Непобедимый эллин

Глава тринадцатая ПОДВИГ ВОСЬМОЙ: ИШАКИ ДИОМЕДА

— Ты мне, главное, сейчас не мешай, — строго предупредил Софоклюс, доставая свежую восковую дощечку. — Да и лошадей приструни, что они несутся у тебя как угорелые?

— А чего это ты вдруг раскомандовался? — возмутился Геракл. — Наверное, завидуешь мне, потому что я сегодня за один-единственный день получил сразу три великолепных приза.

— Кто завидует? — изумился историк. — Это я-то тебе завидую?!

— Угу, конечно, черной завистью!

— Ой, не смешите мои сандалии, люди добрые. Все эти твои спортивные победы липовые!

— Но-но…

— Да-да, липовые, голос правды не задушишь. Ведь все греки, включая устроителей критских Олимпийских игр, до смерти боятся гнева богов, а в особенности твоего эгидодержавного папашу.

— Да, это так! — довольно кивнул могучий герой. — Но я не вижу совершенно никакой связи между моими блистательными спортивными победами и этим патологическим страхом смертных перед Олимпом.

— Ну-ну… — только и нашелся Софоклюс. — Что ж, не буду с тобой спорить, только еще раз попрошу по возможности мне не мешать. Если тебе не трудно, объезжай на дороге ямы, а то у меня что ни слово, то троеточие… Потомки, чего доброго, подумают, что я пьяный был.

— Да успокойся, Софоклюс, что-то ты сегодня не в меру перевозбужден.

— Дело в том, — ответил историк, — что мне следует описать сразу два твоих подвига. И если ты думаешь, что это легко, то очень сильно заблуждаешься…

— Ладно, всё, молчу… — согласился Геракл, но всё-таки не удержался и дурным голосом пропел: — О, птичка, птичечка-а-а-а…

— Всемогущие боги! — простонал Софоклюс, с тоскою глядя на девственно чистую дощечку.

Вдохновение, как назло, решительно отсутствовало. Видно, ветреная муза Клио вместо Софоклюса посещала отдыхающего на Аргосе Геродота.

Вот она где, несправедливость!

Но ничего не поделаешь, история не терпит промедления, тем более ВЕЛИКАЯ.

Хронист тяжко вздохнул и решительно взялся за работу…

И вот шестое задание.

Гераклу приказано было очистить от навоза скотный двор сына лучезарного бога Гелиоса, царя Авгия. Гелиос дал своему сыночку огромные богатства и, в частности, многочисленные стада всяческих копытных животных. Были тут и единороги, и свиньи, и вообще совершенно непонятные уроды с рогами на носу. Как видно, коллекционировал Авгий разных травоядных животных.

Пришедший к царю Геракл решил совместить приятное (насколько это было возможно при подобном задании) с полезным: и подвиг, так сказать, совершить, и подзаработать малость. Думал о будущем великий герой и правильно делал.

— Хорошо, Авгий, — так сказал царю сын Зевса, — я очищу твой скотный двор всего за один день, но в награду ты отдашь мне десятую часть своих стад.

— Что?! — бешено вращая глазами, вскричал Авгий. — Какая неслыханная наглость. Да знаешь ли ты, кто мой отец?

— Ха, удивил, — усмехнулся Геракл, — а знаешь ли ты, кто мой папаня ?

— Ну и кто же он? — ехидно осведомился царь. — Какой-нибудь портовый пропойца, нарвавшийся в один прекрасный день на разбойничий нож?

— Ты почти угадал, — кивнул могучий герой, — я сын великого Зевса.

Царь Авгий мгновенно поник, как-то скукожился и, осторожно поглядев на синее небо, видневшееся в вентиляционном отверстии потолка, пробормотал, что, дескать, согласен на сделку. В любом случае очистить стойла за один день было физически невозможно.

Но недооценил Авгий хитроумного героя.

— А вот про ум это ты правильно написал! — похвалил управлявший колесницей Геракл.

…Сын Зевса нанял (за полпифоса вина) двух жутко ленивых, но сильно пьющих циклопов, которые, не особо напрягаясь, разворотили небольшую речную дамбу, расположенную прямо у грязных конюшен. Мощная волна холодной воды обрушилась на скотный двор царя Авгия, очищая местность не только от навоза, но и от мычащей, блеющей, хрюкающей, мекающей (нужное подчеркнуть) живности.

