Невидимые бои

Саймон докладывает президенту

Кончив читать, президент откинулся на спинку глубокого кожаного кресла. Его просторный кабинет необычной овальной формы был обставлен удобно, но деловито и даже строго. На огромном письменном столе с низкими металлическими лотками для бумаг стояла сбоку модель яхты. В молодости президент был заместителем морского министра. Корабли и их модели остались его страстью на всю жизнь.

Полузакрыв уставшие за день глаза, президент размышлял. Ему предстояло решить важный вопрос: надо ли расширять военные поставки в Советскую Россию, более полугода содрогавшуюся под ударами свирепой германской гитлеровской армии. Специальным законом конгресс дал ему право предоставлять в порядке «займа и аренды» (ленд-лиз) вооружение и предметы военного снабжения, если это отвечало государственным интересам его, президента, страны. Интересы эти требовали всяческого ослабления германской военной машины, под которой стонала уже вся Западная Европа.

В состоянии ли русская армия, Советское государство эффективно отразить германскую гитлеровскую агрессию?

Чтобы решить эту головоломку со многими неизвестными, президенту надо было знать положение дел на советских фронтах и — что главное — состояние духа советских людей. Обладают ли они достаточной волей, решимостью идти на жертвы ради победы? Любовь русских к своей земле, их преданность родине известна из истории. Но так много ходит слухов, пущенных германской пропагандой (и часто «подтверждаемых» из солидных англосаксонских источников), о слабости и «непрочности» советского строя! Ведь после нападения Гитлера на Советскую Россию генерал Маршалл выразил убеждение, что германские армии будут входить в линии обороны России «как нож в масло». Если это так, если верны эти мнения, то стоит ли тратить средства, силы, время, рискуя лишь умножить славу и трофеи гитлеровской Германии?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо знать — точно, определенно, не гадая, наверняка, — в чем правда и в чем неправда из того, что говорят и пишут о России в войне.

Для этого, за такими точными сведениями и послал он в Москву руководителем миссии ленд-лиза генерала Саймона. Зная, что на пути к нему, президенту, сообщения генерала могут подвергаться «обработке» и «редактированию», президент дал генералу необычное право — докладывать ему непосредственно, в Белый дом. Возможность такой связи обеспечивал особый юридический статус системы ленд-лиза, не успевший еще обрасти чрезмерным бюрократическим аппаратом. Президент был верховным главнокомандующим не только вооруженных сил, но и ленд-лиза. Представители этой системы за границей не входили ни в какие министерства — между ними и президентом не было глухих непроницаемых средостений.

Именно поэтому на столе президента лежал сейчас только что доставленный специальным курьером из Москвы доклад генерала Саймона с грифом: «Совершенно секретно. Только для президента».

Говоря откровенно, президенту нравился этот доклад: он был глубоко аргументирован, подтвержден многими фактами, содержал ссылки на серьезные источники, и прежде всего на живых конкретных советских людей, которые, высказывая свое мнение о положении дел в стране, не знали, конечно, что их слова достигнут президента.

«А он не дурак, этот Саймон, — думал президент. — Не случайно я послал его в Москву, как-никак он умеет разбираться в людях».

Президент знал: генерал способен глубоко и — что главное — правильно анализировать сложные ситуации. Его выводы обоснованны, их трудно оспаривать.

На массивном корпусе телефона мягко вспыхнула неяркая лампочка «баззер». Президент поднял трубку.

— Мистер Хопкинс пришел, мистер президент.

— Попросите его войти.

Дверь отворилась. В комнату легкой походкой вошел высокий худощавый человек в распахнутом пиджаке, под которым был виден жилет. Президент с улыбкой протянул руку вошедшему. Да, этот умный и энергичный человек был его лучшим и — что большая редкость — бескорыстным союзником в правительстве, помощником. Именно поэтому президент и поручил ему руководство управлением по осуществлению ленд-лиза.

Усевшись в кресло сбоку письменного стола, Хопкинс вопросительно взглянул на президента, на лице которого сверкнула самая белозубая, самая обаятельная улыбка во всех Соединенных Штатах Америки.

— Надо решить важный вопрос, Харри, — начал президент. — Следует ли нам продолжать поставки России по ленд-лизу? Если да, то поставки надо решительно усилить и ускорить. Если нет — их надо свертывать? Что вы думаете об этом? Да или нет?

— Да. Усиливать. Быстро усиливать и как можно сильнее убыстрять.

— Почему? — не скрывая улыбки удовлетворения, спросил президент.

— Потому что русские расколошматят этого паршивого Адольфа. Они сделают это и сами, без нашего ленд-лиза. Но сделают быстрее и обстоятельнее, если мы поможем им. Первоначальный шок, вызванный внезапностью нападения гуннов, уже прошел. Русская военная машина начинает набирать скорость.

— Точно так же думает и генерал Саймон. Вот его доклад.

Президент взял со стола доклад и принялся читать выводы генерала.

— О’кей, — заключил Хопкинс, когда президент, закончив чтение выводов, принялся вправлять очередную сигарету в длинный тонкий мундштук. Он курил их одну за другой.

— Завтра же пригласите к себе руководителя русской миссии снабжения и попросите его представить список того, что им нужно, — сказал президент. — Завтра на пресс-конференции я объявлю о решении увеличить поставки. После этого вы снабдите журналистов несколько более распространенными данными. В пределах военной безопасности, разумеется. После пресс-конференции ко мне, несомненно, примчится заместитель морского министра Джим Форрестол. Протестовать против моего решения. Ну а я поручу ему улучшить морское прикрытие конвоев, идущих с нашими грузами в Мурманск.

И президент протянул руку Хопкинсу.

Пресс-конференции президента происходили, как правило, в его овальном кабинете. Сюда набивалось несколько десятков взвинченных ожиданием новостей журналистов. Когда основные новости бывали уже оглашены, старший по стажу аккредитации при Белом доме корреспондент обычно говорил: «Благодарим вас, мистер президент». Распахивались двери кабинета, и корреспонденты, толкаясь, наступая друг другу на пятки, бросались к телефонам. Через несколько минут телефоны и телетайпы разносили новости по газетам и радиостанциям страны. Прав был президент. Ровно через полчаса после того, как закончилась пресс-конференция, позвонил Форрестол. Гнусоватым голосом он просил президента принять его, если можно, сегодня.

— Вот вы-то мне как раз и нужны, Джим, — веселым голосом ответил президент. — Приезжайте сейчас же.

Через несколько минут в кабинет вошел невысокий подтянутый человек с короткой полуспортивной прической и носом, сплюснутым некогда ударом кулака в боксерской перчатке.

— Мистер президент, — начал Форрестол нервно, кося глазами в сторону. — Мы делаем колоссальную, может быть, трагическую ошибку. Все, что мы отправим теперь в Россию, пропадет, окажется в руках у немцев. Погибнут молодые американцы, охраняя морские караваны, направляющиеся в Мурманск. Погибнут моряки на судах, которые попадут под удар германских субмарин…

— Мы помогаем вести войну против агрессии, которая завтра может обрушиться и на нас, Джим, — мягко сказал президент, внимательно всматриваясь в бегающие, как у кролика, глаза Форрестола.

— Конечно, разумеется, — зачастил Форрестол. — Если бы у русских был хоть какой-нибудь реальный шанс продлить свое сопротивление — я не говорю уже о победе русских, она невозможна, исключена. Мы не можем губить людей, технику, ценности…

— На войне нельзя без риска, — медленно заметил президент. — Конечно, никто не даст вам стопроцентной гарантии, что русские обязательно победят. Но они дерутся, наносят удары, чертовски энергично организуют отпор врагу. У них и мысли нет о капитуляции. Черт возьми! Они будут воевать, даже если для победы понадобится целый десяток лет!

— Это самообман, мистер президент, — вскричал Форрестол, вскакивая с кресла. — Это трагический самообман. Даже если русские и победят, в наших интересах позволить немцам обескровить их посильнее. Помните, что говорил сенатор Трумэн? «Пусть они уничтожают побольше друг друга».

— Это очень жестоко, то, о чем вы говорите, Джим, — мягко, почти ласково произнес президент. — Там гибнут дети, женщины. Я знаю, что вы банкир и вам несвойственны сентименты. Но то, что вы предлагаете, не только бездушно, но и нерасчетливо, банкирски неразумно. Я уже не говорю о том, что в свое время Россия — царская Россия — помогала молодой Америке отстаивать свою независимость. Но представьте себе, что вы, с вашим хваленым реализмом, умением «трезво» оценивать обстановку, ошибаетесь?

Представьте себе, что Россия разбивает Гитлера, как расколошматила она в свое время Наполеона. В одиночку освобождает она всю Европу от Гитлера, уничтожает гитлеризм. Красный флаг «пролетарской революции» взвивается над всей Европой…

Где тогда окажемся мы с вашим хваленым «реализмом»? Вдали от европейских берегов, в «блестящей изоляции» от Европы. А триста миллионов жителей Западной и Восточной Европы будут в стане социализма? Вот тогда уже Европу нам не освободить. В каждой стране за дело возьмутся не ненавистные оккупанты, как сейчас немцы, а местные коммунисты. Их поддержит народ, возмущенный предательством своих буржуазных правительств, их полной неспособностью — или нежеланием — предотвратить катастрофу 1939, 1940, 1941 годов. Это будет надолго, быть может, навсегда. И все потому, что Джиму Форрестолу удалось уговорить президента помочь немцам убить еще пару миллионов русских.

— Но у меня есть данные военной разведки, — усаживаясь в кресло, бормотал Форрестол. — Эти данные не только показывают — они доказывают, что русским не удастся долго держать подбородок над поверхностью воды. Гитлер захлестнет их новыми волнами вторжения. Россию поработят — она перестанет быть страной, превратится в территорию, над которой будет господствовать фашистская Германия. Как мы сумеем тогда договориться с Гитлером — властителем Европы, мистер президент?

