Неоновый дождь

Глава 4

— Похоже, вы мне не верите, — продолжал он. — Думаете, я украл удостоверение и машину?

Он не переставал улыбаться.

— Да нет, я вам верю. Просто вы выглядите так, будто сбежали из шоу «Хауди-Дуди»[14].

— Я часто слышу такие комплименты. Люди в Новом Орлеане отличаются большим чувством юмора. Я слышал, вас слегка приперли к стенке из-за меня.

— Это ваши слова.

— Не предложите ли мне немного чаю со льдом?

— Если хотите.

— Не здесь. Вы слишком горячи, лейтенант. Прямо обжечься можно. Вы понадобились нам для одного дельца. Но боюсь, оно будет нелегким. Другие кандидаты для него оказались в кое-каких вопросах непонятливыми.

— О чем вы говорите?

— У них возникли трудности. В операции произошел сбой, и они обозлились на одного болвана, который влез в дело и стал путаться у них под ногами. Это, как правило, ничего хорошего не дает, но они уверены в обратном.

— Этот болван я?

— Нет, ты, как видно, смышленый парень с яйцами из нержавеющей стали. Но мы не хотим увидеть тебя жертвой. Пойдем пройдемся.

— Я иду сегодня вечером с девушкой на скачки.

— В другой раз.

— Нет, никакого другого раза. И прекратите изображать из себя всезнающего дядюшку Сэма, который просвещает местного сыщика-простака без формы. Если в этой печке горит дерьмо, я подозреваю, что оно ваше, поскольку ваши ребята из ФБР опять облажались.

Он перестал улыбаться. Внимательно посмотрев на меня, облизал сухие губы. Внезапно он показался старше.

— Вы должны верить тому, что я говорю, лейтенант, — сказал он. — Вы хороший человек, храбрый и мужественный, с отличным послужным списком, ходите на воскресную службу, хорошо обращаетесь со всяким уличным сбродом и уже засадили за решетку множество плохих парней. Нам все это о вас известно, и поэтому мы не хотим, чтобы вы пострадали. Но поверьте мне, мы оба поступаем глупо, стоя тут на улице и разговаривая у всех на виду.

— Кто это «мы»?

— Ну, на самом деле «мы» — это в большей или меньшей степени только я, по крайней мере в данный момент. Давайте пройдемся, я вам все объясню. Доверьтесь мне. Человеку с внешностью клоуна Хауди-Дуди не пристало лукавить. И к тому же я куплю вам большой сандвич. Подкрепитесь за мой счет.

Так вот как у них обстоят дела в ФБР, подумал я. Не так уж часто мы пересекались с федеральными ребятами, прежде всего потому, что они, как правило, действовали самостоятельно. И хотя всегда утверждали обратное, на самом деле презирали нас, считая глупыми и необразованными. С другой стороны, мы тоже не испытывали к ним большой симпатии. Во всех телесериалах федералы изображаются щеголями с наманикюренными ногтями — альтруистами в дорогих костюмах, которые хладнокровно преследуют нефтяных магнатов, связанных с мафией, и засаживают их за решетку. В реальности все иначе. Как отметил бы Диди Джи, преступники из организованной группировки почти не боятся полиции или суда. Они сами судьи, копы и прокуроры и всегда могут достать свидетеля или присяжного заседателя.

Иное дело казначейское управление. Блюстители закона повсеместно, как и преступники, считают казначейских агентов неподкупными. В пределах федерального правительства они блюдут закон столь же свято, как общество «Смоки Беар» и Лесная служба Соединенных Штатов — чистоту окружающей среды. Даже Джо Валачи, известный бруклинский осведомитель, испытывает к казначеям одно только восхищение. Фицпатрик поехал через весь город к одному латиноамериканскому ресторану на Луизиана-авеню. Мы заняли столик на открытом воздухе в маленьком дворике, где росли ивы и дубы. На деревьях висели гирлянды с лампочками, сквозь витой железный забор было видно оживленное движение на авеню. Банановые деревья вдоль каменной стены шумели на ветру. Мой новый знакомый заказал нам большие сандвичи с креветками и устрицами и в ожидании заказа пил пиво, пока я потягивал чай со льдом.

