Мелкий дождь{34}{34}

Снаружи солнце неспешно прожаривало территорию роты. Влажный воздух был неподвижен. В солнечном свете ярко желтел песок вокруг казармы, где размещались связисты. В казарме никого не было, кроме сонного дневального, который лениво курил, прислонившись к стене, и еще одного солдата в полевой форме, который лежал на койке и читал книжку в бумажной обложке. Дневальный зевнул и сплюнул через дверь в горячий песок, а лежавший на койке солдат, которого звали Левайн, перевернул страницу и поправил подушку под головой. В оконное стекло где-то с гудением бился большой комар, где-то еще играло радио, настроенное на рок-н-ролльную станцию Лизвилля, а снаружи беспрестанно сновали джипы и с урчанием проносились грузовики. Дело было в форте Таракань, штат Луизиана, в середине июля 1957 года. Натан Левайн по прозвищу Толстозадый, специалист 3-го класса, уже 13 месяцев (а точнее, 14-й) служил в одной и той же роте одного и того же батальона и занимал одну и ту же койку. За такой срок в таком гиблом месте, как форт Таракань, обычный человек вполне мог дойти до самоубийства или, по меньшей мере, до помешательства, что, собственно, и происходило довольно часто, судя по статистике, которая более или менее тщательно скрывалась армейским начальством. Левайн, однако, не относился к числу обычных людей. Натан был одним из немногих – кроме пытавшихся закосить под Восьмой раздел{35}, – кому, в сущности, нравилась служба в форте Таракань. Он спокойно и ненавязчиво адаптировался к местным условиям: сгладился и смягчился его резковатый бронксский выговор, став по-южному протяжным; Натан убедился, что самогон, обычно неразбавленный или смешанный с тем, что удавалось нацедить из ротного автомата с газировкой, можно пить с таким же удовольствием, как и виски со льдом; в барах он теперь балдел от музыки хиллбилли так же, как раньше тащился от Лестера Янга и Джерри Маллигана в «Бёрдленде»{36}. Левайн был ростом шесть футов с гаком и широк в кости, но если прежде у него было худощаво-мускулистое телосложение – фигура пахаря, как выражались некоторые знакомые студентки, – то за три года увиливания от нарядов на работу он обрюзг и растолстел. Отрастил изрядное пивное брюшко, которым определенно гордился, и толстый зад, которым гордился значительно меньше и которому был обязан своим прозвищем.

Дневальный щелчком отправил окурок за дверь в песок.

– Глянь, кто идет, – сказал он.

– Если генерал, скажи, что я сплю, – отозвался Левайн, зевнув, и закурил сигарету.

– Нет, это Балерун, – сообщил дневальный и снова прислонился к стене, закрыв глаза.

По ступеням протопали маломерные башмаки, и голос с вирджинским акцентом произнес:

– Капуччи, погань беспрокая.

Дневальный открыл глаза.

– Отвали, – сказал он.

Ротный писарь Дуган по кличке Балерун вошел в казарму и, недовольно скривив губы, приблизился к Левайну.

– Кому ты дашь эту порнушную книжку, когда закончишь, Левайн? – спросил он.

Левайн стряхнул пепел в подшлемник, который использовал в качестве пепельницы.

– В сортире на гвоздь повешу, наверно, – улыбнулся он.

Губы у писаря скривились еще больше.

– Тебя лейтенант зовет, – сказал Дуган, – так что давай поднимай свой жирный зад и чеши в дежурку.

Левайн перевернул страницу и продолжил читать.

– Эй, – сказал писарь.

Дуган служил по призыву. Он вылетел со второго курса Вирджинского университета и, как многие писари, имел склонность к садизму. Этим достоинства Дугана не исчерпывались. Он, например, нисколько не сомневался, что НАСПЦН{37} – коммунистическая организация, целью которой является стопроцентная интеграция белой и черной рас путем смешанных браков, или что вирджинский джентльмен – это наконец явленный миру Übermensch[3], которому только гнусные интриги нью-йоркских евреев мешают осуществить свое высокое предназначение. Главным образом из-за последнего пункта Левайн и не ладил с Дуганом.

– Меня вызывает лейтенант, – сказал Левайн. – Надо думать, ты уже выписал мне увольнительную. Черт, – он глянул на часы, – а еще только начало двенадцатого. Молодчина, Дуган. На пять с половиной часов раньше. – И Левайн восхищенно покачал головой.

Дуган ухмыльнулся:

– Вряд ли это насчет увольнения. Боюсь, оно тебе пока не светит.

Левайн отложил книгу и погасил окурок в подшлемнике. Затем посмотрел в потолок.

– Господи, – пробормотал он, – что я еще натворил? Неужто опять губа светит? За что?

– Всего-то через пару недель после прошлого раза, точно? – ввернул писарь.

Левайн знал эти уловки. Он думал, что Дуган давно уже понял: Левайн на дешевые подколы не ведется. Но похоже, такие типы неисправимы.

– Я к тому, что хватит валяться на койке, – сказал Дуган.

«Валяться» он произнес как «ва-аляца». Левайн с раздражением подобрал отложенную книгу и снова принялся читать.

– Ладно, – сказал он, отдавая честь. – Иди назад, бледнолицый.

Дуган смерил его взглядом и наконец ушел. Вероятно, по дороге к двери он споткнулся о винтовку дневального, поскольку раздался грохот и голос Капуччи произнес: «Господи, ну что за хмырь неуклюжий». Левайн закрыл книгу, сложил ее пополам и, перевернувшись на живот, засунул в задний карман. С минуту он лежал на животе, наблюдая за тараканом, петлявшим по невидимому лабиринту на полу. Зевнув, Левайн тяжело поднялся с койки, вытряхнул окурки из подшлемника на пол и криво нахлобучил подшлемник на голову. У выхода обнял дневального.

– Что стряслось? – поинтересовался Капуччи.

Левайн прищурился, глядя на яркое марево снаружи.

– Ох уж эти парни в Пентагоне, – сказал он. – Никак не хотят оставить меня в покое.

Он поплелся по песку к зданию, где была дежурная комната, даже через подшлемник чувствуя, как печет солнце. Вокруг здания была узкая полоска травы – единственная зелень на всей территории роты. Чуть дальше слева в столовую уже выстраивалась очередь. Левайн свернул на гравийную дорожку, утыкавшуюся в дверь дежурной комнаты. Он подозревал, что Дуган где-то рядом или, по крайней мере, наблюдает за ним из окна, но, когда он вошел, писарь сидел за своим столом у стены и что-то сосредоточенно печатал на машинке. Левайн облокотился о стойку перед столом первого сержанта.

