Невинные рассказы

VII

Я не стану говорить об обедах и вечеринках, данных по случаю приездаМаксима Федорыча сильными мира сего, пройду даже молчанием и великолепныйбал, устроенный в зале клуба… Во все время своего пребывания вКрутогорске Максим Федорыч был положительно разрываем на части, и за всемтем не только не показал ни малейшего утомления или упадка душевных сил, но, напротив того, в каждом новом празднестве как бы почерпал новые силыдля совершения дальнейших подвигов на этом блестящем поприще.

Перлом всех этих увеселений остался все-таки благородный спектакль, накотором я и намерен остановить внимание читателя. Максим Федорыч самнеусыпно следил за ходом репетиций, вразумлял актеров, понуждал ленивых, обуздывал слишком ретивых и даже убедил Шомполова в том, что водка иискусство две вещи совершенно разные, которые легко могут обойтись друг бездруга.

Прежде всего шла пиеса "В людях ангел" и проч., и все единогласносознались, что лучшего исполнения желать было невозможно. АглаидаАлексеевна Размановская играла решительно, comme une actrice consommee!Хотя в особенности много неподдельного чувства было выражено в последнейсцене примирения, но и на бале у Размазни дело шло нисколько не хуже, еслидаже не лучше. Отлично также изобразила госпожа Симиас перезрелую девицуНебосклонову, а пропетый ею куплет о Пушкине произвел фурор. Но Разбитной, по общему сознанию, превзошел самые смелые ожидания. Он как-то сюсюкал, беспрестанно вкладывал в глаза стеклышко и во всем поступал именно так, какдолжен был поступать настоящий Прындик. Один Семионович былнеудовлетворителен. Он никак не мог понять, что Славский – дипломат, который под конец пиесы даже получает назначение в Константинополь, и велсебя решительно как товарищ председателя. Даже Фурначев понял, что тутчто-то не так, и сообщил свое заключение Порфирию Петровичу, который, однако ж, не отвечал ни да, ни нет, а выразился только, что "с нас и этогобудет!".

Начались и живые картины. Максим Федорыч лично осмотрел Гаиде и нашел, что Дарья Михайловна была magnifique. Шомполов, бывший в это время закулисами, уверял даже, будто Максим Федорыч прикоснулся губами кобнаженному плечу Гаиде и при этом как-то странно всем телом дрогнул. Впрочем, надо сказать правду, и было от чего дрогнуть. Когда открыласькартина и представилась глазам зрителей эта роскошная женщина, с какою-тострастною негой раскинувшаяся на турецком диване, взятом на подержание усоветника палаты государственных имуществ, то вся толпа зрителей дикозавопила: таково было потрясающее действие обнаженного плеча Гаиде. Напрасно насупливался мрачный Ламбро, напрасно порывался вперед миловидныйДон-Жуан, публика не замечала их полезных усилий и всеми чувствамистремилась к Гаиде, одной Гаиде.

Вторая картина была также прелестна. Несколько приятных молодых дам идевиц, un essaim de jeunes beautes, в костюмах одалиск и посреди их ДарьяМихайловна с гитарой в руках произвели эффект поразительный.

Третью картину спасла решительно Дарья Михайловна, потому чтоСемионович (Иаков) не только ей не содействовал, но даже совершеннонеожиданно свистнул, разрушив вдруг все очарование.

Грек с ружьем прошел благополучно.

Но само собой разумеется, что главный интерес все-такисосредоточивался на «Чиновнике». В публике ходили насчет этой пиесы разныенесообразные слухи. Многие уверяли, что будет всенародно представленстановой пристав, снимающий с просителя даже исподнее платье; но другиеутверждали, что будет, напротив того, представлен становой пристав, снимающий рубашку с самого себя и отдающий ее просителю. Последнее мнениеимело за себя все преимущества со стороны благонамеренности иправдоподобия, и потому весьма естественно, что в общем направлении онооправдалось и на деле. Максим Федорыч сильно трусил. Он видел, чтоСемионович совсем не так понял свою роль.

– Mais veuillez donc comprendre, mon cher, – говорил он, – ведьНадимов человек новый, но вместе с тем и старый… то есть, вот видители… душа у него новая, а тело, то есть оболочка… старая!.. Здесь-то, вэтом безвыходном столкновении, и источник всей катастрофы… vouscomprenez?

Но Семионович не понимал; он, напротив того, утверждал, что у Надимовадуша старая, а тело новое… и что в этом-то именно и заключается некатастрофа, а поучительная и вместе с тем успокаивающая цель пиесы: это, мол, ничего, что ты там языком-то озорничаешь, мысли-то у тебя все-таки теже, что и у нас, грешных.

Максим Федорыч был в отчаянии и не скрывал даже чувств своих.