— Очень просто, — улыбнулся президент. — Мы пошлем к нему договариваться вас, Джим. Ведь Фриц Тиссен — когда-то он оплачивал Гитлера и его гангстеров — ваш старый друг…

Кстати, — уже серьезно продолжал президент, — о каких это данных вы говорите? Откуда вы их раздобыли?

— Это доклад военно-морского атташе вице-адмирала Макдональда. Примерно то же сообщает и военный атташе генерал Дроув…

— Почему же Генри[1] не доложил мне эти материалы?

— К сожалению, мистер президент, он, как и вы, видимо, не разделяет мнений представителя своей разведки — военного атташе в Москве.

— Вот видите, Джимми, нас, стало быть, большинство — двое против одного. Поэтому мое решение остается в полной силе. А вы сделайте-ка вот что — усильте охрану кораблей, идущих в Мурманск. Немцы каким-то образом вынюхивают через своих шпионов маршруты судов и топят их. С этим надо покончить. Во всяком случае — резко сократить потери.

— Ай-ай[2], слушаю, сэр, — поднимаясь с кресла, завершил разговор Форрестол.

Президент протянул ему широкую теплую ладонь. А когда заместитель министра вышел, долго смотрел на закрывшуюся за ним дверь.

Два генерала

Они появились в Москве вскоре после начала Великой Отечественной войны. Бригадный генерал американской армии Роберт Саймон возглавлял военную миссию снабжения. Генерал-майор Эдвард Дроув занял пост военного атташе посольства.

Оба генерала были профессиональными военными разведчиками. Оба имели большой опыт разведывательной работы во многих странах мира. Оба специализировались по Советскому Союзу, неплохо владели русским языком.

Направляя их на работу в Москву, командование управления военной разведки «Джи-ту» главного штаба американской армии, нимало не смущаясь тем, что между СССР и США установились союзные отношения в совместной войне против гитлеровской Германии, поставило перед ними циничную задачу — развертывать активную разведывательную работу в Советском Союзе, находившуюся до этого, по их мнению, в неудовлетворительном состоянии.

Фактически задача сводилась к определению «слабых мест» военно-экономического потенциала Советской страны, недостатков в боевой подготовке и военно-технической оснащенности Советской Армии. Средствами агентурной разведки и отчасти путем личных наблюдений генералам предстояло ответить на главный вопрос, поставленный правительством: выстоят ли советские Вооруженные Силы и народ перед натиском вооруженной до зубов немецко-фашистской армии? Или же, как это предсказывали многие буржуазные государственные и военные деятели, Советская Армия будет разбита, а страна — оккупирована.

Многие руководители вооруженных сил США почти не скрывали, какой ответ им хотелось бы получить от генералов. Несмотря на то что после трагедии Пирл-Харбора военный союз с СССР был спасением для страны, сдававшей одну за другой свои позиции на Тихом океане, слепая ненависть к молодому социалистическому государству вызывала у многих генералов и адмиралов тайное сочувствие фашистским агрессорам.

Делала свое подрывное дело и гитлеровская «черная», замаскированная, тайная пропаганда, на которую не жалело средств дипломатическое ведомство Иоахима фон Риббентропа.

Наконец, за годы, прошедшие между двумя мировыми войнами, в США возникли весьма могущественные группы финансового капитала, связавшие свои надежды на коммерческий успех с внешнеполитическими завоеваниями германского монополистического капитала. Участники этой группы и связанные с нею политики незадолго до начала войны начали появляться в Вашингтоне на важных государственных постах.

К этой группе и принадлежал недоброй памяти Джеймс Винсент Форрестол. На пост заместителя морского министра, престарелого республиканца Фрэнка Нокса, он пришел в 1940 году прямо с президентского кресла в банке «Диллон, Рид и К°» на Уолл-стрит в Нью-Йорке. Только до 1932 года с момента окончания первой мировой войны этот банк вместе с нью-йоркским «Ферст нейшнл сити бэнк» распространил на биржах Америки облигации 40 займов для германских трестов и концернов.

В январе 1932 года тогдашний президент банка Кларенс Диллон заявил в одной из комиссий конгресса:

Одним из получателей этих огромных займов был стальной концерн Германии — трест «Ферейнигте штальверке» (ему досталось полтораста миллионов долларов). Глава этого треста Фриц Тиссен открыто бахвалился своими тесными связями со многими банкирами Уолл-стрита, и в частности с Диллоном. Когда его спросили однажды, как он относился к пресловутому «плану Дауэса», он ответил:

Тиссен финансировал движение гитлеровской партии. Впоследствии, рассорившись с нацистами, он написал книгу, название которой — «Я платил Гитлеру» — звучало горьким упреком бесноватому фюреру, напоминанием о том, что именно тиссены, флики и прочие магнаты крупного капитала Германии возвысили фашистского диктатора, открыли ему дорогу к власти.

Джеймс Форрестол был обязан банку «Диллон, Рид и К°» всей своей карьерой. Поступив в банк в 1916 году, сразу же после окончания Принстонского университета, Вине, как называли тогда будущего банкира, проявил недюжинный талант стяжателя. Уже через семь лет он был совладельцем банка, а в 1937 году сменил Кларенса Диллона на посту президента.

Уже после того как Форрестол, повинуясь таинственному побуждению, добился поста заместителя министра военно-морского флота, он был (в 1941 и 1942 годах) членом правления американского треста «Дженерал анилайн энд филм», игравшего в США роль главного филиала германской сверхмонополии — концерна «ИГ Фарбениндустри», осужденного после войны как концерн — военный преступник.

Многое из деятельности Форрестола остается пока покрытым тайной. Но известно, что он возглавлял те силы в Вашингтоне, которые активно — и небезуспешно — затягивали выполнение Соединенными Штатами их союзнического обязательства — открыть в Европе второй фронт против гитлеровской Германии. Видимо, перспектива разгрома Германии, возможная потеря капиталов, вложенных в ее промышленность, пугала его больше, чем — не исключенная теоретически — возможность военного поражения США в войне.

Именно поэтому Джеймс Форрестол присутствовал на совещании комитета по координации военной разведки, на котором обсуждался проект программного задания работникам военной и военно-морской разведки, направляемым в Москву, где в связи с войной значительно расширялся аппарат военного представительства США.

Много лет спустя в американской прессе промелькнуло сообщение, из которого стало ясно, что военный министр Генри Стимсон[3] возражал в то время против развертывания агентурной разведывательной деятельности в СССР. Нокс держался нейтрально в этом вопросе, а Форрестол настойчиво добивался того, чтобы возможности, предоставляемые развертыванием союзнических отношений с СССР, были использованы для создания американской шпионской агентуры и для такой разведки, которая обычно ведется против военного противника. Форрестола, в частности, весьма интересовали морские подходы к крупнейшим гаваням и портам СССР.

Президент, зная нравы профессиональной военной разведки — «Джи-ту», прямо сказал генералу Саймону, что его задача широко, всесторонне, а главное, совершенно объективно и беспристрастно знакомиться с советской действительностью, глубоко анализировать и правильно оценивать настроения советских людей, деятельность их правительства по организации отпора врагу и информировать обо всем президента. Неизвестно, какие указания были даны генералу Дроуву командованием «Джи-ту». Но, судя по его деятельности в Москве, они были составлены в духе требований Форрестола.

Так появились в Москве два американских генерала. Оба — опытнейшие военные разведчики, оба хорошо подготовленные, оба в конечном счете формально подчиненные «Джи-ту».

Но была глубокая разница не только в их ориентировке и целенаправленности, а еще и в формах их официальной подчиненности.

Генерал-майор Джон Р. Дин, возглавлявший объединенную военную миссию США в Москве в 1943—1945 годах, писал впоследствии в книге «Странный союз»:

Генерал Дроув, как военный атташе, отчитывался перед руководством военной разведки «Джи-ту». Генерал Саймон, как начальник военной миссии снабжения, подчинялся управлению по делам ленд-лиза, возглавляемого тогда Харри Хопкинсом. А тот отчитывался только перед президентом.

Благодаря этим важным различиям в линиях подчинения доклады и сообщения, посылавшиеся из Москвы генералом Саймоном, проходили минимальную обработку и «фильтрование». Через Хопкинса они сразу же попадали прямо на стол президента США. А информация генерала Дроува, направляемая им руководству военной разведки, перерабатывалась, дополнялась, «обогащалась» и «совершенствовалась» в духе, выгодном верхушке военного министерства. Только этот препарированный материал докладывался правительству.

Перед отъездом в СССР оба генерала получили тщательно подготовленные официальные инструкции «Джи-ту»: не верьте официальным реляциям русских. Не верьте официальным коммюнике. Не верьте советским газетам, сообщениям Совинформбюро. Русские — великие мастера пропаганды. Развертывайте агентурную сеть, вербуйте шпионов! Систематически инструктируйте их, заставляйте активно действовать, добывать нужные сведения. Проверяйте и перепроверяйте даже самые надежные данные. Наблюдайте военную деятельность русских. Ищите их слабые стороны; отыскивайте ошибки, упущения, промахи. Добывайте как можно больше конкретных военных данных. Словом, ведите дело так, будто перед вами не военный союзник, а потенциальный противник.

Множество подобных указаний и советов получили генералы перед выездом на работу в Советский Союз. Разные это были люди. Оба окончили одно и то же военное училище — Вест-Пойнт.

Офицерам сухопутных сил, выпускаемым этой «академией», прививаются в ее стенах крайне реакционные взгляды и убеждения. Удивительного тут мало — в училище, основанное еще в 1802 году, принимают, как правило, сынков богатых или, во всяком случае, состоятельных американцев. Чтобы попасть в него, надо заручиться личной письменной рекомендацией президента США или члена конгресса. В американской прессе не раз сообщалось, что конгрессмены нередко торгуют своими рекомендациями, продавая их за солидные суммы.