Куча народа утопла в тот день (в частности, пастухи), солдаты же Авгия шли ко дну особенно эффектно, ибо доспехи у них были самые тяжелые в Греции. К слову сказать, погибла и царица (на нее прямо с гребня мощной волны спикировал небольшой носорог), но подобному раскладу царь Авгий только обрадовался.

Почти весь скот потонул в разбушевавшейся, изменившей свое русло речке. Осталась лишь десятая часть от некогда огромного, невиданного стада. Та самая часть, что требовал себе в награду за проделанную работу великий герой.

И вот явился Геракл за причитающимся вознаграждением.

— Ни сатира ты от меня не получишь, — кричал и плевался царь, подпрыгивая на троне, — хотя… за жену спасибо.

— Но ведь… я честно выполнил условие сделки! — безмерно удивился сын Зевса. — Боги свидетели, я всего лишь за одни сутки очистил твой скотный двор!

Услышав упоминание о богах, которые к тому же наверняка были свидетелями всего, что происходило в землях смертных, Авгий немного успокоился и так ответил Гераклу.

— Ни хрена я тебе, братец, не дам, и точка!

Пришлось герою с пустыми руками вернуться в Тиринф.

— Опять полную чушь пишешь! — возмутился Геракл. — Во-первых, я никогда не позволил бы царю разговаривать со мной в столь возмутительном тоне. Во-вторых, я ни за что бы не стал возвращаться в Тиринф с пустыми руками на потеху трусливому мерзавцу Эврисфею. Уж что-нибудь да прихватил бы с собой. Ну, скажем… голову царя Авгия.

— Погоди-погоди, — усмехнулся Софоклюс, — дальше тебе должно понравиться…

Ужасно отомстил сын Зевса царю Авгию.

— Ага, вот это уже значительно лучше! — оживился Геракл, чуть не въехав в огромную канаву, ибо одновременно править колесницей и следить за историческими каракулями Софоклюса было весьма проблематично.

В один прекрасный день к тому времени уже освободившийся от службы у Эврисфея герой вторгся во владения Авгия с могучим войском и победил в кровопролитной битве жадного царя, снеся тому голову.

— Убив отравленной стрелой! — поправил Софоклюса сын Зевса.

«…убив отравленной стрелой », — переправил хронист.

Геракл отомстил и всем союзникам Авгия, его родственникам (в том числе и престарелому внучатому троюродному деверю), любовницам, друзьям, слугам, домашним животным, случайным знакомым и просто не имеющим никакого отношения к царю людям.

— Да-да, я такой! — усмехнулся герой. — Иногда могу быть очень кровожадным.

— В мечтах, — буркнул Софоклюс, но спутник его, к счастью, не услышал.

Особенно за военную помощь Авгию (партию набедренных повязок) поплатились царь Пылоса Налей и сто шестнадцать его сыновей.

— Однако какое отличное у этого царя имя! Софоклюс, ты сам его придумал или перепер из нашего древнего эпоса?

— Придумал! — огрызнулся историк. — Да у меня уже несколько дней во рту и капли не было.

— Так ты в своих хрониках тонко намекаешь мне на небольшую попойку! — догадался Геракл. — Что ж, обещаю тебе грандиозную пьянку, как только справлюсь с восьмым заданием недоноска.

Услышав сие, историк приободрился и застрочил пуще прежнего, исправив царя Налея на Нелея.

…От мести великого героя не спасся и старший сын Нелея Периклимен, который был великим волшебником и мог превращаться по своему желанию в любое животное. Трижды обращался чародей то в змею, то в пчелу, то в орла, и все три раза убивал его могучий Геракл. Наконец превратился Периклимен в бабуина и, получив по голове от сына Зевса копьем, начисто забыл все свои заклинания. Видя такое дело, Геракл отпустил волшебника восвояси, обрекая того на весьма комфортную жизнь: сидение на дереве, поедание разнообразных плодов, философствование.

