв лекарство, господин Лоу уснул. Сейчас он проснулся и чувствует себя немного бодрее.

— А как фамилия этого человека? — снова спросил Чжан Цзюнь-минь, указывая на Бао Тин-си.

— Это друг Бао из Нанкина, — ответил Ду Шао-цин.

Внесли угощения, и все разместились за столом: Четвертому Вэю досталось почетное место, напротив него уселся Чжан Цзюнь-минь. Ду Шао-цин занял место хозяина, а Бао Тин-си посадили в конец стола. Все выпили и принялись за превосходные закуски домашнего изготовления. Здесь был и выдержанный в течение трех лет окорок, и крабы, каждый в полцзиня весом, и суп из крабового мяса. Во время еды господин Вэй обратился к Чжан Цзюнь-миню:

— Вероятно, искусством врачевания овладеть очень трудно?

— Пословица говорит: «Чем изучать книги Ван Шу-хэ[192], лучше чаще посещать больных». Не скрою от вас, я много путешествовал и не читал никаких книг по медицине, но лечил я немало. Вот только сейчас благодаря советам нашего хозяина я понял, как необходимы книги. У меня есть сын, которого я, правда, не учу медицине. Пока он читает книги, пишет сочинения, и я показываю его работы меньшому господину Ду. Хозяин часто делает свои замечания, и я изучаю их дома, учусь основам литературы. В будущем, года через два, я отправлю сына на экзамены в уезд. Глядишь, он выдержит, повесит свою табличку и станет морочить людей разными снадобьями, зато его будут называть образованным лекарем.

Его ответ рассмешил господина Вэя, и он захохотал. В этот момент в комнату с визитной карточкой вошел Усатый Ван.

— Завтра в семье Вана, торговца солью, что живет у Северных ворот, празднуют день рождения. Ван приглашает господина начальника уезда и просит вас, хозяин, прийти во что бы то ни стало.

— Скажи, что я не смогу, — у меня гости. Ну и смешной же он человек! Разве для украшения стола ему мало невесть откуда выскочивших цзюйжэней и цзиньши? Где у меня время сидеть с этими чиновниками! — И когда Ван вышел, хозяин обратился к Вэю: — Вы, дядюшка, большой любитель выпивки. Когда-то вы с моим покойным отцом просиживали ночи за вином. Поэтому сегодня вы должны пить допьяна.

— Это можно! — согласился Вэй. — Брат! У меня одно дело, да говорить как-то неудобно! Все ваши закуски великолепны, а вот винцо-то на рынке куплено не слишком хорошее. У вас, я знаю, было винцо, которому в этом году лет девять исполнится. Наверное, оно у вас еще цело?

— А я и не знал о нем, — удивился Ду Шао-цин.

— Вы-то не знаете, а я помню. Когда ваш отец ехал на новую должность в Цзянси, я проводил его лодку до берега, и он сказал: «У меня дома закопано вино. Вот я получу должность, возвращусь, и мы с тобой до одури напьемся». Я это запомнил. Спроси-ка у слуг.

— Ну об этом младший господин и не мог знать, — засмеялся Чжан Цзюнь-минь.

Ду Шао-цин вышел, а господин Вэй проговорил:

— Хотя господин Ду молод, но для наших мест это выдающийся человек.

— Да, младший господин прекрасный человек, — согласился Чжан Цзюнь-минь. — Но только слишком щедр. Кто бы у него ни просил денег, всех одаривает.

— Я тоже никогда не видел человека с такой широкой натурой, как у него, — вставил Бао Тин-си.

А тем временем Ду Шао-цин спрашивал у жены, знает ли она о вине. Та ничего не знала. Хозяин расспросил всех слуг и дворовых девок, но и те ничего не могли ответить. Наконец он обратился к старой кормилице Шао, и та вспомнила:

— Есть такое вино. В тот год, когда старый господин получил должность, он зарыл бутыль с вином в задней комнатке в седьмом доме и сказал, что разопьет его вместе с господином Вэем. Вино это приготовлено из двух доу клейкого риса, двадцати цзиней солода, да прибавлено еще двадцать цзиней гаоляновой водки. Воды в нем — ни капли. С тех пор прошло уже девять лет и семь месяцев. Оно такое пьяное, что с ног собьет. Не пейте его, хозяин, а то может случиться беда!

— Я сам знаю! — ответил Ду Шао-цин и приказал кормилице открыть дверь комнаты, где хранилось вино. Старая Шао и двое слуг выкопали бутыль и принесли ее в кабинет.

— Вот, дядя, разыскали-таки вино! — с торжеством сообщил Ду Шао-цин.

— В самом деле! — в один голос произнесли гости и от удивления приподнялись со своих мест.

Бутыль открыли и налили первую чашу. Вино было тягучее, словно клей, его аромат так и ударил в нос.

— Очень интересно! — воскликнул господин Вэй и обратился к хозяину: — Это вино надо пить по-другому. Брат! Пошли-ка на улицу людей, чтобы купили еще вина цзиней десять. Смешаем все вместе, и тогда можно будет пить. Сегодня мы уже не успеем. Пусть постоит здесь, а уж завтра весь день будем веселиться вместе с этими двумя господами.

— Конечно, мы придем! — заверил его Чжан Цзюнь-минь.

— Я, мелкий человечишка, тоже почту за счастье отведать хорошего вина, оставленного покойным господином, — поспешил сказать и Бао Тин-си.

Ду Шао-цин приказал Цзя Цзюэ с фонарем проводить Чжан Цзюнь-миня. Бао Тин-си вместе с господином Вэем расположились на ночлег в кабинете. Пожелав ему спокойной ночи, Ду Шао-цин ушел.

На следующее утро Бао Тин-си отправился к Усатому Вану. В доме управляющего он застал Цзя Цзюэ и еще одного слугу.

— Господин Вэй уже встал? — спросил управляющий.

— Встал. Умывается.

— А хозяин?

— Уже давно на ногах. Сейчас наблюдает за тем, как готовят лекарство господину Лоу.

— Наш хозяин удивительный человек! — воскликнул Ван. — Ведь этот господин Лоу был всего-навсего нахлебником старого господина. Что из того, что он заболел? Надо было дать ему несколько лянов серебра и отправить восвояси. Зачем же оставлять его здесь, ухаживать, как за родным, каждое утро и вечер навещать его!

— И не говорите, дядя Ван! — поддакнул слуга. — Мало того что сын и внук Лоу проверяют, как мы готовим господину Лоу суп и другие кушанья, — сам хозяин заглядывает в кастрюли и уж тогда только разрешает нести их больному! Хозяин относит кастрюлю с женьшенем на половину госпожи, и та сама варит. А о лекарствах и говорить не приходится! И утром и вечером господин собственноручно вручает больному женьшень, а когда у него нет времени, сама госпожа отправляется с лекарством к больному. Но не думайте даже заикнуться об этом хозяину, — он только разгневается!

В этот момент вошел еще один слуга.

— Дядя Ван! Идите скорее с докладом — там в зале сидит Третий господин Цзан; говорит, что ему необходимо увидеть хозяина.

— Иди в дом господина Лоу и доложи хозяину сам, — меня он освободил от обязанности являться к нему по утрам, — ответил Ван.

— В этом тоже видна его щедрость, — заметил Бао Тин-си.

Наконец слуга доложил Шао-цину, и тот вышел к гостю.

— Третий брат! Мы не виделись несколько дней! — начал Ду Шао-цин. — Как твой литературный вечер? Успешно прошел или нет?

— Да, вполне. Я слышал, что у тебя гости из дальних мест? А Шэнь-цин все в Пекине, загулялся и думать забыл о возвращении домой.

— Да, сейчас у меня дядя Вэй из Уичжэня. Я его приглашу, а ты подожди здесь. А то пойдем вместе в кабинет.

— Нет, посидим немного. У меня к тебе разговор. Уездный Ван, мой учитель, неоднократно восхищался твоими талантами. Когда же мы пойдем к нему?

— Ты лучше сам сходи к своему учителю. Мало, что ли, видел я таких уездных при жизни отца? Я уж не говорю о деде и прадеде! Если уездный так уважает меня, так пусть сам и зайдет ко мне. Почему это я обязан первым навещать его? Вот несчастье! Сделался я сюцаем, так теперь приходится называть уездного своим учителем. Этот цзиньши Ван всего-навсего выскочка, выросший из кучи пепла. Если даже он попросит меня быть его учителем, я и то не соглашусь. Зачем же я пойду к нему? Вот сегодня и другой Ван, что живет у Северных ворот, просил прийти, но я тоже отказался.

— В связи с этим я и пришел. Вчера этот Ван просил уездного почтить его своим визитом, и тот согласился только из-за того, что ему сказали, будто и ты будешь там. Если ты не пойдешь, уездный будет очень разочарован. К тому же твои гости живут у тебя. Если ты сегодня не можешь быть с ними, будешь завтра. В крайнем случае я вместо тебя останусь здесь, а ты иди к этому Вану.

— Третий брат! Не будем переливать из пустого в порожнее! Твой драгоценный учитель вовсе не преклоняется ни перед какими талантами. Только и думает о подарках! Какое ему дело до меня! Открой ему глаза! И потом я сам принимаю гостей к своем доме. Сегодня зажарили утку на семь цзиней весом, достали вина девятилетней давности. А разве у этого Вана могут быть такие вкусные вещи? Нечего больше разговаривать, пошли в кабинет, повеселимся! — И с этими словами Ду Шао-цин потащил гостя за собой.

— Стой! Не дури! — вскричал Цзан. — Я никогда не видел этого господина Вэя. Надо же послать хотя бы карточку.

— Это можно, — согласился Ду Шао-цин и приказал слуге принести кисть, прибор для письма и карточку. Третий Цзан написал на ней: «Соученик вашего родственника, Цзан Ча». Слуга понес карточку в дом, а хозяин и Цзан пошли следом за ним. В дверях их встретил господин Вэй. Все сели, и господин Вэй спросил у Цзана, как его прозвище.

— Третьего брата Цзана зовут Ляо-чжай. Он один из самых выдающихся личностей, бывающих в моем доме, и приятель моего брата Шэнь-цина, который в один год держал с ним экзамен.

— Очень приятно! — воскликнул господин Вэй.

— Я давно мечтал познакомиться с вами и, к счастью, сегодня встретил вас, — не остался в долгу Цзан. С Чжан Цзюнь-минем он был уже знаком. — А как ваша фамилия? — спросил он у актера.

— Моя фамилия Бао. Я только что приехал из Нанкина, — ответил тот.

— Из Нанкина? Так вы знаете господина Шэнь-цина?

— Мне приходилось видеть Семнадцатого господина, — уклончиво сказал Бао Тин-си.

Все принялись за завтрак. Вэй распорядился принести бутыль со старым вином, смешать его с десятью цзинями вновь купленной водки и поставить подогреть эту смесь на раскаленных углях, разложенных под кассией. Вскоре вино подогрелось. С помощью слуги Чжан Цзюнь-минь снял с окна ставни и придвинул стол прямо к карнизу. Принесли новые угощения. Ду Шао-цин приказал слуге подать золотой кубок, четыре чарки из яшмы и разливать вино. Господин Вэй осушил первую чарку и с удовольствием сказал:

— Славное вино!

Пока они пили, появился Усатый Ван с четырьмя слугами, которые несли сундук.

— Что это такое? — удивился Ду Шао-цин.

— В этом сундуке осенние платья, которые вы заказывали для себя, вашей супруги и сына, — ответил управляющий. — Только что сшили и принесли вам, хозяин, посмотреть. Деньги портному уже уплачены.

— Оставь здесь. Я выпью еще и тогда посмотрю, — распорядился хозяин, но не успели слуги опустить сундук на пол, как явился портной.

— Портной Ян хочет что-то сказать вам, — проговорил Усатый Ван.

— Что такое? — спросил Ду Шао-цин, поднимаясь со своего места, но тут портной, едва дойдя до середины двора, бросился на колени и, рыдая, стал отбивать поклоны.

— Ян! Что с тобой? — изумился Ду Шао-цин.

— Все это время я работал у вас, господин. Сегодня утром я получил деньги и отправился домой. Но на беду моя мать занедужила и неожиданно умерла, а я отдал все деньги в лавку, где брал в долг топливо и рис. Откуда мне было знать, что случится такая беда? И вот сейчас для умершей матери нет ни гроба, ни одеяний. Что мне делать? Одна надежда на вас: дайте мне взаймы несколько лянов, я непременно отработаю.

— Сколько тебе надо серебра? — спросил Ду Шао-цин.

— Я человек маленький и не отважусь просить много. Самое большее — шесть лянов, самое меньшее — четыре. Такие деньги я в состоянии отработать пошивом для вас одежды.

— Я не требую возвращать долг. Хоть ты и занимаешься мелким ремеслом, похороны родителей нельзя устраивать кое-как, — печально проговорил Ду Шао-цин. — Иначе в будущем будешь раскаиваться. Да разве тебе хватит нескольких лянов? Ведь на один гроб придется затратить не меньше шестнадцати лянов, да на одежды и другие вещи лянов двадцать. Эти дни у меня нет ни гроша за душой. Но ничего, можно заложить одежды из этого сундука. Здесь больше, чем на двадцать лянов. Ван, — обратился Ду Шао-цин к управляющему, — отправляйся с Яном, заложи эти вещи, а все деньги отдай ему. А ты, Ян, позабудь об этом и не вздумай вспоминать. Ты взял мои деньги не на вино и не на игры. Ты взял на похороны матери. У кого из нас не было матери! В таком деле я обязан тебе помочь.

Портной Ян, рыдая, поднял вместе с Усатым Ваном сундук, и они удалились, а Ду Шао-цин снова занял свое место.

— Да, брат! Редко можно увидеть такой поступок! — проговорил господин Вэй.

— Амитофо! — воскликнул Бао-си. — Разве есть еще в Поднебесной другой такой хороший человек!

Друзья снова принялись за вино и пили весь день. Третий господин Цзан был слаб на вино. В полдень его стало рвать, пришлось отправить его домой. Остальные разошлись только в третью стражу, когда вина не осталось ни капли.

А дальше произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ рассказывается о благородных поступках Ду Шао-цина и о том, как Лоу Хуань-вэнь давал наставления перед смертью

Напомним о том, как гости выпили вино и разошлись. Четвертый Вэй проспал до полудня следующего дня, а когда встал, пошел прощаться с хозяином.

— Я еще собираюсь навестить ваших дядей и братьев, — сказал он. — Как же вчера было весело! Едва ли будет так же интересно и у других, но мне все-таки пора ехать… Я не могу даже нанести ответный визит другу Цзану, прошу вас, передайте ему мой привет.

Ду Шао-цин уговорил гостя остаться еще погостить. Через день он нанял носильщиков паланкина и пошел к Вэю с подарками — яшмовой чашей и двумя халатами покойного отца.

— Из названых братьев моего отца остались только вы один, — проговорил хозяин, вручая подарки. — И я прошу вас, приезжайте, дядя, почаще. Да и я буду навещать вас. Вручаю вам эту яшмовую чашу и одежды отца. Носите их. Глядя на вас, я буду думать, что вижу своего родителя.

Господин Вэй с радостью принял подарки. Вместе с Бао Тин-си они осушили чайник вина, закусили, и Ду Шао-цин с актером отправились провожать гостя за городскую стену. Они простились, и Вэй уехал. Возвратившись домой, Ду Шао-цин пошел проведать господина Лоу. Старик сказал, что ему стало лучше и что внука можно отослать, а при нем оставить одного сына.

Ду Шао-цин согласился с ним, но призадумался. Денег не было, и он вызвал к себе Усатого Вана.

— Продай наследственную землю у дамбы, — приказал он управляющему.

— Деревенские себе на уме и норовят купить подешевле. Вы, хозяин, требуете тысячу пятьсот лянов, а они дают только тысячу триста. Я не рискну взяться за это дело.

— Продавай за тысячу триста лянов, и дело с концом.

— Я хотел предупредить вас, чтоб не ругали меня за то, что продешевил.

— Когда я тебя ругал? Иди и действуй. Мне позарез нужны деньги.

— У меня к вам еще одна просьба, хозяин. Вырученные деньги надо употребить с пользой. Жалко будет, если наследственную землю продадим, а эту тысячу лянов вы зря раздадите.

— Когда это я, по-твоему, зря серебро раздавал! Твое дело деньги получать, а не болтать здесь всякий вздор! Ну, иди скорей!

— Я только напомнил, — ответил Усатый Ван и, выйдя от хозяина, тихо шепнул Бао Тин-си — Все как нельзя лучше! И твое дело, кажется, на мази. Я сегодня еду продавать землю, а когда возвращусь — что-нибудь придумаю для тебя.

Управляющий пропадал несколько дней. Возвратившись с небольшим мешком, в котором звенело больше тысячи лянов, он пошел с докладом к хозяину.

— Серебро это девяносто пятой пробы, но пошло как за девяносто седьмую пробу, отвес производили по рыночному курсу, который меньше официального на один цянь и три с половиной фыня. Кроме того, покупатель вычел двадцать три ляна и четыре цяня на посредника и около тридцати лянов для совершения купчей — все это нам пришлось оплатить. Оставшееся серебро, хозяин, можно взвесить на весах.

— Кто это будет еще возиться с твоим путаным счетом! Принес, и ладно, а взвешивать зачем?

— Я вам докладываю, чтобы все было ясно, — ответил Ван.

Ду Шао-цин взял деньги и позвал к себе в кабинет внука старого Лоу.

— Ты хочешь завтра ехать? — спросил он.

— Да, дед заставляет меня.

— Вот тебе сто лянов, только не говори деду. У тебя дома мать-вдова. Возвращайся домой с этими деньгами. Займись каким-нибудь мелким ремеслом, чтобы прокормить ее. Если старик поправится, твой второй дядя тоже поедет домой. Я ему также сто лянов дам.

Юноша с радостью взял деньги, спрятал их в одежду и горячо поблагодарил Ду Шао-цина. На следующий день он уехал. Старик дал внуку на дорогу всего три цяня. Возвратившись домой после проводов гостя, Ду Шао-цин увидел в зале крестьянина. Заметив хозяина, он упал на колени и принялся отбивать поклоны.

— Тебя зовут Хуан Да? Ты, кажется, служишь смотрителем в нашем храме предков? Ну, говори, зачем пожаловал? — спросил его Ду Шао-цин.

— Хозяин! Я живу близ храма в домике, который купил когда-то для меня старый господин. Сколько времени прошло с тех пор, дом совсем развалился. И вот я, несчастный, перетащил к себе с могилы несколько засохших деревьев, чтобы заменить стропила и балки. Об этом узнали господа из вашей фамилии и обвинили меня в краже. Стали бить меня смертным боем, а потом прислали ко мне с десяток слуг, которые не только забрали деревья, но и растащили всю мою лачугу по частям. Сейчас мне деваться некуда. Пришел я к вам, хозяин, просить заступиться за меня и дать мне немного серебра, чтоб починить хижину. Помогите, хозяин!

— Из моей фамилии? Да что с ними говорить? Слушай, раз мой отец купил для тебя дом — понятно, что и позаботиться о его ремонте должен я. Ты говоришь, он развалился. Сколько нужно денег на постройку нового?

— Не меньше сотни лянов, — ответил Хуан Да. — А чтоб мало-мальски подремонтировать, чтоб в нем можно было жить, лянов этак пятьдесят.

— Понятно! Хотя у меня и нет больших денег, пятьдесят лянов я тебе дам. Когда израсходуешь, приходи, — поговорим еще.

Ду Шао-цин выложил ему пятьдесят лянов, и Хуан Да отправился восвояси.

В этот момент слуга принес две карточки.

— Третий господин Цзан просит меньшего господина пожаловать к нему завтра на вино, — доложил он. — А в этой карточке он просит прийти господина Бао.

— Скажи, что завтра мы обязательно его навестим, — распорядился хозяин.

На следующий день Ду Шао-цин и Бао Тин-си отправились к Цзану. Тот приготовил превосходные блюда и стал усердно потчевать гостей, оказывая им всевозможные знаки внимания. Когда пиршество подходило к концу, господин Цзан налил бокал вина, высоко поднял его и протянул Ду Шао-цину. Затем он отвесил поклон и, опустившись на колени, произнес:

— Старший брат! У меня есть к тебе просьба.

От неожиданности Ду Шао-цин подпрыгнул на месте и поставил бокал с вином на стол.

— Третий брат! Ты рехнулся? Что это значит? — вскричал он и опустился на колени рядом с Цзаном.

— Выпей этот бокал и пообещай мне исполнить мою просьбу — только тогда я встану.

— Не знаю, чего ты хочешь? Поднимайся и говори. — И Ду Шао-цин вместе с Бао Тин-си принялись поднимать Цзана.

— Так ты исполнишь? — настаивал Цзан.

— Конечно, исполню!

— Выпей вино.

— Хорошо, сейчас!

— Я подожду, пока ты не выпьешь до дна, — настаивал Цзан, но наконец поднялся с пола и сел.

— Ну, говори, что у тебя? — торопил Ду Шао-цин.

— Сейчас экзаменатор проверяет Лучжоу, и следующая очередь наша. На днях я обещал одному человеку купить звание сюцая. За это дело взялся один из приближенных экзаменатора, которому я передал триста лянов серебра. Через некоторое время он мне сказал: «Сейчас за нами строго следят, и продать звание сюцая я не смею, могу только за эти деньги зачислить уже выдержавших экзамен на вакантное место стипендиата…» Ну, я и выставил свое имя и в этом году буду пользоваться правами студента-стипендиата. Но дело вот в чем. Человек, который хотел купить для сына звание сюцая, требует триста лянов обратно. Если я ему не возвращу, то все дело раскроется, и я погиб! Вот поэтому-то я и хотел посоветоваться с тобой и попросить в долг триста лянов из денег, которые ты получил от продажи земли. Я отвяжусь от этого человека и постепенно выплачу тебе долг. Впрочем, ты уже дал согласие.

— Эх! А я-то думал, что у тебя стряслось! Надо же было тебе здесь комедию разыгрывать да поклоны отбивать. Ну что здесь особенного, завтра же пришлю тебе деньги!

— Прекрасно! Как все легко и быстро устроилось! Давайте-ка выпьем несколько кубков! — воскликнул Бао Тин-си, хлопая в ладоши.

Все до краев наполнили кубки и выпили.

— Третий брат! — обратился к Цзану захмелевший Ду Шао-цин. — Я хочу спросить у тебя: зачем тебе эта степень стипендиата?

— Где тебе знать! Стипендиатом легче держать экзамен, а ведь кто его выдержит, тот делается чиновником. Пусть я даже сейчас и не выдержу, все равно многие годы буду считаться кандидатом на должность, потом пройду дворцовый экзамен, и передо мной откроется дорога уездного начальника или судебного чиновника. Буду носить узорные туфли, восседать в присутствии на почетном месте, бросать бирки[194] да лупить людей. А когда ко мне будут приезжать такие высокопоставленные господа, как ты, за подачками, я буду запирать их в комнату и кормить целый месяц бобовым творогом, чтобы они подохли.

— Ну и бандит! Ну и бесстыдник! — смеялся Ду Шао-Цин.

— Что за зубоскальство! — в шутку раскричался Бао Тин-си. — Штрафую вас обоих на кубок вина.

Гости разошлись только в полночь. На следующее утро Ду Шао-цин приказал Усатому Вану отнести ящик с деньгами господину Цзану. Управляющий взял с Цзана шесть лянов вознаграждения. На обратном пути он зашел в харчевню поесть лапши и встретился там с Чжан Цзюнь-минем.

— А! Усатый начальник пришел! Ну, присаживайся! — сказал Чжан и, когда Ван принялся за еду, вкрадчиво добавил: — Я хочу попросить тебя об одном деле.

— Что еще? Наверное, будете клянчить деньги за то, что вы лечили Лоу?

— Совсем нет. Старика уже не поднять.

— А сколько он еще протянет?

— Не больше ста дней — только ты не говори ему об этом. Так я хочу попросить тебя об одном деле.

— Ну выкладывайте.

— Скоро сюда приедет экзаменатор, а я хочу отправить на экзамен своего сына. Боюсь только, что экзаменатор докопается, что я неправильно указываю место рождения[195]. Вот я и хотел, чтобы ты попросил своего хозяина замолвить за меня словечко перед экзаменаторами.

— Ничего не выйдет! — махнул рукой Ван. — Младший господин вообще никогда не разговаривает с экзаменаторами. Да и не любит он, когда ему говорят, что кто-то собирается экзаменоваться. Если вы пойдете к нему просить, он посоветует вам отказаться от этой затеи.

— Что же делать? — спросил Чжан Цзюнь-минь.

— Есть у меня один план. Я замолвлю за вас словечко и скажу хозяину, что ваш сын не может держать экзамена, так как для этого ему пришлось бы неправильно указывать место рождения. Затем напомню, что экзаменационный двор в Фынянской области построен на деньги старого господина, и он вполне мог бы отправить одного человека на экзамены. Это подхлестнет хозяина, он и поможет вам, даже денег даст.

— Усатый начальник! — вскричал Чжан. — Устрой для меня это дело. Если все кончится благополучно, я тебя отблагодарю.

— Разве я хочу помочь вам за подарки! Ведь ваш сын — мой меньшой племянник. Получит он степень сюцая, наденет шляпу ученого и синий халат, отдаст своему старому дядюшке несколько поклонов, — мне больше ничего и не нужно.

Чжан Цзюнь-минь заплатил за лапшу, и они оба вышли на улицу. Возвратившись домой, Усатый Ван спросил слугу:

— Где хозяин?

— В кабинете.

Ван отправился в кабинет и доложил хозяину:

— Я передал серебро Третьему господину Цзану. Он очень благодарил вас и сказал, что вы помогли ему избежать неприятностей и сохранить имя. Другие бы не стали такого делать.

— Подумаешь, важное дело! Стоило из-за него бежать сюда и докладывать!

— Я хочу сообщить вам еще об одном деле, хозяин. Вы помогли Третьему господину устроиться на место стипендиата, а смотрителю храма предков починить дом. Скоро здесь будут экзамены, и к вам придут с просьбой отремонтировать экзаменационный двор. Наш старый господин отпустил на постройку двора несколько тысяч лянов и таким образом совершенно бескорыстно помог очень многим. Как вы думаете, если бы вы послали кого-нибудь на экзамены, стал бы кто-нибудь возражать?

— Ученики сами могут экзаменоваться, мне посылать некого.

— А если бы у меня был сын и вы послали его сдавать экзамен, тоже никто бы не возражал?

— Конечно, о чем говорить! Не думаю, чтоб местные сюцаи оказались такими подлыми!

— У Второго господина Чжана, что живет у задних ворот, сын учится. Почему бы вам, меньшой господин, не послать его?

— А разве он хочет сдавать экзамены?

— Он боится сдавать, так как для этого ему пришлось бы указывать другое место рождения.

— Скажи ему, чтобы ехал экзаменоваться. А если кто-либо будет болтать, скажи, что это я его послал.

— Хорошо, — ответил управляющий и вышел.

За последние дни болезнь старого Лоу обострилась, и опечаленный Ду Шао-цин вызвал нового врача.

Однажды к хозяину явился Третий Цзан.

— Ты знаешь новость? — спросил он у Ду Шао-цина. — Уездный Ван проштрафился, и вчера у него отобрали печать. Новый начальник приказал ему убираться из ямыня. В уезде толкуют, будто этот Ван мошенник, и никто не хочет сдать ему дом. Ван до смерти расстроился.

— А где он сейчас? — спросил Ду.

— Вчера он весь вечер просидел в ямыне, и ему сказали, что если и завтра он не уберется, то ему же будет хуже. Но кто его пустит к себе? Придется, видно, ему в дом для престарелых переезжать!

— Неужели это правда? — вскричал Ду Шао-цин и приказал слуге позвать Усатого Вана. Когда управляющий явился, Ду Шао-цин распорядился:

— Беги в ямынь и передай служащим из строительного приказа, чтоб они сказали Вану: если ему негде жить, я прошу его поселиться в моем саду. Иди скорее, он очень нуждается в жилище!

Ван быстро ушел, а Цзан Ляо-чжай спросил:

— Раньше ведь ты встречаться с ним не хотел, почему же теперь отдаешь ему дом? К тому же рыльце у него в пушку, и если жители захотят свести с ним счеты, то они твой дом разнесут в щепки.

— Мой отец был известен своими добродетелями. Даже если я и скрою у себя бандита, то никто мой дом пальцем не тронет. Так что ты, старший брат, успокойся. А что касается Вана, то, поскольку он давно хотел познакомиться со мной, эта встреча будет для него настоящим счастьем. Если бы раньше я пошел к нему на поклон, это значило бы, что я заискиваю перед властями. Сейчас же он лишился должности и жить ему негде, — нельзя ему не помочь в беде. Узнает он об этом — обязательно придет. А ты оставайся, подожди его, вместе потолкуем.

В этот момент вошел слуга и доложил:

— Пожаловал Второй господин Чжан.

Едва переступив порог, Чжан Цзюнь-минь встал на колени и стукнулся лбом об пол.

— Что это ты? — спросил Ду Шао-цин.

— Я все по поводу экзаменов моего сына. Взываю к доброте меньшого господина!

— Но я уже сказал свое слово.

— Когда там узнали о вашем распоряжении, то никто не посмел возражать, но сказали, чтобы я принес сто двадцать лянов на починку школьного двора. Откуда мне взять столько? Вот я и пришел к вам посоветоваться.

— Только-то? Но потом, возможно, еще придется вносить?

— Нет, не надо.

— Тогда это дело не трудно уладить. Я за тебя внесу деньги, а ты напиши бумагу, в которой выразишь желание внести деньги на починку школьного двора и попросишь включить за это сына в списки экзаменующихся. Третий брат Цзан, — обратился Ду Шао-цин к гостю, — снеси с ним деньги. Сейчас я тебе дам серебро.

— Сегодня у меня дела, завтра сходим, — пообещал Цзан.

Чжан Цзюнь-минь поблагодарил и направился к выходу, где столкнулся с запыхавшимся от быстрого бега управляющим.

— Господин Ван пожаловал. Паланкин уже у ворот! — закричал Усатый Ван.

Ду Шао-цин и Цзан Ляо-чжай пошли встречать гостя. Бывший уездный, в шелковой шляпе и простом халате, сложил руки для приветствия, поклонился и, обращаясь к хозяину, произнес:

— Я давно хотел познакомиться с вами, но никак не мог встретиться. Сейчас я попал в беду, и господин любезно предоставил мне свое жилище. Я тронут вашим великодушием и поэтому первый пришел поблагодарить и просить ваших советов. О, да здесь и брат Цзан!

— Господин начальник уезда! На эту мелочь не следует обращать внимания. Моя запущенная хижина пустует, прошу, переезжайте, — любезно приветствовал гостя хозяин.

— Мы вместе с другом хотели проведать вас, учитель, но вы опередили нас, — поддержал его и Цзан Ляо-чжай.

— Ничего, ничего! — Ван отвесил поклон и, сев в паланкин, удалился.

Оставшись наедине с Цзаном, Ду Шао-цин достал сто двадцать лянов и, передав их гостю, попросил его на следующий день уладить дело Чжан Цзюнь-миня. Цзан взял деньги и ушел. На следующий день в дом Ду переехал уездный Ван, а еще через день Чжан Цзюнь-минь в доме Ду Шао-цина устроил пиршество и пригласил на него Третьего Цзана и господина Бао.

— Тебе пора начинать, — шепнул управляющий Бао Тин-си. — По всему видно, разговоры о деньгах скоро вообще кончатся. Если еще кто-нибудь придет с просьбой, то для тебя денег не останется. Сегодня же вечером проси.

Пиршество устроили в кабинете, рядом с залом. Когда все четверо заняли свои места, Чжан Цзюнь-минь налил вина в чашу и поблагодарил Ду Шао-цина. Затем он наполнил еще одну чашу и с признательностью поклонился Третьему Цзану. Когда они начали рассказывать разные истории, Бао Тин-си произнес:

— Я живу здесь больше полугода и вижу, как меньшой господин тратит деньги, словно воду. Даже портному достался солидный куш. А я только ем да пью, но ни гроша от хозяина не видел, хотя и оказывал ему разные услуги. Но одним добрым словом и уважением хозяина не прокормишься, и поэтому, как мне ни тяжело, лучше распрощаться и идти выплакивать деньги в другое место. Завтра я хочу расстаться с вами.

— Господин Бао! — воскликнул Ду Шао-цин. — Ты никогда мне не говорил, а я и не подозревал, что у тебя на душе. Говори, в чем я виноват?

Бао Тин-си поспешно налил чашу вина и, протягивая ее Ду Шао-цину, начал рассказывать:

— Мой отец и я жили доходами от театральной труппы. Но на беду отец мой умер, я израсходовал все деньги и не могу сейчас быть достойным моего отца. Я, презренный, не в состоянии даже содержать старую мать. Если вы, господин, поможете мне деньгами, я заново сколочу труппу. Только тогда я смогу возвратиться домой и кормить свою матушку.

— Ты хоть и актер, но чтишь память отца и уважаешь мать. Это достойно похвалы. Как же не помочь тебе!

— О, как велика ваша доброта, меньшой господин, — воскликнул Бао Тин-си, вскакивая с места.

— Садись. Сколько тебе нужно?

Бао Тин-си в нерешительности взглянул на стоявшего поодаль Усатого Вана. Тот подошел ближе и произнес:

— Господин Бао! Вам нужно много денег. Чтоб сколотить труппу, купить реквизит, требуется не меньше шестисот лянов. У хозяина таких денег нет. Он может дать вам несколько десятков лянов, чтобы вы переправились через реку и, начав с малого, постепенно встали на ноги.

— Несколько десятков делу не помогут, — произнес Ду Шао-цин. — Я дам тебе сто лянов. Бери их и обучай свою труппу. А когда деньги подойдут к концу, приезжай снова, и мы потолкуем.

Благодарный Бао Тин-си бросился на колени.

— Я бы тебе больше дал, — продолжал Ду Шао-цин, поднимая Бао, — да вот болезнь старого Лоу обострилась и нужно позаботиться о нем. Ну, а насчет отъезда думай, как сам знаешь.

Весь вечер Цзан Ляо-чжай и Чжан Цзюнь-минь на все лады превозносили щедрость Ду Шао-цина и покинули его дом только после того, как опустел стол.

Болезнь старого Лоу день ото дня становилась серьезнее. Однажды, когда Ду Шао-цин сидел у его постели, больной произнес:

— Господин! Я ждал, что мой недуг пройдет, но сейчас я уже не питаю надежды поправиться. Отправьте меня домой.

— Я не отблагодарил еще вас, дядюшка. Разве можно говорить о вашем возвращении?

— Вы не правы! Разве я хочу сказать, что вы гоните меня? Но у меня есть сыновья и внуки. Я всю жизнь прожил на чужбине и сейчас, понятно, хочу умереть дома.

— Если так, задерживать не стану. Я приготовил для вас гроб, но сейчас он не нужен, так что не берите его с собой, — взамен я дам вам несколько десятков лянов, и вы приобретете на них все необходимое на месте. Одежда и постель для вас готовы, вы возьмете эти вещи с собой.

— От гроба и одежды не откажусь, а денег не надо. Я должен ехать немедленно. Подниматься я не могу, так что пусть несут меня на кровати. Завтра утром сходите поклониться к алтарю старого господина и передайте, что я уезжаю. Ведь я был его близким другом и прожил у вас тридцать лет. После смерти отца вы так внимательно ухаживали за мной. Я не могу ни на что пожаловаться. Своим поведением и литературным талантом вы заслужили звание первого человека. А ваш сын прославится еще больше: учите его, сделайте его справедливым человеком. Но вы не умеете вести хозяйство и не знаете, как держаться с друзьями, а поэтому вам не сохранить своего состояния.

Мне нравится ваша щедрость и справедливость, но прежде всего надо смотреть, что собой представляют люди, которые обращаются к вам за помощью. Если вы будете вести себя так и дальше, то у вас выманят все состояние, и никто за это не отплатит вам добром. Правду говорят: «Делай добро, не думая об ответном», — но надо все же уметь отличать хорошее от плохого. Вы знаетесь о Третьим Цзаном и Чжан Цзюнь-минем, а ведь они дурные люди. Недавно еще появился этот Бао Тин-си. Ведь он актер! Разве он может быть хорошим человеком! А вы тоже взяли его под свою опеку. Или вот управляющий Усатый Ван — этот еще хуже!

Деньги — ерунда; важнее, чтобы после моей смерти вы с сыном следовали примеру старого господина. Если поступки ваши будут добродетельны, то и бедность не устрашит вас. В свое время вы дружили с господином Шэнь-цином. У него хоть и есть талант, но он все же человек не очень благородный. Подражайте своему отцу, и вы никогда не попадете в беду. Здесь у вас нет ни знакомых начальников, ни родни, так что вам трудно будет жить. Вот Нанкин большой город, поезжайте туда. Может быть, встретите друга и займетесь каким-нибудь делом. На остатки от прежнего состояния полагаться нельзя. Если вы исполните мой наказ, то мне и умирать будет не страшно.

— Я запомню ваши мудрые слова, дядюшка! — проговорил Ду Шао-цин и смахнул слезу. Затем он вышел и приказал нанять носильщиков, чтобы перенести старого Лоу через Нанкин в Таохунчжэнь. Сыну старика он вручил более ста лянов для совершения похорон. На третий день после этого разговора Ду Шао-цин отправился провожать обоих.

А дальше произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕЙ рассказывается о том, как Ду Шао-цин и его жена гуляли на горе и как Чи Хэн-шань рассуждал об обрядах

Напомним о том, как Ду Шао-цин проводил старого Лоу домой. Теперь у него не осталось никого, кто бы помог ему своими советами, и он стал еще больше сорить деньгами. Скоро они кончились, и он приказал Усатому Вану продать еще один участок земли. Получив за него свыше двух тысяч лянов, он продолжал так же безрассудно их тратить. Сто лянов Ду Шао-цин выделил Бао Тин-си на дорогу.

К этому времени уездный Ван был оправдан и, поблагодарив хозяина, который предоставил в его распоряжение целый дом, распрощался и уехал.

Прошло более полугода, и, когда денег осталось совсем мало, Ду Шао-цин, посоветовавшись с женой, решил уступить свой дом родне и переехать в Нанкин. Многие отговаривали его от этого намерения, но он твердо стоял на своем. В хлопотах прошло полгода, но с домом наконец было покончено. Получив за него деньги, он расплатился с долгами и выкупил заложенные вещи. Оставалось еще более тысячи лянов. Как-то Ду Шао-цин обратился к жене:

— Я поеду в Нанкин к двоюродному племяннику Лу, подыщу там дом и возвращусь за тобой.

Взяв с собой Вана и слугу Цзя Цзюэ, Ду Шао-цин переправился с багажом через реку. Усатый Ван, смекнув, что дела хозяина совсем плохи, стащил у него по дороге двадцать лянов и скрылся, чем немало насмешил Ду Шао-цина. С хозяином остался один Цзя Цзюэ. Они добрались до переулка Цансян, где жила семья Лу — родственники со стороны матери. Гостя вышел встречать его двоюродный племянник Лу Хуа-ши. Покончив с церемониями, Ду Шао-цин поднялся на верхний этаж, где поклонился табличкам деда и бабушки. Встретившись с матерью Лу Хуа-ши, он велел слуге достать окорок, чай и другие приготовленные для нее подарки. В честь прибывших Лу Хуа-ши устроил в кабинете обед, на который позвал своего домашнего учителя. Ду Шао-цин предложил ему занять почетное место и спросил его фамилию.

— Моя фамилия Чи, имя Цзюнь, а прозвище Хэн-шань. А как ваша фамилия?

— Это мой двоюродный дядя из тяньчанских Ду, — ответил Лу Хуа-ши.

— О! Господин Шао-цин? Слышал, слышал, вы один из прославленных людей Поднебесной! Вот уж не ожидал вас встретить! — воскликнул Чи Хэн-шань, поднимаясь и вновь кланяясь гостю.

Ду Шао-цин сразу обратил внимание на его необыкновенную внешность: Чи Хэн-шань был худощав, под сросшимися бровями блестели живые глаза. Они едва познакомились, но Ду Шао-цин сразу стал держаться с ним как со старым другом. За обедом Ду Шао-цин объявил о своем намерении купить дом.

— Лучше всего приобрести дом возле реки! — воскликнул обрадованный Чи.

— Это было бы чудесно! — согласился Ду и добавил: — И по этому случаю давайте прогуляемся по реке Циньхуайхэ.

Господин Чи велел Лу Хуа-ши остаться дома, а сам вместе с Ду Шао-цином отправился к реке. Когда они подошли к кварталу Первых Ученых, им бросилось в глаза несколько новых объявлений, приклеенных у входа в книжную лавку. На одном из них было написано: «Экзаменационные сочинения. Отобраны Ма Чунь-шаном из Чучжоу и Цюй Шэнь-фу из Цзясина».

— Этот Цюй Шэнь-фу внук наньчанского областного Цюя и доводится мне названым братом. Поскольку я приехал сюда, почему бы мне не встретиться с ним? — И, не откладывая дела в долгий ящик, Ду Шао-цин вошел в лавку. Навстречу вышел Цюй Шэнь-фу, и начался обычный обмен любезностями. Вскоре к ним присоединился и Ма Чунь-шан. Отвесив поклон, он спросил фамилии пришедших.

— Это Ду Шао-цин, внук тяньчанского господина, а это — господин Чи Хэн-шань из Цзюйжуна. Своей ученостью они известны по всему Южноречыо, и я виноват, что так поздно вижу их у себя, — ответил Цюй.

— Брат Шао-цин хочет купить дом, — заметил Чи после чая. — Мы не можем долго сидеть, пора откланяться.

Уже выходя из лавки, они заметили склонившегося над прилавком человека, который, тыча пальцем в сборник стихов, бормотал:

— Эти стихи мои.

Все четверо подошли ближе и увидели, что рядом лежит белый веер с написанными на нем стихами.

Цюй Шэнь-фу раскрыл веер и прочел надпись: «Господин Лань-цзян».

— А! Это вы, Цзин Лань-цзян! — засмеялся Цюй Шэнь-фу.

Человек поднял голову и, заметив посторонних, с поклоном спросил, как их зовут. Ду Шао-цин потащил Чи Хэн-шаня к выходу.

— Пойдем! Сначала подыщем дом, а потом уже поговорим с ними.

Они миновали мост Хуайцинцяо, и хорошо знавший город Чи Хэн-шань нашел посредника для покупки дома. Несколько показанных им построек у реки не привлекли их внимания, и они, никуда не сворачивая, дошли уже до заставы Дуншуйгуань. В этом году проходили экзамены, и цены на дома поднялись. За дом, который им приглянулся, запросили восемь лянов арендной платы в месяц.

— Ничего! — решил Ду Шао-цин. — Сначала сниму его, а потом куплю другой.

Согласно установленным тогда в Нанкине правилам, надо было отдать деньги за въезд в дом и залог в размере месячной платы. Посредник и хозяин дома отправились в переулок Цансян к Лу Хуа-ши, где был подписан договор, и хозяину дома вручены шестнадцать лянов серебра. Лу приготовил вино и пригласил Чи Хэн-шаня и Ду Шао-цина к столу. Пиршество продолжалось до поздней ночи, и господин Чи остался ночевать.

На следующее утро, не успели все встать и умыться, как у ворот раздался чей-то голос:

— Где господин Ду Шао-цин?

Ду Шао-цин поднялся было, но незнакомец уже вошел в дом.

— Не говорите своей фамилии! Подождите, я сам попробую догадаться! — вскричал он.

Задумавшись, он подошел ближе и, показывая на Ду Шао-цина, произнес:

— Вы Ду Шао-цин.

— Да, я, — усмехнулся тот. — Это господин Чи Хэн-шань, а это мой двоюродный племянник. А как ваша фамилия?

— Шао-цин известен по всей Поднебесной, и своим благородством превзошел всех. Меня сразу объял трепет, как только я увидел вас, но я не мог ошибиться, так как у вас нет такой важности, как у господина Чи. Меня зовут Цзи Вэй-сяо.

— А! Это вы ставили щит с именами отличившихся актеров. Рад вас видеть! — воскликнул Чи Хэн-шань.

— Ваш брат уехал на север, — сообщил, усаживаясь, Цзи Вэй-сяо.

— Когда он отправился? — спросил Ду.

— Дня три-четыре назад. Я проводил его до Лунцзянгуаня. Ведь он получил звание гуншэна и отправился в столицу на экзамены. Брат Шао-цин, вы разбрасываете деньги, как сор! Почему же вы делали это дома, а не здесь? Мы бы славно повеселились!

— Вот я и приехал. Подыскал себе дом у реки и буду здесь жить.

— Великолепно! — закричал Цзи Вэй-сяо, хлопая в ладоши. — Я тоже подыщу себе дом из двух комнат у реки, по соседству с вами, и привезу в него свою жену, чтобы не было скучно вашей. Но уговор! Покупать дом буду на ваши деньги!

— Само собой разумеется! — ответил Ду.

В этот момент принесли блюда, и Цзи Вэй-сяо попросили остаться. Во время еды он рассказал, как одурачил Шэнь-цина с даосом, и все покатывались со смеху.

Не успели они встать из-за стола, явились с визитом Ма Чунь-шан, Цюй Шэнь-фу и Цзин Лань-цзян, а после них — Сяо Цзинь-сюань, Чжугэ Тянь-шэнь и Цзи Тянь-и. Гости немного посидели, поговорили и откланялись. Вместе с ними ушел и Цзи Вэй-сяо.

Ду Шао-цин сел писать письмо домой. Закончив его, он позвал слугу и приказал ему ехать в Тяньчан за женой.

На следующее утро Ду Шао-цин собрался было идти с ответным визитом к Цзи Вэй-сяо и другим навестившим его вчера, но тут в ворота постучались Го Железный Резец и даос Лай. Разглядывая даоса, Ду Шао-цин вспомнил вчерашний разговор и невольно рассмеялся, а тот после нескольких льстивых фраз преподнес хозяину свиток со стихами.

Го Железный Резец подарил ему печать. Ду Шао-цин принял подарки, угостил гостей чаем и только после их ухода отправился наконец с ответными визитами. За те семь-восемь дней, что он провел у племянника, он подружился с Чи Хэн-шанем. Оба беседовали об обрядах и музыке. Наконец приехала жена. К домику, снятому у реки, причалили сразу четыре лодки. Ду Шао-цин простился с Лу и переехал в свой новый дом.

Стояла первая неделя третьей луны. Домик у реки день ото дня делался все привлекательней, с лодок часто доносились звуки флейт и дудок. На следующий же день после переезда стали приходить гости, чтобы поздравить новоселов. Ду Шао-цин устроил угощение на четырех столах. Среди гостей были: Цзи Вэй-сяо, Ма Чунь-шан, Цюй Шэнь-фу, Цзи Тянь-и, Чи Хэн-шань, Ау Хуа-ши, Цзин Лань-цзян, Чжугэ Тянь-шэнь, Сяо Цзинь-сюань, Го Железный Резец, даос Лай и даже сосед Цзинь Дун-яй, который тоже приходил с визитом. Следует, однако, сказать, что в этот день первыми пришли поздравить повара, готовившие угощение, а потом — присланная Бао Тин-си труппа Трех Начал, созданная им заново. Молодые актеры поклонились хозяину и его супруге и, получив в подарок множество фруктов, удалились.

После них владелец дома представил цветочницу, матушку Яо. Госпожа Ду оставила ее при себе.

К полудню собрались гости, и в домике настежь открыли все окна. Один из гостей, облокотившись на перила, смотрел на воду; другие, потягивая ароматный чай, развлекались разговорами; третьи перелистывали книги за столом или просто сидели и отдыхали. Вдруг к воротам дома подъехал паланкин, за которым следовал Бао Тин-си. Это явилась его жена Ван с визитом. При виде ее матушка Яо не выдержала и расхохоталась.

— О! Это знаменитая госпожа Ван! Как это она отважилась приехать сюда? — обратилась матушка Яо к жене Ду Шао-цина.

Увидев супругу господина Ду, госпожа Ван изрядно струсила и не решилась нарушать этикет при первой же встрече. Госпожа Ду оставила гостью у себя. Вошел хозяин, и матушка Яо вместе с госпожой Ван поклонились ему. Бао Тин-си в это время развлекал гостей смешными анекдотами. Наконец столы были накрыты, и Ду Шао-цин предложил всем сесть. Только после полуночи гости стали расходиться. Бао Тин-си с фонарем в руках светил госпоже Ван, пока она садилась в паланкин.

Прошло несколько дней. Жена Ду Шао-цина, которая впервые была в Нанкине, пожелала прогуляться и посмотреть окрестности. Ду Шао-цин поддержал ее. Он нанял несколько паланкинов и пригласил для компании матушку Яо. Вслед за госпожой отправились в паланкинах несколько служанок и мамок. В Чарующем парке на горе Цинляншань выбрали красивое место, где устроили обед. Парк представлял собой огромный сад, в который вели большие ворота. От ворот в глубь парка вела дорога, выложенная булыжником. Вдоль дороги тянулась красная изгородь, обрамленная тенистыми зелеными ивами. Дорожка упиралась в кабачок, владелец которого в этот день устраивал для гостей угощение и вынес для них все столы в сад. За кабачком дорожка поднималась в гору, вершину которой венчала восьмиугольная беседка, где и были расставлены угощения. Госпожа Ду, матушка Яо и слуги поднялись в беседку и стали любоваться окрестностями. С одной стороны поднималась гора Цинляншань, заросшая бамбуком. С другой стороны через зеленую чащу деревьев виднелись красные стены храма Таинственной Души.

Через некоторое время в паланкине подъехал Ду Шао-цин с красной, отделанной золотом чашей в руках. Выйдя из паланкина, он подошел к столу, налил себе вина и, прислонившись к ограде, довольный прогулкой, принялся тянуть вино из чаши, наслаждаясь лаской весеннего солнца. В этот день Ду Шао-цин сильно захмелел. Держась за жену, с чашей в руке он вышел из ворот сада. Громко смеясь, оба гуляли не спеша и прошли так более ли. При виде их женщины хихикали; прохожие, оторопев, бросали на них укоризненные взгляды. Наконец Ду Шао-цин и его жена сели в паланкины и отправились обратно.

За ними в паланкинах, украшенных цветами персика, которые нарвали матушка Яо и служанки, следовали все остальные. Вернулись они домой только, поздно вечером и застали у себя Лу Хуа-ши.

— Двоюродный дядя Чжуан, живущий около моста Бэймыньцяо, прослышал о вашем приезде и жаждет с вами встретиться, — сказал он Ду Шао-цину. — Он просил, чтобы завтра вы никуда не уходили из дому, он придет вас навестить.

— Господина Шао-гуана я уважаю как своего учителя. Он не любит встречаться с поэтами, поэтому я и не пригласил его на новоселье. Я сам должен сходить к нему и не хочу утруждать его. Уважаемый племянник, возвращайся домой и пошли человека, который бы передал господину Чжуану привет и сказал бы, что я завтра сам буду у него.

Не успел Ду Шао-цин проводить Лу Хуа-ши и запереть дверь, как в ворота застучали. Слуга впустил гостя и доложил:

— Пришел господин Лоу.

Внук Лоу Хуань-вэня, одетый в траурное платье, поклонился Ду Шао-цину и с плачем проговорил:

— Я специально пришел доложить, что старый господин скончался.

— Когда? — вскочил хозяин.

— Двадцать шестого числа прошлой луны.

Ду Шао-цин зарыдал. Несмотря на глубокую ночь, он приказал приготовить все для жертвоприношения, а утром отправился в путь. Когда Цзи Вэй-сяо явился узнать о том, как прошла прогулка в Чарующем парке, ему сказали, что господин уехал в городок Таохунчжэнь, и разочарованный Цзи Вэй-сяо ушел ни с чем.

В Таохунчжэне Ду Шао-цин несколько раз принимался плакать перед гробом старого Лоу. Затем он приказал в течение нескольких дней совершать буддийские молебствия для отправки души на небо. Дней пять Ду Шао-цин прожил в городке, скорбя об умершем, и все жители Таохунчжэня, вздыхая, говорили:

— Какой благородный человек этот таньчанский господин Ду!

А некоторые добавляли:

— Несомненно, старик был очень хороший человек, поэтому господин Ду так и горюет. Да, нужно жить так, как жил покойный, и тогда не придется краснеть перед людьми!

Ду Шао-цин передал сыну и внуку старого Лоу несколько десятков лянов, чтобы купить место для могилы и устроить похороны. Вся семья Лоу, и мужчины и женщины, пришли благодарить Ду Шао-цина. Тот еще поплакал перед гробом и наконец уехал.

Дома жена сообщила ему:

— На второй день после твоего отъезда прибыл посланец от наместника провинции вместе с гонцом из Тяньчанского уезда. Привезли какую-то бумагу. Я сказала, что тебя нет дома. Этот посланец остановился в гостинице, каждый день приходит и спрашивает, не вернулся ли ты. Не знаю уж, что у него за дело.

— Очень странно! — проговорил Ду Шао-цин.

Пока он ломал над этим голову, пришел слуга и доложил;

— Вас хотят видеть посланец и уездный гонец.

Ду Шао-цин вышел к прибывшим и раскланялся.

Посланец поздравил Ду Шао-цина с радостным событием, а уездный гонец протянул ему бумагу. Послание было уже распечатано, и, развернув его, Ду Шао-цин прочел: «Докладная наместника провинции Ли по делу о выдвижении достойных и талантливых людей. На основании высочайшего указа о выявлении талантливых ученых в Поднебесной, мы обнаружили, что в уезде Тяньчан живет ученый муж Ду И, который отличается примерным поведением и изысканностью литературного слога. В связи с этим приказываем инспектору школ в уезде Тяньчан пригласить сего мужа в управление провинции для испытания, представления ко двору и использования на службе. Принять к немедленному исполнению».

— Господин Ли — ученик моего отца, — проговорил Ду Шао-цин, — и мой названый дядя, вот он и выдвигает меня. Разве я достоин такой чести? Однако поскольку он так добр ко мне, я должен немедленно явиться в управление и поблагодарить его.

Ду Шао-цин угостил посланца и подарил ему несколько лянов серебра. Гонцу он тоже дал два ляна на дорогу, и те уехали. Начались сборы в дорогу. Денег не было, пришлось заложить золотую чашу за тридцать лянов. Ду Шао-цин взял с собой слугу и отправился по реке в Аньцин.

Там он узнал, что господин Ли уехал по служебным делам и вернется только через несколько дней. Пришлось ждать. Наконец он приехал. Ду Шао-цин отправил к нему свою карточку и был приглашен в кабинет.

Они раскланялись, Ду Шао-цин осведомился о здоровье хозяина и сел на предложенное ему место.

— С тех пор как почил уважаемый учитель, я часто вспоминаю о своих названых братьях. Я давно слышал о ваших удивительных талантах, и вот, когда двор, подражая древним, решил провести отбор выдающихся людей на государственную службу, я подумал, что вы должны воспользоваться этим случаем и ни в коем случае не отказываться.

— У меня небольшой талант и ограниченные знания, — возразил Ду Шао-цин. — Вы ошибаетесь во мне. Боюсь, что не оправдаю вашего доверия.

— К чему скромничать? Я запросил на вас рекомендации от областного и уездного начальства.

— Я чувствую ваше расположение, но дело в том, что у меня нрав серны, которая привыкла к диким пастбищам. Кроме того, в последнее время я часто болею. Лучше найдите кого-нибудь другого.

— Представители вашего рода всегда были на государственной службе. Как же вы можете отказываться от должности? Мой выбор безошибочен, я хочу выдвинуть только вас.

Ду Шао-цин не посмел больше перечить. Господин Ли оставил его у себя на ночь. Он показал гостю множество стихов и попросил сделать свои замечания. На следующий день Ду Шао-цин простился и уехал. Денег осталось совсем мало: у господина Ли он пробыл больше, чем предполагал, а в ямыне пришлось издержаться на подарки чиновникам, которые спешили поздравить его с радостным событием. Поэтому, когда лодочник запросил три ляна, Ду Шао-цину пришлось пообещать ему заплатить на месте в Нанкине. Всю дорогу дул встречный ветер, и только на пятые сутки они добрались до Уху. Дальше из-за непогоды лодка идти не могла, и лодочник потребовал денег на рис. Ду Шао-цин приказал слуге выдать деньги, но у того осталось всего пять цяней.

Тогда Ду Шао-цин решил заложить свою одежду. Опечаленный, он сошел на берег и неподалеку увидел храм Цзисянсы, около которого стояла чайная. Ду Шао-цин зашел туда, чтобы выпить чая. Но в животе было пусто, и Ду Шао-цину пришлось заказать три лепешки. На еду пошло шесть цяней, и выйти из чайной он уже не мог. Вдруг он заметил проходящего мимо чайной даоса. Тот случайно взглянул на него и поспешно подошел к его столу.

— Господин Ду, как вы здесь очутились?

— А, брат Лай Ся, — улыбнулся тот, — садитесь, выпейте чаю.

— Младший господин, почему вы один в таком месте?

— А вы как сюда попали?

— После того как я был у вас на новоселье, начальник уезда Уху, господин Чжан, пригласил меня написать стихи, и вот я здесь. Я остановился в храме Шичжоутин. Оттуда открывается великолепный вид на реку… не посетите ли вы мое ничтожное жилище?

— А я ездил в Аньцин к приятелю и проездом очутился в этих местах. Ветер, видите ли, встречный, пришлось задержаться. Пожалуй, я навещу ваше пристанище.

Лай Ся расплатился за чай, и они отправились в храм. Навстречу им вышел даос и спросил, откуда к ним пожаловал уважаемый гость. Лай ответил:

— Это младший господин Ду, сын тяньчанского чжуанюаня Ду.

Даос с почтением пригласил гостя отведать чаю. На стене Ду Шао-цин заметил лист бумаги со стихотворением «Воспоминание о старине». Стихи были написаны в храме Шичжоутин в подражание древним. Сверху виднелась надпись: «Исправлено братом Ся-ши». Снизу было выведено: «Набросок Вэй Чаня по прозвищу Сы-сюань из Яньли».

— О! Да это стихи чучжоуского господина Вэя из Уичжэня. Где он сейчас?

— Он наверху, — ответил даос.

— Пойдемте к нему, — обратился Ду к Лаю, и они поднялись на второй этаж.

— Господин Вэй Четвертый, к вам господин Ду из Тяньчана! — крикнул даос.

— Который? — послышался вопрос, и спрашивавший вышел поглядеть на гостей.

— Дядя! Это ваш племянник! — вскричал Шао-цин.

— А, это ты, Шао-цин. А я-то гадал, кто это может быть? — захохотал господин Вэй, поглаживая рукой свою бороду. — Как это тебя занесло сюда, в захолустье? Ну, садись, садись, а я пока вскипячу чай, и мы потолкуем. Откуда явился?

Ду Шао-цин в нескольких словах рассказал ему о вызове господина Ли и прибавил:

— Ваш племянник в дороге сильно издержался, и на сегодня у меня всего пять цяней. Пришлось только что пить чай на деньги господина Лая, а на лодку и еду совсем ничего не осталось.

— Вот это здорово! — расхохотался Вэй. — Значит, покровитель вконец обанкротился? Ну, ничего, личность ты выдающаяся, и беспокоиться тебе незачем. Пока живи у меня и пей винцо. У меня был один ученик из Уху. Третьего дня он выдержал экзамен на сюцая, я поздравил его, а он в знак благодарности прислал мне двадцать четыре ляна серебра. Так что живи здесь, пока ветер не переменится! Уж тебе я лянов десять уступлю!

Все трое сели за стол и принялись пить вино. После полудня они заметили, что лодки на реке закачались, а флюгера на мачтах стали медленно поворачиваться.

— Ну вот, ветер и изменился! — заметил господин Вэй.

Все подошли к окну. Солнце закатывалось, его последние лучи окрасили в алый цвет верхушки лодочных мачт.

— Погода прояснилась, и северо-восточный ветер стих, — подтвердил Шао-цин. — Мне пора прощаться и идти в свою лодку.

Господин Вэй дал Шао-цину десять лянов и вместе с Лаем проводил племянника на лодку. Лай Ся попросил передать поклон всем нанкинским приятелям. Наконец они простились, и господин Вэй с даосом вернулись на берег.

Шао-цин уснул. К пятой страже подул юго-западный ветерок. Лодочник поставил парус и благодаря попутному ветру уже через несколько часов причалил к Байхэкоу. Шао-цин расплатился с лодочником, переправил на берег вещи и в паланкине отправился домой. Он рассказал жене о том, как обанкротился в дороге, и она от всей души смеялась над этим происшествием.

На следующий день Ду Шао-цин отправился в район Бэймыньцяо навестить Чжуан Шао-гуана. Слуги сказали ему, что чжэцзянский наместник Сюй пригласил хозяина кататься на озере Сиху и что он вернется лишь через несколько дней. Тогда Ду Шао-цин свернул в переулок Цансян к семье Лу, чтобы навестить Чи Хэн-шаня, и его оставили там обедать.

Чи Хэн-шань стал рассказывать:

— Сейчас ученые друзья только и говорят, что о сочинениях. Если им удается сложить два стиха, то это уже для них предел возможного. А такие вещи, как церемонии, музыка, военное дело и земледелие, они совершенно забросили и даже не интересуются ими. Когда император Тай Цзу установил порядок в Поднебесной, его заслуги были не меньше заслуг государей Тана и У[196], а вот церемонии и музыку он так и не создал. Брат Шао-цин, на тебя сейчас пал выбор императорского двора, ты можешь вершить справедливые дела, и я думаю, что ты не посрамишь нас.

— Я от предложения двора отказался, — ответил Шао-цин, — и именно из-за того, что ничего не смогу сделать, а только вызову смех у сановников. Я считаю, что мне лучше не принимать этого предложения.

Чи Хэн-шань вытащил какой-то сверток и сказал:

— Вот по этому делу мне надо с вами посоветоваться.

— Что такое? — спросил Шао-цин.

— У нас в Нанкине первым мудрецом древности и современности был великий муж Тай Бо[197], а храма в честь его нигде нет. Между тем храмы в честь Вэнь Чана и Гуань-ди попадаются на каждом шагу. Так вот, по моему разумению, надо договориться с друзьями, собрать деньги, восстановить храм Тай Бо и совершать обряды каждую весну и осень, да не как-нибудь, а на древний лад, с жертвоприношениями под аккомпанемент древних инструментов. Это даст возможность другим знакомиться с обрядами и музыкой, а тот, кто постигнет их, окажет нам помощь в распространении истинного учения. Только на создание такого храма потребуется несколько тысяч лянов серебра. Я храню вот этот свиток, куда буду записывать желающих пожертвовать на храм. Брат Шао-цин, сколько же думаешь внести ты?

— Здорово придумал. Это просто необходимо! — обрадовался Шао-цин.

Развернув сверток, Шао-цин записал: «Ду И из Тяньчана жертвует триста лянов».

— Немало, — заметил Чи Хэн-шань. — Я внесу только двести лянов. Это все, что я скопил в течение многих лет.

Записав свое имя, Чи крикнул:

— Хуа-ши, ты тоже выкладывай лянов пятьдесят. — И сам записал эту сумму на бумагу. Затем он свернул свиток, и оба снова принялись болтать о разных пустяках.

Во время беседы к Шао-цину явился его слуга.

— Из Тяньчана прибыл гонец. Он сейчас в вашем доме и хочет видеть вас.

Ду Шао-цин простился с Чи Хэн-шанем и ушел.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят такие слова:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЙ рассказывается о том, как две знаменитости совещались между собой о ритуале и музыке, а потом навестили своего друга, и как сын неба устроил торжественную церемонию, на которую пригласил мудрого человека

Напомним о том, как Ду Шао-цин простился с Чи Хэн-шанем и по дороге спросил слугу:

— Что сказал гонец?

— Он сказал, что бумага на вас уже пришла. В ней господин Ли приказывает начальнику уезда Дэну просить вас ехать в столицу. Господин Дэн сейчас остановился в храме Чэнэньсы. Гонец просил, чтобы вы были дома. Господин Дэн сам придет к вам.

— Ну, тогда через парадный вход я домой не пойду, — решительно заявил Шао-цин. — Найми-ка лодку, да побыстрее. Я высажусь у изгороди и войду с заднего входа, чтобы меня не заметили.

Слуга нанял быстроходную лодку, и Шао-цин вернулся домой. Там он поспешно достал старый халат, переоделся, повязал голову платком и лег на кровать.

— Скажи гонцу, — приказал он слуге, — что я внезапно заболел и поэтому не могу принять господина Дэна. Когда поправлюсь, сам поблагодарю его за внимание.

Слуга передал его слова гонцу, и тот отправился обратно.

— Двор предлагает тебе должность, а ты прикинулся больным! — засмеялась жена. — Скажи, почему ты не хочешь ехать?

— Эх ты, глупая! Покинуть такое веселое место, как Нанкин! Нет, я останусь здесь. Весной и осенью вместе с тобой будем любоваться цветами и пить вино. Разве это не радость? Почему ты хочешь, чтобы я ехал в столицу? Там холодно, а ты у меня слабенькая. Как тебя брать с собой? Ветер дунет, и тебе конец, замерзла. Лучше уж не ехать.

Вошел слуга и доложил:

— Приехал господин Дэн. Он обязательно хочет повидаться с вами, хозяин.

Ду Шао-цин притворился тяжелобольным и, поддерживаемый с двух сторон слугами, вышел, пошатываясь, навстречу уездному. Чтобы выразить благодарность за оказанную ему честь, он опустился на колени, но сделал вид, что не может встать. Начальник уезда бросился к нему на помощь и помог подняться.

— В связи со знаменательным постановлением императорского двора, — начал Дэн, — господин Ли ожидает вашего приезда. К сожалению, вы серьезно заболели. Когда вы можете тронуться в путь?

— К несчастью, у меня тяжелая болезнь, и я не уверен, удастся ли мне поправиться. Боюсь, что возможность занять предложенный мне пост совершенно отпадает. Прошу передать уважаемому учителю мой отказ.

С этими словами Ду Шао-цин вынул из рукава прошение и протянул его уездному. Тот понял, что задерживаться неудобно.

— Позволю себе откланяться, так как мое присутствие утомляет вас. О вашей болезни я подробно напишу начальству. Не знаю, какое будет у него мнение.

— Я преисполнен благодарности за вашу безмерную доброту, — ответил Шао-цин. — Простите, что не могу сам проводить вас.

Начальник уезда откланялся, сел в паланкин и уехал. Он сразу же написал донесение, в котором подробно доложил господину Ли о том, что Ду Шао-цин болен и приехать не может. К счастью, господина Ли перевели на должность наместника провинции Фуцзянь, и дело на этом кончилось. Узнав об отъезде господина Ли, Шао-цин обрадованно заметил:

— Замечательно! Итак, я до конца жизни останусь сюцаем и больше уже не буду держать экзамены ни правительственные, ни годичные на степень цзюйжэня. Буду жить в свое удовольствие и заниматься тем, что мне нравится!

Отказав начальнику уезда в приеме под предлогом болезни, Шао-цин долгое время вынужден был отсиживаться дома. Отказался он и от пирушки, на которую его пригласил деревенский шэньши Сюэ с улицы Гулоуцзе. На эту пирушку, кроме Чи Хэн-шаня, который прибыл первым, пришли Ма Чунь-шан, Цюй Шэнь-фу, Цзи Вэй-сяо, а также еще два гостя: янчжоуский Сяо Бо-цюань по прозвищу Шу-цзы и Юй Куй по прозвищу Хэ-шэн из Цайши. Эти молодые, но уже известные ученые отличались необычайной изысканностью и прекрасной внешностью. За белое лицо и красные, словно киноварью накрашенные губы одного прозвали Красавицей Юй, а другого — Девицей Сяо. Молодые люди поздоровались с присутствующими и заняли свои места.

— Сегодня, приглашая господ на эту маленькую пирушку, — обратился шэньши Сюэ к гостям, — я попросил разделить наше веселье и своего друга Цяня с моста Хуайцинцяо, но, к сожалению, у него дела, и он не придет.

— Уж не актер ли это Рябой Цянь, исполнитель ролей стариков? — спросил Цзи Вэй-сяо.

— Он самый, — ответил Сюэ.

— Почтенный господин устроил этот вечер для крупных ученых; можно ли допустить, чтобы простой актер сидел рядом с нами? — заметил Чи Хэн-шань.

— Этот обычай устарел, — ответил Сюэ. — Сегодня я пригласил также почтенного господина Гао. А он очень любит беседовать с Цянем, вот поэтому я и позвал актера.

— Какой это господин Гао? — поинтересовался Чи Хэн-шань.

— Он родом из Люхэ и сейчас занимает должность писца из Академии ханьлиней при императоре, — пояснил Цзи Вэй-сяо.

Не успел он кончить, как слуга доложил о прибытии господина Гао.

Шэньши Сюэ бросился встречать гостя. Тот, в шелковой шляпе и халате с вышитым драконом, вошел в комнату и, раскланявшись с гостями, уселся на почетное место.

— А, брат Цзи, — узнал он Цзи Вэй-сяо. — В прошлый раз вы навестили меня, но я не мог встретиться с вами. Извините, я еще не успел просмотреть вашего сочинения. — Затем он спросил фамилии юношей и, когда Красавица Юй и Девица Сяо отрекомендовались, вступил в разговор с Ма и Цюем.

— В книжных лавках висят объявления о продаже сборника экзаменационных работ. Так вот мы и есть составители этого сборника, — сказал Ма Чунь-шан.

— Господин Цюй — внук наньчанского областного правителя, — вставил Красавица Юй. — Его покойный отец занимал должность инспектора училищ в области Наньчан. Мы с господином Цюем названые братья.

Наконец очередь дошла до господина Чи, и тот представился высокому гостю.

— Господин Чи — большой знаток обрядов и музыки и пользуется известностью на юге, — добавил Цзи Вэй-сяо.

Господин Гао ничего не ответил на эту похвалу. Когда чашечки с чаем обошли три круга, все сменили одежду и направились в кабинет. Господин Гао был человек преклонного возраста и занимал высокое положение, но, несмотря на все это, любил веселиться, шутить. Войдя в кабинет, он спросил:

— А почему нет моего друга Цяня?

— Он сообщил, что сегодня не может прийти, — ответил Сюэ.

— Жаль! Жаль! Без него будет не так весело!

Хозяин приготовил два стола и пригласил гостей. Зашел разговор о знаменитостях Чжэцзяна, о красотах озера Сиху, о знакомых и друзьях братьев Лоу.

— Не терплю такие разговоры! — воскликнул Красавица Юй. — Вот поболтать о Шуан Хун из дома Шэнь-фу — это я люблю. Когда говорят о ней, во рту появляется какое-то приятное ощущение.

— У вас красивая внешность, не удивительно, что вам нравятся красавицы, — вставил Цзи Вэй-сяо.

— Ваш покорный слуга больше всего любит беседовать с учеными мужами из Академии ханьлиней, но, к сожалению, мне не пришлось встретиться с господином историографом Лу. Говорят, что его речь утонченна и сам он человек праведный. Если бы мне удалось увидеть его, я обязательно попросил бы у него наставлений. Как жаль, что он уже скончался, — вздохнул Сяо Бо-цюань.

— А я думаю, что сейчас трудно найти людей, которые поступили бы так же благородно, как мои двоюродные дяди из семьи Лоу, — сказал Цюй Шэнь-фу.

— Уважаемый Шэнь, — обратился к нему Цзи Вэй-сяо, — что ты говоришь? Братья Ду из Тяньчана, пожалуй, затмят своими благородными поступками твоих уважаемых дядей.

— Да, оба брата замечательные люди, но Ду Шао-цин все же лучше, — заметил Чи Хэн-шань.

— Вы говорите о сыновьях правителя области Ганьчжоу? — спросил господин Гао.

— Именно о нем. А разве вы знаете его? — спросил Чи Хэн-шань.

— Как же мне не знать. Уезды Люхэ и Тяньчан расположены рядом. Не обижайтесь, господа, но я скажу, что этот Шао-цин выродок в семье Ду! Его предки в течение многих поколений занимались врачеванием, творили добрые дела и сумели накопить немалые богатства. Его дед получил при дворце первую степень чжуанюаня, и с этого времени их семья пошла в гору. Хотя этот дед десятилетиями служил чиновником, но для семьи не приобрел ни гроша. Отец все же сумел сделаться цзиньши, занимал даже пост правителя области, но был дурак дураком. Он не имел ни малейшего представления о почтении к начальству, только и стремился угодить простому народу. Целыми днями болтал ерунду вроде необходимости с должным вниманием относиться к сыновним и братским обязанностям и необходимости заниматься землепашеством. Все эти красивые фразы из сочинений на тему о воспитании он принимал за чистую монету. Начальству, конечно, не понравились его наклонности, и его сняли с должности!

А сынок еще чище. Одевается без всякого вкуса и ест что придется, водится с какими-то буддийскими и даосскими монахами, подмастерьями, нищими, а настоящих людей и знать не желает. За какие-нибудь десять лет он пустил на ветер тысяч семьдесят! В Тяньчане он не удержался и переехал в Нанкин. Здесь каждый день вместе с женой бродит по кабакам с медным кубком, ну словно нищий какой! Кто бы мог подумать, что в их семье родится этакий урод! Я часто говорю своим сыновьям и племянникам, чтобы они не брали с него пример. На каждом столике, за которым они занимаются, я положил лист бумаги с надписью: «Не подражайте тяньчанскому Ду И!».

— На днях императорский двор остановил на нем свой выбор и назначил его на должность, да он отказался, — заявил Чи Хэн-шань и покраснел.

— Ах, уважаемый! — холодно усмехнулся господин Гао. — Вы ошибаетесь! Если бы он был знающим человеком, он обязательно бы поехал! — Гао помедлил и снова, улыбнувшись, продолжал: — Разве о приглашаемых на службу можно сказать, что они честным путем достигли выдвижения?

— Сущая правда, уважаемый господин! — воскликнул Сяо Бо-цюань и, обратившись ко всем, добавил — Нам следовало бы взять слова господина Гао за правило.