Вест-Пойнт находится в старой крепости на берегу Гудзона, в 50 милях от Нью-Йорка. Первый комендант этой крепости генерал Бенедикт Арнольд оставил большое черное пятно в истории своей страны. Его имя стало синонимом самой черной измены. Он был первым американским генералом, предавшим свою родину.

Во время войны за независимость в 1780 году его подкупили англичане. Арнольд передал им планы крепости, а потом и сам переметнулся на службу к британским колонизаторам. Впоследствии он стал генералом английской армии.

Здесь учились генерал Уокер и другие фашиствующие генералы-бёрчисты, участники многочисленных ультраправых организаций США. Поколения генералов и офицеров, вышедших отсюда, начинали свою карьеру в кровавых войнах против почти безоружных индейцев. Многие накапливали военный опыт в грабительских войнах XIX века против Мексики. Питомцы Вест-Пойнта лютовали в странах Центральной и Южной Америки, на Филиппинах, в Японии и Китае, в Архангельске и на советском Дальнем Востоке, на Тайване и в странах Юго-Восточной Азии. Фабричная марка Вест-Пойнта «украшает» сейчас многих военных советников, карателей, проливающих кровь женщин и детей Южного Вьетнама. Хладнокровно травят они посевы, жгут напалмом жалкие хижины вьетнамцев…

Да, разные люди были эти генералы. Эдвард Дроув еще курсантом Вест-Пойнта безотказно, словно губка, впитывал в себя яд великодержавного американского шовинизма, прививаемого тщательно подобранными инструкторами. Из стен училища он вышел убежденным в великой миссионерской роли офицеров американской армии, призванных, по его мнению, обеспечить мировое господство США.

Роберт Саймон окончил Вест-Пойнт в первом десятке своего курса. Может быть, ум, способности помогли ему критически мыслить. Главное — он остался в основном порядочным человеком, несмотря на все — порой весьма тонкие — ухищрения преподавателей, оболванивших по нужному им образцу не одну сотню молодых офицеров.

В отличие от большинства своих коллег, в том числе и Дроува, Саймон верил в идеалы американской революции. Он не считал Декларацию независимости, составленную основателями республики, клочком бумаги. Демократические идеалы, воплощенные в Декларации, сохранили для него свое высокое значение. Несмотря на все стремление власть предержащих заставить американский народ забыть эти истины, Саймон помнил о них.

Это был всесторонне образованный человек. Еще в юности увлекался он классиками русской литературы, специально изучил русский язык, чтобы читать творения русских писателей в оригинале. Увлекался музыкой. Обладая незаурядными музыкальными данными, неплохо играл на рояле, скрипке. Не стал бы он офицером американской армии, не вбей его отец себе в голову, что увлечение Роберта русской литературой и музыкой не приведет к добру. Обеспокоенный отец уговорил юношу поступить в вест-пойнтское военное училище. Старик дружил с сенатором от своего штата и без труда заполучил у него нужную рекомендацию.

После окончания училища Саймона назначили в разведку «Джи-ту». Не последнюю роль при этом сыграло знание русского языка. Много лет изучал Саймон Советский Союз по материалам, поступающим в «Джи-ту» по каналам разведки. В основном это была тенденциозная, искаженная информация. Тщетными были все его попытки придать ей объективный характер, чтобы президент, как главнокомандующий вооруженными силами, получал подлинную картину, отражающую истинное положение в стране. Военное руководство, преследуя свои цели, не только не проявляло необходимой честности в своих докладах президенту, но и часто нарушало требования объективности.

Не раз собирался Саймон подать в отставку (он был уже подполковником), чтобы заняться педагогической и научной деятельностью. Но разразилась вторая мировая война. Не время было уходить из армии, пока не одержана победа над фашистской Германией и Японией.

После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз Саймону предложили возглавить американскую военную миссию снабжения в Москве. Он охотно согласился поехать в Москву. Саймон очень серьезно отнесся к официальному заявлению американского правительства об установлении союзнических отношений между США и СССР. Функции, которые были возложены на него перед отъездом, Саймон воспринял как специалист, давно уже изучивший Советский Союз («Теперь-то я смогу собрать объективную информацию», — думал он). Он понимал, что правительству нужна широкая, точная и достоверная картина, чтобы эффективно планировать политику своей страны, добиваясь общей победы союзников в кровавой войне. И он был преисполнен решимости выяснять эту картину не методами стандартного шпионажа, а путем глубокого и всестороннего, честного и открытого изучения советской действительности.

Перед отъездом Саймону присвоили временное звание бригадного генерала. Такая практика существует в американской армии. Она применяется во время войны при назначении на генеральские должности за границей. Это делают для того, чтобы облегчить общение с иностранными коллегами высокого ранга. Миссию снабжения в Москве должен был возглавить по меньшей мере бригадный генерал. Подходящих генералов не нашлось. Временно дали это звание подполковнику Саймону.

Дроув «оживляет работу»

Саймон и Дроув приступили к работе в Москве почти одновременно.

Начинать Дроуву было проще. В посольстве США уже существовал готовый аппарат атташата. Многочисленные заместители и помощники военного атташе уже вели активный разведывательный поиск, вынюхивая все, что удавалось, о Советской Армии.

На следующий день после своего приезда Дроув собрал на совещание всех сотрудников атташата.

Офицеры атташата обычно ходили по Москве в штатском. Они не должны были привлекать к себе внимания в по-военному суровом городе во время ежедневных прогулок — операций визуальной разведки — или при поездках по стране. Но теперь, желая продемонстрировать новому начальству военную выучку, они явились в мундирах. Полковники, подполковники, майоры, капитаны и сержанты.

Познакомившись со всеми офицерами атташата (кое-кого он знал и ранее), Дроув разрешил всем сесть. Сам же остался стоять, подчеркивая тем самым важность первого инструктивного совещания.

— Я рад, что буду работать вместе с вами в столице мирового коммунизма, — произнес генерал многозначительно. — Первое, о чем хочу предупредить вас, — не обольщайтесь нашими союзниками. Богу и судьбе угодно было поставить сейчас нашу страну и Россию рядом, на одной стороне фронта войны против Германии. Но уже сейчас надо смотреть вперед, в будущее. Когда мы разделаемся — с помощью русских — с немцами и японцами, Россия станет нашим врагом номер 1. Этот день надо готовить уже сегодня…

Офицеры переглянулись. Подобные рассуждения они слыхали не в первый раз. Но прежде это говорилось полушепотом, в узком кругу, за бутылкой отличной советской водки.

Сейчас все излагалось тоном приказа, в официальном кабинете члена союзного посольства в столице союзного государства, на официальном совещании его аппарата.

Генерал сделал паузу, оглядывая лица участников совещания. Несколько безразличных, непроницаемых лиц, две-три пары изумленных глаз. А кое у кого глаза хищно засверкали, как у беркута, с головы которого снят охотничий колпачок.

На этих лицах и остановил свой тяжелый, неподвижный взор генерал Дроув.

— Нам предстоит оживить, реорганизовать и резко усилить разведывательную работу в этой стране. Положение военных союзников создает для нас невиданные прежде возможности для улучшения нашей работы. Надо до дна использовать все возможности для установления — и расширения — полезных контактов, подбирать кадры для вербовки… До конца использовать военную обстановку, чтобы досконально, тщательно, детально изучить военно-экономический потенциал страны, найти, определить его слабые стороны. Мы предпримем многочисленные поездки по стране. Договоримся с русским командованием о посещении фронтовых участков и прифронтовых тылов. Я ожидаю от каждого офицера целеустремленной, инициативной работы по сбору самых подробных разведывательных данных.

Вопросы? — заключил генерал.

Вопросов не было. Кивком головы военный атташе закрыл совещание.

И атташат загудел, словно пчелиный улей. Активизировались все виды разведывательной деятельности, главным образом нелегальной, агентурной.

Не брезгали ничем. Разъезжая под различными предлогами по стране, многие офицеры атташата вели себя как вражеские лазутчики. Они пытались проникать на военные объекты и базы. Фотографировали мосты, железнодорожные узлы и порты, засекали радиостанции. Ночью на улицах столицы считали танки, проходящие на фронт, изучали транзитные воинские эшелоны, идущие к фронту, где гремели тяжелые, кровавые бои с немецко-фашистскими ордами. Дело не ограничивалось визуальной разведкой. Предпринимали активные, порой наглые попытки вербовать советских людей, поначалу считавших американцев преданными союзниками в борьбе против нацистов. Убедившись в подлинных неблаговидных намерениях этих «союзничков», советские люди шли в органы безопасности государства, с негодованием протестовали против попыток эксплуатировать добрые чувства москвичей, да и жителей других городов.

Сигнал поступал за сигналом. Над гладкой поверхностью внешне корректных отношений пробивались то тут, то там повадки профессиональных шпионов. Так становились явными неблаговидные намерения людей генерала Дроува.

Советские чекисты-контрразведчики, которые с первых же дней войны вели самоотверженную борьбу против агентуры немецко-фашистских разведок, забрасываемой через линию фронта по суше, воздуху и морским путем, не могли проходить мимо этих сигналов.

Почему усиливают шпионаж работники атташата? Вряд ли правительству США нужно знать, где находятся склады артиллерийских снарядов, базы запасных полков, центры формирования новых советских дивизий. До сих пор подобными сведениями интересовалась только шпионская агентура гитлеровцев. Военная тайна, особенно во время войны, — это военная тайна. Ее надо беречь не только от врагов, но и от друзей. Нет, чекисты не могли проходить мимо. Им пришлось отвлечь часть своих сил, чтобы тщательно, всесторонне, глубоко изучить эту, мягко говоря, недозволенную деятельность союзников, решительно ограничивать ее. Ведь не было никакой уверенности, что разведывательные данные, собираемые американцами в Советском Союзе, не попадут каким-нибудь путем в генштаб гитлеровского вермахта. Ведь в Вашингтоне, и даже в Пентагоне, было много, очень много друзей Германии.

