Неймдроппинг

играй в сценических постановках и спички носи с собой, телефонистки

любят твой голос, ты вежливо шутишь с ними, и все говорят тебе

о погоде наперебой. А потом этот Рим сгорит, телефонный кабель

расплавлен, некому больше доказывать, как в прозе теперь велик, с

водицею водолеевой один на один оставлен, и щипчики маникюрные

вгрызаются в твой язык». – «Можешь теперь говорить другим,

что мы были одним целым, варили один на двоих кофе, Пелевина

любили вдвоем, а потом начинаешь тяготиться безвольным телом

и бросаешь его в двоими излюбленный водоем, и если спросят тебя,

где родственник твой вчерашний, роднее которого даже представить

себе не смей, ответишь – он там с плугом идет за пашней, которая

всё отдаляется, скользок змей. Никто тебя не любит, глупая Кэти,

хватит геройствовать, Марлой себя рядить, так много разных

нужных вещей на свете, поэтому свет способен всё победить, а ты не

можешь, поскольку избыток воли так же вреден, как и нехватка ее в

тебе, дурную привычку к бессмертию мы побороли, потом научились

нескладно играть на трубе. Можешь теперь идти за Гофмана,

консервировать кукурузу, сны золотые приклеивать на дома,

водопровод, наконец, подключить к Воклюзу, вырасти внутренне

и протрезветь сама». – «Можешь теперь отстроить свой Рим и

всем раздавать конфеты, свои благие намерения раскладывать на

мостовой, мимо едут гаишники, давят птенцов кареты, я безвозвратно

счастлива – ты ведь во мне живой». – «Можешь теперь писать обо

всём, чего и не было с нами, или чего не будет, аспект приложенья сил

заставляет твердить одно и то же разными голосами, и зачем ты меня

на эту крышу вечером пригласил». – «Будем смотреть, как плавают

зеркальца над Голубым Дунаем, как расширяется за фундаментом

средняя полоса, но ничего не известно, и мы ничего не знаем, выделят

на понимание эдаких полчаса, и смотри сам в себя, батарейки садятся

быстро, вспоминаем школьное, словно не десять лет с той надежды

минуло, выбиться из регистра, наконец-то, в дальнюю всем передать

привет». – «Можешь мне писать о том, как мы жили плотно, и никто

не просунул бы лезвие в эту щель, а потом научились лгать, воровать

полотна, зарисовывать маркером кожу отсель досель». Никому не

понятно, что это, в общем, было, и каким ураганом нас в эту воронку

ни занесло, мы идем в хозтовары и покупаем мыло, потому что память

– сложное ремесло. Никому не понятно, как это всё случилось и на

что это всё сподобились променять, но в стаканчике пламя желтое

так искрилось, что ужасно хотелось крышку на время снять.

82

Скучен наш город и очень мал, пусто внутри кота, лучше бы ты 83

меня

тут не крал, крышечки от винта не собирал, соберешь сто штук –

будет тебе сюрприз, выцедит новую роль худрук до положенья риз.

Аннушка Павлова пьет с утра, финики и компот. Я ли глупа или жизнь

хитра – выясним мы вот-вот. Кто-нибудь дальний, совсем чужой

выпишет сорок слов, всё оставляется за душой, и пересчет голов нам

не дает свой дополнить бред, ясности прикупить, словно баранок

или конфет, любишь ли ты любить так, как люблю это делать я, да

и буфета нет, мир бы схватила, взяла в сватья, дальше иди, привет.

Дальше иди и опять иди, всё хорошо вокруг, мела окажется впереди

– ясно очерчен круг. Лучше бы ты меня здесь не крал, не говорил сто

раз, что чемодан и опять вокзал, пусто, как медный таз, наше общение

– сам живи, в общем, живи один, кто-то съедает тельца в крови, сам

себе господин. Кто-то съедает твои тельца, сладкие, словно мёд, всё

повторяется без конца и по усам течет. Скучен наш город и очень

мал, день повторяет ночь, лучше бы ты меня не искал – чем ты мне

мог помочь, лучше запостить о том, что всё, выбиты все винты, для

развлеченья читать Басё, помнишь японский ты, вот иероглиф на

простынях «Верить и тосковать», всё повторяется, ты приляг, всем

хороша кровать. Всё повторяется, ночь и день перемешались тут, мне

от тебя отрываться лень – вместе теперь уснут. Скучен наш город и

очень мал – верить, любить и спать. Лучше бы ты меня здесь не крал,

словно Европу тать, за полночь на золотых песках не загорать вдвоем,

только любовь разрушает страх, почва и водоем. Только сторонним

бы наблюдать, как у них всё внутри, я не могу тебе что-то дать или

забрать, смотри, как опускается с гор туман, теплится черный чай,

каждый десятый по жизни пьян, свет вот не выключай. Звезды и так

нам мешают жить – вечность на пересчет, скоро научимся говорить

– всё по рукам течет.

Что ты делал в начале года (развлечений тут нет в пути), одиночество

и свобода на Васильевский не идти, где-то там до утра к цыганам, или

просто читать Рембо, и смотреть в изумленьи пьяном на поломанное

ребро, словно ты ему что-то должен - изолентою склеить, что ль. Дух

и разум тебе одолжен, и в солонке густая соль. Что ты пишешь себе

под ухо, что ты там от темна бубнишь, и прекрасна твоя проруха, и

темна твоя ночь, малыш. Не придет он сюда сегодня – не намазано

мёдом здесь. Простирается длань Господня над проспектом, и виден

весь, и в сиянии вышней славы или лишнего существа под асфальтом

бушуют травы, на Фонтанке шумит листва. Что ты делал в начале

года – водку пил и себя терпел, мир испортился, как погода, осыпался

зеленый мел, и от третьей бы передачи отказаться для малых сих,

гости съели весь хлеб и с дачи разбежались, и сад затих. Ничего для

тебя не значу – это можно уже писать, англичанам продали дачу,

отменили все «ер» и «ять». Не осталось теперь винила, бледный

отрок, горящий взор, всё, что сердцу бывает мило, треплет нервы и

ткет узор, вот бы нам привезли полотна, все голландские, белизны

несусветной, и я свободна, и объятья мои тесны, и проснемся в начале

марта – несмышленыши у венца, и останется третья карта на столе,

и еще винца нам нальют хоть в кредит – мы тоже можем нужное

сочинить, и оставим на общем ложе одеяло, и тянем нить. Как ты жил

без меня сегодня, на вчерашний проспект смотрел, осыпается длань

Господня, простирается желтый мел.

