NEXT 3. Маски сброшены

Глава 9

Сказать, что «сквозняк», о котором сообщил Хомченко, вывел Мамыкина из состояния равновесия, значит, ничего не сказать. Легкое головокружение, будто Григория Матвеевича подняли на парашютную вышку и столкнули с нее. Не сработает замок парашюта — все, кранты, амба, вместо удачливого криминального бизнесмена — кровавая лепешка.

Никакой лепешки не будет, сам себе запретил разбиваться Мамыкин, замок сработает, обязательно сработает. Или — его подстрахуют. Тот же Бабкин отработает получаемые на халяву дефициты. Московские доброхоты встанут непрошибаемой стеной, хорошо оплачиваемые адвокаты разворошат кодексы и отыщут статьи, оправдывающие деяния окимовского бизнесмена.

Приглашение навестить столицу представилось ему приглашением в ад. Заманить, прикормить и отдать на заклание. Вместо действительных вдохновителей самопального производства.

Не получится, хитроумные, безмозглые твари! Намеченное жертвоприношение не состоится.

Что же делать?

Прежде всего, вызвать Пашку. Для какой цели вызвать, какое задание поручить, Мамыкин сам толком не знал. Надеялся на наитие, которое осенит его.

Для окончательного успокоения Григорий Матвеевич опрокинул рюмаху. Подрагивающими руками повязал галстук, пригладил ухоженную прическу и вышел из дома.

Добротный, многокомнатный домина построен на старом капитальном дебаркадере. Не без удовольствия оглядев строение, Мамыкин вышел к узкому проходу вдоль борта.

Где же Пашка?

Любой, уважающий себя, бизнесмен или предприниматель обязательно держит рядом с собой на коротком поводке особоприближенную личность. Типа «чего изволите-с». В меру придурковатую и не в меру подхалимистую. Нечто вроде робота, запрограммированного на разнообразные услуги. Подай-принеси, вызови-проводи.

Вот и у окимовского воротилы имеется такая «псина», готовая облаять — укусить человека, на которого науськает хозяин. Или облизать.

Будто подслушав желание хозяина, возле входа на дебаркадер появился Черницын. Его маловыразительное, небритое лицо, несмотря на юношеский возраст, уже покрытое мелкими морщинами, излучало готовность немедленно броситься в указанном Мамыкиным направлении или защитить покровителя узкой, немощной грудью.

Не идет — ковыляет, опираясь на палочку. Огнестрельная рана, полученная при выполнении «служебных» обязанностей все еще тревожит боевика.

— Паш, мою благоверную не видел?

Вопрос не просто так — подготовка к более серьезному. Нечто вроде разминки. Черницына необходимо раскочегарить, привести в рабочее положение.

— Ушла.

Одно из немаловажных достоинств «халдея» — редкая немногословность. Выдаст слово — помолчит, второе — подумает. Лишь после третьего-четвертого начинает говорить более понятно.

Удивительно, но состояние словесного «запора» охватывает Пашку только при разговорах с хозяином, с другими людьми — обычный человек, веселый и разговорчивый.

Болезнь или боязнь? Поскольку Мамыкин сомневается в своих способностях гипнотизера, наверно, все же, боязнь.

— Совсем ушла или на время? — довольно глупо пошутил он. Слышала бы его супруга — скандал с битьем посуды, злыми слезами и жалкими причитаниями обеспечен.

— Наверно, на время...

Скорбное молчание с шевелением ушей и помаргиванием всегда красных глаз.

— Рожай быстрей, бледная немочь!

— Сегодня — какой-то церковный праздник.

От слишком длинной фразы «робот» задохнулся.

— Ну, и что?

— Вы еще спали, как она двинула в монастырь...

Слава Богу, облегченно подумал Мамыкин, возвратится благостная, добрая. Он представил супругу, стоящую перед образами на коленях. Молится во здравии криминального мужа и за упокой его бизнеса.

А чего ей переживать и бояться? Дом — полная чаша, только нет птичьего молока, от нарядов разбухли шкафы и комоды, драгоценностей хватит на полгорода модниц. Всевозможные продукты и деликатеся доставляются на дом. Только заикнись.

Что касается безопасности — тоже полный порядок! Мамыкиных охраняют не только боевики, но и вполне легальные органы правопорядка, которые находятся под задницей градоначальника. Пошевелятся — раздавят.

— Пусть ходит к монахам, я не против, — миролюбиво промолвил Григорий Матвеечич, сдвигая на затылок немодную соломенную шляпу. — Пилот трезвый?

— С утра был трезвехонек. Что прикажете?