Хоть и мстителен был сын Зевса, но справедлив…

Прочтя последнюю строку, могучий герой не удержался и поцеловал хрониста прямо в блестящую мудрую плешь. Колесница в этот момент стала совершенно неуправляемой, вследствие чего с оглушительным грохотом врезалась в придорожное дерево.

— Что, коротышка, собрался в Тиринф? — спросил Эврисфей своего посланца, увидев его одетым в серый дорожный хитон. — Вижу, ты поправился.

Конечно, Эврисфей слегка кривил душой. Если кого и напоминал сейчас переболевший ветрянкой Копрей, так это эфиопского монстра Чупокабру. Хотя Чупокабра, пожалуй, был (была?) посимпатичней.

Общая основательная припухлость еще не покинула лицо посланца, перемазанное зеленой лечебной мазью, которую Гермес принес прямо с Олимпа.

— Можно я уволюсь с этой проклятой работы? — с робкой надеждой спросил Копрей, стараясь близко не подходить к бациллоносному хозяину.

— Об этом, идиот, даже и не думай! — отрезал Эврисфей, глотая какой-то непонятный серый порошок. — Ты мне нужен сейчас как никогда. Боги с Олимпа передали для Геракла очередное дебильное задание.

Эврисфей показал свежую восковую дощечку.

— Подойди и возьми! — Копрей не сдвинулся с места.

Как сказал ему (по большому секрету) горбатый слуга, Эврисфей болел сейчас инфекционным шелушением кожи на ушах.

— Ладно, — прорычал болезный, — я понимаю твой страх. Что ж, я ее тебе швырну…

Хорошо прицелившись (правым более-менее рабочим глазом), Эврисфей метнул в своего посланника тяжелую дощечку, целя Копрею аккурат в лоб. Но Копрей был уже тертый овощ, поэтому он ловко увернулся от дощечки, поймав ее на лету зубами.

Эврисфей сокрушенно цокнул языком и принял для успокоения нервов непонятную мутную микстуру из баночки, на которой было написано: «От натоптышей и мозолей».

— Выпустите меня! — гневно донеслось откуда-то снизу. — Я требую немедленной свободы!

По правде говоря, Копрей, еще когда только вошел в покои Эврисфея, обратил внимание на странные далекие вопли, приняв их поначалу за урчание в животе хозяина.

— Кто там так голосит? — спросил посланец. — Неужели твой горбатый слуга?

— Нет, — поморщившись, ответил Эврисфей, подкладывая себе под спину большую мягкую подушку. — Это тот сатиров механический баран, который приехал вместе с тобой три дня назад. Достал меня этими своими заумными разговорами, ну, я его и заманил в подвал, сказав, что там его ждут благодарные слушатели.

— Нехорошо обманывать божественное изделие, — покачал головой Копрей. — За это и схлопотать от всемогущих можно.

— А я никого не обманывал, — развел руками Эврисфей. — Там внизу полно благодарных слушателей.

— Да ну!

— Конечно!

— Ну и кто же это? — язвительно поинтересовался посланец.

— Крысы и пауки! — торжественно пояснил Эврисфей, громко чихая.

Копрей в панике выскочил из никогда не проветриваемых покоев больного, очень рассчитывая, что на этот раз очередная цеплючая болячка его минует.

— Ближе к вечеру починю! — сообщил Геракл, рихтуя случайно нашедшимся в соседних кустах огромным молотом помятые борта колесницы.

Кони, к счастью, не пострадали, чего нельзя было сказать об ударившемся головой о дерево Софоклюсе.

— Кто ты, здоровяк? — басом вопросил историк, сидя в высокой траве и ощупывая огромную шишку на своей гениальной черепушке.

— Тотальная потеря памяти вследствие небольшой внешнечерепной контузии, — знающе кивнул Геракл. — Мы это уже проходили. Я тоже вот однажды попытался так придуриваться, но Зевс меня быстро от этой хандры вылечил, заперев в тесном храмовом зале вместе с Цербером.

— Что, наверное, Цербер пытался тебя загрызть? — продолжая ощупывать голову, полюбопытствовал историк.

— Нет. — Сын Зевса с грохотом обрушил молот на несчастную колесницу. — Он пытался меня поцеловать.

— Ну и что же в этом страшного?

Отложив тяжелый инструмент, Геракл вытер львиной лапой мокрый лоб.

