Невеста для отшельника

Лакированная туфелька

— Тельман Ивтэкович, такое дело… Мои ребята обнаружили два разбитых военных самолета, останки летчиков…

Шло заседание исполкома. Последним пунктом повестки дня значился ход подготовки профессионально-технического училища к новому учебному году. Вопрос оказался довольно сложным, и приглашенные на заседание руководители предприятий так переругались, что даже самому председателю райисполкома Тельману Ивтэковичу было трудно понять, кто же виноват в медленном ремонте и реконструкции; снабженцы или строители, заказчик или проектировщики. Подлила масла в огонь заведующая районо, назвав начальника комбината коммунальных предприятий «бездушным грубиянов», а директора строительного управления «растяпой».

— Как вы не можете понять! — горячилась заведующая районо. — Училище уже стало бельмом на глазу всего района. Как ЧП — обязательно там. Срезанные на окнах домов сетки с продуктами — пэтэу, драка на танцах — опять пэтэу… Ну так же нельзя, товарищи!

— При чем тут сетки с продуктами? — рявкнул начальник комбината коммунальных предприятий. — Воспитывать надо получше этих шалопаев, распустили совсем…

Заведующая районо от негодования даже подскочила на месте:

— Какая близорукость! Вы не можете представить, что ремонт и реконструкция помещений имеют самое прямое отношение к воспитательному процессу. Театр начинается с вешалки! Вы посмотрите на ребячьи мастерские — повернуться негде. Классы тесные. Хотя, впрочем, вам это не дано понять.

Тельман Ивтэкович посмотрел в окно — знакомые очертания бархатно-синих сопок, небесная голубизна с перистыми легкими облаками. Он подумал, что давно не был в тундре. Пожалуй, с самой весны. Вернулся с отела оленей — и началось: пуск завода крупных панелей для домов типа «Арктика», подготовка к навигации, паводки на золотодобывающих приисках, путина, очередная сессия, приезд областного руководства, конфликт в торге, пожар на корале… Бессчетное число больших и малых дел, возникавших каждый год с приходом короткого и энергичного чукотского лета.

Такие минуты полной отрешенности ему были необходимы. Они помогали заново сосредоточиться на самой сути дела, отбрасывать побочное, второстепенное.

«Дети это! Де-тн… — вернулся председатель из своих далеких мыслей к ремонту ПТУ. Кстати, почему они срезают сетки? Все лучшее — им, обуты, одеты, сыты…»

На щитке селекторной связи замигал зеленый огонек. Тельман Ивтэкович щелкнул рычажком. Он узнал голос начальника геологоразведочной экспедиции. Все разом умолкли, уставились на щиток — эта связь появилась недавно и для многих была еще новинкой.

— Тельман Ивтэкович, такое дело. Мои ребята километрах в ста отсюда обнаружили два разбитых военных самолета, останки летчиков. На плоскости красная звезда. Кое-что найдено из личных вещей, документы. Похоже, с времен войны там никто не был. То есть вообще никто не был. Невероятно! Лет тридцать пять, считай, пролежали…

— Не может быть! — закричал вдруг Тельман Ивтэкович. Он был разгорячен спором на исполкоме. Сообщение по селектору только начинало входить в его сознание. А когда вошло, то всплыли в памяти воспоминания.

Он тогда работал радистом на полярной станции и слышал, как нещадно ругались в воздухе летчики, перегонявшие самолеты с Аляски. Что-то у них там не ладилось с пересчетом футов и миль. Запомнилось выражение: «елки-моталки». Летчики летали одни и те же, и эти «елки-моталки» он узнавал каждый раз. Елок и вообще деревьев Тельман в ту пору еще не видал, а моталки представлял этакими кустиками на тонких длинных стеблях, которые все время мотаются из стороны в сторону.

— Не может быть, елки-моталки! — проговорил он уже спокойнее, — Там же оленеводы бродят, да и ваши ребята облазили каждую сопку.

— Я сам не поверил, Тельман Ивтэкович, но… мы нашли канистры, а в них — спирт.

— Вот как! Ну тогда точно, никто там не был. Что с летчиками?

— Собрали, сложили пирамиду.

— Они что — рядом?

— Да. Один в оплавленной кабине, второй… раскидан.

— Я имею в виду самолеты.

— Километрах в пятнадцати друг от друга. Один врезался в сопку, второй пытался сесть в долине ручьи, но там такие валуны — не приведи господь!

Председатель снова посмотрел на сопки, но что-то заставило его скосить глаза на начальника комбината промышленных предприятий. Странный, углубленный в себя взгляд. Так бывает, когда человек остается наедине с собой и пытается вспомнить для себя нечто важное. Таким председатель его не знал, считал, что это довольно грубый человек, которого ничем не прошибешь, Тельман Ивтэкович вспомнил, что на Девятое мая видел его при орденах.

— Хорошо. Спасибо. Я тут посоветуюсь, как быть. Все вещи и документы сдайте в милицию. Под расписку.

Селектор захрипел и умолк.

— Подумать только! — первой нарушила молчание заведующая районо. — Невероятно!

Вернулись к делу. Однако что-то изменилось во взаимоотношениях этих расстроенных и усталых людей. Первым сложил бумаги представитель проектно-сметного бюро, и это послужило сигналом к завершению заседания. Директор строительного управления вяло согласился: «Раз надо, найдем и олифу, и трубы». Начальник комбината коммунальных предприятий буркнул, что снимет с другого объекта маляров и завтра они будут в ПТУ.

Все каверзные вопросы неожиданно разрешились в одну минуту.

Тельман Ивтэкович подошел к карте. Он не знал квадрата, где произошла катастрофа, но решил, что вот именно здесь, где Главный хребет разветвлялся на многочисленные распадки. Самолеты перегонялись через Анадырь, значит, где-то в этом районе. Он задумался. Это была территория оленесовхоза «Новая жизнь». Пожалуй начальник экспедиции прав: вряд ли кто мог побывать на этих скалистых сопках. Разве только снежные бараны… И все равно удивительно — тридцать пять лет тишины над упавшими летчиками. Председатель вынул расческу и без нужды пригладил редеющие волосы. Так он делал всегда, когда волновался. Ему захотелось сейчас же пойти в милицию, взглянуть на вещи летчиков. Затрещал телефон: Анадырь вызывал на совещание. «Хорошо», — коротко ответил он далекому голосу и вспомнил, что сегодня приемный день — значит, визит в милицию отпадает. Уже перед сном Тельман Ивтэкович решил, что надо побывать на месте катастрофы и кто туда полетит.

