В этот день Лавр не изменил привычной программе — как всегда, поднялся ровно в шесть утра. На недовольное ворчание Клавдии и подначки Санчо спокойно отвечал: шести-семи часов для здорового человека вполне достаточно. Недоспишь — откуда возьмутся силы? Переспишь — тяжелая голова и плохое настроение. Вот и получается, что установленное им самим время ночного отдыха — в самый раз.
Изображая зарядку, подвигал руками и ногами, несколько раз присел. Бега с трусцой не признавал, он, этот дурацкий бег — для разжиревших толстяков, а он к их числу не относится. Точно так же не любил всевозможных диет, щадящих и, наоборот, взбадривающих режимов. Организм — умный, он сам выберет, что для него полезно, что вредно. Главное — не вмешиваться, не навязывать свои правила.
Выйдя на цыпочках из своей спальни, Лавр нерешительно потоптался возле двери соседней комнаты, где спала Ольга. Страшно хотелось заглянуть — пожелать доброго утра. Без поцелуев и объятий — они впереди, просто выполнить непременную обязанность культурного человека.
Не стоит! После перенесенного потрясения и последующей комы Оленька еще слаба, хотя и пыжится изобразить этакую сверхгероиню. Для нее сон — самое лучшее лекарство. Вот и пусть отсыпается!
Осторожно, стараясь не шуметь, спустился в кухню. Из комнаты, занимаемой Санчо и Клавдией, доносился громоподобный храп. Семейный дуэт. Санчо, как и положено главе семьи, издает басовые звуки, Клавдия отвечает то сопраном, то дискантом.
Удивительно они подходят друг к другу: Санчо и Клава! Оба округлые, веселые, не лезут в карман за острым словцом, поют под аккомпанимент гитары — заслушаешься!
Сам Бог соединил их. Точно так же, как послал Лавру своего ангела — Оленьку. Господи, как не помолиться, не поблагодарить за щедрый"подарок"?
Лавр набожно перекрестился. Особой набожностью он не страдал, но иконы в доме развесил в каждом углу. Хотел повесить и на лестничной площадке — Клавдия запретила: кощунство! Пришлось перекреститься на дверь «девичьего теремка», вход в который ему запрещен. До официального венчания.
Первый завтрак гораздо вкусней второго. Стакан молока с ломтем черствого хлеба. Покончив с едой, Лавр вышел из дома, вернее, из перестроенной и надстроенной деревенской избы. Пора размять главное оружие щипача — пальчики, проверить, не потеряли ли они гибкости, не забыли ли былой науки. И хотя Лавр давно завязал со своей криминальной профессией, но старался оставаться в «форме».
Была еще одна причина почти ежедневных тренировок. Одни гадают на картах, другие — по линиям ладони, третии — на кофейной гуще. Бывший авторитет гадал на... манекене. Не зазвякают колокольцы, когда «вор» запустит гибкие пальцы к кошельку — все задуманное свершится, зазвякают — облом.
Забавное устройство! Создал его деревенский умелец из множества подручных материалов: металлических стержней, мешковины, ваты, пластиковых бутылок, выпотрошенной тыквы, полешек. Чучело в человеческий рост, с ногами, руками и головой, нарядил в штаны и куртку, даже на голову водрузил нечто вроде шляпы. Остальное они доделали вместе с Санчо. К карманам, полам куртки, к штанинам, даже к шляпе пришили маленькие, чуткие колокольчики. Дотронешься к карману — звонок, означающий прокол. В карманах ожидают щипача собранные на свалке, разнообразные кошельки и бумажники.
В результате совместных усилий на свет Божий народился трамвайно-автобусный лох в натуральную величину. Поселили его в древний сарайчик, доживающий свой век на границе участка. Подальше от греха. Увидит «гадание» та же Клавдия — горестные вздохи и причитания, заметит Федечка — заподозрит неладное, для отца миллионера — позорное.
Не говоря уже об Оленьке. Она не станет укорять и воспитывать — просто посмотрит в глаза, чуть шевельнет полными губками. Достаточно для того, чтобы жених почувствовал себя не в своей тарелке, принялся стеснительно протирать линзы очков и извинительно улыбаться.
Плотно закрыв за собой дверь сарайчика, Лавр подвигал пальцами, размял их. По кошачьи придвинулся к манекену, запустил пальцы в наружный карман. Звонок! Неудача! Вторая попытка с таким же результатом. Лавр недовольно поморщился, выругался. Сказывается отсутствие настоящей практики. Которой уже никогда не будет.