Известно, что почти на протяжении всей второй мировой войны резидент ОСС (управления стратегической службы США) в Швейцарии Аллен Даллес (будущий директор Центрального разведывательного управления) поддерживал тесную связь с начальником гестапо Гиммлером через гестаповца князя Максимилиана Гогенлое и германского вице-консула в Цюрихе Ганса Гизевиуса, являвшегося по совместительству представителем гитлеровской контрразведки («Абвер») в Швейцарии. Недавно об этом рассказал черным по белому в своей книге «ЦРУ» американский журналист Эндрю Тэлли. Книга вышла в США в 1962 году.

Еще в годы войны советская разведка была прекрасно осведомлена о сомнительных связях Аллена Даллеса, о его попытках договориться с гитлеровской Германией. Именно поэтому чекисты были настороже. Им пришлось уделять самое пристальное внимание разведывательной деятельности сотрудников американского военного атташата в Москве во время войны. Ведь их долг — тогда и теперь — предотвратить удар в спину нашей страны. А такой удар мог быть нанесен в то время с помощью шпионов, имевшихся в стане наших союзников.

Деятельность генерала Саймона не вызывала тревожных сигналов. Он явно руководствовался указаниями своего президента, а не генералов «Джи-ту». Он понимал, какой огромный трудовой и военный подвиг совершает страна. Героизм советских людей на фронте и в тылу вызывал у него уважение. Советские люди, с которыми соприкасался генерал, чувствуя это уважение, дружественно относились к нему.

Без труда завел генерал множество знакомств. Советские люди самых различных профессий охотно беседовали с ним. Он легко сходился с людьми, быстро находил интересные темы для разговора. Благоприятное впечатление производило его знание русского языка, советской литературы. Советских людей располагал глубокий, неподдельный интерес американца ко всем сторонам жизни Советской страны, его искренние, дружелюбные мнения о наших военных усилиях, героизме солдат и офицеров на фронтах Великой Отечественной войны, советского народа.

По роду своей работы генерал общался со многими офицерами Советской Армии, в том числе с такими, которые часто выезжали из Москвы на различные участки советско-германского фронта. Он и сам не раз бывал на фронте, особенно в дни, когда сражения развертывались недалеко от Москвы.

Из дружеских разговоров с советскими офицерами, как в Москве, так и на фронтах, Саймон черпал много полезных для себя сведений, в особенности о высоком моральном состоянии советских войск. Но он не пытался выведывать военные тайны.

Уже через несколько месяцев после приезда на работу в Советский Союз, вскоре после разгрома немецко-фашистских войск под Москвой, Саймон направил в Вашингтон свой первый большой доклад.

Навык профессионального разведчика помогал Саймону быстро устанавливать неофициальные знакомства с рядовыми советскими людьми. В разговорах с ними он узнавал мнения народа. Эти мнения подтверждали и подкрепляли сведения, почерпнутые им в беседах с официальными советскими представителями. Генерал убеждался: в этой стране существует глубокое единство народа и его правительства, Коммунистической партии. Генерал понял, что эта особенность, невозможная в капиталистических странах, составляет органическое великолепное качество людей советского общества.

Часто Саймон выезжал за город на машине. Обычно он сам сидел за рулем. Отъехав километров 40—50 от Москвы, он поворачивал обратно и подвозил желающих до города. Иногда подъезжал к загородным остановкам автобусов и на хорошем русском языке предлагал подвезти двоих-троих ожидающих до Москвы.

Обычно не успевала машина дойти до города, как Саймон уже устанавливал дружеские отношения с некоторыми попутчиками. Нередко он приглашал их заходить к нему в гости.

Был у генерала и другой способ знакомства. Достав пару билетов в театр или на концерт популярных артистов, он приходил к театру за несколько минут до начала. Одетый в штатское, он начинал присматриваться к толпившимся у подъезда охотникам до «лишнего билетика». Выбрав из обширного «контингента» любителей театра наиболее «перспективного», он предлагал ему билет. Нередко избранными оказывались солдаты или офицеры, приехавшие в Москву с фронта в отпуск или в командировку, иногда — миловидные девушки или женщины, а то и молодые рабочие или инженеры.

Постепенно Саймон перезнакомился со множеством рядовых советских людей. Некоторые из них принимали его приглашения, заходили в гости — жил он не в посольстве, а в отдельном особняке своей миссии.

Гостеприимный хозяин, Саймон любил устраивать домашние концерты, радушно встречал гостей. Садился за рояль, почти профессионально играл Чайковского, Бетховена, популярные мелодии американских композиторов. У него была обширная коллекция пластинок. Среди них — драгоценные записи Шаляпина. Поставив «Вдоль по Питерской» или «Стеньку Разина» в шаляпинском исполнении, он включал звук на полную мощность. Гремел, сотрясая весь дом, голос великого русского певца.

С первых же дней его миссии в Москве в сознании Саймона шла напряженная борьба. Этот офицер американской армии, профессиональный разведчик помнил, конечно, чего требовало от него командование: искать людей, способных изменить своей стране, побуждать их к измене, вербовать, делать шпионами, с их помощью продолжать шпионскую работу. Но Саймон не мог заниматься вербовкой агентов в стане союзника, ведущего борьбу не на жизнь, а на смерть с общим врагом — германским фашизмом.

Честное начало взяло верх. Саймон нарушил приказ «Джи-ту». Он даже не пытался привлекать советских граждан к преступному тайному сотрудничеству с американской разведкой.

Все это может показаться парадоксальным: разведчик — и борьба двух противоположных начал, колебанья, раздумья. Но ведь еще Маяковский говорил, что «американцы бывают разные…» В Соединенных Штатах есть либеральная мыслящая интеллигенция. И среди офицеров попадаются там думающие люди.

Но мы еще вернемся к этому генералу. Обратимся к его коллеге по оружию военной разведки.

Муллард не хочет сражаться

Генерал Дроув был взбешен. Сидя за своим письменным столом, он снова и снова перечитывал только что расшифрованную телеграмму из Вашингтона от командования «Джи-ту». В телеграмме говорилось примерно следующее.

Сайм прислал через Хопкинса доклад, в котором на обширном материале доказывает неизбежность военного поражения немцев, хотя они все еще стоят под Можайском. Рекомендует усилить материальное снабжение по ленд-лизу, не затягивая решать проблемы непосредственного военного сотрудничества, готовить открытие второго фронта. Доклад произвел выгодное для русских впечатление на президента. Ускорьте подготовку материалов, опровергающих рекомендации Сайма, подтверждающих тезис военной слабости, деморализации на фронте и в тылу. Ускорьте развертывание агентурной сети, выполнение программы «Невод». Ждем ваши соображения и предложения.

Слова «через Хопкинса» означали, что генералам «Джи-ту» не удалось ни перехватить доклада, ни подвергнуть его «докторированию», то есть такой обработке, при которой выхолащивалось главное, основное, черное становилось белым, «да» превращалось в «нет».

«Этот Саймон хочет сделать из него, Дроува, круглого дурака! — с яростью размышлял генерал. — Ведь его, Дроува, рекомендации прямо противоположны предложениям Сайма. И все же Сайму удалось убедить президента пренебречь мнением его официального военного представителя и принять советы этого сентиментального русофила, который и попал-то сюда только потому, что людей, знающих русский язык, среди офицеров американской армии можно было тогда пересчитать по пальцам.

«Ну, мы еще посмотрим, кто, в конце концов, возьмет верх, — думал Дроув, нервно раскуривая сигарету. — Судя по тону телеграммы, командование «Джи-ту» в этом споре — на моей стороне. У разведки есть друзья и союзники в конгрессе. Они могут оказать нажим на президента. И тогда посмотрим, чьи рекомендации приобретут больший вес. Тем более что доводы мои весьма убедительны: Красная Армия будет разбита — ведь немцы уже под Москвой, государственный аппарат почти весь в Куйбышеве. Прекратить ручеек снабжения, поступающего в советские порты, предотвратить его неминуемую потерю, это — лишь требование здравого смысла».

Возвратив шифровку ожидавшему лейтенанту, генерал позвал другого помощника и приказал ему вызвать руководителя американского военно-морского представительства в Архангельске Джорджа Мулларда и помощника военно-морского атташе при генеральном консульстве во Владивостоке Крейера.

Не ожидая их прибытия, Дроув провел совещания с работниками военного и военно-морского атташатов. На этих совещаниях генерал резко критиковал отсутствовавшего Саймона, понося его в самых резких выражениях. Делал он это не для того, чтобы вразумить своего соперника (тот вряд ли узнавал об этих «разносах»), а в целях надлежащего, как ему казалось, воспитания своих работников, привития им необходимого духа и направления в работе.

Когда приехали Муллард и Крейер, генерал, повторив для них тщательно отработанный антисаймоновский спектакль, поставил перед ними и конкретные практические задачи.

— С этим «подполковником» (только так и называл его Дроув за глаза) нам не по дороге. Военное союзничество с русскими он принимает всерьез, желает им победы в войне. Мы еще посмотрим, как и где закончится война.

Ваш долг, — продолжал Дроув, — помочь командованию «Джи-ту» добиться устранения подполковника. Для этого надо собирать все, что может опорочить его, то есть показать в истинном свете, разумеется.

С Муллардом, в официальные функции которого входила быстрая сдача советским властям грузов, поступающих в Архангельск из Америки по ленд-лизу, Дроув беседовал, кроме того, отдельно. Повторив приказ — тщательно собирать все компрометирующие материалы против Саймона, чтобы добиться его отзыва из Москвы, — генерал особо подчеркнул, что работа Мулларда по ленд-лизу — только прикрытие для выполнения его основной задачи — сбора секретных военных сведений о северных районах Советского Союза.

