Нерон. Родовое проклятие

IV

Время на вилле тети тянулось очень медленно, но не могу сказать, что один день был похож на другой. В солнечную погоду двор был словно позолочен, но чаще стояли холод и сумрак, и мы сидели в доме, греясь возле жаровен. В общем, скука и почти никаких развлечений. Я мог часами играть со своими колесницами, растянувшись на полу, и меня никто бы не заметил.

Сбор урожая оливок нарушил однообразное течение дней. Это было осенью, и мне поручили идти за рабами и следить, чтобы ни одна оливка не осталась лежать на земле. На самом деле это придумали, чтобы чем-то занять маленького мальчика, но у меня, пока я высматривал на земле маленькие округлые плоды, было ощущение, что я выполняю очень важную и нужную работу. Многие оливки были побиты и раздавлены, в воздухе висел густой и сладкий запах оливкового масла.

– Жидкое золото, – сказал мне надсмотрщик. – И намного полезнее, чем настоящее. Оно и в еду годится, им можно освещать жилье, с его помощью залечивают раны и смягчают сухую кожу, в него можно макать хлеб… Настоящий дар богов. Без оливкового масла мир стал бы безвкуснее, а твоя тетя – беднее. Оливки, может, и не такие притягательные, как золото, но они уж точно более надежный источник дохода.

У нас за спиной послышался шум, я обернулся и увидел, что к нам идет тетя Лепида с каким-то мужчиной – то ли хромым, то ли качавшимся на ходу.

– Клянусь Посейдоном, это же сам Клавдий! – изумился надсмотрщик.

А потом он повернулся ко мне и улыбнулся, причем улыбка его была скользкой, словно оливковое масло, которое он только что расхваливал.

– Да, урожай в этом году прекрасный, – говорила тетя спутнику, пока тот рассеянно смотрел по сторонам и подергивал свой плащ.

– Я в-в-вижу, – сказал мужчина, глядя на оливковую рощу, разросшуюся по склонам холмов.

Солнечный свет падал на деревья под косым углом, придавая зеленой листве серебристо-серый оттенок.

– Видеть вас – большая честь для нас, о принц, – низко поклонился надсмотрщик.

Я быстро огляделся по сторонам: все вокруг поклонились, и я тоже поклонился.

– Т-ты не обязан мне к-кланяться. – Мужчина взял меня за руку, и я сразу выпрямился. – Я твой д-двоюродный дед Клавдий, б-брат твоего деда Германика.

Я чуть не рассмеялся, но вовремя удержался. Это что, шутка? Все говорили, что Германик был воплощением мужественности, а судя по бюсту в комнате тети, он еще и красив был, как Аполлон. Этот же человек – какая-то развалина, а не мужчина.

– Тем больше у нас оснований беречь его как дражайшее сокровище, – сказала тетя Лепида и взяла Клавдия за руку (тот как будто растерялся). – Он – все, что нам осталось от этого образцового воина.

– Я не р-реликт! – возмутился Клавдий.

– Нет, ты – супруг моей любимой Мессалины, а слишком хорошо для нее не бывает.

О, Мессалина! Женщина, которая источает спелость, превосходящую спелость всех оливок на этих холмах. Та странная женщина с неинтересным ребенком.

– Она в п-пути, – сказал Клавдий. – З-задержалась в Риме, но с-следует за мной.

– Я благодарна, что ты взял ее с собой. В последнее время я так редко ее вижу.

– Н-новый ребенок т-требует внимания, так что я т-тоже редко ее в-вижу.

Клавдий улыбнулся, а тетя вдруг наклонилась ко мне, будто захотела поделиться чем-то очень интересным.

– Луций, у тебя появился кузен… Малыш по имени… как его зовут, Клавдий?

– Т-тиберий Клавдий Германик. Г-германик – чтобы сохранить б-благородное имя и показать, что линия п-продолжается.

Так я впервые услышал имя своего будущего соперника, который претендовал на мою жизнь и мое положение.

В следующий момент Клавдия всего передернуло, и он стал заваливаться на надсмотрщика, едва не сбив того с ног. Глаза у него закатились, челюсть отвисла.

– Тише-тише… – Тетя поддержала Клавдия. Она вытерла его лоб и погладила по щеке, потом повернулась к нам и сказала: – С ним случаются такие припадки, но быстро проходят. Не обращайте внимания.

Если бы мы могли! Я во все глаза смотрел на Клавдия. Лицо у него было каким-то пустым, будто в него вошел дух (повар рассказывал мне о духах или демонах, способных завладеть человеком). А потом все прошло, в точности как говорила тетя. Клавдий заморгал, закрыл рот и вытер ладонью стекавшую по подбородку слюну. Он огляделся по сторонам, словно припоминая, где находится.