К дьяволу практику и иже с ней! Грустное позвякивание потревоженных колокольцев будто подтвердило опасения, возникшие после напряженного разговора с сыном. Федечке грозит серьезная опасность! И он, недавний авторитет высокого ранга, смотритель криминального общага, отставной депутат Госдумы ничем не может ему помочь. Разве только советами, всегда отвергаемыми самолюбивым пацаном.
Всю свою нелегкую жизнь Лавр верил в Бога и в свое везение. Обычно манекен подтверждал эту веру. А сегодня — никак не получалось. Любое движение встречается насмешливым колокольным перезвоном.
В конце концов, он плюнул на гадание, обозвал ни в чем неповинный манекен выражениями, почерпнутыми из бандитского арсенала. Запер сараюшку на амбарный замок и возвратился в свою спальню. Не досыпать — посидеть в кресле, подумать. Дождаться, когда проснутся остальные обитатели дачи.
Заодно полюбоваться заречными далями — удивительно красивыми полями и перелесками, тихой речкой, ее обозвали находчивые деревенские пацаны «Переплюйкой», стройной церквушкой в центре деревни, перспективой далекого мегаполиса.
Обычно это любование успокаивало, заставляло сердце биться более спокойно и уверено, снимало напряжение. На этот раз успокоение не пришло. Сказался нелегкий разговор с сыном, предостерегающий перезвон колокольцев манекена.
Лавр любил природу. Наверно, работали гены, наследство предков — пахарей и скотоводов, лесников и рыбаков. Правда, он не знал их, ни по наслышке, ни по преданиям, переходщим из рода в род. Просто любовался и — все тут!
Тихо открылась и захлопнулась дверь «девичьего терема», по ступенькам простучали каблучки. Проснулась Оленька. Почему ей не спится, какие мысли будоражат сознание?
Лавр многое знал, о многом догадывался. Конечно, будущую его супругу тревожит поведение сына. И он, ее муж, как и с Федечкой, не в силах помочь ей.
Даже не поздоровалась, по детски обиделся немолодой жених, не спросила, как спалось, как самочувствие? Ничего не сказала о неожиданном от"езде. Неужели разлюбила — ушло капризное чувство, растворилось в повседневности, как выражаются поэты и журналисты, «разбилось о быт»?
Что за чушь лезет в голову? Капризное чувство, быт — все это глупость! Лавр мысленно обозвал себя самонадеянным петушком, приник к окну.
Из дому вышла Кирсанова. За ней, в ночной рубахе, в накинутом на голые плечи платке торопилась проснувшаяся толстуха. Значит, Санчо похрапывает в одиночестве, солирует.
Интересно, о чем они говорят? Подслушивать, конечно, мерзко, но все, что связано с Оленькой не может не интересовать ее будущего мужа. Да и подслушивать нет нужды — В утреннем чистом воздухе отлично слышна беседа двух женщин. Будто он стоит рядом с ними.
— Оленька, возьми гостинцы. Пусть Иван с Женькой полакомится. Оттощали, небось, без пригляда.
По твердому убеждению Клавдии, все вокруг мучаются от голода. Особенно, детишки. Накормить-напоить — непременная обязанность женщины. И она, и Лиза стараются изо всех сил, откармливают ребят, будто новогодних гусей.
— О чем ты говоришь, Клава? Там же Лиза только и занимается изготовлением гостинцев, без устали жарит и парит. Она не только Ивана — воробья не оставит некормленным.
Лавр язвительно усмехнулся. Клавдия и Лиза будто на одной колодке изготовлены, из одного материала скроены и пошиты. Накормить, обиходить — главная задача обеих. Особенно, если она касается неухоженных мужиков.
— Оно и так и не так! — упорствовала толстуха. — Все же добавок не помешает. В корзинке — новомодная пицца, изготовленная по мало кому известным рецептам, домашняя сметанка — вчера купила в деревне, такая же домашняя колбаска, пирожки с мясом и капустой...
— Так это — на целый взвод оголодавших новобранцев!
— А ты? Дорога не близкая, захочется полакомиться, а оно, это лакомство, под рукой. Бери, бери, не пожалеешь. И Ивану хватит, и Лизе, и Женьке, и тебе достанется!
Ольга покорно поставила тяжелую корзинку на заднее сидение. Занудливая доставала переставила ее рядом с водительским креслом.
— Так будет сподручней, не придется останавливаться. Протянешь ручку, нащупаешь тот же пирожок и — в роток... Как выражается мой благоверный, кайф.
