Нет возврата

В Ирландии не водятся змеи

Не вставая из-за стола, Маккуин с сомнением посмотрел на очередного кандидата. Таких нанимать ему еще не приходилось. Но характер у него был отзывчивый, и, если человеку нужны были деньги и он готов был эти деньги отрабатывать, Маккуин был не против дать ему такую возможность.

— Ты знаешь, что работа у нас чертовски сложная? — поинтересовался он, выговаривая слова с заметным белфастским акцентом.

— Да, сэр, — ответил кандидат.

— Работать нужно быстро: сделал свое дело — пошел отдыхать. Никаких вопросов. У нас работают за кусок. Знаешь, что это значит?

— Нет, мистер Маккуин.

— Это значит, что платить тебе будут, но деньги ты будешь получать наличными. Никакой канцелярщины. Уразумел?

Он хотел сказать, что с этих денег не будет отчисляться ни подоходный налог, ни взнос в Государственную службу здравоохранения. Он мог бы еще добавить, что правил техники безопасности и стандартов здоровья соблюдать никто не станет и что, в случае чего, на страховые выплаты можно не рассчитывать. Сейчас для Маккуина было важно обеспечить своих людей быстрым доходом, но и о себе он, разумеется, тоже не забывал: ему как подрядчику всегда отходил самый жирный кусок. Кандидат кивнул, давая понять, что «уразумел», хотя на самом деле это было не так. Маккуин посмотрел на него с любопытством.

— Так ты, значит, студент-медик, учишься на последнем курсе в «Королеве Виктории»? — Еще один кивок. — А сейчас на летних каникулах?

Снова кивок. Кандидат был явно из тех студентов, которым не хватает стипендии, чтобы закончить обучение. Маккуин, сидя в своем обшарпанном кабинете в Бангоре, руководя небольшим собственным дельцем по сносу домов и из активов имея лишь разбитый грузовик да тонну старых кувалд, считал себя состоявшимся человеком и всем сердцем одобрял ольстерскую протестантскую трудовую этику. Он бы никогда не отказал собрату по духу, какого бы цвета у него ни была кожа.

— Хорошо, — сказал он, — найди себе здесь, в Бангоре, комнату. Из Белфаста каждый день приезжать сюда вовремя ты не будешь успевать. Мы работаем с семи утра до темноты. Работа почасовая. Тяжелая, зато хорошо оплачивается. Проболтаешься кому-нибудь из властей — полетишь с работы, как дерьмо с лопаты. Все ясно?

— Да, сэр. Когда мне начинать? И где?

— Грузовик забирает всю бригаду у главного вокзала каждое утро в полседьмого. Будь там в понедельник. В бригаде старший — Большой Билли Камерон. Я предупрежу его о тебе.

— Хорошо, мистер Маккуин. — Кандидат развернулся, собираясь уходить.

— И последнее, — сказал Маккуин, покручивая в пальцах карандаш. — Тебя как зовут?

— Харкишан Рам Лал, — ответил студент.

Маккуин посмотрел на карандаш, потом на список имен на столе и снова на студента.

— Мы будем называть тебя Рам, — сказал он и добавил это имя к списку.

Студент вышел на залитую ярким июльским солнцем улицу приморского североирландского города.

К вечеру воскресенья он уже подыскал себе дешевую комнатку в каком-то старом грязном пансионе на Рейлуэйвью-стрит, где были сосредоточены почти все городские гостиницы. По крайней мере это было недалеко от вокзала, откуда по утрам будет отъезжать рабочий грузовик. Замызганное окно его комнаты выходило прямо на укрепленную насыпь, по которой к вокзалу подъезжали поезда из Белфаста.

Комнату ему удалось найти не сразу. Как только он заходил в очередной дом с выставленной в окне табличкой «Сдаются комнаты», оказывалось, что свободных мест нет. Как выяснилось, в разгар лета в Бангор действительно съезжаются на заработки рабочие чуть ли не со всего графства. К счастью, позже выяснилось и то, что у миссис Макгерк, католички, еще оставались свободные комнаты.

Утро воскресенья он потратил на то, чтобы перевезти на новое место свои вещи из Белфаста — в основном это были учебники по медицине. Днем он лег отдохнуть и стал представлять себе освещенные ярким солнцем холмы родного Пенджаба. Еще год, и он станет дипломированным медиком, потом еще один год интернатуры, и он сможет вернуться на родину, чтобы лечить людей родной крови. Это была его мечта. Он уже подсчитал, что этим летом сможет заработать достаточно денег, чтобы дотянуть до выпускных экзаменов, а там у него появится зарплата.

В понедельник утром он встал по будильнику в без четверти шесть, умылся холодной водой и прибыл к вокзалу в самом начале седьмого. Поскольку до назначенного времени еще было несколько минут, он нашел уже открывшееся кафе и выпил две чашки черного чая (это был весь его завтрак). В четверть седьмого приехал грузовик, и вокруг него собрался десяток рабочих из бригады. Харкишан Рам Лал не знал, то ли ему подойти к ним и представиться, то ли ждать в сторонке, и решил лучше подождать.

В двадцать пять минут седьмого приехал на своей машине бригадир. Припарковав ее у дороги, он направился к грузовику со списком Маккуина в руке. Он осмотрел рабочих, увидел все знакомые лица и кивнул. После этого подошел индиец. Бригадир смерил его взглядом.

— Это тебя, что ли, Маккуин на работу взял? — осведомился он.

Рам Лал остановился.

— Да, — сказал он. — Меня зовут Харкишан Рам Лал.

Почему Билли Камерона называли Большим, было понятно сразу. При росте шесть футов три дюйма он носил огромные, подбитые гвоздями ботинки с окованными носками. Руки его походили на два бревна, свисающие с огромных плеч, а голову венчала копна рыжих волос. Маленькие глаза бригадира зло блеснули из-под светлых ресниц. Вид худого жилистого индийца, очевидно, не вызвал у него радости. Он плюнул себе под ноги и приказал:

— Лезь в грузовик.

Пока ехали на работу, Камерон сидел в кабине, в которой не было задней перегородки, отделяющей ее от небольшого кузова, где на двух деревянных скамейках вдоль бортов расселись рабочие. Рам Лал сидел в самом хвосте у откидного борта рядом с небольшим, но крепким, как камень, мужчиной с удивительно яркими голубыми глазами, которого, как выяснилось, звали Томми Бернс. Держался Томми приветливо.

— Ты вообще откуда? — поинтересовался он с выражением неподдельного любопытства.

— Из Индии, — ответил Рам Лал. — Из Пенджаба.

— Так из Индии или из Пенджаба? — не понял Томми Бернс.

Рам Лал улыбнулся.

— Пенджаб — это часть Индии, — пояснил он.

Бернс какое-то время переваривал полученную информацию, а потом спросил:

— Ты протестант или католик?

