Несущая смерть

Пролог

Существо, что поселилось в чреве их матери, рвалось наружу.

Распухшее и тяжелое, как камень, Владыко Солнце медленно катилось на запад, в ожидающие его океаны. Вслед за закатом на землю опускался холод, сворачиваясь в клубок в тенях гор, все ближе подкрадываясь к маленькой пыльной ферме и ее иссохшим полям. Ветер уже нес хрусткий воздух с первыми укусами приближающейся зимы. Над мертвой землей поднимался пар, извиваясь, будто любовник от прикосновений, колыхаясь от криков матери.

Тецуо и Хикита сидели в грязи, прижавшись друг к другу, оба с чумазыми лицами, в изношенных лохмотьях. Когда шум стал невыносимым, дети убежали из дома. Мучительные крики матери довели Тецуо до слез, Хикита взял младшего брата за руку и увлек за собой в темноту и тишину.

Хикита знал, что он должен быть сильным. Теперь он стал мужчиной. И ему придется нести на худых плечах и груз забот о семье, и тяжелое бремя всего мира, хотя ему всего лишь десять лет.

Соседка привела акушерку. Теперь женщины стояли, склонившись над кроватью, пока мать громко выла, и выходили из хижины только для того, чтобы выплеснуть на растрескавшуюся землю ведра с красной водой или выжать окровавленные тряпки. А Хикита наблюдал за ними, провожая глазами, украдкой посматривая через закопченное пространство, черное и пустое, как сумерки над головами.

Он знал, что означает еще один рот для семьи. Понимал, что в их жалком хозяйстве в следующем сезоне останется совсем мало хорошей земли, которой не хватит, чтобы прокормить даже троих человек, не то что четверых.

Но ребенок уже рвался в мир, хотел он того или нет. И деваться ему было некуда.

Тецуо ткнул палкой покрытую пеплом землю. Вокруг раскачивались заросли кровавого лотоса, шуршали, словно кто-то шептался в сухих, как шелуха, листьях.

– Думаешь, будет мальчик?

– Только Создатель знает, – ответил Хикита.

– Мне бы хотелось сестренку.

– А мне бы хотелось, чтобы кобель, который заделал ей ребенка, находился рядом с ней. И чтобы был жив наш отец. – Хикита нахмурился, поднимаясь на ноги. – Хотя то, как мы живем, невозможно назвать жизнью. – Он смотрел на пики гор Тонан на западе, взметнувших зазубренные кулаки вверх и возвышающихся на фоне заходящего солнца.

Между ногами Хикиты и каменными основаниями гор, погруженных в сумрак, протянулись мили мертвых земель – трещины уходили на двадцать футов в глубину, окутанные удушливым туманом. Сквозь ядовитые пары он мог разглядеть то разбитую повозку поблизости, то обрушившийся сарай – уже подальше.

Фермы превращаются в руины, поглощаемые чернотой, расползающейся от Пятна. Хикита знал, что где-то в горах маячит Главдом – сердце власти Гильдии в Шиме.

В Главдоме живут те, кто кормит лотос кровью круглоглазых, по крайней мере, так иногда говорили по радио. Те, кто обескровливает землю ради топлива и цветов.

Иногда, когда в вышине пролетали неболёты, окна дребезжали, и маленький Тецуо в страхе просыпался, думая, что из преисподней восстали демоны. Но Хикита был уверен, что у óни есть дела поважнее: им незачем тревожить сон глупых мальчишек.

Дети Эндзингер жили очень глубоко, в подземном мире Йоми. А по небу в ревущих машинах летали люди. Они окрашивали облака и небо в красный цвет, а дождь – в черный. И превращали землю в пепел. Не демоны. Не боги. Просто люди.

Дрожащий вопль разорвал сумерки, мать закричала столь пронзительно, что у нее, наверное, и горло засаднило. Хикита снова нахмурился, приподнял платок и сплюнул. Брат или сестра, это не имело значения. Он ненавидел ребенка. Причем так же, как ненавидел его отца – за гладкие речи и еще более гладкие улыбки. Пес, воспользовавшийся одиночеством вдовы, бросил ее в позоре и с ублюдком во чреве.

Хикита убьет его, если увидит. Покажет мерзавцу, что, хоть они и живут на краю Пятна, на беднейших землях из всех семи островов Шимы, они принадлежат к клану Рю, а в их жилах течет кровь Драконов.

Окна задребезжали, и Хикита посмотрел вверх, ожидая увидеть неболёт Гильдии, неуклюже выплывающий из сумерек. Но небо было пустым, увядающе-красным, покрытым коркой грозовых туч. Грохот усилился, твердь задрожала так сильно, что мальчик рухнул на колени.

Тецуо упал на четвереньки и пополз к нему по вздымающейся земле, которая урчала под ними, как урчит от боли живот.

Пока остров трясся, братья держались друг за друга, и Тецуо плакал от страха.

– Опять землетрясение?

Уже пятое за несколько недель. Грохот стих, медленно задыхаясь, пока в воздухе не осталось только шуршанье комьев гнилой почвы, летящих в трещины мертвых полей. А потом братья услышали тонкий крик: первая растерянная мольба новорожденного, когда младенца вытащили из кровавого тепла в мир людей. Дитя брыкалось и надрывалось.

– Он здесь! – закричал Тецуо, забыв о дрожи, выскользнул из объятий Хикиты и бросился в дом, стуча грязными пятками по веранде, как в барабан.

Хикита осторожно встал, прислушиваясь к голодным воплям, которые раздались из нового рта, поселившегося в их семействе.

А потом до Хикиты донесся плач матери.

Он различил радость в ее голосе, когда мать позвала его, чтобы Хикита познакомился с новорожденной сестричкой. Но мальчик покачал головой и слизнул пепел с губ, глядя поверх высоких стеблей кровавого лотоса на запустение у подножия гор.

Он моргнул. Прищурился во мраке.

Крошечные огни. Кроваво-красные. Пара, вспыхивающая меж листьев лотоса. Хруст мертвых опавших листьев и еще более мертвого грунта, на котором, похоже, сейчас кто-то топтался. Хикита вгляделся в темноту, вопли сестрицы заполнили уши и мешали навострить слух.

Испарения казались маслянистой тенью, струящейся, как черная вода. Стебли лотоса слегка сгибались – в посевах что-то двигалось. Крошечные огоньки вспыхнули раз, другой, мигая, как давно потерянные звезды в небе над головой.

Нет, не мигая, понял он.

Моргая.

Из стеблей выползла фигура, покрытая черными комьями и пеплом. Монстр был ростом под два фута, но длинные руки почти доставали до земли, а спина сгорбилась, когда он шаркал, шагая вперед, и нюхал воздух. Алые глаза отбрасывали кровавый отсвет на тяжелые брови, безволосый череп, вывернутые губы.

Монстр увидел мальчика, и рот твари растянулся в идиотской ухмылке, как у малыша, только что нашедшего товарища по играм. Вместо зубов у него были пожелтевшие клыки, торчавшие из нижней челюсти, и Хикита понял – под маской из грязи и пепла кожа у монстра была темно-синей.

– У-у-у-у-у! – взвыло чудовище, протягивая руки к мальчику.

Взгляд Хикиты был прикован к когтям на цепких пальцах, острым, как катана.

– Гну-у-у…

– Óни, – выдохнул Хикита. – Лорд Идзанаги, спаси меня.

Демон вздрогнул, услышав имя Бога-Создателя, глаза монстра широко распахнулись и вспыхнули. Он рванулся вперед, волоча костяшки пальцев по земле, а изо рта, полного кривых клыков, вырвался яростный вой.

Хикита закричал. Он орал вместе со своей сестрой, которая пришла в мир людей сегодня, в тени изломанных вершин, среди гнили, расползающейся, как раковая опухоль, по коже острова.

И кричал так, словно это его последний вздох.

Будто крик являлся всем, чем Хикита был, – и всем, чем он когда-либо станет.

Как будто наступил конец света.

1 Раскол

В небесах вспыхнула молния, раскалив их добела, сверкнув в темноте.

Буруу и Кайя нависли над Юкико, и в ее разуме бушевали их мысли. А в голове и в животе она чувствовала только боль.

ЮКИКО…

О чем она говорит?

– СКАЖИ ЕЙ. —

Скажи мне – что? Кто «они»?

ЮКИКО, ТЫ С ДЕТЬМИ.

– Юкико.

Девушка открыла глаза, и в легкие ударил сладкий запах горящего кедра. Потребовалось время, чтобы вспомнить, где она. Кто она. Что привело их сюда. Она стояла на коленях у кострища – в простом доме в центре деревни, раскинувшейся на ветвях деревьев.

С гор спустился пронизывающий до костей холод, голодный, как призраки. Он прокрался в твердыню Кагэ и принес морозное обещание грядущей зимы. Юкико уже чувствовала ее запах в воздухе, равно как и стылое дыхание сразу за стенами дома. Грозовые тучи и белый иней, и черный-черный дождь.

Шестеро других сидели вокруг пламени. Кровоточащие остатки обезглавленного восстания. Бойцы без командира?

Или овцы без пастыря?

Каори смотрела на Юкико через костер серо-стальными глазами, воспаленными, красными, ввалившимися от напряжения. Длинная челка ниспадала на шрам, идущий ото лба к подбородку, который теперь еще сильнее выделялся на бледной иссушенной коже. Она сидела на подушке Даичи во главе круга – как его дочь, и все предполагали, что теперь, когда лидер восстания погиб, руководство возьмет Каори.

Нет, не погиб, подумала Юкико.

Его захватили.

Рядом с Каори сидели другие члены Кагэ.

Маро, единственный оставшийся член первоначального совета, с длинными волосами, заплетенными в косы воина, с кожаной повязкой на отсутствующем глазу. И Блэкбёрд, капитан неболёта, который вывез их из тлеющих руин Кигена. Хмурые черты лица мужчины почти полностью скрывала огромная соломенная шляпа, а борода была густой, как живая изгородь.

Затем, конечно же, Мичи, маленькая и острая, словно бритва, с чейн-катаной и вакидзаси, отмеченными знаками благородного клана Тигров, за спиной.

Томо, черно-белый песик, которого Мичи спасла, забрав из покоев Аиши, сидел у хозяйки на коленях и грыз веревку.

Злобный горизонт пронзила молния.

В голове Юкико нескончаемо стучал пульс леса. Кеннинг был столь громким и ярким, как никогда прежде. Она попыталась приглушить дар, установив незримую стену, однако чувствовала каждое живое существо, находившееся рядом: парящих сов, убегающих мышей и все живое между ними, горящие разумы мужчин, женщин и детей в деревне на верхушках деревьев.

Ладонь ее потянулась к животу, к двум искоркам тепла, завязанных в непостижимый узел, который она чувствовала внутри себя.

Внутри меня.

В голове не осталось места для подобной мысли. Нет мира, в котором это могло бы иметь хоть какой-то смысл.

Акихито взял ее за руку, которая сразу же утонула в массивной лапе. Юкико сжала его пальцы в ответ. Она несколько месяцев считала, что он умер в тюрьме Кигена. Увидеть его снова было все равно что вернуться домой. Они находились друг подле друга на корабле Блэкбёрда во время отступления из Кигена, и здоровяк рассказывал о своих приключениях за это время, о раненой ноге, о том, как познакомился с беспризорниками Ханой и Йоши.

А Юкико поведала ему о станции, где гайдзины ловили молнии, о морских драконах, об Островах-Стилетах. И в самом конце, опустив голову, сообщила о том, что росло внутри нее, раздувая Кеннинг до таких пределов, с которыми ей уже трудно справляться.

Она призналась ему, кто их отец. Акихито даже не моргнул. Просто заключил в одно из тех страшных объятий, которыми был знаменит, поцеловал в лоб и шепнул, что все будет в порядке.

Теперь он сидел рядом с ней: волосы заплетены в косы и собраны сзади в пучок. На правом плече имелась повязка, прикрывающая рану, которая пламенела на теле – там, где раньше красовалась татуировка сёгуна.

Юкико вспомнила, как Даичи выжигал ее татуировку здесь, в этой самой комнате. Мысль о старике, закованном в цепи где-то в подземельях капитула, наполнила сердце жаром, а разум – яркими образами юноши, предавшего их всех.

Продавшего руководителя повстанцев Кагэ. Вернувшегося в Гильдию, из которой он однажды сбежал.

Юноши, который сказал ей, что любит ее.

Она вздохнула и закрыла рукой глаза.

Боги, Кин, как ты мог?

Она чувствовала, как высоко-высоко кружит Кайя, самка грозового тигра, наслаждаясь рокотом бури. На площадке снаружи свернулся калачиком Буруу, внимательно наблюдая за ней, и во всем облике его чувствовалась тревога – и в покачивании хвоста, и в наклоне головы.

Буруу боялся за Юкико.

С ТОБОЙ ВСЕ ХОРОШО, СЕСТРА?

Тревожился за близнецов внутри нее.

О боги, боги.

Юкико попыталась сглотнуть, но в горле пересохло, будто в рот швырнули пригоршню пыли.

Близнецы…

– Юкико, – повторила Каори. – Ты в порядке?

Она моргнула. Покачала головой.

– Простите. Я просто устала.

– Мы все устали. Поспишь, когда умрешь.

– Я в порядке. – Она выпрямилась и откинула волосы с глаз. – Давайте продолжим.

– Итак, – начала Каори, – необходимо спланировать наши действия. Свадьба Хиро сорвалась, союз кланов Тигра и Дракона рухнул. Даймё Исаму из клана Лиса отказался там присутствовать, поэтому можно предположить, что и Кицунэ не любят Тигров. У нас есть шанс. Возможность раз и навсегда очистить Шиму от Гильдии, стереть с лица земли.

– У нас проблемы посерьезнее, – возразила Юкико. – Землекрушитель, о котором ты говорила, скоро отправится в атаку во главе с Хиро. Даже если у него теперь нет Аиши, чтобы связать его с линией Казумицу, страх перед машиной все равно может заставить правителей других кланов присягнуть ему на верность. Хиро поставил под свое командование армии Феникса, а даймё уже в тюрьме. Если другие кланы объединятся с ним и двинутся на север, к Йиши, нам несдобровать, поскольку мы ничего не можем им противопоставить.

– И Гильдия точно знает, где мы находимся, – мягко проронила Мичи. – Предатель им расскажет.

Томо спрыгнул с колен девушки и принялся что-то вынюхивать в углу.

Юкико кивнула, сдерживая горькую ярость.

– Мы вынуждены допустить, что Кин выложил им все. Этот лес более не скроет нас. Думаю, нам следует обратиться к даймё клана Лиса за разрешением переехать в город Йама. По крайней мере, у них есть крепость. Флот. Армия.

– Раньше ты тоже просила нас довериться незнакомцам, – перебила Каори. – Полюбуйся, куда это нас привело.

– По-твоему, Даичи схватили из-за меня?

– Я хочу сказать, что мой отец оказался в руках Гильдии, потому что мы доверились незнакомцам, которых ты привела к нашим дверям. Отныне Кагэ никогда не будут ни на кого полагаться.

– Нам не победить в одиночку, Каори.

– Не победить? Даже с могучей Танцующей с бурей на нашей стороне?

– Каори, я знаю, ты злишься на…

– Мой отец в плену, поскольку мы доверились твоему любимому Кину. А твой бывший любовник Хиро ведет сюда армию, чтобы уничтожить нас. Извини, но я не могу полагаться на твое мнение, Танцующая с бурей.

– Каори, и я любила Даичи…

– Замолчи! – отрезала Каори. – Не говори о нем так, будто его нет в живых.

Щенок Мичи начал бегать кругами и, подпрыгивая, лаять, так сильно виляя хвостом, что тот стал похож на веер.

– Томо! – прикрикнула на него Мичи. – Тише!

Юкико и Каори смотрели друг на друга целую вечность, и единственным звуком между ними был треск огня.

Взгляд Каори казался почти ненавидящим, но она прервала противостояние, повернувшись к Акихито.

– А ребята, которых вы привели с собой, Акихито-сан? Беспризорники из Кигена? Еще два бойца с даром Кеннинга могли бы стать грозными союзниками, учитывая, что теперь у нас есть два грозовых тигра. Если Йоши или Хану научить ездить верхом на самке…

Здоровяк откашлялся и бросил смущенный взгляд на Юкико.

– Не уверен, что мы можем требовать от них многого прямо сейчас. У Йоши сотрясение мозга и, вероятно, проломлен череп. Хана в шоке. Она не может спать. – Он поморщился. – И глаз у нее сильно болит.

– Да, глаз вызывает беспокойство, – кивнула Каори.

– Ничего, заживет, – пожал плечами Акихито. – Однако требуется время.

– Нет, Акихито-сан. Я говорю не про тот глаз, что у нее вырвали из глазницы, а про тот, что светится.

– Ах да, – спохватился Акихито. – Верно.

– А что твой гайдзин говорит о девушке, Танцующая с бурей? – спросил Маро. – То, как он отреагировал на нее, когда впервые увидел…

Юкико до сих пор смотрела на Каори, потрясенная словами, пронзившими ее до костей.

– Юкико, – повторил Маро. – Что говорит твой гайдзин?

Она перевела взгляд на Петра, стоящего на площадке.

Пётр не шевелился, глядя в лес, закутавшись в волчью шкуру, спасаясь от нарастающего холода. Раскуренная трубка освещала глубокие шрамы на лице, слепой глаз, темные стриженые волосы и остроконечную бороду. С бледных губ срывался дым с запахом корицы и меда, а в железной скобе на колене отражались молнии.

Буруу бил хвостом по ногам Петра, замирая и окаменевая всякий раз, когда гайдзин поворачивался, чтобы просверлить его взглядом.

Едва Пётр отворачивался, Буруу снова начинал лупить его хвостом.

Пётр помог им сбежать со станции ловли молний, они были в долгу перед ним. Поэтому грозовой тигр проявлял привязанность самым раздражающим образом из всех, на которые был способен.

– Его трудно понять, – пробормотала Юкико. – По-шимански Пётр изъясняется ужасно. И говорит о Хане, будто она… тронутая, что ли. У них на станции я видела женщину-гайдзинку, у которой был точно такой же глаз, как у Ханы. И цвет, и свечение. К ней относились как к святой.

– Тебе надо побеседовать с девочкой, – заметила Мичи. – Хана крепка, как железо. А против Хиро и Землекрушителя нам надо будет использовать все имеющееся у нас оружие. Сразимся мы здесь или на землях Кицунэ – две Танцующие с бурей лучше, чем одна.

Юкико устало кивнула.

Томо снова залаял, и головная боль Юкико заполыхала с новой силой.

МАЛЕНЬКИЙ ВОЛЧОК, ЕСЛИ ТЫ ПРОДОЛЖИШЬ ЛАЯТЬ, ПРЕВРАТИШЬСЯ В ПЕРЕКУС.

Буруу зарычал, протяжно, низко. Томо поджал хвост и мудро замолчал.

– И вот еще, – оживилась Юкико. Девушка достала потрепанный кожаный бумажник и продемонстрировала его собравшимся членам Кагэ. – Письмо. Мастера-политехника, починившего Петру ногу. Он был пленником гайдзинов, научил Петра немного говорить на шиманском. Если, конечно, это можно так назвать.

– Письмо от гильдийца? – Каори сузила глаза. – Кому?

– Его возлюбленной.

– У гильдийцев не…

– Это правда, Каори. То, что сообщила Аянэ. Внутри гильдии зреет бунт. Мастер-политехник, спасший конечность Петра, был одним из его участников. Послание адресовано его возлюбленной, женщине по имени Мисаки, с просьбой продолжать сражаться и свергнуть Гильдию. – Юкико вытащила из бумажника потертый лист бумаги и поднесла к свету костра. – «И я буду молиться за вас, за всех оставшихся мятежников, чтобы вы могли закончить начатое». И он желает смерти каким-то… Змеям. И вот еще. «Да настанет конец Гильдии. Да освободится Шима».

– Да умрут… кто? Змеи? – Мичи нахмурилась.

Юкико пожала плечами.

Голос Каори стал низким, напоминая шипение:

– Моего отца сейчас пытают в адской яме Гильдии из-за паучьелапой гадины Аянэ. И ты надеешься, что мы поверим ее речам?

– Ложь лучше прятать между правдой. Если в Гильдии сформировалась группа, которая хочет разрушить ее изнутри, а Мисаки существует…

– Ты хочешь, чтобы мы взялись за оружие и встали рядом с чи-монгерами?[3] – В голосе Мичи звучало недоверие.

– Ты же сама сказала, Мичи, что нам понадобится любое оружие, которое мы сумеем достать.

Акихито нахмурился, потирая покрытое шрамами бедро.

– Если в Гильдии действует группировка мятежников, они могли быть среди тех, кого мы убили при нападении на Киген…

– Верно. – Юкико уставилась на огонь, думая о кораблях Гильдии, которые она уничтожила над хребтами Йиши. – Они точно такие же, как и мы. И видят, что творится в мире. А мы их убили.

НА ВОЙНЕ НЕТ УБИЙСТВ.

Мысли Буруу нависли над Юкико грозовыми тучами.

Скажи это тем, кого они любили.

ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ВИНИТЬ СЕБЯ, СЕСТРА. ТЫ НЕ ЗНАЛА.

Но теперь мне многое известно. Мы не имеем права продолжать действовать в том же духе, Буруу. Могут они увеличить силу или нет, нам нельзя их убивать. Как-то… неправильно.

– Разреши взглянуть? – Каори протянула руку.

Юкико передала ей письмо и наблюдала, как Каори просматривает его серо-стальными глазами с холодным, как снег, выражением лица.

Томо залаял и даже пронзительно взвизгнул. Юкико вздрогнула. Проклятие сорвалось с ее губ, и она повернулась к собачке, проникая в череп Томо и готовая резко потребовать тишины.

Острые, как серебряные бритвы…

Она моргнула, зрачки расширились.

Красный глаз смотрит! Плохо, плохо, плохо…

СЕСТРА, ОСТОРОЖНО!

Буруу вскочил, отшвырнул Петра в сторону и запрыгнул на крышу хижины. Две тонны мускулов, клюв и когти разнесли карниз в щепки, Маро тревожно вскрикнул, Томо опять взвизгнул, а собравшиеся разбежались, когда потолок частично обрушился.

– Дыхание Творца, что, черт возьми, с ним случилось? – закричала Каори.

Буруу приземлился среди разбитых бревен, качая головой, будто волк, терзающий добычу. Пока члены Кагэ стояли ошеломленные, он открыл клюв и выплюнул на настил переломанные останки серебристого заводного механизма и тонких паучьих лапок с заводным ключом и светящимся красным глазом.

– Яйца Идзанаги! – прошипела Мичи.

Совет сгрудился вокруг разрушенного механизма размером с горстку пепла. Одна из тонких лапок дернулась, вспыхнули голубые искры, и свет в глазу неторопливо угас. Буруу зарычал, в его груди раздался басовитый рокот.

Однако потом стало мертвенно тихо.

– Что это, черт возьми? – проворчала Каори.

Мичи низко пригнулась к доскам, глядя на разрушенную машину. Перепуганный щенок прыгнул к ней на руки, поджав хвост и не сводя глаз с Буруу. Грозовой тигр фыркнул, махнув хвостом из стороны в сторону с легкой кошачьей грацией.

ХОРОШЕЕ ЗРЕНИЕ, МАЛЕНЬКИЙ ВОЛЧОК. МОЖЕТ, ТЕПЕРЬ Я И НЕ СЪЕМ ТЕБЯ.

– Дрон-разведчик Гильдии, – ответила Мичи. – Во дворце Кигена их полным-полно.

– Для чего они? – спросил Акихито, подтолкнув останки сапогом.

– Они следят и сообщают Гильдии обо всем, что зафиксировали.

Глаза великана широко распахнулись. Он поднял боевую дубинку и ударил по изломанному пауку.

Мичи прижала перепуганного Томо к груди.

– Боги, он уже сломан, Акихито!

Здоровяк пожал плечами, извиняясь, и еще раз стукнул по пауку на всякий случай, окончательно раздавив дрон.

– Откуда он взялся? – поинтересовалась Юкико.

– Может, спрятался на «Куреа»? – Акихито посмотрел на Блэкбёрда. – Сиськи Аматэрасу, ты проверял судно, чувак?

Капитан выгнул бровь.

– С какой стати гильдийцы запускают дроны на борт моего корабля? Если бы они знали, что я сочувствую Кагэ, меня бы заперли в камере пыток быстрее, чем шлюха из Доктауна задерет кимоно, когда флот атакует город.

Мичи почесала песика за ушками, чтобы успокоить.

– У одной из лже-особей, которых я убила в спальне Аиши, была похожая штука, спрятанная в шаре на спине. – Она посмотрела прямо на Каори. – Может, паук принадлежал лже-особи, которую вы держали здесь в плену?

Сердце Юкико упало.

– Аянэ…

– И она шпионила за нами, – выдохнула Каори. – Даже запертая в камере, сука могла видеть все! – Она швырнула испорченную машину в кострище и яростно выплюнула: – Кстати, как долго тварь шпионила за нами? И ты хочешь, чтобы мы объединились с этими… Змеями, Юкико?

