Герман молчит, и это молчание каждым своим мгновением разрывает меня в клочья.
– Снова бежишь? – спрашиваю, пытаясь прорваться сквозь его молчание к ответу.
К любому ответу.
Его пальцы сплетены на колене, он смотрит на меня непроницаемым взглядом.
Ненавижу это мужское молчание! Когда вопрос задан, вопрос услышан, но вместо ответа – тишина. То ли – догадайся, мол, сама. То ли – не хочу отвечать. То ли… Не знаю. У меня никогда этот фокус не получался, хотя я много раз пыталась.
Вскакиваю с кресла, задыхаюсь в холоде кондиционера, дохожу до стола, разворачиваюсь, опираясь на него.
– Трусишь? – брезгливо кривя губы, спрашиваю Германа. – Снова трусишь? Ты ни одного решения не принял сам! Все только я, опять я, снова я! Я в тебя влюбилась, я тебя соблазнила, я разлучница, я изменница, я подлая тварь! Видишь? Я не отрицаю! А ты просто прогнулся под меня, снизошел, согласился! Слабак Герман! Только притворяешься ледяным бизнесменом, а сам в душе – тряпка! Если б тебя видели твои партнеры! Как тебя увели, как телка на веревочке!
Я накручиваю сама себя, разгоняю страх и обиду до ярости. Хочу уязвить его, сделать так же больно, как он делает мне своим молчанием.
Глаза его с каждым моим словом становятся все чернее и холоднее, словно в ледяной пустоте космоса наступает вечная зима.
Герман молча смотрит на меня – и вроде бы внешне ничего не меняется, но я чувствую, как напрягается каждая мышца его тела, каменеет. Если сейчас до него дотронуться – на ощупь он будет как мраморная статуя. Твердый. Жесткий. Холодный.
Но я слишком хорошо успела его узнать.
Чем тверже оболочка, тем яростнее пожар внутри.
– Что ж… – постукиваю длинными ногтями по столу и вижу, как его передергивает от этого звука. – Помнишь, однажды ты сказал, что все это – только секс? Помнишь?
– Помню.
– Ты приехал тогда. Ты приехал ко мне домой, хотя я не пошла на работу, чтобы не видеть тебя! Ты все равно приехал!
– Поставить точку.
Я не спрашивала – зачем. Вообще-то я совсем о другом спрашивала, но на тот вопрос он так и не ответил.
В его низком голосе змеятся трещины хрипотцы. Они разбегаются в стороны, обнажая в разломах пылающий огонь.
– Поставил точку, да? – передразниваю его. – Три часа прощался, чуть кровать не сломал. Супружескую мою кровать – это твою совесть не смущало! Ты был просто животным, бешеным зверем, я тебя даже боялась. А потом ушел в душ – и вернулся уже человеком. Сказал, что теперь точно уходишь навсегда. Все так делают, да? Все приличные люди.
Он снова молчит.
Я бы тоже замолчала, если бы могла.
Что на это ответить?
– А знаешь, что было потом? Думаешь, я закрыла за тобой дверь и пошла готовить ужин? Или созваниваться с бухгалером, чтобы обсудить налоги? Все же понятно – навсегда так навсегда! Встала, отряхнулась, забыла!
– Что было потом? – спрашивает он.
Неужели ему и правда интересно?
Внезапно я понимаю, что не хочу ему говорить.
Не хочу рассказывать, что было тем страшным вечером.
Как я собрала измятые простыни и спрятала в дальний ящик гардероба от домработницы. Чтобы иногда, когда больше никого нет дома, доставать их оттуда и вдыхать наш запах.
Его.
Как меня выламывало физической болью в мышцах, в костях, пока я курила первую за десять лет сигарету, которую стрельнула у соседа по этажу.
Как на следующий день я смотрела на телефон – в девять утра Герман всегда звонил мне из машины, каждое утро, просто чтобы сказать привет – и знала, что теперь он больше НИКОГДА не зазвонит.
У меня на него стояла особенная мелодия. Только на него.
Я ее поставила давно, когда еще не знала, как часто он будет мне звонить.
И потом, каждый раз, как я слышала ее на звонке, внутри меня что-то умирало от пронзительного горячего счастья – он все-таки со мной.
Теперь я знала – больше я ее не услышу.
Но услышала.
– Потом ты снова сдался, слабак! – выплевываю я боль, обернутую в злость.
Я подскакиваю к креслу так быстро, что Герман не успевает среагировать.
Только отшатывается, когда я наклоняюсь к нему.
Слишком близко.
Говорю тихо и очень спокойно:
– И сейчас сдашься. Потому что я тебя не отпущу. Ни вообще, ни сейчас. Просто никуда не отпущу.
Упираюсь ладонями в его плечи, наклоняясь все ниже, вдыхая его запах – розмарина, холодного моря, мшистых камней. Запах, который будет преследовать меня даже в аду, куда я попаду за все, что сделала.
– В такие моменты… – говорит он медленно и прямо мне в губы, глядя в глаза пронзительным черным взглядом. – Я начинаю верить, что ты меня действительно любишь.