Неприкаянный

* * *

Рыба-Нюхтя плыла по озерной реке,

Рыба-Нюхтя плыла по реке;

И несла Рыба-Нюхтя в прозрачной руке

Мышь в пустом узелке...

И запутались мысли в моем дураке,

Пали силы в силке, —

И не держит дурак ни перста на курке,

Ни червя на крючке:

Рыба-Нюхтя резвится в башке-в дураке

И совсем вдалеке.

* * *

В провинциальных страшных городах,

Колючими крещенскими ночами...

(Где фонари горели не всегда,

А что горели, рано отключали) —

По всей Вселенной делалось темно,

И ветхий дом в пространство уносило,

И думалось, что смотришь не в окно,

А в чью-то незарытую могилу.

И только печь пугала мертвецов,

И бабушка тесней к огню держалась —

Какое бы дремучее лицо

На аспидном стекле ни отражалось.

Я верю: это было в старину!

И в то, что снова повернется детством

Большая жизнь: я запросто стряхну

Невинную задумчивость младенца —

И повторится вечное кино,

Где бабушка с седыми волосами,

И после жизни мы в свое окно

Из смерти в жизнь заглядываем сами.

* * *

“Дядя Коля был тоже чудак:

Слишком рано убрался со свету...”

Я подумал о нем просто так,

Фотографии тех, кого нету,

Из родни, кого нету в живых,

В деревенском альбоме листая,

Элегантно грустя: — Что же вы,

Как по саду листва золотая,

Улетели — не знаю куда?

Растворился и запах домашний,

И без вас замерзает вода,

И без вас согревается пашня...

Две “на память” поблеклых строки,

Мертвецов залихватские позы —

Скоморохи мои, дураки!

Ничего не пошло вам на пользу:

Пили водку, любили девиц,

По волкам заряжали картечью...

Ваши фото похожи на птиц

Непонятною музыкой-речью.

Вспоминаю вас издалека,

Ваши руки, размытые лица —

Память вечна, земля глубока,

Жизнелюбцы и самоубийцы.

* * *

Я стал прозрачней и грустней:

Пустое зеркало не врет.

Я начал думать по весне:

Когда же осени черед.

Ходить-бродить незнамо где,

Ногами листья ворошить,

Прощаться с миром всякий день

И лишь с деревьями дружить.

Деревья нищие, как я, —

Но перебьемся, ничего!

Такая славная семья:

Они не любят никого.

Они живут безвестный век,

Качают лапами внучат

И терпят дождь, жару и снег,

Живут — и боль свою молчат.

* * *

Город сине-серый,

Как бушлат мента.

От осенних скверов —

Та же тошнота.

Но ларьки пивные

И церквей шатры —

Светят, как иные,

Высшие миры.

Мне туда не надо:

Я не дожил дня.

Время листопада,

Мрака и огня!

Огоньки и листья

Катятся во тьму...

Неуч я молиться:

Трудно одному —

Или духу мало?

Верить в Божий свет —

Тьма его объяла?

Или — нет.

* * *

Ветеран ВОВ Н.Потапов —

Он за Родину в танке горел,

И в бараках Освенцима прел,

И у наших пошел по этапу —

В общем, много чего посмотрел...

Изработался и постарел —

И его позабыли, как тапок

За диваном; все как у людей:

Светлый праздник 9-е мая,

И единственный орден надраен...

С килограммом говяжьих костей,

Кривулями московских окраин

Он бредет как та-ра-рам хозяин

Необъятной та-та-та своей.

* * *

Не ест корова одуванчики —

Предпочитает клевера,

Аристократка. Вон и мальчики —

Подпаски. С раннего утра

Опохмеляются — стаканами!

Утробно воют и рычат —

Они уже неделю пьяные,

И стали вроде лешачат...

Спасибо, видели и слышали,

Что не скудеет край родной!

Я прочь отправился и вышел

На кладбище. Над головой

Ворона пасть свою раззявила:

Мол, тоже выпью, как займу, —

За то, как сельские хозяева

Ушли безропотно во тьму,

Как честно прожили-закончили

Свою бесхитростную “жись”...

Дин-дин — по лесу колокольчики —

Ага, коровы разбрелись!

* * *

Птичка Божия узнает

Много разного всего.

А вернется — не узнает

Даже дома своего.

Где летала, где бывала?

Надышалась дымом зла —

И до времени устала...

Видит — пепел и зола,

Нет земли — назвать своею.

Ночь. Бездомный скрип телег.

Звезды корчатся над нею...

Будет старость, будет снег —

И вглядится не мигая

В наползающую тьму —

Все еще не постигая

Смерти вечную тюрьму.

Только время ковыляет

Без заботы и труда.

— Птичка Божия не знает?

Замолчите! ерунда.

* * *

Вот ты разбежишься из окна...

(Разбежишься, дура и лохушка!)

И успеть подумаешь: — Весна!

Вспомнишь маму: — Спички не игрушка!

Вспомнишь и забудешь пестрый сброд,

Добрых дядей с потными руками,

Телевизор — музыку — народ —

Облака — и там, за облаками,

Кинешь дураков и подлецов,

Кинешь детства радужные цацки...