— Вы не пьете? — спросил он.

— Больше нет.

— Испытывали пристрастие к алкоголю?

— Вы не только выглядите как ребенок, но еще и непосредственны до безобразия, — ответил я.

— Как вы думаете, зачем я привез вас в этот ресторан?

— Не знаю.

— Почти все служащие появились в нем в результате работы наших служб на южной границе. Некоторые из них на легальном положении, а кто-то просто пришел сюда и работает.

— То же самое можно сказать о пяти тысячах ресторанов поблизости от Нового Орлеана.

— Вы заметили хозяина заведения за кассой? Рожа у него кривовата — поработали гвардейцы Сомосы.

Он выдержал паузу, но я промолчал.

— Человек, который суетится в баре, тоже интересен, — продолжил он. — Он родом из маленькой деревушки в Гватемале. В один прекрасный день к этой деревне подошли военные части и без всякой провокации со стороны жителей убили шестнадцать индейцев и священника-американца из Оклахомы, которого звали отец Стэн Ротер. А чтоб поразвлечься, закинули тела индейцев в американский военный вертолет и, поднявшись на нем, сбросили с большой высоты.

Он смотрел прямо мне в лицо выцветшими голубыми глазами. Никогда еще не видел, чтоб у взрослого человека было столько веснушек.

— Меня высокие идеалы не особенно теперь волнуют, — сказал я.

— Поэтому-то вы и решили посадить Хулио Сегуру на горячую сковородку.

— Этот обед начинает дорого обходиться.

— Простите, что надоедаю вам, — сказал он, разламывая сухарик на три части и ставя каждый кусочек вертикально. — Давайте поговорим о ваших непосредственных интересах. О тех трех ребятах, которые прошлой ночью преподали вам уроки полоскания горла в ванной. Готов поспорить, что эта тема заденет вас за живое.

— Вы даже не скрываете своей враждебности ко мне.

— В определенных вопросах я мало эмоционален. Вы должны извинить меня. Я посещал иезуитскую школу. Там нас учили обо всем говорить прямо. Среди католиков они вроде морпехов. Открываешь ногой дверь и добиваешься того, что нужно. Но только мне почему-то кажется, что актер из вас паршивый, лейтенант.

— Слушайте, Фицпатрик...

— Кончай дурить. Сейчас посвящу тебя в свои планы, а дальше выбирай сам. Меня окружают безразличные люди, и такие больше мне не нужны. Не хочу, чтобы ты был на моей совести. К тому же у меня такой принцип — не желаю, чтобы страдали по моей вине, особенно те, кто вляпывается по неведению. Тебе еще очень повезло, что прошлой ночью тебя не отправили на тот свет. И девчонке тоже.

Он прервался, пока официант ставил перед нами тарелки с сандвичами, а потом откусил от своего с такой жадностью, как будто не ел несколько недель.

— Вам не нравится? — спросил он с набитым ртом.

— Потерял аппетит.

— А, вы еще ко всему прочему чувствительный.

— Скажите, у всех ваших такие манеры?

— Хотите честно, лейтенант? Среди нас на одной улице уживаются и пожарные, и поджигатели.

— Кто вломился прошлой ночью? — спросил я.

— О, это просто. Одного зовут Эрик, он израильтянин. У него в Хайфе есть старший брат, и его держат только для уборки дерьма, замены рулонов туалетной бумаги и прочей подсобной работы. Второй, которого ты называешь Бобби Джо, — настоящий головорез. Это Роберт Джо Старкуэзер из Шейди-Гроув, штат Алабама. Комитет по защите детей отобрал у него с женой ребенка по собственному заявлению мальчишки. Полагали, что он во Вьетнаме разнес гранатой одного сержанта, но не смогли доказать, поэтому его вышибли из армии за недостойное поведение. Как вам понравилась его татуировка со словами, что всех надо убить, а Бог потом разберется? Это он от души.

— А что скажете о старшем?

