Неукротимый

13

Свой приговор Габриель знал заранее. Да и на что ему было надеяться, ведь губернатор Виргинии по всему побережью слыл яростным противником негодяев, промышляющих пиратским промыслом. Так что теперь и Габриель, и его люди ответят сполна и за все.

В длинном, обшитом деревянными панелями зале суда было душно – не спасали и раскрытые настежь окна. На скамьях, стоявших вдоль стен, теснились любопытные – всем было интересно своими глазами посмотреть на знаменитого пирата, капитана Габриеля Форчуна. Почтенного вида джентльмены поглядывали на него с плохо скрываемым торжеством, гордые тем, что их замечательный губернатор сумел обезвредить и предать справедливому суду еще одного выродка рода человеческого. На их лицах читалась жажда мести, жажда крови.

Чувства, отражавшиеся на лицах сидевших рядом с ними леди, были не столь однозначны. Что греха таить, не одно женское сердце сжалось от того, что ужасным, страшным пиратом оказался этот сидящий на позорной скамье красавец. И не в одной прелестной головке мелькнула шальная мысль о том, как сладко было бы стать похищенной этим лихим разбойником.

Обвинения против Габриеля были оглашены вслух. Правда, имя обвинительницы не называлось, вместо него звучала официальная формула: «молодая леди из знатной семьи». А все остальное было оглашено – и то, что она была похищена одним пиратом, у которого Габриель выиграл ее в карты, и то, что он «совершил над нею насилие» на борту своего судна.

Ах, какой ужас! Какая удивительная, волнующая история! Ах, как бьются, замирают и сладко трепещут женские сердечки от этих страшных и соблазнительных слов!

Сам же Габриель был далек мыслями отсюда. Не было ему дела ни до праздных зевак, ни до их похотливых спутниц. И до судей, мрачно хмурившихся под напудренными завитыми париками, разбирая пиратские деяния Габриеля, ему не было дела.

Другие мысли, другие воспоминания грызли его сердце, томили душу. Снова и снова он слышал голос Шайны – то обещающий ему возмездие, то сообщающий о том, что вскоре она станет женой Йена Лейтона. Но сильнее – гораздо сильнее, чем горькие слова, – его мучили воспоминания о нежной коже и тонком аромате духов Шайны. Этот запах он чувствовал в ту ночь, когда в последний раз держал ее в своих объятиях. Этот запах он будет помнить до последней своей минуты.

Впрочем, ждать ему этой минуты осталось не так уж и долго – Габриель прекрасно все понимал и не отвлекался мыслями на неизбежное. Зачем?

И еще одна мысль не давала Габриелю покоя. Он не мог понять, он не мог поверить в вероломство Шайны. Как могла она лежать в его объятиях, отдаваться ему в залитом лунным светом саду – и в то же время знать, что участь Габриеля решена – ею! – и уже приготовлены цепи, в которые его закуют. Как могли одни и те же губы шептать слова любви – и слова обвинения, которое, безо всякого сомнения, могло означать для него только одно: смерть? Как могла одна и та же рука нежно ласкать его – и подписать эту ужасную, сулящую ему петлю бумагу.

«Обман… измена… предательство…» – медленно кружилось в мозгу Габриеля. Он оцепенело сидел на скамье подсудимых. Суд, доносы, допросы, приговор… Казалось, не было ему дела до всего этого. Шел спектакль, и Габриель был одним из актеров в этом спектакле. Актером, оказавшимся на сцене не по своей воле. И где-то впереди уже маячила последняя сцена. Декорации для нее были просты и хорошо известны: помост и виселица во дворе вильямсбургской городской тюрьмы.

Лицо Шайны вновь промелькнуло в памяти Габриеля. Сейчас ее прекрасные, блестящие голубые глаза почему-то смотрели на происходящее с Габриелем с плохо скрываемым удовлетворением. А губы – ее мягкие, сладкие губы – криво, мстительно ухмылялись.