– Все идет отлично, – говорил он в партере окружавшим его губернскимаристократам, – но Надимов… признаюсь вам, я опасаюсь… я сильноопасаюсь за Надимова… какая жалость!

И действительно, вместо того чтоб представить человека по наружностихолодного, насквозь проникнутого бесподобнейшим comme il faut и только вглубине души горящего огнем бескорыстия, человека, сбирающегося высказатьсвою тоску по бескорыстию на всю Россию, однако ж, по чувству врожденнойему стыдливости, высказывающего ее только княгине, Мисхорину, полковнику иДробинкину, Семионович выходил из себя, драл свои волосы и в одном местедошел до того, что прибил себя по щекам. Даже крутогорская публика как-тостранно охнула при таком явном нарушении законов естественных ичеловеческих, а Порфирий Петрович весь сгорел от стыда.

Наконец представление кончилось. Слово «joli» слышалось во всех углах, только канцелярские чиновники, обитатели горних и страшные зоилы, осталисьне совсем довольны, да и то потому, что их заверили, что будет непременнопредставлен становой, да и не какой-нибудь другой становой, а именновторого стана Полорецкого уезда – Благоволенский.

На другой день в губернских ведомостях была напечатана в виде письма кредактору следующая статья:

"Позвольте и мне, скромному обитателю нашего мирного города, поговорить о прекрасном торжестве, которого мы были вчера свидетелями. Известно вам, милостивый государь, какое благодетельное влияние имеютзрелища (а в особенности благородные) на нравственность народную. С однойстороны, примером наказанного порока смягчая преступные наклонности, зрелища, с другой стороны, несомненно возвышают в человечестве эстетическоечувство; эстетическое же чувство, в свою очередь, пройдя сквозь горнилонравственности, возвышает сию последнюю и через то ставит ее на ту ступень, где она делается основою всякого благоустроенного гражданского общества. Сэтой точки зрения намерен я обозреть критически вчерашнее торжество.

Первое, что представляется при этом моему умственному взору, – этоцель, которой служили благородные жрецы искусства. Не одна слеза будетотерта, не один вздох благодарности вознесется, в виде теплой молитвы, заблагородных благотворителей… Один французский ученый сказал, что дама, которая покупает шаль, подает с тем вместе милостыню бедному… святая иглубокая истина! И наши добрые крутогорцы вполне ее поняли! Но не станубольше распространяться об этом предмете; я знаю, что скромность и даженекоторая стыдливость есть нераздельная принадлежность всякогоблаготворительного деяния, и потому… умолкну.

Но не могу умолчать о благотворной мысли, присутствовавшей при выборепиес. В настоящее время, когда умственное око России должно быть обращено, по преимуществу, внутрь ее самой, наши добрые крутогорцы вполне доказали, что они стоят в уровень с обстоятельствами. Выбор такой пиесы, как" Чиновник", положительно доказывает это. Мы сами были свидетелямипотрясающего действия этой пиесы, которое в соединении с истиннопластической игрой исполнявшего роль Надимова члена благородногокрутогорского общества останется навсегда незабвенным на страницах нашейлетописи. Да! мы можем смело давать на нашей сцене «Чиновника»! мы можембез горечи выслушивать страстные и благонамеренные филиппики г. Надимова! Эти укоры, эти филиппики не до нас относятся! Благодарение богу, мы ужепоняли свой долг относительно любезного нашего отечества и, положа руку насердце, можем сказать: Г-н Надимов! в ваших словах заключается горькаяправда, но этой правде нет места в Крутогорской губернии!

Скажу несколько слов и об исполнении, но, не желая оскорбитьпрекрасное чувство скромности, которым одушевлены наши благородныеблаготворители, вынужден умолчать о многом, что накипело на дне благодарнойдуши. Прежде всего, должен я упомянуть о трудах ее превосходительства ДарьиМихайловны, по мысли и наставлениям которой было устроено настоящееторжество. Затем, все исполнители, принявшие участие в деле благотворения, были безукоризненны. Как хороша была княгиня! Как увлекательно наивна былаСлавская! Как… но нет, я чувствую, что перо мое начинает переходить самособою за пределы той скромности, о которой я говорил… Итак, умолкну!

Мужайтесь, благородные труженики! боритесь с препятствиями ипреодолевайте их! Не смотрите на то, что на пути вашем иногда растут нерозы, а терния – таков уж удел всех действий человеческих! Помните всегда, что за вашими невинными занятиями стоят толпы иных тружеников, которыепосылают к небу горячие мольбы о ниспослании вам сугубых сил на новыеподвиги!" Сочинитель этой статьи, коллежский секретарь Песнопевцев, удостоился в тот же день чести быть приглашенным к обеденному столу егопревосходительства Степана Степаныча.