Неопалимая купина

Враждующих скорбный гений

Братским вяжет узлом,

И зло в тесноте сражений

Побеждается горшим злом.

Взвивается стяг победный…

Что в том, Россия, тебе?

Пребудь смиренной и бедной —

Верной своей судьбе.

Люблю тебя побежденной,

Поруганной и в пыли,

Таинственно осветленной

Всей красотой земли.

Люблю тебя в лике рабьем,

Когда в тишине полей

Причитаешь голосом бабьим

Над трупами сыновей.

Как сердце никнет и блещет,

Когда, связав по ногам,

Наотмашь хозяин хлещет

Тебя по кротким глазам.

Сильна ты нездешней мерой,

Нездешней страстью чиста,

Неутоленною верой

Твои запеклись уста.

Дай слов за тебя молиться,

Понять твое бытие,

Твоей тоске причаститься,

Сгореть во имя твое.

В эти дни великих шумов ратных

И побед, пылающих вдали,

Я пленен в пространствах безвозвратных

Оголтелой, стынущей земли.

В эти дни не спазмой трудных родов

Схвачен дух: внутри разодран он

Яростью сгрудившихся народов,

Ужасом разъявшихся времен.

В эти дни нет ни врага, ни брата:

Все во мне, и я во всех; одной

И одна — тоскою плоть объята

И горит сама к себе враждой.

В эти дни безвольно мысль томится,

А молитва стелется, как дым.

В эти дни душа больна одним

Искушением — развоплотиться.

Томимый снами, я дремал,

Не чуя близкой непогоды;

Но грянул гром, и ветр упал,

И свет померк, и вздулись воды.

И кто-то для моих шагов

Провел невидимые тропы

По стогнам буйных городов

Объятой пламенем Европы.

Уже в петлях скрипела дверь

И в стены бил прибой с разбега,

И я, как запоздалый зверь,

Вошел последним внутрь ковчега.

Ангел непогоды

Пролил огнь и гром,

Напоив народы

Яростным вином.

Средь земных безлюдий

Тишина гудит

Грохотом орудий,

Топотом копыт.

Преклоняя ухо

В глубь души, внемли,

Как вскипает глухо

Желчь и кровь земли.

В осенний день по стынущим полянам

Дымящиеся водят борозды

Не пахари;

Не радуется ранам

Своим земля;

Не плуг вскопал следы;

Не семена пшеничного посева,

Не ток дождей в разъявшуюся новь, —

Но сталь и медь,

Живую плоть и кровь

Недобрый Сеятель

В годину Лжи и Гнева

Рукою щедрою посеял…

Бед

И ненависти колос,

Змеи плевел

Взойдут в полях безрадостных побед,

Где землю-мать

Жестокий сын прогневил.

Я пробегаю жадным взглядом

Вестей горючих письмена,

Чтоб душу, влажную от сна,

С утра ожечь ползучим ядом.

В строках кровавого листа

Кишат смертельные трихины,

Проникновенно лезвиины,

Неистребимы, как мечта.

Бродила мщенья, дрожжи гнева,

Вникают в мысль, гниют в сердцах,

Туманят дух, цветут в бойцах

Огнями дьявольского сева.

Ложь заволакивает мозг

Тягучей дремой хлороформа

И зыбкой полуправды форма

Течет и лепится, как воск.

И, гнилостной пронизан дрожью,

Томлюсь и чувствую в тиши,

Как, обезболенному ложью,

Мне вырезают часть души.

Hе знать, не слышать и не видеть…

Застыть, как соль… уйти в снега…

Дозволь не разлюбить врага

И брата не возненавидеть!

Мы, столь различные душою,

Единый пламень берегли

И братски связаны тоскою

Одних камней, одной земли.

Одни сверкали нам вдали

Созвездий пламенные диски;

И где бы ни скитались мы,

Но сердцу безысходно близки

Феодосийские холмы.

Нас тусклый плен земной тюрьмы

И рдяный угль творящей правды

Привел к могильникам Ардавды,

И там, вверяясь бытию,

Снастили мы одну ладью;

И, зорко испытуя дали

И бег волнистых облаков,

Крылатый парус напрягали

У Киммерийских берегов.

Но ясновидящая сила

Хранила мой беспечный век:

Во сне меня волною смыло

И тихо вынесло на брег.

А ты, пловец, с душой бессонной

От сновидений и молитв,

Ушел в круговороты битв

Из мастерской уединенной.

И здесь, у чуждых берегов,

В молчаньи ночи одинокой

Я слышу звук твоих шагов,

Неуловимый и далекий.

Я буду волить и молить,

Чтобы тебя в кипеньи битвы

Могли, как облаком, прикрыть

Неотвратимые молитвы.