Габриель крепко зажмурил глаза, но лицо ее не пропадало: оно продолжало стоять перед ним – насмехаясь, дразнясь, издеваясь.

Тонкое, изящное, красивое лицо.

Любимое.

Ненавистное.

Габриель подумал, что если бы непредсказуемая судьба дала ему свободу – бывают же чудеса на свете! – он непременно нашел бы Шайну. Где угодно, на любом конце земли. Потратил бы годы, но нашел, и – отплатил бы ей за предательство. Смотрел бы, как стекленеют ее глаза, слушал бы, как лепечут нелепые слова оправдания непослушные, онемевшие губы.

Она будет молить о пощаде, но не получит ее.

Сердце Габриеля будет глухо к ее мольбам. Оно превратилось в кусочек льда, и в нем нет места ни жалости, ни сочувствию – только холод, только безразличие и презрение. Презрение к женщине, обманувшей, предавшей, усыпившей его своею ложью…

Габриель вздрогнул, услышав свое имя. С трудом оторвавшись от своих мыслей, он понял, что к нему обращается один из судей.

– Вы признаны виновным в совершении тех преступлений, в которых вам предъявлено обвинение, – торжественно и медленно прозвучали слова судьи. Пышный завитый белый парик качнулся у него на голове. – Желаете ли добавить что-нибудь, прежде чем будет оглашен приговор?

– Мне нечего сказать вам, – заявил Габриель.

И не солгал.

Все, что он хотел бы сказать, предназначалось не для суда, не для любопытной публики, а для прекрасной юной женщины с голубыми, словно сапфиры, глазами. Но между Габриелем и этой женщиной пролегла вода.

Много воды. Целый океан.

Судья внимательно взглянул на зажатый в его руке лист бумаги и высоким, звенящим в тишине притихшего зала голосом начал читать приговор Габриелю и его команде – экипажу «Золотой Фортуны»: «Вы будете доставлены к месту казни непосредственно из городской тюрьмы. На месте казни вы будете повешены и будете оставаться на виселице, пока не умрете.

Да помилует господь ваши грешные души!»

В зале раздался шум. Кто-то из зрителей-мужчин начал выкрикивать оскорбления в адрес приговоренных, кто-то принялся аплодировать, приветствуя приговор. А женщины… Ну что ж, скажем честно: не одно сердечко болезненно сжалось при мысли о том, что скоро, очень скоро этого высокого статного красавца, с отрешенным видом сидящего на скамье подсудимых, не станет.

В шуме и суматохе, воцарившихся в зале суда, никто не обратил внимания на странную, закутанную в черное фигуру, сидящую в укромном месте. Когда приговор был оглашен, фигура поднялась и неторопливо пошла к ближайшим дверям. На закутанного человека никто не обратил внимания: ни сидевшие рядом зеваки, ни судьи, ни подсудимые. И слава богу. Если бы присутствующим открылось, кто находится под плотной черной тканью, неизбежно разразился бы скандал.

Отойдя немного от здания суда, загадочная личность откинула за спину тяжелый, жаркий капюшон. Под капюшоном показалось лицо – красивое, женское. Сверкнули на солнце серебряные пряди волос, влажно блеснули наполненные слезами глаза – голубые, но не совсем того оттенка, что виделся то ли во сне, то ли наяву сидевшему на скамье подсудимых капитану пиратов.

Ребекка – а это была именно она – остановилась, ухватившись за ствол росшего возле обочины дерева. Она вдруг почувствовала страшную слабость. Ей, конечно, не стоило появляться в суде. Слишком многие в Вильямсбурге знали о ее помолвке с Габриелем. Можно было без труда представить, какой гул раздался бы, если бы она появилась в зале суда. Ребекка знала все это, но ничего не могла поделать с собой. И тогда она решила прибегнуть к помощи черного плаща с капюшоном.

