Неожиданные встречи

В УРОЧИЩЕ СОРБУЛАК

После долгого пути я увидел вдали большую бессточную впадину Сорбулак. Я сразу узнал ее. Она оказалась такой же, как и много лет назад, — зеленой, пышной, украшенной красными маками. Только теперь на месте солончака блестело, отливая синевой неба, озеро: многоснежная зима и обильные весенние дожди заполнили почти до краев эту бессточную впадину. Голые белые берега да редкие шапки солянок отличали ее от настоящего озера.

Вблизи Сорбулака на холмах кое-где виднелись домики чабанов на месте зимовок скота. Но степь была безлюдна, тиха, и природа казалась задумчивой. Далеко на горизонте в прозрачном воздухе, промытом недавними дождями и освеженном ночными ветрами, синей полоской виднелся хребет Заилийского Алатау.

Над Сорбулаком стонут кулички-ходулочники, кричат чайки, иногда просвистит крыльями стайка уток. Низко-низко над самыми солянками летают ласточки. Жарко, сухо, и мелкие насекомые не желают подниматься в воздух. Но на солнце находит облачко, на землю падает несколько капель дождя, и ласточки, вопреки народной примете, сразу же взмывают кверху: их добыча рискнула теперь расстаться со спасительными зарослями трав.

Брожу по берегу, присматриваюсь. Вот случайно кем-то оброненная большая, из синей пластмассы, пробка. Предмет заметный, и лисица оставила на нем свою метку, обозначила охотничий участок. Еще вижу кучу мелкораздробленных панцирей черепах. Это работа орлов. Птицам приходилось высоко подниматься в воздух с добычей, чтобы разбить такую мощную броню о сухую землю.

На берегах Сорбулака отлично читаются страницы следов. Поэтому, повесив на плечо полевую сумку, два фотоаппарата, а также захватив баночку с гипсом и фляжку с водой для того, чтобы снять отпечатки понравившихся следов, отправляюсь бродить по гладкой солончаковой почве. На ней оказалось немало следов. Больше всего натоптала маленькая лисичка-корсак, и, хотя ей, казалось, делать тут было нечего, отпечатки ее лап виднелись всюду. Впрочем, быть может, она, хитрая, промышляла птенчиками ходулочников, а их бедные родители сразу взволновались при моем появлении.

Не ждал я увидеть здесь, на совершенно ровной поверхности пустыни, следы косуль. Издалека пришли они сюда от тугаев реки Или. Отсюда до Сорбулака не менее двадцати километров. Животные бродили ночью по просторному солончаку, потом собрались в кучку, потоптались на месте и вновь разошлись. Там, где почва была плотной, копытца косуль отпечатались красивым «сердечком», но едва животные ступали на вязкую почву, их след преображался: копытца, ради большей опоры, сильно расходились в стороны, оставляя еще и отпечатки «коготков».

Мне понравились следы барсука и корсака. Но я не стал пользоваться гипсом, а взял и вырезал кусочек почвы вместе со следами. Потом, когда они высохнут и затвердеют, экспонат для коллекции получится отличный.

На вязкую почву солончака забредали черепахи. Их следов-закорючек немало. Большинство животных сразу поворачивали обратно, но прочная, неприступная для врагов броня не способствовала развитию их сообразительности, и одна глупая черепаха не пожелала свернуть с ранее намеченного пути и безнадежно застряла в жидком иле недалеко от кромки воды.

Неожиданное внимание привлекает изрытая ямами земля. Тут дикие свиньи основательно покопались в поисках кореньев и личинок насекомых. Две крупные свиньи и пять подсвинков оставили на солончаке отпечатки копыт с «коготками». Где же такие большие и заметные звери скрывались на день? Вокруг голая, слегка всхолмленная пустыня, и нет на ней ни зарослей густых и высоких трав, ни кустов, ни деревьев. Да и как они ухитряются по ней путешествовать! Они так же, как и косули, пришли сюда из тугаев.