– Привет, сержант, – поздоровался Левайн.

Сержант поднял глаза.

– Где тебя черти носят? – спросил он. – Опять читал порнуху?

– Точно, сержант, – ответил Левайн. – Учебник для сержантов.

Сержант бросил на него сердитый взгляд:

– Лейтенант хочет тебя видеть.

– Знаю, – сказал Левайн. – Где он?

– В комнате отдыха, – ответил сержант. – Остальные уже там.

– Что за буза, сержант? Что-то из ряда вон?

– Иди и все сам узнаешь, – проворчал сержант. – Черт возьми, Левайн, мог бы уже запомнить, что мне никто ничего не рассказывает.

Левайн вышел из дежурки и направился в комнату отдыха, расположенную с другой стороны здания. Через хлипкую дверь он услышал голос лейтенанта. Левайн толкнул дверь. Лейтенант инструктировал десяток рядовых и спецов из роты Браво{38}, сидевших и стоявших вокруг стола, на котором лежала карта, вся в круглых пятнах от кофейных чашек.

– Дигранди и Зигель, – говорил лейтенант, – Риццо и Бакстер… – Он поднял взгляд и увидел Левайна. – Левайн, поедешь с Пикником. – Он небрежно свернул карту и положил ее в задний карман. – Все ясно? – (Все кивнули.) – Ладно, готовность к часу. Вывести машины из гаража, и вперед. Я жду вас у Лейк-Чарльз.

Лейтенант надел фуражку и вышел, хлопнув дверью.

– Время пить колу, – сказал Риццо. – У кого есть курево?

Левайн уселся на стол и спросил:

– Что стряслось?

– О господи, – сказал Бакстер, светловолосый деревенский паренек из Пенсильвании. – Добро пожаловать в нашу компанию, Левайн. Да все из-за этих чертовых каджунов{39}. Понаставили кругом табличек «Выгул собак и солдат запрещен» и прочее в том же духе. А чуть возникнет какая заварушка, кого они слезно молят о помощи?

– Сто тридцать первый батальон связи, – сказал Риццо, – кого же еще?

– А куда это мы едем в час? – поинтересовался Левайн.

Пикник поднялся с места и направился к автомату с колой.

– Куда-то к Лейк-Чарльз, – ответил он. – Там была гроза или что-то в этом роде. Линии связи оборваны. – Он сунул пятак в автомат, но, как обычно, ничего не произошло. – Рота Браво спешит на помощь. Давай, детка, – вкрадчиво-ласковым голосом сказал он автомату и злобно пнул его ногой. Безрезультатно.

– Смотри не опрокинь, – сказал Бакстер.

Пикник стукнул автомат кулаком в строго определенные места. Что-то щелкнуло, и из краников полились две струйки – одна газировки, другая сиропа. Прежде чем они иссякли, изнутри, перевернувшись, выскочил пустой стаканчик, и сироп облил его снаружи.

– Хитер, чертяка, – сказал Пикник.

– Шизанутый, – сказал Риццо. – Одурел от жары.

Так они говорили еще какое-то время, рассуждая о том о сем, проклиная каджунов и армию, попивая кока-колу и куря сигареты. Наконец Левайн встал и, засунув руки в карманы, чтобы эффектнее выпятить живот, сказал:

– Ну, я, пожалуй, пойду собираться.

– Погоди, – сказал Пикник, – я с тобой.

Они вышли наружу. Пройдя по гравийной дорожке, ступили на песок и побрели к казарме, обливаясь пóтом в неподвижном воздухе под лучами палящего желтого солнца.

– Ни минуты покоя, Бенни, – пожаловался Левайн.

– Господи Исусе, – сказал Пикник.

Они вошли в казарму, волоча ноги, словно кандальники, и когда Капуччи спросил, что случилось, ему в ответ взметнулись два оттопыренных средних пальца – синхронно и слаженно, как в отработанном водевильном номере.

Левайн достал вещмешок и побросал туда полевую форму, белье и носки. Потом засунул бритвенный прибор, а в последний момент заткнул сбоку старую бейсбольную кепку синего цвета. Некоторое время он стоял над вещмешком, морща лоб. Затем сказал:

– Эй, Пикник.

– Чего? – отозвался Пикник с другого конца казармы.

– Я не могу ехать. У меня увольнение с шестнадцати тридцати.

– Тогда зачем ты собираешь вещи? – спросил Пикник.

– Думаю пойти поговорить с Пирсом.

– Он, наверное, обедает.

– Нам все равно надо пожрать. Пошли.

Они снова вышли под палящее солнце и побрели по раскаленному песку к столовой. Войдя через заднюю дверь, они увидели лейтенанта Пирса, в одиночестве сидевшего за столом возле раздачи. Левайн подошел к нему.

– Я тут вспомнил… – начал Левайн.

Лейтенант поднял глаза.

– Проблемы с машинами? – спросил он.

Левайн почесал живот и сдвинул пилотку на затылок.

– Не совсем, – сказал он, – просто у меня увольнение с шестнадцати тридцати, и я подумал, что…

Пирс выронил вилку. Она с громким звоном упала на поднос.

– Что ж, – сказал лейтенант, – увольнение подождет, Левайн.

Левайн улыбнулся широкой идиотской ухмылкой, которая, как он знал, раздражала лейтенанта, и сказал:

– Черт, с каких это пор я стал незаменимым человеком в роте?

Пирс раздраженно вздохнул:

– Слушай, тебе прекрасно известна ситуация в роте. Сейчас велено привлечь специалистов, классных специалистов. К сожалению, таких у нас нет. Только разгильдяи вроде тебя. Так что придется и тебе заняться делом.

Пирс был выпускником МТИ{40} и прошел обучение в Службе подготовки офицеров резерва. Он только что получил первого лейтенанта и изо всех сил старался не давить на других своей властью. Слова он произносил отчетливо, с суховатым выговором жителя Бикон-Хилла{41}.

– Лейтенант, – сказал Левайн, – вы тоже когда-то были молоды. Я уже договорился с девчонкой в Новом Орлеане, она будет меня ждать. Дайте юности шанс. В роте полно специалистов получше меня.