— Не забывайте, Муллард, — вкрадчиво тянул Дроув, — ленд-лиз для вас — только прикрытие! Он должен интересовать вас лишь с точки зрения возможностей разоблачения начальника военной миссии снабжения, а не улучшения системы поставок. И потом — где ваша агентура? Где таблицы промера Архангельского порта, где список военных заводов Архангельской области?.. Невозможно раздобыть? Ну так вот — либо вы начнете работать как следует, либо я направлю вас в действующий флот.

Муллард, побледнев, встал, вытянулся. Стакан с виски в его руке чуть заметно дрогнул.

Активизировать агентурную работу Дроув приказал и всем офицерам военно-морского атташата. Дроув был старшим атташе и руководил обоими аппаратами.

На одном из этих совещаний Дроув заявил собравшимся офицерам:

— Ваша первая обязанность — найти и завербовать людей, способных дать то, что нам нужно. Они должны помочь нам доказать, что моральное состояние русских летит к черту, что не сегодня-завтра фронт Советской Армии будет прорван и все наши «студебеккеры» попадут к немцам. Люди, уверенные в победе над немцами, нам не нужны! Кто не понимает этого — может немедля попросить перевести его к чертовой матери, в действующую армию или флот! Гарантирую немедленное удовлетворение подобных ходатайств!

«Накачивая» подобным образом своих подчиненных, Дроув тем самым признавал, что американской военной разведке не нужна была правдивая объективная информация о положении на фронте и в стране. Зато на вес золота были тенденциозные сведения, позволяющие Пентагону саботировать союзнические отношения, установившиеся между США и СССР, ставить палки в колеса еще только намечавшегося военного сотрудничества.

Подчиненные генерала Дроува, как огня боявшиеся перспективы сменить непыльную работу в посольстве и миссиях на опасную службу в действующей армии и на боевых кораблях, беспрекословно принимали строгие приказы своего ретивого шефа.

Участились групповые и индивидуальные поездки американских офицеров по Советскому Союзу, в особенности между Москвой, Архангельском и Владивостоком. Странно вели себя в пути офицеры. Можно было подумать, что они на территории не союзника, а противника. Не довольствуясь официальными данными, они скрупулезно засекали попадавшиеся по пути аэродромы, беспрестанно делали фотоснимки. Останавливаясь в городах Урала и Сибири, беззастенчиво пытались проникать на военные объекты. Получая вежливый отказ, фотографировали их с приличного расстояния с помощью телеобъективов. Особенно интересовали их эшелоны с солдатами и вооружением, идущие на восток. Напряженно всматривались они в вооружение на железнодорожных платформах, ища новые, неизвестные им типы и виды советского оружия.

Свободно владея русским языком, многие американские офицеры завязывали знакомства с попутчиками в поездах дальнего следования. Но они не расспрашивали о жизни советских людей, их думах, желаниях, их решимости ковать победу. Нет, русскую общительность и гостеприимство они пытались использовать для настойчивых, иногда наглых попыток выведать военные и оборонные тайны. Их интересовали слухи и сплетни, по которым они судили о моральном состоянии людей в советском тылу. Им надо было знать трудности снабжения городов продуктами питания, качество и количество хлеба, выпекаемого в различных районах страны. Нередко эти офицеры скрывали, что они американцы, выдавали себя за жителей прибалтийских республик (особенно те, которые говорили по-русски с акцентом). Среди пассажиров выискивали людей, выезжавших по роду своей службы в командировку в Москву, чтобы иметь возможность снова встречаться с ними и получать секретные сведения. Прежде всего искали, разумеется, людей с антисоветской гнильцой. Если не находили таких редкостных экземпляров, поступали по-другому — выдавали себя за искренних «друзей» Советского Союза, настоящих боевых союзников. Преступное любопытство пытались прикрыть дружеской любознательностью.

Лихорадочная активность американских военных разведчиков не ускользала, разумеется, от пристального внимания людей, которым доверена защита безопасности нашей страны. Участились случаи, когда рядовые советские патриоты в Москве и в городах вдоль транссибирской магистрали задерживали американских офицеров в тот момент, когда те пытались фотографировать военные объекты или нелегально проникать на них. Нередко оказывались бдительными и пассажиры в поездах, не позволяли американцам фотографировать военные объекты из окна вагона, настораживались, когда их начинали настойчиво расспрашивать о вещах, имеющих самое непосредственное отношение к обороне страны.

Всякий раз, когда советские люди задерживали этих соглядатаев, их сдавали офицерам государственной безопасности для выяснения личности. Ведь подобное поведение во время войны не могло не вызвать подозрения в том, что налицо — вражеские германские агенты.

Велико же было изумление советских людей, когда оказывалось, что шпионскими повадками отличаются люди с дипломатическими паспортами, представители союзной страны, злоупотребляющие своей неприкосновенностью. Документально засвидетельствовав их недозволенную деятельность, чекисты прерывали их путешествия. Обладателям дипломатических паспортов приходилось возвращаться в Москву. Кое-кого из таких «путешественников» — сотрудников военных атташатов США, проявивших особое рвение в своей разведывательной деятельности, пришлось вежливо выдворить из нашей страны во время войны…

«Бизнес» развертывается

В Архангельск Муллард возвратился в состоянии некоторой подавленности. Еще бы! Генерал Дроув без обиняков дал ему понять, что считает его либо бездельником, либо неспособным, бездарным разведчиком. Больше того, он пригрозил отправить его в бурные тихоокеанские воды, где уже нашли гибель многие его товарищи по Аннаполису[4]. Если бы генерал лишь «пожевал» его, пусть при всех, публично, было бы еще полбеды. Но перспектива угодить на «консервную банку», как называли в американском флоте эсминцы, вовсе не радовала. Откровенно говоря — даже пугала.

Муллард понимал, что, если он примется рьяно выполнять приказ генерала, ему грозит провал и — в полном соответствии с международными нормами и традициями — высылка из страны. А провалившийся разведчик не может рассчитывать даже на приличную службу во флоте — от него стараются освободиться при первой же возможности. Сколько их спилось, опустилось на самое дно многоступенчатой американской социальной лестницы, исчезло из виду, просто сгинуло, этих провалившихся разведчиков!

Черт возьми, что же делать? Выполнять приказ — опасно. Не выполнять — еще опаснее. Ну, конечно, — намного опаснее. А это не оставляет выбора. Надо выполнять приказ!

Решение это Муллард принял без больших колебаний. Он не любил русских, советских людей. Их спокойная уверенность, непоколебимое сознание собственной правоты выводили его из равновесия. Откуда у них эта вера в победу? Захвачены, сожжены, обескровлены тысячи деревень, сотни городов, омертвлена вся западная часть страны. В таких условиях не ищут победы — приспосабливаются к несчастью, стараются вжиться в него, пытаются найти пути и формы соглашения с противником, идут на уступки, признавая свершившиеся факты. А эти — не сдаются! Упорно продолжают борьбу. Создают партизанские отряды, втягивают в борьбу женщин, стариков и наносят сильные удары по врагу, как раз тогда, когда по всем известным в истории правилам игра считается уже проигранной.

Нет, здесь есть что-то, чего он, Муллард, не понимает, что пугает его. Если русские способны выдержать такой потрясающий натиск, если они не только мечтают о победе, но и готовят ее — еще как готовят! — значит, это люди опасные. Слишком широко шагают. Таких надо «подрезать» просто для того, чтобы не росли слишком быстро. Если пользоваться трумэновской формулой, то давно уже настало время если и не помогать немцам, то хотя бы перестать помогать русским. Ведь эти идиоты со свастикой, кажется, просчитались. А в такой борьбе просчитаться — значит проиграть. И это не карточный проигрыш. Это потеря многого из того, что составляло современную Германию, — ее военной силы, экономического потенциала, ее «стабилизирующей роли» в Европе. Это огромные социальные потрясения на европейском континенте, потрясения, масштабы которых невозможно предвидеть.

Муллард работал некоторое время в Германии до войны. Конечно, немцы перебарщивали с этими своими штурмовиками, с обожествлением их истерика Адольфа. Но что поделаешь? Такие уж они, пруссаки, это у них в крови. Он, Муллард, конечно, не одобряет нацистских крайностей. Он посмеивался над ними — откусили больше, чем могут прожевать. Но если бы перед ним поставили категорический выбор — или немцы, или эти русские, советские, — он не стал бы колебаться. Разумеется, он, Муллард, любит свою страну. Но не настолько, чтобы ради нее кормить рыб где-нибудь в Японском море или схлопотать в живот кусок горячей шрапнели на каком-нибудь тихоокеанском острове с едва произносимым названием. Патриотизм — это хорошо. Даже очень хорошо. Но американских моряков, часто прибывающих в Архангельск в составе потрепанных, побитых конвоев, он считал неисправимыми чудаками: рискуют жизнью, чтобы доставить союзнику боеприпасы и грузовики. У военных моряков, охранявших конвои, выбора не было, им просто не везло… Но «купцы», добровольно подставлявшие борты германо-фашистским торпедам, часто погибавшие ради советских людей! Их энтузиазма, как и многого другого в этой войне, Муллард не понимал.

Нет, смерть в соленой воде или на горячем песке — не для него. Муллард энергично принялся за шпионский бизнес.

У профессионального шпиона имелись и другие причины для того, чтобы не торопиться покидать Архангельск.

Дело в том, что Ирина, Ирэн, его переводчица и секретарь, не отличалась той суровой неприступностью, которая так характерна для этих русских красавиц. Это была «знойная женщина».

Несмотря на свое американское происхождение, Ирэн имела советское гражданство. Муллард буквально вырвал ее из аппарата военно-морского атташе посольства в Москве, где она работала. Выезжая на работу в Архангельск, он взял Матунову, разругавшись с ее непосредственным начальником. Дроув помог ему — он знал, что Муллард едет буквально на «пустое место» в смысле агентурной деятельности. Не зная языка, Муллард вряд ли сможет сделать что-либо серьезное. Пусть Матунова едет с ним, помогает ему «внедряться».

