Невинные

Глава шестая

Уром следующего дня, стоя у окна маленькой квартирки на виа деи-Леоне, инспектор ощущал, как желудок сжимает знакомая жаба волнения, от которой никак не избавиться. Специалист из криминологической лаборатории уже уехал, собрав отпечатки пальцев и содержимое корзинки для мусора в ванной, чем остался, кажется, весьма доволен. Обрезки ногтей, грязные салфетки, два волоса с корневыми луковицами и маленький медицинский пластырь со следами крови. Тут вполне могли быть и свидетельства присутствия мужчины. А если им окажется Перуцци? Ему было сильно не по себе, но, как всегда в подобных случаях, он не мог точно назвать причину этого. И он просто стоял, глядя на омытую дождем утреннюю улицу. Изнуряющая жара разрешилась ночным ураганным ливнем, освежившим если не мозги инспектора, то хотя бы воздух. Он пытался вспомнить фамилии людей, живших в квартире напротив, в нескольких метрах, но не мог. Он, возможно, и не был великим мыслителем, но память обычно служила ему исправно, и из-за этого провала к его волнению примешивалось раздражение. Конечно, минуло немало лет, но такие старомодные уголки, как этот, не так-то быстро меняются, и он не без удовольствия прочитал адрес японской девушки, нацарапанный Перуцци на клочке бумаги. Здесь он был как дома: неподалеку жил Нарди и его женщины, и была мясная лавка, где они подрались. И хотя Франко, к великому сожалению, уже умер, мясник с лоснящимся розовым лицом что-нибудь ему да расскажет.

Он знал: заходить в отремонтированный бар — пустая трата времени, но, раз уж он все равно проходит мимо, отчего не зайти? В баре он спросил, не знают ли там девушку-японку.

— У вас есть ее фотография?

— Нет. Она жила здесь рядом.

— Я тут недавно работаю, думаю, она у нас не бывала...

Неудивительно, подумал инспектор, со злостью глядя на тарелки холодной лазаньи, ожидающей, пока ее подогреют. В старые добрые времена они бы с Франко выпили по чашечке кофе, и тому был бы известен каждый ее шаг, заходила она сюда или нет.

Мясник, румяный и, как всегда, улыбающийся, знал ее.

— Очень аккуратная. Любит готовить свинину, но всегда просит ее порубить. Не жалует бетчину.

— Ветчину?

— Ей никак не даются начальные «в».

— А есть ли в ее жизни мужчина?

— Конечно. Итальянец, который любит японскую кухню, по ее словам. Нет, мы никогда его не встречали, но он, наверное, появляется вечером или в выходные, а мы живем за городом, так что... Мы не видели ее неделю или две, надеюсь, с ней ничего не случилось? Может быть, она тут нелегально? Нет, я в это не поверю. Она такая аккуратная и организованная.

— Да.

Итак, в этой квартирке не оказалось никаких сюрпризов: просто, чисто, аккуратно. Голубое шелковое стеганое одеяло на односпальной кровати, один цветок в горшке — уже засохший, белые полки с книгами по искусству, белые стол и стул. Прошло, наверное, уже лет пять или шесть с тех пор, как он приходил сюда в последний раз. Нечего было и сравнивать это чисто выбеленное гнездышко с темной дырой без отопления и вентиляции, в которой умерла Клементина. Старую уборную на лестнице переделали в кладовую, где хранилась плитка, оставшаяся после ремонта, и банки с краской. Он сообразил, хотя и не сразу, что бывшая маленькая кухня с крохотным окошком под потолком превратилась в кухонную нишу и маленькую ванную. В квартире были радиаторы. Он готов был поспорить, что арендная плата превосходила все мыслимые пределы. Франко бы знал. Мясник — нет, но он сообщил, что квартира годами стояла пустая, потому что женщина, которой она досталась по наследству, была не в состоянии ни продать ее, ни отремонтировать. Но не так давно квартира, должно быть, перешла в другие руки, и Акико вселилась туда первой. Также он сказал, что если и дальше так пойдет, то скоро во всей округе не останется ни одного флорентийца.