Да оградит тебя Господь

От Князя огненной печали,

Тоской пытающего плоть,

Да защитит от едкой стали,

От жадной меди, от свинца,

От стерегущего огнива,

От злобы яростного взрыва,

От стрел крылатого гонца,

От ядовитого дыханья,

От проницающих огней,

Да не смутят души твоей

Ни гнева сладостный елей,

Ни мести жгучее лобзанье.

Да не прервутся нити прях,

Сидящих в пурпурных лоскутьях

На всех победных перепутьях,

На всех погибельных путях.

Ты держишь мир в простертой длани,

И ныне сроки истекли…

В начальный год Великой Брани

Я был восхищен от земли.

И, на замок небесных сводов

Поставлен, слышал, смуты полн,

Растущий вопль земных народов,

Подобный реву бурных волн.

И с высоты непостижимой

Низвергся Вестник, оку зримый,

Как вихрь сверлящей синевы.

Огнем и сумраком повитый,

Шестикрылатый и покрытый

Очами с ног до головы.

И, сводом потрясая звездным,

На землю кинул он ключи,

Земным приказывая безднам

Извергнуть тучи саранчи,

Чтоб мир пасти жезлом железным.

А на вратах земных пещер

Он начертал огнем и серой:

«Любовь воздай за меру мерой,

А злом за зло воздай без мер».

И, став как млечный вихрь в эфире,

Мне указал Весы:

«Смотри:

В той чаше — мир; в сей чаше — гири:

Всё прорастающее в мире

Давно завершено внутри».

Так был мне внешний мир показан

И кладезь внутренний разъят.

И, знаньем звездной тайны связан,

Я ввержен был обратно в ад.

Один среди враждебных ратей —

Не их, не ваш, не свой, ничей —

Я голос внутренних ключей,

Я семя будущих зачатий.

Положив мне руки на заплечье

(Кто? — не знаю, но пронзил испуг

И упало сердце человечье…)

Взвел на холм и указал вокруг.

Никогда такого запустенья

И таких невыявленных мук

Я не грезил даже в сновиденьи!

Предо мной, тускла и широка,

Цепенела в мертвом исступленьи

Каменная зыбь материка.

И куда б ни кинул смутный взор я —

Расстилались саваны пустынь,

Русла рек иссякших, плоскогорья;

По краям, где индевела синь,

Громоздились снежные нагорья

И клубились свитками простынь

Облака. Сквозь огненные жерла

Тесных туч багровые мечи

Солнце заходящее простерло…

Так прощально гасли их лучи,

Что тоскою мне сдавило горло

И просил я:

«Вещий, научи:

От каких планетных ураганов

Этих волн гранитная гряда

Взмыта вверх?»

И был ответ:

«Сюда

По иссохшим ложам океанов

Приведут в день Страшного Суда

Трое жаб царей и царства мира

Для последней брани всех времен.

Камни эти жаждут испокон

Хмельной желчи Божьего потира.

Имя этих мест — Армагеддон».

Не ты ли

В минуту тоски

Швырнул на землю

Весы и меч

И дал безумным

Свободу весить

Добро и зло?

Не ты ли

Смесил народы

Густо и крепко,

Заквасил тесто

Слезами и кровью

И топчешь, грозный,

Грозды людские

В точиле гнева?

Не ты ли

Поэта кинул

На стогны мира

Быть оком и ухом?

Не ты ли

Отнял силу у рук

И запретил

Сложить обиды

В глубокой чаше

Земных весов,

Но быть назначил

Стрелой, указующей

Разницу веса?

Не ты ли

Неволил сердце

Благословить

Убийц и жертву,

Врага и брата?

Не ты ли

Неволил разум

Принять свершенье

Непостижимых

Твоих путей

Во всем гореньи

Противоречий,

Несовместимых

Для человечьей

Стесненной мысли?

Так дай же силу

Поверить в мудрость

Пролитой крови;

Дозволь увидеть

Сквозь смерть и время

Борьбу народов,

Как спазму страсти,

Извергшей семя

Всемирных всходов!

И тогда, как в эти дни, война

Захлебнется в пламени и в лаве,

Будет спор о власти и о праве,

Будут умирать за знамена…

Он придет не в силе и не в славе,

Он пройдет в полях, как тишина;

Ничего не тронет и не сломит,

Тлеющего не погасит льна

И дрожащей трости не преломит.

Не возвысит голоса в горах,

Ни вина, ни хлеба не коснется —

Только всё усталое в сердцах

Вслед Ему с тоскою обернется.

Будет так, как солнце в феврале

Изнутри неволит нежно семя

Дать росток в оттаявшей земле.

И для гнева вдруг иссякнет время,

Братской распри разомкнется круг,

Алый Всадник потеряет стремя,

И оружье выпадет из рук.