Ребекка смахнула со щеки слезинку.

Когда она под видом Шайны явилась несколько дней назад к властям и дала свои обвинительные показания, ею двигали понятные чувства – горечь, злоба и ненависть к Шайне и Габриелю. И желание у нее было естественное: сделать так, чтобы ее враги никогда не смогли бы быть вместе. Уж если она, Ребекка, не может стать женой Габриеля, пусть тогда и он лишится своей драгоценной Шайны.

Но сегодня она пришла в ужас от того, что наделала, когда увидела Габриеля на скамье подсудимых: бледного, закованного в кандалы, ожидающего известного заранее приговора вместе со своей верной командой. Только в суде она поняла, что не просто разлучила навеки Габриеля и Шайну, но и приговорила к смерти – небрежно, походя, одним росчерком пера – еще, как минимум, дюжину человек – весь экипаж «Золотой Фортуны».

«Нет! – тут же одернула себя Ребекка. – Все обстоит иначе, и нет на мне никакой вины».

Что, разве Габриель – не пират?

Пират. А значит – для общего блага его просто необходимо было поймать, осудить и приговорить к смерти. Иной судьбы у него не могло быть в любом случае – он сам определил ее, выбрав свой промысел. Так что он сам, сам – первая и главная причина своих несчастий. А Ребекка… Ну, что – Ребекка? Да, она подтолкнула события, навела власти на след. А что, нужно было поступить по-другому? Простить этому двуличному негодяю его обман, посмотреть сквозь пальцы на роман, который он крутил с ее собственной кузиной? Спокойно позволить грязному пирату удалиться на купленную за кровавые деньги плантацию и жить там в свое удовольствие? Где же правосудие? Где законное и неотвратимое возмездие?

Нет, нет, ее вины ни в чем нет!

Окончательно успокоилась Ребекка уже в зале суда, когда услышала крики собравшихся. Чего только не выкрикивали они, каких только наказаний не призывали на головы пиратов! А с их капитаном толпа требовала поступить особенно сурово. Чем Габриель Форчун лучше печально знаменитого капитана Кидда? А того, как известно, не просто казнили, но обмазали уже мертвое тело грязью и оставили висеть на цепях в назидание и устрашение всем. Так почему бы не устроить такую же показательную казнь и над капитаном Форчуном? Хорошо бы, говорили они, повесить его труп в устье реки на всеобщее обозрение, и пусть себе болтается там, покуда не останется один скелет.

Эти слова заставили Ребекку вздрогнуть. Но вскоре ей удалось вновь обрести подобие душевного покоя. Габриель – пират, такой же, как и весь его экипаж. А значит, они заслуживают кары за свои злодеяния.

Что же до самой Ребекки… Разве она не поступила так, как и должна была на ее месте поступить любая добропорядочная уроженка Виргинии? Ей не в чем винить себя. Напротив, если бы сидящие в зале люди знали о ее роли в этом процессе, они, без сомнения, устроили бы ей овацию.

Оставалась еще одна вещь, которую ей необходимо было сделать. И она тоже касалась Габриеля. Шайна непременно должна узнать о том, какая участь постигла ее любовника, этого разбойника, которого она увела, украла у своей кузины.

Переходя улицу и направляясь к дому, где жил старинный друг их семьи, Ребекка поклялась сама себе, что прежде, чем ночь упадет на землю, маленький белый бумажный конверт начнет свой далекий путь – за океан, в Лондон.

К Шайне.

Стук колес растаял в тишине сырой туманной ночи за окном, и Шайна невольно вздохнула. Она стояла в гостиной дома на Джермин-стрит. Этот дом снял Йен Лейтон к их приезду в Лондон.

Позади остался тягостный, бесконечный месяц, ничем не напоминающий медовый месяц молодоженов. Каждый день превращался для Шайны в борьбу с отчаянием, и всякий раз она проигрывала эту битву. Ее брак с Йеном был фарсом, ложью. С самого первого дня – с того дня, когда за бортом «Приключения» растаял вдали берег, – она жила в постоянном, непрекращающемся кошмаре.