– Каори, просто…

– Что? Что просто? Гильдия Лотоса убила наших союзников и друзей! Уничтожила тысячи гайдзинов. Если у них назревает бунт, то они всего-навсего стая трусов, которые сидят сложа руки, пока страна катится к краю пропасти. – Каори повернулась к Маро. – Ты сейчас пойдешь к радиостанции, и мы сегодня же вечером распространим эту новость. Назовем Мисаки в открытую, во всеуслышание, и посмотрим, что подумают правители кланов, когда они поймут, что в Гильдии может быть мятеж.

– Ты не посмеешь так поступить, – заявила Юкико.

– Не тебе мне указывать, что я могу, а что – нет, Танцующая с бурей.

– Как ты думаешь, что сделает Гильдия, если ты назовешь имя Мисаки в открытую? Они убьют ее, Каори!

– Одним чи-монгером меньше. Пожалуй, смерть подтолкнет товарищей Мисаки к активным действиям.

– Серьезно? С каких пор мы убиваем невинных?

– Невинных? – Каори скривилась. – Ты шутишь?

– Мятежники Гильдии могут стать нашими союзниками! Мы, черт возьми, на одной стороне баррикад!

– Да неужели? И что предприняли наши «союзники», пока Гильдия превращала небо в кровь, а реки в деготь?

– Прочитай письмо! Они работали годами, ожидая…

– Ожидая! – взревела Каори. – Ожидая, пока погибнут тысячи. С неба падают птицы, на земле вырубают леса, гайдзинов превращают в удобрение. А они ожидают… Чего? Приглашения? Идеального момента, который никогда не наступит?

– Нет. Как-то все неправильно, Каори. Разве мы имеем право рисковать чужими жизнями?

– Какой пример для остальных, а? Могучая Араши-но…

– Хватит нести чушь про Танцующую с бурей!

Каори и Юкико теперь стояли нос к носу.

Рука Каори легла на вакидзаси, но Юкико еще не коснулась своей катаны. Их клинки когда-то принадлежали Даичи, который отдал холодное оружие дочери и ученице – девушкам, которые, как он, должно быть, надеялся, объединятся после его ухода.

Буруу, который был возле Юкико, зарычал, и его растущий гнев оказался отражением ее собственного. Ярость Юкико привлекла и Кайю, арашитору, спустившуюся с облаков и приземлившуюся на разрушенную крышу хижины. Теперь Кайя наблюдала за происходящим с прищуренными глазами, а по всей деревне зажигались фонари, сонные люди выползали из дверей, чтобы посмотреть, из-за чего поднялся шум и суета.

Каори же ни на кого не обращала внимания, изо рта у нее брызгала слюна, и она продолжала реветь:

– Мы сражаемся и умираем, Юкико! Мы платим кровью и нашими жизнями, пока мятежники коротают время в пятигранных рабских ямах и считают дни. Что ж, скоро они узнают, что значит истекать кровью! Как мы истекали кровью! Как я истекала…

– Речь не про тебя!

– Именно! Речь про каждого из нас! И всех в деревне! Всех, кто называл его отцом или другом. – Глаза Каори сузились до щелочек. – Он и тебя любил. Ты носишь меч Даичи на бедре, но предлагаешь лечь на одну подстилку с псами, которые украли его? Ты хоть представляешь себе, через что он сейчас проходит? Если предположить, что его пока еще не бросили в чан с удобрением?

– Черт подери, Каори. Дело не в Даичи! Ты собираешься убивать наших союзников! Мы можем объединиться с повстанцами Гильдии – и вместе станем сильнее, чем поодиночке.

– Нет, Танцующая с бурей, нет никаких «мы вместе». Есть только мы и они. Они заслуживают то, что получат: Кин, Аянэ, все до единого. Хочешь, чтобы я оплакивала мятежников? Мне на них плевать. Будь они прокляты! Пусть провалятся в подземный мир Йоми! А ты со своим предложением объединиться с ублюдками позоришь нас и то, за что мы боремся.

– Ты просто ослеплена, – выдохнула Юкико. – В тебе говорит ненависть… То, что ты делаешь и говоришь, напрямую связано с одним событием. О боги, боги, Каори! – Юкико попятилась, взглянув на шрам юной женщины. – Когда Йоритомо порезал тебе лицо, он, вероятно, и не понял, что сделает тебя настолько уродливой.

Повисло жуткое молчание, растянувшееся буквально на вечность. Юкико увидела, как распахнулись у Каори глаза, а зрачки превратились в булавочные уколы, костяшки пальцев, лежащие на вакидзаси, побелели. А потом клинок, чистый и яркий, очутился у нее в руке, спев гимн острием стали по кромке ножен. Акихито предостерегающе зарычал, сжимая боевую дубину, но Каори взмахнула мечом, со свистом рассекающим воздух, чтобы нанести Юкико удар в голову.

Смертельный удар.

Юкико подняла катану и истошно закричала, когда мечи соприкоснулись. Взрыв искр и хрупкий звук целующейся стали, удар был отражен. Каори шагнула вперед и сильно ударила Юкико в грудь.

Юкико упала.

Акихито предостерегающе гаркнул, и его слова разрезали воздух, как сталь в руке Каори:

– Не надо, она беременна!

Раздался рык, подобный грому, прогремевшему в десятках футах над головой. Звук могучим гулким эхом прокатился до дрожащих небес. Между Каори и Юкико встал Буруу, расправив крылья и плюясь горящими изломанными стрелами молний. Сверху на девушку, широко расставив лапы, приземлилась Кайя, накрыв ее своим телом.

Глаза Буруу вспыхнули, когда он снова взревел, широко раскрыв жестокий клюв, всего на волосок от руки Каори, которую был готов оторвать по локоть, вывернуть наизнанку, разорвать в клочья, а останки расшвырять по деревенской площади под испуганными взглядами детей.

Члены Кагэ приблизились с оружием на изготовку, в их глазах отражались изломанные молнии.

– ПРЕКРАТИТЕ! – воскликнула Юкико.

Они почувствовали этот крик. Все они. Не только рядом стоящие, но и те, кто находился дальше.

Взлетели сидящие в кронах галдящие птицы. Дыбом поднялись и задрожали волоски на телах людей.

Все почувствовали возглас Юкико своими костями, инстинктом, древним, рептильным, скрывавшимся в основании черепа и всплывающим при ощущении голода, жажды или вожделения.

Зверь сидел внутри каждого.

И он боялся.

– Прекратите, – сказала Юкико.

Грудь Каори тяжело вздымалась, с приоткрытых губ стекал иней слюны. Юкико выкатилась из-под Кайи, вложила катану в ножны и опустила руку на плечо грозового тигра. Буруу вновь зарычал – столь низко и глубоко, что казалось, будто падает небо. В последний раз прогремел гром, подул слабый ветер. Изогнулась яркой дугой молния, и начался дождь.

Прозрачный, как настоящее стекло, ледяной и обжигающий обещанием снега. Как будто Сусано-о удерживал его в ладонях много недель подряд, а теперь ливень, наконец, вырвался на свободу и хлынул, низвергаясь на твердь могучим водопадом. Охладил жар собравшихся, погасил тлеющий костер. Но глубоко внутри углей еще бушевал огонь.

– Беременна? – Голос Каори едва различался сквозь обрушившиеся потоки воды.

– Близнецы, – ответила Юкико.

– Кто отец?

– Не твое чертово дело.

– Твой Кин?

Юкико облизнула губы. И промолчала.

– Может, наш будущий сёгун Хиро?

Молния пронзила небо, наполнив мир зловещей, отвратительной белизной.

– Если честно, – сказала Каори, – даже не представляю, что хуже. В любом случае это кое-что объясняет.

– Давай закончим. – Юкико откинула с глаз влажные волосы. – Я ухожу.

– Уходишь? – Акихито в ужасе уставился на нее. – Куда?

– В Йаму. – Юкико повысила голос, обращаясь к присутствующим. – Желающие могут присоединиться ко мне. Я поддержу мятежников из Гильдии Лотоса. Поговорю с даймё Кицунэ и выясню, готов ли он принять мою помощь. Когда же появится Землекрушитель, я прегражу ему путь. Но я не буду ни стоять в стороне, ни принимать участие в убийствах. Я не собираюсь оставаться в деревне и смотреть, как восстание превращается в резню.

– Ну и катись, – объявила Каори. – Вали, расти ублюдков среди псов Гильдии, которых хочешь подманить. Они будут в компании себе подобных, как бы ни звали предателя, которого ты трахнула, чтобы породить их.

Рев Буруу разорвал тишину, переполненную потрясением. Он сделал шаг, и деревянные доски разлетелись в щепки под его когтями. Юкико протянула руку, в ее лице не осталось ни кровинки. Грозовой тигр посмотрел на нее, хлестнув хвостом всего раз, и между струями дождя мелькнули брызги блестящих капель.

Девушка покачала головой, сжав губы в тонкую, как бритва, линию. Арашитора повернулся к Каори с рычанием, которое заставило ее вздрогнуть, и замер.

На лицах жителей деревни отразилось удивление, смешанное с ужасом и глубоким пониманием происходящего. Ситуация опустошила их, заставила затаить дыхание.

Вперед выступила девочка, совсем еще ребенок, по щекам у нее текли слезы, смешиваясь с грозовым дождем.

– Ты не можешь бросить нас, Танцующая с бурей!

– Я не могу остаться, – ответила Юкико. – Не сейчас. Мятежники Гильдии знают, что в мире, который мы построили, что-то явно не так. Они решили бороться, чтобы исправить ошибки и сделать мир правильным. Как они воюют – не наше дело. Мы не имеем права разоблачать их или подвергать чужие жизни риску. Мы ничем от них не отличаемся. Мы не лучше. Как только мы начнем смотреть на них свысока, мы уподобимся еще одному сёгунату, ожидающему своего часа. Но вы можете пойти со мной. Любой из вас. Все вы. – Она повернулась к капитану неболёта, стоявшему поблизости в своей невероятной соломенной шляпе. – Блэкбёрд-сан, отвезешь их на «Куреа»? Есть желающие отправиться со мной в Йаму?

– Ты спасла мою жизнь. Мой экипаж и корабль, – кивнул капитан. – Если ты просишь, я к твоим услугам.

Когда Акихито шагнул к Юкико, Буруу и Кайя зарычали, одновременно взмахнув крыльями и вытянув хвосты, как хлысты.

Здоровяк застыл как вкопанный и понизил голос:

– Юкико, ты не можешь этого сделать.

– Уже сделала, Акихито. Тебе нужно выбрать, на чьей стороне – ты. – Девушка взобралась на спину Буруу, посмотрела на деревенских жителей, на облакоходов.

Этот крошечный узел – сердце повстанцев – сейчас распутывался быстрее, чем кто-либо мог предвидеть. Крепость из глины и веток рушилась под музыку падающего дождя.

– Все вы, – повторила она под раскат грома. – Выбирайте.

2 Капитуляция

Доблестный Киген потерял Первую дочь.

Город был одет в цвета черного траура, дощатые настилы на улицах усеивали останки выпотрошенных неболётов. В Даунсайде еще тлели мелкие очаги пожаров, наполняя душный воздух дымом. Жители в покрытой сажей одежде растерянно тянулись по тротуарам. А по мостовым шагали солдаты, низко склонив головы от стыда. По черному берегу реки отрешенно брела мать, потерявшая ребенка, и глаза у нее были такими же пустыми, как обугленная плетеная коляска, которую она толкала перед собой.

Когда Танцующая с бурей приземлилась на Рыночной площади и призвала людей Кигена открыть глаза и поднять кулаки, всем показалось, что это просто… а еще прекрасно и убедительно.

И в каком-то смысле так оно и было. Но в то же время здесь крылось нечто уродливое. Жестокое, бессердечное, кровавое.

Люди Шимы пока учились, пытались понять, что значит встать в полный рост, а не преклонять колени. Под сенью тирании свободу никто никогда не даст даром – ее можно только завоевать. Повстанцы Кагэ сделали все, как обещали. Сожгли город Киген. Лишили Тору Хиро шанса возродить династию, которая правила Шимой на протяжении девяти поколений. И убили леди Аишу.

На погребальном костре присутствовали почти все мужчины, женщины и дети, оставшиеся в городе. Она была для них прекрасной принцессой. Последним отпрыском гордого рода, звеном, что связывало их с давно минувшими славными днями. Ее брата, сёгуна Йоритомо, уважали, ему повиновались, его боялись. Но Аишу… ее любили за мудрость, красоту и безупречную грацию.

А теперь она мертва.

Ее жених смотрел, как горит тело Аиши, доспехи были окрашены в белый цвет смерти, а лицо вымазано пеплом, как будто и его собирались предать погребальному костру. Он не опозорил себя слезами.

Но, когда огонь погас, даймё клана Тигра обратился к народу, и в его глазах горожане увидели пустоту, говорящую обо всем, что они потеряли.

– То, что у нас отняли, вернуть невозможно, – сказал он. – Последней дочери Казумицу пришел конец, а вместе с ней оборвались и наши надежды на завтрашний день. Но перед великим Энма-о она предстанет не в одиночестве. Танцующая с бурей, псы Кагэ, которые сожгли город, те, кто превратил каждого из нас в скорбящего, – все они присоединятся к моей невесте в смерти. Я уложу ее на ложе из вражеского пепла. И когда я умру, они встретят меня в аду.

Некоторые наградили его одобрительными возгласами и аплодисментами. Кое-кто заплакал. Большинство молча пялились. Настал тот час, когда слова ничего не значили. Когда разговоры о революции и справедливости поблекли, и осталась горькая реальность – опустошенный дом, залитая кровью улица, пустая детская коляска. Да еще свежеиспеченные солдаты, марширующие для посадки на неболёты Гильдии. Матери и жены, целующие сыновей и мужей, которых они, наверное, более никогда не увидят.

То была боль перед рождением. Гроза перед наступлением весны. Все то, о чем они просили и чего хотели.

Это была война.

Пятнадцать дней.

Хиро стоял, сцепив руки за спиной, изучая зелеными глазами гигантскую карту островов Шимы, расстилавшуюся под ногами. Длинные черные волосы были собраны в пучок, красивый подбородок закрывала острая бородка, все лицо измазано белым пеплом. Железный протез на месте правой руки выплевывал дым чи в пропитанный сажей воздух, окрашивая копотью стены из рисовой бумаги.

Рядом с ним замерли шестеро железных самураев, их лица тоже покрывал церемониальный пепел. Каждый достигал семи футов ростом и был облачен в доспехи белого цвета смерти и маски, выполненные в виде морд демонов óни: бивни, рога и оскаленные клыки.

Глаза у всех напоминали глаза мертвецов.

– Пятнадцатидневный переход, даймё, – произнес голос, похожий на стрекот крыльев разъяренного насекомого. – Потом вы и Землекрушитель окажетесь в Йиши.

Хиро взглянул на того, кто маячил рядом с ним. Сятей-гасира Кенсай был облачен в тяжелый латунный атмоскафандр. Вместо ничего не выражающей маски, как у других гильдийцев, на лице Рупора Гильдии Лотоса Кигена красовалась тщательно вылепленная маска из латуни. Она представляла собой лик прекрасного отрока в расцвете юности, со сложенными бантиком губами, которые были открыты в постоянном вое, извергая изо рта сегментированный кабель. Пылающие кроваво-красные глаза смотрели на Хиро не мигая, бездушно.

Возле Второго Бутона застыли три мастера-политехника Гильдии, закованные в латунь, усеянную заклепками. На груди у каждого щелкали и мигали мехабаки, считая шарики, перемещающиеся туда-сюда в непостижимой последовательности. Хиро подумал, что, наверное, кто-то из них помогал разработать искусственную руку взамен настоящей, оторванной от его плеча.

Он чувствовал отсутствующие пальцы, пытаясь игнорировать желание почесаться. И закричать.

Зал, в котором находились мужчины, назывался Лик Шимы. Он располагался в самом сердце дворца сёгуна на площади в пятьдесят квадратных футов и высотой в два этажа. Пол состоял из более чем тысячи взаимосвязанных плиток, образующих огромную карту островов Шимы. Скопление огней и сеток на потолке освещало крошечные армии в городе Киген, в столице Феникса Данро, на плацдарме подле Главдома.

Нация балансировала на грани войны.

Глаза Хиро были прикованы к выложенным мозаикой вершинам гор Йиши и миниатюрному прожектору, обозначающему крепость Кагэ.

Там она меня ждет.

– Север, северо-восток, – сказал он. – Маршрут от Главдома до Йиши. Увеличьте.

Слуги в будке управления потянули за рычаги и рукоятки настройки. Снизу донесся скрежет железных трещоток, и, подобно волне, набегающей на деревянный океан, плитки пола скользнули вниз, в расположенный в глубине невообразимый механизм.

Спустя миг на их место встали новые плитки, переворачиваясь одна за другой, пока пол снова не стал единым целым. Теперь карта показывала увеличенную версию северо-востока Империи. Сетка была перевернута, и запланированный маршрут вторжения подсвечивал красный свет.

– Мы движемся в обход, – заметил Хиро. – Почему бы нам не отправиться прямо в горы?

– Мертвые земли в провинции Джукай следует избегать, даймё. – Кенсай указал на серые области вокруг Главдома, называемого Пятном. – Землекрушителю это не помешает, но некоторые трещины слишком широки, и корчеватели-кусторезы не смогут их пересечь. Кроме того, вам нужно собрать войска.

– Флот Феникса собран, – нахмурился Хиро. – Даймё Шин и Шу любезно передали мне командование армиями. Кстати, и мои войска Тигра не дремлют, пока мы сейчас разговариваем.

– А клан Дракона? А Лисы?

– Рю будут болтаться туда-сюда, как костяшки на счетах. А Лисы зарылись в норах. Они нам не понадобятся. В дополнение к Землекрушителю, сотне кусторезов и флоту неболётов Феникса, у нас более чем достаточно мечей, чтобы уничтожить Кагэ.

– Драконы и Лисы еще могут преклонить колени, когда увидят Землекрушителя.

– Сейчас наша главная задача – уничтожить повстанцев. Остальное пока не имеет значения, Кенсай-сан.

В голосе Второго Бутона зазвучал холод металла:

– Я считаю, что лучше сделать крюк: надо дать Лисам и Драконам шанс присоединиться к нашему начинанию.

– Нет.

– Нет?

– Я не хочу тратить время на то, чтобы обращаться к ним за помощью. Каждый день Юки… – Хиро запнулся и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. – Каждый день жизни убийцы Йоритомо – это очередной день, когда элита Казумицу влачит позорное существование. Кагэ сожгли мой город. Убили невесту. Они должны умереть. Все до одного. Но не в новом году. Не в следующем месяце. Сейчас! – выкрикнул он и ударил бронированным кулаком по дереву.

– Я повторюсь. – Кенсай скрестил руки на груди. – Если Кицунэ и Рю предложат присягнуть на верность, когда увидят Землекрушителя, вы их примете.

– Ты забываешься, гильдиец. Я – твой сёгун!

– Но вы – не сёгун, Хиро-сан. Даймё Харука из клана Дракона не присягал вам. Даймё Исаму из клана Лиса даже не присутствовал на свадебном пиру. Вы командуете кланами Тигра и Феникса только благодаря силе оружия, которое предоставляет Гильдия Лотоса. Если Лисы или Драконы в какой-то момент склонят перед вами знамена, вы встретите их с распростертыми объятиями. Хотя вы, вероятно, полны решимости совершить славное самоубийство, но у некоторых из нас есть обязательства перед Империей после подавления мятежа. Война против гайдзинов должна быть возобновлена. Нам необходимо больше земли, рабов. И конечно, иночи. Если мы сумеем избежать многомесячного конфликта с Лисами и Драконами, мы это сделаем.

– Я не буду просто…

– Ты будешь делать то, что тебе говорят!

Самураи Хиро, все как один, вытащили цепные катаны из ножен и включили зажигание. Блеснул свет фонарей, отразившись от вращающихся стальных зубьев в глазах мертвенно-белых самураев в масках демонов. Воздух наполнился визгом зубчатых лезвий. Шипящих поршней. Ускоряющих скорость вращения двигателей.

Раздался глухой смех Кенсая.

– Вы обнажили цепные клинки против меня? А ведь я предоставляю вам чи, которая их питает. И я спроектировал колосса, которого ты поведешь к Йиши, – ухмыльнулся Сятей-гасира за своей идеальной маской юноши. – Кагэ испепелили твой флот, когда сожгли гавань Кигена, даймё. Ты не сможешь даже переместить свои войска без нас, не говоря уже о том, чтобы сражаться, когда – и если – вы туда доберетесь.

– Железная дорога пока работает. Наши силы могут отправиться на север на поезде.

– А кто, по-твоему, снабжает топливом поезда? – Кенсай покачал головой. – Уберите мечи, дети, и вспомните, кто вы такие.

– Мы воины клана Тигра. Мы – самураи!

– Кем бы вы ни были, – проронил Кенсай, – вы, прежде всего, принадлежите нам.

Хиро плотно сжал челюсти и еще сильнее – кулаки. Но через томительно долгое мгновение взглянул на своих людей и резко взмахнул рукой. С мучительной медлительностью каждый самурай снял перчатку, обагрил обнаженную сталь кровью, затем вложил клинок в ножны. Кенсай молча наблюдал, но истинное выражение его лица было скрыто за бесстрастной маской юноши.

Когда он заговорил, его голос был похож на жужжание тысячи лотосовых мух:

– У погребального костра Леди Аиши ты произнес волнующую речь, даймё. Но время зрелищ закончилось. Танцующая с бурей представляет для нации такую угрозу, которую невозможно переоценить. За несколько недель она привлекла к мятежу почти все население, а столицу страны превратила в пепел. Но не думай, что проблемы сёгуната исчезнут, когда она умрет. Если тебя не заботит будущее государства, имей хотя бы здравый смысл подчиниться тем, кого оно заботит. – Глаза его горели кроваво-красными пятнами, словно звезды, умирающие на небе из латуни.

– Ты слышишь меня, Хиро-сан?

Хиро смотрел на механическую руку. Вытянул пальцы с шаровидными суставами и железно-серыми сухожилиями, окрашенными в цвет белой кости. Цвет траура.

Он думал о смерти, ожидающей его в конце жизненной стези.

О смерти чести. О Пути.

О девушке, которая когда-то считала его своей любовью.

– Я слышу тебя.

– Чем раньше состоится твое свидание с Землекрушителем, тем быстрее он отправится в дорогу, – сказал Кенсай. – И с того момента… сколько тебе понадобится времени? Пятнадцать дней?

Металлические пальцы цвета белой кости сжались в кулак.

Он кивнул.

– Пятнадцать дней.

3 Сброшенная кожа

С каждым вздохом, когда спертый воздух проникал сквозь сжатые зубы, боль вспыхивала в нем, как солнечный свет на битом стекле. Даичи закашлялся, и влажные брызги оставили черный привкус на языке. Он сгорбился в железном кресле внутри камеры без окон, наручники врезались в запястья, вонь чи наполняла сломанный нос. Пол сотрясался от гула бесчисленных двигателей.

Сколько он уже здесь? Несколько дней? Недель? Желудок был настолько пуст, что не урчал, а в голове до сих пор звенело от последнего удара. Но он не сломался. Не молил о пощаде. Во всяком случае, пока.

Но он знал, что это лишь вопрос времени. Капля камень точит, а сильные дожди способны превратить горы в песок. Так и черная чума продолжала трудиться в его теле, в бесконечной, тихой темноте, между одним ударом и другим. Недуг не унимался и в те минуты, когда от землетрясений тряслись окружавшие его стены, окрашивая кожу в цвет пыли. Даже когда лотосмены прекращали обрабатывать его со всей тщательностью, приближая к финалу, враг, затаившийся в плоти, упорно собирал и копил силы.

И он задавался вопросом, кто же окажется победителем в гонке.

Конечно же, у смерти есть фаворит.

Дверь камеры открылась, желтый камень прорезала полоса болезненного света. Раздался грохот тяжелых железных сапог, дробный, как сердцебиение, стук пяток и носков смешивался со звуками песни, исполняемой механическими устройствами на коже лотосменов. Сколько их прибыло сегодня, чтобы поработать с ним на сей раз? Четверо? Пятеро?

Впрочем, какая разница?

Он чувствовал, как гладкие пальцы нащупывают его пульс, оттягивают веки. У него создалось впечатление, что его касаются длинные серебристые руки и на него изучающе смотрят кроваво-красные глаза, зияющие на пустом – безликом – лице. Талия как у осы. Блестящая кожа. Шум, как звуки оркестра из частей насекомых.

– Как он? – Мужской голос, низкий, рычащий.

Даичи вгляделся сквозь зыбкую дымку и различил лицо, которое узнал по воспоминаниям прошлых лет. Лик юноши из полированной латуни, металлические провода, извергающиеся из открытых, застывших губ. Рупор города Киген – Второй Бутон Кенсай.

Повелитель мух наконец-то прибыл на пир.

