Невозвращенцы

Глава 55

Впервые в сознание, после боя на болотах, Ярослав пришел неизвестно когда. Ощущение, что он пролежал несколько лет без сознания. В первый момент он даже не открывал глаза, просто лежал, познавая окружающий мир без зрительных ощущений. Судя по всему он лежал, укутанный, в чем-то очень мягком и теплом, вокруг было тихо, в окружающем его горячем воздухе витали стойкие ароматы каких-то трав. Ему было жарко, все тело покрывал липкий горячий пот, но он не приносил ожидаемой прохлады. Ярослав осторожно пошевелил руками и ногами. Одежды не было, тело отозвалось слабостью и ломотой, но связан он не был. «И то хорошо. Значит не у врагов. А то враги вряд ли стали бы меня лечить. Скорее добили бы.» — раздумывал Ярослав. Через некоторое время он решился открыть глаза. Ничего не изменилось — вокруг было очень темно и видно ничего не было. Оставалось только ждать.

Через некоторое время по привыкшим к темноте глазам резанула вспышка света, и в помещение, оказавшееся небольшим закутком, кто-то вошел.

— Очнулся, болезный? — спросил чей-то дребезжащий голос с неизвестным акцентом.

Ярослав приподнял голову и огляделся. Он лежал в небольшой комнатке, все стены которой укрыты были мехами. В эти же меха он был завернут, как младенец. Выход из комнатушки прикрывали тоже хорошо выделанная огромная шкура какого-то зверя, при жизни покрытого мехом. В проеме видно ничего не было, там тоже было темновато, а тот свет, который так был неприятен, излучала обычная плошка с жиром, в которой плавал теплящийся огоньком фитилек.

Плошку в руках держал старик. Единственное, что успел заметить Ярослав, это седые волосы и старые, покрытые сморщившейся кожей, но необычно сильные руки. Эти руки легко приподняли его голову и поднесли ко рту деревянную кружку с чем-то горячим и источавшим тот самый пропитавший всю комнату запах.

— Испей, сыне. То лекарство, — послышался опять голос старика и кружка наклонилась, грозясь просто разлить всю жидкость, если Ярослав не раскроет рот.

Когда Ярослав допил все лекарство до капли, его сразу же неумолимо потянуло в сон. Он еще попытался раскрыть рот и спросить у лекаря что-то, но не смог. Палец старика аккуратно лег на губы и все тот же голос произнес:

— Спи, сыне. Лихоманка отступила, спи…

В следующий раз он очнулся уже почти здоровым, во всяком случае температуры не было, да и на кровати он мог сесть сам — огромный подвиг для него. С удивлением он увидел в комнатке небольшую лампадку, в свете которой на шкурах лежала длинная до пят рубаха из грубого полотна. С трудом он сел, спустил ноги на пол и, покачиваясь, встал, чуть не коснувшись головой низкого потолка. Постояв минуту-другую, Ярослав сел обратно на постель. Отдышавшись, он понял что еще долго не сможет бегать как раньше — к примеру руки и ноги, которые он мог видеть качающемся свете огонька стали очень худыми, а ребра проглядывали сквозь кожу, когда он делал глубокий вдох. Но рубашка на постели подразумевала, что пришла пора выходить в свет. Кряхтя как старый дед Яр оделся в это балахонистое одеяние и, держась руками за стены, поднялся по ступенькам немного вверх и вышел на улицу.

На улице был вечер. В свете заходящего солнца Ярослав рассматривал то место, где он неведомо как оказался. На небольшой полянке стоял обычного вида хутор. Один огромный, но далеко не новый, деревянный дом, в котором, судя по всему совмещался загон для скотины на зиму и жилые помещения, отдельно стоящий, чуть поновее выглядевший, сарай — в нем под крышей было складировано сено. По двору, огороженному невысоким деревянным частоколом, местами уже покосившимся, бегали куры. Гнилые ворота в стене стояли распахнутые и по их виду можно было сказать, что это их естественное и неизменное состояние уже пару последних лет как минимум. Вокруг хутора тихо шумел смешанный лес, а с юга, сквозь редеющие деревья просматривалось пустое пространство, похоже болото. Сам Ярослав стоял на пороге полуземлянки, в которой по присутствию печи и огромной ямы с водой недалеко от порога, с удивлением узнал баню.

«Странно как-то… Как ее только не затапливает?» — подумал Ярослав. «Интересно, а где хозяин то?». Как в ответ на его мысли за спиной, со стороны ворот послышался голос.

— Оправился наконец? Ну, с выздоровлением тебя, чадо… — Ярослав обернулся и наконец получил возможность внимательно рассмотреть своего спасителя.

Обычно, к старости все люди становятся похожими. Это в молодости каждый красив или некрасив по своему, неважно какого рода или племени, а годы всех приводят к одному виду. Только очень редкие люди могут и в преклонных годах сохранить выразительными свои былые черты. Этот старик был из таких. Был он невысокого роста, полностью седыми были и его борода, и усы, и густые волосы на голове, кожа его была смуглой не столько от старости, сколько потому, что такой была она и у его родителей, а ему досталась по наследству. Черты лица его были тонкими и даже годы не смогли до конца стереть его слегка восточной красоты. Легкий акцент деда говорил о том, что русский, или как он тут назывался, язык был для него не родным, хотя говорил он на нем очень чисто. Старик был одет в кожаную одежду, обувь у него тоже была из кожи, только толстой и по своему виду только больше напоминала борцовки. На боку у него висел длинный нож в ножнах, а на плечах висела знакомая по тысячи сказок и картин обычного вида деревянная дуга — коромысло, на котором весело несколько деревянных ведер.

— Ну и как ты? — спросил хозяин, поставив ведра на землю и внимательно посмотрев на своего больного.

— Как я себя чувствую? Нормально. Спасибо вам большое, — ответил Яр.

Чем-то удивленный дед напрягся, рука его непроизвольно легла на нож. Он еще внимательнее посмотрел на своего пациента и произнес:

— На все воля Единого.

Не зная что ответить Ярослав просто легко пожал плечами, как бы говоря: «ну воля и воля…» Старик еще некоторое время всматривался в лицо Яра, потом, видимо выясним для себя что-то важное, заметно расслабился.

— Пойдем, сыне. Откушаем.

В доме у этого отшельника было все обычно. Наверное. Во всяком случае Ярославу ничего не бросилось в глаза, кроме бедности, хотя кто его знает, как жили здесь люди. Может наоборот — дед жил чрезвычайно богато. В доме была одна большая комната — горница с огромной русской печкой, и две совсем маленьких коморки. По стенам на вбитых деревянных штырях была развешена различная утварь непонятного Ярославу назначения. В уголке висело маленькое, с ладонь, круглое зеркальце — единственный богато украшенный предмет. Ничего похожего на иконы или идолы он не обнаружил. Старик привел Яра в большую комнату и усадил за стол, а сам стал накрывать на стол, вытаскивая из печи и из подпола, различные «вкусности». Большинство из этой еды Яр не только не ел, но даже и не знал как называется, узнавая по виду только какое-то мясо и рыбу. Но как только на столе появилась первое блюдо, выздоравливающий организм отозвался таким приступом голода, что даже не спросив разрешения хозяина руки сами потянулись к куску мяса…

Наелся Ярослав так, что только смертельная опасность смогла бы его сдвинуть с места, а поясок из веревки, которой он подвязал свою хламиду, пришлось распустить. Наконец, наевшись, Ярослав вспомнил о правилах приличия и даже слегка покраснел, бросив исподлобья быстрый взгляд на хозяина. Хозяин, все это время аккуратно отрезавший ножом маленькие кусочки от небольшого куска запеченного окорока и грациозно отправлявший их в рот, только усмехнулся.

— Спасибо большое… Извините меня — есть так захотелось, что просто не мог сдержаться…

— Я понимаю тебя… Не беспокойся…

— Ой… Я совсем забыл! Меня зовут Ярослав.

— Хм… — задумчиво посмотрел на него старик… — Ты смотри — совсем не боится… Или не знает? — пробормотал он. — Зови меня Ретусом.

— Спасибо большое Ретус, что вы меня спасли и вылечили… Но вы не подскажите, сколько я так валялся? И самое главное: где я?

— Болезным ты лежал почти два десятка дней и ночей, я уже думал, что не выживешь, но любят тебя твои Боги… — ответил Ретус и внимательно посмотрел на своего гостя.

— А где я?

— Хм… — крякнул Ретус. — Очень умный или совсем ничего не понимает? И то и другое хорошо… Только по разному… — опять пробормотал себе под нос хозяин, видимо за долгое время в одиночестве отвыкший мыслить «про себя», а не вслух. — Ты у меня дома. Вокруг на много дней пути лес, а очень далеко на юг отсюда столица великого княжества Новогородского Новогород.

— Мда… Если бы мне это что говорило… А скажите, Ретус, никто к вам не заходил, меня не искал?

— Заходить заходили, как же без этого, ко мне часто заходят… Да вот только искать тебя некому видно… Или еще не дошли до сюда…

— Неужели все погибли? — прошептал Ярослав.

— Ярослав, дозволь тебя теперь спросить, — начал свои неизбежные вопросы хозяин, — Я уже много раз пробовал, но ты еще не разу не поблагодарил Богов своих за спасение…

— Так мне не богов надо благодарить, а вас! Меня же вы спасли….

— Но ты же должен знать, что все делается только с воли и покровительства Божьего… Так каким же Богам ты возносишь молитвы? Росским Даждьбогу и Маре? Детям их Перуну, Яриле? Или Единому? Или другим богам: Всеотцу — богу ордынскому, али Кровавому Богу?

— Да никому я не молюсь, я даже не крещен…

— Крещен? Что это? Хотя не важно… Тогда кто ты и откуда, если не посвящен ни одному Богу и не обладаешь Их защитой?

— Это сложный вопрос… Скажем так, чтобы было понятно… Я из очень, очень, очень далекой страны. Поэтому я не ничего не знаю о окружающем… И богам не молюсь…

— А что ты делать теперь собираешься?

— Я бы хотел вернуться к себе домой, но для этого мне надо отправиться далеко на север. Там на острове среди льдов есть место…

— Так ты сквозь разрыв пришел??? Ты из другого мира?

— Ну да.

— Так что же ты сразу не сказал! — разозлился Ретус.

— Я хотел быть понятым…. - растерялся Ярослав.

— Не считай людей глупее себя. Что, если я в лесу живу, то ничего и не знаю?…

— Ну извините…

— Добро… Ты должен рассказать мне о своем мире… — в глазах старика мелькнули искорки жажды знаний и он стал немного похож на этакого «сумасшедшего ученого» из фантастических фильмов.

— Хорошо.

— Ну вот и славно… Пока поживешь у меня… Мне за одно поможешь чуток, а то я совсем старый стал, многое не успеваю… Согласен?

— Согласен.

— Ну тогда иди поспи пока, а наутро начни уборку в бане. Шкуры свернешь и уберешь куда я скажу… Они для ясыка назначены. Потом…

Так Ярослав стал жить в лесу у отшельника с совершенно не русским именем Ретус. Работы было много, и поначалу Ярослав даже не задавался вопросом кто такой Ретус, как он попал сюда и что он тут делает. Хозяйство оказалось очень запущенным, да и Ярослав не очень был знаком с крестьянским трудом — только по даче, и то — из под палки когда «загоняли». Теперь же приходилось трудиться в буквальном смысле — от зори до зори. Но где-то к концу лета у Ярослава стали возникать серьезные вопросы.

Во-первых — это та работа, которую он делал для Ретуса. Сам хозяин не раз говорил что-то типа «летний день год кормит», в разных вариациях. Но состояние небольшого поля, на котором было засеяно всякое разное — начиная петрушкой и заканчивая овсом, говорило о том, что если бы кормило старика только это поле, то он точно бы уже сам протянул ноги, и уж точно бы не было у него в подполе тех разносолов, которыми он подчивал Ярослава в первый раз. Да и сам старик на этом поле не работал совсем а Ярослав работал на нем согласно своему здравому смыслу, что совершенно не пугало старика. Зато у старика было еще одно совсем маленькое, даже не поле, а скорее несколько недлинных грядок, на которых росли различные травы. Вот к этим грядкам он никогда Ярослава не подпускал, и когда был дома, тогда по полдня проводил на них, скрючившись на коленях в три погибели, забывая при этом о своем мнимом старческом ревматизме.

Во-вторых — старик очень часто отлучался, до пары-тройки дней доходило, при этом он уходил вечером а возвращался поздним утром. Что он мог делать в лесу по ночам, чем заниматься — даже мыслей у Ярослава не было.

В третьих — к старику часто приходили люди. При этом в дом они не заходили, а ждали за воротами. К ним выходил сам Ретус, при этом Ярослав должен был не показываться им на глаза. Иногда разговоры были долгими, иногда Ретус уходил с гостями на несколько дней. Обычно после таких посещений в подпол убиралось некоторое, но не малое, количество всякой разнообразной снеди, в сарае повисала на веревках очередная «рухлядь» или старик прятал где-то в доме несколько продолговатых серебристых брусочков. Судя по всему, старик предоставлял местным жителям какие-то услуги, а они щедро за них платили.

В четвертых, хотя это следовало бы сказать, во-первых Ярослав обнаружил, что просто не может покинуть дом своего слишком гостеприимного деда. Обнаружил Яр это совершенно случайно. Ретус в очередной раз покинул дом на пару дней, и Ярослав, на которого не было наложено специального запрета на выход за ворота, решил побаловать себя свежей рыбкой. К слову сказать, такого шикарного стола как в первый раз, он больше не видел и есть приходилось пустую похлебку из сушеного мяса, в которую иногда добавлялось то, что выросло на огороде. Правда и дед питался тем же, так что мыслей о том, что его нарочно морят голодом не возникало. Но есть хотелось, поэтому Яр отправился на рыбалку к ближайшей, как рассказал старик, расположенной всего в часе ходьбы, небольшой речке. Но рыбалки не получилось — стоило Ярославу отойти всего на двадцать минут от дома, его буквально свалила с ног слабость. Сделать шаг вперед было равносильно подвигу былинного богатыря по поднятию горы или вырыванию с корнем из земли столетнего дуба, тогда как шаг назад просто напитывал его силами.

Столкнувшись с такой необъяснимой ситуацией Ярослав присел на поваленное дерево и задумался. Выходило так, что его кто-то или что-то просто запер в небольшом загончике. Но у каждого загончика есть решетка, за которой свобода… И Ярослав подумал, что эта решетка не может быть особо толстой — ну метра три-четыре в ширину, и поэтому следует просто преодолеть эти метры и окажешься на свободе. Для этого парень немного погулял вдоль невидимой решетки и вскоре нашел то, что искал — ровный пологий склон. Именно по этому склону, разбежавшись он и решил скатиться вниз. Как показали дальнейшие пять или шесть часов, субъективно растянувшиеся на полвечности, в течение которых Ярослав, буквально по миллиметру, возвращался ползком назад, идея была из ряда особо удачных. Когда же на следующий день пришел Ретус и Яр учинил ему допрос на гране истерики, тот совершенно спокойно ответил одной фразу:

— Не бесись, сыне. Место тут здравое, а округ — болезное для тебя, вот и слаб был там. Поздоровеешь — и уйти сможешь, — и ушел спать, никак не прореагировав на заданный в спину вопрос: «А когда именно?».

В начале осени к Ретусу народ особо зачастил. Не бывало и недели, чтобы к нему кто-то не приходил. Обычно Ретус уходил с просителями рано утром, а возвращался на следующий, или через один, день мертвецки пьяным. Один раз его даже просто принесли, аккуратно положив около распахнутых ворот. Ползком старик преодолел нескончаемую, полную высоких препятствий, типа порога и ступенек, дорогу от ворот до печи, где и забылся еще на день тяжелым похмельным сном.

В конце осени, когда уже выпал первый снег и чуть подморозило болота, их дом посетила довольно многочисленная процессия и, неожиданно для себя, Ярослав получил ответы на некоторые свои вопросы.

В этот день Ретус, который был большим любителем поспать утром, встал очень рано. Из сундука он достал старое, ветхое, но чистое рубище, встряхнул и одел его вместо своего любимого мехового наряда. Ярославу он приказал спрятаться в стогу сена, сказав чтобы он ни в коем разе не показывался на глаза тем, кто сегодня приедет. Неизвестно, откуда старик узнал о приезде, с телефонами и электронными системами слежения у него было как-то слабо, но к середине дня во двор въехала на лошадях целая процессия. Возглавлял ее воин, одетый в яркую и богато украшенную кольчугу и металлический шлем, еще пятеро были одеты в кольчуги попроще и в стеганных шапках на головах. За ними в ворота вползла телега, запряженная усталой на вид лошадью и с утомленным возницей. Глава этого маленького обоза соскочил с лошади и поздоровался со ждавшим его Ретусом.

— Ну здрав будь, колдун! Сколько же ты душ сгубил со время нашей последней встречи, сколько покладов оставил?

— И тебе по здорову, боярин. Как можно? Вы же знаете, что я клялся князю ничего такого не делать?

— А кто вас колдунов знает? Злое вы племя. Только по доброте богов наших и землю топчите… Ну ладно. Показывай — где ясак.

— Вот, боярин, — сказал Ретус и показал на небольшую кучу мехов и шкур.

— Так… А где соболя?

— Да какие ж, соболя, милостивец… Их отродясь тут не водилось… Вот бобрами чин по чину — по пяток за шкурку… Итого — два десятка…

— Холоп, проверь и пересчитай…

— Буде сделано, барин… — с телеги соскочил возница и проковылял к куче мехов.

— Еще у меня к тебе загадка есть, колдун…, - оба отошли от сваленных на землю мехов, которые сейчас внимательно перебирал в поисках потравленных или плешивых холоп, и подошли прямо к сараю. Закопанный в сене Ярослав стал теперь отчетливо слышать весь разговор.

— Какая боярин? — слегка напрягся старик.

— Добрые люди говорят, что у тебя тут работник завелся… Нехорошо скрывать Значит, надо бы тебе еще ясака накинуть…

— Помилуй, боярин, откуда у меня тут мог бы взяться холоп? Ведь никто сюда не хаживает…

— Да? Это мы сейчас. Эй! Друже! Обыщите-ка здесь все! — после этих слов дружинники быстро разбежались по дому, откуда послышались звуки поисков.

— Они не найдут никого…

— Хм. Не найдут? Или искать некого? Ты смотри, колдун, мое дело дань собирать, а как ту клятву, что ты дал князю, не нарушить — это твое дело.

— Я разумею. И клятву «ни единого росича, али другого мужа или жены державы мира сего не быть ко мне в услужении», что я дал князю, я не нарушу.

— Ну смотри — это твоя воля. Да и еще вот что. Я сам не ради ясака приехал, князь шлет тебе весточку недобрую.

— И ради того, чтобы ее передать ты своих дружинников по моему дому разогнал? — иронично спросил колдун.

— Ну, — смутился витязь, — не след им знать всякое поганое.

— Что за весть? — стал серьезным старик.

— Людишки появились темные в Новогороде. Сильно спрос ведут: «не был ли тут какой ромей лет двадцать назад?», «а куда уехал?», «а где сейчас?», «а кто знает?». Князь, конечно, большинство этих на дыбу к катам сопроводит, но раз пришли одни, придут и другие… Ты смотри, осторожен будь.

— Благодарствую тебя, и князю мой низкий поклон передай.

— Князь блюдет свою клятву, иначе и быть не может. Ладно… Ну что? Нашли кого? — это он обратился к подошедшим дружинникам, которые уже обшарили дом, подпол, залезли в каждую дыру и только сенник не проверили, потому что рядом с ним разговаривал с хозяином князь.

— Никого нет, боярин.

— Добро. Ну ладно, колдун, прощевай!

— Легкой дороги, боярин.

Телега осторожно развернулась и уже загруженная мехами выползла за ворота. Вскоре ее обогнала кавалькада из дружинников, возглавляемая боярином, а дед все стоял и задумчиво смотрел им вслед.

— Добрые люди… — пробормотал он. — Узнать бы кто, да слабость на язык наложить, на парочку лет, чтобы не наушничал…

Ретус отошел от ворот и подошел к сеновалу.

— Вылезай, — громко сказал он и ударил ногой стену сарая.

Ярослав вылез из сена и стал отряхиваться. Приведя в порядок свою одежду он внимательно посмотрел на старика. Тот, правильно поняв этот взгляд только вздохнул.

— Все слышал?

— Да, — кивнул Яр.

— Все понял?

— Ни хрена не понял!

— Эх… Ну пойдем. Пришла пора, видимо, рассказывать…

Они поднялись по ступенькам в дом, зашли в большую комнату и Ярослав сел за стол. Ретус надолго скрылся в подполе, а когда вылез поставил на стол толстостенную стеклянную бутылку, в которой на две трети плескалась темная жидкость, и две стеклянные стопочки.

— Вот, берег на особый случай, — смущенно произнес он, разливая по стопочкам жидкость высотой сантиметра на два. — Еще из дому привез. Ну, давай, за здравие!

Оба выпили свои рюмки. Ярослав быстро вбил в себя стопку, как водку, Ретус же, смакуя каждую капельку, рюмку выпил медленно и с видимым наслаждением. Напиток напомнил Ярославу однажды пробованный в гостях дорогой коньяк по фиг знает сколько долларов за бутылку. По всему телу пробежало огнем, напряжение утекло, оставив место приятной расслабленности. Наконец старик закончил тянуть свою рюмку, с вздохом взглянул на бутылку и, от соблазна подальше, убрал ее со стола вниз. После этого он поудобнее устроился в кресле, было у него особенное кресло, не похоже на остальные табуреты, откинул голову назад, прикрыл глаза и начал свой рассказ.

В 2011 году от основания в небольшом поместье недалеко от города Каны, на западе Римской Империи, у Луциуса Пробуса Мария родился пятый ребенок. Согласно обычаям мальчик, пятый по счету ребенок мужского пола в семье, получил имя Квинтус. Отец его не любил, потому что даже своим рождением он его разозлил — он хотел чтобы родилась девочка, которой в последствие можно было скрепить дружбу браком с каким-либо влиятельным родом, и чем не милость Единого, может быть с самими Медичи. Таким образом отношения между маленьким Квинтусом и его отцом не складывались с самого начала, чему немало способствовал тяжелый нрав второго и кипучая энергия первого.

Квинтус рос очень любознательным мальчиком, часто, поначалу, ставя своими вопросами в тупик своих учителей, положенных ему как любому отпрыску древней фамилии. Позже, вопросы становились все больше и больше крамольными. Детский ум начинал выискивать всякие непонятные события, странные мотивировки произошедшего, слегка торчащие острые углы в философских учениях… И все было бы хорошо, если бы только историей и философией ограничивались его интересы. Но когда в весьма жесткой форме отец стал прививать своему непослушному чаду веру в Единого (использовались и ночные бдения на горохе, и строгий пост, то есть «пока не…, жрать не будешь» и др.) ищущий взгляд ребенка зацепился за Великую Книгу Единого. Книга была прочитана, осмыслена, перепрочитана и переосмыслена, после чего старый, по метким словам отрока, ослослов, священник единого был взят в планомерную осаду. От детских простодушных и безыскусных, а иногда искусственно безыскусных, вопросов по Книге богомолец орал на своего воспитанника означенным животным и частенько, доведенный до белого каления, отправлялся со своим воспитанником во двор, где отрок получал ответы в виде двух-трех размочаленных о свою спину розог. Иногда даже священник прибегал к особо страшным наказаниям — от записывал слова своего ученика и отправлял их в ближайший храм, дабы настоятель выбрал по своему разумению более жестокое наказание, чтобы вразумить чадо и наставить его на путь истинный. Но особых наказаний ему что-то не прописывали и все шло как шло и дальше.

К тринадцати годам все изменилось как по волшебству. Старик жрец отправился на форум к Единому, и в их доме появился новый. Был этот священник однорук, потому что всю свою жизнь провел в одном из приграничных с северными варварами легионов. Также был он не такой уж и старый, и ну очень уж мудрый. Быстро раскусив парня он не стал даже пытаться сломить его. На несколько первых подначек он ничего не ответил, а в ответ на особо крамольно коварный вопрос на уроке, за который раньше обламывали об спину аж пять розог, ответил такой крамолой, что если бы услышал это предыдущий учитель, умер бы от праведного гнева на месте.

Как уже говорилось, жрец был очень мудр, да и служба легионным жрецом многому его научила. Легионерам нужно немного другое освещение веры, и некоторые послабления, за которые, к примеру раба бы запороли на месте, также дозволялись. Рассказы о легионерской жизни, о битвах и схватках, о северных варварах очаровали молодого парня и сделали его таким послушным, каким еще не был ни разу. Молодой Квинтус в это время как раз уже стал задумываться о своем месте в жизни, и роль старого, седого, в шрамах, римского легата, огнем, мечем и словом Единого несущего свет северным варварам казалась ему очень привлекательной. На большее он не мог рассчитывать из-за системы наследования в Римской империи.

В Империи, в отличие от остальных варварских стран, существовала мудрая политика: «Все наследует первый, манор не дробится никогда.» Поэтому даже второй, не говоря уже о пятом, сын получал совсем мизерную ренту и полную свободу. В основном не первые дети шли на службу в армию, часто вырастая до высоких чинов и состояний, посвящали свою жизнь службе Единому, плавали на кораблях и судах, торговали — в общем, занимались всякими различными делами, своеобразно одаренности Единым. Иногда бывали и смешные истории, как первый сын разорялся из-за своего идиотизма а второй, сколотив состояние во вне родного дома, покупал у старшего поместье. Это не возбранялось, а даже негласно приветствовалось, что добавляло усердия и первенцам, и остальным. Политика эта была весьма действенной, не только потому, что обеспечивала приток свежей крови высшего качества во все аспекты жизни империи, но и потому, что приводила к укрупнению через браки и так не мелких угодий знатных родов, усилению Рима, общему благосостоянию и много еще к чему. А уж на столько укрупненные, усиленные и благосостоящие рода, что отваживались лезть в большую политику, бывшую прерогативой только двух высших родов, быстренько становились либо частью одного из них, либо, в худшем случае, просто не становились. В смысле — не оставалось носителей данной фамилии.

Из-за этого Квинтусу в скором времени, по наступлению пятнадцати лет, пришлось покинуть родной дом. Он уже решил идти к ближайшему вербовщику, когда ставший его самым лучшим другом священник посоветовал и попросил его.

— Прошу тебя, Квинтус, не спеши с легионом.

— А что ты предлагаешь?

— Я думаю, что тебе следует начать свой жизненный путь со службы Святой наше Церкви Единого.

— Ты думаешь, у меня не хватит сил справиться с вербовщиком? Да я у тебя два из семи боев выигрываю! — возмутился Квинтус. Дело в том, что по обычаю для рассмотрения принятия в легион следовало победить на вербовочном пункте одного из вербовщиков, набираемых из увечных или старых легионеров.

— Нет, что ты. И в мыслях такого не было. Просто поверь мне, там ты придешься к месту. Обещаешь?

— Обещаю… — надулся Квинтус.

— Ну и хорошо. Прощай Квинтус.

— Свидимся еще может быть…

Жрец оказался совершенно прав. Стоило ему придти в главный храм Единого в Каны и назвать свое имя, как не успев опомниться он оказался на корабле, идущем в сам Рим, в жреческую школу при Великом храме Единого! А сразу после прибытия в школу, не слушая его лепета, Квинтуса посвятили в младшие жрецы под именем Ретус, сказав что почти собачья кличка Квинтус не по разряду жрецу Единого. Случай уникальный, причины которого он понял только позднее.

Дело в том, что Квинтусом интересоваться церковь стала приблизительно тогда же, когда новопосвященный Ретус стал интересоваться Книгой и Церковью. После первых вопросов и порок возмущенный жрец отправил в храм запись монологов Квинтуса по разным вопросом теологии. Прочитавший это письмо секретарь, младший жрец главного храма города Каны, ответственный за переписку, схватился за палку, которую собирался лично обломать об непокорного мальчишку. В этот момент в зал, который скромно назывался келией, зашел отец-настоятель храма, в прошлом и настоящем видный теолог, к которому и бросился с праведным гневом служка. Начав читать письмо с улыбкой, его сильно развеселило негодование жреца, настоятель окончил читать его схватившись свободной рукой за голову. Служка тут же получил строгую епитимью за небрежение и обет молчания о случившемся на пару лет, а жрец с письмом ускакал в Рим, на спешно собранный форум теологов. Дело в том, что Квинтус, не понимая ничего в теологии, сумел обнаружить одно несоответствие в Книге. Малое — но все же… За это ему на том же форуме заочно положили звание младшего теолога с правом доступа один раз в год на главный форум теологов. Поэтому такой алмаз, каким в понятии теологов был мальчик, следовало аккуратно огранить, ради чего испуганному старику-жрецу поручили регулярно отсылать монологи будущего великого теолога в столицу, что тот не переменул делать, правда используя это для дополнительного запугивания мальчика.

Церковь Единого одной из самых первых в Риме поняла, что людей, высовывающихся из общего стада, которому они были пастырями, не следует укорачивать на голову, по крайней мере сразу. Плебса море, а чем-то необычных, тем более так, рождается всегда мало. Их этого мальчика может вырасти либо еретик, который вскоре окончит свою жизнь в очищающем пламени костра, либо великолепный проповедник, который с той же силой будет обращать язычников к Книге. А для этого всего лишь следует правильно огранить этот крупный камень, превратив его из невзрачной стекляшки в великолепный брильянт. Ну а если не получиться, или у мастера-ювелира по людским душам дрогнет рука, что ж — церковь всегда беспощадно огнем и мечом боролась с ересью, в том числе и в собственных рядах…

Ретус замолчал, охваченный воспоминаниями, потом вытер небольшую старческую слезинку, вытекшую из его глаза, и махнув на все рукой, достал бутылку и налил себе еще одну стопку. Выпил резко, втянул воздух, и продолжил рассказ о своей жизни затаившему от интереса дыхание Яру.

… Поначалу, лет этак до двадцати, молодым теологам позволяли все. Свобода была не только физическая — в пище, в женщинах и выпивке (они не знали, что эта свобода является одним из самых серьезных испытаний — сможешь ли ты сам преодолеть тягу к легкой жизни), но и в рассуждениях. Наставники мудро позволяли своим воспитанникам сначала наесться до отвала разнообразной ересью, чтобы потом уже со всем пылом обратиться к Книге, а не наоборот. Тех разговоров или тех вопросов, которые молодые теологи задавали своим наставникам, тех книг, которые они читали, хватило бы на столько «горячих приговоров», что этими кострами можно было бы согреть небольшой город. Они не знали что уже приносят огромную пользу церкви своими еретическими вопросами укрепляя веру и понимание Книги у своих наставников.

После восьми лет пребывания в высшей школе жрецов каждый ученик, в том числе и Ретус, должен был сделать то, что студенты вашего мира назвали бы дипломом. К каждому «студенту», из тех, кто преодолел различные ловушки и явные и неявные стадии отсева, по его выбору прикреплялся нераскаявшийся еретик одной из мировых ересей. Ретус, помня о своих детских мечтах, выбрал росского волхва, которого, закованного в цепи, ему и предоставили спустя месяц. Еретик был матерый, держать его пришлось все время в цепях, но своих проповедей, или как он это называл «правдивых сказов», он не прекращал.

У Ретуса не получилось сломить еретика в его поганой вере, найти в его язычестве слабые места и белые пятна. Разозлившись, он оповестил наставником об окончании своей «дипломной работы», сдача которой подразумевала в том числе и костер еретику. После сдачи, полюбовавшись на яркий огонек, в котором сгорел его материал, Ретуса посвятили в жрецы и отправили бороться с ересью.

После этого последовало двадцать лет в различных битвах с еретиках. Ретус проявил себя как непримиримый и хитрый боец с язычеством. Время шло, различные поощрения и благодарности — все это уже надоело и не вызывало никаких положительных эмоций. Ретус понимал, и его командиры понимали, что устал и выдохся он на ниве непрерывной борьбы. Запах горелой плоти казалось уже преследовал его во сне, мясных блюд он уже не мог есть, отдавая предпочтения рыбе, но все равно, Ретус пока не собирался даже на кратковременный отдых. Он хотел временно прекратить свою охоту только после присвоения ему звания великого борца, а для этого нужно было разоблачить не больше не меньше как 300 еретиков. Как раз трехсотый все и изменил…

— Что все? Что случилось? — спросил после очень долгой паузы прервавшего рассказ Ретуса Ярослав.

— Все изменил…

…В результате некоторых событий считавшийся до этого великий борец и надежда будущих поколений теологов Ретус отправился в бега. На пятках у него висели несколько таких же как он великих борцов, но он успевал их опережать и уходить из капканов. Подлило масла в огонь еще и то, что старший брат Квинтуса решил на свою голову, которую вскоре все увидели насажанной на копье, вмешаться в какую-то большую политику, и теперь, согласно Эдикту, весь род смутьяна до 12 колена подлежал уничтожению. И если у родственников начиная с 8-го колена были шансы откупиться, то у родного брата шансов не было. Если раньше за ним шла охота не желающей огласки своих проколов церкви, если так можно сказать, «исподтишка», то теперь за ним охотились еще и официально, со всем размахом, и охота эта кончалась только одним — смертью добычи. К пятидесяти годам пряток и запутывания следов Ретус добрался до великого княжества Новогородского. Там очень удачно в это время болел великий княжич, и бывший великий борец, к этому времени уже неплохо знавший врачевание, смог поставить наследника на ноги. Благодаря этому мы с князем заключили договор, что он прикрывает меня от всех моих врагов, а также от волхвов, чьей крови на моих руках достаточно… Вот так я и живу здесь уже пятнадцать лет…Уже даже забыл как по римски говорить…

— А почему тебя называют колдуном?

— Потому, что я смог местное темное население убедить в своих колдовских способностях. Нас еще в школе учили «чудотворению»… — ухмыльнулся Ретус.

— А чем же ты зарабатываешь?

— А зарабатываю я тем, что все меня считают колдуном…

— И что ты делаешь?

— Ну привороты, отвороты, полечить там несложное что… Фокусы всякие…

— Получается? — спросил Ярослав, и тут же себе ответил — Наверное да, иначе бы давно тебя поленьями побили. А дань ты за что платишь?

— Так ведь князь, жадная его душа, сказал, чтобы ради сохранения тайны я выглядел как обычный полудикий бирюк-охотник, живущий в лесу. Вот дом мне подарил… В глуши…

— А что там за клятва, что князь с тебя потребовал?

— А… Это… Ну князь, боясь меня, иноземца, да еще «ромея» взял с меня клятву «ни единого росича, али другого мужа или жены держав мира сего не быть ко мне в услужении». Он хотел чтобы я один тут помер… — ответил старик и осекся, будто сказал что-то лишнее.

— Понятно-о…. - потянул Ярослав, хотя даже он своим небольшим опытом чувствовал массу недоговоренностей.

— Ну раз понятно, скажи — чем ты собираешься заняться? Скоро ты совсем выздоровеешь, и чем собираешься заниматься? Ты здесь еще больший чужак, чем я. Как ты работаешь в поле — это я видел, тебя даже за рабом убирать не оставили бы на плантации у меня дома. Воевать ты с нашим оружием не обучен… Да и зима на носу…

— И какие твои предложения? Ты ведь не просто так завел разговор, не так ли?

— А оставайся у меня! Перезимуешь, а по лету, если захочешь уйдешь. А за зиму я тебя научу лекарству. Разносолов не заработаешь, но и голодным не останешься…

— Хм… А фокусам научишь?

— Нет, — твердо ответил дед.

— Почему?

— Знаешь, фокусы это фокусы и есть, обман. А вот знание, когда какой можно применить, какой подействует на плебс, а какой нет… Это опыт нужен, или учеба правильная. Без нее ты только побит будешь камнями. Надо тебе это? Вот и я говорю нет.

— А как же клятва? — подумав спросил Ярослав.

— Да я же ее не нарушаю — разве ты «от мира сего»?

— …!

— Вот то-то.

— Не зря итальянцев считают самыми ушлыми интриганами… Кстати, а почему бы просто не нарушить клятву? Чего она стоит?

— Хм… — Ретус отвернулся, помолчал и выдавил из себя, — некоторые клятвы нельзя нарушить… Так ты согласен?

— Да!

— Ну вот и отлично! — обрадовался старик. — С утра прямо начнем разбирать травы, а пока слушай. Основные проявления лихоманки, которой ты заболел, в отличие от…

Глава 56

Всю зиму Ярослав провел за учебой. Ретус учил его на совесть, и бывало так, что парень с грустью вспоминал простые и легкие деньки работы в поле. Физическая усталость проще и легче проходит, чем усталость умственная: «Коли эту травку сорвать и высушить в липец, то она помогает от того-то, а если в травень — то от другого. А вот эту — наоборот надо срывать и использовать пока еще свежая. И ни в коем случае обе эти травки нельзя смешивать — получиться сущая отрава…». И так каждый день: с утра, еще затемно, по зимней поре, и до вечера. Отсутствие практики подводило — если кто и приходил зимой с какой болезнью, то Ярославу опять приходилось прятаться. Ближе к весне, когда запасы еды стали не то чтобы кончаться, но быть близкими к этому, утомленный бесконечными вопросами Ярослава о заработках этой самой разнообразной пищи Ретус стал нехотя рассказывать.

