Глава 9

Лайминг был ошарашен. Он впал в состояние, с одной стороны близкое к панике, а с другой – похожее на ступор.

Комендант поймал землянина в его собственную ловушку!

Ведь если он мог общаться со своим Джустасом, тот, в свою очередь, мог передать информацию Джустасам других землян, попавших в плен.

Необходимо быстро выпутываться из этой западни!

Всю жизнь Лайминг отличался быстротой соображения, но после трех месяцев скудного питания иноземной отравой ум его, похоже, стал терять проворность. Давала себя знать нехватка витаминов и отсутствие приличной пищи. Как Лайминг ни старался пришпорить мысли, они еле-еле ворочались.

Три офицера за столом за столом застыли в ожидании ответа. Они буравили его своими холодными глазами, подмечая малейшие изменения в выражении его лица, и считали секунды, которые понадобятся ему для составления ответа.

Чем дольше он будет раздумывать, тем неубедительнее получится. И наоборот, чем быстрее он выдаст что-нибудь подходящее, тем правдоподобнее оно прозвучит. На их физиономиях уже начало проступать злорадство. Лайминг совсем было пал духом, как вдруг увидел слабое место в логике зангов и Ухватился за него.

– Ваши обвинения ошибочны по двум причинам.

– Назовите их, – жестко потребовал комендант.

– Ну, во-первых, Джустасы не могут общаться через такие колоссальные расстояния. Их мысленные сигналы, конечно, намного сильнее человеческих, но так далеко не распространяются. Для того чтобы связаться с себе подобными на других мирах, Джустасу необходима помощь человека, у которого, в свою очередь, должна иметься радиоаппаратура.

– Пока это одни слова, – заметил комендант. – Если Джустас действительно способен общаться через любые расстояния, то вам выгоднее скрыть этот факт. Было бы весьма глупо признавать такие вещи.

– У меня нет ничего, кроме слов, и не важно – верите вы им или нет, – устало развел руками Лайминг.

– Лично я не верю, во всяком случае, пока.

– Тем не менее есть один факт, подтверждающий мои слова: ни один отряд землян не бросился мне на выручку, а это обязательно случилось бы, сообщи им Джустас о моей судьбе.

– Это не доказательство! – воскликнул комендант. – Чтобы добраться сюда, у них ушло бы куда больше времени, чем то, которое вы здесь провели. Может быть, вдвое больше.

И то при условии, что им каким-то чудом удалось бы прорваться через линию фронта. Отсутствие спасательного отряда еще ни о чем не говорит. – Он подождал и, поскольку ответа не последовало, закончил:

– Так что, если у вас есть еще какие-нибудь доводы, постарайтесь быть поубедительнее.

– Конечно, есть, – заверил его Лайминг. – И основаны они не на моих словах, а на ваших.

– Какой бред! Я ничего не говорил о ваших Джустасах, – возмутился комендант.

– Напротив, вы сказали, что они могут вступить в сговор, – напомнил Лайминг.

– Ну и что же? – не отрицал тот.

– А то, что сговор может состояться только в том случае, если Джустасы существуют на самом деле. Если же мои показания – ложь, то Джустасы не существуют, а между нереальными созданиями никак не может возникнуть сговор.

Трое зангов застыли. Комендант не моргая уставился на Лайминга, а по его лицу медленно разливалась багровая краска. Он выглядел, да, наверное, и ощущал себя, как охотник, попавший в собственный капкан. Землянин заметил, что офицер, сидящий слева, из последних сил старался удержать непочтительный смешок.

– С одной стороны, вы говорили, что не верите в Джустасов, – продолжал вдохновенно врать Лайминг, – тогда, по законам логики, вы не можете верить и в сговор между ними.

С другой стороны, если вы верите в возможность сговора, то придется вам поверить и в Джустасов. Конечно, если вы в здравом уме, несмотря на штаны с лампасами.

– Стража! – заорал багровый комендант, злобно указывая пальцем на Лайминга. – Отвести заключенного в камеру!

Охрана с готовностью стала выталкивать пленника за двери, но комендант внезапно передумал.

– Стойте! – рявкнул он. Схватив спираль, он замахал ею перед Лаймингом. – Где вы взяли материал для этой штуки?

– Джустас принес. Кто же еще? – Пожал плечами Лайминг.

– Убирайтесь с глаз долой!