Они выпили еще вина и принялись болтать о всяких пустяках. Наконец господин Гао сел в паланкин и уехал, за ним стали прощаться с хозяином и остальные. По дороге Чи Хэн-шань проговорил:

— Сейчас господин Гао ругал Шао-цина, но невольно этим возвеличил его. По-моему, Шао-цин — один из удивительных людей, которые когда-либо встречались на свете!

— Но кое в чем господин Гао был прав, — заметил Ма.

— Какое нам до всего этого дело? В его доме у реки интересно бывать, — вставил Цзи Вэй-сяо. — Давайте-ка завтра отправимся к Шао-цину. Пусть выставляет на стол вино!

— Мы тоже нанесем ему визит, — сказал Юй Хэ-шэн.

На том и порешили.

На следующий день, когда Ду Шао-цин только что встал с постели, к нему пришел за советом сосед Цзинь Дун-яй с «Рассуждениями о Четверокнижье», которые он сам написал. Они просмотрели уже более десяти параграфов, когда Цзинь Дун-яй неожиданно спросил, указывая пальцем на одну из страниц рукописи:

— Господин, как по-вашему, что значит выражение «бараньи финики»?

— Я думаю, что это бараньи семенники! Ведь еще в пословице говорится: «Баран боится за свои семенники, а не за жизнь». Вот почему Цзэн-цзы и не ел эти «финики».

— Древние иногда неверно толковали классиков, поэтому ваше замечание не совсем правильно.

Тут в комнату вошли Чи Хэн-шань, Ма Чунь-шан, Цюй Шэнь-фу, Сяо Бо-цюань, Цзи Вэй-сяо и Юй Хэ-шэн. Они поклонились хозяину и сели.

— Ваш младший брат долгое время не выходил из дома и поэтому был лишен возможности слушать ваши наставления, — обратился хозяин к гостям. — Какая радость, что сегодня вы все вместе посетили меня! А как фамилия этих двух господ? — спросил он о Юэ и Сяо, и те назвали себя.

— Что-то не видно Лань-цзяна! — сказал Шао-цин.

— Он опять на улице Трех Гор торгует платками, — ответил Цюй Шэнь-фу.

Слуга принес чай.

— Это не пойдет! — возразил Цзи Вэй-сяо. — Мы пришли пить вино.

— Ну, конечно, конечно, — согласился Шао-цин. — А пока мы потолкуем.

Но тут Чи Хэн-шань перебил его:

— Недавно я получил от вас в подарок «Толкование на Книгу Песен» и, прочтя его, проникся к вам большим уважением. Однако вы даете лишь общий смысл, а мне хотелось бы знать подробности.

— Вы имеете в виду выбор темы для стихотворения? — спросил Сяо Бо-цюань.

— Я думаю, что подробности можно найти в полном собрании классических книг, составленном в эру правления Юн-лэ, — вставил господин Ма.

— Послушаем пока Шао-цина, — предложил Чи Хэн-шань.

— Давая толкование на классические книги, философ Чжу Си создал самостоятельную школу, но помимо Чжу Си надо интересоваться также и рассуждениями других конфуцианцев. Но в наше время не считаются с ними и полагаются только на комментарии Чжу Си. В этом проявляется невежество людей. Разумеется, Чжу Си здесь ни при чем. Я просматривал сочинения многих ученых и по некоторым вопросам имею свое мнение, которое и хотел бы сообщить вам. Вот, к примеру, в стихотворении «Южный ветер»[198] говорится о матери семерых детей, которая думает снова выйти замуж. У меня это вызывает сомнение. Ведь в древности выходили замуж в двадцать лет. Когда вырос седьмой ребенок, матери было более пятидесяти лет. Разве в таком возрасте она может думать о замужестве? Мне кажется, слова «не находила себе места в доме» выражают ее беспокойство в связи с тем, что в доме нет одежды и пищи. Поэтому-то она и подняла такой шум, в результате чего семь сыновей признали свою вину. Кстати, раньше это место никогда так не толковали.

— Вы рассуждаете резонно, — кивнул головой Чи Хэн-шань.

— Или стихотворение Книги Песен, начинающееся со слов: «Жена сказала: петух пропел»[199]. Как вы думаете, в чем достоинство этой женщины? — спросил Шао-цин.

— Это из «Песен царства Чжэн». Можно только сказать, что она не была развратной. Разве есть другое толкование? — ответил господин Ма.

— Может быть, и так, но это не передает полностью глубокого смысла всего этого раздела, — вставил Чи Хэн-шань.

— Едва ли это так, — заявил Шао-цин. — Если ученый муж твердо решил добиться карьеры чиновника, ему прежде всего нужна надменная жена. Но если эта женщина мечтала стать высокопоставленной дамой, но так и не добилась своего, она становится раздражительной и поднимает скандалы. Супруги, о которых говорится в этом разделе, далеки от мысли о славе и знатности. Они играют на лютне, пьют вино, радуются жизни и довольны своей судьбой. Только таких людей можно назвать благородными, совершенствующими себя и укрепляющими семью. Они превосходят всех живших после трех династий[200]. Между прочим, об этом тоже никто не говорил раньше.

— Прекрасная мысль! — воскликнул Цюй Шэнь-фу.

— По-моему, в стихах о Чжэнь и Вэй[201] также говорится о супружеской паре, совершающей путешествие. Обоим совершенно чужды низменные чувства, — продолжал Ду Шао-цин.

— Не удивительно, что старший брат недавно тоже веселился с супругой в Чарующем парке! Вероятно, в этой прогулке и проявилась ваша утонченная любовь к лютне, вину и цветам! — заметил Цзи Вэй-сяо.

Все весело расхохотались.

— Слушаешь тонкие рассуждения Шао-цина, и кажется, будто вкушаешь амброзию, — сказал Чи Хэн-шань.

— А вот и сама амброзия! — вскричал Юй Хэ-шэн при виде слуги, несущего вино.

На столе мигом появились закуски и вино, и все быстро разместились за столом.

— Брат Шао-цин! — обратился к хозяину Цзи Вэй-сяо. Он уже выпил несколько чашечек вина и успел захмелеть. — Ты самый утонченный человек во всем мире. Но, по-моему, целыми днями смотреть на цветы и пить вино с супругой, которой уже за тридцать, довольно скучно. Ты обладаешь таким талантом, живешь в таком прекрасном месте… Почему бы тебе не завести красивую, талантливую и ласковую наложницу? У тебя будет не жизнь, а одно удовольствие.

— Брат Вэй! Ты разве не помнишь, что сказал Янь-цзы?[202] «Хотя сегодня она стара и безобразна, но для меня она, как и раньше, молода и прекрасна». Кроме того, я считаю, что брать наложницу — это самое большое нарушение законов неба. Если в Поднебесной люди станут заводить себе по нескольку жен, то, значит, будут и такие люди, кому жен совсем не достанется. Я бы для двора установил такой закон: наложницу разрешается брать только тогда, когда в сорок лет не имеешь сына. А если и у нее не будет сына, то разрешается жениться еще раз. Может быть, тогда в Поднебесной стало бы меньше людей, не имеющих жен. К тому же такой закон укрепил бы мораль.

— Великолепное рассуждение об упорядочении изящных шалостей! — похвалил Сяо Бо-цюань.

— Да! — вздохнул Чи Хэн-шань. — Если бы так поступали все власть имущие, то в Поднебесной наступило бы великое спокойствие!

Вино было выпито, и гости, весело смеясь, ушли.

Через несколько дней к Ду Шао-цину пришел Чи Хэн-шань.

— Дело с храмом Тай Бо уже налажено, — сказал он хозяину дома. — Я кое-что обдумал насчет церемоний и музыки и вот пришел к вам посоветоваться.

— Пожалуй, нужно обратиться еще к одному человеку, — промолвил Шао-цин, просматривая записи Чи Хэн-шаня.

— К кому же?

— К господину Чжуан Шао-гуану.

— Он на днях возвратился из Чжэцзяна.

— Пожалуй, сегодня мы и навестим его.

Недолго думая они сели в лодку и направились к мосту Бэймыньцяо. Там они сошли на берег и очутились перед домом, выходящим своим фасадом на юг.

— Вот и его жилище, — промолвил Чи Хэн-шань.

Они вошли в большие ворота. Привратник доложил о прибывших, и вскоре к ним вышел сам хозяин. Чжуан Шан-чжи, или, как его звали, Чжуан Шао-гуан, принадлежал к древнему роду, члены которого в течение ряда поколений были учеными. В двенадцать лет он уже сочинил стихотворение в семь тысяч знаков, прославившись по всей Поднебесной. Сейчас ему было около сорока лет, и он был очень знаменит. Он не любил гостей и все время сидел дома, писал книги. Но сейчас, услышав имена пришедших, он вышел им навстречу. На голове его красовалась шляпа ученого, а одет он был в синий шелковый халат. Этот необыкновенный человек, с бородой, расчесанной на три пряди, с бледным и несколько желтоватым лицом, почтительно приветствовал гостей и предложил им сесть.

— Брат Шао-цин, мы не виделись несколько лет. Но к всеобщей радости вы обосновались на берегах Циньхуайхэ. Для здешних мест это большая честь. В последнее время вам пришлось поехать по неприятному для вас делу в провинцию Аньхой, но вам удалось быстро вернуться обратно, благополучно отделавшись от навязываемой вам должности.

— Я давно хотел посетить вас, но как раз в это время умер мой старый друг, и я вынужден был на некоторое время уехать. Когда я возвратился, вы уже отбыли в Чжэцзян, — объяснил Шао-цин.

— А вот брат Хэн-шань все время дома, а мы тоже почему-то не встречались с ним, — упрекнул хозяин второго гостя.

— Все эти дни я бегал по делу о храме Тай Бо. Сейчас все несколько уладилось, и я пришел к вам посоветоваться насчет церемоний и музыки. — С этими словами Чи Хэн-шань вытащил из рукава тетрадь и протянул ее Чжуану.

Тот внимательно посмотрел. ее и сказал:

— Я приветствую столь благое дело и постараюсь помочь вам. Сейчас я уезжаю на некоторое время по делам и пробуду в отлучке не менее двух месяцев. Но когда я возвращусь, мы тщательно все обсудим.

— А куда вы опять едете? — спросил Чи Хэн-шань.

— Наместник Чжэцзяна Сюй Му-сюань получил повышение на должность помощника начальника Ведомства церемоний и рекомендовал меня двору. Сейчас мне приказано явиться во дворец. Придется ехать.

— Из этой поездки вам не удастся скоро вернуться, — разочарованно протянул Чи.

.— Успокойтесь, я обязательно приеду. Я не могу не приехать ко дню открытия храма Тай Бо.

— Без вас эта церемония не может состояться. Мы с нетерпением будем ждать вашего скорейшего возвращения, — заметил Шао-цин.

Чи Хэн-шань попросил посмотреть столичный вестник. Слуга принес его, и они прочитали: «По делу о выдвижении талантов сановником Ведомства церемоний Сюем. На основании распоряжения двора пригласить Чжуан Шан-чжи в столицу на аудиенцию. Быть по сему».

— Позвольте откланяться, — промолвили гости, прочитав вестник, — мы придем провожать вас в день отъезда.

— Мы вскоре встретимся, так что не смею утруждать вас.

Гости ушли. Вечером Чжуан Шао-гуан приготовил вина и пошел проститься с женой.

— Ведь ты же никогда не соглашался уезжать, почему же сейчас отправляешься в путь, едва прочитав приказ? — спросила она мужа.

— Мы не отшельники, скрывающиеся среди гор и лесов. Если император приглашает меня, нельзя нарушать этикет, определяющий отношения государя и подданного. Успокойся, я вернусь, и тебе не придется отговаривать меня от должности, как жене Лао Лай-цзы[203].

На следующий день чиновники интяньского ямыня пришли за Чжуан Шао-гуаном, но он еще раньше в небольшом паланкине в сопровождении слуги и носильщика выехал из ворот Ханьсимынь. Переправившись через Хуанхэ, он нанял повозку и добрался до провинции Шаньдун. В сорока ли от Яньчжоу в местечке Синьцзяи он остановился перекусить и выпить чаю. Было еще светло, и он стал торопить возницу, надеясь проехать еще несколько десятков ли, но владелец постоялого двора стал отговаривать его.

— Уважаемый господин, в последнее время у нас появилось много разбойников. Проезжающие должны засветло останавливаться на ночлег. Вы хоть и небогатый купец, но поостеречься и вам не мешает.

Послушав его, Чжуан Шао-гуан приказал вознице распрягать лошадь. Слуга выбрал комнату и, расстелив постель, принес чаю. Вдруг у ворот раздалось позвякивание колокольчиков. Это подъехал караван, перевозивший в ящиках казенное серебро. В караване было свыше сотни мулов, а сопровождали его только двое. В одном из них по одежде нетрудно было узнать военного. Другой, более пяти чи ростом, обладал совершенно белой бородой. На вид ему можно было дать лет шестьдесят. Голову его украшала войлочная шляпа, широкую грудь обтягивала охотничья куртка с узкими рукавами, у пояса висел арбалет. Обут он был в сапоги из бычьей кожи. Оба приезжих соскочили с лошадей и, с плетями в руках, вошли на постоялый двор.

— Мы везем деньги из провинции Сычуань в столицу. Уже поздно, и мы переночуем здесь, а завтра поутру тронемся в путь. Хорошенько нас обслуживай, — пригрозили они хозяину, который с готовностью поддакивал каждому слову постояльцев.

Военный приказал слугам внести серебро в дом, а мулов привязать к кормушкам, затем он отбросил плеть и вместе со своим компаньоном вошел в комнату, где сидел Чжуан Шао-гуан.

— Вы везете из Сычуани деньги? — спросил Чжуан Шао-гуан после взаимного приветствия. — А это, очевидно, ваш друг. Не решаюсь спросить о вашем драгоценном имени.

— Моя фамилия Сунь, — сказал военный, — и я занимаю должность шоубэя. Это мой друг Сяо Хао-сюань из Чэнду.

В свою очередь, он расспросил Чжуан Шао-гуана об его службе в столице, и тот поведал ему о вызове ко двору.

— Я много слыхал о вас как об известном ученом нашего времени, — произнес Сяо Хао-сюань и польстил Чжуану, — вот уж не думал, что мне удастся так неожиданно встретиться с вами!

Видя гордую осанку и величественные манеры собеседника, изобличавшие в нем незаурядного человека, Чжуан Шао-гуан почувствовал к нему расположение и проговорил:

— Поскольку страна наслаждается длительным миром, местные чиновники за последнее время стали проявлять беспечность и самодовольство, стали бесчинствовать разбойники, а власти и не думают найти выход, чтобы уничтожить бандитов и успокоить народ. Говорят, на дороге много разбойников, так что вам следует остерегаться.

— Не беспокойтесь, — сказал Сяо Хао-сюань, — я могу со ста шагов попасть в цель. Сто выстрелов — сто попаданий. Пусть они только появятся! Все, кто осмелится напасть, навсегда останутся лежать. Ни один не уйдет живым!

— Если вы не верите в искусство моего друга, можно вам показать, — добавил Сунь.

— Пожалуйста, пожалуйста, если вас это не затруднит, — попросил Чжуан Шао-гуан.

— С удовольствием, сейчас я это продемонстрирую! — Сяо Хао-сюань с арбалетом в руках вышел во двор и достал два шарика из вышитого мешочка, висящего за поясом. Чжуан Шао-гуан вместе с военным Сунем последовали за ним.

Сяо поднял арбалет и выстрелил. Когда камешек взлетел высоко вверх, он пустил вслед ему второй. На полпути от земли камешки столкнулись и рассыпались на мелкие кусочки. Чжуан был в восхищении, а хозяин двора даже подскочил от испуга. Сяо Хао-сюань убрал арбалет, и они вернулись в комнату, где их ждал ужин. Подкрепившись и немного поболтав, все разошлись отдыхать.

Рано утром, когда еще было совсем темно, Сунь приказал погонщикам мулов выносить серебро, а сам пошел расплачиваться за ночлег. Чжуан Шао-гуан тоже поднялся и, умывшись, велел слуге складывать вещи. Он решил ехать вместе со своими новыми друзьями. Еще не рассвело, и на небе мерцала утренняя звезда, а караван уже проехал более десяти ли. Вдруг впереди в лесу мелькнули человеческие тени.

— Беда! Впереди разбойники! — закричали погонщики и погнали мулов к подножью холма у дороги.

Услышав крики, Сяо Хао-сюань быстро схватил свой арбалет, а Сунь вытащил меч. Раздался свист стрелы, из леса показалось множество всадников. Сяо Хао-сюань, крякнув, натянул тетиву, но она вдруг с треском лопнула и повисла по обоим концам арбалета. Десятки разбойников неслись вперед так быстро, что ветер свистел в ушах. Военный в испуге погнал лошадь назад, а погонщики и носильщики попадали на землю. Разбойники захватили серебро и погнали скот вверх по узкой тропе. Тем временем Чжуан Шао-гуан безмолвно сидел в повозке, не в силах еще разобраться в том, что произошло так молниеносно.

Сяо Хао-сюань, лишась своего арбалета, был бессилен что-либо предпринять. Он подстегнул лошадь и погнал ее назад. Подъехав к небольшому постоялому двору, он забарабанил в ворота. Хозяин постоялого двора сразу понял, что на приезжего напали разбойники.

— Господин, вы вчера останавливались на каком дворе? — спросил он и, получив ответ, продолжал: — Но ведь хозяин этого двора — наводчик главаря бандитов Чжао Да. Он вам и перерезал тетиву.

Тут только Сяо понял все, но было уже поздно. Однако, когда приходит беда, голова работает быстрее. Сяо отрезал прядь волос и скрепил ими тетиву. Затем вскочил на лошадь и помчался обратно. По дороге ему повстречался Сунь, который рассказал, что разбойники ушли по тропе на восток.

Тем временем совсем рассвело. Сяо скакал и скакал и наконец увидел разбойников, которые поспешно убегали с серебром. Он хлестнул лошадь и осыпал разбойников камешками из арбалета. Подобно каплям дождя, непрерывно стучащего по листьям лотоса, камни валили с ног его врагов. Побросав серебро, разбойники разбежались словно крысы, спасая свою жизнь. Сяо Хао-сюань вместе с Сунем вывели караван на дорогу и медленно двинулись вперед. Вскоре они встретили Чжуан Шао-гуана и обо всем рассказали ему. Чжуан проникся к Сяо еще большим уважением.

Проехав с полдня вместе с караваном, Чжуан Шао-гуан решил обогнать своих спутников, так как вещей у него было совсем мало и он не опасался нападения. Он простился с Сяо и Сунем и поехал вперед. Через несколько дней он добрался до Лугоуцяо[204], где встретил человека верхом на муле.

— Кто этот господин, что едет в повозке? — спросил тот у возницы.

— Его фамилия Чжуан.

Незнакомец соскочил с мула и воскликнул:

— Не господин ли Чжуан из Нанкина, вызванный к императорскому двору?

Чжуан Шао-гуан хотел сойти с повозки, но человек уже упал перед ним на колени.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТОЙ рассказывается о том, как сын неба советовался с мудрым человеком о принципах справедливого управления Поднебесной, а также о том, как Чжуан Шао-гуан отказался от титула и вернулся домой

Напомним о том, как незнакомец соскочил с мула и упал на землю, а Чжуан Шао-гуан поспешно слез с повозки и, помогая незнакомцу встать, спросил:

— Кто вы, господин? Я незнаком с вами.

— Впереди в трех ли отсюда находится деревенская гостиница. Садитесь, уважаемый господин, в повозку, я отвезу вас туда, и мы поговорим, — ответил незнакомец, поднимаясь.

Чжуан согласился и снова сел в повозку.

Незнакомец вскочил на мула, и они тронулись в путь. Прибыв в гостиницу, они церемонно раскланялись, и только тогда сели.

— Услышав, что в Нанкин послано распоряжение императора об отборе достойнейших людей на государственную службу, я решил, что вы непременно приедете в столицу. Поэтому я выехал за ворота Чжанъи и останавливал каждую повозку, пока наконец не встретил вас. Я счастлив, что сегодня могу воспользоваться вашими советами.

— Как ваша фамилия и откуда вы родом? — в свою очередь, спросил Чжуан.

— Меня зовут Лу Дэ, а прозвище Синь-хоу. Сам я из Хугуана[205]. Я задался целью собрать сочинения всех известных людей нашей династии. За двадцать лет я собрал почти все. Вот только сочинения Гао Цин-цю, одного из четырех ученых начала нашей династии, нигде нельзя было достать, так как он попал в опалу. Только один человек в столице сохранил их. Ваш покорный слуга отправился к нему и за большие деньги приобрел их. Только я собрался уезжать, как услышал, что двор пригласил вас в столицу. Я подумал: «До сих пор я собирал сочинения умерших людей, которых я лично не мог увидеть. Как же мне упустить такой редкий случай повидать вас, известного ученого нашего времени!» Вот почему я надолго задержался в столице и все время спрашивал о вас.

— Я живу в Белых воротах[206]. Мысль о карьере чиновника мне никогда и в голову не приходила. Но, удостоившись милости сына неба, я не мог не приехать сюда. Какая радость встретить в пути такого человека, как вы! И все же тяжело расставаться, только что встретившись. Давайте переночуем в этой гостинице, поставим рядом кровати и побеседуем.

И они принялись толковать о сочинениях знаменитых людей.

— Вы любите книги и старину и, несомненно, уважаете ученых. Но законы государства жестоки, им нельзя не подчиняться. Вот, к примеру, сочинения Цин-цю. Хотя в них нет ничего позорящего двор, но император Тай Цзу ненавидел писателя, а сейчас его книги запретили, и вам лучше не читать их. По-моему, сущность учения надо брать шире и постигать ее душой. Если вы поедете домой и по пути завернете ко мне, я буду счастлив принять вас у себя и показать свои неразумные сочинения.

Лу Синь-хоу охотно принял приглашение, и на следующее утро, расставшись с новым другом, сразу отправился в Нанкин, где стал ждать возвращения Чжуана.

А тот въехал в ворота Чжанъи и поселился в Храме Хугосы. Сюй, помощник начальника Ведомства церемоний, послал слуг узнать о его прибытии и вскоре сам пожаловал к нему с визитом.

— Как вы доехали, господин? — спросил он Чжуана после взаимных приветствий.

— Я домосед и не привык к путешествиям, к тому же слаб здоровьем и стою на краю могилы, поэтому в дороге я довольно устал. По этой причине я не успел засвидетельствовать вам своего почтения и первым приветствовать вас.

— Побыстрее кончайте свои дела, так как дня через три вас может вызвать император.

Было первое число десятой луны тридцать пятого года эры правления Цзя-цзин[207]. Через три дня Сюй явился снова, но уже с распоряжением императора, взятым в императорской канцелярии.

Распоряжение гласило: «Во второй день десятой луны императорской канцелярией получено высочайшее распоряжение: унаследовав от предков великую империю, мы днем и ночью ищем мудрых людей для помощи в управлении страной. Мы слышали, что только тот, кто учится у своих подданных, — настоящий правитель. Таков непреложный закон, установленный еще в глубокой древности. А посему позволяем Чжуан Шан-чжи, которого рекомендует наш помощник начальника Ведомства церемоний, прибыть ко двору шестого дня для присутствия на высочайшей церемонии. Быть по сему».

В шестой день десятой луны ко времени пятой стражи у ворот императорского дворца выстроилась императорская гвардия со всеми регалиями и когорта герольдов. За воротами дворца собрались все чиновники. Затем показалось сто десять факелов — прибыл первый министр. Императорские ворота широко распахнулись, и чиновники через боковые двери вошли во дворец. Миновав ворота, все вошли в тронный зал, где слышалась чарующая музыка. Послышался голос распорядителя церемонии, предложившего всем выстроиться по рангу. Трижды ударили в барабан, и в зал в строгом порядке вошли императорские прислужники. Они расставили золотые курильницы и зажгли благовония. Затем показались девушки с веерами. Они помогли сыну неба опуститься на трон, прокричали ему здравицу и отвесили поклоны.

Чжуан Шао-гуан в шапке придворного и парадной одежде приблизился за сановником к трону императора и, склонившись в поклоне, тоже провозгласил здравицу в его честь. Без погонщиков прошли мимо трона двадцать четыре слона, нагруженные драгоценными вазами. Музыка умолкла, и краткая аудиенция закончилась.

Воистину говорится:

Чиновники стали расходиться, и Чжуан Шао-гуан тоже вернулся домой. Он сменил одежду и остановился в нерешительности, не зная, что ему делать дальше. Когда к нему пришел Сюй, Чжуан вышел к нему в домашнем платье. После чая Сюй сказал:

— Император сегодня явился во дворец в связи с необыкновенно важным указом. Вы, господин, пока отдыхайте здесь, а то вас со дня на день вызовут ко двору.

И действительно, ровно через три дня Чжуану прислали распоряжение: «Чжуан Шан-чжи приглашается в одиннадцатый день во внутренний дворец на аудиенцию. Особо жалуем ему право ехать на коне по территории дворца. Быть по сему».

Когда наступил одиннадцатый день, Сюй проводил Чжуан Шао-гуана к воротам императорского дворца. Там они простились, и Сюй стал ждать его в передней перед тронным залом. Чжуан один вошел в ворота и увидел, что к нему навстречу спешат два евнуха, ведущие под уздцы императорского коня. Пока он садился, евнухи поддерживали стремена, опустившись на колени. Затем они снова взяли коня под уздцы и медленно прошли через ворота Цяньцинмынь. У входа в зал Сюаньчжэн Чжуан Шао-гуан сошел с коня. Там его ждали два новых евнуха, которые сообщили ему о милостивом разрешении монарха пройти в покои.

Чжуан Шао-гуан затаив дыхание вошел в зал и, увидев сына неба, в простом платье восседающего на троне, отвесил ему глубокий поклон.

— Мы на троне тридцать пять лет, — начал сын неба, — и счастливо правим волею неба, земли и предков. В Поднебесной царит мир, на границах спокойствие, но народ не в полную меру пользуется благами зажиточной жизни, а чиновники не постигают церемоний и музыки. Какое из этих двух дел начать первым? Вот почему мы вызвали вас, живущего среди народа, и надеемся, что вы без стеснения изложите нам свои соображения.

Чжуан Шао-гуан хотел уже было ответить императору, но почувствовал нестерпимую головную боль. Через силу он согнулся в поклоне и сказал:

— Я не могу сразу связно ответить на ваш вопрос. Позвольте все обдумать и уже после этого доложить.

— Пусть будет так, — произнес сын неба. — Вы должны приложить все старания и следить за тем, чтобы ваши предложения были осуществимы, не противоречили законам старины и принесли пользу. — С этими словами император поднялся и удалился в свои покои.

Когда Чжуан вышел из зала, к нему снова подвели коня и два евнуха проводили его до самых ворот. Сюй встретил Чжуана, они вышли вместе из императорского дворца и вскоре простились.

Придя домой, Чжуан снял с головы платок и обнаружил в нем скорпиона.

— Так вот это кто! Негодный Цзан Цан![209] Очевидно, в наше время путь конфуцианства неприменим.

На следующий день он зажег благовонные свечи, вымыл руки и принялся гадать на тысячелистнике. Гадание показало: «Скрыться в горах Тяньшань».

— Решено! — промолвил Чжуан и сел за составление проспекта о воспитании. Подробно изложив его в десяти пунктах, он приложил к нему свою просьбу разрешить ему вернуться на родину и отправил все это в канцелярию по представлению докладов императору.

С этого времени сановники всех шести ведомств стали ходить к нему за советами. Чжуану наскучили эти посещения, но делать было нечего, и он отдавал ответные визиты. Как-то главный императорский наставник обратился к Сюю:

— Наш император имеет большое желание использовать на государственной службе брата Чжуана из Нанкина. Почему вы не приведете его ко мне? Я бы хотел взять его к себе в ученики.

Боясь допустить какую-нибудь оплошность, Сюй в витиеватых выражениях передал эти слова Чжуану.

— Сейчас нет Конфуция, а к другим идти в ученики я не могу. К тому же главный наставник не раз заведовал экзаменационным двором, и у него не счесть учеников среди ханьлиней. Зачем ему понадобился такой невежда, как я? Нет, не осмелюсь получать от него наставления.

Сюй передал весь разговор главному наставнику, и тому это сильно не понравилось.

Через несколько дней император, восседая на своем троне в непарадном зале, сказал главному наставнику:

— Мы внимательно изучили десять мероприятий, предложенных Чжуан Шао-гуаном, и убедились в его обширных знаниях. Можно ли использовать его на должности советника?

— У Чжуан Шао-гуана незаурядный талант, и на него распространилась милость вашего мудрого указа, что обрадовало как чиновников, так и простой народ. Но Чжуан не держал экзаменов при императорском дворе, и если его возвеличить и дать ему должность советника, равную должности министра, то это нарушит законы, завещанные предками, и будет благоприятствовать всяким случайностям в Поднебесной. Распростершись ниц, я жду вашего мудрого решения.

Сын неба вздохнул и приказал главному наставнику писать указ: «Чжуан Шан-чжи по высочайшему разрешению может вернуться в свои края, при этом ему жалуется из государственной казны пятьсот лянов, разрешается жить на озере Юаньуху, близ Нанкина, чтобы он писал там книги и восхвалял мирное и светлое будущее».

Получив императорский указ, Чжуан Шао-гуан отправился во дворец поблагодарить за милость, а вернувшись, попрощался с Сюем и стал собираться в обратную дорогу. Провожать его пришли многие сановники из дворца. Чжуан со всеми простился, нанял, как и прежде, повозку и выехал на ней из ворот Чжанъи. День был очень холодный. До следующего постоялого двора было еще далеко. Чтобы не остаться без ночлега, Чжуан свернул в сторону на проселочную дорогу. Скоро он подъехал к жилью, где попросил остановиться на ночлег. Это был небольшой крытый соломой домик из одной комнаты, в которой мигал огонек лампы. В дверях стоял старик лет семидесяти. Чжуан Шао-гуан поздоровался с ним и сказал:

— Почтенный старец, я не нашел ночлега и решил переночевать у тебя. Утром я заплачу.

— Уважаемый господин, ведь вы же в дороге, а кто, отправляясь в путь, берет с собой дом? Пожалуйста, оставайтесь. Только у меня всего одна комната, в которой я жил вместе со своей старухой. Нам обоим уже за семьдесят. И вот на мое горе утром она умерла, а у меня нет даже денег на гроб. До сих пор она лежит в комнате. Останетесь ли вы в таком месте? К тому же у вас повозка, а ее ведь внутрь не затащишь.

— Ничего, ничего. Мне надо немного места, чтобы переночевать, а повозка постоит у дома.

— Тогда нам придется лечь на одной кровати.

— Это не имеет значения! — согласился Чжуан и вошел в комнату.

У кана лежало тело старухи. Чжуан расстелил на кане постель и крикнул слуге, чтобы он и возница спали в повозке. Затем он забрался на кан, а старик лег рядом, ближе к стене. Сон не шел, и Чжуан Шао-гуан проворочался чуть ли не до четвертой стражи. Вдруг он заметил, что старуха шевельнулась. Чжуан в испуге подскочил и посмотрел внимательнее. Вот поднялась рука, и Чжуану показалось, что старуха хочет сесть.

— Она ожила! — закричал он и стал будить старика. — Старый, а как крепко спит! — ворчал Чжуан, тщетно расталкивая соседа. Наконец он вгляделся в его лицо и убедился в том, что старик тоже мертв. Тогда Чжуан взглянул на старуху. Она уже сидела, вытянув ноги и устремив бессмысленный взор прямо перед собой.

В ужасе выскочил он из комнаты и приказал вознице подпереть телегой дверь, чтобы не выпустить старуху.

— Правду говорят: «Счастье и несчастье рождаются в мирской суете». Сидел бы я дома, так не пришлось бы мне пережить этот кошмар, — с раскаянием сказал Чжуан, а про себя подумал: «И чего я испугался, жизнь и смерть так обычны. Верно, я еще недалеко ушел в познании долга и церемоний».

Успокоившись, он сел в повозку и дождался рассвета. К утру старуха приняла прежнее положение, и когда Чжуан снова вошел в комнату, оба тела лежали неподвижно.

— Несчастные старики! Хоть я прожил здесь всего одну ночь, но кто, кроме меня, их похоронит? — огорченно сказал Чжуан Шао-гуан и приказал слуге вместе с возницей отправиться на поиски гробовщика. За два гроба было уплачено несколько десятков лянов. Затем Чжуан нанял носильщиков, которые принесли оба гроба и положили в них умерших. Чжуан купил у соседей участок для могил и похоронил стариков. Затем приобрел бумажные деньги, фигурки животных, написал посмертное изречение и, проливая слезы, совершил обряд. Вокруг него собрались жители Тайэрчжуана и превозносили его за доброту.

Простившись с этим местечком, Чжуан Шао-гуан сел в быстроходную лодку и погрузился в чтение. Скоро он доехал до Янчжоу и на один день остановился в городской таможне. На следующее утро он сел в лодку, идущую в Нанкин, как вдруг заметил на берегу более двадцати паланкинов, принадлежащих крупным торговцам солью из уездов, расположенных вдоль реки Хуай. Торговцы поджидали Чжуана, чтобы вручить ему свои визитные карточки. Лодка была очень мала, и Чжуан Шао-гуан смог пригласить только человек десять. Некоторые из приглашенных были одной с ним фамилии и обращались к нему то как к дяде, то как к старшему брату. После обмена поклонами все сели. Среди торговцев оказался и Сяо Бо-цюань, которого усадили вторым. Гости начали расхваливать высокие достоинства хозяина: ведь он был удостоен милости самого монарха, хотя и отказался от предложенной ему должности.

— Я понимаю ваши намерения, — сказал Сяо Бо-цюань. — Вы обладаете большим талантом и хотите занять высокий пост путем экзаменов, а не выдвижением, в котором вы совсем не нуждаетесь. Несомненно, на следующих экзаменах вы будете первым среди всех экзаменующихся. Когда император узнает об этом, он присвоит вам звание первого ученого.

— Откуда вы взяли, что выдвижение не нужно? А что до экзаменов, то на них первое место, безусловно, займете вы, а я буду жить в тиши и ожидать этой приятной вести, — ответил Чжуан.

— Вы посетите здешнее начальство?

— Нет, я мечтаю скорее попасть домой и сейчас уже отплываю.

Но едва ушла восвояси первая группа торговцев, как нагрянула новая партия. Затем явились с поклоном начальник соляной палаты, начальник соляного приказа, правитель Янчжоуской области, начальник уезда Цзяду. Чжуан Шао-гуан потерял терпение и, проводив последних гостей, приказал скорее отплывать. Когда под вечер купцы пришли вручить Чжуан Шао-гуану шестьсот лянов серебра на дорожные расходы, его лодка была уже далеко, и им ничего не оставалось, как отнести серебро домой.

С попутным ветром Чжуан Шао-гуан добрался до Ласточкиной Скалы.

— Наконец-то я снова могу наслаждаться речным пейзажем, — радостно воскликнул он, нанял легкую джонку, сложил в нее свой скарб и поплыл к воротам Ханьсимынь. На берегу Чжуан взял носильщика и пешком направился домой. Отдав поклон предкам, он пошел к жене и со смехом сказал ей:

— Ведь я говорил, что буду в отъезде самое большое три месяца. Ну как? Не прав ли я был?

Жена только засмеялась и, чтобы отметить приезд мужа, поставила на стол вино.

На следующее утро, едва Чжуан умылся, к нему вошел слуга и доложил, что пришел господин Гао из Люхэ. Затем повторилась та же история, что и в Янчжоу. Не успел он встретить господина Гао, как один за другим пришли с приветствиями начальник Административной палаты, начальник интяньского ямыня, смотритель почтовых станций, начальники уездов Шансянь и Цзянсянь, а также именитые шэньши города. Чжуан Шао-гуан совсем замотался. Едва он, проводив одного гостя, снимал сапоги, чтобы хоть немного отдохнуть, как являлся другой, и приходилось одеваться снова.

— Как мне не везет! — жаловался он жене. — Двор разрешил мне жить на озере Юаньуху! Чего же ради я сижу здесь и путаюсь с этими гостями? Надо немедленно переезжать!

Они быстро собрались и той же ночью отправились на новое место жительства. Юаньуху было обширное озеро, по величине равное примерно озеру Сиху. На левом берегу возвышались стены императорского городка, и был виден храм Петушиного Крика, воздвигнутый на горе того же названия. Все озеро поросло водяным орехом, лилиями, лотосом и кувшинкой, семена которых собирали ежегодно по нескольку тысяч даней. По поверхности озера скользили стаи рыбачьих лодок, которые каждое утро снабжали рыбой весь Нанкин. В центре озера раскинулись пять больших островов. На четырех островах в книгохранилищах хранились книги, а на пятом был разбит большой сад. В одном из домиков этого сада и разрешили поселиться Чжуан Шао-гуану. В саду высились старые деревья в несколько обхватов толщиной, круглый год цвели сливы и персики, бананы и кассия. Десятки тысяч стволов бамбука тянулись к небу. Из открытых окон домиков открывался сказочный вид на водные просторы и горы. К берегу была привязана лодка, в которой можно было переправиться через озеро; без нее попасть на остров было невозможно.

Как-то Чжуан Шао-гуан с женой стояли, облокотившись на перила, и смотрели на воду. Чжуан Шао-гуан неустанно восхищался окружающей природой:

— Подумать только, вся эта красота теперь наша! Каждый день мы можем наслаждаться этой чарующей картиной и подниматься в Цинлянские горы, как делал это Ду Шао-цин с женой.

Он налил себе чашу вина и стал читать жене «Толкование на Книгу Песен» Ду Шао-цина. В наиболее интересных местах он делал большой глоток и отдыхал. Оба заливались веселым смехом.

Так Чжуан Шао-гуан счастливо зажил на своем озере. Но вот однажды с противоположного берега кто-то позвал их. Неизвестный требовал лодку. Чжуан сел в лодку и сам встретил гостя. Это оказался Лу Синь-хоу.

— Мы расстались в дороге, и я все время вспоминал вас. Как вы сюда попали? — спросил обрадованный хозяин.

— Вчера я был в вашем прежнем доме, и вот уже сегодня примчался сюда. Вы живете как святой. Глядя на вас, можно умереть от зависти!

— Да, здесь я далек от света. Если это место и не Улин[210], то очень на него походит. Поживите здесь, а то в следующий визит как бы вам не сбиться с дороги.

Было подано вино, хозяин и гость засиделись до поздней ночи. Вдруг во время третьей стражи к ним в тревоге подбежал слуга.

— Князь Чжун Шань послал несколько сотен солдат с факелами, — доложил он. — Они забрали все рыбачьи лодки и со всех сторон окружили наш сад.

Чжуан Шао-гуан даже опешил от неожиданности.

Вбежал еще один слуга.

— Сюда идет сам воевода!

Чжуан Шао-гуан вышел в зал и увидел военного. Тот поклонился хозяину.

— Что здесь происходит? — спросил Чжуан.

— Это не имеет никакого отношения к вашему драгоценному жилищу, — поспешил успокоить его воевода и, приблизившись вплотную, зашептал: — Нам донесли, что в доме Лу Синь-хоу спрятаны запрещенные сочинения Гао Цин-цю. Из столицы нам сообщили, что этот человек очень храбр, вот почему здесь солдаты. Сегодня мы наконец выследили его. Не говорите ему ничего, чтобы он не сбежал.

— Господин воевода, за все отвечаю я. Завтра я сам скажу ему, чтобы он пришел к вам, а если он скроется, спрашивайте с меня, — заверил его Чжуан.

— Если вы берете все на себя, мне остается только уйти. Разрешите откланяться.

Чжуан Шао-гуан проводил его за дверь. Воевода отдал приказ, и солдаты переправились на другой берег. Лу Синь-хоу, слышавший весь разговор, обратился к Чжуану:

— Я человек не робкого десятка! Но я не хочу подводить вас и ни за что не соглашусь убежать! Завтра же я отдам себя в их руки!

— Отдохните у меня несколько дней. Ручаюсь, не позже чем через месяц вы будете наслаждаться свободой.

Но Лу Синь-хоу на следующий же день отправился в тюрьму. Недолго думая Чжуан Шао-гуан разослал свыше десятка писем влиятельным столичным сановникам, и скоро из столицы пришло распоряжение освободить Лу Синь-хоу, а доносчика предать суду. Лу Синь-хоу пришел благодарить своего друга, и тот оставил его жить на острове.

Прошло два дня после его освобождения, и на берег высадились новые гости. Это были Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин.

— Очень хорошо, что пришли! Как говорится, «захотелось побеседовать, а гости уже тут как тут», — воскликнул обрадованный хозяин, встречая прибывших, и повел их в беседку.

Чи Хэн-шань объяснил, что они прибыли по делу о ритуалах для храма Тай Бо. Чжуан Шао-гуан оставил гостей у себя на целый день. От зари до зари они пили вино и подробно обсуждали храмовые церемонии. Уезжая, Чи Хэн-шань захватил план с собой.

Незаметно пролетел Новый год, и наступила середина второй луны. Как-то в домике Ду Шао-цина собрались Чи Хэн-шань, Ма Чунь-шан, Цюй Шэнь-фу, Цзи Вэй-сяо, Сяо Цзинь-сюань и Цзинь Дун-яй. Они явились по просьбе Чи Хэн-шаня, чтобы обсудить церемонию жертвоприношений в храме Тай Бо. Встал вопрос о том, кто будет возглавлять эту церемонию.

— Мы будем приносить жертвы великому мудрецу, а поэтому необходимо, чтобы ведущий церемонию отличался мудростью и талантами, — заявил Чи Хэн-шань. — Итак, надо во что бы то ни стало найти такого человека.

— Кого же выбрать? — закричали все, и тут Чи Хэн-шань, сложив вместе ладони рук и переплетя пальцы, назвал имя достойного мужа.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят:

О том, кто был избранник, мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЙ рассказывается о том, как в уезде Чаншу родился настоящий ученый, и о том, кто из добродетельных людей должен был возглавить церемонию в храме Тай Бо

В уезде Чаншу области Сучжоу, управление которой находилось в Интяне, была деревня Линьфучжэнь, где жило более двухсот семейств, занимающихся землепашеством. В этой деревне лет тридцать учительствовал сюцай Юй, сдавший экзамены в годы Чэн-хуа. До города было всего пятнадцать ли, но сюцай Юй никогда туда не ездил, если не считать тех дней, когда он сдавал экзамены. Так жил он вдали от мирской суеты и умер, когда ему перевалило на девятый десяток.

Его сын не сдавал экзаменов, но тоже учительствовал. Он дожил до преклонного возраста, а детей все еще не имел, поэтому вместе с женой они часто ходили на поклон к духу-покровителю литературы Вэнь Чану и просили его ниспослать им младенца. Однажды Юю приснилось, будто дух дал ему лист бумаги, на которой была написана фраза из Книги Перемен: «Благородный человек совершенствует свою добродетель решительными действиями». Вскоре после этого жена забеременела, и через девять месяцев появился на свет будущий ученый Юй. Старик поблагодарил Вэнь Чана и дал сыну имя Юй Дэ, а второе имя Го-син[211].

Когда маленькому Юю было три года, у него умерла мать. Старый сюцай продолжал преподавать и брал сына с собой на частные уроки, а когда малышу исполнилось шесть лет, отец начал учить его грамоте. Прошло четыре года, и некий господин Ци пригласил старого Юя учителем к своему сыну. Незаметно пролетело четыре года. За это время господин Ци и учитель сблизились и очень подружились. Но вот однажды старый Юй заболел и скончался. Перед смертью он поручил своего сына заботам господина Ци. В это время мальчику исполнилось уже четырнадцать лет.

— Молодой Юй совсем не похож на других юношей, — восхищался господин Ци. — Он так талантлив, что я могу доверить ему воспитание своего сына.

Однажды он написал на визитной карточке свое имя Ци Лянь и, позвав девятилетнего сына, пошел с ним в кабинет. Здесь он заставил его поклониться юноше, как своему учителю, и с этого времени молодой Юй стал жить в доме господина Ци.

Уезд Чаншу дал миру немало ученых. Здесь жил Юнь Цин-чуань — первый в Поднебесной знаток древней прозы и поэзии. Когда Юю исполнилось семнадцать лет, он стал изучать прозу и поэзию вместе с Юнь Цин-чуанем.

— Ты бедный человек, — говорил юноше господин Ци, — заниматься одной литературой бесполезно. Надо приобрести такие знания, которые помогли бы зарабатывать кусок хлеба. Я в молодости знал геомантию, постиг предсказание судеб и умел отличать добро от зла. Всему этому я научу тебя, чтобы ты мог воспользоваться этим в трудную минуту.

Молодой Юй запомнил все, чему учил его хозяин. Через некоторое время Ци дал ему новый совет:

— Тебе надо купить экзаменационные сочинения и внимательно изучить их. Потом сдать экзамен, получить ученую степень сюцая, и тогда ты в любое время сможешь занять место учителя.

Следуя его совету, Юй купил экзаменационные сочинения и начал штудировать их. А в двадцать четыре года он сдал экзамен и стал сюцаем. На следующий год в деревне Янцзя-цунь, которая лежала в двадцати ли от Линьфучжэня, некто по фамилии Ян нанял Юя домашним учителем с годовым жалованьем в тридцать лянов. Через год Юй навестил своего бывшего хозяина Ци и вместе с ним встретил Новый год.

Незаметно пролетело еще два года. Как-то господин Ци сказал Юю:

— Еще при жизни твой отец нашел тебе невесту из семьи Хуанов. Тебе уже пора жениться.

За это время Юй скопил более десяти лянов серебра. К этим деньгам он присоединил еще несколько лянов, взятых у хозяина в счет будущего года, и женился. Молодые супруги стали жить в доме господина Ци, а через месяц Юй снова уехал к своему ученику.

Через два года Юй собрал еще лянов тридцать. Рядом с усадьбой господина Ци он купил себе четырехкомнатный дом и нанял слугу. Когда Юй уходил на занятия, слуга отправлялся в большое селение, расположенное в трех ли от дома, покупал там дрова, рис, соль и овощи. Шли годы, жена хозяйничала и воспитывала детей, мальчика и девочку. Она часто болела, и тех денег, что зарабатывал Юй преподаванием, не хватало. Чтобы покупать ей лекарства, приходилось каждый день есть пустую похлебку. Жена поправлялась, хотя и медленно.

Когда Юю было тридцать два года, он оказался без работы.

— Как же нам быть? — спросила жена.

— Ничего, не беспокойся. С тех пор как я стал преподавать, я каждый год получаю лянов тридцать. Случалось, что в начале года мне удавалось найти работу с годовым жалованьем всего лянов на двадцать. Конечно, я огорчался, но, как правило, всегда к четвертой-пятой луне удавалось найти учеников двух или подвертывалось сочинение для проверки, так что все равно в год получалось тридцать лянов. Бывало, что в начале года мне давали и больше. Я радовался удаче и восклицал: «Вот здорово! В этом году мне повезло!» Но в таких случаях обязательно случался какой-нибудь непредвиденный расход и от этих денег не оставалось и следа. Очевидно, мой заработок твердо определен судьбой. Значит, и волноваться нечего.

И действительно, вскоре к ним пожаловал господин Ци и сообщил, что в дальней деревне живет некто Чжэн, который просит Юя прийти для выбора места погребения. Юй взял компас[212], отправился выполнять поручение и получил за свой труд двенадцать лянов. С этими деньгами Юй нанял джонку и поехал домой. Стояла середина четвертой луны. По берегам реки цвели персики, зеленели ивы. Лодку подгонял легкий попутный ветерок, и Юй чувствовал себя как нельзя лучше. В одном месте на пустынном берегу рыбак ловил рыбу с помощью бакланов. Наблюдая из окна каюты за птицами, Юй вдруг увидел человека, который бросился с берега в воду. В испуге Юй вскочил и приказал лодочнику спасти самоубийцу. Наконец незнакомца вытащили из воды. К счастью, погода стояла жаркая, и он быстро согрелся. Юй предложил ему переодеться, и когда лодочник принес сухую одежду, спасенный облачился в нее и последовал за своим избавителем. Юй спросил, что толкнуло его на мысль покончить с собой.

— Я здешний крестьянин, — стал рассказывать спасенный. — Я арендую землю и в этом году собрал немного риса, а хозяин поля все забрал себе. Тут еще отец заболел и умер! Мне даже не на что купить ему гроб. Вот я и решил: незачем жить на свете, лучше умереть!

— Ты почтителен к родителям, — похвалил его Юй, — но зачем же умирать? У меня есть двенадцать лянов, которые я только что заработал. Я не могу отдать их все, так как мне на дорогу тоже нужны деньги, но ляна четыре я тебе дам. Возьми их да с соседями и родней потолкуй. Они тебе, конечно, помогут. Ну иди, хорони своего отца, и все уладится.

Юй вытащил серебро из своего багажа и отвесил крестьянину обещанные четыре ляна.

— Как ваше имя и фамилия, милостивый господин? — спросил крестьянин, кланяясь Юю.

— Моя фамилия Юй, и живу я в деревне Линьфучжэнь. Ну, а теперь ступай по своим делам, не теряй времени на пустые разговоры.

Крестьянин поклонился и ушел, а Юй отправился в путь и скоро возвратился домой.

Во второй половине года снова нашлась работа. А в конце зимы родился сын, которого назвали Гань-ци, что значит «Благодарный семье Ци», так как он родился в доме господина Ци.

Прошло еще лет шесть, Юй продолжал работать учителем. Ему уже шел сорок второй год. В это время в провинции готовились экзамены на степень цзюйжэня, и господин Ци пришел проводить Юя.

— В этом году ты сдашь экзамен и получишь высокую степень! — сказал он Юю.

— Откуда это видно? — удивился тот.

— Ты заслужил ее своими добрыми делами, о которых до сих пор скромно умалчивал.

— О каких делах вы говорите, дядюшка?

— Ты заботливо определял место погребения для совершенно чужого тебе человека. Я также слышал, что ты спас крестьянина, у которого умер отец. Разве этого мало?

— Добрые дела, о которых умалчивают, — все равно что шум в ухе: сам чувствуешь, а другие — нет, — засмеялся Юй. — Если же вы знаете об этих делах, значит, я их и не скрывал.

— Нет, нет, и не возражай. В этом году ты обязательно сдашь.

Юй съездил в Нанкин и вернулся сразу же после экзаменов. В дороге он простудился и дома слег в постель. В день оглашения списков сдавших экзамены в деревню приехал вестник, и вместе с ним в дом к Юю пришел Ци.

— Господин Юй, вы выдержали экзамены, — сообщили они.

Услышав эту новость, больной Юй посовещался с женой и заложил в ломбард часть своей одежды: надо было отблагодарить гонца. Через несколько дней Юй поправился и поехал в Нанкин, чтобы написать свою биографию, а когда возвратился, стал принимать родственников и друзей, приходивших к нему с подарками и поздравлениями. Через некоторое время Юй уехал в столицу сдавать экзамены, но степень цзиньши не получил. Здесь в столице он познакомился и подружился с чиновником по фамилии Кан, родом из Чаншу, только что назначенным на пост инспектора провинции Шаньдун. Они вместе выехали из столицы. Юй поселился у Кана в ямыне и стал писать для него сочинения и стихи.

В ямыне служил некий Ю Цзы по прозвищу Цзы-шэнь. Он читал сочинения ученого Юя и решил стать его учеником, чтобы иметь возможность в любое время получать от того наставления. В это время император подыскивал мудрых людей на государственную службу, и господин Кан тоже решил выдвинуть свою кандидатуру.

— Сейчас двор проводит отбор достойных людей, и я попрошу господина Кана рекомендовать вас, — сказал Ю Цзы ученому Юю.

— Нет, это для меня слишком большая честь, — засмеялся Юй. — К тому же господин Кан сам должен решить, кого выдвинуть, просить его неприлично.

— Вы можете не служить, но пусть он вас рекомендует императору. Если вы, учитель, откажетесь затем от титула чиновника, это еще больше поднимет вас в глазах других.

— Вы ошибаетесь, — возразил Юй. — Как это будет выглядеть, если я попрошу его представить меня императору, а сам откажусь от карьеры чиновника? Все поймут, что я прошу его неискренне и с каким-то тайным умыслом отказываюсь от должности.

Прожив в Шаньдуне более двух лет, Юй снова отправился в столицу на экзамены и снова потерпел неудачу. Тогда он нанял лодку и отправился в Южноречье, где по-прежнему стал учительствовать.

Через три года пятидесятилетний Юй в сопровождении слуги Яня снова приехал в столицу. На этот раз он сдал экзамены и получил степень цзиньши второго разряда; ему хотели даже присвоить звание ханьлиня. Среди новых цзиньши были пятидесятилетние и шестидесятилетние старики, но все они скрыли свой возраст, и только Юй в своей биографии отметил истинный возраст.

— О! Этот Юй уже в преклонном возрасте, — сказал император, познакомившись с его биографией. — Ему надо дать какую-нибудь спокойную работу.

И Юя назначили на должность доктора наук Государственного училища в Нанкине.

— Нанкин — прекрасное место! — обрадовался Юй. — Горы, много воды и от родных мест недалеко! Возьму жену, детей, и будем жить вместе. Это куда лучше, чем быть нищим ханьлинем!

Доктор Юй стал прощаться со своими экзаменаторами и друзьями, с которыми вместе сдавал экзамены. Господин Ван, занимающий должность императорского чтеца из Академии ханьлиней, сказал ему:

— В Нанкинском училище есть студент У Шу, второе имя его Чжэн-цзы. Этот человек обладает незаурядным талантом и почитает своих родителей. Прошу вас, уважаемый, позаботьтесь о нем.

Доктор Юй пообещал исполнить его желание и, сложив вещи, отправился в Нанкин на новую должность. Приехав туда, он послал человека в Чаншу за семьей. Вместе с матерью приехал в Нанкин и Юй Гань-ци, которому исполнилось уже восемнадцать лет.

Сделав визит господину Ли, виночерпию училища[213], доктор Юй прошел в зал, где его ждали ученики. Среди карточек учеников он увидел карточку У Шу.

— Кто из вас У по имени Шу? — спросил он.

Из толпы вышел студент маленького роста.

— Меня зовут У Шу.

— В столице мне не раз приходилось слышать о ваших талантах и почтительности к родителям, — проговорил доктор Юй и, обменявшись с ним поклоном, предложил всем сесть.

— Сочинения учителя недосягаемы для простых смертных, как гора Тайшань. Я буду счастлив, если на меня упадет несколько капель вашего таланта, — вымолвил У Шу.

— Я впервые здесь, и надеюсь, что вы будете помогать мне своими указаниями. Сколько лет вы в училище?

— Не скрою от вас, учитель, я сирота. Кроме матери, с которой я жил в деревне, у меня не было никого. Приходилось самому заботиться об одежде и еде; об учебе и экзаменах я и не помышлял. К несчастью, мать умерла, и все расходы на похороны взял на себя господин Ду Шао-цин из Тяньчана. У него я и учился стихосложению.

— Я читал его стихи, когда гостил в столице у Ю Цзы-шэня. Это удивительно талантливый человек! А что, он здесь?

— Ду Шао-цин живет сейчас в домике у реки вблизи моста Лишэцяо.

— А где сейчас господин Чжуан Шао-гуан, которому император разрешил поселиться на озере Юаньуху?

— Да, он там, но не любит принимать гостей.

— Завтра же нанесу ему визит.

— Я совершенно не могу писать восьмичленные сочинения и не рассчитываю сдать экзамены, — продолжал У Шу. — Поэтому я и решил заняться преподавательской работой, но не нашел места. Делать было нечего: я отыскал два сочинения, перелистал их, сам написал два и с этим багажом знаний пошел на экзамены. Мне удалось сдать их, и я получил степень сюцая. Просмотрев мою работу, экзаменаторы присудили мне первое место и назначили стипендию… А сочинение мое было очень плохое. Несколько раз я экзаменовался по стихам и все время был первым. Последний раз экзаменатор спрашивал по всем наукам, — я опять оказался первым. Меня послали в Государственное училище. Но я сам чувствую, что слаб в восьмичленных сочинениях.

— Я тоже не люблю писать их, — заявил доктор Юй.

— Поэтому я приду к вам за советом не с сочинениями, а с составленным мною руководством к пониманию древних текстов и различными заметками, не связанными с классическими книгами. Напишу также что-нибудь о стихах, которые обычно спрашивают на экзаменах, и покажу вам.

— Меня радует ваш талант. Я внимательно прочту на досуге и стихи и рассуждения о древнем языке. А что, вашей покойной матери уже присвоен почетный титул?[214]

— Мать имеет право на почетный титул, но по своей бедности я не мог до сих пор заплатить в ямынь, а поэтому он до сих пор ей не присвоен, в чем исключительно моя вина.

— Как же можно так тянуть? — воскликнул доктор Юй и приказал принести тушь и кисть. — Вот, пишите прошение.

Затем он позвал писаря и сказал ему:

— Это связано с выполнением долга сыновней почтительности. Поскорее устройте все и заготовьте бумагу для отправки начальству. Все расходы по ямыню я беру на себя.

Писарь ушел, У Шу, а за ним и остальные ученики горячо благодарили учителя. Наконец они ушли, и доктор Юй, проводив их, вернулся к себе.

На следующий день он отправился на озеро Юаньуху к Чжуан Шао-гуану, но его не приняли. Тогда Юй наведался к Ду Шао-цину. Они вспомнили о предке Шао-цина, который первым выдержал дворцовый экзамен на степень чжуанюаня и, проезжая через Чаншу, взял себе в ученики деда доктора Юя. Этот ученый приходился Шао-цину прадедом. Поэтому Шао-цин стал называть доктора Юя почтенным дядей. Затем разговор перешел на Чжуан Шао-гуана. Доктор Юй сказал, что он очень уважает его, давно хотел встретиться с ним, но сегодня не удалось попасть к нему.

— Он не знал, что это были вы. Я с ним поговорю, — обещал Шао-цин, и доктор Юй, успокоенный этим обещанием, откланялся и ушел.

На следующий день Шао-цин отправился на озеро Юань-уху и, увидев Чжуана, спросил:

— Вчера к вам приходил доктор Юй. Почему вы его не приняли?

— Я порвал связь с чиновниками, — засмеялся тот, — и хотя Юй небольшая персона, я не захотел видеться с ним.

— Доктор Юй не похож на других. Он не хвастается своими знаниями и не кичится тем, что он цзиньши. Это честный, скромный человек и принадлежит к категории людей вроде древних Бо И, Лю Ся-хуэя или Тао Юань-мина[215]. Вы сами убедитесь в этом, когда познакомитесь с ним ближе.

После этого разговора Чжуан Шао-гуан решил сделать доктору ответный визит. Они встретились как старые знакомые. Доктору Юю пришлась по душе невозмутимость Чжуана, а последнему понравилась изящная простота Юя. С этих пор они крепко подружились.

Прошло полгода, и доктор Юй стал думать о женитьбе сына. Ему сосватали внучку господина Ци, сын которого был в свое время учеником отца жениха. Так они стали родственниками, и господин Ци был вознагражден за свою доброту.

Семья Ци проводила невесту в дом мужа. В качестве свадебного подарка молодая госпожа получила от своих родителей служанку. После свадьбы доктор Юй отдал служанку в жены слуге Яню. Когда слуга принес десять лянов серебра в качестве выкупа за жену, доктор Юй сказал ему:

— Тебе нужно купить кровать с пологом и одежду. Считай, что я дарю тебе эти деньги. Можешь тратить их по своему усмотрению.

Слуга поклонился хозяину и ушел, исполненный благодарности.

Незаметно наступила новая весна. Во вторую луну на сливовом дереве, которое доктор Юй собственными руками посадил год назад, несколько веточек покрылись розовыми цветами. Обрадованный Юй приказал приготовить угощение и пригласил к себе Ду Шао-цина.

— Весна уже вступила в свои права, — сказал он, усадив гостя под сливой, — а я до сих пор не знаю, каковы сейчас сливы на реке. Когда же с чашами в руках мы пойдем любоваться ими?

— Я уже думал об этом и хотел пригласить на прогулку вас, уважаемый дядя, и брата Чжуан Шао-гуана.

Во время разговора пришли еще два гостя — И Чжао и Чу Синь. Оба жили возле училища, давно дружили и обладали обширными знаниями. Доктор Юй раскланялся с ними и предложил сесть. Гости заняли места, как положено по этикету, и выпили по две чарки вина.

— Весна уже наступила, и вам, учитель, самое время отпраздновать свой день рождения. На полученные подарки можно прожить всю весну, — обратился Чу Синь к доктору.

— Позвольте мне, учитель, разослать приглашения, — почтительно вставил И Чжао.

— Мой день рождения в восьмой луне. Как же можно отмечать его сейчас?

— Это не важно, — ответил И Чжао. — И во второй луне сделаем и в восьмой можно устроить.

— Разве так поступают? Нет, это просто смешно! Пейте лучше вино!

Разговор этот развеселил Ду Шао-цина, и он хохотал от всей души.

— Шао-цин, у меня к вам дело, — обратился к нему доктор Юй. — Как-то у князя Чжун Шаня мне рассказали об одной покойной госпоже из их рода, которая безукоризненно соблюдала долг верности покойному мужу. Мне поручили написать эпитафию на ее памятник и в награду за эту работу вручили мне восемьдесят лянов серебра да еще вина, тканей и всяких других подарков. Берите деньги, покупайте на них вино и любуйтесь цветами.

— Что вам стоит сделать такую надпись? — удивился Шао-цин. — Зачем вы поручаете это мне?

— Разве я так талантлив, как вы? — засмеялся Юй. — Не спорьте, берите деньги и пишите.

Юй вытащил из рукава листок, на котором кратко были записаны деяния покойной, и вручил его Шао-цину. Потом он позвал слугу и приказал ему передать два пакета с серебром рассыльному из дома Ду. Слуга отправился выполнять поручение и, передав деньги, вернулся сообщить о прибытии господина Тана.

— Позови его сюда, — приказал Юй. — Это мой двоюродный племянник. Когда я приехал в Нанкин, я разрешил ему жить в моем доме. Вот он и приходит ко мне.

Племянник вошел с поклонами и, усевшись, завел обычную в таких случаях беседу. Наконец он заговорил и о цели своего визита.

— Дядюшка, эти полгода я бедствовал, денег не было, и я продал ваш дом.

— Что же, продал, и ладно. Ругать не стану. Я понимаю: у тебя не было работы, а жить надо. Не стоило только ради этого утруждать себя дальней дорогой.

— Я продал дом, и жить мне сейчас негде. Пришел посоветоваться с вами и занять немного денег, чтобы снять угол.

— Да, конечно, раз продал, значит жить негде, — посочувствовал Юй. — К счастью, у меня есть лянов сорок. Завтра отдам их тебе, а ты купи небольшую хибарку и живи себе на здоровье.

Племянник замолчал. Гости допили вино, и Ду Шао-цин простился с хозяином. И Чжао и Чу Синь остались.

— Как вы познакомились с Ду Шао-цином? — спросил И Чжао, когда Юй, проводив гостя, вернулся к ним.

— Между нами старинная семейная дружба. Человек он талантливый.

— Может быть, мне и не следовало упоминать об этом, но в Нанкине поговаривают, будто он был когда-то богат, а сейчас стал нищим и тайком от всех поселился в Нанкине. Говорят, он клевещет на людей, выманивает у них деньги, и вообще ведет себя крайне отвратительно.

— Из чего это видно?

— Вместе с женой он посещает кабачки, и люди смеются над ним.

— Это только лишний раз доказывает его оригинальность и изысканность. Разве люди невежественные поймут его?

— Не будем говорить об этом, — вмешался Чу Синь, — но если в следующий раз вам на выгодных условиях предложат составить сочинение, не отдавайте ему. Он отказался от экзаменов и пишет неважно. Как бы он не подвел вас. Между тем у нас есть много людей, которые выдержали экзамены. И если бы вы поручили проверку сочинения им, они бы сделали это лучше и бесплатно.

— Вы не правы, — строго сказал доктор Юй. — Всем известен талант Ду Шао-цина, его произведения ценят. Его часто просят написать стихи, а в данном случае я даже в выигрыше. На самом деле я получил за это сочинение сто лянов, из которых оставил себе двадцать. Эти деньги я отдал сейчас племяннику.

Гости замолчали и скоро ушли.

Утром в училище прислали из интяньского ямыня одного студента для наказания за игру в азартные игры. Стражники и слуги заперли его в сторожку подле ворот и пришли спросить, куда его посадить.

— Приведите его сюда, — приказал доктор Юй.

Студент, фамилия которого была Дуань, приехал из деревни. Войдя в зал, он бросился на колени и стал, плача, рассказывать, как несправедливо его обидели.

— Я все знаю, — успокоил его Юй.

Он поместил студента у себя в кабинете, ел и пил с ним за одним столом и оставил его ночевать в своем доме. На следующий день Юй отправился к правителю области, объяснил ему, что студента обвинили несправедливо, и того освободили.

— Как мне благодарить вас! — воскликнул студент, отбивая поклоны.

— Да за что же благодарить? Вас ложно обвинили, и я обязан был заступиться за вас.

— Вы мне оказали большую милость, учитель. Когда меня привели к вам, я сначала раздумывал над тем, какое наказание вы мне дадите, сколько денег возьмет охранник, куда меня запрут. Я и подумать не смел, что вы можете принять меня как почетного гостя. А получилось, что я вместо наказания два дня блаженствовал! Я бесконечно благодарен вам за вашу доброту!

— Вы и так пробыли здесь слишком долго, поезжайте скорее домой и не теряйте время на пустые разговоры.

Студент простился и ушел.

Через несколько дней доктор получил большую красную карточку, на которой было написано: «Вам кланяются Чи Цзюнь, Ма Цзин, Цзи Хуань, Цюй Лай-сюнь, ученики У Шу, Юй Куй и названый племянник Ду И».

— Что за оказия? — промолвил доктор Юй и вышел встречать пришедших.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят:

О том, зачем пришли эти люди, мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ рассказывается о том, как в Нанкине совершали обряд жертвоприношения мудрецу древности, и о том, как провожали почтительного сына в Сычуань на поиски его отца

Напомним о том, как доктор Юй встретил пришедших. После положенных приветствий все уселись.

— Мы пришли по поводу жертвоприношений в храме Тай Бо, — начал Чи Хэн-шань. — Посоветовавшись между собой, мы решили, что поскольку жертвы приносят великому мудрецу, церемонию обряда должен возглавлять достойнейший человек. Просим вас взять на себя эту обязанность.

— Я, право, недостоин такой чести, — проговорил доктор Юй. — Но эту великую церемонию я, конечно, хочу посмотреть. Позвольте узнать, когда она состоится?

— В первый день четвертой луны, — сказал Чи. — Просим вас за день до праздника приехать в храм и в соответствии с ритуалами провести ночь в бдении.

Доктор Юй ответил согласием и предложил гостям чаю. Скоро они откланялись и отправились к Ду Шао-цину.

— Боюсь, что у нас мало распорядителей, — поделился с ним своими опасениями Чи Хэн-шань.

— Вот удача! — воскликнул Шао-цин. — Из моего уезда только что приехал ко мне один приятель!

И он тут же познакомил гостей со своим другом Цзан Ляо-чжаем.

— Мы просим господина принять участие в нашем обряде, — обратился к нему Чи Хэн-шань, после того как все раскланялись.

— Мне бы хотелось полюбоваться этой торжественной церемонией, — сказал Цзан Ляо-чжай и принял предложение.

На этом и порешили.

В двадцать девятый день третьей луны из Южных ворот города вышли Чи Хэн-шань, Ду И, Ма Цзин, Цзи Хуань, Цзинь Дун-яй, Лу Хуа-ши, Синь Дун-чжи, Цюй Лай-сюнь, Юй Куй, Лу Дэ, Юй Гань-ци, Чжугэ Ю, Цзин Бэнь-хуэй, Го Железный Резец, Сяо Дин, Чу Синь, И Чжао, Цзи Тянь-и, Цзинь Юй-лю, Цзун Цзи, У Шу и Цзан Ляо-чжай. Вслед за ним отправился и Чжуан Шан-чжи.

И вот перед ними предстал храм Тай Бо. Он высился на холме, поднимающемся многочисленными террасами вверх. Слева от огромных ворот раскинулась площадка для заклания жертвенных животных. За главными воротами находился обширный двор, а дальше, преодолев еще несколько террас, можно было увидеть еще трое ворот, от которых дорога вела к ступеням храма. По обеим сторонам дороги тянулись галереи с табличками мудрецов. В центре стоял главный храм, состоящий из пяти залов. В нем находилась табличка Тай Бо, перед которой стояли жертвенный стол, подсвечники и курильницы с благовониями. Позади храма возвышалась башня с пятью залами. По обеим сторонам дорожки, ведущей от заднего крыльца храма, были построены трехкомнатные домики, в которых размещались кабинеты.

Пройдя главные ворота, все заметили над входом золотую надпись: «Храм Тай Бо». Миновав вторые ворота, все повернули на восточную галерею, обошли главный храм и очутились перед башней с надписью: «Башня Постижения Церемоний».

Разместились в одном из кабинетов позади храма. Чи Хэн-шань, Ма Цзин, У Шу и Цюй Лай-сюнь открыли двери башни, поднялись наверх и принесли оттуда музыкальные инструменты, разложив одни из них в зале, а другие — у входа. В зале для церемоний поставили таблицы с написанными на них молитвами, а у жертвенного столика положили шелковый сигнальный флажок. У одного входа в церемониальный зал положили топливо для ритуальных факелов, у другого — поставили тазы для умывания и развесили полотенца.

Цзинь Цы-фу и Бао Тин-си привели с собой музыкантов. Среди инструментов были яшмовый цин и свирель, лютня и сэ, флейты, барабаны, деревянные дощечки, юэ и шэн[216], большой колокол и бронзовые колокольчики, а также цин, состоящий из шестнадцати каменных пластинок. Вместе с музыкантами вошли тридцать шесть мальчиков-танцоров, которым Чи Хэн-шань вручил дудки и связки перьев.

После полудня пришел доктор Юй. Встречать его вышли Чжуан Шао-гуан, Чи Хэн-шань, Ма Чунь-шан и Ду Шао-цин. Напившись чаю, они сменили одежду и вчетвером отправились на площадку для заклания жертвенных животных, а остальные остались в кабинете совершать обряд бдения.

На следующее утро встали рано, едва ударили пятую стражу. Широко распахнулись ворота в храм. В церемониальном зале, у входа в него, за воротами и во дворе храма, вдоль обеих галерей загорелись свечи и факелы. Чи Хэн-шань назвал первого жреца — доктора Юя, и второго жреца — господина Чжуан Шао-гуана. Затем предложил избрать третьего жреца. Все стали вежливо отнекиваться. Одни предлагали назначить господина Чи, другие — господина Ду Шао-цина.

— Нет, нам нельзя, мы — распорядители. Пусть господин Ма будет третьим жрецом. Он ведь из Чжэцзяна[217], — предложил Чи.

Господин Ма стал было отказываться, но его поставили рядом с Юем и Чжуаном, а затем Чи Хэн-шань и Ду Шао-щин отвели всех троих к площадке для заклания жертвенных животных.

Цзинь Дун-яя попросили быть главным распорядителем, У Шу предложили следить за сигнальным флажком, а Цзан Ча — за молитвенными табличками. Цзи Хуань, Синь Дун-чжи и Юй Куй были выбраны виночерпиями; Цюй Лай-сюнь, Лу Дэ и Юй Гань-ци — служителями Яшмы; Чжугэ Ю, Цзин Бэнь-хуэй и Го Железный Резец — служителями Шелка, а Сяо Дин, Чу Синь, И Чжао — служителями Зерна. Цзи Тянь-и, Цзинь Юй-лю и Цзун Цзи стали служителями Пищи[218]. Когда с распределением обязанностей покончили, Лу Хуа-ши было приказано находиться при главном распорядителе. Наконец Цзинь Дун-яй вывел всех за вторые ворота. Трижды ударили в жертвенные барабаны, и в церемониальном зале появились Цзинь Цы-фу и Бао Тин-си в сопровождении музыкантов и тридцати шести мальчиков-танцоров.

Затем туда направился Цзинь Дун-яй, а вслед за ним и Лу Хуа-ши. В глубине зала Цзинь Дун-яй остановился и провозгласил:

— Служители, приступайте к своим обязанностям!

Музыканты взяли инструменты.

— Занять места! — раздалась новая команда.

У Шу, служитель сигнального флажка, повел виночерпиев, служителей Яшмы и служителей Шелка за собой и расставил их вдоль восточной стороны аллеи, ведущей в храм. Когда они заняли свои места, У Шу проводил в храм Служителя молитвенных таблиц. Служителей Зерна и служителей Пищи он расставил вдоль западной стороны аллеи, и сам с поднятым флажком расположился среди них.

— Музыка! — послышался голос Цзинь Дун-яя, и в тот же момент зазвучала музыка.

— Встретить духа! — последовал новый приказ.

Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин с ароматными свечами в руках, обратясь лицом к воротам, склонились в низком поклоне.

— Музыка, остановись! — Все замолкло.

— Вторые жрецы, займите места! — вновь провозгласил Цзинь.

Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин вывели Чжуан Шао-гуана и Ма Чунь-шана на дорогу, ведущую в храм.

— Главный жрец, займите место! — сказал опять Цзинь.

Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин проводили доктора Юя на середину дороги, по бокам его возле столиков для благовоний поставили вторых жрецов.

— Приступить к омовению! — распорядился Чи Хэн-шань и вместе с Шао-цином подвел главного жреца к умывальному тазику.

— Главный жрец, подойдите к жертвенному столику! — прозвучало новое распоряжение, и доктор Юй встал у стола.

На столике в специальном цилиндре лежало несколько красных флажков, Ду Шао-цин вытянул один из них — на нем было написано: «Музыка».

— На колени! Воскурить фимиам! Окропить землю! — произнес Чи Хэн-шань. — Поклон, встать, поклон, встать! — несколько раз повторил он и наконец приказал всем занять прежние места.

Ду Шао-цин вытащил еще один стяг, на котором было написано: «Прекратить музыку».

— Играть напевы Духа музыки! — крикнул Цзинь Дун-яй.

И сразу же в церемониальном зале заиграла группа музыкантов по указанию Цзинь Цы-фу.