– Он слаб, Сятей-гасира, – промолвил женский голос, тонкий, шипящий. – Истощен, обезвожен, у него сотрясение мозга. Думаю, он испытывает значительную боль.

– А мы можем сделать посильнее, чем просто «значительная»?

– Мы не видим в этом смысла, Сятей-гасира. – Голос собеседника Кенсая был тихим, как у человека, который что-то бормочет во сне.

Даичи прищурился, пытаясь разглядеть говорившего, и уловил очертания маленького человечка в темной одежде. Рот прикрыт черным респиратором в форме ухмылки, испускавшей клубы сладкого дыма, но, к удивлению, Даичи, лицо мужчины было открыто.

Глаза оказались столь сильно налиты кровью, что белки приобрели красный цвет.

Когда Даичи смотрел на него, ему почудилось, что в камере становится темнее.

– Здесь я буду судить, в чем есть смысл, а в чем – нет, Инквизитор, – последовал ответ Кенсая. – Ведь я и являюсь Вторым Бутоном Капитула.

– Мальчик принес нам этого человека в подарок. Разве такое деяние не является достаточным доказательством верности?

– Очевидно, нет.

– Он предназначен для великих свершений, Сятей-гасира. Сын Киоши достигнет высот, о которых его отец и не мечтал. В Палате Дыма лжи не говорят.

– Вам нечего бояться. – Кенсай повернулся к двери. – Введите его.

Даичи смотрел, как в комнату вошел еще один лотосмен, неторопливым, но уверенным шагом, со сцепленными впереди руками. Атмоскафандр свидетельствовал о принадлежности к секте мастеров-политехников – инженеров и техников, создававших механические чудеса Гильдии. Латунь была украшена изысканной филигранью, узор напоминал Даичи кружащийся дым.

– Второй Бутон, – сказал прибывший, низко кланяясь.

Сердце Даичи екнуло, руки непроизвольно сжались в кулаки. Даже под маской он узнал бы этот голос где угодно. Мальчик, которому он доверял.

Однако тот отдал его на растерзание и сожжение псам.

– Кин-сан, – ответил на поклон маленький человечек в черном.

– Кин-сан? – рыкнул Кенсай. – Твой отец Киоши после смерти отдал свое имя тебе. Благородный сын носил бы его с гордостью.

– Сятей-гасира, почтенный Первый Бутон повысил нашего младшего брата и даровал ему звание Пятого Бутона именно после того, как он отдал пса Кагэ в руки правосудия, – заявил человечек. – Вы, вне всякого сомнения, должны признать, что он заслужил собственное имя.

Даичи рывком выпрямился, оскалился, обнажив зубы под растрескавшимися губами, цепи туго натянулись.

– Ты – безбожный предатель! – выплюнул он в лицо юноши. – Да проклянет тебя Энма-о…

Ладонь лотосмена хлестнула его по лицу, отбросив назад с такой силой, что у Даичи посыпались зубы. На запястьях сомкнулись твердые руки, механическая сила крепко сковала, не давая пошевелиться.

Но Кин не взглянул в сторону лотосмена.

– Вы посылали за мной, Второй Бутон? – спросил юноша. – Что прикажете?

– Инквизиция проверила информацию, которую вы собрали во время вашего пребывания среди Кагэ. Принято решение, что дальнейшие допросы этого… – Второй Бутон жестом указал на Даичи. – …излишни. Вы уже сообщили нам о местоположении лагеря повстанцев. Об их численности и диспозициях. Об активах и ресурсах.

– Я стремлюсь искупить прошлые ошибки, – ответил Кин. – Если мои знания помогут привлечь псов Кагэ к ответственности, значит, время, которое я… провел в странствиях, было потрачено не зря. Лотос должен цвести.

– Лотос должен цвести. – Из дыхательных путей маленького человечка вырвался легкий дым.

– Естественно, – проговорил Кенсай, которого явно не впечатлила речь. – Имея это в виду, было принято решение немедленно ликвидировать заключенного.

Даичи стиснул зубы, подавляя приступ страха. Он внезапно закашлялся, с трудом сглотнув. Взяв себя в руки, уставился в пол.

Неужели он сгинет здесь? В мерзкой яме?

– Если вы уверены, Второй Бутон… – Голос Кина растворился в тишине.

– А с чего бы мне сомневаться?

Кин, наконец, перевел взгляд на Даичи – впервые с тех пор, как вошел в камеру. Мехабак на груди щелкал, жужжал и мигал, считая мелькающие бусины, перемещавшиеся по реле с точностью часов, отсчитывая секунды до убийства Даичи.

– Я полагал, что его необходимо казнить публично, – начал Кин. – Чтобы продемонстрировать бескожим, чем может закончиться их неповиновение.

– Мнение бескожих вас не касается. Таков приказ Первого Бутона.

– Слушаюсь, Второй Бутон.

Воцарилась тишина, окрашенная металлическим дыханием, пульсацией шлифованной кожи, внутри которой свернулись эти монстры. Даичи напряг руки в кандалах, не добившись ничего, кроме усилившегося покраснения на кистях и очередной пощечины от стоявшего рядом гильдийца.

– Тогда, простите меня, Сятей-гасира, – осторожно продолжил Кин. – Но зачем вы позвали меня сюда? Меня не особо волнует, жив мятежник или…

– Его палачом станешь ты. Кин-сан. – Кенсай сунул руку за пояс и достал уродливое устройство из трубок и насадок.

Даичи видел похожую штуку лишь однажды и был свидетелем того, какой урон она могла нанести доспехам о-ёрой и скрытому под ними мясу.

Железомёт.

– Вы хотите, чтобы я…

– Да, Кин-сан, – подтвердил Кенсай. – Я хочу, чтобы вы убили этого человека.

– Здесь?

– Сейчас.

Мальчик застыл, и дыхание у него в мехах застопорилось. Даичи подумал о дочери Каори – о ее огне и ярости, о прекрасных серо-стальных глазах, напоминающих его собственные. О шраме от ножа, пересекающем нежное лицо, – удар руки безумца, который ступил на этот путь много лет назад.

А теперь все закончится. Совсем скоро прозвучат звуки похоронного марша. Лязг и стон рвотных машин…

Кин уставился на железомёт в руке Кенсая.

– Я…

Губы Даичи растянулись в оскале, когда голос Кина дрогнул.

– Трус, – прошипел он. – И как ты набрался храбрости, чтобы прикончить Исао и остальных? Ты убивал их, стоя лицом к лицу, или нанес удар в спину? Идзанаги, будь я проклят, старый дурак! И почему я предположил, что ты способен поступить правильно? Тебе не хватает смелости даже взглянуть в лицо человеку, когда ты его убиваешь.

Кин посмотрел на него, стиснув кулаки.

– Ты ничего не знаешь о том, что правильно! – заявил он. – Как и Исао со своими псами.

– И поэтому ты приполз обратно к хозяевам? Из-за подозрительной активности небольшой горстки людей? Рассказал монстрам, где находится наша деревня? Где спят наши дети? Наши дети, Кин?

– Ваши дети – насильники и убийцы, Даичи. Свиньи, все до единого. – Кин наклонился, в его пристальном взоре возникло отражение старика. – А свиней отправляют на убой.

Даичи плюнул на него. Брызги черной слюны попали прямо в гладкую латунь, служившую юноше лицом. С яростным шипением Кин выхватил железомёт из руки Кенсая. Устройство издало тихий, задыхающийся вздох, когда он прицелился, направив ствол между глаз Даичи.

Старик уставился прямо в бездонную черноту дула.

И кивнул.

– Давай.

Кин нажал на курок.

Она не должна здесь находиться.

Аянэ поднималась по лестнице, бесшумно, медленно. Во чреве капитула пел целый хор машин, а мехабак у нее на груди исполнял арию внутри разума, и фальшивые ритмы переплетались друг с другом.

Она остановилась на уровне жилых помещений, прижавшись к стене. Провела пальцами по предплечьям, пытаясь вспомнить поцелуи ветра Йиши на голой плоти, как встали дыбом волоски у нее на затылке и как покалывало свежестью кожу. Но сейчас она почти ничего не чувствовала: она была снова заключена в блестящую землисто-коричневую кожу, плотно облегающую тело, но не дающую ни тепла, ни комфорта.

Я не должна здесь находиться.

Место предназначалось для жилищ сятеев – братьев. У лже-особей, подобных ей, были покои, расположенные далеко за зданием капитула и двумя этажами ниже.

Аянэ занималась яслями-питомником, хирургическими протезами, имплантами, машинами, имитирующими жизнь в доме капитула. Мужская и женская плоть не смешивались никогда – даже когда приходило время и лже-особь должна была произвести на свет нового гильдийца, она встречалась только с чьим-то семенем и трубкой для оплодотворения.

Большинство гильдиек проживали жизнь, так и не познав мужского прикосновения.

Но она познала. Почувствовала его дыхание на обнаженном лице, губы, прижатые к ее губам, мягкие, как приглушенный лунный свет. Она закрыла глаза при воспоминании и свела бедра, чувствуя, как по телу бегут мурашки.

Нет, подумала она, не по телу – по коже. Моей коже.

Она выглянула на лестничную клетку и, когда путь освободился, проскользнула дальше. Серебристые руки сложились у нее за спиной, как лапки давно умершего паука, пока Аянэ скользила по коридору, читая имена на табличках у дверей жилищ.

И Аянэ нашла его, увидев тонкую латунную пластину со свежей гравировкой. Имя, за которое он долго боролся и теперь, наконец-то, получил.

Кин. Пятый Бутон. Секта мастеров-политехников.

Аянэ повернула рычаг, наблюдая, как стальная радужная диафрагма расширяется и открывается, впуская ее в комнату. Жилище Пятого Бутона было чуть менее аскетичным, чем у обычного лотосмена. Но, благодаря повышению, комната Кина теперь стала попросторнее. В ней располагался верстак. Кровать была пошире.

Аянэ повернулась и потянула за рычаг, диафрагма со скрежещущим вздохом сжалась, медленно заглушая свет за ее пределами. И теперь, в темноте, освещенная красным сиянием своих глаз и монитором чистоты над вентиляционным каналом, она стояла и просто дышала.

Должно быть, она сошла с ума, раз пришла сюда. Она рисковала всем – тем, что сделала, кровью, ложью, болью. Но разум переполняли мечты о нем, в животе, кружась, порхали мотыльки. Мысли о времени, которое они провели вместе, о том, что он заставил ее чувствовать…

Индикаторы медленно меняли цвет с красного на зеленый, воздушные фильтры, зашипели насыщенным металлическим звоном, сигнализируя о полной очистке.

Аянэ расстегнула застежки на спине, выше и ниже пустого серебряного шара, вздувшегося на позвоночнике. Потянув за молнию вниз, согнулась пополам, высвободилась из скользкой мембраны, голой подошла к кровати Кина и забралась на нее. Она лежала в темноте, представляя его таким, каким он был в Йиши, бледным и совершенным, с губами, прижатыми к ее губам, и по коже танцевало напряжение. Она провела руками по телу, представляя, что это не ее пальцы, а его, ожидая момента, когда он откроет дверь и найдет ее в постели.

Где ее быть не должно.

Интересно, что он скажет?

Поймет ли, как сильно она в нем нуждается? Аянэ закусила губу.

Я заставлю его понять.

Она услышала лязг, шипение поршня, радужный портал расширился в такт ударам лезвия о лезвие. Сидя на кровати, завернувшись в простыню, она улыбнулась силуэту, обрисовавшемуся в дверном проеме. Высокий и худощавый, укутанный в черную шелестящую ткань.

Из дыхательного отверстия респиратора в форме ухмылки выплывали клубы дыма.

– О нет… – выдохнула Аянэ.

Некто вошел внутрь, за ним последовал кто-то еще, оба с ног до головы были укутаны в черный шелк. Из респираторов струился дым, рисуя в воздухе зыбкие очертания марионеток.

Аянэ почувствовала запах дыма от чи. Неочищенный. Подавляющий. Глаза у вошедших оказались красными, но не светились – просто глаза, налитые кровью от дыма, которым они дышали каждое мгновение своей жизни.

Она знала их. Братья, которые насаждали доктрину Гильдии, наблюдали за церемониями Пробуждения в Шиме, защищая Гильдию от порчи во всех ее проявлениях.

Инквизиция.

Они закрыли за собой дверь, погрузив комнату во тьму, освещаемую только монитором чистоты, который снова сменил зеленый цвет на красный.

Первый Инквизитор говорил так, будто он находился не совсем… здесь. Словно некая его часть дрейфовала в холодной и далекой черноте, и Аянэ могла видеть только осколок.

– Ты хорошо послужила, сестра, – сказал он. – Но время службы истекло.

– Нет, – взмолилась она. – Пожалуйста…

– Ты заблудилась, сестра, – добавил другой. – Но мы покажем тебе Путь.

– Нет, не сейчас! – Глаза ее наполнились слезами, которые тепло заструились по щекам. – Я сделала то, о чем вы просили. Я вернула его вам.

– Сделала, – подтвердил первый, глядя на свои растопыренные пальцы. – И прими нашу благодарность.

– Но ты отравлена ядом, – выдохнул второй. – Мы наблюдали, как он распространяется по твоей плоти. Тащит тебя вниз, ведет сюда, где не должна быть ни одна сестра, следующая Путем Чистоты.

– Кожа крепка, – изрек первый. – Плоть слаба.

– Слаба, – раздался шепот.

– Я же сделала то, о чем вы просили! – Голос Аянэ повысился, стал резким, рычащим, и она, стиснув кулаки, прижала простыню к груди. – Я настроила его против них! А их – против него!

– Мы задавались вопросом, как тебе это удалось.

Она посмотрела на грозную пару, испытывая стыд при воспоминании о бесконечной веренице придуманных обманов и уловок.

– Я испортила его машины. Метатели сюрикенов, которые он смастерил. Я подстроила все таким образом, чтобы они вышли из строя, когда на деревню напали демоны. А когда этого оказалось недостаточно, я… нанесла себе рану. И заставила его думать, что они…

– У тебя талант к обману, сестра.

– Он убивал ради меня. Знаешь, на что похоже…

– Сестра. – Первый протянул руку. – Ты позоришь себя.

– Ты знала, что это произойдет, – заметил второй. – В тот момент, когда решила переступить порог комнаты и последовать по пути плоти.

– А что должно было случиться? – Аянэ пыталась подавить слезы и напряглась, чувствуя, что они вновь катятся по щекам, обильнее, чем она могла надеяться. – Кем, по-вашему, я должна была стать, когда вы выпустили меня из клетки? Когда я почувствовала, как кто-то прикасается ко мне, действительно прикасается ко мне впервые в жизни? Вы считали, что я с улыбкой приползу обратно в мерзкую яму? Что, по-вашему, я должна была сделать?

– Что? – Инквизиторы синхронным жестом обвели пространство вокруг себя. – Именно это.

– Вы – ублюдки! – простонала она.

– Кожа крепка, – сказал первый.

– Плоть слаба, – подытожил второй.

– Пойдем с нами. – Первый шагнул к ней, протянув руку. – Боли не будет. Никаких мучений, предназначенных тем, кто останется. Тихий уход – благословение для тебя, сестра. Подарок.

– Нет…

– Она уйдет. – Первый качнул головой. – Ее дети тоже. Через несколько лет все превратится в пепел. Здесь не будет места для ребенка человека. Для тебя или любого другого.

– Будьте вы прокляты…

– Пойдем. – Пальцы Инквизитора нацелились на ее руку, и мысль о чужой плоти, которая сейчас прижмется к ее собственной, вдруг стала совершенно невыносимой.

– Не трогай меня! – Аянэ вскочила, быстрая как ртуть, и серебристые конечности у нее за спиной расправились и сверкнули в воздухе, приняв форму лезвий.

Хромированные клинки со свистом вонзились Инквизитору в лицо, в грудь, в протянутую руку. Он вдруг стал выше ростом, и глаза у него распахнулись, как у человека, пробудившегося ото сна.

– Как ты смеешь… – Он молниеносно нанес ей удар ногой, и ее мехабак смялся, как бумажный мешок.

Ослепленная искрами и болью, Аянэ отлетела к стене и впечаталась в твердую поверхность. Взмахнула хромированными руками, но Инквизитор уже исчез из поля зрения: лишь в воздухе шипел дым, а по полу расползался черный пар. Внезапно он появился прямо перед ней, сгруппировался и кулаком разбил ее подбородок.

Аянэ перевернулась на бок, серебристые руки бессильно опустились, она рухнула на колени, подбородок был залит красным. Тогда она заплакала и плакала до тех пор, пока не стихла болтовня мехабака. А потом она снова почувствовала в голове тишину. Ту же тишину, с которой познакомилась в Йиши, когда, моргая, смотрела на пестрый день сквозь поющую завесу листьев.

Она взглянула в налитые кровью глаза, выпученные и безжалостные, уставилась на разорванную тунику, прикрывавшую бледную кожу, которая, вероятно, никогда не знала солнечного света.

И когда его окровавленные пальцы потянулись к ней, она узрела татуировку на правой руке – свернувшееся кольцами черное существо – там, где бескожим наносят татуировку их клана.

Змей.

Его рука уже находилась у нее во рту, проталкиваясь между зубами. Аянэ почувствовала пепел на языке, в легких, в глазницах. Она пыталась укусить его сломанной челюстью и одновременно пыталась заговорить. Прошептать имя своей любви, мечту, растворяющуюся в белоснежных цветах. Но в легких больше не осталось воздуха – даже для самых коротких слов.

Только дым. Сине-черный дым.

И поэтому она удержала его имя внутри. Близко к сердцу.

И когда свет почти угас и чернота окончательно придавила веки, ее пульс простучал слово, которое не могли прошептать губы:

– Кин.

Свет померк.

– Мне так жаль.

И наконец воцарилась настоящая тишина.

Щелк.

Кин моргнул, дыхание стало оглушительно громким, железомёт не стрелял.

Даичи издал рваный вздох, закончившийся сдавленным кашлем.

Оружие в руке Кина показалось ему тяжелым, как горы.

Незаряженный…

– Ну вот, – проговорил Инквизитор. – Надеюсь, теперь вы довольны, Второй Бутон?

Кин стоял натянутый, как тетива лука, когда Инквизитор вынул железомёт из его пальцев. Он чувствовал обжигающий взгляд Кенсая, и во рту появился привкус пепла лотоса.

Сосредоточившись, он попытался унять гнев.

– Вы сказали, что Первый Бутон хочет смерти этого человека.

– Хочет, – ответил Кенсай. – Просто не сейчас.

– Испытание, – догадался Кин.

– И вы с честью прошли его, – сказал Инквизитор. – Вы не только выдали нам мятежника, но и смогли казнить его одним лишь словом. Восхитительно, не правда ли, Второй Бутон?

Кенсай пялился на них чуть не целую вечность и не дышал, юношеское лицо-маска сияло, подсвеченное кроваво-красным светом лампы. Кин молча смотрел на него. На человека, прежде бывшего ближайшим союзником отца.

На человека, которого он когда-то считал дядей.

На человека, который даже после того, как Кин предал Кагэ и выдал руководителя, явно доверял ему… насколько мог.

– Действительно, восхитительно, – проронил Кенсай.

– Примите нашу благодарность, Пятый Бутон. – Инквизитор сделал паузу, коснулся мехабака, и гибкие пальцы затанцевали в ответ. – Ваше присутствие требуется в Зале Механизмов.

– Я направлялся в свою зону обитания, – пробормотал Кин. – Час уже поздний…

– Братья не задержат вас надолго. – Инквизитор поклонился. – Лотос должен цвести.

– Лотос должен цвести, – повторил Кин, кивая и цепенея.

Воздух наполнился ритмичным гулом машины, лязгом и грохотом поршней и смазанного железа, биением сердец конструкций внутри бетонных миль и черных металлических оболочек.

Более не взглянув на Даичи, Кин вышел за дверь.

4 Скарификация

Каори искренне думала, что любит его.

Никто бы ее не упрекнул. В конце концов, ей было шестнадцать. Отец сделал все возможное, чтобы защитить дочь от жажды наслаждений, процветавшей при дворе сёгуна. Сыновьям знатного происхождения объяснили, что дочь капитана Даичи – под запретом.

И хотя ее красота была почти несравненной, все уважали клинки командующего железными самураями настолько, что восхищались Каори с минимально безопасного расстояния.

Чрезмерная забота отца мешала Каори, она постоянно ощущала разочарование, а по мере взросления – еще и голод. Девушка внимала разговорам служанок, слышала, как они хихикают, рассказывая о своих свиданиях, видела красивых парней, наблюдающих за ней издалека. И, разочаровавшись, начала их ненавидеть. Неужели они и впрямь верили, что ее отец выполнит угрозу и украсит каминную полку гениталиями того, кто первым прикоснется к его дочери?

Они не были воинами. И уж точно – не мужчинами. Они мальчишки. Трусы.

Все. Кроме одного.

Он позволял своему взгляду задерживаться на Каори, когда остальные отворачивались. Он улыбался и без устали блуждал по ней взором, что заставляло ее вздрагивать. И когда Каори почувствовала, как его глаза исследуют ее тело, яростные и голодные, как зимние волки, ей захотелось, чтобы это были его руки.

Йоритомо. Лорд клана Тигра. Сёгун Империи Шима.

Ему исполнилось четырнадцать, и он правил всего год, но уже был высок и широкоплеч, с крепкими мускулами и бронзовой кожей. Когда он обращался к придворным и министрам, воцарялась абсолютная тишина. Когда он смотрел на них, каждый склонял голову и отводил взгляд.

Ему исполнилось четырнадцать, но он уже был мужчиной – более, чем кто-либо другой при дворе дрожащих детей. Он улыбался при виде Каори. Она замечала, как сгущаются грозовые тучи над головой ее отца, однако улыбалась в ответ, обмахивалась веером, чтобы охладить жар, который Йоритомо дарил ее коже.

Даичи не одобрял откровенного внимания Йоритомо, но Йоритомо был сёгуном, а Даичи – слугой. Кто он такой, чтобы отказывать господину?

Конечно, до девушки доходили слухи. Разговоры о жестокостях сёгуна. Даже сестра Йоритомо, Аиша, беседовала с Каори наедине, предупреждала, что не следует поощрять юношу.

Аиша являлась ее близкой подругой, но Каори все равно не верила. Было слишком легко обнаружить, что ее мысли блуждают вместе с ее руками, когда она ночью лежит в постели, вообразив себя сидящей справа от Йоритомо. Первая леди Империи. Дни, проведенные в залах власти, и ночи, проведенные в потных, блаженных объятиях шелковых простыней.

И поэтому, когда Йоритомо прислал сообщение, что желает видеть ее, Каори почувствовала только трепет, рожденный открытым и ясным взором, но отнюдь не страх.

Отцу велели совершить визит в провинцию Золотой дороги, чтобы наказать непокорного магистрата. А гувернантку отправили пораньше в постель, добавив несколько капель черносна в чай.

И в покоях Йоритомо она, наконец, встретилась с ним, со своим достопочтенным господином.

Нежное тело девушки облегал кроваво-красный шелк, а нервная улыбка пряталась за дрожащим веером.

Сперва они сидели и просто общались – или, если уж быть совсем откровенной, Йоритомо говорил, а Каори слушала. Он поведал о своих мечтах увидеть, как Империя простирается, подмяв под себя все дальние страны.

А девушка представляла себя на Золотом троне – королевой цивилизованного мира.

Когда Йоритомо поцеловал ее, она поцеловала его в ответ, поддразнивая, потом пробуя на вкус, плавясь от жара, горевшего внутри.

Какое блаженство, подумала она. Это любовь.

Но он не останавливался.

Руки Йоритомо начали шарить по ее телу, хватать, тискать, и, хотя он двигался слишком быстро, он был ее господином, и ей отчаянно хотелось доставить ему удовольствие. Он разорвал внешние слои дзюни-хитоэ, но Каори ничего не сказала. Он теребил ее грудь, а она не произносила ни слова. Но тепло, что таяло внутри, вдруг превратилось в ужасный холод. Как жестоко. Уродливо.

И когда он с силой просунул руку ей между ног… его пальцы… боги, его пальцы…

Она закричала. Закричала: «Нет!» Но он рассмеялся.

И смех Йоритомо кинжалом пронзил ее грудь. Он был таким же ледяным и твердым, как его руки. И она снова закричала, громче: «НЕТ!» – и отчаянно вцепилась ему в щеку, царапая ногтями кожу Йоритомо.

Он отстранился, в удивлении уставился на нее и поднес свои ужасные пальцы к трем рваным бороздам на лице. Каори отвернулась, в панике ожидая, что он позовет стражу. Ее арестуют? Отлучат от двора? Все узнают, что она пришла сюда без сопровождения. Она опозорит имя отца. Боги, что он скажет?

Но она не услышала крика, призывающего стражу. Вместо этого он ударил ее. Мужской кулак заставил ее растянуться на полу, с губ сорвался испуганный вскрик. А затем Йоритомо навалился на ее грудь, и она не могла вдохнуть, чтобы закричать вновь.