Начальник милиции поставил на стол картонную коробку, извлек обожженную пилотку с хорошо сохранившейся звездочкой. Вот помятые, но не лопнувшие банки с консервами. Тельман Ивтэкович хорошо их помнил, эти аккуратные баночки с американской тушенкой. Два котелка, два термоса.

— Представляете, один термос целехонек!

Тельман Ивтэкович открутил крышку и подставил горлышко к свету. На дне блеснуло темное глянцевое пятно.

— Дай что-нибудь, — попросил он.

— Попробовать хотите?

Председатель взял пластмассовую указочку и поковырял ею дно термоса. Почувствовал, как кончик увяз в густоте. Он долго рассматривал коричневый комочек на острие указки, потом осторожна Лизнул.

— Вот. Сладкий, Может быть, кофе или чаи с сахаром. Не удалось попить, а я пробую.

Заглянул в коробочку и бережно вынул ремни офицерской портупеи. Они были совершенно белесыми, лохматились по краям. От неосторожного движения рассыпалась петля возле позеленевшей кнопки.

— Все? Ага, перочинный ножик. — Тельман Ивтэкович повертел ржавую железку с кусочком оставшегося перламутра. — Давай документы.

В полиэтиленовом пакете оказалась буро-зеленая полевая сумка. Один угол и целлофан, прикрывавший карту, сгорели, но сама карта сохранилась. Сквозь темные пятна проглядывала извилистая линия и надпись: «Алдай». Река. Вот город Якутск. И все. Через весь лист карты с востока на запад протянулась прямая красная карандашная линия. Конец ее обрывался сгоревшим краем.

В пачке полуистлевших слипшихся документов трудно было что-либо разобрать. Но когда она распалась надвое, обнажилась корочка комсомольского билета. Председатель райисполкома осторожно его раскрыл — на месте фотокарточки сплошное темное пятно. И вдруг он радостно воскликнул:

— Прочесть можно! Га-ра-нин… Евг… Евгений, значит. Фед… Ясно, Федорович. Гаранин Евгений Федорович. Выдан. Ленин… Ленинград, конечно! А? Зацепка!

— Может быть, и Ленинабад, — сухо поправил начальник милиции. — Мы тоже рассматривали. Больше, к сожалению, выяснить не удалось. Зря трогаем все это, на экспертизу надо послать.

— Не обижайся. Я об этом не подумал, а ты не сказал. — Тельман Ивтэкович хотел развернуть вчетверо сложенный желтоватый лист дешевой бумаги времен войны, но передумал. — Отправляйте все. Здесь, кстати, что?

— Заявление в загс.

— Вот как! Что там?

— Просит зарегистрировать брак с некой Лоскутовой Варварой… Отчество разобрать не удалось, как и название загса.

— Да-а… И война шла, и люди еще успевали жениться. Вещи передайте школьникам, нет, пожалуй, в пэтэу — там у них есть кружок «Поиск».

— Искать вроде бы некого. Несостоявшуюся жену как-то неудобно, своя, может быть, жизнь… Родители? Вряд ли живы. Дети?

— Значит, так рассуждаем. Гаранин — офицер, время на училище плюс время на практику. Сюда брали опытных летчиков. Выходит, ему было от двадцати пяти и выше, родителям, следовательно, сейчас под восемьдесят или — за, если, конечно, учесть их предельно молодой возраст, когда они поженились. Да, сомнительно. Все равно надо искать. Могут быть братья, сестры. Когда летите туда?

— Сейчас и летим. Часа через два. Я договорился с райсельхозуправлением, они планируют залет в бригаду. Вы, конечно, с нами?

Тельман Ивтэкович опять вспомнил бархатистые сопки и летнее небо, подумал о звонке из Анадыря, достал из кармана расческу и аккуратно провел ею по вискам. К нему снова вернулась давняя тоска по тундре.

— Я просто по долгу службы обязан быть там.

С ними полетел начальник геологической партии, той, которая обнаружила самолеты. На центральной усадьбе совхоза выгрузили ящики с препаратами для обработки оленей, свежую почту, яблоки.

Дальнейший путь лежал строго на северо-запад, где за синен зубчатой стеной Главного хребта плотно и неподвижно лежали мрачноватые кучевые облака. Тундра внизу уже по-осеннему бурела, и лишь бесчисленные блюдца сизых озер окружала ярко-зеленая выносливая полярная трава осока. Потом стали попадаться черные каменные останцы, вылезшие наружу в далекие геологические эпохи. Тундра постепенно всхолмливалась, вершины сопок были усеяны ровными темными пятнами с еще более темной точкой посередине. Ни дать, ни взять, маленькие кратеры. Такое увидишь лишь в зоне вечной мерзлоты: дождевые ручьи летом постепенно просачиваются внутрь земли, растопляют мерзлоту, увлекая в глубину осыпающиеся плоские камешки.

Вертолет тряхнуло. Тельман Ивтэкович открыл глаза, удивился внезапно нахлынувшей дремоте. Они вошли в облачность. Сквозь пряди тумана проступал Главный хребет, на карте обозначенный одной жирной ломаной линией, множился по бокам островерхими горами и покатыми сопками, жуткими гигантскими сколами. Природа, работая здесь, наверное, находилась в состоянии беспричинной ярости и потому создала территорию, совершенно непригодную для жизни человека.

Минут через десять вертолет с большой осторожностью коснулся колесами каменистого грунта.

— Та-ак, — протянул радостно Тельман Ивтэкович, трепетно втягивая прохладный воздух. Необжитые скалы и сопки были частью земли, где он родился и вырос. Вот почему председатель райисполкома оглядывал их по-хозяйски, с чувством некоторого превосходства над своими спутниками, глаза которых с детства привыкли к мягким изгибам холмов России.