Вскоре она убедилась, что Йен не стремился к тому, чтобы они с Шайной стали мужем и женой на деле, а не на словах. И это при том, что он так упорно добивался ее руки! Близости между ними не было не по вине Шайны. Йен был рассеянным, мысли его постоянно блуждали где-то далеко, и он не обращал никакого внимания на свою молодую жену. Возникало ощущение, что он медленно, но верно сходит с ума. Позади осталась Америка, впереди их ждала Англия, безбрежный океан расстилался вокруг, но взгляд Йена оставался равнодушным и рассеянным.

Он был занят другим делом – он пил.

Пил, убеждая себя, что алкоголь – это сильный афродизиак, то есть средство, повышающее мужскую силу, влечение, желание.

Он пил еще больше, но ничего не менялось.

И он снова пил, надеясь, что наступит день, когда к нему вернется нормальная жизнь. Надежда на возвращение к нормальной жизни и прежде жила в нем.

А затем он встретил Шайну – и все полетело кувырком.

Та ночь, когда он встретил ее в лесу возле Фокс-Медоу, всколыхнула его душу, пробудила прежние надежды и мечты. Случилось то, чего, по его мнению, уже не могло с ним случиться.

И сейчас, став мужем Шайны, он не делал никаких шагов к физической близости с нею – только ждал. Ждал, когда в них обоих произойдут желанные перемены: к нему вернется его мужская сила, а в ней пробудится любовь к своему мужу.

Мысль об обладании этой женщиной сводила Йена с ума. Все свои надежды, все свое будущее он связывал с нею – и только с нею. Она будет с ним, она будет принадлежать ему – он поклялся себе в этом и сдержит клятву, чего бы это ему ни стоило. Во имя своей цели он лгал, обманывал, прибегал к шантажу. Он сокрушил своего самого опасного врага – Габриеля Сент-Джона. Он все это сделал.

И что в итоге?

Шайна презрительно усмехнулась, вспомнив свои брачные ночи на борту «Приключения». Йен делал отчаянные попытки закрепить их брак физической близостью. Ей неприятно и грустно было наблюдать за его усилиями. Она терпеливо лежала рядом с Йеном, и он пожирал ее глазами, обнимал, ласкал, целовал…

Но как только дело доходило до главного, силы изменяли Йену, и он ничего не мог поделать – ни с ней, ни с собой.

Ночь сменялась следующей ночью, Йен снова ласкал Шайну, шептал страстные слова, а затем вновь и вновь оказывался несостоятельным. А Шайна все чаще задумывалась о том, какую же цену ей пришлось заплатить за свободу Габриеля. За его жизнь.

Нет, она не стремилась к нормальной супружеской жизни с Йеном, напротив, с самого начала ей было понятно, что их брак раньше или позже станет фиктивным. Но он стал таким с самого начала – и это ее настораживало. Кроме того, она видела, что при каждой новой неудаче взгляд Йена становится все более хмурым и безумным – и это уже пугало. Постельные поражения били не только по самолюбию Йена, но и по его психике: слишком много надежд у него было связано с Шайной. И вот мало-помалу он стал считать ее причиной и источником своих неудач.

Шайна все видела и все понимала. И теперь, когда ужасный мучительный медовый месяц на борту «Приключения» остался позади, она всерьез опасалась той ненависти, что накопилась за это время в душе ее мужа.

После приезда в Лондон Шайна все чаще и чаще стала оставаться в доме одна: Йен с головой погрузился в собственную жизнь. Теперь он все чаще проводил ночи напролет в странном, призрачном мире, скрытом от любопытных глаз, – в тайных, спрятанных в укромных местах Лондона игорных домах и притонах, где широкоплечие владельцы этих заведений равнодушно и свысока посматривали на суетящихся, нервных, с бегающими глазами клиентов.