Каори продолжала сопротивляться, и, когда в легких стало жечь, она увидела в руке Йоритомо клинок, достаточно острый, чтобы рассечь плоть надвое.

Дышать она почти не могла. Ей не хватало воздуха, чтобы молить о пощаде или издать громкий возглас.

– Ты отказываешь своему сёгуну? – прошипел Йоритомо. – Да как ты смеешь? – Он прижал лезвие к ее горлу.

У Каори на глаза навернулись слезы, а мир вокруг вспыхнул и померк. Ей было до смерти стыдно, хотя в последующие годы она отрицала это всем своим существом даже перед собой, но тогда она была согласна на все.

Она бы отвернулась, зажмурилась и позволила бы Йоритомо сделать все что угодно, только бы он убрал клинок. Ее поглотил страх. Маленькая, испуганная и совершенно одинокая.

Ей было шестнадцать.

– Не бойся. – Веселье улетучилось из его голоса. – Настроение пропало. Я не желаю лишать тебя девственности.

Наступившее на миг облегчение испарилось, когда она почувствовала лезвие у себя на лбу. Йоритомо мог с легкостью поранить ее. И заставить истекать кровью.

Боги, о боги, как больно…

– Но будет справедливо, если этого не захочет и никто другой.

И даже закричать она не смогла.

Каори сидела одна, глядя на остатки кострища, где когда-то горел огонь. Прислушиваясь к стуку дождя по доскам, шагам, приглушенным голосам, двигателям неболёта, работающим на холостом ходу, среди движущегося моря листьев.

Исход.

Так даже лучше, сказала она себе. Приближалась война, и ей нужны только воины. Не пекари, не плотники, не швеи. Не дети, не старики, не жены с младенцами. А только мужчины и женщины, готовые сделать все, чтобы освободить страну от Гильдии, Империи и от кровавого лотоса. Пусть слабые уйдут с Танцующей с бурей и спрячутся в городе Йама. Здесь останутся воины – Маро, Мичи и другие. Они помнят ее отца.

И помнят, из-за чего все началось.

Лотос должен гореть.

– Каори.

– Мичи. – Она не оторвала взгляда от очага, в серо-стальных глазах отразились черные угли. – Когда они уйдут, мы должны пересчитать и организовать тех, кто останется. Будет…

– Каори, нужно поговорить…

Каори обернулась и взглянула на стоявшую в дверях девушку. Бледная кожа и пухлые, словно покусанные пчелами губы, за спиной скрещены цепные мечи. Именно Каори превратила простую крестьянскую девчонку в один из самых острых клинков в арсенале Кагэ.

И Каори научила ее, как проникнуть во дворец сёгуна. Мичи провела годы рядом с Аишей и теперь вернулась домой. Она стала старше. Сильнее. И такой острой, что воздух буквально кровоточил у нее под ногами.

Но под мышкой у нее была зажата грубая деревянная трубка для свитков, а через плечо висела сумка. И взгляд ее глаз едва не разбил Каори сердце.

– И ты уезжаешь?

Девушка кивнула.

– Прости.

– Но почему?

– Аиша бы воспротивилась. Это опозорит ее память.

– Ты думаешь, что раскол – моя вина? – Каори поднялась на ноги. – Юкико уходит. А я бы хотела, чтобы все остались и боролись вместе, как всегда.

– Теперь это больше, чем просто борьба, – ответила Мичи, махнув рукой. – И Даичи всегда говорил, что борьба – не только про нас. Кагэ хотели открыть глаза людям и показать, что им надо сражаться. У нас есть шанс победить, если мятежники Гильдии встанут на…

– Мятежники? Боги, давай называть вещи своими именами, Мичи. Не мятежники – трусы.

– Ты не знаешь, каково им. Жить, сохраняя молчание. Существовать в окружении жестокости и несправедливости, понимая, что, если ты произнесешь лишь слово, хотя ты исходишь криком, твои потуги ни к чему не приведут, кроме того, что вместо одного умрут двое. – Она добавила: – А я жила так каждый день в течение последних четырех лет. В общем, требуется сила, в которую ты не хочешь верить.

– Если ты намекаешь на свиней из Гильдии, то – да, ни за что не поверю.

– Аиша научила меня многое скрывать. Она говорила примерно так: «Пусть оно тлеет. Держи все внутри, спрятав до тех пор, пока оно не станет действительно важным. Вот тогда нужно встать и рискнуть. И пролить кровь. Да, ставки высоки. Но мы сможем победить». – Мичи пожала плечами. – День, когда мы победим, настает, Каори. Но нам необходима Юкико.

Каори сделала долгий размеренный вдох.

– Ты – проклятая предательница, – ядовито выплюнула она.

Мичи отпрянула, как будто Каори ударила ее.

– Я привела тебя сюда! – крикнула Каори. – Я относилась к тебе как к кровной сестре! И научила тебя всему! И вот так ты мне отплатила? Ты покидаешь нас? Сейчас, Мичи?

– Что-то с тобой не так, сестра. – На глаза Мичи навернулись слезы. – Что-то в тебе сломалось. Полагаю, мы с тобой по-разному представляем мир, который наступит, когда кошмар закончится. Я вижу голубое небо, зеленые поля и детей, танцующих под чистым дождем. И я не притворяюсь, что я хорошая и чистая. Я чувствую ту же ненависть, что и ты. И тоже хочу, чтобы враги страдали. Как страдал мой дядя. И деревня. Но потом… я жажду чего-нибудь другого – чтобы стало лучше, чем сейчас. А ты желаешь только одного – вдыхать дым. Тебя даже не волнует, будет ли потом, – ты лишь собираешься наблюдать, как все горит. – По лицу Мичи лились слезы, когда она коснулась предплечья Каори. – И мне бы очень хотелось помочь тебе, исправить то, что сломалось, но я не представляю как…

Каори хлопнула Мичи по руке, и лицо у нее исказилось от ярости.

– Не прикасайся ко мне!

– Пойдем с нами.

– Нет. Никогда в жизни я не встану в один ряд с Гильдией. Ни сейчас. Ни позже.

– Каори, пожалуйста…

– Умоляешь? Не позорься, сестра.

Фальшивая улыбка сползла с губ Каори, пока Мичи вытирала слезы, глядя на нее целую вечность. Но, наконец, девушка развернулась и покинула разрушенный дом Даичи. Каори стояла и смотрела ей вслед, а порывистый ветер сдувал челку с лица.

Куда бы она ни бросила взгляд, все напоминало об отце. Набор шахмат, который он привез из Кигена. Кожаная перчатка на стене, пропитанная криками и вонью горелой плоти, – воспоминание о дне, когда Каори попросила отца выжечь татуировку с ее кожи, до сих пор с кристальной четкостью всплывало в сознании. Носовой платок, испачканный черными пятнами.

Боги, где он теперь? Уже мертв? У нее никого нет – только он.

Она опустилась на колени, пытаясь дышать.

Боги, помогите мне…

Услышала, как кто-то идет по настилу снаружи. Шаги слишком тяжелы для Мичи и неуклюжи для воина – то была поступь хромого человека.

Она обернулась, ожидая увидеть Акихито, однако обнаружила человека с широкими разноцветными глазами: один – сапфирово-голубой, другой – белый, как отполированная на солнце кость. Короткие темные волосы и остроконечная бородка, струйка дыма с ароматом меда и корицы на губах.

Гайдзин, которого притащила Юкико. Тот, которого звали Пётр.

Она встала, повернулась лицом к круглоглазому, вдавливая горе в пятки.

Дыши.

Скрестив на груди руки, холодно взглянула на Петра.

Просто дыши.

– Что тебе надо?

– Юкико, – сказал гайдзин.

– Ее здесь нет.

– Да, – кивнул он. – Я знать. Но она неправильно.

– Неправильно?

– Да.

– Ты меня удивляешь, круглоглазый. Я считала тебя верным псом Юкико. Неужели у девчонки на коленях нет места и для тебя, и для ублюдков в ее животе? – Иногда слова резко срывались с ее губ, холодные и жестокие. Иногда она даже не знала, откуда они берутся.

Пётр покачал головой.

– Нет, про Гильдия Юкико говорит правду, и я думать, Каори знать. Но Юкико неправильно, говоря, Каори уродливая.

У Каори перехватило дыхание.

– Что ты сказал? – прошептала она.

Он указал на ее лицо.

– Красиво, – улыбнулся Пётр, а затем повернулся и посмотрел на деревню, на лес Йиши, на клубящиеся в небе грозовые тучи.

Казалось, он выжигал в воображении картину: море мертвых и вечнозеленых листьев, древние деревья, зазубренные пики гор, тянущиеся к гулкому небу над головой.

Наконец он решился и еще раз посмотрел на Каори, и от его улыбки все еще струился дымок с ароматом меда и корицы. Он протопал по доскам, направляясь к ней, наклонился, чтобы взять за руку.

И, глядя ей в глаза, когда Каори в замешательстве нахмурилась, поднес ее пальцы к губам.

– До свидания, прекрасная леди, – сказал он. – Надеяться вижу ее рядом. – Поморщившись, Пётр захромал прочь, поршни в сломанном колене шипели, тяжелый ботинок волочился по необработанным доскам.

Она молча смотрела ему вслед. Среди деревьев танцевал ветер, сильный порыв откинул челку с ее лица, вымокшего от дождя. Она потянулась к прядям растопыренными пальцами – теми самыми, которые Пётр только что прижимал к губам.

Это было так просто – взять и заправить волосы ей за уши, чтобы ветер и мир увидели уродливый шрам.

Надо было лишь взять и выдохнуть всю скопившуюся внутри нее мерзость, принять мир и дышать. И быть. Просто. И сложно – сложнее не бывает.

Она откинула челку.

А после сидела одна в темноте, глядя на остатки кострища, где когда-то горел огонь.

5 Пробуждение

Хана сжала руку брата, окутанную ароматом чистого дождя.

Брат и сестра сидели на деревянном настиле перед гостевым домом, свесив ноги с края. Хана посмотрела на зияющий внизу головокружительный провал. Ветер выл как раненый, дождь непрерывно барабанил, заглушая все звуки деревни.

В самом центре поселка происходил какой-то переполох, но Хана никак не могла заставить себя прислушаться и понять, что происходит. Она болтала и болтала ногами, позволяя слезам литься рекой, а страданию накатывать на нее ледяными, одинокими волнами.

Бедный Дакен…

Они нашли его в городской канализации Кигена. Маленького котенка, изгрызенного крысами-трупоедами.

Он любил Хану и Йоши, а они отвечали ему взаимностью.

Он был лучшим другом Ханы в мире.

А теперь его уже нет.

Она вытерла здоровый глаз и опустила голову, наблюдая, как слезы падают в пустоту. Хана старалась не думать о том, как Дакен покинул мир, как она хотела помешать этому, а якудза, который топтал кота ногами, слишком быстро умер от рук Акихито.

Повязка на левой стороне ее лица покрылась коркой засохшей крови, и ужас, охвативший Хану, когда ей вырвали глаз, все еще мучил ее и был осязаем.

Об этом она старалась не думать.

Но не могла.

Йоши пришлось еще хуже. Его страшно избили. На голове у него тоже была повязка, и мигрень не унималась. Сотрясение мозга, говорили они. Со временем заживет, говорили они. Но когда Хана посмотрела брату в глаза, она не видела прежнего Йоши.

А еще она вспоминала красивого юношу – холодного, мертвого, в луже из свертывающейся крови.

Улыбка без губ. Лицо без глаз. Бедный Джуру…

Она задавалась вопросом, что теперь делать. Куда деваться. Те несколько дней, что прошли с тех пор, как они приземлились в деревне Кагэ, казались сплошным туманом, в котором они навещали целителя, пили целебные отвары и страдали от боли. У Ханы пока не было возможности пообщаться с Юкико. Она толком не поговорила даже с Йоши о смерти Джуро. Все происходило так быстро. Ей просто нужна была минута, чтобы перевести дух…

Порывы ветра трепали взлохмаченные волосы, прилипшие к влажным щекам, раскаты грома над головой звучали гораздо ближе, чем плыли тучи. Она услышала скрежет когтей по соломенной крыше, стон измученного дерева. Оглянувшись через плечо, заметила пару прищуренных янтарных глаз, уставившихся на нее. Самка арашиторы сидела на крыше гостевого дома, полураскрытые крылья танцевали, излучая слабый электрический свет.

От ее вида у Ханы, возможно, и перехватило бы дыхание, если бы она уже не истратила все чувства на слезы.

– Йоши, – прошептала она.

Брат вздрогнул при виде зверя, и у него точно перехватило дыхание. Волоски на руках Ханы встали дыбом, нос защекотало от озона. Но она потянулась к теплу, как всегда, с самого раннего детства поступала с крысами и кошками, однако опасалась, что жар окажется слишком горячим для ее разума.

Здравствуйте.

– ЗДРАВСТВУЙ, ДИТЯ ОБЕЗЬЯНЫ. —

Хана моргнула, вытерла глаза покрытыми коркой костяшками пальцев. Голос арашиторы прозвучал в черепе ударом грома.

Она сжала ладонь брата и удивленно прошептала:

– Йоши, она поздоровалась со мной…

Йоши отвернулся, глядя на лес.

– Ты же умела говорить со зверями, когда была мальком. Ничего нового.

– Ее голос… Боги, будто в голове бушует буря. Послушай.

Йоши нахмурился, указывая на повязку на лбу.

– Болит.

Хана повернулась к арашиторе, осторожно потянувшись к ее теплу. Это ощущение не было похоже ни на что другое, с чем ей приходилось сталкиваться раньше. В голове грохотали грозовые тучи, а по коже танцевало электричество.

Тебя зовут Кайя, верно?

– ДА. —

А я Хана.

– ПОЧЕМУ ТЫ ПЛАЧЕШЬ? —

Хана моргнула, ошеломленная. Потом всхлипнула, заправив спутанные волосы за уши.

Никаких прелюдий, да? Ни стихов, ни цветов. Сразу головой в омут.

– ЧТО? —

Неважно.

Арашитора начала чистить перья, приглаживая их на левом крыле жестким черным клювом того же цвета, что и ободок вокруг чудесных янтарных глаз. Хана зачарованно наблюдала за ней. Тигрица выглядела как картинка из детской сказки, которая вдруг сошла с бумаги и обрела полноцветную жизнь. Ее мысли звенели в сознании Ханы: пронзительные, яростные, оглушительные.

Зверюга моргнула и вскинула голову.

– ПОЧЕМУ ТЫ ПЛАЧЕШЬ? —

Мой друг мертв.

– ЮКИКО ИСПОЛЬЗУЕТ ЭТО СЛОВО. НЕ ЗНАЮ ЗНАЧЕНИЕ. —

Друг? Ты не знаешь, что такое друг?

Грозовая тигрица наклонила голову, мотая хвостом из стороны в сторону.

– ОТЕЦ ТВОИХ ДЕТЕНЫШЕЙ? —

Он был котом.

– КАК ДИТЯ ОБЕЗЬЯНЫ МОЖЕТ СПАРИТЬСЯ С КОТОМ? —

Что?

– ОН БЫЛ ВЫСОКИМ КОТОМ? —

Боги, нет… послушай. Он был моим другом. Мы вместе разговаривали, вместе охотились…

– А-а-а… ОХОТА. ТЫ ИМЕЕШЬ В ВИДУ ДРУГА ПО СТАЕ. —

Да, наверное, так.

Грозовая тигрица встрепенулась, расправила крылья.

– СТАЯ… Я ПОНИМАЮ. ЭТО ХОРОШО. —

Рада помочь.

Сквозь шум проливного дождя Хана услышала громкие голоса и хлопанье крыльев. Йоши изумленно приподнял бровь. В деревне раздался топот бегущих ног и суетливые крики. Где-то вдалеке заработал двигатель неболёта, гул пропеллера прорезал раскаты грома.

Йоши приложил руку ко лбу и зашипел.

– Что, черт возьми, стряслось? Никакого уважения к телесной боли у этих мужланов.

Брат с сестрой посмотрели в небо и увидели, как над головами пронесся еще один грозовой тигр и с треском приземлился на настил. Хана слыхала разные байки и знала, что зверя звали Буруу. Он был великолепен – широкая грудь, бугрящиеся мускулы, огонь, сверкающий в глазах, молнии, пробегающие по механическим крыльям.

Но еще больше Хана была очарована девушкой, ехавшей на Буруу верхом. Юкико. Девушкой, которую она впервые увидела на Рыночной площади Кигена: из носа у нее текла кровь. А сёгун зажал в кулаке железомёт, нацеленный ей в голову.

А потом Хана вспомнила слова Юкико, которая собиралась показать, на что способна одна маленькая девочка.

Волосы Юкико ниспадали на плечи черными волнами, удерживаемые очками, которые были приподняты на лоб. Заколыхался шквал листьев, отметивших прибытие Юкико и грозового тигра. Девушка была бледна как пепел. Хана понимала, почему люди так о ней отзывались. Помимо внешней красоты таилось в ней что-то еще – некая свирепость в том, как она двигалась. А в воздухе вокруг нее гудело электричество.

Йоши склонил голову, на губах заиграла легкая, но кривоватая улыбка.

– Танцующая с бурей.

Девушка улыбнулась в ответ.

– Просто Юкико, Йоши-сан.

Кайя встретилась глазами с Буруу, и Хана почувствовала презрение в сознании самки, низкое рычание в ее груди. Хана смотрела то на парочку тигров, то на свою спасительницу.

Юкико спасла их после нападения на Киген. Именно ей Хана обязана жизнью.

Хана заметила, что у Юкико, прежде такой бледной, внезапно раскраснелось лицо, а глаза широко распахнулись.

Хана ощутила ее гнев. Тоску. Печаль.

– Ты в порядке, Юкико-сан?

Юкико вздохнула, присела рядом с братом и сестрой, убрала с губ выбившуюся прядь волос. Капли дождя падали на кожу, сверкая, словно драгоценности.

Голос у нее был тяжелым, как свинец.

– Мне жаль, что приходится поступать с вами таким образом. Увы, но у вас не будет времени отдохнуть. Но кое-что случилось. Среди повстанцев – раскол. Я уезжаю отсюда сегодня же. И хочу, чтобы вы двое присоединились ко мне.

– Раскол? – Хана моргнула. – А почему?

– Внутри Гильдии Лотоса зреет мятеж. Я думаю, мы можем использовать мятежных гильдийцев как союзников, но не все Кагэ готовы встать рядом с ними и вместе бороться. Дело в застарелой ненависти, обидах и политике. В общем, Буруу, Кайя и я отправляемся на корабле с некоторыми менее воинственными Кагэ в город Йама. Даймё Лисов пренебрег сёгунатом, отказавшись присутствовать на королевской свадьбе. Он не дружит ни с правительством, ни с Гильдией. И я надеюсь, что он, вероятно, станет нашим союзником.

– Ты бросаешь своих маленьких друзей-повстанцев, – проронил Йоши. – Как же так?

– Я собираюсь продолжить борьбу. Но не могу быть частью восстания, которое убивает невинных людей. Надеюсь, вы сможете это понять. И надеюсь, вы пойдете со мной.

Хана изо всех сил старалась не хмуриться.

– А куда нам еще деваться?

– Куда хотите. Я не желаю, чтобы вы чувствовали себя обязанными мне. Это война, и я увязла в ней по уши. Я буду сражаться за то, чтобы свергнуть Гильдию и освободить страну от кровавого лотоса. От смога. От мертвых земель. От яда, который и есть чи.

– Верно, – улыбнулась Хана. – Я слышала, как ты говорила по радио.

– Меня называют преступницей. Говорят, я пытаюсь уничтожить страну, а не только Гильдию. И на каждого, кто слушает пиратское радио, приходится дюжина тех, кто мечтает вернуться во времена изобилия. – Юкико пожала плечами. – И в глубине души я не виню их. Простого ответа не существует. Когда Гильдии не станет, на нас обрушатся тяжелые времена.

– Нас еще более тяжелые времена настанут, если Гильдия выстоит.

– Попробуй убедить в этом орущую толпу.

– Голоса трех Танцующих с бурей прозвучат громче, чем один.

Йоши усмехнулся, однако оставил свое мнение при себе.

Юкико посмотрела на Йоши и Хану, и в ее глазах был явный вопрос.

– Ты – очень умная девушка, Юкико! – Смех Ханы будто озарил сгущающиеся сумерки. – Но ты свихнулась, если считаешь, что после всех передряг нам снова захочется спать в канавах.

– Значит, вы со мной? Будем бороться вместе?

– Мы сделаем даже больше. Другого пути нет. – Хана взяла брата за руку. – Мы, черт возьми, победим.

Юкико усмехнулась и заключила ее в крепкие объятия. Хана была ошеломлена внезапным проявлением привязанности, но ощутила успокаивающую силу в объятиях Юкико, тлеющий жар Буруу и Кайи за спиной, и, казалось, впервые за целую жизнь почувствовала себя уверенно и в абсолютной безопасности.

Поэтому она поцеловала Юкико в щеку и обняла в ответ, купаясь в незнакомом тепле.

Девушки, наконец, оторвались друг от друга. На них тотчас, завывая, набросился ветер. И Кайя шагнула в пропасть и расправила одно крыло, опустив плечо к земле.

– ЛЕТИ СО МНОЙ. —

Ветер рвал волосы, выл в ушах, и она кричала во все горло и цеплялась пальцами за перья арашиторы. Пока они летели сквозь клубящуюся влажную мглу, воздух заиндевел, и Хана наклонилась ближе к Кайе, крепко обхватив ее за шею. Одежда насквозь промокла, пряди прилипли к лицу, желудок рухнул вниз, почти к коленям, а оставшийся глаз горел огнем.

Они набирали высоту.

Справа она видела Юкико и Буруу, а за ними следовал неболёт «Куреа». Судно было торговым, четыре больших гребных винта рассекали студеный воздух, а надувную часть – вытянутый воздушный шар – украшало изображение огромного дракона, изрыгающего пламя по всему полотну. Где-то на борту находился Йоши – он наотрез отказался забираться на спину грозовой тигрицы.

Мысли Ханы перенеслись в детство: короткое путешествие на корабле, которое они всей семьей совершили после того, как отец выиграл ферму. Тогда Хану охватило благоговение, а в животе порхали бабочки. Это был единственный раз в жизни, когда она летала. Йоши всю поездку провел в каюте, стараясь не блевать.

Воздух стал острым, как бритва, и с губ Ханы слетали белые струйки.

Она вцепилась в шею Кайи так сильно, что заныли руки, а стук зубов отдавался где-то в голове. И как раз в тот момент, когда она предположила, что они должны повернуть назад, поскольку им никогда не пробиться сквозь тучу, небо покраснело, а серая мгла исчезла, превратившись в море цвета стали, катившее внизу волны, простирающееся широко, далеко, словно вечность. Скалы Йиши, покрытые снегом и мерцающие, пронзали облачный покров. Жадные ветры вырвали у Ханы изо рта богохульство, и весь мир под облаками был забыт, погрузившись в океан неба Шимы.

Все, что она видела в тот единственный ослепительный момент, было идеальным.

Боги небесные. Как же прекрасно.

– ЭТО МОЙ ДОМ. —

Здесь, наверху можно забыть почти обо всем. О страданиях, боли и дерьме, что творится на земле.

– ПОЧЕМУ ТЫ ХОЧЕШЬ ЗАБЫТЬ? —

Думаю, что иногда это проще, чем справляться с проблемами.

Кайя зарычала.

– НЕ ПОНИМАЮ. ЮКИКО ПРОСИТ МЕНЯ ИЗУЧИТЬ ПУТЬ, КОТОРЫМ СЛЕДУЮТ ДЕТИ ОБЕЗЬЯН, А Я НИЧЕГО НЕ ВИЖУ. ТОЛЬКО ГЛУПОСТИ. ДЕЛАЕТЕ МНОГО ШУМА ИЗ НИЧЕГО. БЕССМЫСЛЕННО. —

Наш путь очень прост, Кайя.

– ДА? —

Мы – уроды. Мы эгоистичны, жадны и недальновидны, готовы предать друг друга из-за капли топлива или различия во мнениях. Вот в чем, собственно, и заключается наш путь.

Кайя, парящая в красном небе, посмотрела на Буруу, и Хана почувствовала неприкрытую ненависть, низкое рокочущее рычание в груди новой подруги.

– ЛЮДИ НЕ ЕДИНСТВЕННЫЕ, КТО МОЖЕТ ПРЕДАТЬ, ДИТЯ ОБЕЗЬЯНЫ. —

Ты говоришь о Буруу? Что он сделал?

– ПРЕДАТЕЛЬ РОДА. УБИЙЦА. ВЫЗЫВАЕТ У МЕНЯ ОТВРАЩЕНИЕ. —

Предатель рода?

– НЕ ДОВЕРЯЙ ЕМУ, ДЕВОЧКА. НИ НА МГНОВЕНИЕ. —

Но почему?

– ЗАПЛАТИШЬ КРОВЬЮ. —

Тогда почему ты тут? Почему помогаешь?

– ЕСТЬ ПРИЧИНЫ, НЕ МОГУ РАССКАЗАТЬ. —

Пара спикировала сквозь облако, и туманные отростки с неровной бахромой поцеловали Хану в щеки.