Начальник геологической партии сунул карту в полевую сумку, повертел головой и показал на высокую сопку.

— Далековато топать. А ближе сесть негде. Надо идти по этому склону.

Командир вертолета, сообразив, что здесь обещанным получасом не обойтись, нервно поглядывал то на часы, то на небо, забитое раздувшимися, готовыми вот-вот пролиться дождем облаками. Он знал, куда и зачем пойдут эти люди, и тоже вызвался пойти с ними.

Шли минут двадцать в очень быстром темпе, намеренно взятом командиром вертолета.

Широкий кусок плоскости крыла заклинило между двумя валунами. Рваные алюминиевые края. В мелкой сетке трещин некогда зеленая краска. Рыжеватый силуэт пятиконечной звезды. Авиационный мотор, на котором хорошо был виден заводской номер. Его они нашли сразу у подножия солки. Он лежал нелепо смятый и обгоревший. От удара мотор скатился вниз. На вершине сопки был сложен гурий.

— Это «Дуглас» — транспортный самолет, — сказал председатель райисполкома, — Должен быть второй мотор.

Мотор и второе крыло они обнаружили по другую сторону сопки. Там же лежали лопасти винта, оплавленная кабина. На щитках приборов стояли английские обозначения. Дата выпуска — 1942 год.

— Товарищи, да что же мы, елки-моталки, стоим, как истуканы! Надо искать. Всюду. Каждый клочок земли, каждый камень осмотреть надо…

Первым закричал командир вертолета:

— Часы! Часы нашел!

Это были карманные часы с монограммой на обратной стороне крышки. Стекла не было, но стрелки показывали 11 часов 15 минут.

В хвостовой части фюзеляжа обнаружили кобуру с пистолетом, уголок лейтенантского погона, сильно обгоревший деревянный чемоданчик с оторванной крышкой, пуговицы со звездочками, кусок солдатского ремня, половинку бинокля, зажигалку…

Командир вертолета вежливо торопил. Найденное сложили в рюкзак и так же быстро, почти бегом, начали спускаться к вертолету. Тельман Ивтэкович задержался, рассматривая странный предмет, торчавший из щебенки. Это была женская туфелька, с тонким ремешком и высоким каблучком. Такие носят сейчас. Он видел, что это — туфелька, но не верил своим глазам. Не могла быть здесь туфелька, никак не могла быть. Может, в самолете находилась женщина, скажем, радистка? Но при чем здесь туфелька? Не в туфлях же летали, Тельман Ивтэкович сунул находку в карман и затрусил вниз.

Второй самолет лежал в восемнадцати километрах на северо-восток, в долине большого ручья. Обломки корпуса и крыльев — на левом берегу, кабина наполовину уже в русловом песке.

— Вынужденная посадка, — профессионально заключил командир вертолета. Он с восхищением покачал головой, — Заставить здесь садиться могла лишь самая крайняя необходимость.

Начальник милиции снял фуражку и не знал, куда ее деть.

На правый берег ручья упал груз: лопасти винтов, обогреватели, канистры.

Беглое обследование подтверждало догадку геологов. Летчики второго самолета могли остаться в живых: их или кто-то подобрал, или они сами добрались до базы, расположенной в восьмидесяти километрах. Или погибли в тундре. Не было ни останков, ни личных вещей членов экипажа.

Прошел год.

— Здравствуйте. Я — Лоскутова. — Очень полная женщина высокого роста в необъятном плаще мышиного цвета приблизилась к столу и крепко пожала руку Тельману Ивтэковичу, — Ну и лестница у вас, голову можно свернуть в два счета!

— Вы?

— Я жена летчика Гаранина. Варвара Кирилловна.

Тельман Ивтэкович решил про себя, что и сам бы догадался кто эта женщина с красными склеротическими жилками под усталыми глазами. Почему? Трудно объяснить. И не потому, что с месяц или чуть более назад он подписывал вызов на Чукотку Лоскутовой. Просто всю эту зиму разговоры с сыном Маратом только и вертелись вокруг истории с найденными самолетами. Может быть, поэтому седьмым чувством, как только Лоскутова переступила порог кабинета, он понял — это она.

Ребята из ПТУ, где учился Марат, энергично и настойчиво принялись за поиски родственников летчика Гаранина. Собрали обширный материал по перегону самолетов по трассе Аляска — Сибирь, завели переписку с бывшими летчиками, организовали у себя музеи боевой славы.

Появились публикации в областной прессе. Молодежная газета напечатала воспоминания бывшего командира 1-й перегоночной авиадивизии Героя Советского Союза генерал-майора в отставке И. П. Мазурука. Окружная газета Чукотки сообщила: школьники города Анадыря взяли шефство над могилой экипажа летчиков, потерпевших катастрофу в районе речки Танюрер.

Областная газета рассказала о том, как была найдена дочь погибшего на Колыме летчика Ковылина. Вместе с мужем она переехала в соседний с могилой отца колымский поселок, где сейчас преподает физику в школе. Спустя несколько лет ее супруг обнаружил останки летчиков другого экипажа под командованием капитана Михасева. На месте гибели был воздвигнут монумент. Найдены жена и дочь Михасева.

В одной из районных газет Чукотки появился рассказ о первом чукотском летчике Дмитрии Тымнетагине, который тоже участвовал в освоении воздушной трассы от Нома до Красноярска. Его племянник, выпускник Уэленской средней школы Сергей Тымнетагин, со своими сверстниками Александром Умкиным и Иваном Нутевентиным решили поступить в Омское летное училище.

Сколько же их погибло на чукотской и колымской земле, венных летчиков, работавших на фронт! На этот вопрос пока никто не может дать ответа. Самолеты разбивались, потому что летчикам приходилось летать на больших высотах с применением кислородных масок, при очень низких температурах, без отопления и с обмерзшими стеклами, без радиокомпасов и приводных радиостанций. Молодые летчики допускали порою ошибки, переводя галлоны в литры, футы в метры, мили в километры…

Лоскутова нашлась благодаря заметке, напечатанной в одной из центральных газет.