— …Сразу говорю, все это самое что ни но есть дремучее суеверие. В нашей просвещенной Империи такого нет, каждый молится только Единому, а все остальное — от отринувших Его милость еретиков, которые должны мучаться и гореть как при жизни так и в аду…

— Хм… А можно поподробнее про суеверия? — прервал разглагольствования Ретуса Ярослав. Как это выяснилось за долгую зиму — жрец был готов был проповедовать, по старой привычке, бесконечно, при этом ни разу не повторившись — его жреческая школа была просто великолепна.

— А… Что?… Вечно тебя запретное тянет вызнать… За такие потуги, бывало, мы на дыбу, или на крест привязывали, или вниз головой вешали — и ты знаешь, отличное средство от чрезмерного любопытства… Свечу повесишь — и сразу все разумеешь, что следует знать, а что нет…

— Ближе к делу!

— Ох… Ну зачем тебе это?

— Ну должен же я знать, чем можно заработать!

— Ну ладно. Так уж и быть… Вот смотри. Самое радостное для колдуна — это приглашение на свадьбу. Свадьба — это очень важное действо, и всякие злые силы, или люди, так и норовят его испортить. Посему на свадьбу приглашают колдунов в обязательном порядке, если не хотят, чтобы чего не вышло. А коли уж не все гладко — ну там женихались двое к одной, или того хуже — к одному две прикипели, то обязательно сильного приглашают…

— А почему это хуже когда «две к одному», а не наоборот?

— Да потому, дурья твоя башка! Ужели сам не понимаешь? Парни они меж собой всяко разобраться могут — на кулачках там, али на мечах… А вот слабым девкам, хотя и они бывает в банях друг дружку метелят, на силы свои расчета не могут сложить. Посему и идут к колдунам, дабы сорвали свадьбу. А коли свадьбу сорвешь с плохим знаменем, глядишь и разойдутся, тут и милого к себе можно вернуть… Не… С парнями проще…

— Ну а дальше что? С приглашением?

— Приглашают всегда очень уважительно, до места довозят. При входе в дом сам хозяин, кто бы и какой бы не был, сам с поклоном и словом добрым чарку поднесет. Потом ты вторую запросишь — тоже сразу нальют лучшего. Опосля следует и делом заняться. Одежу молодых осмотреть — нету ли где поклада, иголки воткнутой, монеты забытой. Потом хлеб из рук хозяйки берешь, в соль макаешь и по сторонам света разбрасываешь. Три раза следует избу обойти посолонь. Внимательно надо всю избу изнутри осмотреть: в печи трав или чего подозрительного не должно быть, на полу порошка не должно быть насыпано. В двух углах сыпешь золу против злого умысла, в третьем — рожь на плодовитость и против порчи, в четвертом — траву, за здоровье молодых… Потом лошадок поезда свадебного три раза по кругу обойти, посмотреть — не больны ли, не наложено ли на них какого поклада, не подложена ль колючка под хомут. Когда молодые выходят из дому, то осыпать их рожью да пройти по черному полушубку — чтобы порчу снять точно…

— А дальше?

— Потом при поезде везут, на всех перекрестках следует заклятия шептать…

— Какие?

— Вот ведь пристал — да шепчи что-либо под нос, и сойдет… Заклятия шептать… Когда в ворота проезжаешь, то и там шепчи… И всего делов то… А потом уже на свадебном пиру первые чарки выпиваешь… Плохо только, что по поверьям местным следует колдуна напоить вусмерть. Чтобы не был недоволен и прямо на свадьбе зла не чинил за то, что хозяева пожадничали и не до пьяна напоили, и чтобы потом не чинил тоже. Похмелье по их поверьям колдуну шептать мешает… Вот и грузят тебя полуживого с подарками и домой привозят. А, еще можно одну вещь попросить себе из подарков праздничных, сверх уговоренной платы… Коли колдуна супротив тебя нет на свадьбе, то и вообще отдых….

— А что бывает, что колдун…

— Бывает.

— И что тогда?

— Когда как…

— А как?

— По разному… — ответил Ретус и Ярослав понял, что ответа не дождется.

— А как еще ты зарабатываешь?

— Ну порчу там снять, полечить…

— Кстати, а раз ты колдун, то почему бы тебе не навести порчу там, или проклятье навесить, на тех кто к тебе приходил за данью? Это где же это видано, чтобы маг платил дань?

— Смешной ты, сыне. Не разумеешь что ли, что во-первых я дал клятву…

— Ну не вредить тем кто с тебя три шкуры дерет. А, даже не три а четыре, — перебил, легонько поддев, колдуна Ярослав.

— А во-вторых, — блеснув глазами сказал старик, — есть сила, а есть Сила, и не мне тягаться с Богами, которые заступаются за своих детей. Всегда.

— Да где же их заступничество?

— А ты амулеты видел на них? Вот это и есть обереги от всякого, от слова злого, от глаза поганого, от порчи и проклятья…

— Да, а ты не сказал, как порчу снимать?

— Это потом, а сейчас мы лучше поговорим о том, как лечить. Расскажи-ка мне, сыне, от чего волчья ягода помогает?… — сказал разозлившийся старик. И он явно решил отыграться, замучив Ярослава вопросами.

— Э… Волчья ягода? — Ярослав приуныл.

— Да, сыне, да…

Уже ночью, перед сном, Яр размышлял. Кое-какие слова Ретуса не давали ему покоя. «Есть сила, а есть Сила. Хорошо. Оставим пока богов, «есть Сила», в покое. Может, действительно есть боги. Здесь. Но не верю. Но кое в чем другом старик проговорился — и не хотел я ничего такого, когда подначивал его, а вот что узнал. Значит все это просто суеверия, обман? Так да? Но тогда непонятно… «Есть сила, а есть Сила». Но это значит, что «есть сила» и у тебя, Ретус. Так о какой же ты силе говорил? Может ты действительно колдун?»

К весне у Ретуса стало портиться здоровье. Так он был крепким стариком — столько пить, как пил он, на свадьбах, Ярослав бы к примеру не смог. Однако теперь с каждым днем он стал все сильнее и сильнее сдавать. В одночасье глаза его ввалились и стали похожи на глубокие темные ямы, ранее ровный лоб прорезали глубокие морщины, кожа сморщилась, тело усохло, руки стали похожими на птичьи лапы. Ярослав незаметно для себя привязался к нему, и принимал очень близко к сердцу болезнь старика. В ответ на вопросы, что с ним и можно ли это вылечить, мог ли Ярослав чем помочь, дед только отмалчивался, бросая исподлобья больные взгляды. Все чаще и чаще Ретус стал отсылать Ярослава в лес (при этом та невидимая граница так и оставалась неприступной) или работать в поле, а сам в это время, стиснув зубы, валялся на печи, борясь со своими болями. Приступы следовали один за одним и становились все сильнее, и в редкие дни ремиссии болезни Ретус ходил совершенно мрачный. Так продолжалось половину лета, но все изменилось в один из дней.

Однажды летним утром Ярослава, как обычно, Ретус услал в лес собирать чернику, которую они потом сушили и использовали как в лекарственных, так и в повседневных целях. Но не успел Ярослав собрать и половину одной из двух десятилитровых на вид корзин, как неудачно зацепившись за корягу он упал и не только рассыпал все собранное, но и сломал ручку у одной корзины, а у другой о палку пробил дно.

Конечно, можно было бы заложить дырку в корзине, к примеру, лопухом или берестой, набрать ее, потом отнести, вернуться и набрать другую. Но такой план не понравился Ярославу — проще было вернуться домой, взять другую пару корзин и набрать их, чем уродоваться так. С дугой стороны, сегодня Ретус категорически, с чего-то, запретил до вечера приближаться к дому. Но заморачиваться с починкой сейчас было так лениво… «Я тихонько… Он даже не услышит из дома». Сказано — сделано. Ярослав осторожно и тихо вернулся «домой» — в дом к Ретусу, взял в сарае две корзины, одну из которых пришлось освободить от содержимого, временно вывалив какую-то сушеную траву на расстеленное полотно. Он уже собирался уходить, когда услышал приглушенные дверями и стенами тихие стоны из дома. Любопытство победило осторожность и Ярослав решил посмотреть что же там такое. Раньше он никогда не видел, как именно страдает старик «колдун» и сейчас решил исправить это упущение. «А может что помочь надо?» — подумал он, прокрался в горницу и открыл дверь. То что он увидел поразило его, вогнало в ступор.

Ретус скатился с печи на пол и там бился в диких судорогах с такой силой, что доски трещали. С губ стекала пена, сквозь стиснутые зубы раздавались тихие стоны. Корчи бьющихся в ломке «полностью сторчавшихся» наркоманов, которые однажды Ярослав видел по телеку, показались по сравнению с этими муками детским садом. Руки старика бессмысленно скребли пол, срывая ногти то крови, голова билась об пол, глаза закатились под веки так, что были видны только белки, и слезы, тихо текли слезы. Выглядело все это на столько ужасно, что Ярослав просто окаменел на месте, и не смог потом даже ориентировочно представить, сколько он смотрел на это — может минуту, а может и час… Потом только догадался броситься на колени и поднять Ретуса с пола. Вырывался тот так сильно, откуда только силы брались в этом тщедушном тельце, что, поначалу сбрасывал с себя руки Яра. Только после того, как парень сообразил просто придавить своим телом бьющееся в судорогах, старик потихоньку затих. Ярослав поднял высохшее от болезни тело и положил его обратно на натопленную несмотря на лето, так как старик в последнее время сильно мерз, печь. Прошло еще немного времени и Ретус открыл глаза.

— Зачем?… — прохрипел он. — Я же приказывал тебе уйти… Зачем пришел?… — тихим голосом спросил он.

— Вот. Корзинка сломалась… Стоны твои услышал и пришел. Извини, — смутился Ярослав. — И вот.

— Ну и что? Полюбовался? — прошептал Ретус.

— Ну… — не зная что сказать замялся Ярослав, — это каждый день ты так? И сколько уже дней? Десять? Двадцать? Больше?

— Больше…

— Помочь я тебе чем могу?

— …Хотел я спасти тебя от этой ноши, но Судьба… От нее никто не уйдет… Держался сколько мог, да нету у меня сил больше… Нету силушек терпети… Прости меня, прости… Не по тебе сия ноша, но нету у меня силушек… Как знал, за три дня знал, услал тебя да ты сам пришел… Судьба… — шептал старик сквозь слезы.

— О чем ты говоришь? Я тебя не понимаю… Чем тебе помочь?

— Водицы принеси…

Ярослав дошел в сени, зачерпнул из бочки воды ковшиком и принес старику. Пока тот пил, все шептал под нос, и Ярослав напрягал слух, чтобы услышать.

— Прости меня, Ярослав, прости… Не держи зла… Боролся я, мучался, а не могу боле… Прости… Под печкой… Там найдешь… Сожги… Меня не хорони… Придут скоро, все равно придут… Нашли… Не хорони… Уходи после… Умру сейчас…

— Да ладно тебе, Ретус! Уже же лучше тебе! Скажи что принести лучше, щас травки какой запарим и совсем все пройдет! — стал ободрять его Ярослав.

— Станет… Лучше… — шептал с остановившимся взглядом старик.

— Ну да! Допивай и говори что надо… — без всяких задних мыслей, с наигранной бодростью, сказал Ярослав. Позже он не раз клял себя за те слова, хотя вряд ли их отсутствие что изменило, но сейчас они стали последним перышком, которое сломало Ретуса.

— Сказать, «что надо»? — как-то недобро усмехнулся Ретус. — Хорошо! — он сделал последний глоток воды из ковшика и протянул его рукой Ярославу. — На, забери.

Ярослав раньше ни разу не замечал за собой чего-то такого «этакого». А то, что он после того случая со своим другом и своей любовью стал очень остро чувствовать состояние окружающих людей, особенно, когда им было больно в душе, он отнес к своей мнительности, хотя не ошибся ни разу… Но сейчас все чувства и шестые, и седьмые, и надцатые — все не просто предупреждали, все просто завопили на разные голоса об опасности. Но ничего сделать, даже понять откуда что грозит он не успел. Отзываясь на слова старика тело само, на автомате, протянуло правую руку взять из рук старика ковш. На секунду руки Ретуса и Ярослава соприкоснулись…

Темнота. Темно не как ночью, не как в погребе, а как в самой-самой черной дыре, откуда даже свет не может убежать.

«Кто я? Где я?» — тишина ничем не разрывается. Мысль так и остается мыслью.

«Мысль — что это?…»

Полная тишина в ответ. Ни звука. Ни запаха. Ни шороха. Вокруг. Темнота. Тьма.

— Прими… — первый шепот в ответ.

— Кто здесь? Скажите, кто я? Где я?

— Прими и все вспомнишь…

— Что принять?

— Прими…

— Да что я должен принять?

— Ты знаешь. Прими. Согласись…

Внезапно темнота потеряла свою однородность. В ней показались сгустки, темнее, хотя этого не могло быть, окружающего мрака. Сгустки приняли вид лиц, которые начали нагло глумиться над ним.

— Скажите, кто я? Ну пожалуйста!

— Он останется здесь навек!

— Пока не примет!

— Прими!

— ПРИМИ! — голоса уже не шептали, хором орали, скаля свои мерзкие рожи.

— Скажите, что я должен принять? Богом прошу… — от последних слов рожи передернулись и чуть отпрянули.

— Богом прошу. Богом прошу! БОГОМ! СЛОВОМ БОЖЬИМ ЗАКЛИНАЮ ВАС ВСЕХ!

Ярослав прекратил срываться на крик. Он вспомнил себя. Вспомнил всю свою жизнь. Мерзкие хари, в которых он с удивлением узнал всех своих недругов, начиная с самого детства, чуть отпрянули в сторону. В море мрака, оказалась совсем небольшая точка света, которой и был он.

— Ты на всегда останешься здесь!

— Если не примешь!

— То, что ты вспомнил ничего не значит!

— Прими!

— Или умрешь!

Но Ярослав не слушал их. Он с удивлением рассматривал свое тело, которое было сейчас сероватым сгустком, и все было покрыто черными пятнами, выглядевшими как чернильные кляксы на чистом листе. Он прикоснулся к одному из них…

«Чем?»

И перед его глазами…

«Каким глазами?»

Всплыло то самое детское воспоминание. Тогда он отдыхал в пионерском лагере и чтобы быть своим в детской компании надо было унизить одного из мелюзги. Он увидел себя со стороны, как он подошел, слыша сзади подбадривающие и издевающиеся крики стаи молодых пацанов, к совсем мелким детишкам, которые играли в песочнице в свои незамысловатые детские игры. Как он разрушил их песочные замки, вырвал из рук у одного из них маленький, иностранный — что его сильно разозлило, игрушечный самосвальчик и силой наступил на него. А когда малец потянулся к его ноге, то он с силой двинул его кулаком в лицо. Малыш заревел и побежал из песочницы, а пацаны сзади радостно загоготали…

Было в этих кляксах много всякого. И то, как он отталкивал от себя раз за разом скромную маленькую одноклассницу в первом классе, и вместе с пацанами ржал, дразня ее «невестой». Было тут и то, как он с опаской прошел мимо толпы подвыпивших подростков, в подворотне избивающих какого-то бомжа, было и его равнодушное подтворствование шуточкам одного своего приятеля, только чтобы не поссориться: «смотрю, а бабки как кинулись на мою банку. Самая удачливая из них отработанным движением ногой хрясь ее в блин! Во, они какие, бабки!». Много чего было…

Все что он сделал плохого, или не сделал хорошего лежало на нем тяжелыми черными пятнами. И тьма вокруг не оставила его интерес без внимания.

— Любуешься?

— Ты мерзкий!

— Злой!

— Черный!

— Ты наш!

— ПРИМИ! — насмехались и корчили гримасы черные рожи.

Ярослав, внимательно себя осматривающий, вдруг обнаружил в себе и белые, лучащиеся радостным чистым светом небольшие белые пятнышки. Мало их было, очень мало, гораздо меньше, чем мог считать о себе Ярослав. Но дело в том, что многие хорошие поступки были не то чтобы хорошими, а простыми — серыми. Добрыми — но с надеждой что-то в каком-то виде получить в замен, или не злыми — вот они и составляли основную его часть, а поступков чистого и незамутненного никакими задними мыслями добра, добра просто так, было до обидного мало…

— Прими!

— Да пошли вы!

— Прими!

— Ты не вернешься в свое тело! Прими!

— Утомили! Шли бы вы на….! А то…

— А то что?

— Ты ничего не можешь нам сделать!

— Мы это ты!

— А ты наш!

— Прими!

Ярослав, которого одна из морд, приблизившаяся слишком близко и кричавшаяся особенно громко, достала сильнее всех, сжал кулак и ударил по ней. В место кулака в опешившую морду врезался столбик, или щупальце, выросшее из его тела. Однако морда от такого обращения, кувыркаясь, отлетала далеко и под ее глазом быстро вырастал заметный даже на фоне тьмы еще более темный синяк.

— Ах так, ну я вас ща всех к ногтю! — обрадовался Ярослав, и бросился мысленно наносить удары по этим уродцам.

Некоторое время он развлекался избиением рож, пока не понял что все равно это не к чему не приводит. После этого он прекратил тренировку, а обрадованные уродцы, многие из которых щеголяли синяками, опять подобрались поближе.

— Мы бесконечны!

— Мы вечны!

— Мы бессмертны!

— Мы это ты!

— Прими нас!

— Ах, бесконечны? Ах вы это я? Ну что же. Тогда так!

Ярослав решил попробовать нечто совсем другое. Если здесь его мысли это его действия — то почему бы и нет? Он представил себя просто бесконечной плоскостью, листом бумаги, рассекающий две половинки бесконечности пополам… И у него получилось — сквозь тьму пролег маленький серый лучик.

«А теперь представим, что это не одна плоскость, а две, но вместе. Два листа бумаги. Получилось!»

Летающие сгустки тьмы заволновались, а Ярослав даже «закрыл глаза», чтобы лучше сосредоточиться.

«А теперь представим что эти плоскости не разделяют напополам одну бесконечность, а ограничивают ее с двух сторон. Ведь так оно и есть — просто смотря с какой стороны смотреть, изнутри этих двух плоскостей или снаружи… Вот. А теперь, если уж две эти плоскости ограничивают ее, нет ничего более простого, как представить, что эти две плоскости теперь сворачиваются, скручивая, ужимая и запирая в себе эту тьму. Посмотрим, что получилось?»

Вокруг было все серо а остатки тьмы, запертой в одном маленьком колодце, судорожно трепыхались, пытаясь пробить стены своей тюрьмы. Но разве можно пробить то, что совсем не имеет толщины?

Теперь уже не Ярослав был во тьме, а тьма была в Ярославе. Но как вернуться обратно в свое тело было все так же непонятно.

Внезапно бесновавшаяся в свой клетке тьма съежилась и превратилась в небольшую темную человеческую фигурку. Эта фигурка с постоянно изменяющимися чертами лица склонилась перед ним на колени и произнесла:

— Что ж. Ты оказался умнее и сильнее. Ты победил. Я буду служить тебе.

— Кто ты?

— Смотри что я могу сделать! Я дам тебе Богатство…

И так непонятная реальность померкла и перед Ярославом проплыли различные сказочные видения. Он идет по темной, полной капающей воды и свисающих сталактитов пещере. Внезапно он упирается в дверь. Дверь со скрипом открывается и он оказывается в пещере, которая по колено завалена невиданными сокровищами, такими, что пещера Алладина показалась бы просто лавкой старьевщика. В свете факела все это добро переливается неземным светом, сверкая как тысячи звезд. Здесь и золотая посуда, и россыпи ограненных разноцветных камней с ноготь величиной, и богато украшенное оружие, меха, шитые золотом ткани… Не чувствуя особого отклика в душе Ярослава голос посулил другое.

— Я дам тебе Силу, которую ты сможешь использовать по своему желанию. Ты будешь великим воином! Перед тобой склониться весь мир!..

Вот он, статный воин в богатых доспехах, принимает выложенные на бархатной подушечке золотые ключи от огромного, восточно выглядящего города. Несколько богато одетых горожан стоят перед ним на коленях, покорно склонив головы и ожидая его решения. Со стен в страхе смотрят оборонявшие его воины, ожидая неминуемого разграбления и насилия. За его спиной, огромная, до края горизонта, армия скандирует его имя, а в глазах каждого воина, а они все его воины, слезы радости от повиновения такому Великому Властелину.

— Князь! Князь! Князь Ярослав! — колышется людское море.

Ярослав с легким любопытством смотрит на эту картинку, не выказывая особого интереса. И картинка медленно меняется.

— Я дам тебе Знания, тебя будут в веках почитать как пророка…

Теперь Ярослав находится в центре площади большого города. Вокруг него колышется людское море, но море тихое, по которому не пробегает даже рябь шепота. Они все молча слушают Его, иногда даже запрещая себе дышать, чтобы не пропустить Его слов. И вот по всему миру растут храмы причудливой архитектуры, в которых на иконах только одно лицо — его Ярослава. «Ярослав Прощающий», «Ярослав Гневающийся»….

— Твои аппетиты будут услаждать лучшие в мире…

Ярослав пирует за огромным столом, который заставлен огромными блюдами со все возможными яствами, собранными со всего мира. Лучшие музыканты услаждают его слух, столетние вина льются в его бокал…

Неинтересно.

— Тебя будут любить все женщины мира…

Теперь Ярослав идет по улице какого-то города и улыбается всем встречным. За ним идет толпа девушек, каждая из которых готова на все, всего лишь за его одну улыбку. Они все его — но не за деньги, по принуждению или страху, а по зову своего сердца…

Не отдавая себе отчета Ярослав заинтересовался этой картинкой и она стала полнее и объемнее, насытилась красками и запахами…

…Вот Ярослав заходит в огромный дворец. В нем много комнат, в каждой из которых его всегда ждет самая красивая женщина. В центре дворца, в пиршественном зале, на мягких подушках возлежат десять неописуемых красавиц, которые повергли бы в прах любую победительницу конкурсов красоты. Среди них есть и черные, и красные, и белые, и желтые, и худенькие и полненькие, и совсем юные кошечки, и опытные пантеры… Каждая из прекрасна и каждая из них жаждет его, и только его — Ярослава…

— Приди ко мне, — шепчут их полные красные влажные губы.

— И они всегда будут любить тебя, никогда не предадут, — вкрадчиво стал рассказывать ставший совсем близким голос. — А те кто хоть раз тебя обидел, будут наказаны по всей строгости твоих желаний. Как только ты примешь мою помощь…

Внезапно в зале с красавицами, вдоль стен появились различные пыточные санки, в которых извивались все те, кто хоть раз причинил Ярославу боль — видимо проявленный интерес позволил тьме подобраться к воспоминаниям, что раньше ей были недоступны. На особом, почетном месте, в жутко сложных конструкциях исходили криком и кровью двое. Первым был его старый, неизвестно кто теперь — друг или враг, Вадик. Жуткие приспособления медленно даже на разрывали, а разнимали его на куски. Во второй он узнал свою единственную любовь, ту, которая причинила ему столько боли. В их глазах была только боль и просьба о прощении…

— Все это будет, как только ты примешь мою помощь… — вкрадчиво шептал голос. — Прими, и все будет твое….

— Прости, мы виноваты перед тобой, прости нас… — униженно плакали и молили оба…

Ах ты МРАЗЬ!!! — зарычал Ярослав и все исчезло. Осталось только серое пространство и склоненная фигурка из тьмы. Ярослав ощупал себя и стал собирать в единое в все те яркие светлые чувства и чистые звездочки добрых дел, которые были у него. Сюда пошла улыбка его матери, которая ласково качала его на руках, матери, которая рано умерла, и добрые дела, и любовь, которая горела в его душе чистым и ярким пламенем. Все это он собрал в один единый кусок света, которые по его мысленному желанию превратился в длинный кнут.

— Я тебе покажу, как меня совращать! Как ты мог даже предположить такое? Ведь я ее люблю! — прокричал он и разрубил стоящую на коленях фигурку лучом света напополам. — Ты у меня все получишь! — продолжал хлестать он плетью разбегающиеся по сторонам кусочки тьмы. — Все! Все! — рубил и хлестал до тех пор, пока не осталось одно маленькое зернышко. Но это последнее зернышко никак не хотело подыхать, как только он не пытался…

— Ты совершил невозможное, дитя! — вдруг раздался со всех сторон бархатный сильный голос. — До тебя так никто и не смог на столько победить тьму, каждый поддавался соблазнам. За это я возвращаю тебя в явь. Но помни, хоть ты и победил тьму той силы, что тебе досталась, все равно ее зерна неуничтожимы. И все равно ты остаешься колдуном, хоть и невольным, сила колдунская все равно в тебе. И она будет ждать. Будь сдержан и осторожен, сыне, иначе не будет тебе жизни в людях… Удачи тебе и до встречи…

Ярослав очнулся. Он лежал во все той же комнате в лесном домике у колдуна Ретуса. Тело Ретуса валялся на полу около печи, видимо свалившись в последней судороге вниз. Парень осторожно встал с пола. Руки дрожали, ноги подкашивались, впечатление было такое, будто кто-то раскачивает дом. Мутило.

Ярослав взял в руки валявшийся на полу ковшик и сделал из него глоток оставшейся воды. Вода еще не успела добраться до желудка, как сильный приступ свернул узлом все внутренности, и Ярослава вывернуло на пол одной желчью. Переждав, он опять встал на ноги, сходил в сени, напился воды и вернулся в комнату.

— О чем ты там говорил? Под печкой?

Он аккуратно стал разбирать половицы около печи и под первой же нашел странный комочек. Вытащив на свет, он очень удивился. Это был засохший, прошлогодний репейник на который была намотана испачканная в чем-то суровая нитка. Подойдя к окну и откинув ставни, чтобы было больше света, он внимательно посмотрел на свою находку и понял, что нитка вся была пропитана кровью, старой и засохшей. Внезапно, неизвестно откуда, но к нему пришло понимание того, что именно он держит в руках. Это было то самое, что не выпускало его из дома в большой мир. Этот поклад сотворил Ретус, видимо еще тогда, когда гость валялся в беспамятстве, потому что после этого ни одной капли своей крови Ярослав не терял. Отодвинув заслонку печи парень бросил этот комочек на подернутые сединой пепла угли. Несколько секунд — и ярко вспыхнувший на пару мгновений огонек дал понять, что молодой колдун теперь свободен в передвижении. Ярослав задвинул заслонку и подошел к телу Ретуса. И тут такая злоба охватила его, что он в остервенении принялся пинать мертвеца, чтобы хоть как-то успокоиться.

— Сука! П…! Ублюдок сраный! Ты все заранее спланировал! Гад е…!..!..! Помирать тебе было страшно, силу не передав да? Да еще некрещеный тебе попался, вообще халява?!..! И привязал меня здесь, как козу на веревку, чтобы не сбежал! Сука!..

После пяти минут драки с безответным трупом всякое желание оставаться в этом доме еще хотя бы на один день исчезло. Ярослав решил сегодня же уйти на юг и стал собираться в дорогу. Для начала он порылся в сундуках деда и подобрал себе по размеру кожаную одежку средневекового фасона (свою камуфляжную форму он так и не нашел, видимо ее дед спалил, чтобы следов не оставлять). Далее Ярослав спустился в погреб и посетил ледник, где плотно набил себе котомку копченым мясом и сушеной рыбой, не забыл он прихватить набор огнива, которым уже научился пользоваться в достаточной мере, и кулечек соли. Поиск хоть каких-то денег ничего не дал, видимо колдун за работу брал только пищей и вещами. После этого он переоделся, бросил свою рубаху в печь, взял котомку и вышел за ворота. Его путь лежал на юг — туда, где были люди.

Ярослав не знал, что его глупое и скоропалительное решение покинуть дом спасло ему жизнь. Незваные гости появились у дома отшельника уже через три дня. Рано утром отряд из двух десятков человек и одного местного проводника подошел к краю полянки, на которой стоял дом Ретуса, и незаметно рассеялся по опушке леса. В отряде нападавших присутствовали воины двух типов. Одни, около двух третьих всего отряда, были одеты в мелкую кольчугу и вооружены короткими мечами и легкими луками, с которыми управлялись с легкостью завидного опыта, вторые — одеты в некоторое подобие рясы и вооружены только длинными кинжалами. Но и тех и у других была одна общая черта — доспехи у воинов и рясы у жрецов были сделаны так, что снять кольчужные рукавицы или кожаные перчатки, уходящие далеко под широкие рукава ряс, было в одиночку невозможно. Два часа неслышные и невидимые они наблюдали за домом, внимательно присматриваясь и оценивая каждую мелочь. После этого начался штурм.

Быстро преодолев под прикрытием лучников открытое пространство десять мечников ворвались через распахнутые ворота во двор.

— Как ты думаешь, Секст, сколько из нас останется в живых? — поинтересовался у стоящего рядом одетого в рясу воина командир мечников.

— Не знаю, Бруталиус, не знаю. Последний раз — много лет назад, его прижал к полноводной горной речке отряд из тридцати воинов, из которых двое были великими борцами, бывшие его друзья, а еще десять — преторианские гвардейцы. Остальные — так, мясо… Друзья знали его как себя, каждую его мысль и движение. Они гнали, не давая ему ни малейшей передышки уже месяц, из которого три последних дня отступник ни спал ни минуты.

— И что?

— Ну ты же знаешь… Он убил их всех. Своих друзей долго пытал, а под конец вырезал им сердца и съел. Сырыми… С тех пор мы потеряли его следы и вот только сейчас — нашли. Так что, я уже послал сообщение в Храм о ходе погони, чтобы если нас вырежут, следующие не так долго искали…

Над поляной повисло молчание. Потом через минут пять, когда Бруталиус забыл о своем вопросе, погруженный в свои скорбные мысли, Секст заговорил опять:

— Тогда, у того костра, когда Ретус совершенно случайно подобрал силу умирающего колдуна, уйти ему удалось только чудом. Потом силы, а скорее умение пользоваться полученной силой у него только возрастало. Именно поэтому мы сейчас одеты в доспехи, которые десять лет лежали под алтарем единого в центрально храме в Риме, напитываясь священной силой и даруя нам защиту. Именно поэтому мы таскаем с собой серебряные освещенный цепи и веревки, вручную сплетенные монахинями и окропленные их кровью, а также осколок древнего алтаря Единого. — Помолчав Секст закончил: — хотя, думаю, что те, кого мы отправили в дом уже мертвы.

В это время, как ответ на мрачные пророчества, из ворот выбежал боец и поспешил к ним.

— Лучники! — напрягся Секст.

Видя, что лучники уже натянули тетивы, на которых лежали стрелы с серебряными наконечниками, воин приостановился.

— Ты! Покажи руки!

Мечник осторожно отстегнул пояс с мечем и ножом, потом поднял руки, как было раннее приказано именно для такого случая, показывая что печати и замки на перчатках целы.

— Что там? — не выдержал Бруталиус.

— Колдун мертв. Дом пуст.

— Вы касались колдуна?

— Как можно? Все в соответствиями с приказами — тело не трогали, близко не подходили.

— Хорошо. Возвращайся и зови всех остальных. Пусть выходят и подходят по одному. И, сам понимаешь, медленно…

Вскоре на поляне собрался весь отряд. Перед этим каждого вернувшегося воина внимательно осматривали — глаза, руки, и заставляли целовать алтарный камень. Ни один носителем зла не оказался…

— Что ж, наша очередь. Пойдем. Посмотрим, — сказал Секст.

В горнице они нашли тело Ретуса, но подходить близко не стали, аккуратно потыкали его длинными копьями с освященными наконечниками, и установили так, что пациент скорее мертв чем жив.

— Ну давай, сначала ты, — сказал осторожный Бруталиус.

Секст, читая молитву, подошел к телу и стал внимательно его осматривать, при этом не прикасаясь к нему руками — а только еловыми палочками, и стараясь не обращать внимание на то, что согласно всем правилам Бруталиус вынул из ножен свой гладий и поднял его для замаха. Если молитва прервется, или Секст сделает какое-либо опасное движение, то меч легко отделит его голову от тела. Медленно, читая молитву по второму разу, Секст встал и так же медленно отошел к стоящим в стороне воинам.

— И?

— Силы у него я не разглядел, похоже нас кто-то опередил. Ну ладно — теперь твоя очередь.

Точно так же, как раньше Секст, Бруталиус осмотрел тело, длинным ножом прорезая одежду мертвеца, чтобы увидеть особые приметы. После этого он отошел и сказал:

— Просьба засвидетельствовать всех и каждому. Все особые приметы на месте: родимое пятно на лодыжке, татуировка в виде первых строк молитвы на левой стороне груди. По внешности он походит на свой портрет двадцатилетней давности. Это действительно Квинтус Пробус Марий, бывший жрец Единого по имени Ретус, внесенный в розыскные листы Римской Империи к поиску без срока. Наша задача выполнена — род Мариев искоренен полностью.

— Кстати — ты заметил, что его били, а кровь не текла…

— Ты хочешь сказать, Секст, что с ним дрались уже после смерти? Что он нежить?

— Да. Иначе какой идиот будет бить труп? Значит так — сейчас мы все аккуратно завернем его в цепи и свяжем заговоренной веревкой. После этого дом и все хозяйство — сжечь, и упаси вас Единый, взять отсюда даже уголек… Всем все понятно? Исполнять!

Еще через два часа все было исполнено. Умаявшиеся связывать труп солдаты, а делать это приходилось все также, не прикасаясь к телу, равнодушно смотрели на огонь, который уже вовсю бушевал внутри ограды. Таких костров, которые пылали на месте жилища настоящих или мнимых еретиков и колдунов, зачастую вместе со своими хозяевами, они повидали на своем веку предостаточно. Согласно всем положениям святого воинства, досмотрев пожар до конца и убедившись в том, что из огня ничто не спаслось отряд, мимоходом, чтобы не оставлять соглядателей, прирезав пролежавшего все представление связанным местного проводника, отправился на юг. Вечером, на привале, Бруталиус решился задать сложный вопрос Сексту.

— И что ты теперь собираешься делать?

— В смысле?

— Ну как искать теперь нового колдуна? Ведь сила черная избрала себе новое тело… Ты ведь понимаешь, что мое дело закончено и я обязан немедленно вернуться с докладом обратно в Рим. Я тебе больше не попутчик… Извини…

— Ты знаешь, а никак, — через некоторое время разбил молчание Секст.

— Что, никак? — не понял Бруталиус.

— Никак не собираюсь искать нового колдуна.

— Но почему? — пришел в себя ошарашенный таким ответом воин.

— По двум причинам. Во-первых — его очень трудно найти, не будешь же тащить на дыбу каждого встречного? Не Рим же… А во-вторых — это теперь проблемы местных, а не наши, ибо нам вредить новый носитель не будет, а вот росским… Колдуном ведь не всякий становиться… Для этого, самое главное, желание должно быть к творению зла… Так что теперь у росских волхвов будет много новых приключений, а у местных рабов появиться новое имя для запугивания своих щенков… Так что, Брута, нас ждет блистательный Рим, а то в здешних болотах я уже, кажется, мхом зарос…

Глава 57

Ярослав не заблудился в лесу только потому, что и так не знал куда идти. Поэтому он просто шел вперед на юг, ориентируясь по солнцу. На третий день ему повезло выйти на широкую тропинку. В этой глуши это наверное считалось широким шоссе. Здраво рассудив, что раз дорога есть, то она куда-то ведет, он пошел по ней в юго-западном направлении.

Нельзя сказать, что это был оживленный путь. И действительно, только на второй день мимо него пронеслась конная процессия. От греха подальше он заранее, при приближающемся глухом стуке копыт, нырнул в придорожные кусты. Больше за все время он не увидел ни единого человека.

Надо отметить, что собранные в дорогу припасы кончились очень быстро. Часть мяса успела испортиться и ее пришлось выбросить. Сушеная рыба вызывала вместе с постоянной ходьбой дикую жажду, а находить воду в лесу он не умел, если только ручеек или речка не пересекал тропинку. В какой-то из дней замученный жаждой он, смеясь про себя и приговаривая «Не пей из копытца, козленочком станешь», попил воды из центра большой и чистой лужи, убеждая себя что это маленькое лесное озеро.