— С ним немного сложнее. Его зовут Филип Мерфи, по крайней мере, мы так думаем. Мы проверяли его вдоль и поперек, и все равно остались пробелы — то здесь, то там отсутствуют адреса его проживания, сведения о заработках, налоговые декларации за последнюю пару лет. А то вдруг он всплывает владельцем обувного магазина в Де-Мойне. Обычно это означает, что у таких типов есть протекция в суде или в ЦРУ. Скорее всего, он один из внештатных сотрудников или вообще свободный художник, которых много крутится возле управления. У меня есть подозрение, что сейчас он сорвался с их поводка. Но что-либо добавить трудно.

Я взял свой сандвич и откусил. Вкус креветок с устрицами, салатом, луком, помидорами и острым соусом был восхитителен. Тени дубовых и ивовых листьев скользили разным изменчивым узором по поверхности стола.

— И все же я не понимаю связи. Какие дела у этих ребят с проститутками и наркотиками Сегуры?

— Прямой связи нет, — вновь расплылся он в улыбке. — Ну, думайте, вы же детектив. Давайте свою версию.

— Вы, похоже, уверены, что эти парни не охотятся за вами, потому что ваш главный козырь против них — чувство юмора?

— Возможно. Давайте, выкладывайте свою версию.

— Что-то мне с трудом верится, что вы агент казначейства.

— Моему начальнику тоже порой так кажется. Ну же, я жду.

— Вы связаны с Бюро по вопросам распространения алкоголя, табака и огнестрельного оружия.

— Хорошо, дальше.

— Мы говорим об оружии? — спросил я.

— Excellento[15].

— Нет, не excellento. Я все еще ничего не понимаю и уже сказал, что этот ужин обходится очень дорого.

— Да все просто. Я полагаю, что Сегура вкладывает доход от наркотиков в вооружение контрас[16] в Никарагуа. Это и объясняет появление таких ребят.

Израиль поставляет Сомосе оружие уже много лет, а также продает его крайне правым типа Пиночета в Чили. Отсюда идет ниточка к Бобу-Буффало, который чуть не снес тебе башку с плеч. Он промышлял для ЦРУ на границе с Гондурасом в то время, когда еще не путал свой член с винтовкой М-16. А что касается Филипа Мерфи, то, держу пари, он повязан с некоторыми производителями вооружения и военными здесь, в Штатах. Ничего нового или необычного в этом нет. Такая же отнюдь не святая троица работала на нас на Кубе. Слушай, как ты думаешь, почему ЦРУ пыталось с помощью крутых ребят из Чикаго пришить Кастро? У этой шайки имелся законный интерес. Они отлично ладили с Батистой, а Кастро закрыл все их казино.

— Как ты докопался до всего этого?

— У нас имелось по одному осведомителю в военных тренировочных лагерях во Флориде и на Миссисипи, а к тому же Боб-Буффало как-то оставил в шкафчике на автобусной станции в Билокси автомат. Мы могли бы схватить его, но позволили ему срикошетить. И тогда проявился Филип Мерфи, и все стало гораздо интереснее.

Он замолчал на минутку и снова взглянул мне прямо в лицо ничего не выражающими выцветшими глазами, которые, казалось, оставались протокольно-спокойными, даже когда его оскорбляли.

— Ты когда-нибудь кого-нибудь убирал?

— Может быть.

— Будь честен.

— Пару раз.

— Что ты при этом чувствовал?

— Они сами сдавали карты.

— В следующий раз, когда столкнешься с Мерфи или Бобом-Буффало и Эриком, учти, что они намерены тебя убрать. Да ты и так знаешь, правда?

— Ты сказал, что ничего не скрываешь. Можно парочку моих собственных соображений? Я вот думаю, что ты вовсе не прямодушен.

— Да ну?

— Не думаю, что ты хочешь меня вытащить, — сказал я. — Скорее всего, тебе нужен помощник. Но у меня уже есть партнер. Его работу город оплачивает, так же как мою.

— Ох и ловкий ты коп.

— Мне не нравится, когда кто-то пытается меня использовать.