Незаметно пролетает день. Солнце уходит за холмы, розовое небо постепенно темнеет. Еще гуще синеет далекий хребет Заилийского Алатау. Теперь его белые вершины, покрытые ледниками, стали розовыми, потом побагровели и внезапно потухли.

Далекий и многоголосый крик чаек встретил рассвет. Где-то на другом берегу была их колония. Потом с неба полились трели жаворонков, и зазвенел от их песен воздух. Сегодня чайки неожиданно полетели одна за другой с озера в степь, все в одном направлении — на запад, к далеким синим холмам. Вскоре не осталось ни одной чайки. Далеко на горизонте, на холмах, будто букашки, медленно ползают тракторы. Там пахота, посевы. А за тракторами вьются белые точки. Теперь понятно: едва только трактористы приступили к работе, как чайки помчались на охоту. На пахоте отличная пожива: масса почвенных насекомых.

Захотелось побывать у полоски тростников на противоположном берегу Сорбулака. По целине направляюсь туда на своем «газике», подскакивая на ухабах. Вот наконец и проселочная дорога. Полоска тростничков отсюда недалеко, до нее каких-нибудь двести — триста метров. Она тянется вдоль родничка. Поэтому и дано название сему своеобразному уголку пустыни: «ручеек» по-казахски — «булак», «солончаковая впадина» — «сор». В бинокль вижу за тростниками обширное поле черной грязи, едва освободившейся от воды, и на нем — множество птиц. Стоят серые журавли, повернув в мою сторону головы, торчат головки каких-то уток. Их там много, будто вся впадина в столбиках.

Поспешно вытаскиваю фоторужье и медленно приближаюсь к этому царству пернатых. Птицы застыли, насторожились. Нет у них доверия к человеку, и мне не удается произвести верный выстрел. В воздух поднимается стая журавлей и, слегка покружившись, усаживается у того берега Сорбулака, который я недавно покинул. Потом взлетает множество, около сотни, гусей, выстраиваются прямой линией и тянутся к далекому горизонту. За гусями взлетает стайка уток и с громкими воплями уносится в сторону. Сверкая черно-белыми крыльями, поднимаются крупные утки-пеганки. Последней покидает место птичьего сборища стайка шустрых чирков.

Мне очень жаль потревоженных птиц и в то же время радостно, что именно здесь они нашли приют и никто не тревожит их покой. Идеи охраны животных постепенно проникают в сознание людей, а слово «браконьер» становится бранным.

Но откуда сейчас, в середине июня, в разгар гнездового периода, когда птицы давно уже живут только парами, занятые заботами о потомстве, могли оказаться на озере стаи журавлей, гусей и уток? Кто они — холостяки, отказавшиеся от семейных забот ради того, чтобы не увеличивать численность своего рода (на Земле стало так мало свободных и диких уголков природы, не используемых человеком), или, быть может, молодежь, которой полагается еще год, чтобы набраться птичьей мудрости, подготовиться к исполнению родительских обязанностей?

Потом брожу вдоль ручья, натыкаюсь на колонию барсучьих нор. Здесь немного возвышенное место, и есть единственный участок, где можно вырыть норы при столь близком стоянии грунтовых вод. А добычи — любимых ими медведок — достаточно. Как относительны наши представления о жизни животных! Барсуки селятся парами, друг от друга на значительном расстоянии, и вдруг здесь собралось небольшое общество.

Нахожу небольшую кучку сухой земли вблизи зарослей тростника, усаживаюсь на нее, вынимаю тетрадь и принимаюсь за записи. Вскоре забылся, строчки одна за другой ложатся на бумагу, и настолько отключился от всего окружающего, что до сознания не сразу доходит странный и очень знакомый звук: из тростников раздается негромкое хрюканье диких свиней. Кто бы мог подумать, что таким крупным зверям пришлось здесь на весь день укрыться!

Бедные животные! Побродив ночью по голой пустыне, они нашли это единственное дневное убежище — небольшой клочок тростниковых зарослей среди заболоченного ручейка и жидкой, пахнущей сероводородом грязи.