Лейтенант мрачно улыбнулся. Каждый раз в подобных ситуациях между ним и Левайном проявлялась скрытая взаимная приязнь. На первый взгляд они друг друга в грош не ставили, однако каждый смутно ощущал, что они ближе друг другу, чем сами могли себе признаться, что их связывают своего рода братские узы. Когда Пирс только прибыл в Таракань и узнал историю Левайна, он пытался поговорить с ним по душам. «Ты губишь свою жизнь, Левайн, – говорил он. – Ты же закончил колледж, и у тебя самый высокий ай-кью{42} в этом долбаном батальоне. А ты что делаешь? Торчишь в самой захудалой дыре в вооруженных силах и отращиваешь зад. Почему бы тебе не поступить в офицерскую школу? Ты мог бы даже попасть в Пойнт{43}, если бы захотел. Чего ради ты вообще пошел в армию?» На что Левайн отвечал с легкой ухмылкой, в которой не было ни тени смущения или насмешки: «Ну, я вроде как решил остаться рядовым – такую, в общем, сделать карьеру». Сперва лейтенанта возмущали подобные заявления и он начинал в запале нести околесицу. Потом он просто разворачивался и уходил, не говоря ни слова. В конце концов он вообще перестал разговаривать с Левайном.

– Ты в армии, Левайн, – продолжил лейтенант. – Увольнение – не право, а поощрение.

Левайн засунул руки в задние карманы.

– А, – сказал он. – Ну ладно.

Левайн повернулся и, не вынимая рук из карманов, побрел к раздаче. Взял поднос, ложку с вилкой и получил свою порцию. Опять рагу. По четвергам, похоже, всегда было рагу. Он подошел к столу, за которым сидел Пикник, и сказал:

– Ты не поверишь.

– Я так и думал, – ответил Пикник.

Они поели, вышли из столовой и около мили молча тащились по песку и бетону, еле волоча ноги; солнце плавило им мозги через подшлемники, волосы и черепные кости. Без четверти час они были у гаража; остальные связисты собрались возле шести машин с радиостанциями. Левайн и Пикник забрались в кабину одного из фургонов, Пикник сел за руль, и они поехали вслед за остальными в расположение роты. Остановившись у казармы, забрали свои вещмешки и забросили их в машину.

Автоколонна двигалась в юго-западном направлении, мимо болот и полей. Подъезжая к городку Де-Риддер, солдаты увидели тучи, собиравшиеся на юге.

– Будет дождь? – спросил Пикник. – Боже праведный.

Левайн надел темные очки и принялся читать свою книжонку, которая называлась «Болотная девка».

– Чем больше думаю, – лениво произнес он, – тем больше хочется набить этому лейтенантишке морду.

– Понимаю, – согласился Пикник.

– Точно, – сказал Левайн, положив книжку на живот. – Иногда мне хочется обратно в Город. А это хреново.

– Почему хреново? – спросил Пикник. – Да я бы хоть сейчас вернулся в Академию, всё лучше, чем копаться в этом дерьме.

– Нет, – нахмурился Левайн. – Назад пути нет. Помню, я однажды попробовал вернуться, ради одной девицы. И тоже вышло хреново.

– Да, – кивнул Пикник, – ты рассказывал. Лучше бы вернулся. Жаль, что я не могу. Вернуться хотя бы в казарму и завалиться спать.

– Спать можно где угодно, – сказал Левайн. – Я могу.

У самого Де-Риддера они повернули на юг. Впереди угрожающе сгущались темные тучи. По обеим сторонам дороги тянулись унылые мшистые болота, источающие зловоние, которые затем сменились неприглядными полями.

– Будешь читать эту книжку после меня? – спросил Левайн. – Довольно интересно. Как раз про болота и про девку, которая там живет.

– Правда? – сказал Пикник, мрачно глядя на едущий впереди фургон. – Хотелось бы мне найти девчонку в этих местах. Построил бы хижину посреди болот, где бы меня никакой Дядя Сэм не нашел.

– Еще бы не хотелось, – сказал Левайн.

– Да тебе самому того же хочется.

– Боюсь, мне это быстро надоест.

– Что тебе неймется, Натан? – спросил Пикник. – Найди себе хорошую девчонку и поезжай с ней на север.

– Армия – моя единственная любовь, – сказал Левайн.

– Все вы, тридцатилетние, одинаковы. По-твоему, Пирс все еще верит в эту дребедень насчет сверхсрочной?

– Не знаю. Я сам не верю. С какой стати должен верить он? Но я, по крайней мере, прямо говорю об этом. Подожду пока и посмотрю, как все обернется.

Так они ехали часа два, оставляя по дороге фургоны, чтобы установить радиорелейную связь с фортом, и к Лейк-Чарльз прибыли только две машины. Ехавшие в первом фургоне Риццо и Бакстер посигналили, чтобы Левайн и Пикник остановились. Небо уже сплошь затянуло тучами и подул ветерок, который холодил тела под отсыревшей формой.

– Давайте поищем бар, – предложил Риццо. – И подождем, когда приедет лейтенант.

Риццо был штаб-сержантом и считался самым большим интеллектуалом в роте. Он читал такие труды, как «Бытие и ничто» и «Форма и ценность современной поэзии»{44}, презрительно отвергая вестерны, эротические романы и детективы, которые ему то и дело предлагали сослуживцы. Он, Пикник и Левайн часто собирались по вечерам поболтать в ротной лавке или кофейне, хотя обычно говорил в основном Риццо. Они въехали в городок и вскоре обнаружили тихий бар возле старшей школы. В баре было пусто, если не считать пары школьников у стойки. Друзья заняли столик в глубине. Риццо сразу пошел в туалет, а Бакстер направился к выходу.

– Сейчас вернусь, – сказал он. – Только куплю газету.

Левайн пил пиво, погрузившись в мрачные раздумья, по привычке поджимая губы на манер Марлона Брандо и почесывая под мышкой. В зависимости от настроения он еще время от времени посапывал по-обезьяньи.

– Пикник, проснись, – сказал Левайн, очнувшись от раздумий. – Генерал идет.

– Ну его в задницу, – сказал Пикник.

– Ты явно не в духе, – сказал подошедший Риццо. – Бери пример с меня или с Толстозадого. Нам всё нипочем.

