Неустановленное лицо

19

Я перевернул страничку, чтобы отдать ее Северину, и оторопел. Печатный текст кончился. Дальше шли какие-то каракули от руки. Первые мгновения я пытался вчитаться, понять хоть что-нибудь, но тщетно. Невозможно было различить с уверенностью ни одной буквы, не говоря уж о том, чтобы сложить из них слова.

– Ну, что там у тебя? – недовольно поинтересовался Северин, заглядывая мне через плечо.

– Абракадабра какая-то, – честно ответил я.

– Н-да, – протянул Стас, рассматривая листок, – абракадабра не абракадабра, а скоропись наверняка. Она ведь, кажется, секретарем в суде одно время была?

– А зачем ей это... – начал было я, но замолчал, уже догадавшись. Ольга печатала, как обычно, в редакции. Видимо, вечера в пятницу ей оказалось мало, и она продолжала дома в субботу – от руки.

Северин с нескрываемой досадой пролистнул рукопись и швырнул ее на стол.

– Графоманка чертова! Это ж надо – десять страниц, а информации ни на грош! Продолжение следует...

– Ну, знаешь, Стасик, – вступился я, – она же все-таки не справку для нас писала... Давай лучше думать, что нам с этим делать. Как считаешь, можно ее писанину расшифровать?

Он пожал плечами.

– Можно-то можно. Весь вопрос – когда? Сегодня пятница. Надо срочно, пока рабочий день не кончился, тащить это в НТО, к почерковедам. И просить Комарова, чтоб звонил ихнему начальнику. А то, боюсь, в понедельник нам с тобой будет уже не очень интересно, что здесь написано.

Стас глянул на часы и присвистнул:

– Нам вообще надо торопиться, если мы хотим этого Кошечкина прямо на вокзале перехватить. Кстати, как мы его узнаем-то?

Мы стояли в горловине перрона. Поток приехавших и встречающих уже иссякал, когда у Ани Кошечкиной, за которой мы специально заехали к ней на работу, вдруг напряглось лицо и она на секунду перестала теребить концы платка. Мы честно объяснили ей, что всего лишь хотим поговорить с ее мужем, но она, безусловно, нам не поверила.

– Вот он, – сказала женщина обреченно. Валерий, молодой плечистый мужик, с открытым лицом, курносый и веснушчатый, совершенно, между нами, не похожий даже на бывшего наркомана, тоже увидел жену, удивленно и вместе с тем радостно улыбнулся и на ходу раскинул руки, в одной из которых держал плащ, в другой – небольшой чемоданчик. В следующее мгновение по лицу жены он угадал, что что-то неладно, а потом увидел нас.

– Вот, Валерий, – ломким, как первый ледок, голосом сказала она. – Товарищи из милиции.

Взгляд у Кошечкина потух, глаза сузились, даже курносый нос, кажется, заострился.

– Понятно... – протянул он. – А я-то думаю, что за торжественная встреча. Ну пошли. – И спросил у Северина: – Чемодан мой сами понесете?

– Еще чего! – удивился Стас и, с досадой глянув на Аню, произнес убедительно: – Вы, видно, нас не поняли. Мы хотим с вами кое о чем поговорить. Это много времени не займет.

– Ага, – понимающе кивнул Кошечкин. – Лет пять, не больше. Куда идти-то?

В железнодорожном отделе милиции нам нашли свободную комнату. Валерий вошел, оглянулся, положил чемодан на стол крышкой вверх, сел на стул и сказал потерянно, опустив голову:

– Давайте, зовите понятых.

Мы с Севериным глядели друг на друга, ничего не понимая. Наконец я спросил:

– Что у вас в чемодане? Кошечкин криво усмехнулся.

– Сами небось знаете, раз приехали...

– Вот что, – решительно сказал Стас. – Нет у нас времени. Открывай.

Валерий нехотя поднялся, расстегнул “молнию”, откинул крышку. Поверх тренировочных штанов, мятой рубашки, нескольких трусов и маек вперемешку с электробритвой и журналом “Юность” лежало около сотни, наверное, небольших керамических прямоугольников с торчащими в разные стороны проводками.

– Что это? – нетерпеливо поджав губы, поинтересовался Северин.

– Как “что”? – поразился Кошечкин. – Резисторы...

