Невиновные

Глава вторая

Возможно, он сглупил, выбрав траурный зал в бюро ритуальных услуг. Траурный зал без распятия, без ветки букса, окропленной святой водой. Он чувствовал, что Натали недовольна этим, что даже дети в недоумении. И соседи по дому не могли взять в толк, почему не было отпевания в церкви.

В общем, это были ненастоящие похороны.

Может быть, что-то переменилось в нем самом? Трудно сказать. Жан-Жак и Марлен смотрели на него не так, как прежде, их глаза выражали любопытство.

Он как бы перестал быть мужчиной, отцом семейства, как другие. Он стал вдовцом и в этой новой роли чувствовал себя не в своей тарелке.

До самых похорон на кладбище в Иври всеми формальностями занимался Брассье. Это он, внимательно прочитав страховой полис, посоветовал Селерену отказаться от иска к владельцу фургона.

Если бы только люди, с удивлением наблюдавшие за ним, могли знать, до чего он устал! Те, кто работал с ним в мастерской, догадывались об этом по тому, как он теперь работал: без веры в себя, без вдохновения, – и они перестали непринужденно болтать, надеясь, что он отойдет.

– Сходить за бутылкой, патрон?

– Если вам хочется...

Но сам он не пил божоле, которое приносил Пьерро.

Ни они и никто, даже Натали и его собственные дети, казалось, не понимали, что он никогда уже не станет таким, как прежде. Он и сам себя спрашивал, как это его угораздило прожить столько лет в такой полной, почти детской беззаботности.

Время тянулось мучительно, все виделось в сером цвете, все было сосредоточено от рассвета до заката на одном-единственном человеке, которого больше не было на свете.

И странное дело: несмотря на все, он чувствовал большую близость со своей женой, чем при ее жизни.

Он был хорошим мужем, спору нет, по крайней мере сам он был в этом убежден. У него никогда не было любовных похождений, связей с другими женщинами. Он всем сердцем любил свою Аннет.

Он никогда не противоречил ей, напротив, всегда уступал, когда между ними возникал какой-нибудь спор. Теперь они словно слились в единое целое навсегда, и каждая прожитая вместе минута была значимой.

Прошлое внезапно накатывало на него волнами, и товарищи по работе поглядывали на него украдкой, словно на пробудившегося лунатика.

Вот, например, их первое путешествие, ставшее в то же время свадебным. Ни он, ни она никогда не ездили дальше Ньевра и Кана, где жили их родители.

И тогда они решили провести три дня в Ницце. Хотя это и не было так уж оригинально, но им хотелось увидеть Средиземное море.

В поезде он проснулся чуть свет, взбудораженный сказочным пейзажем, в котором особенно завораживал цветущий миндаль.

Раньше он видел миндаль только на календарях, поэтому тут же разбудил Аннет, которая не выразила такого восторга, как он, но тоже приникла лицом к оконному стеклу.

Показались первые кактусы, потом – первые пальмы. Он брал ее руку, а она рассеянно опускала ее, и только теперь он начинал кое-что понимать. Ибо помимо его воли эти подробности сохранились у него в памяти.

Они отправились позавтракать в вагон-ресторан, и оба сидели в вагоне-ресторане впервые в жизни.

– Ты счастлива?

– Да.

И вдруг – синее море, такое же синее, как на открытках, а в море – белые лодки рыбаков.

Теперь, когда она умерла, он открыл для себя, что прожил с нею двадцать лет и толком так и не узнал ее. И теперь он пытался задним числом понять ее.

Окна гостиницы в Ницце выходили на море. Он, не отрываясь, смотрел на него, а жена в это время раскладывала по местам их вещи.

– Иди сюда, посмотри...

– Сейчас...

– Вон большой пассажирский корабль на горизонте...

Она из вежливости подошла к нему.

Вечером его постигло небольшое разочарование. А если по правде, то большое, так как оно должно было подспудно сопутствовать ему на протяжении всей их супружеской жизни.

Когда он стал нежно ласкать ее, то не смог вызвать в ней ни малейшего отклика, ее тело даже не вздрогнуло. Он видел ее лицо очень близко, словно на экране крупным планом, и это лицо ровным счетом ничего не выражало.

Ему стало даже как-то совестно оттого, что удовольствие получает он один.

Но разве такое не случается довольно часто? И кое у кого из его приятелей бывало такое, но со временем все как-то налаживалось.

– Может, пойдем прогуляемся по Английскому бульвару?

Она соглашалась без особого восторга и даже не брала его под руку, просто шла рядом.

– Как красиво!..

Он боялся наступления новой ночи. Что было тому виной – неловкость, эмоциональность?

Она по-прежнему не реагировала на ласки, но улыбалась ему как ребенку.

– Ты во мне разочарован?

– Нет.

– Я не виновата, Жорж. Наверное, я не так устроена, как другие женщины. Надеюсь, со временем это пройдет...

– Конечно. Главное, не бери это в голову...

Он всячески старался угодить ей, и на каждое проявление нежности она отвечала благодарной улыбкой.

Можно было сказать, что их любовь была целомудренной. За пределами спальни она становилась самой собой и лишь много месяцев спустя начала чувствовать хоть какое-то удовольствие.

И все же она по-прежнему запиралась в ванной комнате. Он ни разу не видел ее в ванне или под душем. Лишь изредка ему удавалось какое-то мгновение видеть ее обнаженной.

Она снова занялась своей работой и, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, развила бурную деятельность.

– Тебе незачем работать. Я зарабатываю достаточно для нас двоих.

Тогда он работал еще на улице Сент-Оноре, и там ему очень хорошо платили. Они подыскали себе квартиру на бульваре Бомарше, которую вскоре расширили за счет соседней. Детей у них еще не было.

А будут ли они? Жорж начинал в этом сомневаться, и от этой мысли у него становилось тяжело на сердце.

– Ты любишь детей, Аннет?

– А как же! Разве не все любят детей?

– Я не о том. Я хочу сказать: ты любила бы наших детей, нашу плоть и кровь?..

– Почему же нет?

Он не был несчастным. Он никогда не чувствовал себя несчастным вплоть до того момента, когда увидел форменное кепи полицейского в дверном проеме.

У него была она. Разве это не самое главное? К тому же на четвертом году их супружества она объявила ему, что забеременела. На этот раз она была радостно возбуждена.

– Хоть бы был мальчик...

– Девочка или мальчик-это будет наш ребенок. К тому же у нас могут быть еще дети...

– Мне хотелось бы, чтобы первым был мальчик. Я не хочу много детей: может быть, двоих – мальчика и девочку...

Все время, пока она вынашивала, он не трогал ее из какого-то особого уважения и из боязни нарушить происходивший в ней процесс.

– Надеюсь, когда он у нас появится, ты не будешь больше работать...

– Возможно, первые несколько недель, а потом я не смогу сидеть сложа руки.

Она не советовалась с ним. Она решала сама.

Как раз в это время они и наняли Натали, и та сразу заняла важное место в их доме. Теперь Аннет не занималась ни уборкой, ни кухней. Она ходила на работу вплоть до последнего месяца, и это можно было расценить как вызов с ее стороны.

И тем не менее он был счастлив. В то время это казалось ему естественным. И только теперь, думая об этом и задаваясь вопросами, он пытался представить себе истинную Аннет.

У них родился мальчик. Он надеялся, что его назовут Жоржем в честь него самого или Патриком – это имя ему очень нравилось.

– Нет, мы назовем его Жан-Жак...

Он не возражал. Теперь он работал самостоятельно на улице Севинье, а его компаньоном был Жан-Поль Брассье. В молодости Жорж мечтал стать скульптором. Приехал в Париж в надежде поступить в Школу изящных искусств, зарабатывал на жизнь чем придется, даже разгружал по ночам ящики с фруктами на Центральном рынке.

Все переменилось, когда он прочитал одно объявление. Требовался ученик ювелира на улице Сент-Оноре, и он отправился туда, опасаясь, как бы ему не отказали из-за юного возраста.

Уже через несколько недель ему стали доверять довольно тонкую работу, а спустя три года он занял место главного мастера, ушедшего на пенсию.

С Аннет он познакомился на вечеринке, которую устроил у себя на квартире на Орлеанской улице один его женатый приятель. На такой вечеринке он был впервые. Он пил как все, но ему казалось, что вино в стакане не убывает.

Он танцевал под фонограф. В какой-то момент он подошел к девушке, которая сидела в одиночестве и смотрела, как другие танцуют.

– Вы танцуете?

– Нет.

Она не выглядела очень привлекательной, и все же он подсел к ней.

– Вы давно знакомы с моими товарищами?

– Я здесь впервые. И знаю только Липского, вон того рыжего коротышку, он привел меня, потому что мы живем в одной гостинице.

– Вы парижанка?

– Нет, я родилась в Ньевре.

– И давно в Париже?

– Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?

Вино сделало свое дело, и потому он непринужденно ответил:

– Надо же о чем-то говорить, верно?

– По крайней мере вы откровенны. Ведь вам все равно, где я родилась – в Ньевре или в Стране басков...

– Вы брюнетка с карими глазами, так что вполне могли бы быть басконкой... А почему вы не танцуете?

– Не люблю... Мне кажутся смешными все эти пары, которые дергаются друг перед другом кто во что горазд.

– Вы работаете?

– Да.

– В какой-нибудь конторе?

– Нет.

– В магазине?

– Нет. Не пытайтесь угадать, ничего не выйдет. Я работаю в социальной защите.

– Ив чем же состоит ваша работа?

– Мы посещаем стариков, больных, людей обездоленных... Выбираем тех, кто предоставлен самому себе... Мы их моем... Готовим им еду... Немного прибираем в доме...

– Это не слишком тяжело?

– Нет. Все дело в привычке.

– И это не вызывает у вас разочарования в жизни?

– Все они живут надеждой. Большинство из них здраво смотрят на вещи, я не слышала ни об одном случае самоубийства... Кончают с собой самые молодые, потому что они не знают жизни...

Он мог бы сейчас повторить слово в слово их беседу. В заключение он спросил:

– Могу я надеяться снова увидеться с вами?

– Зачем?

– Я тоже здесь совсем один...

Она не спросила, чем он занимается.

– Я живу в гостинице «Большой медведь» на улице Сен-Жак...

Все это промелькнуло как в тумане от винных паров. Он был уверен, что больше никогда ее не увидит, и не слишком переживал по этому поводу.

Она была не такая, как другие девушки. Выбрала себе неблагодарную профессию, возможно, самую неблагодарную, да еще говорила о ней с таким воодушевлением.

Прошло недели три-четыре. Он забыл спросить, как ее зовут, но приятель, который устраивал вечеринку, пришел ему на помощь.

– Ее зовут Аннет Делен... Но если ты собираешься за ней приударить, то знай, что ничего у тебя не выйдет... До тебя уже пытались...

– Ты ее хорошо знаешь?

– Мы с ней из одной деревни. Ее отец-учитель... Мы учились вместе. Она младше меня, и я тогда обращался с ней как с малышкой... Теперь не посмел бы.

И вот он купил билеты в театр и вечером постучал в ее комнату на улице Сен-Жак...

– Кто там?

– Жорж Селерен.

– Я такого не знаю...

– Мы с вами довольно долго разговаривали у моего друга Рауля...

– Почему вы не позвонили? Вы же знаете, что в гостинице есть телефон... Что вам от меня нужно?

– У меня есть два билета в «Комеди Франсэз»...

Он нарочно выбрал серьезный театр.

Она посмотрела на него с любопытством.

– Вы купили билеты?

Он покраснел, хотел было сказать, что ему их подарили, но все же пробормотал:

– Да.

– Даже не зная, соглашусь ли я пойти и вообще дома ли я?

– Да.

– А что там сегодня идет?

– Какая-то пьеса Фейдо и «Мнимый больной».

– Подождите меня на улице. Я буду готова через четверть часа.

Тогда-то все и началось. Она его не отвергала. Время от времени соглашалась пойти с ним в театр и даже в кино, если шел какой-нибудь из ряда вон выходящий фильм. Потом они заходили в бар выпить пива и съесть бутерброд.

Он провожал ее до входа в гостиницу, но понимал, что попытка поцеловать Аннет была бы ошибкой.

– Спасибо вам за этот вечер, – говорила она, пожимая ему руку как доброму товарищу.

Так продолжалось больше года. За это время он не сильно преуспел, хотя думал только о ней. Как-то раз зимним вечером в гололедицу она машинально взяла его под руку, и он почувствовал ее тепло.

– Я хотел бы задать вам один вопрос, – сказал он срывающимся голосом, но я знаю, что вы мне скажете «нет».

– Какой вопрос?

– Не согласитесь ли вы выйти за меня замуж?.. Я небогат, но зарабатываю достаточно на жизнь и, возможно, вскоре буду работать самостоятельно.

– Вы очень огорчитесь, если я скажу «нет»?

– Да, очень.

– А если мы поженимся, вы позволите мне не бросать работу?

Скрепя сердце он выдавил из себя:

– Да...

– Тогда я вам отвечаю: «Может быть».

– Когда мы снова увидимся?

– Не очень скоро... Мне нужно поразмыслить...

Она сказала «может быть». Он был так счастлив, что в тот вечер его комната в гостинице казалась ему дворцом.

Он и в самом деле подумывал о том, чтобы открыть собственное дело. Брассье ему еще ни о чем не говорил. Он рассчитывал снять мастерскую в квартале ювелиров вблизи от улицы Фран-Буржуа. Он стал бы работать один. По сути, ювелирное дело, как он его понимал, было сродни скульптуре, о которой он когда-то мечтал.

Он будет делать украшения необычные, совсем – не такие, какие ему приходится делать сейчас у своих хозяев. И мало-помалу обзаведется собственной клиентурой.

А разве ему не повезло неслыханно в том, что он нашел женщину, которая станет его женой и будет его понимать?

Он подождал три недели и только тогда позвонил.

– Вы уже обедали?

– Нет еще.

– Почему бы нам не пообедать вместе? В первый раз.

– Когда?

– Через полчаса. Вам удобно?

– Да.

Он повел ее в ресторан на Вогезской площади, мимо которого часто проходил, но ни разу не заходил, ибо это, должно быть, был дорогой ресторан.

Они сидели друг против друга за маленьким столиком. Аннет подкрасилась больше, чем обычно, и надела синее платье с белым воротником. Он это отчетливо помнил.

– Сосиски написаны в меню красным. Наверное, это их фирменное блюдо.

– Обожаю сосиски...

Он помнил все, каждое произнесенное ими слово и даже супружескую чету, расположившуюся за соседним столиком. Он был толстый, со складками на затылке и красными прожилками на щеках. Она почти такая же толстая, как он, на пальце у нее бриллиант не меньше девяти карат.

– Вы не спрашиваете моего ответа...

Они пили розовое вино маленькими глотками, и все же в груди у каждого из них стало тепло.

– Потому что боюсь. Вечер такой чудесный, что я боюсь его испортить...

– А если я скажу вам «да»?

– В самом деле?

Он чуть было не вскочил со стула, чтобы расцеловать ее в обе щеки.

– Да, это правда. Вы славный молодой человек, и я вас очень люблю. Мы всегда будем добрыми товарищами...

В то время он не придал значения этой маленькой фразе. Теперь, когда он ее вспомнил, она заставила его задуматься.

– Вы довольны?

– Я самый счастливый человек.

– Но сначала надо бы найти жилье.

– Я прямо завтра займусь поисками... Какой район вы предпочитаете?

– Этот... Здесь мой участок... Я тут уже освоилась...

Она умерла, и за все двадцать лет их супружеской жизни он так ничего и не понял.

"Мы всегда будем добрыми товарищами... ".

Разве они ими не были?

– Вы не будете возражать, если я закажу бутылку шампанского?

– При условии, что я выпью только один бокал...

Он позвал официанта. Вскоре им принесли серебряное ведерко, из которого выглядывало горлышко бутылки. Он никогда не заказывал шампанское в ресторане. Он вообще пил его два или три раза.

– За нашу жизнь, Аннет...

– За наше здоровье...

Они чокнулись и выпили, глядя друг другу в глаза.

Потом он проводил ее до дверей гостиницы. И тут она сама сказала:

– Сегодня вы можете меня поцеловать...

Он поцеловал ее в обе щеки и лишь слегка коснулся ее губ.

– Когда я вас увижу?

– В следующую среду.

– Пообедаем вместе?

– Хорошо, но только не в таком дорогом ресторане... – И добавила, немного помолчав: – И без шампанского...

Так воскрешал он в памяти события прошлого, но это не мешало ему внимательно наблюдать помимо воли за всем, что происходило вокруг. Ему хотелось, чтобы жизнь кончилась, чтобы земля перестала вращаться, ведь Аннет умерла, но, придя в мастерскую, он бросал взгляд в окно, за которым открывалось небо, вот уже несколько дней такое нежно-голубое, а на его фоне отчетливо выделялись розовые печные трубы над серыми крышами.

Он здоровался с каждым, для каждого находил доброе слово, и они, должно быть, полагали, что ему становится легче.

Сейчас он работал за своим верстаком и работал над украшением, которое рисовал, когда появился полицейский и принес ему скорбную весть. Он работал с такой любовью, как будто посвящал драгоценность своей Аннет.

Для него она оставалась живой, и случалось, что у себя дома на бульваре Бомарше он чуть было не заговаривал с ней.

С детьми и с Натали он был более общителен, но оживлялся, скорее, в силу привычки.

Как-то вечером, когда они с сыном были одни, ЖанЖак спросил его как о чем-то самом естественном на свете:

– Скажи мне, отец, ты не собираешься снова жениться?

Было видно, что он не усмотрел бы в этом ничего дурного, напротив, был бы рад видеть новую женщину в доме.

– Нет, сынок.

– Почему?

– Потому что я слишком сильно любил твою мать.

– Но это же не причина для того, чтобы тебе мучиться в одиночестве всю оставшуюся жизнь. Недалек тот день, когда я уеду. Потом Марлен выйдет замуж... С тобой останется только Натали, она будет о тебе заботиться, но она уже старая, она не сможет работать бесконечно...

– Мне приятно, что ты думаешь обо мне, но никто не заменит мне твою мать...

Этот разговор его удивил, особенно практичностью, с какой мальчик шестнадцати лет смотрит на жизнь. Ведь умерла его мать, а он находил вполне естественным, что его отец может снова жениться.

На деревьях уже распускались почки. Мужчины сняли пальто, а женщины ходили по улицам в светлых платьях и оттого казались более жизнерадостными.

Он вспомнил, как нашел квартиру в этом квартале. В то время он подружился с Жан-Полем Брассье, главным продавцом, которого все в ювелирном магазине называли не иначе как мсье Брассье, ибо он всегда держался с впечатляющей уверенностью.

Это был молодой человек, для которого в жизни не существовало никаких проблем. Ему-то Селерен и объявил первому о своей предстоящей женитьбе.

– И ты тоже? – воскликнул Брассье.

– Ты ее знаешь. С год назад она была на вечеринке, которую Рауль устраивал, чтобы обмыть свою новую квартиру. Кстати о квартире, мне нужно подыскать что-нибудь как можно скорее, ведь мы не можем пожениться, пока нам негде жить.

– Самое надежное – обратиться в агентство...

Через две недели ему предложили квартиру на бульваре Бомарше, которая показалась ему восхитительной. Там было всего две комнаты, правда довольно большие, малюсенькая кухня и ванная комната.

– Догадайся, какой сюрприз я тебе приготовил.

Она улыбнулась.

– Догадываюсь.

– И что же это?

– Квартира. Скажем, в таком районе, что она близко и от твоей работы, и от моей...

Радость переполняла его, так как он не мог больше мириться с таким положением, когда хоть раз в неделю ему приходилось не видеться с ней. Ему хотелось, чтобы она всегда была рядом. Если бы это было возможно, он не разлучался бы с ней с утра до вечера и с вечера до утра.

– И где это?

– На бульваре Бомарше... Она небольшая, но ведь это только начало...

Было восемь вечера, и он не мог в это время беспокоить консьержку, чтобы посмотреть квартиру. Они поужинали в ресторанчике, который попался им на улице Беарн. Там еще была настоящая стойка, гофрированные бумажные салфетки на столиках, а через постоянно распахнутую дверь была видна хлопочущая в кухне хозяйка.

– Хочешь пойти туда завтра утром?

– Тогда пораньше, потому что у меня много работы...

У него тоже было много работы, но разве квартира, а значит и их женитьба, не были важнее всего?

– В котором часу?

– В восемь...

– Я буду ждать тебя у входа в гостиницу...

Теперь, двадцать лет спустя, он был уверен, что из них двоих только он так радовался и не мог ничего понять. Коротконогую консьержку звали мадам Молар.

– А! Так это на вас собирается жениться молодой человек... Да, у него недурной вкус... Вы очень хорошенькая девушка.

Она поднялась с ними на четвертый этаж, чтобы отпереть дверь, и потом оставила их одних.

– Когда в комнатах пусто, квартира, конечно, не очень впечатляет. Но я ее быстро обставлю. У меня есть сбережения...

– Очень славно, – сказала она, подойдя к окну, за которым кроны деревьев образовывали занавес.

– Поцелуешь меня?

– Да.

– По-моему, здесь должна быть спальня. В другой комнате, побольше, гостиная и столовая... Для начала мы поставим самую необходимую мебель, а потом заменим ее более красивой.

– Я вижу столько нищеты, что меня устроила бы...

Эти слова не поразили его тогда, но теперь он припомнил и осмыслил их.

– За две недели я все куплю...

– Ты так торопишься?

– Да... Я живу только мыслью об этом.

И действительно, он стал частенько отлучаться из мастерской. Тогда он работал еще на улице Сент-Оноре. Хозяин понимал его ситуацию и не чинил препятствий.

Селерен обратился в один из универсальных магазинов, и там его снабдили почти всем, что им было нужно.

– А как насчет белья?

Он спустился в бельевой отдел и купил там простыни, наволочки, полотенца, халаты для ванной... На это и ушли почти все его накопления.

Зато теперь он мог жениться! Все было готово.

– Пойдем завтра утром со мной, я преподнесу тебе сюрприз...

На площадке он попросил ее закрыть глаза. Он повел ее за руку на середину гостиной, где стоял даже телевизор.

– Теперь смотри.

– Быстро тебе удалось...

– Потому что все это не окончательно. Тебе нравится мебель, скажем, которую можно увидеть у провинциальных нотариусов?

– Да...

– Такую мы и будем покупать постепенно... Мне хочется, чтобы все вокруг тебя отличалось совершенством...

Она смотрела на него с мягкой улыбкой, в которой таилась нежность, но и кто знает? – легкая ирония.

– У тебя есть приятельница, которая могла бы быть твоей свидетельницей на бракосочетании?

– Наша директриса немного старовата, да и вообще похожа на лошадь...

– Послушай, у меня есть друг Брассье, он уже два года женат, жена у него очень хорошенькая. Я тебя познакомлю с ними, и ты можешь пригласить ее быть твоей свидетельницей, а он будет моим...

Эвелин Брассье была не просто хорошенькой. Она была красавицей. Высокая и гибкая, с изящно вылепленным лицом, обрамленным длинными золотистыми волосами натуральной блондинки.

В ее грациозных движениях чувствовалась некая томность, словно она была цветком оранжерейным, а не выросшим под открытым небом.

Селерен пригласил их в ресторан на Вогезской площади. У Брассье была красная «Альфа-ромео», предмет его гордости, но всего двухместная.

– Так какое число вы выбираете?

– Спросите у него. Ведь это он все готовит.

– Может, во второй половине марта? Скажем, двадцать первого. Эту дату легко запомнить для празднования годовщин.

Брассье спросил:

– Сколько будет гостей?

– Будем мы вчетвером.

– Родственников не будет?

– Наши родители живут в деревне далеко от Парижа... Мы предпочитаем отметить бракосочетание в тесном кругу.

Брак был зарегистрирован вместе с двумя другими в мэрии Третьего округа Парижа. Они пообедали на Вогезской площади, и на этот раз Аннет не возражала, когда он заказал шампанское к десерту.

Селерен был на седьмом небе от счастья. Отныне он будет жить с ней вместе, видеть ее каждое утро, каждый день и каждый вечер, будет спать рядом с нею.

В тот же вечер они сели в «Голубой экспресс» и отправились в Ниццу. Он по-прежнему ликовал, жил в каком-то сне, несмотря на фригидность его жены.

– Ничего, со временем все встанет на свои места...

По возвращении в Париж понемногу, сама собой наладилась их жизнь. О прислуге речи пока не шло. Это случится позже. Аннет работала целый день. В полдень они встречались в каком-нибудь из ресторанчиков в своем районе и в конце концов перебывали во всех.

По вечерам Аннет возвращалась раньше, чем он, и готовила простенький ужин, летом часто даже холодный.

– А не навестить ли нам родителей?

Они взяли два дня отпуска. Деревня в Ньевре была солнечной и веселой, отец Аннет оказался высоким костистым добряком с бородкой клинышком. Его рукопожатие было крепким.

– Ну что ж, мой мальчик, я рад, что у меня такой зять... Даже не знаю, как это вам удалось. Я-то сам никогда не мог вытянуть из нее десяток слов кряду.

На столе появилась бутылка местного белого вина. Мать вернулась с провизией для обеда.

– Надеюсь, вы здесь переночуете? Комната Аннет свободна, ее никто не занимал...

Его взволновала мысль о том, что они будут спать в комнате, где она жила в детстве и юности. Кровать была узкой для двоих, но они на ней поместились.

– Можно взглянуть? – спросил он, дотрагиваясь до ручки одного из ящиков.

– Там, наверное, ничего нет...

Но там лежали тетради, исписанные очень мелким, но необыкновенно четким почерком.

– Ты была хорошей ученицей?

– Я всегда была первой в классе...

Стены комнаты были оклеены обоями в цветочек. Селерену понравился комод, но он не решился предложить отправить его в Париж.

Он не испытывал разочарования. Ничто не могло тогда его разочаровать. Радость жизни переполняла его. Всегда ли он был таким? Это не было перевозбуждением. Он не говорил слишком много. Но он наслаждался каждым совместно прожитым часом, подобно тому как ребенок с наслаждением лижет любимое мороженое.

Теперь-то он знал, что такое полное Счастье, как он мысленно его называл.

– Ты счастлива?

– Что ты меня все время об этом спрашиваешь? И не один раз в день, а три или четыре...

– Потому что мне хочется, чтобы ты была такой же счастливой, как я...

– Я счастлива.

Она произнесла это совсем не таким тоном, как он.

По вечерам она чаще смотрела телевизионные передачи, чем разговаривала с ним. Сидя подле жены, он смотрел то на экран, то на нее, и в конце концов это начинало ее раздражать.

– У меня испачкана щека?

– Нет.

– Тогда почему ты то и дело поворачиваешься ко мне?..

Она не понимала его обожания. Прошел год, а детей у них все еще не было. Иногда они ходили обедать к Брассье на авеню Версаль, У Брассье была прислуга, и Селерен страдал оттого, что не может облегчить домашние заботы своей жене.

По воскресеньям Брассье с женой совершали дальние поездки за город, часто отправляясь туда уже в субботу днем и ночуя в какой-нибудь живописной деревенской гостинице.

Селерены только могли пригласить чету Брассье в ресторан, потому что, как откровенно призналась Аннет еще до свадьбы, она не умела готовить.

– Могу сварить яйца всмятку или поджарить яичницу-глазунью...

Они по воскресеньям бродили по улицам, открывая для себя еще неизвестные им кварталы или смешиваясь с толпой, медленно текущей вдоль Елисейских полей.

Если погода была ненастная, они шли в кино.

Не казалась ли его жене такая жизнь бесцветной? Но чем еще им было заняться, раз у них не было машины? Он твердо решил откладывать плату за сверхурочную работу, чтобы купить если не «Альфа-ромео», то хотя бы недорогую маленькую машину.

Она никогда не жаловалась. На ее лице всегда блуждала смутная улыбка, словно она вела какой-то внутренний монолог.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем особенном... О тебе... О тех знаках внимания, которыми ты меня окружаешь...

Они съездили к его отцу на уик-энд в самый разгар лета, когда солнце пекло немилосердно. Поезд довез их до Кана, где им пришлось долго ждать пригородного до деревни, которая оказалась всего лишь хутором.

Ферма представляла собой жалкую лачугу, и всего три коровы паслись на лугу, да еще бродила свинья с поросятами.

Отец. Селерена был приземист, простоват, со слишком красным, как у много пьющих людей, лицом. Жена его умерла, и он жил со старой служанкой.

– Эге! Смотри-ка, сынок...

Понять, что он говорит, из-за местного произношения было трудно. Куча навоза расползлась чуть не до самой кухни, но в доме было чисто.

– Должно быть, это та самая женщина, о которой ты мне написал в письме?

– Да, это моя жена.

– Она в порядке. Если уж по правде, то малость худовата на мой вкус, но все равно недурна...

Словно по ритуалу, отец достал из буфета бутылку кальвадоса и наполнил четыре стакана.

– Четвертый для Жюстин, – проворчал он, указывая на женщину, – когда ее мужа не стало и она не знала, куда деваться, я предоставил ей койку в доме...

Жюстин сидела нахохлившись, как ворона, и не смела рта раскрыть.

– Ну что ж, за здоровье нас всех...

Он осушил стакан залпом. Аннет поперхнулась: в кальвадосе было по меньшей мере шестьдесят пять градусов. Старик сам его изготовлял в перегонном кубе.

– Чересчур крепко для нее, да? Сразу видно, что городская птичка...

– Она тоже из деревни.

– Из какой же?

– Ее деревня в Ньевре...

– Ты думаешь, я знаю, где эти места?..

Он разглядывал ее с ног до головы, словно корову на ярмарке, и взгляд его остановился на животе молодой женщины.

– Нет еще малыша в чемодане?

Она покраснела. Ей стало не по себе. Отец снова налил, а он, должно быть, уже принял несколько стаканов до их приезда.

Селерену тоже было не по себе, потому что встреча не удалась, но им все равно нужно было дожидаться прихода пригородного поезда.

– Жюстин, пора идти доить...

За два часа отец выпил шесть стаканов кальвадоса, и когда вставал, то вынужден был ухватиться за край стола – так его шатало.

– За меня не бойтесь... Я могу осилить еще целую бутылку...

Он направился на луг, и когда сын с невесткой уходили, даже не пошевелился, потому что громко храпел на солнцепеке в высокой траве.

– Прости меня...

– За что?

– За то, что тебе пришлось выдержать этот спектакль... Но один-то раз надо было приехать. Я только и думаю что о поезде, он еще далеко и придется подождать...

– Знаешь, Жорж, я таких видела. Ведь я тоже родилась в деревне и могу сказать, что в каждой деревушке есть свой горький пьяница... Да и в Париже во время моих походов мне тоже случается сталкиваться с такими...

– И что же ты с ними делаешь?

– Я их умываю... Если нужно, приподнимаю голову и заставляю выпить горячего кофе, оставляю им что-нибудь поесть на столе.

Было ли это ее призванием? Она держалась за свою работу, возможно, крепче, чем за его любовь. Он не решался расспрашивать ее об этом, сознавая, что это в некотором роде запретная тема.

Аннет не была верующей. Она поступала так не по религиозным убеждениям. Так, может, из любви к людям? Из жалости? Или из желания чувствовать себя нужной? Ответа он не находил. Не находил его и сегодня, а уж после ее смерти он так никогда ее и не узнает.

Двадцать лет он наблюдал, как она живет. Каждый день или почти каждый он обедал с ней. И все вечера они проводили вместе.

Что он знал? Чем больше прошлое в беспорядке возвращалось к нему, накатывало волнами, тем больше он недоумевал. И все же ему нужно было понять. Он размышлял. Сопоставлял одни события с другими в надежде пролить хотя бы слабый свет на все, что было.

Поэтому она должна была оставаться в живых, а жить она могла только в нем.

Пока он будет хранить ее в своем сердце, она не умрет совсем.

Для детей все это было уже в прошлом, они могли говорить о ней безразличным тоном, словно о ком-то постороннем. Разве Жан-Жак не Говорил с ним совершенно спокойно о ее замене?

Как раз в это время Брассье предложил ему пообедать с глазу на глаз.

– Что он от тебя хочет?

– Понятия не имею.

– На твоем месте я бы поостереглась. Он слишком крепкий орешек для тебя. А кроме того, это такой честолюбец, для которого важен только успех...