Нет числа дням

ΆΧΜC

Это случилось зимним морозным утром. В церкви Сент-Неот было холоднее, чем на улице, ни один луч солнца не пробился сквозь тучи, и сквозь окна южного нефа проникал лишь слабый, тусклый свет. Ричард Боден притоптывал и дул на руки, дыхание тут же застывало в холодном воздухе. Жена пыталась отговорить его от похода в церковь, и время от времени ему начинало казаться, что она была права. Но нет, просто такой холод любого заставит праздновать труса. Когда Боден открыл дверь на колокольню и взглянул на западное окно, он снова укрепился в своем решении. Они задумали дело, угодное Господу, и ничто не заставит их передумать.

Ему всегда было трудно вообразить, сколь древен этот витраж. А краски чисты и ярки — как новые, даже сегодня, в хмурый, пасмурный день. Казалось, он ничуть не старше, чем витражи Сотворения и Потопа, сияющие в другой стене церкви, а ведь даже им уже исполнилось полтораста лет. А витраж Суда, если верить местным легендам, еще старше, значит, намного более ценен.

Витраж состоял из двенадцати стекол: девять главных образовывали три панели, а три сверху — орнамент. Сюжеты их — вода и пламя, мертвые, восстающие из гробов, и грешники, которых черти уволакивают в ад, лестница из ада в рай и весы, на которых будет взвешена каждая душа, — были знакомы Бодену с раннего детства. Как часто смотрел он на них — с восторгом, с интересом, а порой и с сомнением. Война вычеркнула сомнения из его души. Те, кто уничтожает красоту и веру, не могут быть правы. Им необходимо помешать. Спасти сокровище, не медля ни минуты.

Наверное, они и так слишком долго ждали. Да ведь викарий из Сент-Остелла лишь недавно и весьма неохотно дал свое благословение. Теперь нельзя терять времени. Говорят, Ферфакс[38] уже взял Лонсестон, и даже страшно представить, что творят там его войска.

Тем не менее Воден отдавал себе отчет, что их план — почти что кощунство и может быть приведен в исполнение лишь под угрозой другого, еще более страшного кощунства. Он закрыл глаза и зашептал молитву, прося Господа простить его. Скоро, совсем скоро, явится церковный могильщик, и они начнут разбирать витраж, вынимать стекло за стеклом, заворачивать в несколько слоев мешковины, а потом отнесут в телегу, где уже готов ящик с соломой, чтобы перевезти реликвию в Ландульф. Боден попросил у Господа не только прощения, но и помощи: «Боже, пусть все пройдет как надо».

Открыв глаза, он осмотрел стекло за стеклом, прощаясь с ними, пока они все еще на своих местах. Глупо верить, что он доживет до восстановления витража. Хотя надежды терять нельзя — надежды светлой и хрупкой, как эти стекла. Потом Боден в который раз задумался о странной загадке витража, изумрудно-зеленых, с золотом, буквах, по одной на каждом стекле. Что же они значат? Неужели это и впрямь какое-то послание? Буквы греческие, значит, надпись на языке, которого здесь не знает никто. Люди верили, что буквы эти обозначают что-то неслыханное и необычайно важное, но даже если и так, для человека его времени и знаний прочесть их не представлялось возможным. Боден слышал о предположении викария, что буквы и картины вместе составляют некий ребус — загадку, которую пока никто не смог разрешить. Викарий, несомненно, близок к истине, а вот насколько, возможно, навсегда останется тайной. В любом случае отгадка найдется, только если они спасут чудесный витраж. И Боден твердо решил сделать все, что в его силах.

Заскрипела дверь, возвратив Бодена к делам насущным. Он отступил в неф, а дверь тем временем приоткрылась ровно настолько, чтобы могильщик смог протиснуться в нее боком. Глаза их встретились.

— Metten daa tha whye[39].

Могильщик, даже если он был так стар, как уверял, и участвовал в сражениях с Испанской армадой, все-таки не мог жить в те времена, когда корнуэльский язык был распространен здесь повсеместно. Он поздоровался на нем лишь для того, чтобы подчеркнуть важность и секретность встречи. В правой руке могильщик держал кожаную суму с инструментами. Он затворил за собой дверь.

— Доброго вам утра, мастер Дэйви, — поздоровался и Боден.

Могильщик прошел мимо него, опустил мешок на пол, посмотрел на витраж Суда и склонил голову.

— Agon Taze пуе, eze en Neve, — пробормотал он. — Benegas bo tha Hanow.

Боден узнал слова молитвы «Отче наш» на корнуэльском и тоже склонил голову.

Помолившись, Дэйви достал из стоявшего тут же шкафа лестницу и прислонил ее к стене возле окна. Потом повернулся и торжественно посмотрел на Бодена.

Джон Дэйви был скрытным человеком. Они с Боденом принадлежали к разным поколениям и мыслили совершенно по-разному. Дэйви так редко высказывал свои взгляды, что начинало казаться, будто у него их и вовсе нет. Но Боден-то знал, что это не так. Когда тревога за витражи стала слишком сильной, он в полной мере оценил могильщика. С ним трудно было разговаривать, но на него можно было положиться. Если Дэйви во что-то верил, он верил в это до конца. Если решил что-то сделать, делал, несмотря ни на что. Боден твердо знал: лучшего помощника в том, что он задумал, не найти. И более подходящего тоже — человек, который всю жизнь хоронил своих братьев, сможет схоронить и витраж Суда.

— Вы связались с Мэндреллом? — осведомился Дэйви, переходя на английский.

— Да, — ответил Боден. — Он поскачет навстречу и встретит нас на дороге.

— Вы ему доверяете?

— Я доверил бы ему даже собственную жизнь.

— Именно это вы и делаете.

— Знаю.

— И мою заодно.

— Знаю и это.

— А выхода другого нет.

— Нет.

— Тогда начнем?

— Да. — Боден посмотрел на прекрасный витраж. — Начнем.