По правде говоря, инспектор умышленно выбрал именно этот момент, чтобы прервать возмущенную речь в духе Лапо и поведать собеседнику, что случилось с японской девушкой.

— Нет!

— Боюсь, что это так. Вы точно никогда ее не видели с мужчиной?

— Нет, никогда. Она всегда была такая бойкая, деловитая — ни за что не пойдет шагом, вечно бегом... такая симпатичная. Красотка. Она училась шить туфли, вы знаете. Помню, как она показывала моей жене... Подождите-ка. Люсия!

— Чего тебе?

— Поди-ка сюда на минутку!

— Что такое? Мне нужно приправить этих цыплят, пока... Ах, инспектор! Я только вытру руки. Как поживаете? Как ваша супруга? Она так и не научилась водить машину?

— Научилась. Но только не у меня.

— Люсия, послушай: инспектор пришел насчет Акико. Она погибла, и он считает, что ее убили.

— Что? Наша малышка Акико? Не может быть! Кому же могло понадобиться ее убивать?

— Это он и пытается выяснить. Ее нашли в садах Боболи, представляешь? Ты с ней больше моего общалась. Помнишь те туфли?

— Ее заплаточные туфли! Она ими так гордилась — заплаточные они или нет, и одевалась она со вкусом. А что за фигурка! Вот бы мне такую тонкую талию, но я-то расплылась еще после моего третьего.

Но и она никогда не видела Акико с мужчиной и не знала, кто платил за ее одежду.

— Я только знаю, что ей приходилось на всем экономить. Она сама признавалась. Жилья дешевле, чем эта старая квартирка Клементины, ей не удалось найти. Но и ее-то оплачивать ей было не по средствам, она сама жаловалась.

— Она не называла суммы?

— Нет. Сказала только, что больше, чем она может себе позволить.

Покидая ярко освещенную лавку мясника, он заметил, что с висящей на крюке бараньей туши кровь капает прямо на розовую мраморную плитку, и вспомнил о Нарди.

— Мой заместитель Лоренцини пытается вразумить Монику, уговорить ее забрать заявление.

— Ему бы лучше сходить двадцать третьего в клуб.

— Зачем?

— Нарди будет петь. Это особый случай, канун дня святого Иоанна. Моника туда собирается, и Констанца тоже. Говорят, что все закончится бойней.

— О господи...

Как же, черт возьми, фамилия этого парня со второго этажа в доме напротив? Беппе... Пеппе... Пиппо! Точно. Ну наконец-то! Единственная победа за целый день разочарований. Всякий раз, стоило только подумать, что он нарыл что-то в этом деле, как оно ускользало из рук. Начиная с той стервы, которая забыла сумку возле пруда. А этот магазин одежды, где продавался дорогой свитер! Нужно было настоять, послать кого-нибудь изучить их гроссбухи. Вдруг она все-таки расплачивалась по кредитной карте. Это же, черт подери, убийство! Но нельзя принуждать людей к сотрудничеству... Ту бедную женщину подозревать не в чем, так что он мог сделать? Запросить на нее ордер? Нет, так не годится. Люди должны иметь желание помочь, иначе... Она определенно хотела помочь...

А пропавшая вторая туфля? Он приказал двоим своим людям искать ее в лесистой части парка за стеной, куда спустили воду из пруда, раз в самом саду спрятать ее негде. Но они все равно ничего не нашли. И в воде ее не было. Кому, интересно, могло понадобиться таскать с собой по садам туфлю убитой жертвы? Собака могла бы куда-нибудь ее утащить, но с собаками вход в сады Боболи воспрещен.

А вчера? Ладно, чего уж там: ему следовало допросить Иссино, прежде чем говорить с Перуцци. Совет следовать своей интуиции — прекрасный совет, но тем не менее все надо делать по правилам. А правила диктуют не допускать, чтобы двое потенциальных подозреваемых... Нет. Да! Не допускать, чтобы двое потенциальных подозреваемых договаривались и условливались между собой о версии произошедшего. Их надо разделить, и пусть каждый выкладывает свою версию. Интуиция или нет, а это надо было сделать...