— Софоклюс, ты просто не представляешь, какие у этого Цербера холодные губы.

Хронист задумчиво потер правую бровь, зевнул и, осоловело поглядев на сына Зевса, с недоумением спросил:

— Мужик, а ты кто?

Геракл погрозил Софоклюсу пальцем:

— По-моему, братец, твоя шутка слегка затянулась.

— Я Гомер! — внезапно выпалил историк. — Я великий греческий поэт Гомер!

— Так Гомер ведь слепой! — усмехнулся сын Зевса. — А ты, дурья башка, зрячий, как горный орел. Софоклюс, кончай чудить!

— Я Гомер…

— Ну что ж. — Со вздохом обнажив меч, Геракл не спеша приблизился к Софоклюсу. — Вижу, ты решил окончательно закосить от написания моего эпоса.

— Я Гомер… великий поэт!

— Ну, если ты настаиваешь, — усмехнулся герой и, схватив историка за бороду, приблизил к его правому глазу острие своего меча. — Ну, с какого начнем, с правого или с левого?

— Я Софоклюс! — истошно заорал историк. — Я Софоклю-ю-ю-юс…

— То-то! — довольный результатом радикальной терапии, Геракл спрятал меч.

— Твои методы! — сказал на Олимпе Асклепию обнаженный по пояс Зевс, глядя в маленький глазок телескописа.

— Зевсик, не дергайся, — пробурчал врачеватель, массажируя Тучегонителю слегка заплывшую жирком спину. — Жрать тебе поменьше бы, а то, глядишь, скоро новый трон нужно будет Гефесту заказывать.

— Не умничай! — огрызнулся Громовержец, с умилением глядя, как Геракл окончательно раскурочивает молотом золотую колесницу. — Герме-е-е-ес…

— Я здесь, Эгидодержавный!

— Слышишь, пошли-ка вниз Гефеста с инструментом, а то мой сынуля что-то немного увлекся процессом починки.

— Сделаем!

Слегка расслабившись, Зевс блаженно улыбнулся.

— Вот это работа! — восхищенно похвалил Геракл, глядя на блестящую, словно новенькая, боевую колесницу царя Креонта.

— Плевое дело, — отозвался Гефест, пряча в большую коробку свои диковинные инструменты.

— Ты это, братец… — замялся сын Зевса.

— Ну говори, чего уж там, все ведь свои, — рассмеялся кузнец, вытирая мозолистые руки.

— Мы тут с хронистом в Тиринф слегка опаздываем, может, перебросишь?

— Эх, добрый я сегодня, — снова рассмеялся Гефест и, достав из кармана нечто напоминавшее морскую раковину, строго приказал: — Стойте на месте и лучше не двигайтесь, а то доставлю вас в Тиринф по частям.

— А дышать можно? — робко спросил Софоклюс.

— Можно…

В следующую секунду они очутились на роковом перекрестке.

— Фух, — выдохнул Геракл, протирая глаза. — Никак не могу привыкнуть к этой частой смене пейзажей.

Копрея на перекрестке не оказалось, лишь одиноко лежала на плоском камне у дороги забытая восковая дощечка. Пожав плечами, Софоклюс подошел к камню и вслух, с расстановкой прочел: «Подвиг восьмой: ишаки Диомеда».

— Кто Диомеда? — недовольно переспросил сын Зевса.

И в этот момент из непроходимых зарослей выбралось маленькое гадкое-зеленое чудовище.

— А-я-я-я… — завизжал историк, падая навзничь. Геракл же, слегка изогнув правую бровь, стремительно выхватил меч.

— Не убивайте меня, пожалуйста, — жалобным голосом попросило чудовище.

— Хорошо, — кивнул сын Зевса, — убирайся обратно в свое болото…

— Это я, Копрей, — пролепетал монстр.

Изображающий мертвого Софоклюс тут же вскочил на ноги и, небрежно отряхнув одежду, коротко пояснил:

— Я споткнулся.

— Что с тобой случилось? — безмерно удивился могучий герой. — Почему твое лицо зеленого цвета? Ты нюхал столярный клей?

— Нет-нет, — замотал головой Копрей. Волосы у него тоже почему-то были зеленые.