Ирэн приехала в Советский Союз с родителями в 30-х годах. Ее отец по контракту участвовал в строительстве одного из тракторных заводов. Строительство было закончено, и он решил остаться в Советском Союзе: ему не хотелось пополнить собой армию безработных на родине.

Новая родина радушно приняла Ирэн. Вместе с родителями она получила советское гражданство. Без труда попала в институт иностранных языков в Москве, училась в нем за счет государства, народа — в США получить такое образование стоило бы очень дорого. Незадолго до войны Матунова устроилась переводчицей в группу военно-морского атташата посольства США.

Довольно привлекательная, Ирэн сразу же обратила на себя внимание Мулларда. Он оказывал ей многочисленные знаки внимания, «красиво» ухаживал, преподносил цветы, подарки. Началась война, стало туго с продуктами и промтоварами. Муллард, пользуясь этим, все больше опутывал молодую женщину. Вскоре Ирэн не только помогала Мулларду в работе, но и скрашивала его одиночество: долгие русские зимние ночи казались ему теперь слишком короткими. Он все реже писал письма жене. Правда, его роман с Ирэн был явной разведывательно-сексуальной авантюрой. Муллард ни на минуту не забывал, что дома, в Техасе, его ждут миловидная жена и три сына, из которых один мечтает стать пожарным, второй — полицейским, а третий — подводником.

Подарки-подачки, лживые обещания сделали свое дело. Муллард уверял Ирэн, что их роман непременно завершится браком. Он разведется с женой, вывезет Ирэн в Америку, они заживут там на славу. Ему удалось окончательно превратить женщину в свое послушное орудие во всех шпионских делах…

В Архангельске Ирэн действовала уже как активная помощница Мулларда. По его заданию она начала завязывать широкие связи среди моряков, работников Архангельского порта.

Официально задачей американского военно-морского представительства было обеспечивать быструю разгрузку прибывающих судов. Матунова с Муллардом, а часто и без него бывала в порту и портовых учреждениях. Любезная, живая, общительная, она старалась нравиться морякам, сближаться с ними. Не прочь была пофлиртовать, особенно с молодыми офицерами. Направо и налево раздавала пахучие американские сигареты: с табаком в Архангельске в то время обстояло неважно.

И вот в областное управление государственной безопасности стали поступать заявления советских граждан. В беседах с работниками порта, таможни и моряками Матунова проявляет подозрительное любопытство, задает вопросы, не имеющие никакого отношения к работе представительства.

Чекисты установили: Матунова старалась заводить знакомства и с прибывающими в Архангельск в командировку работниками различных оборонных предприятий. И им она задавала вопросы разведывательного характера.

Чекисты установили также, что с некоторыми моряками и работниками таможни Матунова завязывала мимолетные романы.

Выяснилось, что, стремясь выполнить задания Дроува, Муллард толкал свою «будущую жену» на связь с некоторыми моряками и таможенниками. Этот «нежный влюбленный» не только не возражал против сожительства Ирэн с новыми знакомыми, но даже побуждал ее к этому. Он даже подвозил Ирэн на своей машине на ее любовные свидания.

Этой женщине, запутавшейся, опустившейся, казалось, что у нее не осталось иного выхода, кроме как повиноваться Мулларду.

Наталкиваясь после кропотливого изучения какого-либо «объекта» на отпор, Матунова прекращала встречи. С небольшим же кругом людей, располагающими, как она знала, доступом к интересующим ее боссов сведениям, она продолжала упорно встречаться, стремясь закрепить отношения, перевести их в интимную фазу.

Чурсин едет кататься

После долгого предварительного изучения Матунова познакомила Мулларда с неким Чурсиным, одним из работников таможни, с которым она часто встречалась.

Вот как состоялось это знакомство.

В один из темных зимних вечеров Муллард подвез Матунову на своей машине на окраину Архангельска. Затем он вернулся в центр города, долго кружил по площадям и переулкам, явно проверяя — не следят ли за ним и его машиной.

Тем временем Матунова, встретив Чурсина, медленно прогуливалась с ним по одному из окраинных переулков.

Примерно через полчаса, убедившись в том, что опасности нет, Муллард вернулся на окраину. В заранее условленном месте он быстро взял в машину свою любовницу-помощницу и ее любовника и на большой скорости выехал на загородное шоссе.

Здесь, на шоссе, и произошло официальное «оформление» Чурсина «на должность» агента американской разведки. Именно во время этой продолжительной загородной автомобильной «прогулки» Мулларду удалось окончательно склонить таможенника к измене своей стране.

Матунова считала, что она хорошо подготовила Чурсина для решающего разговора. Тем не менее любитель легких любовных похождений перепугался до полусмерти, когда понял наконец, почему так «дьявольски мила» была с ним, ничем не примечательным служащим, эта изящная, красиво одетая женщина. Простак побледнел, когда до него полностью дошел смысл происходящего.

Муллард говорил властно и решительно. Чурсин должен немедленно приступить к систематическому сбору военно-политических сведений. Нужны все данные о работе торгового порта и военно-морских баз, подробные сводки о моральном состоянии советских моряков и населения Архангельска и области. Только теперь уразумел Чурсин, какая петля затягивается вокруг его горла. Он попытался пойти на попятный, начал отказываться от дальнейшего сотрудничества с американцами.

Видя, что не берет лисий хвост, Муллард решил показать волчьи зубы. Американский разведчик выпустил когти.

— Поздно уже вам отступать, господин Чурсин, — процедил он сквозь зубы. — Слишком глубоко вы увязли. Сведения, которые вы сообщали Ирэн на протяжении последних месяцев, навсегда связали вас с нами. Будете сопротивляться — выдадим вас вашим властям. Раздавим! Уничтожим! — орал Муллард.

— Вы не сможете доказать, что я сотрудничал с вами, — мямлил Чурсин.

— Не притворяйтесь наивным человеком, вы — простак! — небрежно бросил Муллард. — Послушайте-ка лучше вот это.

Разведчик вынул из кармана портативный магнитофон размером чуть побольше папиросной коробки, нажал белую пластмассовую кнопку. Завертелись колесики, на которых была туго намотана тонкая блестящая проволочка.

Напялив дрожащими руками миниатюрные наушники минифона, Чурсин отчетливо услышал запись своего предпоследнего разговора с Матуновой. Да, это был его голос, слегка заикающийся. Разговор записали полностью. Вот он угодливо, не скупясь на антисоветские измышления, уверяет Матунову, будто советским людям вконец осточертела война и что они ждут не дождутся, когда наконец придут немцы и наведут «настоящий порядок». Затем пошел его рассказ о кое-каких важных, секретных моментах в работе порта.

— Полагаю, вам несдобровать, если мы подарим русским эту блестящую проволочку с записью вашего не столь уж музыкального голоса, — словно гвозди вколачивал в голову Чурсина Муллард. — А к проволочке прикрепим алой ленточкой записку с вашим точным домашним или служебным адресом. Главное таможенное управление вряд ли будет вне себя от восторга, узнав об этой пикантной деятельности ее представителя.

Возможно, что на первой стадии своих отношений с Матуновой Чурсин и не представлял себе, на какую скользкую и опасную дорогу он вступал. Но теперь он понял, что американцы его крепко запутали. Конечно, еще не поздно было отступить. Если бы он пришел к работникам государственной безопасности и чистосердечно рассказал о случившемся, он мог бы еще спастись. Но на него подействовали шантажистские угрозы Мулларда. Да и по своей трусливой природе он уже, собственно, был готов предать интересы Родины, борющейся со смертельным врагом.

— Я согласен, — пробормотал он. — Что я должен делать? В чем состоит задание?

— Так-то лучше, — улыбнулся Муллард. — Слушайте внимательно, запоминайте.

Начался инструктаж.

Муллард подробно перечислил вопросы, по которым Чурсин должен был представить ему свой первый большой письменный доклад. Он называл документы, которые следовало выкрасть, переписать или сфотографировать. Выяснил во всех деталях, с кем он дружил, у кого из своих знакомых может получить интересующие американскую разведку сведения. Получив ответы Чурсина, дал подробные указания, вручил немалую сумму денег для угощения друзей только что завербованного шпиона…

Даже сегодня, через девятнадцать лет после окончания Великой Отечественной войны, нельзя, к сожалению, привести все интереснейшие, тончайшие подробности этого дела. Они свидетельствуют об инициативности, остроумных, полных творческой изобретательности оперативных действиях чекистов города Архангельска.

Можно лишь сказать: с первого момента знакомства Мулларда с Чурсиным оперативные работники в результате принятых ими мер были в курсе почти всех шпионских деяний таможенного служащего.

И Муллард, и его трусливый от природы агент, скрупулезно выполнявший все указания американского военно-морского разведчика, рассчитывая, что это обеспечит его безопасность, спасет от разоблачения, конечно, не предполагали, что каждый их шаг был под контролем, что их так скоро схватят с поличным. Муллард дважды выезжал в Москву, докладывал генералу Дроуву о работе со своим новым агентом. Теперь он действовал с полного одобрения генерала и руководства «Джи-ту» в Вашингтоне.

Подполковник Борисов вступает в дело

Подполковника Борисова столкнула с Дроувом, Муллардом, Матуновой война. Возвращаясь с задания из глубокого партизанского тыла, после завершения с группой товарищей-чекистов блестящей разведывательной операции, погиб полковник Курбатов. Все было закончено — уничтожен особо свирепствующий генерал СС, в хвосте самолета за бочкой запасного авиационного масла угрюмо сопел связанный полковник германского генерального штаба, с которого не спускал глаз молодой чекист.