И тут его словно прорвало.

– Ведь я ж его просил, я ж его умолял, – чуть не плача закричал он. – Не посылай ты меня на такое дело! Хватит, мало мне, что ли? Повидал теплые края!.. Нет! Тебе, говорит, честь завода не дорога, тебе, говорит, производство наше до фени, у нас, говорит, опытная, линия стоит, у нас, говорит, план уже не горит, а тлеет... Эх!.. – махнул он рукой и отвернулся, сказав глухо: – Как был дурак, так, видно, и остался.

Стас подошел к чемодану, потрогал кончиком пальца один из проводков.

– Где вы их взяли?

– Известно где... – с тоской ответил Кошечкин. – Помыкался там с неделю в ихних канцеляриях, а потом надоумили добрые люди: за шесть бутылок водки вынесли мне прямо через проходную два полных кармана...

– Так-с, – подвел итоги Северин и захлопнул крышку чемодана. – А ведь мы вас не за этим искали. Нам надо с вами поговорить про одного вашего старого знакомого. Яропов Илья, помните такого?

– Пиявка? – с изумлением повернулся к нам Кошечкин. – Да я про него и думать забыл!

– Самое время вспомнить, – заметил Стас. Через сорок минут я захлопнул свой блокнот.

– Спасибо, – сказал Кошечкину Северин, крепко пожимая ему руку.

– Ас этим что? – растерянно поинтересовался тот, кивая на чемодан.

Стас недоуменно пожал плечами. А я предложил:

– Набери-ка номер этого своего шефа. Кто там у вас?

– Начальник отдела снабжения, – ответил Валерий, снимая трубку. – Алло, Иван Тимофеевич, это я...

Мембрана работала хорошо, и мы все ясно услышали рокочущий начальственный басок:

– Привез?

Северин перехватил трубку.

– Иван Тимофеевич, день добрый, капитан Северин из уголовного розыска беспокоит. Тут вот у вашего товарища в портфеле лежит некоторое количество... э... резисторов. Вы посылали его именно за ними?

Была пауза. Потом последовал уверенный рокочущий ответ:

– Товарища Кошечкина посылали выбить для нашего предприятия фонды на эти резисторы. Никто не уполномочивал его добывать их, так сказать... в натуральном виде.

– Не уполномочивал? – переспросил Северин.

– Нет, – твердо ответили ему.

Валерий Кошечкин слушал, вжав голову в плечи.

– Но без этих резисторов действительно стоит линия? – продолжал заинтересованно расспрашивать Северин.

– Стоит, – вполне по-человечески вздохнули на том конце провода.

– Тогда последний вопрос, Иван Тимофеевич: вам честь завода очень дорога?

– Что? – крякнула трубка.

– Ничего, – ответил Северин и тихонько положил ее на рычаги. – Собирай манатки, – повернулся он потом к Кошечкину, – и дуй отсюда. За помощь спасибо. А завтра начинай искать другую работу. Эта тебе не подходит.

И вот мы снова – в который раз! – сидим напротив друг друга в балакинском кабинете. На столе перед нами два пухлых тома яроповского дела. Но если верить Диме (а верить ему, безусловно, надо), нас может интересовать здесь лишь самый первый документ. А именно, рапорт о том, как в одну прекрасную ночь был накрыт притон Пиявки.

Будем говорить прямо, тогда, семь лет назад, наши коллеги поработали неважно. В рапорте это даже не приходится читать между строк. Есть и виновник – тот самый участковый предпенсионного возраста. Бесшумно проникнув под утро в квартиру, предводительствуемые им (как знатоком местности) оперативники заблудились в огромном коммунальном коридоре, в темноте вломились не в ту дверь, разбудили соседей. Под шумок кто-то вырубил пробки, и, как предполагается, часть посетителей заведения успела смыться через знакомый нам, но, увы, неведомый участковому черный ход.