84

Будем питаться вином и млеком, вытягивать сумки из-за

85

колонн,

глядеть гражданином и человеком, метро «Свиблово», первый вагон,

не хочу отвечать за твоих царевен, пальцы хрустальные по углам,

песни славян, и припев напевен, но до конца всё равно – как в хлам

или как в храм, one hundred eleven, твердое тело свое блюсти, а он не

хочет бросить царевен и просит каждую: «Отпусти совсем-совсем не

думать о важном, о безобразном и дорогом», и в климате нашем сухом

и влажном не раздается небесный гром, что-нибудь так – приговор

из текста, новая каша из топора, мягкое тело приходит вместо и

говорит: «Уходить пора», а он на ангельском новоязе записан в

ангельский мастер-класс, приносит ночью напильник в мясе, и с глаз

долой, словно сор из глаз, ей пишет: «Не за что, нас простили и в стан

погибающих отвели, за все свои человеко-стили сто лет скостили

родной земли», теперь лежит она пенопластом в конверте каждом

непрописном, и нам в своем возвращеньи частом видна за каждым

прошедшим сном.

Жили в Крыму на каком-нибудь пьяном плато, знать географию,

в общем, казалось не лестно. Ты для меня всё, а я для тебя ничто,

разве это честно? А кто говорил, что честно. Потому что простить

– еще не значит понять, понимание приходит с равнодушием, и

это приятно. Потому что простить и потом не себя пенять, что свою

любовь излагала тебе невнятно – это еще не значит оказаться

другой, начать соответствовать требованиям и срокам, притворяться

радугой или простой дугой и писать проверенно радости о жестоком,

чтобы ты однажды понял, что потерял, и локти себе искусал, как

в дамском романе, потому что искусство требует, слог наш вял, и

несут картошку правильные пейзане, и от нашего вида влюбленных

в свою корму не вздохнет читатель, не возрадуется природа, ничего

в подстрочнике этом я не пойму, потому что теряю навыки год от

года. И не знаю больше, чем руку твою привлечь на свое плечо и там

задержать навеки, перед Богом своим отвечать за родную речь, когда

он в церкви пустой поднимает веки.

86

Моцарта с задатками Тохтамыша из реального училища

87

выгоняют

в грозу, вот и на трибунах становится тише, только я тут семечки

зачем-то грызу, сбиваюсь со счета на десятом пакете, подвенечное

платье и патефон выиграть мечтаю, будьте как дети, и будет играть

с вами в салки он. Будете скучать на грозовом перевале, до десятой

серии не дотянув, прочие давно уже проиграли, и какой теперь из них

стеклодув, будет им каждое место пусто, будет им каждый кипяток

с ноготок, планомерно создавать из себя Златоуста, чтоб увидеть

Апокалипсис между строк, а куда его потом приделать, болтаться по

чужим вагонам безбилетным тряпьем. Планомерно создавать из себя

паяца, никому не рассказывать, что мы пьем. И в приходно-расходной

за других расписаться, и головушку буйную сверху сложить, и всем

говорить, что бесполезно бояться, а надо просто себя изжить. И

водить себя по Невскому строго, и в витринах трещины наблюдать,

что внутри отражается мир без Бога, платяного шкафа ручная гладь,

никому не рассказывать – так и видно, как ты тянешься ветрено

за пером, а потом совсем опоздать обидно, переполнен беженцами

паром. Значит, здесь останешься до рассвета и воды отведаешь

ледяной, можно даже поверить, что скоро лето и ковчег построит

из пробок Ной. Можно даже во что-нибудь и поверить на досуге, а

почему бы нет, впечатления лета прохожих сверить и позволить им

подсмотреть ответ.

Решил сочинить историю, украл две служанкиных ленты,

перечеркнуть – позаимствовал, политкорректность нужна. Вышла

замуж, купила айфон, не станешь совсем никем ты, выходишь

одна на дорогу и ночь на плечах нежна. Выходишь одна на дорогу

и пишешь: «Пишу вам много, а вы мне не отвечаете, прилично ведь

отвечать». Блюдя обученье строгое, коверкает недотрога реляции

подсознания, с утра не пойдут в печать. Крестить меня снова веточкой,

космическим ветром хладным, поставишь крестик на клеточке и

скажешь: «Линкор разбит», и кровь твоя плоть печальная, распитая

под парадным, идущая прейскурантом в родимый наш общепит.

Оставь меня здесь, где сложится всеобщая жизнь и благо, где всё,

что мечталось, сможется, и всё, что не нужно, здесь, и ты достаешь

из курицы (сердечной сумы бумага, куриные ножки крестиком и

дождь нам чернило днесь) бутылку «Столичной», крошево останется

от кумира, лежит на столе с подливою и мается наготой, бряцай на

своем треножнике – на что тебе, в общем, лира, играй между делом

в шахматы святой своей простотой. Однажды по самоучителю

проигрывать был научен, какой-то дебют, Волхонкою прошелся по

мостовой, ходил не в пример им жизненно и был в разговорах скучен,

и снова за поворотами остался звериный вой на «Радио Люкс», ты

каешься, ты хочешь казаться проще, и с каждою парикмахерской в

предсердьи своем хранить «Прости меня, Жанна, голоса осталось до

Пирогощи, и то сказать – нашу песню бессмертием не убить». Прости

меня, Жанна, хочется, чтоб всё оставалось белым, носили тебя в

предбанники и ставили всем в пример, тобой врачевали лености,

питались мореным телом, возможности ограничены отменою буквы

«ер», и ищешь себя такую вот красивую и хмельную, считаешь себя

десятками, выбрасываешь волной, ты больше себе не встретишься,

поэтому не ревную, за голод и расстояние избыток свой головной

оставишь себе, мы теплимся, мы тешимся и сверкаем, останемся на

паркете завещанною тебе неравною битвой с этим вот отверженным

урожаем, угадывай и угадывай, в какой же теперь руке – вот сердце

мое, холодное, как тот леденец из банки, растает в руке – и станет

котенок и петушок, которые все описаны, как нам завещал Бианки,

оставь же льстецов и пьянки, наивный мой пастушок. Иди же за

мной по рыночной, иди же за мной по кромке, рассказывай сказки

88странникам без кофе и сигарет, устанешь следить за титрами –

неможется Незнакомке, пока барабан не крутится, хотят передать

привет.

Твоему любимому всё равно, что вода из крана

теплей молока, прозрачней хрустальных крошек,

холоднее руки, память твою берущей на 48 часов,

89

до восхода солнца. Твоему любимому всё равно,

что молчанье значит только то, что вы однажды

в него вложили, договорились черное сделать плотным,

белое – матовым и без оттенка желчи,

без оговорок, которые здесь уместны были бы,

толком вы отгадай друг друга, а не побуквенно,

как мы умеем, впрочем. Были бы мы легки и светлы,

как пламя, были бы мы прекрасны и долговечны,

были бы всем из рук твоих драгоценны

патокой жалости выданные рецепты – счастлива будь,

если сможешь себя измерить и записать, навес для оранжереи

40 на 2, не бывает таких иллюзий.