Хана подумала об Акихито, ворвавшемся на склад якудза и спасшем ее от смерти. Его большие руки у нее на плечах, грубая сила, обернутая в невозможную мягкость, сдерживающую всю боль. При этом воспоминании воздух стал чуть теплее.

Полагаю, не все люди злы. Некоторые глупы.

– НЕКОТОРЫЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЛЮДИ. ВАША ЮКИКО ВИДИТ ПРАВДУ. ЕЕ БУДУТ ПОМНИТЬ. —

Кайя, мой народ всегда забывает самое важное.

– Я НЕ ПРО ДЕТЕЙ ОБЕЗЬЯН. Я ГОВОРЮ ПРО СИНЕЕ НЕБО И ЧИСТЫЙ ДОЖДЬ. И ПЕСНЮ ГРОМА. ЕЕ ИМЯ БУДУТ ВОСПЕВАТЬ ЕЩЕ ОЧЕНЬ ДОЛГО ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОСТАЛЬНОЕ ПРЕВРАТИТСЯ В ПРАХ. —

Тигрица оглянулась через плечо, глаза ее были такими же глубокими, как пропасть у них под ногами.

– А КТО БУДЕТ ПЕТЬ О ТЕБЕ? —

А разве кто-то должен? Я – никто.

– НЕ ХОЧЕШЬ ОСТАВИТЬ СЛЕД НА ЭТОМ МЕСТЕ? НЕ ЖЕЛАЕШЬ, ЧТОБЫ ТЕБЯ ВОСПЕВАЛИ, КАК КИЦУНЭ-НО-АКИРА? ТОРА ТАКЕХИКО? —

Они – Танцующие с бурей, герои. Я не герой. Я не закрываю Врата Дьявола и не убиваю морских драконов. Я граблю пьяниц, сплю в лачугах и разговариваю с крысами. Иногда у меня заводятся блохи.

– НЕ МЕЧТАЕШЬ СТАТЬ КЕМ-ТО БОЛЬШЕ? —

Ветер гудел песней пропеллера, нашептывая простые и ясные истины.

Каждый мечтает…

Хана почувствовала, как жар арашиторы окутывает ее, наполняя жгучей гордостью. Каким-то образом она знала, что тигрица улыбается.

И поймала себя на том, что улыбается в ответ.

– ЭТО ТОЛЬКО НАЧАЛО. —

Веселье охватило тигрицу, яркое и озорное, как у ребенка, рожденного проказничать. Хана и моргнуть не успела, как Кайя прижала крылья к бокам, и они камнем начали падать с небес.

Желудок Ханы подскочил к горлу, она кричала изо всех сил, пока они неслись прямо к лесу.

Хватит! Давай вверх!

– РАНЬШЕ Я ИГРАЛА В ПОХОЖУЮ ИГРУ СО СВОИМИ ДЕТЕНЫШАМИ. —

Мы умрем!

– ДЫШИ. —

Мы падаем слишком быстро!

– НЕ ПАДАЕМ. ЛЕТИМ. —

Арашитора расправила крылья, и внутренности Ханы ухнули вниз, когда тигрица выровнялась и взмыла в воздух. Боль из-за вырванного глаза была забыта, в венах гулко стучала кровь, а тело дрожало – но не от ужаса, а от возбуждения.

Под ними проносился целый мир, сотни крошечных искорок жизни горели в лесу, и сердце Ханы билось в унисон с сердцем зверя.

Жива.

Чудесно, совершенно, невероятно жива.

Хана запустила пальцы в перья грозовой тигрицы и засмеялась так, словно наступил конец света, а ей все равно было нипочем. Арашитора раскрыла клюв и взревела подобно грому. Как буря, которая смоет с Ханы все, чем та была раньше, грязь и нечистоты, кровь и струпья, заработанные в сточных канавах.

А потом Хана станет чистой, целостной и красивой.

Верни меня назад.

Кайя оглянулась на неболёт «Куреа», и в сердце Ханы снова вспыхнул азарт.

– ВСЕ? НАЛЕТАЛАСЬ? —

Нет, не на корабль. Давай вернемся к облакам.

Хана покрепче ухватилась за шею и сморгнула дождь и слезы с глаз.

Давай сделаем это еще раз.

6 Мятеж

С тех пор, как Юкико последний раз видела город Йама, прошло восемь лет.

Восемь лет, минус мать и минус отец. И минус целая жизнь.

Два грозовых тигра парили над мегаполисом, издавая гул надвигающейся бури вместе с «Куреа» за их спинами. Столица Кицунэ напоминала закопченное пятно на загрязненных берегах реки, с коркой из кирпича и грязной плитки, окруженное рисовыми полями и длинными дымящимися полосами мертвой земли.

На город наползали грозовые тучи, одна за другой, закрывая солнце, а небо окутывал дым от завода по переработке чи.

Вот он, Буруу. Дом моего клана. Средоточие власти Кицунэ в Шиме.

ВПЕЧАТЛЯЕТ.

Ты правда так думаешь?

НА САМОМ ДЕЛЕ НЕТ.

Что ж, у тебя сегодня прекрасное настроение.

Я СТАРАЛСЯ БЫТЬ ВЕЖЛИВЫМ.

Может, займешься тем, что у тебя получается лучше всего?

ТОГДА ЭТО САРКАЗМ.

Они спикировали ниже, Хана и Кайя тоже снижались совсем рядом, наблюдая за крошечными бусименами, которые собирались на стенах, чтобы пялиться и тыкать на них пальцами. Юкико схватилась за живот, борясь с легкой тошнотой, когда мир стал быстро надвигался. Город был крепостью, построенной в тени призрачных гор Йиши, его окружали огромные стены, увенчанные колючей проволокой. Река Амацу разрезала столицу пополам, и посреди потока стоял одинокий остров, соединенный с берегами широкими мостами.

Здание капитула Йамы представляло собой пятиугольник из желтого камня в центре острова, а над небесными доками на каждом берегу висела дюжина воздушных кораблей. На юге вырисовывался запутанный клубок труб завода по переработке чи и района складов, окутанных грязью и смогом. На вершине холма в западной части города мрачно возвышалась Кицунэ-дзё – великая Крепость Лиса.

Мне уже исполнилось восемь, когда мы уехали отсюда. Помню, как стояла на палубе у перил и смотрела, как люди становятся все меньше и меньше, пока мы улетаем. И мама с папой находились рядом.

ОНИ БЫ ГОРДИЛИСЬ ТОБОЙ, СЕСТРА.

Откуда ты знаешь?

ТЫ ПОКИНУЛА ЭТО МЕСТО РЕБЕНКОМ. А ВОЗВРАЩАЕШЬСЯ КАК ТАНЦУЮЩАЯ С БУРЕЙ. КАК ЖЕ ИМ НЕ ГОРДИТЬСЯ?

Юкико улыбнулась, обняла Буруу за шею.

Ты всегда знаешь, что нужно ска…

Раскат грома расколол небеса, возвращая мысли Юкико в реальность. Она посмотрела на город, в сторону капитула Йамы. Башня возвышалась на плоском отроге скалы в реке Амацу, известной как Последний остров. То был символ власти Гильдии в землях Кицунэ. Бастион из колючей проволоки, битого стекла и грязно-желтого камня.

И он был в огне.

Сооружение с пятью входами – по одному с каждой стороны – перекосилось, и из четырех ворот валил дым, застилая реку клубящейся черной пеленой. Сквозь дымовую завесу Юкико видела насекомоподобные силуэты из шлифованного металла, которые сталкивались на мостах и в узких переулках на западной стороне Йамы. Обычные жители просто спасались бегством через Амацу вместе с потоком воды, мужья держали жен, а матери – детей. Хребет города сотрясали подземные взрывы – бах-бах-бах-бах-бах! Раздавался громкий стрекот сюрикеномётов, кипящее шипение огнемётов. В воздух поднимался запах крови, топлива и горящей плоти.

Она услышала крик за спиной и, обернувшись, увидела на носовой палубе «Куреа» Акихито, который отчаянно махал рукой и указывал на корабельную радиоантенну. И когда желудок Юкико скрутился в узел, она поняла, что произошло. Каори сдержала слово. Наверное, она передала на частотах Кагэ сообщение о зреющем в Гильдии мятеже. И за считаные минуты разрушила все, что готовилось годами, а может быть, и десятилетиями.

И все ради ненависти…

В здании капитула прогремел очередной взрыв, и строение опасно накренилось. В задыхающееся небо поднимался черный дым.

– Каори, – прошептала Юкико. – Какая же ты сука…

Буруу плыл сквозь пепел и дым, пока Юкико пыталась разобраться в конфликте. Она скользнула взглядом за спину Буруу и обнаружила десятки членов Гильдии, сражающихся на земле, тела, распростертые в сточных канавах, покореженную латунь, истекающую красным.

Как много погибших…

Я не могу отличить их друг от друга! Лети ниже, Буруу. Нам надо посмотреть…

НЕТ.

Что?

Я НЕ БУДУ СПУСКАТЬСЯ.

О чем, черт возьми, ты говоришь? Мы должны помочь!

СЛИШКОМ ОПАСНО. ДЛЯ ТЕБЯ И ДЛЯ НИХ.

Мятежников? Что-то я не пойму…

Я НЕ ПРО ГИЛЬДИЙЦЕВ, ЮКИКО. А ПРО ТЕХ, ЧТО ВНУТРИ ТЕБЯ.

Рука Юкико потянулась к животу, где сразу же собрались искорки тепла.

Сейчас речь не о них!

ИХ КАСАЕТСЯ ВСЕ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ.

О боги, только не начинай вести себя со мной по-мужски прямо сейчас.

К ЧЕМУ-ТО ДРУГОМУ Я МАЛО ПРИСПОСОБЛЕН.

Я человек! А не какой-нибудь чертов инкубатор, который ты должен заворачивать в вату!

НЕ СТОИТ БРОСАТЬСЯ В РУКОПАШНУЮ С СОТНЕЙ ВРАЖДУЮЩИХ ЧИ-МОНГЕРОВ…

Там умирают люди!

ЛУЧШЕ ОНИ, ЧЕМ ТЫ.

Черт возьми, именно поэтому мы тут! Некоторые считают, что одна жизнь стоит больше, чем другая. Гильдийцы стоят дороже, чем обычные граждане. Знать дороже простолюдинов. Жители Шимы дороже гайдзинов.

ЮКИКО…

Нет! Надо бороться за жизнь любого и каждого, либо вообще не стоит сражаться!

Громоподобная ударная волна обрушилась на них, едва не сбив Юкико со спины Буруу. Закричала Хана, указывая на завод по переработке чи, на огненный шар, расцветающий над ним и поднимающийся в небо. Комплекс разлетелся вдребезги, как стеклянный сосуд, в грохочущем зеве взрыва затерялись вопли клаксонов. Ленивое пламя тянулось вверх и вширь, черными мазками расплываясь по кроваво-красному небу.

– Что, черт возьми, происходит? – выкрикнула Хана.

– Каори разоблачила мятежников Гильдии по радио! А их никто даже не предупредил. Мы должны помочь!

– Помочь? Но кому? Я не могу сказать, кто мятежник, а кто – нет!

КРАСНЫЕ.

Голос Буруу эхом отозвался в том месте, где обитала головная боль.

Юкико прищурилась, пытаясь различить хоть что-нибудь сквозь кроваво-черный туман. Она заметила двух лотосменов, петляющих среди полуразрушенного лабиринта. Один преследовал другого, за ракетными ранцами тянулись шлейфы сине-белого пламени.

Тот, что убегал, был помечен красной краской: беспорядочные мазки на наплечниках и глубокая линия на безликом лице. Преследователь выпустил очередь сюрикенов из ручного метателя, металлические звездочки сверкнули, как светлячки.

– Те, кто пытается бежать! – крикнула Юкико. – Они помечены красным!

– Ты права! – откликнулась Хана. – Наверняка это мятежники! Давай! Вперед! – Хана прижалась к спине Кайи, и пара нырнула в дым, кружа по спирали при спуске.

Кайя захлопала крыльями, и по округе разнесся ультразвуковой раскат песни Райдзина, рассеивая гильдийцев на улицах.

Буруу, не отрываясь, следил за бойней. Всплески огня из сюрикеномётов разрывали топливопроводы и пробивали резервуары с чи. Языки пламени, запутанные узлы линий и неуклюжие потасовки, лотосмены, сталкивающиеся в воздухе и кувырком летящие в руины, образуемые рушащимися домами. Горожане бежали из ада, где раньше находился завод по переработке чи, и бросались в реку Амацу, хотя ее грязные «воды» уже пылали.

Буруу, они умирают. Мы должны помочь!

Арашитора промолчал, его янтарные глаза все еще были прикованы к тому, что происходило на земле. Пальцы Юкико пробежались по животу – к тому месту, о котором она не позволяла себе думать. Она потянулась в Кеннинг и почувствовала тепло, сопротивляясь желанию отвернуться.

Брат, мне нужно, чтобы ты был на моей стороне. На нашей стороне. Сейчас – больше, чем когда-либо.

Буруу вздохнул, зазвенев кончиками перьев. Приглушенный дневной свет отражался от металла, покрывающего крылья, от темных стекол очков у Юкико на глазах, латуни гильдийцев, сражающихся и умирающих в городе.

НА ЧЬЕЙ ЕЩЕ СТОРОНЕ Я МОГУ БЫТЬ?

И, подобно падающему с неба камню, они ринулись вниз.

Хана ничего не понимала.

В голове просто не осталось ни йоты для понимания.

Девушке было не привыкать к насилию и смерти – сызмальства они с Йоши боролись за каждый дюйм земли, за каждый объедок и отчаянный вздох. Но сейчас все было по-другому. Разразилась битва, о которой напишут в книгах по истории. Наступил день, который люди запомнят надолго.

Где вы были, когда восстали мятежники и подожгли город Йама?

Где вы пропадали, когда началась война с Гильдией?

Ладно, так уж получилось, что я была над городом Йама. Небеса окрасились кровью, а я летела сквозь дым и пламя на спине проклятой богами грозовой тигрицы.

Она годами бродила по переулкам Кигена, находясь в разуме Дакена, и кошачьи импульсы обоняния, зрения и инстинктов усиливали ее собственные. Но разум Кайи был переполнен – перегружен – дикими, хищными чувствами. Ничего похожего на то, что она чувствовала с Дакеном, но и ничего особо сложного: Хана быстро сформировала настолько глубокую связь, что это почти вызывало у нее чувство вины.

Она ощущала дым в глазах Кайи, тепловые потоки, бурлящие под крыльями, вес крошечного детеныша обезьяны у тигрицы на спине. Но одновременно Хана находилась и в своей голове – к ее щекам липли спутанные ветром волосы, а возбуждение стучало по ребрам, как паровой молот.

В воздухе в разные стороны разлетались осколки металла и остроконечные звезды сюрикенов. Кайя огибала их, кренясь то в одну, то в другую сторону. Когда она проносилась мимо гильдийцев, они камнем падали вниз, плюясь сине-белым пламенем и красным туманом, с рвущимися из-под шлемов металлическими криками.

Хана почувствовала удар в плечо и лишь спустя несколько секунд сообразила, что задело Кайю, а не ее. Потом она ощутила острую боль в ноге Кайи, но внезапно обнаружила сверкающую металлическую звезду, торчащую из ее собственного бедра. И тогда, среди дыма, криков и крови, она осознала, что не может понять, где заканчивается она, Хана, а где начинается грозовая тигрица.

Они рычали и орали, рвали зубами и когтями попадавших под лапы и руки врагов, оставляя нетронутыми только помеченных красным. Пролетая сквозь дым, они узрели солдат: под черным флагом Кицунэ маршировали железные самураи. Хана догадалась – даймё Лиса, должно быть, послал войска, чтобы восстановить порядок.

Она увидела генерала, ведущего солдат, и решила предупредить его, крича изо всех сил и пытаясь отчетливо изложить свою мысль, а не вопить бесформенным криком.

– Генерал! Гильдийцы с красной краской – мятежники! Они на твоей стороне! – Услышав рев за спиной, она обернулась и стала свидетелем того, как Юкико и Буруу стремительно рассекают воздух.

Кровь покрывала белоснежные перья и светлую кожу яркими брызгами, но Юкико сидела прямо, размахивая катаной, лезвие которой сверкало в отсветах адского пламени.

– Мятежники! – воскликнула она, указывая на «Куреа». – Мы предлагаем убежище! Отправляйтесь на наш корабль!

Хана наблюдала, как при приближении Юкико впадают в панику сторонники Гильдии. Трое лотосменов, бьющих мятежника, разбежались стайкой воробьев, когда на них упала тень Танцующей с бурей. Над городом вспыхнули точки сине-белого пламени, и приверженцы Гильдии понеслись к разрушенной башне сквозь дым и выхлопные газы.

Буруу взревел, наполнив небо громом.

– Там Танцующая с бурей! – закричал кто-то. – Бегите, пока есть возможность!

И они побежали. К докам ринулись толпы, вокруг причальных шпилей уже парили громоздкие броненосцы. Из разрушенной башни повыскакивали мастера-политехники, сопровождаемые фигурами с осиными талиями и серебряными лезвиями на спинах. На мостах через Амацу их атаковали самураи Кицунэ, размахивая цепными мечами и призывая сдаться, пока сторонники Гильдии грузились на корабли.

Хана истекала кровью, к ране на бедре добавилась новая – на предплечье. Но в венах гремел пульс, легкие переполняли дым и смерть, и каждой своей частичкой она понимала, что происходящее, возможно, и неправильно, но, по крайней мере, справедливо, и хотя все вокруг окрашено в красный цвет, но здесь и сейчас она чувствовала себя почти как дома, которого никогда не знала.

В небесных доках взревели пропеллеры, флот Гильдии отчалил, выводя двигатели на максимальную скорость. На западном берегу выдвинулся флот Кицунэ, отчаливая от шпилей, стреляя сетями из сетемётов и рыча двигателями.

Корабли с обеих сторон накренились и получили пробоины.

Броненосцы Гильдии открыли испепеляющий огонь, вынудив Буруу и Кайю отступить от самого крупного и величественного из неболётов, длиной в сто пятьдесят футов, по бокам которого жирными иероглифами было выведено название – «Пожиратель лотоса». То была плавучая крепость, утыканная турелями с сюрикенами, с грохотом поднимавшаяся ввысь и заполнявшая небеса смертью.

– Должно быть, это неболёт Второго Бутона! – воскликнула Юкико. – Что будем делать? Дадим убраться отсюда?

Кайя зарычала, жажда крови переполняла и Хану и колотилась у девушки в груди.

– МЫ ДОЛЖНЫ УБИТЬ ЕГО ПРЯМО СЕЙЧАС. УДАРИТЬ, ПОКА ОН СЛАБ. —

– Боюсь, у нас не получиться подобраться ближе! – крикнула Юкико. – Он хорошо вооружен. Кроме того, нам нужно перегруппироваться. Поговорите с мятежниками. Десятки погибли сегодня из-за дуры Каори, которая тупо их сдала! Нам надо наводить мосты и налаживать отношения. Иметь их в качестве союзников будет гораздо полезнее, чем убить Второго Бутона разрушенного капитула.

Хана кивнула, устраиваясь поудобнее на спине Кайи и борясь с желанием разорвать все, что летит с неба. Флот Кицунэ преследовал убегающие корабли Гильдии, но, похоже, они были более заинтересованы в защите города, а не в том, чтобы не дать уйти гильдийцам.

Два поврежденных корабля Гильдии уже взяли на абордаж, экипажи сопротивлялись с самоубийственной энергией. В небе эхом гремел гром, отзываясь на треск огня сюрикенов.

– Мы должны помочь Кицунэ, – сказала Хана. – Экипажи Гильдии не собираются…

– Хана… – Юкико махнула рукой в сторону «Пожирателя лотоса». – Смотри.

Хана поймала себя на том, что не задумываясь попала в голову Кайи и воспользовалась ее глазами, которые видели все вокруг довольно четко, несмотря на яркий свет и дым.

Она сразу же различила силуэты у турели с сюрикенами на верхней палубе надувной гондолы «Пожирателя лотоса»: два гильдийца дрались с третьим. Пока она наблюдала, одиночка ударил ногой одного из нападавших в грудь, отправив его за борт кувыркаться в воздухе.

Падающий гильдиец выстрелил из ракетного ранца, очутившись на одном уровне с палубой. Он что-то крикнул явно ничего не замечающему экипажу, предупредив о сражении у них над головами.

Арашитора подлетела ближе. Тем временем полдюжины лотосменов перепрыгнули через ограждение и устремились к дерущимся. Отбивающийся от противника гильдиец одержал верх, вырвав пучок кабеля из рюкзака противника и вышвырнув добычу в пустоту.

Атмоскафандр его был в пятнах копоти и дыма, но красной метки там точно не имелось.

– Если он не мятежник, почему на него напали? – выкрикнула Хана, пытаясь пробиться сквозь шум ветра и рев двигателя.

– Лазутчик? – предположила Юкико и пожала плечами.

Гильдиец забрался в башню с сюрикеномётом и нацелил ствол на надувную гондолу.

Сюрикеномёт выстрелил, пробив армированный брезент. Когда отсек начал сдуваться, воздух наполнился свистом вырывающегося водорода. Стоя, можно сказать, на краю пропасти, гильдиец сорвал мехабак с груди и вокруг в ослепительном ливне взметнулись раскаленные докрасна искры.

– Смерть Змеям! – взвыл он.

– О боги… – выдохнула Хана.

Крошечная вспышка света, раздутый пузырь раскаленного добела пламени. Беззвучное мгновение, но ничего похожего на тишину. А затем взрыв, рваный срез огня, распространяющегося быстрее, чем лесной пожар в летний день. Хана подняла руку, чтобы заслониться от ослепительной вспышки, когда «Пожиратель лотоса» издал треск ломающегося дерева, сопровождаемый воем горящего водорода и отчаянными стонами умирающих людей. Огромный корабль падал, оставляя за собой клубы дыма, и в конце концов с воплем нырнул носом вперед, устремляясь к непаханому полю в двух милях к югу от стен Йамы. Земля содрогнулась, когда эта пара бросилась друг к другу в объятия, как ненавистные любовники, и тряслась на добрых тридцать секунд дольше, чем следовало бы, а с крыш домов Йамы посыпалась пыль и черепица, разбиваясь о булыжники.

Остальной флот Гильдии устремился прочь настолько быстро, насколько позволяли двигатели. Они бежали на юг, к горам Тонан и крепости Главдома.

Он убил себя.

Взгляд Ханы был прикован к обломкам «Пожирателя лотоса», дымящейся дыре в земле, которая теперь служила братской могилой, когда в сознании девушки загрохотали мысли Кайи.

– ЧТО? —

Лотосмен на надувном шаре. Он пожертвовал собой, чтобы убить Второго Бутона Йамы.

– ХРАБРЫЙ. —

Я бы не назвала этот поступок храбрым, скорее, грустным.

Хана повернулась к Юкико.

– Как он вообще смог?..

Танцующая с бурей не могла оторвать взгляд от дымящихся обломков. Лицо Юкико посерело как пепел. Сейчас она казалась старше – тяжесть мира давно душила девушку, давила на нее, ночами не давала спать.

Юкико повысила голос, чтобы перекричать воющий ветер.

– Это война, Хана! – объяснила она. – Война кровава и уродлива, и люди умирают. Следующей можешь быть ты. Или я. Черт возьми, возможно, из бойни никто не выберется живым.

– А ты смогла бы так сделать?

– Сделать что?

– Убить себя, как он? С радостью броситься в огонь ради маленькой победы?

– Не уверена, что в смертельной схватке бывают маленькие победы. С такими высокими ставками каждый шаг к концу того стоит.

– Но ты могла бы умереть за это? Зная, что ты никогда не увидишь финала? – Хана смотрела сквозь почерневшие небеса на девушку на спине грозового тигра – на Юкико, которая убила сёгуна, положила конец династии, побудила нацию подняться.

Юкико прижала ладонь к животу.

– Не знаю. – Рука опустилась с живота на бок. – Но полагаю, мы выясним все еще до того, как эта песня будет спета.

7 В тени Колосса

Пятнадцать дней.

Хиро стоял на балконе спальни, наблюдая за дерганой жизнью города. Оркестр из двигателей, уличного движения и людей время от времени прерывался жалобной песней – ее пели воробьи, пережившие атаку Кагэ.

Хиро подумал, что ему словно обрезали крылья, а теперь и опалили пожарами, почти уничтожившими дворец сёгуна. Как Хиро ни старался, он не смог избавиться от вони, пропитавшей кожу. Прошлой ночью он так усердно мылся в бане, что с него стекала вода кровавого оттенка.

От города осталась лишь пустая оболочка – видимость, и по улицам в оцепенении бродили люди. Хиро приказал открыть имперскую казну, чтобы облегчить страдания народа, но очереди в пекарни по-прежнему растягивались на целые кварталы, а цены стремительно росли, поскольку капитул Кигена перекачивал каждую каплю чи на север, чтобы питать Землекрушитель. Черный рынок процветал, а заправлявшие им местные банды якудза с каждым днем становились все смелее.