– Да, благородное имя, – сказала тетя так, будто разговор и не прерывался.

И они пошли к дому, причем Клавдий опирался на ее плечо.

– Да уж, бедняге не позавидуешь, – заметил надсмотрщик, – пусть он и брат Германика. Как так получилось? Его мать была распутницей или боги действительно любят с нами поиграть?

– Ты говоришь о моей прабабке, – сказал я со всем достоинством, на которое был способен в том возрасте, а потом рассмеялся. – Так что мне придется придерживаться теории, что мы для богов – всего лишь игрушки.

Я вернулся в дом и тут же увидел, как в холл стремительно вошла Мессалина. С ней была маленькая девочка, а в руках она держала сверток, который, как я догадался, и был прибавлением в их семействе.

– О, Луций!

Мессалина бросилась ко мне и прижала к своей пышной груди так, будто мы были самыми близкими друзьями. Сверток, от которого скверно пахло, оказался зажат между нами, и его содержимое пискнуло.

– Это твой новоиспеченный кузен Тиберий!

Я посмотрел на его личико и постарался изобразить улыбку, но больше всего в тот момент мне хотелось высвободиться из объятий Мессалины.

– Очень милый, – сказал я.

Мессалина притянула к себе Октавию и заключила в свои объятия нас обоих – или, вернее, троих, если считать со свертком.

– Кузены, разве это не прекрасно? Как же хорошо, что мы есть друг у друга!

Мессалина внезапно отпустила нас и выпрямилась. Голос у нее изменился. Она послала за рабом, чтобы тот присмотрел за детьми. К детям она, естественно, причисляла и меня, однако я медленно, но уверенно отошел от нее и направился в свою комнату. Еще чего, решила приравнять меня к своим младенцам!

Довольно долго я играл с колесницами, наслаждался тишиной и примерял миниатюрные театральные маски, которые специально для меня сделал Парис. Потом начался дождь, мягкий стук капель по крыше убаюкал меня, я положил голову на руки и задремал.

Сколько я так проспал, не знаю, но, когда проснулся, за окнами уже было темно. За дверью послышались тихие шаги, и кто-то заглянул в мою комнату – я закрыл глаза и притворился, будто все еще сплю, а потом с трудом расслышал, как в соседней комнате кто-то доложил, что никто не подслушивает и можно говорить. Последовала беседа, в которой принимали участие несколько человек; они говорили негромко и часто перебивали друг друга, так что я не мог различить и разделить голоса.

Что у них за секрет такой, если они боятся, что я – или кто-то другой – их услышу? Мне так захотелось это выяснить, что я потихоньку вышел из комнаты и опустился на четвереньки, чтобы можно было медленно, но верно двигаться вперед и оставаться незамеченным, если кто-то посмотрит в мою сторону.

Они собрались в библиотеке вокруг большой жаровни. Тетя, Клавдий и еще одна женщина, которую я раньше не видел, сидели на скамьях; остальные стояли. Увидев их всех, я юркнул обратно в коридор и навострил уши. Перед глазами еще стояла картина: все жестикулируют, мужчины ходят взад-вперед.

Первое, что я услышал:

– …он не сошел с ума окончательно, просто на него накатывает безумие, а потом все приходит в норму.

Второе:

– Только накатывает быстро, а приходит в норму очень медленно.

И дальше:

– Если это никому не вредит, пусть себе рядится в Юпитера или соединяет свой дворец с его храмом, но число убийств растет с каждым днем. Да, я утверждаю: число убийств растет. Даже то, что я это говорю как само собой разумеющееся, – ненормально.

Они наверняка о Калигуле. Я мог бы свидетельствовать, что он – убийца… он пытался убить меня.

– Говори тише, рабы…

К сожалению, они заговорили тише, и пришлось напрячь слух.

– Он был болен, и я подумал, что может и не оправиться. Но он выздоровел. И потом, случись с ним что-нибудь, кто его сменит? Его единственный ребенок – маленькая девочка, и он не усыновил взрослого в качестве наследника.

– Об этом действительно небезопасно говорить. Даже здесь. Шпионы могут быть повсюду.

– Тогда нам следует признать, что он нас контролирует и мы бессильны. Хоть кто-нибудь чувствует себя в безопасности? Он ведь бьет наугад.

– Никто не может чувствовать себя в безопасности. Даже собравшиеся в этой комнате, хоть мы ему и родня. Мы знаем, что он убивает родственников. Хоть Птолемея Мавританского спросите… Только он уже не сможет заговорить.

Я вскочил на ноги и вбежал в комнату. Страх и ненависть к Калигуле заставили забыть об осторожности.

– Я! Я могу говорить! Он хотел меня утопить!