На месте, кроме хозяина, остались всего трое. Да и то сказать – на месте! В соседней пустующей комнате, из которой одни жильцы уехали, а других еще не заселили, двое мужчин играли в карты при свечах. Женщина, вернее, молоденькая девушка спала тут же, на брошенном в угол старом матрасе и проснулась только, когда в комнату вошли с фонарями. По заключению экспертизы, все задержанные находились в различных стадиях наркотического опьянения. Но поскольку наркотиков при них обнаружено не было, их утром отпустили. В дальнейшем, на следствии и на суде, давая свидетельские показания, они повторяли в общем одно и то же: у Яропова в квартире бывали, друг с другом, а также с другими посетителями притона знакомы только в лицо, если и приходилось употреблять наркотики, так лишь те, что предлагал Пиявка...

– Я вот тут подсобрал кое-какие данные на этих трех задержанных, – скромно сообщил Балакин, вынимая из ящика стола листок бумаги. – Номер первый некто Кострюмин Валентин Анатольевич, 1946 года рождения, дважды судимый, оба раза за кражи личного имущества. Судя по манере изложения на допросах – натуральный вор-рецидивист. “Гражданин начальник” и все такое прочее. В момент задержания инвалид второй группы, психбольной. В 1983 году скончался в токсикологическом отделении больницы Склифосовского от острого отравления наркотическими веществами.

– Бедняжка, – пробормотал Северин.

– Номер второй, – продолжал Дима, – Данилевский Виктор Павлович, 1951 года рождения, член московского групкома графиков, фотограф. На момент задержания не судимый. Этот не чета первому – интеллигент! Все объяснения писал собственноручно и довольно грамотно, да еще со всякими вывертами: “учитывая вышеизложенное”, “считаю долгом сообщить уважаемым органам”, “см. выше” и так далее. Поскольку ничего больше для его характеристики нет...

– Есть, – между прочим вставил Северин, но Балакин не остановился, только брови приподнял в знак того, что воспринял информацию, и продолжал:

– ...то я эти выраженьица выписал: авось пригодится! Если, конечно, не считать характеристикой членство в этом групкоме, где в те времена, по-моему, чуть не половина московского преступного мира состояла. Но и того, что по сведениям с бывшего места прописки в 1981 году он осужден к шести годам сразу по трем статьям: мошенничество, хранение огнестрельного оружия и оказание сопротивления при задержании...

– Ну это не характеристика! – махнул рукой Стас, а я спросил:

– Не маловато для такого букета? Балакин пожал плечами.

– Я послал своего паренька в нарсуд за этим “делом”. Должен скоро привезти.

– И где этот Данилевский сейчас?

– Запрос в колонию я отправил, но ответа пока, естественно, нет.

Как всегда, Балакин был четок, пунктуален, профессионален. Не зря наше начальство давно поговаривает о том, чтобы перетащить его в управление.

– И наконец, как любит говорить наш друг Северин, – тут Дима тонко улыбнулся, – последняя маленькая деталь. Третий задержанный, вернее, задержанная – Салина Александра Игоревна, 1962 года рождения, выпускница средней школы, на момент задержания нигде не работавшая...

– Ну что ж, все ясно! – хлопнул ладонью по столу Стас, а Балакин снова приподнял брови:

– Поделитесь, братцы...

– Говорили мы с этим Кошечкиным... – начал я.

– ...пробивным пареньком... – вставил неугомонный Северин.

– Он Салину опознал по фотографии – мы у нее в квартире нашли и старые, семилетней давности. Говорит, довольно часто встречал ее у Пиявки, и всегда она была не одна, а с человеком по прозвищу Луна. Он в основном благодаря этому Луне ее и запомнил. Яркая личность: игрок, да при этом еще из деловых. Кошечкин говорит, там в разговорах все мелькало: бега, бильярд, чеки, валюта, доски, камушки... Он от него старался подальше держаться. А что до девчонки, то она за этим Луной ходила как собачка на веревочке. У Кошечкина вообще впечатление, что она и покуривать начала, и на иглу села только тут, у Пиявки. Он даже однажды слышал случайно, как Пиявка Луне сказал недовольно: дескать, что ты ее сюда таскаешь, молодая больно, пришьют вовлечение, а она нас всех заложит по глупости. Ну а Луна отвечает: не боись, говорит, пока я жив, не заложит. Она, говорит, меня любит больше жизни, а боится больше смерти. Она, говорит, у меня вот где вся – и кулак показал.

– Луна – это Данилевский, – уверенно сказал Северин.

– А почему не второй, как его, Кострюмин? – главным образом по привычке спорить с ним тут же возразил я.