Небольшое французское окно, у которого стоял инспектор, выглядело скорее как застекленная дверь на балкон, но балкона не было, лишь низкое ограждение, призванное оградить от падения на узкую мостовую... Тогда на этом же месте стояла Клементина, почти голая, и поливала бранью жену Пиппо и толпу, собравшуюся внизу. Ну и зрелище...

Он снова позволил своим мыслям уплыть в тот душный август, не переставая, однако, думать об одном из терзавших его событий вчерашнего неудачного дня.

Если бы он только ушел сразу после разговора с Перуцци, дал бы себе время поразмыслить, разработать план! Он сам испортил все — от досады, но Лапо ведь обещал ничего никому не говорить и продолжал клясться, что не говорил, даже столкнувшись с явным отсутствием логики.

— О, инспектор! Если я обещаю, то отвечаю за свое обещание и никогда не вру! Боже милосердый, да если б я трепался, то такая история уже попала бы на первую страницу «Ла Национе»! Больно мне надо доводить Перуцци до второго инфаркта, сами подумайте!

— Я понимаю. Я ничего не утверждаю, но он знал...

— Если он знал, что она погибла, то не от меня.

— Вы можете минутку послушать? Я просто хочу сказать, что он меня ждал и знал, зачем я пришел. Именно так он и выразился!

— Ну конечно, он знал! Тут не надо большого ума, чтобы сообразить. От нее не первый день не было вестей.

— Ладно, давайте оставим этот вопрос. Но раз уж мы заговорили на эту тему, то ответьте мне, здесь и сейчас, что происходило между Перуцци и девушкой? Давайте. Измена за измену. Тут вы мой должник.

— Да не было никакой измены! Я всего-то и сказал, что вы придете повидать его и чтобы он вел себя поспокойнее. И разве я был не прав? Я уже давно с вами знаком, и когда я предупредил его, что вы придете исполнить свой долг, я только это и имел в виду.

— Тогда помогите мне.

— Чего еще вам от меня надо? Разве я сказал кому-нибудь хоть слово? Мы все стоим за ближнего своего, инспектор. Нам обоим это известно. Обвинять Перуцци? Нет, нет, нет, нет. Я бы ни за что не подумал, что вы на такое способны. Не то чтобы я не понимал вашей позиции, но я бы о вас такого не подумал. Извините меня. Меня ждет работа.

Напрасно он завел разговор с Лапо. Пользы это не принесло, наверное, только навредило.

Инспектор прижался лбом к стеклу, чтобы рассмотреть людей, которые остановились посреди мокрой улицы и разговаривали. Тучная женщина с двумя пластиковыми пакетами, набитыми покупками, и мальчик на мопеде. Мальчик все крутил ручку газа, стараясь улизнуть от нее, но она всякий раз останавливала его криком. Наверное, потому, что он не надел шлем. Узкая улица наполнялась голубым дымом. Инспектор продолжал наблюдать за уличной сценкой под окном квартиры, которая для него оставалась квартирой Клементины, радуясь поводу отвлечься от мыслей о неприятном.

Он потерял Лапо, и, хуже того, — он потерял целую пьяццу. Надо было и здесь допрашивать свидетелей поодиночке, не допуская, чтобы история облетела всю площадь раньше, чем он сам ее обошел. Но к тому времени, когда сидевшие за живой изгородью люди уже прослушали их ссору — он понижал голос почти до шепота, а Лапо, истинного флорентийца, было слышно аж в Пизе, — на свое крыльцо вышел Перуцци, как и все остальные.

После этого он впустую тратил время. После этого все оглохли, ослепли и онемели. Пожимали плечами, разводили руками, жали ему руку и молчали. Он словно очутился дома на Сицилии, с тем лишь отличием, что их глаза не бегали, а смотрели на него прямо и вызывающе, и несколько достигших его слуха замечаний были достойны самого Перуцци.

Он был отверженный. И вот что странно: он испытывал ровно те же чувства, что и они. Даже сейчас он не мог — хотя Перуцци наверняка лгал, говоря, что девушка сама покупала себе одежду — подозревать его в чем-то еще, кроме глупой страсти.