Когда музыка смолкла, Цзинь Дун-яй сказал:

— Приступить к первому подношению!

Лу Хуа-ши вынес из храма таблицу с надписью «Первое подношение». Началось шествие, возглавляемое У Шу со знаменем в руках. Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин повели главного жреца, доктора Юя. С восточной стороны к ним присоединились виночерпий Цзи Хуань, служитель Яшмы Цюй Лай-сюнь, служитель Шелка Чжугэ Ю. С западной стороны аллеи к шествию примкнули служитель Зерна Сяо Дин и служитель Пищи Цзи Тянь-и. Пройдя мимо жертвенного столика, процессия повернула и вошла в храм.

Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин заняли места у противоположных концов жертвенного столика. Цзи Хуань — с чашей, Цюй Лай-сюнь — с яшмой, Чжугэ Ю — со стягом расположились слева, а Сяо Дин — с зерном и Цзи Тянь-и — с едой встали справа.

— Занять места! На колени! — произнес Чи, и доктор Юй опустился на колени перед столиком.

— Поднести вино! — раздалась команда.

Стоя на коленях, Цзи Хуань передал Юю чашу, и тот поставил ее перед собой на столик.

— Поднести яшму! — Цюй Лай-сюнь опустился на колени и передал яшму Юю.

— Поднести шелк!.. Поднести зерно!.. Поднести пищу!.. — то и дело звучал голос Чи Хэн-шаня.

Чжугэ Ю, Сяо Дин, Цзи Тянь-и передали шелк, зерно и пищу.

Процедура подношений окончилась, и служители отошли.

— Поклон, встать, поклон, встать, поклон, встать, поклон, встать! — закричал Чи.

— Играйте музыку совершенной добродетели и танцуйте танцы совершенной добродетели в первый раз! — крикнул Цзинь Дун-яй.

В зале послышалась тихая музыка. Появились тридцать шесть мальчиков с дудками и перьями.

— На колени подле жреца! Читайте молитвы! — возвестил Цзинь.

Цзан Ча встал на колени перед табличками и прочитал написанные на них молитвы.

— Возвратиться назад! — приказал Цзинь Дун-яй.

— Встать! По местам! — скомандовал Чи Хэн-шань.

У Шу, Чи Хэн-шань, Ду Шао-цин, Цзи Хуань, Цюй Лай-сюнь, Чжугэ Ю, Сяо Дин и Цзи Тянь-и повели доктора Юя на прежнее место и заняли свои места.

— Приступить ко второму подношению, — возвестил Цзинь.

Лу Хуа-ши вынес из храма новую табличку с надписью «Второе подношение», а Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин подвели второго жреца Чжуан Шао-гуана к жертвенному столику, и обряд повторился вновь.

Так же прошла и последняя церемония с третьим жрецом, господином Ма.

— Приступить к обряду еды, — провозгласил Цзинь Дун-яй, когда все три церемонии подношения окончились.

Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин снова повели доктора Юя и поставили его на колени перед жертвенным столиком.

— Музыка! — крикнул Цзинь.

Заиграла громкая музыка, а когда она смолкла, Чи Хэн-шань снова заставил всех кланяться, непрерывно выкрикивая:

— Поклон, встать, поклон, встать, поклон, встать! Выпрямитесь!

— Возвратитесь назад! — последовал возглас Цзиня.

Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин повели доктора Юя обратно и заняли положенные им места.

— Убрать еду! — сказал Цзинь.

Ду Шао-цин вытащил еще один стяг с надписью «Удар в колокол», и вслед за этим загремела музыка. Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин снова повели доктора Юя в храм и поставили его на колени перед жертвенным столиком.

— Поклон, встать, поклон, встать, поклон, встать! Выпрямитесь! — командовал Чи.

— Возвратитесь назад! — сказал Цзинь, и Чи Хэн-шань вместе с Ду Шао-цином повели Юя назад. Они встали на места, и Ду Шао-цин вытащил еще один стяг со словами «Прекратить музыку».

— Пейте вино счастья. Примите жертвенное мясо! — вновь крикнул Цзинь.

Чи Хэн-шань и Ду Шао-цин повели доктора Юя, Чжуан Шао-гуана и господина Ма к столику, возле которого все три жреца встали на колени. После того как они выпили вино и приняли жертвенное мясо, последовала команда Цзиня: «Возвратитесь назад!» — и все трое спустились вниз.

— Сжечь шелк! — крикнул Цзинь Дун-яй.

Служители Шелка Чжугэ Ю, Цзин Бэнь-хуэй и Го Железный Резец сожгли шелк.

— Обряд окончен! — возвестил Цзинь Дун-яй.

Собрав жертвенные и музыкальные инструменты, все участники церемонии переоделись и собрались у башни за храмом, а Цзинь Цы-фу и Бао Тин-си вместе с музыкантами и мальчиками-танцорами направились в отведенные для них комнаты.

После торжественной церемонии, в которой приняло участие семьдесят шесть человек, слуги расставили восемь столов в нижнем зале башни. Вокруг них разместились двадцать четыре человека. Остальные сели за восемь столов, поставленных в кабинетах. Бык и четыре барана, принесенные в жертву, в искусных руках поваров превратились в разнообразные мясные блюда, приправленные всевозможными овощами, и пиршество началось.

Первым уехал в паланкине доктор Юй, за ним последовали остальные. Некоторые отправились пешком. У ворот собралась огромная толпа. Здесь были люди всех возрастов, они возбужденно переговаривались.

— Вы зачем пришли сюда? — улыбаясь, спросил их господин Ма.

— Мы всю жизнь прожили в Нанкине, — послышались голоса из толпы. — Некоторые из нас дожили до восьмидесяти лет, но никогда не видели таких церемоний и не слышали такой музыки!

Старики называли главного жреца святым, спустившимся на землю, и, чтобы только взглянуть на него, расталкивая других, протискивались вперед.

Наконец участники церемонии пробились сквозь толпу и, возбужденные и радостные, вернулись в город.

Через несколько дней к доктору Юю пожаловали Цзи Хуань, Сяо Дин, Синь Дун-чжи и Цзинь Юй-лю. Они пришли проститься перед отъездом в Янчжоу. К Ду Шао-цину в его домик у реки также заглянули гости: Ма Чунь-шан и Цюй Шэнь-фу. Они возвращались в Чжэцзян. Ду Шао-цина они застали в обществе Цзан Ча и еще одного гостя. Вглядевшись в него, Цюй Шэнь-фу вздрогнул от испуга.

«Ведь это же Чжан Железная Рука, — подумал он, — тот самый, что одурачил всех в доме моих двоюродных дядей Лоу. Как это он оказался здесь?..»

Пришедшие поздоровались с хозяином и гостями, Чжан Железная Рука, узнав Цюй Шэнь-фу, чувствовал себя не в своей тарелке и молчал. Выпив чаю, Ма Чунь-шан и Цюй Шэнь-фу собрались уходить. Шао-цин пошел провожать их.

— Как вы познакомились с этим Чжаном? — спросил Цюй, когда они вышли за ворота.

— Это Чжан Цзюнь-минь. Мы с ним земляки, из одного уезда Тяньчан, — ответил Шао-цин.

Цюй Шэнь-фу, рассмеявшись, поведал вкратце о том, что выкинул в Чжэцзяне этот Чжан по прозвищу Железная Рука.

— С ним нельзя поддерживать знакомство. Остерегайтесь его, — предупредил он друга.

— Я знаю, — ответил Шао-цин.

Когда гости ушли, Шао-цин возвратился в дом и спросил. Чжан Цзюнь-миня:

— Говорят, тебя раньше звали Чжаном Железная Рука?

Тот густо покраснел.

— Да, когда-то в юности, — бросил он и замолчал.

Шао-цин не стал его больше расспрашивать.

Убедившись, что его секрет раскрыли, Чжан Железная Рука собрался и через несколько дней вместе с Цзан Ляо-чжаем уехал в Тяньчан. Но Сяо Цзинь-сюань и его друзья не могли вернуться домой, так как им нечем было расплатиться за ночевку и еду. Тогда они обратились к Шао-цину за помощью. Тот дал им несколько лянов серебра, и они уехали. Перед возвращением в Хугуан к Шао-цину завернул и господин Цзун и попросил хозяина дома сделать надпись на портрете. Шао-цин выполнил его просьбу и пошел провожать гостя, но у выхода столкнулся с У Шу. Ду Шао-цин обрадовался ему.

— А, брат Чжэн-цзы! Давно не виделись! Где ты пропадал все это время?

— На днях были экзамены во всех шести отделениях училища. Я опять занял первое место по первому разряду.

— Это удивительно! — воскликнул Шао-цин.

— Погодите удивляться. Произошло поистине необыкновенное!

— Что же такое? — торопил его Шао-цин.

— В этот раз император приказал определить знания каждого студента училища. Устроили экзамены. Наше начальство приказало всем снять одежду и обувь, нас обыскали, как на экзаменах в провинции, а потом дали два сочинения по Четверокнижью и по канонам. Один студент, зубривший «Весну и Осень», притащил сочинение с собой, да не тут-то было. Он попросился выйти по большой нужде, а сочинение по забывчивости сунул в экзаменационный лист и отдал экзаменатору. На его счастье, дежурным был доктор Юй, но кроме него и другие следили за порядком. Доктор Юй открывает экзаменационный лист — а там сочинение! Он его мигом схватил — и в сапог. Остальные экзаменаторы спрашивают, что это такое, он отвечает: «Ничего особенного». Когда ученик возвратился, доктор незаметно отдал ему сочинение и шепнул: «Возьмите его и пишите. Не надо было только вкладывать его в лист. Хорошо, что я увидел. А если бы кто-нибудь другой? Что бы тогда было?»

Студент чуть не умер от страха. Сдал по второму разряду и пришел благодарить господина Юя, а тот будто и знать ничего не знает: «Ничего подобного со мной не было. Вы, очевидно, обознались, это был не я».

Я в тот день как раз пришел благодарить его за экзамены и наблюдал все собственными глазами. Студент ушел, а я осмелился спросить: «Почему вы, учитель, не признались? Как же ему не благодарить вас?» А он мне отвечает: «Ученый должен хранить в себе совесть. Он вынужден был прийти благодарить меня, и если бы я признал его, он бы не знал, куда ему деваться от стыда». Я не был знаком с этим студентом и спросил его фамилию, но учитель не захотел ее назвать. Разве это не удивительно?

— Такое с ним часто случается! — ответил Шао-цин.

— А вот еще одна история, от которой умереть можно со смеху! Его друг подарил ему служанку в приданое за дочь-невесту, а доктор Юй отдал служанку в жены слуге Яню. Этот мерзавец, убедившись, что в доме Юя бедно и поживиться нечем, решил на днях уйти от хозяина. За то, что Янь жил у него в доме, учитель Юй не брал с него ни копейки; мало этого, бесплатно отдал ему служанку. И вот этот Янь, уходя, решил прихватить с собой и служанку. Будь кто-нибудь другой на месте доктора, он бы потребовал со слуги большой выкуп, а учитель Юй выслушал Яня и говорит: «Вы можете идти. Только ведь у вас нет денег ни на жилье, ни на еду!» — и дал Яню десять лянов. Мало того, что отпустил, — пристроил еще в уездный ямынь стражником! Это же просто смешно!

— Разве у таких негодяев, как этот Янь, есть совесть! — возмутился Шао-цин. — Но учитель, дважды жертвуя деньгами, не думал о славе, — таких, как он, мало на этом свете!

Отобедав у Ду Шао-цина и попрощавшись с хозяином, У Шу пошел к мосту Лишэцяо. По дороге ему встретился седобородый старец в шляпе ученого. Ветхий полотняный халат его был подвязан простой веревкой, туфли были сплетены из травы. Свой тощий скарб он тащил на спине. Вид старика говорил о том, что он изможден и страдает. Увидев У Шу, он скинул с плеч свою поклажу и поклонился.

— Господин Го? — спросил удивленный У Шу. — С тех пор как мы с вами расстались в Цзяннинчжэне, прошло уже три года. Где же вы пропадали?

— Это долгая история, — ответил тот.

— Зайдемте в чайную посидим, — предложил У Шу.

— В поисках своего отца я прошел всю Поднебесную, — начал господин Го, когда они завернули в ближайшую харчевню. — Говорили, что он в Южноречье, поэтому-то я и отправился сюда. Вот уже третий раз я здесь. А сейчас кто-то сказал, будто бы он ушел в провинцию Сычуань и постригся в монахи, — теперь я опять собираюсь в Сычуань.

— Ах, какая жалость! — воскликнул У Шу. — Но ведь вам не легко преодолеть такой длинный путь. Насколько я помню, в Сианьской области есть один начальник уезда по фамилии Ю. Он в один год держал экзамен с учителем Юем из Государственного училища. Я попрошу учителя написать ему письмо. По пути вы завернете к нему, и, если у вас кончатся деньги, он вам, возможно, поможет.

— Я простой человек, — возразил Го. — Как я решусь пойти к сановнику из Государственного училища?

— От вас этого и не требуется. В нескольких шагах отсюда живет господин Ду Шао-цин. Посидите у него, а я тем временем схожу к доктору и попрошу его написать письмо.

— Господин Ду Шао-цин? — в раздумье спросил Го. — Это тот прославленный человек из Тяньчана, который отказался от выдвижения на должность?

— Он самый, — ответил У Шу.

— Я бы хотел его видеть.

Они расплатились за чай, вышли из чайной и пошли к Ду Шао-цину.

Хозяин вышел к ним навстречу и, поклонившись, спросил:

— Как уважаемая фамилия гостя?

— Это господин Го Ли, по прозвищу Те-шань, самый почтительный сын в Поднебесной. Двадцать лет он потратил на поиски своего отца.

Услышав это, Ду Шао-цин еще раз поклонился Го и, усадив его на почетное место, спросил:

— Неужели ваш уважаемый отец уже столько лет не подавал о себе никаких вестей?

Почтительному сыну Го неудобно было отвечать на этот вопрос, и У Шу, наклонившись к Шао-цину, зашептал:

— Его отец был чиновником в Цзянси и перешел на сторону князя Нин-вана. Вот поэтому он и скрывается.

Ду Шао-цин отпрянул в испуге, но в душе проникся еще большим уважением к этому человеку.

— Оставайтесь у меня ночевать, — обратился он к Го и помог ему снять с плеча котомку. — Отдохнете, а завтра поедете.

— Господин Шао-цин, вы хоть и знаменитый человек и известны во всей Поднебесной, но я отброшу церемонии и останусь на ночь.

Ду Шао-цин пошел к жене распорядиться, чтобы гостю выстирали и выгладили платье, приготовили закусок и вина. Через некоторое время У Шу заявил, что он хочет попросить у доктора Юя рекомендательное письмо.

— Это нетрудно. Го останется у меня, и я схожу с вами за письмом.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят такие слова:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОЙ рассказывается о том, как Го Почтительный встретил тигра в горах, а монах из храма Сладкой Росы столкнулся с врагом на узкой тропе

Напомним о том, как Ду Шао-цин предложил гостю остаться у него в доме и закусить, пока он и У Шу сходят к доктору Юю за рекомендательным письмом в Сиань.

— Разве я откажусь написать такое письмо? — воскликнул Юй, когда услышал их просьбу. — Но одного письма мало. Ведь этому достойному человеку предстоит длинный путь, и, естественно, в дороге будут значительные расходы. У меня есть десять лянов, пожалуйста, Шао-цин, передайте ему, но не говорите, что дал я.

Доктор быстро настрочил письмо и вместе с деньгами передал его Шао-цину.

Вернувшись вместе с У Шу домой, Шао-цин заложил кое-что из своей одежды и выручил за нее четыре ляна. К этой сумме У Шу также прибавил свои два ляна. Вдвоем они упросили Го остаться еще на один день. Тем временем о госте услышал и Чжуан Шао-гуан. Он прислал Шао-цину еще одно рекомендательное письмо, а вместе с письмом — четыре ляна серебра.

На третий день Шао-цин приготовил завтрак и предложил Го закусить. К ним присоединился У Шу. После завтрака Шао-цин сложил вещи гостя и протянул ему двадцать лянов вместе с двумя письмами. Тот стал было отказываться.

— Это не выручка бандита Чжи[220], а посильная помощь наших друзей из Южноречья. Почему вы не берете? — огорчился Шао-цин.

Го наконец взял серебро и после сытного завтрака простился. Ду Шао-цин и У Шу проводили его до ворот Ханьсимынь.

Прошло много дней и ночей, прежде чем Го добрался до провинции Шэньси. Господин Ю оказался начальником уезда Тунгуань, и, чтобы попасть в этот уезд, Почтительному Го пришлось уклониться в сторону от своего пути. Начальник уезда Ю Фу-лай по прозвищу Жуй-тин был известным ученым. Он только в прошлом году переехал сюда из Нанкина, но сразу же прославил себя одним добрым делом. Дело это заключалось в следующем: одного гуандунца сослали на границу Шэньси. Вместе с ним поехала и его жена. Но сосланный неожиданно умер в пути. Когда люди начали утешать рыдающую женщину, оказалось, что никто не может понять наречия, на котором она говорит. Тогда ее отвели к уездному. Тот сразу угадал желание женщины вернуться на родину. Недолго думая он подарил ей пятьдесят лянов и выделил в провожатые стражника. Затем достал полотнище белого шелка, написал на нем сведения об этой женщине и, с величайшим усердием выведя сбоку свое имя, поставил печать уезда Тунгуань. Затем он вызвал провожатого и приказал ему:

— Вот тебе полотнище, и отправляйся с этой женщиной. Смотри, чтобы в каждом округе и уезде местные чиновники заботились о ней и ставили на полотнище свою печать. Когда проводишь вдову на место, возьми письмо у ее родственников и возвращайся ко мне.

Провожатый выслушал приказание, женщина поблагодарила уездного, и они уехали. Прошло около года. Наконец провожатый вернулся и доложил:

— При виде вашей надписи и печати многие именитые господа, встречавшиеся нам на пути, проникались состраданием к этой женщине и давали деньги: один шесть лянов, а некоторые сразу десять. Приехав домой, вдова имела уже более двухсот лянов. Я довез ее до Гуандуна и с рук на руки передал ее семье. Все родственники, более ста человек, благодарили вас за милость, а мне, ничтожному, кланялись и называли меня добрым бодисатвой. Только благодаря вашей доброте я удостоился такой чести.

Обрадованный Ю наградил стражника несколькими лянами и отпустил.

Когда Го явился в дом уездного Ю, слуга передал хозяину визитную карточку гостя и сообщил, что у прибывшего есть письмо от доктора Юя. Уездный Ю, прочитав письмо, проникся к Го уважением, сразу же впустил его, усадил за стол и начал угощать.

Разговор их прервал слуга, вошедший с докладом:

— Господин начальник, вас просят выехать в деревню, расследовать дело с одним умершим.

— Ах, господин Го, я должен ехать по служебным делам, — огорчился Ю. — Вернусь только дня через два. Я позволю себе задержать вас у себя дня на три. Подождите, у меня для вас есть кое-что интересное. К тому же вы едете в Чэнду, а там у меня есть старый приятель. Возьмите к нему письмо. Прошу вас, не отказывайтесь.

— Разве я посмею отказать вам? Но я человек темный и не могу жить в вашем ямыне. Если есть поблизости какой-нибудь скит, поместите меня там.

— Есть один, да уж очень тесный. Имеется еще буддийский Храм Морской Луны, в котором живет один образованный монах. Это вам больше подойдет. — И уездный приказал своему стражнику: — Возьми вещи господина Го и перенеси их в храм Морской Луны. Поклонись монаху и скажи, что гостя прислал я.

Стражник заверил его, что выполнит все в точности, и Го стал прощаться. Проводив его до главных ворот, господин Ю возвратился в дом, а его гость вместе со стражником добрался до храма и занял комнату для гостей. Их встретил служка, уже сообщивший о гостях старому настоятелю. Старик пригласил гостя к себе, усадил его и предложил чаю, а стражника отослал обратно.

— Вы давно здесь настоятелем? — осведомился Го.

— Раньше я жил в ухуском храме в области Тайпин близ Нанкина, — ответил тот. — Потом служил настоятелем в храме Баогосы в Пекине. Но мне не понравилась столичная суета, и я приехал сюда. А ваша фамилия Го? Зачем вы едете в Чэнду?

Видя, что монах расспрашивает его с большим участием, Почтительный Го проникся к нему доверием.

— Другим это неудобно говорить, но вам, почтенный отец, я расскажу, — сказал он и поведал монаху печальную повесть о поисках своего отца.

Старый монах слушал его, горестно вздыхая, и так расчувствовался, что даже заплакал. Потом он оставил Го в келье и вышел, чтобы подготовить вечернюю трапезу. У Го были две груши, купленные им еще в дороге, и, когда монах вернулся, он подарил их ему. Старик поблагодарил, позвал монастырского повара и приказал ему поставить два чана на дорожку, ведущую в храм. Когда тот исполнил его приказание, в каждый из чанов положили по груше, растолкли их и залили в чаны несколько ведер воды. Прозвучали удары в колотушку, и перед храмом собралось более двухсот монахов. Каждый из них выпил по чашке воды, Го Почтительный только вздыхал да качал головой от удивления.

На третий день возвратился господин Ю. Он приказал приготовить угощения и пригласил Го к себе. После трапезы хозяин достал пятьдесят лянов и письмо.

— По правилам, я должен был оставить вас погостить еще, — сказал он, — но вы ищете своего отца, и я не могу заставить вас отказаться от этого большого дела. Вот вам пятьдесят лянов на дорожные расходы. Когда приедете в Чэнду, зайдите с этим письмом к господину Сяо Хао-сюаню. Это человек старой закваски. Он живет в двадцати ли от Чэнду в Восточных горах. Отыщите его, и вы найдете в нем советчика по любому вопросу.

Видя искренность господина Ю, Го Почтительный счел неудобным отказываться, поблагодарил уездного и, взяв серебро и письмо, откланялся. Зайдя в храм Морской Луны, он стал прощаться с настоятелем.

— Если в Чэнду вы найдете вашего уважаемого отца, сообщите мне об этом, чтобы я не беспокоился, — обратился к Го старый монах, сложив ладони в прощальном приветствии.

Го Почтительный обещал исполнить его просьбу, и монах вышел из храма, чтобы проводить гостя.

Взвалив свой узел на плечи, Го двинулся в путь. Несколько дней ему пришлось карабкаться по узкой опасной тропе, рассчитывая каждый свой шаг. Однажды вечер настиг его в местности, где не было никакого жилья. Наконец он увидел одинокого путника.

— Скажите, пожалуйста, уважаемый господин, — обратился к нему Го, — сколько еще осталось до постоялого двора?

— Больше десяти ли, — ответил тот. — Вам надо поторопиться, а то здесь по ночам бродит тигр. Будьте осторожны.

Услышав предостережение, Го Почтительный быстрее зашагал вперед. Тем временем стало совсем темно, но, к счастью, скоро из ущелья выплыл диск луны. Было пятнадцатое число, и поэтому луна светила ярко. Пользуясь этим, Го шагал вперед, пока не углубился в лес. Вдруг со страшным ревом, срывая листья с деревьев, налетел вихрь. На дорогу выпрыгнул тигр.

— Беда! — крикнул Го и бросился на землю.

Тигр потрогал его лапой и сел рядом. Го лежал с закрытыми глазами, притворяясь мертвым. Тигр отошел от него, вырыл лапой яму и положил туда Го. После этого он засыпал яму листьями и ушел.

Го видел, как тигр, отойдя на некоторое расстояние к вершине горы, повернул голову и посмотрел назад своими красными глазами, но листья, которыми была засыпана яма, не шевелились, и он наконец исчез. Го Почтительный выкарабкался из ямы и подумал: «Хотя эта тварь сейчас ушла, но она, несомненно, вернется, чтобы сожрать меня. Что же делать?..» Сначала он ничего не мог придумать, но вдруг ему на глаза попалось большое дерево, и Го недолго думая взобрался на него. «Только бы не упасть со страха, если тигр снова придет и будет реветь внизу», — подумал он про себя. И тут же ему на ум пришла еще одна мысль — снять с ног обмотки и привязать ими себя к дереву. После третьей стражи, когда лунный свет был особенно ярок, Го снова увидел тигра, за которым следовал какой-то зверь, белый как снег, с рогом на голове и глазами, горящими словно два больших красных фонаря. Что это за животное, Го не знал. Между тем зверь подошел совсем близко и сел, а тигр подбежал к яме, чтобы взять из нее добычу. Но добыча исчезла, и тигр остановился в замешательстве. Рассвирепевший зверь поднял лапу, мигом оторвал тигру голову, и тот бездыханный упал на землю. Шерсть у зверя поднялась дыбом, вид у него был очень страшный. Случайно обернувшись, он вдруг увидел человека на вершине освещенного луной дерева. Зверь остервенело ринулся вверх, но сорвался и упал на землю. Он прыгнул еще раз — между ним и Го оставался какой-нибудь чи.

«Настал мой конец», — подумал Го, но, к его счастью, на дереве был засохший сук. Последний прыжок зверя был настолько силен, что, падая, он задел за сук, который вонзился в брюхо животного. Придя в бешенство, зверь пытался освободиться, но сук все глубже входил в его живот. Зверь стал терять силы, и через некоторое время повис на суку мертвый.

На рассвете появилось несколько охотников с рогатинами и арбалетами для стрельбы в птиц. Увидав обоих зверей, они отпрянули в испуге. Но в этот момент с дерева послышался голос Го. Охотники помогли ему спуститься и спросили, кто он.

— Я простой путник, небо сжалилось надо мной и оставило мне жизнь. Мне надо идти дальше, наверстывать потерянное время. Возьмите себе этих тварей, отдайте их начальству, и вам хорошо заплатят.

Охотники накормили Го сухарями и оленьим мясом, пять или шесть ли несли его узел и только тогда простились.

Го снова взвалил на спину вещи и пошел вперед. Через несколько дней он остановился на ночлег в маленьком скиту, расположенном в горном ущелье. Монах, расспросив путника о том, кто он такой и откуда, приготовил еду и сел рядом с гостем у окна. Во время еды Го вдруг заметил какое-то красное зарево, словно от пожара.

— Беда, пожар! — закричал он и в испуге отодвинул чашку.

— Сидите и не беспокойтесь, — засмеялся монах, — это пришел Снежный брат.

После еды монах убрал чашки и, распахнув окно, обратился к путнику:

— Посмотрите, уважаемый гость.

Го поднял глаза — на горе сидел тот самый страшный зверь, которого, как сказал монах, называют пивань. Голова его была увенчана рогами, а один глаз помещался позади уха. От рева этого зверя на куски раскалывался лед толщиной в несколько чи.

— Это и есть Снежный брат, — повторил монах.

В эту ночь пошел большой снег. Снегопад продолжался весь следующий день, так что земля покрылась снежным покровом чи в три толщиной. Идти было невозможно, и Го пришлось остаться у монаха еще на один день. На третий день небо прояснилось, Го простился с монахом и снова пустился в путь. Поминутно спотыкаясь и скользя, он шел по горной тропе, по обеим сторонам которой низвергались горные потоки с ледяными глыбами, острыми, словно мечи. Стемнело, а Го продолжал медленно плестись вперед. Вскоре в тусклом свете, исходящем от снега, Го увидел вдалеке лес, среди деревьев что-то краснело. Пройдя еще с пол-ли, Го заметил человека, который подошел к этому месту и тут же свалился в горный поток. Го остановился и с некоторым сомнением в душе подумал: «Почему при виде этой красной штуки он свалился в воду?..»

Го стал смотреть внимательнее. Вдруг он заметил, что из-под красного предмета кто-то вылез, схватил вещи упавшего и снова спрятался. Го Почтительный, немного поколебавшись, решительно двинулся вперед.

Красным предметом оказалась прислоненная к дереву женщина с растрепанными волосами, в красном халате. У ее рта висела красная тряпка, очень похожая на язык. Со стороны казалось, что это повешенная. Под деревом стоял чан, в котором сидел человек.

Он выпрыгнул, но напасть не решился из-за грозного вида Го. Незнакомец сложил руки и произнес:

— Путник, иди своей дорогой и не вмешивайся в мои дела.

— Я уже видел твои проделки. Не сердись, может быть, я тебе смогу помочь. Кто эта женщина, наряженная, как мертвый дьявол? — спросил Го.

— Это моя жена! — ответил человек.

— Сними ее, — приказал Го. — А где твой дом? Пойдем к тебе и поговорим по душам.

Человек развязал веревку и выпустил женщину. Та привела в порядок свои волосы, сняла накладной язык, освободилась от кольца на шее, за которое привязывалась веревка, и стащила с себя красный халат. Показав на стоящий невдалеке от дороги дом с травяной крышей, человек сказал:

— Вот мое жилье.

Муж и жена провели Го в дом, усадили его, вскипятили чай.

— Вы идете дурным путем, — пожурил Го мужчину. — Ведь пугая людей до смерти, вы нарушаете законы неба. Я сам несчастный человек, но когда я увидел, до чего вы дошли, мне стало очень вас жаль. У меня есть с собой десять лянов, я отдам их вам. Займитесь каким-нибудь делом и бросьте этот грабеж. Кстати, как вас зовут?

Мужчина поклонился и произнес:

— Благодарен вам, странник, за помощь. Меня зовут Му Най. Мы с женой были хорошими людьми, голод и холод довели нас до этого. Но теперь, с вашими деньгами, я брошу прежнее занятие. Как ваша фамилия, добрый человек?

— Я из Хугуана, и зовут меня Го. Сейчас я иду в Чэнду.

В этот момент вошла жена Му Ная и стала тоже благодарить гостя. Супруги собрали на стол и пригласили Го разделить с ними трапезу. За едой Го сказал мужчине:

— Для вашего ремесла нужна смелость, и вы, конечно, владеете оружием, но, мне кажется, не совсем умело, и многого вы не добьетесь. Я знаю приемы кулачного боя и ловко действую ножом. Могу научить вас всему этому.

Обрадованный Му Най предложил Го остаться у него дня на два. Тот показал Му Наю все известные ему правила борьбы, и бедняк стал называть Го своим учителем. На третий день гость твердо решил идти дальше. Му Най положил ему в мешок сухарей и жареного мяса и взвалил его вещи себе на плечи. Пройдя более тридцати ли, он наконец простился с гостем и вернулся обратно, а Го с котомкой за спиной двинулся дальше. Через несколько дней сильно похолодало, подул встречный северо-западный ветер. Замерзшая горная тропа покрылась твердой скользкой наледью, похожей на воск. Под вечер Го услышал страшный рев тигра, доносившийся из пещеры. «Ну, видно, пришла наконец моя смерть», — подумал Го, когда тигр выскочил из пещеры, и, бросившись на землю, потерял сознание. Обычно тигры сразу пожирают людей, показавших свой страх перед ними. Но сейчас, видя, что человек лежит без движения, тигр не стал его трогать. Он приблизил свою морду к лицу Го и обнюхал его. Один волосок его усов попал в ноздрю человека, и Го оглушительно чихнул. Тигр в испуге подскочил, в несколько прыжков взлетел на гору и свалился в глубокий горный поток. По краям его громоздились мечевидные льдины, по которым он не мог взобраться наверх и в конце концов замерз на дне ущелья.

Го поднялся и огляделся — тигра нигде не было.

«Какой стыд! Я снова спасся тем же путем, что и в первый раз», — пробормотал он и, взвалив вещи на плечо, тронулся в путь.

Добравшись до Чэнду, он узнал, что отец его стал монахом и живет в скиту, в сорока ли от города. Го пришел в скит и постучал в дверь. Старый монах открыл дверь и, узнав сына, отпрянул в испуге. Го Почтительный опустился на колени перед отцом и заплакал.

— Поднимитесь, уважаемый господин. Вы, очевидно, обознались. У меня нет сына, — проговорил монах.

— Ваш сын прошел тысячи ли и наконец нашел своего отца, а вы не хотите меня признать! — рыдал Го.

— Я уже сказал, что у бедного инока нет сына. Если у вас есть отец, ищите его. Почему же вы плачете?

— Мы с вами не виделись много лет, но неужели вы не узнали своего сына? — воскликнул Го, отказываясь подняться.

— Я малолетним ушел в монахи, откуда у меня быть сыну?

— Если отец не признает сына, то сын должен признавать своего отца, — рыдал Го.

Бесконечные пререкания с Го вывели монаха из себя.

— Как ты смеешь, бездомный бродяга, беспокоить меня? Живо уходи! Мне нужно закрыть ворота.

Но Го Почтительный продолжал стоять на коленях и заливался слезами.

— Если ты не уберешься отсюда, я возьму нож и убью тебя, — вскричал монах.

— Отец может убить сына, но я не уйду, — рыдал Го, распростершись на земле.

Рассвирепевший монах схватил Го обеими руками за шиворот, вытолкнул его и захлопнул ворота, не обращая внимания на крики.

Го, плача, долго стоял у ворот, но стучать больше не решался.

«Ну и ну! Отец, видимо, боится признать меня!» — думал он.

Стало темнеть. Го поднял голову и увидел на воротах надпись: «Скит Бамбуковых Гор». В пол-ли от скита Го снял однокомнатный домик и поселился в нем. На следующее утро он увидел, как из ворот скита вышел какой-то монах. Го подкупил его и стал каждый день передавать через него рис и дрова для своего отца. Но не прошло и полугода, как все серебро, которое он имел, кончилось. Го решил идти в Восточные горы к господину Сяо Хао-сюаню, но побоялся, что не найдет его, а отец тем временем останется без пищи. Тогда он стал батрачить на соседей: носить землю, рубить хворост. На горсть цяней, которые он зарабатывал ежедневно, он продолжал кормить своего отца. Как-то один из соседей должен был поехать в Шэньси, и Го попросил его передать письмо старому монаху из храма Морской Луны. В письме Го коротко описал все, что с ним случилось за последнее время.

Старый настоятель обрадовался письму и, прочтя его, проникся к Го еще большим уважением. Через несколько дней в храм Морской Луны прибыл на житье один монах, который оказался главарем разбойников Чжао Да. Он совсем не изменился: из-под косм, спадавших на лоб, все так же свирепо блестели злые глаза Но настоятель с присущей ему добротой принял пришельца и оставил жить в храме, не подозревая, что тот будет бесчинствовать, избивать людей и пить вино. Как-то к старому настоятелю явилась целая толпа монахов.

— Если этот человек останется здесь, храм будет осквернен, — сказал старший монах и потребовал изгнать пришельца.

Настоятель попытался было добром уговорить злодея, но тот наотрез отказался уехать. Тогда его вызвал старший монах.

— Почему вы не выполняете приказ настоятеля? Он ведь объяснил, что если вы не уедете, то по законам храма будете выброшены на задний двор и сожжены на костре.

Злодей затаил обиду и на следующий день, собрав вещи и не попрощавшись с настоятелем, исчез. Прошло еще полгода. Старый настоятель решил отправиться в горы Эмэйшань[221], а по дороге заехать в Чэнду и повидать Го Почтительного. Он простился с монахами и, взяв свои пожитки и чашу для подаяний, побрел по дороге в Сычуань. Дни шли, путешествие близилось к концу. До Чэнду оставалось чуть больше ста ли. Как-то старый настоятель остановился на постоялом дворе. Ранним утром он вышел поглядеть на горы, увидел чайную и решил зайти в нее. В чайной сидел какой-то монах, показавшийся настоятелю незнакомым. Это был бандит Чжао Да. Он сразу узнал старика, подошел к нему и заговорил:

— Здесь плохой чай. В нескольких шагах отсюда мой скит. Не хотите ли посетить его?

— Ну что ж, пойдемте, — согласился настоятель.

Монах повел его какими-то извилистыми тропинками, и они прошли не менее восьми ли, прежде чем достигли скита. В переднем из его трех приделов стояло изображение Будды. В задних трех приделах не было никаких изваяний, стояла одна кровать. Когда старый настоятель вошел с монахом в скит, тот проговорил:

— Ты узнаешь меня, старик?

Настоятель сразу вспомнил выгнанного из храма злодея и испугался.

— Я было запамятовал, а сейчас узнал.

Монах сел на кровать и уставился на старика.

— Если ты попал сюда, ты отсюда уже не убежишь. Возьми вот эту тыкву и сходи в винную лавку, которую держит одна старуха всего в пол-ли отсюда, на горе. Принеси мне вина! А ну, живо!

Старый настоятель побоялся перечить и, взяв тыкву, отправился за вином. На горе он действительно нашел старую женщину и протянул ей тыкву. Старуха осмотрела пришельца с ног до головы и, заплакав, пошла наливать вино в тыкву. Тот вздрогнул от изумления и спросил:

— Почтенная женщина, почему при виде бедного монаха ты так огорчилась?

— Я посмотрела на ваше доброе лицо, учитель, и подумала: «Как жаль, если с вами случится беда».

— Какая же беда может случиться со мной?

— Ведь вы пришли из того скита, что в пол-ли отсюда?

— Да, а откуда тебе это известно?

— Я узнала тыкву. Когда он хочет отведать мозгов какого-нибудь человека, то посылает его с этой тыквой за вином. Ох, учитель, пойдете вы с этим зельем — и вам конец!

— Как же быть? Лучше я сейчас же сбегу! — проговорил испуганный старик.

— Да разве это возможно? Ведь его дружки-разбойники бродят на сорок ли вокруг. Стоит этому злодею стукнуть в колотушку, и вас сразу схватят и приведут обратно.

Старый настоятель заплакал и, опустившись перед женщиной на колени, стал умолять спасти его.

— Да разве это в моей власти? Если они узнают, что я рассказала вам об этом, мне самой, пожалуй, несдобровать. Однако жаль, что и вы, такой добрый, погибнете. Я вам укажу дорогу к одному человеку.

— Говори же, кого я должен найти? — торопил женщину настоятель, и она назвала ему имя.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят:

Но о том, что это был за человек, на которого указала женщина, мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТОЙ рассказывается о том, как Сяо Юнь-сянь спасал монаха в горах Ясной Луны, а Пин Чжи торжествовал победу у города Цинфын

Мы уже знаем о том, что старый настоятель, услышав предостережения женщины, опустился на колени и стал молить о помощи.

— Как я вас могу спасти? — сказала женщина. — Самое большее, что я могу сделать, — это указать дорогу к одному человеку.

— Добрая женщина! Кто же этот человек, которого я должен найти? — спросил монах. — Укажите мне, как его найти!

— Немногим более ли отсюда есть небольшие горы Ясной Луны. Если вы пойдете туда по горной тропе, что идет за моим домом, вы можете немного сократить путь. Там на горе живет один юноша, который стреляет из арбалета. Не надо ему ничего говорить, только встаньте перед ним на колени. Когда он спросит вас, вы ему все и расскажите. Только он может спасти вас. Но я не уверена, согласится ли он на это. А теперь ступайте… Если он не поможет вам, то и меня убьют за то, что я раскрыла тайну.

Старый монах трясущимися руками взял наполненную вином тыкву, поблагодарил женщину и стал карабкаться по тропе вверх. Вскоре он действительно увидел небольшую гору и рядом с ней юношу, стреляющего из арбалета. В пещере лежал белый камешек, в небольшую медную монету величиной. Юноша целился в него и стрелял и каждый раз попадал точно в цель. Приблизившись, старый монах разглядел юношу внимательнее. На нем был боевой халат светло-серого цвета, на голове — платок. Белолицый и необычайно красивый, юноша, казалось, не заметил старика — так был увлечен стрельбой. Когда старый монах приблизился и опустился перед ним на колени, юноша хотел что-то спросить, но в это время из ложбины вылетела стайка воробьев.

— Смотрите, как я подшибу этого воробья! — проговорил юноша и, подняв арбалет, выстрелил — подбитый воробей камнем упал на землю. Только тогда юноша перевел взгляд на старого монаха, который с глазами, полными слез, продолжал стоять на коленях.

— Встаньте, почтенный учитель, — попросил юноша. — Я знаю, зачем вы пришли. Именно для вас я и учусь здесь стрелять из арбалета. Я еще не достиг полного совершенства и не решался действовать раньше, боясь, как бы не случилось непредвиденное. Я не стану утверждать, что совершенно уверен в успехе, но думаю, что злодею настал конец. Старый учитель, не теряйте времени, берите тыкву и возвращайтесь в скит, только ни в коем случае не показывайте своей печали и растерянности. Делайте все, что он вам скажет, и не перечьте. Скоро я приду и спасу вас.

Старику ничего не оставалось, как взять тыкву и идти назад в скит. Поднявшись на второй этаж, он увидел злодея, который сидел на кровати с блестящим стальным ножом в руках.

— Ты почему задержался? — спросил он.

— Я не знаю дороги и сбился с пути, вот и задержался, — ответил старый монах.

— Ну ладно, вставай на колени, — приказал злодей.

Старик опустился на колени.

— Ближе, ближе!

Видя в руке злодея нож, старик не решался приблизиться.

— Говорю тебе, подходи ближе, или я отрублю тебе голову! — закричал разбойник.

Старому монаху ничего не оставалось, как подползти ближе.

— Снимай свою шляпу.

Глотая слезы, старик снял шляпу.

Разбойник ощупал его лысую голову и отхлебнул вина. Продолжая держать тыкву в одной руке, он стал вертеть над головой монаха своим острым ножом, примеряясь, куда нанести удар. От этих приготовлений у старого монаха душа ушла в пятки. Наконец злодей нашел место для удара, — стоило ему вонзить нож, и мозги старика брызнули бы из черепа. Нож уже приблизился к затылку бедной жертвы, как вдруг раздался какой-то свист, и шарик арбалета ударил в левый глаз злодея. Испуганный разбойник выронил нож, бросил тыкву с вином и, прикрывая рукой глаз, стремглав вылетел наружу. На голове Будды сидел юноша. Как только бандит поднял голову, второй шарик попал в его второй глаз, и ослепший разбойник рухнул на землю. Юноша соскочил с изваяния и вошел в комнату. Старый монах, охваченный ужасом, лежал на полу.

— Вставайте, учитель, пойдемте отсюда! — позвал его юноша.

— Я от страха совсем ослабел и идти не могу, — простонал старик.

— Поднимайтесь, я вас понесу на себе. — И юноша помог старику встать. Он взвалил монаха на плечи, поспешно выбежал из скита и не переводя духа помчался прочь от этого места.

Только через сорок ли юноша опустил старика на землю.

— Ну вот, теперь все хорошо! Вы спасены и с этого момента можете ни о чем не беспокоиться.

Старик пришел в себя. Осыпая юношу словами благодарности, он встал перед ним на колени и спросил имя своего спасителя.

— Я давно хотел уничтожить это зло и поступил так не только ради вас. Теперь вы вне опасности и скорее уходите отсюда. Зачем вам мое имя? — ответил юноша.

Старик продолжал настаивать, но юноша так и не назвал себя.

— Я расстаюсь с вами, и если не умру вскоре, то щедро отблагодарю вас, — сказал наконец старик и, отвесив юноше девять земных поклонов, отправился в путь.

Уставший юноша отыскал неподалеку от дороги постоялый двор и вошел туда. В комнате уже сидел какой-то человек, перед ним лежал ларец. На голове у него был белый платок. Халат из белой холстины и травяные туфли составляли его скудный наряд. Лицо незнакомца выражало горе, глаза были заплаканы. Юноша раскланялся с незнакомцем и сел напротив.

— Всему миру, добрым и злым людям, известно о том, что вы ослепили злодея. Удивительно, как вы можете сидеть так спокойно на этом постоялом дворе! — смеясь, обратился к нему незнакомец.

— Откуда вы, уважаемый господин? Как вы узнали про эту историю? — спросил юноша.

— Я пошутил. Вы совершили славное дело! Покарали злодея и спасли доброго человека. Как ваше имя, брат?

— Меня зовут Сяо Цай или Сяо Юнь-сянь. А живу я в двадцати ли от Чэнду в Восточных горах.

— В двадцати ли от Чэнду в Восточных горах обитает некто Сяо Хао-сюань, уж не из вашей ли он семьи? — спросил изумленный незнакомец.

— Это мой отец. А откуда вы знаете?

— Ах, это ваш отец! — воскликнул незнакомец и, назвав себя, рассказал, зачем пришел в Сычуань.

— В уезде Тунгуань я встретился с начальником уезда Ю, и тот написал письмо вашему батюшке. Но я спешил к своему отцу и не мог завернуть к вам. Я знаю и того старого настоятеля, которого вы только что спасли. Вот не думал с вами встретиться! Да, именно такой герой и должен быть сыном господина Хао-сюаня. Преклоняюсь перед вами!

— Если вы нашли отца, почему вы направляетесь куда-то один? — спросил юноша.

Го Почтительный, а это был он, заплакал и проговорил:

— Мой отец, к несчастью, умер. Вот в этом ларце его прах. Сам я из Хугуана. Сейчас иду на родину, чтобы захоронить его останки.

— Ах, какая жалость! — воскликнул Сяо Юнь-сянь, вытирая глаза. — Но раз уж мы встретились, я позволю пригласить вас к нам. Заодно вы и с отцом встретитесь.

— Я должен был бы навестить его, но сейчас это неудобно, так как при мне прах отца. К тому же я стремлюсь побыстрее его захоронить. Передайте привет вашему отцу, а я при первой возможности приеду к вам. — Го Почтительный достал из мешка письмо господина Ю и передал его юноше.

Позвав хозяина постоялого двора, он дал ему сто монет и приказал, чтобы тот принес три рога вина, нарезал два цзиня мяса и овощей. После еды Го сказал:

— Брат, мы подружились с вами с первого взгляда. Кажется, будто мы давно уже старые друзья. Это редко бывает в жизни. Кроме того, из Шэньси я привез письмо вашему отцу, а это еще более сближает нас. Пожалуй, никто другой на свете не посмел бы совершить такой подвиг. И все же я хотел бы дать вам один совет. Можно?

— Почему же нет? Я молод, и мне самому хотелось бы послушать вас, уважаемый господин.

— Благородные воины всегда пренебрегают опасностью и жертвуют жизнью. Но сейчас время не то, что в эпоху Весны и Осени или Борющихся Царств, и вы не можете прославиться такими делами. Пусть даже вы были бы самим Цзин Кэ или Не Чжэном[222], все равно вас назвали бы лишь мятежником. С вашей же внешностью, с вашими талантами и храбростью, вам следовало бы предложить свои услуги двору. Поезжайте в пограничные районы, а там с мечом в руке вы приобретете почетный титул для своей жены и прославите свое имя. Вы войдете в историю! Не скрою от вас, я в молодости тоже изучал боевое искусство, но небо жестоко обошлось со мной, и я не один десяток лет испытывал горести. Сейчас я состарился и больше ни на что не годен. Вы же в расцвете сил, и вам нельзя упускать время, иначе потом будете раскаиваться. Запомните мои слова.

— Ваши советы, уважаемый господин, дали мне возможность увидеть солнце, проглянувшее сквозь тучи. Я безмерно благодарен вам, — проговорил Сяо Юнь-сянь.

На следующее утро он расплатился за ночлег и пошел провожать Го Почтительного. Пройдя вместе двадцать ли, они с грустью простились у перекрестка и разошлись в разные стороны.

Возвратясь домой, Сяо Юнь-сянь спросил отца о здоровье и передал ему письмо от господина Ю.

— Уже лет двадцать я не получал от своего старого друга никаких вестей. Оказывается, он стал начальником уезда. Ну что ж, я очень рад. А что касается Го Почтительного, то это мастер в военном искусстве, и в молодые годы его имя соперничало с моим. Жаль, что он состарился, как и я. Я рад, что он нашел своего отца и может схоронить его прах. Наконец-то исполнилось заветное желание его жизни!

Сяо Юнь-сянь остался дома ухаживать за отцом. Прошло полгода. В это время у границы округа Сунфань шла торговля между инородцами и местным населением. Из-за торговых неурядиц между ними разгорелась вражда. Инородцы были дикого нрава и не признавали законов. Они сразу же схватились за мечи и ринулись в бой. Солдаты, посланные на помощь населению, были перебиты, а город Цинфын пал. Обо всем этом наместник сообщил немедленно в столицу. Император сильно разгневался и назначил младшего военного советника Пин Чжи командующим. Ему поручалось разгромить врага в его логове и восстановить волю неба. Получив приказ, Пин Чжи выехал из столицы и расположился с войском в районе Сунфань.

Слух об этих событиях долетел и до Сяо Хао-сюаня. Он позвал своего сына и сказал ему:

— Я слышал, что Пин Чжи, младший советник наследника престола, расположился с войсками в Сунфане и собирается идти на мятежников. Он мой старый друг. Отправляйся в его армию и напомни ему обо мне. Если он оставит тебя при себе, ты сможешь помочь двору. Наступил такой момент, когда смелые люди могут проявить свои способности.

— Но вы уже стары, и я не могу надолго покинуть вас, — возразил сын.

— Ты говоришь не то, что нужно. Я хоть и стар, но еще здоров, хорошо ем и на сон не жалуюсь. Зачем тебе сидеть возле меня? Но если твои слова о необходимости ухаживать за мной только предлог к тому, чтобы остаться дома, возле жены, ты мне не сын, и я не хочу терпеть тебя рядом!

После этих слов Сяо Юнь-сянь перестал возражать отцу, простился с ним и, собрав свои пожитки, пошел в армию. Не будем подробно говорить о том, что было в пути. До Сунфаня оставалось немногим более одного перехода. Однажды юноша покинул постоялый двор очень рано. Он прошел уже более десяти ли, а небо еще не засветлело. Вдруг Сяо Юнь-сянь услышал за спиной шаги. Он отскочил в сторону и оглянулся. Позади стоял человек с короткой дубинкой в руке. Он уже бросился было на юношу, но тот успел вовремя ударить его ногой, и грабитель упал на землю. Сяо Юнь-сянь отнял дубинку и собрался проучить его как следует, но незнакомец вдруг закричал:

— Пощадите меня, хотя бы ради моего учителя!

— А кто твой учитель? — спросил Сяо Юнь-сянь.

К этому времени уже забрезжил рассвет, и юноша разглядел человека. Ему было за тридцать, но борода едва пробивалась. Он был в короткой куртке и в туфлях из конопляной соломы.

— Меня зовут Му Най. Я ученик Го Почтительного, — сказал незнакомец.

Сяо Юнь-сянь поднял его и расспросил подробнее. Му Най рассказал ему про свое прежнее ремесло, про то, как он повстречал Го и стал его учеником.

— Я знаю твоего учителя, — ответил юноша. — А куда ты сейчас идешь?

— Я слышал, что младший военный советник Пин Чжи собирает армию для похода на инородцев, вот я и решил вступить в нее. Но в дороге у меня кончились деньги, и я решил напасть на вас. Умоляю, простите меня! — взмолился Му Най.

— Если так, пойдем в армию вместе. Согласен? — предложил юноша.

Му Най обрадовался и отныне стал служить денщиком Сяо Юнь-сяня. Добравшись до Сунфаня, они подали прошение о вступлении в армию. Военный советник приказал подробно расспросить, кто они такие, но, узнав, что один из прибывших — сын Сяо Хао-сюаня, пригласил его к себе в шатер, предложил ему чин тысяцкого, и назначил в передовые части, а Му Наю пожаловал боевой рацион.

Через несколько дней в армию доставили провиант. Пин Чжи собрал в своем шатре всех военачальников и велел им ждать приказа о наступлении. Когда Сяо Юнь-сянь явился в назначенное место, там уже были два генерала. Сяо Юнь-сянь поздоровался с ними и встал рядом. Один из генералов проговорил:

— На днях старший воевода, господин Ма, сделал вылазку, но инородцы, засевшие в Цинфыне, понарыли волчьих ям, и лошади вместе с всадниками провалились. Господин Ма был тяжело ранен, и дня через два умер. До сих пор не найдут его тела. А ведь господин Ма доводился племянником начальнику Церемониальной палаты. Сейчас пришло письмо с приказом во что бы то ни стало разыскать тело. Если не отыщут, неизвестно какое наказание ожидает нас. Как быть?

— Говорят, что на несколько десятков ли вокруг города не сыщешь ни воды, ни травы, — заметил второй генерал, — надо ждать, когда выпадет снег. Весной снег растает, тогда можно будет напоить и людей и лошадей. Если же нас пошлют туда сейчас, то уже через несколько дней мы погибнем от жажды. Разве мы сможем тогда воевать?

Услышав этот разговор, Сяо Юнь-сянь подошел к ним и почтительно сказал:

— Вы не должны беспокоиться, господин. В районе Цинфына есть и вода и пастбища, да к тому же еще очень богатые.

— А вы сами бывали там, тысяцкий Сяо? — спросили генералы.

— Нет, я там не бывал.

— Вот это ловко! Если не были, откуда же знаете? — усмехнулись они.

— Я читал в исторических летописях, что здесь есть вода и имеются плодородные луга.

Генералы только поморщились.

— Разве можно верить книгам! — вскричали они.

Сяо Юнь-сянь не посмел возражать и замолчал.

Вскоре у ворот лагеря послышались удары в колотушки и грохот барабанов. Командующий Пин Чжи вошел в свой шатер, отдал генералам приказ возглавить кавалерию и пехоту, а Сяо Юнь-сяню велел идти в авангарде с пятью сотнями солдат. Сам командующий следовал в резерве армии.

Военачальники разошлись. Сяо Юнь-сянь вместе с Му Наем повели своих солдат вперед. У высокой обрывистой горы, на вершине которой колыхались бесчисленные знамена неприятеля, они остановились. Это была гора Иэршань, закрывавшая подступы к городу Цинфын. Сяо Юнь-сянь подозвал Му Ная и приказал ему:

— Возьми двести солдат, по глухим тропам обойди гору и жди около главной дороги. Когда услышишь выстрелы на горе, с шумом и криками спеши назад и вступай в бой. Только смотри не медли.

Когда Му Най ушел, Сяо Юнь-сянь приказал ста солдатам сделать засаду в ущелье. Им объяснили, что с первым сигнальным выстрелом они должны броситься в бой и громко кричать о том, что подошли основные силы.

Сам Сяо Юнь-сянь возглавил две сотни солдат и вместе с ними стремительно бросился в атаку. Несколько сот вражеских солдат, которые укрывались в пещерах, высыпали оттуда и копошились на склонах как муравьи. С арбалетом за поясом и с мечом в руке Сяо Юнь-сянь отважно ринулся в бой. Его меч сразил уже несколько человек. Устрашенные его воинственным видом, вражеские солдаты отступили. Солдаты Сяо Юнь-сяня преследовали их. Вдруг грянул выстрел, из засады в ущелье выскочили солдаты и с криком: «Основные силы подошли!»— бросились на гору.

Неприятельские солдаты заметались в панике, а тут еще на них навалились двести воинов Му Ная, которые размахивали стягами и оглашали воздух громкими боевыми криками. Увидев солдат с тыла, инородцы решили, что город пал, и бросились врассыпную, спасая свою жизнь. Но выхода не было — везде их настигали выстрелы из арбалета Сяо Юнь-сяня.

Юноша собрал всех пятьсот воинов вокруг себя и снова направил их на врага. С оглушительными криками они бросились в новую атаку, кроша неприятельских солдат как капусту. Противник был полностью уничтожен, захватили бесчисленное множество военных стягов и оружия.

После небольшой передышки Сяо Юнь-сянь приказал воинам снова двинуться в путь. Вскоре впереди показался густой лес, которому, казалось, не было ни конца ни края. Наконец лес кончился, и они очутились у широкой реки, за которой в нескольких ли виднелись стены Цинфына. Лодок для переправы не оказалось, Сяо Юнь-сянь приказал рубить деревья и вязать плоты. В мгновение ока плоты были готовы, и отряд переправился через реку.

— Наши главные силы позади, — сказал Сяо, — а пятьсот воинов города не возьмут. Сейчас главное, чтобы враг не узнал о численности наших сил.

Сяо приказал Му Наю взять двести солдат и соорудить лестницы, используя для этого древки захваченных знамен. Каждому воину было приказано спрятать у себя связку сухого бамбука. Отряд должен был незаметно пробраться к западной стене, за которой находилась незаселенная часть города, вскарабкаться на стену и поджечь склады с провиантом.

— А тем временем мы ударим по восточным воротам, — закончил Сяо Юнь-сянь.

Все заняли свои места.

Тем временем оба генерала, которые вели армию вслед за авангардной частью, подошли к горе Иэршань и, не имея представления о том, что здесь уже был Сяо Юнь-сянь, стали совещаться.

— В этом труднодоступном месте враги, несомненно, устроили засаду. Надо открыть канонаду, тогда они не посмеют высунуться, а мы сообщим о победе, — решили генералы.

В этот момент прискакал вестовой с приказом командующего. Оба генерала должны были немедленно идти вперед, так как Сяо Юнь-сянь по своей молодости мог слишком глубоко вклиниться в тыл врага и попасть в беду. Генералы не решились ослушаться и быстро двинулись к реке Дайцзыхэ. На другом берегу ее они увидели плоты, а над городом — зарево пожара. В это время Сяо Юнь-сянь выпустил зажигательные ракеты и поджег строения в центре города. При виде огня противник пришел в замешательство. А в это время подоспели главные силы и, соединившись с авангардом, взяли город в железное кольцо. Вождь мятежников открыл северные ворота и бросился в бой. Но скоро, с каким-то десятком всадников, — все, что осталось от его войска! — ему пришлось спасать свою жизнь.

Тем временем подоспели резервные части под командованием Пин Чжи. Измученные жители захваченного города с цветами в волосах вышли встречать полководца. Пин Чжи отдал приказ потушить пожар, успокоить народ и следить за порядком. После этого он написал рапорт и послал в столицу гонца сообщить о победе.

Сяо Юнь-сянь тоже пришел поклониться командующему. Полководец встретил его с большой радостью и осыпал похвалами. Он подарил Сяо Юнь-сяню тушу барана и бутыль с вином. Через несколько дней пришло распоряжение о возвращении Пин Чжи в столицу. Обоим генералам обещали повышение по службе, а Сяо Юнь-сяню официально присвоили звание тысяцкого. Восстановительные работы в городе Пин Чжи поручил ему.

Проводив Пин Чжи, Сяо вернулся в город. Стены его обвалились, склады были разрушены. Обо всем этом Сяо Юнь-сянь написал подробный рапорт младшему военному советнику, и тот взвалил на Сяо всю ответственность за восстановление разрушенного города. В награду за выполнение этого поручения он обещал юноше упомянуть о нем в рапорте самому императору.

А дальше произошло то, о чем говорят:

Но о том, как Сяо Юнь-сянь восстанавливал город, мы узнаем в следующей главе.

В ГЛАВЕ СОРОКОВОЙ рассказывается о том, как Сяо Юнь-сянь любовался снегом в горах Гуанушань, а Шэнь Цюн-чжи продавала сочинения на мосту Лишэцяо

Напомним о том, как, получив приказ, Сяо Юнь-сянь начал следить за восстановительными работами. Минуло года четыре, и стена с шестью воротами была воздвигнута заново. Она имела десять ли в окружности. В городе было построено пять ямыней. Развешанные у их дверей объявления призывали беженцев селиться в городе и заниматься землепашеством за городской чертой.

«Но ведь в таком засушливом месте в первый же неурожайный год население останется без хлеба, — подумал Сяо Юнь-сянь. — Надо провести здесь оросительные каналы».

Приняв такое решение, он использовал поступающие налоги и нанял рабочих. Под его руководством население прорыло многочисленные каналы, которые соединялись рвами и канавами, расположенными на различной высоте. Местность города стала походить на Южноречье.

Когда пришел конец этим работам, Сяо Юнь-сянь верхом на лошади, в сопровождении Му Ная, стал объезжать окрестности и благодарить людей за труды. Куда бы он ни приезжал, по его приказу резали баранов и лошадей и созывали жителей. На специальной площадке ставились таблицы Первому Землепашцу[225], перед которыми приносили в жертву скот. Сяо Юнь-сянь, в шелковой шляпе и парадном халате, вместе с Му Наем и народом воскурял благовония, приносил в жертву вино, делал тройное подношение и восемь поклонов. После церемонии жертвоприношения он вместе с другими обращал свои взоры туда, где находился Северный дворец императора, провозглашал громкую здравицу в его честь. Поблагодарив сына неба за милость, он приказывал всем занять места, и сам усаживался в центре круга. Затем Сяо Юнь-сянь разрезал мечом мясо, наливал большую чашу вина и вместе с народом веселился до позднего вечера. Обычно после первой чарки вина Сяо Юнь-сянь обращался к людям с такими словами:

— То, что я целый день пью с вами вино, предопределено судьбой. Полагаясь на милость государя и опираясь на народ, мы подняли много земли. В этом есть и моя заслуга. Сейчас я посажу иву, посадите и вы каждый по одному дереву; не обязательно иву, можно персиковое или абрикосовое дерево. Пусть это будет памятью о сегодняшнем дне.

Люди с радостными криками устремлялись к дороге и начинали сажать персики и ивы. Сегодня Сяо Юнь-сянь вместе с Му Наем был здесь, а завтра уже пировал в другом месте. Много дней подряд объезжали они селения вокруг города, везде пили вино, и за это время высадили десятки тысяч деревьев.

В знак благодарности Сяо Юнь-сяню население за воротами города воздвигло храм в честь Первого Землепашца. Центральное место в храме занимала табличка в его честь, а рядом с ней стояла табличка с пожеланиями долгой жизни и блестящей карьеры Сяо Юнь-сяню. Горожане нашли художника, который нарисовал на стене картину встречи Сяо Юнь-сяня с народом. Художник изобразил его в шелковой шляпе и парадном одеянии. Лошадь вел под узцы Му Най с красным стягом в руке. Первого и пятнадцатого числа каждого месяца мужчины и женщины со всего города стекались в храм воскурять свечи и молиться. Так продолжалось много месяцев.

В следующую весну зазеленели ивы, стали распускаться цветы персиков и абрикосов. Сяо Юнь-сянь верхом на лошади в сопровождении Му Ная выехал погулять за город. В тени деревьев они увидели ребятишек. Разделившись на группы человек по пять в каждой, они вели буйволов на водопой. Медленно двигались они по направлению к оросительным каналам. Некоторые ребятишки ехали верхом, а кое-кто из них умудрялся даже спать на спине животного.

— Посмотри на эту картину, — обратился радостный Сяо Юнь-сянь к Му Наю. — Жизнь народа наладилась. Как бы только этим симпатичным ребятишкам, таким сообразительным на вид, подыскать учителя!

— А разве вы не знаете, господин, что в свое время в храме Первого Землепашца жил один учитель, родом из Южноречья? Наверное, он и сейчас там. Почему бы вам не потолковать с ним? — посоветовал Му Най.

— Как удачно ты напомнил о нем! — проговорил Сяо и, хлестнув лошадь, поехал обратно в город.

Войдя в храм, он поклонился учителю и сказал:

— Я слышал, что вы из Южноречья. Как вы попали сюда и как вас зовут?

— Моя фамилия Шэнь, и родом я из Чанчжоу, — ответил учитель. — В свое время у меня был в Цинфыне один родственник, торговец. Вот я и приехал навестить его. Неожиданно инородцы подняли восстание. Уже лет шесть я мыкаюсь на чужой стороне и не могу возвратиться назад. Недавно я услышал, что господин Сяо восстановил город и прорыл оросительные каналы. Вот я и приехал посмотреть. А как ваша фамилия, господин, и где вы работаете?

— Меня зовут Сяо Юнь-сянь. Это я занимался здесь орошением.

— О, вы новый Бань Дин-юань![226] Позвольте мне выразить мое глубокое почтение! — вскричал учитель, вновь поднимаясь и кланяясь Сяо Юнь-сяню.

— Раз уж вы находитесь в этом городе, я прошу вас, как хозяин, переехать в мое управление.

Сяо Юнь-сянь позвал двух человек и приказал им перенести вещи учителя в ямынь. Му Наю он велел вести его лошадь, а сам отправился рука об руку с Шэнем. В ямыне он предложил гостю вино, угощения и попросил его быть учителем.

Шэнь согласился.

— Но вы, вероятно, один не управитесь с преподаванием, — сказал Сяо и, поразмыслив, отобрал с десяток наиболее грамотных солдат из числа трех тысяч воинов, присланных для несения пограничной службы. Шэню он поручил обучать их и сделать учителями. Было открыто десять школ, и все наиболее сообразительные городские ребятишки стали учиться. Уже через два года Шэнь обучил их первым трем разделам, необходимым в каждом сочинении. К тем, кто успешно писал сочинения, Сяо Юнь-сянь относился с уважением, как к равным, и этим побуждал молодежь к еще более усердным занятиям. Дети чувствовали, что учиться очень почетно, и старались изо всех сил.

Когда строительные работы в городе были закончены, Сяо Юнь-сянь написал рапорт и приказал Му Наю отвезти его к младшему военному советнику. Узнав о положении в городе, тот пожаловал Му Наю чин сверхштатного бацзуна[227]. На основании подробного рапорта Сяо Юнь-сяня он составил отчет и отправил его в Военное ведомство. Затем отчет был проверен Строительным ведомством, которое дало следующее заключение: «По делу о проведении Сяо Цаем строительных работ в городе Цинфыне. В представленном отчете в списке расходов значится: на кирпичи, известь и строительных рабочих израсходовано 19 360 лянов 1 цянь 2 фыня 1 ли 5 хао[228]. В связи с тем что город Цинфын находится рядом с рекой и имеет много топлива, а обжиг кирпича и извести обходится очень дешево; а также принимая во внимание тот факт, что среди вернувшихся на свои места беженцев очень много каторжан, считаем нужным сократить расходы на 7525 лянов и взыскать перерасходованные деньги с Сяо Цая. Ввиду того что Сяо Цай родом из Чэнду провинции Сычуань, взыскание положенной суммы следует поручить местным властям. Таково высочайшее распоряжение. Да будет так!»

Прочитав столичную газету и получив официальную бумагу с распоряжением начальства, Сяо Юнь-сянь собрал свои пожитки и возвратился в Чэнду. Когда он прибыл домой, то увидел, что отец так болен, что даже не может подняться с постели. Сяо Юнь-сянь спросил отца о здоровье и, поведав ему все, что пришлось пережить в армии, упал перед кроватью на колени. Тщетно уговаривал его отец — сын отказывался подняться.

— Ты не совершил никакой ошибки! Почему же ты не встаешь? — спросил отец.

Тогда Сяо Юнь-сянь рассказал ему о том, что Строительное ведомство собирается взыскать с него деньги, израсходованные на восстановление города.

— Ваш сын не только не смог заработать, чтобы как-то отблагодарить отца, но еще и разорит вас. Я хуже всех и, сознавая это, сгораю от стыда.

— Таково распоряжение двора, и расстраиваться тебе нечего, тем более что ты не промотал эти деньги. Если собрать все мое состояние, то наберется тысяч семь лянов. Отдай их казне, и дело с концом.

Сяо Юнь-сянь заплакал, но согласился. Между тем отцу становилось все хуже, и Сяо Юнь-сянь, не раздеваясь, просидел у его постели дней десять. Когда он убедился в том, что помочь отцу уже нельзя, он горько зарыдал и спросил отца о завещании.

— Ты говоришь глупости, — сказал Сяо Хао-сюань. — При жизни я сам обо всем позабочусь. Твои заботы начнутся уже после моей смерти. Главное в человеке — это верность государю и почтение к родителям, а остальное пустяки.

С этими словами отец закрыл глаза и скончался.

Горько рыдая, Сяо Юнь-сянь с великим старанием совершил ритуальный похоронный обряд.

«Не зря говорят о старике, который потерял лошадь[229],— вздыхал Сяо Юнь-сянь. — Не знаю, счастье это или беда. Если бы меня не заставили расплачиваться за долги, я не смог бы приехать домой и похоронить отца. Выходит, мое возвращение домой нельзя считать несчастьем».

Похороны окончились, все состояние пошло на уплату долга, но все же трехсот лянов не хватило, и местные чиновники по-прежнему требовали денег. Но как раз в это время в области все чаще стали бесчинствовать разбойники, и в связи с этим старого правителя сняли с должности. Его преемник в свое время был выдвинут младшим военным советником Пин Чжи, когда тот служил наместником. Узнав, что Сяо Юнь-сянь — ставленник Пин Чжи, он написал фиктивную бумагу о полном погашении долга и посоветовал Сяо поехать к Пину, чтобы найти какой-нибудь выход и выплатить требуемую сумму. Встретившись с Сяо Юнь-сянем, Пин Чжи похвалил его за усердие, написал ему рекомендацию и сам проводил его к начальнику Военного ведомства.

— За восстановление города по существующим законам Сяо Юнь-сянь не может быть назначен на более высокую должность, — сказал начальник. — Пока довольствуйтесь должностью тысяцкого и ждите назначения на должность шоубэя. Когда будет вакантное место, вас известят.

Только месяцев через шесть Сяо вызвали на аудиенцию и сообщили о назначении на должность шоубэя в Цзянхуайском гарнизоне Интяньской области. Получив распоряжение, Сяо Юнь-сянь выехал из столицы и по восточной дороге направился в Нанкин.

Стояла суровая зима. Проехав мост Красного Дракона, Сяо Юнь-сянь добрался до гарнизона Гуанъувэй и, так как было уже поздно, решил остановиться в гостинице. Примерно в конце второй стражи раздался крик хозяина:

— Гости, вставайте! Господин Му пришел с ночным обходом.

Едва постояльцы, кое-как накинув на себя халаты, уселись на кроватях, как двери распахнулись и вошел начальник в сопровождении пятерых солдат, освещающих фонарями дорогу. Началась проверка. Сяо Юнь-сянь сразу узнал Му Ная. Тот необычайно обрадовался встрече и, спросив старого друга о здоровье, пригласил его переночевать к себе в ямынь.

— Погостите еще денек, господин, — умолял он. — К тому же, судя по всему, сегодня пойдет снег. Прогуляемся лучше в горах у храма Юань-гуна.

Когда Сяо согласился, Му Най приказал оседлать пару лошадей, и они верхом, в сопровождении солдата, с запасом всевозможных закусок и бутылью вина, поехали в храм. Навстречу им вышел даос. Он проводил их в башню, но остаться с гостями не решился и пошел за чаем. Му Най распахнул шесть окон, из которых были видны горы Гуанъушань. На их склонах под ударами пронизывающего северного ветра раскачивались оголенные деревья. В воздухе носились хлопья снега.

— Когда мы жили с тобой в Цинфыне, я чувствовал себя прекрасно, хотя снега там выпадало, может быть, и больше. А сейчас, глядя на эти жалкие снежинки, я все же чувствую пронизывающий холод, — заметил Сяо.

— Помните тех двух генералов? Наверное, они сейчас в собольих шубах жмутся к огню[230]. Представляю, как приятно проводят они время, — проговорил Му Най.

Они выпили вина, и Сяо Юнь-сянь решил прогуляться. Справа от башни стоял небольшой павильон, стены которого были сплошь исписаны стихами знаменитых людей. Среди них юноша заметил стихи, которые назывались «Воспоминания о старике с горы Гуанъушань». От этих семисловных стихов[231] веяло древностью. Сяо Юнь-сянь несколько раз прочитал их, и на глаза его навернулись слезы. Му Най, недоумевая, смотрел на него и никак не мог понять, что расстроило гостя. Сяо Юнь-сянь взглянул на последнюю строчку: «Набросок У Шу, по прозвищу Чжэн-цзы, родом из Белых Ворот», — и постарался запомнить стихотворение. На следующее утро небо прояснилось, и Сяо стал прощаться с Му Наем. Тот проводил его до почтовой станции Большие Ивы и вернулся назад.

У Пукоу[232] Сяо Юнь-сянь переправился через Янцзы и въехал в Нанкин. Заступив на должность, он первым долгом осведомился, сколько лодочников находится на казенной службе. Затем проверил состояние лодок и принял все дела от своего предшественника. Как-то Сяо Юнь-сянь спросил лодочников:

— Вы, наверное, должны знать, проживает ли здесь некто У Шу по прозвищу Чжэн-цзы. Что это за человек?

— Мы не знаем его, — ответил один из них. — А зачем он вам, господин?

— В гарнизоне Гуанъу я читал его стихи и очень хочу его видеть.

— Если это поэт, я спрошу о нем в Государственном училище, — предложил лодочник.

— Побыстрее сходи и узнай.

На следующий день лодочник вернулся и доложил:

— Привратник Государственного училища сказал, что у них есть один сюцай У Шу. Он стипендиат и живет в Доме Цветных Таблиц.

— Пусть кто-нибудь пойдет со мной, но только без полного эскорта. Я сам нанесу ему визит, — сказал Сяо.

Дом, в котором жил У Шу, выходил фасадом на запад. Получив визитную карточку, хозяин вышел навстречу гостю.

— Я военный, прибыл сюда совсем недавно. Давно мечтал познакомиться с таким выдающимся человеком, как вы, — начал Сяо Юнь-сянь. — Как-то в горах Гуанъушань на стене храма я прочитал ваши замечательные стихи, воспевающие старину, и вот, едва приехав сюда, поспешил к вам с визитом.

— Эти стихи навеяны мимолетным настроением. Я и не думал, что они могут попасться вам на глаза, — ответил У Шу и, предложив гостю чай, продолжал: — Если вы приехали из города Гуанъу, вы, очевидно, получили назначение в столичном ведомстве.

— Не скрою, вы угадали, но это длинная история. После цинфынского похода я потратил много казенных денег на восстановление города, и меня заставили платить из своего кармана. Только недавно мне удалось погасить эту задолженность. Меня (по должности я тысяцкий) удостоили повышения и назначили в цзянхуайский гарнизон. Я счастлив, что встретил вас, и теперь во всем буду следовать вашим наставлениям. Если случится что-нибудь, я приду к вам посоветоваться.

— Я к вашим услугам, — согласился У Шу.

Разговор иссяк, и Сяо Юнь-сянь поднялся. У Шу проводил его за ворота и тут увидел слугу из училища, который со всех ног бежал ему навстречу.

— Вас дожидается господин Юй.

У Шу поспешил к доктору, и тот сказал ему:

— Я вас побеспокоил в связи с ходатайством о памятнике для вашей покойной матери. Из-за того, что оно было подано слишком поздно, его трижды отвергали и вот только сейчас утвердили. Серебро для возведения мемориальной арки находится сейчас в канцелярии. Идите скорей и получайте.