– Мере, фаплап! – стали подгонять его охранники, подталкивая прикладами. – Амаш! Амаш!

Весь этот день и утро следующего Лайминг лежал на скамье и анализировал допрос, планировал дальнейшие шаги.

При этом он периодически впадал в состояние восторженного восхищения собственным превращением в отчаянного и беззастенчивого лгуна.

Мысленно он постоянно сравнивал свой путь к освобождению, прокладываемый одной лишь хитростью, с попытками ригелиан добыть свободу физической силой. Кому из них больше повезет? И, что гораздо важнее, кто, вырвавшись на свободу, там и останется? В пользу его метода говорило то, что он менее утомителен для полуголодного, обессиленного тела. Однако он требует большого напряжения нервной системы. Есть и еще один положительный момент: до сих пор Лаймингу удавалось своей болтовней отвлечь зангов от намерения выжать из него военные тайны. А может быть, с их точки зрения, его откровения по поводу двойной природы землян гораздо важнее всех подробностей вооружения, которые могут оказаться ложью? Во всяком случае, на какое-то время удалось избежать допроса, который мог оказаться весьма болезненным и опасным для здоровья. Вот и получается, что своей трепотней он, Лайминг, не только оттянул расправу, но и добавил блеска подлинному перлу армейской мудрости, который гласит: "мысли пачкают мозги".

Решив не выходить из роли и подтолкнуть развитие действия, по всем правилам искусства, он дождался подходящего момента, и охранник, заглянувший в глазок, застал его в разгар произнесения цветистой благодарности в адрес Джустаса за таинственную услугу, которую, естественно, не конкретизировал. Это заставит перепуганного Марсина задуматься, кто же именно сплоховал и попался на Джустасову удочку. Наверняка скоро и начальник караула задаст себе тот же вопрос. А за ним и другие офицеры.

Провалявшись полночи, Лайминг понял, что категорически не хочет спать и решил, что нет смысла останавливаться на достигнутом. Если дело стоящее, то и делать его нужно как следует, будь то ложь, злодейство или нечто другое. Мало довольствоваться многозначительной усмешкой, узнав, что враг понес легкие потери, следует идти гораздо дальше. Никто на этом свете не застрахован от капризов фортуны: удачи и неудачи случаются в любом уголке вселенной. Так почему бы не приписать и то, и другое Джустасу? И почему бы ему, Лаймингу, в связи с этим не присвоить право карать и миловать?

Но и на этом можно не останавливаться. Удача и неудача – активные события, но почему бы не приписать себе и пассив? Благодаря Джустасу он сумеет поставить себе в заслугу не только то, что произошло, будь то хорошее или плохое, но и то, чего не произошло. Тогда ему останется только заявлять права на происшествия, а в промежутках стричь купоны с не случившегося.

Лайминг не стал бороться с искушением начать немедленно. Скатившись со скамьи, он обработал кулаками и сапогами всю дверь сверху донизу. Охранник только что сменился, потому что глаз, заглянувший в камеру, принадлежал Колуму, тому самому типу, который не так давно пнул его под зад.

Колум мог дать Марсину сто очков вперед: ведь он умел считать на всех двенадцати пальцах – если, конечно, предоставить ему достаточно времени для размышлений.

– Так ты в порядке! – сказал Лайминг, демонстрируя огромное облегчение. – Я так рад! Ты не представляешь себе, чего мне стоило уговорить его отстать от тебя и хотя бы ненадолго оставить в покое. Он чересчур горяч и слишком уж суров. Я вижу, что ты гораздо умнее других охранников и, стало быть, способен измениться к лучшему. Я дал ему понять, что ты слишком сообразителен, чтобы ходить в сержантах. Его нелегко переубедить, но для тебя я постараюсь.

– Да ку? – изрек наполовину польщенный, наполовину испуганный Колум.

– Так что на какое-то время он оставил тебя в покое, – повторил Лайминг, зная, что собеседник не сможет его опровергнуть. – Хорошо, что он пока еще ничего тебе не сделала. – Он усилил нажим. – Я постараюсь как можно крепче держать его в узде, так как считаю, что только тупые грубияны заслуживают медленной смерти.

– Вы совершенно правы, – с готовностью поддакнул Колум. – Только…

– Теперь, – решительно перебил его Лайминг, – все зависит только от тебя. Докажи, что я не ошибся, доверяя тебе, и ты убережешь себя от участи, которая ждет тугодумов.