— Об этом сам ему скажу! — огрызнулся хозяин. — Найдешь — трекни: пусть собирается в Москву. Остальное узнает у меня.

Черницын раздумчиво помотал головой.

— А вот в лаборатории...

— Что случилось в лаборатории? Не тяни кота за хвост — поцарапает!

— Там трезвости не хватает...

— Черти безрогие! Сейчас хвосты повыдергаю! Сколько раз говорено: на работе — ни капли! Небось, Аптекарь — в загуле?

— Самолично, — охотно подтвердил стукач. — Песни религиозные поет, плачет. Вчера гопака отплясывал...

— Разговорился, молчун? За мной — рысью! Сейчас покажу ему религию в натуральную величину!

Разгневанный Мамыкин ринулся по трапу. Черницын изо всех сил старался не отстать.

Так называемая лаборатория устроена в трюме старой, отработавшей свой ресурс, баржи. Подремонтировали, подкрасили, сварили лесенку, ведущую на палубу, провели элентричество, натаскали разные пробирки, колбы, реторты, мерные стаканы, трубки и прочую мудоту. Нужную и ненужную.

Вдоль металлической стены тянется, так называемая, «технологическая линия». В ее начале в автоклаве кипит адское варево, распространяя по помещению алкогольный запашок. Шипят горелки, фыркают фильтры, пошевеливаются трубки. В конце линии в подставленную емкость капает готовый «продукт».

У противоположной стены стоят два лабораторных стола. На них расставлены все те же колбы и штатив с пробирками, в эмалированных мисках и в стеклянных ящиках — белый порошок.

В углу развешаны иконы, теплится лампада.

По помещению расхаживает Аптекарь. Худощавый мужчина, перешагнувший сороковой порог, со вз"ерошенными пегими волосами, в рваном, затрапезном халате, которому пора превратиться в тряпку для мытья полов.

Бывший кандидат химических наук, бывший ведущий специалист НИИ, бывший любящий и любимый муж и отец, наконец, бывший человек. Сейчас — живой труп, безвольное приложение к ретортам и пробиркам.

Аптекарь не поет и не пляшет, даже не покачивается. Вскарабкавшись по лесенке, отчаянно колотит кулаками по стальной двери палубной надстройки.

— Откройте, нелюди! Пустите подышать — задохнулся!

Толстомордый охранник прохаживается рядом с надстройкой, поправляет доску, упертую в дверь и выжидающе смотрит на хозяина. Пустить Аптекаря или самому спуститься в трюм и набить ему морду?

— А ты говорил: дефицит трезвости? — насмешливо упрекнул стукача Мамыкин. Он уже успокоился, даже повеселел. — Нормальное состояние нормального алхимика. Разве пьяные так орут? Так и быть, выпусти страдальца

— Погодите...

— Я что сказал? — обозлился Мамыкин. — Выпустить!

Аптекарь вывалился на палубу мешком с требухой, пропитанным вонючим запахом. Жадно задышал, глотая чистый речной воздух. Оклемавшись, попытался подняться — не получилось, не позволила навалившаяся слабость.

Достал из кармана халата плоскую фляжку, отхлебнул. Склонив растрепанную голову набок, прислушался к реакции организма. Удовлетворенно вздохнул. Закусил «марсом».

— Как раз — сто пятьдесят! Норма... Теперь отдохнуть... Сделай паузу, скушай твикс... Больно сухие палочки, в горло не лезут... Придется смочить.

Еще один глоток едучего самопала заеден все тем же «марсом».

Неожиданно Аптекарь бросился на колени, приложился лбом к проржавевшему палубному настилу. Горестно завыл.

— Господи! То-есть, Матерь Божья, прости раба своего,

многогрешного и пьяного! Хочешь, спою тебе псалом? Что, не хочешь? Тогда сама пой, а я послушаю...

Пьяное бормотание становится тише и тише.

— Все, готов, — тихо вымолвил Черницын. Будто надвинул на гроб крышку.

Мамыкин, наклонившись над входом в трюм, с интересом оглядел помещение. Лабораторию он посещает редко. Не потому, что равнодушен к изготовляемому в ней «товару» — исключительно в целях конспирации. Всесильный босс в городе — слишком заметная личность, его передвижения всегда под контролем так называемой общественности. Не стоит привлекать внимание к ненумерованному «цеху».

— Гляди-ка, целый НИИ! А ведь раньше все было поскромней. Появилась новая технология? Или изобрели что-нибудь свеженькое?

— Старое, Григорий Матвеич. Самопал. Тот самый, из фильма «Пес Барбос и необыкновенный кросс». Желаете испробовать?