Твоему любимому всё равно, что февраль и плакать,

что не доходят на землю такие льдины,

тают с подветренной и опадают хлопком,

не для тебя история этих знаний,

всё это было в бывшем, небывшим лучше

выбрать себе пространство координаты, пишет «люблю»,

а жить надо дольше смысла, дольше себя, чтоб все тебя не догнали,

не разувериться прежде, чем этим летом станет весло и бабочка

на асфальте, было «люблю» на каждое время года,

зимы такие в этом раю островском, зимы такие, что не сказать,

из сказки слова не выбросить и не приклеить мяту на черенок,

затмение не спровадить в области стёклышка, кажется закопченной

каждая клетка души на твоем портфеле.

Бедное сердце, куда тебе здесь с другими,

сферу молчания лучше еще расширить,

выбрать известное из невозможных истин

или к любимому больше не дотянуться.

У меня есть талант делать сэндвич с французским сыром,

каждой строкой – полюбите меня хоть кто-то,

выдайте чек какой-нибудь мне, талончик на предъявителя,

чтобы вернуть сподручно, чтобы не брали руку мою любые

и не гадали по ней – сердце вот, а жизни, впрочем, о ней теперь

говорить куда нам. Крохотный мир расширился,

неизбежен крах восприятия,

ходишь одна в пивную и на салфетках пишешь, что жизнь прекрасна,

плоть упоительна, только немного сыро,

в руку глядят и видят такое нечто,

что хорошо бы просто свинтить по черным нашим ходам,

в кротовые норы веря,

но никуда ни шагу теперь отсюда,

мы не отпустим тебя, разве уж не ясно.

У меня есть талант говорить, немота беспечна,

плотность строительства

выбранной перспективы, жадность грешить на своё ЖКХ, но ЖЭКи

тоже стремительно плотность свою теряют, речь обладает составами

марципана и холодца, потому никогда как прежде, ты мне теперь,

набор прописных историй.

90

Читаю стихи Прилепина и вспоминаю редкие минуты счастья,

когда ты не отнимал свою руку ввиду фотографов с зеркалками,

карельских писателей и неизвестных друзей.

91

Мой дракончик очень любит тыкву, скоро он вырастет,

давай играть вместе, в это время суток струит прохладу эфир,

люди сидят в караоке, песню про младшего лейтенанта

вспомнить пытаются и оградить припевом всю территорию

ближе к заливу. Слышишь, как трепыхается под нейлоновой курткой

размера S мысль, что всё бесполезно

и лучше читать в номере Бегбедера,

никто не держит тебя за руку, не держит тебя здесь,

не держит тебя нигде,

хотели умереть за свободу – не догадались жить,

простые сложные вещи,

слова из разряда «Глупая, я всё помню», стыдное, словно щекотка

в общественном месте, чувство причастности к разным свершеньям

великим, нет, ничего ты не помнишь, а так бы хотелось,

чтобы осталось на память об этом хоть что-то,

тексту подобное, но несомненно прекрасней и целомудренней,

и для соседей незримо, так бы хотелось, но чувство из плоти и крови

слово на слово нанизывать долго велит.

Говорит – простота хуже воровства,

хуже мошенничества с кредитными карточками,

хуже издания собрания сочинений,

хуже написания безметафорных верлибров,

поэтому лучше выбери другой способ существования,

отличный от предыдущих,

реже собирайся с мыслями, ешь чернику,

обещай всё, но ничего не используй

для крупных планов, соседствуй с классиками, если совсем уж худо,

проживай чужие истории, каждый вечер по одной, по второй,

по третьей,

они напишут тебя – здесь никто не спорит,

устранят несоответствие между тобой

и сыром, вороне как-то раз принесли посылку,

спой, моя деточка, что-нибудь

из Вивальди, и не стыдись раскладки клавиатуры,

вообще ничего не стыдись –

всё проходит мимо, всё проходит дальше и дальше, туда, где скоро,

где почти уже, где совсем одинокий север.

92

Если бы я тебя любила, я бы создала идеальный дискурс,

просыпалась по утрам и говорила себе: «Что ты сделала

для русской литературы, скверная девочка и его милая,

93

его расписанная по столбикам, продегустированная в сети».

Если бы я тебя любила, я бы стала самой укромной,

не описывала бы прогулки по улице Воровского, моментальные

снимки в метро, моменты истины по ходу пьесы – их несколько,

но на самом деле он один, другой такой тебе не нужен,

он будет отягощать сюжет. Если бы я тебя любила, я бы верила

каждому твоему слову, каждой букве, духу каждой буквы

и каждого тире, потому что им тоже должен же кто-то верить.

Центростремительные силы притягивают меня к холодильнику,

я пишу тебе смску «Моя работа предполагает общение с людьми

по разным вопросам, а тебе на самом деле хоть что-то видно?».

Подержи меня за руку, пока не настал Сочельник,

пока не сгустились краски, три на четыре – единственный формат,

от которого мне не спится. Если бы я…, но ты мне уже не порох.

Каждый год начинает новую жизнь и мусолит Канта,

вот уже год почти прошел, и совсем не слышно,

и совсем не стыдно, что нельзя так любить человека

из плоти и крови, словно образ Другого из прозы

французских экзистенциалистов, там еще был поэт

по фамилии Волков, просто вчуже читалось

(со мной не бывает такого), как из данной судьбы

создаются для нас сериалы, и не хочется думать

совсем ни о чем до весны, а весною тем более

думать совсем бесполезно. Каждый год начинает

новую жизнь и покупает юбки полусолнцем,

неизвестно, насколько хватит тепла, посторонним

видно, что тебе тепло, расфасованы все патроны,

в каждом доме сад, снова хочется всё разрушить

каждый раз, когда кто-нибудь пишет о неизбежном

воцарении справедливости, из района присылают соль

и спички, букет ромашек ты находишь утром сонно

на половице. Каждый год начинает новую жизнь,

исписывает горы тетрадей, чтобы что-то похожее

наконец оказалось правдой, оправдало существование,

и проскрипций не предвидится больше, пиши,

что захочет сердце, вот уже год почти прошел, берешь чужое

на время – отдаешь свое навсегда, не хватает кружев

для сокрытия бесполезного солипсизма, можешь всё прощать

себе со страницы новой.

94

Первого января любители девачковой поэзии читают Борхеса

о бумажных цветах, футбольной команде железной дороги,

о приеме картин в академию и золотых эполетах,

95

mariage de raison и спасеньи от жизни, которая многих разбудит,

не сказать, чтобы лучших, но для равновесия тоже.