— Не могу тебя обвинять, но есть еще кое-что, о чем я не сказал. В Гватемале был убит американский священник, бывший моим другом. Наше правительство завязло там по уши в дерьме, но не все работающие на правительство, старик, принадлежат одной команде. Некоторые еще верят в старые добрые правила.

— Похвально. Но если ты хочешь жить по учебнику бойскаутов, не пытайся провести полицейского.

— Тебя никто не просит подписывать клятву верности. Чего ты так боишься?

— Да ты в самом деле начинаешь меня раздражать.

— Не я написал этот сценарий. Ты вляпался по собственной инициативе. И скажу тебе еще одно: выбраться будет нелегко. Я тебе обещаю. Ребята вроде Сегуры и Мерфи всего лишь функционеры для более крупных фигур. Но вот тебе еще один вопрос, мистер Чистюля. О чем ты думал, когда чистил свои пушки у себя на палубе? Как разнесешь на кусочки Боба-Буффало но всему дому?

— У меня есть большая надежда, что я еще успею на пятый забег.

— Я отвезу тебя обратно.

— Не стоит беспокоиться. В городе действует служба «Желтое такси».

— Вот возьми визитную карточку. Здесь телефон моего мотеля.

— А вот мой еще не работает. Увидимся, — сказал я и вышел со двора на Луизиана-авеню.

Несколько чернокожих ребят пронеслись мимо меня на роликах. В вышине, над могучими дубами, вспыхнула молния.

Я позвонил Энни с автомата, чтобы спасти хоть остаток вечера, но дома никого не оказалось. Начался дождь, и я простоял полчаса под дырявым навесом в ожидании заказанного такси. И я пообещал себе впредь не поддаваться на приглашения федеральных служащих.

Но, как сказал Фицпатрик, я действительно писал собственный сценарий, и на следующее утро продолжил это занятие. Только теперь в нем обнаружились некоторые печальные последствия, которые заставили меня засомневаться — неужто во мне еще жив разрушительный инкуб[17] старого алкоголика.

Я начал поиски Бобби Джо Старкуэзера. Знал я о нем не так уж много, но такие, как он, имели обыкновение появляться в определенных местах. Я посетил парочку тиров, несколько баров, ведущих нелегальный бизнес, где собирались байкеры, секс-шопы и один военный магазин, появившийся на потребу тем, кто получал удовольствие от бесчисленных планов выживания в мире, который превратится в пустыню после третьей мировой войны. Но так ничего и не нашел.

Потом в обеденный перерыв, когда мы с Клитом ели пиццу, сидя на лавочке на Джексон-сквер, я задумался, почему я погнался за неведомым Бобби Джо Старкуэзером, в то время как мог дотянуться до более важной птицы. Мы сидели в тени мимозы, а собор Святого Людовика и площадь были залиты солнечным светом. Клит весь вспотел, пока ел пиццу, и вымазался соусом. Он без всякого выражения смотрел на уличных художников, сидевших на аллее Пиратов.

— Что у тебя есть на данный момент на того поджигателя? — спросил я.

— Не так уж много. Что мне сделать со своей растреклятой женушкой! Вот слушай. Она буквально вчера отправила чек на шестьсот долларов буддийскому монаху в Колорадо. Я попытался заморозить перевод, но он уже ушел. Она этому мужику уже тысячи перевела. Но когда я заговариваю об этом, она твердит, что я пьян.

— Может, вам лучше какое-то время пожить отдельно?

— Не могу. У нее появились суицидальные наклонности. Ее психиатр говорит, что ей не стоит даже за руль садиться.

— У меня есть планы пойти поужинать с девушкой сегодня вечером, если смогу ее вытащить. Почему бы тебе и Лоис не пойти с нами? Расходы беру на себя.

— Ну может быть. Спасибо, Дейв.

— А после обеда я хотел бы встретиться с Хулио Сегурой.

— Зачем?

— Припугну его слегка и отвезу в участок на допрос.

— Он может подать жалобу на преследование.

— Он последний, кто видел убитую девушку живой.