— Ни то, ни то, — терпеливо ответил Рам Лал. — Я индуист.

— То есть ты не христианин? — изумился Бернс.

— Нет. Моя религия — индуизм.

— Эй, — окликнул Бернс остальных, — этот парень не христианин! — В голосе его не было ни раздражения, ни злобы, только интерес, как у ребенка, который неожиданно увидел новую занимательную игрушку.

Камерон повернулся из кабины.

— Язычник, — рыкнул он.

Улыбка сползла с лица Рам Лала. Он уставился на брезентовую стенку грузовика. К этому времени они уже довольно далеко отъехали от Бангора в южном направлении и тряслись по трассе А21 в сторону Ньютаунардса. Через какое-то время Бернс взялся знакомить его с остальными. В кузове сидели Крэйг, Мунро, Паттерсон, Бойд и двое Браунов. Рам Лал достаточно долго прожил в Белфасте, чтобы понимать, что все это шотландские фамилии. Следовательно, они были из тех пресвитерианцев, которые составляют протестантское большинство шести североирландских графств. Новые знакомые смотрели на него приветливо, с улыбкой.

— Что-то я не вижу у тебя коробки с обедом, — сказал ему немолодой мужчина по фамилии Паттерсон.

— Да, — кивнул Рам Лал. — Я рано вышел из дома и не стал просить хозяйку приготовить что-нибудь.

— Без обеда никак нельзя, — заметил Бернс. — Да и без завтрака тоже. Мы будем себе чай заваривать на костре.

— Сегодня же куплю себе коробку и завтра приду с едой, — пообещал Рам Лал.

Бернс посмотрел на его туфли с резиновой подошвой.

— Ты раньше когда-нибудь такой работой занимался? — спросил он.

Индиец покачал головой.

— Тебе нужны ботинки потяжелее, если не хочешь без ног остаться.

Рам Лал пообещал купить еще и пару армейских ботинок, если вечером найдет открытый магазин. Они уже миновали Ньютаунардс и продолжали ехать на юг в сторону небольшого городка под названием Комбер.

— А вообще, чем ты живешь? — спросил сидевший напротив него Крэйг.

— Я студент, учусь медицине в Белфасте, в «Королеве Виктории», — ответил Рам Лал. — В следующем году надеюсь закончить.

Томми Бернс обрадовался.

— Это, считай, настоящий доктор! — воскликнул он. — Эй, Большой Билли, если кому-то из нас кирпич на голову упадет, Рам будет знать, что делать.

Большой Билли зарычал.

— Ко мне он и пальцем не прикоснется, — отрезал он.

После этого разговор прекратился и возобновился только тогда, когда прибыли на место. Выехав из Комбера на север и проехав две мили по Дандоналд-роуд, водитель свернул направо, миновал рощу и наконец остановился. Они увидели предназначенное для сноса здание.

Это была большая старая заброшенная винокурня с покосившимися стенами, одна из двух, которые когда-то в этих краях производили добрый виски. Она стояла на берегу несущей свои воды от Дандоналда к Комберу и дальше, в озеро Стренгфорд-Лох, реки Комбер, которая когда-то вращала ее огромное колесо. В прежние времена сюда на телегах привозили солод, а потом на них же увозили бочки с готовым виски. Речная вода, приводившая в действие механизмы, использовалась и в баках. Но винокурня уже много лет стояла без дела, забытая всеми и пустая.

Конечно же, здешние дети нашли способ забраться внутрь и выяснили, что это место как нельзя лучше подходит для игр. После того, как там кто-то упал и сломал ногу, совет графства произвел осмотр здания и пришел к выводу, что оно находится в аварийном состоянии, и в результате его владельцу было вменено в обязанность пустить его под снос.

Владелец старой винокурни, потомок обедневшего дворянского рода, решил провернуть это дело как можно дешевле. Тут-то Маккуин и вступил в игру. Конечно, здание можно было снести быстрее при помощи специальных машин, но это стоило бы дороже. Большой Билли со своими ребятами брался сделать это кувалдами и ломами. Маккуин даже нашел какого-то частного строителя, который согласился купить лучшие из сохранившихся деревянных балок и сотни тонн старого кирпича. Люди с деньгами хотят, чтобы их новые дома выглядели «стильно», то есть под старину. Так что сохраненные старинные, выбеленные солнцем кирпичи и настоящие древние балки украсят новые «старые» дома каких-нибудь богачей. Маккуин знал свое дело.

— Ну что, ребята, поработаем? — сказал Большой Билли, когда грузовик, высадив бригаду, с грохотом укатил обратно в Бангор. — Начнем с черепицы на крыше. Вы знаете, что делать.

Работники встали вокруг сваленных в кучу инструментов. Тут были большие семифунтовые кувалды, ломы шести футов в длину и больше дюйма в толщину, раздвоенные на конце ломы-гвоздодеры, тяжелые молотки на коротких ручках и разнообразные пилы. Единственное, что указывало здесь на заботу о безопасности людей, так это ремни со скользящими застежками и сотни футов веревки. Рам Лал посмотрел на здание и сглотнул. Винокурня была высотой с четырехэтажный дом, а он ненавидел высоту. Но о строительных лесах, разумеется, речи не шло — слишком дорогое удовольствие.

Кто-то из рабочих подошел к зданию, выломал филенчатую дверь, разорвал ее, как игральную карту, и развел костер. Вскоре, вскипятив котелок речной воды, заварили чай. У всех были свои кружки, кроме Рам Лала. Про себя он отметил, что на следующий раз нужно будет купить и ее. Работа предстояла пыльная, поэтому пить будет хотеться. Томми Бернс, выпив чай, снова наполнил кружку и протянул ее Рам Лалу.

— А что, у вас в Индии пьют чай? — спросил он.

Рам Лал взял кружку. Сладкий чай без молока ему не понравился.

Все первое утро рабочие провели на крыше. Поскольку черепицу сохранять было не нужно, они просто срывали ее руками и сбрасывали на землю подальше от реки. У них было указание не засорять реку, поэтому они бросали все в высокую траву, сорняки и кусты ракитника и дрока, которые подступали к самым стенам винокурни. Работали в общей связке, чтобы, если кто-нибудь поскользнется и начнет съезжать по покатой крыше, другой мог бы его удержать. По мере того, как исчезала черепица, начинали показываться огромные дыры между стропилами, под которыми просматривался пол верхнего этажа, где раньше хранился солод.

В десять они спустились по шаткой лестнице на завтрак. Снова расположились на траве и заварили чай. Рам Лал не завтракал. В два часа они сделали еще один перерыв на обед. Бригада принялась с аппетитом поедать привезенные бутерброды. Рам Лал посмотрел на свои ладони. Они были в царапинах и кое-где кровоточили. Мышцы сводило от боли, и ему ужасно хотелось есть. Он мысленно прибавил к списку намеченных покупок плотные рабочие перчатки.