А весна? — Летит тебе в лицо

И, балдея, лыбится дурацки.

* * *

Больше мы не посидим

За бутылками портвейна —

(Ты пускаешь синий дым,

Я молчу благоговейно),

Не прочтем стихи свои,

Ты да я, поочередно...

Глупо жить как соловьи,

Как поэты — старомодно.

Будь стряпуха и жена,

Будет муж, и будет дача —

Гонит ветер времена,

И глаза от ветра плачут,

И мутятся, как стекло.

Оставайся за чертою:

То, что было и прошло, —

Чем не время золотое?

* * *

Когда героев не останется,

Когда последние уйдут —

Наверно, так же дворник-пьяница

Дорожки выметет в саду;

Подышит на ладони медные,

Еще покурит-подождет,

Окинет местность оком медленным —

И кучи листьев подожжет.

Они займутся желтым пламенем

И будут пламенем цвести —

Кому теперь идти под знаменем?

Куда под знаменем идти?

Земля бездетная валяется,

Стоит единственный живой

Дурак с метлой — и ухмыляется

Героем третьей мировой!

* * *

Когда-то поэты

Ходили попарно...

Встречали рассветы

За стойкою барной;

Зимой на извозчиках

Кутались в бурки,

В метели полнощного

Петербурга...

Мы здесь уже были.

С тобой уже пили.

И крейсеры плыли,

И церквы звонили —

Кого-то венчали или хоронили.

Мы были поэты.

Младенцы, эстеты...

И впредь оставаясь уже без ответа,

Меня окликает знакомое: — Где ты? —

Бессильное эхо нездешнего света.

* * *

За тобой и за мною придут:

Я уже напрягаюсь и жду.

Наверху вычисляют маршрут,

И звезда вызывает звезду:

— Не бросай меня. Слышишь? Ответь!

Но широк пустоты мавзолей

И высок одиночества мост;

Но теряются звезды в траве,

Но теряются травы корнями в земле,

А Земля затерялась меж звезд.

* * *

Хорошо, если вместе умрем.

Не хочу без тебя доживать.

Поседевшие стол и кровать —

Даже пыль нас запомнит вдвоем.

Берег неба зажег маяки,

А по берегу — он и она, —

Как улитки, бредут старики,

И вот-вот их подхватит волна.

Что на память тебе подарю?

Что имею — давно не мое.

Не о смерти с тобой говорю,

Но о чем-то важнее ее.

Если всех растворяет поток,

Я с тобой непременно сольюсь.

Я боялся, что будет «потом», —

А теперь ничего не боюсь.

* * *

Над бабаевским вокзалом

далеко

тепловозов маневровых

голоса

семафоры

темнотой заволокло

и натружены бессонные глаза

машинистов

что увидят через миг

этот город

умещается в окне

вот и я

к стеклянной наледи приник

отражаясь в темноте

как в глубине

темноты не переплыть

не зачерпнуть

у нее ни островов

ни берегов

слишком многие пускались в этот путь

следом не было

ни всплеска

ни кругов

и не знали

темнота или вода

их следы одолевала на Земле

отражение пребудет навсегда

замерзать-мерцать-оттаивать

в стекле

* * *

Побежала метла по плевкам,

По окуркам да по листве.

Вася — гений. Значит, пока

Вася дворничает в Москве.

В чем он гений? — Не знаю, в чем.

Верю: гений — и хорошо.

Тускло временем освещен,

Сам не знает, зачем пришел.

Хоть Тверская и не Бродвей,

Даже вовсе в другой степи, —

Вася пьет на Тверской портвейн,

На Бродвее бы — виски пил.

И, шатаясь, под чей-то смех

Ковыляет в сырую тьму

Бедной дворницкой — прочь от всех,

К вдохновению своему...

Ну-ка, солнышко, припекай!

Ну-ка, дождик, описай сквер!

Стой же, гений, с метлой в руках,

Или с пивом в тени ларька —

А не памятником в Москве!

Бытописание

Он выпивши — она не спавши —

Скандалят — их угомонят

Соседи, совесть потерявши,

Уже в милицию звонят.

Менты потопчутся в прихожей,

Посмотрят в пол и в потолок, —

У них все так же и все то же...

Едва уедет «козелок» —

Обнимутся, заплачут оба,

Она — Дюймовочка, он — жлоб,

останутся любить до гроба —

и загонять друг друга в гроб.

* * *

Хорошо, если вместе умрем.

Не хочу без тебя доживать.

Поседевшие стол и кровать —

Даже пыль нас запомнит вдвоем.

Берег неба зажег маяки,

А по берегу — он и она, —

Как улитки, бредут старики,

И вот-вот их подхватит волна.

Что на память тебе подарю?

Что имею — давно не мое.

Не о смерти с тобой говорю,

Но о чем-то важнее ее.

Если всех растворяет поток,

Я с тобой непременно сольюсь.

Я боялся, что будет «потом», —

А теперь ничего не боюсь.