— Сомнительное предприятие. Не в нашей юрисдикции, — улыбнулся он одними глазами.

— Ну, ты идешь или нет?

— Черт с тобой, пошли.

Мы ехали на машине Клита вдоль озера. По серо-зеленой поверхности воды шла легкая зыбь, и среди белых солнечных бликов пеликаны ныряли в воду, охотясь за рыбой. Пальмы сухо пощелкивали на ветру. А по правой стороне дороги за стенами, покрытыми розовой штукатуркой, за длинными железными заборами с острыми пиками поверху, за густыми изгородями и рядами миртовых деревьев виднелись подстриженные лужайки и особняки богачей. Я знавал либералов из Туланского университета, которые могли бы рассказать, что это за люди, ради которых мы несем свою службу. Но мне они нравились не больше, чем любому другому. Они, на самом деле, тоже не любили полицию или по крайней мере не доверяли нам и поэтому нанимали собственную охрану, держали во дворах злых собак и устанавливали от воров прожекторы и сигнализации, которые были настоящим чудом техники. Они жили в постоянном страхе, что их детей похитят, что их драгоценности окажутся фальшивыми, что кто-то из неимущих проникнет в их жилище. Ирония заключалась в том, что эти фактически самые защищенные от всего на свете — от болезней, бедности, политического давления — люди были безоружны перед лицом смерти.

— Как думаешь, сколько стоит такое гнездышко? — спросил Клит.

— Не знаю, небось целый миллион.

— Мой папаша работал молочником в районе Гарденс, и иногда летом я ездил с ним по маршруту. Как-то утром я доставил молоко к двери одного немаленького дома прямо рядом с церковью Сент-Чарльз, и тут вышла хозяйка, сказала, что я милейший парнишка, и пригласила подойти к трем часам сюда же — она угостит меня мороженым. В этот день после обеда я тщательно помылся, надел самую лучшую одежду и ровно в три уже стучал в дверь ее дома. Сперва она не могла вспомнить, кто я такой, а потом сказала, чтобы я обогнул дом и подошел к черному входу. Я не понимал, что за чертовщина тут происходит. А когда попал на задний двор, увидел, что служанка раздает мороженое ораве маленьких черных оборванцев — все они были из многочисленной семьи дворника, нашего соседа. Там, позади дома этой тетки, была теплица. И я пришел туда еще раз ночью с полной коробкой камней и побил к чертям почти все стекла в ней. А когда она их все заменила, я недели через три опять их разбил. Когда мой папаша прознал об этом, он так меня отхлестал прутом, что по ногам кровь потекла. — Клит свернул на улицу, где жил Хулио Сегура. Здесь были часто посажены деревья и цветущие кустарники. — Ты когда-нибудь делал такие глупости, когда был ребенком?

— Не помню.

— Ты мне однажды рассказывал, что и у вас с братом были нелегкие деньки.

— Да кого это волнует, Клит? Это же вчерашний день.

— Конечно. Ну и почему не сказать?

— Вот какая у тебя заноза засела в голове. Дай ей наконец вылезти.

— Ты иногда говоришь обидные вещи, Седой.

— Вон он едет! Догоняй!

Бледно-лиловый кадиллак Хулио Сегуры только что выскочил из главных ворот дома на улицу. За рулем сидел карлик, а рядом с шофером — какая-то блондинка. Сегура и еще один человек разместились сзади. Клит жал на газ до тех пор, пока мы не поравнялись с ними. За стеклом показалось испуганное лицо карлика, который все же продолжал вести. Я показал ему из окна свой значок. Он нажал на тормоз, передние колеса оставили длинный черный след вдоль обочины, а он застыл на сиденье в своей сиреневой шоферской фуражке, вцепившись в руль обеими руками и приподняв подбородок.

— Как будем действовать? — спросил Клит, прежде чем мы вышли из машины.

— Поднимем черный флаг, — ответил я.

Клит поставил машину перед кадиллаком, и мы зашли к нему с разных сторон. Я постучал в окно, и стекло, за которым сидел Сегура, поехало вниз. Позже я снова и снова мысленно возвращался к этому моменту, как и к легкомысленному высказыванию насчет черного флага, и все думал, насколько все могло по-другому обернуться, если бы я зашел к машине со стороны водителя или если бы промолчал.