В этот момент в бар влетел возбужденный Бакстер с газетой в руках.

– Эй, парни, – воскликнул он, – мы попали на первые полосы!

Он разложил на столе местную газету, и они увидели набранный крупным шрифтом заголовок: «УРАГАН: 250 ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ».

– Ураган? – удивился Пикник. – Какой, к черту, ураган?

– Может, моряки не могут поднять самолет, – сказал Риццо, – а нас направили сюда искать глаз бури.

– Интересно, что там все-таки происходит, – задумчиво произнес Бакстер. – Черт, должно быть, дело дрянь, раз все линии связи оборваны.

Ураган, как выяснилось из газеты, полностью смел с лица земли поселок Креол, расположенный на острове или, вернее, на возвышенном участке посреди заболоченной дельты реки, милях в двадцати от Лейк-Чарльз{45}. Большой беды вполне можно было избежать, если бы не ошибка метеорологов. В среду днем, когда местные жители начали эвакуироваться, Бюро погоды объявило, что ураган придет не раньше вечера в четверг. Оно убеждало людей не торопиться и не создавать заторов на дорогах. Времени якобы имелось предостаточно. Ураган налетел в среду ночью, где-то между полуночью и тремя часами утра, и основной удар пришелся на Креол. Сюда стягивались силы Национальной гвардии, говорилось в газете, а также спасатели из Красного Креста, подразделения армии и флота. Предпринимались попытки направить самолеты с базы ВВС в Билокси, но погодные условия были очень плохими. Одна из крупных нефтяных компаний выделила два буксирных судна для спасения пострадавших. Креол, по всей видимости, вот-вот должны объявить зоной бедствия. И так далее. Они заказали еще пива и поговорили об урагане, и все согласились, что ближайшие несколько дней, скорее всего, придется вкалывать, и принялись на чем свет стоит проклинать армию США.

– Подавайтесь на сверхсрочную, – сказал Риццо, – пока еще можете. А мне осталось триста восемьдесят два треклятых дня. Ни черта я не успею.

Левайн улыбнулся.

– Ерунда, – сказал он, – просто тебя все это достало.

Когда они вышли из бара, на улице поливал дождь и становилось прохладней. Они сели в машины и выехали по слякоти из городка к пункту сбора, назначенному лейтенантом Пирсом. Его самого там еще не было. Припарковав машину, Левайн и Пикник остались сидеть в кабине, слушая, как дождь барабанит по крыше. Левайн достал из кармана «Болотную девку» и погрузился в чтение.

Чуть погодя подошел Риццо и постучал в стекло.

– Генерал едет, – сказал он, показывая на дорогу.

Сквозь пелену дождя они увидели приближающийся джип, за рулем которого смутно угадывалась фигура в хаки. Джип остановился у грузовика Риццо, водитель вылез из машины и вразвалку подбежал к ним. Лицо у водителя было небритым, глаза красными, а форма – потрепанной и грязной, и, когда он заговорил, голос у него слегка дрожал.

– Вы из Национальной гвардии? – спросил он надрывно-громким голосом.

– Ха, – возмутился Риццо. – Нет. Но, ей-богу, мы ничем не хуже.

– Да уж. – Прибывший повернулся, и Левайн с ужасом осознал, что у того на плечах по две серебряные нашивки. – Там такая кутерьма, – пробормотал офицер, покачав головой, и пошел к своему джипу.

– Извините, сэр, – крикнул ему вдогонку Левайн. И тихо добавил: – Бог ты мой, Риццо, ты видел?

Риццо рассмеялся.

– Война – это ад{46}, – жестко сказал он.

Они просидели в кабине еще с полчаса, прежде чем наконец появился лейтенант. Они рассказали ему о капитане, который искал Национальную гвардию, и показали статью об урагане.

– Ладно, пора двигаться, – сказал Пирс. – Там уже все с ума сходят без связи.

Как выяснилось, армейские подразделения обосновались на территории кампуса Макнизского колледжа на окраине городка. Уже стемнело, когда два фургона, проехав по тихим улочкам кампуса, остановились на огромном, поросшем травой пустыре.

– Эй, – крикнул Пикник Бакстеру, – давайте, кто быстрее.

Они бросились разворачивать 40-футовые антенны, и Бакстер с Риццо закончили первыми.

– Ну и черт с вами, – сказал Левайн, – угостим вас пивом, когда покончим с этой фигней.

Пикник занялся ТСС-3, а Левайн принялся налаживать РЛС-10{47}. К полуночи связь была установлена.

К ним в фургон заглянул Бакстер.

– С вас пиво, ребята, – сказал он.

– Здесь поблизости есть хоть один бар? – спросил Левайн.

– У нас только ты и Риццо в колледжах учились, – сказал Бакстер. – Так что вы должны быть здесь как дома.

– Да, Натан, – тихо поддакнул Пикник, оторвавшись от ТСС-3. – Тебе, как бывшему студенту, и карты в руки.

– Тоже мне вечер встречи выпускников, – сказал Левайн. – Может, лучше набить тебе морду?

– Может, лучше угостишь нас пивом? – предложил Бакстер.

В нескольких кварталах от стоянки они нашли небольшой студенческий бар. Сейчас в Макнизском колледже занятия продолжались только на летних курсах, и в баре было лишь несколько парочек, танцевавших под ритм-энд-блюз. Над стойкой висела полка, уставленная кружками, на которых были написаны имена завсегдатаев. Обычный студенческий бар.

– Ничего, – бодро сказал Бакстер, – пиво оно и в Африке пиво.

– Давайте петь студенческие застольные песни, – предложил Риццо.

Левайн посмотрел на него.

– Ты серьезно? – спросил он.

– Лично я, – сказал Бакстер, – терпеть не могу всей этой университетской чепухи. По мне, главное – жизненный опыт.

– Деревня, – сказал Риццо, – гордись, что сидишь в обществе трех лучших интеллектуалов армии.

– Я не в счет, – сказал Левайн. – Я карьерист, и точка.

– Вот и я о том же, Натан, – сказал Бакстер. – У тебя диплом колледжа, а добился ты того же, что и я, хотя я и в школе недоучился.

– Беда Левайна в том, – сказал Риццо, – что он хотя бы самый ленивый раздолбай в армии. Делать ничего не хочет и боится пустить корни. Он как зерно, упавшее на каменистое место, где земля неглубока.