Мне совестно, что я потревожил дневной покой кабанов. Пришлось поспешить к машине и переехать в другое место.

Сейчас не стало прежнего Сорбулака. На его месте разлилось большое озеро, образовавшееся от сточных вод большого города Алма-Аты, и неприятные запахи заставляют отворачивать в сторону голову и быстрее мчаться от него прочь…

И еще одна встреча с кабанами. Тихо бреду по едва заметной тропинке лесного урочища Бартугай, проложенной оленями. Вокруг густые заросли тополей, облепихи и мелких кустарников. Но вот деревья редеют, расступаются, и впереди показывается большая светлая полянка.

С одного края полянки видна группа старых-старых тополей. Сколько им, ветеранам, лет? Интересно взглянуть на самый крупный тополь, под его корой, наверное, немало мелких жителей леса.

Мой щенок фокстерьер беспечно бежит впереди, но вдруг резко останавливается, застывает как вкопанный, высоко поднял голову, расставил в стороны задние ноги, выпятил вперед грудь, усиленно водит из стороны в сторону черным носиком, глухо ворчит. Мир запахов велик, для собаки он как книга для нас, содержащая множество сведений, но нам он неведом.

Собака что-то узнала, разведала и, по-видимому, не зря встревожилась. Мы оба стоим несколько минут в ожидании. Но вот раздается будто громкий вздох какого-то крупного животного, потом фырканье и треск ломаемых сучьев.

Подхожу ближе. Под старым тополем, судя по следам, отпечаткам копыт, оказывается лежка большого секача. Очевидно, здесь для него, удалившегося от шумного общества себе подобных, привычное место отдыха и сна. Кабан любит мягкую постель и основательно разрыхлил для нее землю.

В Бартугае живет небольшое стадо кабанов. Свиньи во многих местах изрыли почву в поисках питательных корней, личинок жуков-хрущей и медведок. Рыхление почвы способствует ее плодородию, не говоря уже о том, что кабаны, уничтожая обитающих в почве захребетников растений, приносят пользу деревьям, и прав ли был дедушка Крылов, порицая поведение свиньи под дубом вековым.

Большой знаток природы егерь М. П. Петренко, живший в то время в Бартугае, рассказал мне, что увиденный мною кабан — старый, очень опытный и под большим тополем у него давнишняя опочивальня. Он часто водит за собою стадо своих родичей и не раз спасал их от охотников. Приходит он в места кормежки первым, сперва останавливается вдали, долго прислушивается, принюхивается и, если уж на засидке сидит охотник, обязательно на весь лес громко ухнет. Тогда, считай, охота пропала.

Когда приходит время пороситься, дикие свиньи Бартугая удаляются в глухие и густые тростники и там выбирают место посуше. Маленькие поросята темные, а вдоль спинки украшены светлыми полосками, как у бурундука, настоящие полосатики. Они, как и все дети, плохо слушаются родителей, шумят, и мать на них сердито похрюкивает. Это хрюканье только нам кажется одинаковым. На самом деле оно очень разное, им кабаны многое объясняют друг другу, и этому искусству учатся с детства.

В тростниках хорошо. Он густой, в нем никого не видно, он все время шелестит от ветра, и возня поросят не слышна. В тростнике не пройдешь бесшумно, шаги всегда громко раздаются. А если настигает опасность, в тростнике невозможно заметить затаившегося поросенка. Светлые полоски на спине, как тростиночки, сливаются с ним, ни за что не разглядеть, сколько ни присматривайся.

В очень давние времена в Семиречье водилось много диких свиней. Тугаи, тростниковые заросли рек и озер пустыни, горы, поросшие лесами, — их излюбленные места. Но открытых мест свиньи всегда избегают.

Местное население, мусульмане, на свиней никогда не охотились, но постепенно вместе с пришлым населением научились добывать этих животных. Потом изменилась природа, диких свиней стало очень мало, и немного осталось угодий, где бы они могли спокойно жить и размножаться.