Тельман Ивтэкович, приглаживая расческой волосы, смотрел на гостью, и, пока она раскуривала папиросу (у него в кабинете не курили), он быстро восстанавливал в своей памяти все, что узнал за эту зиму о перегоне американской воздушной техники. Это была его обычная профессиональная особенность — собрать воедино все сведения, которые могли бы пригодиться в предполагаемом разговоре.

«Итак, протяженность трассы четырнадцать тысяч километров. Марки перегоняемых самолетов: истребители P-40 «Киттихаук», Р-30 «Аэрокобра», средние бомбардировщики Б-25, А-20 «Бостон», транспортные Си-47 «Дуглас». С начала 1943 года и до конца войны было доставлено из Америки на советский фронт 7308 самолетов. В 1944–1945 годах отечественная промышленность ежегодно выпускала десятки тысяч самолетов. Что еще?»

Лоскутова глубоко затянулась, выдохнула облегченно дым и только тогда в упор посмотрела на председателя:

— Чего же вы не спрашиваете о дороге, погоде и самочувствии? Да, дорога утомительна — две пересадки. Погода отвратительная, самочувствие неважное — давление.

— Мы рады, Варвара Кирилловна, приветствовать вас на нашей земле,.

— Оставьте! — она махнула рукой, и пепел упал на зеленое сукно стола, — Чем скорее я отсюда выберусь, тем будет лучше мне и вам.

— Ну зачем же так! Погостите. Ребята ждут вас.

— Да-а, я побываю у них. Спасибо. Но мне, как вы, очевидно, догадываетесь, надо туда.

— Туда? — зачем-то переспросил Тельман Ивтэкович и сразу нахмурился, полез за расческой. Он скользнул взглядом по грузной фигуре Лоскутовой, прищурился и отвернулся к окну, где синели сопки и небо.

— Туда сложно. Это далеко, в труднодоступных скалах. А вертолеты сейчас нарасхват — лето.

Гостья в упор немигающе смотрела на председателя, и он вдруг подумал, что эта женщина еще ни разу не улыбнулась. Понял он и другое — так просто ему не отделаться и, пока она будет здесь, не жить ему спокойно.

Варвара Кирилловна закашлялась, лицо ее вмиг сделалось багровым, на шее вздулись вены. «Еще удар хватит», — подумал председатель и налил в стакан воды. Она ее жадно выпила.

— Поймите меня правильно, дорогой коллега…

Тельман Ивтэкович пропустил мимо ушей слово «коллега», его отвлекла странная манера этой женщины — она говорила почти не разжимая зубов. «Характер. Черта с два уговоришь». Он задумчиво повертел ручку. В кабинет то и дело заглядывали люди, но войти не решались. Непрерывно звонил телефон. Гостья неожиданно поднялась, сорвала трубку и рявкнула:

— Занят председатель! За-нят! Звоните через пять минут.

Председатель улыбнулся:

— Это не поможет. Вы хоть о себе расскажите.

— Ничего интересного. С месяц, как выгнали на пенсию. Скоро вы это удовольствие испытаете.

— А работали, простите, где?

— В горисполкоме, зампред.

— Да что вы! Коллеги, значит.

— Своему-то заму небось тоже немало крови попортили? — гостья повела могучими плечами.

— Скорее, он мне.

— А я со своим предом последнее время даже не здоровалась.

— Что так?

— А он примерно так же: сложно, подумаем, подождем, не надо горячку пороть, не наломать бы дров…

Тельман Ивтэкович опять улыбнулся.

— Ну, положим, вы меня еще не знаете…

— Буду рада, если ошибусь. Представьте, из-за его этих «ни бэ ни мэ» мы потеряли целый завод. А что такое для нашего бабьего царства механический завод? Это женихи, семьи, следовательно, закрепление основных кадров — ткачих. Говорила, долбила на всех совещаниях… Так нет, пока думал да прикидывал — завод прибрали соседи. А меня… на пенсию — надоела. Я сейчас в министерстве обороны была, просила танковую дивизию у нас разместить — хоть механики свои будут. Не вышло. Видите ли, почва у нас сыпучая, танки не сдвинутся с места. Говорю, давай пехоту, мы и пехотинцев в два счета обучим на механиков.

Тельман Ивтэкович откровенно расхохотался. Варвара Кирилловна с сожалением посмотрела на него:

— Вот так все мужики ржут. А дело серьезное. В нашем городе трудно выйти замуж. — Она впервые с интересом оглядела кабинет, решив, что бесполезно говорить на эту тему. — Кстати, что у вас творится в аэропорту? Автобус чорт-те когда ходит, а водители грузовых машин не хотят брать пассажиров, говорят, запрет. Какой еще запрет, если людям надо быстрее домой добраться? Признаться, не думала такое на Севере встретить, пишут-то другое… Да и в гостинице грязновато.

— Позвонили бы, машина есть.

— Сказки. Машины в такие минуты никогда не бывает. Однако… — она глянула на часы, — вам негоже столько времени тратить на меня. До свидания. — Гостья встала и тяжело двинулась к выходу.

Тельман Ивтэкович машинально привстал:

— Куда же вы? А как же с… этим делом?

— Думайте, вы хозяин района. С утра жду звонка.

На следующий день Варвара Кирилловна стала свидетельницей странной сцены, разыгравшейся напротив гостиницы. Переходя улицу, она приостановилась, чтобы дать дорогу телеге с лошадью. Поравнявшись с ней, возница-женщина привстала и вдруг начала отчаянно хлестать кобылу.

— Лево сворачивай! Лево, говорю!

Варвара Кирилловна поначалу приняла эти слова на свой счет. Она даже оглянулась и отступила на тротуар. Женщина изо всех сил тянула вожжи на себя, пытаясь повернуть лошадь в левый проулок. А навстречу ей, улыбаясь, спешил неверной походкой бородатый старик в ватнике и кирзовых сапогах. В руках он держал большой кулек.

— Так она тебя и послушалась. Лево, лево, — передразнил он. — Дура! Коню душевность перво-наперво дай, уваженье, а ты с ним, как со своим мужиком. Вот и бегит он от тебя лево.

Женщина покорно опустила вожжи:

— Ладно, не успели свернуть. Опять с повидлом?