Я почти научилась готовить грог, главное – научилась не жаловаться

на то, что некому покупать ром, обязательно черный, и пробовать,

пробовать долго, ни долга твоя история, ни коротка, ни умышленна,

ни высосана из пальца, первого января всем хочется быть сплошными,

и не нужны клубки. Я почти научилась бояться холода и снегирей,

бояться мороженого в семейной упаковке для экономии,

бояться вообще ничего, потому что всё равноценно,

а дальше одна и та же история под разными углами обзора,

и голос простуженный твой разогрел мобильный, и говорит-говорит-говорит

слова, в качестве фона можно простить себе даже такую скуку –

если обстоятельства нельзя устранить, их надо использовать или развить,

но тебе всегда чего-нибудь слишком мало, и это, кажется, называется

insatiability по-нижегородски. Разные другие люди хотят, чтобы было полно,

чтобы лилось через край и отсвечивало зеленым, разные другие люди

им говорят: «Не верим, нельзя вот так во всём соответствовать декадансу»,

по словам адвоката, нашлись секретные документы, а всё благодаря

непрочной кирпичной кладке, а мы опять будем мечтать о бумажном цветке,

самом настоящем бумажном цветке на свете.

Мир тебя ловил и, наконец, поймал, никогда не окажешься в шорте,

не сможешь закусывать светлое скользким лаймом,

отвели тебя в стан прокуренных и одиноких, в этой когорте

можно мечтать насытиться их беспроцентным займом.

И ты должна на всё посмотреть серьезно,

а не отплясывать в свой тридцатник сонно на дискотеке.

Мы возвращаемся с холода, пьем свое пиво розно,

и берега кисельные пивом затопят реки.

Что из простой официантки получился арт-клоун с бейджем,

пишут в блогах оставленные ревнивцы,

ленточку алую ножичком перережем,

выбросим утром коробочку из-под пиццы.

Мир тебя, наконец, поймал – теперь можешь жить спокойно,

особо тонкие личности косят под идиота.

Можешь себе обустраивать место злачно и беспокойно –

в конце концов, это тоже твоя работа.

Мир тебя, наконец, поймал – теперь тобой все довольны,

все теперь заточены под тебя-то,

и, наконец, прекратятся любые войны,

как Looney Tunes, теперь вот и всё, ребята.

Мир тебя столько лет ловил, что ты ему здесь излишня,

кровь не нужней кипятка вот в такую стужу,

после укуса в конфете осталась вишня,

а запоздалый коньяк потечет наружу.

96

Я не хочу быть фактом нашей литературы,

начинать разговор, потом деревенская проза,

заказать переплет для «Сказок народов мира»,

97

которым я обязана всему хорошему во мне.

Хочу тростник в знак отрицания политкорректности.

Повтори десять раз: «Хочу тростник», и всё, наконец-то, ясно.

Хоронить хомячков и оплакивать их могилки,

конечно, всё это были кандидаты в серию «ЖЗЛ»,

но слишком женолюбивы (кроме одного журналиста,

который хотел борщи), поэтому возникал вопрос –

а тебе ли они так врут, или можно врать, совсем не взирая на лица.

Повтори себе десять раз: «Я хочу уют», и это станет плотью

твоей парадигмы. Всем одно и то же, с отточенной интонацией,

пущая убедительность, вящая конструкция,

пущая распущенность, вящее сожаление по утрам,

не нужно было пережимать, вот говорят: «Не верю».

Повтори десять раз «Не верю», и всё перевернется, как сейчас говорят,

это просто другая верность, но на самом деле одна и та же.

Зеленый свет свидетельствует о том, что это – положенное место,

намоленная конструкция, первый аперитив.

Не говори «А», пока другие не скажут «Б»,

не говори «Люблю», пока другие не скажут: «Пошла бы ты дальше

с песней», это поднимет настроение скучающим лягушатам

местных кустов и снежных пустошей. Доктор N покидает город,

от вакцинации умерли все младенцы мужского пола –

страна, преемственность, самородки.

Хочешь быть фактом нашего забвения, разыгрывать это в лицах

за себя и за того парня, которому было скучно от темного виски,

поэтому он заметил твое колено, и обычная скука

приобрела новое значение, о котором приблизительно

догадывался антрополог Леви-Стросс.

Доктор N покидает деревню с одним медальоном

и тремя прививками от сифилиса, всюду знаки любви

и приметы разложения, в общем, это одно и то же,

о чем писал еще французский поэт из скандальных,

но любим мы его совсем не за это.

Своим простуженным голосом он отдает последние

распоряжения экономке: «Если кто-то будет звонить

и требовать утешенья, я однозначно в Тунисе.

Хочешь с ними по-доброму – они тебе сядут на шею,

хочешь с ними по-злому – они еще больше липнут.

Может, и правда смотаться в Тунис на неделю».

Повтори себе десять раз: «Я люблю алоэ»,

и эта фраза обретет смысл – такова наша вера,

но что с этим знанием делать дальше – совсем не ясно.

А когда станет ясно – будет уже поздно, вот и выбирай –

ясно или поздно, одно из двух.

Скажи себе десять раз: «Выбери уже хоть кого-нибудь,

потому что уже Караваевы Дачи,

от нашего выбора ничего не зависит, как тоже смутно

догадывался антрополог Леви-Стросс».

Мы ведь не будем ходить на поводу у животных инстинктов

и рассказывать всем знакомым, какое море

было в Финляндии, мало ли что за море,

у нас в городе К. есть едва ли хуже.

Это единственное, что было хорошего в этом городе,

и то убрали, что же мы будем пить.

98

***

99

Taking you to the core of my shining party, лодочки в Мурманске,

уточки подо льдом, и не поймешь с другой стороны кровати, где же

твоя канарейка и милый дом, где твоя клетка и где колоколец, гулок,

где объявление «Срочно сниму 3-ком», здесь вот пора поворачивать

в переулок и на небесные сферы глядеть тайком. Здесь вот пора

копирайты и копипасты до наступления полночи предавать, и

отступления в сторону так нечасты, и наступления. Будешь свой лист

жевать чайный тайком, никуда не идти, но море к горлу подходит и

городу кажет рябь, вот переулок, пора расставаться вскоре, если

захочешь, то просто себя ограбь, всем говори, что было намного хуже,

много бывало и мало, и горячо, но остается горло твое снаружи и

проступает Венеция сквозь плечо. Всем говори, что проходит любое

слово, мимо проходит и ночи не бередит, пообещайте вас не увидеть

снова и отвечать перед Богом за аппетит. Где твоя улица тайная в

мире этом, старых табличек нехоженый огород, пообещайте к вам

прикоснуться летом, чтобы увидеть, как снег по рукам течет.

***

знатный кошатник Путилин не понимает кошек,

не вспоминает, что любит смотреть на дно самовара,

строит ЖД-вокзал, ЖД-дорогу из крошек,

озеро Чад из ромашкового отвара.

вот пассажиры, перрон, дедуктивный метод,

кто же из них - до отправки осталось мало,

эти вагоны уже никуда не едут,

хочется знать, что тьма его не объяла,

что остается еще фигурантом дела,

или проходит, как полой земли свидетель,

с полным карманом ржи, ты всего хотела,

и не сбиваться хотела со счета петель.

Он говорит: «Приюти меня здесь, родная, сколько раз уже говорили,

а всё никак не доходит», пену морскую выпарив из Дуная, выйдя на

улицу, кто здесь тебя ни водит мимо столбов, церквей и закрытых

баров, веришь себе, никому не кивнешь с балкона. Это Лили – у нее

снегопад муаров, ездит на джипе за козьим, во время оно было тепло

на земле, разводили свёклу, мёд доставали из хладного самовара,

рукопись бедная под потолком промокла, жил бы на свете, а так –

только сплин и свара вместо томлений в пределах одной скамейки

или желания съесть одну шоколадку, но из Ельца достигают

узкоколейки контуров прочих планет, где остатки сладки. Это вот

Джим, у него есть бассейн и party, и разговорник, и на “Buenos dias”

он отвечает всегда и впопад, и кстати, что бы на дне бассейна там ни

случилось, и проезжает Лили, рядом джип паркуя, смотрит на дно,

где хлорка и джин в стакане, и на открытке растет рядом с небом туя,

зимние шины сияют на первом плане. Было бы всё у тебя, где теперь

ты, baby, с кем голосишь «То не вечер, спалось мне мало», божья

коровка прольет молоко на небе, где твоя искренность, где наконец

то жало не горячо и не холодно, под ногтями, верен себе (сохранить

бы немного воли), без предъявителя чек с четырьмя нулями, будет

мука – столько глупостей намололи.

100

Линза с неправильной оптикой предполагает линзу с

101

правильной

оптикой, и из краев заморских еще привези, например, холодец и

брынзу, от Соловьев-Разбойников и Котовских оберегай имущество

движимое и веру, кланяйся тамошним хипстерам, в пору пей

вальерьяну, смотри на соседей и следуй лишь их примеру, и

принимай решения только спьяну. Когда увидишь цветочек аленький

в этой части нашей земли, где расти ему нет резону, можно поверить

в себя и воспрять отчасти, чтоб соответствовать времени и эону,

только сорвешь его – станет змеей, и слезет кожа змеи, и останется

на ладони, можно забрать с собой – ничего не весит, на переправе

курево-люди-кони, а под мостом трамвай, привези мне ветку первой

сирени, в трамвайном депо окурки, окна ей бил – так хотел полюбить

соседку, в форточку им кричала: «Вот полудурки», эта печаль не

минует ни вас, ни прочих, ни остальных, на цветочные клумбы рая

по разнарядке привозят еще рабочих, ветка сирени сжимается,

догорая. Был у тебя этот адрес, пришел с повинной, вот и шелка, и

дивные дивы, точка, и получал по почте своей совиной три лепестка

от несорванного цветочка.

Всю жизнь пролюбил женщину не в своем вкусе, были другие образцы, и, в

общем-то, и немало, собирали вместе бруснику, ловили цикад в Тарусе, их

потом из кармана ветрено вынимала. Звала его по имени, а написать Шарлю всё

норовила и унести в урну, а в городской квартире бинты и марлю, и лауданум

хранила, и было дурно разным служанкам, кухаркам, еще посыльным – всё

экология, стрессы, провал погоды, он ее даже и ревновал не сильно, спрашивал

утром: «Откуда ты здесь и кто ты?», каждый вечер ставил будильник на

восемь, чтобы держать ее за руку удавалось, и отвечала ему: «Ничего не

просим, но всё равно так много всего случалось – не перечесть, если тексты

и не вскрывал ты, то все равно по походке моей и жестам, неравнодушью к

отделам, где скрипки/альты, и увлечению нежным песочным тестом можно

понять, что такое не повторится больше нигде, возвращение невозможно». Он

ее спрашивал: «Что тебе всё же снится – ходишь по комнате и шелестишь

тревожно нотным листом, попадать не пытаясь в ноты, ноты для нас не писаны

– в том и дело». Он ее спрашивал: «Что тебе здесь и кто ты?». – «Я ничего

подобного не хотела, чтобы ответить на эти вопросы разом, нужно влюбиться

в кого-нибудь, верить снова», на голубом глазу не моргает глазом, а на губах

расплывается блеск-основа. Всю жизнь пролюбил женщину, грелся супом, ни

в уголках глаз, ни у ларька «Вина», по вечерам отдавал предпочтенье глупым

пьескам, не дожидаясь антракта – лучшая половина поджидала худшую,

чтобы идти вместе на освещенных участках под сонной корой мозга, она всегда

запинается в этом месте, зябнет и ежится, ветрено и промозгло в нашем краю,

и привел же Господь родиться неприспособленным к сырости персонажем,

ну а на самом деле она певица, только об этом мы всё-таки не расскажем,

воск, нашатырь, яичница, грог под пледом, серость, истерики, из словаря

котурны, все бы пошли теперь за тобою следом – только записку для Шарля

достать из урны. Так тебя ждали здесь, что почти понятно, что ничего особого

не случилось, если учесть, что на солнце бывают пятна – билось и билось, и

вот, наконец, разбилось – только махнули хвостом, ничего не жалко будет

теперь нам, жалеешь, покуда молод, ну а потом искажает тебя закалка, чтобы

самой собой выходить на холод, звезды считать, из ведра набирать водицу,

всё понимать, но сказать не уметь покуда, ну а потом возвращаться в свою

теплицу – а всё равно не бывает такого чуда. Так и любил себя, всё проходит

мимо, тайно следил за прислугою приходящей, что не бывает в духовке огня

без дыма, думал, и видел столько кустов за чащей, что рисование – это наука

плоти, тоже с участием мог написать подругам, и уходить в полнолуние по

102

работе, и для разминки утром ходить за плугом, только ничто не значило то,

чем было, и не казалось тем, чем являться стало, сердцу сему быть пусту, но

очень мило светит на веточке и шелестит устало.

Хочется петь – одиночество, тлен, морошка, скальпель

103

уездного

доктора, сорок взмахов левым крылом, я любила тебя как сошка всех

романтических драм, понедельник ахов в этом краю, мал человек да

дорог, гвозди из рельс вынимает да на опушку, на мелководье тонет

мальтийский Молох, женщина в белом носит на правой мушку, так

хороша твоя женская тюль и пряжа, так хороши твои глупенькие

уловки – хочется так вот и не выходить из ража каждую жизнь, и

придумывать заголовки о нежелании жить на жерле вулкана или в

тени любой картонной царь-пушки, так смехотворно смешение слов

из крана, волоколамская сладкая вата, сушки – выписал вас сюда не

с родного брега, выучил песням чувствительным и прохладе, книги

велел читать по системе Брегга, буквы считать, как себе завещал

Саади. Вот Евгений Абрамович был с морошкой в доме и принят

ласково, и лелеем, а по ночам разговаривал молча с кошкой, чтоб

не спугнуть вдохновение, за елеем всё посылал камердинера, и в

людскую не возвращаться велел без нужного знака. Я по тебе, без

сомнения, не тоскую, но пробивается в тексте тоска, однако. Так

он искал мухомор за меловым кругом, царскую водку изобретал в

Париже, ей говорил, что хотел бы, конечно, другом, ближе и так не

бывает, зачем же ближе. Было темно, и предания свежесть, мнилось,

не оставляла места для разночтений, Молох овец своих любит, и

ты влюбилась, вот из-за острова машет платочком гений скромного

жеста, отчаянного прорыва в тонких миров посконную оболочку,

смотришь на мир из зеркала некрасиво, платьем цепляешься

за наливную кочку. Был бы просторен и бел, в половину тише,

ложноклассической картою с плеч инфанты. Марья Егоровна красит

перцовкой рыже пальцы свои, ей идут небольшие банты.