Обрадованный У Шу поблагодарил доктора и удалился.

На следующий день он отправил визитную карточку шоубэю Сяо и пошел к нему с ответным визитом. Хозяин проводил гостя в зал и после взаимных поклонов предложил ему сесть.

— Вчера я не очень хорошо принял вас, — обратился У Шу к хозяину. — Вы слишком хвалили мое грубое стихотворение, и мне до сих пор как-то не по себе. Сегодня я принес еще несколько произведений и жду ваших советов. — С этими словами он извлек из рукава свиток и протянул его Сяо Юнь-сяню. Тот пробежал глазами несколько стихов, пришел в полный восторг и пригласил гостя в свой кабинет, где уже был накрыт стол. Когда они кончили трапезу, Сяо протянул У Шу какой-то сверток и проговорил:

— Это наброски моих деяний. Прошу уважаемого господина приложить свою руку и написать изречение либо стихи, чтобы обо мне остался след в истории.

У Шу развернул сверток и на первой странице увидел четыре слова: «Записки о Западном походе». В рукописи были заложены три картины. Первая называлась «Разгром врага у горы Иэршань», вторая — «Взятие Цинфына», а третья — «Весной уговаривают крестьян заняться земледелием в пригороде». Каждая из картин сопровождалась подробным описанием. Просмотрев рукопись, У Шу со вздохом сказал:

— У всех, подобных Летучему генералу Ли Гуану, несчастная судьба! С тех пор ничего не изменилось! Такой заслуженный человек, и до сего времени занимает столь низкую должность! Стихи я, конечно, могу написать, но дело в том, что у меня нет таланта для того, чтобы должным образом воспеть ваши огромные военные заслуги. Боюсь, что в моем описании ваши подвиги не попадут в историю. Здесь требуется несколько крупных мастеров кисти, которые бы воспели ваши деяния в своих сочинениях. Только тогда проявленная вами преданность трону станет известна поколению.

— Я не заслужил такой похвалы! Думаю, что если вы приложите свою кисть, то создадите великолепное произведение, и лучи вашей славы озарят и меня.

— Нет, вы ошибаетесь, — ответил У Шу. — Я возьму этот свиток с собой. Я знаком кое с кем из знаменитых людей, которые очень любят восхвалять чувство верности к государю и почтительность к родителям. Мне кажется, они с удовольствием опишут ваши подвиги. Позвольте мне показать им?

— А почему бы мне не нанести визит вашим знакомым? — предложил Сяо.

— Ну что же, это можно, — согласился У Шу.

Сяо Юнь-сянь достал визитную карточку красного цвета и попросил У Шу написать фамилии. У Шу назвал доктора Юя по прозвищу Го-син, Чи Цзюня по прозвищу Хэн-шань, Чжуан Чжэн-цзюня по прозвищу Шао-гуан и Ду И по прозвищу Шао-цин. Затем он вручил карточку с их адресами Сяо Юнь-сяню, взял свиток и попрощался.

На следующий день Сяо отправился к этим людям, и вскоре те тоже нанесли ему ответные визиты. Однажды Сяо получил бумагу от инспектора по перевозке зерна и вынужден был сопровождать партию зерна в Хуай.

В лодке он добрался до Янчжоу и у пристани увидел целую флотилию судов. Внезапно откуда-то вынырнула лодка, и человек, стоящий на носу, закричал:

— Господин Сяо, какими судьбами?

Сяо вгляделся и узнал кричавшего.

— А! Господин Шэнь, когда вы вернулись? — спросил он и приказал лодочнику подъехать к лодке своего знакомого.

— Мы не виделись много лет, с тех пор как расстались в Цинфыне. Когда вы вернулись на юг? — спросил Сяо Юнь-сянь, когда Шэнь прыгнул к нему в лодку.

— После того как вы обратили на меня свое благосклонное внимание, я два года учительствовал и скопил деньжат для возвращения на родину. Сейчас провожаю свою дочь, которую выдал за некоего Суна из Янчжоу.

— Поздравляю, поздравляю вашу дочь, — воскликнул Сяо. Он велел своему слуге принести лян серебра для свадебного подарка и добавил: — Я еду по делу на север и не могу здесь задерживаться. Но когда вернусь, прошу вас навестить меня.

Они раскланялись, и их лодки разъехались. Господин Шэнь сошел с дочерью Цюн-чжи на берег, нанял для нее небольшой паланкин, и они отправились к воротам Цюэкоумынь, где жил Сун Вэй-фу, крупный торговец солью и будущий зять Шэня. Они остановились в его Лавке Большого Процветания, и приказчики доложили об их приезде своему хозяину.

— Пусть Шэнь пришлет невесту ко мне, — приказал Сун Вэй-фу, — а сам остается в лавке. Скажите слугам, чтобы за ним ухаживали и поили его вином.

Услышав от слуг слова Суна, Шэнь возмутился.

— Как он смеет так задирать нос? — оказал он дочери. — Скажем ему, что мы приехали и будем жить здесь, пока он не выберет благоприятный день для твоего переезда в его дом. По всему видно, что он и не собирается сделать тебя законной женой. А теперь сама решай, быть или не быть свадьбе.

— Успокойся, отец, — ответила Шэнь Цюн-чжи. — Мы не подписывали свадебного контракта и не получали с него выкупа. С какой стати я себе на горе пойду к нему в наложницы? Но он очень состоятельный человек, и тебе не стоит с ним ругаться, это вызовет лишь всякие пересуды по нашему адресу. Лучше я одна поеду в паланкине к нему домой и посмотрю, как он меня встретит.

Шэнь согласился с дочерью, и Цюн-чжи стала наряжаться. Она надела шляпу, широкий красный халат и простилась с отцом. Паланкин, за которым следовал слуга, подъехал к большим воротам дома, стоящего у реки. Несколько молодых кормилиц с детьми на руках высыпали за ворота и балагурили с привратниками.

— Это невеста Шэнь? — спросили они девушку. — Пожалуйста, сходите с паланкина, мы проводим вас в дом.

Шэнь Цюн-чжи, не говоря ни слова, прошла в большой зал и села.

— Позовите господина! — приказала она. — Я Шэнь из Чанчжоу, а не какая-нибудь последняя женщина! Если он хочет жениться на мне, почему не видно свадебных украшений? Почему он не выбирал счастливого дня для моего переезда в его дом, а украдкой приглашает меня, словно какую-нибудь наложницу? Я ничего от него не требую, только хочу, чтобы он показал свадебный контракт, подписанный моим отцом. Ничего другого мне не надо!

Кормилицы и слуги остолбенели от испуга и удивления и со всех ног бросились в покои докладывать хозяину. В это время Сун Вэй-фу стоял в аптеке и следил за тем, как лекарь приготовляет женьшень. Услышав, что произошло, он весь побагровел и закричал:

— Мы, именитые торговцы, каждый год берем в дом по семь-восемь наложниц. Что будет, если каждая, вроде этой, станет безобразничать? Как бы там ни было, теперь она отсюда не улетит!

Мгновенье он постоял в нерешительности, затем приказал служанке:

— Иди и скажи невесте, что меня, мол, сегодня нет дома. Пусть располагается как дома. Если ей что-нибудь понадобится, пусть ждет, когда я приду.

Служанка передала эти слова прибывшей, и Шэнь Цюн-чжи подумала: «Сидеть здесь бессмысленно. Лучше уж я пойду за ней».

Через небольшую калитку она вышла вслед за служанкой и очутилась перед входом в другой зал, облицованный кедром. Перед ним на широком дворе высились искусственные горки, сложенные из камней с озера Тайху. Обойдя их, девушка вышла на узкую тропку, которая привела ее в сад с бамбуковыми деревьями, высокими беседками и большим прудом, где плавали золотые рыбки. Вдоль пруда тянулась красная балюстрада. Мощеная дорожка привела ее к маленькой полукруглой дверце из четырех створок, покрытых позолотой и лаком. За нею виднелся чисто прибранный домик из трех комнат, пристройка для прислуги и дворик, закрытый со всех сторон. Служанка принесла девушке чай. Шэнь Цюн-чжи подумала: «Едва ли кто придет в такое уединенное место. Поживу здесь несколько дней в свое удовольствие!»

Тем временем служанка вернулась к хозяину и доложила:

— Невеста настоящая красавица, но нрав у нее крутой, лучше ее не задевать!

Прошла ночь. На следующий день Сун Вэй-фу приказал слуге отнести Шэню, отцу девушки, пятьсот лянов серебра, а на словах передать, чтобы он возвращался домой без дочери. Сун был уверен, что Шэнь не будет протестовать.

— Плохи дела! — проговорил Шэнь, когда слуга передал ему слова хозяина. — Не иначе, он хочет сделать из моей дочери наложницу. Я этого не допущу!

И он подал жалобу начальнику уезда Цзянду.

Тот прочитал прошение и сказал:

— Господин Шэнь из Чанчжоу принадлежит к ученому сословию. Разве он согласится отдать свою дочь в наложницы? Этот торговец просто обманул его, пользуясь своим положением!

И уездный возбудил дело против богатого торговца солью. Узнав об этом, Сун договорился со своим агентом о составлении жалобы и подкупил уездного. На следующий день Шэнь получил от уездного письменный ответ на свою жалобу.

«Если господин Шэнь отдал Сун Вэй-фу свою дочь в законные жены, почему он отправил ее одну в дом Суна? Выходит, чтобы сделать из нее наложницу! А посему его жалобу считаю необоснованной и отказываю ему в удовлетворении его просьбы».

Ответ был написан поверх прошения Шэня.

Шэнь попытался было подать еще одно прошение, но уездный рассвирепел, обозвал его сутягой и кляузником и отправил с двумя стражниками в Чанчжоу.

Не получая никаких вестей в течение нескольких дней, Шэнь Цюн-чжи решила: «Наверное, Сун уломал отца и придет меня обхаживать. Лучше я убегу от него, а там посмотрим, что будет».

Она связала в узел золотые и серебряные безделушки, украшения и драгоценности, которые были в комнате, надела на себя семь платьев, нарядилась кормилицей и, подкупив служанку, выскользнула во время пятой стражи через задние ворота. Рано утром она вышла на пристань и села в лодку.

«Если я вернусь к родителям в Чанчжоу, меня засмеют мои земляки, — раздумывала она. — Нанкин — хорошее место, там много знаменитых людей. Почему бы мне не поехать туда? Ведь я умею писать стихи, буду продавать их и этим кормиться. Как знать, может быть, встречу там то, что предназначено мне судьбой».

Приняв такое решение, девушка добралась до Ичжэна, пересела там в другую лодку и наконец прибыла в Нанкин.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят:

Но об этом вы услышите в следующей главе.

В ГЛАВЕ СОРОК ПЕРВОЙ рассказывается о том, как Чжуан Чжо-цзян вспоминал о прежней жизни на реке Циньхуайхэ, а также о том, как Шэнь Цюн-чжи отправили под конвоем в уезд Цзяду

Каждый год, с середины четвертой луны, река Циньхуайхэ близ Нанкина делается все прекрасней. Прибывающие издалека лодочники заменяют зимние надстройки на своих лодках легкими тентами. В каютах таких лодок обычно ставят отделанный лаком и позолотой столик с изящными стаканчиками, изготовленными в годы Сюань-дэ[233], и глиняный исинский[234] чайник с первосортным чаем, заваренным на дождевой воде. Любители природы, прихватив вина, изысканных кушаний и фруктов, катаются и наслаждаются речным пейзажем. Появляются лодки с отдыхающими. Даже обыкновенные пассажиры покупают на несколько цяней чаю и, сидя на борту медленно плывущей лодки, пьют чай и любуются природой.

Когда стемнеет, на каждой лодке загораются два ярких фонаря. Они так четко отражаются в реке, что трудно разобрать, где настоящий фонарь, а где его отражение. От мостов Вэньдэцяо, Лишэцяо и заставы Дуншуйгуань каждую ночь доносятся пение и музыка. Кое-кто из гуляющих, накупив «водяных крыс»[235], пускают их по реке. Разрываясь, такая хлопушка поднимается вверх, своей формой напоминая распустившееся грушевое дерево. Все затихает только к четвертой страже.

В конце четвертой луны У Шу из Государственного училища отмечал день своего рождения. Но он был беден и не мог пригласить гостей. Ду Шао-цин купил фруктов, несколько цзиней вина и нанял лодку, чтобы вместе с У Шу покататься по реке. На следующее утро он пригласил У Шу к себе. Они закусили в домике Шао-цина, открыли шлюз и сели в лодку.

— Брат Чжэн-цзы, давайте покатаемся в тишине без людей, — предложил Шао-цин и приказал лодочнику ехать к реке Цзиньсянхэ.

На лодке они продолжали пить вино и к полудню слегка захмелели. У моста Лишэцяо вышли на берег прогуляться и увидели на пристани объявление: «Девица Шэнь Цюн-чжи из Пилина. Изящные вышивки и стихи на веерах. Переулок Ручных Платков у Ванфутана. Прошу клиентов запомнить мою вывеску: Шэнь из Пилина».

— Господин Ду, взгляните-ка! Чего только не встретишь в Нанкине! — расхохотался У Шу. — В этом месте живут гетеры. Видно, и эта из их числа, но она предприимчивее: даже объявление повесила. Вот потеха!

— Какое нам до нее дело? Пойдемте-ка лучше в лодку и выпьем чаю! — предложил Ду Шао-цин.

Они возвратились в лодку и, отказавшись от вина, заварили чай высшего сорта. Беседа их затянулась. Скоро показался диск луны, и ее свет осыпал серебром плывущую лодку.

У пруда Лунного Серпа они были встречены взрывами хлопушек, которые запускали с лодок гуляющие. На одной большой лодке, освещенной четырьмя яркими фонарями, циновка была сплошь заставлена угощениями. На почетных местах сидели два человека, напротив них восседал хозяин — седобородый человек с темным худым лицом, одетый в белый шелковый халат, легкие туфли и шляпу ученого. Рядом с ним примостился белолицый юноша с пробивающимися усиками. Юноша с интересом разглядывал женщин на соседних лодках, проплывающих мимо. Когда эта лодка приблизилась, Ду Шао-цин и У Шу узнали в двух пассажирах Лу Синь-хоу и Чжуан Шао-гуана. Два других человека были им незнакомы.

— А, брат Шао-цин, пересаживайтесь к нам! — вскричал Чжуан Шао-гуан, поднимаясь с места.

Ду Шао-цин и У Шу перебрались к ним и поздоровались с хозяином.

— Это господин Ду Шао-цин из Тяньчана, а это У Чжэн-цзы, — представил своих друзей Чжуан Шао-гуан.

— Из тяньчанских Ду один был правителем области в Гань-чжоу. Он вам не родственник? — спросил хозяин.

— Это мой покойный отец, — ответил Ду Шао-цин.

— Сорок лет назад я целые дни проводил с вашим отцом, — ведь мы с ним двоюродные братья.

— Неужели вы двоюродный дядя Чжуан Чжо-цзян? — вскричал Шао-цин.

— Ну конечно это я, — ответил тот.

— В те времена я был слишком мал и не встречался с вами. Какая радость! Наконец-то я познакомился с вами. Простите за то, что не узнал вас сразу, — воскликнул Шао-цин и вновь раскланялся с Чжуан Чжо-цзяном.

— Почтенный господин ваш родственник? — спросил У Шу.

— Это мой племянник и ученик моего отца, — засмеялся Чжуан Шао-гуан. — Я его тоже не видел сорок лет. Он только на днях приехал из Хуайяна.

У Шу принялся расспрашивать о юноше.

— Это мой сын.

Последовали новые поклоны. Наконец все уселись. Чжуан Чжо-цзян приказал принести еще вина и стал потчевать гостей.

— Шао-цин, когда вы приехали и где живете? — спросил Чжуан Чжо-цзян.

— Он уже лет девять живет в Нанкине, у реки, — ответил за Шао-цина его друг.

— Ведь у вашей семьи были дома и сады, которые считались лучшими на северном берегу Янцзы. Почему же вы переехали сюда?

Чжуан Шао-гуан в нескольких словах рассказал ему о благородных поступках Шао-цина, в результате которых он растратил все свое состояние.

В ответ Чжуан Чжо-цзян только вздохнул и стал вспоминать:

— Лет восемнадцать тому назад Вэй Четвертый из Уичжэня прислал мне письмо в Хугуан, в котором писал, что он стал много пить, хотя за двадцать лет ни разу не был пьян по-настоящему. И вот только в Тяньчане в доме Дарственных Книг ему удалось выпить бутыль девятилетнего вина, от которого он был пьян и весел целую ночь. По этому случаю он послал мне письмо в такую даль за три тысячи ли. Я тогда еще не знал, кто хозяин этого дома, но сегодня из твоего рассказа понял, что это не кто иной, как Шао-цин.

— Да, кроме него, никто не может быть так гостеприимен, — заметил У Шу.

— Так вы знакомы с господином Вэем? — спросил Шао-цин.

— В детские годы мы были друзьями… Вашего отца уже в молодости считали выдающимся человеком. До сих пор он со своей чарующей улыбкой стоит перед моими глазами, как живой, — проговорил Чжуан Чжо-цзян.

В это время Лу Синь-хоу и У Шу заговорили о церемонии в храме Тай Бо. Чжуан Чжо-цзян с досадой хлопнул себя по колену:

— К сожалению, я запоздал и не мог принять участия в этой торжественной церемонии. Но ничего, я найду какой-нибудь предлог, чтобы опять собрать всех вместе. Только тогда я успокоюсь.

Говоря о старине и вспоминая близкие их сердцу дела, они продолжали пить вино. Около полуночи лодка причалила к берегу у дома Ду Шао-цина. Уже не было слышно ни взрывов хлопушек, ни песен, ни музыки, — только где-то вдали еще плакала флейта.

— Пора прощаться, — решили все, и У Шу сошел на берег.

Несмотря на свой преклонный возраст, Чжуан Чжо-цзян с огромным почтением относился к Чжуан Шао-гуану. Когда Ду Шао-цин отправился в свой домик над рекой, Чжуан Чжо-цзян довез Шао-гуана в свой лодке до моста Бэймыньцяо и вместе с ним вышел на берег. Слуги зажгли фонари, и Чжуан Чжо-цзян вместе с Лу Синь-хоу проводил Чжуан Шао-гуана до самого дома. Тот оставил Лу Синь-хоу у себя ночевать, а утром снова отправился с ним на озеро.

На следующий день Чжуан Чжо-цзян написал на визитной карточке: «Чжуан Цзе с сыном Фэй-сюном», — и отправился к Ду Шао-цину с визитом. Вскоре и Ду Шао-цин посетил его дом у моста Лотосовых Цветов и за долгой беседой просидел с хозяином до позднего вечера. Через несколько дней после этого визита Ду Шао-цин возле озера Хоуху встретил Чжуан Шао-гуана.

— Мой племянник необычный человек, — восторженно рассказывал Чжуан. — Сорок лет тому назад он на паях с одним человеком открыл ломбард в Сычжоу. Внезапно его компаньон обанкротился, и Чжуан отдал ему двадцать тысяч золотых, вложенных в предприятие, и ломбард в придачу. А сам взвалил на плечи свои пожитки, сел на полуживого от старости осла и уехал из Сычжоу. За десять лет он изъездил полстраны, снова нажил десятки тысяч лянов, приобрел имущество и поселился в Нанкине. Чжуан Чжо-цзян — хороший друг и очень порядочный человек. Он похоронил своего отца только на собственные средства, у братьев не взял ни гроша. А сколько старых друзей, умерших на чужбине, нашли успокоение в могилах благодаря его заботам! Чжуан всегда следовал заветам своего отца, почитает литераторов и верен старине. Вот и сейчас он выделил тысячи четыре на строительство храма в честь Цао Биня[236] в горах Петушиного Крика. Когда строительство будет закончено, надо договориться с Хэн-шанем и устроить торжественный обряд в его честь.

Ду Шао-цин с радостью согласился, и они расстались.

Быстро пролетело лето, и наступила осень с ее прохладным ветром, навевавшим мысли о приближении холодов. Река Циньхуайхэ тоже изменилась. Городские жители наняли лодки, установили на них алтари, развесили изображения Будды и пригласили монахов. По всей реке, начиная от заставы Сишуйгуань вплоть до устья реки Цзиньсянхэ, совершали обряд кормления душ. На протяжении десяти ли от курительных свечей к небу поднимались столбы густого дыма. Без умолку гремели барабаны, литавры, над рекой разливались молитвенные песнопения. А вечером на реке зажигались диковинные фонари, сделанные в форме цветов лотоса. На воду были спущены бумажные лодки — в них, по учению буддистов, в пятнадцатый день седьмой луны одинокие души поднимаются на небо и освобождаются от наказания в аду. Река Циньхуайхэ в районе Нанкина стала походить на далекую страну Индию.

В двадцать девятый день седьмой луны на горе Цинляншань были устроены торжества в честь Ди Цзана. Говорят, что владыка подземного царства Ди Цзан круглый год сидит с закрытыми глазами и только в эту ночь открывает их. Видя, что в городе воскуряют благовония и зажигают фонари, он приходит к выводу, что это делается круглый год, и за приверженность людей к добрым делам помогает им. Вот поэтому каждая семья в Нанкине в эту ночь зажигает на двух столах по фонарю и ставит неугасимую курильницу. Они горят всю ночь напролет. Улица от моста Дачжунцяо до горы Цинляншань на протяжении семи-восьми ли всю ночь ярко освещена и издалека напоминает серебряного дракона. Непрерывно вьются дымки благовоний, которые воскуряют жители всего города; даже ветер не может потушить курительных свечей.

Вместе с хозяйской женой вышла воскурять благовония и Шэнь Цюн-чжи, которая остановилась в квартале Ванфутан.

С тех пор как она приехала в Нанкин и вывесила объявление, к ней стали частенько приходить посетители. Они просили написать стихи, сделать надпись или заказывали вышивки. Слухи о красоте девушки переходили из уст в уста, и молодые шалопаи надоедали ей, добиваясь ее расположения. Вот и в этот день, когда она принаряженная возвращалась домой после воскурения свеч, за ней шествовало не менее ста человек. Чжуан Фэй-сюн, который случайно увидел ее, возвращаясь домой, убедился в том, что она пошла в сторону Ванфутана. Неприступный вид девушки вызвал у юноши некоторые сомнения, и на следующий день, придя к Ду Шао-цину, он сказал:

— Шэнь Цюн-чжи живет в квартале Ванфутан, к ней без конца пристают всякие развратники, от которых ей приходится отбиваться. В том, что она поселилась здесь, есть что-то странное. Брат Шао-цин, может быть, сходим к ней?

— Я тоже слышал о ней кое-что. Сейчас очень много несчастных людей. Как знать, может быть, она приехала сюда, спасаясь от какой-нибудь беды? Я обязательно наведаюсь к ней! — ответил Ду Шао-цин и предложил Чжуан Фэй-сюну остаться у него, чтобы полюбоваться молодой луной. В этот день у Шао-цина были в гостях еще двое: Чи Хэн-шань и У Шу. После нескольких незначительных фраз Чжуан Фэй-сюн снова перевел разговор на Шэнь Цюн-чжи, которая занималась продажей стихов.

— Какова бы она ни была, она все же может писать стихи. Это поистине удивительно! — проговорил Шао-цин.

— Что только за место этот Нанкин! Знаменитостей здесь без счета, кто же закажет женщине писать стихи? Просто она завлекает этим людей! Может она писать или нет, какое нам до этого дело! — вмешался Чи Хэн-шань.

— А все-таки поразительно! — заметил У Шу. — Молодая девица, живет совсем одна, без друзей, в чужом городе, и зарабатывает себе на жизнь продажей стихов. Пожалуй, нигде на свете не сыщешь такого! Боюсь, что все это не так-то просто! Но если она умеет слагать стихи, надо пригласить ее и посмотреть, что у нее получается.

Они поужинали. Над рекой повис изогнутый серп молодого месяца, заливая мост потоками лунного света.

— Брат Чжэн-цзы, сегодня уже поздно, а завтра позавтракаем у меня и вместе отправимся к этой девушке, — сказал Ду Шао-цин.

У Шу согласился с ним, и гости покинули гостеприимный домик.

На следующий день У Чжэн-цзы пришел к Ду Шао-цину, и после завтрака они отправились на Ванфутан. У ворот низкого домика толпилось человек двадцать. Они о чем-то спорили и шумели. Посреди двора стояла девушка лет девятнадцати, в дорогой накидке из голубого шелка. Волосы у нее были уложены в пучок. Девушка что-то громко кричала. Ду Шао-цин и У Шу прислушались и поняли, что это пришли покупатели вышитых мешочков для благовоний. Среди них было несколько хулиганов, которые и не думали покупать мешочки; они просто подшучивали над девушкой, а она их отчитывала. Догадавшись, что здесь происходит, Ду Шао-цин и У Шу решительно направились к хулиганам, и те, увидев незнакомых людей, нехотя разошлись.

Шэнь Цюн-чжи сразу приметила несколько необычный облик новых посетителей. Она быстро подошла к ним и поклонилась. Гости вошли в дом, сели и обменялись с девушкой незначительными фразами.

— Это господин Ду Шао-цин, глава местных поэтов, — сказал ей У Шу. — Вчера нам рассказали о ваших замечательных стихах, и мы пришли, чтобы поучиться у вас.

— Я в Нанкине живу более полугода, — сказала Шэнь Цюн-чжи. — Все, кто приходит ко мне, принимают меня за девицу легкого поведения или за участницу бандитской шайки. Но о таких людях не стоит даже говорить. Вы же, господа, я уверена, не имеете намерения позабавиться и не подозреваете меня в чем-то плохом. В свое время я от отца слышала, что в Нанкине много знаменитостей, но первый среди них — это Ду Шао-цин, и сейчас я воочию убедилась, что он был совершенно прав. Но я не знаю, вы здесь временно или живете постоянно со своей супругой?

— Да, мы с женой живем здесь постоянно, — ответил Шао-цин.

— Тогда позвольте мне посетить вашу супругу, я расскажу ей все, что накопилось у меня на душе.

Ду Шао-цин согласился.

— Да, эта девица действительно странная, — сказал У Шу, когда они возвращались домой. — Говорить, что она дурная, — нельзя, так как в ее манерах нет ничего предосудительного; что она чья-то отпущенная наложница, тоже не скажешь, — в ней нет ничего рабского. Хотя она и принадлежит к женскому полу, в ней есть что-то рыцарское. В своих прекрасных нарядах она кажется хрупкой и нежной, но по всему видно, что ее руки знакомы с приемами кулачного боя. Однако в наше время вряд ли могут появиться такие женщины, как «женщина из повозки» или Хун Сянь[237]. Скорее всего, ее кто-то сильно обидел, и она сбежала. Подождем, когда она придет, расспросим ее, и все станет ясно.

За разговорами незаметно подошли к дому Ду Шао-цина и у ворот увидели старуху Яо, которая несла корзину с цветами, предназначенными для продажи.

— А, матушка Яо, ты пришла весьма кстати, — сказал Шао-цин. — Сегодня ко мне придет один удивительный гость, тебе тоже интересно будет посмотреть на него.

Ду Шао-цин усадил У Шу, а сам с матушкой Яо поспешил к жене, чтобы рассказать об ожидаемой гостье.

Вскоре к воротам дома в паланкине подъехала Шэнь Цюн-чжи. Ду Шао-цин встретил ее и проводил во внутренние комнаты. Жена раскланялась с гостьей и предложила ей чаю. Девушку усадили на почетном месте, жена Ду Шао-цина, как хозяйка, села напротив нее вместе с матушкой Яо, а Ду Шао-цин расположился около окна.

После обычных фраз госпожа Ду засыпала гостью вопросами:

— Вы такая молодая, неужели у вас нет подруги и вы живете здесь совершенно одна? Живы ли ваши родители? Помолвлены ли вы?

— Мой отец уже много лет служит учителем, а мать умерла, — ответила Шэнь Цюн-чжи. — В детстве я училась рукоделию и, когда приехала в Нанкин, стала этим зарабатывать. Господин Ду обратил на меня внимание и пригласил к себе. Едва увидев вас, я почувствовала себя так, будто встретила старого друга.

— Девушка Шэнь удивительно вышивает! — вмешалась матушка Яо. — Вчера у Гэ Лай-гуаня, который живет напротив вас, я увидела вышивку «Гуань Инь дарует сына». Госпожа сказала, что эту вышивку она купила у девушки Шэнь. Даже на картине не нарисовать так искусно.

— Ну что вы, мне просто стыдно за эту вышивку, ничего в ней хорошего нет! — смутилась Шэнь Цюн-чжи.

Когда матушка Яо вышла, Шэнь Цюн-чжи бросилась перед госпожой Ду на колени. Госпожа, до крайности изумленная, помогла ей подняться. Девушка рассказала ей, как соляной торговец хотел обмануть ее и сделать наложницей и как она, взяв вещи, сбежала.

— Боюсь только, что он не забыл обо мне и непременно появится здесь. Помогите мне! — взмолилась она.

— Эти соляные торговцы живут в роскоши и богатстве, и даже многие ученые люди завидуют им. А вы, слабая женщина, смотрите на них как на дорожную грязь. Вы, бесспорно, заслуживаете уважения. Нет сомнения, купец будет преследовать вас и, может быть, очень скоро даст о себе знать. Но я надеюсь, что ничего серьезного не случится.

В этот момент слуга доложил:

— С вами хочет говорить господин У.

Ду Шао-цин пошел к себе и у решетчатых дверей увидел двух незнакомых людей. Они стояли навытяжку и походили на стражников.

— Вы откуда? — в испуге спросил Ду Шао-цин. — И зачем вы пришли сюда?

— Это я их позвал! — ответил У Шу. — Удивительное дело! Из уезда Цзяду пришла бумага об аресте Шэнь Цюн-чжи, и вот на основании этой бумаги прислали двух стражников. Говорят, что эта девица наложница, которая убежала от торговца Суна. Ну как, прав я был или нет?

— Она сейчас у меня! Если ее возьмут здесь, то получится, что я ее выдал, а если отправить ее в Янчжоу — подумают, что я ее укрываю. Убежала она или нет, для меня не важно, но сейчас я оказался в крайне неудобном положении.

— Вот поэтому я и пригласил стражников. По-моему, дайте им немного серебра, пусть они идут на Ванфутан и там уж берут ее, когда она вернется домой, — предложил У Шу.

Следуя его совету, Шао-цин дал стражникам четыре цяня серебра, те не стали возражать и ушли.

Ду Шао-цин снова прошел на женскую половину и рассказал обо всем Шэнь Цюн-чжи. Госпожа Ду и матушка Яо даже подскочили от испуга.

— Ничего не сделаешь! — проговорила, поднимаясь, девушка. — Где стражники? Я пойду с ними.

— Я отослал их. Вы покушайте, а господин У Шу тем временем напишет для вас стихотворение.

Приказав жене и матушке Яо составить Шэнь Цюн-чжи компанию, Ду Шао-цин направился к себе и выбрал для подарка один из сборников своих стихов. Когда У Шу написал обещанное стихотворение, Шао-цин отвесил четыре ляна серебра, завернул их, как обычно завертывают подарки на дорогу, и приказал слуге отнести сверток госпоже Ду, чтобы та передала его гостье.

Шэнь Цюн-чжи простилась с хозяевами, села в паланкин и поехала к переулку Ручных Платков.

У ворот дома ее остановили стражники.

— Поедете в этом же паланкине или пойдете с нами пешком? Входить в дом вам незачем! — заявили они.

— Вы от прокурора или от цензора? Ведь я не нарушала никаких законов, меня не судят за оскорбление императорской фамилии. Почему же вы не разрешаете мне войти в дом? Ишь расшумелись! Но меня не запугаете. Я не какая-нибудь неотесанная деревенщина!

Шэнь Цюн-чжи вышла из паланкина и решительно направилась к двери. Пришлось стражникам отойти в сторону.

Девушка спрятала свиток со стихами и серебро в ящичек для головных украшений и, выйдя из дома, крикнула:

— Носильщики, несите меня к уездному.

Носильщики стали просить прибавки, и стражники поддержали их:

— Пословица говорит: «Можно отказывать кому угодно и сколько угодно, но гостю — никогда». Мы с самого утра дожидаемся вас у дома господина Ду. Чтобы не позорить вас, мы пришли за вами сюда и болтались у ваших дверей до тех пор, пока вы не изволили приехать. Пусть вы женщина, но неужели даже чайком нас не напоите?

Стражники намекали на чаевые, но Шэнь Цюн-чжи не обратила на их мольбы никакого внимания. Прибавив носильщикам еще двадцать четыре монеты, она поехала к уездному. Стражникам ничего не оставалось, как вернуться в ямынь и доложить, что девица Шэнь схвачена и доставлена.

Уездный велел тотчас провести ее в зал. Ее красота поразила его, и он спросил:

— Вы — женщина и должны вести себя так, как подобает женщине. А вы украли у Суна серебро, сбежали и скрылись в нашем уезде. Зачем вы это сделали?

— Сун Вэй-фу хотел насильно сделать меня наложницей. Мой отец судился с ним, но этому богачу удалось подкупить уездного, и отец проиграл дело. Сун мой смертельный враг. Кроме того, хотя я и не обладаю талантами, но неплохо владею кистью. Разве жена Чжан Эра может стать рабыней из Вайхуана?[238] Поэтому я и сбежала. Клянусь вам, что говорю истинную правду.

— Обо всем этом вас будут спрашивать в уезде Цзяду, меня это не касается. Но если вы умеете владеть кистью, то, может быть, напишете мне стихотворение?

— Пожалуйста, дайте мне тему, я попробую, — согласилась девушка.

Уездный указал на акацию, что росла перед ямынем, и проговорил:

— Вот вам и тема.

Шэнь Цюн-чжи не торопясь продекламировала стихотворение, состоящее из восьми строк по семь слов в каждой, и уездный от души похвалил их.

После этого он позвал стражников и приказал им принести вещи девушки для осмотра. В ящичке для головных украшений он нашел пакет с кусочками серебра и сверток, на котором было написано: «Подарок в дорогу». Кроме серебра, там лежала книга и свиток со стихами. Поняв, что девушка знакома с местными знаменитостями, начальник уезда написал официальное отношение в уезд Цзяду, позвал стражников и сказал:

— Отвезите Шэнь Цюн-чжи в уезд Цзяду. Будьте внимательны к ней в дороге и охраняйте ее от всяких неприятностей. Когда доставите ее на место, немедленно с ответом возвращайтесь назад.

Уездный был старым знакомым начальника уезда Цзяду. В официальную бумагу он вложил свое секретное письмо, в котором предлагал возвратить девушку отцу. Но об этом расскажем потом.

Шэнь Цюн-чжи в сопровождении двух стражников вышла из ямыня, наняла паланкин, доехала до ворот Ханьсимынь и там села в лодку, идущую в Ичжэн. Стражники сложили свои вещи на носу и сели отдыхать. Шэнь Цюн-чжи они поместили в каюте. Когда все удобно расположились и лодка уже вот-вот должна была отчалить, явились новые пассажиры: мужчины и две женщины — одной из них было лет двадцать семь, другой — около восемнадцати. Они были просто одеты, но держались развязно. Их вещи нес мужчина с лицом пропойцы, с густыми сросшимися бровями, в рваной войлочной шляпе.

Когда женщины сели, одна из них спросила:

— Куда вы едете, девушка?

— В Янчжоу. Очевидно, мне с вами по пути, — ответила Шэнь Цюн-чжи.

— Мы не в Янчжоу, мы сойдем в Ичжэне, — перебила ее старшая.

Через некоторое время лодочник пришел за платой.

Оба стражника с руганью вытащили бумагу.

— Смотри сюда! Не видишь, что это такое? Мы люди государственные. Скажи спасибо, что не берем с тебя денег на стол. А ты еще требуешь!

Лодочник не посмел спорить и стал брать деньги с остальных. Ночью у Ласточкиной Скалы подул юго-западный ветер, и утром они уже добрались до отмели Желтой Глины. Здесь стражники стали клянчить деньги у девушки.

— Я вчера слышала, как вы говорили, будто вы люди государственные и не берете денег! — заметила Шэнь Цюн-чжи.

— Какая вы педантичная, девица Шэнь! Вы хотите, чтобы все было по пословице: «Владеешь горой — ешь гору, владеешь водой — пей воду». Если бы все мы были такими скупыми, как вы, то нам пришлось бы питаться одним северо-западным ветром!

— А что вы со мной сделаете, если я не дам вам денег? — поддразнила их девушка и вышла из каюты.

Сойдя на берег, она стремительно бросилась в сторону, — только ее ножки замелькали. Ее явно шокировало идти рядом со стражниками. Те быстро собрали вещи и бросились за ней. Но когда они догнали ее и сделали попытку схватить, девушка двумя ударами сбила их с ног и, когда они встали, вступила с ними в перепалку. Лодочник и мужчина в войлочной шляпе с трудом уговорили стражников. Шэнь Цюн-чжи наняла паланкин, и стражникам пришлось следовать за ней.

Тем временем мужчина и молодые женщины проехали шлюз Тоудаочжа и добрались до переулка Фынцзясян, где их встретил Ван И-ань.

— А, это ты, Ли Четвертый! Привез девиц Си и Шунь? Ну, как там дела у ворот Шуйсимынь в Нанкине? — спросил он мужчину.

— Нас вытеснили эти трехротые[239] с моста Хуайцинцяо. Вот и приехали к вам, господин, — ответил Ли Четвертый.

— Очень хорошо! У меня как раз не хватает двух девиц.

И он провел их в дом, крытый соломой. Он состоял из трех комнат, позади которых находилась кухня. Там какой-то человек мыл руки. Увидев девушек, он очень обрадовался.

О том, что произошло дальше, говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ СОРОК ВТОРОЙ рассказывается о том, как в веселом доме сыновья знатного вельможи рассуждали об экзаменах и как слуга принес известие о положении на границе

Напомним о том, как Ван И-ань ввел девиц в дом.

— Шестой господин, — окликнул он человека, мывшего руки, — идите-ка сюда, посмотрите на двух новеньких!

Гетеры оглядели этого человека. Он не походил ни на ученого мужа, ни на военного. Голова его была повязана дырявым платком, на ногах — поношенные сапоги с острыми носками. Одет он был в замусоленный шелковый халат черного цвета. На темном рябом лице блестели бегающие глазки. Помыв руки, человек вышел, закатывая на ходу рукава халата.

Обе гетеры, придерживая пояса своих халатов, поклонились ему и вскричали:

— Шестой господин! — При этом они склонили головы набок и вильнули бедрами.

— Я очень рад, мои дорогие сестрички! — проговорил Шестой господин, обнимая их обеими руками. — Ваше счастье, что вы, едва прибыв сюда, сразу узнали Шестого господина Тана.

— Сущая правда, Шестой господин! — вмешался Ван И-ань. — Теперь девушки будут целиком полагаться на вас. Пожалуйста, садитесь. Я принесу вам чаю.

Тан усадил обеих девиц рядом с собой. Закатав штанину, он положил свою черную жирную ногу на колени девице Си, и по его приказанию та стала поглаживать ее своей белой ручкой. Выпив чаю, Тан вытащил мешочек с орехами и принялся их грызть. Скорлупа, которую он выплевывал, застревала в его бороде, прилипала к губам. То и дело он вытирал свое лицо о лицо то одной, то другой девицы, в результате чего их физиономии тоже покрылись скорлупой. Девицы вытащили платки, чтобы обтереть лицо, но Тан выхватил у них платки и стал вытирать у себя под мышками.

— Есть ли какие-нибудь новости с границы? — спросил Ван И-ань, принимая от Тана пустую чашку.

— А как же! На днях приехал человек с известием, что в Нанкине сделали уже двадцать флагов из красного атласа с вышитыми драконами и большой стяг из шелкового атласа для главнокомандующего. Говорят, что в этом месяце нужно будет ехать в столицу. К девятой луне, когда начнутся заморозки, перед выступлением в поход будет принесена жертва, и император станет главным полководцем, а мой господин — его помощником. Оба они, став на войлочный ковер, отвесят земные поклоны, и мой господин будет назначен на должность воеводы.

В этот момент прислужник публичного дома вызвал Ван И-аня и что-то тихо сказал ему.

— Шестой господин, — обратился Ван И-ань к Тану, — приехал гость из столицы и хотел бы встретиться с девицей Си. Войти он не осмелился, так как увидел вас.

— Подумаешь! Пусть идет, будем вместе пить вино.

Ван И-ань ввел в комнату молодого торговца и тут же заставил его раскошелиться. Гость отсыпал несколько цяней серебра и велел принести ослятины, жареной рыбы и десять чайников вина. А так как господин Тан был магометанином и не употреблял в пищу мяса, то пришлось заказать еще около тридцати вареных яиц специально для него.

Тем временем стемнело, в комнате зажгли лампу. Господин Тан занял почетное место, а гость поместился напротив него. Девице Си господин Тан приказал сесть рядом с гостем, но та, кривляясь и кокетничая, пожелала остаться рядом с Таном.

Наконец все четверо уселись и налили вино. Шестой господин пожелал играть в пальцы. Проигравший должен был пить вино, выигравший — петь песни. Выиграв первым, Шестой господин сиплым голосом затянул песню на мотив арии «Сорная трава». Наступила очередь играть девице Си и гостю. Си выиграла, Тан наполнил чарку вином и приготовился слушать. Но девица, пряча лицо в рукав и хихикая, ни за что не хотела петь. Шестой господин постучал палочками по столу, но Си, жеманясь, продолжала отнекиваться.

— У меня лицо, как занавеска: ее можно поднять и опустить[242]. Если я хочу, чтобы девица Си пела, она должна петь!

Ван И-ань тоже стал просить девицу Си, и та наконец исполнила несколько куплетов.

Когда она кончила, Ван И-ань доложил о приходе господина Вана.

Вошел сотник Ван, который нес службу в уличном патруле, но, увидев Шестого господина, в замешательстве остановился. Девица поклонилась ему и усадила за стол. Принесли шесть чайников вина. Во время четвертой стражи пришел слуга с фонарем, на котором было написано: «Управление воеводы».

— Дома ждут вас, Шестой господин, — проговорил слуга.

Когда все ушли, гость отправился в спальню. Слуги тут же стали требовать с него деньги за воду и цветы. Пошумев немного, они сошлись на определенной цене и наконец оставили гостя в покое. Девица Си расчесала волосы и умылась. Они легли в постель, когда уже запели петухи.

Рано утром вернулся Шестой господин. Он приказал приготовить угощения, так как ему надо было устроить проводы двум молодым господам, отправляющимся в Нанкин. Услышав от господина Тана, что в дом пожалуют двое из дома воеводы, Ван И-ань обрадовался.

— Шестой господин, они сейчас придут или вечером? — поинтересовался он.

Господин Тан вытащил из-за пояса сверток с серебром, отсчитал Ван И-аню пять цяней и шесть фыней и приказал ему на эти деньги приготовить девять больших блюд с яствами.

— Если не хватит, скажешь, — милостиво разрешил он.

— Не осмелюсь, не осмелюсь, — затараторил Ван И-ань. — Будем очень благодарны, если вы найдете еще несколько клиентов для наших девушек. Угощение устроим на славу, чтобы отблагодарить вас за хлопоты, тем более что вы приглашаете сюда таких важных господ.

— Мой дорогой, твои слова говорят о том, что ты большой знаток своего дела, — похвалил Шестой господин. — Теперь все зависит от твоих девушек. Если они сумеют подружиться с господами, то будет и золото, и серебро, и сверкающие драгоценности. Уж такой характер у этих господ! Сумей им понравиться, и они осыплют пригоршнями серебра всех, вплоть до полового и кипятильщика воды.

От этих слов половой Ли Четвертый, который стоял тут же и слушал, пришел в неописуемую радость. Когда Шестой господин, покончив с распоряжениями, ушел, в домике началось спешное приготовление к пиру. Шестой господин с почетными гостями пришли после полудня. У гостей на головах красовались платки заслуженных сыновей[243]. На одном был красный вышитый халат, другой носил халат светло-серого цвета. Оба были обуты в черные сапоги с белыми подошвами. Гости явились в сопровождении четырех слуг. Хотя еще было светло, слуги несли две пары фонарей с надписями «Главная канцелярия воеводы» и «Участники провинциального экзамена в Нанкине».

Войдя в дом, оба уселись на почетные места, а Шестой господин встал около них. Девицы склонились перед гостями в поклоне.

— Шестой брат! — обратился старший из гостей к Тану. — Садись на скамью.

— Слушаюсь! Осмелюсь доложить, не разрешите ли девушкам присесть? — почтительно вымолвил Тан.

— Почему же нет, пусть садятся, — разрешил Второй господин.

Обе девицы, вертя головами и жеманничая, сели на скамью и, прикрывшись платками, захихикали.

— Сколько вам лет? — спросил старший господин.

— Одной семнадцать, другой девятнадцать, — ответил за них Шестой господин.

Ван И-ань принес чай. Гетеры взяли стаканы и, насухо вытерев их снаружи, подали гостям. Те не отказались и принялись прихлебывать.

— Когда вы отправитесь в путь? — спросил Тан.

— Завтра. Старший экзаменатор уже прибыл в Нанкин, и нам пора ехать, — ответил старший.

Во время этого разговора Второй господин посадил девицу Си на скамью и стал с ней заигрывать. Подали вино. Повар приготовил дорогие угощения: здесь были ласточкины гнезда, утки, куры и рыба. Шестой Тан сам поднес братьям вино и усадил их на почетные места, а затем примостился с краю и стал разливать вино. Рядом с почетными гостями сели девицы. Угощения следовали одно за другим. Тан чувствовал себя как на иголках. Он выпил вина и спросил:

— Наверное, господа, как только вы приедете в Нанкин, вам надо будет сразу же идти на экзамены? Восьмого числа в пятую стражу прежде всего будут проверять экзаменующихся из Тайпинской области, а до нашей, Янчжоуской, очередь дойдет, наверное, не скоро?

— Разве сразу начнут с проверки прибывших из области Тайпин? — удивился старший брат. — Сначала перед экзаменационным двором выстрелят три раза и откроют ворота на улицу, потом дадут три залпа — откроют главные ворота, еще три — и распахнутся драконовы ворота. Всего девять выстрелов.

— Там у них пушки меньше, чем перед ямынем нашего отца, — вставил младший.

— Если и меньше, то не намного, — поправил его старший. — А как кончат палить, в зал «Чжигунтан» внесут жертвенный столик. Потом правитель Интяньской области в платке и халате с изображением дракона совершит поклонение. А когда поднимется на ноги, его загородят двумя зонтами. Письмоводитель из Административной палаты опустится на колени и будет молить императора Гуань-ди, укротителя духов трех миров[244], сойти в зал для изгнания нечистой силы, а потом попросит телохранителя бога, генерала Чжоу Цана, следить за порядком на экзаменах. Зонты уберут, и правитель области совершит поклонение, письмоводитель из Административной палаты снова опустится на колени и начнет молить бога литературы Вэнь Чана и покровителя наук Цзы Туна возглавить экзамены, а духа Куй Сина[245] озарить экзамены своим светом.

— Неужели пригласят всех этих духов и святых? Видно, экзамены очень крупное событие! — заикаясь от испуга, проговорил Тан.

— Какие вы, должно быть, храбрые, если не боитесь войти туда, где сидят все эти божества. А нам хоть голову отруби, мы бы не пошли! — сказала девица Шунь.

— Наши господа — это звезды литературы, что светят на небе. Как вы смеете сравнивать себя с ними! — серьезно заметил Тан.

— Когда пригласят Вэнь Чана, правитель, обратившись в сторону императорского дворца, сделает три поклона, после чего письмоводитель, упав на колени, пригласит заслуженных родителей экзаменующихся, — сказал старший господин.

— А что такое заслуженные родители? — спросил Тан.

— Заслуженные родители — это души предков экзаменующихся, которые сдали на степень цзиньши и были чиновниками. Вот их и просят явиться в зал. Кому нужны души каких-то старых сюцаев или черни? — разъяснил второй брат, а старший продолжал:

— Перед каждой дверью в экзаменационную комнату повесят красный стяг, а ниже еще один, черный. Под красным стягом садится добрый дух экзаменующегося, а под черным — злой дух. К этому времени начальник занимает свое место, и письмоводитель выкрикивает: «Добрый дух, войди; злой дух, войди», — и тогда с двух сторон экзаменационного коридора зажигают бумажные деньги. Тут со свистом врывается черный ветер и вместе с горящими деньгами проносится под черными и красными стягами.

— Амитофо! — вскричала девица Шунь. — В это время можно распознать каждого человека!

— Должно быть, сколько добрых духов охраняют таких людей, как вы, старший господин: ведь вы совершили немало подвигов на границе и спасли столько человеческих жизней! Разве все эти духи уместятся под одним красным стягом? — польстил Тан знатному гостю.

— К счастью, ты, Шестой брат, не сдаешь экзаменов, иначе злые духи непременно утащили бы тебя живьем, — проговорил старший господин.

— Это почему же? — растерялся Тан.

— А вот почему. Мой названый брат Янь из Исина, образованнейший сюцай, сдавал экзамены, и случилась с ним такая история. На экзаменах он написал положенные семь сочинений и начал читать их вслух. Вдруг подул слабый ветер. Огонь свечи задрожал, занавеска поднялась, и в комнату просунулась голова. Янь присмотрелся и видит, что это одна знакомая гетера. «Ведь ты умерла, почему же ты здесь?» — спросил он. Гетера только захихикала. Янь рассердился и хвать рукой по столу! Тушечница перевернулась, и тушь залила все его сочинения, а гетера исчезла. «Очевидно, так написано на роду!»[246] — вздохнул Янь. А тут еще ливень начался. Отдал Янь свои сочинения и вышел под дождь. Пришел к себе, заболел и три дня пролежал в постели. Тогда я и навестил его, и он сам мне все рассказал. Я ему говорю: «Ты, наверное, в свое время обидел ее, вот она и пришла». Так-то, Шестой брат! А сколько ты за свою жизнь обидел людей? Вот и подумай, можно ли тебе держать экзамены?

— Шестой господин обижает нас! — пожаловались гетеры и захлопали в ладоши. — Если он поедет сдавать экзамены, мы будем его злыми духами.

Насытившись, Шестой господин спел своим сиплым голосом небольшую песенку. Вслед за ним, похлопывая себя по ляжкам, затянули оба господина. О гетерах и говорить не приходится: они веселились до третьей стражи. На следующий день была нанята лодка до Нанкина, и Шестой господин пошел провожать гостей до реки.

Усевшись в лодку, братья принялись говорить об экзаменах, о том, что их особенно интересовало.

— Какую-то тему для сочинения дадут в этом году? — гадал младший брат

— В прошлом году наш отец разгромил в Гуйчжоу племя мяо[247]. Вот эту тему и зададут, другой быть не может, — заверил его старший.

— Эта тема должна быть в провинции Гуйчжоу, — заметил Второй господин.

— Если так, то будут темы о выдвижении достойных или же об освобождении от налога. Другие темы исключены, — снова успокоил старший.

Так с разговорами они доехали до Нанкина. Слуга Ю Усатый встретил господ и отправил их вещи в переулок Рыбной Ловли, где им предстояло жить. Войдя в ворота, братья завернули за угол двухэтажного здания и через боковые двери вошли в чисто убранный дом из трех комнат, возле реки. На другом берегу виднелись многочисленные домики с красными заборами, зелеными наличниками и бамбуковыми занавесями. Во всех домиках сидели сюцаи и монотонно читали сочинения.

Расположившись на новом месте, братья приказали своему слуге заказать корзины, таблички, купить каждому новые шляпы, занавески, грелки, подсвечники, ножницы для подрезания фитилей и мешочки для экзаменационного листа, а сами поспешили к храму, чтобы зарегистрироваться. Затем они стали заготовлять продовольствие на время экзаменов: сладкие лунные пряники, медовые лепешки с мандаринами, семена лотоса, женьшень, жареный рис, тыкву в соусе, свежий имбирь и уток. Когда было куплено все необходимое, старший брат напомнил младшему:

— Принеси еще «авэй»[248], который привезли из Гуйчжоу, а то придется волноваться из-за неверно написанного знака.

В хлопотах прошел весь день, наконец все было сделано. Братья внимательно осмотрели каждую вещь и с удовлетворением сказали:

— Экзамены — большое событие, к нему нельзя подходить кое-как.

Восьмого числа утром они велели слугам повязать головы старыми платками и, захватив корзины, сопровождать их в экзаменационную палату. Когда они проходили мост Хуайцинцяо, то заметили у продавцов писчих товаров книги в красных и зеленых обложках. Это были экзаменационные сочинения, отобранные Сяо Цзинь-сюанем, Чжугэ Тянь-шэнем, Цзи Тянь-и, Куан Чао-жэнем, Ма Чунь-шаном и Цюй Шэнь-фу. К вечеру кончилась проверка списка сюцаев из области Ичжэн, и наступила очередь братьев. Они вошли в главные ворота, но так как слугам входить не разрешалось, то им пришлось самим нести дальше корзинки с экзаменационными принадлежностями и свои пожитки. С обеих сторон аллеи горели костры, и пламя от них поднималось к небу. Сев на землю, братья начали раздеваться и снимать обувь. Из двери экзаменационного здания кто-то громко крикнул:

— Хорошенько обыскать!

Оба брата в сопровождении служащих вошли в здание, у вторых дверей получили экзаменационные листы и направились в свои комнаты. Вышли они оттуда только десятого числа, валясь с ног от усталости. Съев по целой утке, они проспали весь день напролет.

Наконец кончились все три тура экзаменов. Шестнадцатого числа братья вручили слугам визитные карточки с надписью «Главная канцелярия воеводы» и приказали им привести труппу актеров для того, чтобы поблагодарить небо и отметить окончание экзаменов.

Вскоре пришел разносчик чая. В труппе имелся свой повар, так что людей со стороны не пришлось нанимать. Потом привезли реквизит, принесли фонари, на каждом из которых было написано: «Труппа Трех Начал». Наконец явился посланец труппы, за которым следовали двое слуг. В руках у него был ящичек для поздравительных карточек. Ящичек отдали слуге, который передал его хозяину. Когда старший господин открыл ящичек, он нашел в нем карточку с надписью «Бао Тин-си с труппой актеров почтительно поздравляет с успехом и приносит свои поздравления».

Старший господин понял, что это глава труппы, и приказал привести его. Увидев обоих господ, Бао Тин-си проговорил:

— Я руковожу небольшой труппой и готов служить господам. Вчера я услышал, что вы желаете смотреть представление, и вот я здесь.

Старшему брату понравился Бао Тин-си, и он оставил его обедать.

Через некоторое время явились и остальные актеры. В жертву божеству Вэнь Чану и императору Гуань-ди были принесены бумажные лошадки. Когда они сгорели, братья совершили земной поклон, и на этом жертвоприношение закончилось. Все сели за стол, раздались удары в барабаны и литавры, и актеры стали играть вступительные пьесы со счастливым содержанием. Когда стемнело, загорелось с десяток фонарей, и зал озарился ярким светом. Представление продолжалось до третьей стражи, и когда оно окончилось, Бао Тин-си сказал:

— Мои мальчики очень хорошо играют в акробатических сценах. Пусть они покажут одну такую пьесу, и ваше опьянение как рукой снимет.

Вскоре на сцену выбежали артисты в собольих накидках, с фазаньими перьями в волосах, в новеньких безрукавках и сыграли пьесу, в которой одно действие с необыкновенной быстротой сменялось другим. Оба брата пришли в неописуемый, восторг.

— Если вам нравятся эти мальчики, господа, то вы можете выбрать двух и оставить у себя в услужении, — предложил Бао Тин-си.

— Разве такие мальчики умеют прислуживать? Есть много других мест, где можно развлечься. Вот и веди меня туда, — сказал старший брат.

— Это совсем не трудно, — ответил Бао Тин-си. — На другом берегу реки живет Гэ Лай-гуань. Он тоже мой ученик. В свое время Семнадцатый господин Ду из Тяньчана устраивал здесь в беседке на озере пиршество и давал оценку актерам. Так этот Гэ занял одно из первых мест. Отправляйтесь завтра в переулок Шуйвасян, найдите там вывеску лекаря Чжоу. Напротив нее черный бамбуковый забор. За этим забором и живет этот юноша.

— А у него в доме есть женщины? — спросил второй брат. — Пожалуй, я тоже к нему схожу.

— Тогда зачем вам идти к этому Гэ? Здесь в Нанкине двенадцать огромных заведений для подобных развлечений, почему бы вам не сходить туда? Я бы составил вам компанию, — ответил Бао Тин-си и простился с хозяевами.

На следующий день старший брат приготовил восемь медных чайников, две бутылки с кровью горного козла, четыре куска парчи, шесть корзиночек чая и приказал слуге нести все это в дом Гэ Лай-гуаня. У ворот его дома он остановился и постучал. Служанка с незабинтованными ногами открыла калитку и провела гостя в дом. Зал был разгорожен на три части. Через открытую дверь слева он вышел на узкую тропку, ведущую в домик у реки. Там его встретил Гэ Лай-гуань, одетый в длинный шелковый халат цвета яшмы. В руках его был веер из ласточкиных перьев и изящная чесалка, сделанная в форме руки.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Гэ Лай-гуань гостю. — Откуда вы, господин?

— Вчера владелец труппы Бао сказал мне, что из окон вашего дома открывается прекрасный вид на реку. Только из-за этого я и пришел к вам. Да, кстати, возьмите здесь кое-что.

Слуга гостя внес подарки, и Лай-гуань весь расплылся в радостной улыбке.

— Как я осмелюсь взять эти подарки? — для приличия сказал он, но тут же велел служанке быстро унести вещи и сообщить жене, чтобы она приготовила вина.

— Я магометанин и не ем мясного, — заметил старший брат.

— Я только что приобрел огромных янчжоуских крабов. Не знаю, понравятся ли они вам? — спросил Лай-гуань.

— Это крабы из моих родных мест, я их очень люблю. Мой отец прислал из Гаояо письмо. Пишет, что мечтает о крабах и не может достать их.

— Ваш отец, очевидно, выдвинут двором? — спросил Лай-гуань.

— Да, он воевода из провинции Гуйчжоу, а я приехал сюда на экзамены.

Пока они беседовали, слуги принесли вина. Сквозь пелену тумана, который поднимался с реки, проглядывали огни фонарей, зажженных на обоих берегах. Мимо то и дело скользили лодки. Гэ Лай-гуань успел уже осушить несколько чашек вина и сидел в тени красный как кумач от выпитого вина. Держа гостя за руку, он неустанно угощал его вином.

— Нет, хватит, лучше я выпью чаю, — сказал гость.

Гэ Лай-гуань крикнул служанке, чтобы она унесла остатки крабов и фрукты, вытерла стол и заварила ароматного чая.

Гость и хозяин все еще наслаждались за столом, когда у ворот раздался чей-то крик. Гэ Лай-гуань вышел и увидел лекаря Чжоу, который, выпятив живот и покраснев как рак от возмущения, наступал на служанку. По его словам, она вывалила у ворот его дома остатки крабов. Гэ Лай-гуань поспешил к нему, но лекарь напустился на него с руганью, не дав даже слова вымолвить.

— В вашем доме как на базаре. Кидайте панцири от крабов у своих ворот. Нечего швырять их к моему дому! Очень уж стал нос задирать!

На шум вышел слуга Тана и с трудом развел их. Однако едва Гэ Лай-гуань вернулся к гостю, как прибежал слуга Ю Усатый. Он стремглав ворвался в комнату и закричал:

— А вы вот, оказывается, где!

— Что с тобой? — удивился старший господин.

— Ваш брат вместе с тем Бао пошли пить чай в один дом близ храма Орлиного Пика, в саду Дунхуаюань. Там к нему пристали хулиганы и сняли с него одежду. А этот Бао перепугался и убежал. Сейчас Второй господин сидит запертый в этом доме и очень волнуется. А соседка Яо, что продает цветы, выдает себя за его родственницу и охраняет дверь, так что ваш брат никак не может выйти.

Услышав эту историю, старший господин немедленно приказал сбегать за фонарями и поспешил к храму Орлиного Пика. Проходимцы встретили его у входа.

— У нас давно не было такого счастливого дня! — нагло заявили они. — Надо и у этого очистить карманы!

Старший господин Тан храбро растолкал толпу хулиганов, отстранил Яо и выбил дверь. Младший брат не заставил себя ждать и быстро выскочил из дома. Хулиганы хотели было остановить старшего господина, но при виде фонарей с надписью «Главная канцелярия воеводы» и грозного лица старшего господина не решились его тронуть и разбежались.

Братья возвратились домой. Дней через двенадцать убрали щит для объявлений экзаменационной палаты, на котором обычно вывешивался голубой список[249]. Это значило, что скоро объявят результаты экзаменов. Через два дня вывесили списки сдавших экзамены — фамилий братьев в них не было. Они возвратились к себе и, кипя от злости, не выходили из дома дней восемь, пока не получили обратно своих сочинений, которые даже не были до конца просмотрены экзаменаторами. Оба брата принялись на чем свет стоит ругать главного экзаменатора и всех его помощников.

В это время нарочный из гуйчжоуского ямыня принес письмо. Братья распечатали его и прочитали.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ СОРОК ТРЕТЬЕЙ рассказывается о том, как на дамбе Диких Козлов генерал дал большое сражение и как среди песен и танцев вождь племени мяо напал на лагерь

Напомним о том, как братья, получив свои неудавшиеся сочинения, рвали и метали от возмущения и как вдруг им принесли письмо из области Чжэньюань провинции Гуйчжоу. Братья распечатали письмо и прочитали: «За последнее время племя мяо бунтует. Узнав результаты экзаменов, немедленно выезжайте, независимо от того, удачны или нет они будут».

— Отец вызывает нас в ямынь. Нам надо вернуться в Ичжэн и приготовиться к длительному путешествию, — сказал старший брат.

Они приказали Усатому Ю нанять лодку и расплатиться за жилье, а когда сборы были закончены, сели в паланкин и в сопровождении слуг, которые тащили вещи, выехали за ворота Ханьсимынь. У берега их уже ожидала лодка. Узнав об их отъезде, Гэ Лай-гуань купил пару уток, закусок и чаю и пришел проводить их. Старший господин незаметно передал ему кошелек с четырьмя лянами серебра. Они простились, и под вечер лодка отчалила.

Уже на следующее утро они добрались до родных мест, высадились на берег и направились домой. Не успели они умыться и напиться чаю, как вошел слуга и доложил о приходе Тана Шестого.

Тот пришел не один. За ним следовал какой-то незнакомец. Едва увидев братьев, Тан разразился тирадой:

— Я слышал, что наш старый господин идет походом против мяо. О, я уверен, он усмирит их. А в будущем году двор проведет экзамены на следующую степень, и, я не сомневаюсь, вы обязательно сдадите. Наш старый господин получит высокий титул, и любая должность будет наверняка обеспечена вам по наследству. Вот тогда, старший брат, я попрошу вас наградить меня шелковой шляпой чиновника. Как тогда будет трепетать передо мной эта девица Си!

— Я вижу, — ответил старший брат, — что ты рвешься к этой шляпе только ради девицы Си. Нет, уж лучше подарить ее Ван И-аню!

— Вам бы только языками трепать, — вмешался младший брат. — Ты лучше объясни, кто это с тобой.

Незнакомец поклонился, спросил о здоровье и вытащил из-за пазухи письмо.

— Это Цзан Ци из Тяньчанского уезда. А письмо от Ду Шао-цина. Он пишет, что Цзан Ци очень надежный человек и рекомендует его к вам в услужение.

Второй брат распечатал письмо и прочел его. Ду Шао-цин спрашивал о здоровье отца, а в конце письма была приписка: «Цзан Ци долго служил нарочным в провинции Гуйчжоу, прекрасно знает глухие горные тропы, а поэтому может служить проводником».

— Мы давно не виделись с братом Ду, но если он рекомендует этого человека, мы оставим его у себя, — сказал старший брат.

Цзан поклонился господам, поблагодарил их и удалился.

— Господин Ван Хань-цэ хочет видеть вас, — доложил братьям привратник. — Он сидит в зале.

— Мы с гостем останемся здесь, а ты прими его, — сказал старший брат младшему и, когда тот ушел, распорядился приготовить кушанья и предложил Шестому господину закусить.

— Зачем приходил Ван Хань-цэ? — спросил старший брат младшего, когда тот вернулся.

— Он говорит, что у его хозяина Вань Сюэ-чжая на днях отправляются две лодки с солью. Вот он и просил последить за ними в дороге, — ответил младший и подсел к столу.

Когда трапеза была окончена, Шестой господин стал прощаться.

— Ну, я пошел, а завтра обязательно провожу вас. Если Второй господин свободен, можно сходить к девице Си. Я предупрежу ее, чтобы она ждала.

— Шестой брат, до чего же ты надоедлив! Ну где у нас время идти к этой паршивой девке? — вмешался старший брат.

Гость не стал спорить, ухмыльнулся и вышел.

На следующий день была заказана большая лодка, на которую Усатый Ю, Цзан Ци и еще несколько слуг перетащили вещи. На палубе выставили пики, повесили флаги, лодка выглядела очень нарядно. Шестой господин проводил братьев до отмели Желтой Глины, простился с ними и на маленькой джонке вернулся назад.

Грянули выстрелы, возвещающие об отправке судов, и лодка двинулась вверх по реке. В этот же день должны были добраться до Дагутана, но внезапно поднялся сильный ветер. Старший брат приказал закрыть все окна и встать на якорь у берега. Кругом, куда ни кинь взгляд, вздымались волны с седыми гребешками, похожими на снежно-белую вываренную соль. Джонки, груженные солью, ветром прибило к берегу. Там на якоре стояло около двухсот маленьких лодок. Вскоре на берегу появилось около двухсот молодцов весьма свирепого вида.

— Джонки с солью попали в беду! — заорали они. — А ну, поможем им сняться с мели!

Они подплыли к лодкам, вскарабкались на палубы, в одно мгновение вытащили из трюмов тюки с солью и, не вступая ни в какие разговоры, весело переправили их на свои лодчонки. Когда все двести лодок были забиты мешками до отказа, каждый взял весло и стал грести в сторону небольшой бухты. Лодки неслись как ветер и скоро скрылись из вида.

Рулевые и сопровождавшие их приказчики застыли на месте, оторопело взирая друг на друга. Но тут вдруг они увидели лодку с флагом «Главная канцелярия воеводы Гуйчжоу» и поняли, что это лодка молодых Танов. Переправившись в лодку братьев, они бросились на колени и стали умолять их о заступничестве.

— Эта соль принадлежит господину Ваню. Вы собственными глазами видели, как разбойники ограбили нас. Мы умоляем, помогите нам, уважаемые господа!

— Мы, конечно, близко знакомы с вашим хозяином, — ответил старший брат, — но всякое дело по ограблению должно решаться местными властями. Вам надо отправиться к ним и подать прошение!

Приказчикам ничего не оставалось как отправиться с прошением в уезд Пэнцзэ. Начальник уезда немедленно начал следствие и вызвал к себе в малый зал рулевых, приказчиков, матросов и всех остальных, кто был в джонках с солью.

— Почему ваши джонки, груженные солью, остановились у нашего берега? — спросил уездный. — Как фамилия разбойников, и знали ли вы их раньше?

— Наши джонки ветром прибило к берегу, — ответил рулевой, — а там в бухте оказалось двести джонок и целая банда злодеев, которые утащили наши тюки с солью.

Уездный вскипел гневом.

— У нас в уезде строгие порядки и до сих пор было тихо, о грабежах и слышать не приходилось. Наверное, ты, подлый раб, нагрузив джонку солью этого торговца, спелся с приказчиками. Вы спустили товар на веселые дома да азартные игры и по дороге продали его! А теперь придумали эту историю, надеясь уйти от ответственности! Как вы смеете лгать мне прямо в лицо?

Недолго думая, уездный бросил экзекуторам бирку с определением меры наказания. Два свирепых стражника схватили рулевого, повалили его на землю и отсчитали двенадцать ударов палкой, так что спина бедняги превратилась в сплошную рану. Тогда уездный обрушился на приказчика:

— Ты с ним заодно, и тебе, конечно, все известно! А ну, выкладывай все начистоту! — грозно воскликнул он и потянулся было за очередной дощечкой.

К несчастью, приказчик вырос в богатой семье, это был слабый изнеженный молодой человек. Совсем недавно у него стала пробиваться бородка, и хозяин в первый раз поручил ему сопровождать товар. Приказчику никогда в жизни не приходилось видеть, как наказывают, и сейчас он трясся как лист, боясь сказать хоть одно слово. Он готов был говорить все, что ему прикажут, отбивал поклоны и дрожал как былинка, моля о пощаде. Затем уездный набросился на матросов; он решил отправить в тюрьму всех, сопровождавших джонки с солью, а следствие продолжить только на следующий день.

Перепуганный приказчик приказал одному из матросов бежать к господам Танам и просить их заступничества. Старший брат послал уездному слугу Цзан Ци с визитной карточкой, а на словах велел передать следующее:

— Люди этого Ваня проявили неосторожность, но товара потеряно не очень много. Вы, господин уездный, уже наказали владельца лодки, прикажите ему в следующий раз быть внимательней и простите всех.

— Ну что ж, пусть будет так, — согласился уездный и велел Цзан Ци передать визитную карточку братьям.

Открыв снова присутствие, он обратился к виновным с такими словами:

— Мне бы следовало отправить вас в уезд Цзяду для взыскания с вас убытков. Но я проявлю милость и на первый раз прощу вас.

Он еще долго болтал о своей милости и наконец выгнал их. Приказчик и рулевой отправились к братьям, поклонились им, поблагодарили за участие и возвратились к себе.

На следующий день ветер утих, и лодка братьев Тан снова тронулась в путь. Через несколько остановок они сошли на берег, добрались до Чжэньюаня и оттуда послали в ямынь Усатого Ю с сообщением о своем приезде. В этот день в ямыне принимали большого гостя — правителя области Чжэньюань. Фамилия правителя была Лэй, имя Цзи, второе имя Кэн-си. Это был очень образованный человек, уроженец уезда Дасин, поступивший на государственную службу после сдачи экзаменов на степень цзиньши. Сейчас ему уже перевалило за шестьдесят. В свое время он служил в ведомстве, но потом получил повышение и был назначен на должность правителя области Чжэньюань. Лэй жил в этих местах уже лет шесть и хорошо знал племя мяо.

Правитель Лэй и воевода Тан, кончив трапезу, сидели за чаем в западном зале и разговаривали.

— У нас здесь есть два сорта этих мяо: покорные и дикие. Покорные уважают законы императора и не осмеливаются роптать, но дикие могут легко взбунтоваться. Особенно свирепы те, что живут около пещеры Золотого Пса и обрыва Больших Камней. Как-то старшина — инородец Тянь Дэ докладывал мне, что однажды в пещере Золотого Пса мяо захватили сюцая Фын Цзюнь-жуя и утащили его к своему вождю Бе Чжуан-яню. Они требуют за него выкуп в пятьсот лянов серебра. Нет, что-то надо предпринять! Здесь затронута честь самого императора! Как они смели взять китайца да еще требовать за него выкуп? Это нарушение всех законов! Здесь не может быть другого решения, как только послать к пещере войска, разгромить банду преступников и освободить Фын Цзюнь-жуя. А потом дело передадим местным властям, чтобы они выяснили причины смуты и наказали виновников. Иного выхода нет!

— Совершенно верно, — сказал Лэй, — но есть ли смысл прибегать к помощи войск из-за одного человека? Мне кажется, лучше всего послать этого Тянь Дэ к вождю племени мяо с приказом отпустить Фын Цзюнь-жуя подобру-поздорову. Таким путем можно уладить все тихо и мирно.

— Вы ошибаетесь, господин, — возразил Тан. — Старшина Тянь Дэ, быть может, доберется до пещеры, но там его схватят эти смутьяны и потребуют выкуп в тысячу лянов. Вы пойдете — и вас заберут, только потребуют уже не тысячу, а десять тысяч. Что тогда делать? Кроме того, двор ежегодно отпускает огромные деньги на обучение солдат и требует, чтобы они ко всему были готовы. Если бояться и ждать у моря погоды, лучше совсем не тратиться на этих бездельников!

Слово за словом, и между ними началась перебранка.

— Не будем спорить, — сказал наконец Лэй, — напишем пока краткий рапорт начальству! Как решат, так и поступим.

Правитель области Лэй извинился перед Таном за причиненное беспокойство и, откланявшись, возвратился в свой ямынь.

Раздались выстрелы, и ворота закрылись. Тан вернулся к себе, где его уже ждали сыновья. Они поклонились отцу и спросили его о здоровье. Слуга Цзан Ци тоже отвесил хозяину низкий поклон. Отец расспросил сыновей о родине и отправил их отдыхать.

Через несколько дней генерал-губернатор наложил свою резолюцию на рапорте: «Надеемся, что ваши солдаты разгромят взбунтовавшихся мяо, и законы восторжествуют. С получением сего распоряжения, приступайте к действиям».

Всевода Тан тотчас же послал своего человека в областной ямынь за писарем из военного приказа. Когда он явился, его сразу же заперли в библиотеке. Перепуганный писарь не знал, что и подумать. Вечером, во время третьей стражи, в библиотеку пожаловал сам воевода Тан. Он отпустил охранников и, когда их оставили наедине, выложил на стол слиток серебра в пятьдесят лянов.

— Возьми, уважаемый, — сказал он. — Я пригласил тебя сюда только для того, чтобы купить один письменный знак.

Трясясь от страха, писарь промолвил:

— Приказывайте, господин, все сделаю, что от меня требуется, но писарь ни за что не осмелится брать от вас вознаграждение!

— Ну, это ты зря. Я тебя не затрудню. Завтра утром к вам в ямынь придет бумага, в которой мне предписывается выступить в поход. В этой бумаге к словам «…взять солдат и лошадей» ты припиши слова «побольше». Вот и все, других поручений к тебе нет. А это серебро тебе за труды.

Писарь обещал исполнить волю воеводы и, взяв серебро, ушел. Через несколько дней областное управление уведомило о том, что воевода Тан должен выступить в поход. В приказе говорилось о необходимости «взять побольше солдат и лошадей». В распоряжение Тана выделили три батальона и две бригады в резерве. Провиант и фураж были полностью подготовлены.