Томми Бернс достал из своей коробки толстый бутерброд и посмотрел на Рам Лала.

— Ты не проголодался, Рам? У меня тут на двоих хватит.

— Эй, ты что делаешь? — тут же подал голос сидевший с противоположной стороны костра Большой Билли.

Бернс ощетинился.

— А что? Я просто предложил парню бутерброд.

— Пусть индус сам себе бутерброды носит, — недовольным тоном произнес Камерон. — Ты за собой лучше следи.

Бернс опустил глаза и стал молча жевать. Было видно, что никто из рабочих не хотел перечить Большому Билли.

— Спасибо, я не голоден, — сказал Рам Лал Бернсу, потом отошел к реке, присел на берегу и опустил горящие руки в воду.

Когда стемнело и за ними приехал грузовик, большая крыша была уже наполовину освобождена от черепицы. Если так пойдет и дальше, через день они смогут приступить к стропилам. Тут уже придется работать пилами и ломами.

Работа продолжалась неделю, и некогда гордое здание постепенно лишалось стропил, балок и деревянных перекрытий, пока не остались одни голые стены, пустыми глазницами окон глядящие в небо в ожидании неминуемой смерти. Рам Лал не был привычен к такому тяжелому физическому труду. У него постоянно болели мышцы, ладони покрылись мозолями, и все же он продолжал зарабатывать столь необходимые ему деньги.

Он купил жестяную коробку для обедов, кружку, плотные ботинки и пару рабочих перчаток, которых, кроме него, никто из рабочих не носил. У них от многолетнего физического труда руки были такие, что хоть гвозди забивай. Всю неделю Большой Билли постоянно изводил Рам Лала, поручал ему самую тяжелую работу, а узнав, что он не любит высоты, стал посылать его на самый верх. Пенджабец долго держал свою злость при себе из-за того, что ему были нужны деньги, но в субботу его прорвало.

К этому времени все деревянные конструкции были сняты, и бригада работала со стенами. Проще всего было обрушить эту махину, заложив взрывчатку в углы стены, выходящей на луг. Но это было исключено. Как ни странно, но именно в Северной Ирландии для работы с динамитом требовалась специальная лицензия, а ее приобретение могло пробудить нездоровый интерес у налогового инспектора. Если бы это случилось, Маккуину и всей его бригаде пришлось бы платить немалые подоходные налоги, а сам Маккуин еще был бы вынужден сделать отчисления в государственный страховой фонд. Поэтому они разбивали стены на куски размером в квадратный ярд, стоя на опасно прогибающихся перекрытиях. Под ударами кувалд несущие стены содрогались и шли трещинами.

Когда стали обедать, Камерон пару раз обошел вокруг здания, потом приблизился к сидящим вокруг костра рабочим и стал объяснять, как нужно будет обрушить большой фрагмент одной из стен на уровне третьего этажа. Затем он повернулся к Рам Лалу.

— Ты полезешь наверх, сказал он. Когда стена начнет шататься, подтолкнешь ее наружу.

Рам Лал посмотрел на кирпичную стену, о которой шла речь. Вдоль всего ее основания шла большая трещина.

— Эта штука может рассыпаться в любую секунду, — невозмутимо произнес он. — Тот, кто будет сидеть на ней, упадет вместе с ней.

Камерон уставился на него, выпучив от ярости глаза. Лицо его побагровело.

— Ты меня вздумал учить работе?! Ты, грязный, тупой черномазый, будешь делать то, что приказано! — Он развернулся и пошел к зданию.

Рам Лал поднялся на ноги и выкрикнул резким голосом:

— Мистер Камерон…

Камерон в изумлении остановился и повернулся. Остальные рабочие, разинув рот, уставились на индуса. Рам Лал медленно подошел к большому бригадиру.

— Давайте кое-что разъясним, — сказал Рам Лал, и его голос отчетливо услышали все, кто сидел на лугу. — Я родился на севере Индии, в Пенджабе. И я кшатрий, член сословия воинов. Может быть, у меня не хватает денег, чтобы оплатить учебу, но мои предки были воинами, принцами, правителями и учеными две тысячи лет назад, когда ваши еще носили шкуры. Поэтому я вас прошу больше меня не оскорблять.

Большой Билли Камерон посмотрел на индийского студента с высоты своего громадного роста. Его белки налились кровью. Остальные в изумлении наблюдали за ними, не в силах отвести взгляд.

— Вот, значит, как, — ровным голосом проговорил Камерон… — Вот, значит, как, да? Ну так теперь все изменилось. И что ты, черный ублюдок, скажешь на это?

Не договорив последнее слово, он быстро взмахнул рукой, и его тяжелая ладонь опустилась на щеку Рам Лала. Молодой человек отлетел на несколько футов и упал на землю. В голове у него зазвенело. Он услышал голос Томми Бернса:

— Не вставай, парень. Большой Билли тебя убьет, если встанешь.

Рам Лал поднял лицо и прищурился от яркого света. Великан стоял над ним, сжимая кулаки. Он понял, что, если дойдет до драки, большого ольстерца ему не одолеть. Стыд и унижение охватили его. Его предки с саблями и копьями в руках преодолевали верхом территории в сто раз больше, чем эти шесть североирландских графств, вместе взятых, завоевывая все, что им попадалось на пути.

Рам Лал закрыл глаза и опустил голову. Через несколько секунд он услышал, что здоровяк отошел от него. Рабочие зашептались. Он сильнее сжал веки, удерживая набежавшие слезы стыда. Вдруг сквозь темноту проступили образы. Он увидел обожженные солнцем равнины Пенджаба и скачущих по ним всадников — гордых, воинственных, с черными глазами, орлиными носами, бородами, в тюрбанах воинов земли пяти рек.

Когда-то очень давно, когда мир был еще совсем молодым, по этим долинам проскакал Искандер, царь Македонии. Александр, молодой бог с горячими и жадными глазами, которого называли Великим, который в двадцать пять лет плакал оттого, что ему больше нечего было завоевывать. Эти всадники были потомками его воинов и предками Харкишана Рам Лала.

Пока они проезжали мимо, он лежал в грязи. Проезжая, они смотрели на него, и каждый из всадников произнес одно слово: «Месть».

Рам Лал молча поднялся на ноги. Что сделано, то сделано, и то, что должно быть сделано, будет сделано. Так было принято у людей его крови. Остаток дня, работая, он не произнес ни слова. Он не разговаривал ни с кем, и никто не обращался к нему.

Вечером у себя в комнате, когда на улице совсем стемнело, он начал готовиться. Со старого потертого туалетного столика он снял щетку и расческу, убрал засаленную салфетку и вынул из подставки зеркало. Достав книгу по индуизму, он вырезал из нее страницу с изображением великой богини силы и справедливости Шакти. Прикрепив ее на стену там, где раньше было зеркало, он превратил туалетный столик в алтарь.