— Я сильно болел… а то, что вы видите, жуткие последствия моей болезни.

— Ты болел бешенством? — предположил Геракл, решив на всякий случай меч в ножны пока не прятать.

— Нет, ветрянкой, — пояснил посланец и, подобрав восковую дощечку, хрипло, но довольно торжественно прочел: — На этот раз, Геракл, сын Зевса, тебе следует отправиться во Фракию к царю биз… бир… сатир побери эти идиотские названия… к царю бистонов Диомеду.

— Не знаю такого, — демонстративно заявил могучий герой.

— У этого царя по некоторым проверенным слухам, — невозмутимо продолжал посланец Эврисфея, — есть дивной красоты ишаки.

— Ослы, — поправил Копрея Геракл.

— Нет, ишаки, тут так написано. В общем, отправляйтесь за ними во Фракию. И скажу вам по секрету…

Посланец слегка понизил голос:

— Этот Диомед законченный придурок. Лучше всего, если вы его ишаков тихо и профессионально умыкнете, не поднимая шума и пыли.

— Великий сын Зевса не вор! — возразил Геракл. — И он не станет брать чужое…

— Ну а если великий сын Зевса кое-что позаимствует на время? — хитро ввернул Копрей.

— Это можно, — кивнул могучий герой.

И он с верным хронистом отправился во Фракию.

Во Фракии греки стали действовать очень осторожно, стараясь по возможности сохранять загадочное инкогнито. Хотя сыну Зевса с его внешностью трудно было не бросаться в глаза, да и золотая колесница сияла на многие стадии окрест.

— Лева меня демаскирует, — посетовал могучий герой, но предложение историка снять шкуру гневно отверг.

Зря, конечно, отверг, ибо в предложении хрониста был определенный смысл. Ведь о человеке-бурундуке с Олимпа давно уже раструбили пьяные певцы аэды, приписывая странному герою совершенно умопомрачительные подвиги, такие, как совращение восемнадцати престарелых дочерей царя Крита Миноса и избиение героя Афин Тесея.

— Если что, — предупредил Геракл, понукая измученных лошадей, — то я странствующий оперный певец Лучано Домингиус, ну а ты, Софоклюс, мой агент…

— Кто? — вытаращился на героя историк.

— Ну, это слово такое из лексикона богов, короче, если что, то ты мой… м… м… м… человек, занимающийся денежной стороной моей профессии.

— Упаси нас Зевс от таких гастролей, — содрогнулся историк, и они весело въехали в первый попавшийся на пути город.

Оставив колесницу на платной стоянке, эллины не спеша побрели искать ишаков царя Диомеда, хотя Фракия, она, конечно, большая, кто знает, где царь своих копытных держит.

— Граждане, граждане, — надрывался в центре городской площади какой-то чернобородый грек. — Покупайте прекрасное средство от лысины —чудодейственную мазь Асклепия. После всего лишь одного-единственного применения ваша лысина перестанет блестеть, приобретя приятный глазу серый матовый оттенок. — «Граждане» в лице высокого худого солдата с чувством сплюнули торговцу под ноги и демонстративно удалились восвояси. Больше никто на площади крикливым греком не интересовался. — Покупайте прекрасное средство от лысины… — как ни в чем не бывало продолжал голосить торговец. — Женщинам и детям пятипроцентная скидка…

— Мне две! — с энтузиазмом крикнул Геракл, которому наглый эллин очень понравился.

— Но, мой друг! — возмущенно воскликнул торговец, глядя на густую шевелюру героя (свой «львиный» капюшон Геракл в тот момент откинул). — Тебе вовсе не нужна моя чудодейственная мазь…

Что ж, во всяком случае, парень был честен.

— Хотя… — тут же поправился незнакомец, — может быть, ты в парике?

И он с надеждой поглядел на сына Зевса. Геракл от души рассмеялся.

— Тебя как зовут, проныра?

— Пифас! — гордо ответил торговец.

— Пифос? — не веря своим ушам, переспросил Софоклюс.

— Нет, Пифас, через «а», — слегка обиделся эллин.

— Мой друг очень сильно хочет выпить, — тут же пояснил покрасневшему Пифасу Геракл, — и ему везде мерещатся винные пифосы.