Все одновременно повернулись в мою сторону.

– Луций! – изумилась тетя Лепида. – Ты должен немедленно вернуться к себе. Иди и ложись спать.

– Уже п-поздно, – сказал Клавдий. – Он все с-слышал, и он с-слишком большой, чтобы з-забыть. Но у него есть честь. Он никому не расскажет о т-том, что услышал. Т-так, Луций?

У Клавдия тряслась голова, но говорил он здраво.

– Да. И никто не должен повторить того, что я скажу сейчас. Он взял меня на свой корабль и хотел принести в жертву Диане. Он по-всякому меня называл, а потом бросил в воду. Меня спас один солдат.

– Думаете, солдаты по-прежнему ему верны? – спросила Мессалина.

– П-преторианцы т-традиционно верны императору, – сказал Клавдий. – Но они могли бы…

– Я слышала, он их унижает и всячески над ними насмехается, – заметила Мессалина. – Станут ли они и дальше это терпеть?

– Зависит от т-того, с-скольких он унижает, – отозвался Клавдий.

Еще одна здравая мысль.

Тут встала женщина, которую я до того дня никогда не видел.

– Я могу предложить другое решение, если вы пожелаете с ним согласиться, – сказала она.

У нее были темные волосы, но прежде всего я отметил спокойствие, с каким она говорила, и ее осанку.

– Меня знают под псевдонимом Локуста, в целях безопасности я не стану раскрывать свое настоящее имя. Мое ремесло – приготовление амброзии, которая уже многих отправила на Олимп… Хотя на вопрос, превратились ли отправленные туда в богов, я не смогу вам ответить.

– Другими словами, ты отравительница, – заключила Мессалина. – Мы не опустимся до подобных методов. Но в подтверждение собственных слов не могла бы ты поведать нам хоть об одном… своем успехе?

– Конечно нет. Я не настолько глупа. У меня чистая репутация, и мне никогда не выдвигали обвинений. Только круглая дура может объявить на весь свет, что приложила руку к тому, что все считают естественным ходом вещей. Доверьтесь мне, а я продемонстрирую вам свое умение на любом животном, какое вы выберете. Кроме того, вы можете заказать средство очень медленного действия, среднего или мгновенного. Все зависит от… от события, соответствующего вашим целям.

– Мы могли бы на это пойти, – сказала Мессалина.

– Я не с-стану в этом участвовать! – возвысил голос Клавдий. – М-мои уши этого не слышали! Все п-поклянитесь! – Он оглядел собравшихся в библиотеке и остановил свой взгляд на мне. – И ты, маленький Луций. Я не слышал н-ничего из т-того, что было з-здесь сказано.

– Да, Клавдий, ты – мой двоюродный дед, и ты не слышал ничего, что было сказано в этой комнате. Тебя даже здесь не было!

Пойдем еще дальше.

– Именно, – сказал Клавдий и похромал в сторону столовой. – Мессалина, м-мы в-возвращаемся в Рим.

– Да, любовь моя, – отозвалась та. – Рим… В наши дни никто не знает, что нас там ждет.

– Не беспокойся так, дорогая, – сказала тетя. – Ты жена Клавдия, а потому в безопасности. Для Калигулы твой супруг – ручная зверушка, убивать его скучно, гораздо веселее унижать.

Мессалина поджала губы и кивнула.

– Силан тоже в безопасности, и на том спасибо.

Ко мне подошла Локуста:

– Что ж, малыш, ты вошел в эту комнату и высказался, хотя я видела, как у тебя тряслись колени. Это очень смелый поступок. Только настоящий смельчак способен на такое, пусть и с трясущимися коленями.

– Я сказал правду. И я ненавижу Калигулу. Нельзя, чтобы он поступал с другими так, как поступил со мной.

– О да, но кто повесит на кота колокольчик?

– Не уверен, что понял тебя.

– Это такое присловье. Как-то совет мышей собрался решить, что делать с бродячим котом. Сошлись на том, что лучше всего будет повесить на шею коту колокольчик, чтобы можно было услышать, как он приближается, и убежать в укрытие. Да, план был прекрасный, оставалось только найти мышь, у которой достанет смелости, рискуя жизнью, запрыгнуть на загривок коту.

– Понятно, – кивнул я: никто не решится напасть на Калигулу. – Но амброзия…

– Умный мальчик. Это все равно что поставить перед котом блюдце с молоком, но, чтобы добраться до молока, ему придется сунуть голову в петлю с колокольчиком. И в момент, когда ловушка сработает, того, кто ее установил, рядом не будет. – Локуста вздохнула. – Однако, если они не желают воспользоваться моими услугами, им придется попытать удачи с более опасными средствами.