Отказываться, сопротивляться — бесполезно, все равно Клава настоит на своем.
— Спасибо...
Поблагодарив, Ольга Сергеевна попыталась сесть в машину, но Клавдия остановила ее.
— Погоди... Знаю, что тебя гнетет. Сынок, Ванечка. Не терзайся попусту, войдет он в разум, поймет. Дети всегда ревнуют родителей, стоит ли так мучиться. Переходный возраст.
Клавдии своих детей Бог не дал, поэтому она считала Федечку и Ивана родными и говорила сейчас о них со знанием и плохо скрытым сочувствием.
— Головой все понимаю, а вот сердцем... Сын ведь... Иногда хочется схватить его и увезти из России и... от Лавра...
От резкого взмаха руки платок сполз и упал на землю. Не обращая внимание на оголенные плечи, женщина, оскорьленно так закричала, что перепуганные воробьи бросились врассыпную.
— Даже не думай, дура! Всю жизнь потом будешь каяться. Такие, как наш Лавруша под забором не валяются. Не дай Бог, другая прихватит. Тебе повезло, ох, до чего же повезло! А что до Ивана — попомни мое слово: ничего непоправимого, перемелится — мука будет... Минует переходный возраст — опомнится.
Ольга Сергеевна улыбнулась. Она сама понимала, кто полюбил ее. Ей действительно повезло, ох, до чего же повезло! Но сына из сердца не выбросишь.
— Опомнится ли? Или натворит такого — страшно подумать.
— Ничего не натворит! Женька не даст, Лиза не позволит. Как выражаются наши политики, он «под контролем»! — настойчиво внедряла Клавдия в сознание Кирсановой успокоительные мысли. — Так что не трави душу.
— Спасибо, Клавочка... Постараюсь...
Не переставая наставлять и советовать, толстуха распахнула ворота и машина выкатилась из них. Возвратившись на кухню, сбросила платок, сняла калоши и принялась готовить завтрак. Поднимется Санчик — угостит его деревенской сметанкой, побалует пирожками, до которых он великий охотник
— Почему меня не разбудили?
Лавр вышел из своей комнаты, остановился на лестничной площадке. Зевает, протирает под очками «заспанные» глаза. Якобы, только-только проснулся, заглянул в соседнюю комнату — ау, улетела пташка! Не дай Бог, заподозрит Клавдия «подслушивание» — замучает шутками-прибаутками.
Испуганная толстуха уронила блюдо с пирожками, они разлетелись по полу.
— Господи! Испугал! Подкрался, яко тать в ночи. Или этот самый... Дракула!
— Дракула — из другой оперы, — не без ехидства прогудел Лавр. -Угу, по пластунски подкрался... Подумай, фантазерка, где стою я и где — ты? Могла б заметить!
Собрав с пола валяющиеся пирожки, Клавдия выбросила их в помойное ведро, протерла полотенцем блюдо и выложила на него новую порцию. Увидел бы это кощунство Санчо, так бы разорался, что разбудил бы всю деревню.
— Не такой уж ты великий, чтоб на расстоянии видеть, — резонно возразила она. — Пусть Ольга тебя замечает, ей по статусу жены положено!
Лавр спустился на две ступеньки, критически оглядел полуголую женщину. Брезгливо поморщиться не решился: одно дело беззлобно пошутить, совсем другое — обидеть. Нередко уничижительная ранит больнее шутливых слов.
Это Санчо можно безопасно донимать намеками на его габариты, постоянный «голод» и всеядность. Не обидится — ответит тем же. Клавдия — совсем другой коленкор, может и обидиться.
И все же он не удержался от парочки заостренных «иголок».
— Зато я не слепец! И ты могла б в ночной рубахе не шокировать мои глаза. Взяла моду разгуливать перед посторонними мужиками в чем мать родила. Ни стыда, ни совести. Сооблазняешь, что ли? Меня не совратишь.
— Ты, что ли, посторонний?
Лавр снял очки, чистым носовым платком протер линзы. Спустился еще на одну ступеньку.
— Получается, что так. Посторонний. Посколько с"езжаю, — серьезно объявил он.
Новость не огорошила Клавдию. С присущей всем женщинам проницательностью она уже давно догадалась о намерении Лавра. Объяснимое и оправданное. Любая пичуга или звереныш вьют себе гнездышко или копают нору. Для совместного проживания. Человек — тем более. Особенно, Лавр — добрый и ранимый, суровый и добродушный.