Мозгами нужно пошевеливать, ведь так?

– Да, но…

– Тот, кому Бог мозгов не дал, в ход их пустить не может. Ты со мной согласен?

– Так-то оно так, но…

– Все, что от тебя требуется, чтобы доказать свою сообразительность, – это передать коменданту записку.

Колум так и вытаращил глаза от ужаса:

– Ничего не выйдет. В этот час его нельзя беспокоить.

Начальник караула не позволит. Он…

– Никто не просит тебя доставить коменданту записку сию же минуту. Вручишь утром ему лично, когда он проснется.

– Ну, это другое дело, – с явным облегчением сказал Колум. – Только я должен вас предупредить: если записка ему не понравится, попадет вам, а не мне.

– Мне ничего не будет, иначе я его так трону… – заявил Лайминг, как будто говорил об общеизвестном факте. – Давай, пиши.

Прислонив ружье к противоположной стене коридора, Колум откопал в недрах кармана карандаш и бумагу. Глаза его выпучились от напряжения: он готовился к невероятно трудной задаче – нацарапать десяток-другой слов.

– Его Высокородию, Гнуснейшему из Надзирателей.

– Что такое "гнуснейший из надзирателей"? – спросил Колум, борясь с незнакомым написанием земных слов.

– Это такой титул, вроде "Вашего Высочества". Ведь он у вас и вправду высокий, – Лайминг почесал нос, наблюдая, как охранник потеет над письмом.

Потом стал медленно диктовать, стараясь, чтобы каллиграфический талант Колума поспевал за его темпом.

– Мне дают скудное питание отвратительного качества.

Я ослаб, потерял в весе, все ребра торчат наружу. Моему Джустасу это не нравится. Чем больше я худею, тем больше он свирепеет. Стремительно приближается момент, когда я вынужден буду снять с себя всякую ответственность за его поступки. Поэтому прошу Ваше Высокогнуснейшее Надзирательство отнестись к этой проблеме со всей серьезностью.

– Больно уж много слов, да еще такие длинные, – посетовал Колум с видом измученного крокодила. – Когда сменюсь с дежурства, придется переписать поразборчивее.

– Я понимаю и ценю те трудности, которые ты готов преодолеть, желая мне помочь. – Лайминг так и излучал братскую любовь. – Именно поэтому я уверен, что ты будешь жив-здоров до тех пор, пока не выполнишь мое поручение.

– Хотелось бы пожить подольше, – заныл Колум, снова выпучив глаза. – Ведь я тоже имею право жить, верно?

– Именно это я ему и объяснял, – произнес Лайминг, сделав вид, как будто промучился всю ночь, доказывая неоспоримый факт, но гарантировать успех пока не может.

– Мне больше нельзя говорить с вами, – спохватился вдруг Колум, подхватив ружье. – И вообще разговаривать с вами не положено. Если начальник караула меня застукает…

– Пусть это тебя не тревожит. Дни его сочтены, – холодно произнес Лайминг. – Он не переживет даже собственной смерти.

Колум, уже протянувший было руку, чтобы закрыть глазок, замер, будто его хватили обухом.

– А разве можно пережить свою смерть? – недоверчиво спросил он.

– В этом вопросе многое зависит от метода убийства, – пояснил Лайминг. – Есть такие способы, о которых ты никогда не слыхал и даже вообразить не можешь, что это такое.

Потрясенный Колум потерял к беседе всякий интерес и захлопнул глазок. Лайминг вернулся на свою скамейку и растянулся на ней во весь рост с чувством выполненного долга.

В оконце камеры глядели семь звезд, и сейчас Лайминг впервые испытал уверенность в том, что путь к ним ему не заказан!

Утренний завтрак принесли на час позднее, но зато он состоял из миски тепловатой кашицы, двух толстых ломтей черного хлеба, густо намазанных жиром, и большой кружки теплой жидкости, отдаленно напоминающей слабенький кофе. Землянин проглотил все это с растущим торжеством. По сравнению с тем, что ему приносили обычно, сегодняшняя еда казалась рождественским обедом. Настроение Лайминга резко подскочило.

В этот день его никто не беспокоил, да и на следующий приглашение на вторую беседу тоже не поступило. Комендант затаился на целую неделю. Как видно, Его Гнуснейшее Надзирательство все еще ожидает ответа из латианского сектора и не склонно предпринимать никаких действий до его получения. Тем не менее еда стала заметно лучше, и Лайминг расценил этот факт как подтверждение того, что кто-то хочет застраховаться от напастей.