– И когда восходит солнце, – улыбнулся Левайн, – я увядаю и засыхаю{48}. Как ты думаешь, какого черта я столько времени сижу в казарме?

– Риццо прав, – сказал Бакстер, – в этом смысле форт Таракань в Луизиане – самое каменистое место.

– И солнце там жарит будь здоров, это точно, – сказал Пикник.

Они сидели, пили пиво и трепались до трех часов утра. Уже в фургоне Пикник сказал:

– Господи, этот Риццо говорит как заведенный.

Левайн сложил руки на животе и зевнул.

– Кто-то ведь должен говорить, верно?

На рассвете Левайн проснулся от громкого рева и оглушительного грохота, раздававшегося в самом центре пустыря.

– Арррр, – зарычал Левайн, зажав уши. – Что за чертовщина?

Дождь перестал, и Пикник уже вылез из машины.

– Ты только посмотри, – сказал Пикник.

Левайн высунул голову из кабины и огляделся. В сотне ярдов от их машины один за другим, словно гигантские стрекозы, взлетали армейские вертолеты, видимо отправляясь обследовать то, что осталось от поселка Креол.

– Вот тебе на, – сказал Пикник. – Выходит, ночью они уже были здесь.

Левайн закрыл глаза и откинулся на сиденье.

– Ночи здесь темные, – сказал он, наладившись спать.

Проснулся около полудня, голодный и с пульсирующей болью в голове.

– Пикник, – рявкнул он, – где здесь дают пожрать?

Пикник продолжал храпеть.

– Эй, приятель! – Левайн схватил его за волосы и несколько раз тряхнул.

– Чего тебе? – спросил Пикник.

– Слушай, здесь есть полевые кухни или вообще какая-нибудь еда? – поинтересовался Левайн.

Риццо вылез из своего фургона и подошел к ним.

– Ну вы и лодыри, – сказал он. – Мы уже с десяти часов на ногах.

Чуть дальше на площадке приземлялись вертолеты с пострадавшими и, выгрузив их, взлетали вновь. Рядом стояли санитарные машины, суетились врачи и санитары. Вокруг было полно фургонов, джипов, грузовиков, солдат в полевой форме, и лишь изредка в этой толпе мелькали младшие офицеры в хаки и армейские чины со звездами.

– Боже мой, – сказал Левайн, – что за дурдом.

– Тут полно газетчиков, фотографы из «Лайфа», и кинохронику, наверно, снимают, – сказал Риццо. – Теперь это зона бедствия. Официально.

– Ничего себе, – сказал Пикник, прищурившись. – Гляньте, какие девушки.

Несмотря на летние каникулы, здесь было много студенток – и несколько довольно симпатичных, – бродивших в толпе защитного цвета. Бакстер повеселел.

– Я был прав, – сказал он. – Если достаточно долго торчать в Таракани, наверняка подвернется что-нибудь стоящее.

– Тут прямо как на Бурбон-стрит в день получки{49}, – сказал Риццо.

– Не трави душу, – сказал Левайн и чуть погодя добавил: – Какой здесь, к черту, Новый Орлеан.

Ярдах в двадцати он заметил фургон с надписью на борту «131-й батальон связи». Машина была основательно помята, одно крыло отсутствовало.

– Эй, Дуглас! – крикнул Левайн.

Сидевший у переднего колеса фургона долговязый рыжий РПК{50} поднял голову.

– Ну ничего себе, – отозвался он. – Где же это вы, парни, так застряли?

Левайн подошел к нему.

– Когда вас сюда перебросили? – спросил Левайн.

– Ха, – сказал Дуглас, – меня и Стила отправили прошлой ночью, сразу как началось. Чертов ветер сдул нас с дороги.

Левайн посмотрел на машину.

– Как там вообще? – спросил он.

– Хуже некуда, – ответил Дуглас. – Единственный мост снесло. Саперы наводят понтонную переправу. От поселка ни хрена не осталось. Все залило водой, река поднялась футов на восемь. Там только здание суда стоит, оно из бетона. И жмуриков немерено. Их на буксирах вывозят и складывают, как поленья. Вонь несусветная.

– Ладно, весельчак, – сказал Левайн. – Я еще не завтракал.

– Придется тебе, старик, пока что питаться бутербродами и кофе, – сказал Дуглас. – Тут кругом бегают девчонки и всем дают. В смысле, бутерброды и кофе. А больше нам тут ничего и не светит.

– Не бойся, – сказал Левайн, – еще засветит. Всем нам. Надо же как-то отыграться за пропавшее увольнение.

Левайн вернулся к своему грузовику. Пикник и Риццо сидели на капоте и жевали бутерброды, запивая их кофе.

– Где вы это раздобыли? – спросил Левайн.

– Одна девчонка принесла, – сказал Риццо.

– Надо же, – сказал Левайн, – первый раз этот чокнутый придурок не соврал.

– Посиди здесь, – сказал Риццо, – может, другая придет.

– Не уверен, – сказал Левайн. – Похоже, я могу подохнуть от голода. Как видно, удача сбежала от меня. – Он кивнул в сторону группки студенток и, словно ощутив некую доселе дремавшую эмпатию, сказал Риццо: – Уже столько времени прошло.

Риццо глухо рассмеялся.

– Тебе что, на гражданку захотелось? – спросил он.

– Не в этом дело. – Левайн покачал головой. – Это что-то вроде замкнутой цепи. Все настроены на одну частоту. Через какое-то время вообще забываешь об остальных излучениях спектра и начинаешь верить, что существует только эта частота и только она имеет смысл. Но на самом деле повсюду можно обнаружить другие прекрасные цвета, а также рентгеновское и ультрафиолетовое излучение.

– Тебе не кажется, что Таракань тоже в замкнутой цепи? – спросил Риццо. – На Макнизе свет клином не сошелся, но и Таракань еще не весь спектр.

Левайн покачал головой.

– Все вы, срочники, одинаковые, – сказал он.

– Знаю я эти песни. Только с армией нам по пути. По пути куда?

К ним подошла блондиночка с корзинкой, полной бутербродов и бумажных стаканов с кофе.

– Как раз вовремя, лапочка, – сказал Левайн. – Ты в некотором роде спасла меня от голодной смерти.

Она улыбнулась ему:

– На вид ты не так уж плох.

Левайн взял несколько бутербродов и стакан кофе.