Наступил канун Нового года. Командиры Цинцзянской и Тунжэньской бригад доложили Тану, что выступление в последний день года запрещено военным уставом, ибо это якобы приносит несчастье. Тан только рукой махнул:

— Не обращайте на это внимание. Секрет успеха в единодушии. Сегодня мяо празднуют Новый год. Очень хорошо, что мы застанем их врасплох и атакуем, когда они ни о чем и не подозревают.

И Тан приказал командиру Цинцзянской бригады через обрыв Малых Камней проникнуть к склону Барабанной Башни и отрезать мятежникам путь к отступлению. Тунжэньский шоубэй со своей бригадой должен был от горы Шипиншань идти на холм Девяти Извилин и задержать авангардные части противника. Сам воевода Тан со своим отрядом занимал центральную позицию у дамбы Диких Козлов.

После уточнения дислокаций войска двинулись вперед.

Логово смутьянов находилось как раз у дамбы Диких Козлов.

«Если мы пойдем по большой дороге, то они заметят нас, запрутся в своих многоярусных каменных пещерах, и нам придется дать отдых усталым солдатам. Тогда трудно рассчитывать на скорую победу», — размышлял Тан.

— Ты знаешь какую-нибудь тропу, ведущую к ним в тыл? — внезапно спросил он у Цзан Ци.

— Да, есть такая. Надо идти от обрыва Курильниц, перевалить через гору и по Каменному ручью забраться к ним в тыл. Эта дорога близкая, всего восемнадцать ли. Только вода в ручье очень холодная, а сейчас еще лед, так что придется потерпеть, — ответил Цзан Ци.

— Это не страшно. — Тан приказал кавалеристам надеть промасленную обувь, а пехоте сапоги с шипами.

Тем временем вождь мяо собрал в пещеру все племя, мужчин и женщин. Они пили вино и веселились по случаю Нового года. Фын Цзюнь-жуй, оказавшийся изменником, получил в жены девушку из племени мяо и сидел сейчас вместе со своим тестем в окружении женщин. Одетые в красные и зеленые платья, женщины били в литавры, барабаны и показывали представления. Вдруг в пещеру влетел запыхавшийся воин.

— Беда! — закричал он. — На нас идут императорские войска! Они уже у холма Девяти Извилин!

Насмерть перепугавшийся вождь поспешно выслал вперед двести копьеносцев. В этот момент опрометью вбежал второй солдат:

— На склоне Барабанной Башни китайские войска. Солдатам нет числа!

Вождь мяо и Фын Цзюнь-жуй пришли в полное смятение. Грянули залпы, на горе вспыхнули яркие факелы. Вслед за этим прозвучал боевой клич. Сначала он слышался откуда-то сверху, потом стал раздаваться и снизу. Вождь собрал своих воинов и бросился в бой. Но всадников и воинов Тана с пиками и трезубцами невозможно было остановить: они прорвались к дамбе Диких Козлов и принялись рубить врага. Полегло больше половины воинов мяо. Вождь вместе с Фын Цзюнь-жуем убежали по узенькой тропе и спрятались в другой пещере.

Передовые части тунжэньского шоубэя и арьергардные части цинцзянского генерала соединились у дамбы Диких Козлов и принялись обшаривать пещеру. Воинов мяо они убивали, женщин брали для кухонных работ. Воевода Тан отдал приказ войскам разбить лагерь у дамбы Диких Козлов. Генерал и шоубэй пришли в шатер Тана поздравить его с победой.

— Не успокаивайтесь, господа генералы. Хотя этот разбойник и потерпел поражение, ему все же удалось скрыться. Он обязательно соберет оставшихся воинов и попытается сегодня же ночью напасть на лагерь. Нам необходимо принять меры предосторожности… — предостерег их Тан и, обратившись к Цзан Ци, спросил — Какая пещера ближе всего к нашему лагерю?

— До ближайшей пещеры Сердитого Глаза менее тридцати ли, — ответил тот.

— У меня есть план, — сказал Тан генералам. — Вы со своими войсками устроите засаду у моста Шичжу. Это единственный путь, по которому будут отходить мяо. Как только услышите выстрелы, выскакивайте из засады и крушите врага.

Генералы отправились выполнять приказ, а воевода велел из числа пленных женщин отобрать тех, кто умеет петь и танцевать. Женщины закололи волосы в пучок, надели на себя свои наряды и босиком побрели в шатер командующего, где их заставили петь песни и танцевать. Тем временем Тан выслал своих солдат в засаду.

В пятую стражу вождь мяо во главе воинов, вооруженных мечами и копьями, выбрался из пещеры Сердитого Глаза и бесшумно перешел мост Шичжу. Увидев, что на дамбе Диких Козлов в шатре командующего горят яркие огни и слышатся песни, мяо с криками устремились туда, но попали впросак: там, кроме женщин их племени, не было ни одного человека. Поняв, что они оказались в ловушке, мяо поспешно бросились назад. Но в этот момент в ущелье раздался боевой клич, оттуда высыпали воины, до сих пор укрывавшиеся в засаде. Вождь мяо и его стражники, спасая жизнь, устремились к мосту, но там их встретила новая засада. Не дожидаясь выстрелов, солдаты выскочили из-под моста и со всех сторон ринулись на врага. Мяо спасли только их толстые, мозолистые подошвы. Не обращая внимания на отвесные скалы и колючки, они, словно обезумевшие обезьяны, словно кролики, спасающие свою жизнь, бросились врассыпную.

Воевода Тан одержал большую победу.

Когда подсчитали потери, то оказалось, что во всех трех батальонах и двух бригадах урон очень незначительный. С победными песнями армия возвратилась в Чжэньюань.

Правитель области Лэй встретил победителя и, поздравив его с успехом, спросил о вожде Бе Чжуан-яне и изменнике Фын Цзюнь-жуе.

— Мы несколько раз побеждали, и всякий раз они спасались бегством. Вероятно, они бросились в ущелье и покончили с собой, — ответил Тан.

— Судя по всему, это может быть и так, но такой ответ для начальства будет выглядеть слишком неубедительно, — заметил Лэй.

Тан не нашелся что ответить и отправился в свой ямынь, где его встретили сыновья.

От разговора с Лэем остался неприятный осадок, и воевода всю ночь не мог уснуть.

На следующий день он отправил начальству отчет о походе и рапорт о победе. Генерал-губернатор наложил свою резолюцию. Он, как и Лэй, спрашивал о преступниках Бе Чжуан-яне и Фын Цзюнь-жуе. Резолюция заканчивалась словами: «Необходимо в кратчайший срок поймать зачинщиков и доставить их властям. Без этого нельзя доложить двору о победе».

Воевода совсем растерялся и не знал, что ему предпринять. В этот момент Цзан Ци опустился перед ним на колени и сказал:

— Я знаю все дороги, что ведут в пещеры диких мяо. Пошлите меня, господин, я разведаю, где скрывается Бе Чжуан-янь, и придумаю, как его выловить.

Обрадованный Тан наградил слугу пятьюдесятью лянами серебра.

Получив приказ, Цзан Ци отправился на поиски и пропадал около девяти дней, а когда возвратился, доложил:

— Я добрался до пещеры Сердитого Глаза и узнал, что их вождь повздорил с Бе Чжуан-янем из-за того, что тот взял его воинов и потерпел поражение при нападении на лагерь. Сейчас Бе Чжуан-янь скрывается в пещере Белых Жуков. Я проник туда и узнал, что там же спрятался и Фын Цзюнь-жуй. С вождем всего с десяток родственников, воинов совсем нет. Слышал я, что они вынашивают коварный замысел. Восемнадцатого числа первой луны в Чжэньюане появится дух Железного Ручья. Когда все жители города в этот день запрут двери и спрячутся в домах, они, наряженные дьяволами, придут к вам, чтобы отомстить. Вам, господин, надо учесть это и быть начеку.

— Я понимаю, — кивнул головой Тан и, щедро одарив слугу, отослал его отдыхать.

В Чжэньюане действительно существовало поверье, будто восемнадцатого числа первой луны появляется дракон Железного Ручья, который выходит на свет для того, чтобы выдать замуж свою младшую сестру. Невеста на редкость безобразна и боится, что люди увидят ее уродство. Поэтому ее охраняет свита из солдат-раков и генералов-крабов. Все люди должны в этот день запереть двери, сидеть в домах и не выглядывать, на улицу. Если кто-нибудь украдкой взглянет на невесту, она тут же почувствует это и пошлет на землю страшный ураган. Окрестности зальет водой в три чи глубиной, и люди будут гибнуть без счету.

Семнадцатого числа Тан призвал к себе своих приближенных и спросил:

— Кто из вас знает Фын Цзюнь-жуя?

Из толпы вышел высокий солдат. Он упал на колени и проговорил:

— Я знаю его.

— Хорошо, — сказал Тан и велел солдату надеть длинный белый халат, напялить на голову высокую черную шляпу из бумаги и вымазать все лицо известью. Солдат должен был изображать местного духа. Остальных Тан заставил надеть маски — коровьи головы и лошадиные морды — и приказал солдатам изображать свирепых прислужников властителя подземного царства.

— Завтра, как только увидишь Фын Цзюнь-жуя, — добавил он, обращаясь к солдату, — хватай его! Получишь богатое вознаграждение.

Когда все было подготовлено, Тан приказал стражнику на рассвете открыть Северные ворота.

Ночью Бе Чжуан-янь и Фын Цзюнь-жуй во главе своих воинов, переодетых прислужниками духов, с ножами за пазухой, подкрались к городским воротам. Они были открыты. Заговорщики пробрались к конюшням военного управления. Человек десять с оружием в руках взобрались на стену. Перед ними лежал большой пустой двор, залитый тусклым лунным светом. Пока они размышляли, куда идти, на стене появилось странное существо с гонгом в руках. Оно дважды ударило в гонг, стена затряслась и упала, как при землетрясении. В этот момент внезапно вспыхнуло множество факелов, появились десятки злых духов со стальными вилами и крюками в руках.

Бе Чжуан-янь и Фын Цзюнь-жуй от ужаса не могли двинуться с места, словно кто-то прибил их ноги к земле. Один из духов подошел к Фыну и, зацепив его своим крюком, заревел:

— Взять Фын Цзюнь-жуя!

Духи захватили с десяток заговорщиков, улизнуть никому не удалось. Пленников провели в малый зал. Воевода Тан пересчитал их и на следующий же день отправил в областной ямынь. Правитель Лэй несказанно обрадовался, когда узнал о поимке главаря и изменника. Он испросил разрешения обезглавить обоих и, когда казнь свершилась, выставил головы на базарной площади в назидание другим.

Остальные мяо были тоже казнены, и ко двору был направлен рапорт. Вскоре получили ответ: «По делу о расправе Тан Цзоу над бандитами мяо в пещере Золотого Пса. Ввиду безрассудных действий, растраты денег и провианта, понизить вышеозначенного на три ранга, дабы пресечь карьеризм, прикрытый благими деяниями. Быть по сему».

Прочитав правительственный указ, воевода Тан лишь тяжело вздохнул. Вскоре из ведомства пришла бумага о назначении нового чиновника на должность. Тан сдал печать и, посоветовавшись с сыновьями, решил вернуться в родные места. Начались сборы в дорогу.

А дальше произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ СОРОК ЧЕТВЕРТОЙ рассказывается о том, как воевода Тан, одержав победу, возвратился на родину, а знаток классических книг Юй, попивая вино, расспрашивал о похоронах

Напомним о том, как воевода Тан, посовещавшись со своими сыновьями, стал собираться на родину. Правитель области Лэй передал повару ямыня четыре ляна серебра, приказал ему готовить угощения и пригласил Тана к себе. В день отъезда все чиновники города провожали воеводу. Тан на лодке доплыл до Чандэ, переправился через озеро Дунтинху и по Янцзы добрался до Ичжэна. В дороге не было никаких происшествий. Тан расспрашивал сыновей об учебе и наслаждался речным пейзажем. Дней через двадцать они приехали в Шамаочжоу. Вперед был послан человек, чтобы предупредить домашних о скором приезде отца с сыновьями.

Узнав об этом, Шестой господин поспешил на отмель Желтой Глины, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение прибывшим и рассказать о местных новостях. Тану очень не понравились медоточивые речи Шестого господина, и он раздраженно заметил:

— Я выехал отсюда тридцать лет тому назад. За это время ты стал уже взрослым человеком. Где это ты выучился низкопоклонничать?

Заметив, что каждую фразу он начинает «Почтительно доношу уважаемому господину…», воевода совсем рассвирепел.

— Мерзавец! Что ты болтаешь? Я ведь твой дядя. Почему ты не называешь меня как положено, а величаешь уважаемым господином?

Когда же речь зашла о сыновьях Тана, и племянник стал величать их старшим господином и Вторым господином, Тан совсем вышел из себя:

— Низкая тварь, достойная только смерти! Это твои братья, а ты, вместо того чтобы учить их и заботиться о них, называешь их господами!

Всю дорогу до самого дома он отчитывал племянника, и тот совсем приуныл.

Дома Тан поклонился предкам и распаковал вещи. Его брат, бывший начальник уезда Гаояо, вышедший теперь по возрасту в отставку, узнав о его приезде, поспешил к нему, и братья, обрадованные встречей, несколько дней пили вино. Воевода не пошел в город и не стал принимать чиновников. Подле реки он построил дачу из нескольких комнат, окружил себя книгами и музыкальными инструментами и занялся воспитанием сыновей. Прошло месяца четыре. Однажды, просматривая сочинения сыновей, написанные ими на дружеских соревнованиях с сюцаями, он недовольно проговорил:

— С такими сочинениями разве выдержишь экзамены? Нет, уж если я приехал сюда, надо пригласить учителя и по-настоящему заняться их образованием.

С тех пор эта мысль не давала ему покоя.

Как-то слуга доложил:

— Прибыл господин Сяо из Янчжоу.

— Это мой названый племянник. Пожалуй, я и не узнаю его. — И Тан приказал ввести гостя.

Сяо Бо-цюань вошел и поклонился. Тан обратил внимание, что гость очень красив и изысканно одет.

— Поздравляю вас с приездом! — проговорил Сяо после взаимных поклонов. — Я обязан был зайти и спросить о здоровье, но несколько опоздал, так как все это время был с господином Гао, занимающим должность толкователя книг при Академии ханьлиней в Нанкине. Он взял отпуск и, возвращаясь домой, остановился проездом в Янчжоу.

— Вас можно поздравить с успешным экзаменом на степень сюцая? — спросил Тан.

— По милости прежнего старшего экзаменатора я выдержал экзамен, однако одежда сюцая — этот халат с синим воротником — для меня ничего не значит. Более радостным явилось то, что три дня назад мое сочинение стало известно всему городу, а это показывает, что экзаменатор не ошибся, отнеся меня к категории выдержавших.

Изысканная речь Сяо пришлась Тану по душе; он оставил гостя у себя в кабинете и пригласил пообедать в обществе своих сыновей. После полудня Тан снова вышел к гостю и рассказал ему о своем желании найти учителя для подготовки сыновей к экзаменам.

— Я недавно познакомился с одним учителем, который проверяет сочинения, написанные молодыми людьми на дружеских соревнованиях. Это некто Юй Тэ из уезда Ухэ. Второе имя его Ю-да. Он великолепно знает классиков и блестяще разбирается в сочинениях. В этом году он учительствует в доме одного соляного торговца, но там ему не очень нравится. Если дядюшка хочет пригласить учителя, то это самый подходящий человек. Напишите приглашение и пошлите кого-нибудь из сыновей вместе со мной к господину Юю, мы приведем его сюда. Плата за обучение всего лянов шестьдесят в год.

Тан очень обрадовался и предложил Сяо Бо-цюаню провести у него дня два. Написав приглашение, воевода приказал старшему сыну нанять лодку и вместе с Сяо Бо-цюанем ехать в Янчжоу к господину Юю. Учитель жил близ реки в доме соляного торговца У. Сяо советовал сыну Тана написать в визитной карточке «позднорожденный», а затем, когда господин Юй примет предложение, послать ему новую карточку от имени ученика.

— Он будет для меня наполовину учителем, наполовину другом. Поэтому я напишу «младший брат по учению», — ответил сын Тана.

Сяо Бо-цюань так и не смог его переубедить. У ворот они вручили слуге карточку Тана с надписью «младший брат по учению», и их ввели в кабинет. Учитель Юй оказался близоруким человеком, в дорогом халате голубого цвета и красных туфлях. Он носил шляпу ученого. Учителю было за пятьдесят. Его белое лицо украшала бородка, расчесанная на три пряди. Хозяин раскланялся с гостями и сел.

— Брат Бо-цюань, вы уезжали на днях в Ичжэн. Когда вы вернулись? — спросил Юй.

— Я ездил навестить моего названого дядю Тана и прожил у него несколько дней. А это его сын, — ответил Сяо и протянул учителю карточку старшего сына Тана.

Учитель взглянул на карточку и положил ее на стол.

— Как я осмелюсь? — воскликнул он, когда Сяо Бо-цюань рассказал ему о том, что его просят быть учителем.

— Сегодня мы пришли поклониться вам. Если вы, учитель, согласны, вам немедленно пришлют деньги, — добавил Сяо Бо-цюань.

— Сыновья почтенного господина обладают огромными талантами, — улыбнулся Юй Ю-да, а я всего лишь неотесанный невежда, не обладающий никакими способностями. Разве я осмелюсь быть старше их хоть на один день? Позвольте мне взвесить все, я вам отвечу позднее.

Гости откланялись и ушли. На следующий день Юй Ю-да отправился к Сяо с ответным визитом.

— Брат Бо-цюань! — сказал он. — Я не могу принять предложение, которое вы сделали вчера.

— Почему? — удивился тот.

— Если бы он искренне желал, чтобы я стал его учителем, он не пришел бы ко мне с карточкой, где написано «младший брат»! — засмеялся Юй. — Очевидно, он не жаждет пополнить свои знания. Однако не в этом дело. У меня есть один знакомый, начальник Увэйского округа. Он на днях прислал мне письмо с приглашением. Вот я и поеду к нему. Если он мне поможет немного, это будет лучше, чем учительствовать целый год. В ближайшем времени я распрощаюсь со своим нынешним хозяином. А что касается места у Тана, то порекомендуйте им другого человека.

Сяо Бо-цюань не мог больше настаивать. Вернувшись, он сообщил обо всем сыну Тана и стал искать другого учителя.

Через несколько дней Юй Ю-да действительно простился со своим хозяином, сложил вещи и отправился в Ухэ, где в переулке Юйцзясян находился его дом. Его встретил родной брат, образованнейший сюцай уезда Ухэ, которого звали Чи или другим именем Ю-чжун.

В это время в уезде процветала фамилия Пын. Несколько человек из этого рода получили степень цзиньши, а двоих выбрали в академию. Ограниченные людишки со всего уезда Ухэ старались войти в доверие к знати Пын.

По-своему был известен в уезде и некий Фан родом из Хуэйчжоу. В Ухэ он открыл ломбард, а также торговал солью. Этот Фан не был уроженцем этого уезда, но захотел породниться со старожилами.

Семья Юй из переулка Юйцзясян из поколения в поколение была связана родственными узами с другой семьей деревенского шэньши Юя. Обе семьи долгое время не хотели родниться с Фанами. Но потом несколько членов их рода, люди бессовестные и низкие, позарились на богатства Фанов и взяли в жены дочерей торговца. Впоследствии браки повторялись, но Фаны и не думали особенно раскошеливаться на подарки. Более того, они имели наглость заявить, что сыновья из обоих семей завидовали богатству Фанов и из-за этого жаждали породниться с ними. Таким образом, в обеих семьях появились люди, которые забыли об уважении к своим предкам. Одни из них были просто недалекими людьми, действия которых определялись словами: «Если ты не Фан, я с тобой не роднюсь; если ты не Пын, я с тобой не дружу». Вторые были хитрецами, живущими по принципу, который можно выразить словами: «Если не Фан, я с тобой не знаюсь, если не Пын, я с тобой не разговариваю».

Иначе говоря, эти глупцы и корыстолюбцы ни с кем в уезде Ухэ не хотели родниться, кроме тех, кто носил фамилию Фан, и не желали ни с кем знаться, кроме Пынов, которые стали цзиньши. От природы глупые, эти люди жаждали выдвинуться и получить барыши.

Хитрецы же мечтали о том, как бы породниться с Фанами, но Фаны уже не нуждались в этом.

Не решаясь говорить открыто о своем разрыве с Фанами, эти люди распускали слухи о своих связях и запугивали доверчивых.

— Господин Пын — мой старый учитель, — уверял один из них.

— Господин Пын Третий пригласил меня к себе в кабинет и долго беседовал со мной по душам, — говорил другой, а третий нашептывал:

— Господин Пын Четвертый привез мне из столицы книги.

Поверив этим хитрецам, люди часто приглашали их пить вино, заставляли повторять подробности, которые еще больше пугали простаков. Так продолжалось многие годы.

Но братья Юй Ю-да и Юй Ю-чжун почитали своих предков, никуда не ходили и целыми днями занимались дома. Величие соседей их не интересовало. Старший Юй изъездил много областей, округов, уездов, и у него было немало знакомых среди правителей и начальников. Но в родном уезде он никогда не упоминал о них.

Все жители Ухэ считали, что любой цзюйжэнь или цзиньши стоит на равной ноге с начальниками округов или уездов и может прийти к ним с любой просьбой, а те не вправе отказать. Но если бы кто-нибудь сказал, что уездный уважает кого-то только за его поведение, называет его знаменитым мужем и хочет познакомиться с ним, то у жителей Ухэ усмешка искривила бы губы. Для них такое поведение уездного было равносильно решению человека, никогда не сдававшего экзаменов, отправить свою карточку к начальнику уезда или идти к нему с визитом. Начальник уезда мог бы своими руками вытолкать его вон. Таковы были их убеждения.

Братья Юй жили уединенно. Такого поведения, как у них, таких сочинений, какие писали они, пожалуй не было даже в старину. Люди же замечали лишь то, что к ним не ходит с визитом местный уездный, что братья не роднятся с Фанами и не дружат с Пынами, а поэтому даже друзья перестали уважать их, хотя и не решались открыто высказать свое пренебрежение.

В тот день, когда приехал старший брат, Юй Ю-чжун приготовил вина, чтобы отметить его возвращение, и рассказал, что произошло с ним за целый год. Выпив вина, старший Юй лег спать вместе с братом на одной кровати в его кабинете.

Ночью старший Юй намекнул на то, что собирается ехать в округ Увэй повидать друга.

— Поживи немного дома, — попросил брат. — Я съезжу в область на экзамены, а когда вернусь, поедешь ты.

— Ты ничего не знаешь, а я ведь истратил все деньги, что получил за преподавание в Янчжоу. Я затем и еду, чтобы достать несколько лянов серебра. Поезжай себе на экзамены, а за домом будут следить твоя невестка и жена. Ведь мы с тобой всегда жили затворниками, никто у нас не бывал. Почему же ты так настаиваешь на том, чтобы я остался дома?

— Брат, если тебе удастся раздобыть несколько десятков лянов, давай устроим похороны родителям. Вот уже больше десяти лет стоят гробы в доме, и домашние очень беспокоятся.

— Я тоже думал заняться этим, — согласился старший Юй.

Вскоре он уехал в округ Увэй, а дней через десять пришло извещение об экзаменах в Фыняне. Младший брат собрал свои пожитки и отправился в путь. Восьмого числа четвертой луны он добрался до Фыняна и снял там угол. На другой день главный экзаменатор устроил воскурение благовоний, а десятого числа вывесили объявление о приеме заявлений. На следующее утро начались экзамены сюцаев восьми округов Фыняна, а через четыре дня стали известны результаты. На повторные экзамены прошли по три сюцая из каждого округа. Юй Второй попал в число счастливцев и шестнадцатого прошел повторные экзамены. На следующий день сообщили, что Юй занял второе место по первому разряду. Время летело быстро. Двадцать четвертого числа Юй проводил главного экзаменатора и отправился домой в Ухэ.

Тем временем старший Юй приехал в округ Увэй. Начальник округа, ценивший старую дружбу, оставил его на несколько дней у себя и сказал:

— Господин Юй, я прибыл сюда на должность недавно и поэтому не могу подарить вам сразу крупную сумму. Но у меня есть одно дело, вы выступите ходатаем, и я удовлетворю вашу просьбу. Человек, который замешан в этом деле, готов заплатить четыреста лянов серебра, и мы разделим их на троих. Вы получите более ста тридцати лянов и, возвратившись домой, устроите похороны ваших родителей. Ну а в будущем я вам еще окажу услугу.

Обрадованный Юй поблагодарил начальника округа и пошел с визитом к Фын Ину, дело которого, связанное с убийством, разбиралось в суде. Старший Юй выступил за него ходатаем, и начальник округа его поддержал. Юй получил свое серебро, распрощался с окружным и, собрав пожитки, отправился домой. Когда он проезжал мимо Нанкина, он вспомнил, что здесь на берегу реки, в домике у моста Лишэцяо, живет Ду Шао-цин из Тяньчана.

«Ведь он мой двоюродный брат. Почему бы мне не заехать к нему?» — подумал Юй и, свернув в городские ворота, направился к Ду Шао-цину.

Тот вышел встретить гостя и, узнав в прибывшем своего двоюродного брата, очень обрадовался. Они поклонились друг другу, уселись и завели разговор о том, что произошло более чем за десять лет их разлуки.

— Ах, уважаемый брат, — вздохнул Юй. — Жаль, что вы потеряли свою семейную вотчину! Как вы примиряетесь с тем, что вам приходится жить продажей сочинений! Ведь когда-то вы сами были щедрым покровителем.

— Здесь я обрел друзей, с которыми можно отвести душу. Этого с меня довольно. К тому же я уже привык к такой жизни. Не скрою от вас, уважаемый брат, что у меня и нет особых претензий. Жена, дети, скромная одежда и простая пища, на сердце никаких забот. Что еще надо? Нет, я не раскаиваюсь в своих прежних поступках.

Ду Шао-цин напоил двоюродного брата чаем и пошел к жене посоветоваться о том, как быть с угощением. К этому времени Ду Шао-цин совсем обеднел и не мог позволить себе больших расходов. Надо было закладывать вещи — другого выхода он придумать не мог. Но, к счастью, было третье число пятой луны, и Чжуан Чжо-цзян прислал Ду Шао-цину праздничные подарки. Слуга внес в комнату поздравительный ящичек и свертки. Здесь была рыба пузанок, две жареные утки, целая сотня пирожков из бамбуковых листьев с рисом, два цзиня сахара. В ящичке лежало четыре ляна серебра. Ду Шао-цин написал ответ и с благодарностью принял подарки. Слуга ушел.

— Ну, теперь все честь по чести! — сказал Ду Шао-цин жене.

К подаркам прибавили другие продукты, и жена сама принялась готовить. Ду Шао-цин написал приглашения Чи Хэн-шаню и У Чжэн-цзы, жившим поблизости. Оба господина с радостью пришли в домик у реки, чтобы встретиться с двоюродным братом своего друга. После взаимных любезностей все сели пить вино.

Во время трапезы господин Юй заговорил о том, что собирается искать место для погребения родителей.

— Чтобы родители были спокойны, достаточно выбрать сухое и безветренное место и позаботиться, чтобы там не было муравьев. Не обращайте внимания на тех, кто говорит, будто от выбора места погребения зависит богатство и зажиточность в будущей жизни, — посоветовал Чи Хэн-шань.

— Это верно, — согласился Юй. — Но в моем уезде очень строго подходят к выбору места погребения, поэтому сделать это нелегко, и люди не могут похоронить своих родителей вовремя. Я же никогда сам не занимался этим. Скажите, господа, — обратился он к Чи Хэн-шаню и У Чжэн-цзы, — в чем суть учения Го Пу?[252]

— После того как перестали назначать смотрителей кладбищ и соблюдать закон о погребении членов рода в одном месте, ученые мужи погрязли в заумных рассуждениях об определении места погребения. Они жаждут славы и уже не сознают того, что дошли до крайней степени непослушания и несправедливости.

— Что это значит? — переспросил Юй.

— А вот послушайте, я прочитаю вам стихи, и вы все поймете, — ответил Чи Хэн-шань.

Эти стихи написаны на могиле Го Пу древними поэтами, оплакивавшими его смерть. Всего больше меня возмущает то, что нынешние геоманты, ссылаясь на учение Го Пу, твердят о том, что если правильно выбрать место для похорон, то среди потомков появятся цзиньши и чжуанюани. Кстати позвольте вам заметить: ведь звание чжуанюаня появилось при династии Тан, а Го Пу был жителем царства Цзинь. Откуда он мог знать, что в династию Тан появится такое звание? Как он мог заранее предсказать, что правильный выбор места погребения принесет звание? Это просто смешно! Правда, древние, исходя из местоположения могилы, могли предсказывать титула и звания. Но Хуай Инь[255] при погребении своей матери выбрал высокое и открытое место, и все же, несмотря на то что он носил княжеский титул, ему не удалось избежать карающей руки, истребившей три поколения его рода. Позволительно было бы узнать, счастливое это место или несчастливое? Но еще более смехотворны утверждения неучей, будто бы кладбище для императора — основателя нашей династии — выбрано господином Цин-тянем![256] Господин Цин-тянь был мудрецом своего времени, он управлял Военным ведомством, разрешал вопросы земледелия, ритуалов и музыки. Он не сидел и одного дня без дела! Откуда у него могло быть свободное время для выбора кладбища? Когда на престол вступил император Тай Цзу, то счастливое место для упокоения его предшественника было выбрано геомантами, а Цин-тянь не имеет к этому никакого отношения!

— Ваши рассуждения, господин, прямо-таки рассеивают мрак невежества! — заметил господин Юй.

— Слова господина Хэн-шаня совершенно справедливы, — подтвердил У Чжэн-цзы. — В прошлом году в этом городе произошла одна удивительная история. Не хотите ли послушать ее, господа?

— С удовольствием, — проговорил господин Юй.

— Это случилось у моста Сяфоуцяо, в переулке Шицзясян, в доме цензора Ши.

— Я краем уха слышал об этой истории, но подробностей не знаю, — заметил Чи Хэн-шань.

— У цензора Ши есть младший брат, который заявил, что старший брат стал цзиньши, а он — нет, потому что место погребения старой госпожи было выбрано неудачно и благоприятствовало только старшему брату. И вот младший брат позвал к себе геоманта и стал целыми днями совещаться с ним о переносе могилы. Цензор Ши стал его урезонивать: «Одумайся, похоронили давно и теперь переносить прах уже нельзя». Он опустился перед младшим братом на колени и со слезами на глазах стал умолять его отказаться от своего решения. Но младший брат стоял на своем. Геомант начал запугивать старшего: «Если вы не перенесете могилы, то ваш брат не только не станет чиновником, но еще и ослепнет!» Старший брат совсем растерялся, оставил геоманта у себя дома и стал просить искать новое место для похорон. В помощь этому геоманту он пригласил еще и других. Наконец геомант выбрал участок и позвал своих собратьев, чтобы те одобрили его выбор. Но в геомантии не существует никаких правил, и у них получилось прямо как в пословице: «Отец делает — сын смеется, сын делает — отец смеется». Собратья так и не одобрили выбора. «Не подойдет, и все», — сказали они. Тогда геомант, поселившийся в доме Ши, разозлился и указал на новое место. Родственника Ши, жившего рядом с новым участком, он подкупил. Тот сказал, будто ночью он увидел старую госпожу в парадной шляпе и нарядной накидке. Она указала ему перстом на землю и пожелала быть похороненной здесь. Против воли усопшей геоманты уже не могли протестовать и останки матери решили перенести на новое место. В день переноса цензор Юй и его брат стояли на коленях у могилы. Как только разрыли землю и показался гроб, из могилы вырвалась горячая струя воздуха, ударила в глаза младшему брату и ослепила его. Младший брат уже не сомневался в том, что геомант живой дух, который знает прошлое и грядущее. Впоследствии он подарил ему несколько сот лянов серебра.

— У нас тоже очень любят переносы могил. Как вы думаете, Шао-цин, стоит ли этим заниматься? — обратился к Ду Шао-цину господин Юй.

— У меня на этот счет есть свое суждение. Императорский Двор должен издать закон: всякий, кто хочет сменить место погребения, должен пойти в ямынь с прошением и ручательством геоманта, что прежняя могила на несколько чи залита водой или кишит муравьями. Если разроют могилу и слова окажутся правильными, то так тому и быть, но если разроют могилу, а там ничего нет, то надо позвать палача и отрубить голову подлому обманщику. Тех, кто хочет перенести могилу, необходимо предать жестокой казни по закону об убийстве деда внуком. Вот тогда, может быть, таких безобразий станет меньше!

— Великолепно сказано! Прекрасно! — закричали Юй Ю-да, Чи Хэн-шань и У Чжэн-цзы, хлопая в ладоши. — Дать ему посему большую чашу вина!

Все выпили, и господин Юй, смеясь, рассказал о том, как Тан просил его быть учителем его сыновьям.

— Ох уж эти мне военные! — добавил он.

— Среди военных есть и просвещенные люди! — заметил У Чжэн-цзы и во всех подробностях поведал историю Сяо Юнь-сяня.

— Господин Шао-цин, — обратился он к хозяину. — Покажите картину и стихи господину Юю.

Юй принял из рук Шао-цина свиток, развернул его и увидел картину и стихи доктора Юя и его друзей. Возбужденный вином, он написал еще один стих, рифма которого согласовалась с рифмой стихов Юя. Все принялись расхваливать поэта. Гости пили вино до полуночи и остались у Ду Шао-цина еще на три дня.

Однажды из Ухэ приехал торговец утками. Он привез Юю письмо от брата. Господин Юй распечатал письмо, и лицо его сделалось пепельно-серым.

В дальнейшем произошло то, о чем говорится в словах:

О том, что было написано в письме, мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ СОРОК ПЯТОЙ рассказывается о том, как Юй Ю-чжун ради любви к брату терпел невзгоды, а Юй Ю-да после беседы о геомантии вернулся домой хоронить мать

Напомним о том, как господин Юй прочитал письмо и протянул его Ду Шао-цину. Содержание письма было примерно таково: «Возникло дело, которое я сейчас улаживаю. Прошу тебя ни в коем случае не приезжать домой. Я слышал, что ты живешь у двоюродного брата Шао-цина. Это хорошо. Обо мне не беспокойся. Подожди, пока я все улажу, тогда приеду за тобой, и мы вместе вернемся домой».

— Что же в конце концов случилось? — воскликнул Юй.

— По-видимому, он не хочет говорить об этом, придется запастись терпением. Поживите у меня, со временем все выяснится, — сказал Ду Шао-цин.

Господин Юй написал брату ответ: «Что же произошло? Напиши немедленно и поподробнее, чтоб я не волновался».

Торговец привез письмо в Ухэ и отправился к младшему брату Юя. Тот в это время разговаривал с нарочным из уезда. Он взял письмо и, отпустив земляка, сказал нарочному:

— В бумаге, которая пришла из округа Увэй, предписывается схватить важного преступника Юй Чи, но я никогда не был в округе Увэй. Зачем же мне идти в ямынь?

— Откуда видно, были вы там или нет? — возразил нарочный. — Мы, служилый люд, разыскиваем преступников на основании циркуляра. Бандиты и разбойники, которые попадают к нам в ямынь, не признаются даже в деревянных колодках[257]. Кто же станет говорить правду!

Делать было нечего, Юй Ю-чжун отправился за нарочным в уездный ямынь. В зале он упал на колени перед начальником уезда и воскликнул:

— Я все время был дома и никогда не ездил в округ Увэй. Я совершенно непричастен к тому делу, на которое вы, начальник, наложили свою резолюцию.

— Нам неизвестно, были вы там или нет, — проговорил уездный. — У нас предписание из Увэйского округа. Вы говорите, что не были там, а вот посмотрите сами.

Уездный взял со стола скрепленную печатями бумагу и велел дежурному передать ее Юю. Тот взял бумагу и прочитал: «Расследуя дело о взяточничестве снятого с должности начальника округа Увэй обнаружено, что в нем замешан гуншэн Юй Чи из уезда Ухэ…»

— Учитель, вот вам доказательство того, что я говорю правду. В бумаге значится гуншэн Юй Чи, но я сюцай и, чтобы добиться звания гуншэна, мне нужно еще учиться более десяти лет. — И Юй, возвратив бумагу, повернулся к выходу.

— Не торопитесь, сюцай Юй, — сказал уездный и запросил Отдел церемоний. — Есть в уезде еще один Юй Чи, имеющий звание гуншэна?

— В семье Юй есть гуншэн, но не Юй Чи, — доложил дежурный из Отдела церемоний.

— Вы видите, что эта бумага, как говорится, предписывает «поймать ветер и схватить тень», — сказал Юй Чи и снова поднялся, собираясь уйти.

— Ну что ж, сюцай Юй, пока можете быть свободны, но прежде чем уйти, изложите ваши объяснения в письменной форме, а я отправлю их в округ Увэй.

Юй Чи согласился и вышел из ямыня. Вместе с нарочным он направился в чайную, где они выпили чайник чая. У выхода нарочный остановил его.

— Куда вы, господин Юй? У меня с утра ни крошки во рту не было. Даже если бы я выполнял распоряжение самого императора, и то не положено терпеть такие лишения. Неужели опять придется идти с вами?

— Твой начальник приказал мне писать объяснение, — ответил Юй.

— Вы ведь только что сказали начальнику, что вы сюцай. А ведь известно, что сюцаи круглый год пишут для людей, так неужели вам нужно обращаться к другим, когда надо написать для себя? Впрочем, я могу помочь вам. Здесь прямо за чайной живет один сюцай, который пишет прошения. Если он нужен вам, идите туда.

Юю ничего не оставалось как последовать совету нарочного. Тот вошел в дом позади чайной и крикнул какому-то человеку:

— Я привел господина Юя Второго. Он хочет написать заявление. Сделай-ка за него. Он напишет черновик, а ты перепиши и приложи печать. Если он не заплатит, придется пострадать мне. О том деле, что мы обсуждали вчера, не беспокойся! Я еще раз схожу в харчевню!

Юй Второй поздоровался с ходатаем и огляделся. На скамье у стола сидел посетитель в потрепанном халате и туфлях, о которых говорят, что они «бьют в кастаньеты и поют песни»[258]. Платок на его голове был изношен до дыр. Юй сразу узнал в нем уездного кляузника и вымогателя Тан Сань-таня. Увидев вошедшего Юя, он воскликнул:

— А, второй брат Юй! Садитесь, пожалуйста.

— Третий брат Тан, раненько же вы пришли сюда! — сказал Юй.

— Какое там рано! С утра я уже успел закусить вместе с Шестым господином Фаном и проводил его за городские ворота. Сейчас только вернулся. А ваше дело мне известно. — Тан отвел Юя в сторону и зашептал: — Второй господин, ваше дело хоть и не значится в числе императорских, но вполне может туда попасть. Кто не знает, что ваш брат сейчас в Нанкине? В таких делах самым важным являются показания местных властей. Ведь издавна говорится: «Сведения с мест так же надежны, как бочки с железными обручами». Все зависит от того, кто имеет власть, а дела вершит семья Пынов. Скажут — и все будет исполнено. Вам надо побыстрее посоветоваться с господином Пыном Третьим. В роду у них все люты как тигры, и только Третий господин — человек справедливый. Если вы не мешкая обратитесь к нему с просьбой, то он, может быть, и не вспомнит о том, что вы раньше не ходили к нему на поклон. Он человек добросердечный, можете идти спокойно, а если боитесь, то я могу составить вам компанию. Что там говорить, вам давно надо было наладить связи с некоторыми земляками. А во всем виноват ваш брат — уж слишком он горд! И вот результат: случилась беда, а обратиться не к кому.

— Я благодарен вам за внимание, но начальник уезда только что разрешил мне написать объяснение. Я передам ему прошение, он отправит его дальше, а там увидим, что делать.

— Ну что ж, посмотрим, посмотрим.

Прошение было написано, и Юй отнес его в уездный ямынь. Начальник уезда приказал канцеляристу на основании прошения подготовить материалы и отправить их в Увэйский округ. Не будем рассказывать о том, что канцелярист потребовал у Юя изрядную сумму за бумагу и тушь. Через полмесяца дело вернули обратно с припиской: «Важный преступник Юй Чи, человек лет пятидесяти с небольшим, имеет звание гуншэна, родом из Ухэ, роста среднего, лицо белое с редкой бородкой. Восьмого числа четвертой луны в храме Покровителя города в округе Увэй он вел разговор с Фын Ином о том, как замять дело, связанное с убийством. Одиннадцатого числа он ходатайствовал за него в окружном ямыне. Шестнадцатого, после разбирательства и дачи показаний в округе, Фын Ин устроил пирушку в храме Покровителя города и дал взятку в размере четырехсот лянов, которая была разделена на троих. Юй Чи досталось свыше ста тридцати трех лянов. Двадцать восьмого числа он покинул окружной ямынь и через Нанкин проехал в Ухэ на свое постоянное местожительство. Свидетельства о полученной им взятке достоверны. Как же вы смеете, не разобравшись, утверждать, что такого человека нет? Ведь загублена человеческая жизнь, попраны законы! Поэтому просим вас немедленно по прочтении этой бумаги препроводить под конвоем преступника в округ для наказания. Обеспечить быстрое выполнение нашего распоряжения! И немедленно!»

Получив этот приказ, начальник уезда снова вызвал Юя Второго.

— Теперь уже все ясно. Я снова подробно изложу обстоятельства дела и прошу вас самому решить этот вопрос, — заявил Юй и отправился домой писать новое прошение.

Чжао Линь-шу, дядя его жены, попробовал разубедить родственника:

— Ты неправильно поступаешь. Ведь ясно, что во всем виноват твой старший брат. А сейчас из-за него на тебя, как снежные хлопья, посыпались бумаги, зачем же ты сам впутываешь себя? Лучше всего правдиво заявить о том, что твой старший брат живет в Нанкине, и попросить, чтобы все бумаги направляли туда. Тогда тебя полностью оправдают, и ты опять заживешь спокойно. Надо действовать! Недаром говорят, что если дети не плачут, у матери и молока нет. Зачем же тебе тащить чужой гроб к своим воротам и плакать над ним?

— Дядя, это наши с братом дела. Я сам знаю, что делаю. И вы не беспокойтесь обо мне, — ответил Юй Второй.

— Нет, позволь мне высказаться, — кипятился родственник. — Нрав у твоего старшего брата крутой, он многих обидел! Вот, к примеру, Третий Фан из ломбарда Жэньчан или Шестой Фан из ломбарда Жэньда — это известнейшие шэньши нашего города, сам уездный Ван с ними знается, а твой брат поносит их. Недавно породнились Второй господин Фан и Пятый господин из семьи Пына, тот самый, что на последних экзаменах получил степень цзиньши. Уже третьего числа следующего месяца назначили сговор, и я слышал, что сам Ван выступает сватом. На пиру наверняка зайдет разговор об этом деле. Пятому Пыну будет неудобно прямо говорить о недостатках твоего брата, но стоит ему лишь упомянуть об его поступках, и уездному Вану все станет ясно. Вот увидишь, Ван разозлится, обвинит тебя в укрывательстве, и тебе придется туго. Лучше послушайся моих советов!

— Что ж, если будут торопить, я напишу еще одно прошение. А рассказать правду я всегда успею.

— Ну, если уж ты не хочешь послушаться моего совета, то хоть по крайней мере сходи попроси Пятого господина Пына, — настаивал Чжао Линь-шу.

— Успеется еще, — усмехнулся Юй.

Убедившись, что никакие уговоры не действуют, Чжао Линь-шу ушел. Юй Второй написал еще одно прошение и отнес его в уезд. На основании прошения в уезде составили новый документ, который гласил: «Свидетельствуем получение нашим уездом отношения из Гуйчжоу, которое гласит: важный преступник Юй Чи, человек лет пятидесяти с небольшим, имеет звание гуншэна, родом из Ухэ, роста среднего, лицо белое с редкой бородкой. Восьмого числа четвертой луны в храме Покровителя города в округе Увэй он вел разговор с Фын Ином о том, как замять дело, связанное с убийством. Одиннадцатого числа он ходатайствовал за него в окружном ямыне. Шестнадцатого, после разбирательства и дачи показаний в округе, Фын Ин устроил пирушку в храме Покровителя города и дал взятку в размере четырехсот лянов, которая была разделена на троих. Юй Чи досталось свыше ста тридцати трех лянов. Двадцать восьмого числа он покинул окружной ямынь и через Нанкин проехал в Ухэ на свое постоянное местожительство. Свидетельства о полученной им взятке достоверны. Как вы смеете, не разобравшись, утверждать, что такого человека нет! Ведь загублена человеческая жизнь, попраны законы». На основании сего наш уезд задержал этого человека и допросил. Показания свидетельствуют: Юй Чи — сорока четырех лет, роста среднего, лицо рябое, редкая бородка — является сюцаем-стипендиатом и никогда не был гуншэном. Восьмого числа четвертой луны сего года в Фынян прибыл экзаменатор. Девятого совершалось воскурение, десятого были вывешены таблицы, одиннадцатого происходили экзамены учеников восьми округов. Вышеозначенный Юй Чи был допущен до экзаменов, пятнадцатого числа получил разрешение на повторные экзамены. На следующий день на экзаменах занял второе место по первому разряду. Двадцать четвертого числа он проводил экзаменатора и вернулся домой. Как же может один и тот же человек присутствовать на экзаменах в Фыняне и одновременно брать взятку в округе Увэй?

Взяв показания, мы сличили их с учебными реестрами и пришли к выводу, что вышеупомянутый человек был на экзаменах в Фыняне и, следовательно, не занимался взяточничеством в Увэйском округе, а посему для препровождения его под охраной в область нет оснований. Очевидно, ваш злоумышленник скрыл свое настоящее имя. Уведомляем вас об истинном положении для нового разбирательства и решения».

Бумага ушла, и ответного послания из Увэйского округа больше не последовало.

У Юя словно гора с плеч свалилась. Он написал письмо брату и предложил вернуться.

Дома старший Юй подробно расспросил брата о деле и воскликнул:

— Лишь благодаря тебе все устроилось так хорошо! А сколько в ямынь пошло серебра на расходы!

— Что ты волнуешься? Главное сейчас — это похороны! Мы их устроим на то серебро, что ты привез.

Через несколько дней братья, посоветовавшись между собой, решили сходить к геоманту Чжан Юнь-фыну. В этот день один родственник пригласил братьев на пирушку. Братья нанесли визит геоманту и отправились в гости. Посторонних среди приглашенных не было, кроме них присутствовали два брата Юй Фу и Юй Инь. Оба поспешно раскланялись и начали разговор о последних новостях.

— Сегодня уездный Ван пирует у Второго Пына, — заметил Юй Фу.

— Он еще не пришел, — вставил хозяин, — предсказатель только что понес туда карточку с гороскопом.

— Пына Четвертого сделали главным экзаменатором. Говорят, что на днях, когда он прощался с императором, он что-то невпопад сказал, и император хлопнул его по плечу, — вскользь бросил Юй Инь.

— Он ничего не мог сказать неположенного, а если даже и сказал, то как император мог хлопнуть его, если он сидит далеко от него? — со смехом спросил старший Юй.

— Так, да не совсем! — воскликнул Юй Инь и покраснел. — Он сейчас большой чиновник, старший ученый Академии ханьлиней, и вместе с императором и наставником наследника престола каждый день обсуждает дела в зимних покоях. Почему же императору и не хлопнуть своего подчиненного по плечу за промах? Неужели император боится оскорбить его?

— Старший брат! Вы ведь были в Нанкине? Скажите, правду говорят, будто правитель Интяньской области поехал в столицу? — спросил хозяин.

Старший Юй хотел было ответить, но тут вмешался Юй Фу:

— Это тоже дело рук господина Пына Четвертого. Однажды во дворе высказали мнение, что правителя Интяньской области неплохо было бы сменить. Пын Четвертый, который хотел выдвинуть на его место своего бывшего однокашника Тан Цзоу, поддержал это предложение. Но, не желая оскорбить областного правителя, он написал ему осторожное письмо и посоветовал отправиться ко двору. И вот тогда тот уехал в столицу.

— Академия не ведает распределением крупных чиновников, поэтому эта версия, по-видимому, неправдоподобна, — заметил Второй Юй.

— Но об этом рассказывал сам уездный Ван на пирушке в лавке Жэньда. Неужели он соврет? — удивился Юй Инь.

Пока они разговаривали, на столе появились вино и девять блюд, на которых громоздились овощи с жареным мясом, жареные караси, кусочки куриного мяса, яичница, крабы с луком, семечки тыквы, плоды женьшеня, семечки граната и бобовый сыр. В глиняных сосудах подали подогретое вино. Во время еды хозяин вышел и принес красный мешочек, завязанный красной бечевкой. В мешочке оказались комья земли. Обратившись к Юй Фу и Юй Иню, хозяин сказал:

— Я пригласил мудрых братьев затем, чтобы они посмотрели на цвет этой земли, взятой на горе из могилы. Не знаю, годится ли она?

— А когда копали могилу? — спросил Юй Второй.

— Позавчера, — ответил хозяин.

Юй Фу хотел было развязать мешочек и достать землю, но Юй Инь опередил его.

— Дай мне, — проговорил он и извлек из мешочка комок земли. Положив его перед собой и склонив голову сначала на один бок, а потом на другой, он осмотрел комок, затем взял пальцами щепоть и, положив в рот, принялся жевать. При этом лицо его перекосилось. Жевал он очень долго. Потом Юй Инь взял комок побольше и протянул его Юй Фу.

— А ну-ка, четвертый братец, посмотри теперь ты!

Юй Фу взял комок и, приблизив его к лампе, долго разглядывал. Потом перевернул, осмотрел с другой стороны и отправил небольшую щепоть в рот. Жевал он тоже сосредоточенно и долго, закрыв рот и глаза. Потом вынул изо рта землю и, вытаращив глаза, не спеша обнюхал ее.

— Плохая! — наконец определил он.

— А можно в ней хоронить? — забеспокоился хозяин.

— Ни в коем случае. Если похороните, ваша семья обеднеет! — сказал Юй Инь.

— Я не был дома больше десяти лет и не мог даже представить, что мудрые братья с таким совершенством постигли геомантию, — заметил старший Юй.

— Не скрою от вас, старший брат, наш выбор ни разу не был отвергнут, — похвастался Юй Фу.

— С чьей могилы эта земля? — спросил старший Юй.

— С могилы, предназначаемой для четвертого дяди нашего брата, — сказал Юй Второй, указывая на хозяина. — Он хочет посоветоваться о переносе могилы.

— Но ведь четвертый дядя умер больше двадцати лет назад. В семье все спокойно, зачем же переносить? — удивился старший Юй.

— Что вы, старший брат! — воскликнул Юй Инь. — Ведь в могиле целый океан воды и тьма муравьев. Разве можно считать заботливым сыном того, кто захоронит отца в болоте или муравейнике!

— А откуда взята эта земля? — спросил старший Юй.

— Это место отыскано не нами. Мы нашли участок на Трех Острых Пиках. Сейчас я вам все объясню, — сказал Юй Инь. Он отодвинул в сторону блюда, обмакнул в вино палец и нарисовал на столе круг.

— Вот посмотрите, старший брат! Это Три Острых Пика. Для того чтобы объяснить происхождение этих холмов, надо начать издалека. Они тянутся от гор вблизи Пукоу, дающих отроги, которые состоят из сменяющих друг друга больших и малых холмов. Причудливо извиваясь и набегая друг на друга, холмы доходят до возвышенности Чжоуцзяган. Здесь холмы, похожие на туловище дракона, устремляются вниз, пересекают ущелье и, снова извиваясь, тянутся извилистой полосой, образуя идеальное место для погребения, которое называется «вышедший из воды цветок лотоса».

Речь Юй Иня была прервана слугой, который принес пять чашек с лапшой. Хозяин предложил положить в чашки овощей с жареным мясом и полить эту смесь уксусом. Гости взяли палочки и принялись за еду. Насытившись, Юй Инь извлек из чашки две лапшинки, положил на стол и изогнул их в виде дракона.

— Если похоронить в месте, которое указываю я, степень чжуанюаня для вашей семьи будет обеспечена! — воскликнул он, вытаращив глаза. — Если после похорон в семье появится цзиньши лишь второй категории, то можете вырвать мне оба глаза!

— А можно разбогатеть, если похоронить на этой земле? — спросил хозяин.

— А как же! Обязательно! — подтвердил Юй Фу. — Не пройдет и пяти лет, а вы уже будете богаты!

— Только похороните — сами увидите! — поддакнул Юй Инь.

— Недавно от моих друзей в Нанкине я услышал, что главное в погребении — это обеспечить покой родителям. Рассуждения о процветании потомства весьма туманны, — заметил старший Юй.

— Так, да не совсем! — воскликнул Юй Фу. — Разве не будут процветать дети, если их родители обрели покой?

— Конечно! — закричал Юй Инь. — А могила семьи Пынов! Ведь лапа дракона лежит как раз на левой руке покойного господина, вот почему Пын Четвертый и заслужил похлопывание императора. Разве государеву руку не называют лапой дракона? Если вы, старший брат, не верите, завтра мы вместе пойдем на могилу, и вы убедитесь во всем сами.

Гости выпили еще несколько чарок вина и поднялись, извиняясь перед хозяином за причиненное беспокойство. Слуга зажег фонарь и проводил гостей до переулка Юйцзясян, откуда все разошлись по своим домам на отдых.

На следующий день старший Юй сказал брату:

— В чем суть рассуждений этих братьев?

— Говорят-то они красиво, но все это по существу их собственные домыслы, — ответил Юй Второй. — Лучше уж нам посоветоваться с Чжан Юнь-фыном.

— Пожалуй, это вернее всего, — согласился старший брат.

На следующий день братья приготовили угощения и пригласили Чжан Юнь-фына.

— Я надеюсь всегда пользоваться вашей благосклонностью. Поэтому приложу все силы, чтобы выполнить ваше поручение как нельзя лучше! — заверил геомант братьев.

— Мы, бедные ученые, целиком доверяемся вашей милости. Не взыщите, если не будет должного почтения, — проговорил старший Юй, а младший брат добавил:

— Нам надо только похоронить родителей, а разговоры о процветании и богатстве нас не интересуют. Мы только просим вас, уважаемый Юнь-фын, чтобы земля была сухая, без муравьев и чтобы место было не ветреное. Если вам удастся это, то нашу благодарность трудно будет выразить словами.

Чжан Юнь-фын согласился и уже через несколько дней отыскал участок подле родового кладбища. Старший Юй с братом и геомантом отправились посмотреть место. Участок был куплен за двадцать лянов, и братья попросили Чжан Юнь-фына выбрать день, подходящий для похорон.

Однажды братья сидели вдвоем дома. День похорон еще не был выбран. Старший Юй купил два цзиня вина, приготовил несколько блюд с кушаньями и собирался потолковать наедине с братом. Однако под вечер они получили пригласительную карточку от Юя Четвертого. На ней было написано: «Сегодня вечером у меня будет приготовлено скромное угощение из овощей. Не откажите посетить мой бедный кабинет. С поклоном Юй Лян».

— Ну хорошо, — сказал старший Юй посланцу, — передай своему господину, что мы придем.

Но едва слуга Юй Ляна ушел, как явился посланец от сучжоуского торговца, который имел в этом месте винную лавку. Он предлагал братьям помыться у него.

— Очевидно, он хочет, чтоб мы отведали его вина, — предположил старший брат. — Давай навестим сначала его, а потом пойдем к двоюродному брату.

И братья отправились к торговцу Лину. У ворот его дома они услышали какие-то крики. Это ссорились две женщины, нанятые в деревне, с которыми хозяин уже успел вступить в связь. В Ухэ к этому привыкли: хозяева часто спали со своими служанками. Когда кто-нибудь рассказывал о таких связях, все начинали весело хохотать, зажмурив глаза от удовольствия и не испытывая ни малейшего стыда.

А в доме Лина произошло следующее: обе служанки завидовали друг другу и ревновали хозяина. Каждой казалось, что хозяин дал другой больше денег. На этой почве они и затеяли перебранку. Кто-то со стороны крикнул, что служанки путались и с приказчиком. Приказчик тоже вступил в перепалку. Все чашки, склянки, тарелки в кухне были разбиты вдребезги. Разбушевавшиеся служанки перевернули даже ванну, приготовленную для гостей.

Братьям не только не пришлось выпить вина, но даже выкупаться не удалось. Они долго успокаивали скандалисток и хозяина и наконец раскланялись. Смущенный хозяин приносил тысячу извинений и пообещал пригласить их как-нибудь в другой раз.

Простившись с Лином, братья отправились к Юю, но двери его дома оказались уже запертыми — пирушка кончилась.

— Что ж, придется, видно, пить собственное вино, — вздохнул старший Юй, и оба брата весело рассмеялись. Вернувшись домой, они приказали подать вино. Но оказалось, что жены уже выпили их вино и съели все кушанья. На столе валялась пустая фляга, в беспорядке громоздились пустые тарелки.

— Сегодня в трех местах было вино, и ни в одном нам не посчастливилось его отведать. Вот уж правду говорят: «Больше того, что тебе предопределено судьбой, не получишь».

Пришлось довольствоваться холодной закуской и несколькими чашками чая. Братья посмеялись над своей неудачей и отправились спать. Во. время четвертой стражи у ворот раздался громкий крик. Братья проснулись и в тревоге бросились к окну. За ним было красным-красно — напротив бушевал пожар. Братья торопливо оделись и, выскочив наружу, стали звать соседей, чтобы те помогли перенести гробы родителей на улицу. Пожар сжег оба их дома, но к рассвету стих. Гробы остались стоять на улице: считалось, что если вытащенный наружу гроб снова внести в дом, то семья обязательно обеднеет. Поэтому все знакомые и родственники стали советовать братьям снести гробы на кладбище и, выбрав подходящий день, похоронить. Но старший Юй был против этого.

— Чтобы похоронить родителей, положено сначала обратиться в храм, устроить жертвоприношение, проститься с душами родителей и пригласить всех родных и друзей, — сказал он брату. — Разве в таком деле можно торопиться? По-моему, гробы надо снова внести в средний зал, не торопясь выбрать день и тогда уж устраивать похороны.

— К чему попусту тратить слова? Если и умрем в бедности, значит, так нам на роду написано.

Братья не стали больше никого слушать, позвали людей и внесли гробы в центральный зал. Только когда Чжан Юнь-фын выбрал день, гробы предали земле со всеми положенными почестями. На похоронах собрались люди со всего уезда. Приехал и тяньчанский Ду со своими друзьями. По городу поползли слухи, будто братья Юй совсем лишились ума, если позволили себе такое пагубное дело.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят такие слова;

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ СОРОК ШЕСТОЙ рассказывается о том, как в доме Чжуан Чжо-цзяна благородные мужи устраивали проводы, а в уезде Ухэ чиновники мечтали о власти и выгоде

После похорон родителей старший Юй, посоветовавшись с братом, решил ехать в Нанкин, чтобы отблагодарить Ду Шао-цина да заодно попытаться найти место учителя, так как все деньги были истрачены. Он простился с братом, собрал свои пожитки и, переправившись через Янцзы, добрался до дома Ду Шао-цина. Хозяин засыпал его вопросами, и старший Юй рассказал ему обо всем подробно. Ду Шао-цин слушал и тяжело вздыхал. Во время их беседы слуга доложил, что пришел с визитом господин Тан из Ичжэна. Старший Юй поинтересовался, кто это такой.

— Тот самый человек, что предлагал вам место учителя, — напомнил Ду Шао-цин. — Вам не мешает встретиться с ним.

Войдя в комнату, воевода Тан поклонился и сказал:

— Господин Шао-цин, когда я встретил вас в доме уважаемого доктора Юя, я невольно почувствовал, как в вашем присутствии все мелочи жизни отошли на задний план. Мне казалось тогда, будто я поднялся на небо. Позднее я все время мечтал встретиться с вами. А как фамилия почтенного господина?

— Это мой двоюродный брат Юй Ю-да. Вы в прошлом году договаривались с ним об учительстве.

— Какая неожиданная и радостная встреча с мудрейшим из мужей! — обрадовался Тан и поклонился еще раз.

— Почтенный господин имеет заслуги перед страной, но сейчас в платке отшельника удалился в свой дом и умалчивает о своих достоинствах. В вас живет дух знаменитых полководцев древности! — проговорил старший Юй.

— Меня вынудили к этому обстоятельства. Вспоминая сейчас о прошлом, я вижу, что отдавал все свои силы службе, но, несмотря на это, не смог отблагодарить двор, только породил недовольство в сердцах чиновников. Однако раскаиваться сейчас поздно! — вздохнул Тан.

— При дворе и в народе о вас совсем другого мнения, так что вам, уважаемый господин, не надо слишком скромничать, — заметил Юй.

— По какому делу вы приехали сюда, уважаемый дядя? Где сейчас остановились? — спросил Ду Шао-цин.

— Я бездельничал дома, и вдруг меня потянуло сюда, захотелось встретиться с мудрыми мужами, — ответил Тан. — Остановился я в храме Чэнэньсы. Хочу сходить с визитом к доктору Юю, мудрому Чжуан Шао-гуану и его племяннику.

После чая Тан раскланялся, и Ду Шао-цин вместе с Юем проводили его до паланкина. Старший Юй временно поселился у Ду Шао-цина.

Тем временем воевода Тан отправился в Государственное училище повидать доктора Юя, но не застал его и, оставив свою визитную карточку, пошел к мосту Бэймыньцяо навестить Чжуан Чжо-цзяна. Едва взглянув на визитную карточку, хозяин приказал немедленно просить гостя в дом. Воевода Тан вышел из паланкина и направился в зал, где его встретил сам хозяин. Они раскланялись и сели. Потекла легкая непринужденная беседа. Тан сказал, что он собирался навестить Чжуан Шао-гуана.

— Дядя как раз у меня в гостях. Почему бы его не пригласить сюда? — проговорил Чжуан Чжо-цзян.

— Это было бы замечательно! — обрадовался Тан.

Хозяин послал слугу к дяде. Скоро тот вышел, раскланялся с воеводой и сел. Когда они выпили по чашке чая, Чжуан Шао-гуан сказал:

— Вы приехали весьма кстати. Доктор Юй еще здесь. Девятый день девятой луны приближается[259]. Почему бы нам не устроить, как полагается в этот день, пир в горах, а заодно и проводы доктора Юя? Мы весело проведем время!

— Превосходно! — воскликнул Чжуан Чжо-цзян. — Давайте выберем день и условимся встретиться у меня.

Воевода Тан скоро поднялся и начал прощаться.

— Мы увидимся на днях во время праздника и тогда уж наговоримся вдосталь обо всем.

Хозяин и Чжуан Шао-гуан проводили гостя, а Тан отправился с визитом к Чи Хэн-шаню и У Чжэн-цзы.

После ухода гостя Чжуан приказал слуге отнести пять лянов серебра воеводе Тану взамен угощения, которое он не устроил в честь его прихода. Через три дня слуга отправился приглашать гостей, а Чжуан Чжо-цзян и Чжуан Шао-гуан, который уже давно жил в доме у племянника, стали готовиться к их приему.

Просторный павильон они разукрасили хризантемами. Было пятое число девятой луны, погода стояла довольно прохладная. Скоро прибыли гости, одетые в теплые халаты. За чаем завязалась легкая беседа. Через некоторое время явились воевода Тан, шоубей Сяо и доктор Юй. Слуги провели их в павильон. Когда все, раскланявшись, сели, воевода Тан сказал:

— Мы живем в разных уголках Поднебесной, но сегодня благодаря хозяину дома нам выпало счастье собраться вместе. В этом, несомненно, проявилась судьба, связавшая нас в трех жизнях[260]. Но, к сожалению, господин Юй должен уехать, и неизвестно, когда мы встретимся снова.

— Сегодня мою жалкую хижину посетили такие знаменитости. Кажется, все мудрые мужи в пределах пятисот ли вокруг собрались сюда, — подтвердил Чжуан Чжо-цзян.

Слуга подал чай. Он был прозрачный, необычайно душистый, а сверху плавали чаинки, напоминавшие серебряные иглы. Когда чашки опустели, хозяин приказал обнести гостей чаем с горы Тяньдуфын, и хотя он был сбора прошлого года, но не потерял своего аромата.

Прихлебывая из своей чашки, доктор Юй, засмеявшись, проговорил:

— Наверное, когда вы оба были в армии, вам не доводилось пробовать такой напиток.

— Чего там в армии! Я шесть лет прожил в городе Цинфыне, и мне приходилось довольствоваться простой водой. Помню, тогда я и ей был рад: простая вода все же лучше конской мочи! — проговорил Сяо Юнь-сянь.

— Долгонько же вам пришлось довольствоваться цинфынской травой и водой, — заметил Тан.

— Уважаемый господин Сяо — начитанный и образованный человек, под стать самому Цуй Хао[261] из Северного Вэй, — сказал Чжуан Шао-гуан.

— В потомках часто возрождаются черты предков, — заметил Чи Хэн-шань.

— Первые министры, так же как и полководцы, должны использовать ученых мужей, — проговорил Ду Шао-цин.

— Если бы не знания господина Сяо, разве он мог бы свершить такие подвиги!

— Всего смешнее то, что генералы на границе ничего не знали о пастбищах, — вспоминал У Чжэн-цзы. — Они случайно получили сведения о них от писарей из архива. Вот теперь и скажи, кто обладает знаниями! Генералы или канцеляристы? Если писари, то не удивительно, что двор ценит бумагу, игнорирует военное дело и придает такое большое значение архивным делам.

Все рассмеялись.

Музыканты в это время перестали играть, им позволили сесть. Явились актеры, Чжуан Фэй-сюн встал со своего места и сказал:

— По случаю прихода в наш дом уважаемых гостей я пригласил девятнадцать знаменитостей «Актерского щита». Прошу оценить их представление.

— Что такое «Актерский щит»? — спросил доктор Юй.

Старший Юй принялся рассказывать ему про замечательное зрелище, устроенное Ду Шэнь-цином в старые годы. Все слушали и весело смеялись.

— Вашего брата назначили служащим ведомства? — спросил Тан у Ду Шао-цина.

— Да, — подтвердил тот.

— Повышение в должности весьма справедливо и мудро. Но боюсь, что, попав на императорский двор и сделавшись главным экзаменатором, ваш брат посвятит свою жизнь развлечениям, — проговорил У Чжэн-цзы, и все снова рассмеялись.

Гости веселились весь день и разошлись поздно вечером, когда представление окончилось. Чжуан Чжо-цзян отыскал искусного художника, и тот нарисовал картину «Проводы в день праздника девятого числа девятой луны», под которой все присутствующие написали свои стихи.

Вскоре был устроен прощальный пир и в кабинете доктора Юя. В Нанкине на проводы собралось около тысячи человек. Ему очень надоели эти приемы. Поэтому в день отъезда доктор Юй нанял небольшую лодку и отплыл от ворот Шуйсимынь. Провожал его только Ду Шао-цин.

— Вы покидаете нас, и мне теперь не на кого опереться, — с грустью признался Ду Шао-цин, прощаясь с доктором.

Опечаленный расставанием с лучшим другом, Юй пригласил его в каюту и, когда они сели, сказал:

— Не скрою, Шао-цин, я бедный ученый, лет семь я не покладая рук трудился в Нанкине. Каждый год получал какую-то жалкую горсть серебра. За это время я сумел приобрести лишь небольшой клочок земли, который дает мне тридцать даней риса. Я уезжаю сейчас, чтобы поступить на место служащего ведомства или начальника округа. Я проработаю не более двух-трех лет. Скоплю денег, добавлю к своей земле еще клочок, который давал бы мне даней двадцать риса, и тогда эта земля будет ежегодно кормить меня с женой и не даст нам умереть с голоду. Меня не беспокоит судьба моих детей и внуков. Младший сын уже достаточно грамотный. Я его учил ремеслу лекаря, так что ему хватит на пропитание. К чему мне стремиться к карьере чиновника? Если вы останетесь в Нанкине, я не перестану интересоваться вашими делами и все время буду писать вам письма.

Доктор Юй прослезился, и они распрощались.

Ду Шао-цин сошел на берег и долго провожал глазами лодку доктора Юя, пока она совсем не скрылась из вида. Затем он вернулся домой и поведал старшему Юю их прощальный разговор.

— Да, вот человек, который всегда идет навстречу другим, — вздохнул Юй. — Это возвышенная душа, свободная от мелочных забот, и мы должны подражать благородному мужу.

То и дело вздыхая, они долго еще говорили о достоинствах доктора Юя. Вечером от младшего Юя пришло письмо, в котором он просил брата вернуться домой. Он писал, что у двоюродного брата Юй Хуа-сюаня ушел учитель, и теперь тот просит старшего Юя взяться за обучение мальчика. Младший брат торопил старшего вернуться как можно скорее. Старший Юй сказал об этом Ду Шао-цину, простился с ним и на следующий день, собрав пожитки, переправился через Янцзы.

Дома младший брат показал ему пригласительную карточку, на которой было написано: «Ваш ничтожный двоюродный брат Юй Лян почтительно приглашает старшего Юя на должность учителя. Плата сорок лянов в год, не считая подарков к праздникам. С поклоном…»

На следующий день старший Юй отправился с ответным визитом к двоюродному брату. Обрадованный Юй Хуа-сюань встретил его и предложил сесть. Слуга принес чай.

— Мой сын с детства рос неучем, — сказал Юй Хуа-сюань. — Уже несколько лет я мечтал пригласить вас, но не мог этого сделать, потому что вы были в других краях. Наконец-то вы дома! Это большое счастье для моего сына. В наших семьях было много цзюйжэней и цзиньши, высокая степень нам не в диковинку. Главное, что нужно моему сыну в будущем, — это воспринять ваш образ жизни. Это особенно ценно.

— Ну что вы! Я уже постарел и поглупел. Наши семьи связаны родством, и мы с вами сходимся характерами. Ваш сын все равно что мой сын, как же мне не постараться! Цзюйжэнем и цзиньши я никогда не был и не знаю, что это такое. А что касается сочинений и образа жизни, то ваш сын воспитан в семейных традициях, и я, выходит, и здесь едва ли буду полезен.

Оба рассмеялись. Наконец был выбран благоприятный день для начала учебы. Старший Юй пришел очень рано. Его ученик, оказавшийся весьма умным юношей, встретил учителя почтительно, поклонился ему и проводил в классную комнату. Старший Юй занял свое место. Юй Хуа-сюань простился и ушел в свой кабинет, оставив учителя наедине с сыном.

Не успел он расположиться в своем кабинете, как вошел гость в сопровождении привратника. Это был Тан по прозвищу Дубинка, который во время прошлогодних экзаменов получил степень цзюйжэня по гражданской линии, а раньше вместе с Юй Хуа-сюанем сдавал экзамены на степень сюцая. Узнав о том, что занятия уже начались, он пришел повидать нового учителя.

Хозяин угостил его чаем.

— Вас можно поздравить с началом обучения вашего сына? — спросил гость и небрежно добавил — Это очень хороший учитель, только у него не хватает терпения. Потом он увлекается вульгарной литературой и забывает о настоящем деле. Что касается его сочинений, то хотя он не заражен дурными привычками нашего времени[262], но, к сожалению, предпочитает стиль экзаменационных сочинений начала династии, а это уж совсем никуда не годится.

— Сын еще мал, и о сочинениях говорить рано. Я пригласил Юя для того, чтобы он сделал сына благородным человеком, а не мелким карьеристом. Вот и все.

После небольшой паузы Тан Второй сказал:

— Уважаемый Хуа-сюань, у меня есть одно дело, и я очень нуждаюсь в вашем совете. Ведь вы знаток древности!

— Да что вы? Какой я знаток древности? Вы, вероятно, смеетесь! — вскричал Юй Хуа-сюань.

— Нет, не смеюсь, я действительно нуждаюсь в вашем совете. У меня есть племянник со стороны жены. Когда мне повезло на экзаменах, он жил в области Фынян и тоже сдал экзамены. Таким образом, мы с ним сдали экзамен в один год и являемся однокашниками. С тех пор он не появлялся в нашем уезде, а вот сейчас приехал, чтобы принести жертвы предкам. Вчера он пришел ко мне с визитом и написал на карточке «ваш невежественный племянник-однокашник». Сегодня я должен нанести ему ответный визит. Должен ли я написать ему «ваш невежественный дядя-однокашник»?

— Что? — переспросил Юй Хуа-сюань.

— Вы что, прослушали? Мой племянник вместе со мной сдавал экзамен — в один и тот же год у одного и того же учителя! Он написал на карточке «ваш невежественный племянник-однокашник». Могу ли я ответить ему так же?

— Разумеется, тех, что сдают у одного учителя, зовут однокашниками! Это я знаю. Но вы сейчас произнесли сразу четыре слова: «Ваш невежественный племянник-однокашник». Это чепуха или просто бред!

— То есть как бред? — удивился Тан.

— От седой древности до наших дней мир не видывал таких чудовищных вещей! — засмеялся Юй Хуа-сюань.

Тан Второй даже в лице изменился.

— Уважаемый Хуа-сюань, не сердитесь на то, что я вам скажу! Хотя ваш род и знаменит, все же прославленные предки вашей семьи жили очень давно, а вы сами не сдавали экзамены. Очевидно, поэтому вам неизвестен этикет, принятый в высших кругах. А мой племянник жил в столице, перевидал там многих важных господ. Так что уж форма, в которой он написал визитную карточку, наверняка имеет свою историю. Разве он будет заниматься чепухой?

— Если вы считаете, что писать надо именно так, — пишите. Зачем меня спрашивать?

— Я вижу, вы этого не понимаете. Подожду, когда господин Юй выйдет к столу, и спрошу у него.

В этот момент слуга доложил:

— Прибыл Пятый господин Яо.

Тан и хозяин поднялись навстречу новому гостю, который вошел в комнату и, поздоровавшись, сел.

— Пятый брат, почему вы ушли вчера сразу после обеда? — спросил Юй Хуа-сюань. — Вечером у меня еще было вино, и я вас ждал.