Стас только плечами пожал, показывая, что считает мой вопрос вполне риторическим, а Балакин тяжко вздохнул и что-то пометил у себя на столе.

– Сейчас отправлю людей искать их фотографии...

– Если это Луна, то считайте, что мы нашли убийцу, – стоял на своем Стас.

– Убийцу Салиной, – уточнил на всякий случай я. – А ты уверен, что это нам что-нибудь даст в плане Троепольской?

– Не уверен, – честно ответил Северин. – Поэтому набери-ка номер Гужонкина, пусть поразузнает у своих дружков, как там дела с этой клинописью.

Гужонкин в свойственной ему манере не говорил, а пел:

– Приезжайте, мои дорогие, приезжайте, мои хорошие! – И добавил суровой прозой: – Тут на вас лучшие силы пашут, не разгибая спины.

– И когда допашут? – поинтересовался я.

Но Гужонкина уже кто-то куда-то отвлекал от телефона.

– Приезжайте, – успел крикнуть он, – я тут начал читать – не оторвешься. Агата Кристи! – и бросил трубку.

Когда мы подъехали к управлению, Северин сказал не терпящим возражений тоном:

– Я – в НТО, ты – к Багдасаряну. Встречаемся у нас. Но я и не собирался возражать, хоть мне тоже не терпелось увидеть самому расшифрованную рукопись Троепольской. Часы показывали половину шестого. Вечер пятницы. Заканчивался первый из трех дней, отведенных нам на поиски пропавшей журналистки. И дело, разумеется, было не только, да и не столько в амбициях нашего начальства. Просто с каждым днем шансы найти ее живой стремительно уменьшались.

Багдасарян сидел за столом у себя в небольшом запроходном кабинетике и писал. Писать – участь любого сколько-нибудь значительного руководителя в нашей системе. Чем выше начальник, тем большую гору бумаги перемалывает он ежедневно. Увидев меня, Леван с наслаждением отбросил авторучку.

– Три раза тебе звонил! – воскликнул он. – Счастливый человек, в кабинете не сидишь, гуляешь на свежем воздухе!

Я не стал возражать, рассказывать, как именно я гуляю, тем более, что самого Левана только недавно перевели на эту должность из старших оперов. Просто жалобы на судьбу входят в его манеру разговаривать.

– Слушай, она же проститутка, знаешь? – возмущенно воскликнул он, от вступления переходя к делу.

– Знаю, – успокоил я его. Но Багдасарян успокаиваться не хотел. Он тряс головой и цокал языком. Его тонкая восточная душа не могла смириться с тем, что есть женщины, которые за деньги продают самое дорогое, что у них есть.

Наконец он протянул мне два скрепленных между собой листа бумаги.

– Кличка у нее Шу-шу. Здесь кое-какие ее связи. Кое-какие, – подчеркнул он. – Ты ж понимаешь, дорогой человек, проститутка – не домохозяйка, ее знакомых на одном листке не уместишь. Тут только те, что по нашей части. А это такой народ... – он снова огорченно поцокал языком. – Просто так ни о чем с тобой говорить не станут.

Разве только с поличным возьмешь... И то под протокол – ни-ни!

Он поднялся со своего места, развернул в мою сторону, как боевое орудие, свой похожий на рулевое весло нос и оперся о поверхность стола костяшками пальцев, словно собирался произнести речь. Так и оказалось на самом деле.

– Вот результат: раньше кричали – нет наркомании, нет наркоманов! Теперь взялись за алкоголь, кричат – есть наркомания, есть наркоманы! Теперь говорят: давай, Багдасарян, борись! А как бороться, не говорят. Ведь это не просто наркоманы – это ж люди-граждане. Да еще к тому же больные! Их доктора лечить должны. А что Багдасарян должен делать? Багдасарян должен так делать, чтоб этим наркоманам негде было наркотик купить! Раньше как бывало? Задержали его с поличным, спрашивают: где взял? Он говорит: на улице нашел! Ах, на улице, говорят? Очень хорошо, говорят! Получи три года, принудлечение и привет, говорят! Нет наркомании, – Леван выразительно развел руками, – есть отдельный наркоман. Эх, сколько времени упустили, потеряли!

Он вдруг сник и сел на место, отдуваясь, как после жаркой схватки с невидимым врагом. Потом продолжал, неожиданно ухмыльнувшись:

– Я тут имею, конечно, кое-какую информацию. Эта твоя Шу-шу наркоманочка со стажем. И вот в той компании, где она крутилась, последнее время тревожный симптом обнаружился. Сухой морфин...

Я аж весь вперед подался, но Леван все с той же ухмылочкой предупреждающе поднял руку.

– Погоди со стула падать, дорогой человек. Я ж потому и говорю, что ты у меня в прошлый раз морфином интересовался. Значит, так, – Багдасарян поудобней устроился на стуле и завел глаза к потолку, – задержали мы три дня назад одного ягненочка... – Но тут же он сам себя поправил, досадливо щелкнув пальцами: – Э, в том-то и дело, что задержали, да не мы. Участковый, понимаешь, бдительность проявил: тот у него на территории квартиру без прописки снимал. Пришел с проверкой документов, а ягненочек-то под кайфом! Ну, туда-сюда, дальше сам понимаешь. Нашли при нем пакетик – десять граммов сухого морфина. Отправили мы этот морфин на экспертизу, и вот только сегодня получили ответ...

– Леван порылся среди бумаг у себя на столе, вытащил несколько листочков. Еще раз просмотрел их, словно боялся ошибиться, и сообщил:

– Похоже, этот морфин не промышленного производства.

Я слушал, напряженно прикидывая, чем это может быть полезно нам. Предположим, те крошки из плаща Троепольской и то, что мы нашли в квартире Салиной, – того же, так сказать, самогонного происхождения. Это всего лишь гипотеза, это еще экспертиза должна установить, но предположим. Что это нам дает?

– Леванчик, нельзя поподробней про ягненочка? – попросил я.

Багдасарян тяжко вздохнул.

– Можно... Крол Леонид Федорович, двадцать семь годков молодцу. Нигде не работает. То есть где-то он там числится, но это, сам понимаешь, фикция. Колоться начал лет с двадцати. Сейчас, по-моему, уже полуфабрикат для крематория. Дважды принудительно лечился. В перерывах спекулирует чем придется, в основном по мелочи. Только чтобы хватало на кайф. Семьи нет. Отец умер, мать жива, вся седая от него. В общем, светлая личность...

– Ну а как он мог быть связан с Шу-шу? Леван выдвинул ящик стола, вытащил потрепанную записную книжку.

– Это его. Смотри, открываем на букву Ш. Видишь цифры?

Цифр было девять, они располагались в три строчки, между строчками стояли знаки “плюс”, внизу был подведен итог. Я не видел в этой арифметике никакой прямой связи с Салиной.

Багдасарян ухмыльнулся.

– На итог не смотри. Убери первую цифру и последнюю, потом прочитай их сзади наперед – получишь телефон своей Шу-шу. Примитивный камуфляж! Но это означает, что у них были деловые отношения. Причем такие, которые он афишировать не хотел.

– Десять граммов сухого морфина – уже не мелочь как будто? – неуверенно спросил я.

– В том-то и дело! – азартно поддержал Леван. – У Крола таких денег отродясь не бывало. Потому мы и думаем, что он мог получить наркотик на комиссию, для распродажи. А это говорит, что источник где-то близко, между ним и Кролом совсем немного рук, понимаешь?

– Сам он, конечно, молчит? – уточнил я на всякий случай.

– Почему молчит? – невесело усмехнулся Багдасарян. – Дает чистосердечные показания. Купил на Черемушкинском рынке у незнакомого человека. Даже приметы называет. В подробностях... А больше ему говорить с нами не о чем. Понимает, бандит, что сбыт мы ему уже вменить не сможем, нет доказательств. А раз нет – он так и так получает за хранение свои три года, ни больше ни меньше...

Я сочувственно покивал головой. Впрочем, сочувствовать в равной мере можно было и мне. Связи Салиной – это, конечно, хорошо, но на их разработку уйдет немало времени, которого у нас нет. К тому же еще и неизвестно, куда они, эти связи, приведут, и приведут ли вообще. Если Балакин прав, и Салину убили из-за крупной партии сухого морфина, нам нужен непосредственно сам источник.

– А у тебя есть какие-нибудь предположения насчет того, кто этим может заниматься? – спросил я без особой надежды.

– Только предположения и есть, – ответил Багдасарян, как мне показалось, неохотно. – Вот ты меня спрашивал, нет ли у них мест, где они собираются. Наметилось тут одно. Пока не хочу говорить, чтоб не сглазить. Если повезет, в конце той недели проведем небольшую операцию, будет сразу много новой информации, глядишь, и тут что-нибудь определится...

– Леванчик, дорогой, – сказал я просительно, – нам до конца недели ждать нельзя, у нас срок до понедельника, – я выразительно ткнул пальцем в потолок. – Дай сейчас, что знаешь.

Багдасарян неодобрительно поджал губы, покачал головой.

– Вам дашь, вы мне всю малину испортите. Я умоляюще прижал руки к груди.

– Видишь, какая штука, – неохотно начал Леван. – Морфин получают из опия. Но вот вопрос: зачем делать морфин, если можно употреблять прямо опий? Ты скажешь: морфин дороже – и будешь прав! Из десяти граммов опия можно получить три грамма морфина, а стоит он в пять, а то и в семь раз дороже. Получается – что? Правильно, прибавочная стоимость! Но как мы с тобой знаем, чтобы получить прибавочную стоимость, надо вложить, во-первых, капитал, во-вторых, труд, а в-третьих, желательно иметь кое-какое оборудование.

Багдасарян встал из-за стола и, войдя в роль лектора, слегка ссутулившись, заложив руки за спину, прохаживался передо мной туда-сюда.

– Возгонка морфина из опия в домашних условиях процесс очень непростой, сам понимаешь; из-за трех, десяти, даже пятидесяти граммов заводиться нет смысла. А чтобы получить хотя бы килограмм, нужно как минимум несколько кило опия. Это ж колоссальная сумма, понимаешь? Значит, тут какая-то сволочь решила вложить капитал, чтобы заработать денежки. Но я тебе говорю, здесь одного капитала мало. Нужен еще человек, который умеет это делать, и нужна аппаратура.

Леван в задумчивости остановился, качаясь с пятки на носок.

– Ну, ну... – нетерпеливо подстегнул я его. Он почесал в затылке и произнес, обреченно:

– Ох, напортачите вы мне... – И продолжал: – Так вот, кто вложил деньги, я не знаю. Даже не предполагаю пока. Я и про то, кто непосредственно занимается производством, тоже не знаю. Я только и знаю, что есть человек, который мог бы им заниматься. А больше ничего.

– Кто? – нетерпеливо спросил я, открывая блокнот.

– Записывай, – махнул рукой Леван. – Гароев Артур Николаевич, тридцать восемь лет. Кличка – Кобра, это из-за очков, а еще, наверное, потому, что у него лицо такое противное, удлиненное. Ну это не суть важно. А важно, что он по образованию химик, говорят, даже неплохой. Работал в каком-то НИИ, сейчас не помню в каком, натаскал оттуда разных колб и оборудовал у себя дома целую лабораторию. Гнал из эфедрина перветин, для себя и на продажу. Мы это дело прекратили...

– И что с ним сейчас?

– Хороший вопрос... – вздохнул Багдасарян. – Я тебе говорил: перветин – это такая дрянь... От нее у людей изменение личности происходит. Все симптомы, как при шизофрении. И никто потом не может сказать, то ли он перветином стал колоться оттого, что был шизиком, то ли он шизиком стал оттого, что перветином кололся... В общем, лечили его принудительно года два, а потом выпустили.

Я открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но Багдасарян меня опередил:

– Сегодня мои ребята уже наводили справки, аккуратно, через участкового. Кобра дома не живет, появляется крайне редко...

Когда я открыл дверь в нашу комнату, Северин заканчивал с кем-то говорить по телефону. Расшифрованная рукопись Троепольской лежала перед ним на столе.

– Читай быстро, – сказал он, кладя трубку. – Через пятнадцать минут нас ждет Комаров. Звонил Балакин, ему привезли “дело” Данилевского, там есть его кличка. Это Луна. И еще. Пришел ответ на наш телекс из колонии. Данилевский четыре месяца назад освобожден условно-досрочно. В настоящее время местонахождение неизвестно.