Ответить на заманчивое предложение Мамыкин не успел — на полу заворочался очухавшийся Аптекарь. Встал на четвереньки, помотал головой.

— Мне... нам... необходим спирт... Технологический...

— Андрей Владимирович, батенька вы наш, безгрешная душа, у нас качественного спирта — хоть залейся.

Алкаш оперся обоими руками о настил палубы, поднялся. Стоит, покачиваясь.

— Пашка не дает настоящий продукт. Срезал лимит.

Черницын, глядя с опаской на хозяина, схватил Аптекаря за

отвороты халата.

— Я тебе, немочь ходячая, не лимиты — причиндалы срежу! Вместо работы, стоишь на карачках и распеваешь псалмы, вонючий кандидат! Бездельник гребаный! Как только терпит тебя руководство на ответственной должности?

Осторожно покосился на директора. Правильно лизнул или переборщил?

Мамыкин во все глаза пялился на «молчуна». Тот, общаясь с ним двух слов сказать не может, выдавливает их, как выдавливают из тюбика затвердевшую пасту. А тут выдает целыми очередями!

— На карачках потому, что груз давит непомерный. Нечеловеческий груз...

— Давит — облегчись! В речку!

Окончательно войдя в штопор, Черницын толкнул Аптекаря к стене, носом в календарь с изображением Джоконды. Из носа закапала кровь.

— Прекрати, Павел! — приказал Мамыкин, подавая несчастному ученому носовой платок. — Никто не застрахован от переутомления, нервных срывов... Так я говорю, Андрей Владимирович?

Аптекарь не всхлипнул, не расслабился, наоборот, гордо выпрямился. Сработали, казалось бы, навсегда утерянные остатки человеческого достоинства.

— Если вы меня купили с потрохами, если держите в этом бункере, как несчастного Минотавра, тогда, конечно, имеют место и переутомления и нервные стрессы... Но это не значит, что ваше прилипало вправе руки распускать!

Смотреть на несчастного алкаша было и жалко и смешно. Мамыкин привычно подавил в себе сочувствие, изгнал смешливость. Аптекарь — нужный человек, от него зависит многое, очень многое!

— Согласен. Издеваться никто не вправе. Даже я. Обещаю впредь не допускать подобного отношения!

— Я больше не могу так... Поверьте, не могу!

— Придется собраться с силами. Кроме вас, не кому... Сегодняшнюю норму осилили?

Аккуратно промокнув даренным платочком выступившие слезы и остатки крови, Аптекарь деловито ответил:

— Почти сделал. Граммов двадцать еще выпариваются. Крепчайшее средство получилось...

— Спасибо. А как с успехами на другом поприще?

— Не мне судить.

— Замечательно! А говорите: не можете!

— Не могу убивать людей, — перекрестился Аптекарь. — Грешен, Господи, приходится...

Слишком опасное настроение, подумал Мамыкин, с таким либо вешаются, либо травятся. Если бы химик не был главным и единственным лицом в выгодном подпольном бизнесе, черт с ним, пусть давится. Но когда он уйдет в мир иной, придется прикрыть лабораторию.

— Глупости, Андрей Владимирович! Не вы, а сама природа людей убивает. Одних медленно, других — мгновенно. Смерть начинается с момента рождения. Она и жизнь — родные сестры.

— Демагогия чистейшей воды, — поморщился оппонент. Будто разжевал горошину горького перца.

— Может быть, и демагогия, — сладко улыбнувшись, легко согласился Мамыкин. — Вам-то чего паниковать?

— Они мне снятся, — химик, вернее сказать, алхимик, с ужасом покосился на берег, будто там стоят жертвы его зелья. — Каждую ночь мерещятся... Те, которых отправил на тот свет... Мальчики и девочки...

Мамыкин рассмеялся, вернее, сделал вид, что ему ужасно весело. Глаза не смеялись, в них — угроза.

— Ну, когда снятся девочки, это не страшно. А вот когда пацанва — уже звоночек.

— Какой там звоночек — набат в ушах. Глохну, теряю сознание...

Опять за свое! Как выбить из его башки навязчивые идеи? Тех же, отправленных в небытие, мальчиков и девочек? Ударом по носу, как сделал халдей, или — очередной проповедью?

Таской не получится — можно сломать. Лучше — лаской. А еще лучше — смесью, сладко-горьким коктейлем.