Клит выключил зажигание, вытащил ключи и выбросил их в кусты. Карлик оцепенел от страха. Маленькими ручками он сжимал руль и вертел своей большой несуразной головой во все стороны, бросая взгляды то на Клита, то на заднее сиденье.

— Надеюсь, у тебя в штанах не спрятан пистолет? — спросил его Клит, а потом стал принюхиваться к запаху внутри кадиллака.

— Ай-яй-яй, что за аромат я чувствую? Кокаинчик? А может, мы тут muta[18] баловались, пока на гольф ехали?

В салоне стоял удушающий запах марихуаны. Выражение лица блондинки было какое-то нездоровое. Я заметил, что на полу валяется зажигалка с приборной доски, и догадался, что она прикуривала от нее и сжевала самокрутку, когда мы их остановили. На ее ладненькой фигурке хорошо сидели белые шорты и блузка с низким вырезом, на ногах были туфли на высоких каблуках. Но волосы! На них было столько лака, что они торчали, как проволока, а густой слой косметики на лице все равно не мог скрыть, насколько оно рябое.

Я открыл ей дверь.

— Быстро домой, — сказал я.

— Они закрыли ворота, — протянула она.

— Шагай отсюда. Это будет лучшее, что ты делала за последние годы, — ответил я.

— Что мне делать, Хулио? — обратилась она к сидящему сзади Сегуре.

— Делай, что я сказал, красотка. Твоему латинскому жеребцу придется несладко сегодня, — сказал я.

Ее глаза беспокойно забегали, потом она, прикусив губу, схватила сумочку, проскользнула мимо меня и, застучав каблуками, быстро побежала по тротуару.

Я наклонился к окну, за которым сидел Сегура. Рядом с ним находился тот самый охранник, которому Клит вчера дал в живот; оба держали в руках бокалы со спиртным. Перед ними был компактный бар. Бокалы были обернуты салфетками с резиновыми колечками. На Сегуре были желтые брюки-гольф, коричневые лакированные туфли и белая рубашка в цветочек, которая не сходилась на животе. Он обернул ко мне свое странное треугольное лицо, косые лучи заходящего солнца высвечивали его багровые бородавки, прятавшиеся в морщинах на лбу.

— Какого черта, что ты собираешься сделать, Робишо? — спросил он.

— Преподать урок, каким может быть по-настоящему неудачный день, — ответил я.

— Чего ты хочешь? Войны? Или, может, договоримся?

— Ты даешь мне информацию о Филипе Мерфи, Бобби Джо Старкуэзере и маленьком израильтянине.

— Не знаю ни одного из этих людей. Ты все время приходишь в мой дом и говоришь о том, о чем я понятия не имею.

— Старик сегодня не в духе, Хулио, — вмешался Клит. — Твои друзья испортили ему настроение и сильно насолили ему вчера вечером. Сейчас их здесь нет, зато есть ты. Ты и твой... Пако.

Он выпустил дым от сигареты прямо в лицо охраннику.

— Пытаешься прижать меня? О'кей, я реалист. У меня с полицией деловые отношения.

— Зря теряешь время, Хулио, — сказал я. — Все двери закрыты. Поговорим с глазу на глаз.

— Звони Уайнбюргеру, — сказал он охраннику.

Тот протянул руку к телефону, расположенному на панели из красного дерева, встроенной в спинку переднего сиденья.

— Только дотронься до телефона, и я засуну тебе его в глотку, — пригрозил Клит.

Охранник откинулся назад в кресло, сжав зубы и уронив руки на колени.

— У тебя ничего нет, ты ничего не знаешь, только воняешь без толку, — сказал Сегура.