Но обо всем этом размышлять Хиро не мог. В голове у него гуляли совсем другие мысли.

Север. Пятнадцатидневный переход в тени колосса, в глубь гор Йиши. Конец всему – тяжести фальшивой руки, которую вонзили в его тело, этого обруча позора, надетого ему на голову.

Надо потерпеть еще пятнадцать дней.

Боги, казалось, должна пройти целая жизнь.

Почему ему до сих пор не все равно? А мысль о том, чтобы лишить ее жизни, которая наполняла его сны? Он уже мертв – пепел погребальных подношений красовался на лице Хиро по утрам. Оттенок смерти был нанесен на доспехи, которые он с такой гордостью носил в недавнем прошлом.

Однако все ушло, исчезло, испарилось. А когда-то много значило для него.

Но что для него значила Юкико?

Страстное увлечение – вот чем это было на самом деле. Опьянение улетучилось при свете наступившего дня. И привело страну к войне. Клан против клана. Кровь против крови. К лавине, которая началась с малого: с поцелуя, залитого слезами, после того как Йоритомо усеял арену отрубленными крыльями. Но они же подростки. Дыхание Создателя, они просто дети.

Кем, во имя богов, они себя возомнили, чтобы тащить страну к погибели?

Стук мягких костяшек рук по твердой древесине.

Легкое, как перышко, дыхание мажордома.

– Прошу прощения, даймё. У вас важные гости.

– Я собираюсь отправиться на плацдарм и на войну. А ты хочешь, чтобы я перед дорогой выпил чай с очередным бюрократом?

– Нет, великий господин. Простите, но…

– Ну? – Хиро повернулся к своему съежившемуся от страха слуге. – Заявился какой-нибудь жирный нео-тёнин, причитающий о растущей стоимости рабов?

– Лорд Тора Орочи.

Желудок Хиро рухнул прямо в сапоги, и кровь застыла в жилах. Мир внезапно стал на несколько оттенков ярче. Слишком громким. И реальным.

Столько времени минуло…

Голос Хиро прозвучал шепотом под прерывистую воробьиную песенку:

– Отец…

В тронном зале было тихо, как в могиле Йоритомо. Сквозь высокие окна пробивался тусклый свет – длинные светлые полосы, словно нарисованные неуклюжей кистью на покрывале из пепла. Путь к трону сёгуна был устлан кроваво-красным ковром, гобелены шевелил легкий пахнущий дымом ветерок.

Трон оказался огромен: безвкусная глыба из золотых тигров и шелковых подушек отбрасывала на пол когтистую тень.

Хиро до сих пор не набрался смелости сесть на него.

У подножия трона ждали двое. Женщина в дзюни-хитоэ, красном, как кровь сердца, расшитом золотыми цветами. Лицо выбелено, черные как смоль волосы собраны в многослойный пучок, пронзенный сверкающими иглами.

Она подняла глаза, когда Хиро вошел в зал и на кратчайшее мгновение встретился с ней взглядом, и грудь ему пронзила тупая боль.

Мама.

Затем Хиро посмотрел на человека рядом с ней, и все чувства радости и печали испарились, оставив лишь черное ничто.

Голос из детства, резкий, упрекающий. Поднятая рука и память о позорных слезах.

Отец.

Он сидел в кресле. В проклятом кресле, которое стало его домом, наложницей, приговором. Респиратор, тяжелый и уродливый, был сделан из резины и латуни и закреплен толстыми пряжками на затылке. Длинные седеющие волосы зачесаны назад и заплетены в косы воина.

Однако в кресле восседал совсем не воин, нет. Возможно, лишь оболочка того, кому только и осталось, что вспоминать о былом: о тех днях, когда гайдзинские винтокрылые машины, ротор-топтеры, еще не взорвали его корабль, сбросив тот с небес и оставив лежать скрюченным среди обломков на равнине в Морчебе.

Лицо мужчины покрывали шрамы. Левая рука высохла и была пристегнута ремнями. С помощью прикрепленного к железному креслу-трону громоздкого узла из труб и мехов худая грудь отца двигалась в размеренном ритме, как часовой механизм, как рука на плече у Хиро, как голос в голове Хиро.

– Лорд Орочи-сан, – сказал он. – Леди Шизука-сан. Вы оказали мне честь своим визитом.

– Великий даймё, – с мучительным хрипом ответил отец, каждая пауза сопровождалась металлическим скрежетом. – Благословение Господа Идзанаги… вашему дому.

Мать опустилась на колени, прижалась лбом к половицам.

– Великий даймё.

Хиро шагнул вперед, протягивая руку.

– Мама, не…

Отец бросил на него острый взгляд – возмущение пополам с ужасом.

И этот взор заставил Хиро остановиться, буквально схватил за штаны и рывком поставил на ноги. Заставил забыть о боли в ободранном колене, об ушибленных костяшках пальцев или ноющей спине.

Самурай не проявляет эмоций. Никогда. Нет боли. Нет страха.

Хиро прикрыл кулак рукой и поклонился.

– Леди Шизука-сан. Вы уже почтили своего даймё. Встаньте, пожалуйста.

По ее лицу он видел, как ей хотелось обнять его и осыпать поцелуями, как она делала, когда Хиро был ребенком. Но она подчинилась, опустив глаза долу и плотно сжав губы. Как и подобало.

Как положено.

– Для меня честь, что вы почтили меня своим присутствием во дворце Тигра, но к чему так себя утруждать? – сказал Хиро. – Путешествие из провинции Блэкстоун не могло быть легким, учитывая ваше… состояние.

– Не проблема, великий даймё. – Орочи махнул здоровой рукой, будто отгоняя назойливое насекомое. – До нас дошли новости, что ты обрек себя на самоубийство… после того, как убийца сёгуна будет уничтожен…

Хиро посмотрел на мать, но ее глаза все еще были опущены. Могли ли они прийти сюда, чтобы отговорить его? Убедить отойти в сторону и оставить все позади?

– Я… то есть мы… – Орочи судорожно вздохнул. – Мы хотели, чтобы ты знал…

Неужели?

– Ваши поступки наполняют нас гордостью… Наполняют меня гордостью.

Нет.

Хиро поймал себя на том, что говорит каким-то чужим голосом.

Конечно же нет.

– Вы оказываете мне честь, лорд Орочи.

– Позор вашего провала… мне и вашей матери… нам трудно его пережить. Много ночей просидел я с клинком, зажатым в пальцах… размышляя о сэппуку в знак протеста против того, что вы… не последовали за своим господином на смерть. – Орочи нажал на рычаг управления иссохшей рукой, и кресло покатилось вперед на толстых резиновых колесах.

Орочи остановился достаточно близко, чтобы Хиро увидел блеск в глазах отца.

– Но я знал, что вы поступите… благородно. Что вы и элита избавите семьи от позора… вашего провала.

Деревянные мечи во дворе возле дома. Дует ветер, колышутся стебли лотоса. Нет места слезам. Нет места боли. Овладеть мастерством боя длинным и коротким мечом, а затем умереть.

– Я не подведу, отец. Наша честь будет восстановлена.

– Знаю, – кивнул Орочи. – Ты – самурай… мой сын.

– Милостивый муж, – проронила мать. – Письмо?

Холодный взгляд Орочи, хлестко брошенный через плечо, заставил ее замолчать. Ей будто отвесили пощечину.

– Письмо? – Хиро замешкался. – Какое?..

– Которое вы прислали летом, – после паузы прохрипел Орочи. – С новостями об убийстве Йоритомо… Мы предположили, что позже вы покончили с собой. Потому и не ответили.

– Вы упоминали… – Мать посмотрела на сына с отчаянной надеждой. – Вы писали о девушке, с которой познакомились? За которой хотели ухаживать?

Орочи прочистил горло.

– Понимаете, мы спрашиваем, чтобы быть осведомленными о том, не давали ли вы… каких-либо обещаний… Обещаний, которые семья обязана выполнить после вашей смерти.

Она лежала в его объятиях в пропитанной потом темноте, прижавшись щекой к его груди.

Он чувствовал запах ее волос, духов, вкус влажной кожи на своих губах.

– Как только сёгун успокоится, я попрошу у него разрешения ухаживать за тобой. Я отправил письмо своему отцу…

– Ухаживать за мной? Зачем, черт возьми?

– Чтобы я мог быть с тобой. – Он нахмурился и привстал, опираясь на локоть.

– Хиро, ты и так со мной, прямо сейчас, – засмеялась она, снова целуя его.

Ее поцелуи были на вкус как лето…

– Нет, – сказал Хиро. – Не было никаких обещаний. Вам не стоит переживать.

– Хорошо, – кивнул отец. – Хорошо, – повторил он.

Теперь тишина омывала Хиро, как черная соленая вода в заливе Киген. Разъедающая. Разрушающая. Волна за волной обрушивались на него, с каждым вздохом забирая частичку души и устремляясь обратно в море.

Вот он сидит на плечах у отца. Он еще слишком мал, чтобы видеть поверх стеблей лотоса, и восхищается миром за пределами родовых поместий. Вот он впервые поднимает отцовский меч, наблюдая, как солнечный луч целует лезвие.

В тот день, когда его приняли в элиту Казумицу, он единственный раз заметил слезы в глазах отца.

Но воспоминания смывает черной водой, остается только пятно. Тяжелая ноша. Провал, с которым, как его учили, Хиро никогда и ни за что не должен смириться.

– Мне пора. Мы отправляемся на плацдарм. – Хиро поймал себя на том, что говорит вслух. – Меня ждут люди.

– Конечно, даймё, – изрек отец. – Не позволяйте нам задерживать вас.

Хиро сглотнул. Поклонился.

– До свидания, отец.

Орочи поклонился в ответ. Без искры света в глазах. Без капли дрожи в голосе.

– До свидания, сын мой. И пусть Господь Идзанаги даст тебе силы… умереть достойно.

Хиро повернулся к женщине, которая произвела его на свет.

– До свидания, мама.

И она сломалась. Рухнула на колени и заплакала, спрятав лицо в ладонях. Сердце толкало Хиро к ней, требовало заключить мать в объятия и прошептать, что все будет хорошо и тут нет ее вины.

Все внутри кричало, что он должен двигаться, говорить, что-то делать.

Но отец прошептал четыре слова, и они удержали Хиро:

– Ты позоришь меня, женщина.

Плач прекратился, дверь за ними захлопнулась, снова воцарилась тишина. Текут мгновенья, собираясь в волны, и каждая проведенная среди них секунда смывает с Хиро частичку памяти.

И когда это исчезнет, когда все, чем он был, улетучится, что останется?

Что?..

Не прибавив ни слова, он повернулся и тоже покинул покои.

8 Лорд Лисов

Мятежники Гильдии молча стояли на палубе «Куреа», а в городе Йама гремели взрывы, возвестившие о том, что заговор раскрыт. Сгустки латуни и крови. Алые брызги на наплечниках и лицах, запачканных копотью и дымом.

Их осталось не больше дюжины.

Юкико находилась возле Буруу, Акихито и Мичи. Хана и Кайя примостились на корме, экипаж Блэкбёрда и беженцы Кагэ собрались как можно дальше от гильдийцев. Йоши сидел в одиночестве на носовой палубе, глядя на разоренный мегаполис. Запах дыма колыхался в воздухе, проник в горло Юкико, прилип к перьям Буруу, а в небе гремело обещание надвигающегося дождя.

На севере грохотал гром.

Я должна с ними поговорить.

ТЕБЕ НУЖНО БОЛЬШЕ ДЕЛАТЬ, А НЕ ГОВОРИТЬ, СЕСТРА.

Пойдем со мной?

ВСЕГДА.

Они одновременно сделали шаг, руки Юкико были приподняты и разведены в стороны. Грозовой тигр двинулся вперед, почти рядом с ней, чтобы они могли касаться друг друга. Хвост изогнулся, словно Буруу выслеживал добычу.

Юкико чувствовала его мышцы, твердые как сталь, скрытые кошачьей грацией, слышала рев, булькающий прямо под кожей.

– Простите, – сказала она, глядя на собравшихся членов Гильдии. – Я не хотела. Никогда не хотела, чтобы так получилось.

Они представляли собой пеструю группу. Три лотосмена, залитые кровью и пеплом. Мастер-политехник с единственным прямоугольным глазом-пластиной и кожей, укомплектованной всевозможными инструментами. Две лже-особи, утянутые в блестящие перепонки коричневого, как земля, цвета, с паучьими конечностями, распускающимися за спиной.

А за ними стояла еще одна группа гильдийцев помельче, одетых в простые атмоскафандры из мягкой кожи и блестящей латуни. Всего полдюжины, некоторые ростом с малышей. Юкико услышала всхлипывание, а затем и вырвавшийся из чьего-то горла слабый плач, искаженный шлемом.

Боги, это же дети…

Мятеж зрел в Гильдии боги знают сколько времени. И какие у них были планы? Насколько близко они подошли к их осуществлению? И теперь все превратилось в пепел, а их братья и сестры убиты из-за Каори, из-за ее нежелания верить в них. Но могла ли Юкико винить исключительно Каори? Дыхание Создателя, Гильдия забрала ее отца!

И только богам ведомо, через какие ужасы сейчас проходит Даичи.

В очередной раз все вернулось к нему. К делу его рук. Его предательству.

Кин.

Она сделала единственный, дрожащий вдох.

Будь ты проклят, Кин.

– Кагэ передали новости о вашем мятеже против моей воли, – сказала она. – Я никогда не желала подвергать вас опасности. Я хочу, чтобы мы были…

– Ты в курсе, сколько наших сегодня отправились на тот свет? – заговорил один из лотосменов. Руки скрещены на груди, кожа забрызгана кровью.

– Нет, – ответила Юкико. – Но мне очень жаль, что погибли люди.

– Великая Танцующая с бурей, – усмехнулся лотосмен. – Убийца сёгунов. Губительница империй. Думаешь, мы поверим, что Кагэ делают что-то без вашего разрешения?

– Кагэ существовали задолго до того, как появилась я. И если инакомыслие смогло расколоть Гильдию Лотоса, то уж будьте уверены, фракция анархистов, поджигателей и фанатиков найдет способ поспорить о цвете неба.

– Десятки, – заявила какая-то лже-особь, устремив выпуклые светящиеся глаза на Юкико. На руках она держала ребенка возрастом не более года: она баюкала дитя Гильдии – вчерашнего младенца, затянутого в кожу и латунь. Ее голос был похож на скрежет, когда железным сапогом давят жука в панцире. – Мы потеряли несколько десятков, – добавила она.

– Да осудит их Энма-о по справедливости.

– Мы не верим в ваших богов, Танцующая с бурей.

– Тогда я могу лишь искренне сожалеть.

– А уж как нам жаль! – прошипела лже-особь. – И как жаль уцелевшим детям! Разве Кагэ не понимали, что сделает Гильдия, когда они назовут по радио мое имя?

– Ты – Мисаки… – выдохнула Юкико.

– Они приговорили нас. Отправили на бойню. И не только нас, но и наших детей! Животные! Ублюдки!

– Мне очень жаль, Мисаки-сан…

– ПРЕКРАТИ ЭТО ПОВТОРЯТЬ!

Ребенок у нее на руках захныкал, и от искаженного металлического плача у Юкико свело челюсти.

Лже-особь прижала дитя к щеке, и восемь серебристых рук обхватили ребенка, пока она качала его, шепча слова, которых Юкико не могла расслышать.

Беженцы Кагэ переговаривались между собой, а ветер шептался со снастями.

О боги, какой-то сюр.

ОНИ ОПЛАКИВАЮТ СВОИХ МЕРТВЕЦОВ?

Нет, я просто… они скрыты под скафандрами. Под масками. Я никогда не думала о них как о родителях, которые любят своих детей. Не догадывалась…

– У меня есть кое-что для вас, Мисаки-сан, – пробормотала она.

– У тебя нет ничего, что мне нужно или чего я хочу, девочка.

Юкико потянулась к оби, где рядом с катаной Даичи и подаренным отцом танто с коротким клинком висел бумажник из потрепанной кожи, отцепила его и протянула лже-особи, держа на ладони.

– Что это?

– Письмо, – ответила Юкико. – От отца твоей дочери.

– Такео?

Буруу ощетинился, когда Юкико передала лже-особи бумажник. Мисаки продолжала укачивать сопящего ребенка, схватив письмо искусственными конечностями.

Бумага оказалась в пятнах от крови, соли и дождя. Юкико помнила все слова в письме, словно прочитала его накануне: послание гильдийца, спасшего жизнь Петру, женщине, которую он любил до самой смерти.

Призыв, чтобы она сражалась и поставила Гильдию на колени. Смерть Змеям, что бы это ни значило. Свобода для Шимы. Признание в любви женщине и дочери у нее на руках.

Юкико услышала сдавленный возглас, увидела, как дрожат плечи Мисаки.

Женщина опустилась на колени на палубу «Куреа», прижав письмо к груди. Когда она свернулась в клубок и закричала, к ней подбежала другая лже-особь и забрала ребенка. Мисаки выла от боли и ярости. Она была переполнена страданием. На глаза Юкико навернулись слезы. Ребенок расплакался, принявшись вторить стенаниям матери, после чего разревелось несколько детей лотосменов.

Хор воплей заполнил палубу неболёта, и облакоходы Блэкбёрда неуверенно наблюдали за происходящим, опустив руки на оружие.

Мисаки начала выцарапывать выпуклые глаза на маске. Вырвав их, она разорвала и искусственную кожу, покрывавшую ей голову, как будто задыхалась под ней.

Налитые кровью глаза с тяжелыми веками и бледная, в дорожках слез кожа. Овал лица с нежными губами, без ресниц, бровей и волос. Пульсирующие вены. Стиснутые зубы.

Фраза «мне жаль» тоскливо вертелась на кончике языка Юкико, и она сильно его прикусила, почувствовав, как слова умирают.

Разве утешение имело бы для нее хоть какое-то значение, если бы кто-нибудь сказал Юкико нечто подобное после смерти отца? Разве вскользь брошенное «жаль» помогло бы залечить боль, преодолеть беспомощность и страх жить в одиночестве?

Это же просто-напросто слово.

НО СЛОВА ОБЛАДАЮТ СИЛОЙ. ДАЖЕ ЗДЕСЬ. И СЕЙЧАС.

Иногда у них нет вообще никакой силы.

НЕПРАВДА.

Приближается зима. Пойдут черные дожди. Землекрушитель выступит в поход. Кровь потечет рекой, ты сказал, помнишь?

Юкико покачала головой.

Солнце садится. Сейчас не время для слов, Буруу.

Порыв ветра, скрип бревна. На собравшихся гильдийцев – скопление латуни, плача и слез – упала тень, когда подле них приземлилась Кайя с Ханой на спине. Лотосмены напряглись, вторая лже-особь угрожающе вскинула над головой острые, как лезвия, руки. Но когда девушка соскользнула с грозовой тигрицы, выражение ее глаз заставило гильдийцев расступиться.

Хана осторожно протиснулась сквозь группу и встала перед женщиной, рыдающей на палубе.

Кайя ткнулась в плечо Мисаки. Гильдийка подняла голову, ее щеки слегка порозовели, когда она уставилась на грозовую тигрицу в немом изумлении. Арашитора снова подтолкнула ее, переводя взгляд с Мисаки на ребенка, которого держала другая лже-особь.

– Она знает, что такое потерять друга. – Голос Ханы переполняла печаль. – Я чувствую горе внутри нее. Огромная утрата… Мне больно даже просто повторять это.

Девушка опустилась на колени на палубу и взяла Мисаки за руку.

– Но Кайя говорит, что, по крайней мере, у тебя осталась дочь. Поэтому у тебя еще есть что-то от него. Ты должна сохранить ребенка. И каждый раз, когда ты будешь смотреть на девочку, будешь чувствовать его и знать, что он до сих пор с тобой.

Женщина смахнула слезы, перевела взгляд на дочь, встала и подошла к лже-особи, а затем взяла ребенка на руки. Надавила на затылок девочки, и латунное кольцо у той на шее раскрылось, как лепестки цветка.

Мисаки стянула шлем с головы малышки, прижалась обнаженной щекой к коже дочери. Закрыла глаза и задышала длинными глубокими вздохами. Где-то вдали прогремел гром, обещая грядущий хаос.

Юкико вспомнила мать, сидящую у огня и напевающую голосом, от которого плакали горы. Подойдя поближе к Буруу, обняла его за шею, радуясь родному теплу. Она чувствовала всех их в Кеннинге вокруг себя, и в голове вспыхивала острая боль. Невозможные клубки мыслей: облакоходы и беженцы Кагэ, мятежники в латунных панцирях и два узелка света, покоящиеся в животе.

Все такие разные. И моряки, и мятежники, и воины, и жертвы. Но они – люди. Живые и дышащие.

– Спасибо, – прошептала Мисаки.

– Все в порядке, – сказала Хана. – Правда.

ВИДИШЬ?

Буруу кивнул, наблюдая, как угасает печаль, как вспыхивает в глазах женщины свет, когда она целует крошечный бантик губ дочери. Ветер, словно прохладная вода, ерошил перья на лбу грозового тигра, а когда он мурлыкал, палуба грохотала.

ДЛЯ СЛОВ ВСЕГДА НАЙДЕТСЯ ВРЕМЯ.

Юкико и Буруу сошли с палубы «Куреа» и нырнули в кроваво-красные небеса.

Они парили над городом Йама вместе Кайей и Ханой. Меж зажатых в узких улочках зданий плыла тонкая завеса дыма, капитул Гильдии в Йаме превратился в пустую дымящуюся оболочку.

Держи курс на крепость даймё, Буруу. Нам нужно поговорить с главой клана Кицунэ. Попробуем объяснить эту бурю дерьма, которую мы учинили.

КИЦУНЭ – ТВОЙ КЛАН. ТЫ РАНЬШЕ ВСТРЕЧАЛАСЬ С ЛОРДОМ?

Нет. Люди вроде меня, как правило, не встречаются с королевскими особами.

Она посмотрела на свою изношенную одежду, провела рукой по волосам.

Боги, я выгляжу так, будто спала в канаве.

И ЧТО?

Я собираюсь встретиться с даймё, брат. Следовало бы принять ванну.

ТЫ ЕСТЬ ТО, ЧТО ТЫ ЕСТЬ. КОГДА ТЫ БУДЕШЬ СТОЯТЬ ПЕРЕД ЛОРДОМ ЛИСОВ, НЕ ЗАБЫВАЙ, ГДЕ ТЫ БЫЛА РАНЬШЕ. ТЫ ОДНИМ ВЗГЛЯДОМ УНИЧТОЖИЛА СЁГУНА. ПОБЕДИЛА ДО СМЕРТИ ГОЛОДНЫХ МОРСКИХ ДРАКОНОВ. ПОМНИ ОБ ЭТОМ. И БУДЬ ХРАБРОЙ.

Когда ты рядом? Всегда.

Юкико зарылась в беспорядочно торчащие перья на шее Буруу, тщетно пытаясь пригладить их.

А если говорить о растрепах, то скоро нам придется стричь и тебя.

ЧТО?

Перья у тебя на шее, они вечно путаются.

ПОДОЖДИ-КА… ЕСЛИ Я ПРАВИЛЬНО ПОНЯЛ… ТЫ ХОЧЕШЬ ПОДРЕЗАТЬ МОЮ ГРИВУ?

У грозовых тигров растут гривы?

КОНЕЧНО! А КАК ЕЩЕ ОТЛИЧИТЬ САМЦА ОТ САМКИ?

Вопрос с подвохом, верно?

ГРИВА ЯВЛЯЕТСЯ ПРИЗНАКОМ, ЧТО САМЕЦ АРАШИТОРЫ ДОСТИГ ЗРЕЛОСТИ.

В сознании Буруу зазвенел смех Юкико.

Значит, она будет расти еще несколько десятилетий?

ХМ… ВОТ ЧТО Я ТЕБЕ СКАЖУ. БОЛЬШИНСТВО САМОК СЧИТАЮТ ГРИВУ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОЙ.

Далекий рев Кайи стер улыбку с лица Юкико, настроение у нее и Буруу снова стало мрачным.

Но, кажется, не все.

Буруу вздохнул.

ТОЧНО.

Почему она ненавидит тебя, брат?

ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОЧЕШЬ ЗНАТЬ?

Ты сделал что-то плохое? Убил кого-то. Поэтому она называет тебя Предателем и убийцей рода?

Я УБИЛ БОЛЬШЕ ОДНОГО.

Почему?

ДУМАЛ, ЭТО ПРАВИЛЬНО.

Юкико обвила руками шею Буруу.

Я уверена, что именно так и было.

НЕТ. ОНИ БЫЛИ ПРАВЫ, ЗАБРАВ МОЕ ИМЯ. А КАЙЯ ПРАВА, ЧТО НЕНАВИДИТ МЕНЯ.

Юкико чувствовала и боль друга, и беспросветную тень, что накрыла Буруу. Такое было и в тот момент, когда они находились на станции ловли молний.