Разделяй своих свидетелей. Не хотел он разделять их, черт возьми! На их солидарность друг с другом и на свою с ними солидарность — вот на что он рассчитывал. Работать по-другому он не умел, и этот способ никогда раньше не подводил его...

Жена Пиппо, Мария Пиа, распахнула окно напротив и высунулась, чтобы пощупать носки, вывешенные на веревке. Сняв их, она на минуту исчезла, затем снова появилась и стала развешивать блузку, с которой капала вода. Взглянув на соседское белье, а затем на небо, она прикрыла блузку куском полиэтилена.

Инспектор открыл окно в сырую, пахнущую мылом улицу:

— Доброе утро.

Несколько минут спустя она уже стояла рядом с ним, и они вспоминали историю Клементины, обсуждали долгую болезнь Франко и неподъемную арендную плату, которую «наша малышка Акико» должна была вносить за такую маленькую квартиру. Акико в жизни и мухи не обидела, для чего кому-то понадобилось ее убивать? Может быть, эта квартира приносит несчастье, хотя сама-то она не верит в эти глупости. Они часто разговаривали с ней, когда встречались в мясной лавке. Всем женщинам хотелось знать, как она готовит мясо, которое покупает, она всегда была очень разборчива к тому, как оно нарезано или порублено. Однажды Акико пригласила ее к себе чего-то попробовать. Там, наверное, была дюжина тарелочек с разными блюдами — очень вкусными, надо признать, — но нет, она-то сама никогда такого не готовила. Пиппо не любит иностранную кухню, и, кроме того, слишком много возни — все это резать, крошить. Конечно, Акико была такая шустрая, никогда не ходила шагом, если можно было бежать.

Мужчина в ее жизни? Ах да, был мужчина, но она видела его только сверху, из окна, когда однажды ночью они вернулись вместе. Она как раз закрывала ставни, а они открывали входную дверь. Да, освещение здесь на улице... все обещают этим заняться... Ну и вот, единственное, в чем она до конца уверена, так это в том, что он был очень высокий. Акико, правда, была очень маленькая, но... нет, она помнит, что видела высокого мужчину. Нет, насчет возраста она бы не решилась строить догадки. Сверху, со спины и в темноте? Нет. Мужчина был высокий — это все. Может быть, кто-то другой его видел и сумел разглядеть получше. Она могла бы поспрашивать соседей, когда завтра пойдет за покупками. Акико всегда была рада поболтать, но о своей личной жизни скромно помалкивала. Они в мясной лавке, бывало, поддразнивали ее, потому что она нередко покупала столько, что хватило бы на двоих, но она рассказывала только о блюдах, что для него готовит, и ни о чем больше. Инспектор, наверное, думает, что она связалась с каким-то мошенником? Что ж, похоже на правду, верно?

Прежде чем вернуться домой, где ей нужно было поставить на огонь воду для пасты, она показала ему фотографию в серебряной рамке, стоявшую на белой книжной полке.

— Это они с сестрой, похожи как две капли воды в своих клетчатых юбочках и белых блузках. Вот так, она сказала, они одевались в школу. Не слишком по-японски, правда? Я, помню, заметила ей: «Еще совсем малышки, а сразу видно, кто тут сорванец».

Когда он открыл для нее дверь, она зашептала:

— Инспектор, вы не против, если я спрошу... Я видела тут мужчину с сумкой, который уехал на полицейской машине...

И хотя он дал ей не вполне исчерпывающий ответ, но не имел ничего против ее вопросов. Жизнь возвращалась в прежнее русло.

После ее ухода инспектор добавил фотографию в рамке к вещам, которые уже собрал ранее: ежедневник, записная книжка, папка с письмами и несколько пакетов с фотографиями. Наскоро просмотрев один из них в уверенности, что найдет мужчину, которого искал, он нашел только снимки туфель, деталей туфель с примечаниями на обороте. Во втором, кажется, лежали одни виды Флоренции, хотя позже надо будет рассмотреть их более внимательно. На лестничной площадке, когда он запирал дверь, у него зазвонил телефон.

— Гварначча.