— С таком, — Старик похлопал лошадь по морде, качнул деловито хомут, потянул ремень чересседельника. — По рукам бить надо за такое обхожденье с животным. Ишь, натер каку мозоляку.

Он развернул кулек, протянул лошади пирожок:

— Давай, парень, рубай.

Лошадь аккуратно взяла фиолетовыми губами пирожок, переступила с ноги на ногу и, неопределенно вздохнув, принялась осторожно жевать.

Прохожие останавливались с улыбкой. К решетке соседнего дворика прилепилась детвора из детсада. Воспитательница громко поясняла:

— Дети, это лошадь. Ее привезли к нам с материка. Кто еще не видел живой лошади? Сегодня будем ее рисовать… Лошадь, как видите, помощник человека.

Старик, достав очередной пирожок с повидлом, качнулся и выразительно поднял палец:

— Не то, дочка, ты им говоришь. Это не лошадь, а конь — вот! В войну он боевой единицей значился. Как солдат. А ты — помощник! Первейший, можно сказать, друг человеческий. Правда, парень? — Он прижал теплую лошадиную морду к себе и вдруг, поцеловав ее в ноздри, всхлипнул.

Воспитательница собрала детвору, увела от решетки. Возница-женщина пошевелила кнутом и неожиданно мужским басом проворчала:

— Максимыч, черт бы тебя побрал, опять, смотри, в милицию угодишь. Нельзя целоваться с лошадью при людях — иди проснись!

— А-а, — замотал головой Максимыч, — ты дура, баба, дура. Я кавалерист: шашки — наголо-о-о! — по его грязным щекам текли пьяные слезы.

Варвара Кирилловна подошла к вознице:

— Чья лошадь?

— Торговская.

— А он?

— Максимыч? На пенсии.

— А что, лошадь единственная в поселке?

— Какой — в поселке! На весь район, считай. Чукчи из тундры специально везут детей, чтобы посмотреть на нее. Вроде как музейный экспонат.

Варвара Кирилловна вернулась, узнала номер директора торга. Между ними состоялся такой разговор:

— А что нам делать, Людмила Ивановна, с лошадью вашей?

— Вы из милиции? Опять скандал?

— Я Лоскутова. Из райисполкома, — чуть помедлив, добавила Варвара Кирилловна. — Нельзя ли старика взять кучером?

— Ни в коем случае, любителей выпить у нас своих хватает. К тому же лошадь нам держать нерентабельно. Все собираемся списать, да руки не доходят. Теперь, очевидно, придется, если уж нашей лошадью заинтересовался сам райисполком.

— Ну так есть выход — спишите и продайте ее старику, скажем, в кредит.

Директор торга рассмеялась:

— Мы подумаем, конечно. На балансе она у нас. Если только по болезни, по старости лет… А впрочем, дайте нам официальное указание — и дело с концом.

— Дадим. Договорились. Все.

— Вы, видимо, новый человек в исполкоме, я что-то вас не знаю.

— Да, я только вчера прибыла. Точнее сказать, я депутат областного Совета. Еще депутат…

Во второй половине дня Варвара Кирилловна позвонила Тельману Ивтэковичу. Как и прежде, она быстро справилась с подступающей к горлу ноющей болью, поспешно погасила те далекие воспоминания, которые вспыхивали в ней, словно отблески молнии, высвечивая подробности уже полузабытых встреч. Он ей часто говорил: «Ты, Варька, мне от бога, с неба свалилась на мою голову».

Горькая улыбка тронула губы Лоскутовой. Да, так и было. Прямо с неба. Она тогда занималась в школе планеристов, и первый ее полет завершился в огороде дома на окраине, где жил Гаранин. Как он испугался, увидев сломанный планер и плачущую девчонку в нем. Он тогда был уже курсантом авиационного училища.

Войну они начали в разных авиаполках. Но она еще не летала. Это было позже…

Варвара Кирилловна никогда не позволяла себе распускаться. И теперь, здесь, она думала обо всем как бы отчужденно, словно о факте из жизни других людей. Однако самообладание ее по только не радовало, но даже огорчало. Оно напоминало о долгих годах, которые отделяли ее ту, молодую, от сегодняшнего дня, о жизненном опыте, о потере остроты восприятия былых чувств, а значит — о старости.

Тельман Ивтэкович говорил нервно и, как ей показалось, враждебно. Варвара Кирилловна на мгновение растерялась, подумав о нелепости своего требования. Она сразу поняла, что отнимает время у занятых людей. А потеря времени — все равно что нанесенный кому-то ущерб. В принципе, так ли уж важна — быть ей именно там? Сегодня она пойдет в ПТУ и увидит то, что осталось после катастрофы.

Лоскутова терпеливо выслушала объяснения председателя о «зверской» занятости вертолетов и людей, закурила, Больше звонить она не будет, больше не надо приходить в райисполком. Все это чепуха — запоздалые цветы на могилу, все это мистика и чепуха. Мы — материалисты! Однако она подумала о своей матери и чистеньком деревянном кладбище на бугре, где весной над могилой тихо распускаются вербы. Шум ветра, щебет птиц — это совсем не тот шум, который услышишь в лесу, и совсем не тот крик птиц. На кладбище эти звуки просто часть вечной могильной тишины. По-бабьи она это понимала. Боязнь, испуг, почтение к тому, что находилось за пределами материальной жизни, в ней все-таки остались.

…Она тогда, кажется, сказала ему о своем предчувствии, что они больше никогда не увидятся. «Ты не можешь представить, Женька, — сказала она в тот их последний рассвет, — хорошо нам было или плохо — это неважно. По ведь мы никогда больше не встретимся. Вот это страшно! Будет вокруг нас много людей, может быть, мы уцелеем в войне, и нам могут встретиться люди очень похожие на нас с тобой. А мы не встретимся. Это, наверное, хуже, чем знать, что кого-то из нас нет… Я даже ребенка от тебя не успела родить». Он ответил спокойно и мудро: «Если судьба не сведет нас снова, надо просто помнить друг друга. Во мне продолжает жить мой отец, хотя я не был на его могиле лет десять. Почти ежедневно я восстанавливаю в памяти его жизнь, узнаю в ней себя. Все так повторяется… Я буду всегда помнить о тебе», Ей хотелось закричать от этих его страшных слов: «Нет-нет-нет! Я не могу это слышать! Я люблю тебя. Черт с ним, с загсом, свадьбой… Я хочу видеть тебя. Не надо так жестоко говорить, милый мой Женька. Мы обязательно увидимся, и у нас еще будет все. Все-все!» Он понял ее состояние и шутливо погрозил пальцем: «Приказываю не распускаться, товарищ гвардии младший сержант!» Потом похлопал по своему планшету: «Здесь, учти, заявление на тебя. Вернусь, тогда уж ты от меня никуда не денешься»… И опять на прощание погрозил пальцем.