Самолет шел ночью. До линии фронта осталось с полсотни километров, когда внизу загавкали, захлебываясь, германские зенитки. Один из снарядов разорвался поблизости, прошил дюралевый фюзеляж осколками. У гитлеровца была начисто срезана мочка уха. А Курбатов молча повалился с длинного бокового сиденья на пол. Разорвав гимнастерку, осколок вошел в грудь под самым орденом. Чекист умер, когда его бережно укладывали на носилки на аэродроме. Николай Михайлович хорошо знал Курбатова, хотя они и не были друзьями. Смерть боевого товарища оставила свою заметину в сердце. Сколько их было там, этих заметин!

…Генерал поднял на подполковника усталые от бессонницы глаза, отвечая на приветствие, протянул широкую крепкую ладонь.

Подробный, обстоятельный доклад выслушал молча, время от времени прерывая его лаконичными вопросами. Такими же короткими и исчерпывающими были ответы Борисова. По старой чекистской привычке факты в них четко отделялись от предположений, выводы и заключения — от размышлений.

— Этот оберст, которого Сергей Курбатов приволок, оказался набит сведениями, словно гусь яблоками. Заместитель начальника разведки корпуса. Сразу же расшифровал карту — видно, боится, что мы будем мстить ему за гибель Сергея. В общем, молодчина был Курбатов. Да и ребята, что с ним в операцию летали, орлятами оказались. Особенно радист один — Кривонос. Вот сидишь здесь, работаешь, думаешь, кто сядет в это кресло, когда состаришься? Вроде некому. Ан нет, растут, растут орлята. Прибавить к их храбрости опыт да знания — и можешь, генерал, уходить отсыпаться.

Придется тебе, Николай Михайлович, принять дело, которое не довелось завершить Курбатову.

Дело это важное и тонкое. Понимаешь, кое-какие представители наших американских союзников явно злоупотребляют нашим доверием к ним. Из Архангельска поступают сигналы. Помощник морского атташе Муллард, его люди пытаются получить такие сведения, которые вовсе не нужны им для обеспечения операций по ленд-лизу. Получая вежливый, но твердый отказ от наших властей, они стараются добыть эти сведения нелегально, методами шпионажа.

Надо, соблюдая необходимый такт, внести ясность в деятельность людей генерала Дроува в Архангельске.

Генерал подробно рассказал Борисову о недозволенной нелегальной деятельности Дроува и его людей в крупнейшем северном порту.

— Приказ о передаче тебе архангельского дела уже подписан. На ознакомление с деталями дела по документам даю… — генерал взглянул на часы — было пять утра… — двадцать часов. Завтра в час ноль ноль вылетишь в Архангельск на самолете адмирала… — генерал назвал фамилию крупного морского военачальника.

— Работу на месте координируй с Коробковым (начальник управления НКГБ по области). У него уже есть немало конкретных наметок. Среди них — дело некоего Чурсина. Муллард связался с ним через переводчицу Матунову. Помощником возьмешь с собой лейтенанта Деревянко. Завтра в десять вечера у меня совещание по всему этому делу.

Генерал встал и, с неожиданной энергией пожав руку Борисову, бросил шинель на кожаный диван — пора было кончать рабочий день. Откозыряв, Николай Михайлович отправился в секретариат. Прочитав приказ, расписался, пошел в свой кабинет. Едва открыл дверь, как раздался звонок телефона.

— Докладывает лейтенант Деревянко. Когда прикажете явиться, товарищ подполковник?

…Полковник Коробков встречал Николая Михайловича на аэродроме. Они сразу же отправились в управление. По дороге Коробков ознакомил Борисова с последними событиями. Накопилось очень много фактов нелегальной деятельности американских военных представителей в Архангельске. Среди прочих дел Коробков упомянул о деле Чурсина. Оно близилось к развязке. Чурсин так и не пришел в органы госбезопасности рассказать о своих подозрительных связях с Матуновой. Более того, позавчера он около часа разъезжал в машине по загородному шоссе с Ирэн и Муллардом. Домой вернулся бледный и взволнованный. Выпил залпом два стакана виски — подарок Мулларда — и сразу же лег спать. На работе стал еще более сдержанным. Видимо, акт вербовки состоялся — Муллард вчера устроил попойку с капитаном одного из американских «купцов», прибывших недавно в порт.

В управлении Коробкову и Борисову доложили новые факты. Выслушав доклады, Коробков и Борисов засели за материалы, назначив через три часа совещание старших оперативных работников управления.

Полковник Коробков сделал подробный доклад, обобщив огромный материал, терпеливо, по крохам собранный чекистами. Касаясь дела Чурсина, отметил: этот явно готовит какой-то материал, видимо для Мулларда. Собирает секретные сведения о системе морских военных грузоперевозок, пытается раздобыть карты-лоции архангельского района. Каждый вечер пьет — спиртным его снабжает Матунова.

С обобщающими предложениями выступил подполковник Борисов. Он подчеркнул исключительно щекотливый, тонкий характер операции — Америка не враг, а военный союзник. С Муллардом следует обращаться как с гостем, который забыл, как следует вести себя в порядочном обществе. Но надо положить конец его разведывательной деятельности.

После обмена мнениями был утвержден общий план работы. В отношении Чурсина было решено: если он так и не придет с повинной и попытается передать Мулларду или Матуновой собираемые им сведения, его и Матунову — как советских граждан — задержать и — при наличии вещественных доказательств изменнической деятельности — подвергнуть аресту и суду. Мулларда, пользующегося дипломатическим иммунитетом, задержать нельзя. Но, представив документы, подтверждающие его разведывательную деятельность, можно сразу же поставить вопрос о его немедленном выдворении из страны.

Пафнутий Чурсин так и не узнал, что с того момента, как он процедил сквозь зубы «Согласен» на окончательный вопрос Мулларда, он в буквальном смысле слова держал свою судьбу в своих руках.

«Пойти к чекистам? — думал он, с трудом мысленно произнося это теперь страшное для него слово… — Затаскают по допросам, и вообще доверия потом не жди! Да и что плохого, если я кое-что сделаю этому Малому (так он называл про себя Мулларда). С него небось требуют. Да и Америка нам ведь не враг. Значит, это вовсе и не измена, а помощь союзнику. Наши небось волынят, как всегда. Пока добьешься от них чего — месяцы пройдут. А я тут — в рабочем порядке, мигом… И ему приятно, и мне неплохо… Денег вон сколько отвалили… Продуктами помогает…

Да и неизвестно еще, как война обернется. Немцы все прут, еле их под Москвой остановили. Глядишь, еще нажмут и… того. А американцы выкрутятся… С немцами договорятся. Во всяком случае, немцы их вешать не станут. Будут их суда удирать — возьмут меня. Местечко для одного найдется. Вот и будет все шито-крыто…»

И Пафнутий собирал вечерами «нужных» людей, выспрашивал у них вещи, составлявшие — он это знал — тайну Советского государства, особенно во время войны. За бутылкой водки — виски он пил сам, от гостей прятал (не заподозрили бы) — в пьяном разговоре нет-нет да и подбросит вопрос-другой.

— И где это ты, Панька, столько водки достаешь, однако? — спросил однажды лоцман Терентий Журавлев.

— Нам, таможенникам, бывает перепадает. Нет-нет да и обломится чего. В пределах закона, — солгал он и побледнел. Тревожно скосил глаз на Терентия. Но тот и не слушал вроде ответа — громовым голосом рассказывал, как проводил по Северной Двине последний караван.

Пафнутий не знал, что, видя эти попойки, многие шли к чекистам, подробно рассказывали им все, что знали. Проявляя тонкую сметку да умную догадку, высказывали предположение — может, запутался Панька, не то делает, что надо, не туда гнет. Как бы не достукался до беды.

Чекисты благодарили людей, выполнявших свой долг перед обществом, государством, бойцами, героически сражавшимися на фронтах Отечественной войны. В ряде случаев чекистам удавалось сделать так, что сведения, поступавшие к Чурсину, не соответствовали действительности. Но некоторые важные оборонные секреты Чурсин все же добыл для Мулларда. Кое-кто из собутыльников Пафнутия оказался не в меру болтливым.

С поличным

Все было на месте, все рассчитано. Завершалась большая, сложная и тонкая работа большого коллектива людей.

Настал решающий этап — предстояло захватить преступников с поличным. Нужно было безошибочно определить момент передачи документов, не упустить его, задержать участников этой преступной операции, оформить надлежащим образом факт нарушения международного права Муллардом.

Дело это было высоко ответственное. Опоздай чекисты, увези Муллард полученный материал — и важные документы могли уйти в мешках дипломатической почты, могли попасть к врагу — ведь среди военных союзников были и германские агенты.

Если бы поторопились чекисты, взяли «ложный старт», захватили бы Чурсина до момента передачи им его шпионской «продукции», соучастие Мулларда и Матуновой в шпионской деятельности Чурсина нельзя было бы доказать. Затронь их так, наобум — посыплются протесты, разразится дипломатический скандал, враги военного союза и сотрудничества ухватятся за инцидент.

Понятно поэтому, что все участники операции — чекисты и их помощники — испытывали те же чувства, которые владеют скрипачом перед концертом, хирургом перед сложной операцией. Все готово, диагноз поставлен, к опасной опухоли проложен путь мимо важнейших органов, которые — не затронь, не прихвати скальпелем. Все готово — осталось несколько решающих движений. И вот волнение проходит, появляется уверенность, привычная способность действовать спокойно, решительно, безошибочно.

Николай Михайлович — в скромном штатском костюме — был на месте решающей схватки — в таможне. Накануне с Чурсиным встретилась Матунова.

— Все готово, — заверил ее Пафнутий, несколько уже привыкший к напряжению и даже расхрабрившийся. — Тебе не дам, тебя захватить могут. А у него — дипломатический паспорт, его не тронут.

Разработали и план передачи — Муллард будет получать на таможне несколько пакетов в коричневой «манильской бумаге». К ним Чурсин подложит и свой, в таком же конверте, который тут же передала ему Ирэн.