— Надеюсь, я вас не отвлекаю... Не знаю, важно это или нет, но вы сказали позвонить, если что-нибудь найдется...

Директриса магазина одежды.

— Не то чтобы я вспомнила что-то особенное... или на самом деле нашла что-нибудь... но тут мне пришло в голову, что если это свитер из прошлогодней коллекции, то вам стоит заглянуть в магазин распродаж на виа Романа. В конце сезона они скупают остатки в магазинах вроде нашего и распродают по дешевке. Если она там бывала, то они могут ее знать. Люди там перебирают вещи и болтают. Вы понимаете, о чем я?

— Да.

— Боюсь, что это все... Наверное, я напрасно вас побеспокоила.

— Нет-нет. Вы правильно сделали, что позвонили мне, и я вам очень благодарен. Ремонт у вас закончился?

— О боже! Они ушли, но вам просто повезло, что вас не вызвали сюда на убийство — извините, нехорошо так шутить, когда эта бедная девушка... Я надеюсь, вы скоро узнаете, что случилось.

— Я узнаю.

Он спустился вниз по лестнице и, выйдя на мокрую улицу, решительно направился в сторону виа Романа.

Милая женщина, которая искренне хочет помочь. Место, где люди перебирают вещи и болтают. Жизнь определенно вернулась к норме. Он узнает.

— Сейчас я к вам подойду! Сейчас... Нет! Не вешай их туда! Я тебе сто раз говорила сложить их в коробки! Кому нужны свитера в июне? Сейчас я подойду!

Но она не подошла. Она была повсюду, но не рядом. То и дело ее взъерошенные светлые с проседью волосы и звенящие серьги взлетали над вешалкой с одеждой, чтобы тут же скрыться между шатких стопок из джинсов, где она напускалась на невидимую продавщицу.

— Я тебе говорила! Нельзя вешать вещи вместе, только потому, что они одного цвета! Развесь их, ради бога, по размерам! На этой вешалке сорок второй, потом сорок четвертый, а это что? Смотри сюда! Сорок второй! Та женщина все еще в примерочной? Иди проследи за ней. Что я тебе говорила о...

Вдруг кудри и серьги заплясали у плеча инспектора, а голос понизился до театрального шепота, который, впрочем, был так же, как и ее крики, хорошо слышен повсюду.

— Видите, что у меня тут творится? Вы не представляете, сколько вещей у меня воруют посреди этого бардака, а я не могу найти порядочную продавщицу себе в помощь. Эта девушка вроде ничего, но у нее ветер в голове. Она румынка и, по-моему, не понимает ни слова. — Она осеклась и прибавила громкости: — Положи эти бикини в ту коробку! Если ты их бросишь так лежать на прилавке, то к закрытию ни одного не останется! Да не в ту коробку! Разве ты не видишь, там надпись черным маркером «шарфы», на другой стороне, не на этой. Да знаю, что в ней ремни, знаю. Это тебя не касается. Просто сложи бикини в ту коробку, где они раньше лежали. На ней еще, кажется, написано «бюстгальтеры». Или «аксессуары»...

Красные ногти вцепились в черный рукав инспектора, и шепот на этот раз напоминал рычание.

— Видите, я просто разрываюсь. Я не могу отойти от примерочных, а пока я там, любой может войти и взять что угодно. Не посоветуете, как мне быть? Установить, может быть, камеры и все такое, или это слишком дорого? Вот она опять бросила там женщину, а у той четыре пиджака. Во всем нужен порядок. Я сейчас вернусь. Оставайтесь здесь.

Инспектор остался, послушный, как дрессированный бульдог, единственный крепкий, неподвижный предмет в бурлящем море копошащихся покупателей, летающих вешалок и падающих стопок. Только один раз ему пришлось подвинуться, когда молодая женщина решительного вида боднула его вешалкой с ворохом блестящих платьев.

Он посмотрел на часы. Четверть первого. Скоро все должно успокоиться, и наверняка она, так или иначе, закроет в час.

Ничего не успокоилось. Шум нарастал до кульминационного момента, когда толпу протестующих покупателей насильно выставили вон и заперли дверь.

— Мне нужно поговорить с инспектором... Ради бога!