Теперь рядом была Кайя, и призраки прошлого Буруу опять пробудились, и, хотя Юкико не хотела подталкивать грозового тигра к тому, чтобы он разделил с ней свое бремя, она ощущала беспомощность. Ведь она не могла помочь ему в тяжелой ситуации.

Поэтому она покрепче обняла его, наполнив разум Буруу теплом.

У тебя лучшее сердце из всех, кого я когда-либо знала в жизни, Буруу. Что бы ты ни делал, что бы кто ни говорил, я буду любить тебя вечно. Слышишь? Всегда.

Ответом ей стало молчание, поэтому Юкико разорвала контакт и проскользнула в разум Кайи. Девушка ощутила краткую вспышку привычной боли, пронзившей основание черепа. Хотя сейчас она уже научилась сдерживать Кеннинг, иногда дар угрожал сокрушить ее, наряду со осознанием, почему он раздувался до столь огромных размеров. Рука скользнула к животу, к пульсу, который она чувствовала, и в сердце вскипел страх.

Боги, что я буду делать?

– С ЧЕМ? —

Юкико моргнула, осознав, что ее мысли просачиваются в разум Кайи.

Хана тоже была там: узел эмоций, слишком запутанных для понимания. Юкико вспомнила Острова-Стилеты и юношу-гайдзина, который предал ее, а еще то, как она внедряла ему в голову картинки. В голову ей пришла мысль, что между ней и Ильичом стояла языковая преграда, а между ней и Ханой никакой пропасти вообще не имелось.

Используя Кайю в качестве своеобразного моста, она вполне могла поговорить с Ханой…

Хана, слышишь меня?

Пауза, пронизанная неуверенностью и запахом озона. Голос донесся до Юкико, словно через бескрайнее пространство, приглушенный ревом бесконечных ветров.

Юкико?

Привет.

Я слышу тебя в своей башке! Как, черт возьми, ты это делаешь?

Думаю, ты воспринимаешь меня через Кайю. Но, если честно, в действительности я не знаю.

– ТЕ, ЧТО ВНУТРИ ТЕБЯ, ДЕЛАЮТ ТЕБЯ СИЛЬНЕЕ. Я ЧУВСТВУЮ ИХ. —

Те, что внутри?..

Юкико вздохнула и закрыла глаза. Что ж, значит, это правда.

Если она сейчас все озвучит, пути назад не будет.

Я беременна, Хана.

Ой.

Пауза, и ветер воет по-волчьи.

Мне тебя поздравить или посочувствовать?

Даже не представляю…

Ох.

Кстати, мы скоро будем в крепости. Даймё Кицунэ, похоже, намерен сделать Хиро врагом. Нам нужно выяснить, сможем ли мы привлечь его в качестве союзника. В войне с Гильдией это не поможет, но, если он согласится к нам примкнуть, у нас будет настоящая армия. Флотилия неболётов и крепость. Вот что важно.

Должна тебя предупредить: я совсем не умею вести себя при дворе. Мне не доводилось встречать много даймё раньше.

Просто следуй моему примеру, и у тебя все будет хорошо.

Ладно.

Юкико уже собиралась прервать контакт, когда до нее через пропасть долетел голос Ханы.

Юкико?

Да?

Поздравляю.

На вершине холма в западной части города возвышалась Кицунэ-дзё – великая Крепость Лиса. Зубчатые стены из грязно-серого камня, усеянные баллистами, работающими от энергии чи, вздымались к небу концентрическими прямоугольниками. У крепостных ворот собралась толпа: океан задранных вверх лиц в очках, грязных платках и механических респираторах.

Пока Юкико и Хана снижались, нарастал глухой шум и рев сотен голосов, скандирующих одно имя, снова и снова:

– Танцующая с бурей!

Юкико нерешительно подняла руку, и громогласный хор усилился, отдаваясь в груди. Бусимены изо всех сил пытались разогнать народ, но призывы к порядку остались без внимания.

Буруу взревел, и толпа возликовала в ответ громоподобным, грохочущим приветствием.

Какое-то безумие, Буруу.

ОНИ ЛЮБЯТ ТЕБЯ.

Они даже не знакомы со мной.

ОНИ ПОЮТ ПЕСНИ О ТЕБЕ. РАССКАЗЫВАЮТ СКАЗКИ ДЕТЯМ. ОНИ ЗНАЮТ ТЕБЯ, КАК ЗНАЮТ КИЦУНЭ-НО-АКИРА, УБИВШЕГО ВЕЛИКОГО БУКЯКУ. ИЛИ ТОРА ТАКЕХИКО, КОТОРЫЙ ЗАКРЫЛ ВРАТА ДЬЯВОЛА.

Это не я, а лишь их представление обо мне.

РАЗВЕ ТЫ НЕ ВИДИШЬ, СЕСТРА? ДЛЯ НИХ СЕЙЧАС ТЫ – СИМВОЛ.

Арашиторы пролетели над толпой, достаточно низко, чтобы сорвать шляпы с голов и платки с лиц. Они пересекли внешнюю стену, направляясь к солдатам, сгрудившимся на широких ступенях замка. Черные флаги с вышитым белым знаком клана Кицунэ развевались на ветру, как безголовые змеи. Вдалеке Бог Грома Райдзин бил в барабаны.

Грозовые тигры приземлились, и Буруу сложил механические крылья. Кайя потом целую минуту поправляла клювом нетронутые перья, словно хвастаясь ими перед ним.

Юкико осталась там, где была, – на плечах Буруу, оглядывая солдат Кицунэ. Она почувствовала волнение Кайи и повернулась, чтобы ободряюще улыбнуться Хане. Девушка не сняла защитные очки, вероятно, решив, что разговоры о ее глазе только усложнят ситуацию.

По ступеням спустился огромный мужчина в церемониальных доспехах, и Буруу тихо зарычал, когда тот приблизился. Доспехи были красивы: тисненое черное железо, защитная маска, выполненная в виде оскаленной в рыке морды лисы, а на макушке развевалась на ветру кисточка светлых волос.

Человек остановился в тридцати шагах от арашитор с всадницами и, расстегнув шлем, снял его. Юкико увидела широкое лицо, суровое, покрытое боевыми шрамами.

Мужчина прикрыл рукой кулак и сдержанно поклонился.

– Танцующая с бурей, – проговорил мужчина. – Я генерал Кицунэ Гиндзиро, правая рука даймё.

– Гиндзиро-сама. – Юкико поклонилась в ответ. – Это моя подруга Хана. Она благословлена Кеннингом, как и я, и поклялась помочь избавить острова от Гильдии и ее яда.

– Вы хотите творить насилие в доме моего достопочтенного господина?

– Нет. – Юкико моргнула. – Конечно, нет.

– Гм… – Хана нерешительно вскинула ладонь. – Я тоже.

– Ты питаешь злобу к клану Кицунэ?

Юкико закатала рукав, показав красивую татуировку лисы на правой руке.

– Хоть ваш даймё – не мой даймё, Гиндзиро-сама… я помню, откуда я родом.

Гиндзиро кивнул.

– Тогда входи. Будь желанным гостем во Дворце Пяти цветков, бьющемся сердце Кицунэ-дзё. Мой благородный лорд, Кицунэ Исаму, клянется, что в этих стенах вы будете в безопасности. – Он вновь прикрыл кулак рукой и поклонился, на сей раз ниже.

ТЫ ЕМУ ДОВЕРЯЕШЬ?

Юкико оглянулась на темные крепостные стены, прислушиваясь к шуму толпы, собравшейся снаружи. Рты открыты в громком реве. Кулаки подняты вверх.

Думаю, что, если со мной что-нибудь случится, они устроят бунт.

ДЛЯ НЕКОТОРЫХ ЭТО БУДЕТ ПЛОХИМ УТЕШЕНИЕМ, СЕСТРА.

Мы проделали долгий путь вовсе не для того, чтобы нанести оскорбление гостеприимному даймё.

О ДА. РАЙДЗИН ЗАПРЕЩАЕТ ТЕБЕ ОСКОРБЛЯТЬ КОГО-ЛИБО. ГОРАЗДО РАЗУМНЕЕ РИСКОВАТЬ В ОЖИДАНИИ СОБСТВЕННОГО ЖЕСТОКОГО УБИЙСТВА.

Там будет Хана. Я останусь в Кеннинге. Вы будете знать все, что я собираюсь сделать.

Буруу ощетинился, но промолчал. Юкико соскользнула со спины грозового тигра, ощутив привычную боль расставания. Это было все равно что шагнуть в сторону от света костра и нырнуть в темноту, оставив и теплое, и хорошее позади.

Вместе с Ханой она направилась к генералу Кицунэ. Хана явно смущалась и чувствовала себя не в своей тарелке, продолжая теребить край рукава изношенного платья.

Юкико сжала ей руку.

Взгляд Гиндзиро был устремлен на грозовых тигров. Он уставился на них широко распахнутыми, как у удивленного ребенка, глазами. Юкико подождала, пока он придет в себя.

Кашлянув, генерал расправил плечи.

– Следуйте за мной, пожалуйста.

Стена солдат расступилась, пропуская прибывших. Юкико улыбнулась Буруу и Кайе, а затем шагнула под широкие, выбеленные дождем фронтоны Дворца Пяти цветков. Гиндзиро провел их через громадный вестибюль в широкий внутренний двор.

Несмотря на грозную оболочку, сердце Кицунэ-дзё было таким же прекрасным, как и все во дворце сёгуна. Казалось странным обнаружить подобную роскошь внутри крепостных стен – то было схоже с тем, как если бы прекрасную куртизанку увидели облаченной в старинные доспехи.

Гиндзиро провел Юкико через высокие, обитые железом двери по коридору, украшенному потрясающими гобеленами, изображающими сотворение Шимы. Юкико успела восхититься ткаными изображениями – каждый гобелен достигал двенадцати футов в высоту и двадцати в ширину, над их изготовлением трудилось наверняка не меньше дюжины мастеров в течение года.

На первом полотне были изображены Бог Идзанаги и Богиня Идзанами, стоящие бок о бок, когда Создатель копьем всколыхнул океаны творения. На следующем гобелене вытканная Богиня давала рождение островам, с лицом, искаженным от боли, на фоне неба, наполненного жгучим светом.

Юкико опустила глаза и поспешила пройти мимо. Затем последовал сюжет с похоронами Богини Идзанами: ее жизнь оборвалась при родах. Следующие четыре гобелена запечатлели неудачные попытки Бога-Создателя вернуть усопшую из подземного мира.

А на последнем полотне Идзанами была показана на горе из костей в окружении порожденных ею детей самых разных форм и размеров: чудовищ с щупальцами, великанов с кривыми клыками и высоких, мускулистых демонов с темно-синей кожей цвета полуночи.

Однако Богиня Идзанами выглядела страшнее любого из них – мертвенно-бледная и с бездонными глазами.

Ее называли Матерью Тьмы. Той, кто споет песнь, возвещающую о погибели мира.

Вестница конца света. Несущая смерть Эндзингер.

Напротив последнего гобелена стояла миска с рисом, чтобы Мать Тьмы могла утолить голод. Юкико вспомнила деревню Кагэ, Даичи, как он рассказывал легенду о падении Идзанами окружавшим его улыбающимся детям.

Печаль сжала сердце с такой силой, что Юкико едва могла вздохнуть.

– С тобой все в хорошо? – спросила Хана.

– Да, я в порядке. – Юкико опять сжала ее руку. – Ерунда.

– Вот и славно. Потому что я вроде бы собираюсь испачкать исподнее…

Шаги девушек разносились соловьиными трелями, пока они приближались к крылу даймё, доски скрипели десятком нестройных нот. Хана была бледна, как старые кости. Она провела пальцами по растрепанной прическе, бросив еще один скорбный взгляд на свою ветхую одежду.

Гиндзиро замер перед очередным огромным входом, закрытым двойными дверями, утыканными толстыми железными болтами.

Затем три раза стукнул – железом по железу. После серии мрачных щелчков двери разошлись в стороны на грохочущих петлях.

Генерал шагнул внутрь и заговорил низким голосом:

– Ваш покорный слуга просит прощения, чтобы представить своему достопочтенному господину благородную Араши-но-одорико, Кицунэ Юкико и ее соратницу.

Вперед поспешно выскочил невысокий мужчина в черной мантии и длинной шляпе с кисточками.

– Пройдите и преклоните колени перед Троном на пяти ступенях, резиденцией Окимото, первого даймё дзайбацу Кицунэ и его возлюбленного потомка, Кицунэ Исаму, бессмертного лорда Лисов!

Взявшись за руки, Юкико и Хана вступили в зал. Полы из темного дерева, обширное открытое пространство, освещенное экстравагантными старомодными светильниками с цветочным маслом. Массивные колонны из того же дерева обрамляли вход, и в мерцающем свете плясали тени.

Вокруг тронного возвышения в конце зала собралось более дюжины леди и лордов: суровые магистраты в угольно-черных костюмах, куртизанки с подведенными краской веками, писцы в тюбетейках с испачканными чернилами пальцами. Их, в свою очередь, окружал легион железных самураев, наблюдающих за происходящим свирепыми прищуренными глазами из-под лисьих масок. На пятой ступени, устроившись на троне из красного дерева, украшенном резными цветами, восседал Исаму, верховный владыка клана Кицунэ.

Он был одет в придворную мантию, на поясе висела пара цепных мечей – рядом с курносой шишкой богато украшенного железомёта. Рот прикрывал золотой респиратор в виде лисьей морды. И хотя он оказался стар, согбен и сморщен, Юкико чувствовала самурая, свернувшегося клубком у него под кожей. Среди придворных Исаму выглядел неуместно: так смотрится истертый в боях клинок среди моря красивых вееров.

Лоб его был изрезан хмурыми шрамами. Усы доходили до пояса.

– На вид ему около семи тысяч лет, – прошептала Хана.

– Легенда гласит, что он прожил сто лет. Одно из величайших светил моего клана.

– Боги, только вообрази, что у него под одеждой. Да у него светильники, наверное, свисают до колен…

Юкико с ужасом покосилась на девушку.

Однако приговор Хане умер тихой, но достойной смертью.

– Танцующая с бурей, – сказал даймё Кицунэ. – Мы польщены вашим визитом.

– Даймё Кицунэ Исаму. – Юкико отвесила низкий поклон. – Это большая честь для меня.

Хана до сих пор пялилась на владыку клана Кицунэ с недоумением.

Юкико дернула ее за рукав, и девушка неуклюже поклонилась.

– Наипочтеннейшее светлейшество, – пролепетала Хана.

По залу разносилась навязчивая музыка кото и сямисэна, и, поозиравшись, Юкико наконец обнаружила источник звуков. У южной стены стояла машина – несколько человекоподобных фигур внутри строительных лесов в форме полумесяца. Самодвижущиеся куклы были сделаны из латуни и олова и одеты в платья с золотым узором и черными завитками. Женские личики, выкрашенные в белый цвет, выдавали руку мастера. Металлические пальцы порхали по струнам и корпусу инструментов с нечеловеческой точностью.

Однако прекрасная музыка почему-то казалась Юкико пустой. Возможно, дело в том, как двигались автоматы, как покачивались головы на шеях.

А может, и потому, что они напоминали ей о Кине: о маленьком металлическом арашиторе, которого он сделал для Юкико, о механических крыльях, которые смастерил для Буруу.

Девушка отвернулась, и горло сжалось от этой мысли.

– Обычно я не принимаю гостей без приглашения, – хрипло прозвучал голос даймё из-под респиратора. – Но для Танцующей с бурей сделаю исключение. Надеюсь, разруха и кровопролитие, которое ты принесла в город, не доставили тебе неудобств по пути сюда? – Он откинулся на спинку трона и забарабанил пальцами по дереву.

Он раздражен, Буруу.

КАГЭ ТОЛЬКО ЧТО НАЧАЛИ ВОЙНУ В ЕГО ГОРОДЕ. А ТЫ – ИХ НОМИНАЛЬНЫЙ ПРЕДВОДИТЕЛЬ. ТЫ ЖДАЛА, ЧТО ОН НАЗОВЕТ УЛИЦУ В ТВОЮ ЧЕСТЬ?

Может, переулок?

– Великий даймё, – заговорила Юкико. – Я глубоко сожалею о хаосе, который сегодня обрушился на ваш прекрасный город. Пожалуйста, знайте, что все это возникло не по моей вине. Отныне я не представитель совета Кагэ. Я – простая беженка, которая ищет убежища для друзей.

– Хм… беженка. – Даймё выгнул седую бровь. – Верхом на грозовом тигре.

Юкико рискнула слегка улыбнуться.

– Тогда сложная беженка.

– Из-за тебя и твоих приближенных улицы города залиты кровью, Танцующая с бурей.

– Великий даймё, я более не участвую в восстании Кагэ. Именно мятежники начали войну внутри Гильдии. Я умоляла их не делать этого, но они не послушали, и я покинула их крепость.

– И кто же ты теперь? Попрошайка? Независимая нарушительница спокойствия?

Юкико расправила плечи.

– Я – враг Гильдии Лотоса. Враг их марионетки, Торы Хиро. Враг правительства, которое душит небеса и убивает невинных ради крови, которой они кормят…

– Боги, да у тебя целый набор, девочка. Стоишь и каркаешь нам об убийствах.

Юкико моргнула.

– Даймё?

– Ты подобна им: ты убила нашего сёгуна. И хотя я любил Йоритомо-но-мия примерно так же, как я люблю камни у себя в почках, он все же был суверенным правителем островов. Вакуум власти, который он оставил после себя, твоя работа. Гражданская война, раздирающая земли на части, – твоя вина.

Обвинения прозвучали как пощечина. Кровь отхлынула от лица Юкико. На секунду она растерялась, прикованная пристальным взглядом даймё. Он почти любовался собой – девушка могла поклясться, что заметила улыбку в слезящихся глазах.

– Он убил моего отца, даймё. – Юкико отчаянно старалась сдержать праведный гнев. – Погибла и моя мать, и ее нерожденное дитя. Так что – да, я убила его. И сделала бы это снова.

– Ходят слухи, что ты мгновенно уничтожила его, – заявил старый глава клана. – Просто взглянув на сёгуна, которому клялась в верности.

Хана закатила глаза, стиснула губы, а потом уставилась в пол.

– Я никогда не клялась ему в верности! – прорычала Юкико. – Ни разу в жизни я не давала клятв ублюдку-детоубийце.

Среди придворных пронесся ропот, словно в тихую воду бросили камешек.

Юкико почувствовала на себе мрачные взгляды и услышала возглас Буруу, прокатившийся у нее в голове.

ПОМНИ, ГДЕ ТЫ СТОЯЛА. КТО ТЫ ЕСТЬ!

Она посмотрел на Исаму в упор.

– Династия Казумицу была тиранией, а ее союз с Гильдией Лотоса привел нацию к гибели, что вы, бесспорно, понимаете, даймё. Иначе с чего бы вам оскорблять Хиро, не появившись у него на свадьбе?

– Хиро? – Старик залился смехом. – Хныкающий выскочка? Я бы не стал выпрастывать свои кости из кресла, даже чтобы помочиться на него, если бы он был в огне, не говоря уже о том, чтобы ехать через страну, дабы поприсутствовать на его мнимой свадьбе.

– Значит, Хиро – твой враг.

– Хиро – это оскорбление. Я потомок первого даймё дзайбацу – великого Окимото, военачальника, подчинившего себе кланы Змеи, Сокола, Паука и Волка. – Он ударил кулаками по подлокотникам. – Я занимаю один из Четырех Престолов Шимы по праву крови и рождения. И я должен преклонить колени перед сыном самурая?

ВОТ ОНО. ЕГО СЛАБОСТЬ.

Юкико кивнула.

Гордость.

НАДАВИ НА НЕГО.

– Мы слышали от наших агентов, что Гильдия расстроена вашим неповиновением, – сказала она.

– Ты что, пытаешься произвести на меня впечатление? – Старик махнул рукой, будто отгоняя надоедливую муху. – Да об этом каждому известно. После того как я пренебрег их потенциальным сёгуном, они отказывают в своих милостях.

– Они вас контролируют. Обещая топливо. А в Кигене они платят людям, которые приводят жертв на Пылающие камни. Таких, как мы с Ханой, которые обладают даром Кеннинга. И еще больше невинных: людей убивают лишь потому, что им не повезло.

– У нас есть общий враг. Что дальше?

– Враг моего врага – мой друг.

– Ты прекрасно умеешь обращаться с друзьями, девочка. Поджигаешь их города.

– Гильдия подожгла ваш город, даймё. Та самая, которая лишает ваши армии горючего, пока вы не выполните долг. Ожидая, когда вы подчинитесь Кодексу Бусидо. Преклоните колени перед новым сёгуном.

Глаза Исаму сузились до размеров разрезов в бумаге.

– Я двадцать лет сражался с гайдзинами в Морчебе. Отправил пятерых сыновей на войну, и ни один из них не вернулся. Мне не нужно, чтобы грязный чи-монгер объяснял мне, что значит Кодекс Бусидо или долг, и я ни перед кем не преклоняю колени, девочка. И уж конечно не перед покалеченной марионеткой Тигра!

– Вам и не следует, достопочтенный даймё. – Мрачная улыбка озарила лицо Юкико. – Не сомневаюсь, вы поможете нам преподать урок тем, кто думает, что когда-либо сможет властвовать над главой клана Лиса.

Даймё взглянул на генерала Гиндзиро.

– Эта девушка…

– Твердая латунь, – кивнул генерал.

– Достопочтенный даймё, – вздохнула Юкико. – Дело идет к тому, что у нас есть общая цель и враг. Мне необходимо безопасное место, где могут находиться мои друзья. Гавань для мятежников Гильдии. Если вы действительно серьезно настроены бросить вызов Гильдии, то сейчас у вас есть шанс доказать свои намерения.

– И почему я должен помогать? – спросил глава клана. – Что ты предлагаешь?

Юкико оглядела зал: прищуренные глаза над трепещущими веерами, шипение змеиного дыхания за золотыми респираторами. Она снова посмотрела на даймё – иссохшую старую гадюку с острыми как бритва зубами. Кто он? Благородный человек или старый сварливый разжигатель войн? Почему он бросает вызов Гильдии? Он действительно верил, что они – зло? Или хочет затеять драку?

– Тора Хиро идет на север в компании Землекрушителя, чтобы заставить вас преклонить колени, – проговорила она. – Я буду защищать Йаму от армии Тигра и от стоящей за ней военной машины Гильдии.

Исаму откинулся на спинку трона.

– То есть ты поклянешься мне в верности?

– Я не клянусь в верности владыкам, – ответила Юкико. – Но клянусь в верности народу Шимы. Матерям и отцам, сыновьям и дочерям, которые задыхаются под отравленным небом. Тем, кто отправил детей умирать на войне, основанной на лжи. Им я посвящаю свою жизнь. Не тебе, даймё. Только им.

У Ханы отвисла челюсть.

Оглядев придворных Кицунэ, девушка взяла Юкико за руку.

– Ты чертовски права.

Даймё с улыбкой посмотрел на генерала. Затем перевел взгляд на оружие у себя на поясе, на свиту, собравшуюся у трона, на двух девушек, застывших напротив.

Механические музыканты продолжали играть в углу, и песня неожиданно показалась ужасно неуместной.

– Твердая латунь, – пробормотал он. Глава клана встал, прикрыл кулак рукой и отвесил поклон. – Я принимаю твои условия. Хотя бы потому, что мне не терпится увидеть выражение лица Торы Хиро, когда парочка грозовых тигров подлетит к нему с тыла и начнет резать жалких псов на ленточки. – Исаму кивнул. – Я предлагаю тебе и твоим друзьям убежище в Кицунэ-дзё.

Юкико вздохнула, на нее нахлынуло облегчение, накрывая теплыми волнами.

– Примите мою благодарность, великий владыка.

В голове вновь зазвенел голос Буруу.

ВСЕ ХОРОШО, СЕСТРА?

Даже лучше, брат. Мы с Ханой уже уходим.

Юкико, увлекая Хану за собой, покинула тронный зал. На губах девушки играла торжествующая улыбка.

И мы приведем армию.

9 То, что будет

У Кенсая не было времени на бунт.

Второй Бутон шагал по коридорам капитула Кигена, слушая беспокойный хаотичный стук мехабака в голове: сообщения о мятеже в Йаме, атака смертника, испепелившая Второго Бутона Аоя и большую часть командного состава на борту флагмана.

Но, что еще хуже, по командным частотам просачивались новости, что мятеж не ограничивается Йамой – и, вероятно, мятежники кишат во всех капитулах Шимы.

А вот на частотах Йамы, той Йамы, где когда-то кипела жизнь, наполненная смыслом, остался только постоянный пятидесятитактовый гул.

Скоро должен последовать момент триумфа. Хиро собрал войска и, несмотря ни на что, уже выдвинулся в поход к Пятну. Через два дня лорд Тигра встретится с флотилией Феникса и начнет бросок на север.