— Неправда! — возразил историк.

— Слушай, Пифас, — Сын Зевса добродушно рассматривал торговца. — А зачем ты пытаешься надувать добропорядочных фракийских граждан?

— Кто? Я? Надувать? Да вы что! Моя мазь самая что ни на есть настоящая!

— А ну покажи! — потребовал сын Зевса.

Пифас показал.

Геракл осторожно понюхал глиняную баночку, потрогал содержимое пальцем, лизнул.

— Так это же обыкновенная грязь!

— Лечебная грязь! — добавил Пифас.

— Я бы совсем не удивился, если бы ты оказался иудеем, — усмехнулся Геракл.

— Нет, я эллин! — гневно заявил торговец. — И к тому же большой специалист по диковинным животным.

— А это как?

— Вы слышали, скажем, о таком ужасном монстре, как тигровая лягушка?

— Нет.

— Так вот, я о ней всё знаю!

— Например?

— Ну, то, что она посевы хвостом топчет и гадко так поет по ночам.

— Лягушка с хвостом? — не поверил Софоклюс. — Слушай, парень, а ты случайно приехал не с Аргоса?

— Нет, — удивился Пифас, — я прибыл из Калидона.

— Гм… — скептически хмыкнул историк. — Ну, предположим, ты нам не врешь. В таком случае как же ты совмещаешь торговлю целебной грязью и изучение диковинных животных?

— Очень просто, — дерзко ответил находчивый эллин. — В последнее время во Фракии сильно расплодились ежи-летяги.

— Кто расплодился? — Брови у Геракла полезли на лоб.

— Ну… летающие ежи. Очень редкий подвид. Лазят по деревьям, особенно по яблоням, грибы собирают и при этом очень часто нападают на людей.

— Да ну?!

— Клянусь Олимпом! И что характерно, по не установленной пока причине ежовой агрессии подвергаются преимущественно греки, страдающие частичным или полным облысением.

Софоклюс испуганно потрогал свою плешь.

— Лично я как специалист считаю, что ежей-летяг привлекает неизменный блеск лысины, — продолжал увлекшийся темой Пифас. — Возможно, они рассматривают идущего мимо дерева лысого человека как идеальное место для посадки. Можете себе представить, какие ощущения будет испытывать такой прохожий, когда ему на голову спикирует маленький колючий шар.

Геракл с Софоклюсом представили, и сын Зевса, поежившись, натянул на голову свой «львиный» капюшон, хотя ему-то ежей-летяг следовало опасаться в самую последнюю очередь.

Понятно, никто не знал, что диковинных зверей Пифас элементарно выдумывает, играя на врожденном суеверии наивных сородичей. Отдельные болваны даже золото ему платили за всяческие спасительные средства.

— Ежи-летяги — это, конечно, интересно, — после некоторых раздумий произнес Геракл, — но нас с Софоклюсом больше интересуют ишаки Диомеда.

Ишаки Диомеда не были выдумкой Пифаса, и потому парень лишь разочарованно махнул рукой.

— Эка невидаль, и что в них диковинного, в ишаках этих? Маленькие, кривоногие, полосатые. Полоска черная, полоска белая. Прямо в глазах рябит, когда они по загону бегают. Зачем они вам?

— Нужны! — уклончиво ответил сын Зевса.

— Нет ничего проще, — улыбнулся Пифас. — Идите в лес за город, там сейчас проходит ежегодный конкурс фракийской самодеятельности. Приз победителю два отличных племенных ишака.

— А что означает «конкурс фракийской самодеятельности»? — страшно оживился Геракл.

— А вы умеете, к примеру… петь? — в свою очередь поинтересовался специалист по невиданным зверям.

— О нет, только не это… — тихо простонал несчастный Софоклюс.

Распрощавшись с Пифасом и купив у него (для Софоклюса) пару баночек с целебной (антиежовой) мазью, наши обаятельные герои устремились к месту проведения ежегодного конкурса фракийской самодеятельности.

На возведенном посреди леса помосте уже выступали соревнующиеся.

Несколько греков в самодельных театральных костюмах разыгрывали драматическую сцену «Зевс уличает Геру в измене».