Потом Рам Лал сходил к вокзалу и купил букет цветов, их он сплел в гирлянду. С одной стороны от портрета он поставил неглубокую миску с песком, а в песок воткнул горящую свечку. Затем он вынул из своего чемодана свернутую в валик тряпицу, развернул ее и достал полдюжины палочек для воскурения. Сняв с книжной полки дешевую вазу с узким горлышком, он поставил в нее палочки и поджег их концы. Сладкий, вязкий аромат фимиама начал наполнять комнату. Над морем поднялись огромные черные грозовые тучи.

Когда алтарь был готов, он встал перед ним с гирляндой в руке, склонил голову и начал молиться. Над Бангором прокатился первый раскат грома. Рам Лал говорил не на современном пенджаби, а на древнем санскрите, языке молитв. «Деви Шакти… Маа… Богиня Шакти… Богиня-мать…»

Снова загрохотал гром, и упали первые капли дождя. Он отщипнул от гирлянды один цветок и положил его перед портретом Шакти.

— Я был несправедливо обижен. Я прошу о мести… — Он оторвал второй цветок и положил его рядом с первым.

Индиец молился час, и все это время шел дождь. Он барабанил по крыше у него над головой, он стекал ручьями по окну у него за спиной. Рам Лал закончил молиться, когда дождь стал утихать. Ему было нужно узнать, какую форму примет возмездие. Он ждал от богини знака.

Когда он замолчал, догорели ароматические палочки, и комната наполнилась их густым запахом. От свечи почти ничего не осталось. Все цветы уже лежали на полированной поверхности туалетного столика перед портретом богини. Шакти продолжала молча взирать на Рам Лала.

Он развернулся, подошел к окну и выглянул на улицу. Дождь прекратился, но со всего, что находилось за стеклом, стекала вода. Пока он смотрел, из щели над окном выкатилась капля, и тоненькая струйка побежала по покрытому пылью стеклу, расчищая дорожку в грязи. Из-за того, что стекло было таким грязным, капля стекала не прямо вниз, а уходила в сторону, увлекая за собой его взгляд все ближе и ближе к углу окна. Когда она наконец остановилась, индиец смотрел в угол комнаты, где на крючке висел его халат.

Рам Лал заметил, что во время грозы пояс халата соскользнул и упал кольцом на пол. Одного его конца видно не было, а второй лежал на ковре, выставив две кисточки, похожие на раздвоенный язык. Больше всего пояс напоминал свернувшуюся в углу змею. И Рам Лал понял. На следующий день он поехал поездом в Белфаст, чтобы встретиться с сикхом.

Ранджит Сингх тоже был студентом-медиком, только в этой жизни ему повезло больше. Его родители были зажиточны и посылали сыну щедрое денежное пособие. Он принял Рам Лала в своей богато обставленной комнате в студенческом общежитии.

— Я получил письмо из дома, — сказал Рам Лал. — Мой отец умирает.

— Какое несчастье. Сочувствую, — ответил Ранджит Сингх.

— Он хочет увидеть меня перед смертью. Я его первый сын. Я должен вернуться.

— Конечно, — сказал Сингх. — Первый сын обязательно должен быть рядом с отцом в его последние минуты.

— Мне придется лететь, — сказал Рам Лал. — Я работаю и хорошо зарабатываю, но мне все равно не хватает. Если бы ты одолжил мне, я бы, когда вернулся, опять стал работать и вернул бы тебе деньги.

Для сикхов привычное дело одалживать деньги на благое дело, когда есть уверенность, что долг отдадут. Ранджит Сингх пообещал в понедельник сходить за деньгами в банк.

В воскресенье вечером Рам Лал заехал в Грумспорт,[2] где жил мистер Маккуин. Тот сидел перед телевизором с банкой пива в руке, это был его любимый способ проводить воскресные вечера. Но когда его жена ввела в комнату Рам Лала, он убавил звук.

— Я насчет моего отца, — сказал Рам Лал. — Он умирает.

— Сожалею, приятель, — ответил Маккуин.

— Мне нужно поехать к нему. Когда такое происходит, первый сын должен быть рядом с отцом. У нас так принято.

У Маккуина был сын, который жил в Канаде. Они не виделись уже семь лет.

— Да, это правильно. Так и должно быть, — кивнул он.

— Я занял денег, чтобы полететь домой на самолете, — сказал Рам Лал. — Если я поеду завтра, то вернуться смогу до конца недели. Дело в том, мистер Маккуин, что сейчас работа мне нужна, как никогда раньше, чтобы вернуть долг и заплатить за следующий семестр. Если я вернусь до конца недели, вы сохраните за мной место?

— Хорошо, — ответил Маккуин. — Я не смогу заплатить тебе за то время, пока тебя не будет, и держать место больше одной недели тоже не смогу. Но если ты успеешь вернуться, как обещал, можешь выходить на работу. На тех же условиях, не забывай.

— Спасибо, — сказал Рам, — вы очень добры.

Индиец оставил за собой комнату на Рейлуэйвью-стрит, но эту ночь провел в Белфасте в общежитии. В понедельник утром он сходил с Ранджитом Сингхом в банк, где сикх снял со счета необходимую сумму и отдал их индуисту. Рам на такси поехал в аэропорт Ольдергров, полетел в Лондон и там взял билет эконом-класса на ближайший рейс до Индии. Через двадцать четыре часа он приземлился под палящим солнцем Бомбея.

В среду на шумном базаре у моста Грант-роуд он нашел то, что искал. В «Магазине тропических рыб и рептилий господина Чаттерджи» почти не было посетителей, когда в него вошел молодой ученый с атласом рептилий подмышкой. Старого владельца магазина он нашел сидящим в самом дальнем углу, в полутьме среди аквариумов и стеклянных коробок, в которых дремали разомлевшие от жары змеи и ящерицы.

Господин Чаттерджи в мире науки был не новичок. Он поставлял в несколько медицинских центров образцы животных для изучения и препарирования и иногда выполнял прибыльные заказы из-за границы. Узнав, что ищет молодой ученый, старый гуджарати[3] понимающе покачал седобородой головой.

— Да, — промолвил торговец, — я знаю эту змею. Вам повезло, у меня есть одна, всего пару дней назад ее привез ли из Раджпутаны.

Он провел Рам Лала в свой кабинет, и они вдвоем стали рассматривать змею в ее новом доме.

Echis carinatus, было сказано в атласе, но книга была написана англичанином, который, разумеется, указывал латинское название. То была песчаная эфа, самая маленькая и самая ядовитая змея из этого смертоносного вида. В книге говорилось, что распространена она широко, от западной Африки до Ирана и дальше, до Индии и Пакистана. Этот вид легко приспосабливается и может выжить практически в любых условиях. Ее встречали и во влажном западноафриканском буше, зимой в холодных иранских горах и на раскаленных горах Индии.