— Постарайся понять, дружище, — начал я, — Лавлейс Десхотелс была маленькой черной девочкой из деревни, и у нее были большие надежды относительно себя и своей семьи. Она думала, что сорвала большой куш, но ты, оказывается, не любишь проституток, которые, выпив твои коктейли, блюют в твой бассейн, поэтому ты отправил ее обратно к сутенеру. Только она вдруг взяла и заартачилась. К тому же ее интерес к «слонам»... — Я смотрел прямо ему в лицо. Оно подергивалось, как резиновое. — Так что же такой мачо, как ты, сделал с надоевшей шлюхой? Он поручил парочке шестерок вывезти ее на лодке в самую глушь и отправить на тот свет с помощью средства, за которое она давно продала свою душу. Тебя, наверное, удивляет, откуда мне все это известно, не так ли, Хулио? Все потому, что у ребят, которые на тебя работают, словесный понос. Они мне сообщили очень интересные сведения за обеденным столом. Прямо сейчас можно несколько дюжин людей отправить в суд присяжных.

— Ну-ну, попробуй, умник.

— Позволь сказать тебе последнее. Ты будешь полностью проинформирован, когда Уайнбюргер попытается вытащить тебя из кутузки сегодня вечером. Я отбуксирую твою машину, вычищу пылесосом, а потом возьму лом и разобью ее. За употребление наркотиков в Луизиане дают пятнадцать лет, и все, что нам нужно — это пепел, порошок, неважно, от зажигалки или с обивки.

— Если ты ее разобьешь, то пощады не жди.

И тут Клит сделал то, что, пожалуй, было глупейшей и самой бессмысленной ошибкой в его карьере.

— И этой маленькой свинке тоже достанется, — с этими словами он просунул руку в окно, схватил охранника за нос и резко крутанул.

Из глаз охранника брызнули слезы, он стал хлопать Клита по руке, а потом протянул свою волосатую татуированную руку к двери и сунул ее в кожаную, прикрепленную к ней, сумку.

— No lo hagas! No lo hagas![19] — закричал Сегура.

Но, как всегда, для всех нас уже было слишком поздно. В руке охранника оказался никелированный автоматический пистолет, его пальцы нажали на курок, выскочившая пуля пробила стекло, и осколки усеяли всю рубашку Клита. После этого все произошло очень быстро. Доставая револьвер из заднего кармана брюк, я увидел, что Клит выдернул свой малокалиберный пистолет из кобуры на поясе, пригнулся и открыл огонь. Отступив на шаг, чтобы не попасть на линию огня Сегуры, я в тот же момент выстрелил, сжав запястье левой рукой, чтобы не было отдачи. Я пять раз нажимал на курок, пока рука не устала, выстрелы гремели в ушах, и к тому же невозможно было ничего разглядеть внутри машины. Более того, внутри кадиллака как будто происходило землетрясение. В воздухе летали клочья обивки и ваты с сиденьев, осколки стекол и металла, деревянные щепки, разбитые бутылки, все было окутано порохом, дымом, а по заднему стеклу текли ручьи крови и водки.

Спрятаться Хулио Сегуре было некуда. Он попытался свернуться клубком, чтобы пули Клита пролетали мимо, но его положение было безнадежным. Внезапно он высунулся наполовину из окна, выбросив руки вперед, растопырив пальцы, как будто хотел вцепиться в меня когтями. Глаза молили о пощаде, рот открылся в немом крике. Мой палец уже спустил предохранитель, и пуля, войдя ему в верхнюю губу, вылетела из затылка над подергивающимся телом охранника.

Меня била дрожь, дыхание перехватило. Я откатился от кадиллака и, встав на ноги, облокотился на крышу машины Клита, свесив руку со своим револьвером 45-го калибра. Рябое лицо Клита было настолько бескровным и неподвижным, что об него можно было бы зажечь спичку. Одежда была усыпана мельчайшими стеклянными осколками.

— Этот сукин сын промахнулся, хотя был от меня в двух шагах, — сказал он. — Ты видел? Это проклятое стекло спасло мне жизнь. Давай вернемся, заглянем внутрь. Мы же их на кусочки разорвали.

И тут шофер-карлик вылез из машины и побежал под вой сирен через лужайку на своих коротеньких ножках. Клит вдруг принялся истерически хохотать.