– Ты тоже, – сказал он, плотоядно осклабившись. – Сенбернары нынче выглядят гораздо милее, чем раньше.

– Весьма сомнительный комплимент, – сказала девушка, – но по крайней мере не такой пошлый, как другие.

– Скажи, как тебя зовут, на тот случай, если я снова проголодаюсь, – попросил Левайн.

– Меня зовут Крошка Лютик, – ответила она, засмеявшись.

– Прямо водевиль{51}, – сказал Левайн. – Тебе надо бы пообщаться с Риццо. Он у нас ученый малый. Можете сыграть в «Угадай цитату».

– Не обращай внимания, – сказал Риццо. – Он только что от сохи.

Студентка оживилась.

– Тебе нравится пахать? – спросила она.

– Потом расскажу, – сказал Левайн, прихлебывая кофе.

– Потом так потом, – сказала она. – Увидимся.

Риццо, криво ухмыляясь, запел фальшивым тенором песню про студенточку Бетти.

– Заткнись, – сказал Левайн. – Это не смешно.

– Еле сопротивляешься, а?{52} – сказал Риццо.

– Кто, я? – сказал Левайн.

– Эй, – крикнул Дуглас, – я еду к причалу. Кто-нибудь хочет со мной?

– Я останусь у станции, – сказал Пикник.

– Поезжай, – сказал Бакстер. – Я лучше обожду тут, где больше девчонок.

Риццо усмехнулся.

– А я присмотрю за пацаном, – сказал он, – а то он, не дай бог, лишится девственности. – (Бакстер посмотрел на него исподлобья.) – Дырка следующая, она же первая.

Левайн уселся рядом с Дугласом в батальонный джип. Проехав через кампус, они помчались по дороге с щебеночным покрытием, которая по мере приближения к Заливу становилась все хуже. Почти ничего вокруг не указывало на то, что здесь пронесся ураган: лишь несколько поваленных деревьев и дорожных знаков да разбросанные по обочинам доски и черепица. Дуглас всю дорогу комментировал происшедшее, в основном цитируя чужую статистику, а Левайн рассеянно кивал. У него вдруг мелькнуло смутное подозрение, что, может быть, на самом деле Риццо не просто Вечный студент и что иногда маленькому сержанту удавалось уловить отблеск истины. Левайн ощутил некое смутное беспокойство, возможно, предчувствие радикальной перемены после трех лет среди песков и бетона под палящим солнцем. Может, причиной тому была атмосфера кампуса, первого, где он оказался, с тех пор как закончил Городской колледж в Нью-Йорке{53}. А может, просто подошло время внести разнообразие в монотонность, которую он только сейчас начинал ощущать. Уйти бы в самоволку по возвращении в Таракань или в пьяный загул дня на три.

На пристани было такое же столпотворение, как и на стоянке, но больше порядка и меньше суматохи. Буксиры нефтяной компании подвозили партию трупов, солдаты их разгружали, санитары опрыскивали бальзамирующей жидкостью, чтобы приостановить разложение, другие солдаты грузили трупы на грузовики, и грузовики отъезжали.

– Их хранят в школьном спортзале, – сообщил Дуглас Левайну, – и со всех сторон обкладывают льдом. Куча времени уходит на опознание. То ли оттого, что лица в воде раздуваются, то ли еще из-за чего.

В воздухе стоял запах тления, похожий, как показалось Левайну, на запах вермута, если его пить всю ночь. Солдаты работали несуетливо и споро, как рабочие на конвейере. Время от времени кто-нибудь из грузчиков отворачивался в сторону и его рвало, но работа не прекращалась ни на секунду. Левайн и Дуглас, сидя в джипе, наблюдали за происходящим, а небо становилось все темнее, утрачивая свет невидимого за тучами солнца. К джипу подошел пожилой старший сержант, и они какое-то время поговорили.

– Я был в Корее, – сказал сержант, увидев, как один из трупов развалился на части при перегрузке, – и могу понять, когда люди стреляют друг в друга, но это… – Он покачал головой. – Господи.

Вокруг ходили офицеры, но никто не обращал внимания на Левайна и Дугласа. Действия выполнялись механически и эффективно, но присутствовало в этом процессе и некое неформальное начало: почти все были без головных уборов, майор или полковник мог запросто остановиться и перекинуться парой слов с санитаром.

– Как в бою, – сказал сержант. – Никаких формальностей. Да и кому они, к черту, нужны.

Левайн и Дуглас пробыли у причала до половины шестого и поехали обратно.

– Здесь где-нибудь есть душ? – спросил Левайн. – Или нет?

Дуглас ухмыльнулся.

– Один мой кореш вчера мылся в женском клубе, – сказал он. – В общем, где найдешь, там и помоешься.

Когда они вернулись к грузовикам, Левайн заглянул к Пикнику.

– Иди прогуляйся, – сказал Левайн. – Если где-нибудь найдешь душ, сообщи мне.

– Черт, а ты прав, – сказал Пикник. – Как-никак июль месяц.

Левайн занял его место у РЛС-10 и какое-то время слушал эфир; там ничего особенного не происходило. Через полчаса Пикник вернулся.

– Можно не горбатиться, – сообщил он. – Риццо самолично слушает эфир. Хочет остаться в армии. Так что валяй в душ. Пройдешь примерно квартал, и за церковью будет общага. Ты ее сразу увидишь, там у входа полно народу.

– Спасибо, – сказал Левайн. – Я скоро. Потом сходим выпить пива.

Он достал из вещмешка смену белья и чистую форму, взял бритвенный прибор и вышел в теплую плотную мглу. Вертолеты по-прежнему приземлялись и взлетали, сверкая носовыми и хвостовыми огнями, похожие на космические аппараты в фантастическом фильме. Левайн нашел общежитие, отыскал там душ, помылся, побрился и переоделся. Вернувшись, он застал Пикника за чтением «Болотной девки». Они отправились прогуляться и нашли еще один бар, более шумный, где по случаю пятницы толпился народ. Там они заметили Бакстера, который пудрил мозги какой-то девушке, чей парень был уже слишком пьян, чтобы полезть в драку.

– Бог ты мой, – сказал Левайн.

Пикник посмотрел на него.

– Не хочу нудеть, как Риццо, – сказал он, – но все-таки что с тобой, Натан? Где тот прежний сержант Билко{54}, которого мы знали и любили? Неужели тебя допекла тоска по прошлому? Или накрыл очередной интеллектуальный кризис?