И вот на столе в кабинете начальника таможни, где сидел Николай Михайлович, зазвонил телефон. Муллард с Матуновой выехали, судя по всему, в таможню. Выслушав быстрый, четкий доклад, Борисов тут же положил трубку. Почти сразу же раздался новый звонок, потом еще один: да, машина шла в порт, видимо, в таможню.

— Теперь не спускать глаз с Чурсина, — приказал Борисов. — Действовать, как условлено.

В этот час Чурсина лихорадило. Его толстое лоснящееся лицо пылало жаром, руки дрожали, он держал их на столе. Перед ним, неестественно улыбаясь, стоял Муллард. Ирэн следила, как Чурсин считает пакеты в коричневой бумаге.

— Один, два, три, четыре… семь, восемь… — Кладя поверх стопки восьмой пакет, Чурсин выразительно указал на него глазами Мулларду. И тут Муллард сделал ошибку.

— Этот я возьму с собой, — сказал он по-английски, расстегивая портфель и кладя в него верхний пакет из стопки. Чурсин чуть заметно кивнул головой. — А остальные забирайте вы, Ирэн.

— Я думаю, что этот пакет принадлежит не вам, мистер Муллард, — на чистейшем английском языке сказал подполковник Борисов, подходя к Мулларду и спокойно забирая у него портфель.

Громко шлепнулись на пол пакеты из ослабевших рук Ирэн. Она опустилась на какой-то тюк.

— Это ведь наш пакет, — с потрясающим спокойствием продолжал по-русски Борисов. — Правда, Чурсин? — быстро повернулся он к таможеннику, по бокам которого уже стояли двое чекистов…

— Правда, — едва выдавил тот.

— Как это?.. Что?.. — по-русски сдавленным голосом произнес Муллард. — Переведите ему, Ирэн…

— Не надо перевода, мистер Муллард, — иронически продолжал по-английски Борисов. — Мы ведь прекрасно понимаем друг друга.

— Вы хотите меня задержать? — частил Муллард.

Ему уже чудился запах горячего машинного масла и металла на эсминце, тонущем вместе с ним у Окинавы.

Но пока Муллард шел ко дну здесь, в таможне Архангельского порта, у берегов Северной Двины.

К нему было проявлено необходимое почтение. Ему возвратили его пакеты, которые выронила Ирэн, не затрудняли никакими формальностями — ему пришлось лишь подписать акт, зафиксировавший происшедшее. Неестественно улыбаясь, Муллард повторял по-английски: «Это — недоразумение, это — недоразумение».

— Конечно, мистер Муллард, это — недоразумение, — ответил ему Борисов. — Только по недоразумению вы, представитель союзной державы, можете делать то, чем занимаются сейчас агенты врага. Интересно, как отнесутся к этой вашей деятельности в Вашингтоне?

При упоминании о своей столице Муллард сник. Ему была хорошо известна директива президента Рузвельта, запрещавшая шпионаж против Советского Союза. Мрачно поглядывал Муллард на содержимое пакета, так и не отправленного морскому министерству США.

А в пакете были важные агентурные материалы — первый письменный доклад шпиона Чурсина с подробными ответами на вопросы, подготовленные ему Муллардом. К докладу были приложены копии секретных документов. И среди них таблицы промеров глубин всех участков Архангельского порта и подходов к ним, за которыми давно охотился генерал Дроув.

Теперь Муллард окончательно потерял дар речи. Он даже забыл, что пользуется дипломатической неприкосновенностью. Он заискивал перед чекистами. Вел себя как мелкий жулик, которого схватили в тот момент, когда он запустил руку в чужой карман. !

— Ведь мы друзья, союзники, — лепетал он, немного придя в себя.

— Конечно, — ответил Борисов. — Наши страны — Друзья и союзники. Что же касается вас, мистер Муллард, то тут еще надо подумать.

Чурсин напоминал человека, которого хватил апоплексический удар. Когда он обрел наконец дар речи, он так заикался, что ничего нельзя было разобрать. Впрочем, и ему, и тем более чекистам все было понятно без дальнейших слов.

Показания Чурсина вынудили власти вскоре арестовать и Ирэн Матунову. Народный суд Архангельска осудил их обоих, приговорив к длительному тюремному заключению. От расстрела за шпионаж в военное время их спасло лишь то обстоятельство, что они шпионили в пользу «союзника», и у прокурора не было прямых доказательств, что собранные ими сведения попадали в руки немцев, хотя косвенные данные позволяли делать подобные умозаключения.

Через 48 часов после оглашения приговора Муллард был выдворен из Советского Союза. Впоследствии, по настоянию генерала Дроува, его перевели в действующий флот. Он был убит… Где бы вы думали? При взятии Окинавы.

Вслед за провалившимся Муллардом за подобные дела были выдворены из СССР и некоторые другие американские разведчики.

Шли недели и месяцы. Напрягая все силы, советский народ, наносил все новые и новые удары по гитлеровским ордам. Советские войска начали решительно продвигаться вперед, на запад. Всему миру становилось ясно, что советские Вооруженные Силы в состоянии выполнить великую миссию освобождения Европы от гитлеровского рабства в одиночку, без военного вмешательства их союзников на континенте Европы.

Только теперь начали поспешать в вашингтонских штабах. Им не улыбалась перспектива освобождения, скажем, Парижа с Востока, советскими танкистами. Впервые в Вашингтоне начали торопиться.

В книге «Странный союз», написанной в 1946 году с целью убедить американцев в том, что Советский Союз якобы не выполнял свои обязательства в качестве союзника по многим мелким вопросам, бывший руководитель объединенной военной миссии США в Москве генерал-майор Джон Р. Дин тем не менее писал:

Возможно, об этом будут спорить. Но бесспорно одно: военный подвиг, огромная военная помощь, оказанная Советским Союзом своим западным партнерам, явились решающим фактором совместной победы над озверелым врагом. Разумеется, свою скромную роль сыграл и яичный порошок, прозванный «стеттиниусом», и — в несколько большей степени — мощные «студебеккеры»: добрым словом поминают их советские солдаты, которым довелось воевать на них.

Уже цитированный нами Дин уверял в своей книге, что, добиваясь проникновения на фронты, в воинские части и на оборонные предприятия, представители непомерно разросшейся в Москве военной миссии хотели лишь установить, «эффективно ли используются» американские поставки по ленд-лизу. Но чем дальше на запад гнали советские Вооруженные Силы гитлеровские полчища, тем меньше, казалось, было оснований у генерала беспокоиться на этот счет.

Но нет, с нарастанием советских побед любопытство американских военных разведчиков не только не ослабевало, а, наоборот, усиливалось. Теперь, видимо, их уже интересовало, как советский народ, при относительно мизерной американской помощи, свершает такой огромный, исторический, небывалой силы воинский и трудовой подвиг. Причем, как правило, их интересовали не столько победы и достижения, сколько слабые стороны, нехватки, недоделки, недоработки, которые, конечно, бывали в то тяжелое, героическое, прекрасное время в жизни советских народов.

С упорством, достойным лучшего применения, на протяжении всей Великой Отечественной войны они продолжали заменять своих провалившихся профессиональных разведчиков новыми столь же незадачливыми кадрами. Но и эти не избегали участи своих предшественников. Умелые действия наших чекистов быстро и надежно пресекали их подрывную деятельность против Советского Союза.

Смерть президента Рузвельта. Победное окончание второй мировой войны. Трумэн начинает «холодную войну» против мира социализма. Американская военная разведка резко расширяет свои усилия по разведыванию военных тайн Советского Союза.

Усиливали свою бдительность и чекисты. Опираясь на помощь рядовых советских людей, они эффективно обезвреживали шпионскую агентуру.

В послевоенные годы за попытки вести шпионскую работу на территории Советского Союза были выдворены из нашей страны сотрудники военного, военно-морского и военно-воздушного атташатов посольства США — генерал-майор Гроу, капитан Дрейер, майор де Толли, капитан Медведев, подполковник Филбин, подполковник Фелчин, майор Маккини, подполковник Бенсон, капитан Строуд, капитан Мюлэ, майор Тенсей, капитан Стоккел и многие, многие другие.

Выдворялись и дипломатические сотрудники посольства, которым не давали покоя «лавры» военных разведчиков. Например, атташе посольства Лэнжелли был задержан во время конспиративной встречи с находившимся в Москве американским агентом, которому он передал инструкцию по шпионской работе, крупную сумму денег и средства тайнописи. Агент был арестован и осужден, шпионские материалы изъяты, а сам Лэнжелли выдворен из СССР. Но это уже тема для другого рассказа.

Несмотря на многочисленные и шумные провалы в шпионско-разведывательной деятельности и на то, что на протяжении всей войны генерал Дроув передавал в Вашингтон недоброкачественную, лживую информацию о советских военных усилиях и перспективах развития войны, командование «Джи-ту» оценило его рвение. Он был произведен в генерал-лейтенанты.

Сразу же после смерти президента Франклина Рузвельта, в начале 1945 года, еще до окончания войны, генерала Саймона отозвали в США. Фактически он был разжалован до своего старого звания подполковника. Не без усилий добился он назначения начальником небольшого арсенала в мелком городке одного из среднезападных штатов США.

Так американская военная разведка «Джи-ту» отомстила строптивому генералу за то, что, соблюдая кодекс воинской чести и прямое указание своего президента, он отказался заниматься агентурной работой против союзника в войне, за то, что он правильно оценил неисчерпаемые силы советского народа и его вооруженных сил. Рузвельт ценил его суждения, прислушивался к его советам.

Приход к власти в Белом доме Трумэна, отнюдь не заинтересованного в объективной оценке сил и намерений Советского Союза, дал возможность руководителям «Джи-ту» свести старые счеты с Саймоном… Вскоре после окончания войны подполковник Саймон ушел в отставку из армии. С трудом нашел он место преподавателя русского языка и литературы в небольшом колледже в Калифорнии. А горе-разведчик Дроув продолжал успешно продвигаться по иерархической лестнице Пентагона.