— Уважаемый Яо Пятый, так вы вчера здесь обедали? — удивился Тан. — А когда я встретил вас вчера после полудня, вы сказали, что обедали у Шестого Фана в лавке Жэньчан. Почему вы солгали?

Слуга приготовил еду и позвал старшего Юя. Тот занял почетное место. Напротив него расположился Тан Дубинка, а Пятый Яо и хозяин сели по бокам. После еды Юй Хуа-сюань, смеясь, рассказал старшему Юю историю с визитной карточкой. От гнева лицо старшего Юя приняло фиолетовый оттенок, а на шее вздулись вены.

— Кто это говорил? Разрешите узнать, что же важнее: предки или ученая степень?

— Ну конечно предки. Об этом нечего и говорить, — поспешил успокоить его Юй Хуа-сюань.

— Если важнее предки, то как же можно, сделавшись цзюйжэнем, забывать об этикете, установленном небом, и позволять племяннику называть своего дядю однокашником? Эти вредные речи противны учению, я никогда бы не хотел их слышать! Второй брат, вашему племяннику просто посчастливилось выдержать экзамен, а так он полный невежда! Если бы это был мой племянник, я бы отвел его к алтарю в храме предков и всыпал бы ему несколько десятков палок!

Учитель Юй разозлился и покраснел как рак, а Тан Второй и Яо Пятый решили, что он просто дал волю своему странному и глупому нраву. Боясь, как бы он не понес какую-нибудь околесицу, они поспешили перевести разговор на другую тему.

Вскоре после чая учитель Юй отправился в классную комнату, а Яо Пятый поднялся и заявил:

— Я пойду прогуляюсь, а потом зайду к вам еще раз.

— Если кто-нибудь вам встретится, не забудьте сказать, что вы вышли после обеда у Пына Второго! — съязвил Тан Дубинка.

— Сегодня я сидел здесь с вами, все это знают. Мне уже неудобно говорить, что я был в другом месте, — засмеялся Яо Пятый и вышел, но через мгновенье вернулся.

— Почтенный Хуа-сюань, в зале вас дожидается гость. Он говорит, что прибыл из ямыня правителя области. Идите скорее к нему.

— У меня нет знакомых из областного ямыня. Кто бы это мог быть? — удивился Юй Хуа-сюань.

Пока он гадал, ему подали визитную карточку, на которой было написано: «Вам бьет челом Цзи Вэй-сяо, ученик и однокашник вашего родственника».

Юй Хуа-сюань вышел в зал к гостю. Цзи Вэй-сяо поклонился хозяину, сел и протянул ему письмо.

— Я приехал из столицы вместе с моим хозяином. Ваш двоюродный брат Ду Шэнь-цин поручил мне передать вам письмо и сказать, что он ждет вас. Я так счастлив встретиться с вами.

Юй Хуа-сюань вскрыл письмо и, прочитав, обратился к гостю:

— Вы, господин, очевидно, старый знакомый правителя нашей области?

— Господин Ли является учеником моего названого дяди, господина Сюня, поэтому он и пригласил меня служить у него.

— По какому делу вы приехали в наш уезд?

— Здесь нет посторонних, и я могу рассказать. В меняльных лавках вашего уезда слишком неточные безмены, и поэтому здесь с мелкого люда дерут три шкуры. Господин Ли поручил мне проверить это. Если подозрения оправдаются, кое-кого придется наказать.

Юй Хуа-сюань придвинул свой стул ближе к гостю и зашептал:

— Наш правитель поступает как великий и гуманный человек. Однако в меняльных лавках нашего уезда не решаются жульничать, за исключением, пожалуй, лавок Жэньчан и Жэньда, которые принадлежат дому Фанов. Эти Фаны — деревенские шэньши и торговцы солью, — спелись с чиновниками из области и творят всякие безобразия, а народ только возмущается, но никто не решается и пикнуть. Если вы хотите пресечь преступные действия, то прежде всего надо разделаться с этими двумя. Разве правитель может позволить себе знаться с такими людьми? Вы запомните все, но не выдавайте секрета: не говорите, что это я вам сказал.

— С удовольствием исполню вашу просьбу, — согласился Цзи Вэй-сяо.

— Вы удостоили меня своим присутствием, и я должен был бы приготовить закуску и побеседовать с вами, но боюсь, что это подорвет ваш авторитет. К тому же в нашем захолустье слишком много глаз и ушей. Завтра я приготовлю вина и пошлю его вам. Прошу не отказать и принять мое скромное угощение.

— Не заслуживаю такого внимания, — проговорил Цзи Вэй-сяо и, попрощавшись, ушел.

Когда Юй Хуа-сюань вернулся в кабинет, Яо Пятый спросил его:

— Это от правителя области?

— Ну конечно от него, — ответил Юй Хуа-сюань.

— Не верю! — засмеялся Яо Пятый и покрутил головой.

— Уважаемый Хуа-сюань, — вздохнул Тан Дубинка. — Вполне возможно, что вы говорите правду, но… действительно ли этот человек от правителя области? Ведь он близко знаком не с вами, а с Пыном Третьим и Фаном Четвертым. Когда этот человек пришел, у меня возникло подозрение: если он действительно из областного ямыня. почему, приехав в наш уезд, он не отправился сначала к этим господам, а нанес визит вам? Боюсь, что здесь не все ладно. Скорее всего, это какой-нибудь бездельник, который прикрывается именем правителя области и обманывает людей, выманивая у них деньги. Смотрите не попадитесь на его удочку!

— Кто знает, может, он уже был у них, — возразил хозяин.

— Не может быть! — рассмеялся Яо Пятый. — Если бы он посетил их, зачем ему было приходить к вам?

— Да разве его послал ко мне правитель области? Он приехал из столицы и привез мне письмо от двоюродного брата Ду Шэнь-цина из Тяньчана. Это знаменитый Цзи Вэй-сяо, — настаивал на своем хозяин.

— Совсем невероятно! — воскликнул Тан Второй и даже замахал рукой. — Цзи Вэй-сяо известный человек, который принимал участие в определении достоинств артистов. А если он столь прославленный муж, то он, несомненно, поддерживает знакомство с учеными академии. Кроме того, Ду Шэнь-цин из Тяньчана — лучший друг Пына Четвертого. Почему же он привез из столицы письмо от Ду Шэнь-цина не ему, а вам? Нет, этот человек определенно не Цзи Вэй-сяо.

— Верно или нет, мне наплевать, и нечего о нем рассуждать! — вспылил Юй Хуа-сюань и набросился на слугу: — Почему еще не поданы кушанья и вино?

— Все готово!

В этот момент вошел другой слуга с узлом на плече и доложил:

— Господин Чэн из деревни!

Вошел новый гость с седой бородой и лицом пьяницы. На нем была шляпа ученого, голубой халат и матерчатые туфли на тоненькой подошве. Гость поклонился и, усевшись, воскликнул:

— Вот удача! У вас сегодня первый день занятий сына! Попал прямо на вино!

Юй Хуа-сюань приказал слуге подать гостю воду для умывания и стряхнуть с его одежды и обуви дорожную пыль. После этого все перешли в зал. Учитель Юй первым занял почетное место, за ним сели и остальные.

Стемнело, в зале зажгли два шелковых фонаря, которые прадед Юй Хуа-сюаня, бывший начальник ведомства, получил в подарок от императора из дворца Боевой Доблести.

Прошло уже более шестидесяти лет, а фонари были совсем как новые.

— В прежние годы говорили: «Древняя семья, что могучее дерево», — и это действительно так, — проговорил учитель Юй. — Эти фонари — яркое доказательство этой истины, во всем уезде не сыщешь таких.

— Уважаемый господин, недаром говорят: «Тридцать лет величие к востоку от реки, а тридцать лет — к западу». Ведь тридцать лет назад и ваша семья преуспевала. Я был очевидцем ее процветания! А сейчас год от году идут в гору только Пыны и Фаны. Сам правитель области и уездный Ван с ними на одной ноге, я уже не говорю о других. То и дело именитые господа приезжают к ним с важными делами. Как народу не бояться их! Ведь все эти важные господа ни с кем, кроме них, и знаться не желают!

— А кто из именитых особ приезжал к ним за это время? — спросил Тан Второй.

— Да вот сейчас какой-то господин Цзи явился с визитом. Остановился у монаха из храма Драгоценного Леса. Сегодня чуть свет он уже был в меняльной лавке Жэньчан у Шестого Фана, а тот пригласил к себе и Второго Пына. Втроем они заперлись в кабинете и целый день о чем-то беседовали. Кто знает, кого хочет извести правитель области, если прислал сюда этого господина Цзи.

Второй Тан бросил взгляд на Яо Пятого и холодно усмехнулся:

— Ну, что? Разве не прав я был?

Старший Юй едва сдерживался, слушая этот неприятный для него разговор. Наконец он не выдержал и спросил Чэна:

— Уважаемому господину в прошлом году разрешили носить одежду сюцая?

— Да, — подтвердил тот. — На мое счастье, экзаменатором оказался однокашник Четвертого Пына. Я попросил Пына написать ему письмецо и, конечно, получил разрешение.

— Как же экзаменатор не усомнился, когда увидел вашу физиономию, красно-фиолетовую от вина? — засмеялся Юй.

— А я ему сказал, что мое лицо распухло от болезни, — ответил Чэн.

Все рассмеялись.

Хлебнув еще вина, господин Чэн разоткровенничался.

— Да, господин, — сказал он учителю Юю, — мы с вами постарели и уже ни на что не годны. Правильно говорят: «Герои выходят из молодых». Хорошо бы названому брату Хуа-сюаню выдержать следующие экзамены и вместе с господином Таном Вторым стать цзиньши. Конечно, им и не удалось бы занять такое почетное положение, какое занимают Пын Четвертый или его братья, ожидающие назначения на должность уездного. Но Хуа-сюань и Тан Второй не посрамили бы имена предков, да и мы бы купались в лучах их славы.

Старшему Юю стало невмоготу слушать такие речи, и он прервал пьяницу:

— Давайте не будем об этом говорить! Лучше выпьем и сыграем в застольную игру.

Скоро все опьянели. Господина Чэна провели в дом, а чтобы проводить учителя Юя, Второго Тана и Яо Пятого, зажгли фонари.

В полночь господина Чэна начало рвать, потом он наложил под себя. Не дожидаясь рассвета, он позвал слугу и приказал ему убирать комнату. Потом он тихо сказал слуге, чтобы тот позвал двух приказчиков, ведающих арендой. Они долго о чем-то шушукались. Наконец гость велел позвать хозяина.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ СОРОК СЕДЬМОЙ рассказывается о том, как сюцай Юй восстанавливал храм Юаньу, а торговец солью Фан устроил дебош в храме, воздвигнутом в честь целомудренных и верных вдов

Юй Хуа-сюань был необычайным человеком. Ему едва пошел восьмой год, а все уже признавали, что это необыкновенно умный ребенок. Когда он немного подрос, то начал изучать классические произведения историков, философов и литераторов. Пожалуй, трудно было бы найти книгу, которую он не читал. А когда ему минуло двадцать лет, его познания были блестящи. Он знал от начала до конца все трактаты по военному делу и земледелию, по ритуалам и музыке, строительному делу и другим ремеслам. Он знал книги, рассказывающие о воде и огне; в сочинениях постиг тайны Мэй Гао и Сыма Цяня[263], а в стихах — тайны Ли Тай-бо и Ду Фу. Кроме того, его прадед был начальником ведомства, дед был членом Академии ханьлиней, а отец занимал пост правителя области. Таким образом, его род был поистине знаменитым.

Но, несмотря на его колоссальную эрудицию, жители Ухэ не давали ему возможности даже рта раскрыть. Уж так повелось в Ухэ: если скажут, что у такого-то хорошее поведение, то все будут только криво усмехаться; если пройдет слух, что род у такого-то несколько десятков лет назад был знаменитым, засмеются пуще прежнего, а если объявят, что такой-то умеет писать стихи и знает древнюю литературу, — обыватели едва не умрут со смеху. Спросишь жителей уезда Ухэ о местном пейзаже, они сошлются на мнение шэньши Пына; поинтересуешься местными редкими изделиями, тебе опять сошлются на Пына; спросишь, кто знаменит, добродетелен и талантлив, — укажут все на того же Пына.

Но есть еще одно, чего все боятся, — родства с семьей Фанов из Хуэйчжоу; и есть, что все любят, — покупать землю, не считаясь с ценой.

Выросший в местах с такими дурными нравами, Юй Хуа-сюань владел несколькими му полей и садов и, не имея возможности покинуть свои владения, всей душой ненавидел своих земляков. Его отец, правитель области, был честным служакой и в первые годы службы вел жизнь, полную лишений. В доме Юй Хуа-сюаня экономили на всем, и только благодаря этому имели кое-какие сбережения. В это время областной правитель Юй состарился, оставил службу и жил, совершенно не вмешиваясь в домашние дела. Юй Хуа-сюань с большим трудом сколачивал за год несколько лянов. Иногда он отводил себе душу тем, что зазывал к себе желающих продать землю или дом, и начинал торговаться. А потом, когда, казалось, сделка вот-вот состоится, он обрушивался на продавцов с бранью и наотрез отказывался от покупки. Все в уезде заявляли, что он на редкость желчный человек, но, несмотря на это, приходили и старались подладиться к нему, надеясь выманить несколько лянов серебра.

Таким дельцом и любителем перепродать был и господин Чэн. Как-то раз он приказал слуге позвать Юй Хуа-сюаня и, когда тот пришел в кабинет, вкрадчиво начал:

— Поблизости от меня есть один участок. Ему не грозит ни наводнение, ни засуха. Каждый год он дает шестьсот даней риса. За него просят две тысячи лянов. На днях его хотел купить Шестой Фан, и хозяин уже решил было продать, да крестьяне не захотели.

— А почему не захотели крестьяне? — спросил Юй Хуа-сюань.

— Когда землевладелец из семьи Фанов приезжает в деревню, он заставляет встречать его с благовонными свечами, а если есть недоимки, то порет должников. Вот поэтому крестьяне и не хотят, чтоб эту землю продавали ему, — пояснил Чэн.

— Значит, ему не хотят, а мне согласны! — вскричал Юй Хуа-сюань. — Выходит, меня в деревне можно смердящими свечами встречать? И, может быть, не я их лупить буду, а они меня?

— Вы неправильно меня поняли, — поспешил возразить господин Чэн. — Вы человек большой доброты, не то что те тираны. Вот я и пришел, чтобы услужить вам. А у вас есть деньги?

— Почему бы и не быть? Если не верите, прикажу слуге притащить серебро — сами убедитесь! — И Юй Хуа-сюань велел слуге принести тридцать больших слитков серебра и положить их на стол.

Когда серебряные слитки раскатились по столу, глаза господина Чэна сразу забегали.

— Ну как, не соврал я насчет серебра? — спросил Юй Хуа-сюань и приказал убрать его. — Приезжайте в деревню и скажите им, что я покупаю землю.

— Я здесь еще задержусь на несколько дней.

— А какие у вас дела?

— Завтра я отправлюсь к уездному Вану получать серебро на памятник покойной тете, чтобы увековечить ее верность покойному мужу и почтительность к родителям, а попутно уплачу налог. Послезавтра я должен поздравить Второго Пына с десятилетием его дочери, а на третий день меня пригласил на обед Шестой Фан. Придется мне побеспокоить его. Раньше мне никак не удастся уехать.

Юй Хуа-сюань презрительно фыркнул, но все же оставил господина Чэна обедать. После обеда господин Чэн пошел по своим делам, а Юй Хуа-сюань приказал слуге пригласить Тан Сань-таня. Когда в доме Фанов устраивали обеды и пирушки, то приглашали не Тан Сань-таня, а его старшего брата, имевшего степень цзюйжэня. Но Тан Сань-тань через брата всегда точно мог узнать, когда Фаны принимают гостей и кого именно. И вот Юй Хуа-сюань пригласил Тан Сань-таня к себе и сказал:

— Простите, что я затрудняю вас, но я хотел, чтобы вы разузнали, будет ли на третий день господин Чэн у Фана, владельца меняльной лавки Жэньчан? Если вы окажете мне эту услугу, я в тот же день приглашу вас отобедать!

Тан Сань-тань согласился. Ему пришлось немало потрудиться, прежде чем он узнал все наверняка. Наконец он явился и сообщил:

— Неправда это. Шестой Фан никого не приглашал на день, который вы мне назвали.

— Прекрасно! Приходите ко мне в этот день утром, и мы с вами будем целый день пировать! — воскликнул Юй Хуа-сюань и проводил Тан Сань-таня. Затем он приказал слуге сходить в лавку благовоний и втайне от всех попросить приказчика написать красную пригласительную карточку такого содержания: «В полдень восемнадцатого числа жду вас на небольшую пирушку», — а снизу подпись: «Фан Бао бьет челом». Когда это было сделано, Юй Хуа-сюань вложил карточку в конверт и заклеил его. Слуге было приказано отнести конверт в дом, где остановился господин Чэн, и положить его на книжный столик.

Тем временем господин Чэн уплатил налог и под вечер возвратился домой. Увидев карточку, он обрадованно воскликнул:

— Подвалило-таки счастье мне, старику! Я в шутку наврал, а вранье-то сбылось! И как раз в тот же день! — И он, ликуя от счастья, уснул.

Восемнадцатого числа Тан Сань-тань чуть свет заявился к Юй Хуа-сюаню. Хозяин пригласил господина Чэна в зал и усадил. Мимо то и дело проходили слуги, направляясь на кухню. Один тащил вино, другой — кур и уток, третий — черепаху и свиные ножки, четвертый — фрукты, пятый — огромное блюдо с мясными пирожками. Господин Чэн не стал расспрашивать хозяина, так как знал, что в этот день он устраивает пирушку.

— Вы уже говорили с плотниками и каменщиками о восстановлении храма Юаньу? — спросил Юй Хуа-сюань.

— Разговаривал. За работу и материалы придется заплатить кучу денег. Там обвалилась внешняя стена. Придется класть новую, да еще, сверх того, восстанавливать фундамент. Каменщикам потребуется месяца три. В самом храме надо заменить колонны и стропила, а сколько времени на это потребуется плотникам, пока неизвестно. Обычно при восстановлении домов плотники и каменщики называют половину той суммы, которая потребуется на самом деле. Сейчас они просят триста лянов, так что на полное восстановление надо класть не менее пятисот лянов.

— Храм Юаньу построен вашим предком, но в таком благоприятном месте, что помогает на экзаменах всем из нашего уезда. Теперь успех на экзаменах сопутствует семье Пынов. Вот пусть они и вносят серебро на восстановление храма! А вы к этому не имеете никакого отношения. Зачем же вам расходовать свои деньги на восстановление? — проговорил господин Чэн.

— Правильно! — воскликнул Юй Хуа-сюань, сложив руки в знак благодарности. — Если вас не затруднит, поговорите с ними: пусть они помогут мне деньгами! Этим вы докажете свое расположение ко мне.

— Ну что ж, я поговорю. Правда, в их семье много чиновников, и все они господа очень важные, но мне, старику, они поверят.

И господин Чэн согласился.

В это время слуга Юя осторожно вышел через задние ворота и подозвал торговца травой. Он дал ему четыре монеты, велел пройти через главные ворота и обратиться к господину Чэну со словами: «Господин Чэн, меня послали от господина Фана Шестого. Вас уже ждут».

Торговец выполнил, что ему было сказано.

— Кланяйся господину и скажи, что я сейчас приду, — ответил господин Чэн.

Торговец ушел. Господин Чэн простился с хозяином и направился к меняльной лавке Жэньчан. Привратник пошел докладывать, и Шестой Фан вышел к гостю. Когда они раскланялись и сели, Шестой Фан спросил:

— Когда вы приехали?

— Совсем недавно, — ответил господин Чэн, и сердце у него екнуло.

— А где вы остановились?

— У Юй Хуа-сюаня, — ответил Чэн, еще сильнее смутившись.

Слуга принес чай.

— Какая сегодня хорошая погода! — проговорил господин Чэн.

— Да, действительно, — согласился знатный хозяин.

— За последнее время вы часто встречались с начальником уезда Ваном? — спросил Чэн.

— Видел его на днях.

Разговор прервался, так как говорить было не о чем.

— Что-то правитель области давненько не приезжал в наш уезд, — промолвил наконец господин Чэн, отпив немного чая. — Если бы приехал, он в первую очередь посетил бы вас. У него с вами особенно хорошие отношения, не то что с другими. Недаром говорят, что правитель области уважает из всего уезда только вас. Кто же второй может сравняться с вами, Шестой господин!

— На должность старшего ревизора назначен новый, и я думаю, что областной правитель на днях приедет в уезд, — проговорил Фан Шестой.

— Да, да, — поддакнул господин Чэн.

Они посидели еще, снова выпили чаю. Гости не шли, закусок не подавали. Проголодавшегося господина Чэна охватили сомнения. Он решил попрощаться с хозяином, чтобы посмотреть, как тот будет реагировать на это. Поднявшись с места, он проговорил:

— Я должен проститься, Шестой господин.

— Не торопитесь, посидите, — сказал Шестой Фан и тоже встал.

— Нет, не могу, — ответил Чэн и откланялся.

Выйдя из ворот, он стал гадать: «Может быть, я пришел слишком рано?.. Или он почему-либо обиделся на меня?.. А может быть, я неправильно прочел приглашение? — он долго ломал голову, но так и не нашел ответа. — Ну что же, у Юй Хуа-сюаня приготовлено вино и закуска. Пойду-ка я к нему», — решил Чэн и отправился обратно к Юю.

А тем временем Юй Хуа-сюань сидел за столом, в кабинете, вместе с Тан Сань-танем, Яо Пятым и еще двумя родственниками. Они уже отведали изысканных кушаний, только что снятых с огня и разложенных на шести блюдах, когда появился господин Чэн. С его приходом все встали.

— Ах, господин Чэн, вы изменили нам! Представляю, какими вкусными вещами вы лакомились у Фанов! Наверное, на славу повеселились! — сказал Юй Хуа-сюань и бросил слуге: — Поставь скорее вон там стул господину Чэну и завари для него хорошего чая для лучшего пищеварения.

Слуга поставил в отдалении стул, усадил на него гостя и стал подносить ему одну чашечку за другой. И чем больше Чэн пил, тем сильнее его мучил голод. Он испытывал неимоверные страдания, наблюдая, как рядом другие отправляют в рот жирные куски мяса, утки и черепах, и его охватил гнев. Гости просидели до вечера, и все это время господин Чэн корчился в муках голода. Когда все разошлись, он осторожно пробрался в служебное помещение, заварил в плошке поджаренный рис и с жадностью проглотил его. После этого он отправился в дом и лег спать. Но всю ночь его съедала злоба, и на следующий день он заявил Юй Хуа-сюаню, что возвращается в деревню.

— Когда же вы приедете?

— Как только улажу дела с землей. Если же мне это не удастся, то после того, как в храме поставят табличку тетке в память об ее добродетелях, — пообещал Чэн и простился.

Однажды, когда Юй Хуа-сюань сидел дома без дела, к нему пришел Тан Дубинка.

— Уважаемый Хуа-сюань, тот человек по фамилии Цзи действительно был послан правителем области. Он остановился в доме монаха из храма Драгоценного Леса. Ему уже нанесли визиты Шестой Фан и Второй Пын. Значит, все оказалось так, как вы говорили.

— Ну вот, тогда вы клялись, что это неправда, а теперь уверяете, что это правда. Но не будем об этом говорить.

— Уважаемый Хуа-сюань, — засмеялся Тан Второй, — я никогда не встречался с правителем области. Вам же придется нанести ответный визит этому Цзи, и я прошу взять меня с собой: уж очень хочется посмотреть на правителя области! Можно это сделать?

— Вполне возможно, — ответил Юй Хуа-сюань.

Через несколько дней он нанял два паланкина и вместе с Таном отправился в Фынян. В ямыне они вручили слугам свои визитные карточки, а Юй Хуа-сюань передал еще одну карточку для Цзи Вэй-сяо. Слуги ушли с визитными карточками, а когда возвратились, то доложили:

— Господин Цзи уехал в Янчжоу, но правитель области просит вас.

В кабинете их уже ждал правитель области. После этого визита они поселились на восточной окраине города. Вскоре областной пригласил их на обед.

— Правитель области оказывает нам такую честь! — сказал Тан Второй. — Нам неудобно сидеть здесь, так далеко от его дома, в ожидании гонца. Лучше мы завтра вместе отправимся к областному ямыню и остановимся поблизости, в храме Торжествующего Дракона. Благодаря этому мы не заставим правителя области ждать нас.

— Пусть будет так, — засмеялся Юй Хуа-сюань.

На следующий день после обеда они направились в храм. Не успели они как следует расположиться в домике одного монаха, как услышали красивую музыку и пение, доносившиеся из соседнего дома.

— Какая замечательная игра и какой чудный голос! Пойду-ка я посмотрю, — сказал Тан Второй.

Вернулся он очень скоро, разочарованный, и с обидой сказал Юй Хуа-сюаню:

— Эх, подвели вы меня! Как вы думаете, кто там веселится? Шестой Фан из нашей меняльной лавки Жэньчан, а с ним сын правителя области Ли! Стол у них — одно загляденье, и два актера ведут представление. Оказывается, Фан Шестой и сын правителя — близкие друзья! Надо мне было приехать с Фаном Шестым, тогда сидел бы я сейчас вместе с ними! А с вами я хоть и увидел правителя области, но это знакомство оказалось весьма поверхностным. Какой от него прок!

— Вы же сами захотели! Я насильно не тянул вас! Если вам нравится эта компания, то присоединяйтесь к ней, — посоветовал Юй Хуа-сюань.

— Нет, нет! Недаром говорят: «С кем путь начинаешь — с тем его и завершаешь». Пойду все же с вами в ямынь пить вино.

В этот момент прибыл посланец с приглашением, и они отправились в ямынь. Правитель области сам встретил их и, наговорив массу комплиментов, спросил:

— Когда будут устанавливать таблички в честь целомудренных и верных вдов, в храмах вашего уезда? Я пришлю чиновника совершать жертвоприношения.

— Как только возвратимся, выберем день и тотчас уведомим вас, — враз ответили гости.

Встав из-за стола, они простились, откланялись, а на следующий день, отправив областному прощальные карточки, вернулись в свой уезд.

На второй день к Юй Хуа-сюаню зашел старший Юй.

— Обряд назначен на третье число следующего месяца. В наших семьях есть несколько двоюродных бабушек — теток по отцу и матери, которые достойны того, чтобы их таблички установили в храме. Нам надо сообща приготовить жертвенное вино и пригласить в храм наших родственников. Пойдемте оповестим их!

— Обязательно! У меня в семье одна достойная женщина, а у вас две. Среди наших родичей наберется человек сто пятьдесят чиновников, удалившихся от дел. Соберем всех, пойдем к воротам храма и торжественно, в парадных одеждах, совершим церемонию. Какая это будет честь для всех нас!

— Ну так я пойду оповещу свою семью, а вы — свою.

После визита к родственникам возмущенный Юй Хуа-сюань вернулся домой и всю ночь не мог уснуть: его душила злоба. Рано утром пришел старый Юй с вытаращенными от гнева глазами.

— Ну как, вы оповестили своих? — спросил он.

— Да, а вы? Почему вы такой сердитый? — спросил Юй Хуа-сюань.

— Даже говорить не хочется! Пошел я к ним. Сказали бы прямо: «Не пойдем», — и ладно. А то начали ссылаться на то, что в этот же день в храме будут устанавливать табличку старой госпожи Фан, и все из их рода будут присутствовать на церемонии, — значит, и им необходимо идти с этими Фанами. Мало того, они еще и меня стали тянуть за собой! Когда я стал урезонивать их, они начали смеяться надо мной. Как же тут не рассердиться!

— У меня то же самое, — с улыбкой признался Хуа-сюань. — От возмущения я всю ночь не мог сомкнуть глаз. Завтра я приготовлю жертвенный стол и сам без них отслужу молебен по двоюродной бабушке.

— Я сделаю то же самое, — проговорил старший Юй.

На том и порешили. Третьего числа Юй Хуа-сюань, в новом халате и шляпе, в сопровождении слуги, который нес жертвенный столик, отправился к восьмому дядюшке. В его доме было пустынно. Его принял племянник — бедный сюцай, в рваной шляпе ученого и в старом халате. Юй Хуа-сюань поклонился таблицам двоюродной бабушки, бережно взял их и положил на тележку. В этот день он взял напрокат разбитый паланкин для таблиц, пару коромысел и нанял четверых крестьян, которые потащили паланкин без всяких регалий. Перед паланкином шествовали четыре музыканта, они пронзительно дудели в дудки. Процессию завершали Юй Хуа-сюань с двоюродным братом. У ворот храма они остановились передохнуть и вдалеке увидели точно такую же пару подержанных паланкинов, позади которых шествовали братья Юй. Музыкантов у них не было. Шествие подошло к воротам храма и остановилось.

Все четверо поклонились друг другу. Перед воротами на башне Соблюдения Канонов колыхались фонари и ленты, завязанные бантами, а у входа стоял стол с вином и закусками. Башня была очень высокой, стояла в самом центре улицы и была издалека видна отовсюду. На нее один за другим поднимались артисты со своим реквизитом. Один из носильщиков паланкина заметил:

— Это пришли актеры господина Фана!

Через некоторое время у западных ворот послышались три глухих удара, и носильщики снова заговорили:

— Старая госпожа Фан тронулась в путь!

Вскоре послышались удары в медные тарелки, гул барабанов, и на улице показались два желтых зонта, восемь стягов и четыре группы всадников. На таблицах, которые несли перед паланкином, золотыми знаками было написано: «Глава Ведомства ритуалов», «Наставник Академии ханьлиней», «Старший инспектор просвещения» и «Выдержавший на степень чжуанюаня», Эти таблицы были подарены членами семей обоих Юев. За регалиями следовали музыканты с гонгами и трубами, далее несли курильницы, а за ними паланкин с табличкой старой госпожи. Его поддерживали восемь старых служанок. За паланкином шел господин Фан Шестой, в шелковой шляпе и в халате с круглым воротником. Шествие замыкали две группы гостей, в одной из которых шли шэньши, а в другой — сюцаи. Среди шэньши были Пын Второй, Пын Третий, Пын Пятый и Пын Седьмой. Остальные же были цзюйжэни, цзиньши, гуншэны и цзяньшэны из семей Юя старшего и Юй Хуа-сюаня. Человек семьдесят в шелковых шляпах и в халатах с круглыми воротниками торжественно двигались вперед, а за ними угодливо семенили семьдесят сюцаев в ветхих халатах и шляпах ученых — тоже члены семьи Юя старшего и Юй Хуа-сюаня. В хвосте группы шэньши плелся Тан Второй с записной книжкой, куда он заносил счета. С такой же книжкой шел в хвосте группы сюцаев Тан Сань-тань.

Представители обеих семей Юй, как-никак, были образованными людьми. Человек восемь из них были так любезны, что, увидев возле храма паланкин своей семьи, подошли к нему и отвесили поклон, а затем столпились около паланкина госпожи Фан и вошли за ним в храм. Затем правитель уезда, инспектор просвещения, архивариус и бацзун, расставив регалии, под звуки музыки водрузили табличку госпожи Фан на приготовленное для нее место. Уездный, инспектор просвещения, архивариус и бацзун приступили к жертвоприношению. За ними последовали шэньши и сюцаи, а затем уже семья Фанов. После обряда жертвоприношения все присутствовавшие с шумом высыпали из храма и направились к башне Соблюдения Канонов, где их ждали угощения. Только когда все разошлись, оба Юя внесли паланкин в храм и поставили таблички на положенное место. В семье Юй только Хуа-сюань приготовил столик с жертвоприношениями, а из семьи старшего Юя только он единственный принес изображения жертвенных животных. Закончив обряд, они вынесли жертвенный столик из храма, но им негде было устроиться для раздачи жертв нищим, и они решили посидеть в доме слуги из учебного заведения.

Учитель Юй поднял голову и увидел, что в башне разряженные гости веселятся вовсю. Господин Фан Шестой, в парадней одежде для жертвоприношений чувствуя себя весьма стесненно, заменил шелковую шляпу и халат с круглым воротником на простой халат и обычную шляпу ученого. В таком наряде он прохаживался по галерее вокруг башни, пока к нему с хохотом не обратилась большеногая Цюань, содержательница публичного дома.

— Я тоже пришла посмотреть, как вносят в храм табличку старой госпожи.

Фан Шестой весело засмеялся, облокотился на перила рядом с ней и стал рассматривать регалии. Указывая то на одну, то на другую, он давал ей объяснения. Между тем старуха распустила пояс на штанах и стала ловить вшей. Каждый раз, поймав насекомого, она отправляла его в рот.

Господин Юй не в состоянии был смотреть на эту картину.

— Нет, здесь нельзя пить вино. Давайте-ка отнесем жертвенный столик к вам домой, чтобы не видеть этого отвратительного зрелища, — сказал он двоюродному брату, и, приказав носильщикам взять столик, они покинули дом.

— В нашем уезде ритуалы, долг, совесть и стыд совершенно ничего не значат, — возмущался господин Юй. — А все потому, что в училищах нет хороших учителей! Разве мыслимо было бы такое в Нанкине, у доктора Юя!

— Если разобраться в том, как он действовал, то становится ясным, что он не ставил никаких запретов. Но под его благотворным влиянием люди сами собой очищались и не могли даже мыслить о подобных безобразиях, — заметил Юй Второй, и оба вздохнули.

Наконец они добрались до дома, выпили вина, и господин Юй, простившись, отправился к себе.

Строительство в храме Юаньу уже началось, и Юй Хуа-сюань ежедневно наблюдал за работой. Как-то вечером возвратившись домой, он застал у себя в кабинете господина Чэна. Юй Хуа-сюань раскланялся с гостем, предложил ему чаю и спросил:

— Почему несколько дней назад вы не были на церемонии внесения табличек целомудренных вдов в храм?

— Мне очень хотелось, но дело в том, что я заболел и не смог приехать. Мой младший брат, приезжавший в деревню, рассказывал, что процессия выглядела очень торжественно. Регалии Фана заняли пол-улицы. На церемонии присутствовали сам уездный Ван и семья Пына. В башне Соблюдения Канонов устроили угощение и театральное представление. Поглазеть на церемонию приехали жители из селений и деревень за несколько десятков ли, и все в один голос твердили: «Разве может кто совершить такую церемонию, кроме господина Фана!» Вы, конечно, тоже пили вино — и за меня и за себя?

— А вы разве не знаете, что в тот день я тоже установил в храме табличку двоюродной бабушки по линии восьмого дяди?

— Дом вашего дяди беден, что называется, «есть ноги, да штанов нет». Кто из ваших родственников мог пойти в такой дом? Вы просто разыгрываете меня! Ну да я не сомневаюсь, что вы тоже не преминули принять участие в этой церемонии и, конечно, провожали старую госпожу Фан.

— Дело это уже прошлое, так что незачем о нем и говорить.

После ужина господин Чэн приступил к делу:

— Владелец земли и посредник приехали в уезд и остановились в храме Драгоценного Леса. Если вам нужна эта земля, завтра можно заключить сделку.

— Да, я хочу купить, — подтвердил Юй Хуа-сюань.

— И вот еще что. Поскольку о земле договаривался я, настаивают, чтобы вы мне заплатили за посредничество пятьдесят лянов. Но только это между нами! А с них я тоже возьму, — прибавил Чэн.

— О чем разговор? Вы, конечно, получите эти деньги, — согласился Юй Хуа-сюань.

Господин Чэн уточнил арендную плату, решил вопрос о взвешивании денег и пробе серебра, о натуроплате, о дополнительной аренде и подношениях, о подписании договора. На следующее утро вместе с хозяином участка и посредником он отправился в дом Юя. Оставив своих спутников в зале, Чэн пошел за Юй Хуа-сюанем, чтобы позвать его для составления купчей. В кабинете хозяина толпились плотники и каменщики, которые получали деньги за работу. Юй Хуа-сюань раздавал людям слитки серебра по пятьдесят лянов каждому. В одно мгновенье несколько сот лянов разошлось по рукам. Когда хозяин наконец расплатился с рабочими, господин Чэн напомнил ему о купчей.

Юй Хуа-сюань уставился на него непонимающим взглядом, а потом пренебрежительно бросил:

— Нет, земля слишком дорогая, я ее не куплю!

Чэн остолбенел от ужаса.

— Да, да, она действительно мне не нужна, — уже с раздражением повторил Юй Хуа-сюань и, подозвав к себе слугу, приказал: — Иди в зал и вытолкай взашей эту деревенщину.

Господин Чэн был взбешен, но ему ничего не оставалось; как только возвратиться к владельцу участка и посреднику.

О том, что произошло в дальнейшем, говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ СОРОК ВОСЬМОЙ рассказывается о том, как в Хуэйчжоу жена героически пожертвовала своей жизнью в память об умершем муже, а в храме Тай Бо один из немногих благородных мужей скорбел о прошлом

Старший брат Юй продолжал учительствовать в доме Юй Хуа-сюаня. Рано утром он уходил из дому и возвращался поздно вечером — это уже вошло в привычку. Как-то утром, умывшись и выпив чаю, он собрался идти к ученику и уже вышел за ворота, как вдруг увидел трех всадников. Они соскочили с лошадей и принялись поздравлять старшего Юя.

— Что же такое произошло? — удивился старший Юй. Посланцы вытащили бумагу и дали ему прочесть. Оказывается, его выбрали помощником инспектора просвещения области Хуэйчжоу. Обрадованный Юй накормил посланцев и отпустил их с денежными подарками. Вскоре с поздравлениями пришли Юй Хуа-сюань, друзья и родственники.

Несколько дней подряд старший Юй наносил визиты родным и друзьям, а затем собрался и поехал в Аньцин. Получив там назначение, он вернулся назад и, захватив слугу, отправился к месту службы. Старший брат предложил младшему ехать вместе с ним, но тот отказался:

— Ты еще сам беден, и в первое время тебе самому не будет хватать даже на ежедневные расходы. Нет, я останусь дома.

— Нужно ценить каждый день, который мы можем провести вместе, — с жаром уговаривал его старший брат. — Раньше мы учительствовали в разных местах и порой по два года не могли видеться друг с другом. Но сейчас мы состарились, нам надо жить вместе, а когда у нас будет туго с деньгами, мы всегда найдем выход, посоветовавшись между собой. Пожалуй, служить чиновником все же лучше, чем быть учителем. Так что, брат, поедем со мной.

Второй брат уступил. Они сложили вещи и отправились на место назначения вместе. Старший брат был известен своим литературным талантом, и в Хуэйчжоу его все знали. Когда прошла молва, что он приехал в город на службу, жители очень обрадовались. Каждый, кто встречался со старшим Юем, убеждался в его искренности и восхищался богатством и изысканностью его речи. Сюцаи, которые никогда не наведывались к прежнему помощнику инспектора, стали постоянными гостями его преемника. Многие называли его мудрым учителем. Его брата находили человеком обширных знаний, и уважение к братьям все возрастало. Не бывало дня, чтобы их не посетили хотя бы несколько сюцаев.

Однажды старший Юй принял старика, которому на вид можно было дать за шестьдесят. Он был в шляпе ученого, на плечах еле держался поношенный халат голубого цвета. Его до черноты загорелое лицо эффектно оттеняла седая борода. Сюцай протянул рекомендательную карточку, на которой Юй с трудом разобрал «от ученика Ван Юня». Гость поклонился, хозяин ответил ему поклоном.

— Вас зовут не Юй-хуэй, мой уважаемый брат? — спросил старший Юй.

— Да, именно так. Я уже двадцать лет назад слышал о вас, но только сейчас привелось встретиться. Будем же как хорошие братья. Нам незачем связывать себя грубыми церемониями.

Хозяин пригласил гостя в кабинет и приказал человеку позвать младшего брата, который не замедлил явиться и приветствовал гостя. После взаимных любезностей все сели, и Ван Юй-хуэй сказал:

— Я человек невежественный и вот уже тридцать лет хожу в сюцаях. В старину я встречался с прежним инспектором лишь в зале присутствия. Но сейчас, когда сюда приехали вы, великий учитель, и ваш брат, люди столь известные в наших краях, я хотел бы постоянно встречаться с вами и пользоваться вашими наставлениями. Я просил бы вас, великий учитель, считать меня не сюцаем, а близким вашим учеником.

— Уважаемый брат, мы с вами друзья. Зачем же эти церемонии? — с укором воскликнул старший брат.

— Я знал, что раньше вы были бедны. Учительствуете ли вы сейчас? Чем живете в ваши почтенные годы? — спросил Юй Второй.

— Не скрою от вас, что в моей жизни есть только одна цель: написать три книги, чтобы помочь последующим поколениям в учении, — проговорил Ван Юй-хуэй.

— Что же это за книги? — заинтересовался старший Юй.

— Одна — «Книга ритуалов», вторая — «Книга об иероглифах» и еще «Книга о деревенских приличиях».

— Что вы подразумеваете под «Книгой ритуалов»? — спросил младший Юй.

— В этой книге я хочу дать толкование трем древним книгам об обрядах и церемониях; например, каково должно быть отношение к родным, отношение к старшим и так далее. Я хочу взять классические книги и снабдить их текст ссылками на философов. Эту книгу я думаю предназначить для начального обучения детей.

— Ею надо снабдить школы, чтобы она распространилась по всей Поднебесной. Ну, а какова «Книга об иероглифах»? — спросил старший Юй.

— В ней говорится о способе изучения иероглифов в течение семи лет. Она у меня уже готова, и я могу прислать ее вам на просмотр.

— О знании иероглифов давно уже никто не говорил, вы сделали большое дело, написав такую книгу. Позвольте спросить, какова же «Книга о деревенских приличиях»? — вмешался младший Юй.

— «Книга о деревенских приличиях» в популярном изложении толкует обряды для людей невежественных. Я целыми днями провожу за этими книгами, и поэтому у меня не остается времени на преподавательскую работу.

— А сколько у вас сыновей? — продолжал расспрашивать старший Юй.

— У меня всего лишь один сын и четыре дочери. Старшая соблюдает дома обет верности, а остальные не больше года назад вышли замуж.

Они поговорили еще, и старший Юй оставил гостя отобедать. Визитную карточку ученика он возвратил Ван Юй-хуэю со словами:

— Ведь мы братья! Поэтому просим вас бывать у нас как можно чаще. Надеюсь, что вы не погнушаетесь нашей бедностью и не сочтете, что, так скромно приняв вас, мы пренебрегаем вами.

Братья проводили гостя, и тот медленно побрел к своему дому, который находился в пятнадцати ли от города.

Вернувшись домой, Ван Юй-хуэй рассказал жене и сыну о доброте учителя Юя, и когда тот на следующий день приехал к ним в паланкине с недолгим визитом, его встретили с большой радостью. А еще через день пожаловал его младший брат в сопровождении слуги, который тащил в мешке целый дань риса. Войдя в дом, младший Юй поздоровался с Ваном и сел.

— Этот рис получен братом в счет жалованья, и он посылает его вам, — сказал он и вытащил сверток с серебром. — А это брат дарит вам лян серебра, его вам хватит на несколько дней.

Ван Юй-хуэй взял серебро и проговорил:

— Я же ничем не проявил своего почтения к учителю и к вам, почему же вы так добры ко мне?

— Что же тут удивительного? — возразил Юй. — В ваших местах учебные заведения бедны, и брат мой, впервые приехав сюда, сразу это подметил. Доктор Юй из Нанкина дарил известным мужам по нескольку десятков лянов, и мой брат хочет подражать ему в этом.

— Говорят, дар старшего нельзя отвергать. Я с благодарностью принимаю подарок, — заявил растроганный Ван Юй-хуэй.

Он приготовил угощения и оставил младшего Юя у себя. Затем достал черновики своих трех книг и протянул их гостю. Тот стал внимательно просматривать их и, не в силах сдержать свои чувства, то и дело вздыхал от восхищения.

После полудня вошел какой-то человек и обратился к Ван Юй-хуэю со словами:

— Господин Ван, наш молодой господин сильно заболел, и его жена послала меня за вами. Пожалуйста, не откажите.

— Это от моей третьей дочки, — объяснил Ван гостю. — Ее муж заболел.

— Тогда я не буду задерживать вас. Ваши черновики я возьму с собой и покажу их брату. Не беспокойтесь, мы их вернем обязательно. — И младший Юй встал. Его слуга, который уже успел подкрепиться на кухне, поднял пустую корзину, положил в нее черновики и вслед за Юем пошел в город.

Тем временем господин Ван, пройдя двадцать ли, добрался до дома зятя. Тот действительно был тяжело болен. Врач, ходивший за больным, то и дело пичкал его лекарствами, но лечение не дало никаких результатов. Через несколько дней зять скончался, и Ван Юй-хуэй горько оплакивал его смерть. Когда покойника положили в гроб, дочь Вана, которая убивалась и днем и ночью, поклонилась свекрови и отцу и сказала:

— Отец, у моей старшей сестры умер муж, и вы должны заботиться о ней. Теперь умер и мой муж. Неужели вам придется кормить и меня? Отец, вы бедный человек, вам не под силу содержать сразу двух.

— Что же ты собираешься делать? — спросил Ван Юй-хуэй.

— Я хочу проститься с моей свекровью и с вами, отец. У меня одна дорога — смерть. Я пойду за своим мужем.

Услышав эти слова, свекровь и отец зарыдали.

— О моя дочь! — воскликнула свекровь. — Ты от горя сошла с ума! Ведь не зря говорят: «Даже медведка и муравей дорожат жизнью», — как же ты можешь пойти на такое? Пока ты жива, ты свой человек в моей семье, а когда умрешь, станешь духом нашей семьи. Ведь я твоя свекровь, как же я могу не кормить тебя? Зачем тебе идти к отцу? Не смей и думать о смерти!

Но дочь Вана настаивала на своем:

— Мой отец и мать состарились, и я, выйдя замуж и оставаясь в вашей семье, не смогу соблюсти долг почтительности перед ними, только причиню им беспокойство. От этого у меня вечно будет болеть сердце. Уж лучше я сделаю так, как задумала. А пока еще есть несколько дней до смерти, я хочу просить отца вернуться домой и рассказать матушке о моем решении. Пусть она приедет, и я прощусь с ней. Без этого я не смогу умереть.

— Вот что, родная! — сказал отец свекрови. — Я все обдумал, и мне кажется, что желание дочери сохранить верность мужу правильно, не надо ей мешать. Ведь в древности говорили: «Трудно жить, коль душа умерла». — И, обратившись к дочери, он добавил: — Дочь моя, если ты сделаешь как говоришь, твое имя останется в истории. Как я могу тебе мешать? Делай так, как задумала. А я поеду домой и скажу матери, чтобы она приехала проститься с тобой.

Свекровь пробовала протестовать, но Ван Юй-хуэй уже принял решение и отправился домой рассказать обо всем жене.

— Ты чем сильнее стареешь, тем больше дуреешь! — воскликнула жена. — Дочка хочет погибнуть, а ты, вместо того чтобы отговорить ее от этого шага, советуешь ей умереть! Что это за разговоры!

— Вы ничего не соображаете в таких делах, — только и ответил Ван.

Жена заплакала навзрыд, поспешно наняла паланкин и поехала отговаривать дочь. Оставшись в доме один, Ван Юй-хуэй, как и прежде, читал книги, писал и ждал сообщений от дочери. Мать же все уговаривала дочь, но та была непреклонна в своем решении. Каждый день, умывшись и причесавшись, она садилась подле матери, но ничего не ела и не пила. Мать и свекровь ломали головы над тем, как бы отговорить ее, но дочь упорно отказывалась от пищи. На шестой день голодания она уже не могла встать с кровати. Видя ее состояние, мать терзалась и болела душой, и вскоре слегла сама. На паланкине ее отнесли домой, где, измученная от переживаний, она наконец уснула.

Через три дня, во время второй стражи, несколько человек с факелами в руках забарабанили в ворота Вана.

— Ваша третья дочь голодала восемь дней и сегодня в полдень скончалась, — доложили они.

Мать зарыдала и рухнула на пол словно мертвая, а когда ее привели в себя, опять заплакала. Ван Юй-хуэй подошел к постели и пристыдил жену:

— Ты, старая, совсем поглупела! Дочка стала теперь бессмертной, чего же ты ревешь? Это хорошая смерть. Боюсь только, что мне не удастся умереть с такой же славой! — Он поднял лицо к небу и, заливаясь смехом, воскликнул — Хорошая смерть! Прекрасная смерть!

На следующий день об этом событии узнал старший Юй, и его охватила скорбь. Он приготовил благовонные свечи, изображения трех жертвенных животных и отправился к гробу для принесения жертв. Вернувшись в ямынь, он тут же приказал письмоводителю составить прошение об увековечении имени героини. Юй младший пришел помочь брату, и когда прошение было готово, его в ту же ночь отправили начальству. Утром младший Юй, приготовив все необходимое, пошел к гробу совершать жертвоприношение.

Услышав о том, с каким почтением учитель отнесся к смерти женщины, все ученики из Государственного училища тоже пришли совершить жертвоприношение. Через два месяца начальство разрешило поместить таблицу с именем умершей в храме, а у его ворот поставить памятную арку.

Когда наступил торжественный день, старший Юй пригласил начальника уезда и приготовил регалии для переноса таблички в храм. Со всего уезда собрались шэньши и сюцаи, облаченные в парадные одежды. Когда таблицу поставили в храме, начальник уезда, инспектор училищ, старший Юй, а за ними местные шэньши и сюцаи, учащиеся Государственного училища, родственники обеих семей умершей и старшины их родов приступили к обряду жертвоприношения, который продолжался весь день. Затем в зале Светлых Принципов был накрыт стол. Учащиеся хотели попросить господина Вана занять почетное место. Ведь он вырастил дочь, которая служит примером для других. Но Ван Юй-хуэй, душа которого скорбела о погибшей дочери, отказался прийти на угощение. Выпив вино, участники торжественной церемонии разошлись.

На следующий день Ван Юй-хуэй пошел благодарить старшего Юя за участие. Оба брата встретили гостя и оставили его обедать.

— Дома я каждый день вижу, как убивается моя старуха, и мне не под силу видеть ее страдания, — признался Ван Юй-хуэй. — И вот я решил некоторое время попутешествовать в чужих краях. Думаю побывать в Нанкине. Там огромные книжные лавки, и, может быть, мне удастся напечатать там мои книги.

— Вы собираетесь в Нанкин? Как жаль, что там сейчас нет доктора Юя. Если бы ваши книги получили его одобрение, книжные лавки наперебой стали бы печатать их, — проговорил старший Юй, а младший брат добавил:

— Если ваше решение твердо, брат напишет сегодня же два письма: одно к двоюродному брату Шао-цину, а другое — господину Шао-гуану. Замечания этих людей ценнее всяких денег.

Старший брат охотно написал письма Чжуан Шао-гуану, Ду Шао-цину, Чи Хэн-шаню и У Чжэн-цзы.

Из-за преклонных лет Ван Юй-хуэй не мог ехать сушей и, наняв лодку, отправился в путь через Яньчжоу и озеро Сиху. Всю дорогу, устремив печальный взор вдаль на водную гладь и горы, он скорбел о своей дочери. Добравшись до Сучжоу, он должен был пересесть на другую лодку, но потом подумал: «На горе Дэнвэйшань живет мой старый приятель. Он очень любит мои книги. Почему бы мне не навестить его?..»

Старик оставил свои вещи в харчевне на дамбе Шаньтан и сел в лодку, направляющуюся к горам Дэнвэйшань. Еще не перевалило за полдень, а лодка отчаливала лишь вечером. Ван Юй-хуэй спросил у человека из харчевни:

— Имеются ли здесь какие-нибудь достопримечательности?

— Если подняться вверх по тропке, то через шесть-семь ли вы дойдете до Тигрового Холма. Там есть что посмотреть!

Ван Юй-хуэй запер дверь своей комнаты и отправился в путь. Сначала тропка была узкая, но ли через три она стала шире. У обочины дороги стояла чайная. Ван Юй-хуэй зашел и выпил чашку чаю. Тут он увидел плывущие к Тигровому Холму лодки. Некоторые были довольно большие, с резными перекладинами и разрисованными столбами, среди которых горели благовонные свечи и были накрыты столы. Вслед за этими лодками, которым, казалось, не было счета, появилось несколько джонок с женщинами. Через открытые, без занавесок окна было видно, как нарядно одетые женщины кушали и пили вино.

«Плохие нравы в Сучжоу, — подумал Ван. — Ведь женщинам не разрешается выходить из своих покоев. Как же они могут бражничать и кататься по реке?»

В этот момент на одной лодке он заметил молодую женщину в белом. Он сразу же вспомнил о дочери, и сердце его заныло от боли, а из глаз хлынули горячие слезы.

Сдерживая рыдания, он вышел из ворот чайной и направился к Тигровому Холму. На дороге было очень оживленно: торговцы продавали соевый сыр, циновки, всевозможные безделушки и цветы всех времен года; тут же шла торговля вином, всякой снедью и сладостями. Старый Ван Юй-хуэй обессилел. Он медленно плелся по дороге и наконец с трудом добрался до ворот храма, расположенного на самой вершине холма. Поднявшись по ступеням наверх, он свернул в сторону и очутился у Камня Тысячи Людей, где также были расставлены чайные столики. Ван Юй-хуэй сел, выпил чашку чаю и огляделся — местность была действительно на редкость живописная. Но небо хмурилось, предвещая дождь, засиживаться было нельзя. Старик поднялся и вышел из ворот храма. На обратном пути он вдруг почувствовал голод и решил посидеть в кондитерской. Съев пирожков со свининой, которые продавались по шести цяней за штуку, Ван Юй-хуэй расплатился, вышел из лавки и медленно побрел дальше. Было уже совсем поздно, когда он вернулся в харчевню, лодочник уже торопил пассажиров с посадкой.

Ван Юй-хуэй перенес в лодку свои пожитки. К счастью, дождь был не сильный, и лодка всю ночь плыла без остановок. Добравшись до горы Дэнвэйшань, старый Ван отыскал дом своего приятеля. На закрытых воротах перед низеньким строением, прикрытым ветвями ивы, висело белое полотнище. Ван Юй-хуэй в испуге отпрянул, потом подбежал к воротам и начал стучать изо всех сил. Ворота открыл сын приятеля в траурном платье. Увидев Ван Юй-хуэя, он с горечью сказал:

— Уважаемый дядя, почему вы приехали только сегодня? Мой отец все время вспоминал вас. Даже перед смертью он горевал, что не может встретиться с вами, и очень жалел, что ему не придется увидеть ваших книг.

Ван Юй-хуэй понял, что его старого друга уже нет в живых, и из его глаз брызнули слезы.

— Когда твой отец скончался? — спросил он у юноши.

— Не прошло еще и семи дней, — ответил тот.

— Гроб еще в доме?

— В доме.

— Проводи меня к нему.

— Уважаемый дядя, прошу вас сначала умыться и покушать.

Юноша усадил гостя в зале для гостей и принес воды для умывания.

Ван Юй-хуэй отказался от чая и потребовал, чтобы его провели к гробу. Юноша поднялся и повел его в средний зал, в центре которого стоял гроб, а перед ним курились благовония и горели свечи. На стенах были развешаны портреты умершего и траурные стяги. Ван Юй-хуэй горько зарыдал и четырежды до земли поклонился гробу. Юноша поблагодарил его за память об отце. Выпив чай, Ван Юй-хуэй на свои дорожные деньги купил жертвенной бумаги и изображения жертвенных животных и, положив все это вместе со своими книгами перед гробом, совершил обряд жертвоприношения. Он провел в доме всю ночь, а на следующий день решил ехать дальше. Сын упрашивал старика остаться, но тот не согласился. Он простился с прахом своего старого друга и, утирая слезы, отправился к берегу. Сын умершего провожал его и усадил в лодку.

Приехав в Сучжоу, старый Ван пересел на другую лодку и добрался до Нанкина. У ворот Шуйсимынь он сошел на берег и направился в город. Там он нашел себе пристанище в храме Нюгунань. На следующий день он взял рекомендательные письма и пошел искать друзей. К несчастью, он не застал их дома: Ду Шао-цин уехал к доктору Юю, которого перевели в провинцию Чжэцзян. Чжуан Шао-гуан восстанавливал у себя на родине могилы предков, а Чи Хэн-шань и У Чжэн-цзы несли службу в далеких краях.

Ван Юй-хуэй не стал особенно сокрушаться по этому поводу и принялся каждый день читать книги в храме Нюгунань. Прошло более месяца, деньги у него кончились. Как-то он вышел прогуляться, но едва завернул за угол, как вдруг какой-то человек окликнул его и в знак приветствия сложил ладони рук вместе:

— Каким образом вы оказались здесь, уважаемый дядя?

Ван Юй-хуэй пригляделся и узнал своего земляка Дэн И, второе имя которого было Чжи-фу. Отец Дэн Чжи-фу в один год с Ван Юй-хуэем выдержал экзамен на степень сюцая. Когда же экзамен на сюцая выдержал Дэн Чжи-фу, то ручательство за него давал тоже Ван Юй-хуэй. Вот почему Дэн Чжи-фу называл Вана дядей.

— Ах, племянник, как давно мы не виделись! Где вы были все это время? — живо спросил Ван Юй-хуэй.

— А где вы остановились, уважаемый дядя?

— Недалеко отсюда, в скиту Нюгунань.

— Пойдемте к вам.

Когда они пришли в жилище Вана, Дэн Чжи-фу поклонился и сказал:

— С тех пор как я расстался с вами, я пять лет прожил в Янчжоу. На днях хозяин поручил мне продать соль с верховьев реки, и я остановился здесь в храме Чаотяньгун. Все время я вспоминал о вас. Как ваши дела? Почему вы тоже приехали в Нанкин?

Ван Юй-хуэй предложил гостю сесть и сказал:

— Мудрый племянник, в старые времена, когда ваша матушка совершала обряд верности мужу, у соседей вспыхнул пожар. Ваша матушка обратилась с. мольбой к небесам, и небеса услышали ее. Ветер подул в противоположную сторону и погасил пламя. Об этом прошла молва по всей Поднебесной. Но кто бы мог подумать, что моя третья дочь тоже совершит выдающийся поступок!

И он подробно рассказал о том, как его дочь пожертвовала своей жизнью в память о муже.

— Я не мог видеть, как от горя тает моя жена. Господин Юй, помощник инспектора, написал для меня несколько рекомендательных писем своим нанкинским друзьям, но никого из них я не застал.

— Кто же это такие? — спросил Дэн Чжи-фу, и Ван Юй-хуэй перечислил их имена.

— К сожалению, я тоже приехал сюда поздно! — вздохнул Дэн Чжи-фу. — Когда в Нанкине жил доктор Юй, здесь были первые знаменитости. Во всей Поднебесной знают о торжественной церемонии в храме Тай Бо. Но когда доктор Юй уехал, все благородные мужи рассеялись, подобно облакам. В прошлом году я встречался здесь с Ду Шао-цином, а благодаря его протекции и с Чжуан Шао-гуаном — на озере Юаньуху. Сейчас их уже нет. Уважаемый дядя, у вас здесь так неудобно, перебирайтесь лучше ко мне в храм Чаотяньгун. Я там еще некоторое время поживу.

Ван Юй-хуэй принял его предложение и, простившись с монахом и заплатив за жилье, нанял носильщика и вместе с Дэн Чжи-фу направился в храм Чаотяньгун. Вечером Дэн Чжи-фу приготовил вина и закусок и, предложив их Ван Юй-хуэю, снова заговорил о церемонии в храме Тай Бо.

— А где этот храм? — спросил Ван Юй-хуэй. — Я завтра же пойду посмотреть на него.

— Я провожу вас.

На следующий день они вышли из Южных ворот. Дэн Чжи-фу взял с собой несколько фыней серебра и вручил их привратнику, который открыл ворота и провел посетителей в главный зал. Осмотрев его, они прошли к задней башне, на стенах которой еще висели приклеенные Чи Хэн-шанем таблицы с распорядком молебствия и списки регалий. Они стряхнули с них пыль и принялись читать. Потом они взобрались на башню, где увидели восемь огромных закрытых шкафов с музыкальными инструментами и обрядовым реквизитом. Ван Юй-хуэй захотел посмотреть их, но привратник сказал:

— Ключи остались у господина Чи.

Пришлось спуститься вниз. Они прошлись по обеим галереям, осмотрели кабинеты и площадку для заклания животных. Наконец простились с привратником, вышли за ворота и направились к храму Баоэньсы. Осушив чайник в Глазурной башне, они зашли в харчевню, расположенную подле ворот храма.

— Мне надоело странствовать на чужбине, и я думаю вернуться домой. Только вот денег на дорогу нет, — сказал Ван Юй-хуэй.

— Как вы можете так говорить, дядя! Я позабочусь об этом и провожу вас, — воскликнул Дэн Чжи-фу.

Он приготовил прощальный обед, передал старику свыше десятка лянов серебра, нанял паланкин и проводил Ван Юй-хуэя.

— Уважаемый дядя, — сказал Дэн Чжи-фу на прощанье, — передайте мне письма господина Юя. Когда эти господа возвратятся, я вручу им письма, и они узнают, кто приезжал к ним.

— Ну что же, это великолепно, — одобрил его совет Ван Юй-хуэй и, отдав письма Дэн Чжи-фу, простился с ним.

Вскоре Дэн Чжи-фу узнал о приезде У Чжэн-цзы и отправился к нему с визитом, но не застал его дома и оставил письмо слуге.

— Скажи, что это письмо принес Дэн из храма Чаотяньгун. Подробности я бы хотел передать ему лично, — наказал он ему.

Когда У Чжэн-цзы вернулся домой и прочитал письмо, то сразу же собрался в храм Чаотяньгун с ответным визитом, но как раз в этот момент явился посланец с приглашением от ханьлиня Гао.

А в дальнейшем произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ СОРОК ДЕВЯТОЙ рассказывается о том, как ханьлинь разглагольствовал о щитах драконов и тигров[264], а столичный письмоводитель незаконно занял место на пруду Фениксов[265]

Напомним о том, как У Чжэн-цзы хотел было идти с ответным визитом к Дэн Чжи-фу, но в этот момент ему передали карточку с приглашением от господина Гао из Академии ханьлиней.

У Чжэн-цзы сказал посланцу:

— Передай, что я нанесу ответный визит одному господину и сейчас же отправляюсь к вам.

— Мой хозяин очень просит вас прийти. Сегодня он принимает своего названого брата, господина Ваня из Чжэцзяна, и чтобы ему не было скучно, он приглашает вас, господина Чи и родственника Циня.

Услышав, что будет Чи Хэн-шань, У Чжен-цзы пообещал прийти. Он нанес ответный визит Дэн Чжи-фу, но не застал его дома.

После полудня от Гао дважды приходили с приглашением. Пришлось идти. У Чжэн-цзы встретил сам хозяин. Потом из кабинета вышли цензор Ши и письмоводитель Цинь. Когда гости сели пить чай, пришел Чи Хэн-шань.

Ханьлинь Гао, велев слуге поторопить господина Ваня, обратился к цензору:

— Мой друг Вань один из способнейших людей в провинции Чжэцзян, притом он хорошо владеет кистью. Я познакомился с ним в Янчжоу двадцать лет тому назад, когда мы оба еще были сюцаями. Уже тогда в нем угадывалось что-то необычайное. Многие чиновники соляного приказа не решались относиться к нему свысока, и жить ему было значительно легче, чем мне. С тех пор как я уехал в Нанкин, мы потеряли друг друга. На днях он приехал из столицы и сказал, что получил вакантное место столичного письмоводителя. Он будет служить в том же ямыне, что и мой родственник Цинь.

— Значит, он мой сослуживец? Почему же вы угощаете, а не я? Завтра же попрошу его пожаловать ко мне, — засмеялся письмоводитель Цинь.

Пока они разговаривали, Вань подъехал к воротам и передал слуге свою карточку. Ханьлинь Гао, несмотря на дождь, вышел ему навстречу со сложенными в приветствии руками и приказал слуге открыть ворота для паланкина. Но Вань за воротами сошел с паланкина, быстро подошел к хозяину и, поклонившись, проговорил:

— Я не заслужил вашего приглашения. Но я не видел вас двадцать лет и хотел бы за чаркой вина побеседовать с вами. Вот только не знаю, есть ли у вас посторонние?

— Посторонних нет. Только цензор Ши и мой родственник — столичный письмоводитель Цинь. Есть еще два друга, с которыми меня связывает наука: один по фамилии У, другой по фамилии Чи. Они сейчас сидят в западном зале.

— Пожалуйста, просите их, — проговорил Вань.

Слуга отправился за гостями, и когда те явились, цензор Ши первым обратился к почетному гостю:

— Хозяин пригласил нас составить вам компанию, уважаемый господин.

— Я встретился с господином Гао в Янчжоу двадцать лет тому назад, он еще не был знаменит, — сказал Вань. — Но уже тогда в нем чувствовался необычный талант, и я знал, что со временем он, несомненно, будет одним из столпов трона. Когда господин Гао был отправлен на службу, я побывал во многих местах, но никак не мог попасть в столицу, чтобы увидеться с ним. В прошлом году я наконец выбрался в столицу, но, к своему огорчению, не смог встретиться с господином Гао, так как он готовился к важному назначению. Поэтому вчера, когда я был в Янчжоу по делам у своих приятелей, я решил завернуть сюда и повидаться-таки со старым другом. Для меня большое счастье, что благодаря господину Гао я сегодня встретился с вами и смогу воспользоваться вашими указаниями.

— Когда будут назначать на должность тех, кто вместе с вами держал экзамены, и что побудило вас приехать сюда из столицы, уважаемый господин? — забросал гостя вопросами столичный письмоводитель Цинь.

— На должность старших письмоводителей назначают тех, кто имеет звание цзиньши или цзяньшэна, — ответил Вань, — а у меня эта должность купленная, и от этого никуда не уйдешь. Мечтать о должности ученого академии бесполезно. Вот поэтому мне трудно добиться назначения на вакантную должность.

— Поступить на службу и не стать большим чиновником! Нет, лучше уж совсем не служить! — заметил письмоводитель Цинь.

Оставив без ответа его замечание, письмоводитель Вань обратился к У Чжэн-цзы и Чи Хэн-шаню:

— Вы, господа, обладаете огромными талантами, но вас до сих пор еще не оценили, однако в будущем вы добьетесь высокого положения. Недаром говорят, что большие таланты проявляются поздно. А о моем поступлении на службу говорить нечего, так как на эту должность назначают лишь тех, кто выдерживает экзамен.

— Мы полны невежества. Можно ли сравнивать наши способности с вашим огромным дарованием? — заметил Чи Хэн-шань.

— Господин Гао — ваш побратим. Трудно сказать, кто из вас в будущем будет старшим, а кто младшим братом[266], — промолвил У Чжэн-цзы.

В это время вошел слуга и доложил о том, что обед подан в западном зале.

— Сначала отведаем моего скромного угощения, а потом поговорим, — предложил ханьлинь Гао.

Гости прошли в западный зал. После трапезы хозяин приказал слуге открыть ворота в сад и пригласил туда гостей. Все вышли через полукруглые двери, расположенные в правой части зала, и очутились перед длинной белой стеной. У края стены находилась небольшая калитка, от нее к востоку сбегала вниз мощеная дорожка. Спустившись по каменным ступеням, гости оказались в садике, где росли орхидеи. Они только что начали распускаться, так как погода стояла очень теплая. Впереди виднелась искусственная горка и каменный экран. Вершину горки венчала миниатюрная беседка, которая могла вместить человека четыре. Сбоку от экрана стояли два бочкообразных фарфоровых сиденья, а за экраном стеной разросся бамбук. Между стволами проглядывала низкая красная изгородь, огораживающая садик с еще не распустившимися пионами.

Ханьлинь Гао и письмоводитель Вань, держа друг друга за руки и тихо разговаривая, поднялись в беседку. Цензор Ши и письмоводитель Цинь уселись возле каменного экрана, а Чи Хэн-шань и У Чжэн-цзы, прогуливаясь по бамбуковой роще, вышли к изгороди, за которой виднелись пионы.

— Сад довольно чистенький, но мало деревьев, — заметил Чи Хэн-шань.

— Недаром раньше говорили: «Беседки и озера подобны титулам: придет удача, и они появятся; деревья же подобны репутации; если о них все время не заботиться, они не вырастут».

В это время ханьлинь Гао и письмоводитель Вань вышли из беседки и тоже спустились к саду.

— В прошлом году у Чжуан Чжо-цзяна я видел стихи «Алые пионы», написанные господином У. Сейчас как раз наступило время их цветения, — проговорил Гао.

Вдоволь нагулявшись, хозяин и гости снова вернулись в западный зал, где слуга обнес их чаем с фруктовыми ломтиками.

— Уважаемый господин, — обратился Чи Хэн-шань к письмоводителю Ваню, — у вас в провинции живет мой друг из Чучжоу. Мне хотелось бы знать, приходилось ли вам встречаться с ним?

— Чучжоу знаменит только господином Ма Чунь-шаном, но у меня есть там еще несколько ученых друзей. Кого вы имеете в виду?

— Я говорю как раз о господине Ма Чунь-шане, — ответил Чи Хэн-шань.

— Как не знать! Ведь он приходится мне названым братом. Сейчас он в столице. Я не сомневаюсь, его ждет там удача, — сказал Вань.

— Он до сего времени не сдавал экзамены на вторую степень, что же ему делать в столице? — быстро спросил У Чжэн-Цзы.

— Он отслужил положенный трехгодичный срок, установленный для инспекторов просвещения, и его выдвинули за благонравие и добропорядочность. Поездка в столицу — это дорога к почестям и славе, а поэтому я уверен, что его ждет удача.

— Нельзя достичь истинного успеха, нарушая установленный порядок. Пусть человек обладает безупречным поведением, но он все равно должен делать карьеру через экзамены, — заметил цензор Ши, который сидел в стороне.

— В прошлом году, когда он приехал ко мне, я обратил внимание на его познания в области экзаменационных сочинений. Я даже и не предполагал, что он только сюцай. Отсюда ясно, что экзаменационные сочинения не могут служить критерием для оценки знаний, — возразил Чи Хэн-шань.

— Вы ошибаетесь, господин Чи, — вмешался ханьлинь Гао. — Вот уже двести лет как существует наша династия. За это время лишь одно осталось неизменным: степени чжуанюаня и цзюйжэня даются лишь достойным. Работы Ма Чунь-шана красивы лишь внешне, а на самом деле он совершенно неспособен постичь глубокого смысла, который заложен в заданной теме. Если бы он даже триста лет ходил в сюцаях и раз двести занимал первое место на экзаменах в провинции, он и тогда оказался бы негодным для столичных экзаменов.

— А разве на провинциальных и столичных экзаменах по-разному оценивают работы? — спросил У Чжэн-цзы.

— А как же! Тот, кто прошел провинциальные экзамены, не может не выдержать столичные. Вот почему до тех пор, пока мне не улыбнулось счастье, я всем сердцем стремился узнать все, что касалось столичных экзаменов, вплоть до мельчайших подробностей. А на провинциальных экзаменах достаточно получить и третью степень.

— Все жители нашей провинции глубоко осмыслили ваше экзаменационное сочинение, удостоенное первой степени, — заметил письмоводитель Вань.

— Уважаемый господин, слово «осмыслить» — это золотая стрелка, указывающая верный путь на экзаменах. У меня в трех моих сочинениях на провинциальных экзаменах не было ни одной выдуманной фразы, каждый иероглиф имел свою историю. Вот почему мне улыбнулось счастье. Ну, а без продумывания и сам Конфуций не сдаст экзаменов. Этот господин Ма всю жизнь толковал о непринятых работах, а если бы он понимал, что значит слово «осмыслить», то сейчас наверняка был бы самым крупным чиновником.

— Своими рассуждениями вы указываете путь к знаниям для грядущих поколений. Однако Второй господин Ма, несомненно, старый ученый. Когда я был у друга в Янчжоу, я видел его работу «Весна и Осень». Она имеет стройную композицию, — заметил письмоводитель Вань.

— Никогда не говорите об этом! — воскликнул Гао. — Что бы вы поняли это, я расскажу вам об одном господине по фамилии Чжуан. Его в свое время приглашали служить при дворе, но он предпочел отказаться и сейчас, запершись у себя дома, комментирует Книгу Перемен. Как-то один его друг услышал от него такие слова: «Ма Чунь-шан знает, как идти вперед, но не знает, как отступать. Он мелкий человек, стоящий на самой вершине, с которой всегда можно сорваться». Хотя про господина Ма нельзя сказать, что он поднялся на самую вершину, но, поверьте, смешно, когда при толковании канонов ссылаются на ныне здравствующего сюцая.

— Этот господин Чжуан просто посмеялся над господином Ма, — заметил У Чжэн-цзы. — Но если утверждать, что на современников нельзя ссылаться, почему же Вэнь-ван и Чжоу-гун ссылались на Вэй-цзы и Цзи-цзы? Почему Конфуций ссылался на Янь-цзы?[267]

— Я вижу, что у вас обширные знания. Сам я занимаюсь Книгой Песен, а не Книгой Перемен, которую я никогда тщательно не исследовал, — ответил Гао.

— Еще более смешно говорить о Книге Песен в варианте Мао Хэна[268]. В последнее время экзаменующиеся необоснованно узаконили комментарии Чжу Си. И чем больше они рассуждают, тем более непонятным становится текст. А четыре или пять лет тому назад господин Ду Шао-цин из Тяньчана написал книгу «Рассуждения о Книге Песен», где привел высказывания ученых эпохи Хань. Для его друзей это было полным откровением! Очевидно, в наше время уже не приходится говорить о настоящей учености.

— Это одностороннее толкование, — вмешался Чи Хэн-шань. — По-моему, если говорить об учености, так только об учености, не связывая ее с почестями и славой. Ну, а если говорить о почестях и славе, то незачем притягивать к ним ученость. Тот, кто стремится овладеть и тем и другим, ни в чем не добьется успеха.

Вошел слуга и пригласил всех к столу.

Ханьлинь Гао посадил письмоводителя Ваня на почетное место. За ним сели цензор Ши, господин Чи, господин У и родственник Цинь. Гао занял место хозяина. Накрыли три стола. Угощение удалось на славу, хотя артистов и не было. Во время трапезы снова заговорили о политике столичного двора.