Левайн пожал плечами.

– Да нет, пожалуй, все дело в моем животе, – ответил он. – Я столько времени холил и лелеял свое пузо, а теперь насмотрелся на трупы, и меня с души воротит.

– Должно быть, паршиво? – предположил Пикник.

– Да, – согласился Левайн. – Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Они сели за столик и принялись глазеть на студентов, стараясь воспринимать их как нечто необычное и чуждое. Блондинка, которая утром назвала себя Крошкой Лютик, подошла к ним и сказала:

– Угадай цитату.

– Я знаю игру получше, – сказал Левайн.

– Ха-ха, – хохотнула блондинка и подсела к ним. – Мой парень заболел, – объяснила она, – и пошел домой.

– Кабы не милость Божия…{55} – пробормотал Пикник.

– Уработались? – спросила Крошка Лютик, лучезарно улыбаясь.

Левайн откинулся на спинку стула и беззаботно положил руку ей на плечо.

– Я работаю, только когда игра стоит свеч, – сказал Левайн, глядя на нее, и какое-то время они пытались пересмотреть друг друга, и наконец он, торжествующе улыбнувшись, добавил: – Или когда до чего-то рукой подать.

Девушка вздернула брови.

– Наверное, ты и тогда не особенно надрываешься, – сказала она.

– Ты свободна завтра вечером? – спросил Левайн. – Тогда и выясним.

Какой-то юнец в вельветовом пиджаке, пошатываясь, подошел к ним и обвил рукой шею девушки, опрокинув по дороге пиво Пикника.

– Боже мой, – воскликнула девушка. – Ты вернулся?

Пикник печально посмотрел на свою промокшую форму.

– Отличный повод для драки, – сказал он. – Начнем, Натан?

Бакстер все слышал.

– Давай, – сказал он. – Бей первым, Бенни.

Он замахнулся, ни в кого конкретно не целясь, и случайно задел Пикника по голове, так что тот слетел со стула.

– Боже мой, – сказал Левайн, глядя вниз. – Как ты там, Бенни?

Пикник молчал.

Левайн пожал плечами.

– Пошли, Бакстер, отнесем его. Извини, Лютик.

Они подхватили Пикника и потащили к грузовику.

На следующее утро Левайн проснулся в семь. Побродил по кампусу в поисках кофе и после завтрака принял одно из тех спонтанных решений, о которых потом бывает смешно даже подумать.

– Эй, Риццо, – сказал он, тряся спящего сержанта. – Если меня кто будет искать, генерал или министр обороны, скажи, что я занят. Ладно?

Риццо что-то пробормотал в ответ, скорее всего какую-нибудь похабщину, и снова уснул.

На попутном джипе Левайн доехал до пристани и некоторое время слонялся там, наблюдая, как солдаты сгружают трупы. Когда один из буксиров был почти полностью разгружен, Левайн неспешно прошел к причалу и перебрался на судно. Никто, похоже, не обратил на него внимания. На борту было человек пять солдат и столько же гражданских спасателей, которые молча курили, глядя на мутный поток внизу. Миновав понтонный мост, который саперы уже почти закончили, буксир медленно поплыл дальше, расталкивая плавающие на поверхности обломки и лавируя между поваленными деревьями. Вскоре их суденышко добралось до места, где был Креол, пропыхтело мимо торчащих из воды верхних этажей здания суда и направилось в сторону окрестных ферм, где еще не побывали спасатели.

Изредка в небе слышался стрекот вертолетов. Взошло солнце, слабо просвечивая сквозь сплошную облачность и нагревая неподвижный, насыщенный миазмами воздух над водой.

Именно это в основном и запомнилось Левайну: странное атмосферное явление – серое солнце над серой водой, необычная тяжесть воздуха и запах. Десять часов они кружили по разлившейся реке в поисках мертвецов. Одного сняли с ограды из колючей проволоки. Он болтался там, как дурацкая пародия на воздушный шар, и, когда они дотронулись до него, труп громко лопнул, с шипением выпустил газы и скукожился. Они снимали трупы с крыш, с ветвей деревьев, вылавливали среди плавающих обломков домов. Левайн, как и остальные, работал молча, ощущая горячее солнце на лице и шее, вдыхая вонючие болотные испарения, смешанные с трупным запахом. Происходящее не вызывало в нем протеста; он не то чтобы не хотел или не мог думать об этом, просто где-то в глубине души осознавал, что сейчас не стоит пытаться осмыслить то, чем он занимается. Просто подбирает трупы, и больше ничего. Когда около шести буксир вернулся к пристани, Левайн сошел на берег так же беззаботно, как утром прыгнул на борт. До стоянки он ехал на попутке, сидя в кузове, чувствуя себя грязным и усталым, ощущая тошноту от собственного запаха. В фургоне он взял чистую одежду, не обращая внимания на Пикника, который уже дочитывал «Болотную девку» и хотел что-то сказать, но осекся. Левайн пошел в общежитие и там долго стоял под душем, представляя летний или весенний дождь и вспоминая все случаи, когда попадал под ливень. Когда, надев чистую форму, он вышел из общежития, было уже темно.

В фургоне он выудил из вещмешка синюю бейсболку и надел ее.

– Уходишь при полном параде, – сказал Пикник. – Куда это?

– На свидание, – сказал Левайн.

– Здорово, – сказал Пикник. – Приятно видеть, что молодежь общается. Это радует.

Левайн серьезно посмотрел на приятеля.

– Нет, – сказал он. – Нет, наверное, лучше назвать это «порывом души».

Он заглянул в фургон Риццо и стащил у спящего сержанта пачку сигарет и сигару «Де Нобили». Когда Левайн повернулся, чтобы уйти, Риццо открыл один глаз.

– А, наш старый верный друг Натан{56}, – сказал сержант.

– Спи, Риццо, – сказал Левайн.