Йен уходил из дома все раньше и возвращался все позже – только под утро, а то и к обеду. Все глубже он погружался во мрак и уныние. Солнечный свет стал ненавистен ему: увидев его поутру, Йен с нетерпением ждал минуты, когда безжалостное светило начнет клониться к западу и можно будет наконец уйти, убежать из ставшего постылым дома.

О женщине, которую он оставляет в этом доме, о женщине, одиноко лежащей в необъятной супружеской постели в их спальне на втором этаже, он не думал. Или старался не думать.

Шайна покинула гостиную и спустилась вниз, на первый этаж, по полутемной лестнице. В нижних комнатах было сумрачно, лишь кое-где светились зажженные свечи. Да и к чему их жечь? Все равно никто не появится, не зайдет на огонек.

Не придет? Но откуда же у нее такое странное ощущение, предчувствие? Почему она словно ждет кого-то?

Шайна подумала о том, что об их с Йеном приезде в Лондон было напечатано во всех газетах. Каким бы ни было положение Йена в обществе, каким бы ни был круг его друзей, оставались еще друзья ее покойных родителей, которые помнили, не могли не помнить их. Почему бы им не прийти и не поздравить ее с законным браком. Ведь ее муж тоже принадлежит к обществу – он сын графа Деннистона, пускай и младший, но сын. Шайна не была знакома с графом, своим свекром. Он не входил в число друзей ее отца, не бывал у них в доме. Все, что она знала о нем, так это то, что он богат – очень богат! – и безвыездно живет в своем загородном имении. Вот и все. Ничего больше добавить она не могла.

Очень странно, что до сих пор никто не пришел поздравить ее, узнать о ее жизни, повидаться. Может быть, еще появятся – чуть позже? Может быть. А пока Шайна будет ждать гостей и размышлять о превратностях судьбы, превратившей ее в ненавидящую жену при одержимом болезненной любовью к ней, но несостоятельном муже.

За окном вновь послышался стук колес и негромкое цоканье подков по мокрой мостовой. Экипаж подъехал к крыльцу, и по звуку Шайна догадалась, что он останавливается.

Йен? Нет, вряд ли. Ночь только начинается, и у него наверняка еще масса дел в потайном, страшном городе. И масса неотложных свиданий с милыми его сердцу повесами и плутами.

Шайна вышла в холл и увидела дворецкого по имени Йетс, который направлялся ко входной двери, в которую уже постучали.

– Если это его светлость, – предупредила Шайна слугу, – скажите ему, что я уже легла и просила не беспокоить.

– Слушаюсь, миледи, – бесстрастно ответил Йетс, и никакие чувства не отразились на его неподвижном лице.

Что и говорить, выдержка и невозмутимость английских слуг давно стали легендарными. Только между собой, оставшись в своей комнате, слуги позволяли себе обсуждать брак хозяев и особенности их жизни. И обсудить было что.

Шайна быстро поднялась наверх, в свою спальню, и заперла за собой дверь – на тот случай, если Йен опять напился и захочет еще раз попытаться сделать Шайну своей фактической женой. Ее передернуло от этой мысли. Такое с Йеном случалось время от времени. Нагрузившись ликером или какой-нибудь травяной настойкой, полученной от очередного шарлатана – «О, поверьте, лучшего средства для разжигания любовного огня не было и нет!» – Йен возвращался домой, чтобы сделать очередную попытку. И потерпеть очередную неудачу. Когда же он успокоится, смирится с судьбой и перестанет мучить ее? Когда же наконец их жизнь приобретет хоть какое-то подобие семейной?

Шайна вздрогнула, услышав стук в дверь, но тут же успокоилась, узнав голос Йетса.

– Миледи? – спросил он сквозь дверь. – Это не милорд. Это леди. Она называет себя вашей подругой.