Как он душу твою лебединым перышком до рассвета бы щекотал,

на песке бы писал деревянным колышком, что направо пойдешь -

Непал, а налево пойдешь - пропадешь, загадками говорить научись

пока, как он душу твою посыпал бы сладкими, как горчичника облака,

порошками. Было светло и медленно осознание пустоты, говорить о

важном пока что медлим, но расстояние от плиты до балкона прошли,

не приходит в голову, что еще говорить, и в нас коллективная память

вливает олово, хрестоматия 5-й класс. Помню чудных мгновений

так много, каждое - на коленке разбитой шрам, и когда соберусь

сосчитать однажды я, разделю их все пополам, часть тебе, чтоб

избыть, как обиду детскую за игрушечный паровоз, эту реку времен,

горизонта резкую заостренность. Не помнит он, как вы взрослую

жизнь провели за прятками, молча за руки не держась, а теперь опять

говори загадками, смотришь в звезды, а видишь грязь, а казалось,

что всё тут иначе сложится, и мечталось, и береглось, и на персике

будет такая кожица, и придет из подлеска лось, и разверзнется

сердце его шершавое, и подушечки “Белый Бим” полетят на траву,

побежишь за славою, в этом бегстве необратим (всяк похищенный

хочет побыть Европою, всяк повешенный - беглецом) только первый

этап - поперхнуться тропами и слегка побелеть лицом. Как он будет

душу твою печальную в зной и в стужу не поливать, как он будет

спицу твою вязальную в каждой сумочке забывать, и направо

пойдешь, и налево - кожица этих персиков так нежна, что по нотам и

здесь ничего не сложится, не разучится ни рожна.

104

Князь К. Р. был прав – Каляев говорил на языке нового времени,

Не пил чай, не хлопал барышень по какой-нибудь части,

Проводил опыты в химлаборатории завода ёлочных игрушек,

105

В качестве бонуса получал искусственную ёлку на крестовине,

Сдавал ёё в утиль, чтобы выручить 30 копеек,

Которые всё равно не тратил на извозчика,

Ибо зачем тешить бесов сребролюбия и стяжательства,

Лени и любви к английским шинам,

Проходил мимо книжного, видел рекламу «Сигизмунд

Кржижановский,

Новый бестселлер с тайнами привидений».

Однажды Каляев влюбился в Марфу Петровну П.,

Но всё равно не влюбился, а так скорее – влюбляться всегда другие

Очень горазды, водят в синематограф,

Дарят пакет с Кржижановским, на переплете

Замок какой-нибудь или амурчик с луком,

Луку купить бы еще, а потом гороху,

Чтобы наследовать Царствам Небесным сразу,

Но одному это кажется как-то проще –

Текст обессмыслить любой, мало или много

Текста, в провинции дальше читают, вьюга

Всё оправдать посторонним твоим способна.

Марфа Петровна П. мундштуки теряет

На пароходах, яшмовые сердечки,

Попусту сердится – некому плед и кофе,

Попросту сердится не на себя – их много,

Я вот одна, и в этом немного толку

Совесть расходовать на набивные ткани,

Распределение нас разнесло по миру,

Каждое дерево стол нам и кров готовит,

Каждое крошево в саечку соберется,

Только тебе не видать моего испуга –

Спи, мой любимый, на самой высокой ветке.

Князь К. Р. был прав – Каляев не любил проявлять инициативу

В вопросах выбора вин и в любовных письмах,

Об этом речь в весьма любопытных воспоминаниях Раевского,

Которые нам пока не удалось отсканировать,

Но мы работаем. Марфа Петровна П.

Обладала заурядной внешностью и нежностью ко всему живому,

Что не могло не радовать и радовало друзей.

Чайник с Курилами, на айпаде умные книжки, сад на подрамнике, сад

в переходе на Новый Арбат, кольцо без оникса, профиль Бродского

на лодыжке, с точностью до миллиметра сведен в карат. Что тебе в

имени розы с триумфом воли, три апельсинные корочки спасены,

трезвые пешеходы и алкоголи за недоказанность выказанной

вины, мимо прошел, проходил бы еще, еще бы, вне расстояния и

расстановки сил выбил еще три звездочки для зазнобы, а полотенец

больше не попросил, солнце встает и садится, темно в темнице,

нужно стремиться, а после опять светло, быть журавлю здесь, и

быть бы еще синице, всё тебе кажется, что прописное зло прячется

в прописях, на коготке томится, были бы счастливы вместе любой

ценой, чтобы за что-нибудь верное зацепиться, в поезд садиться,

лелеять колодец свой. Чайник с Курилами, выжили, как умели, за

выживанием, фентези городским, вместе с излишками лишь городки

и хмели, так что на этом мы, кажется, и стоим, и не могли бы на этом

стоять иначе за одиночество светодиодов днесь, гости съезжаются,

многим везло на даче, детское качество крови, густая смесь, гости

съезжаются, прячут корзины-картонки, с этой провинцией с юности

обручены, речи их искренни, пальцы мучительно тонки, и за собою не

видят особой вины, чтоб искупать ее ежевечерним исходом, клубни

выкапывать и запасаться сырьем, клубни выкапывать, следовать

мейсенским модам, крошево сбрасывать в каждый пустой водоем,

следовать следствиям, не поддаваться причинам и коррелировать

этим акцентом со всем, и догореть всем тобой подожженным лучинам,

и не хватает на новую искренность тем, так бы и жил бобылем, и

писал анаграммы, и без особых усилий и важных чинов пряли ему

под окном три прекрасные дамы, перерезали все нити, но ситец готов.

106

Выкрали из датских земель тургеневскую девушку Люду,

107

посадили

в лодку, дали вёсла, чтобы гребла, как знает, на берегах попадаются

зайцы, хороши к основному блюду, приманивает их душевным

теплом, но думает: «Так не бывает», так не бывает, чтобы совсем

никто не ценил курьезы, по прошествии этого времени выцедил всю

воду из нашей банки, как свежи бывают розы, как хороши. Сообщая

запретность плоду, веришь в зайчатину, приобретаешь цену как

представитель исчезнувшего подвида. Зайцы останутся там – ну

куда их дену, в сердце останется с детства твоя обида – бурно цветет

и сжимается всё живое, и распадается вместе на элементы, и никогда

не оставит тебя в покое, черствые булки оставлены с перемен, ты

хочешь такой, как все, и умней немного, и красивей, как Снегурочка,

что с бигборда всем улыбается равно, но всё для Бога ясно давно –

и могла бы звучать ты гордо, и отличаться чем-нибудь, и ценить бы

только спокойствие, выданное по праву, не примерять свое белое до

женитьбы этого мальчика, не примерять оправу. Выкрали бедную

девушку из кармана и отнесли к учителю на пригорок, если по

звездам, то было еще так рано, чтобы понять, как будет батон твой

горек.

Скажет себе: «Отправляйся в свою Тарусу, комнату выбей, судьбу,

возведенную в ранг, в нашем Берлине нет места дурному вкусу,

на шоколадных медалях был Sturm und Drang – съели давно», в

орфографии новой тонок, робок, что юноша бледный, bon appétit,

греет нужда в осмеянии так с пеленок, ложкой серебряной по

кабакам звенит, скажет соседям – пора отслужить молебен, силы

подъездные вынести на крыльцо, плошки и катышки, прячется,

непотребен, от непрямых лучей, но сжимать кольцо будут так долго,

что жизнь перейти по кругу даже успеешь, периметр не оправдав,

тянется улица Мира, простить друг другу кроличьи лапки и то,

что держал удав на расстоянии вытянутой каретки, и не вписал

в реестр расстановки сил, наши прощания так бесполезно редки

– прятал пенал и портфель за тобой носил, прятал урюк и старые

фото в рамах, новые фото, что старым и не чета, и по ночам твердил

о Прекрасных дамах – жалости нет у них, нет у них ни черта, руку

протянешь – живут своей жизнью тела, полого тела при полной своей

луне, встала, ушла, на конфетное сердце села и соответствует воле

своей вполне. Скажет себе: «В тридевятое царство метя, будешь на

солнышке за ободком лежать, и пионер-герой добрый мальчик Петя

из-за забора тянется, словно тать, смотрит застенчиво, галстуком

греет шею, изобретает новый велосипед, я ведь с годами тоже не

хорошею, всем рассказала: «Больше спасенья нет», так они все

поверили, встали строем, поодиночке, каждому пятьдесят, пашем

и сеем, и даже немного строим, не отвечаем за волка и поросят. Так

они все поверили, стройным маршем по околоткам подземной своей

земли тянут печальную, машет гвоздикой Гаршин, до кольцевой

бесплатно не подвезли.

108

Никто не предложит кофе из жженой ржи, не будет держать

109

буханку

над парапетом, «пройдемте, сударыня», в рамках себя держи

реформенной повести об окончаньи света, расходовать топливо,

освободить крестьян, оставить на память три локона во входящих, и

будет весна, и конечно извозчик пьян, из бывших, из будущих, даже

из настоящих. Расходовать топливо, верить, что всё пройдет – тогда

для чего держать его под буфетом, пройдемте, сударыня, будет всему

черед, давно не пускали сюда со своим билетом, а вас пропустили,

идете, куда не глядят за вами глаза, унесенные ветром пустыни, и

видите небо, и свет, и отряд октябрят, потом ледостав и подледную

ловлю на Двине, и всё, что захочется, можно теперь оправдать, себя

оправдать не отсутствием вкуса и цели, а тем, что к началу, конечно,

вернемся опять, хотя возвращаться не очень-то мы и хотели. Никто

не предложит кофе для сигарет, беседу о чем-нибудь, кофе на семь-

двенадцать, открой сообщение, видишь – тебя там нет, и не за что

больше, когда холода, держаться.

Изучил пять принципов, увеличивших мою эффективность в пять раз,

десять потерянных поколений и ни одного нового смысла,

детство - лесные орехи, юность - горький миндаль,

о чем напоминает травяной сбор № 5,

ничего никому не должны, но оправдываться и грезить

с равным успехом научены, изучил другие

пять принципов, серая-серая шейка,

Анечка-белошвейка, антикварный комод,

марсианские хроники в Мытищах, однажды ты будешь

оставлен здесь, и все посмотрят, куда движется сюжет,

но это уже не в счет.

***

«Я хочу тебе сказать, как я тебя люблю, хотя я знаю, что не в силах

выразить это словами. Надо, однако, чтобы ты знал это». Ходишь

теперь за собой мучительным следом, кормишь себя обедом на

поставцах, больше совсем не пишется старшим Эддам о нелюбви в

провинции впопыхах, о невозможности встретить себя в подъезде,

пройтись по правительству, три минуты перекурить. Выйдут

с фонариком, спросят: «Вы тоже вместе?», спрячешь окурок в

банку – тут нечем крыть. Если долго нет смс – это всё прослушка,

мучительный след не соли из букваря. «Я тоже любя», - выводят

тебе на ушко, на самом деле ни слова не говоря. Ты давно заслужил

расстрельную – только милость Марьиванны с указкой и фикусом

на окне эту повесть хранит – там о жизни не говорилось, ну а что

между строк, объясняется не вполне. Проходные дворы составляют

спокойствие ада – никакие другие сюда никогда не пройдут, и себе

говоришь: «Мне другого тут вовсе не надо, я умею цедить кофеин и

затягивать жгут хоть до хруста, хоть до невозможности вспомнить

начало отношений с цитатами, с буквами», выросла вдруг, ничего не

ждала, но зачем-то уже не молчала, и к ногам присылал маргаритки

неведомый друг, и о море писал, и хотелось уехать на море, и на

ялтинском пляже выгуливать свой поводок, а потом отключается

свет, даже с памятью в ссоре, оставляешь ему всё свое расширение

.doc. Три минуты прошло, можно дальше идти, пепла горсти

110

остаются, что камушки, выйти отсюда потом, всё совсем хорошо, и

хотя напросилась бы в гости, но никто не поймет, где за этим холстом

милый дом.

Содержание

«Бунин, Мережковский и Иван Шмелёв нечитанные рядом…» ........................................4

111

«Мальчики пишут стихи, чтобы нравиться девочкам…» ...................................................5

«Розанов пишет в жжшке…» ...........................................................................................6

Одному критику .............................................................................................................7

«У нас есть такая игра – по утрам тосковать в ноутбуке…» ..............................................8

Неймдроппинг ...............................................................................................................9

«Поэты не интересуются чужими стихами» .....................................................................10

«Достаем свое прошлое из корзины…» ..........................................................................11

«Более ста пятидесяти лет назад Афанасий Афанасьевич Фет…» ..................................12

«В тринадцать лет начинаешь читать Кокто…» ................................................................13

«Самые теплые воспоминания…» ..................................................................................14

Кротовьи горы ................................................................................................................15

«Тебе не достать меня больше из вод Амура…» ..............................................................17

«Вырастили на беду себе сердцедера…» ........................................................................18

«На самом деле мы с тобой вообще похожи…» ...............................................................19

«Актуальный поэт П. открывает страницу…» ...................................................................20

«Говори-говори-говори, что сложится обязательно…» ...................................................21

«Белую шаль – сингапурский платок из колодца…» ........................................................22

Сличения ........................................................................................................................23

«Мудрая китайская обезьяна…» .....................................................................................25

«С этих ли пор мы с тобой невзаимные френды…» .........................................................26

«Будешь теперь цветоводом и конокрадом…» ................................................................27

«Не прибиться к заветному брегу…» ...............................................................................29

«Крутится-вертится, будем дружить с тобою…»..............................................................30

Nacht Musik ....................................................................................................................31

Неймдроппинг-2 ............................................................................................................36

«Больше тебе не будет около двадцати…» ......................................................................41

«Они едят канапе, говорят разные речи…» .....................................................................42

«Жили в своем небесном Иерусалиме…» .......................................................................43

«Кто-то проведет до метро…» ........................................................................................44

«Мы вчера постелили паркет…» ......................................................................................45

«Я сегодня оставлю тебя…» ............................................................................................46

А&К ................................................................................................................................47

«В наши края не привозят синие гузки…» .......................................................................49

«Откуда такие фантазии…» .............................................................................................50

«По печерским скверикам лихонько…» ..........................................................................51

«Ты не можешь знать, где Северная Пальмира…» ...........................................................52

«Весною тепло, я почти режиссер парадов…» ................................................................53

«Буквы твои разноцветны и разнополы…» ......................................................................54

«Олимпийские мишки в «Фарфоре-Фаянсе»…» ..............................................................55

«Водил на казни, водил в найт-клабы…» .........................................................................56

«Чуши прекрасной, слезинки ребенка в блюдце…» .........................................................57

«Она сказала: «Все вас знают…» .....................................................................................58

«В английском языке нет грамматической категории рода…» .........................................59

«Память о них переключаешь в ручном режиме…» ..........................................................60

«Когда ни окон, ни дверей, никаких людей…» .................................................................61

«Тебе остается только бутылка Клейна…» .......................................................................62

«Алина Петровна работает в театре лошадью Алкивиада…» ...........................................63

«Много любили, мало любили нас…» ..............................................................................64

«Теперь мы никогда не бросим друг друга…» ..................................................................65

«Интуиция заменяет женщине ум…» ...............................................................................66

«Сердце велит поскорее из этой страны…» ....................................................................67

«Посмотришь на openspace.ru основные книги мая…» ...................................................68

«Так он тебя любил, был февраль какой-то…» .................................................................69

«Бедные деточки падают с веточки…» ............................................................................70

«Твой ноутбук не читал бы такие форматы…» ..................................................................71

«Для чтения наших историй в кладовке хранится бром…» ..............................................72

«Никуда не денешься…» .................................................................................................73

M&M’s ...........................................................................................................................74

«Осенью Сева стал скучать…» ........................................................................................75

«Просто ситком – медвежонок с платком у Медеи…» ......................................................76

«Оставь им их солипсизм…» ...........................................................................................77

«Разучилась вязать крючком…» ......................................................................................78

«Кончились специи…» ....................................................................................................79

«С крыши капает дождь прямо на сцену…» .....................................................................80

«Достает тебе до плечика на самокате карла…» .............................................................81

«Скучен наш город и очень мал…» ..................................................................................83

«Что ты делал в начале года…» .......................................................................................84

«Будем питаться вином и млеком…» ...............................................................................85

«Жили в Крыму на каком-нибудь пьяном плато…» ..........................................................86

«Моцарта с задатками Тохтамыша из реального училища выгоняют в грозу…» ...............87

«Решил сочинить историю…» .........................................................................................88

«Твоему любимому всё равно…».....................................................................................89

«У меня есть талант делать сэндвич…» ...........................................................................90

«Читаю стихи Прилепина и вспоминаю редкие минуты счастья…» ..................................91

«Говорит – простота хуже воровства…» ..........................................................................92

«Если бы я тебя любила, я бы создала идеальный дискурс…» .........................................93

«Каждый год начинает новую жизнь и мусолит Канта…» .................................................94

«Первого января любители девачковой поэзии читают Борхеса…» ................................95

«Мир тебя ловил и, наконец, поймал…» ..........................................................................96

«Я не хочу быть фактом нашей литературы…» ................................................................97

«Taking you to the core of my shining party…».....................................................................99

«знатный кошатник Путилин не понимает кошек…» ........................................................99

«Он говорит: «Приюти меня здесь…» .............................................................................100

«Линза с неправильной оптикой предполагает…» ...........................................................101

«Всю жизнь пролюбил женщину не в своем вкусе…» ......................................................102

«Хочется петь – одиночество, тлен, морошка…» .............................................................103

«Как он душу твою лебединым перышком…» ..................................................................104

«Князь К. Р. был прав – Каляев говорил на языке нового времени…» ..............................105

«Чайник с Курилами, на айпаде умные книжки…» ...........................................................106

«Выкрали из датских земель тургеневскую девушку Люду…» ..........................................107

«Скажет себе: «Отправляйся в свою Тарусу…» ................................................................108

112

«Никто не предложит кофе…» .........................................................................................109

«Изучил пять принципов…».............................................................................................110

«Я хочу тебе сказать, как я тебя люблю…».......................................................................110

Літературно-художнє видання

Ольга Брагіна

НЕЙМДРОППІНГ

Поезії

(Російською мовою)

В авторській редакції

Верстка О. В. Василенко

Підписано до друку 29.03.2012 р.

Формат 60х84/16. Друк офсетний.

Ум. друк. арк. 6.63.

Наклад 200 пр. Зам. № 62.

Видавництво і друкарня «Ліра». 49038,

м. Дніпропетровськ, пл. Десантників, 1

Свідоцтво про внесення до Держреєстру

ДК №188 від 19.09.2000.

Брагина О.

Б 87 Неймдроппинг: Поэзия. – Д.: “Лира”, 2012. – 114 с.

ISBN 978-966-383-379-8

В рубленых жестких строках и текучей «ложной прозе» Ольга Брагина

счастливо соединяет времена: от журнала «Нива» до твиттера, от крюшона до смс,

мир схлопывается в сингулярности поэтического аффекта. Брагина, кажется, то

переступает через лирическую функцию, то гипертрофирует ее. На разнообразных

стыках этого нервного письма возникает удивительный смысловой объем.

УДК 821.161.2

ББК 84 (4УКР)6-5

При оформлении обложки использован фрагмент картины Марселя Дюшана “LHOQR”.

Книга проиллюстрирована графическими работами Ирины Озёрской.

© Брагина О., 2012

ISBN 978-966-383-379-8

© “Лира”, 2012