Что-то пошевелилось под листьями в стеклянном ящике.

Как сообщалось в атласе, в длину эфы достигают от девяти до тринадцати дюймов и имеют очень тонкое тело. Окраска — зеленовато-коричневая, на спине и голове — светлые пятна, иногда почти незаметные. По бокам вдоль всего тела проходят зигзагообразные полосы. В сухую и жаркую погоду они ведут ночной образ жизни, а днем прячутся в тени.

Листья в прозрачной коробке снова зашуршали, и показалась маленькая голова.

Это чрезвычайно опасная змея, говорилось в книге, от ее укусов гибнет даже больше людей, чем от укусов кобры. Главным образом это обусловлено ее размерами: при таком небольшом теле она настолько незаметна, что к ней очень легко случайно прикоснуться рукой или ногой. В примечании автор книги добавил, что упомянутая в прекрасном рассказе Киплинга «Рикки-Тикки-Тави» маленькая, но очень ядовитая змея Карайт почти наверняка была не крайтом, которые имеют в длину почти два фута, а именно песчаной эфой. Автор, похоже, был чрезвычайно доволен тем, что обнаружил неточность у великого Киплинга.

За стеклом маленький черный раздвоенный язык на мгновение вытянулся в сторону двух индийцев.

Давно уже умерший английский натуралист закончил описание echis carinatus тем, что эта змея очень осторожна и возбудима, бросок ее стремителен и нападает она без предупреждения. Клыки ее настолько малы, что проколы от них почти не заметны. Укушенный боли не чувствует, но смерть почти неизбежна и наступает через два-четыре часа, в зависимости от массы тела и физического состояния жертвы в момент укуса и после. Причиной смерти является кровоизлияние в мозг.

— Сколько вы за нее хотите? — тихо произнес Рам Лал.

Старый гуджарати развел руками.

— Эта змея нечасто встречается, — извиняющимся тоном произнес он, — а такой отличный экземпляр вообще редкость. Пятьсот рупий.

Рам Лал сторговался на 350 рупий и унес змею из магазина в кувшине.

Перед возвращением в Лондон Рам Лал купил коробку сигар, освободил ее от содержимого и просверлил в крышке двадцать маленьких отверстий для воздуха. Он знал, что змея может не есть неделю и обходиться без воды дня два-три. Для дыхания ей нужно мизерное количество воздуха, поэтому он обернул сигарную коробку со змеей внутри несколькими полотенцами, достаточно пушистыми, чтобы сохранить нужное количество воздуха даже внутри чемодана. В Индию он прилетел с одной дорожной сумкой, но специально купил здесь дешевый чемодан с полотняными стенками, сложил в него купленную тут же на базаре одежду, а коробку засунул в самый центр. Закрыл и застегнул чемодан он лишь перед самым выходом из гостиницы. В бомбейском аэропорту он отправил чемодан в грузовой отсек «Боинга». Ручной багаж Рам Лала был досмотрен, но ничего интересного в нем не обнаружилось.

Самолет авиакомпании «Эйр Индия» приземлился в лондонском Хитроу в пятницу утром. В аэропорту Рам Лал присоединился к длинной очереди индийцев, пытающихся попасть в Британию. Поскольку он был не иммигрантом, а студентом, и у него с собой были подтверждающие это документы, его пропустили довольно быстро. Он даже успел подойти к багажному транспортеру, как только на ленте показались первые сумки и чемоданы… Его чемодан выехал среди первой дюжины. Он отнес его в туалет, там вытащил из него коробку и переложил ее в дорожную сумку. Когда он подошел к выходу для тех, кому нечего декларировать, его остановили, но обыскали только чемодан. В сумку таможенник тоже заглянул, но копаться в ней не стал. Рам Лал на бесплатном автобусе проехал до первого терминала и на ближайшем самолете вылетел в Белфаст. Добравшись в Бангор около пяти часов вечера, он смог наконец осмотреть свое приобретение.

Прежде чем открыть коробку, он снял со стоящего у кровати ночного столика лист стекла и аккуратно подсунул его под крышку. Через стекло он увидел змею, которая ползала внутри по листьям от стенки к стенке. Она замерла и посмотрела на него злыми черными глазками. Рам Лал снова закрыл крышку и быстро вытащил стекло.

— Спи, мой маленький друг, — негромко произнес он, — если ваш род вообще спит. Утром ты исполнишь приказание Шакти.

Пока не стемнело, он купил банку кофе с завинчивающейся крышкой и дома пересыпал ее содержимое в фарфоровый чайник. Утром, натянув рабочие перчатки, он переместил змею из коробки в банку. Взбешенная рептилия цапнула перчатку, но Рам Лала это не расстроило. Завтра к полудню ее яд восстановится. Какую-то секунду он смотрел на сжавшуюся змею в стеклянной кофейной банке, потом плотно закрутил крышку, положил банку в свою коробку для обедов и отправился к вокзалу ждать рабочий грузовик.

У Большого Билли Камерона была привычка: приехав на работу, он снимал пиджак и вешал его на первый попавшийся крючок или торчащий из стены гвоздь. После обеденного перерыва, как заметил Рам Лал, великан всегда подходил к пиджаку и доставал из его правого кармана трубку и кисет с табаком. Порядок никогда не менялся. Выкурив трубку, он выбивал из нее остатки табака, поднимался, произносил: «Ну все, ребята, пора за работу» и клал трубку обратно в карман пиджака. Когда он разворачивался, все должны были стоять на ногах.

План Рам Лала был простым, но надежным. Утром он незаметно положит змею в правый карман висящего пиджака. Съев свои бутерброды, Камерон отойдет от костра и сунет руку в карман. Змея сделает то, ради чего ее по велению Шакти привезли сюда через полмира. Она, эфа, а не сам Рам Лал казнит ольстерца.

Камерон, изрыгая проклятия, отдернет руку и увидит висящую на пальце змею, глубоко вонзившую зубы в его плоть. Рам Лал вскочит, сорвет змею, швырнет ее на землю и раздавит ей голову (тогда она уже будет безопасной, потому что израсходует весь свой яд). А потом, изображая отвращение, он бросит ее в реку Комбер, которая унесет единственную улику в море. Конечно, могут возникнуть подозрения, но подтвердить их не удастся.

В начале двенадцатого, сказав, что хочет поменять кувалду, Харкишан Рам Лал выскользнул на луг, открыл коробку для завтраков, достал кофейную банку и, отвинтив крышку, вытряс ее содержимое в правый карман висящего пиджака. Не прошло и минуты, как он вернулся на свое рабочее место. Никто даже не заметил, что он выходил из здания.