Расплата последовала незамедлительно быстро и продолжалась долго. В следующие четыре — пять дней Ярослава мог бы найти даже слепой и глухой следопыт. Обессиливший от многодневного поноса Ярослав в следующий раз для себя решил сдохнуть от голода, но не есть соленую рыбу, или от жажды, но не смеяться больше над русскими-народными сказками.

Таким образом питаться приходилось только ягодами и грибами, осторожно выбирая стопроцентно знакомые и жаря их над костром, а быстро кончающуюся сушеную рыбу есть только на стоянках с хорошей водой. Однажды он совершенно неожиданно для себя сбил с дерева толчком птичье гнездо, а потом чуть не наступил на него. Запеченные в углях меленькие яйца, размером всего чуть больше ногтя на мизинце, показались ему изысканным кушаньем. Пару раз ему удавалось на берегах речек немного порыбачить. Рыбак из него был аховый, но рыбы было столько, что ее поймал бы даже безрукий. Завернутая в лопухи и запекаемая в углях рыба съедалась в мгновение ока. Так как соли не было, коптить рыбу он не умел, то запасти ее в дорогу не получалось, и отойдя от реки сновав приходилось голодать.

К концу лета Ярослав дошел до первой на дороге деревни. К этому времени вид у него был как у настоящего дикаря. Все жировые запасы и часть не слишком необходимых мышц растворилась, съеденные самим организмом. Заросшее бородой лицо, изрядно пованивавшая, а точнее сказать смердящая, и местами порванная одежда — стирал он ее только два раза, а зашивал ни разу, придавала ему, как он думал, отличный местный колорит, хотя местные жители как раз до такого не опускались.

Видя человека в таком состоянии люди в деревне старались ему кто чем помочь. Кто вынес ковшик водицы попить, кто дал кусок хлеба, правда в дом никто не звал — мало ли кто, какой кромешник.

Около самого большого дома в деревни, где жил староста и по совместительству княжеский тиун, процессия, к которой присоединились многие жители деревни, в основном женщины и дети, остановилась. Староста провел Ярослава к себе в дом, а всю толпу несколькими громкими словами разогнал по работам.

Первый раз за последние месяца полтора Ярослав вкусно и плотно поел. Как говориться — «от пуза» Видя, как накинулся пришлый на обычную в общем то снедь, ушицу наваристую с хлебом на первое и репу пареную с медом, на второе, староста повременил с расспросами. Однако когда гость наелся и разомлел от сытости, на него посыпались вопросы.

Ярослав сразу же после ухода из дома Ретуса, вспомнил все то, что ему рассказал римлянин и аккуратно продумал свою «легенду». «Он жил далеко на северо-западе Новогородского княжества. Потом пришли непонятные люди и всех убили, а его деревеньку сожгли. Был он не приписной холоп, а свободный чернец, недоимок за ним не числилось, поэтому мог спокойно идти куда ему вздумается. Вот он и ходит по миру теперь, да устал только — лица человечьего не видел десятки дней. И если можно, то он бы остался на время в деревне…»

Староста думал недолго. С одной стороны — этот человек мог быть беглым холопом, татем-душегубцем или кромешником. С другой стороны — сейчас самая страда, и дополнительная пара рук лишней не будет. Перезимует — а там и видно будет, то ли дальше его гнать, то ли в посылать их князю весть вписать в грамоты разрядные еще одного чернеца.

А дальше вечером был сход, на котором решался вопрос, кому достанется еще один работник. На сходе были практически одни женщины. Победу одержала самая наглая и горластая девушка, которой и при дружном недовольстве всей остальной деревни достался Ярослав. Была она стройной высокой и не худой молодой женщиной: на взгляд Ярослава — лет этак двадцати с небольшим.

Победительницу звали Замятня. Пока шли до ее дома, та поведала новому работнику свою историю. Рассказанная история жизни ее была проста. Была она посватана за десятника княжеской дружины, который ушел на службу ратную год назад, и с тех пор не слуху не духу его не было, однако этому Замятня с виду совсем не огорчалась. Была вроде как за мужем, и хорошо. Ее муж был из этой деревни, а она — нет. Познакомился с ней на празднествах зимних в Новогороде, а через месяц уже сговорили немолодую — уже годков восемнадцать было, но красивую девку за статного молодца. Вся мужня родня погибла в пожаре, в тот момент, когда молодые переезжали, что деревенские посчитали плохим знаком, и когда тот привез в деревню новенькую, встретили ее неласково.

Таким образом дом, куда привела его хозяйка, был очень новый. Древесина еще не успела сильно посереть, а в комнатах витал приятный запах свежесрубленного дерева. Показав ему маленькую комнатушку, где ему будет постелено, Замятня порылась в сундуках и выбросила ему под ноги чистую, хотя и далеко не новую одежду взамен лохмотьев, и велела тому выбросить свое трепье куда по дальше, а сама пошла топить баню. После бани был плотный ужин с бражкой, от которой Ярослава сразу же развезло и он ушел спать.

На следующий день его криками и пинками подняли и погнали в поле.

— Значит так. Репку собери, ботву оборви, ее отнесешь потом в яму поганую. Землю подыми и навоза уложи под низ. После обеда подойдешь, еще скажу что сделать, — выдала указание Замятня и ушла.

Ярослав только вздохнул. Репки было много- на взгляд соток шесть. Куда столько ее нужно, неизвестно, но делать было нечего и пришлось приступить к делу.

Репа была крупная, как свекла, и вырывалась легко — земля казалась сама выдавливала ее из себя, да так, что иногда только нижняя часть была внутри, а вся остальная — на свежем воздухе. А вот ботва была колючая и обрывалась неохотно, до тех самых пор, пока Ярослав не догадался найти на стене в сарае серп, которым и срезал листья. Дело пошло быстрее, так что к обеду он сделал приблизительно половину поля.

К середине дня Замятня принесла ему крынку с молоком и толстый кусок ржаного хлеба с уже почищенной луковицей. Увидев объем сделанной работы она даже замерла. Ярослав, разогнув спину, гордо оглядел поле и свою хозяйку. Но вот хозяйка пришла в себя, открыла рот и улыбка работника померкла.

Такой матершины ему слышать не удавалось давно. Хорошо еще, что половины он не понимал, четверть не воспринимал как брань, но и четверти ему хватило для того, чтобы попеременно то краснеть, то бледнеть. Замятня ему очень подробно и витиевато разъяснила, кто он, кто его родители, как и чем его зачали, как выродили, чем воспитывали, и что в результате получилось. Самое безобидное сравнение его скорости работы было с гусеницей или мухой в погребе, остальное было вообще жуткой похабщиной. Работавшие недалеко на своих полях другие женщины только громко хохотали, глядя на это действо.

Быстро перекусив обозлившийся Ярослав вгрызся в это проклятое поле, как бригада китайских землекопов, и в итоге к вечеру успел оборвать всю репу и даже часть поля перекопать с навозом. Добраться до дома он так и не смог: в глазах потемнело и он, не доходя десятка два шагов до заднего входа в дом, распластался на земле рядом с брошенной лопатой. С виду прохладное северное солнышко оказалось очень коварным.

Очнулся он в своей комнате от приятной прохлады, окутавшей его горящую огнем спину — Замятня мазала его сметаной. Не молча. Далеко не молча. Все то, что она не договорила в обед, она договаривала сейчас. Если сократить все ругательства и образные сравнения, то ошибка Ярослава состояла в том, что после обеда надо было забиться в тень и самое жаркое время проспать, чтобы потом с новыми силами, когда станет не так жарко, продолжить работу.

Отходил Ярослав три дня, а потом опять принялся за то поле.

Так и зажил.

Все лето и осень он с благодарностью вспоминал КМК — «курс молодого крестьянина», который учинил ему Ретус, и даже так его очень часто Замятня называла ленивым трутнем. Что бы без этого КМК и подумать Ярославу было страшно. Например то, что случилось при уходе за животными — корова его лягнула, а свиньи затолкали так, что он свалился прямо в их загон.

Вся деревня, где любое происшествие было яркой новостью, ржала наверное дней десять.

Через месяц он более-менее примелькался в деревне, чтобы спокойно задавать вопросы. Деревня, в которой он жил, непритязательно называлась Дальняя, и не спроста. Была он очень далеко от Новогорода, наверное дальше всех, но зато большая: пятьдесят дворов это не шутки. Жила она земледелием и охотой, причем плоды огородничества шли на стол, а ясак князю платили дорогими мехами. В связи с этим летом и зимой большая часть мужчин пропадала на дальних охотничьих заимках, тогда как поля после пахоты и посева оставались в полном владении женщин.

Также ему рассказали и про его хозяйку. Отличалась Замятня редкой склочностью и стервозностью, никогда не прощала обид и все время лезла вперед и кичилась своим положением, к примеру: «У меня муж — десятник! Не чета вам сиволапым.» Иногда ночью темной к ней похаживали холостые мужики. Когда холостые быстро кончились и стали похаживать еще и женатые, разозленные бабы собрались и хорошенько отмутузили нахалку. Отлежавшись, Замятня стала вести себя поприличнее.

Чтобы все это узнать Ярославу не пришлось приложить никаких усилий. В деревне все знали все обо всех и всем. Ему, городскому в общем то парню, было не это понять и не поверить, но это было так. В деревне шила в мешке не утаишь.

После разговоров, ближе к вечеру, некоторые молодухи звали его на блины. Пару раз он даже хотел принять такое предложение, но тут же откуда ни возьмись выскакивала Замятня и за ухо оттаскивала его от девок.

В один осенний день Ярослав вечером мылся в бане, как дверь открылась и на пороге появилась хозяйка. Надета на ней была только длинная рубаха, которую она тот час же сняла. При виде обнаженного женского тела организм молодого парня отреагировал именно так, как положено природой. Увидев это Замятня, хищно улыбаясь, стала медленно подкрадываться к Ярославу… С тех пор отношения их изменились, и зажили они, как это говориться «душа в душу».

К концу осени в деревне собрались все ее жители, а с первым снегом стали праздновать. Летом Ярослав думал, что никаких развлечений в деревне быть не может, но теперь он понял, как был не прав.

Праздновали с истинно русским, то есть росским, размахом. Сколько ели, сколько пили, сколько было веселых игр и потешных боев, во славу Перуна. На один такой вызвали Ярослава, отказаться было невозможно, и пришлось немного помахать руками. Тренировки и подготовка в армии не прошла даром и двух первых своих противников, молодых, здоровых, но медленных парней он уложил в свежий снежок. Видя такое, из-за стола встал один из опытных мужей. Этот оказался гораздо опытнее и Ярославу приходилось забыть об атаке и только и делать, что уворачиваться от здоровых и тяжелых, подобно кузнечному молоту, кулаков. Один раз Ярослав не успел. Последнее, что передали глаза ускользающему в глубины нави сознанию, это взметнувшиеся выше головы его собственные ноги.

Синяк в пол лица сходил почти месяц, а Замятня ехидно дразнила его енотом. Кстати, держать обиды за эти потешные бои считалось темным делом.

Зимовать Ярославу понравилось. Конечно, работы было много — у хорошего хозяина всегда есть чем занять руки, но по сравнению с летом… Теперь Ярослав вывел для себя очень простой критерий, как можно отличить крестьянина от работника любой другой специальности: «коли при виде выпавшего снега тебя охватывает беспричинная радость, то значит в роду у тебя точно были деревенские труженики».

Долгими зимними вечерами, когда вся работа была переделана, Ярослав забивался в свою маленькую комнатку и занимался тем, что следовало потаить от селян. Он разбирался в той силе, что ему досталась, и что сейчас глубоко где-то была заключена в прочную ловушку, сделанную Ярославом. Для изучения он аккуратно просверлил в этой тюрьме воображаемую крошечную дырочку, сквозь которую черная сила маленьким послушным ручейком, принося с собой отрывочные непонятные данные. Это было все равно, что поместить том по высшей математике в бумагорезательную машину, а потом вытаскивать из накрошенной кучи маленькие обрывки и пытаться понять целое. Но совсем уж бесполезным это занятие не было. Так Ярославу понемногу удавалось видеть необычность некоторых предметов, а иногда и изменять эту необычность. Выражалось это по разному и не всегда можно было описать словами.

А еще неожиданно он очень сильно сдружился с детьми. Каждый ребенок — то есть от трех до десяти-двенадцати лет старался в свободное от работ по хозяйству время прибиться к Ярославу и послушать его истории, да и просто посидеть около него. Те рассказы о своем мире местные дети слушали с упоением, не веря конечно, что это правда. Да и нравилось Ярославу возиться с детьми. Они были такими, такими… чистыми. Именно так он воспринимал в свете своих новых способностей. С ними было легко и приятно. Многие женщины, глядя как он с улыбкой возиться с радостными малышами, стали бросать на него странные задумчивые взгляды, при виде которых Замятня хватала его за руку, прижималась телом и всем видом показывала, что «место занято».

Но однажды произошло закономерное.

В один из зимних вечеров, пока не зашло солнце, он как обычно играл с детьми. Им очень понравилась такая невиданная забава, как штурм снежной крепости — чувствовалось, что руки у многих так и тянутся к мечу. И в самый ответственный момент штурма на поле прибежала его соседка, маленькая Зая и со слезами бросилась к нему. Была она как никто другой похожа на зайчонка — вся маленькая, пушистая и белобрысая. Лет ей было пять.

— Яслав, посмотли, у меня во, — указала на нос и опять залилась слезами.

Ярослав отодвинул варежку и посмотрел на маленький носик. На самом его кончике вскочил огромный чирей, размером почти с пол носа ребенка. Он уже хотел утешить ребенка и рассказать ему какую-нибудь утешительную сказку, за которой она похоже и прибежала, когда его новое зрение внезапно расцветило кончик носа девочки.

Сейчас Ярослав видел этот прыщ как мерзкий на вид пульсирующий серо-красно-черный комочек, от которого в сторону шла тонкая, едва заметная черная нить, которая терялась где-то среди деревенских домов. Под его пальцами этот комочек пульсировал, и в такт ему пульсировала нить, и Ярослав решился на небольшой опыт. Он аккуратно мысленно отвел ручеек темной силы себе в руку, разместив его на указательном и среднем пальце и потом сделал ими жест как ножницами, перерезая эту черную нитку.

Комочек, до этого живо пульсирующий замер и съежился, но никуда не пропал. Тогда Ярослав, не понимая, но откуда-то зная, что это правильно, поднял с земли щепку и аккуратно снял этот комочек с носа так, чтобы он оказался на щепке. Окружающая его малышня увидела, как их любимец щелкнул пальцами а потом щепочкой аккуратно проколол чирей. Несколько капель гноя и крови и вот на носу у девочки осталась маленькая, как комар укусил, ранка и больше ничего.

Довольный визг разбудил и сорвал с веток птиц на окраине леса.

— А что случилось сегодня, не вспомнишь? — спросил Ярослав.

— Ну… У тети Мафы я клынку сучайна оплакинула, а она на мея как зылкнет, как зылкнет! А глас у нее слой! — затрещала малявка.

— Понятно. На вот, — и он протянул ей щепку. — На дороге разожги костерок и брось туда эту щепку, только ее не касайся, варежкой держись.

Малышка покивала головой и побежала домой. Странно посматривая на Ярослава остальные дети тоже разбежались по домам.

Вечером в деревне собрался сход, который долго мурыжил Ярослава. Решали вопрос, что делать с колдуном. Ярослав отбрехивался изо всех сил. Он никакой не колдун, просто так получилось, и вообще это в первый раз… Пытали его долго, и хорошо что только словесно. В итоге староста принес какой-то амулет, заставил Ярослава надеть его на шею. Амулет Ярослав видел своим новым зрением как ярко сверкающий сгусток теплого света. Даже боязно было одевать такое, но многие вокруг слишком подозрительно и напряженно смотрели на него, так что пришлось.

Ничего страшного не произошло, амулет спокойно провисел у него на шее. Расслабившиеся люди разошлись, а староста дал разрешение: «коли ничего злого не сделаешь — колдуй, но смотри…»

Так началась «частная практика» Ярослава. Работы сразу стало много — то корова заболела, то домовой расшалился, то сглазили, то прокляли, то заболели… Большинство проблем имели совершенно материальное происхождение, и никакого колдовства не было — вполне хватало тех навыков и знаний в лекарстве, что он получил от Ретуса. Все лечении сводилось к простой процедуре: определении болезни, а были это в основном сложные случаи простуды, копании в ближайшем сеновале в поиске нужных сушеных трав, и варки лечебного настоя. К концу зимы он с удивлением узнал, что большинство трав местные жители и так знали как лекарственные и сушили их на зиму, так что можно было просто попросить, а не лазить по стогам. Но порасспросив детей, которым теперь запрещали общаться с колдуном, и которые по своему детскому неуемному любопытству только пуще к Ярославу липли, он узнал, что эти поиски придавали его действиям налет таинственности… Смеялся он долго, но по сеновалам лазить все равно прекратил, так что лечение происходило совершенно обыденно.

Но в редких случаях… Увидя такое Ярослав старался аккуратно вырезать, выковыривать, выжигать с помощью того ручейка силы пораженное место, а снятые черные комки сжигать на перекрестке дорог.

Видя, какое уважение селян начинает приобретать Ярослав, Замятня только больше зазнавалась и стервенела, за что ее еще больше не любили. Но это по деревне, а в доме, перед Яром она стелилась и ласкалась как кошечка, ласково говоря с ним, шепча на ушко слова любви и выполняя все его прихоти. Настороженный к женскому полу Яр потихоньку оттаивал. Правда один раз они ненадолго поссорились. Ярослав помогал всем бесплатно, а Замятня потом собирала за сделанное плату.

В середине зимы, на зимнее солнцестояние, почти вся деревня отправилась на великий праздник в честь богов в стольный Новогород. Видя всеобщие сборы Ярослав стал подумывать, а как же ему «отмазаться» от этой поездки. Разговоры в приказе, в книгах которого по понятным соображениям не значился Ярослав, а самое главное огромное количество волхвов, которые, судя по увиденному амулету умели многое, могли очень плохо с казаться на его здоровье. Конечно, на Руси никогда не было инквизиции, но кто знает, как дело обстоит тут… Но все решилось очень просто. По каким-то своим причинам Замятня тоже не хотела ехать в Новогород, и поэтому буквально в ноги упала Яру. Немного поворчав для вида и срубив за это царский ужин и долгую бессонную ночь Ярослав согласился не ехать.

Зима пролетела быстро и настала весна. Сошел снег и началась весенняя страда. Землю надо было пахать, удобрять, боронить и много еще что. К счастью, под предлогом того, что ему надо собрать редкие травы Яру удалось «откосить» от большинства тяжелого физического труда, который за плату сделали соседи. Замятня была очень недовольна — свой труд н стоит ничего, а так пришлось платить полновесной чешуей, на что Ярослав заметил, что все равно она осталась в выигрыше. «Отобьем это зимой, как и было» — утешал ее он.

А деревня жила как обычно все так же, как из года в год. Отошла весенняя страда, в лес отправились охотничьи партии, двое молодых парней ушли в Новогород продаваться за серебро к князю в боевые холопы, началось лето с его непрерывными работами, две старушки и один дедок пошагали по Калинову мосту к Богам, народилось несколько детей. В его семье, как это пока только про себя, называл Ярослав, все было хорошо — жили они, как говориться, «душа в душу», но…

Все это размеренное и спокойное существование кончилось в один из летних дней — Ярославу не следовало забывать о том, что ворованное на пользу не идет, и всегда может появиться настоящий хозяин. Ближе к вечеру по деревне проскакал на лошади богато одетый воин, ведя на поводу еще двух с плотно набитыми сумками. Остановился он около ворот дома Замятни, спешился, по хозяйски открыл калитку и зашел во двор. Замятня, как его увидела, так сначала обмерла, а потом с визгом кинулась ему на шею.

— Бажен! Милый мой, суженный! Как же так? Где ты был?

— Княжьи поручения исполнял. Далека пришлось ходить. Милая моя. Смотри, что привез я тебе, — с этими словами он развязал подошел к лошади, развязал одну из сумок и вытащил оттуда огромный и роскошный, княгине впору, шелковый платок.

— Аа! — как девчонка завизжала Замятня и тут же принялась его примерять.

— А это кто? — спросил Бажен, кивая на вышедшего из дома Ярослава.

— Да так, приблудился один. Взяла его к себе из милости, чтобы не помер на дороге… Да. Ярослав. Теперь уходи. Совсем. А то нехорошее люди могут сказать, что она при муже с другим мужиком под одной крыше живет…

— Что? — в полном шоке переспросил Ярослав. — А как же слова, что ты мне говорила?

— Я ничего не говорила, — и видя, как внимательно прислушивается к разговору Бажен она тут же бросилась к нему на шею и прошептал. — Не верь ему. Ничего…

— Как же, ничего, — послышался голос из-за забора, откуда с любопытством наблюдали несколько молодух. — А сама только рада была с ним в перинах повозиться — слышали мы крики. Стоило только мужу за порог, как она сразу же себе еб…ря подобрала. Таких жен надо на перекрестке первому встречному продавать!..

— Я невиновата!.. — заметалась Замятня и тут же нашла отличное оправдание. — Он колдун! Он приворожил меня!

— Да как ты посмел, подлец! — сразу же завелся Бажен.

— Она все врет! — начал объяснять Ярослав, но его криком перебила Замятня.

— Он сам врет! Спроси у любого — колдовал! А знать и меня приворожил…

— Ты думаешь я поверю какому-то перехожему, чем жене своей? — разъяренно вторил ей муж. — А ну пошел со двора! Вон! Пшел вон, злыдень, пока не побил тебя смертным боем!

— Да! Пошел вон! — поддакивала Замятня.

Набежавшая не крики деревня тихим недовольным бурчанием встретила это развитие событий. Нехорошо было выгонять, как татя, того, с кем прожила целый год. Да еще так. Тем более, что колдун был умеренно полезен всей деревне.

— Да будет так. Дай только собраться мне… — принимая законные притязания Замятни и Бажена, вздохнул Ярослав и пошел в дом.

В доме, не обращая внимания на пристально следившего за каждым его движением дружинника, он вытащил из сундука свою старую, взятую еще из дома Ретуса, котомку и окинул взглядом горницу. Взять он решил только то, что честно заработал. Вот косарь, которым отдарился за вылеченную корову деревенский кузнец, пара широких лоскутов полотна, еще по мелочи всякого. Спустился в погреб и взял оттуда начатый свиной копченый окорок, это блюдо он очень полюбил за время пребывания в деревни. Поздний обед Замятня накрыть сегодня хотела на улице, по хорошей погоде, поэтому остальная еда была во дворе.

Ярослав вышел на двор и опять встретился с насмешливым взглядом Замятни.

— А ну, покажи что взял? — и указала рукой на его котомку. Конечно, она и раньше была стервой и склочницей, за что ее в деревне не любили, но Ярослав на себе это ощутил в полной мере первый раз.

— Интересно, а ты хоть немного меня любила? — задумчиво спросил он. В ответ женщина только очень неприятно расхохоталась.

— Любила? Ты что, умом скорбный? Кому ты нужен? Неумеха! Богами проклятый колдун!

— Так зачем же…

— Да ты сущий младенец! Мне спина в доме мужня нужна, да и чтобы в деревне не попрекали бобылихой! Да складку свою твоим веретеном потешить. Да в этом ты не слишком удал! До Бажена тебе далеко! Ха, ха, ха!

В который раз тот человек, которому он открыл душу, со всей силы плюнул и пнул в ее. Дикая злоба охватила Ярослава. Тот небольшой тоненький, как лесной, ручеек темной силы, который он выпускал и использовал только с добрыми намерениями мгновенно превратился в бурный горный поток и захлестнул его с головой. Не сознавая, что делает, Ярослав вытянул руку с растопыренными пальцами и направил ее на Замятню, а губы сами зашептали какие-то неизвестные и странно звучащие слова. Вышедший как раз в это мгновение на крыльцо Бажен увидел и сделал единственное, что успевал — он бросил свое натренированное тело между Ярославом и Замятней. Едва видимое, как марево над нагретой солнцем дорогой, проклятие в следующий миг ударило в воина, и его кожа мгновенно покрылась омерзительными струпьями и гнойными волдырями. С хриплым стоном скрюченными болью руками он схватился за горло, стараясь пропихнуть в легкие дополнительную порцию воздуха. Пошатываясь он сделал пару шагов и свалился на землю, едва живой.

Из-за забора вся деревня, как и стоявшая во дворе Замятня, в полном оцепенении молча смотрела на это. Потом один ребенок заплакал, и как будто это стало командой, тишина оказалась разбита вдребезги. Заорали мужики, завизжали бабы. Кто-то тут же побежал за оружием и огнем, кто-то швырнул в Ярослава первый ком земли.

Ярослав смотрел на совершенное им и не верил своим глазам. «Не может быть…» — думал он, но данный момент оказывался не самым удачным для таких размышлений. Комья грязи, бросаемые детьми, вскоре сменили камни, а из домов уже начали выскакивать мужики, перепоясанные поясами с оружием и надевающие на бегу намоленные амулеты. Дело принимало серьезный оборот. Те самые люди, которым он помогал, сейчас, убедившись в его злокозненности, спокойно и с чувством собственной правоты прибью его. И действительно будут правы.

Удачно брошенный камень скользнул по голове Ярослава и содрал кожу с виска. Боль отрезвила Ярослава и он, схватив свою полусобранную котомку, бросился к воротам. Видя приближающегося колдуна дети и женщины с визгом бросились врассыпную и не дожидаясь мужчин колдун выбежал за ворота и побежал к лесу. Сбив с ног первого селянина, который жил через пару домов по направлению к лесу и поэтому прибежал первым, Ярослав вырвал у него из рук горящий факел и зашвырнул его через забор в открытые двери сарая ближайшего дома. Попав в благодатную сухим сеном обстановку огонь стал стремительно расти. Это сбило погоню со следа — пока вся деревня дружно, стараясь не допустить большого пожара, тушила загоревшийся дом, Ярослав не жалея своих ног бежал к лесу. За этот год он хорошо окрестный лес и особенно болото, около которого росло много полезных трав.

В надвигающихся сумерках он рискуя жизнью, почти по памяти, бросился в болото, стараясь перебраться через него до того, как появятся преследователи. А после того, что он совершил — а в деревне не было более страшного преступления, чем поджог, утонуть в болоте было бы даже предпочтительнее, чем попасться в руки своим бывшим соседям.

К середине ночи Ярослав преодолел болото и не останавливаясь пошел вперед вглубь леса. Погоня на следующий день вернулась в деревню ни с чем.

Глава 58

Ярославу пришлось гораздо хуже всех из их четверки. Судьба сама так или иначе решила судьбу остальных, а вот Ярославу была предоставлена полная свобода. Эта свобода, к которой так стремятся все люди, особенно к западу от границ России. Эта свобода, когда ты никому ничего не должен, но и тебе никто не обязан, когда ты сам можешь решать куда идти, но это же и означает, что тебе некуда возвращаться, когда ты сам выбираешь себе меню, но часто выбор стоит между «есть нечего» и «совсем нечего»…

Все лето Ярослав скитался по лесам, стараясь идти на юго-запад — подальше от приютившей его деревне. За последний год он многому научился, многое узнал об окружающем мире и отношениях в нем, но все равно в чем-то оставался все тем же наивным парнишкой, одна история с Замятней чего стоит. «Б…! Всю жизнь на одни и те же грабли наступать приходится…».

Дорога оказалась все также тяжелой. Несмотря на все приобретенные навыки, через месяц Ярослав опять выглядел как последний бомж. Города обходил стороной, не заходя в них, деревни, дома в которых стояли обычно по обе стороны дороги старался проскользнуть незаметно, скрывая лицо под капюшоном. Иногда ему подавали из жалости, «На Роси от голода не умирают», иногда ему удавалось подработать — дров там поколоть в трактире, или прополоть или прокопать что-то, в этом случае ему удавалось на день-два остановиться, помыться и поесть нормальной пищи. Но работа кончалась, и опять начиналась дорога.

А еще он боялся, боялся, что догонят, боялся что сожгут, как колдуна… А еще ему было очень стыдно. Стыдно за то, что он совершил, стыдно за то, что из-за трусости он обрек на суровую зимовку своих соседей, обрек их на нищету. Стыдно, стыдно, стыдно. Тот, то придумал поговорку «Стыд не дым, глаз не выест», явно знал, что это такое, стыд. Ему не понять было, что еще как выест, как тяжело это — есть изнутри самого себя…

Несмотря на стыд и страх, свои исследования он не прекратил, но занимался ими теперь только вдали от людей. Подходя к деревне или к городу он перекрывал незримый ручеек силы, становясь совершенно обычным человеком.

Прошел июль, август, липец и сержень, как их тут называли, на носу был сентябрь-вересень, а там уже и недалеко и заморозки, снег… Следовало решить вопрос с зимовкой, но где и как?

Первые сентябрьские заморозки Ярослав встретил в лесу. Лес этот принадлежал, чего бродяга конечно не знал, уже Великому Княжеству не Новогородскому, а Суздальскому. Странствуя третий месяц Ярослав пересек номинальную границу между княжествами, а пару недель назад обошел стороной огромный город, который и был Суздалем. Стараясь отходить от проторенных дорог он шел по маленьким тропинкам, на которых почт не встречалось людей.

— Б…! Ну какого…! — громко сказал Ярослав, встал и выбрался из кустов. Косуля подняла голову, сорвалась с места и быстро скрылась среди деревьев. Очередной раз потерпев неудачу в попытке с помощью своей темной силы приманить себе обед Ярослав со всей силы пнул дерево ногой, обутой в крепкие сапоги. Намучавшись шастая по лесу в прошлый раз Ярослав, как только у него появились доходы, сразу же заказал в деревне у одного мастера себе обувку. За сущую мелочь тот сшил отличные кожаные сапоги, мягкие, точно по ноге. Даже сейчас, когда остальная одежка приходила в негодность, сапоги были в отличном состоянии и прекрасно защищали ноги.

Внезапно Ярослав затих и напрягся. Легкий ветерок донес до него слабый запах дыма. Очень вкусного дыма — где-то недалеко коптили мясо. Уже почти месяц сидевший на грибной, ягодной и изредка рыбной диете он потерял голову. Ведомый своим носом парень прокрался через подлесок и оказался на опушке леса. Спрятавшись в кустах он уставился на небольшую деревушку. В отличие от всех других виденных, эта была окружена прочным тыном, что говорило о приближении к действительно опасным местам — у крестьян всегда полно других забот, кроме как возводить ненужные укрепления. Ворота, однако, были раскрыты и сквозь них совсем близко к опушке леса подобрались дурные куры. Людей было не видно, деревня казалась вымершей, даже кукушка прокуковала совсем рядом, показывая что людей нет.

Рот Ярослава и так переполненный слюной от изумительных запахов копченого мяса при виде этих кур сжался в судороге. Воображение нарисовало ему дивную картину, как одна-две курочки крутятся на вертеле над угольками, как сдобренные диким чесноком, луковицы которого по случаю набрал себе в котомку Яр, кладутся на большой лист лопуха, как течет по рукам ароматный сок, и как приятно это мясо на вкус.

Осторожно, буквально на четвереньках, чтобы не спугнуть, Ярослав стал подкрадываться к домашней птице. Глупые никак не реагировали на чужого человека, а когда Ярослав стал сыпать вниз собранную в горсть землю вниз, те даже сами рванули к нему, надеясь на кормежку.

— Будет, будет кормежка, — шептал Ярослав. — Только не вам, а вами…

Быстрое движение руками, и вот первая курица забилась в руках. Рывок — и добыча лежит со свернутой шеей. Куры брызнули в сторону, но Ярослав знал, что стоит немного подождать и они опять подойдут к нему. Но не успел он предаться очередным приятным мыслям о сытном ужине, как сильнейший удар в спину швырнул его лицом на землю.

— Тать! Грабитель! Глядите! — орал старый седой дед, держа в своих не по стариковски сильных руках жердину чуть ли не больше своего роста. — Смотрите люди!

Опрокинутый Ярослав зашевелился, но за это получил пару пинков и толчок жердиной под ребра. Видя, что дед не успокоится, пока не поймет, что пойманный не опасен, парень привстал на коленях и вытянул над головой руки, стараясь одновременно абстрагироваться от ноющей боли в свежих синяках и одновременно сдержать в узде забившуюся глубоко внутри темную силу.

— Курятинки захотел, лапы тянешь? — дед его позы не понял, и со всей силы перетянул своей дубиной по так удобно выставленным рукам. Взвыв от боли Ярослав опустил руки и тут же получил сильный удар по голове.

Реальность подернулась ватой. Набежали какие-то люди, схватили Ярослава и утащили в деревню. Пытаясь сопротивляться парень смог выдернуть одну ногу и пнуть одного из своих противников, судя по глухому стону — больно. Расплата последовала сразу же: еще один удар, и реальность окончательно померкла.

В сознание его привело вылитое на голову ведро воды. Был уже темно, и вокруг горели факелы. Лежал во дворе богатого дома, вокруг столпились все мужчины деревни, а из-за штакетника забора торчали любопытные женские и детские головы. Барахтаясь в луже парень невольно стал прислушиваться к рассказу старика, который предназначался здоровому мужику, видимо деревенскому старосте.

— … Вот, как знаешь, меня сегодня поставили слушать Птенца. — Птенцом судя по всему был стоявший рядом молодой вихрастый парнишка лет семи с таким острым и длинным носом, что действительно походил на птичьего детеныша. — Как Птенец знак подал, так я сразу же выглянул. Гляжу, значиться, а этот курей наших сманивает. Ну я пока скрадывался, так он мою любимицу, мою Пеструшку поймал, и шею ей свернул. Ну тута я уже осерчал, дрын схватил, и как огрею его по спине. «Курятинки захотел», кричу. Он этого, упал, да зашевелился, а потом лапы то свои загребущие, как вытянет. Ну так я ему по рукам, по рукам! Курятинки захотел…

— Ну а за что вы его так…

— Дык пока его вязали, он, вона, засветил как в пузо Первенцу. Мы его и помяли чуток за это… Курятники захотел…

— Ясно, — подумав произнес староста и внимательно рассмотрел отощавшего Ярослава. — По Правде, вина его доказана, видаки присутствуют. По той же правде следует вздернуть татя на ближайшей ветке, чтобы видом своим он отваживал других лихих людишек.

Ярослав в полнейшем охренении поперхнулся криком. «Ничего себе у них законы! За курицу — на веревку.» Но к счастью для Ярослава, староста свою речь продолжил.

— Но Боги наши милостивы к нам, детям Их, и нам следует стараться быть такими же. Не принес особого урона тать, нету на нем крови. Да и видно, что с голоду он это, а не ради барыша али наживы. Так что я, тиун княжеский, решаю отпустить этого человека, — в толпе послышался ропот, который правда стих после того, как тиун закончил, — но до конца вересеня он пусть у нас свое отработает. Развяжите его.

Тиун оказался хитрецом. До конца сентября оставалось еще две недели, а получить в это время холопа, которого, в этом уж Ярослав ни не секунду не сомневался, будут гонять в хвост и в гриву, было очень приятно. С шутками и насмешками пара мужиков начала развязывать опутанного веревкой парня, как веселый гомон был разорван диким криком.

— Ааа!..

Деревня на границе с вольными баронствами не зря была окружена частоколом. Западные соседи отличались весьма нахальным нравом и старались брать на меч у своих соседей все, что плохо лежит. С учетом полнейшей нищеты крестьян в баронствах, а также из-за проповедников Единого, которые «наказания» «еретиков» только поощряли в своих проповедях, сколотить ватагу из крестьян вдобавок ко своей дружине баронам было легко. Эти небольшие отряды: один два закованных в металл рыцарей, пара десятков кнехтов — воинов одетых поплоше и вооруженных похуже, а также криво сидящие на лошадях ополченцы, как шакалы, бегали вдоль границы и нападали на росские поселки.

На границе все были ученые, и эти наскоки, оканчивались парой убитых и раненых с обеих сторон. Осады были редки, потому что мало к чему приводили. Тянуть готовое осадное орудие ради мелкой деревеньки тяжело, строить на месте — нету времени. Местные князь отличались боевитым нравом (а иные здесь на фронтире просто не выживали), любили схватку и данников своих защищали. Вооружение у княжеской дружины было лучше, доспехи прочнее, а местность — знаема как свои пять пальцев, поэтому надеяться охотникам до чужого добра можно было только на быстрый, неожиданный наскок и обратный бег. Коли поселку удавалось запереться в своих стенах, то ничего у налетчиков не получалось, а коли нет… Налетчики забирали все, что можно: дорогущее железо, утварь, угоняли в рабство людей и скот, отбирали хлеб и другие припасы. Деревни перед уходом поджигались. Людей нагружали их собственным же скарбом и уводили на запад. Все это не повезло увидеть Ярославу.