Но лезть ему в душу не решилась. Захочет, сам объяснит, не захочет — ничем не выбить.
— Коли с"езжаешь, потерпишь. Невелика фигура.
— Это у тебя-то невелика? — улыбнулся Лавр. — Сразу не оглядишь, не обхватишь.
Помедлив, толстуха накинула халат.
— Так лучше?
Снятые очки, в глазах так и прыгают бесенята.
— Что так, что эдак — все наружу. Застегнись, бесстыдница!
— Почему бесстыдница? — обиделась Клавдия, — На красивое не грех полюбоваться. Вот и любуйся, — подбоченилась она.
В разгоревшуюся шутливую перепалку подбросил жару проснувшийся Санчо. В халате, разрисованном геометрическими символами — треугольниками, конусами, овалами, из под которого выглядывают необъятная майка и семейные — по колено трусы он выглядел древним звездочетом, покинувшим после бессоной ночи такой же старинный телескоп.
— Между прочим, это не твое хозяйство, Лавруша, не твой товар, чтобы его критиковать да охаивать. Твоя барышня, ни свет, ни заря, слиняла, так ты к чужой прицениваешься? Гляди, я мужик ревнивый, могу и обозлиться.
— Не страшно, ревнивец! Лучше спички в глаза вставь — затекли. Китаец китайцем!
Санчо изображает ревнивца, готового пустить в ход кулаки, Лавр подсмеивается. «Актеры» играют неумело, но не без удовольствия. Обычная утренняя разминка.
— Вот и пободайтесь, баранчики, — удовлетворенно и насмешливо посоветовала Клавдия. — Только мне не мешайте, иначе голодными останетесь.
Долго ждать не пришлось.
— Китайцы такими крупными не бывают — сплошная несолидная мелкота, — толстяк горделиво распахнул халат и показал арбузообразный животик.
— Ладно, пусть будет по твоему, — сдался Лавр, опускаясь на широкую лавку. — Китаец ли, японец, мне без разницы.
Санчо немедленно устроился рядом с «оппонентом». Толкнул локтем ему в бок, получил ответный тычек. На подобии соглашения о временном перемирии.
— А чего Ольга? — максимально равнодушно обратился Лавр к обоим незаконным супругам. — Что-то случилось?
Поставив на огонь гречневую кашу, Клавдия горестно покачала головой.
— С четырех начала пить кофе. Без молока и без пирожков. После не выдержала... Измаялась за ребенка. Мужикам не понять женские страдания. Им только подавай... сладкое. А бабам остается горькое...
Санчо выразительно хмыкнул и потер пухлой ладонью выпирающий животик. Дескать, только подавай и сладкое, и горькое, и с кислинкой. Снова подтолкнул Лавра. Хватит, мол, шуток и словесных баталий, пришла пора позавтракать. Пустой желудок подает тревожные сигналы, не терпится ему заполниться чем-нибудь с"едобным.
Лавр отрицательно помотал головой. После недавнего, первого завтрака есть не хотелось. Что до «оруженосца», пусть попостится, дай Бог, сбросит пару килограммов.
— Елки-моталки! Ну, почему из-за нас с Санчо отродясь никто не маялся, счета в ошфорах не открывал, банковские вклады не подпитывал? А мы выросли нормальными, полноценными...
— ... бандитами, — закончил безмятежно улыбающийся Санчо.
Лавр недоуменно поглядел на друга-неприятеля и... рассмеялся.
Тот ответил тем же. Сидели на лавке, будто первоклашки за партой и хохотали дуэтом.
— Ладно, бандиты, пободались и хватит. Перевыполнили утренюю норму. Давайте по быстрому позавтракаем. Я, чай, не пенсионерка, у меня — рабочий день.
Санчо, не дожидаясь повторного приглашения, пересел к столу. Еще раз огладил живот, будто предупредил его о предстоящей работе.
— А что на завтрак?
— То, что осталось с ужина. Не ресторан — без разносолов и деликатесов. Деревня есть деревня.
Санчо плотоядно оглядел стол. Деревня так деревня, село так село. Мгновенно соорудил многоэтажный бутерброд — колбасу перекрыл сыром, закрыл ветчиной, замаскировал печеночным паштетом, нахлобучил ломоть хлеба. Активно заработал челюстями, перемалывая, измельчая и прожевывая чудовищный гамбургер. На подобии камнедробилки, только беззвучной. Вернее, полубеззвучной.