В обед кусок не лез ему в горло. Рабочие, как всегда, расселись вокруг костра. Куски старых сухих балок трещали и рассыпали искры, над ними кипел котелок. Пока все, как обычно, переговаривались и шутили, Большой Билли поглощал приготовленные женой толстые бутерброды. Рам Лал, специально занявший место поближе к пиджаку, все-таки заставил себя есть, хотя сердце чуть не выпрыгивало у него из груди и внутреннее напряжение росло с каждой минутой.

Наконец Большой Билли доел, скомкал бумагу, в которую были завернуты бутерброды, бросил ее в огонь и сыто рыгнул. Потом, ворча, поднялся и направился к пиджаку. Рам Лал повернул голову, чтобы увидеть, что произойдет. Остальные не обращали на него никакого внимания. Билли Камерон подошел к пиджаку и опустил руку в правый карман. Рам Лал затаил дыхание. Пару секунд Камерон шарил рукой в кармане, потом достал трубку с кисетом и принялся набивать ее табаком. Тут он заметил, что Рам Лал не сводит с него глаз.

— Что уставился? — с вызовом рявкнул он.

— Ничего, — произнес Рам Лал и отвернулся к огню.

Но сидеть спокойно он уже не мог. Индиец поднялся и потянулся, исхитрившись повернуться при этом вполоборота. Краешком глаза он увидел, что Камерон положил кисет обратно в карман и достал оттуда коробку спичек. Бригадир зажег трубку и сосредоточенно затянулся. Потом подошел обратно к костру.

Рам Лал снова сел на свое место и в недоумении уставился на пламя. Почему, спрашивал он себя, почему великая Шакти так поступила с ним? Ведь змея была ее инструментом, который он привез по ее команде. Но она не пустила его в ход, отказалась использовать собственное орудие возмездия. Он снова повернулся и посмотрел украдкой на пиджак. Внизу у самого шва на левой его стороне что-то пошевелилось и замерло. Рам Лал закрыл глаза. Дыра в кармане! Какое-то маленькое отверстие в подкладке разрушило весь его план. Оставшееся время он работал словно в тумане, индийца переполняли сомнения и тревога.

Когда приехал грузовик, чтобы отвезти их обратно в Бангор, Большой Билл Камерон, как обычно, сел в кабину, но из-за жары снял пиджак, свернул его и положил себе на колени. У вокзала Рам Лал видел, как он бросил все еще сложенный пиджак на заднее сиденье своей машины и уехал. Рам Лал подошел к Томми Бернсу, который остался дожидаться автобуса домой.

— Скажи, у мистера Камерона есть семья?

— Конечно, — простодушно ответил маленький труженик. — Жена и двое детей.

— Он, наверное, далеко живет, раз на машине приезжает, — заметил Рам Лал.

— Недалеко, — ответил Бернс. — В Килкули.[4] На Ганауэй-гарденз, кажется. Ты что, в гости к нему собрался?

— Нет, нет, — быстро ответил Рам Лал. — Увидимся в понедельник.

В своей комнате Рам Лал остановился перед самодельным алтарем и посмотрел на изображение бесстрастной богини справедливости.

— Я не хотел, чтобы умерли его жена и дети, — сказал он ей. — Они мне ничего не сделали.

Богиня посмотрела на него словно откуда-то издалека и ничего не ответила.

Харкишан Рам Лал остаток недели провел в беспокойстве и страхе. Вечером он пешком дошел до Килкули на окружной дороге и нашел Ганауэй-гарденз. Это место находилось рядом с Оуэнроу-гарденз, прямо напротив Уоберн-уок. Зайдя в телефонную будку на углу Уоберн-уок, он простоял там целый час, делая вид, что звонит, но в действительности наблюдая за короткой улочкой через дорогу. Рам Лалу показалось, что в одном из окон он увидел Большого Билли Камерона, и он приметил этот дом.

Через какое-то время из дома выбежала девочка и подошла к группке дожидавшихся ее друзей. Ему неожиданно захотелось окликнуть ее и рассказать о демоне, который спал внутри пиджака ее отца, но он так и не решился.

Вечером, когда солнце уже почти опустилось за горизонт, из дома вышла женщина с корзиной для продуктов. Он прошел за ней в соседний район Кландебои до магазина, который был открыт допоздна специально для тех, кто получал зарплату по субботам. Когда женщина, которую он посчитал миссис Камерон, вошла в супермаркет «Стюартс», он последовал за ней и стал ходить между полок с товарами, не спуская с нее глаз и набираясь мужества, чтобы подойти к ней и предупредить об опасности, ожидающей ее дома. Но снова нервы подвели его. В конце концов, это ведь могла оказаться совсем не миссис Камерон. Он мог даже с домом ошибиться, и в этом случае его бы, наверное, упекли в психушку.

В ту ночь пенджабцу не спалось, ему все представлялось, как ядовитая змея тихо выбирается из своего укрытия в подкладке пиджака и бесшумно ползет по спящему дому.

В воскресенье он опять наведался в Килкули и убедился окончательно, что не ошибся с домом: в его дворе он совершенно ясно увидел самого Большого Билли. К полудню он заметил, что начал привлекать к себе внимание местных жителей, и понял, что теперь должен либо собраться с духом, пойти в дом и честно признаться в содеянном, либо уйти и оставить все в руках богини. Но мысль о том, что ему придется, стоя лицом к лицу с ужасным Камероном, рассказывать о том, какой опасности он подверг его детей, была для него невыносима, и Рам Лал побрел обратно на Рейлуэйвью-стрит.

В понедельник семья Камеронов проснулась в без четверти шесть. Это было яркое и солнечное августовское утро. В шесть все четверо собрались на завтрак в маленькой кухне с окном во двор. Сын, дочь и жена были в халатах, Большой Билли — в рабочей одежде. Пиджак его все еще висел там, где провел все выходные, — в шкафу в коридоре.

Через несколько минут его дочь Дженни встала из-за стола, запихивая в рот кусок тоста с повидлом.

— Я в ванну, — сказала она.

— Принеси сначала мой пиджак, — промолвил отец, не отрываясь от тарелки с хлопьями в молоке. Через несколько секунд девочка снова появилась, держа за воротник пиджак, и протянула его отцу. Тот даже не посмотрел на него. — Повесь за дверью, — сказал он.

Девочка сделала, как велел отец, но на пиджаке не было петельки, а вешать его пришлось не на ржавый гвоздь, а на гладкий хромированный крючок, поэтому пиджак повисел секунду и упал на пол. Отец поднял глаза, когда дочь вышла из кухни, и гаркнул:

— Дженни! Ты что, ослепла? Подними пиджак.

Никто в доме Камеронов не осмеливался перечить главе семьи. Дженни вернулась, подняла пиджак и повесила его на тот же крючок, но покрепче. И как только она это сделала, что-то тонкое и темное выскользнуло из его складок и с сухим шуршанием отползло по линолеуму в угол. Девочка в ужасе уставилась на змею.