В одно прекрасное утро ригелиане устроили настоящее представление. Из камеры их было не видно, но зато великолепно слышно. Обычно каждый день, примерно через час после рассвета, раздавался топот двух тысяч пар ног, который удалялся в сторону мастерских. Это был единственный слышимый звук. Ни голосов, ни обрывков разговоров только усталая поступь да редкие выкрики охраны.

На этот раз ригелиане шли с песней, и в их пронзительных голосах слышался ясный вызов. Оглушительный нестройный хор выводил что-то вроде: "Аста Зангаста – мерзкий старикашка, у него на брюхе блохи, а в носу – какашка!"

Это должно было звучать глупо и по-детски, но единодушный порыв ригелиан, придавал песенке-дразнилке скрытую угрозу.

Охранники орали приказы прекратить пение, но оно становилось все громче, причем вместе с силой звука рос и вызов. Стоя под окном, Лайминг напряженно прислушивался. В такой оскорбительной форме он впервые услышал упоминание об Асте Зангасте, который, вероятно, был правителем этой планеты, диктатором, а может быть, просто главным головорезом.

Рев двух тысяч глоток достиг крещендо. Охранники бесновались, но их выкрики тонули в дружном хоре. Где-то раздался предупредительный выстрел. Часовые на сторожевых вышках развернули пулеметы, перенацеливая их на внутренний двор.

– Ублюдок ушастый ваш Аста Зангаста! – взревели вдали ригелиане, доводя свою эпическую поэму до победного конца.

Раздались удары, прогремели выстрелы, звуки потасовки, яростные вопли. Двадцать охранников в полном вооружении промчались мимо окна Лайминга, спеша к невидимой свалке.

Бедлам продолжался полчаса, а потом постепенно сошел на нет. Повисшая вслед за этим тишина была почти ощутима.

Во время ежедневной прогулки весь тюремный двор оказался в полном распоряжении Лайминга. Больше никого из пленников не было. Мрачный и озадаченный, он слонялся взад-вперед, пока не наткнулся на Марсина, стоящего на карауле.

– А где остальные заключенные? – спросил он. – Что с ними приключилось?

– Они нарушили дисциплину, опоздали на работу. Теперь их задержат в мастерских, пока они не выполнят дневную норму. Сами виноваты. Они нарочно затянули начало работы, чтобы уменьшить выработку. Мы даже не успели провести перекличку.

Лайминг ухмыльнулся ему в лицо.

– Некоторым из охранников не поздоровилось?

– Было дело, – признался Марсин.

– Однако травмы небольшие, – подсказал Лайминг. – именно такие, чтобы они смогли почувствовать, что их ожидает. Вот и пораскинь мозгами!

– Что вы хотите этим сказать? – Марсин даже отступил на шаг.

– Только то, что сказал. Сам пораскинь мозгами. – Потом Лайминг добавил:

– Но с тобой-то ничего не случилось.

Призадумайся и на этот счет!

Он лениво удалился, оставив Марсина в тревоге и недоумении. Потом сделал шесть кругов по двору, напряженно размышляя. Внезапное нарушение дисциплины, допущенное ригелианами, несомненно, взбаламутило всю тюрьму, теперь суматохи хватит на целую неделю. Он ломал себе голову, чего они добивались. Может быть, они пошли на это, чтобы хоть как-то развеять отчаяние от тяготы жизни взаперти. При приступе зеленой скуки можно решиться на самые безумные выходки.

На седьмом круге он все еще терялся в догадках, пока вдруг не вспомнил случайную фразу Марсина: "Мы даже не успели провести перекличку". Понимание обрушилось на него, как удар дубины. Черт возьми! Вот вам и повод для утреннего тарарама. Хоровое общество решило увильнуть от переклички. И причина их стремления избежать обычной процедуры могла быть только одна.

Подойдя к Марсину, он пообещал:

– Завтра кое-кто из охранников пожалеет, что родился на свет.

– Вы угрожаете?

– Нисколько, всего лишь предсказываю будущее. Передай мои слова дежурному офицеру. Это поможет тебе избежать неприятностей.

– Хорошо, передам, – сказал Марсин, заинтригованный, но все же благодарный.