— С тех пор как уехал господин Юй, — заметил Чи Хэн-шань, обращаясь к У Чжэн-цзы, — мы стали все реже и реже собираться вместе.

Слуги сменили угощения, зажгли лампы. Гости посидели еще немного, и письмоводитель Вань поднялся.

— Уважаемый господин! — задержал его Цинь. — Вы побратим моего родственника, и для меня словно отец родной. Мы оба письмоводители, и когда вас назначат на вакантную должность, мы, вероятно, будем работать вместе. Поэтому завтра непременно приходите ко мне. А сейчас я иду домой писать приглашения, — и, повернувшись к остальным, он добавил: — Кроме вас, господа, никого больше не приглашу. Будут все те же шесть человек.

Чи Хэн-шань и У Чжэн-цзы промолчали, а цензор Ши проговорил:

— Прекрасно! Правда, я сам хотел завтра побеспокоить господина Ваня своим приглашением, но что поделаешь! Пусть это будет через день.

Письмоводитель Вань попытался отказаться.

— Я только вчера приехал сюда и вот уже сегодня надоедаю господину Гао, — сказал он. — Как можно так беспокоить вас? К тому же я еще не нанес визит другим уважаемым господам!

— Что же тут такого! Мой родственник не то, что другие, он ваш сослуживец. Так мы ждем вас завтра пораньше, — еще раз предупредил Гао.

Письмоводитель Вань скрепя сердце согласился. Гости простились с хозяином и разошлись. Как только письмоводитель Цинь пришел домой, он написал пять пригласительных карточек и приказал нарочному передать их приглашенным. После этого он отослал записку труппе актеров, приказав им явиться на следующий день рано утром, и отдал распоряжение своему управляющему, чтобы он велел слугам и поварам смотреть в оба.

На следующий день письмоводитель Вань, поднявшись с постели, подумал:

«Если я сначала нанесу визит Циню, он может задержать меня, и я не попаду к другим. Они, несомненно, обидятся и скажут, что я хожу только к тем, у кого можно выпить и закусить. Лучше уж я наведаюсь к Циню в последнюю очередь».

Он тут же написал четыре карточки и отправился к цензору Ши. Тот встретил гостя с почестями, но зная, что надо идти на пирушку к письмоводителю Циню, не стал его задерживать. После этого Вань пошел к господину Чи, но там ему сказали:

— Еще ночью он выехал из города и направился в Цзюй-жун по делу о восстановлении школы. К сожалению, он узнал о нем только вчера вечером.

Когда Вань явился к У Чжэн-цзы, слуги объяснили, что хозяин не был со вчерашнего дня.

Подошло время завтрака, и Вань отправился к письмоводителю Циню. Его дом был окружен высокой темной стеной с глубоким выемом посредине. Внутри него виднелась разукрашенная арка главных ворот. Когда паланкин остановился, Вань увидел на белой створке ворот красную надпись: «Письмоводитель Государственной канцелярии». С обеих сторон от ворот в два ряда выстроились слуги, за спинами которых стояли подставки для шляп. На видном месте висели два объявления, начинающиеся со слова «Запрещается». Письмоводитель Вань передал слугам свою карточку, и хозяин вышел к нему навстречу через главные ворота. Гость покинул свой паланкин, и хозяин повел его за руку в зал, где согласно этикету усадил на почетное место и предложил чаю.

— Я мелкий чиновник, и в будущем мне придется во всех делах обращаться к вам за поддержкой. Уж раз ничтожный сегодня здесь, прошу считать это за официальный визит. Извините меня за беспокойство. В следующий раз я навещу вас, чтобы поблагодарить за хлопоты.

— Мой родственник говорил о вашем необычайном таланте. Если в будущем я получу назначение, то вы, уважаемый господин, будете для меня могучей опорой, как гора Тайшань, — сказал письмоводитель Цинь.

— Ваш родственник придет? — спросил Вань.

— Он еще утром прислал человека с уведомлением, что будет обязательно. Наверное, вот-вот пожалует.

Не успел он это сказать, как к воротам подъехали два паланкина с ханьлинем Гао и цензором Ши. Гости вошли в зал и, усевшись, стали пить чай.

— Цинь! А братья Чи и У должны прийти? — спросил ханьлинь Гао.

— Я уже послал за ними.

— Господин У, может быть, еще и прибудет, а вот господин Чи наверняка не придет, — заметил Вань.

— Откуда вы знаете? — удивился Гао.

— Я утром был у обоих с визитом, и мне сказали, что господин У со вчерашнего вечера не приходил домой, а господин Чи поехал в Цзюйжун по делу о восстановлении школы. Вот почему я знаю, что его не будет.

— Эти люди странно ведут себя! — заметил цензор Ши. — На каждый десяток наших приглашений они только один раз отвечают визитом. Быть может, они действительно заняты, но откуда у сюцаев столько дел? Или они зазнаются? Но сколько же можно терпеть от сюцаев?

— Главное, что здесь уважаемый господин Вань и мой родственник. Если те придут — хорошо, если нет — мы от этого ничего не потеряем, — успокоил гостей письмоводитель Цинь.

— А как вы считаете, действительно ли они так уж учены? — спросил Вань.

— Какая там ученость! — с пренебрежением воскликнул ханьлинь Гао. — Если бы у них была ученость, они бы не ходили всю жизнь в сюцаях! Они зазнаются оттого, что в прошлом году доктор Юй из Государственного училища благоволил к ним и все стали поддерживать с ними связь; а сейчас уже многие отошли от них.

В этот момент в соседнем домике кто-то громко закричал:

— Великолепно! Великолепно!

Удивленный письмоводитель Цинь приказал слуге разузнать, кто это такой поднимает шум рядом с его кабинетом.

— Это друг Второго господина, Фын Четвертый, — доложил слуга.

— А, это Фын Четвертый! Почему бы его не пригласить побеседовать с нами? — И Цинь велел слуге позвать его.

Вскоре новый гость предстал перед всеми. Это был здоровенный мужчина лет за сорок, с большими круглыми глазами и резко очерченными вздернутыми бровями. Его черная борода ниспадала на грудь, голову украшал боевой платок. На нем были сапоги с остроконечными носками и черный шелковый халат с узкими рукавами. Талия была перехвачена кушаком, на котором висел короткий нож. Гость сделал общий поклон и сказал:

— Здесь столько уважаемых господ, а я, ничтожный, находился рядом и не знал об этом. Простите за непочтительность.

Хозяин усадил Фына Четвертого и, обращаясь к письмоводителю Ваню, сообщил:

— Брат Фын один из справедливейших людей в наших местах, у него большие знания. Он помнит наизусть книгу «Ицзиньцзин»[269]. Если он соберется с силами, то без труда выдержит на голове или плечах каменную глыбу весом в несколько тысяч цзиней. Я оставил его у себя и все время учусь ею искусству.

— У него наружность незаурядного человека. Он не из породы тех, кто не в силах даже с курицей совладать, — проговорил письмоводитель Вань.

— Почему вы только что крикнули несколько раз подряд «Великолепно, великолепно»? — спросил хозяин.

— Это не я, а ваш брат. Он сказал, что сила человеку дается от рождения, а я научил его напрячь дух и велел бить вашего брата палкой. И чем дольше его били, тем слабее была боль. Это ему понравилось, вот он и кричал, что это великолепно.

— Ваш брат сейчас дома. Почему бы и его не позвать сюда! — обратился письмоводитель Вань к хозяину.

Тот приказал слуге пригласить брата, но Цинь Второй по прозвищу Хвастун уже выехал через задние ворота верхом на лошади и отправился на стрельбище.

В этот момент слуги пригласили всех во внутренний зал отведать кушаний. По окончании трапезы слуги распахнули дверь слева и предложили гостям отдохнуть. Письмоводитель Цинь провел гостей в два следующие зала. По размерам они уступали центральному, но убраны были весьма изысканно. Когда все сели, подали чай с ломтиками фруктов двенадцати сортов. Служка лет двенадцати подбавил в курильницы благовоний. Письмоводитель Вань невольно подумал: «Как чудесно убран его дом! Почему бы мне не сделать так же, когда я вернусь на родину?.. Вот только известности у меня нет, и я не смогу приглашать в свой дом власть имущих. Да и слуг не так много, как у него…»

В этот момент в зал вошел актер в цветном халате, с программой представления в руках. Он опустился на колени и сказал:

— Прошу, господа, выберите две пьесы.

Ханьлинь Гао и цензор Ши предоставили письмоводителю Ваню выбирать первым. Тот остановился на двух пьесах: «Приглашение на пир» и «Проводы». Прокурор Ши выбрал пьесу «Гора Утай», а ханьлинь Гао — «Сяо Хэ едет за Хань Синем». Актер записал заказ на дощечке и пошел переодеваться.

Письмоводитель Цинь приказал обнести гостей чаем, и когда все отставили свои чашки в сторону, слуга доложил:

— Пожалуйста, уважаемые господа, пройдите в соседнюю комнату.

Вслед за письмоводителем Ванем гости вышли за дверь и очутились перед помостом для представления, по обеим сторонам которого стояло пять кресел с круглыми спинками.

Когда все расселись, руководитель труппы вывел актеров, одетых в костюмы, соответствующие их ролям, и возвестил о начале представления. На сцену вышли музыканты, загремели барабаны, застучали кастаньеты. Грациозно изгибаясь, появился актер, игравший роль Хун Нян[270]. Руководитель труппы вышел вперед и, встав на колени, возвестил:

— Садитесь.

Музыканты заняли свои места. Актер в роли Хун Нян запел, как вдруг у ворот внезапно раздались удары в гонг, и в комнату с шумом ворвались стражники из ямыня. Все с удивлением подумали:

«Раньше в пьесе «Приглашение на пир» никогда не было такого действия…»

В зал вбежал слуга, от растерянности потерявший дар слова. За ним появился чиновник в шелковой шляпе, атласном халате цвета яшмы и черных сапогах с белыми подошвами. Из толпы стражников вышли двое, схватили Ваня за руки и, надев на его шею железную цепь, вывели вон. За ними, не проронив ни слова, последовал чиновник. Все в ужасе уставились друг на друга.

О том, что произошло в дальнейшем, говорят такие слова:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ПЯТИДЕСЯТОЙ рассказывается о том, как лжечиновника выставили на позор, а благородный человек боролся за репутацию друга

Напомним о том, как во время представления в доме письмоводителя Циня в дом ворвался чиновник в сопровождении стражников, которые, не говоря ни слова, заковали письмоводителя Ваня и вывели вон, а испуганные цензор Ши, ханьлинь Гао и письмоводитель Цинь переглядывались, не понимая в чем дело. Представление было прервано. Придя наконец в себя, цензор Ши спросил Гао:

— Ваше начальство знает, в чем дело, и вы, уважаемый господин, наверняка тоже…

— Я совершенно ничего не знаю, — перебил его Гао. — Но начальник уезда Фан просто смешон. Зачем понадобилось ему разыгрывать эту комедию?

— Не очень-то красиво вы поступили. Ведь гость арестован у меня за столом, — с обидой проговорил письмоводитель Цинь.

— Вы не правы, родственник, — возразил Гао. — Я же сидел дома! Откуда я знал, что за ним водятся какие-то грехи? К тому же, схватили не меня, а его. Чего же бояться разговоров?

— Актеры спрашивают указаний господина: продолжать им представление или уходить? — спросил вошедший слуга.

— Зачем же уходить? Виноват мой гость, а не я. Я в этом не замешан.

Все снова сели и стали смотреть представление. Фын Четвертый, который сидел в стороне, посмотрел на Циня и Гао и холодно усмехнулся.

— Четвертый брат Фын, разве вы что-нибудь знаете? — спросил письмоводитель Цинь, заметив его усмешку.

— Откуда мне знать? — ответил тот.

— Так чего же вы смеетесь?

— Я смеюсь над вами. Человека схватили, и сердиться сейчас на него было бы чересчур жестоко. По-моему, надо послать в уезд какого-нибудь ловкача, чтобы он разузнал, за что же в конце концов взяли вашего гостя. Узнаете, во-первых, причину ареста, а во-вторых, грозит ли он вам какими-нибудь неприятностями!

— Совершенно верно! — согласился цензор Ши.

— Справедливо! Совершенно справедливо! — подхватил и письмоводитель Цинь и тотчас же послал человека в уезд. В ожидании его возвращения все четверо сели, и актеры снова начали показывать пьесы «Приглашение на пир» и «Проводы».

— Несчастливые он выбрал пьесы! — обратился цензор Ши к ханьлиню Гао. — Приглашение и сразу проводы. Вот и получилось, что не успели сесть за стол, как пришлось уже расставаться.

Пока они разговаривали, актеры играли пьесу «Гора Утай». Во время представления «Сяо Хэ едет за Хань Синем» вернулся слуга и доложил:

— В уезде тоже ничего не знают. Господин Сяо Второй из уголовного приказа попросил переписать вот этот ордер. — И слуга протянул письмоводителю Циню бумагу.

Все поднялись со своих мест, чтобы лучше разглядеть ордер. На листе бамбуковой бумаги небрежным почерком было написано: «Начальнику Тайчжоуской области Ци, по делу о морской обороне важных пунктов. В документе, полученном от Цзоу, цензора и наместника провинции Чжэцзяна, предписывается снять с должности тайчжоуского цзунбина Мяо Эр-сю. В этом же документе значится скрывающийся важный преступник Вань Ли (или Вань Цин-юнь) — разжалованный сюцай нашей области. Приметы: телосложение среднее, лицо желтое, небольшая бородка, сорок девять лет. Поскольку цензор хочет лично разобраться в этом деле, он наложил резолюцию о скорейшей поимке преступника и оповещении об этом всех уездов. Надеемся, что в уездах немедленно выделят дополнительные средства для поимки и в случае оной препроводят преступника в область для тщательного допроса. Без промедления! Настоящее предписание вызвано срочной необходимостью!»

Ниже было написано: «Надеемся, что уездные чиновники примут к исполнению сие предписание…»

Оказывается, нарочные передали в уезд документ о поимке Ваня, и начальник уезда, сам чжэцзянец, видя, что преступником интересуется цензор провинции Чжэцзян, сам явился арестовать Ваня. Но в чем заключается его преступление, он так и не разобрался.

— Не только сам арест был проведен кое-как, но и ордер на арест написан как-то по-дурацки, — проговорил ханьлинь Гао, прочитав бумагу. — Вань говорил, что он письмоводитель, как же он может быть разжалованным сюцаем? А если он сюцай, как он мог попасть в циркуляр о снятии цзунбина с должности?

Письмоводитель Цинь взглянул на Фына Четвертого и спросил:

— Вы только что смеялись над нами. Может быть, теперь вам стало что-нибудь яснее?

— Разве эти люди могут расспросить обо всем толком! Подождите, я сам все разузнаю. — И Фын пошел к выходу.

— Вы что, на самом деле пойдете? — спросил Цинь.

— А вы как думаете? — усмехнулся Фын и вышел.

Фын Четвертый направился к воротам уездного ямыня и окликнул двух сыщиков, которые немедленно подбежали к нему, готовые выполнить все, что он прикажет. Фын приказал им проводить его к нарочным из Чжэцзяна, и они тотчас же повели его в третий зал ямыня.

— Вы посланы из области Тайчжоу? — спросил Фын Четвертый нарочных и, когда те подтвердили это, добавил — А в каком деле замешан господин Вань?

— Мы сами не знаем, это приказ начальства. Нам сказали, что это важный преступник. Поэтому во все провинции послали людей для его ареста. Какие будут ваши приказания? Мы вас слушаем.

— Где он сейчас?

— Господин Фан уже допрашивал его, но и сам Вань ничего не понимает. Пока его поместили в тюрьме для обыкновенных преступников. Завтра получим сопроводительную и, вероятно, тронемся в путь. Вы хотите повидать его?

— Если он в этой тюрьме, то я сам схожу к нему. А завтра, когда вы получите сопроводительную, обязательно подождите меня здесь. Пока меня не увидите, не уезжайте.

Нарочные согласились, а Фын Четвертый вместе с сыщиками отправился в тюрьму навестить письмоводителя Ваня.

— Я пострадал понапрасну, — сказал Фыну письмоводитель Вань. — Когда вы вернетесь домой, передайте мой поклон господину Гао и господину Циню. Не знаю, придется ли мне еще увидеться с ними.

Фын Четвертый стал подробно расспрашивать его, но так ничего и не выяснил.

«Придется мне по этому делу съездить в Чжэцзян. Может быть, там разберусь», — подумал он про себя.

Пообещав арестованному навестить его на следующий день, он вышел из тюрьмы и быстро вернулся к письмоводителю Циню. Актеры уже разошлись. Ушел и цензор Ши. Только ханьлинь Гао все еще ждал известий и, когда увидел Фына, нетерпеливо спросил:

— Ну, в чем же дело?

— Удивительная вещь! — сказал Фын Четвертый, — не только чиновники, но и нарочные ничего не знают, и даже сам Вань не догадывается. Чтобы разобраться в этом запутанном деле, мне придется вместе с ним поехать в Чжэцзян.

— Хватит с нас хлопот! Стоит ли вмешиваться в чужие дела! — воскликнул письмоводитель Цинь.

— Я твердо решил и завтра еду, — заявил Фын Четвертый. — Если судебное дело окажется серьезным, я помогу разобраться в нем.

Ханьлинь Гао не стал возражать. Боясь, что в дело могут впутать и его, он стал даже подстрекать Фына ехать вместе с арестованным. Вечером он принес ему десять лянов серебра и сказал:

— Это я дарю вам на дорожные расходы.

Фын Четвертый принял деньги. На следующий день он пошел в третий зал ямыня, где его ждали нарочные.

— Раненько вы пожаловали, — удивились они.

Вместе с ними Фын Четвертый направился в уголовный приказ. Уступив его настояниям, господин Сяо Второй заготовил все документы, написал заключение и отправил его на подпись. Затем он выделил четырех конвоиров и послал их к начальнику уезда, который должен был подписать сопроводительную и поставить печать. Начальник уезда, который восседал в зале суда, приказал дежурному стражнику ввести письмоводителя Ваня. Вместе с ним вошли нарочные из Тайчжоуской области и встали у дверей. Увидев письмоводителя Ваня, в шелковой шляпе и платье чиновника седьмой степени, начальник уезда Фан невольно подумал:

«Они ищут разжалованного сюцая, почему же арестованный в таком платье?..»

Но имя и возраст в точности совпали с теми, что были указаны в ордере на арест, и, убедившись, что здесь нет никакой ошибки, Фан спросил:

— Вы сюцай или чиновник?

— Я сюцай из Тайчжоуской области. В этом году в столице за красивый почерк меня выдвинули на покупную должность письмоводителя. Я никогда не был разжалован, — ответил Вань.

— Я думаю, что уведомление о присвоении вам должности еще не издано, и так как затеялось судебное дело, губернатор снял с вас звание сюцая. Однако мы оба из Чжэцзяна, а посему я не буду чинить вам неприятностей. Вы сами должны поехать и хорошенько разобраться во всем.

«А что, если местные чиновники начнут утверждать, что он разжалованный сюцай, и будут пытать его? Все-таки мы с ним из одной провинции, неужели я не смогу избавить его от этого позора?» — подумал начальник уезда и красной тушью вывел на сопроводительной еще одну строчку: «Преступник Вань Ли, возраст и наружность коего совпадают с тем, что описано в бумаге, в настоящее время носит шелковую шляпу и платье чиновника седьмой категории. На показании он заявил, что в этом году был рекомендован на покупную должность письмоводителя. Предписываю отсюда доставить его закованным в том виде, в каком он есть. Нарочным не разрешается требовать с заключенного деньги и оставлять его без присмотра».

Сделав эту приписку, начальник уезда назначил Чжао Шэна начальником конвоя и подозвал к себе нарочных из области Тайчжоу.

— Этот человек не какой-нибудь бандит, а поэтому достаточно будет, если наш уезд выделит вам в помощь еще одного человека. Но в дороге вы должны быть внимательны.

Взяв сопроводительную, трое нарочных вывели письмоводителя Ваня из зала.

— Вы конвойные? Все закончено? — спросил нарочных Фын Четвертый.

— Все в порядке, — успокоили его нарочные и указали на Чжао Шэна, — а это начальник конвоя.

Когда из ямыня вывели закованного в цепи человека в шелковой шляпе и чиновничьем платье, у ворот собралась толпа человек в двести, которую никак не могли разогнать.

— Чжао, где вы живете? — спросил Фын Четвертый у конвоира.

— А вот здесь за углом, — ответил тот.

— Пойдемте сначала к вам.

В доме Чжао Шэна Фын Четвертый приказал снять с письмоводителя цепи. Затем он сбросил с плеч свой длинный халат и велел Ваню надеть его вместо форменного платья чиновника, а нарочным приказал сходить в храм, где остановился господин Вань, и привести его слуг.

— Слуг нет, — доложили нарочные, вернувшись. — Очевидно, они сбежали. Остался только багаж, но монах не разрешил его трогать.

Фын Четвертый молча выслушал это известие, снял с с головы шляпу и приказал Ваню надеть ее. А сам, повязав голову платком и, надев короткую куртку, проговорил:

— Здесь тесно, пойдемте-ка ко мне домой.

Письмоводитель Вань в сопровождении стражников последовал за Фыном Четвертым на улицу Хунъуцзе. Когда они миновали главные ворота и вошли в зал, письмоводитель Вань склонился перед хозяином в поклоне.

— Сейчас некогда заниматься церемониями. Садитесь-ка лучше, почтенный, — и Фын обратился к стражникам: — Вы — умные люди и понимаете все с полуслова. Вы останетесь у меня. Господин Вань мой знакомый, и я поеду вместе с ним. Вас я ничем не затрудню.

— Может быть, вы хотите что-нибудь сказать? — спросил Чжао Шэн у нарочных.

— Что нам сказать, если приказывает такой господин? Только просим вас побыстрее собраться, — ответили нарочные.

— Ну, это само собой разумеется, — проговорил Фын и, направив их в пустой дом напротив, сказал:

— Здесь вы проживете дня два. Можете принести свои вещи.

Трое стражников передали заключенного Фыну Четвертому, а сами пошли за вещами.

Тем временем хозяин провел арестованного в свой кабинет и, усадив его, спросил:

— Господин Вань, расскажите мне честно о вашем деле. Если даже оно очень серьезно, я все равно помогу вам. Но если вы будете хитрить, я умываю руки.

— Уважаемый господин, ваши поступки говорят о вас как о человеке благородном и честном. Вам я не могу солгать. Если я не проиграю этого судебного дела в Тайчжоуской области, я проиграю его в уезде Цзяннин.

— Почему же? Ведь господин Фан из уезда Цзяннин к вам хорошо относится.

— Я от вас ничего не скрою. В действительности я не письмоводитель, а простой сюцай. Дома жизнь была тяжелая, и я вынужден был уехать. Но если бы я сказал, что я сюцай, мне бы пришлось, как говорят, глотать ветер и чадить дымом. Тогда я выдал себя за столичного письмоводителя, и все богатые торговцы и деревенские шэньши начали ухаживать за мной. И вот сейчас нежданно-негаданно начальник уезда написал в сопроводительной о моем одеянии и чиновничьем звании. Когда меня доставят на место, я не боюсь обвинения даже в государственном преступлении, но если меня обвинят в лжечиновничестве, то мне несдобровать.

Господин Фын Четвертый тяжело вздохнул и, помолчав, спросил:

— А если бы вы на самом деле были чиновником, могли бы выиграть дело?

— У меня с цзунбином Мяо было мимолетное знакомство, и я никогда не был замешан во взяточничестве или нарушении законов. Так что в этом отношении опасность мне не грозит. Если бы удалось скрыть то, что я лжечиновник, все было бы в порядке.

— Ничего. Поживите здесь. У меня есть кое-какие планы, — успокоил его хозяин.

Письмоводитель Вань остался в кабинете, а трое стражников, вернувшись со своими вещами, заняли пустой домик напротив. Приказав слугам готовить угощение, Фын Четвертый отправился к Циню.

Услышав о приходе Фына Четвертого, письмоводитель выскочил ему навстречу, даже не накинув верхней одежды.

— Четвертый брат, ну, как дела? — набросился он на прибывшего с вопросами.

— Вы еще спрашиваете! Как говорят: «Сидишь дома, замкнув дверь, а беда тем временем спускается с неба!» Вы что, еще ничего не знаете?!

— В чем дело? — вскричал не на шутку испуганный Цинь.

— Хоть ничего особенного нет, но, чтобы покончить с этой тяжбой, вам потребуется по меньшей мере полжизни.

От ужаса лицо письмоводителя Циня посерело, и он лишился дара речи.

— Какую, вы говорили, должность занимает Вань? — спросил Фын Четвертый.

— Если ему верить, он столичный письмоводитель.

— О том, что он письмоводитель, судья запишет в протокол.

— Разве он не настоящий? — со страхом спросил Цинь.

— Об этом и говорить не стоило бы. Но ведь он замешан в государственном преступлении, и его, лжечиновника, взяли в вашем доме, а поэтому генерал-губернатор Чжэцзяна даже без особого обвинения может взять кисть и одним росчерком сделать так, что вам придется ой как туго, прямо как крысе, попавшей в водоворот! Уж не обижайтесь на меня за мою прямоту!

Услышав это, письмоводитель Цинь вытаращил глаза и, взглянув на Фына Четвертого, спросил:

— Четвертый брат, вы человек очень предприимчивый. Как же выпутаться из этой истории?

— Ничего определенного я вам посоветовать не могу. Но если он не проиграет, то и вы не пострадаете.

— А как сделать, чтобы он не проиграл?

— Лжечиновник проиграет, но настоящий чиновник нет!

— Но ведь он же самозванец, как же его сделать настоящим чиновником?

— А вы тоже самозванец?

— Меня рекомендовали на должность в соответствии с правилами.

— Вас рекомендовали, а его нельзя?

— Рекомендовать можно, но уже поздно.

— Как это поздно? Были бы деньги — будет и чиновник! Кроме того, есть еще господин Ши, разве он не поможет советом?

— Надо поскорее попросить Ваня, чтобы он так и делал.

— Если бы он мог сейчас что-нибудь делать, он не был бы лжечиновником!

— Что же, по-вашему, предпринять?

— По-моему, если вы не боитесь судебного дела, пусть себе все идет своим чередом. Но если вы беспокоитесь и хотите выйти сухим из воды, приобретите ему должность. Когда он выиграет дело и получит вакансию, он вернет вам деньги сполна, а если вы немного и пострадаете, то это не беда.

— Хорош родственник, впутал меня в историю! — вздохнул письмоводитель Цинь. — Но делать нечего. Ладно, деньги я дам, но все остальное возьмете на себя вы.

— Это значит «ловить луну в воде», — ничего не выйдет! Надо, чтобы этим делом занялся господин Гао, — сказал Фын.

— Почему же обязательно он?

— А потому что цензор Ши его хороший знакомый. Господин Гао должен попросить его побыстрее написать по всем правилам рекомендацию в Государственную канцелярию. А когда бумага будет в деле, она уже будет иметь силу.

— Четвертый брат Фын, вы в самом деле опытный человек! — воскликнул письмоводитель Цинь и тут же написал пригласительную карточку своему родственнику Гао.

Когда ханьлинь Гао пришел, письмоводитель Цинь во всех подробностях выложил ему предложение Фына Четвертого.

— Так не будем медлить, — сказал ханьлинь Гао и поднялся.

— Это дело срочное, — подлил масла в огонь Фын Четвертый, сидевший в стороне. — Господин Цинь, передайте деньги господину Гао, и пусть он идет.

Хозяин поспешно ушел в другую комнату, а через мгновение слуга уже вынес двенадцать свертков серебра, по сто лянов в каждом.

— В наше время все зависит от отношений и подношений, один только сочувствует, а другой выкладывает деньги.

— Вот вам от меня, — проговорил Цинь, передавая ханьлиню Гао деньги, — я понимаю, что в Государственной канцелярии потребуются расходы. Пожалуйста, дорогой родственник, попросите господина Ши взять это дело на себя.

Ханьлиню Гао было неудобно отказывать в просьбе родственнику, и он направился к цензору Ши просить его немедленно послать человека в столицу.

Вернувшись домой, Фын Четвертый пошел в кабинет, где письмоводитель Вань неподвижно сидел на стуле в унылом ожидании.

— Поздравляю вас. Теперь вы уже настоящий чиновник. — И Фын Четвертый обстоятельно рассказал обо всем.

Вань грохнулся перед ним на пол и отвесил поклонов тридцать.

— Завтра вы наденете прежнюю чиновничью одежду и пойдете благодарить обоих господ, — сказал Фын Четвертый и с трудом поднял его с пола.

— Придется, но только я готов умереть со стыда, — проговорил Вань.

В этот момент вошли нарочные, которые хотели узнать у Фына Четвертого, когда же они наконец тронутся в путь.

— Завтра не поедем. Давайте отложим на послезавтра, — ответил Фын.

На следующий день он отправил письмоводителя Ваня с визитом благодарности к Гао и Циню. Однако в обоих домах Ваню ответили, что хозяев нет дома, и он вынужден был вернуться. Тогда Фын Четвертый послал Ваня в храм Чэнэньсы за вещами. Сам он тоже собрал свой скарб и вместе с тремя стражниками повез арестованного в область Тайчжоу провинции Чжэцзян для расследования дела.

В дальнейшем же произошло то, о чем говорится в словах:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВОЙ рассказывается о том, как молодая женщина обманывала людей своей любовью, и о том, как выдающийся человек с радостью принял пытки в ямыне

Добившись для Ваня чина письмоводителя, Фын Четвертый собрал свои пожитки и в сопровождении стражников повез его в Тайчжоу.

Была первая декада четвертой луны, погода стояла очень теплая. Одетые в легкие халаты, они вышли из ворот Ханьсимынь, чтобы нанять лодку до провинции Чжэцзян. Но несмотря на все их старания, ни одной лодки до Ханчжоу достать не удалось. Пришлось взять лодку до Сучжоу.

В Сучжоу Фын Четвертый расплатился с лодочником и нанял лодку до Ханчжоу. Она была вдвое больше той, что они наняли в Нанкине, и Фын Четвертый сказал:

— К чему нам такая большая лодка? Мы обойдемся и двумя каютами.

И он заплатил на пристани один лян и восемь цяней серебра за центральную и переднюю каюты.

Пришлось ждать целый день, пока лодочник не нашел еще одного пассажира, скупщика шелка, для второй передней каюты. Попутчику было немногим более двадцати лет, и он производил впечатление воспитанного человека. У него был всего один узел, зато очень тяжелый.

Под вечер лодка снялась с причала. Более пяти ли лодочник гнал ее с помощью одного шеста, а когда вдали показалась маленькая деревушка, он и его отложил в сторону.

— Закрепи канат и брось два якоря, да за пассажирами ухаживай, а я схожу домой, — сказал рулевой своему товарищу.

— Ты что, пошел попутного ветра просить? — засмеялись нарочные из Тайчжоу.

Рулевой только ухмыльнулся в ответ и ушел.

Письмоводитель Вань и Фын Четвертый сошли на берег погулять. Вечерний туман стал понемногу рассеиваться, луна засияла ярче. Побродив немного, они вернулись к лодке и сели отдыхать. Вдруг послышался тихий плеск воды, и они увидели небольшую джонку, которая, покачиваясь, приближалась к причалу.

В это время матросы уже легли спать, а стражники при свете лампы играли в кости. Только письмоводитель Вань, Фын Четвертый и торговец шелком стояли у открытого окна и любовались луной.

Когда джонка подошла к причалу, они различили на носу худого мужчину лет за сорок с шестом в руках. На корме у руля стояла молодая женщина лет девятнадцати. Увидев троих мужчин, любующихся луной, она поспешила скрыться.

Через некоторое время Фын Четвертый и письмоводитель Вань отправились спать, только торговец шелком еще задержался на палубе.

На следующий день, когда солнце еще не взошло, на лодку вернулся рулевой. За спиной у него была привязана плетенка с рисом. Лодка быстро отчалила. Только ли через тридцать был приготовлен завтрак. Около полудня Фын Четвертый замкнулся в каюте наедине с письмоводителем Ванем.

— Хотя, по-моему, сейчас у вас не должно быть больших осложнений, — сказал он, — но судебное дело все же вещь неприятная, поэтому при допросе, что бы вас ни спрашивали, вы должны отвечать, будто во всем виноват ваш гость, Фын Мин-ци. Меня, конечно, возьмут, а я уж знаю, что делать.

Во время разговора они заметили, что торговец шелком, который занимал переднюю каюту, плачет, и глаза его уже успели покраснеть от слез.

— Что с вами? — вскричали они оба.

Но торговец ничего не ответил.

— Все ясно! — внезапно догадался Фын Четвертый. — Вы молодой и неопытный, вот и попались на удочку!

Торговец от стыда заплакал пуще. прежнего. Фын Четвертый подробно расспросил его и узнал, что вчера вечером, когда все улеглись спать, торговец остался у окна каюты и стал следить за женщиной, которая находилась на джонке. Видя, что два других пассажира ушли, она вышла из каюты и, взглянув на торговца, кокетливо засмеялась. Лодки стояли почти вплотную, и торговцу удалось тихонько ущипнуть женщину. Заливаясь смехом, она влезла через окно в его каюту, и они, как говорят, «провели ночь на заколдованной горе». А когда торговец, заснул, женщина утащила у него четыре пакета с серебром — целых двести лянов! Утром, когда лодка уже отплыла, голова его была словно в тумане. Только сейчас он увидел пустой мешок и понял, что его обокрали. От стыда ему оставалось лишь молчать, подобно немому, который увидел во сне мать и не мог высказать ей свое горе.

Фын Четвертый вздохнул и позвал к себе лодочника.

— Ты, наверное, знаешь ту маленькую джонку, которая вчера стояла у причала рядом с нами?

— Знаю-то знаю, — ответил тот, — да что толку? Судебного дела не начнешь, жалобы не подашь.

— И это уже хорошо, что знаешь. Они вчера украли деньги, и естественно, если мы поехали в эту сторону, они отправились в другую. Спустите паруса, гребите что есть силы и быстрей назад за ними. Как увидите лодку, приставайте к берегу вдалеке от них, чтоб нас не заметили. Если вернем деньги, всех вас наградят за труды.

Лодочник повернул назад, и когда наступили сумерки, лодка подошла к прежней стоянке. Но джонки здесь не было.

— Греби дальше, — приказал Фын Четвертый.

Они проплыли еще более двух ли и наконец увидели маленькую джонку, которая была привязана к старой иве. Но людей издали нельзя было различить. Фын Четвертый приказал подплыть ближе и тоже остановиться под старой ивой.

Распорядившись, чтобы команда ложилась спать и не шумела, Фын Четвертый сошел на берег и, прохаживаясь будто на прогулке, подошел к джонке. Это действительно была вчерашняя джонка, а в каюте разговаривали все та же женщина и худой мужчина. Погуляв еще для вида, Фын тихо вернулся на лодку. Через некоторое время джонка подошла ближе и остановилась. Худой мужчина куда-то исчез.

В эту ночь луна светила еще ярче, чем вчера, и все было видно, как днем. Фын Четвертый увидел, как женщина заколола волосы, надела белый халат, черную шелковую юбку и села у окна любоваться луной.

— Такая тихая ночь, а вы совсем одна на лодке. Вы не боитесь? — тихо спросил ее Фын.

— Вы обо мне не беспокойтесь! Я уже привыкла к одиночеству. Что мне бояться! — проговорила женщина и стрельнула в Фына глазами.

Тот перелез к ней в джонку и обнял ее. Женщина ради приличия стала отталкивать его, но молчала. Фын посадил ее к себе на колени, и женщина, уже не сопротивляясь, упала к нему в объятия.

— У вас в лодке никого нет. Видно, нам суждено провести ночь вместе, — проговорил Фын.

— Мы всегда живем в лодке, и я никогда не занималась этими пакостями. Но сегодня никого нет, и я на свою беду встретила вас. Вы позвали меня, а я не могу устоять. Но только к вам в лодку я не пойду.

— У меня есть кое-какие вещи, и, оставаясь здесь, я беспокоюсь за них, — сказал Фын и легко перенес женщину в лодку.

Там все уже спали. Только в центральной каюте горела лампа, бросая неясные блики на разложенные вещи. Фын Четвертый посадил женщину на кровать, и она, быстро раздевшись, юркнула под одеяло. Она не видела, разделся Фын Четвертый или нет, но услышала плеск воды под веслами. Не успела она поднять голову, как Фын Четвертый придавил ее коленом, так что она не могла двигаться. Прислушавшись, женщина поняла, что лодка снялась с якоря.

— Почему лодка снялась с причала? — беспокойно спросила она.

— Пусть идет, а ты спи себе. Разве это неприятно! — проговорил Фын.

— Отпустите меня! — заволновалась женщина.

— Глупая девка! Ты обманом выудила деньги, а я одурачил тебя! Мы занимаемся одним и тем же, чего же ты разволновалась?

Тут только женщина поняла, что попалась в ловушку.

— Отпустите меня! — стала просить она. — Я вам верну все!

— Не могу тебя отпустить. Принесешь деньги — отпущу и никакого вреда тебе не причиню.

Женщина вскочила, забыв даже накинуть на себя нижнее белье. Увидев ее, письмоводитель Вань и торговец шелком, которые пробрались в каюту, не выдержали и расхохотались.

Узнав ее адрес и фамилию мужчины, Фын Четвертый приказал лодочнику остановиться у безлюдного берега.

На следующий день, на рассвете, Фын сказал торговцу шелком, чтобы он завернул в узел одежду женщины и вернулся назад к ее партнеру по краже. Пройдя более десяти ли, торговец нашел мужчину. Тот давно уже метался в тревоге, обнаружив, что лодка ушла и жена пропала.

Узнав мужчину, торговец шелком подошел к нему, завязал разговор и, хлопнув его рукой по плечу, сказал:

— Что называется, «жену потерял, и сражение проиграл»[271]. Вот так подвезло!

Мужчина не решился возразить. Тогда торговец развязал узел и вынул оттуда всю одежду его жены, вплоть до нижней юбки и туфель. Мужчина в растерянности опустился на колени и стал отбивать поклоны.

— Я тебя не стану трогать, — сказал торговец. — Быстрей отдавай мои четыре пакета с серебром, а я верну тебе жену.

Мужчина поспешно бросился в джонку и вытащил из-под пола кормовой каюты большой мешок.

— Я гроша не тронул из этих денег. Умоляю вас, верните мою жену! — стал просить он.

Торговец шелком взвалил на спину мешок с серебром и пошел обратно, а мужчина с узлом жениной одежды последовал за ним. Сначала он не решался подняться на лодку, но, услышав крик жены, набрался храбрости и бросился на палубу. Жена его сидела в каюте, завернувшись в одеяло. Мужчина протянул ей одежду, а она, одевшись, вся сгорая от стыда, дважды поклонилась пассажирам, которые насмешливо рассматривали ее, и поспешно сошла на берег.

В знак благодарности торговец протянул Фыну пакет, в котором было пятьдесят лянов. Фын Четвертый, тяжело вздохнув, взял деньги и, разделив их на три части, протянул стражникам.

— У вас было тяжелое путешествие из-за нашего дела. Вот вам награда за труды.

Стражники на все лады принялись благодарить Фына Четвертого. Но не будем отвлекаться от рассказа.

Скоро лодка причалила у Ханчжоу; пересев в другую, вся компания добралась до Тайчжоу и направилась в город.

— Господин Фын, — сказали нарочные, — вероятно, о нас уже ходят кое-какие слухи. Если узнает правитель области, нам не поздоровится.

— Я знаю, что делать, — успокоил их Фын.

За городом Фын нанял четыре небольших паланкина, приказал Ваню и стражникам сесть в них и спустить занавески, а сам пошел сзади. Так они добрались до дома Ваня. За большими воротами скрывались два домика. На втором дворе находилось помещение для гостей. Чувствовалось, что оно уже много раз ремонтировалось. Письмоводитель Вань вошел во внутренние комнаты. Оттуда было послышался плач, но скоро и он умолк.

Скоро вынесли угощения. После еды Фын Четвертый сказал нарочным:

— Сейчас вы никуда не ходите. А когда зажгут фонари, приведите сюда того чиновника, у которого находится наше дело. Я знаю, что делать дальше.

Когда зажглись фонари, нарочные осторожно пробрались в тайчжоуский ямынь к канцеляристу Чжао Циню. Услышав, что вместе с заключенным приехал господин Фын Четвертый из Нанкина, Чжао Цинь изумленно проговорил:

— Ведь это благородный человек безукоризненной честности. Откуда с ним знаком господин Вань? Ему здорово повезло!

Вместе с нарочными Чжао Цинь тотчас же пошел в дом Ваня. Они встретились с Фыном, словно старые друзья.

— Учитель Чжао! — сказал Фын Четвертый. — У меня к вам только одна просьба; прежде всего попросите правителя области снять показания с обвиняемого, а указанных им людей вызовите на суд.

Чжао пообещал выполнить его просьбу.

На следующий день письмоводитель Вань сел в небольшой паланкин и направился в храм бога-хранителя города, расположенный напротив ямыня. Перед этим он как и прежде облачился в платье чиновника седьмой категории, шелковую шляпу и сапоги. Только на шее у него висела цепь. Нарочные передали ордер об аресте, и областной Ци открыл присутствие. Стражник Чжао Шэн ввел в зал письмоводителя Ваня.

Когда господин Ци увидел на арестованном шелковую шляпу и халат с круглым воротником, он пришел в крайнее изумление и взглянул в сопроводительную, но там было написано «в соответствии с правилами рекомендован на должность письмоводителя». Изумлению областного Ци не было границ. Подняв голову, он взглянул на Вань Ли, но тот стоял перед ним и не собирался падать на колени.

— Когда вы получили чин письмоводителя? — спросил господин Ци.

— В первую луну этого года, — ответил Вань.

— А почему ко мне не поступило уведомление?

— Чтобы Государственная канцелярия уведомила ведомство, а ведомство — наместника провинции, нужно много времени. Очевидно, скоро должно прийти.

— С вас рано или поздно снимут и этот чин.

— С тех пор как я в прошлом году уехал в столицу, а затем в этом году возвратился в Нанкин, я не совершил ничего противозаконного. Позвольте спросить, ваше превосходительство, по какой причине меня схватили в чужой провинции?

— Воевода Мяо развалил дисциплину в отрядах морской обороны и был арестован цензором. При обыске в его ямыне нашли ваши стихи, в которых вы ему льстили. Очевидно, он вас подкупил, и таким образом вы виновны во взяточничестве. Вы что, сами не знаете?

— Какая вопиющая несправедливость! Я жил безвыездно дома и никогда не встречался с воеводой Мяо. Как я мог посылать ему стихи?

— Я лично просматривал ваше длинное послание и на обороте заметил печать с вашим именем и фамилией. В настоящее время наместник, который объезжал побережье, прибыл в нашу область и ждет решения суда. И вы еще будете отпираться?

— Хотя я и состою на государственной службе, но стихов писать не умею. К тому же своей печати у меня никогда не было. У меня, правда, жил один гость; он в прошлом году вырезал несколько печатей, разных по размеру, и подарил их мне. Я их положил в своем кабинете, но никогда их не доставал. Стихи тоже он умеет писать. Боюсь, что это он написал их от моего имени. Прошу, ваше превосходительство, как следует разберитесь в этом.

— Как его зовут и где он сейчас?

— Его зовут Фын Мин-ци. Он живет сейчас у меня.

Господин Ци тотчас вынул ордер для срочного вызова и послал вестовых за Фын Мин-ци. Через некоторое время вестовые привели его в зал суда.

— Это Фын Мин-ци? Вы были раньше знакомы с воеводой Мяо? — спросил господин Ци Фына Четвертого.

— Я его совершенно не знаю, — ответил тот.

— Вань Ли подарил ему стихи, и сейчас как раз разбирается его дело, но он только что заявил, что это сделали вы. И фамилию на печати вы вырезали. Как вы смели творить это беззаконие?

— Я не умею писать стихи. Но если бы даже я умел их писать и подарил бы их кому-то, то, как мне кажется, это нельзя считать нарушением законов.

— Ах, ты еще препираешься, раб! А ну, пытать его!

Со всех сторон сбежались экзекуторы. Они втащили в зал тиски, с проклятиями повалили Фына Четвертого и всунули в них его ноги.

— А ну, жмите изо всех сил! — крикнул господин Ци.

Экзекуторы схватились за веревки и изо всех сил потянули.

Раздался треск, и тиски развалились на шесть частей.

— Неужели этот раб знаком с колдовством? — вскричал господин Ци и приказал внести новые тиски. Затем он красной тушью написал на полоске бумаги какие-то знаки против колдовства, поставил печать и, прилепив полоску к тискам, приказал снова зажать их. Веревка еще не натянулась, как снова раздался треск и тиски разлетелись на куски. Трижды сменяли тиски, и трижды они выходили из строя. На полу валялось уже восемнадцать кусков.

Фын Четвертый молчал и втихомолку посмеивался.

Господин Ци совсем растерялся. Он велел закрыть присутствие и отправить преступника в тюрьму. Сам же уселся в паланкин и отправился с рапортом к наместнику в Управление.

Наместник, ознакомившись с рапортом, понял, что Фын Мин-ци выдающийся человек, и поломка тисков не была случайностью. К тому же воевода Мяо уже умер в тюрьме, а уведомление о производстве Вань Ли в чин письмоводителя поступило в Управление. Так что вести дело дальше потеряло всякий смысл. И наместник приказал областному Ци закончить следствие, отпустить Вань Ли и Фын Мин-ци на свободу, а сам вернулся в Ханчжоу. Таким образом, это судебное дело, которое, словно пожар, наделало столько шуму, Фын Четвертый сумел уладить — будто затушил огонь ковшом холодной воды.

Письмоводитель Вань расплатился с нарочными и вместе с Фыном Четвертым вернулся домой. Он то и дело твердил:

— Вы для меня, господин, теперь самый близкий человек, словно воскресший родитель. Как мне только благодарить вас!

— Я с вами знаком совсем недавно, и очевидно поэтому не был еще облагодетельствован вашей милостью, — расхохотался Фын, — не беспокойтесь, это дело я уладил для вас под влиянием минутного настроения. Конечно, вы, как всякий простой смертный, думаете чем-то отблагодарить меня. Но мне нужно ехать в Ханчжоу, чтобы найти там одного друга. Завтра я уже отправляюсь в путь.

Письмоводитель Вань стал упрашивать его остаться, но Фын не согласился, и Ваню пришлось замолчать. На следующий день Фын Четвертый действительно попрощался с письмоводителем Ванем и, не приняв от него даже стакана воды в благодарность, отправился в Ханчжоу.

В дальнейшем же произошло то, о чем говорят такие слова:

О том, к кому поехал Фын Четвертый, мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ рассказывается о том, как юноша из знатной семьи получил увечье в состязаниях по военному искусству, а благородный человек чуть не разрушил дом, требуя возврата денег

Простившись с письмоводителем Ванем, Фын Четвертый отправился в Ханчжоу, где жил его приятель Чэнь Чжэн-гун, который в свое время занял у него несколько десятков лянов серебра.

«Почему бы мне не отыскать его и не взять своих денег на обратную дорогу?» — подумал Фын.

Чэнь Чжэн-гун жил за воротами Цяньтанмынь. Фын Четвертый направился туда и, пройдя небольшое расстояние, заметил на дамбе Сути под ивами группу людей, окруживших двух объездчиков. Один из них, сидевший верхом на коне, издали увидел Фына Четвертого и громко закричал:

— Четвертый брат, вы откуда?

А когда Фын подошел ближе, человек спрыгнул с лошади и схватил его за руку.

— Господин Цинь Второй! Когда вы сюда приехали и что здесь делаете? — удивился Фын.

— Как долго вы ездили! — воскликнул Цинь Хвастун. — Рассказывайте же, какое отношение имеет к вам дело этого Ваня? Разве не глупо вмешиваться в чужие дела, когда у вас самого есть что кушать? Но вы приехали кстати. Мы с восьмым братом Ху как раз вспоминали вас.

— Как фамилия этого господина? — спросил Фын Четвертый.

— Это Ху, восьмой сын начальника Ведомства. Весьма занятный человек и мой лучший друг.

Восьмой Ху и Фын Четвертый обменялись приветствиями.

— Ну, уж коли приехал четвертый брат, мы оставим на сегодня лошадей в покое и пойдем пропустим по чарочке, — предложил Цинь Хвастун.

— Но мне еще надо найти одного приятеля, — замялся Фын Четвертый.

— Вы сделаете это завтра, — успокоил его Восьмой Ху, которого прозвали Путаником. — Такая редкая встреча! Не лучше ли повеселиться у брата Циня?

И, не слушая возражений Фыня, приятели приказали слугам оседлать для него лошадь, чтобы вместе проехаться верхом. У храма канцлера У они спешились и вошли в ворота.

Цинь Хвастун жил за храмом. Войдя в его дом, Фын Четвертый поклонился и сел. Хвастун приказал слугам побыстрее приготовить для всех вино и угощение.

— Как хорошо, что приехал четвертый брат Фын, — воскликнул Хвастун, обращаясь к Путанику. — Вам повезло, вы завтра увидите настоящее военное искусство. Придется вам по такому случаю потратиться на отличное угощение.

— Ну, это само собой разумеется, — ответил Ху.

Фын Четвертый заметил на стене полосы бумаги, исписанные иероглифами, и, узнав подпись, сказал:

— Этот Хун Хань-сянь мой знакомый. В молодости он изучал военные приемы, а потом, уже не знаю почему, пристрастился к алхимии и занялся выплавкой философского камня. Не знаю, жив он сейчас или нет.

— Если о нем рассказать — со смеху умрешь, — проговорил Ху. — Мой третий брат чуть было не попался ему на удочку. В то время он опутал Ма Чунь-шана из Чучжоу, и тот стал подзуживать брата, чтобы он тоже занялся алхимией, я выложил для этого серебро. Но, к счастью, брату повезло. Алхимик неожиданно заболел и через несколько дней скончался. Иначе брата околпачили бы ни за что ни про что.

— У вашего брата было табуированное имя Чжэнь? — спросил Фын Четвертый.

— Да. У него был совершенно другой характер, чем у меня. Он привык якшаться со всякими никчемными людишками и находил в этом удовольствие. Занимался стихоплетством и называл себя знаменитым мужем. Доброго вина не пил и мяса не съел ни цзиня. Бывало, как только его ни обводили вокруг пальца, а он и глазом не моргнет. Я от рождения обожаю лошадей, а он находил это увлечение ужасным и говорил, что я ему вытоптал весь двор. Ну я не вытерпел, отдал ему старый дом, а сам переехал. Совершенно отделился от него.

— Новое жилище восьмого брата Ху необычайно чисто, — вставил Цинь Хвастун, — брат Фын, это вы сами увидите, когда мы с вами зайдем к нему.

Пока они разговаривали, слуги принесли вина, и все трое потянулись за чарками.

Когда они уже порядком захмелели, Цинь Хвастун спросил Фына:

— Четвертый брат, вы только что говорили, будто собираетесь найти приятеля. Кто же это?

— Это Чэнь Чжэн-гун, здешний житель, — ответил Фын, — он мне должен несколько лянов, и я хочу взять их у него.

— Это тот самый, что раньше жил в переулке Бамбуковых Шестов, а потом переехал за ворота Цяньтанмынь? — спросил Ху.

— Он самый, — ответил Фын.

— Его сейчас нет дома. Он вместе с одним человеком по имени Бородатый Мао поехал в Нанкин продавать шелк. Этот Бородатый Мао один из старых знакомых моего брата. Четвертый брат, вам незачем искать его. Я прикажу слугам сходить к нему и сказать, что вы приехали, а по возвращении он сам придет к вам.

Поздно ночью, когда угощения были съедены, гости стали расходиться. Первым ушел Ху Восьмой. Цинь Хвастун оставил Фына Четвертого у себя, а на следующий день потащил его к Ху. Ху Восьмой уже ожидал его и поэтому сам послал своего слугу с приглашением, которое тот передал на словах:

— Завтра мой хозяин просит господина Фына Четвертого и Циня Второго прийти пораньше. Будет скромное угощение. Хозяин не послал пригласительную карточку, между хорошими знакомыми это не обязательно.

В назначенный день, после завтрака, Цинь Хвастун приказал слугам оседлать коней и вместе с Фыном Четвертым в сопровождении слуг отправился к Ху. Хозяин встретил гостей и провел их в зал.

— А почему бы нам не посидеть в кабинете? — предложил Цинь Хвастун.

— Попрошу сначала отведать чая.

После чая хозяин предложил гостям следовать за ним. Они прошли по дорожке в глубину двора, загаженного лошадиным пометом. Кабинет Ху уже был полон гостей. Это были друзья Ху Восьмого, с которыми он постоянно объезжал лошадей и практиковался в искусстве владения мечом. Они пришли попросить Фына Четвертого продемонстрировать свое искусство. После взаимных поклонов все сели.

— Это мои хорошие друзья, — представил собравшихся Ху Восьмой. — Услышав о вашем приезде, они пришли сегодня, чтобы попросить вас поучить их.

— Я не осмелюсь, — проговорил Фын Четвертый.

Выпив по чашке чая, все поднялись, чтобы немного пройтись. Трехкомнатный дом был окружен террасой, на ней повсюду были разбросаны распялки для седел, у стен стояли колчаны для стрел. За полукруглыми воротами лежал обширный двор, тут же находилась конюшня.

— На днях я купил прекрасного коня. Ну-ка, прикиньте, какая ему цена, — обратился к Циню Ху Восьмой и приказал конюху вывести гнедого. Все гости подошли посмотреть на него. Лошадь была необычайно брыкливая. Она умудрилась лягнуть по ноге одного зазевавшегося гостя, и тот, скрючившись от боли, опустился на землю.

Рассвирепевший Ху пнул ногой лошадь и переломил ей ногу. Все остолбенели от изумления.

— Вот это здорово! — воскликнул Цинь Хвастун. — Я давно вас не видел! За это время вы стали еще совершеннее в боевых приемах.

После того как пострадавшего отправили домой, был накрыт стол и все сели. Гости и хозяин начали играть в угадывание пальцев.

Блюдо сменялось чаркой, чарка сменялась блюдом, пока все не почувствовали себя навеселе. Когда с угощениями покончили и все поднялись, Цинь Хвастун сказал:

— Четвертый брат Фын, выбирайте по своему усмотрению один-два приема из вашего искусства и покажите нам.

— Просим, просим! — закричали все.

— Я не прочь, но что показать? — в раздумье проговорил Фын Четвертый и, кивнув в сторону террасы, уставленной цветами, сказал:

— А ну, давайте-ка сюда несколько кирпичей.

Цинь Хвастун приказал слугам притащить восемь кирпичей и положить их на край террасы. Фын Четвертый закатал рукав на правой руке и уложил все восемь кирпичей один на другой, так что получился столбик высотой более четырех чи. Затем он размахнулся и ударил кулаком по этому столбику — кирпичи разлетелись на мелкие куски. У всех вырвался вздох восхищения.

— Какой великолепный прием! — воскликнул Цинь Хвастун. — Но в книге, по которой он занимается, говорится: «Кулаком можно размозжить череп тигра, ребром руки можно проломить голову буйволу». Так что в том, что показал нам четвертый брат, еще нет ничего удивительного. Восьмой брат Ху, а ну, идите сюда. Ваш удар ногой тоже можно считать первоклассным. Если вы сейчас рискнете ударить ногой четвертого брата Фына в пах, я признаю вас знаменитым мужем.

— Ну как же это можно! — засмеялись окружающие.

— Восьмой брат, если вы уж так этого хотите, то и впрямь попробуйте, я не возражаю. Если искалечите меня, следует винить Циня, а не вас.

— Если сам господин Фын не возражает, так чего же колебаться? Он знает, что говорит, — закричали все и стали подзуживать Ху Путаника.

Тот еще колебался и с сомнением поглядывал на Фына Четвертого, который отнюдь не производил на него впечатления Цзинь Гана или Цзюй У-ба[272]. Чего же ему бояться? И Путаник решился:

— Ну уж если так, то не взыщите.

Фын Четвертый поднял полу халата, под которой были штаны. Ху собрал все свои силы и лягнул его правой ногой в пах. Всем показалось, что нога его столкнулась не с телом, а с куском железа. Страшная боль пронизала Ху. Ему показалось, будто пальцы на его ноге переломились. Вскоре он уже не мог пошевелить ею.

— Извините меня, — проговорил Фын Четвертый, подойдя к нему. Гостям стало страшно и в то же время немного смешно. Пораженные происшедшим, они выразили свою благодарность за удивительное зрелище и откланялись. Хозяин, ковыляя на одной ноге, проводил их и вернулся в дом. Сапог с ноги не снимался, нога распухла и болела дней восемь.

Фын Четвертый не скучал в доме Хвастуна. Каждый день они бились на кулаках и ездили верхом. Однажды, когда они практиковались в кулачном бою, подошел худощавый юноша небольшого роста, которому на вид можно было дать лет двадцать. Юноша спросил, здесь ли живет господин Фын Четвертый из Нанкина. Тот вышел к гостю и, узнав в нем племянника Чэнь Чжэн-гуна, Чэня по прозвищу Рак, поинтересовался, зачем он пришел.

— На днях в дядин дом пришел слуга из дома Ху и сказал, что вы приехали. Мой дядя в Нанкине продает шелк, и я сейчас еду за ним. Если вам что-нибудь нужно, я передам ему, — сказал Чэнь Рак.

— Ничего особенного передавать не нужно. Я просто хотел повидаться с твоим дядей. В свое время он занял у меня пятьдесят лянов, и я хотел бы, чтобы он вернул их. Я здесь еще задержусь некоторое время и подожду его возвращения. Пожалуйста, кланяйся своему дяде, а письмо я писать не буду.

Чэнь Рак ответил согласием. Вернувшись домой, он собрал вещи, нанял лодку и направился в Нанкин. Дядю он отыскал в уезде Цзяннин, в лавке торговца шелком Фу. Чэнь Чжэн-гун сидел вместе с Бородатым Мао за столом и ел. Увидев племянника, он предложил ему закусить и стал расспрашивать его о домашних делах.

Чэнь Рак рассказал о просьбе Фына Четвертого и поднялся наверх, чтобы положить там свои вещи.

Следует сказать, что Бородатый Мао раньше торговал в Ханчжоу шелковыми нитками и имел капитал на две тысячи серебра. Потом ему удалось пролезть в дом к Ху Третьему и выманить у него еще две тысячи. После этого он переехал в область Цзясин, где открыл небольшой ломбард. У Мао был один порок: он был необычайно жаден и трясся из-за каждого вэня. Сейчас он торговал шелком в компании с Чэнь Чжэн-гуном. Тот тоже дрожал из-за каждого вэня, но именно это их и сблизило.

В Нанкине в мануфактурных лавках щедро угощали гостей, а поэтому Бородатый Мао как-то сказал Чэнь Чжэн-гуну:

— Хозяин лавки все время потчует нас мясом. А ведь мы едим на самом деле свое мясо, так как в конце концов он все равно потребует за него деньги. Лучше мы будем кушать у него простую пищу, а мясо будем покупать сами. Так нам обойдется дешевле.

Жадный Чэнь Чжэн-гун сразу согласился.

Теперь, когда им хотелось есть, они посылали Чэня купить у лоточника колбас на четырнадцать цяней, и все трое принимались за еду. Юноше эти колбасы никак не лезли в рот, и после таких трапез в его желудке урчало от голода.

Однажды Бородатый Мао сказал Чэнь Чжэн-гуну:

— Вчера один приятель сказал мне, что в переулке Яньчжисян живет письмоводитель по фамилии Цинь. Он должен ехать в Пекин, чтобы получить должность, и копит деньги для дороги, но сразу не может собрать нужную сумму. Он согласен выдать расписку на тысячу лянов, а фактически получит на руки лишь семьсот. Мне кажется, он надежный плательщик и вернет деньги в течение трех месяцев. У вас, старший брат, остались деньги от покупки шелка. Если наскрести, получится больше двухсот лянов. Почему бы не дать ему взаймы? Через три месяца он вернет триста лянов. А эта прибыль гораздо больше, чем при продаже шелка. Если вы не верите ему, я могу, кроме всего прочего, написать вам ручательство. Посредник мой хороший знакомый, так что никакого обмана быть не может.

Чэнь Чжэн-гун послушался его и отдал деньги взаймы. А через три месяца Бородатый Мао потребовал от его имени деньги обратно. Серебро было высокопробное, вес правильный, и Чэнь Чжэн-гун остался очень доволен.

Однажды Бородатый Мао сказал своему компаньону:

— Вчера я встретил одного приятеля, торговца женьшенем, и от него узнал, что у Девятого господина Сюя из дома гогуна есть двоюродный брат Чэнь Четвертый, который взял у него около цзиня женьшеня. Сейчас приятель возвращается в Сучжоу, а Чэнь Четвертый денег не собрал и попросил приятеля занять у кого-нибудь, по своему усмотрению, лянов сто серебра. Обещает в течение двух месяцев выплатить двести лянов, чтобы получить обратно расписку. Это тоже весьма надежное дело.

Чэнь Чжэн-гун выложил сто лянов и передал их Бородатому Мао. Через два месяца двести лянов были налицо, а при проверке оказалось, что серебра даже на три цяня больше. Чэнь Чжэн-гун был без ума от радости.

Из-за расчетливости Бородатого Мао Чэнь Рак лишился возможности пить вино, есть мясо и люто возненавидел прижимистого дядьку. Однажды он сказал ему:

— Дядя, вы занимаетесь продажей шелка. Мне кажется, вам было бы куда выгоднее отдать деньги хозяину лавки для его закупки. Отберите лучший шелк, купите его и заложите в ломбард. На полученные деньги снова купите шелк и снова заложите его. Проценты в ломбард незначительные, и таким образом оборотный капитал в тысячу лянов можно удвоить. Разве это плохо? Зачем вы верите господину Мао и даете взаймы? Эти кредиты очень ненадежное дело. Из-за должников вы можете надолго задержаться здесь.

— Ничего. Вот через несколько дней улажу все дела и поеду домой.

Однажды Бородатый Мао получил письмо из дома. Прочитав его, он причмокнул губами и задумался.

— Что у вас дома? Почему вы так озабочены? — спросил Чэнь Чжэн-гун.

— Ничего особенного, говорить об этом вам неудобно, — уклончиво ответил Бородатый Мао.

Но Чэнь Чжэн-гун не отставал от него, и тогда Бородатый Мао сказал:

— Мой сын в письме сообщает, что Тань, хозяин ломбарда на восточном конце улицы, обанкротился и хочет продать ломбард. Сейчас он наполовину заполнен заложенными вещами общей стоимостью на тысячу шестьсот лянов. Но Тань так торопится, что готов продать за тысячу лянов. Вот я и думаю, если мне удастся прикупить эти вещи и пополнить ими свой маленький ломбард, то я состряпаю прекрасное дельце. К сожалению, сейчас я беспомощен, так как не располагаю нужной суммой.

— А почему бы вам не купить ломбард на паях с кем-нибудь? — спросил Чэнь Чжэн-гун.

— Я уже думал об этом. Предположим, я подыщу компаньона и получу от него деньги. Если он потребует проценты, восемнадцать лянов с тысячи, то тогда и я буду иметь кое-какую прибыль. А если он возьмет более двух лянов с сотни, то тогда получится, как в пословице: «Козлиного мяса не ел, а весь козлом провонял». Нет, уж лучше не впутываться в это дело!

— Вот глупец! — воскликнул Чэнь Чжэн-гун. — Почему вы не посоветуетесь со мной? У меня дома есть кое-какие сбережения, я их дам вам взаймы. Вот и действуйте. Я же знаю, что вы не надуете меня!

— Нет, нет, — возразил Бородатый Мао. — Торговля — дело неверное, если я потерплю убыток и не смогу вернуть деньги, с каким лицом я тогда явлюсь к вам?

Убедившись в искренности Мао, Чэнь Чжэн-гун стал настаивать, чтобы он взял его деньги.

— Старший брат, — доказывал он ему. — Мы будем договариваться, исходя из наших общих интересов. Берите мои деньги и покупайте у него ломбард. Больших процентов я с вас брать не буду. Каждый месяц давайте мне из расчета двух фыней за лян, а вся остальная прибыль будет ваша. Долг будете погашать постепенно. Мы с вами друзья, и если случится какая-нибудь оказия, разве я буду винить вас?

— Хотя вы и расположены ко мне, старший брат, но в этом деле все же нужен посредник. При нем я напишу надежную расписку и вручу ее вам. С документом в руках вы будете спокойны. Разве такие сделки можно совершать без свидетелей?

— Я знаю, вы не какой-нибудь жулик, поэтому я совершенно спокоен. Мне не надо ни посредника, ни расписки. Для меня главное — это доверие, — ответил Чэнь Чжэн-гун и, не посоветовавшись с племянником, достал дорожный сундук, в котором лежали деньги, полученные от операций с шелком и вырученные за кредиты. Собрав тысячу лянов, он аккуратно завернул их и передал Бородатому Мао.

— Я не поеду с вами, подожду, когда хозяин лавки продаст мой шелк. На эту тысячу я намеревался, вернувшись в Хучжоу, снова купить шелк. Теперь я передаю их вам. Возвращайтесь домой и устраивайте дело с ломбардом. Я поживу здесь еще несколько дней и тоже вернусь.

Бородатый Мао с благодарностью принял деньги, а на следующий день сел в лодку и поехал в Цзясинскую область.

Через несколько дней Чэнь Чжэн-гун получил деньги за проданный шелк, простился с хозяином лавки и вместе с племянником поехал домой, решив попутно заехать в Цзясин и повидаться с Бородатым Мао. Его ломбард находился на Западной улице. Высадившись на берег, Чэнь спросил дорогу и направился к Мао. То и дело расспрашивая прохожих, он наконец добрался до его ломбарда. Перед ним стоял небольшой домик из трех комнат, окруженный низкой стеной. Чэнь вошел во двор. За прилавками суетилось несколько приказчиков.

— Это ломбард господина Мао Второго?

— Как ваша драгоценная фамилия? — спросили приказчики.

— Меня зовут Чэнь Чжэн-гун. Я приехал из Нанкина повидать господина Мао.

— Пожалуйста, войдите и подождите его.

Позади ломбарда находился склад товаров. Чэнь Чжэн-гун вошел туда и сел. Младший приказчик принес ему чашку чая.

— Второй брат Мао дома? — спросил Чэнь, выпив чай.

— Этот ломбард сначала принадлежал господину Мао Второму, но он его продал Вану, который сейчас и является хозяином, — ответил приказчик.

— Но ведь Мао приезжал к вам на днях? — спросил удивленный Чэнь.

— Этот ломбард не его, чего же ему приезжать! — воскликнул приказчик.

— А куда он уехал?

— Он на месте не сидит. Кто его знает, может быть, в Нанкине, а может быть, и в Пекине!

Чэнь Чжэн-гун стоял как громом пораженный. Он весь покрылся холодным потом. Как во сне он вернулся с племянником в свою лодку и поспешил домой.

На следующий день рано утром раздался стук в дверь. Это был Фын Четвертый. Пригласив его в комнату для гостей, Чэнь заверил его в том, что все время вспоминал о нем, а затем добавил:

— Я уже давно должен был вернуть вам долг, но меня жестоко обманули, и я не в состоянии отдать вам деньги.

Фын Четвертый спросил его, в чем дело, и Чэнь Чжэн-гун поделился с ним своим горем.

— Ничего страшного, — успокоил его Фын Четвертый, — я знаю что делать. Завтра вместе с господином Цинем Вторым я поеду в Нанкин, а вы отправляйтесь вперед и ждите меня в Цзясине. Обещаю вернуть вам эти деньги, так что и вэня не пропадет. Ну, согласны?

— Если будет так, как вы говорите, я щедро отблагодарю вас, — пообещал растроганный Чэнь Чжэн-гун.

— Ни слова больше о благодарности, — прервал его Фын Четвертый и, простившись, вернулся домой, где во всех подробностях передал этот разговор Циню Хвастуну.

— Опять в ваши руки идет дельце, которое вы любите больше всего, — сказал Цинь Хвастун и приказал слугам рассчитаться с хозяином за квартиру. Сложив вещи, оба направились к Дуаньхэтоу и сели в лодку.

— Я, пожалуй, тоже пойду полюбоваться на это зрелище, — сказал Цинь Хвастун, когда они уже подъезжали к Цзясину, и вместе с Фыном сошел на берег. Едва приблизившись к ломбарду Мао, они услышали, как Чэнь Чжэн-гун на чем свет стоит поносит хозяина ломбарда.

Фын Четвертый в несколько прыжков достиг ворот и пронзительно закричал:

— Этот Мао дома или нет? Вернет ли он в конце концов деньги Чэню?

Приказчики, стоявшие за прилавком, хотели было выйти и ответить ему, но тут же отступили, увидев, как Фын Четвертый схватил обеими руками ворота и рванул их на себя. Стена сразу наполовину осела вниз, причем любопытному Циню, который подошел слишком близко, чуть было не снесло голову. Приказчики и клиенты ломбарда застыли на месте, вытаращив глаза.

Расшатав ворота, Фын Четвертый вошел в зал и, подперев спиной колонну здания, закричал:

— А ну, кому жизнь дорога, убирайтесь отсюда, да живей!

Он обхватил руками столб и наклонился. Отделившись от земли, столб накренился, и половина карниза обрушилась. Посыпались камни, черепица, пыль поднялась облаком. К счастью, приказчики успели выбежать, и поэтому никого не задело.

В это время на улице услышали грохот рушившегося дома, и у ворот собралась толпа. Бородатому Мао пришлось тоже покинуть дом. А Фын Четвертый, седой от осыпавшейся известки, разошелся вовсю. Он подошел к складу, где хранились заложенные вещи, и уже взялся было за очередной столб, подпиравший крышу, но тут все бросились к нему и стали молить о пощаде.

Бородатый Мао признал свою вину, согласился возвратить деньги вместе с процентами, лишь бы Фын Четвертый не ломал дома.

— Как бы ни велико было твое логово, мошенник, — рассмеялся Фын, — я все равно сровнял бы его с землей! Ты не успел бы даже пообедать, как твой дом превратился бы в кучу обломков!

В это время подошли Цинь Хвастун и Чэнь Чжэн-гун и уселись на землю около пострадавшего здания.

— Во всем этом виноват, конечно, один Мао, — проговорил Цинь Хвастун. — Он думал, что посредника нет, расписки нет, следовательно, нельзя возбудить судебного дела или подать жалобу. Он надеялся одурачить человека! Но недаром говорят: «Не страшен обедневший кредитор, а страшен настойчивый дебитор». Хорошо, что здесь оказался Четвертый брат Фын, теперь-то обманщик никуда не денется!

Ничего не поделаешь, пришлось Бородатому Мао заплатить долг и проценты. На этом дело и кончилось.

Получив деньги, Чэнь Чжэн-гун проводил Циня Хвастуна и Фына Четвертого до лодки. Когда они умылись, Чэнь вытащил сто лянов, завернутых в два пакета, и протянул их Фыну Четвертому в знак благодарности.

— Это дело доставило мне удовольствие. Чего же вам меня благодарить! — засмеялся Фын. — Я возьму пятьдесят лянов в погашение долга, а остальные пятьдесят возьмите себе.

Чэнь Чжэн-гун рассыпался в благодарностях и взял деньги. Простившись с Фыном и Цинем Хвастуном, он сел в лодку и уехал.

Разговаривая и смеясь, Фын Четвертый и Цинь Хвастун доплыли до Нанкина и разъехались по своим домам. Через два дня Фын Четвертый отправился в переулок Яньчжисян к письмоводителю Циню, но слуги сказали ему:

— В последние дни наш хозяин вместе с господином Чэнем Четвертым из Тайпинской области все время проводит в кутежах у Чжана из дома Приезжих Гостей и совсем не приходит домой.

Встретив после этого Циня, Фын Четвертый посоветовал ему не заниматься такими делами. Как раз в это время из столицы приехал человек с письмом, в котором говорилось, что скоро Цинь должен получить назначение на вакантную должность. Обрадованный письмоводитель собрал вещи и отправился в Пекин. В доме Приезжих Гостей остался один господин Чэнь Четвертый.

А дальше произошло то, о чем говорится в словах:

Но о том, что представлял собою дом Приезжих Гостей, мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕЙ рассказывается о том, как в палатах гогуна в снежную ночь принимали гостя, а в доме Приезжих Гостей треснувший фитиль лампы прервал сон

Все двенадцать веселых заведений в Нанкине своими парадными воротами выходили на мост Удинцяо, а задними — в Восточный сад. Южный конец улицы Чаокуцзе, на которой они находились, упирался в мост Длинных Досок. С тех пор как император Тай Цзу установил порядок в Поднебесной и вписал всех потомков знатных сановников монгольской династии в списки гетер и артистов, для надзора за ними было учреждено театральное управление. В этом управлении имелись служители, свои регалии. В нем были свои законы и меры наказания. Когда сюда заглядывали сынки знатных родителей, девушки не могли садиться рядом с ними, им разрешалось лишь стоять, опустив руки по швам. Всякий раз, когда наступал второй и третий месяц весны, девушки, разукрасив себя с помощью помады и пудры, выстраивались «под ивами»[273] у парадных ворот и зазывали гостей повеселиться.

Кроме того, здесь устраивались и пирушки, на которые приглашалось великое множество гостей. Каждое заведение готовило самые изысканные блюда и вина и старалось перещеголять в этом остальные. Наиболее красивые гетеры не заводили знакомства без разбора. К ним приходили старые бездельники, зажигали для них благовония, чистили курильницы, расставляли вазы с цветами, вытирали столы и стулья, учили их играть на лютне, играть в шахматы, читать и рисовать. У гетер были постоянные любовники, но, помимо этого, каждая из них стремилась поддерживать знакомство со знаменитыми мужами, считая это признаком высшего тона.