Варвара Кирилловна оставила в приемной плащ, привычным жестом поправила волосы и решительно открыла дверь кабинета директора профессионально-технического училища. Шло совещание. Директор вопросительно глянул на вошедшую, но, увидев на лацкане пиджака депутатский значок, привстал и показал на свободный стул.

— Продолжайте, продолжайте, — шепотом проговорила Лоскутова и вынула пачку папирос. Это еще более смутило директора: «Не церемонится. Из области, очевидно…»

Молодая женщина, выступавшая перед этим, тоже смутилась и молча глядела в школьную тетрадь. Директор кивнул ей:

— Хорошо, это мы разберем в рабочем порядке.

— Зачем же в рабочем? Для того ведь и собрались. Не на торжественном же собрании — на рабочем, — сказал сидящий рядом с Лоскутовой мужчина. Его поддержали остальные.

Женщина с тетрадкой, не поднимая глаз, продолжила:

— Короче говоря, из милиции письмо: конкретных виновных в краже сеток установить не удалось, по подозрение опять падает на наших.

— Пора холодильниками обзаводиться, нечего развешивать по окнам авоськи, — раздалась чья-то ироническая реплика.

Директор протестующе поднял руку и посмотрел на Лоскутову:

— Спокойно, товарищи, спокойно. Приезжий человек не в курсе — надо объяснить. У нас нет зама по воспитательной работе. Никто больше года не держится. Я понимаю, что эта работа не мёд, но надо же наконец и области подумать о толковом комиссаре. Наставник нужен. Вот тогда и сетки будут целы.

— И с помещением пора решить вопрос, — повернулся к Лоскутовой сосед, — О расширении второй год говорим, а сделано с гулькин нос, извините, конечно, за резкость.

— Верно, нам негде разместить толком кабинеты оленеводства и звероводства. Пришло новое оборудование, новые рации…

Лоскутова молча вертела в руках неприкуренную беломорину и, казалось, не слышала обращенных к ней слов.

Директор нервно кашлянул в сжатый кулак, продолжая размышлять над причинами столе, внезапного приезда областного начальства. Поводов могло быть предостаточно: строительство нового общежития на 300 мест, недобор учащихся на новый учебный год, наконец, эти ЧП с продуктовыми сетками…

Лоскутова обвела лица сидящих своим тяжелым властным взглядом:

— Слушая вас, я подумала вот о чем. Прежде чем зайти в этот кабинет, я походила по училищу. Да, надо признать, в мастерских тесно. Вообще планировка здания довольно нерациональная. Зачем, скажем, за этой стеной такой громадный коридор с тупиком? Там есть окно — прекрасно! Отгородите коридор и врежьте дверь. Вот вам дополнительный кабинет.

Директор в замешательстве потеребил свой нос:

— Вот что значит, товарищи, свежий глаз!

— Минутку, — грубовато оборвала его Лоскутова. — Давайте подумаем, так ли уж необходим этот министерский, простите директорский кабинет с гигантской приемной? Вполне можно обойтись одной приемной.

Директор покраснел и постучал пальцами по стеклу:

— Ну, это не решение вопроса. — Покраснел он оттого, что по проекту действительно кабинет директору предлагался без приемной.

— Знаю и понимаю, расставаться с таким роскошным залом не хочется. Но я бы вам посоветовала. Кто ради кого здесь? Вы для учащихся или учащиеся для вас?

— Простите, вы кто, собственно, будете? — поинтересовался директор.

— Как вам сказать, — задумалась Варвара Кирилловна, подыскивая верные слова. — У вас есть кружок «Поиск». Я приехала…

Молодая женщина, та, что говорила о письме из милиции, ойкнула, сложила ладони у подбородка:

— Так это… вы? Жена того летчика?

— Да. Это я.

Все разом вскочили. Кто-то обнял за плечи Лоскутову, кто-то жал руки.

От неожиданно нахлынувшей людской нежности Варвара Кирилловна растерялась, лишь благодарно улыбалась всем, но размягчиться до слез себе не позволила, хотя они стояли где-то совсем рядом. Просто спазмы сжали ей горло, и она еще некоторое время не смогли вымолвить ни слова.

— Спасибо… спасибо за теплоту. Но, право, я не заслужила этого. Я всего лишь… жена… летчика.

Молодая женщина, сама готовая вот-вот расплакаться, все время повторяла:

— Боже мой! Надо же! Боже мой… Вы не представляете, как вас ребята ждут! Такая встреча… Пойдемте скорее в наш класс, пойдемте.

Директор вставил:

— И обязательно выступите перед учащимися, в плане, так сказать, патриотического воспитания. Это нам очень важно…

— Да уж придется выступить, — с напускной строгостью произнесла Лоскутова, — а за сетки с продуктами я спрошу, крепко спрошу. Насчет перепланировки все-таки подумайте. Я, в свою очередь, поговорю с председателем райисполкома. Помогу чем могу.

Директор испуганно замахал руками:

— Не надо, ничего не надо говорить. Мы тут сами решим.

— Не надо ничего решать. Надо делать. Больше того, объявите среди учащихся конкурс на лучший вариант перепланировки корпуса. Это как раз будет в плане трудового воспитания, — добавила она с улыбкой.

Варвара Кирилловна наконец решилась зажечь спичку и с жадностью втянула в себя желанную струю дыма.