— Гляди, не подавись, — с шутливой заботой предупредил Лавр. — Алло, коммунары! После завтрака придется произвести раздел имущества.
— Это какое имущество ты делить собираешься, — промакивая салфеткой губы, осведомилась Клавдия. — Какая еще фантазия пришла в башку?
— Обычная, житейская. В новой квартире нет ни ложки, ни поварежки, спать не на чем, наготу прикрыть нечем. Раньше я не догадывался о том, сколько человеку нужно всякой мелочи. Тот же половичок у двери, чтобы вытирать грязные ноги, или крючок, на который повесить кухонное полотенце. Как я приведу туда хозяйку, чем стану оправдываться?
— Понятно, — пропела Клавдия, покосившись на погрустневшего супруга. — Вполне законное желание обустроить гнездышко. Вот, что скажу. Личные свои шмотки — носки, белье, штаны, костюмы с галстуками — конечно, забирай. А потом поезжай в «Тысячу мелочей» — есть в Москве такие магазины — и покупай все нужное. Нечего в новое жилье стаскивать всякий раздрай.
— Точно сказано! — охотно поддержал Санчо. — В новой квартире должно быть только новое!
Он всегда принимал сторону невенчанной супруги. И во время шутливых перебранок и при серьезных переговорах.
— Вашими устами да дед пить, коммунары, — вздохнул Лавр. — Покупай, говорите? Нашли миллионера! Я вам, между прочим, не племянничек Федечка, а его нищий папаша. Ремонт — за счет богатого сынка, мебель — из его кармана. А теперь и — мелочи? Хватит, насосался! Западло все это!
— Западло, — тут же согласился Санчо, ибо заявление друга не шло в разрез с Клавкиным.
— Ничего, наскребешь по сусекам, осилишь, — не уступала толстуха. Санчо помалкивал, глядя в окно. Не потому, что был не согласен с ней — ему было почему-то стыдно. Раздел «имущества» походил на расставание, а расставаться с другом ему не хотелось. -
Ежели порешишь оттовариться у меня в маркете, так и быть, отпущу со скидкой, почти по оптовой цене. Как заслуженному пенсионеру. И самолично подберу все, что потребуется на первое время.
— А что требуется на первое время? — сняв очки, беспомощно поинтересовался Лавр. — Нужно же определиться... Что главное, что второстепенное?
Клавдия всхлипнула и уткнулась головой ему в плечо.
— Самое главное, чтобы ты один не остался, Лавруша. Это и на первое время, и навсегда. А то, когда уезжаешь, этот дом становится, как из фильма ужасов: все скрипы и шуршания становятся слышными... Чего уж говорить о новом твоем жилье, где в голыестены еще семейное тепло не впиталось. Страховина да и только!
Санчо поднялся со скамьи, сочувственно обнял Клавдию за плечи, другую руку положил на плечо Лавра. Сентиментальная картинка, списанная с прошлого века.
Смешно и грустно.
— Ну-ну, коммунары, успокойтесь! Никуда я от вас не денусь, поэтому одиночество мне не грозит... Пустите, мешаете собирать шмотки!... Санчо, давай хоть стволы из тайника поделим.
Спрятанные в подполье «стволы» такими только именуются. Автомат Калашникова и два пистоля — тэтушка и макаров. Плюс упаковка с патронами. Невелик арсенал, но в смутное время сть чем защититься.
— Не надо их делить! Пусть здесь полежат, пока ты не обживешься. Ты же тайник в Манхеттене своем еще не оборудовал?
— Только думаю... Молоток, дружан, правильно мыслишь. Не в унитазе же их держать, хоть он и финский?
— В унитазе — западло. Он от самого мелкого калибра сломаетя .
— А куда еще?
— Думать надо. Чтобы попасть в цвет...
— Значит, и делить нам нечего?
— Похоже, нечего.
— Плохо.
— Не то слово, — грустно согласился Санчо. И вдруг повеселел. — Знаешь что, вместо стволов возьми будильник. Имеется замечательный — родного японского производства. Правда, слегка травмированный, склеенный, но время показывает — зашибись! И звонит, как надо, с руладами.
— Спасибо, кореш. Ты — настоящий, щедрый друг.
— А то...
Подшучивая и принимая ответные шутки, умиляясь и негодуя, Лавр не мог выбросить из головы сына. Сидел тот в сознании больнючей занозой, заставлял сжиматься сердце, туманил голову...
Никто из троих не знал, что над их головами сгущаются тучи, готовые выплеснуть свинцовый град.