Следующий день подтвердил его правоту на сто процентов. Лайминг не ошибся, предполагая, что ригелиане – слишком трезвый народ, чтобы навлечь на себя синяки и шишки, не имея на то веских причин. Противнику понадобился целый день, чтобы прийти аналогичному выводу.

Через час после рассвета ригелиан выгнали во двор, барак за бараком, группами по пятьдесят человек, вместо обычной нескончаемой колонны. Пересчитывать по пятьдесят было проще. Но даже столь простая арифметика отказала, когда в одном из бараков обнаружилось всего двенадцать человек, причем все как один слабые, болезненные, раненые, словом, ни на что не годные.

Разъяренные охранники ворвались в барак, чтобы вытащить тридцать восемь недостающих. Но барак оказался пуст.

Дверь была в целости и сохранности, оконная решетка невредима. Охранники долго метались в панике, пока кто-то из них не приметил, что одна из плит в полу чуть-чуть сдвинута. Они подняли ее и обнаружили глубокую яму – начало тоннеля. Один из охранников весьма неохотно спустился в яму, залез в тоннель и вскоре благополучно выбрался наружу на порядочном расстоянии от стены. Стоит ли говорить, что тоннель оказался пуст.

Завыли сирены, по всей тюрьме затопали сапоги рядовых, офицеры заорали взаимоисключающие приказы. Словом, вся тюрьма превратилась в дурдом. Ригелиане получили сполна за то, что сорвали вчерашнюю перекличку и тем самым дали беглецам дневную фору. Заработали сапоги и ружейные приклады. Изувеченных и потерявших сознание оттаскивали в сторону…

Всю ответственность за побег свалили на старосту из провинившегося барака – высокого хромого ригелианина. Его схватили, допросили, приговорили, поставили к стенке и расстреляли. Лайминг этого не видел, зато отлично слышал хриплые выкрики "на караул… целься… огонь!" и последовавший за ними залп.

Он метался по камере, как сумасшедший маятник, взад-вперед, со злостью сжимая кулаки. Живот скрутило, как будто там угнездился змеиный выводок. Про себя он крепко ругался. Его разбирало одно желание, одна пламенная мечта: свернуть шею какой-нибудь занганской шишке. Глазок открылся и тут же захлопнулся. Лайминг не успел плюнуть надзирателю в глаз.

Суматоха не утихала. Распалившиеся охранники обыскали все бараки подряд, проверяя двери, решетки, полы, даже потолки. Офицеры выкрикивали кровожадные угрозы в адрес мрачно сбившихся в кучки ригелиан, если те допускали секундное промедление при выполнении приказа.

На закате солдаты наружной охраны, посланные в погоню, приволокли семерых измученных, вывалянных в грязи беглецов. Прием их ждал короткий и суровый: "На караул… целься… огонь!" Лайминг бешено забарабанил в дверь, но глазок не открылся и никто не подал голоса. Через два часа он сделал из оставшейся проволоки последнюю спираль. Полночи он провел, во всю глотку выкрикивая в нее страшные угрозы. Никакой реакции.

В середине следующего дня им овладела глубокая безысходность. Он прикинул, что у ригелиан на подготовку побега ушел почти год. И вот результат: восемь трупов и тридцать один человек пока не пойманы. Если им удастся держаться вместе и не растерять друг друга, то тридцать один человек – достаточная команда, чтобы захватить любой корабль вплоть до истребителя. Но, полагаясь на собственный опыт, он знал, что их шансы на успех ничтожно малы.

Такой крупный побег наверняка переполошил всю планету. Теперь в каждом космопорту выставят усиленную вооруженную охрану и не снимут ее до тех пор, пока не поймают последнего из беглецов. При удаче они смогут продержаться на свободе довольно долго. Но, в любом случае, они привязаны к планете и в итоге обречены на поимку и последующую расправу.

Сейчас же их товарищи расхлебывают кашу, которую они заварили, да и его собственные планы оказались под угрозой.

Нет, он ничуть не против побега. Пусть им повезет. Вот только случился бы он месяца на два раньше или позже…

Когда за Лаймингом явились четверо охранников, он мрачно заканчивал обед.

– Комендант срочно требует вас к себе.

Вид у конвоиров был злой и подавленный. У одного на чешуйчатой башке красовалась повязка, у другого глаз совсем заплыл.

"Другого времени не нашли", – досадливо подумал Лайминг. При таком положении дел в тюрьме комендант взовьется, как ракета, при первом же намеке на любое возражение.