– Подругой? – Шайна стремительно распахнула дверь. – А имя, ее имя? – нетерпеливо воскликнула она.

– Леди Саттон, – ответил Йетс. – Она говорит, что вы были подругами – тогда, прежде…

– Леди Саттон! – Шайна вспомнила это имя. Вспомнила и его обладательницу – молоденькую приятельницу ее матери, рыжеволосую веселую вдовушку. А сколько сплетен ходило по поводу любовников леди Саттон – бесчисленных и непременно слегка чокнутых!

– Проводите ее в салон, Йетс! Подайте вина!

Видя, как оживилась его хозяйка, Йетс с трудом сдержал улыбку и низко поклонился. Шайна посмотрела ему вслед, поправила волосы и поспешила к лестнице, ведущей вниз.

Сара Саттон ожидала Шайну внизу, в слабо освещенном холле, зябко кутаясь в коричневый плащ. Она неторопливо осматривала своими большими блестящими глазами окружавшую обстановку и не могла сказать, что ей здесь нравится. Сара Саттон любила яркий свет, шум и веселье. Этот дом был погружен в полумрак, обставлен скромно и неярко – конечно, чего можно ожидать от жилища, сдаваемого внаем! И все же она ожидала встретить новоиспеченную леди Шайну Лейтон несколько в другой обстановке.

Появилась Шайна – возбужденная, с румянцем на щеках, и бросилась навстречу гостье. Сердце ее радостно забилось, когда она увидела знакомую волну пылающих рыжих волос на голове Сары. «Она все так же хороша!» – успела подумать Шайна.

Сара происходила из простой семьи – ее отец был простым деревенским священником. Волею случая ее увидел, заметил и оценил лорд Саттон – будущий муж. Увидел – и был покорен этой буйной, пышной красотой. А познакомившись с девушкой поближе, понял, какое благородное и тонкое сердце бьется в этой прекрасной груди. Сара, в свою очередь, нашла лорда Саттона добрым и привлекательным и без долгого раздумья согласилась стать его женой. И была верной и заботливой спутницей до последнего дня его жизни. После смерти лорда Саттона она осталась по-прежнему молодой и красивой женщиной, но теперь у нее в руках был титул и было богатство. А еще была свобода, которой она стала распоряжаться по своему усмотрению.

После смерти мужа жизнь Сары заполнилась весельем и любовью. Правы были кумушки – любовникам Сары не было числа, но нужно отдать ей должное – она всегда проявляла осторожность в сердечных делах. Когда же случилась трагедия, унесшая жизни родителей Шайны, Сары не было в Англии – очередной любовник, эрцгерцог, увез ее в Вену, где они провели вдвоем целый год – весело и беззаботно.

Она протянула руки навстречу Шайне, и та нырнула в теплые, пахнущие тонкими духами объятия.

– Дорогая! – воскликнула леди Саттон, прижимая Шайну к груди. – Как я рада видеть тебя! Я давно хотела навестить вас, с тех пор, как узнала о вашем приезде, но…

Шайна высвободилась из объятий, отступила на шаг и нахмурила брови.

– Меня еще никто не навестил, – пожаловалась она лучшей подруге своей покойной матери. – Никто. Ни единого письма, ни единого приглашения, ни единого гостя. Почему? Я ума не приложу!

Зашуршав изумрудного цвета платьем, леди Саттон уселась на обитый шелком стул, стоящий возле дивана.

– Это все из-за Йена, моя дорогая, – пояснила она. – Ты же понимаешь, что никто не может пригласить тебя одну, без мужа, тем более что вы только что поженились. А Йен… Ну, как бы тебе сказать… Его никто не хочет ни приглашать, ни видеть в своем доме…

– Не понимаю, о чем идет речь, – удивленно посмотрела на нее Шайна.

– Так он не сказал тебе о… – Глаза леди Саттон потемнели. – Так он не сказал тебе? – выдохнула она.