В доме Приезжих Гостей была одна гетера по имени Пин Нян. Ее свекор в труппе Пробуждения Весны играл роли скромных женщин и в молодости был очень знаменит. Потом у него выросла борода, и он уже не мог заниматься своим ремеслом. Тогда он женился, надеясь, что жена будет приманкой для знатных и богатых гостей. Но жена попалась толстая и черная, и с момента его женитьбы даже черти перестали переступать порог его дома. Оказавшись в безвыходном положении, он усыновил мальчика и подыскал ему будущую жену, которая и росла вместе с ним. К шестнадцати годам она стала такой красавицей, что с этого времени у старика в доме не переводились гости.

Хотя Пин Нян была простой гетерой, ей по душе было знакомиться с чиновниками. Ее дядя по матери Цзинь Сю-и, который был сыном Цзинь Цы-фу, часто наведывался к ним в дом в компании с почтенными чиновниками. Как-то он сказал ей:

— Завтра один знатный гость хочет повеселиться у вас, он двоюродный брат девятого сына Сюя, имеющий титул гогуна. Его фамилия Чэнь, и он по счету четвертый в семье, поэтому его величают господином Чэнем Четвертым. Вчера я давал театральное представление в доме гогуна, и господин Чэнь Четвертый намекнул, что он много слышал о тебе и хочет тебя увидеть. Если ты познакомишься с ним, ты сможешь наладить связь и с Девятым Сюем. Разве это не удача?

Пин Нян обрадовалась, напоила дядю чаем и только тогда отпустила его домой.

На следующий день Цзинь Сю-и пошел к Чэню Четвертому с приглашением посетить племянницу. Тот был уроженцем области Тайпин, жил у реки, в доме семьи Дунов, рядом с заставой Дуншуйгуань. Когда Цзинь Сю-и подошел к воротам, двое слуг, одетых в новые халаты, пошли доложить о госте, и сам господин Чэнь Четвертый вышел к нему навстречу. На Чэне был шелковый халат цвета яшмы, курточка на лисьем меху, шляпа ученого и черные сапоги на белой подошве. Белое выхоленное лицо сильно молодило его. Он выглядел не старше тридцати.

— Вы вчера передали то, что я просил? Когда можно туда сходить? — спросил он, увидев Цзинь Сю-и.

— Я вчера был там. Они ждут вашего визита.

— Я пойду вместе с вами, — произнес Чэнь Четвертый и пошел переодеваться. Облачившись в новое платье, он приказал слуге позвать паланкин. Но тут вошел мальчик-слуга и подал письмо от Сюя Девятого. Чэнь распечатал его и прочитал: «Двоюродный брат Му-нань! Снегопад закончился, и погода прояснилась. В саду Чжаньюань расцветают красные сливы. Надеюсь, что двоюродный брат навестит меня, и мы потолкуем около теплого очага. Ни в коем случае не отказывайтесь! Очень прошу! Сюй Юн бьет челом».

— Я должен идти в дом гогуна, — вздохнул хозяин. — Ничего не поделаешь, приходите завтра.

Когда посредник ушел, Чэнь Му-нань сел в паланкин и в сопровождении двух слуг отправился к арке Большого Успеха. У ворот дома гогуна паланкин остановился, слуги пошли доложить о прибытии гостя. Ждать пришлось долго. Выйдя наконец из паланкина, Чэнь Му-нань прошел ворота, миновал зал Серебряных Колокольчиков и через боковую дверь проник во внутренние апартаменты. Хозяин стоял у калитки, ведущей в сад Чжаньюань.

— Четвертый брат, почему ты так тепло одет? — спросил он гостя.

На Сюе Девятом была черная шляпа с собольим хвостом, короткая, затканная золотом куртка из небесно-голубого атласа, подпоясанная кушаком, и красные туфли. Хозяин и гость взялись за руки и прошли в сад.

Перед ними то там, то здесь высились изящные горки, сложенные из камней, привезенных с озера Тайху. Кое-где снег еще не стаял. Прогуливаясь вдоль ограды по извилистой тропинке, Сюй Девятый и Чэнь Му-нань дошли до беседки. Она была построена на самом высоком месте, и из окон открывался на все четыре стороны прекрасный вид: вокруг цвели сотни сливовых деревьев, покрытых едва распускающимися красными бутонами.

— Как рано установилась теплая погода в Нанкине! Пожалуй, до конца десятой луны зацветет весь сливовый сад. Будет чем любоваться, — проговорил Сюй Девятый.

— У двоюродного брата все не так, как у других. Вот хотя бы эта беседка. Хотя она просторная и на высоком месте, но холодный ветер не проникает в нее. Хорошо сказано в танских стихах: «Никто не чувствует, как холодно снаружи». Разве можно, не побывав здесь, понять красоту сравнений древних поэтов! — воскликнул Чэнь Му-нань.

Пока они так беседовали, слуги накрыли стол, принесли серебряные блюда на подставках. Под блюдами горело вино, которое не давало ни запаха, ни дыма, и изысканные яства были все время горячими.

Хозяин и гость приступили к еде.

— В наше время сосуды и утварь делают на новый лад, не знаю, какой формы были сосуды у древних. Едва ли они были так же изящны, как теперь, — проговорил Сюй Девятый.

— Жаль, я немного поздно приехал сюда. Когда доктор Юй служил в Государственном училище, Чи Хэн-шань пригласил его быть главным жрецом на церемонии жертвоприношения в храме Тай Бо. Жертвоприношение было проведено в соответствии с древним этикетом и сопровождалось древними мелодиями. Закупили жертвенную утварь и сосуды только древних образцов. Если бы я был тогда в Нанкине, я обязательно принял бы участие в жертвоприношениях и посмотрел на форму древних сосудов, — сказал Чэнь Му-нань.

— За последние десять лет я часто бывал в Нанкине, но не знал, что у меня на родине имеются такие благородные мужи. Какое упущение, что я с ними никогда раньше не встречался, — сокрушался Сюй.

От еды Чэнь Му-наню стало жарко. Он поднялся и скинул с себя накидку. Слуги моментально подхватили ее и повесили на вешалку.

— Я слышал, что раньше здесь жил некий господин Ду из Тяньчана, который на озере Мочоуху устроил грандиозное состязание артистов. В то время было много знаменитых артистов, а теперь их нет и в помине. Посмотреть хоть бы на одного из них! Неужели сейчас небо уже не рождает таких талантов? — вздохнул опять Сюй Девятый.

— Если уж вы заговорили об этом, то я осмелюсь возразить: то, что устроил в тот раз господин Ду, — чистейшей воды безобразие, и плохо, что эта затея получила распространение, — прервал Чэнь Му-нань хозяина. — Начиная с древности женщины никогда не делились на благородных и низких. Если даже у гетеры из веселого заведения, ставшей чьей-то наложницей, рождался сын, который потом становился чиновником, то лучи его славы возвеличивали и его мать, бывшую гетеру. А актеры, как бы хороши они ни были, всегда остаются людьми низкой профессии. После же того, как этот господин Ду собрал артистов и стал превозносить их до небес, все ученые мужи, шэньши и чиновники тоже начали приглашать к себе на пиры актеров, которые рассаживались вперемежку с чиновниками и болтали с ними о чем им только заблагорассудится. Разве это прилично! Наверное, и сам господин Ду не может отрицать своей ошибки!

— Так поступают только выскочки. Разве у меня в семье артисты осмелились бы вести себя подобным образом!

Чэнь Му-нань скоро снова почувствовал, что ему жарко, и быстро сбросил верхнее платье, которое сразу же подхватили слуги.

— Хотя лучше вашего почтенного дома ничего не найдешь на свете, но почему все-таки у вас так жарко? — не выдержал Чэнь Му-нань.

— Четвертый брат, видно, не заметил, что вокруг беседки на расстоянии одного чжана совсем нет снега? Эта беседка была построена еще при жизни гогуна. Она вся выплавлена из латуни, и внутри стен горят угли. Вот почему так жарко. Разве где-нибудь еще найдешь такое место!

Только сейчас Чэнь Му-нань догадался, почему ему так не по себе. Хозяин и гость снова выпили вина. Тем временем стемнело, и на сотнях сливовых деревьев тысячами ярких жемчужин загорелись фонарики, сделанные из бараньих рогов. Покачиваясь на ветках, они бросали яркие блики на выступающие из тьмы стройные стволы слив, склонившихся к земле.

Вино кончилось, подали чай. Наконец Чэнь Му-нань простился и ушел.

Через день он написал записку с просьбой дать ему взаймы двести лянов серебра и послал с ней слугу к Сюю Девятому. На полученные деньги он накупил атласу, из которого было сшито несколько платьев в подарок гетере.

В сопровождении слуги Чэнь Му-нань отправился к Пин Нян. У ворот дома Приезжих Гостей на них раза два тявкнула маленькая, похожая на мартышку, собачонка. Навстречу вышла толстая черная старуха и, увидев представительного господина, поспешно пригласила:

— Пожалуйста, зятек, войдите и посидите.

Чэнь Му-нань последовал за ней и скоро оказался в большой спальне. Рядом была небольшая туалетная комната, с большим вкусом убранная вазами для цветов и столиками для курильниц.

Пин Нян с каким-то человеком играла в облавные шашки[274].

Увидев Чэнь Му-наня, она поспешно закончила игру и воскликнула:

— Я не думала, что господин придет сюда. Извините меня.

— Это Четвертый господин Чэнь из Тайпина, — вмешалась сводня. — Ты часто читала его стихи и все собиралась повидать его. Четвертый господин пришел сюда из дома гогуна.

— Не побрезгуйте, мамаша. Вот здесь два невзрачных платья, — сказал Чэнь Му-нань.

— Что вы, что вы! Разве я могу принять подарок, — воскликнула старуха.

— А это что за господин? — спросил Чэнь Му-нань.

— Это Цзоу Тай-лай, живущий у моста Бэймыньцяо. Он известный на всю страну игрок в облавные шашки и мой учитель, — представила Пин Нян своего партнера по игре.

— Очень приятно познакомиться, — проговорил Чэнь Му-нань.

— Вы господин Чэнь Четвертый? — спросил Цзоу Тай-лай. — Я уже раньше слышал, что вы двоюродный брат господина Сюя Девятого и знатный человек. Какое счастье для Пин Нян, что вы удостоили ее своим приходом!

— Вы, господин, тоже, наверное, мастер этой игры. Почему бы вам разок не сыграть с моим учителем? Я уже два года учусь у него, но он ни разу не допустил ни одной ошибки! — сказала Пин Нян.

— Сыграйте, господин, а я пока схожу вниз и приготовлю вина! — проговорила старуха и вышла.

— Разве удобно с первой же встречи обременять вашего учителя, — заметил Чэнь Му-нань.

— Это ничего, учитель Цзоу очень любит играть в шашки! — ответила Пин Нян и поставила на доску две пешки, черную и белую.

— Конечно, я буду играть с вами на равных правах, — согласился Цзоу Тай-лай.

— Своим мастерством вы прославились на всю страну, и мне никогда не выиграть, — заметил Чэнь Му-нань. — Дайте мне несколько пешек вперед.

Не слушая возражений Цзоу, Пин Нян поставила семь черных пешек.

— Почему вы поставили ему так много пешек? Вы хотите, чтобы я оскандалился! — воскликнул Цзоу Тай-лай.

— Я знаю, что вы не играете впустую, — заметил Чэнь Му-нань. — Давайте поставим на кон.

С этими словами он вытащил слиток серебра и передал его Пин Нян, которая сидела сбоку и заставляла Цзоу Тай-лая ходить. Тот кое-как сделал несколько ходов. Сначала Чэнь Му-нань ничего не замечал, но вот фигуры заняли половину доски, и его пешки стали испытывать давление со стороны пешек партнера. Когда Чэнь хотел окружить несколько пешек противника, партнер сразу же брал его в кольцо. Тогда Чэнь отказался от этой тактики, — и все равно терял свои пешки. В конце концов он выиграл две пешки, но при этом совсем обессилел.

— Четвертый господин прекрасно играет! — вскричал Цзоу Тай-лай. — Как и Пин Нян, он достойный противник!

— Учитель Цзоу никогда не давал никому выигрывать, а сегодня проиграл! — заметила Пин Нян.

— Ясно, что господин Цзоу уступил мне, иначе разве бы я выиграл у него? Давайте мне еще две лишние пешки и начнем новую партию, — предложил Чэнь Му-нань.

Помня, что игра идет на деньги и что партнер игрок неважный, Цзоу Тай-лай послал ему девять пешек, не боясь, что тот может рассердиться, и в результате выиграл более тридцати пешек. У Чэнь Му-наня даже в животе заныло от волнения, но он все же просил партнера продолжать игру. Цзоу стал давать ему вперед еще тринадцать пешек, но Чэнь все равно не мог выиграть.

— Вы действительно большой мастер этой игры, а поэтому вы должны уступить мне еще больше пешек.

— При такой большой форе уже нельзя вести игру, как же быть? — спросил Цзоу Тай-лай.

— Будем играть по-другому, — сказала Пин Нян. — Учитель Цзоу, первый ход вы не делайте, а просто бросьте пешку, куда она упадет, там и останется; это называется: «Полагаться на небо».

— Что это за правило! Разве так можно играть! — засмеялся Цзоу Тай-лай, но Чэнь Му-нань настаивал, и он вынужден был попросить Пин Нян бросить свою белую пешку на доску. Игра продолжалась. В этой партии Чэнь Му-наню удалось в пяти местах окружить пешки противника, и он втайне торжествовал. Но тут Цзоу Тай-лай сделал удачный ход, и Чэнь Му-наню снова грозил проигрыш. Пин Нян, которая гладила черного пушистого кота, толкнула его на доску, и фигуры перемешались. Оба мужчины засмеялись и встали. В этот момент вошла старуха.

— Угощение готово, — проговорила она и пригласила всех к столу.

Когда подали вино, Пин Нян, высоко подняв рукав своего бирюзового платья, поднесла первый бокал господину Чэню Четвертому. Второй она хотела предложить учителю, но тот сказал, что недостоин такой чести, и сам взял бокал. Сводня тоже присела сбоку. Когда знатный гость осушил свой бокал, она поднесла ему второй и извинилась:

— Четвертый господин ест изысканные кушанья и пьет прекрасные вина в доме гогуна. Разве он привык к той пище, какая подается в нашем доме?

— Нет, вы только послушайте, что болтает моя мать! — воскликнула Пин Нян. — Разве у самого Четвертого господина в доме не готовят вкусных блюд? Как будто он только из-за этого ходит в дом гогуна!

— Девочка говорит правду, — засмеялась старуха. — Я ошиблась. В наказание мне полагается один бокал!

Она наполнила вином большой бокал и выпила его залпом.

— Вина и закуски везде одинаковы, — рассмеялся Чэнь Му-нань.

— Четвертый господин, — опять заныла старуха, — я, старая, уже более пятидесяти лет живу в Нанкине и каждый день слышу от других о доме гогуна, но сама ни разу там не была. Наверное, там словно в раю! Я слышала, там даже не зажигают свечей.

— Вы, матушка, чушь городите! В доме гогуна не зажигают свечей, там лампы с маслом! — сказал Цзоу.

Старуха вытянула руку, прищелкнула пальцами и передразнила:

— Полноте, господин Цзоу! Скажете тоже: «В доме гогуна не зажигают свечей, там лампы с маслом!» Было бы вам известно, у них в семье в комнате каждой девицы висят сверкающие жемчужины величиной с плошку. От них даже ночью светло как днем. Поэтому-то свечей и не зажигают. Четвертый господин, верно я говорю?

— Хотя жемчужины у гогуна и есть, но совсем не обязательно их использовать как свечи, — сказал Чэнь Му-нань. — Моя двоюродная невестка женщина на редкость кроткая, и я вполне могу как-нибудь вместе с Пин Нян пойти к ней в гости, а ты, старая, нарядишься служанкой и возьмешь узел с платьями. Вот тогда и посмотришь их дом.

— Амитофо! — восторженно воскликнула сводня, сложа ладони в молитвенном жесте. — Ведь не зря говорят: «Тот, кто сам увидит диковинные вещи, тот превзойдет всех современников». Я целыми днями буду воскурять благовония и читать сутры, моля о том, чтобы дух звезды знатности спустился ко мне в дом и взял меня погулять в рай. Тогда бы в будущей жизни я осталась человеком и не превратилась бы в осла или лошадь!

— В свое время император Тай Цзу повел старуху Ван и старика Цзи в императорский дворец, так эти простаки решили, что это древний храм. Когда ты завтра попадешь в дом гогуна, тебе, наверное, тоже покажется, что это древний храм! — сказал Чэнь Му-нань, и все засмеялись.

Старуха выпила еще два бокала и совсем захмелела.

— Девиц в их доме не сравнишь и с красавицами на картинах! — хитро прищурила она пьяные глаза. — Если господин возьмет с собой Пин Нян, она и в сравнение с ними не пойдет!

Пин Нян свысока взглянула на нее и проговорила:

— Разве красота человека зависит от положения? И разве женщины богатых чиновников все красивы? Я как-то в прошлые годы в храме Каменной Гуань Инь воскуряла благовония и встретила женщин из дома гогуна, которых принесли на десяти паланкинах. Круглые головы, круглые лица — ничего особенного!

— Опять я промахнулась, а девочка оказалась права. Большой бокал мне в наказание! — воскликнула старуха и осушила подряд несколько бокалов.

Шатаясь из стороны в сторону, она стала прибирать посуду. Слуге она приказала зажечь фонарь и проводить Цзоу Тай-лая домой, а господину Чэню предложила остаться.

Когда Чэнь Му-нань прошел в отведенную для него комнату, ему в нос ударил какой-то аромат. Перед окном на грушевом столике стояло зеркало, со стены свешивалась картина Чэнь Мэй-гуна[275]. На столике у стены красовалась яшмовая фигурка богини Гуань Инь, по обеим сторонам стояло восемь стульев из полированного темно-коричневого дерева наньму, посредине возвышалась лосюньская[276] кровать, завешенная большим пологом из красного шелка. Перина и одеяло вздыбились на целых три чи высотой. У подушки стояла сушилка для платья, а перед кроватью на раме висело несколько десятков лимонов в небольших сеточках с кистями. В центре комнаты на большой медной плошке с раскаленными угольями стоял медный ковш с дождевой водой.

Пин Нян своей изящной рукой взяла из оловянной бутылочки щепотку листьев чая, похожих на серебристые иголочки, бросила их в исинский чайник и, залив его водой, протянула Четвертому господину. Сев рядом с ним так, что их плечи касались, она приказала служанке идти за водой. Затем Пин Нян расстелила на коленях Чэня большое красное полотенце и спросила:

— Четвертый господин, если вы родня семье гогуна, когда вы станете чиновником?

— Я никому не говорю об этом, но тебе скажу, — прошептал Чэнь Му-нань. — Мой старший двоюродный брат, который живет в столице, уже рекомендовал меня, и через год я смогу стать правителем области. Если ты меня любишь, я поговорю с твоей матерью, дам ей выкуп в несколько сотен лянов и поеду с тобой на место службы.

Услышав эти слова, Пин Нян схватила Чэня за руку и упала в его объятья.

— Помните, ваши слова слышит богиня света![277] — воскликнула она. — Она обладает магической властью: если вы бросите меня и женитесь на другой красотке, я поверну богиню лицом к стене. Тогда стоит вам приложиться к подушке рядом с другой, как у вас сразу заболит голова, но как только вы встанете, боль прекратится! Я девушка из хорошей семьи и не рассчитываю на то, что вы станете чиновником. Просто я люблю вас, и вы не обманывайте меня!

В этот момент служанка распахнула дверь и вошла с ведром воды. Пин Нян быстро вскочила, открыла выдвижной ящик и достала пакетик с сандаловым порошком. Бросив порошок в тазик для омовения ног, она налила туда воды и предложила Четвертому господину омыть ноги.

Во время омовения Чэнь увидел, что в комнату вошла служанка с фонарем, а за ней пять молоденьких девушек в шляпках с наушниками из собольего меха и халатах на беличьем и горностаевом меху. Девушки уселись на стулья и захихикали:

— Пин Нян, сегодня ты встречаешь знатного гостя. Завтра тебе придется устраивать пир и одной выкладывать на кон!

— Ну конечно, — согласилась Пин Нян, и девушки, посмеявшись, ушли.

Пин Нян сняла платье и легла на кровать. Увидев ее упругое нежное тело, Чэнь Му-нань пришел в неописуемый восторг. Вскоре они погрузились в крепкий сон. Красавица пробудилась лишь на миг, когда внезапно затрещал фитиль лампы. Чэнь Му-нань крепко спал. Раздались удары в барабан — наступила половина третьей стражи. Поправив одеяло и закутав Чэня, Пин Нян закрыла глаза и, прижавшись к нему, заснула. Сквозь сон она вдруг услышала за воротами удары гонга.

«Сейчас всего только начало четвертой стражи. Почему у наших ворот бьют в гонг?» — подумала Пин Нян.

Ее беспокойство росло, а звуки гонга все приближались. За дверью кто-то крикнул:

— Уважаемая госпожа, вступайте в свои права.

Пин Нян набросила вышитый халатик и, сунув ноги в ночные туфли, выскочила за дверь. Там стояли четыре служанки, которые при виде Пин Нян бросились на колени и проговорили:

— Господин Чэнь Четвертый получил должность правителя области Ханчжоу. Он специально послал нас за вами, чтобы поделиться с вами радостью.

Пин Нян поспешно вернулась в дом, причесалась, нарядилась, надела парадную шляпу и накидку, которые ей поднесли служанки, и вышла в зал для гостей, перед которым уже ждал большой паланкин. Пин Нян села в него и, выехав из ворот, увидела, что вся площадь запружена толпой с гонгами, флагами, зонтами, музыкантами и стражниками из ночного дозора. Пин Нян услышала, как кто-то сказал:

— Сначала несите ее в дом гогуна.

По дороге встретилась шагающая вдоль обочины бритая монахиня с желтым лицом. Монахиня подошла к паланкину и, схватив Пин Нян, начала ругаться.

— Это же моя послушница. Куда вы ее тащите!

— Я жена правителя Ханчжоуской области. Как ты смеешь, плешивая монашка, прикасаться ко мне! — закричала Пин Нян и хотела было уже приказать заковать женщину. Но тут она огляделась кругом — людей как не бывало!

Пин Нян в испуге вскрикнула и, проснувшись, бросилась в объятия Четвертого господина.

Оказывается, это был лишь несбыточный сон, подобный сну Чунь Юй-фэня[278]. А дальше произошло то, о чем говорят:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЙ рассказывается о том, как заболевшей красавице в веселом заведении предсказывали судьбу, и о том, как глупый предсказатель принес стихи в публичный дом

Напомним о том, как Пин Нян увидела во сне, будто Четвертого господина, с которым она спала, назначили правителем в Ханчжоу. В испуге она проснулась. За окном было совсем светло. Пин Нян встала с кровати, расчесала волосы и умылась. Поднялся и Чэнь Му-нань. Старуха заглянула в комнату и спросила, как зять изволил почивать. Когда они позавтракали, пришел Цзинь Сю-и, который стал шуметь и требовать, чтобы Чэнь Четвертый устроил на радостях пирушку.

— Сегодня я должен идти в дом гогуна, — ответил Чэн Му-нань, — а вот завтра приду и отблагодарю вас.

В это время Пин Нян еще не закончила прическу, и ее пышные, как черное облако, волосы, извиваясь по плечам, падали почти до пола.

— Поздравляю Пин Нян с дорогим гостем! — сказал ей Цзинь Сю-и. — Подумать только, такой час, а ты еще не оделась. Совсем избаловалась! — Затем, обращаясь к Чэню, спросил: — Когда вы завтра придете? Для вас я сыграю на флейте, а Пин Нян что-нибудь споет. Как она исполняет стихи Ли Тай-бо на мотив «Цинпин» — просто заслушаешься! Никто из всех двенадцати заведений не может соперничать с ней!

Пин Нян своим платком стряхнула пыль с шляпы Четвертого господина и тоном приказа проговорила:

— Сегодня вечером обязательно приходите и не обманывайте меня, не заставляйте долго ждать!

Чэнь Му-нань покорно согласился и вышел за дверь. Вернувшись в сопровождении двух слуг домой, он подумал о том, что денег нет, и снова решил послать к Девятому Сюю слугу с просьбой дать взаймы еще двести лянов. Слуга долго не приходил, а когда наконец вернулся, доложил:

— Девятый господин кланяется вам и говорит, что к нему приехал из столицы его брат, Третий господин. Его назначили правителем области Чжанчжоу в провинции Фуцзянь. Через два дня он едет на новую должность. Девятый господин собирается отправиться вместе с ним и поэтому должен заняться домашними делами. Он сказал, что завтра придет проститься и сам принесет деньги.

— Если приехал Третий господин, я сам приду повидать его.

Чэнь Му-нань сел в паланкин и в сопровождении слуги отправился в дом гогуна. К нему вышел слуга и сообщил:

— Третий господин и Девятый господин поехали на обед в дом Му. Если вам надо что-нибудь сказать, я могу передать.

— Да так, ничего особенного. Я просто пришел повидать Третьего господина, — ответил Чэнь Му-нань и возвратился домой.

Через день оба брата отправились к Чэню прощаться. У ворот они сошли с паланкина, и Чэнь Му-нань, встретив их, проводил в зал для гостей.

— Я давно вас не видел, — сказал Третий господин. — За это время вы еще более возмужали и выглядите весьма внушительно. Когда ваша матушка скончалась, я был в столице и не мог выразить вам соболезнование. Думаю, что вы приобрели еще больше знаний, — начал разговор брат Сюя Девятого.

— Моя матушка умерла более трех лет назад. Помня о прежней дружбе с Девятым господином, распустившейся на почве литературы, я приехал в Нанкин, чтобы поучиться у него. Сейчас вы получили почетное назначение в Фуцзянь, и он едет с вами туда. Но меня невольно охватывает горечь предстоящей разлуки.

— Если вам тяжело расставаться, почему бы не поехать вместе? — предложил Девятый господин. — Это поможет нам скоротать время в длительном путешествии.

— Мне очень хотелось бы отправиться вместе с вами, но меня удерживают кое-какие незначительные дела. А вот месяца через три я последую за вами, — сказал Чэнь Му-нань.

Девятый господин позвал слугу, взял у него поздравительную шкатулку, положил в нее двести лянов серебра и протянул ее Чэнь Му-наню.

— Жду вас у себя. У меня есть к вам кое-какие поручения, и я хочу побеспокоить вас, — сказал Третий господин.

— Я обязательно приду, — пообещал Чэнь Му-нань.

Попив чаю, гости поднялись. Хозяин вышел с ними за ворота, сел в паланкин и проводил их до самого дома. В день отъезда он посадил их в лодку и, простившись, вернулся к себе домой, где его уже ждал Цзинь Сю-и. Он сразу же потащил Чэня в дом Приезжих Гостей. Пин Нян сидела в спальне. Лицо у нее было изжелта-бледное, а вид совершенно измученный…

— Она несколько дней не видела Четвертого господина, и у нее опять возобновились сердечные боли, — объяснил Цзинь Сю-и, а старуха подхватила:

— С детства она привыкла к нежному воспитанию, и у нее появился сердечный недуг, который вспыхивает каждый раз, когда она чем-нибудь расстроена. Четвертый господин не приходил два дня, и она решила, что он ее разлюбил. И вот недуг вспыхнул с новой силой.

Пин Нян молча смотрела на Чэнь Му-наня, и ее глаза наполнились слезами.

— Где у тебя болит? Что надо сделать, чтобы ты поправилась? Какими лекарствами тебя лечили раньше? — засыпал ее вопросами Чэнь Му-нань

— Раньше во время обострения болезни она не могла выпить даже глотка чаю. Бывало, лекарь дает щепотку лекарства, а она его не принимает, боится, что горько. Самое лучшее, давать ей настой из женьшеня. Тогда она поправится, и ничего серьезного не случится, — посоветовала сводня.

— У меня есть с собой деньги: вот вам пятьдесят лянов, немедленно купите на них лечебного корня. А потом я сам принесу для нее самый хороший женьшень, — пообещал Чэнь Му-нань.

Услышав это, Пин Нян с усилием поднялась и прислонилась к вышитой подушке. Вся сжавшись в комочек, она сидела под одеялом, из-под которого была видна ее грудь, прикрытая красной сорочкой.

— Не знаю отчего, но как только меня схватывает этот недуг, на сердце становится невыносимо тяжело, — вздохнула Пин Нян. — Лекари говорят, что если принимать один женьшень, то от этого лишь усиливается жар, а поэтому в отвар женьшеня надо еще добавлять горечавку. Вот тогда появится сон. А то ведь я всю ночь до утра не могу сомкнуть глаз.

— Ну, это не трудно, — утешил ее Чэнь Му-нань. — Завтра я куплю тебе этой горечавки.

— Четвертый господин, в доме гогуна, наверное, женьшень и горечавка берутся на вес, как бы дорого они ни стоили. Но нам, простым смертным, где достать эти лекарства? — вмешался Цзинь Сю-и.

— Не знаю, что такое, но сердце мое исполнено тревоги. Только сомкну глаза и вижу какие-то кошмарные сны. Даже днем меня одолевает страх, — с трудом произнесла опять Пин Нян.

— Ты всегда была слабенькой, не испытывала трудностей, и тебе нельзя волноваться, — сказал Цзинь Сю-и.

— Может быть, ты столкнулась с каким-то духом и обидела его? — спросила сводня. — Я позову монахиню, чтобы она отогнала его заклинаниями.

В этот момент за воротами послышались удары в каменное било, и сводня выбежала за дверь. Оказывается, пришла за месячным подаянием монахиня Бэнь Хуэй из храма Вечного Долголетия.

— А! Госпожа Бэнь! — воскликнула старуха. — Два месяца вас не было видно. Наверное, все это время вы занимались делами Будды?

— Не скрою, почтенная, в этом году судьба храма несчастлива. В прошлом месяце у нас умерла послушница двадцати годов от роду, так что мы даже не могли устроить молебствия в честь Гуань Инь. А как ваша девица?

— Тоже неважно себя чувствует. К счастью, на нее обратил внимание господин Чэнь Четвертый из Тайпинской области. Он двоюродный брат Сюя Девятого из дома гогуна и часто приходит к ней. Но Пин Нян не повезло, снова возобновился сердечный недуг. Навестите ее, — попросила старуха, и они вместе вошли в дом.

— Это господин Чэнь Четвертый из дома гогуна, — представила гостя сводня.

— Господин Чэнь, это наша наставница Бэнь. Женщина очень праведная, — сказал Цзинь Сю-и.

Монахиня Бэнь оглядела знатного гостя, поздоровалась с ним и подошла к кровати больной.

— Мы только что говорили об изгнании злого духа. Почему бы нам не попросить об этом наставницу Бэнь? — проговорил Цзинь Сю-и.

— Я не умею творить заклинания. Я просто пришла проведать Пин Нян, — ответила монахиня и села на край кровати.

Пин Нян была знакома с монахиней, но, увидев сейчас ее желтое лицо и бритую голову, вспомнила сон, который ей приснился несколько дней назад. Монахиня, которая схватила ее во сне, была точно такая же, как эта. Пин Нян охватил страх, и, выкрикнув «спасибо за беспокойство», она накрылась с головой одеялом.

— У нее сейчас скверное настроение, лучше я уйду, — проговорила монахиня и, попрощавшись со всеми, вышла за дверь. Старуха дала ей подаяние, и монахиня, держа в одной руке било, а в другой мешок, удалилась.

Вскоре за ней последовал и Чэнь Му-нань. Вернувшись домой, он дал слуге серебро и приказал купить женьшень и горечавку. В этот момент, опираясь на посох, вошла хозяйка дома, госпожа Дун.

— Четвертый господин, ведь вы совсем здоровы. Зачем же вам нужны женьшень и горечавка? — спросила она. — Я слышала, что за последнее время вы беспутничаете на стороне. Послушайтесь меня, ведь я ваша хозяйка и старый человек. Может, я плохо скажу, но издавна говорится: «Корабли, полные золота и серебра, не покроют долгов в веселых домах». Разве у этих женщин есть совесть! Истратите на них все деньги, и тогда они покажут вам спину. Мне сейчас за семьдесят, и я читаю сутры и каноны, которые слышит богиня Гуань Инь! Разве я могу молча смотреть на то, как вы идете на их удочку?

— Вы правы, и все это я знаю сам. Но женьшень и горечавку мне поручили купить в доме гогуна, — солгал Чэнь Му-нань и, боясь, как бы старуха Дун не начала болтать снова, добавил: — Пойду-ка я сам, а то купят плохой.

Слугу он отыскал уже в лавке. Купив женьшеня и горечавки по полцзиня, он расплатился и осторожно, как драгоценность, понес лекарства в дом Приезжих Гостей. У ворот он услышал звуки трехструнки, — кто-то играл в доме. Оказалось, старуха позвала к дочери слепого гадателя. Чэнь Му-нань вручил старухе лекарства и сел послушать гадание.

— Девице в нынешнем году семнадцать годков. Ее судьба определена в час, день, месяц и год под циклическими, знаками Гэн Инь. При соединении знака Инь со знаком Хай появится знатный господин, звезда которого связана с вашей судьбой. Но вам не благоприятствуют четыре стихии, под влиянием которых звезда Цзиду вмешивается в вашу жизнь и причиняет беспокойства, но она не сможет остановить великого события. Не обижайтесь на мои прямые речи! Я скажу вам, девица, что вашей судьбе вредит звезда Хуагай. Надо запомнить имя одного божества, и тогда вы избавитесь от ее влияния. В будущем от знатного господина вы получите парадную шляпу, накидку из золотой дымки и станете госпожой, — говорил слепой.

Закончив гадание, слепой опять ударил по трехструнке и запел. Затем поднялся, собираясь уходить. Но старуха оставила его пить чай. Она принесла блюдо с печеньем, тарелку с черными финиками и, поставив все это на стол, пригласила его сесть. Служанка налила чай и поднесла чашку слепому.

— Хорошо ли у тебя идут дела в Нанкине? — спросил Чэнь Му-нань.

— Какое там хорошо. Никакого сравнения с прежними временами и быть не может! — воскликнул слепой. — Раньше предсказывали судьбу только мы, слепцы. А за последние годы и зрячие занялись предсказаниями, ну и вконец вытеснили нас! Двадцать лет назад здесь, в Нанкине, жил один Чэнь Хэ-фу, родом из чужих краев. Едва он пришел в город, сразу захватил себе в руки всех больших чиновников. Сейчас его уже нет в живых, но остался его ублюдок-сын, он женился на дочери соседа и живет сейчас рядом со мной. Каждый день грызется по пустякам со своим тестем. Соседям от него нет никакого покоя! Наверное, приду домой, опять услышу его ругань.

И, поблагодарив хозяев, слепой ушел домой. Когда он подошел к маленькому переулку в районе Восточного сада, он действительно услышал перебранку сына Чэнь Хэ-фу и его тестя.

— Ты каждый день гадаешь на письменах и уж несколько десятков вэней всегда получаешь. А домой приносишь только свиные головы и лепешки, да и те сжираешь в одиночку. Ни одного гроша не даешь! Я, что ли, буду за тебя кормить твою жену? Это было бы еще ничего — она моя дочь. Но ты задолжал за свинину, и твои долги спрашивают с меня! Каждый день одни скандалы, что это только за несчастье! — причитал старик.

— Почтенный папаша, заплатили бы вы деньги, если бы сами съели эту свинину? — спросил зять.

— Глупости! Если бы съел я, то конечно бы уплатил! Но только съел ее ты!

— А если бы я дал вам деньги, а вы, почтеннейший папаша, их истратили? Ведь вы вернули бы их?

— Ерунду городишь! Ты должен платить! Когда я тратил твои деньги?

— Но если бы у свиньи не было головы, разве пришли бы ко мне требовать деньги?

Убедившись, что зять потешается над ним, тесть схватил клюку и бросился на него. Слепой, ощупывая дорогу, подошел ближе, чтобы разнять их.

— Господин! — вскричал тесть, весь трясясь от гнева, — что это только за человек! Говорю ему, а он несет какую-то чушь! Как тут не выйти из себя?

— Папаша, никакими глупостями я не занимаюсь. Вина не пью, на деньги не играю, с женщинами не путаюсь. Каждый день за столиком для гадания читаю стихи. Что же в этом плохого? — возмутился зять.

— Но ты не кормишь свою жену и обременяешь мою семью. Разве у меня есть деньги, чтобы кормить ее!

— Если вам не нравится, что она вышла за меня, возьмите ее обратно!

— Негодная тварь! — закричал старик, — что ей делать у меня?

— Найдите ей нового мужа. Вот и все.

— Поганый раб! — вопил старик. — Как хорошо, если бы ты подох или остригся в монахи!

— Умереть — это сразу не выйдет. А вот в монахи я завтра же могу уйти.

— Смотри, я завтра проверю.

Слепой долго слушал эту пустую болтовню, о которой образно говорят: «В зале вместо картин повесили циновки». Потом он вернулся и, нащупывая дорогу посохом, тихо ушел.

На следующее утро сын Чэнь Хэ-фу остриг волосы и вместо шляпы простолюдина, которую он продал, натянул на голову монашеский головной убор. Он пришел к тестю и, сложив ладони рук, промолвил:

— Почтенный отец, бедный монах сегодня расстается с вами.

Сначала тесть опешил, потом из глаз его потекли слезы, и он начал укорять зятя. Но, поняв в конце концов, что делать больше нечего, он велел ему написать бумагу, в которой тот отказывался от его дочери и передавал ее отцу.

С того времени монах Чэнь остался один и зажил привольно, как говорит пословица: «Без жены на душе легко, а если и мясо есть — все дела сворочу». Каждый день на деньги, вырученные от гадания, он покупал мяса. Наевшись до отвала, он садился на мосту Литературной Добродетели за свой гадательный столик и принимался читать стихи.

Прошло полгода. Как-то к нему пришел Дин Янь-чжи, товарищ по гаданию.

— Когда ты купил эти стихи? — спросил он, увидев в руках Чэня книгу.

— Дня четыре назад, — ответил тот.

— Эти стихи сложили на озере Шея Иволги в тот год, когда Ху Третий устроил на этом озере большой пир и пригласил на него известных ученых: Чжао Сюэ-чжая, Цзин Лань-цзяна, Ян Чжи-чжуна, Куан Чао-жэня и Ма Чунь-шана. Они слагали стихи на определенную рифму. Я еще помню, что Чжао Сюэ-чжаю досталась рифма «ци». Стихотворение начиналось словами: «Озеро словно шея иволги. Вечернее солнце опустилось». Эта строка послужила темой. К ней стали присоединять фразу за фразой, не затрагивая тему о пирах в других местах.

— Обо всем этом надо спрашивать у меня. Откуда тебе знать? — пренебрежительно бросил монах Чэнь. — Хозяином пира на озере Шея Иволги был вовсе не Третий Ху, а третий и четвертый сыновья наставника Лоу. В то время мой покойный отец был на короткой ноге с братьями Лоу. На этом пиру присутствовали мой отец, господин Ян Чжи-чжун, Цюань У-юн, Ню Бу-и, Цюй Шэнь-фу, Чжан Железная Рука, двое хозяев и сын господина Яна — всего девять человек. Об этом сам отец говорил. Мне да не знать!

— Что же, по-твоему, стихи за господина Чжао Сюэ-чжая и Цзин Лань-цзяна кто-нибудь другой написал? Ну, подумай, ты бы мог их написать? — спросил Дин Янь-чжи.

— Ты заблуждаешься! Эти стихи Чжао Сюэ-чжай написал на озере Сиху, а не на озере Шея Иволги.

— Но там же ясно сказано: «Озеро словно шея иволги». Почему же ты говоришь, что он написал их на другом озере? В этой книге собраны стихи, написанные многими знаменитыми людьми. Вот, к примеру, Ма Чунь-шан. Он никогда не умел писать стихи. Откуда же взялось у него стихотворение, помещенное в этой книге?

— Какая чушь! Ма Чунь-шан и Цюй Шэнь-фу сочинили уйму стихов. Хотя откуда тебе знать это!

— Я их не видел, а ты, конечно, видел! Откуда тебе знать, что на том пиру никто совсем и не писал стихов! Ничего не знаешь, а споришь!

— Ерунду ты несешь! Разве возможно, чтобы известные люди, собравшись на пир, не писали стихов! Судя по твоим словам, твой отец и не присутствовал тогда на озере Шея Иволги, а если он присутствовал, то, значит, был известным человеком, и, значит, ты не его сын.

— Что ты болтаешь! — рассвирепел Чэнь. — Кто в Поднебесной осмелится назвать чужого человека своим отцом!

— Чэнь Сы-юань, пиши-ка лучше свои стихи и не выдавай себя за сына господина Чэнь Хэ-фу!

Монах окончательно рассвирепел.

— Молокосос, с кем ты разговариваешь? Выскочка, прочитал несколько стихов Чжао Сюэ-чжая и своим поганым языком стал осквернять имена известных людей!

— По-твоему, я не имею права говорить о них? — вскочил Дин Янь-чжи. — Подумаешь, какой известный человек выискался!

Отчаянно ругаясь, они схватились за воротники и стали дубасить друг друга. Монах получил несколько затрещин, и его бритая голова сильно разболелась. Когда они, догоняя друг друга, оказались на середине моста, монах, прицелившись, решил столкнуть своего противника в реку, но Дин Янь-чжи изловчился, пнул его ногой, и тот, отчаянно крича, кубарем покатился под мост.

Проходивший мимо Чэнь Му-нань увидел лежащего на земле монаха, поспешно поднял его и спросил:

— Что случилось?

Узнав Чэнь Му-наня, монах показал рукой на мост и простонал:

— Этот ничего не знающий Дин Янь-чжи уверяет, что хозяином пира на озере Шея Иволги был третий сын Ху! Когда я рассказал ему, как все было на самом деле, он стал со мной препираться, под конец обвинил меня в том, что я выдаю себя за сына чужого отца! Как он смеет так говорить?

— Неужели это так важно, чтобы поднимать скандал? Конечно, Дин Янь-чжи не должен был говорить, что вы выдаете постороннего человека за своего отца. В этом он, безусловно, виновен! — подтвердил Чэнь Му-нань.

— Вы не понимаете, Четвертый господин, — вмешался в разговор Дин Янь-чжи. — Разве я не знаю, что он сын Чэнь Хэ-фу? Но он стал изображать из себя известного ученого, и этого я не мог вынести!

— Вы же свои люди, к чему же ссориться? — улыбнулся Чэнь Му-нань. — Если Чэнь Сы-юань выставляет себя известным ученым, как бы жили тогда доктор Юй и Чжуан Шао-гуан? Пойдемте выпьем по чашке чая, вы помиритесь, и в будущем больше не оскорбляйте друг друга!

С этими словами Чэнь Му-нань повел их в чайную, расположенную по соседству с мостом. Когда они поднялись из-за стола, монах сказал:

— Я слышал, что ваш двоюродный брат хочет взять вас с собой в Фуцзянь. Почему же вы остались?

— Вот в связи с этим я и искал вас. Погадайте, когда мне можно отправиться в путь?

— Господин, разговоры о гадании на письменах — это ловкий обман. Если вы хотите ехать, выбирайте день сами — и все. Зачем еще гадать! — вмешался Дин Янь-чжи, но его тут же перебил монах:

— Четвертый господин, еще полгода назад мы не могли бы встретиться с вами, даже если бы вы хотели. На второй день, после моего пострижения я пошел к вам со своими несовершенными стихами просить у вас совета, но хозяйка Дун сказала, что вы где-то веселитесь. Где вы пропадаете? Почему вы сегодня прогуливаетесь здесь один, без слуги?

— Пин Нян из дома Приезжих Гостей очень любит мои стихи, и я часто бываю у нее, — ответил Чэнь Му-нань.

— О! В веселом заведении тоже любят таланты, это очень мило! — воскликнул Дин Янь-чжи и обратился к монаху: — Подумай только! Женщина, а занимается стихами. Что же говорить о великих мужах! Конечно, на озере Шея Иволги они писали стихи!

— Чэнь Сы-юань прав, — сказал Чэнь Му-нань. — Лоу Юй-тин мой названый дядя. В те годы лучшими его друзьями были Ян Чжи-чжун и Цюань У-юн. А они славились отнюдь не стихами.

— Я слышал, что господин Цюань У-юн впоследствии совершил какой-то проступок. Не знаю только, чем это кончилось, — проговорил монах Чэнь.

— Его оклеветали несколько сюцаев. Но потом его оправдали, — ответил Чэнь Му-нань.

После недолгой беседы монах Чэнь и Дин Янь-чжи простились и ушли, а Чэнь Му-нань, расплатившись за чай, отправился в дом Приезжих Гостей. Старуха вместе с цветочницей собирала большой букет цветов кассии.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — засуетилась она.

— Я поднимусь сначала к Пин Нян.

— Ее сегодня нет дома. Она отправилась на пирушку в дом Легкого Дыма, — ответила сводня.

— Я пришел попрощаться: уезжаю в Фуцзянь, — проговорил Чэнь Му-нань.

— Уже уезжаете? А вернетесь назад? — забеспокоилась старуха.

Служанка принесла для гостя чашку чая. Он оказался не очень горячим. Чэнь Му-нань отхлебнул глоток и отставил чашку.

— Даже чай не могут вскипятить как следует, — проворчала старуха и, бросив в сторону цветочный шар, пошла в людскую отчитывать служанку. Видя, что на него не обращают внимания, Чэнь Му-нань вышел. Через несколько шагов он чуть не столкнулся с торговцем, который сразу же поднял крик:

— Господин Чэнь Четвертый, будьте же справедливы! Зачем заставляете меня гоняться за вами?

— Ведь у вас такая большая лавка, а вы беспокоитесь из-за каких-то нескольких десятков лянов. Вот улажу дела, уплачу вам сполна, — урезонивал его Чэнь Му-нань.

— Сейчас даже ваших слуг не сыщешь. У вас в доме ко мне вышла лишь госпожа Дун. Но разве удобно скандалить с женщиной?

— Не беспокойтесь! — повторил Чэнь Му-нань. — Как говорит пословица: «Монах убежит, но храм останется на месте». Я все улажу, завтра приходите ко мне:

— Не забудьте оставить деньги дома, не заставляйте нас попусту бегать, — попросил торговец и ушел.

Вернувшись домой, Чэнь Му-нань подумал:

«Дело дрянь. Слуги разбежались, к сводне в дом не пойдешь — деньги кончились; остались лишь одни долги. Надо свертывать пожитки да убираться в Фуцзянь».

И, скрыв все от хозяйки, Чэнь Му-нань испарился, подобно дыму.

На следующий день торговец женьшенем явился чуть свет. Он долго ждал в прихожей, но никто не появлялся. Наконец в дверь постучались, и в дом вошел незнакомец, помахивая разукрашенным и исписанным стихами веером из белой бумаги. Торговец поднялся и спросил:

— Как ваша уважаемая фамилия?

— Меня зовут Дин Янь-чжи. Я принес свои новые стихи и пришел попросить совета у господина Чэня Четвертого.

— Я его тоже жду, — проговорил торговец женьшенем.

Время шло, но никто не выходил. Тогда торговец подошел к экрану, закрывающему дверь, и несколько раз постучал. Через некоторое время к ним вышла, опираясь на посох, старуха Дун.

— Кого вам? — спросила она.

— Я ищу господина Чэня Четвертого, чтобы получить деньги, — заявил торговец.

— Ах, его? Вам надо идти к воротам Гуань Инь, — ответила Дун.

— Может быть, он у вас оставил деньги? — испуганно спросил торговец.

— Что вы говорите! Он даже меня надул с платой за дом! С тех пор как он потерял голову от этой красотки из семьи Чжан в доме Приезжих Гостей, он совсем заврался, погряз в долгах. Так что вы здесь отнюдь не первый!

Услышав слова хозяйки, торговец совсем упал духом, как тот немой, что увидел мать во сне, но не мог высказать свое горе.

— Не огорчайтесь. Ведь этим горю не поможешь. Идите лучше домой. Господин Чэнь человек ученый и вас не обманет. Вернется и возвратит вам все, — стал успокаивать его Дин Янь-чжи,

Торговец еще поскандалил, потопал ногами, но делать было нечего, и ему пришлось уйти, а за ним, обмахиваясь веером и покачиваясь из стороны в сторону, вышел и Дин Янь-чжи.

«А ведь женщины тоже могут оценить стихи!.. — подумал он. — Я никогда не был ни в одном из шестнадцати веселых домов! Почему бы мне не повеселиться на деньги, что я скопил за гадание?»

Приняв такое решение, Дин Янь-чжи вернулся домой. Он переоделся в довольно поношенное, но еще не ветхое платье, надел шляпу ученого и, сунув свиток со стихами под мышку, отправился в дом Приезжих Гостей. При виде его неказистой фигуры служанка спросила, что ему надо.

— Я пришел поговорить о стихах с вашей девушкой, — ответил Дин Янь-чжи.

— Тогда давайте деньги, — сказала служанка и достала безмен с желтой ручкой.

Дин Янь-чжи вытащил из-за пазухи сверток, в котором оказались кусочки серебра общим весом в два ляна, четыре цяня и пять фыней.

— Не хватает пяти цяней и пяти фыней, — заметила служанка.

— Вот встречусь с девушкой, тогда добавлю, — пообещал Дин Янь-чжи и поднялся наверх.

Увидев Пин Нян, читавшую руководство по игре в облавные шашки, он отвесил ей глубокий поклон.

Пин Нян показалось это смешным, но она предложила гостю присесть и спросила, зачем он пришел.

— Я давно слышал, что вы очень любите стихи. Вот я и явился к вам за советом со своим невежественным творением.

— По правилам нашего заведения мы стихи бесплатно не смотрим. Сначала выкладывайте деньги на цветы.

Дин Янь-чжи долго шарил за пазухой, но наконец вытащил двадцать медяков и положил их на стол грушевого дерева.

— Эти гроши можете отдать своднику из веселого дома Ичжэн в переулке Фынцзясян, а мой стол не пачкайте! — расхохоталась Пин Нян. — А ну, забирайте живей эту мелочь, да купите себе печеных лепешек!

От стыда лицо Дин Янь-чжи покрылось багровыми пятнами, он опустил голову, взял свиток со стихами и, положив его за пазуху, тихо спустился вниз.

Старуха уже узнала о том, что на Пин Нян позарился какой-то дурачок. Поднявшись наверх, она спросила Пин Нян:

— Сколько лянов ты взяла у этого дурачка? А ну, давай их сюда. Мне надо купить атласу.

— Откуда у него может быть серебро! Он выложил всего двадцать медяков. Буду я их брать у него! Высмеяла его, он и убрался.

— Тоже мне, соблазнительница! Заманила этого дурня, нет чтобы потребовать от него солидный куш, так она его отпустила! Тебе все время деньги дарят, а ты поделилась со мной хоть грошом? — вскричала старуха.

— Сколько денег я для вас заработала и все еще виновата? Что вы из мухи делаете слона? Вот подождите, выйду замуж и стану госпожой! Скажите спасибо, что я ничего не говорю о том, что вы прислали ко мне в светелку этого дурня! А вы еще ворчите!

Рассвирепевшая старуха подскочила к Пин Нян и ударила ее по лицу. Пин Нян упала на пол, волосы ее растрепались.

— Что я сделала плохого, что терплю такие мучения, — зарыдала она. — У вас есть деньги! Что вам печалиться, если от вас ушел один человек? Отпустите меня!

Плача и ругаясь, Пин Нян стала искать нож, чтобы перерезать себе горло. Однако ножа не было. Тогда она потребовала веревку, чтобы повеситься. Волосы рассыпались по ее плечам. Старуха уже стала раскаиваться, что затеяла ссору.

Она позвала служанку, и они вдвоем начали уговаривать девушку. Но Пин Нян не успокаивалась и криками призывала смерть. Делать было нечего. По ее настоянию попросили Бэнь Хуэй из храма Вечного Долголетия принять Пин Нян в послушницы. Девушка остригла волосы и стала монахиней.

В дальнейшем произошло то, о чем говорится в таких словах:

Но об этом мы узнаем из следующей главы.

В ГЛАВЕ ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТОЙ, в связи с беседами о прошлом и думами о грядущем, рассказывается о новых героях, а также о том, как звуки лютни выражали течение воды и высоту гор

К двадцать третьему году эры правления Вань-ли[280] известные мужи Нанкина мало-помалу исчезли. Люди поколения доктора Юя уже состарились, некоторые из них умерли, а многие разъехались в разные стороны или замкнулись в своих кабинетах, уйдя от мирских дел. Не встречались талантливые мужи на пиршествах и литературных собраниях. Пропали мудрецы, занимающиеся обсуждением ритуалов, музыкой и сочинениями. Удачливые стали считаться талантливыми, а неудачники — глупцами. Доблестные и богатые рыцари стали кутилами без гроша за душой и в бедности влачили жалкое существование.

Пусть вы писали бы, как Ли Тай-бо и Ду Фу, или своими поступками походили бы на Янь Хуэя и Цзэн Чаня[281], к вам все равно бы никто не зашел. Вот почему в крупных семьях на пирах по случаю совершеннолетия, на свадьбах, похоронах и во время жертвоприношений за столом стали говорить только о повышении в должности, назначении на новое место и о разжаловании. Даже бедные ученые писали свои сочинения, подлаживаясь под общий тон.

И все же среди простого народа появилось несколько выдающихся людей. Одного из них, который умел писать, звали Цзи Ся-нянем. С детства у него не было ни семьи, ни профессии, и пристанищем ему служил двор храма. Когда монахи били в колотушку и садились за свою скромную трапезу, он тоже доставал плошку и ел вместе с ними. И монахи не гнушались его обществом.

Он хорошо умел писать иероглифы, но не хотел подражать древним каллиграфам. Он создал свой стиль и писал на свой манер. Когда кто-нибудь просил его написать что-либо, он целый день постился, прежде чем взять кисть в руки. Весь следующий день он посвящал растиранию туши и никогда не разрешал делать это другим. Чтобы написать парную надпись в четырнадцать знаков, он расходовал полчашки туши. Он пользовался теми кистями, которые другие выбрасывали за негодностью. Когда же садился писать, человека четыре должны были стряхивать пыль с бумаги. И если это делали недостаточно тщательно, он начинал ругаться и даже бросался на нерадивых с кулаками. Нельзя было принуждать его, надо было ждать, когда он сам пожелает сесть за стол, и тогда он трудился с радостью. Но если у него не было желания, то он не писал никому, будь то князь или герцог, полководец или министр. Никакими деньгами его нельзя было прельстить!

Он был скромен в одежде, носил ветхий халат и донельзя рваные туфли, сплетенные из травы. Каждый день он что-нибудь писал. На деньги, которые он получал за это, покупал еду. Оставшиеся гроши он за ненадобностью отдавал беднякам, иногда совсем незнакомым людям.

Как-то во время снегопада он отправился к приятелю. Своими рваными травяными туфлями он сильно наследил в кабинете хозяина. За вспыльчивый характер тот недолюбливал его. Не решаясь открыто высказать свое недовольство, он сказал только:

— Уважаемые туфли господина Цзи пришли в негодность. Неплохо было бы купить новую пару.

— У меня нет денег, — отрезал Цзи Ся-нянь.

— Напишите мне что-нибудь, а я подарю вам туфли, — предложил хозяин.

— Нужны мне ваши туфли! Что, у меня своих нет?

Хозяину было не по себе оттого, что рядом с ним сидит такой грязный гость. Он вышел и пришел с парой туфель.

— Пожалуйста, господин Цзи, переоденьтесь, а то боюсь, что вашим ногам будет холодно!

Цзи Ся-нянь вскипел и, не попрощавшись, пошел к двери.

— Подумаешь, какое важное место ваш дом, — бормотал он. — Им, видите ли, не нравится, что я сижу здесь в своих туфлях! Да я своим посещением оказываю вам честь! Не видел я ваших туфель!

Он вернулся в храм Небесного Предела и, возмущенно бормоча, вместе с монахами принялся за еду.

Насытившись, он заметил, что в монашеской келье стоит ящичек с самой лучшей тушью.

— Вы хотите писать этой тушью? — спросил он.

— Ее подарил мне вчера внук цензора Ши, — ответил монах. — А я хочу подарить ее какому-нибудь крупному покровителю.

— Хорошо бы написать ею пару изречений, — промолвил Цзи Ся-нянь. Не обращая внимания на окружающих, он принес из своей комнаты большую плиту для растирания туши. Затем выбрал лучшие куски туши, подлил воды и, усевшись на кушетке, принялся растирать их. Монах, который уже знал его нрав, стал нарочно подзадоривать его.

Пока Цзи Ся-нянь с воодушевлением занимался этой работой, вошел служка и доложил о приходе господина Ши с моста Сяфоуцяо. Монах поспешил навстречу гостю. Внук цензора Ши вошел в комнату созерцания и заметил Цзи Ся-няня, но не поздоровался с ним, а тот тоже хранил молчание. Внук Ши отошел с монахом в сторону, и они принялись беседовать.

Растерев тушь, Цзи Ся-нянь вытащил лист бумаги и расстелил его на столе. Затем позвал четырех младших монахов и приказал им держать бумагу. Цзи Ся-нянь взял в руки старую кисть, обмакнул ее в тушь и, едва взглянув на лист, одним росчерком вывел целую строку. В этот момент монах, который придерживал бумагу правой рукой, чуть шевельнулся, Цзи Ся-нянь ударил его, и тот, скорчившись, завопил от боли. Услышав его стоны и крики, старый монах поспешно бросился к нему. Цзи Ся-нянь что-то в гневе кричал. Успокаивая его, старый монах сам стал держать бумагу вместо пострадавшего и предложил писать дальше. Внук цензора Ши тоже подошел посмотреть, но вскоре простился с монахом и ушел.

На следующий день в храм Небесного Предела пришел мальчик из дома Ши и спросил:

— Здесь живет каллиграф Цзи?

— А зачем он тебе? — спросил тот.

— Мой господин просит его прийти завтра писать, — ответил слуга.

— Ладно, — буркнул Цзи Ся-нянь. — Сегодня его нет дома, а завтра я ему скажу, чтобы он пришел.

На следующий день он явился в дом Ши у моста Сяфоуцяо и хотел уже войти в ворота, как вдруг его остановил привратник:

— Кто ты такой, что лезешь в дом?!

— Я пришел писать, — ответил Цзи.

В этот момент из дома вышел мальчик-слуга.

— А, это вы! — воскликнул он. — Вы тоже умеете писать? — и, оставив гостя в открытом зале, пошел докладывать.

Как только внук цензора Ши вышел из-за ширмы, Цзи Ся-нянь набросился на него с ругательствами:

— Кто вы такой, что приказываете мне писать! Я не хочу ваших денег, не завидую вашему могуществу и не собираюсь пользоваться вашей благосклонностью! Как вы смели приказывать мне!

Он кричал так громко, что этот шэньши не мог даже рта открыть, и в конце концов, весь съежившись, ретировался.

Не переставая ругаться, Цзи Ся-нянь возвратился в храм Небесного Предела.

Вторым замечательным человеком был продавец бумажных фитилей для разжигания огня. Его звали Ван Тай. Его предки торговали овощами у башни Трех Таблиц. Отец же обеднел и вынужден был продать огород. Ван Тай с детства больше всего любил играть в облавные шашки. Когда отец умер, у Ван Тая не осталось средств к существованию, и он каждый день стал продавать фитили у заставы Сидящего Тигра.

Как-то в храме Тонкого Мышления близ водоема Черного Дракона устроили храмовый праздник. Было начало лета, и в водоеме плавали молодые листья лотоса. На территории храма стояло много павильонов и беседок, между которыми извивались дорожки. Много посетителей приходило сюда развлечься.

Ван Тай тоже вошел в храм и, обойдя его вокруг, очутился под ивой, в тени которой стояли каменная плита, а по бокам — четыре каменных сиденья. Несколько почтенных чиновников обступили двух сидящих, которые играли в облавные шашки. Один из игроков, одетый в дорогое платье голубого цвета, проговорил:

— Наш господин Ма как-то играл с начальником соляного приказа в Янчжоу. На кон ставили сразу по сто десять лянов. И представьте, господин Ма выиграл более двух тысяч лянов!

— Еще бы, он самый известный игрок Поднебесной, — заметил молодой человек, одетый в халат цвета яшмы. — Лишь господин Бянь может противостоять ему, если получит вперед две пешки, а чтобы научиться играть так, как играет господин Бянь, надо немало потрудиться!

Ван Тай робко приблизился, чтобы украдкой поглядеть на игру. Увидев, в каком он рубище, слуга оттолкнул его и не разрешил даже приблизиться.

— А ты что, тоже кое-что смыслишь в игре? — спросил человек, занимающий место хозяина.

— Немного смыслю, — проговорил Ван Тай и, взглянув на играющих, рассмеялся.

— Ты что ухмыляешься? Может быть, думаешь нас переиграть? — спросил тот, которого звали Ма.

— Могу попробовать, — согласился Ван Тай.

— Кто ты такой, что собираешься играть с самим господином Ма?! — воскликнул хозяин.

— Если он такой храбрый, пусть сядет в лужу!

— Пусть узнает, что значит вмешиваться в господскую игру! — сказал господин Бянь.

Ван Тай не стал отказываться. Он поставил пешку и предложил Ма начать. Всем показалось это очень смешным. Сделав несколько ходов, Ма почувствовал, что его противник — игрок необычный. А когда половина доски оказалась заставленной фигурами, господин Ма поднялся и воскликнул:

— Я проиграл половину пешек!

Окружающие не могли прийти в себя от изумления.

— Судя по обстановке, господин Ма, кажется, потерпел небольшое поражение, — произнес наконец Бянь.

Удивлению господ не было границ, и они потащили Ван Тая к себе пить вино.

— Разве есть в Поднебесной удовольствие более приятное, чем сразить паршивенького игрока! Я разбил неудачливого партнера и весьма этому рад. Зачем мне еще вино? — расхохотался Ван Тай и ушел, даже не оглянувшись.

Был еще один владелец чайной Гай Куань, который некогда владел ломбардом. Ему едва минуло двадцать лет, а у него уже водились деньги, и он открыл ломбард. У него был участок земли и заливной луг. Родня Гай Куаня считалась зажиточной, но он не любил родственников за грубые манеры и предпочитал каждый день сидеть в своем кабинете, читать книги или писать стихи. Кроме того, Гай Куань любил живопись и со временем стал превосходно рисовать. К нему зачастили поэты и художники. Хотя их стихи и картины были значительно хуже, чем у него, он, почитая превыше всего на свете талант, оставлял их у себя, потчевал вином и угощениями, разговаривал с ними и смеялся. Если у них не было денег для каких-нибудь важных дел, вроде обряда, совершеннолетия, свадьбы, похорон или жертвоприношения, они всегда обращались к нему, и он не отказывал им, пусть это было несколько десятков или даже сотен лянов.

Приказчики, видя необычайную щедрость своего хозяина, втихомолку называли его дурнем. Они стали обманывать его и в конце концов разорили. А тут еще за последние годы участились наводнения. Из-за этого его земля приносила одни убытки. Нашлись дельцы, которые посоветовали ему продать участок. Покупатель заявил, что земля истощилась и будет давать скудный урожай. Участок стоил не менее тысячи лянов, а покупатель дал за него всего шестьсот. Но делать было нечего, и Гай Куань продал землю. Полученное серебро он не сумел использовать с прибылью и день за днем отвешивал его для ежедневных расходов. Через некоторое время деньги иссякли. Пришлось Гай Куаню жить на доход, который давал заливной луг.

Но судьба у него была несчастливая: по вине бессовестных слуг на заливном лугу несколько раз вспыхивал пожар, и десятки тысяч даней сухого тростника сгорело дотла. Головешки, оставшиеся от пожара, имели причудливый вид и походили на камни с озера Тайху. Когда слуги показали их хозяину, они ему очень понравились, и он перенес их в дом.

— Их нельзя оставлять. Они принесут несчастье! — советовали ему домашние, но он не поверил и оставил их в своем кабинете. Когда не стало и заливного луга, слуги покинули его.

Через полгода ему пришлось так туго, что он продал свой большой дом и, чтобы не умереть с голоду, переехал в хижину. А еще через полгода, похоронив свою жену, продал и эту хижину, а сам с сыном и дочерью снял две комнаты в глухом переулке и открыл там чайную. В одной комнате он поместил детей, а другую приспособил для посетителей. Поставил в ней несколько столов, у задней стены — плиту, а справа сколотил стойку, за которой поместил два жбана, наполненных дождевой водой.

Едва начинало светать, как он вставал, сам разводил огонь, разогревал на плите воду и, усевшись за стойку, принимался читать стихи или рисовать. На стойке красовалась ваза, в которой всегда стояли свежие цветы, а рядом с вазой громоздилась огромная стопка древних книг. Все вещи в доме были проданы, и только с этими любимыми книгами он не соглашался расстаться. Когда кто-нибудь приходил и усаживался за стол, он откладывал книгу и подносил гостю чайник и чашку. Прибыль от чайной была очень незначительна. На каждом чайнике он зарабатывал всего один цянь, а так как в день посетители выпивали не более шестидесяти чайников, то получалось, что Гай Куань зарабатывал всего шестьдесят монет, а то и меньше. Этого едва хватало на дрова и рис.

Однажды, когда Гай Куань, по обыкновению, сидел за своей стойкой, к нему пришел потолковать сосед. Заметив, что Гай Куань все еще носит летнюю холщовую одежду, несмотря на то что наступила десятая луна, старик сказал:

— Жизнь у вас очень тяжелая. А бывало, сколько людей пользовались вашей добротой! Но теперь никто и не заглянет. У вас ведь есть родственники, и дела у них идут хорошо. Почему бы вам не посоветоваться с ними? Заняли бы побольше денег и открыли крупное предприятие.

— Уважаемый господин! — ответил хозяин чайной. — Ведь не зря говорят: «Друзей выбирают — смотрят, богат ты иль беден. Знакомясь с тобой — глядят, высоко стоишь или низко». Когда я был богат, хорошо одет и имел много слуг, я был по душе моим родственникам. Но сейчас, когда я дошел до такой бедности, я не пойду к ним, даже если они и не отвергнут меня. Мне самому будет у них не по себе. А те, кто, как вы говорите, пользовались моей добротой, сами бедняки. Откуда им взять деньги, чтобы вернуть мне долги! Они сейчас там, где есть деньги. Разве они придут ко мне! А если я сам навещу их, то это только вызовет их гнев. Какой же смысл говорить об этом!

Видя печаль Гай Куаня, сосед попытался развлечь его:

— Уважаемый господин, в вашей чайной — как в пустыне. Очевидно, никто сегодня не придет. Пойдемте за Южные ворота, прогуляемся, благо погода хорошая.

— Что может быть лучше! Но кто будет заказывать угощение?

— Не беспокойтесь, у меня есть несколько фыней серебра, и мы на них что-нибудь купим.

— Опять приходится беспокоить вас, — проговорил Гай Куань.

Однако он приказал сыну смотреть за чайной, а сам вместе с соседом отправился за Южные ворота. В монастырской харчевне на пять фыней они взяли самой простой пищи, и, когда сосед расплатился за нее и дал слуге на чай, они отправились в храм Баоэньсы. Осмотрев южную галерею, обитель Трех Буддийских Сокровищ, большой чан, они купили у ворот пакет со сладостями и отправились в чайную, расположенную позади пагоды с реликвиями.

— Сейчас мир уже не тот, — проговорил сосед. — В храм Баоэньсы ходит мало народу. Даже вот этих сладостей и то стали покупать меньше, чем лет двадцать назад.

— Вам уже под семьдесят, и вы многое перевидали на своем веку. Вам, наверное, особенно заметно, как все изменилось. Вот я, к примеру, умею немного рисовать. Ведь если бы были живы великие мужи, вроде доктора Юя, разве я печалился бы о чашке риса! А вот сейчас в своих невзгодах дошел до такого бедственного положения!

— Если бы вы не напомнили, я бы совсем забыл, — проговорил сосед. — Налево от холма Дождевых Цветов есть храм Тай Бо, который восстановил господин Чи из Цзюйжуна. В тот год он предложил доктору Юю руководить церемонией. Как это торжественно выглядело! Мне тогда было только двадцать лет. Я пытался протиснуться сквозь толпу, даже шапку потерял. А сейчас… Как жаль, что никто не ухаживает за храмом! Все пришло в запустение, постройки обвалились. Когда напьемся чаю, пойдемте посмотрим, что делается внутри.

Они съели бобовый сыр с говядиной, расплатились и вышли. Поднимаясь к вершине холма, они увидели слева главное здание храма Тай Бо. Половина крыши рухнула. Перед воротами шесть мальчуганов играли в мяч. Створка массивных ворот лежала на земле.

Они вошли внутрь. На крыльце храма несколько женщин отбирали листья пастушьей сумки. Створчатые перегородки исчезли. Они прошли к задней башне, в которой было пять помещений. Башня еще держалась, но между этажами не было ни одной доски. Когда они обошли башню со всех сторон, Гай Куань со вздохом сказал:

— Такой прославленный храм, и совершенно развалился! И никто не собирается его восстанавливать. Сколько богачей выкладывают тысячи лянов серебра, чтобы построить храмы для буддистов и даосов, но никто не хочет восстановить этот храм, воздвигнутый в честь наимудрейшего человека.

— Помню, в тот день господин Чи накупил множество утвари древнего образца и сложил ее в несколько сундуков в нижнем этаже башни, — продолжал старик. — А теперь даже сундуки исчезли!

— Когда вспоминаешь, что здесь было раньше, душу охватывает такая тоска! Пойдемте лучше обратно.

И они медленно вышли из храма.

— Давайте поднимемся выше, — предложил сосед.

На другой стороне реки виднелись горы, подернутые легкой, почти прозрачной, зеленоватой дымкой. По реке скользили одинокие лодки, можно было даже рассмотреть на них паруса и мачты. Багровый диск солнца величественно закатывался за гору. Полюбовавшись на эту картину, Гай Куань и его спутник медленно спустились вниз и вернулись в город.

Еще с полгода Гай Куань торговал чаем. А на следующий год в третью луну один человек предложил ему учительствовать в его доме за восемь лянов серебра в год.

И вот еще один удивительный человек, портной Цзин Юань, которому было уже за пятьдесят. Он работал в своей портняжной мастерской на улице Трех Гор, а в свободное время играл на лютне и писал. Но больше всего на свете он любил слагать стихи. Друзья и знакомые спрашивали его:

— Если ты хочешь стать образованным человеком, зачем тебе заниматься этим ремеслом? Не лучше ли познакомиться с учеными людьми?

— Я не собираюсь стать образованным, — отвечал он. — Просто поэзия пришлась мне по нраву и отвечает моим настроениям, поэтому-то я постоянно совершенствуюсь в поэзии. Что касается моего презренного ремесла, то оно завещано мне дедом и отцом. Разве портновское ремесло оскверняет тех, кто владеет грамотой и читает книги? К тому же у этих ученых свой взгляд на жизнь, они не любят заводить знакомства с нашим братом. А сейчас я каждый день зарабатываю до семи фыней серебра, этого мне вполне достаточно. Буду я играть на лютне или писать стихи — все это зависит от меня самого. Я не гонюсь за чужим богатством и не прислуживаюсь перед другими. Разве не приятно быть хозяином самому себе?

Слушая его речи, приятели постепенно отошли от него. Однажды после обеда, воспользовавшись перерывом в работе, Цзин Юань решил пойти на гору Цинляншань — уединенное и тихое местечко к западу от города. Там жил его старый друг по фамилии Юй.

Он не читал книг и не занимался никаким ремеслом. Он вырастил пятерых сыновей, из которых старшему было за сорок, а младшему уже больше двадцати лет. Старик следил, как его сыновья работают в саду. А сад был огромный, он раскинулся на площади в триста му. В самом центре на открытом месте цвели всевозможные цветы, возвышались искусственные каменные горки. Здесь под развесистыми могучими утунами в несколько обхватов, которые он посадил собственными руками, старик построил себе шалаш из травы. Посмотрев, как сыновья поливают сад, старик шел в свой шалаш, разводил огонь и кипятил чай. Затем он принимался пить его, то и дело любуясь на свежую зелень своего сада.

Когда в тот день Цзин Юань пришел к нему, старик встретил его с радостью и спросил:

— Долго я не видел старшего брата. Опять вы работой завалены?

— Да. Сегодня только разделался и решил повидать вас.

— Вот и хорошо. Я как раз заварил свежий чай. Пожалуйста, отведайте чашечку, — предложил старик.

Цзин Юань уселся и, осушив чашку, похвалил:

— У этого чая и цвет, и аромат, и вкус — все совершенство. Где это вы достали такую замечательную воду?

— У нас здесь, к западу от города, не то что у вас, на юге. Во всех колодцах вода на редкость хороша, — ответил старик.

— В древности, спасаясь от смут, люди бежали к Персиковому источнику. А я вот, глядя сейчас на вас, подумал: зачем нужен какой-то Персиковый источник, когда можно, как вы, жить себе без забот и в свое удовольствие в горном лесу, вблизи города, прямо как небожитель!

Жаль только, что я такой невежда и ничего не умею делать. Вот, к примеру, вы умеете играть на лютне. Это редкий дар! Сейчас, наверное, вы еще лучше стали играть? Когда же мне приведется послушать вас?

— Это не трудно, — ответил Цзин Юань. — Если не побрезгуете моей музыкой, то я завтра же приду с лютней.

И, поболтав с хозяином еще немного, Цзин Юань вернулся домой.

На следующий день он бережно завернул лютню и отправился в сад старика. Тот, поджидая гостя, заранее разжег в курильнице благовония. Перекинувшись с гостем парою фраз, старый Юй взял у Цзин Юаня лютню и положил ее на каменную скамью. Гость сел на циновку, подле него расположился старик. Цзин Юань настроил струны и заиграл. Звонкие переливы музыки наполнили лес, и даже птицы среди ветвей замерли, прислушиваясь к чудной игре. Но через мгновенье веселая мелодия внезапно умолкла, сменившись печальной, нежной, проникающей до самых глубин души. Старика Юя охватила такая печаль, что он заплакал. Скоро они простились, но с этого времени стали часто встречаться.

Читатель!

Неужели в будущем не будет ни одного мудреца или благородного мужа, который мог бы попасть в «Неофициальную историю конфуцианцев»?

В стихах говорится: