Неустановленное лицо

6

Участковый из отделения, широкоплечий краснолицый парень с погонами лейтенанта, ждал нас на лавочке возле подъезда, где жила Троепольская. Рядом сидели еще двое пожилых мужчин – понятые, о которых мы просили его по телефону. Задрав голову, Северин осмотрел дом, девятиэтажную кирпичную махину, словно надеялся по каким-нибудь признакам угадать окно, отмеченное печатью трагедии.

– Какой этаж?

– Третий.

– Ну пойдем потихоньку, все равно вместе в лифт не влезем. Соседи дома?

– Соседка, – ответил участковый. – Я ей звонил, предупреждал.

“Троепольская – 1 зв. Лангуевы – 2 зв.”, – прочитал я на двери. Третья фамилия, которой причиталось “3 зв.”, была вымарана. Участковый поднял руку и нажал на звонок два раза.

Неторопливые шаги с пришлепом послышались за дверью, и нам открыла высокая, худощавая, обликом похожая на воблу женщина в длинном стеганом халате неопределенно-линялого цвета. Дым от сигареты, задвинутой в самый угол рта, лез ей в глаза, и, разглядывая из полутемного коридора нашу компанию, она щурилась и морщилась.

– Куда это столько вас? – недовольно поинтересовалась вобла, обращаясь, впрочем, только к участковому.

– Это я вам звонил, Нина Ефимовна, – ответил тот и показал на нас: – Товарищи из уголовного розыска.

Она посторонилась, сказала, цедя слова сквозь сигаретный дым:

– Проходите... Насчет Ольги, что ли? – И добавила иронически; – Долгонько раскачивались!

Не знаю, как Северин, а я слегка оторопел. Вобла тем временем продолжала все так же неторопливо:

– Сразу к ней пойдете? Тогда вот ее дверь. А если сначала меня будете опрашивать... допрашивать или как у вас это называется? – Она засмеялась сипловато, а потом закашлялась. – Тогда на кухню пойдем, К себе не приглашаю, не прибрано, на бюллетене я.

Не дожидаясь ответа, она повернулась к нам спиной. Мы с Севериным переглянулись, причем Стас недоуменно потряс головой, и пошли следом.

В кухне она походя швырнула окурок в консервную банку на плите (он пустил слоистый дымок и подспудно раздражал меня в течение последующего разговора, пока не погас). Уселась на табуретку спиной к окну, закинула ногу на ногу, так что халат разъехался почти неприлично, и строго спросила:

– Так что, допрыгалась наша Оленька? Никакого сочувствия к “Оленьке” я в ее словах не уловил.

– А почему вы решили, что допрыгалась, Нина Ефимовна? – ненатурально бодренько отозвался Северин, усаживаясь напротив нее. Я остался стоять в дверях, участковый и понятые толклись за моей спиной.

– Да тут полной идиоткой надо быть, чтобы не решить, – оскалилась Лангуева, достала из кармана халата новую сигарету, прикурила и снова закашлялась. Она вся зашлась прямо-таки в этом сухом лающем кашле, почти согнулась пополам и вдруг выбросила в мою сторону худой длинный палец с остро отточенным ногтем. – А ведь я... звонила вам... звонила... предупреждала...

– Кому вы звонили, Нина Ефимовна? – участливо спросил я и тут же понял, что показывает она не на меня, а на возвышающегося за мной краснощекого лейтенанта.

– Мне? – изумился тот. Лангуева наконец прокашлялась.

– Вам или другому – какая разница? – раздраженно ответила она. – В милицию звонила!

Северин легонько прихлопнул ладонью по столу.

– Так. Давайте по порядку. Когда и зачем вы звонили в милицию?

– Когда звонила? Да позавчера! Сразу, как случилось, так и звонила.

– Что случилось? – терпеливо спросил Северин.

– Как “что случилось”? – поразилась она. – Ну и порядок у вас там, в милиции! Неужто вы никогда не фиксируете, когда вам граждане звонят с сигналами?

– Фиксируем, Нина Ефимовна, конечно, фиксируем, – успокоил ее Северин, оборачиваясь вопросительно к участковому. Тот смущенно пожал плечами:

– Первый день после отпуска. Не в курсе пока еще...

– Вот! – торжествующе воскликнула Лангуева, – Он не в курсе! А Ольга-то жива, нет?

– Не жива, – коротко ответил Северин. И снова попросил: – Давайте по порядку. Что же случилось, после чего вы звонили в милицию?

– Допрыгалась, значит, – пробормотала вобла себе под нос. – Так я и думала. – И совершенно без всякого перехода начала: – Позавчера вечером, часов около восьми звонок в дверь. Один. Не к нам. Я, честно вам скажу, не любительница бегать открывать Ольгиным дружкам-приятелям, поэтому сижу у себя в комнате. Через некоторое время два звонка. Ну, думаю, нахал! Если тебе Ольга нужна, подождешь у дверей. Я-то сама никого не ждала, у меня все знакомые – люди приличные, сначала по телефону договариваются. И вдруг слышу – ключ в замке поворачивается! Вот это, думаю, новости! Выскакиваю в коридор и вижу его.

– Кого? – не выдержал Северин.

– Да откуда ж я знаю! – раздраженно ответила Лангуева. – Первый раз в жизни его видела! Перепугалась, конечно, маленько, но спрашиваю: “Вы к кому?” А он заявляет: дескать, Ольгин брат двоюродный и Ольга дала ему ключи, попросила вещи кое-какие забрать. А сам, подлец, зыркнул глазами по коридору и берется за ручку нашей двери – не той, откуда я вышла, а другой, у нас тут с мужем две комнаты. Ну я с испугу и ляпнула: это не ее дверь! А он: ах, извините, перепутал! Поворачивается к Ольгиной, ключ в замок вставляет и открывает...

Я услышал, как шумно вдруг задышал за моей спиной участковый.

– А вы?

– Что я? Бросилась к себе и заперлась. Думала, начнет рваться, буду в окно кричать.

– Значит, вы сразу догадались, что это не Ольгин брат?

– Да куда там! С такой рожей... Небритый, куртка грязная, штаны тоже...

– Погодите, – остановил я ее. – Про внешность поговорим отдельно. Пока, что вы делали потом.

– Когда он ушел...

– Еще раз извините, сколько времени он пробыл в комнате?

– Ну... Минут пять, десять. Да что я, засекала?! В общем, когда он ушел, дверь, значит, хлопнула, я подождала еще, а потом сразу к телефону, в 02 звонить. Приехали двое. Покрутились тут, замки понюхали, дверь подергали. Один спрашивает: может, правда, брат? И уехали. Эх вы... – снова укорила она участкового.

– Да я здесь при чем? – не выдержал лейтенант. Северин развернулся ко мне, я понимающе кивнул.

– Где телефон, говорите? В коридоре?

– И вот еще что, – уже набирая номер, слышал я, как Стас говорит участковому, – нужен хороший плотник.

– Плотник есть, – отвечал тот. – Сергей Макарыч, инструмент захватил?

– Захватил, – отвечал один из понятых, и я оценил предусмотрительность участкового.

– Хорошо, – сказал Северин. – Но до, приезда эксперта к двери не подходить. А вот теперь, Нина Ефимовна, давайте поговорим о том, как он выглядел.

Составлять словесный портрет по показаниям одного свидетеля дело не слишком надежное. Я заметил, что мужчины вообще чаще всего запоминают максимум одну-две детали, женщины больше, но ненамного. И еще странно: одежду люди почему-то описывают гораздо точнее, подробнее и охотней, чем лица. Бывает и такое: свидетель уверяет, что преступник у него перед глазами, узнает его из тысячи, а портрет нарисовать не в состоянии. Нина Ефимовна Лангуева оказалась свидетелем явно выше среднего уровня.

– Значит, сначала одежда, – начала она. – На нем была куртка такого, знаете, болотного цвета, в каких за грибами ходят, брезентовая, с капюшоном. Грязная и, мне, показалось, рваная.

– Рваная – где именно?

– Не помню... Но ощущение почему-то осталось, что рваная. А, вот! Пуговицы на ней были как-то пообдерганы, будто их с мясом повыдирали, я запомнила: ни одной пуговицы на куртке не осталось. Под курткой... Рубашка какая-то, кажется, в клетку, а точнее не скажу. Вот штаны были черные, дешевые и очень уж грязные, в пятнах все.

– В каких пятнах, не помните?

– Ну, не как у маляра, конечно. А просто вид был такой, что это рабочая одежда. На ногах кеды или спортивные тапочки, тоже замызганные. Вроде все.

– Больше ничего не припомните? Сумки у него не было? Вообще чего-нибудь в руках он не держал?

– Нет. Не помню...

– Ладно. Спасибо и на этом. Нина Ефимовна, а лицо его вы не запомнили?

– Лицо-о, – протянула растерянно Лангуева. – Что значит, “запомнила”? Узнать – узнаю, наверное.

– А какие-нибудь детали? Вот вы сказали, кажется, он был небрит?

– Да. Усы у него, вот! Как же я про усы забыла! Черные усы!

– Густые?

– Довольно-таки. Но так, не запорожские, естественно.

– Нос?

– Уж больно вы много от меня хотите! – усмехнулась она. – Я и слов-то не знаю, чтоб описывать!

– А я вам помогу, – азартно предложил Северин. – Какой нос: тонкий или мясистый? Крылья носа? Ноздри, вспомните ноздри – большие?

Лангуева устремила взгляд куда-то поверх моей головы, сосредоточенно сдвинув брови, она рассеянно сыпала пепел на халат и не замечала этого. “Клиент медитирует” – говорит про такие минуты Северин и очень их ценит. Он расспрашивал ласково, почти вкрадчиво, стараясь не сбить настроение. Я только успевал записывать.

Не успели мы закончить, как в дверь позвонили. Приехал эксперт НТО Леня Гужонкин. Он тут же сориентировался в обстановке, попросил освободить прихожую, положил на пол свой объемистый саквояжик и откинул крышку. Понятые и Лангуева с любопытством наблюдали за ним. В чемоданчике помещалась лаборатория: пузырьки, пробирки, щипчики, пилочки, пинцеты и захваты. Леня выхватил склянку, ловким движением нацепил ей на горло пульверизатор, вроде тех, которыми пользуются парикмахеры, и подошел к двери в комнату Троепольской.

– Посторонние тут не лапали? – пробурчал он больше себе под нос и нажал на грушу. Тончайшие пылинки наэлектризованного металла вылетали из наконечника черными фонтанами, разбивались о поверхность двери и образовывали большие кляксы с неясным содержанием. Но Гужонкин в этих кляксах ориентировался, как в собственной квартире.

– Пальчики, – произнес он негромко. – А вот, гляди, еще. И вот. Достань-ка мне пленку.

Я наклонился к его чемодану и достал рулон дактопленки. В сущности, это обычный скотч, но очень качественный. Леня отрезал куски один за другим. Он прижимал их к двери, и на них вдруг четко пропечатывался рисунок капиллярных узоров. Потом Гужонкин передавал их мне, и мы с Севериным наклеивали скотч на белую глянцевую бумагу. Священнодействовали мы при полном молчании окружающих, только один раз Лангуева поинтересовалась:

– Наверное, мы с мужем должны будем сдать свои отпечатки, да?

– Всенепременно, – пробормотал Гужонкин, не отрываясь от дела.

Наконец он отодвинулся от двери, последний раз окинув ее взглядом, как художник, оценивающий свою работу. Я заметил, что он даже кончик языка от напряжения высунул

– Все, – взмахнул он кисточкой, которой очищал наслоения металлической пыли, – можете открывать. Только замочек постарайтесь не. трогать.

– Это ж придется с петель сымать, – почесал в затылке плотник.

– Сымайте, – царственно разрешил Гужонкин. Через десять минут, ободрав притолоку, мы сняли дверь и отодвинули ее в сторону. Я заглянул в комнату Ольги Троепольской. Первое, что бросилось мне в глаза, был большой фотопортрет женщины, висящий на противоположной стене. Я понял, что это и есть Ольга. Там, в морге, у нее были холодные, заостренные черты, но лицо то же, я сразу узнал его: угловатое, немного асимметричное, в узкой рамке коротких, слегка растрепанных темных волос. Но здесь было еще кое-что: взгляд чуть прищуренных, разглядывающих тебя в упор глаз с твердым выражением. Я успел отвлеченно подумать, что она, наверное, была ничего, когда за моей спиной сдавленно ахнула Лангуева.

– Да, знатно тут поработано, – протянул Северин, и я оторвался от портрета. Вся комната была перевернута вверх дном. Шкаф раскрыт, вещи из него вывалены на пол, ящики серванта выдвинуты, сиденье дивана поднято, и он смотрит на нас, удивленно открыв свой беззубый рот.