– Не сказал – о чем? – упавшим голосом спросила Шайна.

– О своей семье. О том, что случилось?

Шайна пожала плечами и отрицательно качнула головой.

– Я почти ничего не знаю о его семье. Знаю только, что мать его умерла. Знаю, что у него есть старший брат – виконт Лейтон. Знаю, что его отец – граф Деннистон – постоянно живет в провинции. Ну и все, пожалуй…

Шайна снова пожала плечами.

– Несколько странно, – добавила она, – что за все это время мы не имели никаких известий ни от лорда Деннистона, ни от виконта.

– И не только вы, – многозначительно сказала Сара.

Она помолчала немного, словно раздумывая, стоит ли ей продолжать разговор, а затем добавила:

– Не знаю, право, должна ли я тебе об этом говорить… Впрочем, если бы твоя мать была жива… Да, я думаю, она захотела бы, чтобы ты узнала все…

– Узнала – что? – напряженно спросила Шайна. – Пожалуйста, не надо ничего скрывать от меня! Я хочу знать все!

– Ну хорошо, – согласилась леди Саттон. – Йен ничего не унаследует, Шайна. Он обесчестил себя. Он сам себя поставил вне общества, и никто не захочет подать ему руки. И я боюсь, что, выйдя замуж за него, ты тоже оказываешься вне приличного общества.

– Но как? Почему? – недоуменно воскликнула Шайна.

– Это случилось несколько лет тому назад. Йену тогда только-только исполнилось двадцать. Он был дикий, неуправляемый, как и многие молодые люди в его возрасте. Ну так вот. По Лондону разнеслась молва, что он соблазнил и обесчестил молодую девушку – из хорошей, но не знатной семьи. Она забеременела. Пошла к Йену и рассказала ему об этом в надежде, что он женится на ней. Он над ней посмеялся и прогнал прочь. Несчастная пошла к реке, протекающей через поместье графа Деннистона, и утопилась.

– Бедняжка, – на глазах Шайны появились слезы. – Теперь понятно, почему лорд Деннистон не хочет видеть Йена.

– И не только поэтому, – сокрушенно добавила леди Саттон. – Отец девушки поклялся отомстить за нее. Вместе со своим братом он подстерег Йена однажды ночью, когда тот возвращался в имение из Лондона. Они жестоко избили его и поклялись, что этот мерзавец никогда больше не сможет ни одну девушку сделать несчастной. Они попытались… – леди Саттон деликатно кашлянула. – Попытались кастрировать его. Ты понимаешь?

Щеки Шайны вспыхнули. «Они достигли своей цели», – подумала она.

Леди Саттон тем временем продолжала:

– Йен подал в суд на отца погубленной им девушки и на его брата. Он сделал это вопреки воле лорда Деннистона. Их судили и приговорили к повешению. У Йена была возможность спасти им жизнь. Он мог посчитаться с их горем и просить суд смягчить наказание, тем более что сам был всему виной. Но он не сделал этого. Их казнили, а лорд Деннистон отрекся от Йена.

Шайна в ужасе оцепенела, не в силах воспринять все услышанное. Словно сквозь туман до нее доносился дальнейший рассказ леди Саттон:

– Йена выгнали из семьи. Все, что он получил, это скромное наследство, полученное им от бабушки по материнской линии. Чтобы сводить концы с концами, он пошел учиться на врача…

Шайна кивнула с отсутствующим видом. Она знала, что Йен учился на врача. Не знала она только того, что предметом его медицинских исследований был поиск лекарства от импотенции. Да, Йен не захотел спасти жизнь своим обидчикам, но они все-таки добились своего, заставив Йена провести остаток жизни в аду.

– Отец так и не простил его? – спросила Шайна. – Так и не хочет ничего знать и слышать о нем?

Леди Саттон отрицательно покачала головой.

– Нет. Ни отец, ни брат. Никто не собирается его прощать. И никто не хочет его видеть у себя – никто во всем Лондоне.