Попробуй поспорить с начальственным олухом, доведенным до белого каления, – одни эмоции, никакой логики, слова не даст сказать. Весь вымотаешься, пока чего-нибудь добьешься.

Его повели по коридору в обычном порядке – двое спереди, двое позади. Левой, правой, левой, правой, бух, бух, бух.

Это порождало ассоциации с церемониальным шествием на гильотину. Казалось, за углом, в треугольном дворике, поджидают священник, топор на веревке, плетеная корзина да деревянный ящик с опилками.

Его привели в ту же комнату, что и в прошлый раз.

Комендант сидел за столом, но младших офицеров поблизости не наблюдалось. Кроме коменданта в комнате был только пожилой господин в штатском, занимавший кресло по правую руку местного начальника. Когда пленник вошел, старик устремил на него острый, пронзительный, изучающий взгляд, столь нехарактерный для стеклянного взгляда рептилий.

– Это Паллам, – представил его комендант таким неожиданно радушным тоном, что Лайминг даже несколько опешил.

Затем комендант добавил с оттенком благоговения:

– Его направил к нам сам Зангаста.

– Психиатр, как я полагаю? – предположил Лайминг, подозревая ловушку.

– Ничего подобного, – спокойно ответил Паллам. – Меня в основном интересуют различные аспекты симбиоза.

Волосы у Лайминга так и зашевелились. В его планы не входили откровения с учеными мужами. У таких типов, как правило, цепкий, совсем не военный ум и скверная привычка испортить хорошую байку, обнаружив в ней противоречия.

"Определенно, этот безобидный на вид дедок – самая большая угроза моему плану", – решил он и постарался собраться.

– Паллам хотел бы задать вам несколько вопросов, – радостно сообщил комендант, – но это потом. – На лице его появилось самодовольное выражение. – Для начала я хочу сказать, что очень обязан вам за сведения, которые вы сообщили в нашей прошлой беседе.

– Вы хотите сказать, что они сослужили вам пользу? – спросил Лайминг, с трудом веря собственным ушам.

– Да, и весьма существенную, в ввиду серьезного и в высшей степени глупого побега. Все охранники, отвечавшие за четырнадцатый барак, будут переброшены в районы боевых действий, где их отправят в космопорты, которым угрожает нападение. Впредь неповадно будет так грубо пренебрегать своими обязанностями. – Он задумчиво взглянул на собеседника и продолжал:

– Меня ожидала бы такая же участь, не посчитай Зангаста побег пустяком по сравнению с теми важными данными, которые я получим от вас.

Несмотря на изумление, Лайминг не преминул этим воспользоваться.

– Когда я обратился к вам с просьбой, вы лично распорядились, чтобы меня кормили получше. Вы, разумеется, ожидали ответного подарка?

– Подарка? – комендант опешил. – Я ни о чем таком не думал.

– Тем лучше, – одобрительно заметил Лайминг, изобразив восхищение великодушием тюремщика, – Благое дело – благо вдвойне, если оно не сопряжено ни с какими скрытыми мотивами. Джустас это непременно учтет.

– Вы хотите сказать, – вставил Паллам, – что его нравственные принципы идентичны вашим?

Черт бы побрал этого типа! Сидит как заноза в заднице, и только и ждет на чем подловить. Теперь держи ухо востро!

– Они, безусловно, во многом сходны, иначе мы не смогли бы иметь такую крепкую связь, но не идентичны.

– Каково же самое важное отличие? – вцепился ученый.

– Видите ли, – ответил Лайминг, стараясь выиграть время, – это трудно сформулировать. – Он потер лоб, а в голове его в это время бешено роились мысли. – Например, у нас разный подход к вопросу о мести.

– Объясните разницу, – потребовал Паллам, устремляясь по следу, как голодная ищейка.

– С моей точки зрения, – признался Лайминг, мысленно не переставая посылать собеседника ко всем чертям, – он слишком склонен к садизму.

Неплохо, теперь он сумеет оправдаться, если к нему начнут приставать со всевозможными претензиями.

– Ив чем это выражается? – не отставал Паллам.

– Лично я предпочитаю действовать сразу, не откладывая дело в долгий ящик. Он же норовит продлить мучения жертвы.

– Ну-ну, продолжайте, – настаивал Паллам, проявляя невыносимое занудство.