…Лоскутова рассматривала вещи погибших летчиков так, словно она была очень близоруким человеком. Ей хотелось остаться одной, ее раздражало нетерпеливое перешептывание ребят, мешало стекло, за которым лежали все эти обгоревшие и оплавленные предметы. Попросить открыть крышку столика она не решалась. Еще раньше, как только Лоскутова взглянула на вещи, ей пришла в голову горькая мысль: а ведь она не помнит, какие из вещей принадлежали Гаранину. Часы, портупея, клочок погона, кобура, термос — все могло быть и его, и его погибших товарищей. Она спросила, были ли еще документы, кроме комсомольского билета и письма.

— Письма есть, но их не удалось прочесть, — сказал рослый черноволосый паренек. — Если хотите взглянуть, они у отца в сейфе.

— Почему у отца? — машинально спросила Варвара Кирилловна.

— А он председатель райисполкома, помогал нам, — ответил юноша.

Вечером в спортивном зале собрались учащиеся и преподаватели.

— Прежде всего, ребята, я передаю вам большой сердечный привет от Героя Советского Союза, бывшего командира перегоночной авиадивизии Ильи Петровича Мазурука. Он знает о вас и гордится вами. Такое вы хорошее дело делаете…

Слова Лоскутов ой потонули в грохоте аплодисментов.

— Так вот. Я с ним встретилась перед вылетом на Чукотку. Илья Петрович рассказал мне один случай. Глубокой осенью сорок третьего года где-то в этом районе совершил вынужденную посадку военный транспортный самолет. Летчики остались живы, но их никак нельзя было вывезти с места аварии: вертолетов тогда еще не существовало. Целый месяц летчикам с воздуха сбрасывали все необходимое, пока не выпал снег и к ним не пробились оленьи упряжки. Илья Петрович не помнит имена летчиков, но ведь вполне возможно, что это был экипаж второго самолета, который обнаружили геологи, Значит, летчики живы! Попробуйте начать поиск отсюда, с Чукотки. Наверняка кто-то из местного населения помнит об этом эпизоде. А через них, возможно, удастся узнать чью-нибудь фамилию.

Я скажу вам, ребята, что никто никогда бесследно не исчезает. Двадцать миллионов советских людей погибло в войну. Воспоминания живут о них в памяти их родных и близких. Давно умерли родители Евгения Федоровича Гаранина, не осталось родственников. Но вы нашли меня, а через меня о его последнем полете над Чукоткой узнали многие люди, те, кто его помнили, и те, кто его не знали. Оказывается, некоторые на товарищей Гаранина знали о нем больше, чем я. Гаранин не совершил подвига, не имел высоких наград. Но он был очень настойчивым человеком. Он сумел, пусть частично и пусть не совсем так, как хотел, достичь своей давней мечты — сделать героические полеты через Северный полюс в Америку нормой, обычным делом. Он мечтал работать в Арктике, осваивать воздушные трассы Крайнего Севера. Не знаю, был ли он доволен собой…

Варвара Кирилловна по привычке открыла свою сумку, чтобы достать папиросы.

Голос Варвары Кирилловны заметно дрогнул, когда она произнесла:

— Я вам благодарна… по-матерински благодарна. Я ничего не могла привезти вам, что дополнило бы биографию и жизнь Гаранина, У меня ничего не осталось. Есть лишь мои память, да я сама, как видите, старая и ворчливая женщина. Продолжайте розыски родных остальных членов экипажа. И я вам в этом помогу, — Она сделала паузу, — А теперь вы расскажите о себе, о своей учебе, о том, чем занимаетесь в свободное время. Конечно, кроме срезания авосек с продуктами…

Зал мгновенно умолк, погрузился в неловкую и тягостную тишину.

— А вы хотите прыгать с парашютом? — неожиданно выручила ребят Варвара Кирилловна.

Тишина всколыхнулась, взорвалась:

— Хотим! Хотим! Ура-а…

— Еще у нас нет канатной дороги! — закричал кто-то пронзительным голосом.

— А дорога-то зачем вам, канатная?

— У нас же, посмотрите, сопки специально созданы дли горнолыжников. И лыжи есть, и желание…

Потом от имени учащихся выступил черноволосый юноша, сын председателя райисполкома. Он рассказал гостье о дальнейших планах группы «Поиск». Из самых лучших ребят решено организовать экспедицию к месту катастрофы самолетов, обратиться к комсомольцам района и собрать средства на сооружение монумента в районном центре, продолжить розыски. В конце он тихо сказал:

— Простите нас за сетки…

Зал дружно захлопал.

В эти дни Тельман Ивтэкович был настолько занят, что не вспомнил бы о гостье, если бы не директор торга.

— Поздравляю вас с новым работником, Тельман Ивтэкович, — сказала она не без иронии. — Энергичная женщина, с места в карьер… на лошади.

— На какой лошади?

Выслушав директоршу, он от души расхохотался:

— А что, молодец, а? Вот вам и вся лошадиная проблема.

В разговор вмешался начальник аэропорта:

— Кстати, где эта Лоскутова? Она нас вчера чуть до инфаркта не довела своими парашютами.

— Парашютами? — Тельман Ивтэкович невольно нахмурился.

— Говорит, не может такого быть, чтобы в авиаподразделении не было с дюжину парашютов. Есть-то они есть, да ведь это серьезное и ответственное дело — прыгать с парашютом. Говорит, на той неделе уже привезет список ребят, желающих прыгать. Это же самоуправство!

— Ага, понял. Мне об этом сын говорил. Я не знаю вашей специфики, тем более, как организуется парашютный спорт. Но, прошу вас, прислушайтесь к словам Лоскутовой. Она человек толковый.

— Ну раз вы так считаете…

— А я с жалобой, Тельман Ивтэкович. — К председателю подошел директор ПТУ. — Вам Лоскутова еще не докладывала о перепланировке нашего здания? Это вообще ни в какие ворота… Если мы начнем руководителей из кабинетов выселять, то… — он не нашелся, что сказать, и лишь пожал плечами, ища поддержку у других.

Раздался звонок, все заспешили в кабинет председателя.