Ради справедливости следует отметить, что особо удачливые любители наживы вскоре, через год или два, а иногда и за пару лет до того, встречали гостей с востока уже у себя дома. «С ответным визитом», как правило зимой, когда мужчинам работы было мало, а непроходимые болота и реки превращались в созданные самой природой крепкие дороги, с местным князем и его дружиной во главе приходили сами ограбленные и их соседи. Вскоре к границе тянулись торговцы полоном, на торжищах в кошелях селян начинали позвякивать монеты, в домах появлялась утварь, сделанная по ту сторону границы, у молодых парней появлялись жены и холопки, плохо говорившие по росски, а посольский приказ великого князя оказывался загружен работой еще на несколько лет вперед. Так и жили на границе…

— Ааа… — крик внезапно оборвался, но быстро сменился тяжелым топотом и на площадку перед домом старосты выскочил закованный в тусклый металл рыцарь в сопровождении десятка одетых в кольчуги воинов.

Невиданные дожди весной и засуха осенью уничтожили большинство посевов в соседнем баронстве, урожай был мизерный, убрали его быстро и в поход поэтому пошли гораздо раньше, несмотря на угрозу застрять на дорогах, превращающихся в непролазные болота грязи после первого же дождя. Тем более, что взять добычу было единственным шансом прожить зиму нормально. И барону повезло. Удар стал неожиданным для россов и принес успех. Тихо подойдя в ночной темени к воротам несколько умелых кнехтов, помогая друг другу, перебрались через частокол, сняли охрану и открыли ворота конникам. С этого момента участь защитников была решена.

Площадь моментально превратилась в бедлам. Завизжали женщины, прыснули во все стороны дети, рванули к своим домам, в которых лежало оружие, мужчины, но все уже было поздно. Только несколько успели перебраться через забор и добраться до оружия, с которым в руках немногочисленные защитники и погибли. Остальных безоружных отжимали конями и мечами к центру и взяли в плен.

Про Ярослава все забыли: и, понятно дело, защитники, и нападавшие. Ну лежит себе еще один раб, да еще связанный уже к тому же, ну и пусть. Никто даже не проверил, как он связан, а ведь между тем его перед самым началом нападения почти развязали — руки во всяком случае ему освободили — только веревки не сняли. Стараясь, чтобы нападавшие оставались в этом неведении, Ярослав посильнее закутал руки в веревки и скорчился в позе зародыша, стараясь не смотреть на то, что происходит вокруг, ведь вокруг началось самое страшное, то, что скупые строчки исторических хроник называют «естественным правом победителей».

Тот страшный вечер отложился в памяти Ярослава не полностью, а только несколькими ужасными моментами.

Вот староста, деревенский кузнец, вместе с сыновьями отбивается прижавшись спиной к дому подобранными тут же во дворе поленьями от наседающих кнехтов и ополченцев. Те не желают убивать таких ценных рабов, но без тяжелых ран справиться с россами не могут. Один из них неудачно провалился в ударе вперед и получил поленом по голове. В окружающем шуме отчетливо и ясно послышался треск ломавшихся позвонков. Староста довольно оскалился и что-то сказал своим противникам. В ответ на это рыцарский десятник прокричал приказ и кнехты прыснули назад, доставая навьюченные на лошадей луки. Видя эти приготовления кузнец с сыновьями, не желая быть просто расстрелянными, как на охоте, рванули вперед, бросая такую удобную позицию. Толпа врагов, как стая шакалов набросилась со всех сторон на россов, и отхлынула, оставив на земле несколько избитых и связанных по рукам и ногам тел…

Вот Птенец бросился на помощь красивой женщине, которую повалил на землю и сдирал одежду один из молодых кнехтов. Тот небрежно отмахнулся от пацана мечом, но Птенец юрко увернулся и вонзил свой нож насильнику в бедро. Тот в ярости еще раз махнул мечем, но птенец торжествующе улыбаясь опять отскочил. Голова Птенца так и продолжала ухмыляться, катясь по земле, а рыцарь равнодушно взмахнул мечом, стряхивая кровь и поехал дальше…

Вот совсем еще молоденькая девушка, тонкая и красивая как стебелек василька, визжит в руках двух насильников, которые хохоча сдирают с нее одежду и волокут в ближайший дом откуда вскоре доносится довольный гогот, визг и тихий плач…

Еще много таких эпизодов отложилось в памяти Ярослава, но если бы его попросили позже составить хронологию событий, то он не смог собрать эти картинки в единое полотно. Тем более, что его позабытая в результате последних событий способность чувствовать чужие чувства (а может и не позабытая, просто он в последнее время не встречался с болью) проявила себя в полной мере. Вся боль, что испытывали в душе жители деревни, чувствовалась Ярославом как своя. И боль отцов, что не защитили своих детей, и боль детей от потери родителей, и боль женщин претерпевших позор, весь этот дьявольский коктейль вливался в Ярослава.

Весь этот океан боли усугублялся еще и муками совести. Ведь в произошедшем была и его, Ярослава, немалая личная вина. Ведь не попробуй стащить он курицу, не отвлеки на себя внимание всей деревни, включая наблюдателей, этого бы всего не случилось. И эти люди, от которых он видел плохого только пару заслуженных тумаков благодаря ему претерпевали теперь чудовищные муки. От всего этого Ярослав съежился на земле и грыз зубами все что попадалось, чтобы стиснув челюсти не сломать зубы… Вскоре все эти чувства зашкалили за какой-то предел и преобразились в дикую ненависть к существам, что принесли ему столько боли. А после ненависть поглотила боль, став чистой и яркой, как тысячелетний лед на вершинах гор, и такой же холодной и безжалостной. «Терпеть! Дождаться момента! Сочтемся!» — звучал в голове холодный глас разума.

Неизвестно сколько продолжалось насилие, по ощущениям Ярослава — целую вечность, но так или иначе кончилось. Тихо подвывали где-то женщины, стонали и скрипели зубами мужчины, но ужасы поражения на эту ночь вроде бы закончились. Захватчики согнали, обыскали и связали всех мужчин, кинув их рядом с Ярославом во дворе дома старосты, большинство женщин заперли в отдельном доме, а детей, как самых дорогих рабов, забрал на окраину деревни в свой дом сам рыцарь. Еще захватчики притащили во двор крепко привязанного к бревну, жутко избитого, человека, поставили стоймя, обложили поленьями и с насмешками: «Не мерзни, на завтра согреешься, еретик!» разошлись отдыхать после ратных подвигов. Подробный грабеж решено было оставить на утро.

Охранять пленников ставили одного из одетых в кольчугу и вооруженного мечом кнехта, которому однако вскоре принесли огромный кусок свежезажаренного мяса и целый ушат свежего пива. Не тратя время на насмешки или издевательства над двуногим скотом, опытный кнехт сел, прислонившись спиной к стене, и приступил к трапезе, запивая ее пивом. Часика через полтора мясо закончилось, пиво тоже, охранник осоловел и задремал, иногда однако встряхиваясь, и оглядывая мутным взглядом лежащих на земле людей.

«Не время… Не время… Не время…» — холодно твердил разум. «Не время… Сейчас! Время!» — подумал Ярослав и вытащил из сапога свой нож. Этот нож сохранился у него только благодаря счастливой случайности. При «аресте» дед его не успел обыскать, когда его тащили — тоже, а после того как он ударил ногой одного из своих поимщиков, ноги ему связывали в первую очередь и даже лучше рук. Это спасло убранный в сапог нож. Конечно, притянутые веревкой ножны сильно врезались ногу и теперь там остался глубокий болезненный отпечаток, но зато у него в руках было оружие. Тихонько приподнявшись он скинул остатки веревок с ног и внимательно огляделся. Почуяв движение очнулся староста и теперь тихо и внимательно смотрел на парня.

Ярослав приложил указательный палец к губам и тихонько подполз к местному тиуну. Подполз, прилег рядом и стал осторожно пилить веревки. Староста был мужик здоровый, сопротивлялся неистово и поэтому избит был сильно и опутан веревками как куколка гусеницы. Минут через десять староста освободился но продолжал все также тихо лежать, незаметно разминать затекшие мышцы. Молясь про себя всем богам, чтобы не очнулся охранник и чтобы ни одного из рыцарских солдат не понесло сейчас на улицу, Ярослав пополз к следующему мужику, когда громко хлопнула дверь в одном из домов и тишину ночи разорвала грубая брань на немецком. Голос все приближался, хлопнули ворота и во двор шатаясь вошел один из кнехтов.

«…, Ну какого… этому… спокойно не…!» — выругался про себя Ярослав. «….. местные боги не могли послать немного удачи?». Но как оказалось дальше, зря грешил Ярослав на местных Богов, так как удача оказалась даже большей, чем просил парень. Вошедший во двор оказался не рыцарем, не одним из опытных кнехтов, чующих опасность спинным мозгом, а ополченцем из крестьян, более того — совсем молодым. Выпив больше чем за всю свою прошлую жизнь, новичок, а это был его первый разбойный поход, почувствовал себя великим воином и решил покуражиться над этими тупыми россами. Этот щегол, ели-ели стоя на ногах заплетающимся языком на ломанном росском стал поносить пленников, пошатываясь ходил между связанными и пинал их ногой. От его брани проснулся охранник и одобрительно наблюдал за этой картиной.

Наконец пьяные глаза немца углядели даже лежа возвышающегося над остальными старосту. В его глазах мелькнул восторг, он быстро подошел к лежащему, поставил тому на голову ногу, вытащил из-за пояса свой топорик (такому щеглу никто дорогой меч не доверил), занял героическую позу и разразился хвалебной речью. От избытка чувств мешая росские слова с немецкими он прославлял храбрость и силу носителей своего родного языка, а удел россов был, по его словам, служить рабами. Многое из его потока слов было непонятным, но во всяком случае слово «швайн» было очень похоже на слово свинья по-немецки и повторялось часто.

Неуловимое движение и две толстые руки, привыкшие к кузнечному молоту, как капканы сомкнувшиеся на плече и лице сопляка. Рывок, и вот безвольной кучей труп со сломанной шеей валится на землю, а топорик меняет своего владельца. Охранник среагировал быстро и правильно. Первым делом он закричал, поднимая тревогу, а вторым выхватил из ножен меч, желая встретить бегущего к нему кузнеца во всеоружии. Но не успел. Ярослав привстал на колено и метнул свой нож. Конечно, и дистанция была метров десять, а то и побольше, и метать ножи он не умел, бросок был больше рассчитан на то, чтобы отвлечь. И он отвлек. Совсем. Тяжелое лезвие вонзилось в горло, перебило позвонки и пришпилило кнехта к бревнам стены. Ярослав на столько удивился своему броску, что это удивление пробилось даже сквозь пелену ярости.

— Быстрее! Освободи меня! — закричал привязанный к столбу.

Не рассуждая староста поменял направление движения и бросился к нему, по дороге перерезав веревки на руках одного из своих сыновей. Не теряя времени дитяте, почти такое же здоровое, как и отец, встало на ноги, пропрыгало со связанными ногами до трупа кнехта, вытащило у того из ножен на поясе нож и окончательно освободилось. После этого он рванул к лежащим на земле и стал быстро освобождать остальных.

— Оружайтесь быстрее, — сказал освобожденный от столба и поднял с земли меч убитого кнехта. Немного, но очень профессионально, покачал и покрутил меч в руках, одновременно привыкая к балансу и разминая затекшие мышцы, поморщился и пошел к воротам.

Очень вовремя. Как раз в этот момент в ворота зашел посланный рыцарем кнехт, чтобы перешагнув за порог ворот одновременно перешагнуть порог между жизнью и смертью. Быстрое, незаметное движение меча в руках отвязанного от столба воина, и хватающийся за рассеченное горло кнехт тихо упал на руки подскочившего сына кузнеца. Пленники разжились еще одним мечом и ножом.

— Коли рыцарь не дурень, то после того, как второго не дождется, всполошится… По сему второго гонца режем и идем в деревню. Разумеете?

— Да. Да, волхв, — закивали головами стоящие вокруг мужики. Выполнив приказ они вооружились чем попало и теперь, наслушавшись криков своих жен и дочерей, а также навидавшись крови желали поквитаться со своими обидчиками. — Враги сейчас слабы перепили и переели. Но их больше и они лучше вооружены. Поэтому идем тихо…

Так все и получилось: второй раунд схватки остался за хозяевами. После того, как второй гонец отправился вслед за первым, толпа под командой волхва планомерно стала очищать деревню от находников. Ярослав, с трудом вытащив свой засевший в кнехте нож последовал за всеми. Поначалу врагов было больше, но все они по двое-трое были рассыпаны по деревне и спокойно спали в это время, либо заканчивали веселье, после которого и голову поднять было тяжело, не то, что драться. Крестьяне во главе с хозяином тихонько заходили в дом, находили спящих или пьющих врагов, короткая возня и врагов становилось меньше.

К сожалению такая удача не могла продолжаться бесконечно. Приблизительно половина врагов была уничтожена, когда рыцарь, почуявший неладное, в сопровождении пары кнехтов решил выйти из дому. Машинально выглянув через забор он как раз стал свидетелем, как отирая от крови топоры несколько местных выходят из дома напротив…

Громкий звук рога собрал около дома рыцаря всех оставшихся воинов. Большая часть, прорываясь, погибла и у рыцаря осталось всего около пятерки кнехтов и десятки ополченцев. Но даже такие потери не делали результат схватки предсказуемым.

Во-первых — неравенство в опыте и мастерстве. Основную боевую силу нападавших составлял сам рыцарь — закованный в непробиваемый железный панцирь воин, с детства упражнявшийся в обращении с мечом и копьем, убивший много, готовый убивать еще и как любой воин готовый умереть в любой момент. Правда в наземном сражении он терял большую часть своих преимуществ, да и часть брони своей снял, что впрочем только сделало его опаснее. Опытные кнехты, уцелело которых девять человек тоже были крепкими воинами, да к тому же легкие кожаные или кольчужные доспехи давали им заметное преимущество. А еще были ополченцы, которых осталось полтора десятка. А у россов было всего лишь тридцать кое-как вооруженных крестьян, один волхв и один Ярослав.

Во-вторых за спиной у засевших в домах недобитков оставался полон. В одном доме были собраны самые молодые и красивые женщины — их охраняли оставшиеся ополченцы под командованием кнехта, а в доме, что занимал рыцарь, были дети и все живые воины. Это делало попытки штурма очень опасными, единобожники могли просто из злобы убить их всех, зная, что сами тоже умрут. Единственное, что было на руку местным жителям, что враги укрылись больших, хорошо защищенных, но все же в двух разных домах, которые располагались так, что придти на помощь одни другим не могли. Для этого нужно было покинуть стены.

В общем и целом ситуация сложилась патовая.

— Я, Владислав, новик Перуна, вызываю тебя, рыцарь де Бох на смертный бой. Обманом ты пленил меня, устрашившись честной схватки и как последний раб послал своих рабов связать меня сетью. Как последний кат ты пытал сам меня. Так и дальше будешь прятаться ты за юбками и сопливыми носами или выйдешь на бой смертный, подтвердив что муж ты, а не тот, кто подставляет свои отверстия другим, таким же богопротивным мужам?

— Зря не убить тебя, раб! — проревел взбешенным медведем в окно рыцарь. «Похоже мужеложцы тут сильно не в моде» — краем сознания подумал Ярослав.

— Так у тебя есть возможность! Выйди и сразись! Кол победишь ты, то жители деревни отпустят тебя восвояси, — тихий недовольный ропот прошелестел по толпе, и Владислав повысил голос. — Клянусь!

— Корошо! Я убить тебя сам!

— Клянись и ты, что коли Боги будут на моей стороне, то отпустишь ты полон!

— Я обещать! Ты все равно умереть!

— Раздайтесь! Дайте Круг.

Рыцарь вышел из дома без тяжелых доспехов, которые только стесняли бы его в одиночной схватке, однако щит в левой руке держал и шлем на голове был, Владислав же был совсем без доспехов, зато в левой руке он сжимал длинный кинжал. Звон металла о металл сообщил всем о начале поединка.

Ярослав в отличие от всех остальных не наблюдал за ходом поединка. Ему было безразлично. Владислава он не знал, а рыцаря и его солдат он для себя уже давно приговорил к смерти и приговор решил привести в исполнение при любом исходе поединка. Он то никаких клятв не давал… Сейчас его больше волновало, как выкурить, если запрутся, или убить, если выйдут оставшихся врагов. И холодный разум скованный ледяными оковами ненависти уже, кажется, нашел решение.

— Ура! — этот крик показал, что победил волхв. Ярослав отвлекся от своих мыслей и посмотрел на поле боя. Рыцарь лежал на земле, слабо шевеля ногами, а Владислав покачиваясь стоял над ним, опершись на меч. По его боку стекала и капала на землю, казавшаяся в свете факелов черной, кровь. Внезапно из окон полетели стрелы, несколько деревенских упало. Пока местные в замешательстве отхлынули, пара кнехтов выскочили из дома, подхватила своего рыцаря на руки и нырнули обратно в дом.

Владислав сделал пару шагов по направлению к дому и упал. Точно так же как к рыцарю к нему подскочил староста с сыном и отнесли в ближайший дом. В отсутствие волхва на площади воцарилось замешательство. Одни хотели брать эти дома штурмом, другие, наоборот — запереть там баронцев и послать за княжеской дружиной. Третьи вообще не знали что делать и только боялись за своих родных. Кстати, хотя враги были чистокровными немцами, немцами их никто тут не называл — ведь по-росски они худо-бедно говорили, следовательно не немые, не немцы…

— Эй! Выходите! Ваш рыцарь проиграл!

— Вот рыцарь выходить! А мы слово нет брать!

— Выходите, иначе мы всех вас спалим прямо в избе!

— Вы убить своих детей! Уходить, росс раб. Мы выходить! Мы брать все, брать молодой раб, брать вейб раб, брать ейсен. Мы уходить, вы жить. Мы умирать, вейб и дет умирать…

Таким образом ранение рыцаря ничего не изменило. Ситуация осталась такой же напряженной, даже хуже, потому что теперь кнехты отстреливались из окон, и командира над ними не было. Все также запертые в домах женщины и дети оказывались заложниками. Единственное что, что тут такая практика не прокатывала, и россы скорее пожертвовали бы своими детьми, чем отпустили их рабами. Уже по толпе стали пробегать слова о том, что лучше к Деду в Ирий, чем в полон, обстановка накалялась и Ярослав понял, что сейчас самое время.

В предыдущих стычках он участия не принимал. По началу — просто не успевал, а потом его оттерли назад. Ведь кто он был? Тать. Никому не известный. «Помог — благодарствуем, но дальше дело их самих, а пришлый пусть в сторонке постоит». Сейчас же было не до него.

— Эй, вы. Немчура. Жить хотите? Коли хотите, то послушайте меня!

— Что ты говорить? — после некоторой паузы послышался голос из окна.

— Я хочу, чтобы вы отпустили всех пленников и пленниц…

— Найн! — перебили его из окна, но Ярослав, не обращая внимания на эти вопли, продолжил.

— А за них я вам заплачу. Коли отпустите — покажу вам клад незнанный.

— А ели ты врать?

— Зачем? Ведь я же у вас буду, и вы со мной что угодно сможете сделать…

— Корошо. Идти к нам ты.

Люди за спиной у Ярослава заворчали. «Парень тать не знамо откуда. А вдруг — сам и навел, а теперь хочет к своим сбежать?» Разъяренная толпа уже протянула руки, готовые вцепиться и растерзать, в сторону Ярослава, и тому бы не поздоровилось, но всех остановил слабый голос:

— Пусть идет.

Толпа обернулась. На крыльце дома покачиваясь стоял Владислав, одной рукой он зажимал кровоточащий бок, а другой опирался на косяк двери.

— Пусть идет, — повторил волхв и упал бы, если бы не подскочивший с одним сыном староста.

— Зачем же ты так, волхв. Совсем себя не жалеешь. Погоди чуток — и без тебя с ворогами справимся…

— Пусть идет. И приготовьтесь…

Быстрый взгляд старосты и вот его сын аккуратно отпустил волхва на руки отцу и побежал в сторону готовы к штурму людей. Пара рук, державших Ярослава, разжалась и парень не оглядываясь пошел в занятый кнехтами дом.

Глава 59

Дверь в дом открылась ровно на столько, чтобы Ярослав мог протиснуться боком. Пара врагов в кольчугах схватила его и втянула внутрь. Сени, еще одна дверь и вот парень пригнув голову оказывается в горнице, которая сейчас превращена в лазарет. На очищенном от всяких посторонних вещей столе стонет рыцарь, прямо на полу или на сдвинутых вместе широких лавках лежит еще тройка раненных кнехтов. Четвертый, безоружный и бездоспешный, аккуратно перевязывает им раны.

— Ну! Господин слышать тебя.

— Не, так дело не пойдет. А вдруг вы уже всех полонян перебили, а я вам тайну вскрою. Что тогда? Вот покажите мне их живых — вот тогда я слово заветное вам и скажу.

— За-вет-ной слово?

— Да. А вы как думали — клад то не простой, а заколдованный. Коли без слова заветного придти, то он не скажется. — Ярослав молол всю эту чепуху только ради одного. Ему нужно было, чтобы все воины собрались около него. Через дерево, древесина оказалась неожиданно хорошим изолятором силы, у него ничего не получалось.

— Гут. Пошли.

Сени в этом доме были небольшие. На земляном полу, забившись в угол, сидело около трех десятков испуганных детей. Пара самых взрослых, на вид лет по восемь-десять, сидели тихо и щеголяли синяками в половину лица — видимо сопротивлялись, остальная малышня несмотря на грозные оклики охранников тихо плакала. Глядя на это последние сомнения, которые несмотря на все произошедшее все же оставались глубоко у него в душе, полностью испарились.

— Ну. Говрить! — поторопили его собравшиеся вокруг кнехты, но Ярослав уже начал.

В мире есть масса неведомого. То, что сейчас считается колдовством — это всего лишь отсутствие определенных знаний. Ведь расскажи тому же незнакомому с современными технологиями человеку, что нужно для того, чтобы зажглась привычная всем простейшая лампочка (а именно: возьми бурундучную руду и долго плавь ее в закрытой реторе; из получившегося металла сделай пластину; возьми медную пластину; закрепи эти две пластины недалеко друг от друга в стеклянной банке; банку залей обязательно соленой водой; сделай таких много и соедини вместе;[131] подсоедини к… и т. д.), то он сочтет этот рецепт ничем не отличным от колдовского, и будет в какой-то мере правым — люди всегда так относились к еще непознанному. Так и Ярослав, волей случая ставший обладателем не только силы, но и пласта очень своеобразных знаний — «не почему, но как», с полной уверенностью мог теперь сказать, что то что он делает, это уже не колдовство. Но названия совершенно ничего не меняют…

Тонкие невидимые нити силы протянулись от парня к каждому из стоявших вокруг кнехтов. Если раньше, в деревне, Ярослав еще не знал, как именно надо действовать, то сейчас, благодаря долгим и утомительным тренировкам в лесу он легко смог сделать это. По всплывающим у него в голове знаниям таким способом можно было как связаться с чувствами, так и передать свои другому человеку. Ранее единственным вопросом было, что именно передать по этим линиям, но теперь Ярославу было что передать — вся испытанная окружающими и впитанная помимо своей воли боль сейчас вернется к тем, кто ее вызвал.

Радостно завыла запертая в глубине злая сила. Творение зла ради зла, пусть даже и ради наказания виновных — это было ее любимое занятие. Заманчивые картинки опять накатили на Ярослава, затмив на мгновение мороком окружающую реальность.

…Ты будешь самым справедливым! Ты сможешь наказать всех! Всех! Все перестанут творить зло! Все злодеи будут бояться тебя! Все преступившие положенные тобой законы умрут только по знаку Твоему! Тебе будут…

Привычно уже отогнав искусительные посулы Ярослав вернулся в реальность. Использование только своих собственных, не заемных, сил для того воздействия, что он произвел, очень сильно ослабило его. Картинка мира затуманилась, дом и земля под ногами стали пошатываться, норовя ударить либо в лоб, либо в затылок. Ярослав покачиваясь сделал пару шагов и прислонился к ближайшей стенке. Стало чуть получше. Чуть-чуть отдышавшись парень протер глаза, отпил пару горстей воды из так кстати оказавшейся тут бочки и посмотрел на плоды своих усилий.

Из шести находившихся в сенях ратников пятеро лежали на полу без признаков жизни: трое из них схватившись руками за шею — сами задушили себя, двое зарезались не стерпев боли, а шестой — десятник кнехтов остался в живых. То ли он оказался покрепче других, то ли ему помог висевший на шее амулет, который сейчас был вытащен из-под кольчуги и сжат левой рукой. В правой руке десятник сжимал короткий пехотный меч, который вытащил из ножен и теперь намеревался применить против Ярослава.

Легко оттолкнув ногой дрожащую руку кнехта с зажатым мечом Ярослав нагнулся, вытащил у того из ножен на поясе нож, приподнял голову и равнодушно перерезал тому горло. Разогнулся, зло ухмыльнулся и пошатываясь пошел в светелку, где лежали раненые. Никаких чувств, кроме может быть легкого удовлетворения от хорошо и верно сделанного дела, он уже не испытывал: ни злобы, ни ненависти — ничего. Все эти чувства покинули его, выплеснутые на кнехтов в сенях. Все с тем же равнодушием он по часовой стрелке стал обходить раненых в комнате, даря каждому быструю и безболезненную смерть. У рыцаря он остановился. С одной стороны — этот, как предводитель отребья, не заслужил легкой смерти, с другой — оставался еще второй дом, где прикрывшись молодухами заперлись остатки банды, в третьих — сил то колдовство потребовало неожиданно много и опершись на стол Ярослав решил немного отдышаться.

Минута отдыха стоила дорого. Резкая боль пронзила правую ногу Ярослава и он с криком рухнул на пол. От боли и от удара об жесткий деревянный пол Яр чуть не потерял сознание. Последний недобитый раненный, которого парень посчитал за уже мертвого, видя что происходит с остальными и глядя на то, как подлый раб склонился над его рыцарем, тихонько подполз, нога у него была перебита, приподнялся на левой руке и правой вонзил нож в бедро своему противнику, всем телом ведя его вниз.

Теперь в комнате стало двое безногих, и борьба перешла в партер. Кнехт пополз к Ярославу, сжимая в руке нож. Ярослав, нож которого остался лежать на столе рядом с бессознательным рыцарем, сумел перехватить удар и теперь боролся за свою жизнь с нависшим над ним кнехтом. Кнехт почти лег на него сверху, всей массой своего тела помогая рукам протолкнуть нож в тело Ярослава, а тому только оставалось схватив обеими руками за руку с ножом отодвигать от своего горла остро отточенный кончик. В борьбе наступила ничья — один давит и не может додавить, другой не может освободить руки для того, чтобы свернуть с себя врага. В подступающей панике — а ведь силы у него истекали вместе с кровью, вытекающей из длинной и широкой раны (слава всем Богам, что удар пришелся с внешней стороны бедра, а не по внутренней), Ярослав стал толкать и бить здоровой левой ногой по кнехту. По счастью, у того тоже оказалась сломанной правая нога, поэтому удары попадали прямо по цели. Пытаясь уменьшить боль кнехт чуть сдвинулся вправо и Ярослав, почувствовав что хватка слегка ослабла из последних сил толкнул руки с ножом чуть вправо, одновременно сам смещаясь влево. Не успев среагировать кнехт продолжил давить и нож, прочертив по горлу Ярослава короткую царапину по шее справа со всей силы вонзился в доски пола, удачно попав между досок пола и плотно засел там.

Окончательно спихнув с себя кнехта, который стал выдергивать нож, Ярослав привстал на колени и зашарил по столу в поисках своего. Убедившись, что нож засел прочно, кнехт принял правильное, но увы уже запоздалое решение, также привстать на коленях и броситься на противника голыми руками, несмотря на боль в сломанной ноге. Как раз к началу броска руки Ярослава нащупали на столе рукоятку своего ножа и кнехт своим рывком сам насадил себя на нож.

Столкнув с себя тело Ярослав, перебирая руками по ножке стола, поднялся на ноги. Стянув со стола несколько тряпок он кое-как перетянул ногу, чтобы кровь не текла так сильно. Потом спихнул со стола рыцаря и заставил его, находящегося в полубессознательном состоянии, а поэтому ничего не соображающего, подняться на ноги. Левую руку рыцаря закинул себе плечо, свою правую — ему на пояс и в таком виде, не столько придерживая на ногах, сколько опираясь на него, Ярослав осторожно переставляя ноги вышел с во двор и пошел ко второму занятому дому. Сделав знак повыскакивавшим селянам, чтобы не вмешивались Ярослав подвел рыцаря к дому и громко сказал.

— Эй, вы. Ваш рыцарь хочет вам что-то сказать. Я его веду, дверь приоткройте…

Не смея противиться воли своего сюзерена ополченцы разобрали завал и открыли дверь. Чувствуя, что силы на исходе Ярослав доковылял до порога, осторожно перехватил зажатый в правой руке нож так, чтобы теперь он был не спрятан ото всех параллельно его руке, а упирался в правый бок рыцаря и подставил тому ногу. Еще шаг и рыцарь, увлекая за собой Ярослава упал через порог, да так, что его и Яра тела мешали бы закрыться двери.

Ярослав в очередной раз за сегодняшний день переоценил свои силы. Удар был слишком сильный для его потрепанного тела и последнее, что он почувствовал перед долгой потерей сознания, это специфические ощущения, который получает вонзающая нож в тело врага рука и громкие приближающиеся сзади крики и топот селян.

— …Испей. Испей, то поможет тебе.

Вокруг тихо и темно. Что-то тычется в губы, но чтобы разжать их сил требуется кажется столько же, сколько для подъема штанги в сто пятьдесят килограмм весом. Тело чувствуется как огромный кусок металла, такое же тяжелое и мертвое, казалось все поглотила боль в раненной ноге. И апатия. Не хочется ничего. Вообще ничего. Только, может, умереть?

— Что — не пьет?

— Слабый совсем, все по вые стекает. Ничего не попадает…

— Так дело не пойдет.

— Руды много потерял, как еще к богам не ушел?…

— Рано ему, помоги мне.

Тихое бормотание на два голоса, похожее на молитву. Проходит немного времени и постепенно все меняется. Ощущения похожи на те из детства, когда он из глубокого, сырого и холодного подвала вылез на яркое и теплое весеннее солнце, лучи которого быстро согревают тело и душу, на котором хочется, кажется, свернуться калачиком и тихо лежать, впитывая его добрую силу. Для начала уходит боль, тело становиться ощутимым, появляется желание жить… Но вдруг все кончается, как будто солнце зашло за тучи. Возвращаются, теперь уже явственнее, те же голоса, ставшие хриплыми и усталыми.

— Это все, что я могу сделать без его участия, ты же разумеешь. Молиться должен и он сам…

— Понимаю, Владислав.

— Сейчас ему должно стать получше, попои его. И покорми. Есть чем?

— Ото ж! Вот бульончик, ха, куриный. Из его курочки. Курятинки захотел, — по этой фразе Ярослав узнал в своей сиделке того самого старика, что днем раньше, — «А днем ли? И вообще — сколько я тут валяюсь?» пленил его.

— Добро. Если что — зови меня.

— Добре, волхв.

Тихие шаги и хлопок двери показали, что старик остался один. В губы опять тычется что-то. Из этого чего-то льется в стиснутый рот и стекает по подбородку что-то жидкое. Очень вкусное на запах и, губы сами раскрываются, на вкус тоже.

— Вот! Добре. Ну, откушай еще.

Ярослав находит в себе силы и распахивает глаза. От неожиданности дед отшатывается и от сотрясения часть содержимого плошки выплескивается Ярославу прямо на нижнюю часть лица.

— Вкусный супчик. Был. — «Неужели это мой голос? Такой слабый?»

— Да как был! И есть. Много его! Откушай только.

— Помоги подняться.

— Да как же, еще же слаб совсем.

— Помоги подняться.

Что-то вскочило, быстро мелькнуло и хлопнуло дверью. В комнате кроме старика и Ярослава был еще маленький ребенок, который, видимо, был на посылках. Длинная и трудная дорога — путь от кровати до порога дома заняла по субъективным ощущениям половину вечности, а по часам, если бы они тут были, минут пять: после каждого шага — «передых». Наконец Ярослав вышел во двор, собираясь умыться и немного погреться на солнце, и обомлел.

Здесь, на тесном дворе, собралась наверное вся деревня. Многие люди были перевязаны, многие — с заплаканными глазами и стиснутыми в кулаки руками. Как и на предыдущем разбирательстве впереди стоял староста. Он и начал речь.

— Благодарим тебя, воин, за добро тобой сделанное. Кабы не ты, не свидели мы детишек да жен своих живыми. Коли что потребуется — скажи и сполним в раз. А пока, прими наш поклон. — И все кто стояли во дворе: и здоровые мужики и совсем маленькие дети низко, в пояс, поклонились Ярославу.

Почувствовав, как отчего-то стало тесно в груди, а в глазах стало мутно, Ярослав также глубоко поклонился деревенским. Внезапно земля рванулась тому навстречу и он опять потерял сознание. Как его тащили обратно в дом и укладывали на постель, он уже не почувствовал.

Первые десять дней Ярослав вел образ жизни новорожденного, то есть только ел и спал, ел и спал, ел и спал. Неизвестно, откуда он черпал силу для того действа, но то напряжение сильно отразилось на нем. Немного придя в себя Ярослав поразился виду своего тела. Такое раньше он видел только на старых фотографиях с войны, где освобождали узников концлагеря. Пальцы стали похожи на когти хищной птицы, руки высохли, что свободно ходила кожа, живот впал чуть дли не до позвоночника, ребра торчали как стиральная доска. «Хорошо, у них зеркал нет. На лицо взглянуть наверное страшно».

То, на сколько он похудел во время своих скитаний, по сравнению с теперешним ужасом казалось просто детской шуткой. Не мудрено, что с такой потерей массы Ярослав свалился сразу же за дверью. Скорее, следовало бы удивиться тому, как он столько прошел.

Деревенские своему спасителю не надоедали. Может, из-за чувства такта, может из-за того, что проблем сейчас у них море и им было не до вынужденного гостя. Тем более, что деться последнему было некуда, а уж за зиму можно познакомиться. С другой стороны, деревенские полностью отдавали себе отчет в том, кому они и чем обязаны, так что совсем потерянным Ярослав себя тоже не чувствовал — все время около него кто-то, обычно ребенок, сидел.

Так как заняться было нечем, телевизора и компьютера, да что там — даже простенькой книжки и той не было, Ярослав много размышлял. Вопрос «деться не куда» в этих размышлениях у него стоял на первой и главной позиции. Одним из возможных ответов на этот вопрос стало появление в деревне на восьмой день местного князя со своей дружиной.

Спокойная обстановка, много еды и сна быстро делали свое дело. Ярослав восстанавливал потерянный вес, а местные жители относились к нему вежливо и уважительно. Поэтому когда дверь в комнату, где обитал раненный, резко распахнулась и внутрь без слов ворвался вооруженный и одетый в кольчужный доспех воин, Ярослав напрягся. Все его былые страхи сразу же проснулись. Но ненадолго. Пришедший несколько мгновений сурово рассматривал лежащего на кровати, а после этого широко, как на рекламах, улыбнулся.

— Ну здравствуй, воин. Благодарствую тебя, за жен и детишек вызволенных, за ворогов побитых.

— Пожалста, — выдохнул успокоенный Ярослав.

— Я князь Веселин Богданович… — сделал паузу воин, а потом поняв, что раненный подзабыл правила приличия продолжил: — Как назвали родители тебя?

— Ярослав.

— Что ж, Ярослав, лежи, жизни набирайся. Я гляжу, судьба к тебе была не милостива, так вот, чтобы ты там не натворил ранее, я все тебе прощаю, за животы людей моих. — После этих слов князь сделал приглашающую паузу.

— Благодарю, — правильно догадался Ярослав.

— Добре. Живи спокойно, в деревне тебе отказу ни в чем не будет. Коли захочешь — могу к себе в дружину взять. Воин, который смог стольких ворогов перебить, желанный в моей дружине… — на этот пауза сопровождалась острым взглядом, который совершенно не вязался с образом веселого рубахи-парня, то есть князя. Служба в армии даже в этой, не сильно прельщала парня с некоторых пор, но Ярослав понял, что отвечать надо осторожно. Но как?

— Хрм… — прочистил он горло. — Лестное предложение князь, да только боюсь разочаровать тебя. Никакой я не великий воитель, а что до того вечера, так это боги мне помогли…

— Боги многим помогают, — все еще с вопросительной интонацией сказал князь.

— Прости княже, не воин я, — выдохнул Ярослав. Сказать часть правды показалось ему самым верным решением.

— Жаль. — князь слегка расстроился, но не обиженным, ни удивленным он не выглядел. — Вот и Владислав сказал, что не пойдешь. И откуда эти волхвы ведают?

— Князь, а что будет с этими?

— С немцами что ли? Да их давно уже жители побросали в болото, и живых и мертвых, ибо недостойны они погребения. Пусть помучаются их духи теперь… Ты что не знал?

— Нет. А отомстить?

— Отомстим, ты не сомневайся. Такое сносить воином безропотно — Перун отвернется. Но коли не хочешь ты под мою руку идти, то знать тебе когда мы мстить пойдем не обязательно. Ну бывай, — князь окончательно потерял интерес к больному и вышел из комнаты.

А у Ярослава появилась новая тема для размышления: что именно почуял волхв из творимого в тот вечер? И откуда он так точно знал, что Ярослав не захочет стать воином княжеской дружины?

На десятый день Ярослав смог самостоятельно встать, доковылять до отхожего места и обратно. Это потребовало всех его сил, но уже через пару дней он смог более-менее спокойно гулять по деревне (переходами, держась за забор, от стены одного дома к стене соседнего). И то, что он увидел ему очень сильно не понравилось.

Деревня так и не была толком разграблена — немцы только постаскивали все нажитое добро в одну кучу и лишь немногое поломали. Дома не сгорели, зерно и другие продукты остались целыми, так что зимовка и весенние посадки пройдут без проблем. Да и князь обещал по такому делу простить тягло на три года вперед, так что материальные ценности, говоря современным языком, были в полном порядке, но вот люди… Редко в каком фильме покажут то, что увидел Ярослав. Обычно там герой-спаситель успевает убраться с места подвига до того, как начнется это. То, что после. То, что не намного лучше битвы и смерти. Да, разбили врагов, да спасли жизни, да малой кровью, это все хорошо, но как описать, например, убивающуюся на могиле женщину? Еще нестарую, но уже совсем седую — в небольших могилках лежат кости всех ее мужчин: мужа и троих сыновей… Или молоденькая девушка с равной царапиной на лице, которая бездумно сидит перед воротами и перебирает камешки — в ту ночь над бывшей первой красавицей деревни надругалось подряд сразу несколько немецких «ополченцев». Как это все можно объяснить? Как простить? Океаны боли…

Дикая злоба ударила Ярослава изнутри, он оперся на стену дома и стиснул руки в кулаки. Хотелось броситься вперед, найти тех кто это сделал, и убить. Страшно. Ужасно! Чудовищно! Чтобы все содрогнулись. Чтобы даже на том свете, если он есть, они с ужасом вспоминали о своей смерти.

«— Но они уже мертвы…

— Ничего, у них остались еще отцы, дети, жены! Друзья! Родственники! Пусть они ответят за то, что сотворили эти…!

— Но тогда ты станешь таким же как они!

— Глупости! А даже если и стану, то это копеечная плата за то, чтобы такого больше не было. Коли не могут жить добрыми соседями, то пусть их совсем не будет! Вовсе!!!

— Но ведь это не по закону… Да и что тебе самому мараться? Оставь. Бог им судья…

— Оставь?! Прости это?! Бог судья?! Может ты и прав… Но что ж, если им судья Бог то тогда я буду им палачом!!! Эй! Ты! Тварь черная! Что ты там можешь мне…»

— Охолохни, Ярослав! — тяжелая рука опустилась ему на плечо и сильно сжала его.

Чьи-то пальцы легли на болевую точку и сильно сдавили нее. Но как не странно боль не отрезвила, а наоборот явилась усилителем его ярости. Он резко сбросил чужую руку развернулся к неизвестному собираясь разорвать его на куски, но тут ему на голову вылилось ведро ледяной воды.

Ярость мгновенно ушла, оставив после себя опустошенность. Ярослав покачнулся и сполз по стене прямо в натекшую с него лужу. Владислав внимательно посмотрел на его лицо и поставил полное ведро рядом с пустым.

— Опамятовал? Вот и добре.

— Да пошел ты… — прошипел Ярослав.

— Пойду. Да вот только с тебя глаз спускать нельзя. Что ты сейчас чуть не натворил?

— А что? Спустить это? Они пить-есть будут? Спать? А эти люди, все они, женщины, мужчины дети, мертвые, живые они как? — рычал Ярослав.

— Женщина оправиться. Коли сразу же в огонь не бросилась за своими, раз силы нашла в себе, то все будет… И муж, и дети еще…

— А…

— И девушка придет в себя. К волхвам ее отправим, опоят ее. Забудет она все.

— И кому она теперь нужна будет? Такая опоенная? Да еще изнасилованная?! — забыв про свою слабость вскочил на ноги Ярослав.

Волхв отшатнулся. Но отшатнулся не от испуга, точнее не от испуга за совою жизнь, а от испуга за Ярослава. Это пополам с удивлением так ясно читалось по его лицу, что парень даже опешил.

— Боги наши, прародители. Да откуда ты явился? Из каких дикарских мест пришел, коли самого простого не разумеешь?

— Что? Что я не так сказал? Ведь это позор… — напрягся Ярослав.

— В чем позор для нее? В том, что она не смогла справиться со многими ворогами? Так это не ее позор — а позор мужчин ее рода, деревни, князя наконец, что не защитил! — вспыхнул Владислав. — Отколь же ты пришел, где такие жестокие законы?

— Не важно. Но ты не ответил на вопрос, что будет дальше.

— А дальше князь соберет дружину свою, кликнет охотников из деревни нашей и соседних, и сходят они «погостить», хотя скорее, — зло усмехнулся волхв, и по этому прорвавшемуся оскалу Ярослав понял, что тому также плохо, просто он лучше себя сдерживает. — Скорее «погостить».

— Я тоже пойду.

— Нет. Не пойдешь.

— Почему?

— А то ты не знаешь?

— В смысле?

— Ты этак сейчас чуть не сломался, а что будет в бою? И то, что ты не пошел в дружину князя, как я ему и сказал еще до того, как вы свиделись, правду говорит.

— Ты про что?

— Я же все же волхв. И я вижу, что ты запер в себе.

— Что???

— Немного. Я же все же не избранник Даждьбога. Но тень того зла, что ты хранишь в себе, я вижу.

— И что? — напрягся Ярослав.

— Не след на бранном поле быть тебе теперь. Ты и так сильно рисковал…

— Хочу и рискую.

— …Жителями этого края. — продолжил волхв и Ярослав осекся. — Коли возобладает зло над тобой, превратишься ты в раба его, зверя дикого, даже обличье человеческое потеряешь. И будут гнать тебя отовсюду, и будешь ты зло творить, ради зла и еще большего зла. И выследят тебя, как зверя собаками обложат, и лишат живота. А потом сожгут и пепел по ветру над рекой развеют, али в болото кинут. Но пред этим много зла сотворишь… Я не знаю, кто взвалил на тебя это, но сильно злобу видно на тебя затаил.

— Хрм… — прокашлялся Ярослав. — Я не совсем про это спрашивал.

— А про что?

— Ну, почему ты меня не сдал князю?

— А что ты сделал злого? Ничего. Пока ничего… Но вот следует тебе в Святоград отправиться. Там тебя обучат, как наложить оковы железные на зло в тебе.

— Никуда я не поеду.

— Конечно. Сейчас куда ехать? Надо людям помочь, это наша обязанность святая. Тем более нашей деревне.

— Это не твоя деревня.

— Коли Боги наши привели сюда меня, то знать нужен я здесь. Знать — моя.

— И уж тем более не моя! — опираясь на руку волхва проворчал Ярослав, но тот его услышал и остановился. Пристально взглянул парню в глаза и спросил:

— Ты кровь свою проливал, живота своего не жалел, так как же она теперь не твоя? Почем ты зря людей забижаешь? Не все такие калеки как ты…

Ярослав не нашелся что ответить и сильно задумался. Так и брели они по деревне. Молча.

Следующие дни сильно поколебали уверенность Ярослава в том, что не стоит посетить Святоград. Волхв был великолепен. Он был везде, знал все и брался помогать любому. Утром он посещал раненых, днем работал в поле либо в кузне, а ближе к вечеру мужчины и часть женщин выходили за ворота, где Владислав показывал боевые приемы — как браться за оружие, как рубить, как перехватить, как прикрыться щитом. Поздней ночью, когда солнце уже село, волх посещал и подолгу разговаривал болезненных душой. Заканчивал волхв день молитвой, а на следующее утро вставал чуть ли не раньше всех. По подсчетам Ярослава спал он не больше трех — пяти часов в сутки, а все остальное время проводил в тяжелом труде. Как от такого режима не свалиться Ярослав не понимал, тем более что Владислав той ночью был сильно ранен. Наконец любопытство победило осторожность и такт.

— Послушай, откуда силы в тебе берутся? Ты работаешь как вол и не падаешь…

— Так ведь работа, что от нее бегать? Коли добро ее сделаешь, так и сил не потратишь, а только приобретешь… — волхв внимательно рассмотрел вытащенный из огня горна раскаленный кусок металла но решив, что еще рано, бросил его обратно. Разогнулся, вытер рукой пот со лба — жара в кузнице стояла несусветная, и приложился к ковшу с квасом. Квас недавно принесла одна из молодух, так что он был холодный и от этого вдвойне приятный.

— Не понимаю, — помолчав сказал Ярослав.

— Так вот и я тебе говорю, учиться тебе надо.

— Да я уже понял, что надо. А еще, вот ты кузнечному делу сам научился?

— Где ж сам то? Все в Святограде. «Волхв должен знать и уметь все!» — судя по выражению, он явно процитировал какое-то правило или поговорку.

— Хм. И что, меня туда тоже возьмут?

— Тебя? Еще как.

— Хм… А вот еще. Скажи — ведь ты же был ранен, как рана то твоя? Почему она тебе не мешает?

— Той же раны нет уже.

— Как нет?

— Гляди! — Владислав откинул толстый кожаный фартук, приподнял рубаху и Ярослав увидел на месте раны шрам. Не очень свежий, розоватый еще, но уж точно не двух недельной давности — скорее месяц.

— Это как? Как ты так быстро?

— То молитва. Боги чудеса являют тем, кто живота своего не жалеет ради других людей. Я Перуну молился, вот он мне рану и излечил.

— А меня что же так не вылечил?

— Я тебя как мог, вылечил. А больше — только ты сам.

— Научишь меня? Какие слова надо говорить? Я запишу, погоди.

— Научить то не сложно, да вот толку от этого не будет. Не столько важно что ты молишь, важно как! И жертвы многие тоже не к чему. Коли веры в тебе нет, коли душой ты к прародителям нашим, а все мы Дажьбожьи внуки, не тянешься, то хоть ты золотом и дарами всю весь засыпь — ничего не выйдет.

— Ясно. Не мой случай.

— Почему?

— Ну… — осекся Ярослав. Говорить что он здесь пришелец было как-то не с руки. Волхв парень конечно неплохой, но кто их фанатиков знает?

— Вот! Я бы мог тебе рассказать, да только я плохой сказочник. Ты лучше в Святоград иди.

— Да понял я, понял. Пойду.

— Ну и добре. — улыбнулся волхв, подхватил клещи и вытащил поковку из горна на наковальню. Ярослав вышел на улицу когда за спиной у него металлом загрохотал молот.

«Да. Похоже следует посетить этот Святоград. Тем более что грехи все мои князь Веселин списал, и бояться мне больше нечего.» — размышлял Ярослав. «Но вот только не уехать. И не смогу физически выдержать дорогу, и бросить всех тут… Это неправильно. Что ж. Тогда жду лета, а там — в Святоград.»

А вообще — эта деревня сильно отличалась от той, в которой Ярослав перезимовал предыдущий год, и самое главное отличие было в людях. И если в той деревне каждый жил больше сам по себе, то здесь действительно жили общиной. Каждый за каждого держался и помогал. Почему так? Кто знает. Может из-за того, что эта деревня находилась на границе, может потому, что жили здесь беднее чем там — пушного зверя не водилось, может из-за того, что родом занятий тут было земледелие, а не охота, а может — все вместе. Суда княжеского холопы не требовали, не ссорились меж собой, тягло платили исправно — и князь редко сюда наезжал, в отличие от новогородской Дальней: там князь либо его посланники приезжали за неполный год десять раз — то есть почти каждый месяц. Каждый такой приезд означал для Ярослава длительную, иногда с не одной ночевкой в лесу, прогулку по чащобам — жил то он там на птичьих правах, да и сами селяне не спешили почему то записывать его в свои соседи. И климат там был, хм… своеобразный.

Среди этих же людей парень просто отдыхал душой. К нему относились с уважением, но без подобострастия, его слушали, но если он был не прав, то так ему и говорили. И не боялись перечить ему. И как колдуна не боялись. Опять же почему? Однажды на вечерних посиделках, которые собирались либо в самом большем доме, либо по очереди в каждом, он так и спросил.

— Так ведь, чего нам бояться? Мы же в Богов наших веруем, они нас и защищают.

— Так как же, а этот налет?

— А разве не так? Они нам в защиту и колдуна, и волхва прислали, как после этого сомневаться в благости Их? — удивился в ответ староста.

Ответ этот полностью описывал двойственность отношения к Ярославу. С одной стороны — его уважали и благодарны были за ту помощь, что он оказал при штурме деревни немцами, а с другой стороны — задавал такие вопросы, которые уже семилетние дети не задают. Вот и относились к нему уважительно слегка покровительственно. Как у них получалось соединить вроде бы несоединимое, Ярослав не понимал. Но получалось, и совершенно легко и необидно.

Эти посиделки стали для Ярослава отличным источником информации об окружающем мире, гораздо лучшим, чем Замятня. В Дальней он побаивался задавать вопросы, многие из которых заставляли людей выкатывать в удивлении глаза. После пары таких раз он умерил свое любопытство, здесь же его приняли таким каким он есть, с его незнанием, да и князь грехи ему отпустил, так что какие бы он вопросы не задавал, встречали их уже без удивления. Ответами подробными.

Среди зимы население деревни сильно сократилось. Все способные носить оружие мужчины ушли вместе с дружиной князя Веселина Богдановича в поход — отомстить. Через месяц они вернулись. Деревня не досчиталась еще двух мужиков, а еще один вернулся без руки. С другой стороны семьи, потерявшие кормильца получили от князя огромную долю в добыче, так что голодная смерть им не грозила, а самое главное — ненависть к немцам в деревне поутихла. Также в деревне появилось две новых семьи — четверо мужчин, три женщины и несколько детей. Это из взятых Веселином в полон немцев самые работящие и спокойные (среди них не было родственников налетчиков), были расселены по его деревням. Князь, как и любой другой, кто жил по сути дела со своих крестьян, был сильно озабочен любым этих самых крестьян уменьшением. Расселить взятых в полон идея хорошая. И все по Правде — «На десять лет в закуп. Потом коли откупятся, то свободны как все». В деревне отношение к новоселам было спокойным, да и те старались на себя лишнего внимания не обращать. Конечно, сразу за стол их никто звать не стал, но и отживаться ото всех им не позволили. Опять же — «коли невиновные они, то что же на них злобу срывать?». Как обычно, первыми познакомились (и передрались — куда ж без этого) дети, потом женщины, а в последнюю очередь, как самые серьезные, мужчины. Опять же, в деревне все обо всех всё знают и все у всех на виду: к лету одна из пришлых девушек и молодой парнишка из местных решили по осени сыграть свадьбу. Жизнь продолжается, и лет через пять-десять, а может и раньше, никто уже не вспомнит о том, что кто-то был немцем. Все уже станут росскими.

Перезимовал Ярослав спокойно и интересно. Владислав, который был по призванию не воином а кузнецом, пропадал в кузне. Часто Ярослав составлял ему там компанию и кое-чему простому сам научился. В свободное время он помогал по дому Родиславу — тому самому старику, у которого жил и который осенью его поколотил, а в остальном возился с детьми, которых как и в Дальней от него было не оторвать. Единственное «но» — под постоянным внимательным взглядом Владислава парень не отваживался тренироваться в управлении своей силой.

В общем, время пролетело быстро, и не успел Ярослав оглянуться, как пришло время ехать в Святоград. Все было договорено и распланировано заранее — один купец, который поездом шел через все княжество, согласился взять с собой попутчика. Дорога так оказывалась подлиннее, и сильно, чем напрямик через суздальский перевал — провести в дороге придется с середины травеня до почти конца липеца. Два с половиной месяца! Зато, не нужно идти ногами, думать о ночевках, разбойниках и подорожных. Стоимость проезда с коштом была чисто символической — пара медяков. Эти медяки Ярославу дал в долг Владислав — «То не милостыня. Как сможешь — отдашь.»

Деревенские в очередной раз показали себя с лучшей стороны. Еще за месяц Ярослав стал готовиться к дороге. Однажды он вышел на улицу полуголый — верхняя часть его пошитой еще в Дальней одежды, а другой приличной у него не было, требовала ремонта. Неизвестно, кто его видел, но сказал кому надо, и за пару дней до ухода парня завалили подарками. Ярослава каждый деревенский собирал в дорогу как своего сына: женщины пошили два комплекта крепкой и красивой одежды, добрали в отличную котомку походный припас — то что вкусно, сытно и долго не испортится, дети понатащили своему любимцу целую кучу всяких мелочей, а мужчины перед самым уходом подарили кошелек, наполненный медными монетами (по деревенским меркам — серьезная сумма, на пол дома бы хватило).

«Да… С Дальней никакого сравнения…» Смущенный Ярослав пытался отказаться от всего этого обилия, но все было так по доброму, от души, что у его язык замирал, когда он хотел ответить отказом. Только кошелек он пытался не взять, на что его сурово осадил староста:

— Да как так можно! Чай не чужой человек ты нам, по что позоришь? — и как обычно стоящие по бокам сыновья согласно кивнули.

— Но это же вам самим…

— Не обеднеем, но боись. Да и сам подумай! Вот приедешь ты оборванец какой в сам Святоград, и спросят тебя: «Из какой же деревни ты пришел? Из Глузды, — ты ответишь. Знать совсем жадные люди живут там, коли своего одеть не смогли… И по что нам такой позор на весь мир?».

— Благодарствую, — чувствуя, что внутри стало как-то горячо, а горло сжало, Ярослав с глубоким земным поклоном принял кошелек.

В ответ ему тоже поклонились и с радостными напутствиями и криками «Возвращайся!», поезд купца ушел за ворота. Дети сопровождали его еще до опушки леса и там долго махали ему вслед.

«Я обязательно вернусь к вам! Даю слово!» — прошептал Ярослав.

Глава 60

Город храмов Ярослав увидал только в начале серженя. Проехав затемно перевал, на ночевку остановились в корчме уже внутри долины. Спал в эту ночь Ярослав плохо. Причиной этого было не волнение пред встречей с неизвестным, а та злая сила, что он в себе хранил. Казалось, каждая частичка вокруг нестерпимо жгла там, где в невидимой части души пролегал тонкая пуповина их связи. Силе это не нравилось, она ворочалась, и бомбардировала через предельно, в тончайший волос, сузившийся канал Ярослава просьбами, посулами и требованиями убраться отсюда немедленно. А тот только блаженствовал, если может блаженствовать человек у которого часть души жжет каленым железом. Правда, ту часть было совсем не жалко.

Спал Ярослав плохо, встал рано и поэтому впервые Святоград показался на глаза путешественнику в рассветных лучах. И увиденное вполне стоило бессонной ночи.

Город был прекрасен! Неописуемо восхитителен! Увидев его, Ярослав в восторге обомлел, и навсегда оказался поражен этой красотой. Теплым светом золотились в свете восходящего солнца натертые воском деревянные стены храмов, прихотливо играли кусочки слюды и золотые украшения куполов и башенок, создавая по-настоящему живые, перетекающие друг в друга, орнаменты. Казалось, город радуется, приветствует новый рассвет, и за счастье отдаривается всем-всем-всем вокруг своей красотой!.. Ярослав смотрел на это, и не мог наглядеться. Перед этим зрелищем меркло все ранее виденное.

— Да. Сколько езжу, сколько вижу, но все не могу насмотреться… — незаметно подошедший владелец каравана прервал благоговейное молчание. — Да…

Помолчали. Потом Ярослав встрепенулся и спросил?

— Я пойду?

— Что, не терпится посмотреть поближе? — усмехнулся купец, — Что ж, я тебя понимаю. Ну давай.

— Прощевайте. Благодарствую, за дорогу.

— И тебе по-здорову, отрок. Беги!

Дорога до города оказалась не трудной, и Ярослав, хорошо отдохнувший за время долго пути, шел без привала, преодолев день полуторный переход. Проблема где и куда пойти в незнакомом городе, в голову ему не приходила. «Все образуется само. Такой красивый город просто не может быть жестоким!»

Так все и получилось. Еще в предместьях Ярослава встретил немолодой волхв. Он пристально, как странно, посмотрел на проходящего мимо парня и окликнул:

— Ты к нам?

— К вам, это к кому?

— А к кому тут еще можно попасть? Только к волхвам. Пойдем, Ярослав.

— Вы меня знаете?

— Конечно, — ответил лучший Видящий среди росских волхвов, избранник Даждьбога, волхв Радослав, — волхв Владислав подробно тебя описал. Пойдем, дитя.

С этих слов началась учеба второго пришельца в академии волхвов.

К его приезду все уже было готово загодя. Стандартная келья, набор одежды, и даже, как положено, личный куратор, тот самый Радослав (много позже он узнает, что получить в кураторы избранника, это невероятная честь и удача, признание великого потенциала). Все это ждало Ярослава, стоило тому зайти в закрывающиеся на ночь ворота города.

У Ярослава проблемы в учении были почти строго противоположные, чем возникали у обучающегося недалеко Максима (друг о друге, они, как это не парадоксально, не знали, ибо ни разу случайно не пересеклись. Дабы обеспечить чистоту опыта, за отсутствием этой самой случайности внимательно наблюдали оба куратора).

Чистым отдохновением стала для Ярослава работа в поле. Вкапывая, удобряя, ухаживая, пропалывая, иногда даже отогревая землю угольными грелками, он заставлял все буйно расти и цвести. А выдаивая через съежившуюся тонкую пуповинку частички злой силы, пропуская ее через себя как через фильтр, он получал невероятные третьи урожаи, сдав зачет по земледельческой дисциплине уже со второй посадки. На его участок даже приводили, как в музей, многих волхвов из крестьян-земледельцев. Те, отлично понимая количество и качество вложенного труда, а так же полученные результаты, с непритворным уважением кланялись Ярославу как мастеру.

Работа в кузне, для получения начальных знаний в этом ремесле, также не требовала особых усилий — сказывались уроки Владислава. Да и приятное это было дело — жарко, мышцы работают подобно хорошо смазанной машине, наливаясь статью и мощью; прелестные ощущения, смыть грязь опрокинув на себя ведро ледяной, колодезной воды… А где-то в глубине забилась, как маленький кусачий зверек, злая сила. В кузне не нравилось особенно — хуже ей было только в храмах.

Не так хорошо дела обстояли с боем. С безоружным, до определенного мастерства противника конечно же, у бывшего каратека проблем не было. Там ему только немного подправили акцент: все же спортивные соревнования или самооборона на улице по тем законам (не дай бог поставишь молодому шпаненку или матерому уголовнику синяк, или паче чаяния, сломаешь что-то, не говоря уж о смерти: сам на штрафы и взятки разоришься, или сядешь) и бой насмерть — совсем разные вещи. И навык, вбиваемый в память тела, тоже совсем разный.

А вот с оружным боем вышли некоторые проблемы. Ну ни как не получалось у Ярослава защититься клинком от рубящего удара в голову. Просто затык какой-то непонятный. Учитель пробовал и так, и этак — все впустую. Ну не поднимает он меч достаточно высоко, уку не так сгибает, ну просто хоть убейся!

В конце концов учитель решил преодолеть эту проблему самым простым методом. Он на целый день поставил Ярослава в круг на отражение только этого удара. Итогом такой тренировки стал помятый старенький шлем, порванная одетая под шлем шапка и средней силы сотрясение мозга ученика. Хотя в наличии последнего, рассматривающий стремительно синеющие круги под глазами, учитель сильно сомневался. Что ж… Молитвы, травы и некоторая часть силы, осторожно направленная внутрь организма, вылечили его гораздо быстрее, чем самые лучшие медикаменты его родного мира.

Проблему все же решили. Долгим и трудным методом. Учитель вручил в руку парню вместо меча щит. С щитом проблем не возникло. На следующий день щит сменился другим — более узким и длинным, на следующий, еще меньшим, и так далее до тех пор, пока щит не стал по своей форме напоминать очень толстый меч (полученные навыки работы по дереву, т. к. делать все эти щиты приходилось самому, впоследствии помогли сдать Ярославу соответствующий «зачет»). В конце концов, щит сменился мечом, но навык и понимание остались. Смешное решение, но цели достигло.

Уроки Правды стали для Ярослава хуже горькой редьки. То, что для подвинутого на торговле и законах Максима было просто легкой, приятной и понятной разминкой для ума, Ярославу входило в мозг подобно каленому пруту. Это надо же! Правда оказывается, это только костяк законов, а судили по ней в каждом княжестве по-своему. Похоже, но тонкости присутствовали. Любой человек из не существующей, и не имеющей даже принципиальной возможности здесь родиться, профессии адвокатов (ибо должны были бы они посвящать все свое время не крючкотворствованию над законами, а тренировкам в оружном и безоружном бое), чувствовал себя бы на таких уроках, как рыба в воде. Но не Ярослав.

— Ну, дитя, поведай мне, в чего общего у чем разница меж полем и хольмгангом, — задавал наставник вопрос небольшой аудитории. И всегда, как на зло, цеплялся именно к Ярославу.

Вообще говоря, обучение было поставлено очень интересно. Для начала, лейтмотивом была кажущаяся полная свобода. В чем-то принцип организации обучения повторял западные университеты в покинутом мире. Ученик мог посещать те занятия, которые считал нужным, и тогда когда хотел. «Раз уж пришло дитя к слову и делу Богов наших, то зачем ставить ему препоны на пути учения? Пусть делает как знает…» — именно так говорили волхвы. И многих детей, независимо от их возраста и пола, такая ситуация явственно выбивала из колеи. Положим, ты из закупных холопов, ярма долга или из под тяжелой отцовской длани (все проблемы своих детей улаживали волхвы), а тут делай что хочешь!

На самом же деле реальность, хотя совсем и не расходилась со словами волхвов, была, как не парадоксально, совсем иной. Свободы было не так уж много. Да ты мог учиться и делать что угодно. Но! Учиться и/или делать, а не прожигать время в попойках или лени. За этим внимательно следили наставники. Во-вторых, мастера тоже не днями напролет ждали лентяев-учеников, а уж кто под кого подстраивался и так ясно. В-третьих, как только ты находил себе личного наставника, или не одного, это как Боги одарили способностями, то сразу же поступал в его личное распоряжение. С этого момента ты делал только то, что тебе велел твой самолично выбранный учитель, свободы конечно там уже не было. И еще один немаловажный момент. Испытание свободой, одно из самых тяжелых: окажется ли эта волхвовская свобода для тебя свободой от или свободой для?

— Так в чем же?

— Ну… И то и другое поединок.

— Браво! — похвалил язвительный мастер. Остальные дети необидно рассмеялись. — А еще в чем?

— И то и другое строго ограничивается определенными правилами.

— Так… Ну понятно. Знаешь ты мало. Тогда, отличие меж ними в чем? — продолжал безжалостно терзать Ярослава его наставник.

— Это проще. Поле, как судебный поединок, может присудить только князь или волхв высокого э… звания, и только в случае если ответчики либо оба скажутся правы, либо и те и другие приведут много очистников. Либо, по требованию одного из судящихся, как последний способ отвести от себя навет. Хольмганг — это просто вызов на поединок, обычно на перекрестке дорог. Вызванный на поединок божьего суда может от него либо отказаться, но это является важным доказательством вины, либо выставить за место себя замену, особенно если судятся мужчина и женщина. Вызванный на хольмганг может от него также отказаться, но тем самым прослывет навек трусом. Проще и дешевле быть даже зарубленным в поединке, чем влачить жизнь отрезанного ломтя. От такого труса откажется и род, и жена, и дети. Замена на хольмганге не допускается. — Ярослав сглотнул и продолжил перечислять. — Хольмгангов может быть сколько угодно за один солнечный день, поле — только одно.

— Все?

— Да вроде…

— Добре… А как на счет набольших? Как они судят?

— А. Да. Забыл — хольмганг это в основном северян да германцев, а поле — это наше. У остальных другие формы божьего суда. Подковку там из углей вынуть, под водой выдержать и прочее, прочее.

— Что ж… А как соотносятся законы поля и хольмганга?

— Это по-разному. От княжества к княжеству. В великом княжестве Словенском, практически на всей территории, за редким исключением, хольмганг считается разбоем, со всем вытекающими. В Киевском — убийством. В великом княжестве Суздальском разрешено как форма поединка-дуэли, однако за смерть на хольмганге выживший обязан платить крупную виру. А в Новогородском, помимо крупной виры, победитель должен заплатить долю от полученной добычи. Торгаши, что с них взять. А, забыл еще, победителю на хольмганге достаются, обычно, все вещи победителя…

Если считать все эти занятия в кузне, в поле и классах, по аналогии с земными институтами, всего лишь «общеобразовательными кафедрами», то обучение на «родной кафедре» на первый взгляд казалось нудным. Никаких тебе чудес и магии: ни фаерболов как в играх компьютерных, ни чудес в воскрешении мертвых или наоборот, в упокоении зомби, ни полетов, ни трансформации железа в золото, ничего этого не было.

А было другое. Были долгие прогулки по котловине в сопровождении Радослава. В некоторых местах они задерживались надолго, иногда до пары суток, и чувствовали. Медитировали, как называл это Ярослав. Против такого названия Радослав не возражал. Сам он называл это «смотреть через правь», хотя до формулировки ему было «пофигу». А вот на что он обращал особое внимание, так это на ощущения юного волхва. Ярославу приходилось подробно рассказывать, что он чувствует в тех или иных местах, в то или иное время. Иногда, ответы дитя учителя радовали, иногда, он недовольно морщился. Во всяком случае к следующему этапу обучения учитель и ученик приступили только через год, то есть не ранее того момента, как ощущения Ярослава стали полностью соответствовать эталону.

Следующими уроками «по специальности» стали долгие лекции о тройственном мироустройстве. О мире Богов, Законов и Истины — Прави, о мире нашем, где мы живем — Яви, и о третьем плане бытия — Ниви, мире мертвых, не ушедших за реку Смородину, мире духов, колдунов и нежити. Считалось например, что волхвы, священники и прочие жрецы молитвой и праведностью при жизни заступают за кромку Прави. Живя в Яви те могут совершать такие деяния, которые в обычном мире невозможны. Такие вещи как видеть невидимое, прозревать будущее, исцелять смертельные раны, повелевать силами природы и прочие дела, которые в легендах и книгах называются чудесами. Те же, кто заступил за кромку Нави, мира мертвых, тоже получали особые возможности. Общаться с духами, водяными, домовыми и прочей нежитью и нелюдью, особые, точные и полные знания о земле, воде и воздухе, защищать людей от порождений Нави, накладывать и снимать прочу и многое другое.

Кстати, ничего плохого, в принципе, в этом волхвы не видели. «Ведь зло, оно от людей, и от лучины можно читать свитки, а можно поджечь соседу избу». Поэтому до поры до времени никто в росских княжествах не преследовал ворожея. Другое дело, что принципиальным отличием между Явью и Правью было то, что в Правь входили молитвой и верой, а в Навь — умерщвлением чего либо. Недаром самые сильные колдуны были калеками или уродами. Понималось это так, что такой колдун уже вперед, авансом, заплатил за многие свои способности. Другим колдунам, так как платить за особые способности частью себя мало кто желал, приходилось резать кур, баранов или лошадей, а если не было, то наносить себе болезненные, но не калечащие раны. Тех же, кто сходил с ума и начинал приносить человеческие жертвы, творить зло ради зла, или начинал поклоняться Кровавому Богу, истребляли без всякой жалости, как зверей-людоедов, зачастую сжигая заживо в избе вместе со всем имуществом.

Впрочем, не забывались и практические тренировки. На этот раз их сложность возросла. Теперь требовалось чувствовать не мощные, как уже понял Ярослав, потоки, по какой-то причине циркулировавшие по котловине, а более тонкие. Радослав приносил с собой, или водил дитя по музеям и хранилищам, указывал на различные вещи, а Ярослав должен был почувствовать ее.

Предметы были совершенно разных форм и назначений: мечи, ножи, одежда, фрагменты доспехов, амулеты, гривны и кольца, даже ложки! Если хорошие предметы ощущались им надсознательно как «теплые», трудно подобрать аналог других чувств, то плохие чувствовались как «холодные». Причем чем выше росла чувствительность Ярослава в «догляде через правь», тем больше оттенков он мог различать. Предметы теперь бывали не просто «теплые», но еще и «светлые, мягкие, сладкие», а также «горькие, злые, темные».

Кстати, человек не одаренный богами особой чувствительностью, тоже мог чувствовать, но происходило это неосознанно. Ведь иногда в разговорах даже самого что ни на есть дремучего атеиста и материалиста мелькают фразы, принадлежащие по определению мистическому восприятию мира. Что-то вроде «это хорошее место, мне нравиться», или «там просто место нехорошее какое-то». Вот только чувствовались так места, которые действительно очень и очень хорошие, либо очень и очень плохие. Тонкости недоступны.

Высший уровень чувствительности, которому учили и тренировали Ярослава, различать оттенки и интенсивности этих самых «теплых-холодных» цветов. Ведь очень и очень редко бывают вещи (и люди) полностью плохие, или полностью хорошие. Обычно — серединка на половинку. Вот эти серединки и половинки и нужно было четко ловить и классифицировать.

Была здесь некая заковырка, одна из общих сложностей в обучении. По понятным причинам, волхвам было легко разложить по полочкам положительную составляющую, а вот разобраться в отрицательной, в злой, им было очень трудно. Зато Ярослав научился тут немного мухлевать. Положительную оценку он делал своими чувствами, а отрицательную, через своего черного затворника. Он оказался на редкость сведущ во всякой дряни.

Где-то — на второй год такой учебы Ярославу в голову пришел вопрос, который по идее должен был бы появиться гораздо раньше. Дне этак на третьем.

— Я еще, в принципе, могу предположить и понять, откуда берется сила или энергия, ну… в котловине. Но откуда она берется в предметах?

— Верный вопрос, дитя. Да что ль так долго ты до него доходил?

— Ну не задумывался я.

— А вот теперь что думаешь?

— Не знаю. Знал бы, не спрашивал!

— Не знаешь… Не задумывался… Ну так слушай. Каждый раз, когда мы прикасаемся к предмету, мы оставляем ему часть своей силы, что есть в каждом человеке. В зависимости от того, каков этот человек был, то и впитывается…

— Но это же бред! Это противоречит всему… — перебил Ярослав Радослава.

— Ой ли противоречит это твоим познаниям о мире? — С усмешкой волхв в свою очередь перебил Ярослава. — Разве подвинув его, мы не передаем ему, как ты это называешь, «энергию»? Разве просто прикоснувшись к нему мы не оставляем на нем отпечаток своей ладони, разве не нагреваем его своим теплом? Скажешь не так это?

— Ну… Так.

— Знать, можешь ты принять и то, что мы оставляем на нем отпечаток не только в Яви, но и в Прави?

— Ну… В принципе, да. Но что из этого?

— Из этого, как ты выражаешься следует очень много. Мы не только привыкаем к вещам, вещи привыкают к нам также. Почему ты думаешь, люди приходя к кузнецу наварить на старый, еще дедовский нож новую кромку в замен сточенной, а не покупают новый? Только из жадности? Нет. Этот нож так долго служит их семье, что привыкает к именно этим людям. Он никогда «сам не порежет» своего неосторожного хозяина, никогда не соскочит, будет меньше тупиться…

— Но это уж совсем ерунда. Люди никогда не увлекались какими-либо особыми или старыми вещами, предпочитая им новинку. Хотя… — задумался Ярослав, — А произведения искусства сюда тоже входят?

— Сюда входит все. Ткань, одежда, то, что ты называешь произведением искусства, намоленные святыни, оружие, инструменты, дом, мебель, земля на которой работаешь ты и твои предки, даже пища, сделанная живыми руками, что говориться «с душой» намного лучше и вкуснее. И если наступят такие времена, когда, как ты говоришь, все делаться будет без участия человека, даже тогда, забыв обо всем, подсознательно люди будут тянуться к таким немертвым вещам. Скажешь это не так в твоем мире?

— Так. Но тогда, если дальше продолжать аналогию, то делая что-то, я теряю часть своей души? То есть, чем меньше делаешь, тем больше сохраняешь свою душу?

— А когда пашешь поле или в кузнице стучишь молотом, мышцы напрягаешь, ты становишься слабее? Много тренируясь тебе с каждой новой тренировкой все тяжелее становятся меч и щит? По твоим суждениям получается именно так. Нет! Все совсем наоборот. Вот и с этим так же. Чем больше делаешь, тем лучше и больше у тебя получается. Тем прекраснее и насыщеннее твоей силой выходят у тебя вещи. Тем более, когда ты во что-то вкладываешь свою душу, ты и сам становишься лучше, и округ люди тоже.

— Хм… — задумался Ярослав.

— Но это еще не все, — продолжил Радослав. — Бывают люди, сила духа которых невероятно велика. И если пользоваться уже приведенным примером, про отданное при прикосновении тепло, то если обычный человек чуть нагреет нож, такой, подобно кузнечному горну, одним касанием накалит докрасна. И навсегда. Запечатлевшие такую силу предметы помогают не только своему создателю. Любой другой человек, владеющий ими, может получить отзвук, отсвет той силы. Сильный воин станет чуть сильнее, мудрый — чуть мудрее, и т. д. Поэтому, вещи таких людей всегда были и будут драгоценностями. Поэтому, правители всегда и везде стараются иметь один-два символа власти, передавая его из поколение в поколение, за создателем державы, а не заводя каждый себе новый. Да много еще где, если ты подумаешь внимательно, найдутся примеры этого, зачастую неосознанного понимания.

— Значит, если я к примеру, слабый воин, то обладание 5-10 мечами самых знаменитых воинов древности, сделает меня гораздо сильнее?

— Нет. Коли ты слаб духом, страшись таких вещей.

— Почему?

— Они сметут твой слабый дух, поработят тебя, сделав своим рабом. И потеряешь ты себя, отдавая все силы только на приобретение таких предметов, не сможешь ты больше жить собой, а всего лишь куклой будешь…

— Как-то сомнительно, что какая-то железка или тряпка, может сломать человека. Прямо «кольцо всевластия» получается… — ученик тихо пробормотал под нос, но был услышан.

— Тебе ли, — усмехнулся волхв, — не верить в это? Коль кое-кому даже и песчинки не потребовалось, чтобы сломаться? — Сначала Ярослав не догадался, на что намекает Радослав, но потом, вспомнив тот до сих пор преследующий его в ночных кошмарах ужасный бой за свою свободу воли, понятливо кивнул.

Впрочем, не на все вопросы можно было получить такие подробные и ясные ответы. А на некоторые вопросы, и вовсе никаких ответов Ярослав не получал.

Это молодой волхв заметил совершенно случайно. Просто у него, как у одаренного богами дитя, сложился определенный круг знакомств. И большинство людей в этом круге было как раз из той редкой, редчайшей даже можно сказать, породы мыслителей и просветителей, которые встречаются в истории единицами, зато остаются в ней яркими кометами, на многие века задавая путь развития цивилизации. Был там, например, молодой парнишка, который в свои то годы уже смог доказать, логически и опытным путем, что любое вещество состоит из определенных, очень маленьких частиц. Был удивительный мастер-механик, который собрал рабочую модель парового котла, был людей рудознатец-планетолог, был астроном, самолично собравший для своих заметок телескоп, был отмеченный Перуном военачальник, рисовавший модели боевой техники, были ребята, искренне желающие сделать жизнь в других странах, искоренить рабство например, были просто люди настолько жадные до знаний, что сидя за свитками частенько забывали не то что есть, а даже спать! Вот в один из дней, за трапезой, Ярослав услышал от одного из таких самородков обрывок предложения:

— … Позволит намного увеличить урожаи и труд крестьян полегче будет…

— Ну-ка, ну-ка, о чем это ты? — прожевав заинтересовался Ярослав. И узнал.

А чем больше узнавал, тем больше офигевал. Не все оказывалось гладко в датском королевстве, то бишь в росских княжествах. Вот этот вот парень, к примеру, вывел формулу применения азотистых удобрений, но эти удобрения массово никто в обиход не вводил. Да, все его исследования были тщательно выслушаны, записаны и… положены под сукно. Причем то же самое случалось и со многими другими отраслям народного хозяйства, армии и флота. Если бы не это, то научный потенциал только ближних приятелей Ярослава позволял совершить промышленную революцию. Что уж тогда говорить о Святограде в целом? Но несмотря ни на что поля продолжали пахать на лошадях, и убирать вручную, а не паровыми, к примеру, комбайнами, сражаться стрелами и мечами вместо огнестрельного оружия, и плавать на ладьях, а не на пароходах.

В качестве некого хобби Ярослав попытался в свободное от учебы время собрать как можно больше таких случаев, после чего он всерьез задумался над теорией всеволхвовского заговора, тормозящего развитие росских княжеств. Правда, слабым местом было такое же медленное развитие остальных государств континента, в которых волхвов не было. Что же касается ученых, у Ярослава вообще создалось впечатление, что всех этих прогрессоров очень изощренным образом посадили в клетку, засыпав информацией. Ведь известно, «чем шире круг познания, тем больше граница соприкосновение с неведомым», и дорвавшись, к примеру, до архивов Святограда с грифом «не для общего пользования», все эти чистые души просто утонули в знаниях.

Понимая, что все это не просто так, что идет это с попущения, либо с прямой подачи волхвов, к разговору Ярослав готовился очень серьезно. Чтобы получить ответ на такой скользкий вопрос, требовалось придумать что-то этакое, особенное. «Не пытками же вытягивать ответы? И кто еще кого пытать будет, к вопросу о неприятных вопросах. Ха! Каламбур однако! Хорошо, что я не слышал ни одной истории, чтобы здесь шло преследование инакомыслия… С другой стороны, из того факта, что я не слышал, совсем не следует то, что этого не было… Но ответ на этот вопрос слишком важен, чтобы его можно было не искать!»

Была у волхвов одна слабость, или не слабость, это как посмотреть — учить они любили. Хотя объективности ради, следует заметить, что умели это делать. Этим и собирался воспользоваться Ярослав. Понимание того, что задаваемые спрашивающим вопросы раскрывают его тайн не меньше, чем ответы собеседника, еще не пришло к ученику волхвов.

Для начала Ярослав решил подождать удачного момента — какой-либо спорной лекции. В ней задать, для затравки, чтобы волхв расслабился и «поплыл» в разговоре, заранее подготовленный, тоже вполне себе серьезный вопрос. После спора и разъяснения — задать много маленьких, простых, из разных областей знания, и среди них ними, как бы между делом, задать тот самый. И вскоре такой момент представился, на очередной лекции про политические и экономические особенности соседних стран в сравнении с родными княжествами.

— Я вот не понимаю тогда одного только. Ведь наши порядки самые правильные так? — спросил Ярослав.

— Знамо дело, — важно покивал наставник.

— И значит, коль каждый человек на земле будет жить по этим правилам, то от этого будет только лучше? Причем всем?

— Да.

— А почему же тогда мы не идем проповедовать?

— Почему не идем? Идем…

— Но…

— Каждый год в мир уходят сотни волхвов. Они расходятся на все стороны света: помогают, лечат, спасают, учат… И хоть гибнут многие, все равно Истину познают все больше и больше братьев наших…

— Вот! Гибнут. Многие гибнут! Почему мы это терпим? Ведь мы же правы! Почему бы нам всей своей мощью не обрушиться на эти неверные страны? Не смести с лица их и не построить на их месте…

— Охолохни, дитя. Не разумеешь ты много. Ведь вот еще в чем беда. Люди то — они все разные. Как и Боги наши — разные, так люди еще больше. И то, что один за счастье почитать будет, другому — кара жарче смороднего угля. И как прикажешь тогда быть?

— Ну… Тех то думает как мы, тех к себе принять. Остальных… Остальных…

— Ну! Глаголь! Тех, кто не так разумеет, тех, кто против, тех кто не за тебя, их всех под нож? Как положено: коль до тележной чеки дорос, то все уже. На мост… Так ведь?

— Нет, но…

— Да, дитя. Да. Это ты и предлагаешь. А не страшно тебе? Ведь будут тебя они грызть, эта тьма мертвецов. Камнем на душе лежать. Что же тогда от искры твоей останется? И после смерти что от тебя останется? Память палача и душегуба? Который ради думки глупой столь многих на смерть отправил? Да и какой князь на такое пойдет?

— То есть?

— А скажи мне отрок, в чем долг каждого человека?

— Это я знаю — в совести.

— Так вот, коли совесть позволяет это делать, то князь и пойдет. Вот только на совести князя не только Истина. Ему еще отвечать за своих холопов. И пред людьми, и пред Богами. Раз встал он над другими, знать и ответ ему держать первым, да строгий ответ.

— Но причем тут это?

— А ты подумал, что жертвовать ради чужого счастья, и даже не счастья, а призрака его, придется здесь и сейчас? И если бы своим… Но ведь нет! Соседом или другом. Сыном или отцом. Братом по духу или по крови… Кому такое треба? Когда ворог нападает, тогда конечно… А ради того, чтобы пролить чужую кровь — так ведь они тоже внуки наших Богов. И Богам это не понравиться… Какому деду в радость, что кровиночка его друг друга боем смертным бьет?

— Но вера? Истина как же тогда?…

— А Истина на то и истина, что она существует независимо от людей. Наши Боги были, есть и будут. И не зависит это от людских дрязг.

— Но вы учите, чтобы я доверял своим ощущениям. Что я Чувствующий…

— Пока еще нет, но можешь им стать, — поправил волхв.

— А если я чувствую боль этих людей, если я от всей души хочу помочь им, спасти, защитить, что мне делать тогда?

— Иди и помогай, спасай, защищай! Делай что тебе велит твоя совесть, а не разводи по этому поводу разговоры.

Следующий вопрос в списке Ярослава был попроще, но тоже не такой уж легкий. Возник он тогда, когда парня пригласили на свадьбу один из приятелей. Тот, обычный росский парень откуда-то из под Словенска, брал в жены девушку-египтянку, то есть, как он тут назывался Та-Кемет, каким-то чудом занесенную так далеко на север.

Дело в том, что не смотря на отсутствие даже призрака какого либо неравенства, основанного на этническом признаке (не считать же таким извечные веселые подначки одних россов другими, происходящие из-за небольшой разницы в произношении и житейском укладе жителей различных княжеств; да и над иностранцами подшучивали, куда ж без этого) — смешенные браки были повсеместно делом очень редким и сильно неодобряемым. «Вводить в род неизвестно кого? Безродного али безродную? А коль что злое или поганое в их роду?» В принципе, объяснение вполне логичное, но тогда почему ситуация с волхвами совсем иная? Почему старшие такие браки среди волхвов не запрещают? И вообще, почему негласно поддерживаются браки именно волхвов с волхвами?

— Ужель ты сам не можешь разуметь, дитя? Если не мы, то кто же может узнать все о человеке и его роде? Коли есть что злое — мы чувствуем. Ты чувствуешь. И этого достаточно.

— Но… Как-то это смешно. Не так много вокруг такого зла, чтобы бояться.

— Ты не прав. Даже слабая возможность погубить неверным действием весь свой род достойна того, чтобы ее принимать во внимание. Слишком, как ты говоришь, «велики ставки».

— Э… И это все?

— Что ж, если тебе нужна другая, более глубокая причина… Боги породили людей разными, ужель нам нарушать их волю? Жены Та-Кемет предназначены для мужей Та-кемет, а жены росские, для мужей росских.

Ярославу при этих словах смутно припомнился отрывок из когда-то давно прочитанной книги, уж больно они были похожи по смыслу. «Женщины из tierra caliente предназначены для мужчин из tierra caliente. А женщины Кордильер предназначены для мужчин Кордильер. Бог не любит смешения кровей. Недаром мул — самое отвратительное животное под солнцем. Мир был сотворен не для смешения племен — это все выдумки человека. Какие бы чистые ни были расы, если их перемешать, они перестанут быть чистыми. Не могут вода и нефть дать однородную смесь. У природы есть свои законы.[132]»

В принципе, ответ был получен, да и не ради этого ответа затевался сегодняшний разговор. Потихоньку, шаг за шагом, бомбардируя своего наставника вопросами, причем в этом ему помогали и другие дети, Ярослав приблизился к ключевой точке своего плана.

— А почему все то, что мы делаем, больше никому не надо?

Волхв умолк и острым, пристальным взглядом буквально проткнул своего через щур догадливого ученика. Ярослав затаился, ожидая бури, но на этот раз непогода прошла мимо.

— Богов спроси. — Кратко ответил учитель.

— Да? А это как? — удивился молодой волхв. Совсем не такого ответа он ожидал.

Глава 61

Ярослав даже представить себе не мог, что под Святоградом расположены настолько обширные катакомбы. Конечно, ему приходилось спускаться вниз по различным надобностям — в подвалы за какой-либо вещью, хранящейся в сухом прохладном месте, за едой в специально организованные ледники или нося пищу отшельникам, но никогда не заходил так далеко. Теперь же, идя по многоуровневым, сложно переплетающимся туннелям, Ярослав понял, что по большому счету ничего-то он и не видел.

Никогда раньше не увлекавшийся спелеологией, ученик волхвов все же чувствовал, что что-то тут не так. Ну не могут так выглядеть естественные породы. Окружающий камень слишком уж различался как по фактуре, так и по сорту. Более того, не всегда это был камень: песок, земля, иногда даже какая-то масса гравия… Таким же разнообразием блистали и прорытые ходы. Были обычные на вид, как пещеры с чуть обработанным полом, были другие — со сводами, подкрепленными деревом, были полностью выложены деревом, по такому идешь, как по стенкам колодца спускаешься. А пару раз встретилось вообще что-то непонятное — в крепком граните, или базальте, хрен их разберет неспециалист, туннель был не прорублен а как бы проплавлен, прожжен!

«Что ж, об этом тоже следует спросить у богов…» — подумал Ярослав.

Пред тем разговором землянин прикидывал различные последствия своего неуемного любопытства. «Декларируемые заявления набольших всегда противоположны реальности — уж осознанию этой истины на Родине его отлично приучили. — И как только со страниц газет и экранов телевизоров правительство или депутаты, министры или президенты начинаю вещать: «Все будет хорошо. Никакой деноминации/кризиса/повышения цен/приватизации земли и прочее, прочее, прочее не будет», люди привычно начинают запасать мыло, соль и спички, кляня про себя жадных продажных политиков.» Поэтому, глядя как закаменело лицо волхва, Ярослав слегка струхнул. Но все оказалось не так страшно. Хотя нет. Все оказалось гораздо страшнее, но совсем по другому.

— Богов спросить легко…

— Ага. Я понимаю — все мы там будем. Но это не ответ! — начальный запал не до конца прошел, хотя страх его и слегка охладил.

— Богов просить легко, да услышать ответ их сложно. А частенько, люди еще к тому же не хотят слышать ответ Богов, который им не по нраву, как дети малые не хотят слушать своих строгих родителей. Однако, бывают случаи такие, что никак нельзя остаться без ответа внуку своих дедов. В таком случае, можно не заступая за черту, выспросить богов.

— И как же это сделать?

— Сложно. Очень сложно. Очень сложно целиком отправиться в правь, оставшись в живых тут, в Яви. Многие попытки заканчивались обычной смертью, что тоже встреча с богами, вместо путешествия туда и обратно. Еще сложнее, добравшись в Правь там не остаться навсегда. Многие не выдерживали счастья, ибо, по рассказам единиц вернувшихся, слишком чиста Правь. Нужна великая сила и не меньшая воля, чтобы дойти и воротиться…

— А у меня есть шансы? Теоретически? — заинтересовался Ярослав.

— Да есть. Ты Чувствующий, тебе проще других так добраться до богов…

— Ха!

— А ты хочешь? Не трусишь? — совершенно обыденно спросил волхв, и Ярослав, обманутый этим самым спокойствием, незамедлительно влез обеими ногами в одну из древнейших ловушек. «А слабо?». Трусом показаться перед лицом своих приятелей, да и самому себе! «Да хрен вам! Я вообще одно время чуть вены себе не резал! Чего мне бояться?!»

— Я?! Нет! Не трушу! И если я могу, то я бы с удовольствием отправился…

— Ты сказал, дитя…

«И кто меня за язык тянул? Не мог смерить свое любопытство. Черт! Как же местная свобода одуряюще воздействуют на неокрепший, источенный тлетворным влиянием телевидения и интернета, разум.» — уже не однажды Ярослав успел пожалеть о своих опрометчивых словах. Наконец, после долгой прогулки по туннелям, когда окружающий непроглядный, в буквальном смысле слова, мрак нехотя расступается впереди, перед светом лампады, и с жадностью смыкается за спиной, они остановились у небольшой кельи. Келья, как келья. Каменные стены, каменный лежак, вода, текущая по стене и исчезающая в отверстии пола: и туалет, и душ, и бойлер в одном лице, Двери, как ни странно, не было. «Наверное, это для того, чтобы отчаявшийся медиум мог все бросить и выйти.» — Подумал Ярослав, но все оказалось совсем не так.

— Я все разумею, Ярослав. — наконец прервал затянувшееся молчание Радослав. — Если хочешь, то откажись. Никакого урона чести не будет. Слишком редкое это дело, к Богам живым ходить за советом, да и дразнил я тебя, прости меня.

— Нет уж. — Больше из-за упрямства возразил Ярослав.

— И еще, я не сказал тебе. Все это и так знают, но ты не россич, а я запамятовал. Трудно уйти. Еще труднее вернуться. Но коли и вернешься, то никогда уже ты не будешь прежним. Как не назови, но ты все равно заступаешь за кромку, поэтому ты точно что-то приобретешь, что-то очень важное. Но также, что очень важно — потеряешь. Не передумал?

— Нет. Я решил. — после долгого молчания утвердительно кивнул Ярослав.

— Ну воля твоя. Тогда слушай. Путешествие к богам начинается с долго поста и молитв. Пост подготовит тело, а молитвы — душу к путешествию в Правь. Дверь плотно заложат камнями, еду будут тебя сбрасывать по специальной штольне — именно столько, сколько нужно и именно такой, которой нужно…

— Так те заложенные камнями… — с ужасом дошел до Ярослава смысл фразы волхва и тайна происхождения некоторых, виденных по пути, замурованных проходов.

— Да. Это те, кто не смог уйти или не смог вернуться. Но не бойся. Это удачная келия. Дважды ее замуровывали, и дважды оттуда, хм… выходили.

— А почему пауза перед «выходили»?

— Один из волхвов оставил в Прави свои ноги.

— Здорово…

— Нет, что ты. Он был здоров потом всю оставшуюся долгую жизнь. Счастлив с женой, а дар лекаря, который у него и так был, возрос до небывалой степени. Его любили все вокруг, носили, если надо было, на руках… Просто вот так вышло…

— И еще. Будь осторожен на обратном пути. Ты Чувствующий, Правь и так близка тебе, тебе будет проще вступить на путь. Но берегись! В этом твоя сила, но и твоя слабость. Тяжело тебе будет расстаться с совершенным миром. Правь может не отпустить тебя… Прошу тебя, будь осторожен.

Ярослав кивнул. По сравнению с тем, что тебя сейчас заживо замуруют, остальные возможные неприятности кажутся какими-то несерьезными.

— Ну, да будут Боги к тебе благословенны. — Радослав крепко обнял своего ученика и шедшие с ними пара мастеров, Ярослав еще недоумевал зачем они нужны, начали споро закладывать проход. Вскоре последний отсвет лампы исчез, и Ярослав оказался в полной темноте.

Темнота… Нет, не темнота. Тьма! И тишина. Хотя нет. Постепенно уши Ярослава привыкли к тишине, и стал слышать звуки. Вот течет по стене ручеек, вот где-то звонко стучат по камню капельки воды, вот совсем тихо, если приложить ухо к камню, ели-ели слышны какие-то голоса. Но что говорят — не разобрать.

Кормили его редко и мало. Причем некоторую пищу он поначалу есть не мог: маленькие лепешки часто были так обильно приправлены травами, что напоминали по консистенции брикеты комбикорма. Иногда меню разнообразили кусочки сушеной рыбы, иногда подкидывали грибные шарики с вареным мясом. Но в очень маленьких количествах. Хорошо еще, что камера, несмотря на то, что находилась в подземелье, была нехолодной. Хотелось бы, чтобы была еще и сухой, но тогда откуда брать воду?

День на десятый, хорошенько проголодавшись от такой кормежки и отупев от безделья, Ярослав принялся орать во все горло, требуя чтобы его выпустили. Но все крики остались без ответа. Может быть, его просто не слышали, может — слышали, но не собирались отпускать.

Ничего не оставалось, как выбраться отсюда силой. Ярослав привычно потянулся к своей недоброй силе, и с удивлением не почувствовал ничего. Как он не пробовал побиться к ней, что не говорил, что бы не сулил, но та молчала. У хранителя создалось впечатление, что она в сильном испуге заперлась в глубинах его души, подкрепив внешние стены изнутри своими.

Результатом долгих криков и идиотских попыток попробовать себя в роли Эдмона Дантеса (понятное дело, не тем, который знаменит своей нелюбовью к артиллеристам), стали сорванные голосовые связки и ободранные до крови руки и сломанные ногти. Выхода не было. Или он сможет пропутешествовать в Правь и обратно, или же, путешествие будет в один конец, а его тело, засыпанное полусгнившей едой будет здесь похоронено на многие годы, пока волхвы не решат освободить келью для более удачного претендента.

Что ж, обычно, когда нет другого выхода, люди и совершают невозможное.

Сначала как из-под палки, потом все свободнее и настойчивее, Ярослав молился. Не прошло и следующей десятидневки, как стали происходить перемены к лучшему. Перестало напрягать отсутствие света, глухая тишина и одиночество. Наоборот, Ярослав стал понимать, почему волхвы оборудовали кельи именно здесь. В тишине и темноте никакие мирские соблазны не отвлекают от молитвы.

Где-то на, неизвестно каком дне — Ярослав потерял счет времени, сосредоточенность достигла таких высот, что есть уже не хотелось. Очень редко молодой волхв вставал с лежанки для того чтобы попить воды, или заставить себя поесть. Пища перестала быть привлекательной, казалось глупым тратить время на еду, отнимая его у молитв.

Там наверху дни сменялись днями, а здесь время окончательно исчезло. Ведь время, это число событий за последовательность других событий, будь то качанье маятника, или распад радиоактивного элемента. Но если нет то, что измерять, то имеет ли смысл чем? И имеет ли смысл само слово время, если ничего не происходит?

Для Ярослава реальность и сон смешались, превратившись в нечто среднее. Наконец настал такой момент, когда его душа не стала стеснена телом. Нет, Ярослав не умер. Просто тело, которое до этого казалось незыблемо необходимым и крепко приковывало к себе, вдруг стало, ну как бы это сказать, альтернативой. «Можно жить в теле, а можно — свободно лететь. Интересно…»

Поначалу, вход-выход из тела были очень болезненны. Причем нельзя сказать, что болело что-то определенное. Ни голова, ни сердце, ни руки-ноги вроде бы не и при возвращении, то есть боль не имела физиологической природы. Больше это напоминало те неприятные чувства, которые получает назаметно для себя слегка задремавший человек. «Вроде бы только что все было хорошо, и вдруг — раз! Рывок-боль, и ты проснулся.»

Наконец настал такой момент, когда Ярослав почувствовал, что теперь он может очень долго находиться вдали от своего тела. Осталось только найти дорогу в Правь. Стоило ему об этом подумать, как сразу же неподалеку появилась светящаяся воронка.

Волхв с любопытством огляделся. Воронка была абсолютно плоская, если смотреть в профиль, а в фас слегка напоминала тайфун, если на него смотреть сверху. Обойдя новинку кругом, Ярослав хмыкнул и решился. Стоило сделать шаг вперед, как исчезло все вокруг.

Душа неслась со страшной скоростью сквозь пустоту. Неизвестно, как себя чувствуют кошки, случайно забравшиеся в недобрый час погреться в сваленную в стиральную машину одежду, но наверное — очень похоже. Болтало страшно. Ярослав уже был готов окончательно раствориться в окружающем хаосе, как вперед показалось маленькое пятнышко света. Оно медленно росло, и Ярослав, надеясь что это коне пути, из последних сил рванулся к нему и…

Оказался в огромной библиотеке.

Библиотека поражала. Она совершенно была не похожа на те, в которых бывал в своем мире Ярослав. Те, общие, были скорее похожи на тюрьму для книг: обшарпанные, крашеные шаровой краской металлические полки, бетонный пол, безразличный надзиратель-библиотекарь, равнодушно выдающий литературу кому придется по первому требованию. Впрочем, те книги вполне соответствовали окружающему их мирку: дешевая бумага, полуободранные корешки, надорванные или выдранные по какой-либо срочной надобности нерадивым читателем страницы…

В этой было все не так. Начиная с атмосферы. Она потрясала. Казалось, что находишься не в библиотеке, похожей на виденную Ярославом в одном из боевиков, а в храме. Потемневшие от времени, уходящие вдаль стеллажи с книгами были сделаны из драгоценных пород дерева — дуба, кедра, лиственницы, красного дерева, украшены прихотливой резьбой и покрыты многими слоями лака. Да и книги, которые взирали, другого слова не подберешь, на посетителя, были совсем другими. Пергамент, золотое тиснение, драгоценная, тонко выделанная кожа, бархат, все это и многое другое подавляло посетителя.

«А ты достоин не то, что открыть, а просто прикоснуться ко мне?» — казалось, шептали Ярославу книги, подлинные хозяева этого места. Парень поморщился, и привычно сконцентрировался. То давление, которое он отлично ощущал другим, тем самым чувством, ему очень не понравилось. «Сейчас мы посмотрим, кто кого!..»

— Здесь это не сработает! — неожиданно раздался смутно знакомый, властный, тяжелый мужской голос. И действительно, сила как молчала в келье, так же безмолвствовала и тут.

— Иди уже скорее сюда. Хватит! Он прошел, брат…

— Вижу, вижу. Ты достоин. Иди.

В темноте, которую слегка рассеивал огонек свечи, (Ярослав обратил внимание на это только сейчас), появился другой источник света. Он быстро приблизился, отпихнул библиотечные стеллажи чуть в сторону. Света скачком стало больше, и теперь стало возможно разглядеть детали. Ярослав с интересом осмотрелся.

Около огромного камина, в котором важно потрескивали крупные поленья, в глубоких креслах с удобством расположились шестеро.

По центру, правым боком к камину, сидели немолодые мужчина и женщина. На вид им было лет по шестьдесят, но стариками их назвать было нельзя. Власть и Мощь потоком изливались из глаз сидящего мужчины, одетого в усредненно-шикарный костюм, который совсем не подходил к таким глазам. Скорее, этому мужчине больше бы подошли скипетр, держава и императорская корона.

Женщина была полной противоположностью своего мужчины. Какая-то ласковая, добрая и мягкая, домашняя. И сила ее была такой же.

Ближе всех к огню, так близко, что обычному человеку можно было и обжечься, сидел мужчина лет двадцати пяти. Огненно рыжий, непоседливый и очень подвижный он был одет в нечто похожее на декоративные кольчужные доспехи, а на коленях лежала сабля в богатых ножнах. В каждом его движении, в каждом повороте головы проглядывала великолепная пластика, но пластика бойца, а не танцора. И Сила. Сила проглядывала из глаз точно так же, как и у отца.

«Точно!» — Ярослав наконец сообразил, кого видит перед собой. «Боги! Это Перун, бог воинов и кузнецов, по центру Отец и Мать Даждьбог и Мара. Только вот почему в таком виде? Россы их не так представляют… Любопытно. Попробую угадать остальных. Так…»

Рядом с Перуном, утопая в подушках кресла, не доставая ногами до паркетного пола, сидела совсем еще девочка. Милый ребенок. Легкое платьице в желтенький в цветочек, торчащие из под него исцарапанные, по детски худенькие ножки, шаловливые глазки, вздернутый носик и растрепанная пшеничная коса. Такой же непоседливой, как и брат справа, она была в силу своего возраста, и ей явно не нравилась долгая прелюдия к разговору. «Ну старшие! Давайте скорее поиграем!». Только иногда из глаз выплескивались небольшие ручейки Силы, отчего образ беззащитного ребенка разбивался вдребезги.

«Лада. Богиня весны…»

Слева от Даждьбога чинно сидели старшие дети. Тут уже ошибки в определении кто есть кто, быть не могло.

Разодетый в меха и бархат, что дико смотрелось в кожаном кресле и в такой гостиной, сидел Велес. Чернявый, чем-то смахивающий на степняка, мужчина лет тридцати пяти. «Велес. Только что он так вырядился?» Не успел Ярослав додумать эту мысль до конца, как легкая рябь прошла по телу бога. Когда все устаканилось, то вместо по варварски пышной одежды, Велес оказался одет в дорогой костюм тройку, а из дополнительных аксессуаров появились изящные перстни и часы.

Сидящая женщина органично бы вписалась в любой светский раут. Открытое вечернее платье, немного, но дорогих, и со вкусом подобранных драгоценностей, холеное, неопределенно-молодое лицо, на глазах — стильные очочки. По каким-то причинам Мокошь взирала на Ярослава свысока, с некоторым превосходством.

— Э… Добрый… Ммм… Здравствуйте. — Смешался Ярослав. Поклонился. Впрочем, некоторая робость вполне тут была обоснована. Не каждый день с богами встречаешься.

— И тебе по-здорову. — Ответил за всех Даждьбог. — Присаживайся. — За спиной Ярослава возникло кресло чуть по проще, чем у хозяев. — Отведай от нашего стола. — Еще один короткий взмах рукой, и перед ними появляется стол застеленный белоснежной, прихотливо вышитой скатертью. Еще мгновение, и как на сказочной самобранке, стол покрывается изысканными яствами.

Конечно, путешественник не хотел есть. И как вообще может поглощать пищу бестелесная душа, Ярослав как-то не задумывался. Но прием пищи способствует расслаблению, тем более что и Даждьбог, и Мара составили гостю компанию. Остальные присутствующие, кроме Лады, которая озорным движением утянула со стола крепкое яблоко, стол проигнорировали. Наконец, насытившись, волхв откинулся на спинку от мгновенно исчезнувшего стола, и отпил глоток вина из кубка.

— Итак? — Спросил Даждьбог.

— Что, «итак»?

— Не мы к тебе пришли в дом, не нам и спрашивать.

— Ну… Как это все?

— Хм, — усмехнулся Даждьбог, — Вопрос, конечно, непонятный, но мы тебя разумеем. Мокошь, дочка, объяснишь?

— Да отец. — Старшая дочь поправила очки, и сразу же, несмотря на дорогие шмотки, стала похожа на стервозную школьную училку. Была у Ярослава такая в школе.

— Знаешь ли, в чем суть намоленности? — «Выучил ли ты урок? — послышалось ему в ее вопросе. — Нет? Два балла, садись!» — Если говорить о ней языком «сухой науки»? — продолжила Мокошь. И тут же сама ответила на только что заданный вопрос. — А означает она то, что мы, Боги, имеем полную и неограниченную власть над каждым атомом материи там, в Яви, а здесь вообще над всем. Прилагая соответствующую силу, мы можем сделать с окружающим наших молящихся миром все что угодно. Можем сделать дерево камнем, а железо — золотом. Можем разжечь пожар или превратить воду в лед. Можем дать силы стрельцу выпустить стрелу на пять перестрелов, а мечнику ударом меча разрубить воина в полной кольчуге. Можем, как ты сам это видел, поднять пустынный буран во влажном лесу. Там, куда приходят верующие в нас, мы и они можем все.

— Но разве?…

— Конечно, это на твой взгляд грубейшее нарушение всех законов сохранения. Но представь себе, что в уравнении присутствует еще одно слагаемое. Это мы.

— А?…

— Откуда берется эта сила? От ваших молений. Ты представить себе не можешь, какая сила заключена в людях. В каждом из них. Причем сам он не может ею воспользоваться, впрямую, без посредников. Он может только отдать ее какому-то высшему существу. В свою очередь он получает ее обратно, в уже другой форме.

— А…

— Прекратить отвечать на твои вопросы еще до того как они заданы? Можно. Но зачем? Так ведь быстрее….

— Прекрати уже, Мокошь. Заигралась. — осадил свою дочку Даждьбог.

— Как скажешь, батюшка.

— Что ты еще хочешь спросить, дитя?

Ярослав задумался. С одной стороны, вопросов просто море, а другой — никакой так и не приходит на ум.

— Скажите, вот вы подняли тогда, как вы говорите, пыльную бурю…

— Да. Она стоила очень и очень, хм… дорого наверное не самый правильный эпитет, но как есть. Чтоб тебе ясно было, чтобы сотворить тот смерч, плюс еще там всякого по мелочи, потребовалось много дней молиться всем росским княжествам. Чем чудеснее чудо, тем сложнее его сотворить.

— Но почему именно так? Почему вы просто не стерли нас с лица земли? Вы ведь могли?

— Да могли.

— И почему же не сделали так?

— Не сделали мы этого по нескольким причинам. Во-первых, как не парадоксально, виновата в этом физика. Вы пришли из мира, который полностью чист от нашего влияния. Поэтому, как не смешно и как это не покажется тебе необычным, но атомы и молекулы ваших тел, и не только тел, но и всего из того мира, полностью хм… защищены. Но, как знают в вашем мире, клетки тела полностью обновляются раз в 6–7 лет. И дабы полностью защититься от нашей власти вашем воям пришлось бы не то, что не есть взращенной в нашем мире пищи, но даже не пить воды! Более того, даже не дышать! Конечно, то что нельзя сломать силой, можно сломать большой силой. Но тут работать начинает «во-вторых». Те места далеко от центра силы, и для таких действий потребуется слишком много энергии. Ломать иммунитет к Нашей воле, на большой дистанции… Просто невыгодно.

— Но ведь там погибло много ваших детей!

— Да. И это «в-третьих». То было серьезное, но не смертельное испытание для наших детей. И они его достойно встретили, прошли и победили.

— Но разве…

— Мы не пастыри, которые видят в вас скот. Мы родители. Конечно, больно видеть страдания детей наших, но без них не вырастут они!

— А вы меня не обманываете? — усомнился Ярослав.

— Да как ты мог только подумать об этом? — в ответ возмутился Даждьбог. — Да будет тебе известно, Боги не могут обмануть смертных, это слишком дорого им обойдется! И еще! Разве не помогали мы тебе? Разве не я сломал твою темницу, когда завяз ты в силе своей черной? И другам твоим тоже? Разве не дочь моя Мокошь расколола ложный амулет Тора, спася Игоря? Или не сын мой Перун образумили князя Любослава, и тот принял сумасшедший план Александра? Или не уберегли мы еще раньше, в бою у ворот Прижитка вашего приятеля Максима?

— Ну ладно, ладно. Значит творите добрые дела просто так. Хорошо, поверю, ибо сам был свидетелем этому. Не могу не поверить… Кстати! — подозрительно насупился Ярослав, — А откуда берется сила на эти незапланированные добрые дела? От вас самих? Или?… Или вы отдаете людям столько же силы, сколько получаете? Я прав?

— Хм… Умеешь ты задавать правильные тяжелые вопросы. Конечно же, мы отдаем людям силы… гораздо меньше, чем они дают нам. Но не спеши считать нас упырями, обложившими тяжелой кровавой податью всех молящихся. Не один, ну эрг, скажем так, не расходуется у нас даром.

— И куда они идут?

— В основном на то, чтобы сдерживать на своем континенте Кровавого Бога. Не будь этого, то давным-давно на нашем континенте гремели бы дикие войны, как на Западном, где все сражаются против всех. Поэтому, кстати, нам не нравятся крупномасштабные сражения: сила пролитой крови очень редко идет нам. И то, мы не можем закрыть всю границу намертво. Не имея возможности пробиться силой, он пробивается мыслями, желаниями и наветами, соблазняя слабых духом и подстрекая их творить зло. Причем это независимо от государства. Поэтому нам приходиться ставить границу по воде, в Восточном и Западном океанах, иначе, стоит только Кровавому Змею закрепиться хоть на пяточке, построить хоть один храм, силы и влияние его на нашей земле возрастут неимоверно.

— Понятно…

— Ну и на всякие непредвиденные случаи тоже. По типу вот вашего портала.

— А как, кстати, вы закрыли тот проход в наш мир?

— Хм. Очень просто. Портал не пропускает с одной стороны на другую только тогда, когда нет на принимающей стороне серьезного препятствия. Атмосфера, воздух, он тоже препятствие, но проходимое — как проходим воздух в обычном мире. Если же это земля камень, дерево или еще что, даже вода, то разговор идет совсем другой. Коли такое препятствие стоит на пути, то портал становится непроходимым, точнее, также проходимым как вода или камень.

— И?

— На границе перехода силой нашей с высокой частотой, мечется частичка обыкновенного песка. Частота настолько велика, что любой объект стой стороны в любой момент времени напарывается как бы на монолитную преграду. Вот и все.

— А проще? Построить стену там…

— Стену? Что ж, может это и проще, но стена — оно временное явление. Ее может разрушить враг, ее может срыть друг, ее может поглотить и растворить время. А эта песчинка — это навсегда.

— Навсегда, это на сколько?

— Пока мы существуем как есть.

— К слову, а как вы выглядите по-настоящему? — Поинтересовался Ярослав.

Исчезла библиотека. Ярослав очутился на вершине горы, где стояли троны: два больших и четыре поменьше. На тронах сидели все те же Боги, только теперь они были одеты в более привычную одежду: расшитые прихотливыми узорами рубахи, подпоясанные наборными поясами, кольчуги и оружие у мужчин, венцы у женщин. И Сила… Теперь ее не прятали, наоборот, он изливалась на Ярослава свободно, но как не странно, не втаптывая, не вбивая в прах, а скорее судя, как отец проступки своего сына.

— Мы можем выглядеть так, — суровым голосом произнес Даждьбог, — Но… — Библиотека и все остальное вернулась на место, — Зачем? Нам это не нужно, да и детям нашим тоже, после Яви…

— О! — Вспомнил Ярослав еще один вечный вопрос человечества. — А что там? Ну, после?

— В вашем мире, и многие об этом знают, человек после смерти не исчезает бесследно. — На этот раз лекция читала Мара. — Его суть, назови ее как хочешь: память, энерго-информационная составляющая, биополе, душа, не умирает. И у нас точно так же. После смерти каждая душа, суть всходы нашей искры в тела людей, возвращается обратно к нам, принося с собой все умения, навыки, память и чувства. И объединяются с нами. Считай это раем.

— Раем?

— Конечно. Что может быть лучше, чем всегда быть с теми, кого любишь? С матерью и отцом… Любимой или любимым, братом, сестрой, товарищем, другом… Все они вместе. Все могут следить за своими любимыми на земле. Сопереживать, восхищаться, плакать… И помогать им, коли надо. Таковы законы, из тех, что даже нам не подвластны…

— Значит, жизнь после смерти есть?

— Да. Конечно!

— Хм… Здорово! И что, послежизнь — каждому? — обрадовался парень.

— Конечно!

— Любому-любому? — Теперь уже Ярослав удивился. — Грабителю, бандиту, насильнику, педофилу и прочим ублюдкам тоже «да»?

— Угу! Только есть одно «но»…

— Какое?

— Есть еще Смородина река да Калинов мост.

— И что?

— А как ты думаешь, «что»?

— Ну… Сказывают, что там всякие злодеи мучаются… Что-то типа чистилища, короче.

— Не совсем… Точнее, совсем не так. Как я вижу в твоей памяти, чистилище — это место где души посвященных богу претерпевают страдания за совершенные прегрешения. Это даёт им впоследствии возможность попасть в рай. У нас не так… У нас нет посмертного искупления. Молитвами да пожертвованиями трудно исправить совершенное зло. Поэтому так часты у нас призраки и всякая нечисть. Это, говоря понятными тебе формулировками, преступники, заключенные без срока, до полного искупления. Коли искупить смогут, то покинут землю и уйдут в Ирий. А коли нет… Вечно им скитаться!

— А?

— Ой! Отвлекалась от темы, извини. Трудно сказать, но на самом деле, то что называют рекой, на самом деле нечто среднее между хм… ситом и мясорубкой. Сначала отделяются негодные качества от человеческой души и памяти, а потом чистые остатки проходят в Правь.

— А что считается негодным?

— Только те качества, которые есть в нас, допускаются в людях. Согласись, это вполне честно — не иметь в раю никакого отребья. Это совсем не то, что требуется в вечности и нам, и людям. Так что ничего такого, что мы бы никогда не сделали, ничего этого не будет. А то, что раскаленная река, каленая, калинова — так это одно из весьма точных определений. Как ты думаешь, приятно когда выжигают часть себя?

Вопрос был риторическим. Понятное дело, никому такое не понравиться. В разговоре повисла пауза. Вроде бы вопросов у Ярослава, когда он собирался сюда, было море, а сейчас и спросить нечего. Мысли разбегаются. «Правильно меня предупреждал Любослав… О!»

— Кстати, меня, когда я сюда собирался, предупреждали о том, что Правь весьма и весьма притягательна. Но ничего такого я не чувствую.

— Это потому, — ответил Перун, — что сейчас мы защищаем тебя от горнего мира.

— Хм… А нельзя ли?…

— А сдюжишь? — спросила Мара. — Учти, это очень трудно. Обычно, это самое сложное испытание для воли человеческой. Из Рая в мир боли и страданий уйти…

— Знаете, вы меня конечно же на сквозь видите, так что знаете о чем я думаю.

— Да, дитя. Думаешь ты: «Я и фильмы со спецэффектами смотрел, и с хренью всякой уже тут боролся… Мне ли бояться молочных рек и кисельных берегов? Или крылышек с арфой?» Что ж, не говори потом, что мы тебя не предупреждали…

Не успел Ярослав ухмыльнуться, как все вокруг изменилось.

— Папа! Мама! Я вернулся! — Ярослав влетел на кухню и бросил под табуретку свой портфель.

Отец оторвался от газеты и произнес.

— Молодец. Что сегодня ты принес?

— Пятерку по географии! И еще меня очень хвалила учительница по музыке! Говорила, что у меня абсолютный слух, и что я сыграл на гитаре просто совершенно! Она так и сказала: «Просто совершенно!»

— Молодец! — папа не любил, как он говорил, «всяких телячьих нежностей», поэтому всего лишь потрепал сына по голове своей огромной, мозолистой рукой. Отец работал в мебельной мастерской, был на хорошем счету у начальника, получал добрые премии, а дома от него всегда приятно пахло деревом.

— Он у нас просто умница. — Всю ласку, которую Ярослав недополучал от отца, он добирал здесь. Мама прижала сына к себе, поцеловала в темечко и чуть отодвинула от себя, глядя и никак ненаглядываясь. Но, понятное дело, отцовская ласка всегда ценилась выше.

— А что еще было?

— Да ничего… Вот только Надька пирожками угостила. Говорит, сама пекла.

Отец с матерью с улыбками понимающе переглянулись.

— А что еще она сказала? — поинтересовалась мама.

— Да ничего. Так ерунду всякую…

— Сама значит пекла? И вкусно?

— Съедобно. — Подражая взрослому мужскому высокомерию, с псевдо солидностью ответил Ярослав.

— Ну, и хорошо, что съедобно. Значит руки на месте. Добрая жена будет…

— Да ладно тебе, папа! Я вообще ничего… — покраснел и начал оправдываться сын, но был остановлен добродушных смехом.

— И когда свадьба? — поинтересовался молодой женский голосок.

— А! Сеструха-дерни-себя-за-ухо! — Обернулся Ярослав. «И откуда у меня мысли о том, что что-то неправильно? Что отца я никогда не знал, что мать я еле-еле помню, потому что она умерла, когда я был еще ребенком? Что братьев-сестер у меня никогда не было? Странные какие-то мысли…»

Дергать себя за ухо младшая не стала, зато отвесила брату небольного пинка и тут же спряталась от расправы за мамину спину. Впрочем, высшая справедливость тут же вернула ей причиненное «зло» в виде подзатыльника от матери со словами «Сколько раз я говорила тебе так не делать?» Самый младший братик, видимо из ревности, и желая получить свою долю родительской ласки, разорался в своей колыбельке, отвлекая маму.

«Как же мне хорошо! — с затаенной гордостью подумал Ярослав. — Что еще в мире может сравниться с таким счастьем? Чего еще надо?»

Неожиданно все стало медленно удаляться. Ярослав всеми силами тянулся вперед, цеплялся скрюченными руками за пустоту, пытался хоть как-то противиться неведомой силе, но все было тщетно…

— Отец! Мама! Куда вы? Нет! Не бросайте меня! Не надо! Нет! НЕТ!!!..

Все вернулось на круги своя. Боги, библиотека, память о детстве, где не было только что испытанного счастья…

Ярославу потребовалось минут тридцать, чтобы хоть частично придти в себя. Успокоить рвущуюся на куски душу, перестать беззвучно плакать, только соленые капли одна за другой катятся вниз по мокрым щекам, и обрести хотя бы намек на душевное равновесие.

— Ты слышал очень правильную фразу, — отвечая на невысказанный вопрос сочувственно произнесла Лада. — «Если боги хотят наказать человека, они претворяют его самые сокровенные желания». Просто люди очень часто желают не того, что им нужно, а совсем другого. Так вот, в Ирии люди обретают не то, что хотят, а то, в чем они зачастую сами не отдают себе отчета, именно то, что им действительно требуется, и именно то, что сделает их счастливыми.

— Пора заканчивать. Все равное ему сейчас не до чего. Иначе он вообще не сможет удержаться, и останется. — Как мечом, разрубил возникшую тишину Даждьбог, глядя на все еще находящегося в шоке Ярослава.

— Да… Иди, дитя! Иди! И до свидания! — Улыбнулась на прощанье Мара.

— Пока! — помахала ладошкой Лада. Перун поднял в приветствии сжатый кулак, Велес и Мокошь ограничились вежливыми кивками.

— И помни. — Даждьбог внезапно оказался рядом с Ярославом. — То дело, которое вам поручит князь, вы должны выполнить и обязательно так, как вам скажут. Не отвлекаясь ни на что другое. Оно чрезвычайно важно. Не подведи всех.

— И сколько у меня времени?

— Время у тебя еще есть. Все начнется, как только ты станешь счастлив. А сейчас, прощай, — и толкнул Ярослава рукой в грудь.

Исчезла библиотека, исчезли камин, комната, книги, кресла… Исчез столп с тронами и прочие, взятые из памяти Ярослава, декорации, имеющие целью сделать общение как можно более неформальным. Голоса сбросили личины, хотя сложно назвать их таковыми. Яромир и его семья ради процветания своего народа добровольно принесшие себя в жертву стили внушительной частью того, что можно назвать персонификацией сил. Но истинная форма богов была все же другой, отличной как от вырезаемых из дерева идолов, так и от увиденного Ярославом. Безформие Энергий сиречь Сил, которые устанавливают непреложные Законы мироздания.

— Ты все же сделал это!

— Ты знаешь, что у нас не было выбора!

— Да. Но теперь все будет очень плохо.

— Да. Ты права. Но и не на сотую долю так ужасно, как не сделай мы этого.

Голоса на время замолчали.

— А дальше?

— Дальше? Дальше, надеюсь, посеянных семян хватит для того, чтобы взошли добрые всходы.

— А они?

— Они? — голос замолчал. Потом неуверенно произнес. — Надеюсь, они справятся, иначе все зря. Справятся и сейчас, и потом… И дети наши вырастут, сломав ЕГО печати, как ОН нам обещал…

— А мы не будем им помехой?

— Сейчас? — удивился голос. — Так ведь…

— Не юли! Ты отлично меня понял! Потом.

— Потом?… — голос опять замолчал. И тихо произнес. — Вряд ли. Не доживем…

Ничего этого Ярослав конечно же не узнал. Он несся вниз в Явь? Вверх в Явь? Вбок? Не ясно, но он быстро летел, вбирая в себя тонкую серебристую нить-проводик, на конце которой ждало его тело. В какой-то момент он утратил последние остатки ощущений окружающего ничто, и потерял сознание.

В себя, в Яви, он пришел уже тогда, когда заложенную камнем дверь с чудовищным, для отвыкших ушей, шумом разбирали с той стороны.

Прогулка к Богам завершилась удачно.

Глава 62

Нельзя сказать, что после возвращения многое в отношении волхвов к Ярославу поменялось: «дитя — дитя и есть», но кое-что претерпело серьезные изменения. Как объясняли волхвы, касание самого Даждьбога никогда не бывает просто так. Такое благоволение обязательно что-то дарит человеку, лечит, успокаивает или прививает какие-то особые способности. И поиск этих новых способностей не занял много времени.

Все началось с самого дня по возвращении. Еще тогда, когда каменщики разбирали замурованный выход из келии, Ярослав отметил некую разноцветную… дымку? окружающую тело каждого человека. Сначала он списал это на глюки от долгого сидения в темноте или голода. Но после долгих разговоров с волхвами, оказалось что это не оптические галлюцинации, а великий божий дар. Теперь Ярослав не только мог чувствовать силу предметов, но и мог ее видеть. Более того, благодаря дару в Дажьдьбога он удачно перескочил несколько ступенек в обучении. Теперь волхв мог видеть истинную суть не только предметов, но и людей. Суть, душа, или как говорили у него дома, аура людей расскажет о человеке столько, сколько не расскажет подробнейшее досье. Волхвы называли это истинным видением.

В связи с этим поменялся и куратор. Вместо довольно молодого еще Любослава, теперь его куратором считался Ростивой. Очень старый, абсолютно седой и уже плохо двигающийся волхв был единственным в этом поколении, кто мог обучить Ярослава, так как тоже обладал истинным видением. Правда того, что одним прикосновением богов досталось молодому, старый волхв добивался молитвой, чистыми делами и помыслами всю свою долгую жизнь.

Теперь, обладая этой полезной способностью, совсем по-другому осознавалось то, о чем раньше приходилось только догадываться, разбираясь в оттенках своих чувств. Днями и ночами старый и молодой волхвы бродили по Главному Храму, а также по его обширным закромам, рассматривая и трогая многочисленные предметы старины. Ярослав должен был рассказать все, о том, что видит, а его наставник — поправить ученика в неточностях и ошибках. Попутно Ростивой обучил своего ученика как можно отключать истинное зрение, так как постоянно видеть не так, как привык за всю свою жизнь — непривычно, а перегружать мозг огромным пластом излишней информации — тяжело. Ярослав из-за этого в день, на первых порах, проводил во сне по 13–15 часов. И голова болела нещадно.

Последней, высшей ступенью видения, ради чего в идеале все и затевалось, была использование этой способности в чисто практических целей. «Чтение биополя человека», как про себя это иногда называл Ярослав, или «взор через Правь» как говорили волхвы, могло опытному чтецу дать огромный пласт информации о любом Даждьбожьем внуке. Практически все: кто, где, когда и откуда, как жил, чем болел или болеет, и чем лечить, кого любил, а кого — ненавидел и проклял, все это виделось огромным разноцветным сплетением разнообразных по форме геометрических фигур. Впрочем, в основном, все было просто: биополе-душа, облекала все живые тела (кстати, все живые, это значит и животные, и растения, и рыбы с птицами, более того — предметы древние, несущие отпечаток великого духом владельца, тоже обладали чем-то похожим, не будучи живыми) повторяя, в основном, контуры тела. Большая толщина слоя указывала на здоровье и/или духовную мощь, малая — на проблемы с состоянием организма. Цветовая гамма же говорила об испытываемых чувствах, добрых либо злых помыслах и совершениях и прочее, прочее, прочее…

Ярослав даже с любопытством частенько проводил следующий опыт. Подходил к какому-либо растению, например, к березе, и рассматривал ее реакцию. И не каждое существо на близость человека реагировало положительно. Бывало вообще полное отторжение, ощущавшееся как холод, бывало, чаще всего, полное равнодушие. Зато стоило Ярославу посетить свою делянку! Как там светились радостью растения, в которые он вложил столько своего труда. «Ну надо же. У них, получается, тоже есть личности со своими симпатиями и антипатиями.»

А вот с людьми было сложнее. Слишком все добрые и правильные вокруг, но нужно знать вид и плохих людей. А таких — увы… Среди волхвов, да и вообще во всем Святограде, встретить редкостного гада, по каждому понятным причинам, было очень сложно. Лишь иногда Ростивой водил Ярослава поглядеть на находящихся в городе храмов проездом, направляющихся по своим делам купцов. А так материала для учебы было бы совсем мало, если бы не одно но. К огромному удивлению Ярослава, волхвы показали себя не только благостными, честными и объективными, но и на редкость прагматичными и дальновидными. Примеры нашлись.

О том, что помимо келий для медитаций, раздумий и прочих возвышенных дел в Святограде присутствуют самые что ни наесть вульгарнейшие тюремные камеры, причем не пустующие, Ярослав конечно же не знал. Это не скрывалось, но и не афишировалось. «Чести много, чтоб о татях помнили и говорили. На перекрестке дорог, как положено, в назидание другим, на суку не вздернули, и то пусть благодарны будут.» Именно на этих везучих заключенных и тренировал свое истинное зрение Ярослав. И то, что ему открывалось, при этих упражнениях, ему очень не нравилось.

Истинное зрение на то и истинное, что его не обманешь и не затуманишь различными отговорками о плохой компании, тяжелом детстве с деревянными игрушками, прибитыми к полу, сумрачном состоянии рассудка, культурными традициями, а также правами человека не считать остальных окружающих за людей. Впрочем, безумцы тоже были — Ростивой подробно показывал их оттенок, а вот остальные… Остальные были совсем другого поля ягоды. Люди, для которых творить зло ради зла, грабить и убивать, растлевать и насиловать, было невероятным наслаждением. Оправдывались они при этом различными высокими и низкими помыслами, или вовсе не имея к этому никаких причин, кроме своей низменной природы. Так и говорили: «Я пожелал… Захотелось!..» После разговора и рассматривания очередного такого «желателя» и «хотетеля», рука Ярослава сама по себе тянулся к поясу. На куски рубить…

Но даже среди этого отребья встречались свои жемчужины. Черные жемчужны.

— Запоминай, дитя, — указывал старый волхв на очередного подопытного. В отличие от других, этот, несмотря на свою субтильность, был распят на толстом дубовом щите, прикованный к нему толстыми, разрисованные защитными наговорами цепи. Во рту — воронка-кляп, глаза завязаны толстой белой повязкой. И кожа у него была красного цвета. — Именно так выглядит в истинном зрении печать Чернобога. Кровавого змея, Бога краснокожих.

— Но откуда он здесь?

— Это редкий случай. Эмиссар. Похоже, он плыл к англам, но буря прибила его корабль почти к стенам Новогорода. Там его изможденного и повязали… Гляди внимательно, дитя. Это настоящая печать-посвящение. Ее накладывают жрецы. А есть еще другая печать, гораздо слабее. Она проявляется на муже, коли он вольно служит Чернобогу, являясь проводником его помыслов и силы. Для этого не нужно посвящения, и такие, к сожалению, иногда встречаются и среди россов. Не могут Боги и мы уследить за всеми.

Ярослав внимательно всмотрелся в черный, пульсирующий в районе сердца, комок. От него во все стороны, к каждой части тела, к каждому важному орган тянулись черные жирные, омерзительные штрихи. Мозг краснокожего, так он вообще представлял собой клубок таких нитей. И если сначала у Ярослава возникло предложение попробовать удалить этот чужеродный элемент, то потом ему стало окончательно ясно. Удалить это зло из краснокожего можно только вместе с жизнь. А тело, как положено, на костре сжечь и пепел по ветру развеять, желательно в безлюдной местности.

И вообще, чем больше Ярослав вспоминал потом этот комок, тем больше у него складывалось чувство, что он видел что-то знакомое. Что где-то он с этим уже встречался. Но только вот где?

Впрочем, истинный взор был не единственным подарком Даждьбога. Бог оказался по божественному щедр. В своей голове Ярослав обнаружил огромнейший пласт знаний об общение с невидимым и неощущаемым обычными людьми. Строение человеческого организма, как зримое, так и незримое, способы лечения различных болезней. Заговоры, наговоры, проклятия, технологии создания амулетов, подчинения и изгнание нежити, защита от злых сил, самым примитивным способом которой является, кстати, традиционная вышивка на одежды… Если раньше Ярослав считал, что выходивший его Ретус был опытным и знающим колдуном, то теперь он понимал, что ромей владел всего лишь небольшой, мизерной частью знания о истинном устройстве мира. Даже хранимая им злая сила, которая после посещения Ирия никак себя не обнаруживала, не владела таким объемом информации. Долгими вечерами, после насыщенных тренировками и учебой дней, приходилось надиктовывать записывающим за его словами волхвам важнейшую информацию, полученную от богов.

Но Любослав не зря предупреждал Ярослава о том, что ничто не дается просто так. Недаром, северяне так привечают гейсы. Лучше уж самому выбрать, чем за тебя это сделают другие. Пусть и Боги. Получил и Ярослав противовес своим талантам. А может не противовес, может это была обратная сторона истинного зрения? Кто знает? Разве что Боги… Но второй раз в Правь, несмотря на море вопросов, которые забыл или захотел задать, Ярослав пока не собирался, так что ситуацию приходилось принять такой, какая она есть. Теперь Ярослав чувствовал любую чужую душевную и физическую боль, как свою собственную. Конечно, он и раньше нечто такое ощущал, особенно когда разошелся с любимой и другом. Редко. Спонтанно. Чуть-чуть, на грани догадки. Теперь же все стало совсем по-другому. Конечно же, здесь, в Святограде, таких людей было единицы, да и накал чувств был не тот совсем, но… Ярослав с ужасом думал, как же ему будет, если ему придется оказаться среди по-настоящему больных и обездоленных?…

Рано или поздно все кончается. Так произошло и с Ярославом. В один прекрасный день Ростивой сказал Ярославу почти сакраментальную фразу: «Мне тебя больше нечему учить. Дальше, расти позволит опыт только твоих собственных лет. Так что, Ярослав, иди ка ты в люди!» И Ярославу ничего не оставалось делать, как покинуть Святоград. «Заодно и «зачеты» посдаю!»

На амулете-ярило остались не нанесенными насечки по «специальностям» Мары, Перуна и, как не парадоксально, Даждьбога. Перун — это взятая в честном бою жизнь врага или победа в сложном поединке, Мара — вылеченный больной, а Даждьбог, это не столько чудеса, сколько суд.

Конечно, никто не выгонял Ярослава на улицу, как Алешу Пешкова. Молодой волхв получил от Великих Семинарий все, что требуется для путешествия: оружие, коня, одежду, дорожный припас и немного денег. И вот, в начале пятого годя, если считать от дезертирства с поля боя, Ярослав отправился путешествовать по росским княжествам. Причем уже не как беглец, а как полноправный житель.

Сначала молодой волхв собирался отправиться на запад — выполнить данное несколько лет назад обещание вернуться в так понравившуюся ему деревню. Однако с этим пришлось повременить. Волхвы усиленно, ну просто очень усиленно, порекомендовали, почти приказали, насколько могли, отправиться на юго-восток. «Зело неспокойно там…Да и в Киев загляни…»

Где и что неспокойно, Ярослав так и не понял. Почти месяц он странствовал по Великому Княжеству Киевскому, но нигде не находил никаких проблем. Серьезных проблем. А так… Росские княжества, как он и подозревал, не были сказочным берендеевым царством, раем для всех и вся. Были тут и злые помещики, и постылые свадьбы, и воровство с грабежами, и бедность, и болезни, и почти что рабство, для новых холопов, но… Но все это не переваливало за определенную черту. Злые помещики сами собой, либо с помощью странствующих по земле волхвов сменялись на нормальных, постылые на первый взгляд свадьбы, очень часто через пару лет давали радостные, любящие семьи, татей нещадно вешали или сажали на колья, болезни — лечились все теме же волхвами, либо местными травниками или колдунами, а работящий человек всегда через пять-десять лет мог расплатиться со всеми долгами и зажить в достатке, а своих детей — так вообще вывести в люди.

«Короче, это скорее не рай, а сказка о идилизированном средневековье. Крестьяне спокойно пашут, воины воюют, а волхвы следят за тем, чтобы когда вдруг моча вдарит в княжескую голову, это не привело к особо ужасным последствиям. А всеблагие боги же следят за волхвами. Вот такая вот Система.»

— Да уж, всеблагие… — в голове Ярослава раздался знакомый, давно не слышанный голос.

— А! Наш затворник появился? Ну-ка… — волхв потянулся к клетке со злой силой, и с испугом обнаружил ее пустой. — Где ты?

— Здесь. В тебе. Теперь уже навсегда.

— Но как? — Ярослав ужаснулся. — И что…

— Не надо так бояться. Ну что за мысли — «одолеет», «подчинит». Скорее уж наоборот. Считай, что я теперь твой, хе, внутренний голос.

— А…

— Силы мои все теперь в твоем распоряжении. Теперь тебе не надо доить меня через тонкую пуповину. Что до черного, то оно хм… Оно выгорело почти все, когда перелетал через реку смородину, на пути в Правь.

— Да уж. Так тебе я и поверил!

— Сам же видишь. Так что считай, благодаря твоим жутким богам, у тебя раздвоение личности!

— Э-эй! Ты на богов наших не гони. С чего это они жуткие?

— А с того, что так даже я не издевался, когда удавалось захватывать контроль над телом слабого колдуна.

— Я то-то тебя не понимаю!

— А показать человеку рай, дать вкусить его сладость, а потом пинком вышвырнуть оттуда, потому что тебя впереди ждет важная для богов миссия? Это по-твоему что?

Ярослав передернулся. Вспоминать о потерянном рае было больно.

— Ладно, ладно… Прости. — Волхв даже опешил. Еще никогда та злая сила не вела себя так корректно. «Извинилась даже! Может и правду говорит?…»

— Ну хорошо. Пусть так. Как же мне тебя звать, о Моя Вторая Личность?

— Хм… Зови меня… Зови меня… Зови меня Уж!

— Уж?

— Ну да, змейка есть такая.

— Ааа… Понятно… Уж что ты по делу можешь сказать, Уж?

— Типа скаламбурил? Ну ладно… Лопата. Смеюсь. А если по делу, по делу… Не там ты ищешь. Сверни завтра на перекрестке на правую дорогу. Та, что вдет в сторону близкой границы с велики княжеством словенским. Чувствую я — там ты найдешь себе приключений на седалище…

— А откуда ты все эти выражения знаешь?

— Так я же — это ты! Я свободно читаю твою память, и знаю все о тебе.

— А я — твою?

— А ты нет! Ладно. Я умолкаю. Если что надо, то ты силой можешь воспользоваться моей. Без всяких условностей.

Уж оказался прав. Не прошло и пяти дней, как Ярослав нашел то, что искал. Совершенно случайно он оказался в нужном месте в нужное время, чтобы встать на след знаменитой разбойничьей шайки.

Слухи об этих разбойниках ходили по росским княжествам уже не первый год. Банда это была знаменита тем, что не сидела на месте, как все обычные, а путешествовала из одного княжества в другое, подолгу нигде не останавливаясь. После ее налетов оставались только трупы: мужчины, изнасилованные женщины, и дети. Банда не оставляла в живых никого, чтобы не было способных узнать их в лицо свидетелей. Это было очень необычно. Даже известные душегубы — степняки, и те старались брать полон. Второй удивительный момент — тати выбирали для своих черных дел пограничные области, где, по идее, купцы больше всего насторожены, и караваны имеют мощную охрану. В-третьих, особо банда не наглела, и пока не умудрилась настолько сильно досадить кому-либо (может именно из-за того, что гастролировала по волостям), чтобы по их следу бросили ищеек из волхвов. А без них, в отсутствии всеобщего паспортного контроля, поймать их было невозможно. И тут такая удача!

Налет банды был как всегда жестоким и кровавым. Убив из огнебойных палок лучших воинов из числа охраны купца, достреляв из самострелов и дорезав в ближнем бою остальных, тати занялись своим любимым делом.

Маленькую Ивку всю ее недолгую жизнь ближники дразнили мышонком и прутиком. Действительно — от своих сверстниц, девятилетняя девочка отставала почти на голову и была худенькой, как ветка березы. Но в этот раз малый рост пошел ей на пользу, зараз окупив все прошлые и будущие насмешки. Малышку спасла мать, затолкав ее в почти невидимую, узкую щель между телегой и лошадиным трупом, наказав молчать чего бы не происходило. Чего насмотрелся и наслушался ребенок за следующие полчаса не сложно догадаться. Волосы, когда она вылезла из под телеги, у нее наполовину стали белыми от пережитого ужаса.

Но несмотря на все пережитое, девочка оказалась достойна растения, которое поделилась с ней своим именем. Такая же прочная и гибкая, как лоза, она смогла не только выбраться из своего укрытия, чуть не ставшего ей могилой (телега чуть просела, почти полностью завалив выход), но и принять правильное решение. Идти искать помощь не туда, куда отправился караван псевдо-купцов с псевдо охраной, а в противоположную сторону. Тут ее, рыдающую, утешаемую всей деревней, и нашел Ярослав. А присутствие направляющейся по своим делам дружины местного князя, было вообще подарком богов.

Бешенная скачка, во время которой Ярослав, как мог, пытался если не убрать, то хотя бы немного подлечить душевные травмы девочки, снизить их остроту, закончилась на опушке леса. На этом настоял Ярослав. Для того, чтобы пышущий жаждой благородной мести командир дружины прислушался к голосу рассудка, волхву пришлось немного повлиять на него через Правь. Обоз разбойников, судя по всему, остановился в деревне. А Ярослав совсем не хотел превратить быстрый захват с последующим скорым и безжалостным судом, в долгий штурм и выкуривание бандитов из домов. Потери среди дружины при этом могли быть немалыми — у бандитов огнестрельное оружие «Откуда, кстати говоря?», да и жители села могли пострадать.

На ночь дичь решила остановиться в деревне, поэтому дружине пришлось расположиться на ночевку в лесу. Впрочем, им было не привыкать, а девочке из своих запасов Ярослав как мог

На следующее утро цель покинула деревню. Подождав, пока хвост обоза скроется из виду, отряд с самыми дурными предчувствиями влетел в покинутое село. И тут Ярославу пришлось в очередной раз удивиться. Ни тебе порубленных жителей, ни изнасилованных девушек, ничего. Обитатели были бодры-веселы, и составили о переночевавших у них купцах самое хорошее мнение. Те были вежливы, тихи и щедры. Меда-вина не перебирали, к девкам не приставали и спать легли рано. «Умаялись поди в дороге.» — говорили местные. Вспомнив виденную им по дороге картину, как именно «умаялись» эти «купцы», а также слезы и страх маленькой Ивы, Ярослав только зубами скрипнул.

«Не. Будет. Им! Никакой! Пощады!!!»

Вечер в лесу не прошел зря. Ярослав как успел, быстро, «на пальцах» разъяснил, чего бояться в бою с вооруженным огнестрельным оружием бойцом. Прикинув что и как, командир княжеской дружины принял очень простое и логичное решение. Проведя еще раз инструктаж, отряд отправился в бой.

Банда тихо и спокойно ехала по лесу. Дала шли как всегда — очень удачно, и причиной тому был новый, хотя какой он новый, уже года три, атаман. Как только все стали делать все именно так, как говорил он, так сразу же удача стала очень частой гостьей. И всего то: нападать строго в определенных местах на строго определенных купцов, добычу сбывать подальше от места «дела», не оставлять никого в живых и вести себя везде подчеркнуто примерно. Кто не согласен был — тот был убит, остальные — разбогатели. Так и странствовала банда от города до города, всегда чинными купцами и уважаемыми охранниками, лишь иногда приоткрывая свое истинное лицо. Поэтому догоняющий их воинский отряд не особо их встревожил. Лошади воинов шли медленно — явно не торопятся им вслед, головной вообще задержался в хвосте колонны телег, разговорившись с возницей, а остальные бойцы змейкой растянулись вдоль всего поезда.

Главарь бандитов своим звериным чутьем только начинал что-то подозревать, как стало уже поздно что-либо предпринимать. Маленький ребенок, непонятно каким образом затесавшийся среди вооруженной дружины, произнес тоненьким женским голосом «это они» и закрутилось. Дружина растянулась во всю длину поезда, поэтому атакованы были одновременно практически все бандиты. Ничего не ожидавшие тати, надевшиеся спрятаться под личинами обычных купцов, не были готовы к бою. Брони не вдеты, взведена только пара арбалетов «на всякий случай», даже тетивы не на всех луках натянуты. Поначалу Ярослав даже подумал, не ошиблись ли они, но прозвучавший хлесткий выстрел из винтовки окончательно развеял последние иллюзии.

Бандиты не смогли оказать княжеским дружинникам достойного сопротивления. Слишком неожиданно все началось, да и специализация немного разная — засада и прямое столкновение. Стрелка зарубили после первого же выстрела, остальных просто вырубили. Только главарь еще оборонялся, прижавшись спиной к телеге. И то, не из-за каких-то особых воинских навыков, а только потому, что взять его хотели живьем. А тот, понятное дело этого совсем не хотел, а зарезаться — духу не хватало.

— Ну, подходите, п…ры! Ща я вас опущу! Ну!.. соси!..!..!

Ярослав дернулся. Знакомого родного мата он не слышал уже лет пять. Наличие огнестрельного оружия и так ясно доказывало, что в банде есть пришельцы с Земли, но вот то, что такой пришелец был атаманом, это удивительно. Хотя кто еще мог додуматься в этом пасторальном мире до «гастролей»?

Волхв присмотрелся к атаману. Что-то знакомое было в этом мужике. Ярослав мысленно убрал с лица атамана неряшливую, давно не стриженную бороду, убрал шрам через все лицо и с удивлением, переходящим в мрачное удовольствие, присвистнул. Легкий жест рукой, и дружинники расступаются. Волхв захотел поединка, а поединок — дело святое. Да и интересно же, какой прием посмотреть…

— Ба! Кого я вижу! Витенька! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим! Как твои дела? — вытащив саблю, воин, бывший когда-то давно солдатом первого полка, окликнул своего собрата из второго.

— Че, ты кто? Откуда по-нашему базаришь?

— Не узнал? Это хорошо. Значит, долго жить буду!

— Б…! Я тебя помню! Ты тот сученок, что мне руку прострелил!

— Вот! Видишь. А я вот тебя сразу узнал. Понял намек?

— Че, п. к, перековался? Теперь своих режешь? С этими дикарями? Не по понятиям это…

— А ты зачем столько крови пролил? Неужели не мог грабить не так жестоко? Тебя когда Боги спроят за это, что ты ответишь?

— Да мне п…й! И на тебя, и на Богов твоих, и на прочую х. ню!

— П. й? Ну как скажешь!

Витя оказался никудышным фехтовальщиком. Даже будучи всего лишь дитем Перуна, волхв легко блокировал все его атаки. Даже странно, что с ним не могли справится дружинники князя. Пара подленьких приемов были легко разгаданы и парированы, а еще один, метательный нож, из-за резкого движения противника ударился в Ярослава «пяткой». Впрочем, затягивать бой тоже не имело совершенно никакого резона — это же не воин какой знаменитый, у которого можно поучиться, и не мастер былинный. Просто охмелевший от крови зверь в человеческом обличие.

Бой был закончен строго по науке. Резкий срыв дистанции. Обманный замах. Мгновенный разрыв дистанции от контратаки и тут же обратно, пока Виктор завис провалившись в ударе вперед. Удар по руке — обшитые кусками кольчуги перчатки сохранили врагу руку, но богато изукрашенный меч падает на землю, что, в принципе, уже не важно. Взмах, и только жутким усилием Ярослав смог довернуть руку, чтобы сабля ударила врага плашмя. Надо было кое-что узнать, да и легкая смерть — подарок не для бывшего однополчанина. Отвесив напоследок Виктору, как он и просил, смачного пинка по яйцам, волхв закончил поединок.

Бой закончился. На ошеломленного, полусогнутого от боли в паху, атамана набросились дружинники и быстро связали. Впрочем, при деле были все. Кто-то бинтовал раны друзьям, кто-то пара с горестью приводила в божеский вид единственного убитого — секира татя снесла ему полчерепа. Однако большинство занималось самым что и на есть приятнейшим делом — потрошила добро бандитов. Ведь по росской правде, все добро это теперь принадлежало тем, кто его отбил у татей. А еще часть воинов вырубала в лесу толстые колья. Для пленников…

Ярослав тем временем уже успел посмотреть через Правь на захваченных в плен. О чем пожалел — еще никогда ему так не было гадко. Души у этих людишек были омерзительного, серовато-желтого, гнойного цвета, в которых как куски говна плавали коричневые мыслишки. Человеку с такой душей Ярослав не поверил бы даже в ответе на вопрос, какого цвета снег.

— … Еле сбежал от ромеев, всех там бросив. Потом немного поохотился около Прибытка. Понял — не мое это дело, шкурки бить. — Виктор отвечал как сомнамбула. Равнодушное отупение от страха за свою судьбу и сильная боль в отбитых тестикулах, сделала его очень покладистым. Костерок дружинники, чтобы железо калить, точно развели зря. — Решил вот банду сколотить. Сначала из наших. Потом, когда мало осталось патронов, и наши стали в боях быстро гибнуть, меня вон видишь тоже как-то зацепило, прибавились местные. Вот тогда и стал…

Слушать эту исповедь Ярославу было… ну совершенно равнодушно. Просто — никак. Он уже приговорил Виктора, который и по старым то законам был желанным клиентом любого суда, то что уж говорить про местный?

Планы дальнейшей дороги претерпели серьезные изменения. Командир дружины чуть ли не силой потащил Ярослава к своему князю. Зачем он там нужен, волхв так и не понял, но так как, опять же, ему было все равно куда идти, он согласился. Оставив Иву в ближайшей богатой деревне, щедро одарив на прощанье из трофеев, отряд насколько мог спеша, отправился дальше. Пришлось по дороге заехать к местному князю. Приняв богатые подарки (а зачем лишний раз давать повод для ссоры), тот только крякнул от досады, что упустил такой большой куш.

…В тот день, у дороги на месте боя, на толстых, заботливо затупленных кольях, остались висеть двенадцать живых тел. Времени, чтобы прочувствовать свое плохое поведение, им было оставлено предостаточно…

Глава 63

— Чай не родич я тебе? — Удивился князь Володимир.

— Да кого ты, худородный, в братья зовешь! А даже и родич если, то тем более! Отдай!

— Но как же…

— Сам посуди! Зачем тебе тот лесок? Да и деревеньки те совсем у тебя обезлюдели!

— Тридцать крепких дворов, это что, по-твоему, обезлюдели?

— И еще, не забывай. Ты всю свою дружину, — на этом месте князь Ростислав немного поморщился, но все же продолжил, — положил в том походе на север. А я ведь тебя предупреждал! И прибытка ты особого не получил, и воев своих потерял…

— То ради Роси нашей! И не тебе, отсидевшемуся за чужими спинами, меня попрекать!

Ростислав побагровел. Правда, она действительно глаза колет.

— Как бы там не было, — зло прошипел князь, — дружина твоя новая, Володимир, не чета моей. А посему, — теперь князь уже ревел, — Отдай то что мое по праву! — и снова спокойным голосом, почти шепотом, проникновенно: — Не доводи до греха, сосед. Говорю тебе последний раз: отдай добром, иначе отберу силой! Не на твоей стороне она…

— Но кроме силы есть и Правда! — раздался от двери звонкий голос.

Князья настолько были сосредоточены на споре, переходящем в безобразную свару, что даже не заметили, как открылась входная дверь, и в горнице появились новые действующие лица.

— А это что за холопы? Ас! Карим! А ну-ка выкиньте их отсюда! Да и плетьми угостите, чтоб не жаловались на плохой прием!

— Кажется, мы не совсем вовремя… — неуверенно начал хорошо и богато вооруженный воин, явно командир дружины, но второй его тут же перебил.

— Наоборот, очень вовремя! — Ответил Ярослав. — И не надо играть, ты в этом плох, тебе далеко до волхвов. Ужель я не понял, что не просто так тащил меня за собой?

— Карим? Мне долго ждать?!! — проревел Ростислав.

Но верный Карим не смог ответить. На страже дверей его и товарища сменили дружинники князя Володимира. А наглых холуев выдворили на улицу пинками. Расстановка сил поменялась, и теперь хозяин мог говорить со своим названным гостем так, как он того заслуживает. В разговоре повисло молчание.

— Забыл ты, Ростислав, что не один я. Что есть родичи у меня и помимо тебя. И что в книгах бархатных я стою куда выше тебя. Так что есть, кому помочь мне. Не бросят меня в беде добрые родичи. Да и почто ты непотребство сие затеял? И что мне теперь с тобой делать? По праву сильного то! А? Дружина у меня теперь поболе и посильнее твоей.

— Прости сосед. Действительно, как навет какой на меня нашел. Ужель нам, родичам, стоит на бранном поле, а не за чарой беды наши счислять? — Пошел на попятную незваный гость.

— Очень удобная позиция, — влез в разговор Ярослав. — Как чуть что, так родич, а чуть раньше — так «отдай или силой возьму!»

Ростиславу кровь бросилась в лицо, он стиснул руку на богато украшенной харалужной сабле, но все же сдержался. Конечно, дело не в трусости, на убийство в гостях никто не решится, но… «А вдруг? Вдруг решится? Убьет меня и сына, а княжество мое себе присвоит? По праву родича?» — Князь Ростислав явно других мерил по себе. Да и, если честно, не очень то он и хотел всего этого. Да вот советник так медом все описал, что отказаться от соблазна было невозможно. «Ужо я ему устрою по приезду!»

— Да будет вам сор из избы выносить!.. Что было, то было, да быльем поросло. — Пригасил готовую вновь начаться ссору Князь Володимир, явно не желавший эскалации конфликта. Свое отбил, а вот врагов плодить из соседей — глупое дело. — Прощевай, Ростислав, не люб ты сегодня мне в гостях.

— И тебе поздорову, Володимир.

Несмотря на неприятный, мягко сказать, разговор, хозяин вежливо проводил своего гостя до крыльца. Там ему подвели лошадь, Ростислав вскочил в седло и подъехал к своей свите. Здесь к нему первыми подскочили двое ближников и склонились к уху, что-то быстро и эмоционально обсуждая.

Первый, молодой парень, явно был сыном — почти точная копия Ростислава, только молодая. Второй же, богато одетый, с ленивыми движениями неплохого бойца, был советником не по семейному праву. Что сказал каждый из советчиков неизвестно, но, судя по тому, что сын отъехал от отца с досадливой гримасой, победил другой наушник. И те слова, которые вымолвил князь, ясное тому подтверждение.

— Вот значит как! Что ж, Володимир, попомнишь ты еще оскорбление это. — Пары минут хватило второму, чтобы полностью подавить все те чахлые ростки мирного решения конфликта. — Не всегда ты будешь в чести у своих родичей. Такой подлый и нищий мало кому! Поехали отсюда! Но мы вернемся, клянусь тебе, князь. И тогда ты проклянешь тот день, когда отказался от моего предложения!

Ярослав, любопытства ради решил посмотреть на уезжающих гостей истинным зрением, и обомлел. Ошибки быть не могло. В сердце второго советника бился знакомый черный комок! «Невозможно! Эмиссар Кровавого Бога! Пусть не посвященный, но все же… Откуда он может быть здесь, в самом центре княжеств? Это нужно обязательно проверить, и если мои предположения верны…» Волхв сорвался с места и бросился во след уезжающим.

— Стойте! Позволишь ли ты задать вопрос твоей челяди? — обратился он к князю.

— Ну, задай, волхв! — презрительно выплюнул Ростислав.

— Ты! Да ты именно ты! — Ярослав грубо указал пальцем на второго княжеского советника. — Ты! Произнеси молитву богам нашим! Хоть самую простую! «Боги мои со мной, я ваш верный сын!» Ну!

— Что этот смерд бормочет, князь?! Он отвык от вкуса плетей?

— Помолчи, Гельви. Произнеси молитву, и поехали. Когда мы будем здесь жечь, этот холоп будет твоим.

— Княже! Но по законам это, чтобы всякий худородный холоп ославил ближника самого князя. То оскорбление…

— Я уже понял. Говори и поехали…

— Нет, князь! Я оскорблен и хочу крови этого смерда!

— Не смерд я, змеепоклонник!

— Да как ты смеешь! — Гельви тронул своего коня и почти наехал на стоящего по середине двора Ярослава. — Соскучился по рабским баракам, тварь? Так я это тебе быстро обеспечу! Будешь жрать свое дерьмо и молить о милости хозяина!

Кровь бросилась Ярославу в лицо. Что поделать, но давно он отвык от покорности, став вспыльчивым, нетерпимым и нетолерантным, это если мерить по старым, земным меркам. А по местным — так вполне себе нормальным мужем, который может заставить ответить любого за свои слова. Или погибнуть при этом, но никак не сносить покорно.

— Что же ты так неправильно сидишь в седле?

— Что? — опешил на мгновение Гельви.

— Я слышал, что женщины ездят на лошади по-другому. — Похабно усмехнулся в лицо побагровевшему от ярости наушнику. — Ноги на одну сторону свесив. Принесите ему сарафан, а то почему-то баба одета по-мужски…

Бац! Только выработанная на тренировках реакция позволила Ярославу уклониться от удара мечом в ножнах, который хотел нанести Гельви ему по голове. Но совсем уйти не вышло — меч чувствительно ударил в плечо.

— Видели все! Он побил меня! Я требую поединка! — Закричал Ярослав.

— Видели! Он оскорбил меня непрощаемо! — Вторил, скрипя зубами, Гельви.

— Видели… Видели… Свидетельствуем!

— Освободите круг! — приказал Володимир.

— Молись, волхв. Я убью тебя сейчас! — спрыгнул с коня наушник, и сбросил с меча ножны.

Из-за ссоры молитва так и не была произнесена. Для себя с пониманием это отметили всего лишь несколько человек. В их числе были и оба князя, сделавших сразу же соответствующие выводы из этого. Но к судьбе волхва это не имело сейчас никакого отношения. Ему предстояло победить в поединке, и очистить душу человека от захватившего его зла. В этот момент Ярослав прочувствовал и осознал всю правоту инквизиторов, древних и не очень, как бы они не назывались. Те как могли боролись со злом, защищая простых людей от всех происков проклятого, за что на них сейчас вылито столько грязи.

Гельви довольно ухмыльнулся. «Не мытьем, так катаньем. Сейчас он убьет этого волхва, и встанет промеж князей кровь. Пусть не родич он, но все равно такое спускать нельзя — все отвернуться от такого человека, без всякой виры убийство гостя простить. Так что придется Владимиру идти походом на своего соседа, даже если Ростислав на время выйдет из под его контроля. А там заратятся, и крови уже будет столько, что не затереть. И если даже, каким чудом, убьют его, то будет тоже самое. Жалко конечно, но покровители останутся довольны, и не оставят его родичей там, на западе…»

Ярослав в это время отставил праздные размышления и вел с собой трудный диалог.

— Уж, ты с можешь дать мне силу, чтобы сделать так?

— Как? Ух ты! Да ты, я смотрю, легких путей не ищешь? Откуда в тебе вдруг появилась эта склонность к дешевым театральным эффектам?

— Ты тут не хохми. Дело не в эффектности, а в эффективности. Так сразу куча проблем снимается. Скажи, сможешь?

— Да, смогу. Но чтобы настроиться, нужно время. Две минуты продержишься против него?

— Не знаю. Постарайся.

— Хорошо. Выбора то уже у тебя нет.

Круг для поединка, как положено чертить углем, не стали. И так бой ведется серьезный, на смерть, бежать никто не станет. Больше никаких долгих приготовлений не было. Поединщики сошлись в центре двора по взмаху князя Володимира, все же это была его земля, и ему, если что, отвечать за все на ней происходящее и пред великим князем, и пред Богами, начался бой.

По идее, вооруженный одноручным прямым, обоюдоострым мечом (Это выдавало западное происхождение оружия. Прямые клинки ковать проще и дешевле, так как металл туда может идти худшего качества, чем на гнутые сабельные) Гельви должен был быстро проиграть Ярославу, вооруженному более современной саблей. Но лучшее оружие не дает обязательной победы своему владельцу. Гораздо большее значение имеет мастерство.

Гельви оказался настоящим мастером. Тому, как он играл клинком, могли позавидовать многие воины Перуна. Ярославу пришлось отбросить всякие мысли об атаке, и сосредоточиться только на защите. Но защитой поединок не выиграть… Гельви в свою очередь, после первого яростного натиска, чуть сбавил темп, и начал планомерно прощупывать оборону противника. От этих атак у Ярослава уже текла кровь из нескольких царапин, когда он умудрялся отклонить удар в самый последний момент. Впрочем, убедившись в низких навыках своего противника, Гельви не торопился заканчивать поединок. Игра с беспомощным противником его забавляла, тем более, что волхв попался сущий новичок. Тот забыл приготовить поле, закрыв его известной словесной формулой «то уж богам судети», так что Гельви в любой момент мог призвать своего бога, и получить силу и неуязвимость берсерка. Конечно, расплата будет жестокая, но это потом. Но здесь не понадобиться…

— Готов ты к встрече с Богами, холоп?

— Я. Уже. С. Ними. Виделся.

— Да? — Удивился Гельви, и легким финтом, обведя клинок волхва, рассек длинной царапиной тому ногу. — Значит, уже знаешь куда идти!

Бой продолжался больше трех минут. За это время Ярослав выложился полностью. Его шатало, он слабо соображал, что происходит, отбиваясь на одних инстинктах. Поэтому услышав у себя в мыслях голос Ужа, он сначала ничего не понял.

— … Хватит же! Очнись! ОЧНИСЬ!

— Что? Где? — Ярослав разорвал дистанцию, чтобы без помех поговорить с черным, и одновременно с этим чуть восстановить дыхание и стереть затекающий в глаза пот. Шнурка он, по забывчивости, вокруг головы не повязал.

— Все готово!

— Да?

— Да! Можешь делать, как задумывал.

— Какая рука?

— Правая.

— Хорошо. Начали.

Ярослав отдышался и поднял глаза на ухмыляющегося Гельви. Тот, рисуясь, медленными размерными шажками сократил дистанцию на расстояние удара и сделал приглашающий жест мечом.

— Боги простят тебя за твое предательство. Они любят даже таких детей…

— Я не нуждаюсь не в чьих прощениях! — на мгновение Гельви потерял над собой контроль, чем и воспользовался Ярослав.

Бой закончился молниеносно, причем таким образом, что потом еще много-много лет после, об этом видоки рассказывали своим детям и внукам. Волхв перекинул свою саблю в левую руку и рванулся вперед, сокращая дистанцию. Левая рука уже была ранена и саблю поймал неудачно, поэтому встречный выпад Гельви он смог отразить лишь частично. Змеепоклонник собирался насадить волхва на меч, как жука на булавку, и насадил. Правда, благодаря неудачно подставленной сабле, кольчуга оказалась порвана не в районе солнечного сплетения, что было бы смертельным ранением, а с левого бока. Прямой удар, на который наложился еще прыжок Ярослава вперед, разорвал звенья кольчуги, пронзил боковые мышцы, хорошо еще, что не задел внутренних органов, и второй раз разорвав кольчугу, вышел со спины. С мерзкой ухмылкой Гельви собирался чуть повернуть меч, чтобы расширить и так серьезную рану, но времени у него уже на это не осталось.

Все это воины видели, а многие и чувствовали не раз за вою жизнь. Схватка, раны, победы — ничего необычного, но дальше…

Волхв поднес свою пустую правую руку к покрытой кольчугой груди своего врага и… ПОГРУЗИЛ ТУДА РУКУ! Битва закончилась, потому что не успели зрители протереть глаза, как волхв вытащил десницу обратно. На теле Гельви не осталось раны, да и кольчуга оказалась не повреждена, но в руке Ярослав сжимал бьющееся человеческое сердце! Черное! Еще мгновение, и не уронив на землю даже капли крови, сердце в высоко поднятой руке волхва вспыхнуло темным, злым, коптящим пламенем.

Гельви пошатнулся и рухнул на землю. Остатка сил ему еще хватило начать:

— Но почему? Ты же тоже… — и умер, так и не договорив до конца.

Ярослав опустил руку. На ней не осталось ничего: ни огарка, ни копоти, ни даже пепла. Сердце выгорело без остатка.

— Похороните его со всеми почестями. Сильный и храбрый воин был. А все, зло, что владело его душой, уже сгорело. Он чист теперь. — промолвил Ярослав. Несколько человек согласно кивнули, подняли и понесли тело Гельви в сторону.

— Князь Ростислав! Слышишь ли ты меня?

— Да, — как и все пораженный случившимся, утвердительно кивнул тот.

— Свидетельствуешь ли ты, князь Ростислав, что нету меж тобой и мной, и меж вами с князем Володимиром крови?

На миг оба князя, а также их ближники еще раз потрясенно замерли. Самые дальновидные из них уже поняли, что теперь вражда с кровавыми битвами неминуема, а тут такие слова. «Крови действительно не было. Значит… Значит крови не было!»

— Да. Я князь Ростислав свидетельствую, что нет меж нами крови.

— Вот и добро. Тогда здрав будь князь Ростислав.

— Здрав будь… Здрав… Прощевай….

— И вам всем по-здорову, — тот правильно понял намек, что видеть его больше не желают, повернул коня и уже собрался ехать, когда его догнали сказанные в спину слова Ярослава.

— Вира на тебе, Ростислав. Отдай ее сам, чтоб не наследовать сыну. — И только после этого Ярослав позволил себе упасть.

Лечение, в отличие от предыдущего раза, не заняло много времени. Очнулся он к вечеру, перевязанный заботливыми слугами князя Володимира. Потом последовала истовая молитва, обращение к богам, и на следующее утро Ярослав встал как новенький. От серьезной раны остались только два розовых шрама. Боги щедро одаривали своих детей за угодные поступки.

Не отстали от них и люди. Князь Володмир оказался действительно древнего и влиятельного рода, пусть и временно ослабшего. Сказал Ярослав, к примеру, «Нужно в Киев!», значит он попадет в Киев. Волхв получил все, что надо для быстрой и легкой дороги. Проводника, подорожную по княжеству Володимира, а также грамоту, с которой мог, коли ему захочется, попасть на прием к самому Великому Князю.

И вообще, у Ярослава сложилось мнение, что несмотря на блестяще проведенные переговоры, похороненную не родившись вражду и отличное поле, его попросту… боятся. И хотят спровадить как можно быстрее и как можно дальше, но не теряя лица и не нарушая правил гостеприимства. Посмотрев на чувства окружающих истинным зрением, волхв получил тому полное подтверждение. Хотя, представив ради любопытства, как устроенное им представление выглядело со стороны, для простого человека, Ярослав только содрогнулся и простил их. «И как такого не бояться?»

Страх людей, не льстил Ярославу. Страх людей «плохо пах» для его обостренных чувств, печалил и раздражал. Поэтому волхв сделал вид что ничего не понял и позволил себя выпроводить прочь.

Проводник, которого дал ему князь Володимир оказался превосходным спутником. В дороге молчалив, но на вопросы отвечает подробно; за лошадьми ухаживает; пищу и лагерь, если пришлось остановиться на ночь не в деревне, приготовит отлично. Не спутник — а золото.

Дорога до Киева ничем интересным не запомнилась. Все было совершенно обычно. В проезжаемых мимо селениях, уже привычно, Ярослав останавливался, если чувствовал чью-то сильную боль, ибо она была теперь и его болью. Помогал, чем мог, если его чем-нибудь пытались отблагодарить, то не отказывался, а если попадался какой скобарь, что благодарил его всего лишь словами, то не обижался и спокойно ехал дальше. Единственное, что напрягало, так это то, что каждый староста, или просто зажиточный крестьянин, норовил подсунуть ему в постель свою дочку.

Хотя, чего тут лукавить, поначалу Ярославу это даже нравилось. Длительное воздержание оно ни к чему хорошему не приводит. Не даром же у волхвов даже понятия такого не было — целибат. «Какой же отец хочет без внуков остаться?» — удивлялись они в ответ на расспросы Ярослава. Но когда это повторилось на шестой день, Ярослав приуныл, а на десятый — так вообще захотел некоторое время ночевать в лесу.

Но каждая дорога имеет конец. У внешних стен Киева Ярослав распрощался со своим проводником и прошел через ворота.

Киев оказался на редкость малолюдным городом. Кроме стражи на воротах, причем стояли на посту какие-то безусые юнцы и дряхлые старики, у которых мечи в руках дрожали, волхв встретил буквально по пальцам считанных жителей. Ярослав даже заподозрил неладное, поэтому следующего он решил расспросить. «Языком» оказался молоденький парнишка, бегом торопящийся куда-то в сторону ворот.

— Ты! Стой!

— Чего тебе, волхв? — На бегу крикнул парнишка, пытаясь обогнуть стоящую посреди улицы лошадь.

Неучтивость по отношению к волхву должна была быть немедленно наказана. Ярослав резко перегнулся через седло, схватил пытающегося пробежать мимо ребенка и выдал ему легкий шелбан.

— Пусти же! Не успею! Солнце уже высоко!

— Куда ты так торопишься? И где все люди?

— Ты что? — От удивления мальчишка даже перестал трепыхаться. — Сегодня же Перуновы Празднества!

«А! Точно! Как я мог забыть! — Ярослав отвесил себе крепкого подзатыльника. Мысленно. — Перуновы Празднества! Знаменитая Песня Огня, в которой участвуют лучшие воины! Понятно, куда все делись!

— То же мне, волхв, — не утерпел Уж. — Ревнитель традиций, опора нации…

— Да пошел ты!.. Ехидна надо было тебе называться!»

— Ну проводи меня, парень. — Сказал Ярослав и опустил пойманного на землю.

Да… Если город был пустой, то на поле за стенами, с противоположной стороны, с которой въехал Ярослав, бушевал людской шторм. Огромные толпы людей, одетые в свою лучшую одежду, сотни, если не тысячи лотков, палаток, прилавков. Товары со всего мира за золото и серебро меняли своих хозяев. Лошади, ткани, специи, оружие и броня, ремесленные поделки, украшения — всяк мог найти товар на свой вкус и по своему кошельку.

Кто не желал торговать, или уже закупил все что нужно, мог развлекаться. Жонглеры, метатели кинжалов, скоморохи с медведем, басенники и прочие сказители, гадатели, заклинатели змей, ордынские танцовщицы, все они могли за скромную плату повеселить желающих. На специальных местах располагались арены, где каждый муж мог попробовать себя в борьбе против великого силача, либо наоборот — сойтись на палках либо кулачках со своим приятелем. Ушлые степняки собирали ставки, выродив без долгой беременности предка тотализатора, по примеру ромейского.

Торговля, развлечения и услаждение взоров пробуждают аппетит и, самое главное, дикую жажду, поэтому на каждом углу, или вообще — просто посередине переулка, можно было встретить лоточника, торгующего леденцами, пирогами, жареным мясом, квасом, медом и дешевым вином. Еда для взыскательного вкуса или просто на более объемное брюхо располагалась под навесами, где можно было присесть, поесть, выпить и поговорить без толкотни.

Впрочем, в толпе попадались личности, готовые облегчить кошель ближнего и дальнего своего, не предоставив в замен никаких товаров или услуг. То тут, то там звучали крики, в толпе образовывались волны, когда кто-то пытался прорваться сквозь людскую стену подальше от чересчур внимательного жителя. Обычно такие личности быстро ловились, на всякий случай средне бились сначала доброхотами а потом и стражей, и отволакивались в поруб, о суда. Но суд, это все потом — завтра, а сегодня праздник приближался к своей главной части, к Песне Огня.

Широкое, вытоптанное до каменной твердости поле. Тысяча воинов собралась сегодня на пляску. Тысяча лучших. Самых смелых, самых ловких, самых умелых. Олицетворение мощи и силы. Элита элит великого княжества Киевского, которую почел бы за величайшее счастье нанять любой правитель, и с ее помощью завоевать себе полмира. Сегодня они не блистали зерцалами кольчуг и начищенными шлемами, не было наборных поясов и поножей — только узкие кожаные штаны и легкие сапоги на ногах.

Толпа бурлила, слышались нетерпеливые выкрики. Наконец, по знаку волхва, воины разошлись кругом, каждый занял свое, заранее указанное место. Толпа раздалась далеко в стороны от этого круга и постепенно затихла.

Восемь пар воинов в центре круга образовали своими клинками что-то вроде лестницы в небо. Первые стояли на коленях и держали мечу у самой земли, тогда как последние — на высоко вытянутых руках. По этой лестнице медленно взошел молодой Великий Князь Лихомир. В левой руке — кинжал, в правой — старинная сабля. Взошел, постоял немного и провел кинжалом глубокую царапину на груди. Дождавшись, когда капли крови упадут с импровизированного подмоста на землю, князь издал громкий крик:

— Перун!

Над полем нависла тишина. Даже бабочки не отваживались нарушить ее трепетом своих крыльев. Поэтому сильнейший, слитный рев всей тысячи воинов, заставил от неожиданности и страха содрогнуться всех присутствующих, в том числе и Ярослава.

— Перун!

Опять тишина. Князь, прислушиваясь к чему-то, провел вторую кровавую полосу по груди.

— Перун!

— Перун! — подхватили воины.

Снова тишина. Князь проводит третью полосу груди.

— Перун! — взывает он.

— Перун!

Внезапно что-то изменилось. Люди всеми фибрами души ощутили присутствие. Присутствие чего-то неизмеримо могучего, присутствие Бога. Князь соскочил с помоста, воины быстро разбежались, заняв свои места в круге. Лихомир воздел клинки в небо и закричал:

— Перун смотрит на детей своих! Порадуем Его нашей песней!

И клинки запели. От скорости движений сначала размазалось оружие, потом предплечья, потом плечи, а потом и все тело воина — посреди поля закрутился клинковый ураган. Конечно, здесь еще не наступили те времена (и Ярослав надеялся, что и не наступят), когда добродетелью считается изнеженность и мягкость. Князь, как и положено, был воином, пусть не самым сильным среди своей дружины, но все же достаточно опытным, но он никогда не смог бы достичь такой скорости движений. Не его уровень. Сейчас на поле не было князя. Сейчас на поле в его обличии танцевал сам Перун.

Наконец, окончив движение на месте, этот шар клинков метнулся в сторону круга. Миг, и обнаженная грудь воина из тысячи, окрасилась кровавой полосой. Толпа ахнула и еще больше раздалась. Воин обнажил свои клинки и начал плести кружево стали, пусть не так хорошо, как князь, но тоже здорово. Тем временем вождь обходил посолонь, вызывая все больше и больше воинов в круг. Наконец, настал такой момент, когда вся Тысяча сражалась внутри круга. Мечи и сабли, ножи и кинжалы сталкивались друг с другом, впивались в тела воинов, чтобы просто отскочить, не на неся не царапины. Сегодня каждый воин мог получить только одну рану, и он ее уже получил. Каждое движение создавало свой неповторимый звук, вплетая какую-то свою ноту в общую какофонию.

Но в какой-то миг среди этого шума прорезалась определенная гармония. Это было похоже на то, как перед началом концерта музыканты настраивают не в тон каждый свой инструмент, а потом, по взмаху дирижерской палочки, эти странные неприятные звуки вдруг превращаются в общую, прекрасную мелодию. Так и здесь, настроившись друг на друга, Тысяча пела своими клинками гимн, повинуясь своему князю.

«Так вот почему именно песня, а не, к примеру, пляска.» — восхищенно подумал Ярослав. Никогда раньше он не слышал такого, и не смог подобрать для себя даже близкой аналогии. «Гимн? Марш? Веселая пляска? Церковное песнопение? Нет. Все это не то, и, одновременно, очень похоже…» Ради любопытства волхв решил поглядеть на эту карусель своим истинным зрением и обомлел…

Сила! Чудовищная по мощности и насыщенности энергия сейчас пульсировала в такт движению сражающихся. Каждый воин сейчас щедро делился своей силой, и энергия бурным потоком текла к почитаемому им Перуну. Если бы можно было бы преобразовать энергию этой пляски в электрическую, либо, в тротиловый эквивалент, то ее мощи позавидовала бы средняя атомная бомба. Водоворот этой мощи медленно уходил в иные плана бытия, откуда возвращался уже измененный Богами, дарующий исцеление ран, здоровье, обновление и физическую силу тем воинам, которые могли выдержать такое прикосновение.

Потихоньку движения воинов замедлялись, и ураган выпадов распадался на отдельные движения, а потом и вовсе стихал. Обессиленные воины валились на землю, но буквально на глазах мышцы опять наливались силой, заживали, оставляя а собой почетный белый шрам, порезы от княжеского меча. Воины с новыми, еще большими силами вскакивали с земли и были готовы к новым свершениям. Но не все. Некоторые бойцы, отдавшие для себя слишком много, и не принявшие ответный дар Перуна, так и оставались безжизненными. Впрочем, такая смерть была не менее почетна для воев, чем в бою. Говорили, «…Перун лично забрал в свою дружину…».

Поле пустело. Женщины выхватывали своих мужей из Тысячи, и тащили их скорее домой. Считалось очень удачным зачать ребенка после песни. «Знатным воином сын родится!». В какой-то момент ушел и Ярослав. Идти в княжеский кремль сегодня было глупо, поэтому он решил сегодня пораньше заночевать, чтобы завтра пораньше заняться делами. Кстати, заночевать пораньше не получилось. В связи с празднествами, все таверны и постоялые дворы были переполнены, ели-ели он смог отыскать место где-то за стеной города на сеновале корчмы.

Пользуясь бумагой князя Володимира Ярослав смог легко попасть в княжий терем, минуя препоны в лице очередей многочисленных просителей. Конечно, он мог и подождать — дело неспешное, да только зачем, коли есть честная возможность не ждать? Но вот у самой «приемной» подождать все же пришлось. Там все были такие, разодетые в бобровые шубы («И не жарко им? Вот ведь, гордыня человеческая»), персты усыпаны кольцами, богатые гривны, в общем — не простые люди. «Прям как в поликлинике», усмехнулся про себя парень: «очередь для обычных, очередь для блатных и очередь для тех кто «вне очереди»». Вот тут судьба преподнесла ему неожиданную, приятную встречу. Как потом оказалось, не просто приятную, а судьбоносную.

— Алена? — несмело окликнул он проходящую мимо, дорого и по местной моде одетую женщину.

— Ммм? — обернулась она.

Из симпатичной девчонки она превратилась в настоящую красавицу. Ярослав просто не мог оторвать глаз от нее. «Надо же… Ненаглядная…» подумал про себя парень и… ужаснулся. «Ужели вот так вот просто втрескался? Опять?»

— Наверное ты меня не помнишь, тогда пять лет назад…

— Не может быть! Ярослав!

— Да. Это я.

— Так. Что ты тут делаешь?

— Да вот, к князю…

— Сейчас, погоди немного… — она быстро скрылась за закрытыми дверьми. Не прошло и минуты, как дверь приоткрылась и Алена резкими движениями поманила в горницу к князю Ярослава.

— Да что же это такое?! Поему Я должен пропускать вперед какого-то безродного… — возмутился было один из бобровых, но, что удивительно, одного жесткого, холодного взгляда женщины хватило, чтобы он заткнулся.

«Однако. Девочка то подросла! Ишь как!» — подумал про себя Ярослав, входя в зал. Когда он проходил мимо, Алена успела шепнуть ему: «Давай скорее оборачивайся! Жду тебя!»

Выслушали его очень благосклонно. Письма взяли, вскрыли и прочитали, советы приняли к сведению, ответ обещали отослать с нарочитым вскорости. Ярослав даже пожалел, что ему нечего попросить для себя. Алена видимо составила ему неслабую протекцию. Быстренько выполнив поручения волхвов, Ярослав попрощался с князем Лихомиром, и отбыл восвояси. Теперь он был свободен как птица и мог часть времени потратить на себя.

Женщина ждала его на выходе из кремля. Не долго думая, пригласила к себе домой, куда они добрались на ее личной бричке. «Не слабо!» — подумал парень. Дом Алены тоже не был образцом бедности. Настоящее подворье с несколькими избами, теремом и многочисленными дворовыми. Стоило хозяйке только приказать, как уже через пятнадцать минут в горнице был накрыт богатый стол, а которой и пригласили Ярослава побеседовать.

Алена рассказывала о том, как постепенно из простой сенной девки превратилась в настоящую подругу княжны. О своей жизни и о работе на благо княжества. О веселых случаях в Киеве. О том, как ее несостоявшегося мужа, который, встретив ее на торгу, попробовал грубой силой утащить с собой, пинками княжеские дружинники выгнали из города, выкупав по дороге в нечистотах. О том, как ей приходиться тяжело одной отбиваться от докучливых сватов.

В ответ Ярослав рассказывал о своих приключениях. Конечно, никаких серьезных тайн он не открывал. Зато о деревушке на западе, о набеге, о том, как учился в Великих Семинариях поведать можно было спокойно. День сменился вечером, пала на город ночь, и оставаться стало уже неприлично.

— Ну что ж, как говорится, «дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?». Пора и честь знать. Благодарствую тебя, хозяйка.

— Куда ты пойдешь сейчас?

— Да, на сеновале местечко пока нашлось. А потом подберу себе что-нибудь…

— А зачем тебе куда-нибудь идти? Оставайся и живи у меня…

Ярослав поднял голову, пристально посмотрел в сводящие его с ума глаза Алены и произнес хриплым голосом.

— Зачем я тебе? Ты ведь в свите великой княжны, а я обычный…

— Дурачок, какой же ты дурачок! — рассмеялась хозяйка, встала из-за стола, подошла и крепко обняла. — Люб ты мне, еще как тебя увидела.

— И ты мне, тоже…

— Так пойдем же скорей, что друг-друга мучить!

Роман их развивался с огромной скоростью. Уже через пять дней Ярослав, одиночка по своей сути, сказал, что жить так можно, а еще через пять поймал себя на мысли, что жить без любимой он уже не в состоянии. И ужаснулся. Долго думал, а потом все же решился. И посмотрел на Алену истинным взором.

Увиденное его потрясло. Такой чистой души Ярослав не видел очень давно. Более того, он разглядел, что их души отлично дополняют друг друга. Точнее, не так. Скорее — их души, это единое целое, просто поделенное наполовину. И уже сейчас от них друг к другу тянулся незримые нити, намертво, навечно связывая их в Прави воедино. Поглядев на это, и еще раз подумав, он понял, что выхода у него другого просто нет. Да и не нужен он, этот гипотетический другой выход. И он попросил Аленушку выйти за него замуж.

Начальница Алены, великая княжна Ольга, заметила постоянно усталый, не выспавшийся вид своей подруги, и узнав его причину, только удовлетворенно вздохнула. Честно говоря, той уже надоело постоянно отваживать сватов, которых за неимением родителей, присылали сватать Алену именно к ней. А уж когда узнала личность жениха, то только от всей души пожелала им счастья.

Всякая женщина с детства мечтает о красивой свадьбе. И пусть красота — понятие сильно разнящееся от времени и географического положения, но мечтает каждая. Так и Алена мечтала с детства о том, как сначала приедут сваты, долгие разговоры, потом свадьба с длинными катаниями и широким столом… Но что стоит эта мишура по сравнению с настоящей Любовью?

Дело в том, что Ярослав был беден. Конечно, бедность эта была величиной относительной и временной. Поработай он в окрестностях Киева, даже при каждом втором страждущем — жадине, он был бы к концу года обеспеченным человеком. Или же, поступи он на княжью службу, или отправься на границу со степью, где сейчас по слухам бушевала какая-то эпидемия, или… Короче говоря, возможностей честно заработать денег было море. Беда в том, что вот именно сейчас их не было, а ждать Ярославу не хотелось.

В итоге, свадьбу оплатила великая княжна Ольга. Алена дословно передала своему жениху сказанные ей слова: «Мне для тебя ничего не жалко, так что, раз с любимым, отцом моего ребенка у меня ничего не вышло, пусть хоть у тебя все будет хорошо. Глядишь и надо мной тогда Боги смилуются… Тем более, он же был в числе тех, кто нам тогда жизнь спас! Ужель мне в такой мелочи жлобиться?»

Стол был просто восхитительный. А уж напитки и вовсе могли удовлетворить великокняжеский вкус. Правда, сначала Ярослав удивился, увидев на почетном месте среди напитков мед. Мед, в смысле напиток, он пробовал и до этого, и составил о нем среднеотрицательное впечатление. «Хотя в голову дает неплохо, но на вкус…Сладкое пиво не пробовали?» Обратившись за разъяснениями к Алене, он был по-доброму осмеян варваром, полной дикостью, несмотря на обучение у волхвов, а после получил подробные разъяснения.

Оказывается, то что он до этого пробовал, были самые дешевые, что и так понятно, сорта меда. «То мед вареный ты пил. В него всякие недобросовестные трактирщики хмель да бузину добавляют, чтоб голову сильнее мутил. Вместо меда патоку льют, да плоды подгнившие. Хмельной мед, тот вину под стать дорогому, выдержанному. Лет по десять выдерживают его. А это, мед совсем другой. Ставленный. Лучший мед идет туда, лучшие бочки. Пряности со всего мира собирают. Да и выстаиваться ему лет сорок! Не меньше! Вот и бывает, что отец бочонок-другой заложит в землю, а откопает его сын на его тризне. Представляешь, почем он стоит?»

И хотя не все то, что дорого стоит на самом деле является хорошим, в этот раз правило все-таки сработало. Отведав из кубка Ярослав только в восторге закатил глаза. Это был настоящий нектар.

Женатое состояние стало для Ярослава непрерывной радостью. Несмотря на некоторые ехидные комментарии Ужа, которому, похоже, было просто завидно, было очень приятно возвращаться после долгой дороги или тяжелой, пусть и необходимой работы в свой собственный дом. К своей любимой супруге. А уж когда жена сообщила ему, что непраздна, в чем Ярослав легко убедился, посмотрев истинным взором на две души в теле Алены, счастье стало полным.

— Боги! Как же счастлив! — в порыве чувств воскликнул Ярослав и осекся. «Все начнется, как только ты станешь счастлив…» — вспомнились ему Их прощальные слова.

И ждать не пришлось долго. Однажды вечером, когда Ярослав и Алена уже собирались отойти ко сну, в ворота истово забарабанили. Открывшаяся входная дверь явила за собой посланника великого князя. Волхва незамедлительно требовали в кремль.