— Андрюша, ты ведь в Москву приехал деревенщиной, без всякой помощи поступил и учился — на тридцать пять стипендии в месяц. Чтобы постичь науку, во всем себе отказывал. И постиг же! Фигурой стал, ученым от Бога! Кандидатскую защитил, звание получил! И что вдруг происходит? Закрывают твою научную шарагу, перекрывают кислород! А тебя, талантливого и перспективного — на асфальт, на помойку! Видишь ли, стране торговые площади срочно понадобились, задыхается она без магазинов и офисов! Жвачкой торговать негде, косметикой тайванской и танками на металлолом! Забыл?! Простил?! И снится теперь тебе сыночек того самого дяди, который десяток таких институтов, как твой, к рукам прибрал, а потом прихватил нефть, газ, золото, алмазы? Тебе снятся сотни ублюдков, к которым от самого рождения охрана приставлена, персональный шофер, врач-венеролог, массажист и повар из французского ресторана! А миллионы голодных пацанов по городкам и станционным поселкам тебе не снятся? У них ничего впереди нет, кроме перспективы превратиться в занюханного бандита, спиться и, продрав отечные глаза, увидеть, как над бывшим клубом реет зеленое знамя с полумесяцем. — Мамыкин задохнулся. От ненависти и злости. Естественно, показной. Минуту помолчал. — Выход один, Андрюха. Спросишь, какой? Отвечу честно, как на духу. Построить чистую и светлую дорогу для подрастающих миллионов. Я, и такие, как я, строим эту дорогу. Как принято выражаться, нетрадиционными методами. Это — миссия! В том числе, и твоя благородная миссия. Твой ответ извергам за надругательство. Это скрытая генетическая война, в которой гнилое меньшинство само себя уничтожит. С кайфрм, с визгом! А изумленные выхоленные папаши на старости лет увидят, что они, унизив великую страну, породили чудовищ. Это будет справедливой карой! Это будет Божьим промыслом! Его исполнители, судьи и палачи — мы с тобой... Слышишь, Андрюшка?

Аптекарь покорно кивнул. В его пустой, выхолощенной голове уложилось далеко не все. Но самое основное он все же уловил. Его почему-то назвали мстителем за нагрянувшее на Россию вселенское горе. Оказывается, он не просто изготавливает отраву — строит куда-то ведущую какую-то светлую дорогу.

Страшно захотелось выпить стаканчик этой отравы и отрубиться.

— Андрей Владимирович, вы меня слышите?

— Слышу... Мне страшно...

— Возьмите себя в руки, победите мерзкий страх и с удвоенной энергией беритесь за дело!

— Мне страшно, — повторил Аптекарь и на подрагивающих ногах поплелся к входу в трюм...

Покинув лабораторию Мамыкин в сопровождении особо доверенной личности пошел по направлению к дебаркадеру. Гордость распирала его.

— Как я? Убедил алкаша или не убедил?

— Вполне.

Черницын уверен, что хозяин зря потратил нервные клетки, но переубеждать его не решился. Вспылит и — пинком под зад отправит халдея в разваленное, пропахшее мерзими запахами заводское общежитие, из которого тот с трудом выбрался.

— И все же долго он не протянет, — задумался Мамыкин, чисто народным жестом запустив ручищу в спутанные волосы. — Нужна замена. Уговорить Кирюшу.

Как всегда, имя школьного дружка и, одновременно, злейшего врага заставила Черницына забыть о молчаливости.

— Ваш Кирилл — псих. Напомнишь ему, как продал технологию самопала — набросится с кухонным ножом...

— А ты, молчун дерьмовый, найди подход. Давить не стоит — ласково действуй, не жми. Я тоже в стороне не останусь — подключусь. Останавливать такое доходное дело — великий грех. И чужих тоже нельзя допускать. Удастся тебе охомутать Кирилла — в накладе не оставлю... Постарайся решить к моему возвращению из столицы...

Все же, Мамыкин решился посетить управление компанией. Позвонил знакомым столичным дружанам, заручился их твердыми обещаниями не оставить в беде, подстраховать. Дружки отлично понимают: повяжут Маму, доберутся и до них.

Сидя в кабине гидросамолета, рядом с почтительно поглядывающим на него пилотом, Мамыкин истово молился. Не про себя — вслух.

— Господи, Царь небесный, утешитель души, умилосердися и помилуй мя, раба грешного и немощного. Прости вольные и невольные грехи, ведомые и неведомые прегрешения: аще от юности и безграмотности творил их...

Внизу сменяли друг друга леса и поля, реки и озера, города и деревни. Они немного успокоили Мамыкина, он сконцентрировался на одной мысли — возвратиться домой целым, невредимым и с невывернутыми карманами...