Когда все вышли, она отерла лоб широким цветастым рукавом и сказала:

— Видите, что творится? Вы должны мне дать совет — вот посмотрите хотя бы на это сырое пятно слева над дверью. Его уже два раза закрашивали, а оно снова проступает. Может быть, вы могли бы порекомендовать мне надежного маляра, при вашем положении вы, наверное, в курсе.... Как я от всего этого устала, передать вам не могу. Давайте присядем. Этот стол считается моим, но вы только взгляните... Бросьте это куда-нибудь. Ой! Дайте мне вон то розовое платье. Я его уже два дня ищу. Мне нужно, чтобы портниха его укоротила... где мои мерки? Нету. Здесь был такой маленький желтенький стикер...

— Вот этот? — Он был на рукаве.

— Ох, слава богу. Мы бы с вами хорошо сработались. Мне кажется, эта девчонка ни слова не знает по-итальянски...

Через некоторое время завод у нее кончился, как у часов. Инспектор, глядя на унявшиеся кудри и серьги, гадал, сколько ей может быть лет. Наверное, его ровесница или старше, но растрепанная копна кудрей, непосредственная манера разговора и помещение, заваленное платьями с преобладанием оборок и блесток, делали ее похожей на усталого ребенка, который никак не хочет отложить игрушки и кукольную одежку.

Он самым серьезным тоном, на какой был способен, дал ей несколько советов, и она приняла их с не меньшей серьезностью. Он так и видел ее сообщающей своим постоянным покупателям: «Приходил инспектор из Питти и сказал мне...»

И жизнь опять потечет как прежде.

Оказалось, что девушка-японка была одной из ее любимых покупательниц. Не то чтобы она много здесь тратила, но она была такая красивая и опрятная и, конечно, носила сороковой размер, а у них всегда богатый выбор одежды такого маленького размера, включая модельные экземпляры. Она помнит этот льняной свитер, чудесная вещица, но никто не хотел его покупать. Акико вытащила его из-под груды вещей темного цвета.

— Многие предпочитают вещи более веселой расцветки, знаете ли, потому что лето, особенно для поездки к морю, но она ни в какую не хотела что-нибудь сексуальное или эффектное, хотя ей бы так пошло... Со своим размером она могла покупать много вещей известных дизайнеров — Валентино, Ферре и других, по средам, на рынке на площади Санто-Спирито. Они срезают свои ярлыки, и вещи можно купить практически даром.

Эти слова звучали как музыка для уха инспектора, поскольку они снимали с Перуцци обвинения во лжи и, возможно, вообще все обвинения. «Я был уверен, что она влюбилась. Ребенок бы все изменил, правда?»

Хотя, может быть, и не все. Лучше спросить.

— О да, в ее жизни был мужчина, потому что она водила его к Домани, тут по соседству. Потому-то она и заметила наш магазин и стала сюда заходить.

— Домани?

— Домани. Японский ресторан по соседству. Вы не обратили внимания, потому что там опущены жалюзи. Сегодня у него закрыто. Приходите завтра. Там-то они уж все знают о ее друге. А потом, когда у вас выдастся свободное время, возвращайтесь сюда, ладно? Мне нужно еще кое о чем с вами посоветоваться. Подождите, я отопру вам дверь... Верно вы подметили насчет вешалок — их нужно сдвинуть к стенам, чтобы они не мешали мне видеть другой конец зала, пока я тут. Как вы говорите, во всем нужен порядок.

— Точно. Благодарю вас за помощь.

Ну что ж... Теперь домой, чтобы хорошенько подкрепиться, а после обеда надо разобрать принесенное из квартиры в спокойной уверенности, что если не здесь, то в японском ресторане он обязательно получит сведения, которые ищет. Все магазины уже закрылись, над головой у него носились обрывки теленовостей и ароматные запахи еды. Над мостовой поднимался пар. Он шел, держась поближе к стене, куда не доставало солнце. На площади Сан-Феличе монахини, сопровождавшие малышей из детского сада, передавали их ожидавшим родителям. Толпы детей постарше шли в его сторону из средней школы, расположенной на площади Питти. Двое его собственных, наверное, были уже дома.