Засунув руки в карманы и насвистывая, он зашагал в сторону вчерашнего бара. Звезд на небе не было, в воздухе пахло дождем. Левайн прошел мимо сосен, которые в свете фонарей отбрасывали огромные уродливые тени. Прислушиваясь к девичьим голосам и урчанию машин, он думал о том, какого черта он здесь делает; думал, что лучше было бы вернуться в Таракань, и в то же время прекрасно понимал, что, вернувшись в Таракань, он начнет думать, какого черта делает там, и, возможно, будет думать о том же повсюду, где бы ни оказался. Он вдруг представил нелепую картину, на мгновение вообразив себя, Толстозадого Левайна, Вечным жидом, обсуждающим будними вечерами в странных безымянных городках с другими Вечными жидами насущные проблемы подлинности, но не подлинности собственного бытия, а подлинности данного места и вообще правомерности и необходимости пребывания в каком бы то ни было месте. Наконец он дошел до бара, заглянул внутрь и увидел поджидавшую его Крошку Лютик.

– Я раздобыла машину, – улыбнулась она. Левайн сразу уловил в ее голосе легкий южный акцент.

– Эй, – сказал он, – что вы тут пьете?

– «Том Коллинз»{57}, – ответила Крошка Лютик.

Левайн заказал виски. Ее лицо стало серьезным.

– Там очень страшно? – спросила она.

– Жутковато, – сказал Левайн.

Она снова радостно улыбнулась:

– По крайней мере колледж совсем не пострадал.

– Зато Креол пострадал, – сказал Левайн.

– Ну да, Креол, – сказала она.

Левайн посмотрел на нее.

– По-твоему, пусть лучше они, чем колледж? – спросил он.

– Конечно, – усмехнулась она.

Левайн побарабанил пальцами по столу.

– Скажи «валяться», – попросил он.

– Ва-аляца, – произнесла она.

– Ясно, – сказал Левайн.

Они выпили и еще какое-то время говорили о студенческой жизни, а потом Левайн пожелал глянуть на окрестности в беззвездную ночь. Они вышли из бара и поехали в сторону залива сквозь ночной мрак. Крошка Лютик сидела, прижавшись к Левайну, и с нетерпеливым возбуждением гладила его. Он вел машину молча, пока она не показала ему на грунтовую дорогу, ведущую к болотам.

– Сюда, – прошептала она, – там есть хижина.

– А я уж было начал удивляться, – сказал он.

Вокруг распевали лягушки, на всевозможные лады восхваляя некие двусмысленные принципы. Вдоль дороги теснились замшелые мангровые деревья. Проехав еще около мили, Левайн и Крошка Лютик добрались до полуразрушенного строения, невесть откуда взявшегося в этих дебрях. Как ни странно, в хижине нашелся матрац.

– Не бог весть что, – сказала Крошка Лютик, прерывисто дыша, – но все-таки дом.

Она дрожала в темноте, прижимаясь к Левайну. Он достал позаимствованную у Риццо сигару и раскурил ее. Лицо девушки озарилось колеблющимся огоньком, а в глазах мелькнуло некое испуганное и запоздалое осознание того, что терзания этого парня от сохи были серьезнее всех проблем, связанных с сезонными изменениями и видами на урожай. Точно так же чуть раньше он осознал, что ее способность давать, в сущности, не предполагала ничего сверх обычного перечня повседневных предметов – ножниц, ножей, лент, шнурков; и поэтому он проникся к ней равнодушным сочувствием, которое обычно испытывал к героиням эротических романов или какому-нибудь усталому, бессильному хозяину ранчо в вестерне. Левайн позволил ей раздеться в сторонке, а сам стоял в одной майке и бейсбольной кепке, невозмутимо попыхивая сигарой, пока не услышал, как она захныкала, сидя на матраце.

В ночи неистовствовал лягушачий хор, из которого то и дело выделялись виртуозные дуэты, выводившие протяжные низкие рулады и серии легких придыханий и вскриков. Прерывисто дыша, ослепленные страстью, Левайн и Крошка Лютик, к своему удивлению, осознавали единение ночных певцов как нечто большее, чем обычные проявления близости: сплетение мизинцев, чоканье пивными кружками, добрососедские отношения в духе журнальчика «Макколл»{58}. Левайн в небрежно сдвинутой набок бейсбольной кепке на протяжении всего представления попыхивал сигарой, ощущая непроизвольное желание защитить девушку – еще не отданную на поругание Пасифаю{59}. Наконец, под неумолчное кваканье глупых лягушек, они опустились на матрац и легли, не касаясь друг друга.

– Посреди великой смерти, – сказал Левайн, – маленькая смерть. – И добавил: – Ха. Звучит как заголовок в журнале «Лайф». В расцвете «Жизни» мы объяты смертью[4]. Господи.

Они вернулись в кампус, и, прощаясь у фургона, Левайн сказал:

– Увидимся на стоянке.

Она слабо улыбнулась.

– Заходи как-нибудь, когда освободишься, – сказала она и уехала.

Пикник и Бакстер играли в очко при свете фар.

– Эй, Левайн, – сказал Бакстер, – я таки потерял сегодня невинность.

– А, – сказал Левайн. – Поздравляю.

На следующий день к ним заглянул лейтенант.

– Если хочешь, можешь идти в увольнение, Левайн, – сказал он. – Все уже утряслось. Ты здесь только мешаешься.

Левайн пожал плечами.

– Ладно, – сказал он.

Моросил дождь.

В фургоне Пикник сказал:

– Боже, как я ненавижу дождь.

– Ты прямо как Хемингуэй, – заметил Риццо. – Странно, да? Элиот, наоборот, любил дождь.

Левайн закинул на плечо вещмешок.

– Странная штука этот дождь, – сказал он. – Он может потревожить сонные корни, может выдрать их из почвы и смыть напрочь. Пока вы тут торчите по яйца в воде, я буду нежиться на солнце в Новом Орлеане и вспоминать о вас, парни.

– Ну так катись отсюда, – сказал Пикник, – да побыстрее.

– Кстати, – сказал Риццо, – Пирс искал тебя вчера, но я ему наплел, что ты, мол, пошел за запчастями для ТСС. Никак не мог сообразить, куда ты свалил.

– Ну и куда я, по-твоему, свалил? – тихо спросил Левайн.

– Я этого так и не понял, – ухмыльнулся Риццо.

– Пока, ребята, – сказал Левайн.

Он нашел попутную машину, направлявшуюся в Таракань. Когда они отъехали на пару миль от города, водитель сказал:

– Черт, а хорошо все-таки вернуться назад.

– Назад? – не понял Левайн. – Ах да, наверное.

Он уставился на дворники, сметавшие дождевые капли с ветрового стекла, прислушался к дождю, хлеставшему по крыше кабины. И через какое-то время уснул.

Загрузка...