— Папа, что у тебя в пиджаке?

Большой Билли замер, не донеся до рта ложку с хлопьями. Миссис Камерон отвернулась от плиты. Четырнадцатилетний Бобби опустил нож, которым размазывал по тосту масло, и проследил за взглядом сестры. Маленькое создание лежало в углу у тумбочки, сжавшись в тугое кольцо, словно собираясь защищаться, и напряженно всматривалось в людей, быстро высовывая и пряча язык.

— Господи помилуй, это же змея! — воскликнула миссис Камерон.

— Ты что, рехнулась, женщина? В Ирландии змеи не водятся, это каждый дурак знает, — сказал ее муж и опустил ложку. — Бобби, что это?

Большой Билли, хоть и был настоящим тираном в своем доме и за его пределами, питал безграничное доверие к уму своего младшего сына, который хорошо учился в школе и обладал познаниями в самых неожиданных областях. Мальчик смотрел на змею через круглые, как глаза совы, очки.

— Наверное, это веретеница, — сказал он. — У нас в прошлом семестре в школу таких приносили на биологию. Мы их препарировали.

— Что-то не похожа она на веретено, — заметил отец.

— Это она просто так называется, — сказал Бобби. — На самом деле это безногая ящерица.

— Почему тогда ее так называют?

— Я не знаю, папа, — признался Бобби.

— Тогда какого черта ты вообще в школу ходишь? — вскипел отец.

— Она не укусит? — испуганно спросила миссис Камерон.

— Нет, — заверил ее Бобби. — Она не кусается.

— Убей ее, — сказал Камерон-старший. — И выброси в ведро.

Сын встал из-за стола, снял тапку, поднял ее, как мухобойку, и двинулся с голой лодыжкой в сторону угла. Но тут его отец передумал. Большой Билли с клейкой улыбкой поднял глаза от тарелки с хлопьями.

— Подожди-ка, Бобби, — произнес он. — Я кое-что придумал. Женщина, принеси банку.

— Какую банку? — спросила женщина.

— Откуда я знаю, какую банку? Банку с крышкой.

Миссис Камерон вздохнула, обошла стороной змею, открыла тумбочку и осмотрела стоявшие внутри банки.

— Есть банка из-под варенья, в ней сухой горох, — сообщила она.

— Горох пересыпь куда-нибудь, а банку дай мне, — приказал Камерон. Она передала ему банку.

— Что ты хочешь сделать, папа? — спросил Бобби.

— У нас на работе есть один черномазый. Язычник. Он из тех краев, где змей полно. Хочу над ним подшутить. Маленькая такая шуточка. Дженни, подай-ка прихватку.

— Зачем тебе прихватка? — сказал Бобби. — Она не кусается.

— Я к грязному руками не прикасаюсь, — объяснил Камерон.

— Она не грязная, — сказал мальчик. — Они очень чистоплотные существа.

— Хоть ты в школе учишься, а дурак дураком. В Библии ведь сказано: «Будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах…» Да и не только прах, я думаю. Нет, я к ней прикасаться не собираюсь.

Дженни передала отцу прихватку. С пустой банкой в левой руке и прихваткой на правой Большой Билли Камерон подошел к змее. Правая рука его начала медленно опускаться. Потом сделала быстрый рывок, но маленькая змея оказалась быстрее. Крошечные зубы вонзились в прихватку, прямо посередине, но до кожи не достали. Камерон этого не заметил, потому что видеть маленькую змею ему мешали собственные руки. В следующую секунду змея была посажена в банку, и крышка закрылась. Через стекло было видно, как она стала яростно извиваться внутри.

— Терпеть их не могу, — произнесла миссис Камерон. — Хоть они ядовитые, хоть нет. Вынеси ее побыстрее из дома.

— Я это сделаю прямо сейчас, — сказал ее муж. — Вообще-то я на работу уже опаздываю.

Он положил банку себе в сумку, в которой уже лежала коробка с бутербродами, сунул трубку и кисет в правый карман пиджака и пошел к машине. К вокзалу он приехал с пятиминутным опозданием и с удивлением увидел, что индийский студент пристально наблюдает за ним.

«Надеюсь, он не ясновидящий», — подумал Большой Билли, когда они тряслись в грузовике по дороге к Ньютаунардсу и Комберу.

К полудню он уже посвятил всех рабочих в свои планы, пригрозив «башку оторвать» тому, кто проговорится «черномазому». Но насчет этого он мог не волноваться: услышав, что веретеница — совершенно безобидное существо, рабочие тоже подумали, что это будет презабавная шутка. И лишь Рам Лал, поглощенный мыслями и тревогами, работал, ни о чем не подозревая.

Во время обеда он мог что-то заподозрить. Люди расселись, как обычно, вокруг костра, но говорили мало, и если бы он не был так озабочен, наверняка заметил бы усмешки и быстрые взгляды, бросаемые в его сторону. Но он не заметил. Рам Лал поставил коробку с обедом себе на колени и открыл крышку. Между бутербродами и яблоком, приподняв для атаки голову, лежала свернувшаяся кольцом змея.

Вопль индийца эхом прокатился по лугу, а в следующий миг грянул дружный хохот его соседей. Одновременно с криком взлетела в воздух коробка с едой — он что было сил отбросил ее от себя. Содержимое коробки разлетелось в разные стороны и посыпалось в густую траву и кусты.

Рам Лал с криком вскочил на ноги. Остальные покатывались со смеху, и больше всех сам Большой Билли. Он уже несколько месяцев так не смеялся.

— Змея! — завопил Рам Лал. — Ядовитая змея! Уходите отсюда, все!

Безудержный смех стал еще громче. Реакция жертвы розыгрыша превзошла все ожидания.

— Пожалуйста, поверьте. Это смертельно ядовитая змея.

У Большого Билли от смеха уже катились слезы по щекам. Вытирая глаза, он посмотрел на индийца, ошалело оглядывающегося по сторонам.

— Эй, придурок, — гаркнул он, — в Ирландии не водятся змеи. Понял, дубина? Здесь нету змей.

От смеха у него разболелись бока, и он откинулся на траву, опершись на локти. Он даже не заметил два легких укола, как два шипа, вонзившихся в вену на его правом запястье.

Насмеявшись вдоволь, проголодавшиеся мужчины взялись за бутерброды. Харкишан Рам Лал неохотно вернулся на свое место, постоянно оглядываясь по сторонам, держа наготове кружку с горячим чаем и стараясь держаться подальше от травы. После обеда вернулись к работе. Старая винокурня была разрушена уже почти до основания. Под августовским солнцем лежали пыльные горы кирпича и деревянных балок.

В половине четвертого Большой Билли Камерон опустил лом, которым долбил стену, и вытер со лба пот. Заметив два распухших бугорка на внутренней стороне запястья, он лизнул их и снова взялся за работу. Через пять минут он снова опустил лом.