– Я тоже не хочу видеть его, – прошептала Шайна, с ужасом вглядываясь в свое беспросветное будущее. Впереди – только мрак. Мрак и одиночество.

Леди Саттон наклонилась и взяла Шайну за руку.

– В Лондоне многие, очень многие хорошо помнят твоих родителей, дорогая. И многие хотели бы видеть тебя. Но они не могут приглашать тебя одну, без мужа, и не могут прийти сюда. – Она неожиданно улыбнулась. – А я решила, что могу. И ты – приходи ко мне, а я постараюсь в этот день собрать у себя твоих прежних друзей.

– Но я не хочу, чтобы вы рисковали из-за меня своей репутацией, – возразила Шайна.

– О моей репутации не беспокойся, – ответила леди Саттон, вставая со стула. Она еще раз улыбнулась, накидывая на плечи плащ. – Ну, мне пора идти.

Шайна проводила гостью до двери, и леди Саттон на прощание нежно прижала ладонь к щеке Шайны.

– Мы вскоре увидимся.

Она поцеловала Шайну, взметнула буйной гривой огненных волос и исчезла за дверью, в туманной и слякотной лондонской ночи.

Застучали, удаляясь, колеса экипажа. Послушав немного их исчезающий, тающий звук, Шайна вернулась в дом. Прошла в гостиную и присела на стул – тот самый, на котором сидела леди Саттон.

Еще недавно она думала, что попала в ситуацию, хуже которой не бывает. Как бы не так! Еще как бывает! Йен оказался изгоем, паршивой овцой, и, выйдя за него замуж, она и сама стала такой же: неприкасаемой.

– Миледи? – Перед нею возник Йетс с серебряным подносом в руке. – На ваше имя пришло письмо.

– Благодарю вас, – ответила Шайна, протягивая руку к конверту. – Если еще кто-нибудь придет, – она имела в виду мужа, – скажите, что я уже легла.

Йетс молча поклонился.

Шайна поднялась наверх, в свою спальню, где неяркое пламя камина безуспешно боролось с темнотой и сыростью ночи, плотным плащом окутавшей Лондон.

По надписи на конверте Шайна поняла, что письмо – от Ребекки. Она вздохнула и сломала сургучную печать. Сердце ее бешено забилось, как только она развернула лист бумаги: первым словом, которое выхватили ее глаза, было «Габриель».

Шайна тут же, не читая, сложила исписанный лист. Ей не хотелось ничего знать о Габриеле. Ей не хотелось читать жалобы и извинения Ребекки. Ребекка лишилась своего жениха. Ничего! Бог даст, найдет другого! Что она может знать об истинном несчастье? Что она понимает в рухнувших надеждах? Помолвка расстроилась – тоже мне трагедия! А что бы сказала ее кузина по поводу брака с человеком, которого не любишь? С человеком, которого, как выясняется, ни один порядочный горожанин и на порог к себе не пустит? И что бы сказала Ребекка по поводу одиночества, когда ты чувствуешь себя узницей в собственном доме и знаешь, что никто не придет, не позвонит в дверной колокольчик? И только слуги – твои собеседники и слушатели, потому что тебя угораздило стать женой человека, повинного во многих смертях: в смерти юной девушки… ее нерожденного ребенка… ее отца… ее дяди…

Шайна выдвинула ящик туалетного столика и бросила в него письмо. Может быть, она и прочитает его, но после… после…

А может быть, не станет его читать никогда.

Ребекка, Габриель, Виргиния – все это осталось далеко позади, в прошлом. Зачем вспоминать его, зачем ворошить, зачем бередить старые раны?

И свежих хватает.

В висках запульсировала, забилась боль.

Она росла, ширилась, разливалась по всему телу.

Шайна позвонила горничной, разделась с ее помощью и забралась в огромную, холодную, пустую постель.