Тельман Ивтэкович еще некоторое время размышлял над словами директора, хотя так до конца и не уловил их смысл, Он разглядывал знакомые лица членов исполкома и приглашенных. Для многих из них Чукотка стала родным домом. Но даже они, в подавляющем своем большинстве, все равно, придет время, вернутся туда, откуда приехали, в свои российские города и поселки. И, может быть, поэтому у него в самой глубине души оставалась некая необъяснимая обида на этих людей. Никто об этом не знал, и сам он считал это глубинное чувство своей слабостью. Оно о себе давало знать крайне редко, по почти всегда, когда ему приходилось провожать на пенсию — а значит, и на материк — своих верных товарищей, с которыми был прожит бок о бок не один год и не два, а порою десятилетия. Все равно, как ни крути, на Чукотке существовал и пока существует вахтовый метод работы, Эти вахты растягивались иногда на очень долгие годы, в которые вполне умещалась целая человеческая жизнь, но все равно это были вахты с приездом и отъездом.

Многие уезжали навсегда, а он оставался, и потому собственная его наступающая старость виделась ему незаслуженно обделенной. Обделенной именно общением с товарищами по совместному делу. Он прекрасно знал, что потом, много лет спустя, ему захочется видеть того или того — может быть, уже давно умершего; захочется видеть, как растут и живут дети его друзей. Именно так, не теряя друг друга, из поколения в поколение живут и в русских селах, и в его родном чукотском селении Энмыгран. Но Тельман Ивтэкович давно уехал из родного села, давно живет в районном центре, а здесь вахтовый метод…

Сейчас он думал об этом не случайно. Слушая директора ПТУ, он почему-то почувствовал, что этот человек здесь долго не продержится — не той закваски. Хотя внешне он вроде бы ничем не отличался от других, пожалуй, только излишне осторожен с начальством, высокомерен с подчиненными. Председатель райисполкома знал и другое — его недолюбливали учащиеся, но ведь это еще далеко не критерий оценки деловых и душевных качеств человека. Он с тоской подумал, что скоро, видимо, придется искать нового директора.

Вечером Тельман Ивтэкович послал машину за Лоскутовой.

— Рад вам сердечно, Варвара Кирилловна. — Он помог гостье снять мокрый плащ, — Где так успели промокнуть? Да-а, сезон осенних дождей наступил. Некстати… Я все эти дни, поверьте, на разрыв.

— Да уж не оправдывайтесь, дорогой Тельман Ивтэкович. Я понимаю все прекрасно. И даже догадываюсь, что вы меня пригласили далеко не по поводу этих осенних дождей.

Председатель ушел от ответа, показал на барометр:

— Поверьте, это недели на две. Все вылеты прекращены, — Он вздохнул, вынул расческу, — Честное слово, я намеревался слетать с вами туда, сам все показать. Но…

— Подождем! Мне спешить некуда, — жестко оборвала его Лоскутова.

— Обиделись?

— Вы меня не поняли. Я буду ждать погоды, чтобы улететь домой.

Варваре Кирилловне подумалось, что председатель рад этим дождям, рад, что наконец отделается от надоевшей гостьи. Но она быстро подавила в себе обиду и сказала:

— За меня туда следующим летом поедут учащиеся ПТУ. А я… я просто не смогу подняться на ту сопку. Мне остается только вас поблагодарить за все, что вы сделали. Эта поездка, пожалуй, была одним из самых значительных событий в моей длинной жизни. Большое спасибо!

— Так-так, — Тельман Ивтэкович продул расческу и аккуратно вложил ее в нагрудный кармашек, — А у меня идея! Только просьба не отвечать сразу, а, скажем, через три дня. Хорошо? Ну тогда вот: оставайтесь у нас до следующего лета. Поработаете заместителем директора в училище, а летом вместе с ними…

Варвара Кирилловна с любопытством рассматривала председателя. Нравился он ей все больше и больше. И правился прежде всего своей открытой и, что ли, беззащитной хитростью.

— А я вам взамен подарок готовлю. Уговорил демобилизованных пограничников поехать в ваш девичий город.

— Это не подарок, а бомба замедленного действия. Парни найдут себе невест и… вернутся на Чукотку. Молодые от вас не уезжают.

Оба рассмеялись.

— Дорогая Варвара Кирилловна, поверьте, ребятам во как нужны вы с вашей светлой умной головой и добрыми вашими женскими руками, — нескладно заключил Тельман Ивтэкович, желая сказать этой пожилой женщине нечто вроде комплимента. При этом он взглянул на большие грубоватые мужские руки Лоскутовой и окончательно смутился.

Варвара Кирилловна громыхнула коробком спичек:

— Как условились, сейчас ничего не скажу.

Они поговорили о парашютном кружке, канатной дороге, вспомнили торговскую лошадь…

Председатель неожиданно хлопнул себя по лбу. Он открыл нижнее отделение сейфа и замер, потом медленно повернулся к гостье:

— Простите, Варвара Кирилловна, я и забыл. У меня ведь для вас есть еще что-то… — Он вынул сверток и развернул. — Это тоже оттуда.

Лоскутова осторожно взяла старую туфельку и конверт.

— Здесь письма, которые не удалось расшифровать. — Он вынул слипшиеся листки с блекло-голубыми разводами.

Варвара Кирилловна бережно рассматривала их.

— Да, совсем ничего нельзя разобрать. Мы с ним не переписывались. Нет, одно письмо он мне прислал, а я, кажется, не успела ответить. А это что? — Она развернула полуистлевший листок. — Боже мой, заявление в загс! Так и не успели. — Привычным жестом она стала искать папиросы, — Отдайте мне это, пожалуйста! Но откуда туфелька? Погодите, погодите… Неужели…

Она забытым молодым жестом отвела со лба седую прядь волос, тихо попросила:

— Можно, я примерю?

Она с трудом наклонилась, приставила рассохшуюся с множеством трещинок былого лака туфельку к своей полной ноге и надолго замерла в этой неудобной позе.

Тельман Ивтэкович нерешительно прикоснулся рукой к ее вздрагивающему плечу, нагнулся и вдруг поцеловал в висок, быть может, вспомнив в это горькое мгновение всех русских ребят, летавших в войну над Чукоткой и сложивших здесь головы.