Может, Джованни и был дома, но не Тото. Дойдя до площади, инспектор увидел своего сына, который шел не напрямик к палаццо Питти и домой, а бежал к нему с сияющим лицом и кричал: «А я тебя жду!»

От удивления инспектор остановился как вкопанный. Тото уже давно стал таким отчужденным... а тут он скачет вприпрыжку, словно маленький мальчик, который хочет, чтобы отец подхватил его и закружил...

Улыбаясь, он едва не протянул руки ему навстречу. Сын промчался мимо, даже не заметив его. Инспектор, озадаченно нахмурясь, обернулся и увидел, что Тото стоит, положив ладони на плечи худенькой светловолосой девочке, и что-то ей горячо говорит. Она слушала, наклонив голову с распущенными длинными локонами, как на картине Боттичелли. Пальцы ее вытянутых по бокам рук комкали рукава темной футболки, не по размеру длинной. Инспектор повернулся и пошел домой один.

После обеда приемная была полна народу, но, взглянув только раз на эти лица со следами тревоги или надежды, он решил, что Лоренцинй его помощь не требуется. Он прошел к себе, вежливо поздоровавшись, и закрылся в кабинете, чтобы заняться вещами из квартиры девушки-японки.

Сев за стол и подвинув себе кучу вещдоков, он продолжал думать о Тото. С ним всегда было трудно, не то что с Джованни. Хотя его ум и находчивость не могли не вызывать восхищения. А теперь... Надо отдать ему должное, вегетарианка она или нет, а девочка премилая. За обедом место Тото снова пустовало, но Терезе не пришлось даже взглядом призывать мужа к молчанию. Он и так не сказал ни слова.

Это Джованни сообщил ему, что родители девочки разводятся и, как только закончится четверть, она должна уехать с матерью в Данию.

— Он обещает убежать из дому. Но он не убежит, правда, мам?

— Конечно нет. И отдай мне после обеда свою футболку. Ты забрызгал ее томатным соком, а я пока не стирала темное. Кто-нибудь хочет добавки?

Ты думаешь, что твои дети всегда будут детьми, а потом они внезапно взрослеют. Красивая девочка, но иностранка. Японка тоже убежала от семьи, и посмотрите, чем это закончилось.

Он с уважением думал о своем младшем, но ему было страшно. Как говорится, маленькие детки — маленькие бедки. И если они вдруг перестают быть детьми, то мир совершенно меняется. Его сын пробежал мимо, даже не заметив его, и теперь он чувствовал себя таким одиноким, как будто оба ребенка уже уехали из дому. Что ж, однажды они уедут.

А ты занимайся своей работой, сказал он себе, открывая папку, лежавшую перед ним. Она-то никуда от тебя не убежит. Конечно, к тому времени он уже выйдет в отставку... Все в жизни, что кажется тебе таким прочным и постоянным, на самом деле подспудно движется, а ты этого не замечаешь.

Голова Лоренцини просунулась в дверь весьма кстати.

— К вам посетитель.

Это был Беппе, пожилой садовник, он едва не лопался от сознания собственной важности, глядя сквозь листья огромного растения.

— Входите, входите... Что это у вас такое?

— Это кентия. Она вам не испачкает пол, внизу у нее поддон. У нас завоз был, и я подумал, что эта как раз подойдет вам. Я поставлю ее возле окна. Это вам от меня в благодарность.

— В благодарность?

— Ну, помните квартиру, которую вы посоветовали моей внучке? Первого числа они въезжают... Не поливайте ее слишком часто, а то зальете. Но, по правде, я не за этим пришел. Я насчет туфли. Пойдемте лучше со мной — мы ее не трогали. Я так и сказал Джованни, я так и сказал: они захотят сделать фотографии, как возле пруда. Верно?

— Я... да, совершенно верно. Где вы ее...

— Ну тогда идемте, что ли?

Когда они поднимались по усыпанной гравием дорожке, Беппе, несмотря на свою полноту и крутой подъем, болтал без остановки. Это все вчерашний ливень, понимаете. После ливня мы всегда чистим водостоки. Вот и вчера чистили, смотрите. Видите?