— Что-то мне нехорошо, — сказал он Паттерсону, который работал рядом с ним. — Пойду-ка посижу в тенечке.

Он какое-то время сидел под деревом, потом обхватил голову руками. В четверть пятого, все еще сжимая голову, он конвульсивно вздрогнул и повалился на бок. Через несколько минут его заметил Томми Бернс. Он подошел к бригадиру, потом крикнул Паттерсону:

— Большому Билли плохо! Что-то он не отвечает.

Рабочие подошли к дереву, под которым лежал их начальник. Невидящие глаза Большого Билли смотрели на траву в нескольких дюймах от лица. Паттерсон склонился над ним. Он уже достаточно давно работал в строительном деле, и ему приходилось видеть мертвецов.

— Рам, — обратился он к индийцу. — Ты медик. Что скажешь?

Рам Лалу не было необходимости осматривать тело, но он его осмотрел. Поднявшись, он ничего не сказал, но Паттерсон понял его без слов.

— Все оставайтесь здесь, — сказал он, принимая на себя руководство. — Я вызову «скорую» и позвоню Маккуину. — И он пошел через рощу в сторону трассы.

Через полчаса приехала «скорая». Двое мужчин на носилках занесли Камерона в машину, и его увезли в Ньютаунардс, где была ближайшая больница. Там бригадира зарегистрировали с пометкой «Доставлен мертвым». Через полчаса после этого прибыл чрезвычайно взволнованный Маккуин.

Поскольку причина смерти была неизвестна, требовалось провести вскрытие, что и было сделано районным патологоанатомом в ньютаунардском городском морге, куда было перенаправлено тело. Это случилось во вторник. Вечером заключение патологоанатома направили в Белфаст коронеру района.

В заключении не указывалось ничего необычного. Умерший был мужчиной сорока одного года, крупного телосложения и очень развитым физически. На теле было множество мелких царапин и ссадин, главным образом на кистях рук и запястьях, что вполне согласовывалось с характером его занятий, и ни одна из них не могла стать причиной смерти. Смерть, вне всякого сомнения, наступила в результате обширного кровоизлияния в мозг, что, в свою очередь, скорее всего, было вызвано физическим перенапряжением в сильную жару.

Имея подобное заключение, коронер имел право направить регистратору в Бангор свидетельство о ненасильственной смерти и не стал бы проводить расследование, если бы не одно обстоятельство, которого Харкишан Рам Лал не знал.

Большой Билли Камерон был активистом бангорского совета подпольного общества ОДС — «Ольстерские добровольческие силы», протестантской военизированной организации экстремистского толка. Компьютер в Лургане, куда стекаются сведения обо всех случающихся на территории провинции Ольстер смертях, как ненасильственных, так и насильственных, выдал эту информацию, и кто-то в Лургане поднял телефонную трубку и позвонил в Каслри, в управление ольстерской полиции.

Оттуда кто-то позвонил в Белфаст коронеру, в результате чего было дано распоряжение провести формальное разбирательство. В Ольстере смерть не может быть просто случайной, ее случайность должна быть доказана. По крайней мере в отношении некоторых людей. Разбирательство проводилось в среду в Бангоре в здании Городского совета. Для Маккуина это была большая головная боль, потому что на допрос приехали представители департамента, ведающего внутренними налогами, и еще двое неприметных господ крайне верноподданнических убеждений из совета ОДС. Они сели в глубине зала. Большинство коллег покойного разместились на передних рядах, в нескольких футах от миссис Камерон.

Для дачи свидетельских показаний был вызван только Паттерсон. Он пересказал события понедельника, и, поскольку коронер ничего подозрительного в его рассказе не услышал, остальных рабочих, даже Рам Лала, опрашивать не стали. Коронер зачитал вслух заключение патологоанатома, после чего огласил свое решение:

— У патологоанатома сомнений относительно причин смерти не возникло. Выслушав рассказ мистера Паттерсона о том, что случилось в тот день во время обеденного перерыва, и о той довольно глупой шутке, которую умерший сыграл с индийским студентом, мы склонны полагать, что мистера Камерона его собственная выходка рассмешила так сильно, что он безудержным хохотом почти довел себя до удара. Последовавшие за этим физические нагрузки (работа ломом и лопатой под ярким солнцем) спровоцировали разрыв крупного кровеносного сосуда в мозге, то есть, выражаясь медицинским языком, внутримозговое кровоизлияние. Суд приносит соболезнования вдове и детям покойного и признает мистера Уильяма Камерона умершим вследствие случайных причин.

На лужайке перед зданием Городского совета Маккуин обратился к своим работникам:

— Я вам скажу честно, ребята, работа еще есть, но теперь, когда мне на хвост сели налоговики, я буду вынужден снимать с ваших зарплат все положенные отчисления. Завтра похороны, так что у вас будет выходной. Кто хочет продолжать работать со мной, приходите в пятницу.

Харкишан Рам Лал не пошел на похороны. Когда на бангорском кладбище проходила церемония, он ехал на такси в Комбер. Доехав до рощи, он попросил водителя остановиться и вышел из машины. Таксист был бангорцем и слышал о смерти Камерона.

— Что, собираетесь почтить его память на месте? — поинтересовался он.

— Что-то вроде того, — ответил Рам Лал.

— По вашим национальным обычаям?

— Можно и так сказать.

— Наверное, это не хуже и не лучше того, как мы, христиане, собираемся у могил, — заметил водитель и взялся за газету.

Харкишан Рам Лал прошел через рощу к лугу и остановился у того места, где они разводили огонь. Он осмотрелся по сторонам, окинул взглядом высокую траву и кусты ракитника и дрока, растущие из песчаной почвы.

— О виша серп, — позвал он спрятавшуюся змею. — О ядовитый змей, ты слышишь меня? Ты выполнил то, ради чего я привез тебя сюда из гор Раджпутаны. Но ты должен был умереть. Я бы сам тебя убил, если бы все пошло так, как я задумывал, и выбросил бы твое грязное тело в реку. Ты слушаешь меня, смертоносный? Тогда слушай. Ты можешь еще немного пожить, но потом ты умрешь, как умирает все. И ты умрешь в одиночестве, ты не найдешь себе самку, потому что в Ирландии не водятся змеи.

Песчаная эфа не слышала его, а если слышала, то ничем не показала, что понимает. В глубокой норе в песке прямо под ногами индийца она была занята тем, что велела ей делать природа.

Внизу, у основания змеиного хвоста, расположены две перекрывающие друг друга чешуйки, которые скрывают клоаку. Хвост эфы был поднят вверх, тело ее ритмично содрогалось, словно в каком-то примитивном танце. Чешуйки были открыты, и из клоаки один за другим на свет появлялись двенадцать детенышей — каждый в прозрачной оболочке и не менее ядовитый, чем мать.