Актер, исполнявший роль Громовержца (огромный черный двухметровый эфиоп), хмуро взирал на возлежавшую на бутафорском ложе дряхлую старуху, неумело загримированную под семнадцатилетнюю красавицу.

— Молилась ли ты сегодня на ночь, Гера? — басом вопросил «Зевс», зловеще шевеля сплюснутым негроидным носом.

— Нет-нет, конечно, не молила-а-а-ась… — взвыл стоявший на заднем плане сцены хор подвыпивших рапсодов.

«Зевс» дернул головой и очень нехорошо посмотрел на хористов, что несколько противоречило правилам театральной постановки.

— Душить или не душить? — горестно вопросил он, обращаясь к многочисленным зрителям. — Вот в чем вопрос…

— Душить, душить… — нестройно пропел хор.

— Конечно, душить! — благожелательно кивнул на Олимпе настоящий Зевс, ища под троном куда-то запропастившийся молниеметатель.

— О, горе мне! — зарыдал чернокожий.

— Душить, душить… — всё не унимался хор.

Эфиоп снова злобно зыркнул на рапсодов, и те благоразумно заткнулись.

— Ох…— вздохнула обильно припудренная «Гера». — Я умираю…

— Что?! — воскликнул актер, с недоумением глядя на кривляющегося в маленькой будочке потного суфлера. Судя по выражению лица эфиопа, такого в пьесе отродясь не было.

— Отсебятина, — знающе бросил Софоклюс. — Что еще можно ожидать от самодеятельности…

— Меня отравили! — снова проговорила на сцене актриса. — Коварный Посейдон пробрался ночью ко мне в спальню и влил змеиный яд в мое правое ухо…

— Да идите вы на хрен с такой постановкой! — гневно выкрикнул эфиоп и гордо удалился со сцены.

— Ну и дурак, ну и дурак… — пропели ему вслед раскрасневшиеся рапсоды.

Актер резко обернулся и, запрыгнув на скрипнувшую сцену, угрожающе пошел на певцов. Те с воплями прыснули за кулисы.

Зрители восторженно зааплодировали. Финал драматической пьесы пришелся им по душе. Кто-то пьяным голосом прокричал: «Браво!»

— Где же этот молниеметатель? — расстроенно всплеснул руками Зевс. Впрочем, стрелять было уже решительно не в кого, актеры внизу разбежались.

— А можно я спою? — громко спросил Геракл и без приглашения забрался на опустевшую сцену.

При виде лоснящихся бицепсов героя ему никто не посмел возразить.

На сцену, слегка прихрамывая, вышли три одноруких арфиста-виртуоза и один одноногий кифаред.

— Вы кто? — удивился сын Зевса.

— Мы аккомпанемент, — отозвались музыканты. — Что желаете исполнять?

Могучий герой задумался.

— Про птичку, — наконец ответил он, — народную песню…

Музыканты закивали и взяли первый аккорд. Софоклюс заткнул уши, не желая слышать этот позор.

Геракл сделал одухотворенное лицо и утробно запел:

— О птичка, птичечка-а-а-а… на нежном лепестке-е-е-е… сидишь ты, словно мотыле-о-о-ок. Прекрасный руче-е-о-ок бежит меж живописных гор Колхиды. Вдали тихонько бухает топо-о-о-ор, циклопы валят крепкий ельник, наверное, сегодня понедельни-и-и-ик…

К счастью, песня была относительно короткой.

Пропев куплет восемнадцать раз, сын Зевса требовательно поглядел на зрителей.

Постная рожа была лишь у одного заткнувшего уши Софоклюса.

— Браво! — хрипло проревел всё тот же пьяный голос, и зрители разразились оглушительными овациями.

Сын Зевса благосклонно склонил голову. На сцену полетели цветы и пустой кувшин из-под вина, угодивший в одного из арфистов.

Да, это был самый настоящий триумф.

В тот же день Геракл с Софоклюсом покинули Фракию верхом на двух крупастых зебрах. Ну а о золотой колеснице позаботился добрая душа Гефест, переправив повозку в Тиринф при помощи верной телепортационной пушки.

Таким образом, благодаря своей находчивости и несомненному певческому дарованию могучий Геракл с легкостью исполнил восьмое поручение Эврисфея.