Пятнадцать дней, и Землекрушитель обрушится на Кагэ – ночи, месяцы, годы, потраченные на проектирование колосса, на агитацию за его строительство. Все долго зрело, дорабатывалось и теперь воплотится в одном-единственном моменте. Но сейчас, в одиннадцатом часу, ему предстояло найти предателей в рядах Гильдии…

– Как такое вообще возможно? – Кенсай ударил кулаком по каменной столешнице, глядя на троицу Инквизиторов в другом конце Зала Совета.

Командный состав собрался, наблюдая за представлением кроваво-красными глазами. Стены были увешаны картами островов Шимы, рядами стрекочущих приборов. Гул мощных двигателей, рычащих и скрежещущих в недрах здания, перекрывался растущей неуверенностью в многочисленных коридорах.

– У меня мало времени, чтобы тратить его на загадочное молчание! – выплюнул Кенсай. – Я предлагаю одному из вас побыстрее проснуться и дать объяснение!

– Объяснение? – Главный Инквизитор устремил налитый кровью взгляд в потолок.

Второй же уставился на свои пальцы: он шевелили ими, словно плел незримую нить. Третий смотрел в воздух прямо над плечом Кенсая, моргая раз в секунду с точностью часов. Когда Инквизиторы выдохнули, над их лицами от ухмыляющихся масок-респираторов поплыл иссиня-черный дым.

– Объяснение! – Кенсай выпрямился во весь рост. – Инквизиция призвана распознавать нечистоту в любых ее проявлениях. Не поэтому ли каждую минуту своей жизни вы вдыхаете дым лотоса? Чтобы внести ясность в ваши видения? Как получилось, что вы не заметили гнойник мятежа, зреющий в сердце Гильдии?

Главный Инквизитор пристально посмотрел в никуда.

Сделав шаг влево, человечек медленно заговорил, мучительно выдавливая слова:

– Кто сказал, что мы ничего не заметили, Второй Бутон?

– По-твоему, вы предвидели…

– Мы кое-что видим. Множество возможностей.

– Так и должно быть, – подтвердил другой. – Это… удовлетворительно.

– Удовлетворительно? – Кенсай не верил своим ушам. – Убит Бутон!

– Вы уверены? – Второй Инквизитор, оторвался от созерцания кончиков пальцев и встретился взглядом с Кенсаем. – Вы были свидетелем?

– Что вы видите, Сятей-гасира? – спросил первый.

– Сейчас? Безумцев, – скривился Кенсай.

Заявление было встречено тревожным ропотом тех, кто сидел за столом. Кенсай проигнорировал шепот Бутонов нижних рангов и направился к троице.

– Я вижу шарлатанов, которые предсказывают то, что будет, но даже не догадываются от разложении, распространяющемся у них на глазах. Я вижу укурившихся лотосом извращенцев! Они болтают пристрастную метафизическую чушь, спотыкаясь во тьме и надеясь, что одно из их предсказаний, которые они пробормочут в лотосовом угаре, действительно сбудется.

Главный Инквизитор моргнул, и его зрение расфокусировалось.

– В таком случае ты ничего не видишь.

– Но обязательно увидишь, – кивнул второй. – Скоро…

Кенсай бурлил, как закипевший чайник, под своей металлической броней. Он приказал себе замолчать. Когда Землекрушитель уничтожит Кагэ, а война с гайдзинами возобновится, он должен будет побеседовать со Вторыми Бутонами оставшихся капитулов. Неужели им неведомо, что влияние Инквизиции становится разрушительным?

Неужто они не понимают, что время Первого Бутона давно прошло?

Главный Инквизитор снова заговорил, резко вклинившись в размышления Кенсая:

– Мятежу нельзя позволить распространиться. Мы полагаем, что вы будете здесь, в Кигене, и займетесь расследованием и борьбой с инакомыслием в собственном доме. – Фраза прозвучала не как вопрос. А как приказ.

– Нет, – заявил Кенсай. – Я отправлюсь на север с Землекрушителем и уничтожу Кагэ.

– Вы, Кенсай-сан, всего лишь Второй Бутон. Ваш первостепенный долг – следить за порядком в капитуле.

– Нет. Я жил ради этого дня. И должен находиться в рулевой рубке Землекрушителя, когда он будет штурмовать Йиши. Я корпел над каждым…

– Вам помогали, верно? Киоши, бывший Третий Бутон Капитула. Он был гением. Разрабатывал наши двигатели. И сын Киоши сидит здесь, в этом зале.

Кенсай на мгновение покосился на нового Пятого Бутона. Взгляд юноши был стыдливо опущен. Молодой человек избегал зрительного контакта.

Кин-сан.

– Вы же не собираетесь послать его вместо меня?

– А почему бы и нет? Он хорошо знаком с устройством Землекрушителя. Знает схемы двигателей лучше, чем кто-либо другой, кроме, пожалуй, вас.

– Он две недели назад участвовал в восстании Кагэ!

– И потом сдал нам их лидера и с радостью казнил бы его по нашему приказу. В капитуле он менее всего подходит на роль предателя.

– Вы не представляете, кем он будет, – выдохнул второй Инквизитор.

– В отличие от нас, – добавил третий. – Мы видели.

Нависая над троицей в черном, Кенсай впервые в жизни задумался о ереси. Но поднять руку на Инквизитора…

– Землекрушитель – моя мечта, – прошипел он. – Моя разработка. Я скорее умру, чем буду наблюдать, как сопляк крадет мою славу после всего, что он сделал.

Голос первого Инквизитора прозвучал едва слышным шепотом:

– Весьма…

– …разочаровывает, – закончил третий.

– Первый Бутон узнает о таком…

– …высокомерии.

– Да я лично ему доложу! – рявкнул Кенсай. – Когда я положу голову Танцующей с бурей к его ногам.

Инквизиторы начали выплывать из зала, оставляя за собой ломаную дорожку дыма.

Когда они приблизились к дверному проему, их руководитель повернулся и посмотрел на Кенсая.

– Кстати, Первый Бутон прислал сообщение. Мы должны привезти лидера Кагэ – Даичи – в Главдом для казни.

– Я полагал, его казнят публично в Кигене?

Инквизитор пожал плечами.

– Первый Бутон приказывает, мы подчиняемся. По крайней мере, некоторые в этих стенах помнят свое место.

Радужный дверной проем закрылся за ними со звуком клинка палача.

После исчезновения Инквизиторов в зале как будто бы сразу стало светлее от ламп на потолке. Да и дышать полной грудью точно было легче.

Оставшиеся продолжили обмен мнениями. Воздух огласило смятенное бормотание. Налитые кровью глаза взирали друг на друга.

Кенсай немедленно прекратил чужую болтовню: усевшись во главе стола, он свирепо уставился на Третьего Бутона секты чистильщиков.

– Кёдай Ёсинобу, ты найдешь и уничтожишь всех мятежников в капитуле Киген. Сделаешь это первоочередной задачей и сообщишь о находках непосредственно мне. Не Инквизиции. И никому другому. Ясно?

Кёдай прочистил горло.

– Второй Бутон, при всем уважении к вам… но мои ресурсы на пределе. Теперь, когда за нечистых предлагается награда, обвиняемых передают нам пачками – больше, чем когда-либо прежде. Каждого требуется проверить. Если виновен, его необходимо предать погребальному огню. Если нам придется проводить внутреннее расследование и выявлять мятежников, у нас просто не хватит рабочих рук для обработки, тщательной проверки и последующей процедуры.

– Тогда проводите проверку прямо у Алтаря чистоты, – заметил Кенсай.

– На публике?

– А что тут такого?.. – удивился Кенсай. – Устраивайте по одному сжиганию по выходным, в полдень. Бескожие будут приводить обвиняемых прямо к Пылающим камням, на месте можно и проводить проверку, а любого, кто даст ложные показания, тоже можно сразу сжигать на костре.

– Второй Бутон, проверка обычно проводится скрытно… Есть особые обряды, правила, которые необходимо соблюдать. Думаю, неразумно…

– А я думаю, что неразумно позволять мятежникам беспрепятственно бродить по зданию капитула, правда?

– Конечно…

– Назначь самого доверенного – кого-нибудь из сятеев – для расследования. Пусть все перевернет вверх дном.

– Как скажете, Второй Бутон.

– Остальные, выполняйте свои обязанности. В свете событий в городе Йама к маломальскому неадекватному поведению надо относиться с подозрением. Член Гильдии, уличенный в пособничестве мятежникам, станет жертвой максимально чудовищной жестокости, на которую мы способны. Уяснили?

– Хай! – ответили собравшиеся в один голос.

– Завтра я отправляюсь прямиком к Землекрушителю. А от каждого из вас зависит, сохранится ли капитул в целости и сохранности во время моего отсутствия. Лотос должен цвести.

– Лотос должен цвести. – Собравшиеся кёдаи встали и покинула зал в облаке дыма и подозрений.

Все, кроме одного: на противоположном конце стола остался сидеть кое-кто в атмоскафандре, сияющем блеском новенькой шлифованной кожи.

– Пятый Бутон, – прорычал Кенсай. – Разве тебе нечем заняться?

Взгляд юноши вспыхнул, а кабели, тянувшиеся из загубника, заскрежетали друг о друга, пока он качал головой. Вьющийся дымок, изображенный на наплечниках и перчатках, словно затрепетал в стылом воздухе в такт движениям молодого человека, а из глазной пластины лился кроваво-красный свет.

– Я им не доверяю, – сказал Кин.

– Кому конкретно? – откинулся на спинку кресла Кенсай.

– Инквизиции.

– Доверие – редкость в эти ночи, Киоши-сан. О, извини меня… ты же отказался от имени отца? Примерно в то же время, когда покинул капитул.

– Вы никогда не простите меня? – повесил голову юноша.

– Если бы решать пришлось мне, ты бы уже превратился в удобрение.

– Это была ошибка, дядя…

– Дядя? – Кенсай усмехнулся. – Что за безумие такое?

– Вы и мой отец были как братья. Когда он умер, вы относились ко мне как к родному сыну. Почему вы вините меня за то, что я думаю о вас как о дяде?

– Мы были как братья, он и я. – Кенсай наклонился вперед. – И уж поверь мне, если бы твой отец был жив сегодня, твои действия стали бы таким позором для него, что он бы покончил с собой.

– Я никогда вас не подведу!

– Я дам тебе драгоценный шанс.

– Вы можете доверять мне больше, чем любому члену капитула.

Глухой взрыв безрадостного смеха.

– Неужто?

– Мой отец никогда вам не рассказывал? Про то, что я увидел во время церемонии Пробуждения? Про мое славное будущее, открывшееся в Палате Дыма?

– Мы никогда не обсуждали подобные вещи. Это неприлично.

Кин говорил как будто заученно, голос зазвучал плотным, несколько раз отраженным эхом:

– Не называйте меня Кином. Это не мое имя. Зовите меня Первым Бутоном.

Кенсай почувствовал себя так, словно его ударили кулаком под дых, выбив из легких весь воздух, заставив схватиться руками за край стола.

Кин? Первый Бутон?

Юноша встал, издавая кремниевое шипение поршней, преследуемый выхлопом чи. Он подошел к Кенсаю, мягко положил руку ему на плечо.

И его взор горел жаром тысячи солнц.

– Однажды я сяду на Трон машин, дядя. И буду править Гильдией. Возможно, вы забыли, что когда-то верили в меня, но я до сих пор верю в вас и сделаю все, что в моих силах, дабы искоренить раковую опухоль в Гильдии. И когда вы и Землекрушитель сожжете Йиши дотла, душой я буду там, рядом с вами. – Кин развернулся, чтобы уйти, стуча тяжелыми ботинками в такт пульсу Кенсая. – Сожгите их ради меня, дядя.

Кивок.

– Сожгите их всех. Дотла.

То, что будет…

Кенсай брел по коридору к своему жилищу, снова и снова шепотом повторяя краткую фразу, и в голове роилось множество мыслей. Разве это может быть правдой? Как такое возможно? Неужели Кину суждено возглавить Гильдию после ухода Первого Бутона Тодзё? Старик правил дольше, чем кто-либо.

Никто и не помнил, когда он взошел на трон. Но и он должен в конце концов подчиниться смертному уделу. Действительно ли его место займет Кин?

Кин?

Всем гильдийцам показывали видения будущего в Палате Дыма, и они переживали их заново каждую ночь, пока спали. Кто-то запоминал обрывки и загадки, кто-то видел будущее ясно, как сквозь чистое стекло, а кто-то впадал в безумие из-за того, чему становился свидетелем.

Что касается Кенсая, то его видением оказался Землекрушитель – огромный голиаф из железа и цепных клинков, сметающий целые армии.

Видение всегда было с Кенсаем. Оно вселяло в него уверенность, на которую он мог опереться, и наполняло желанием, заставляя преуспевать. Именно он разрабатывал левиафана, убеждая другие капитулы вложить ресурсы, необходимые для создания колосса, чтобы нанести смертельный удар по Кагэ и гайдзинам. И мысль о том, что править всей Гильдией суждено Кину, стала невыносимой.

Инквизиция пыталась лишить Кенсая славы, заставить смотреть, как вместо него в рулевой рубке Землекрушителя встанет мальчишка-сопляк.

Кенсай давно предполагал, что он займет место Первого Бутона. Он был Сятей-гасирой самого могущественного капитула в Кигене. И потому вполне логично, что, если Тодзё падет, он перехватит бразды правления. Он лелеял мечты об изменениях, которые произведет. Планировал подрезать крылья необузданным спиритуалистам из Инквизиции, хотел засадить их обратно в клетки, из которых им давным-давно позволили вылетать. Мысль о том, что место Первого Бутона займет Кин, а ему придется кланяться вероломному мальчишке…

Но если дураки из Инквизиции не сумели разглядеть даже мятеж, назревающий внутри Гильдии, кто мог поручиться, что видение будущего Кина было верным?

Кто сказал, что хоть что-то сбудется?

А если не они, то кто знал о грядущем?

Кенсай выругался себе под нос и ткнул в панель управления своим жилищем. Времени на бунт пока нет…

Комната была просторной, но без особых излишеств. У одной из стен возвышалась кровать, отделанная под дуб, с шелковыми простынями кроваво-красного цвета – единственная настоящая слабость Кенсая. В дальнем углу высился большой письменный стол, заваленный отчетами: процентиль мертвых земель, прогнозы урожая, колебания цен. Рядом с пачками рисовой бумаги расположился автоматический диктограф в ожидании, когда голос оживит его.

Кенсай сел за стол, включил диктограф для записи. Устройство было изготовлено из полированной и блестящей латуни. Он видел свое отражение на гладкой поверхности, маску прекрасного юноши, которым уже никогда не будет. Теперь он превращался в мужчину, стремительно приближающегося к среднему возрасту: редеющие волосы на голове коротко подстрижены, гусиные лапки и пигментные пятна бросались в глаза всякий раз, когда он осмеливался взглянуть в зеркало, не пряча настоящее лицо под маской.

В наши дни все реже и реже.

Кожа крепка. Плоть слаба.

Наклонившись, он заговорил в микрофон:

– Кенсай, Сятей-гасира капитула Киген. Доклад седьмой…

Взрыв разорвал фразу в клочья.

Диктограф разлетелся на куски, швырнув Кенсая через всю комнату. Он врезался в дальнюю стену, почувствовал боль от удара о кирпичи, ощутил вкус крови во рту. Рухнул на пол, и на него нахлынула чернота, заглушая нарастающую боль и запах обугленной плоти. Легкие заполнило дымом, он с трудом смог кашлянуть, тыча пальцами в мехабак, – заикающаяся, неуклюжая мольба о помощи на аварийных частотах.

Реальность блекла. Ускользала. Исчезала.

И все это время у него в голове протестовал тихий голосок.

Так не должно было случиться. Это должно произойти по-другому, уверял себя он.

Это же не его то, что будет.

Но кто сказал, что хоть что-то сбудется? Кто действительно это знал?

Кенсай боролся с обрушившейся на него тьмой, отбрасывая ее назад, размахивая руками, царапаясь.

Нет, я умру не так!

У Кенсая не было времени на бунт.

А потом у Кенсая совсем закончилось время.

10 Море железа

Бесспорный лидер и лорд клана Дракона замер в коридоре приморской крепости, прислушиваясь к нарастающему за окном шуму, который грозил перерасти в бурю.

Сквозь стекло Харука видел скалы, на которые он забирался в детстве, наблюдая, как зимние штормы опустошают побережье родины. Он часами стоял на краю обрыва, вцепившись пальцами ног в камень, чувствуя, как покалывает кожу головы электричество, когда вспыхивает молния и гремит гром, осознавая, что порыва жадного ветра будет достаточно, чтобы отправить его вниз, в Бухту драконов. Он делал это, чтобы научиться владеть собой и уничтожить в душе любые признаки ужаса.

Он хотел вырасти таким же бесстрашным владыкой, какими были все известные лорды клана Дракона.

В свои шестьдесят два года даймё Харука почти завидовал тому мальчику на краю обрыва. Он уже не мог вспомнить, что значит испытывать страх.

Он чуть не пропустил его мимо ушей.

Предводитель клана Драконов был невысоким и жилистым, с козлиной бородкой и седыми локонами, зачесанными в пучок на макушке. Он был одет в сапфирово-синее кимоно и толстую броню из цельного железа. Над Бухтой драконов нависли черные тучи, море взбилось в стремительную дикую пену. Вода была цвета смолы, отливавшей тусклым кроваво-красным цветом. В такие дни, как этот, Харуке казалось, что океаны все еще наполнены духами его клана, которые бьются о буруны длинными посеребренными хвостами, а среди волн скрежещут зубы, похожие на катаны.

Но те дни давно ушли. Драконы последовали за арашиторами – их загнали назад в мир духов пары чи и предсмертные хрипы земли, которую они когда-то называли домом. Для легендарных зверей сейчас было неподходящее время.

Теперь настало время мужчин.

Мужчин и мечей.

– С-с-самый благородный и блистательный д-д-даймё клана Рь-рю! – Юный Дайсукэ возвестил о прибытии своего лорда в Зал Воинов, и голос эхом разносился среди высоких стропил. – П-п-первый сын Рь-рь-рю Сакаи, защитника С-с-семи Печатей Дз-дз-дз-дзимен… Дзиро…

Харука прошествовал к столу, откинул в сторону складчатые юбки кимоно и одним быстрым движением сел, скрестив ноги.

Военный совет так и остался стоять на коленях, ожидая, пока глашатай закончит, заикаясь, свое объявление. Минуло три долгих минуты, заполненных брызгами слюны: мальчик покраснел от усилий. Харука вздохнул, хотя лицо его оставалось бесстрастным.

Сын сестры был поражен богами, и считалось почетным предложить ему место в свите. Сестра могла бы попросить для мальчика более адекватную должность, но сейчас он проклятый герольд…

В конце концов побагровевший Дайсукэ закончил свою речь и прижался лбом к полу.

Когда мальчик замолчал, военный совет с облегчением выдохнул. С залива дул холодный ветер, наполненный вонью чи и дохлой рыбы. Однако Харука наслаждался песней моря, несмотря на вонь, шипение и рокот черного прибоя, волны которого прежде бороздил его клан.

Парусные корабли наводили ужас на торговцев из кланов Ястреба, Богомола и Черепахи. Еще до того, как двадцать четыре клана превратились в четыре дзайбацу.

И до того момента, как его предок преклонил колени у ног сёгуна.

Харука кивнул совету, положив руку на цепную катану, висевшую на поясе.

– Мои самураи, – сказал он.

Мужчины прижались бровями к столу, дружно пробормотав приветствие.

Харука обратился к первенцу, недавно вернувшемуся с разведки восточных границ их провинции.

– Рейсу-сан. Докладывай.

– Даймё. – Рейсу склонил голову. – Слухи верны. Гильдия создала всемогущую боевую машину для клана Тигра. Триста футов в высоту, бронированная до последнего дюйма, и целая армия корчевателей-кусторезов. Флот Феникса собирается у железнодорожного узла Средиземья, и каждый день по железной дороге прибывает все больше отрядов Тигра. Они готовятся к походу на север. Выскочка Хиро хочет наказать даймё Исаму за то, что тот имел неосторожность не присутствовать на его свадьбе.

Харука погладил бороду.

– Думай шире, сын мой. Зачем клану Тигра корчеватели-кусторезы для атаки на крепость Исаму? Разве она деревянная?

– Нет, даймё…

Глава клана Драконов встал и начал расхаживать вдоль стола.

– Гильдия намерена напасть на леса Йиши. На крепость Кагэ. Они ищут крови повстанцев, а не Кицунэ. Они дадут клану Лиса шанс присоединиться к стаду, клянусь жизнью. Нам предложат то же самое. А машина, Землекрушитель… это флаг, под которым должна сплотиться новая нация Гильдии.

– Мы присягнем им на верность, отец?

Морщинка омрачила лоб Харуки.

– Хиро… Он держит обоих даймё Феникса в подземельях и требует выкуп за их армии. Я встречался с ним, в его жилах нет ни капли благородной крови. Когда он решил жениться на леди Аише, у него, по крайней мере, были слабенькие претензии на легитимность. Теперь он просто марионетка, танцующая под дудку Гильдии. – Харука повернулся к самураям, в его глазах полыхнул огонь. – Я говорю, что клан не преклонит колени перед простым мальчишкой. Я говорю, что мы скорее обагрим землю кровью, чем склонимся перед куклой чи-монгеров. Мы сотрем самозванца в порошок или погибнем при попытке его уничтожить.

Рейсу прочистил горло.

– Есть и другие слухи, отец. Мы слышали их во время поездок. Соплеменники на юге твердят об ужасах, распространяющихся из Пятна. Выползающих из трещин в земле. Рассказывают о демонах óни и существах совсем темных…

– У нас нет ни минуты на болтовню суеверных крестьян, сын мой. Война уже у наших дверей. И разве мы не поднимемся, чтобы встретиться с ней лицом к лицу? – Харука повернулся к своим людям. – Разве не встанем плечом к плечу с мечами в руках? Разве в наших жилах не течет кровь Драконов? Разве мы не Рю?

– Хай! – Зал заполнили крики дюжины глоток, советники Харуки били кулаками по столу или железом по груди.

Когда возгласы стихли, возник новый звук, заполнивший пространство между грохотом волн и воем ветра.

Звук, рожденный ударом металла о полый металл, покрытый инеем. В городе Кава его слышали только однажды – когда родился Харука. В тот день его отец, даймё Сакаи, покинул землю, чтобы получить небесную награду.

Песня железных колоколов, доносившаяся из пролива Зубов дракона.

Самураи в замешательстве переглянулись. Герольд Дайсукэ подбежал к эркерным окнам, глядя на далекие сторожевые башни, примостившиеся на Зубах дракона. Из материка выступали два длинных каменных клыка, образуя узкий проход в естественную гавань – залив Рю, из которого когда-то выходили старые флотилии, занимавшиеся пиратскими набегами. Башни были реликвиями, и в них обитали только из уважения к старым порядкам. Вероятность того, что Кава когда-либо подвергнется вторжению с моря в наши дни…

Дайсукэ прижал руку к запотевшему стеклу, напрягшись всем телом. Колокола продолжали звонить.

Харука нахмурился.

– Дайсукэ-сан, что ты видишь?

– Г-г… – начал мальчик. – Г-г…

Члены военного совета насупились, мрачно переговариваясь между собой. Должность герольда – явно не для этого слабоумного. У любого из них есть сыновья, которые могли бы ее занять…

– Гай… – сказал мальчик.

– Дыхание Создателя! – не выдержал Харука, прошел через Зал Воинов, похлопал заикающегося племянника по плечу и посмотрел на залив Рю.

– Гай… – снова проговорил мальчик.

– Боги небесные! – выдохнул Харука.

Корабли. Десятки кораблей. Закованные в металл, без парусов, они словно парили над волнами и двигались фалангой. С флагманом во главе, огромным, как крепость, – клиновидной формы, с гигантскими вращающимися колесами по бокам, вспенивающими черную воду. По усеянным заклепками корпусам дугами сверкали молнии, палубы были усеяны кривобокими ротор-топтерами – винтокрылыми машинами, похожими на стрекоз, с носами, украшенными двенадцатью звездами.

В военных кампаниях против Морчебы Харука отслужил двадцать лет и мог бы читать по-гайдзински, если бы захотел. Он прищурился, разглядев сквозь брызги и туман имя флагмана в авангарде.

«Островска».

Харука был рожден воином. Даймё, выкованным в огне и крови. Он – ветеран жестоких расправ и славных побед. И когда он посмотрел на серо-стальные силуэты, скользящие по воде в залив Рю, как лезвия, он ощутил, что в груди шевельнулось странное чувство.

Это чувство покинуло его десятилетия назад – с тех самых пор, когда он был мальчиком, стоящим на скалах и бросающим вызов буре. Ему потребовалось мгновение, чтобы вспомнить давнее ощущение…

Страх.

Он повернулся к совету с широко распахнутыми глазами, и губы его трепетали, как белье на ветру.

– Гай… – выдавил он. – Гай…

Герольд Дайсукэ тоже отвернулся от окна, бледный, как холодный пепел. Мальчик трясущимися руками достал цепную катану.

– Гайдзины, – пролепетал он дрожащим голосом.