– Возьмем к примеру такую ситуацию: если бы мы с вами были смертельными врагами и если бы у меня, в отличие от вас, было ружье, я бы сразу выстрелил и убил вас.

Джустас же, стремясь кого-то уничтожить, поведет дело медленно, не торопясь.

– Опишите его метод.

– Сначала он сделает все, чтобы вы почувствовали себя обреченным. А затем затаится и ничего не будет предпринимать до тех пор, пока вы полностью не поверите, что все это только иллюзия, что вам ничего не грозит. Тут он напомнит о себе легким ударом. Когда возникшие страхи и опасения снова улягутся, он снова ударит, уже посильнее. И так далее, и так далее, по нарастающей – причем столько раз, сколько ему потребуется.

– Потребуется для чего?

– Для того чтобы вы полностью осознали вашу участь, и муки ожидания превратились в невыносимую пытку. – На мгновение задумавшись, он добавил:

– Ни один Джустас еще никого не убил сам. Они используют свою оригинальную тактику. Либо устраивают несчастный случай, либо вынуждают жертву наложить на себя руки.

– То есть доводят жертву до самоубийства? – уточнил Паллам.

– Вот именно.

– И что ж, нет никакой возможности избежать подобной участи?

– Почему же, есть, – возразил Лайминг. – Жертва может в любую минуту обезопасить себя и освободиться от всех страхов, если искупит зло, нанесенное партнеру Джустаса.

– Такое искупление немедленно прекращает вендетту?

– Совершенно верно, – подтвердил Лайминг.

– А как лично вы к этому относитесь, одобряете?

– Да. Если моя обида перестает быть реальной и превращается в воображаемую, Джустас ее больше не замечает и никак на нее не реагирует.

– Значит, все сводится к тому, – многозначительно произнес Паллам, – что его метод дает время и возможность противнику для раскаяния, а ваш – нет?

– Можно посмотреть и с такой точки зрения, – не стал спорить Лайминг.

– Возможно, это означает, что у его чувство справедливости развито более гармонично, чем ваше?

– Но часто он бывает совершенно безжалостен, – возразил Лайминг, не в силах придумать ничего более удачного.

– Это к делу не относится, – отрезал Паллам.

Он задумчиво помолчал, потом заметил коменданту:

– Похоже, что в данном союзе партнеры не равны. Невидимый компонент выше по развитию. В сущности, он является господин материального раба, но проявляет свое господство так тонко, что раб первый же начнет отрицать свою зависимость.

Паллам испытующе взглянул на Лайминга, но тот молча сжал губы. "Ах ты, хитрая ящерица, – подумал Лайминг, – если ты пытаешься спровоцировать пленного на бурный спор, то ничего у тебя не выйдет. Оставайся в заблуждении, что ты взвесил меня на весах и обнаружил недовес: нет ничего зазорного в том, что меня считают менее развитым, чем плод моего же собственного воображения".

Теперь уже явно лукавя, Паллам кинул пробный шар:

– Ваш Джустас берет отмщение в свои руки тогда, когда обстоятельства не позволяют ни вам, ни сообществу землян свершить надлежащую кару?

– Примерно так, – осторожно подтвердил Лайминг.

– Говоря откровенно, он действует только в том случае, когда конкретный человек или закон бессильны?

– Он берется за дело, когда возникает необходимость, – упрямо настаивал на своем Лайминг.

– Чего-то вы не договариваете. В этот вопрос необходимо внести полную ясность. Допустим, вы сами или ваши товарищи могут кого-то наказать и приводят приговор в исполнение, в таком случае станет ли кто-то из Джустасов его наказывать тоже?

– Нет, – ответил Лайминг, беспокойно ерзая на стуле.

– Уточню вопрос: если вы сами или ваши товарищи не могут кого-то наказать или не наказывают, по тем или иным причинам, вмешивается ли тогда Джустас, чтобы привести приговор в исполнение?

– Иногда, но только в том случае, если оставшийся в живых землянин пострадал безвинно… Тогда Джустас пострадавшего действует от лица своего партнера?

– Да.

– Пока все ясно! – заявил Паллам. Он подался вперед и, пристально уставившись на собеседника, зловеще произнес:

– А теперь представим следующую ситуацию. Предположим, ваш Джустас имеет вескую причину, для наказания другого землянина. Как в таком случае поступит Джустас жертвы?

Загрузка...