Через каждые несколько метров в толще не успевшего еще просохнуть гравия виднелась керамическая труба, идущая по диагонали вниз, в некое сооружение, напоминающее небольшой склеп.

— Здесь нам нужно налево, а там опять вверх по главной аллее.

Главная аллея еще круче забирала вверх, и Беппе ненадолго замолчал, переводя дыхание.

— Долго нам еще идти? — спросил инспектор.

— Уже недалеко. Джованни там стоит на часах. Мы решили, что ему нужно там остаться, на всякий случай...

Широкая полоса песка и гравия поднялась к сияющему горизонту, увенчанному силуэтом конной статуи, установленной на каменной лестнице. Огромные пушистые белые облака проплывали в вышине ярко-синего неба, и все вокруг пахло сырой листвой лавра.

Джованни, главный садовник, посторонился, когда они подошли, чтобы инспектор мог взглянуть на находку.

— Мы ее не касались. Вы, наверное, будете фотографировать, как там, у пруда. Это просто удача. Здесь эти стоки шириной всего в руку, но внизу-то они широченные. Если бы ее снесло вниз, вам бы ее никогда не увидеть. Тут она застряла, каблуком зацепилась. Сверху на нее гравия нанесло, листьев, труба забилась, поэтому мы ее и приметили.

— Я сразу сообразил, что это та, которую вы ищите, — сказал Беппе. — И не ошибся, верно?

— Да, верно. — Инспектор выпрямился и огляделся. — Пруд, где мы ее нашли, должен быть выше справа. Если убийца спускался по этой аллее, то он, значит, направлялся не к ближайшим от пруда воротам Порта-Анналена...

Внизу, у начала главной аллеи, был расположен самый большой пруд с островом посередине, ворота Порта-Романа и кольцевые дороги. Эти ворота были дальше всего от мастерской Перуцци, от самого Перуцци, от Иссино, от квартиры девушки, от ее мира. Люди, приезжавшие в город на машине, парковались у городских ворот возле Порта-Романа. Ее приятель, может быть... Из Рима... Кто упомянул Рим? Лапо... или Перуцци? Это Перуцци, захлопывая дверь, багровый от гнева, кричал: «Если она не в Риме, то я не знаю, где она!»

И Лапо говорил что-то о римском друге.

Был ли гнев обувщика вызван поведением незадачливых туристов или служил прикрытием для ревности?

«Если у вас есть время бегать за малолетками, которые не знают, чего хотят...»

Желая поскорее вернуться в свой кабинет к письмам и фотографиям, он ушел, как только на место прибыл эксперт. Шагая вниз по скрипящему гравию, он слышал, как отдышавшийся Беппе заново рассказывает эксперту всю историю с уточнениями:

— Если вам понадобится со мной связаться, то инспектор знает мое имя и адрес.

— Нет, я думаю, не понадобится. Отойдите в сторонку, ладно?

Он прибавил шагу. Приемная в отделении пустовала. Он заглянул в диспетчерскую, где сквозь треск мотоциклов можно было услышать перекличку патруля.

— Все в порядке?

Молодой карабинер, сидевший за пультом, поднял голову:

— Все хорошо. Тихо.

— Лоренцини?

— У него кто-то есть. Женщина. Она, наверное, там все глаза выплакала. Я отсюда ее слышал, но теперь она, кажется, успокоилась.

— О боже, готов поспорить, что это Моника. Слушайте, когда он закончит, передайте ему, что я у себя и чтобы меня не беспокоили по меньшей мере в течение часа. Никаких звонков.

— Хорошо.

Но и два часа спустя, когда плачущую Монику уже выпроводили и когда сменился мотопатруль, он все сидел за столом, онемев от потрясения. Когда Лоренцини, наконец, в недоумении открыл дверь, инспектор не нашелся что сказать и только уставился на него невидящим взглядом.

— Что с вами? Что случилось?

Инспектор уронил голову на руки и стал тереть глаза. Затем, с глубоким вздохом, он внутренне собрался и попросил:

— Вы бы лучше зашли.